Эрик Сигл. История Оливера

---------------------------------------------------------------
     Erich Segal "Oliver's Story", 1977
     © Copyright Эрик Сигл
     © Copyright перевод К.Налбандян, irukan()yandex.ru ? http://zhurnal.lib.ru/editors/n/nalbandjan_karen_eduardowich/
     Date: 29 Jul 2006
---------------------------------------------------------------

     <i>(Перевод с английского: Карен Налбандян)</i>

        1.

     Июнь, 1969

     - Оливер, ты болен
     - Я - что?
     - Ты очень болен.
     Специалист,  поставивший  этот  вопиющий  диагноз,  пришел  в  медицину
довольно   поздно.   Честно  говоря,   до  сегодняшнего  дня  я  пребывал  в
уверенности,  что он -  пекарь. Звали  специалиста  Фил Кавиллери.  Когда-то
Дженни, его дочь, была моей женой. Она умерла. А нам осталось  жить и беречь
друг  друга  -  в память о  ней. Так что раз в  месяц  я появлялся у него  в
Крэнстоне, чтобы сходить вместе  в боулинг, выпить за компанию и попробовать
какой-нибудь экзотической  пиццы. Или же он  приезжал  ко  мне в Нью-Йорк  -
заняться  чем-то  в том же  духе.  Но вот  сегодня, сойдя  с  поезда, вместо
обычного соленого приветствия Фил выдал:
     - Оливер, ты болен.
     - В самом деле? И какого же черта, по твоему глубоко  профессиональному
мнению, со мной не то?
     - Ты до сих пор не женился.
     Тут он замолчал, развернулся и,  не выпуская дерматинового чемоданчика,
направился к выходу.

     В лучах утреннего солнца, стекло и бетон большого города казались почти
уютными. Так что мы  решили пройтись  пешком  с пару десятков  кварталов  до
моей, как я ее я называл, холостяцкой берлогой.
     На углу Сорок Седьмой и Парка Фил обернулся:
     - Что ты делаешь по вечерам?
     - Ох, занят.
     - Гм... Занят? Это хорошо. И с кем же?
     - С "Полуночными всадниками".
     - Кто такие - рок-группа, просто банда?
     - Ни то, ни другое. Юристы, подрабатывающие волонтерами в Гарлеме.
     - И сколько вечеров в неделю?
     - Три, - ответил я.
     Некоторое время мы опять шагали молча.
     На углу Пятьдесят Третьей и Парка Фил наконец нарушил молчание:
     - И все равно, четыре вечера остаются свободными.
     - У меня до черта офисной работы на дом.
     - Ага, конечно. "Нам задали много домашней работы".
     Фил,  похоже, относился к моим  делам, без должного  уважения. Пришлось
намекнуть, насколько они важны:
     - Я часто  бываю в  Вашингтоне.  Через  месяц  слушается дело по Первой
поправке. Школьный учитель...
     - О,  это  очень благородно,  защищать  учителей, - восхитился  Фил,  и
типа-между-делом добавил:
     - А вот как там, в Вашингтоне насчет баб?
     - Не знаю, - я только пожал плечами.
     На  углу Шестьдесят  Пятой  и  Парка Фил  Кавиллери резко остановился и
посмотрел мне в глаза.
     -  Так  когда,  ко  всем чертям, ты  собираешься снова  запустить  свой
движок?
     - Этого не случалось уже давно, - произнес я вслух. А про себя подумал,
что великий философ, написавший "Время лечит" забыл добавить, сколько именно
времени.
     - Два года, - сказал Филлип Кавиллери.
     - Восемнадцать месяцев, - поправил я.
     -  Да, точно...- ответил Фил. Но севший голос выдал его. Он ведь до сих
пор  чувствует  пронизывающий  холод  того  декабрьского  дня.  Восемнадцать
месяцев назад.
     Всю  оставшуюся дорогу я пытался разрядить атмосферу, вовсю расхваливая
квартиру, которую снял после его прошлого визита.

