ее, всегда умоляла меня вставить прошлое "в покое". - Я начинаю сознавать, что то было ошибкой, Тео. Нам следовало бы обсудить все терпеливо, на отдыхе. - Так ты говоришь сегодня. А что запоешь завтра, вздумай я поймать тебя на слове? Старые песни. - Милый, я тоже сделала кое-какие выводы. Теперь я знаю, что поставлено на карту. Сам - видишь: я уж и этого Патроклеса принимаю всерьез. - А только что ты мне опять советовала: раз я не могу прошлое забыть, то мне нужно заставить себя отстраниться от него. - Обещаю: на Майорке у нас будет вдоволь времени поговорить о том, что постепенное изживание эффективнее насильственного отстранения. - И тебе не захочется меня разубеждать? И на все хватит терпения? - О чем ты говоришь? Что в данный момент для тебя самое главное? Да одно единственное: воспользоваться шансом стать другим человеком. - Стать другим без наказания?.. - Будь справедлив: вспомни ночные кошмары, депрессию. - А что если нам отправиться в Грецию - в ту деревушку? - Не хочешь ли, чтобы родственники погибших поднесли тебе стаканчик вина с козьим сыром в знак прощения? - По их поведению я бы определил, есть ли у меня на самом деле внутреннее право на амнистию. - Право есть у каждого. - Но я хотел бы доказать этим и кое-что другое. - Что ты не боишься мести; ну, допустим. Но ведь мужество - это одно, а потребность в преображении - совсем другое. Твое появление может стать для них последней каплей. Оно может спровоцировать деревенский самосуд. Камнепад, одинокую пулю. - Аргументируешь удивительно проникновенно. - Потому что мне хочется вызвать в тебе иное бесстрашие: перед самим собой. - А кто поручится, что этот путь правильнее? - Мое неприятие, в противовес твоему чувству вины. Ибо ему чужд объективный подход. - Это вовсе не одно лишь чувство вины; с ним - еще можно прожить. А то, что оно смыкается с совестью. Совесть выворачивает душу. Против вины у нее иммунитет. - Ты ее слишком высоко ставишь. Совесть - дело более или менее точной памяти. Старый снимок блекнет, выполнив свои функции; и тут не надо прибегать к ретуши. - А если в самый последний миг перед тем, как поблекнуть, - и, может, именно потому, - возникает безумное отчаяние? - Пусть возникает; если его ждешь, то его надо подавить еще в' зародыше. - А если в нем заключена такая сила, которая толкает на самопожертвование и смерть? - Желанная катастрофа - что общего у нее с искуплением? В твоем понимании? - Ты еще никогда так со мной не говорила. - Ты тоже еще никогда не собирался обратиться по заведомо ложному адресу. - Ради бога, как же мне теперь выпутаться из всего этого?! - Позволь действовать мне. - Что ты сделаешь? - Отправлюсь с тобой к профессору Дормейеру. Он признает - временно, - что у тебя сильно угнетена психика и ты не вполне вменяем. Мы объясним это потрясением, пережитым на войне. Тебе пришлось однажды быть свидетелем казни; травма и сегодня все еще бередит. - Но нам нужно срочно звонить Хердегену! - Теперь предоставь это лучше Дормейеру. Но аппарат тем не менее можешь принести. - Кому ты хочешь звонить? - Начальнику заводской охраны. Ты абсолютно прав: если твой Патроклес существует, он будет схвачен не позднее чем через час. А выдворить нежелательного иностранца, наверное, не такая уж большая проблема. - Ты прямо вдыхаешь в меня жизнь. - Насчет Майорки мы договорились? - Летим завтра утром. Я сейчас же отдам прислуге распоряжение насчет билетов. - Ты настоящее сокровище. ГЕРОИНЯ  {Из сборника W. Schnurre. "Ich brauche Dich". Paul List. Verlag, Munchen, 1976.