     - Так, это она и есть?
     Фиг огляделся, и  брови у  него стали подниматься.  Вообще-то  все было
очень аккуратно и пристойно. Я специально нанял женщину, чтоб она прибралась
тут с утра.
     - Как ты называешь этот стиль? - поинтересовался Фил, - Нужник-модерн?
     - Ну, - замялся я, - потребности у меня довольно скромные...
     - Я скажу  тебе. Знаешь, большинство  крыс  у нас в Крэнстоне живут как
раз  в таких условиях. А некоторые и лучше. Что  это  у  тебя, за книги тут,
черт побери ?
     - Юриспруденция, Фил.
     - А как ты именно с ними развлекаешься, гладишь кожаные обложки, да?
     Мне всегда казалось,  что уж  свое право на  частную жизнь я как-нибудь
отстоять смогу:
     -  Послушай,  Фил, это  ведь только мое дело,  чем я  занимаюсь,  когда
остаюсь один.
     - Кто спорит?  Но  этой ночью  ты не один.  Поэтому сейчас  мы  с тобой
выйдем и пойдем устраивать свою социальную жизнь.
     - Устраивать - что?
     - Знаешь, я совсем не  для  того  покупал этот замечательный костюм (на
который  ты,  кстати,  не  обратил   внимания)  чтобы   просиживать  его  на
каком-нибудь  тупом  фильме.  И  совсем не  для  того  сделал эту элегантную
прическу,  чтоб  ты сказал мне, какой я привлекательный. Сейчас мы пойдем  и
будем развлекаться. Мы пойдем и будем заводить новых друзей...
     - О какого рода друзьях ты говоришь?
     - Женского рода. Давай, двинулись!
     - Фил, я иду в кино.
     - Черта  с  два!  Слушай,  я  конечно  знаю,  что  тебе  вот-вот  дадут
Нобелевскую  премию  за смирение, но вот  я этого не допущу. Слышишь  ты? Не
до-пу-щу!
     Похоже, он здорово рассвирепел.
     - Оливер, -  рек  Филлип  Кавиллери, на  глазах обретая  убедительность
святого  отца, -  Я здесь, чтоб спасти твою душу и твою задницу. И ты будешь
слушаться меня. Будешь слушаться?
     - Да, отче. Что именно от меня требуется?
     - Жениться, Оливер.

        2.

     Мы похоронили Дженни ранним декабрьским  утром.  Вовремя: уже к полудню
метель превратила Новую Англию в мир снежных статуй.
     Мои родители спросили,  не  хочу  ли  я  вернуться в  Бостон с  ними на
поезде.  Я отказался  так вежливо, как  умел. Объяснил, что не могу оставить
Фила одного - не выдержит. На самом деле причина была в другом. Я, всю жизнь
никого не терявший, нуждался теперь в Филе, чтоб научиться скорбеть.
     - Пожалуйста, не пропадай, - попросил отец.
     - Не буду, - я пожал ему руку и поцеловал маму. Поезд ушел на север.
     Вначале  в  доме  Кавиллери  было  шумно.  Родственники   старались  не
оставлять нас одних. Потом - одни раньше, другие позже стали разъезжаться. У
всех были семьи,  и их там ждали. Прощаясь, каждый брал с  Фила слово  снова
открыть  булочную  и   вернуться  к  работе  -  единственному,  что  у  него
оставалось. Фил всякий раз бурчал что-то вроде бы утвердительное.
     В конце  концов  мы остались одни. Не  нужно  было никуда  идти, ничего
делать: каждый завалил кладовку припасами минимум на месяц.
     Сейчас, когда меня не  отвлекали тетушки и кузины,  я почувствовал, как
мало-помалу перестает действовать новокаин официальных  церемоний. До того я
воображал, что  знаю, что такое боль. Теперь понимал, что это был всего лишь
первый шок. Боль только начиналась.
     -  Эй, а ты ведь должен был вернуться в Нью-Йорк, - вспомнил как-то Фил
без особого осуждения. Я не стал указывать на факт, что его булочная тоже не
выглядит обитаемой. Ответил только:
     - Не могу. У меня встреча в новогоднюю ночь тут, в Крэнстоне.
     - С кем?
     - С тобой.
     - Это будет ужасно весело, -  сообщил он, - но обещай, что следующим же
утром ты двинешься домой.
     - О'кэй, - сказал я.
     - О'кэй, - сказал он.
     Мои родители звонили каждый вечер.
     -  Нет,  не  нужно,  миссис  Бэрретт,  -  отвечал  Фил.  Наверное,  она
спрашивала, чем может... помочь.
     - Не нужно, отец, - говорил я, - Спасибо.

     Фил  показал  мне  секретные  фотографии.   Те  самые,  которые  Дженни
категорически запретила показывать мне.

     - Черт побери, Фил, я не  хочу, чтоб Оливер  видел меня с этими зубными
скобками!
     - Но, Дженни, ты была прелестна!
     - Сейчас я прелестнее,  - отвечала она - очень в духе Дженни, - и еще -
никаких детских фотографий, Фил.
     - Но почему? Почему нет?
     - Я не хочу, чтобы Оливер видел меня толстой.
     Я  ошарашено наблюдал за этой милой  перепалкой. К тому времени  мы уже
были женаты, и скобочное прошлое вряд ли могло бы стать причиной развода.
     - Эй, кто здесь главный? - поинтересовался я.
     - Угадай с трех раз, - улыбнулся тогда Фил. И вернул альбомы на полку -
нераскрытыми.

     Сегодня мы открыли их. Там оказалось много снимков

     Прежде всего - Тереза Кавиллери, жена Фила.
     - Она была похожа на Дженни.
     - Она была красивой, - вздохнул он.
     Где-то  между  толстой  Дженни и  Дженни-в-скобках,  Тереза исчезла  из
альбома и больше не появлялась.
     - Не надо было давать ей  ехать в ночь, - сказал Фил так, будто авария,
в которой она погибла, случилась только вчера.
     -  Как ты выдержал?  Как мог вынести это? - я эгоистично надеялся,  что
сейчас услышу рецепт, который немедленно поможет мне.
     -  Кто сказал, что я мог выдержать? -  ответил  Фил,  -  Но у меня была
маленькая дочка...
     - Чтобы заботиться...
     - Чтобы заботиться обо мне.
     И  он рассказывал...  Как Дженни делала  все, чтобы  помочь  ему. Чтобы
облегчить  его  боль. Он  должен был не мешать ей готовить. И, что страшнее,
должен был  есть кое-какие  из  ее  ранних  произведений,  изготовленных  по
рецептам   из   буклетов  супермаркетов.  Она   заставила  его   не  бросать
боулинга-с-ребятами по средам. Она делала все, чтобы он был счастлив.
     - Тогда почему ты так и не женился, Фил?
     - Что?
     - Из-за Дженни?
     - Боже ты  мой, нет конечно.  Она изводила  меня,  пытаясь женить. Даже
сватать пробовала.
     - Дженни?
     - Господи, она пыталась сбыть меня каждой подходящей италоамериканке от
Крэнстона до Потакета.
     - Одни старые девы?
     -  Некоторые были  очень  ничего, - удивил он  меня,  -  мисс Ринальди,
например, ее учительница английского...
     - Да?
     -  Была очень даже. Мы встречались довольно  долго. Сейчас она замужем.
Трое детей.
     - Ты не был готов к этому, Фил, не так ли?
     Он посмотрел на меня и покачал головой:
     - Эх,  Оливер... Даже если  и так -  кто я такой, чтоб  надеяться,  что
Всевышний даст мне второй раз то, чего у многих не было вовсе.

     И он отвернулся, жалея, кажется, что сказал правду.

     На Новый Год Фил буквально запихнул меня в поезд и отправил домой.
     - Ты обещал, что вернешься на работу.
     - Ты тоже, - парировал я.
     - Это помогает. Поверь мне, Оливер, это на самом деле помогает.
     И поезд двинулся.