} - У тебя новая прическа? - Больше ты ничего не замечаешь? - Разве что твой тон. - Да, он тоже новый. - И это ужасное платье. - Ну, наконец-то. - Нельзя ли узнать, на какие деньги куплен этот балахон для огородного пугала? - Можно, золотце. Я кое-что заработала. - Будь любезна, не называй меня "золотце". И тем более с таким выражением. - Ты отвык, любовь моя. - Я запрещаю подобную беспардонность! - Говори по-немецки. Ты же знаешь, я не понимаю иностранных словечек. - Это слова, а не словечки. - Главное, чтобы ты скумекал, не правда ли? - Да перестань ты наконец разговаривать со мной языком сточных канав. - Сточные канавы - это из прошлого столетия. Теперь говорят "канализация". Существует канализационный язык, золотце? - Я вовсе не собираюсь опускаться до твоего уровня. - Может быть, и не собираешься. Но постепенно соберешься: я достаточно долго смотрела на тебя снизу вверх. - Вот именно. А кем ты, собственно говоря, была? Кто из тебя хоть что-то сделал? - Я была славной, симпатичной девчонкой. А морщинистое лицо старухи, которое теперь у меня, это все благодаря тебе. Каждая морщина. - Хорошо. Теперь послушай меня. Еще одна такая чудовищная растрата, и я отберу у тебя хозяйственные деньги и буду есть в кафе. - Найди еще где-нибудь спальню, и я подпрыгну от радости до потолка. - Знаешь, как это выглядит, когда дама к шестидесяти ведет себя как школьница? Аморально, вот так. - А - как...? - Аморально - значит непристойно. - Так бы и сказал. - Тридцать лет я пытался дать тебе какое-то образование. Пусть это были напрасные усилия любящего человека, пусть... Из этого еще не следует, что я должен отказаться и от своего образования. Я-то знаю, как себя вести, - Давить до могилы, все ясно. Только я подпорчу тебе диспозицию. Диспозицию, правильно? - Правильно, что муж, работающий как проклятый, позволяет жене роскошь ни о чем не заботиться, кроме домашнего хозяйства. Правильно, что в интересах самой жены это подразумевает определенную структуру авторитетов, правильно и совершенно очевидно. В конце - концов, мужчина должен проявлять заботу по-мужски. - Удобная формула для вечных ревизий. Заметь, опять иностранное слово, я совершенствуюсь. - Я больше тебе вообще не отвечаю. - Нет, милый, с сегодняшнего дня меняем пластинку. - Что... - Убери газету. - Что это у тебя? - Револьверчик, Макс. Слямзила у укротителя в цирке. - Но он не заряжен?! - За кого ты принимаешь льва? Он не подожмет хвост, увидев пустой барабан. - По крайней мере, он на предохранителе? - Должна тебя, к сожалению, разочаровать. - Ты шутишь со мной. - Как можно. Да ты никогда и не понимал шуток. - Ты хочешь меня напугать. - А также привлечь твое драгоценное внимание. - Сначала отложи его. - Когда-то читала сказку. Один король оставил свой скипетр на ночном столике. Бац, и он лишился королевского титула. - Чего ты хочешь? - Чтобы ты единственный раз в жизни выслушал меня. - Я слушаю. - Чуть повыше бледное личико. Уставься прямехонько в это дуло, как в ежедневную газету. Вот так. - Могу я говорить? - Естественно. Когда тебя спросят. Скажи по-иностранному "кратко". - Лаконично. - Да, я это имею в виду. - Но я неудобно сижу. - Я всегда так сидела. И всегда так лежала. Тридцать лет. Так что четверть часика потерпишь. - Я не потерплю и минуты. - Тогда привет, Макс! - Ради бога! Начинай! - Охотно. Сегодня в "универмаге вижу плакат: приехал цирк. Можешь высказаться. - Ты была в цирке? - Повежливей, быстро. - Надеюсь, ты хорошо позабавилась? - Еще надо подумать, уместно ли слово "позабавилась". - Сформулировать снова? - Прошу тебя. - Было интересно? - Иначе не назовешь. И знаешь, что мне больше всего пощекотало нервы? - Номер с хищниками. - Конечно, ты понял, потому что я сказала про льва. - И про укротителя. - Я тебя о чем-нибудь спрашивала? - Извини, пожалуйста. - Хищники, правильно. Дополнительный аттракцион. Дирекция приглашает почтеннейшую публику на испытание мужества - так было написано на специальной - афишке. Марта, девочка, подумала я, сходи, может быть, прихватишь там свою бодринку... - Что? - Да, я забыла: если что не дошло, то можешь спрашивать. - Премного благодарен. - Поблагодаришь в конце суммарно. "Суммарно" - правильно употреблено? Можешь только