     Фил оказался прав.  Погрузившись с головой в  проблемы  других, я нашел
выход  для  подступающей  ярости.  Кто-то где-то  подставил  меня,  так  мне
начинало   казаться.  Кто-то  управляющий  эти  миром,   кто-то  в  Небесной
канцелярии. И  я почувствовал,  что должен  восстановить справедливость. Все
чаще меня привлекали дела о судебных ошибках.  И сколько же плевел оказалось
в этом нашем прекрасном саду!
     Благодаря  делу "Миранда против штата Аризона" (384 U.S. 436),  я сразу
оказался зверски занят. Верховный суд признал, что подозреваемый должен быть
информирован  о своем  праве хранить молчание до момента,  пока  не  получит
адвоката.
     Понятия  не  имею, сколько народу  до  того  было осуждено  из-за своей
болтовни, но я потихоньку зверел на всех них.
     Например, на Ли Роя  Сиджера, который уже прочно сидел, к тому моменту,
когда  я  получил  его дело.  Ли был  осужден на  основании  собственноручно
подписанного признания, умело  (но ведь законно же?) выбитого у  него  после
затяжного допроса. К тому времени,  когда парень ставил свою подпись, он  не
был уверен ни в чем, кроме, разве что того, что быть может ему дадут наконец
поспать. Пересмотр его дела был одним из главных в Нью-Йорке, построенных на
прецеденте Миранды. И мы провернули его в лучшем виде.
     - Спасибо, мужик,  -  сказал  он  мне  и  повернулся,  чтоб  поцеловать
плачущую от счастья жену.
     - Расслабьтесь, - ответил я, вставая.  Разделить счастье Ли Роя Сиджера
не получалось. У него была жена. Да и в любом случае мир был полон тех, кого
мы, юристы, между собой называли "трахнутыми".
     Вроде  Сэнди  Уэббера,  ввязавшегося  в  затяжную  дуэль  с   призывной
комиссией. Там вообще ничего  нельзя было предсказать до последнего момента.
Сэнди не был квакером,  и не мог представить никаких доказательств того, что
именно "глубокая и  искренняя вера", а не обыкновенная  трусость мешают  ему
служить в армии. Несмотря на весь риск, уезжать в Канаду он не хотел. Парень
желал признания своего  права поступать согласно убеждениям. Он  был  хорошо
воспитан. И у Сэнди была девчонка, которая чертовски боялась  за него.  Один
из  их знакомых уже  мотал  срок в Льюисбурге  и это  было совсем  не лучшим
времяпровождением. Давай уедем  в Монреаль,  - предложила она. Я  останусь и
буду драться - ответил он.
     Мы  дрались. Проиграли.  Потом  подали  апелляцию  и  выиграли.  Парень
заработал право три года мыть судна в госпитале и был счастлив.
     "Вы были просто потрясающи" - вопили Сэнди и его девушка, обнимая меня.
     "Держитесь так  и дальше", -  сказал я и двинулся на  битву с очередным
драконом. Обернулся всего лишь раз и увидел их - танцующих  от счастья прямо
посреди улицы. Если б я мог просто улыбнуться...

     Я был очень зол.
     Я работал допоздна - насколько было возможно. Я не хотел покидать офис.
Дома  все  в  той  или иной степени напоминало о Дженни. Пианино.  Ее книги.
Мебель,  которую мы покупали  вместе. Да, время от времени появлялась мысль,
что неплохо  было  бы переехать.  Но  я и  так  возвращался  домой настолько
поздно, что в переезде не было особого смысла. Постепенно я привык ужинать в
одиночку в тишине кухни, а бессонными ночами слушать записи. Только в кресло
Дженни не садился никогда . Мне  даже почти удалось заставить  себя ложиться
спать в нашу - такую пустую кровать.
     Так что идея переезда постепенно сходила на нет.
     Пока я не открыл ту дверь.