кивнуть. Видишь, я все-таки образовываюсь. Бодринка, милый, это то, что позволяет не околеть после тридцати лет супружеской жизни. Когда ты готов пройтись и в клетку со львами. Ты понимаешь меня? - Пытаюсь. - Итак, сначала в парикмахерскую. Новая укладка поднимает чувство собственного достоинства. Если, конечно, успеешь еще отдохнуть. Сопереживаешь? Прекрасно. Затем покупки, и на трехчасовое представление. Народу, естественно, в конце недели столько, что цирк по швам трещит: пришлось удовлетвориться жалким шестимарочным местом. Что случилось? - Мешает мне очень этот револьвер. - Милый, он это и должен делать. Не забывай только всегда смотреть точно в самое дуло. Концентрирует внимание, не так ли? Обычную цирковую галиматью я пропускаю. После антракта и началось. - Что? - Номер с хищниками: тигры, пантеры и львы. Целая дюжина. Берберийский лев - гвоздь программы, так сказать, деликатес. Правильно я произношу? - Может быть, "э"? - Где? - В конце. - По-моему, в конце етоит "с". - Как тебе угодно. - Очень любезно с твоей стороны. Не отворачивайся, золотце, револьверчик этого не любит. Представь себе берберийского льва-самца. Представил?, Теперь укротитель. Мужчина величиной со шкаф; по пояс голый, усы и кудри - то, что надо. Представляешь красавца? Ну и теперь вообрази, что он выделывает, со зверем: барабанный бой, раскрывается пасть, и он прямехонько туда своей головой. Прояви беспокойство. - Невообразимо. Засунул голову льву в пасть? - На целых полминуты. Во внезапной тишине могло послышаться, как хрустнул череп. Потом - наружу, и туш. Прическа целехонька, поклоны во все стороны. Публика чуть не лопнула от восторга. Ты видишь, ты слышишь, милый? - Как будто сижу в цирке. - Сиди прямо. Определяйся точно по дулу и помни об этом все время. Ну вот тут и случилось - туш, и он объявляет: кто из публики проделает то же самое... - Раскроет пасть льву? - Засунет голову; пасть льву раскроет он сам. Итак - тот получит в кассе сто марок. Прояви эмоции, золотце. - Не будешь же ты утверждать... - А почему, ты думаешь, я тебе это рассказываю? - Это чудовищно, Марта. - Так и показалось господам в партере. Думаешь, кто-нибудь из них пошевелился? Чушь. Кое-кто почесал нос, кое-кто потеребил галстук... - Объяснить их поведение? - Необязательно, милый. Пожалуйста, выше подбородок. Совмести свои напуганные глазки с дулом. Вот так хорошо. Прекрасно, думаю, господа не желают. Марта, девочка, соберись. Хватаю авоську и через ряды вперед. Я рискну, пожалуй, - говорю громко. - Ты сошла с ума. - В цирке так и подумали. Очень уж повеселилась публика. Ай-да мамаша, крикнул один. Аплодировали лишь несколько пожилых женщин; они поняли, - Что? - Мораль басни, золотце. В конце концов, я выступала как представительница. Внизу что-то вроде конюха хватает меня, распахивает дверь клетки, вталкивает меня туда, и щелк. Потешное чувство испытываешь в клетке с доброй дюжиной плотоядных: будто подтираешься наждачной бумагой. - Хочу тебя спросить... - Только без содрогания в голосе. - А что бы я делал без тебя? - Милый, ты бы до глубокой старости пополнял свою коллекцию пивных этикеток. Однако мы забываем укротителя. Ошеломительная мускулатура. Да еще из напопного кармана выглядывает наш пистолетик, не броско, естественно. Правда, некоторая раздраженность все-таки чувствовалась. Вы это серьезно, сударыня, спрашивает он меня, ведь... Не надо слов, говорю ему, приступим; раскройте ему как следует пасть. - Ужасно. Я тебя действительно не понимаю, Марта. - Поэтому я тебе и рассказываю. Итак, укротитель делает знак оркестру: туш, барабанный бой и р-раз - пасть у льва снова разинута. На этот раз с трудом, лев, естественно, больше не хотел. Думала, что у дяди жила на лбу лопнет, так ему пришлось поднапрячься. Вперед, сударыня, выдохнул он, подано! Но держите пасть как следует раскрытой, говорю ему, слышите? Затем проверяю прическу и - головой в пасть. - Стакан воды, быстро. - Сидеть. Воспринял совершенно правильно: жара в пасти, как в духовке. И вонь! Думала, я окочурюсь. Ну, конечно, кто же будет выковыривать остатки пищи из зубов такого зверя, не правда ли? - Мне плохо. - Это не аргумент. Моргай глазками куда сказано, слышал? Все время в дуло, тютелька в тютельку. Собственно говоря, я могла бы выдержать еще четверть минуты. Но слышу, как он снаружи кряхтит. Не могу больше, сударыня. Ради бога, где вы? Марта, девочка, думаю, кажется, тревога. И голову из пасти. Как только я выпрямилась, загремели такие аплодисменты, что чуть не рухнул купол цирка. Укротитель белый как творог. Логично: такого успеха у него никогда не было. Однако мы все-таки коллеги. Беру его за руку, поклоны во все стороны, воздушные поцелуи. Потом хватаю авоську и к кассе. Во всяком случае, очень впечатляющая история. Эй, Макс. Сядь сейчас же как следует. - Ради бога. Убери пальцы с курка. - Вот так хорошо. Смотри, прямехонько в приятную дырочку в стволе. Все ясно? - Абсолютно. - Итак, дальше. Как раз прячу сотенную, когда подходит директор с букетом цветов. Мадам, говорит он, грандиозно. Однако, надеюсь, вы не собираетесь еще раз почтить наше представление своим присутствием? Как вам сказать, отвечаю, я почувствовала запах крови. В конце концов, когда я еще заработаю такие аплодисменты? Совершенно верно, говорит он. Но вы абсолютно затеняете нашего укротителя. Да что вы, такого силача? Вот именно, говорит директор. Подумайте сами: он тренировался годами. И вот появляетесь вы и делаете это еще лучше. Разве это не ужасно? Смотря с чьей точки зрения, говорю. Вы храбрая женщина, говорит он и целует мне руку. Как вы посмотрите, если мы добавим еще сотню, а вы здесь больше не появитесь? Любезно, не правда ли, золотце? - Да, да, я тоже так считаю. - Что ж, я согласна, говорю. Но что вы будете делать, если еще кто-нибудь объявится из публики - и проделает то же самое, что и ваш укротитель? Боже мой, говорит он, эта рекламная приманка чуть ли не двадцать лет на афише. И до сих пор еще никто не набрался храбрости. Храбрости, сказал этот приличный человек. Милый, выскажись тоже. - Только что звонили в дверь. - Кому это мешает? Итак?.. - Что касается меня, то храброй ты была бы, если бы пошла к укротителю и извинилась за свое легкомыслие.. - Меня радует, что я выполнила твое желание, золотце. Сидел в своем жилом вагончике и ревел дядя. Выше голову, говорю ему. Если бы меня не угнетали всю жизнь, я никогда бы не совершила такое безумие. Но я просто должна была себе доказать, что я на что-то еще гожусь. Значит, это исключение, сударыня, спрашивает он, а вовсе не правило? Как правило, говорю, я отбракованная пенсионерка, которая помахивает то метлой, то пылесосом, и на этом кончено. Кроме того, я получила еще сотню кругленьких от директора, чтобы это не повторялось. Так что успокойтесь. - Снова звонят. - Наклони голову. Понюхай, совсем не так давно отсюда стреляли, из этого ствола. - Марта, ты сошла с ума. - Кстати, знаешь как она мне досталась, эта штучка? - Ты сказала "слямзила". - Могу дополнить. Он обнял меня при расставании. Я совсем потеряла голову, можешь себе представить. Правда, не настолько, чтобы не заметить этот симпатичный револьвер, торчавший из кармана на заднице. - Как, когда вы обнимались?! - Чтобы сохранить память о таком дне, я была готова на все. Кроме того, я ему оставила букет. Ну, ладно, открой дверь. - Меня эта история, кажется, доконала. - С сегодняшнего дня такого больше не будет. Все для меня будешь делать галопом. Встань же, открой, снова звонят. - По крайней мере, спрячь револьвер. - Увы, именно к нему тебе придется привыкнуть в будущем. А теперь слетай же, золотце. - Уже иду. - Кто там, милый? - С радостью, милостивый государь. Входите же, пожалуйста. - Гости? - Укротитель, любовь моя. Он умоляет вернуть ему револьвер.