     Это был шкаф Дженни, которого я долго старался не замечать.
     Но в тот день сдуру-таки открыл его. И увидел ее вещи.  Платья  Дженни,
ее юбки, ее шарфы. Ее свитера - даже тот, заношенный до дыр школьный свитер,
который она наотрез отказывалась выкинуть и носила дома.
     Все  это  было  здесь  - а Дженни  не было.  Я никогда не мог вспомнить
потом, о чем думал, когда смотрел на эти сувениры из  шелка и  шерсти. Может
быть  о  том, что  если  дотронусь  до  этого  древнего  свитера,  то  смогу
почувствовать частичку живой Дженни.
     Я закрыл шкаф и никогда больше не открывал его.
     Через две недели Фил  тихо  упаковал  все и увез  куда-то.  Он  говорил
что-то о католической группе, которая помогает бедным.
     И лишь перед тем, как сесть в свой грузовичок, сказал на прощание:
     - Я больше не стану заходить к тебе, если ты не уедешь отсюда.
     Забавно. Всего через неделю после того, как  он  избавил дом  от всего,
что напоминало мне о Дженни, я нашел новую квартиру.
     Маленькая, чуточку  смахивающая  на застенок (в Нью-Йорке  окна первого
этажа забирают  стальными  решетками, помните?), она  располагалась в шумном
полуподвале дома  какого-то  богатого продюсера. Пышная,  украшенная золотом
дверь того  была  этажом выше, так что  народ, направлявшийся на его  оргии,
никогда  не пересекался со  мной. Кроме того, отсюда  было  ближе до офиса и
всего  полквартала  до  Центрального  парка.  Определенно, все  указывало на
быстрое и неминуемое исцеление.
     ...И  все-таки, несмотря на то,  что  моя новая  квартира была отделана
новыми  обоями  и  в  ней  стояла новенькая  кровать,  и  друзья стали  чаще
говорить: "А ты выглядишь лучше, дружище", оставалось нечто, что я продолжал
хранить, как память от Дженни.
     В нижнем ящике письменного стола лежали  очки  Дженни. Да.  Обе пары ее
очков. Они  напоминали мне о любимых глазах, которые смотрели на меня сквозь
них и видели насквозь.
     Но  в  остальном,  как  сообщал  мне  почти  каждый, я  выглядел просто
великолепно.

        3.

     - Привет, меня зовут Фил. Я занимаюсь булочками.
     Невероятно! Это было подано так, будто  булочки  для него - хобби, а не
способ заработать на жизнь.
     - Привет, Фил, я Джейн. У тебя симпатичный приятель.
     - То  же можно сказать и о  тебе, -  сказал Фил таким  светским  тоном,
будто всю жизнь только и занимался подобной фигней.
     Весь этот  парад остроумия  проходил в "Изюминке  Максвела", очень даже
приятном  баре для холостяков,  на углу 64-ой и  Первой.  Ладно,  по  правде
говоря, бар  назывался "Виноградинкой Максвела",  но  мой закоренелый цинизм
быстро  высушивал  плоды  чужого  оптимизма.  Проще  говоря,  я  моментально
невзлюбил это заведение. Я не выносил всех этих самодовольных красавчиков, с
их  идиотски-счастливой  болтовней.   Будь  они   хоть   миллионерами,  хоть
литературными критиками. А хоть и настоящими холостяками.
     - Это Оливер, - представил меня Фил.
     - Привет,  Ол,  - сказала  Джейн,  -  ты симпатичный.  Ты  тоже  любишь
булочки?
     Кажется,  она  была  моделью.  Того  типа,  который  глянцевые  журналы
называют классической красотой. По  мне, так больше всего она  смахивала  на
жирафу.  И  конечно,  у  нее  непременно  обнаружилась  подружка,  по  имени
Мэрджори,  пухлая,  как  Винни-Пух.  Подружка  идиотским  хихикала,  пока ее
представляли.
     - Ты часто бываешь здесь? - поинтересовалась классическая жирафа.
     - Никогда, - отрезал я.
     - А, все так говорят. Мы здесь только на входные. Я тут из пригорода.
     - Какое совпадение, - пришел в восторг Фил, - я тут тоже из пригорода.
     - А ты? - спросила Джейн.
     - А я тут, чтоб пожрать.
     - Ни фига себе, - сказала Джейн.
     -  Он хотел сказать, - вмешался  коллега Фил, - что  мы  горим желанием
пригласить вас обеих на ужин.
     - Круто! - восхитилась Джейн.
     Мы поужинали  кварталом  дальше,  в заведении  под  названием "Грудинка
Флоры".
     - Очень даже, - сказала Джейн.
     Я  бы  добавил: "Но  не  очень  дешево".  Фил-таки отобрал у меня  счет
(впрочем, полностью  скрыть  шок ему не  удалось). Потом недрогнувшей  рукой
протянул кредитку.
     Я представил количество булок,  которое придется продать, чтоб оплатить
этот жест...
     - Ты такой богатый? - удивленно хихикнула Мардж.
     -  Ну,   скажем  так,   я  человек   состоятельный,  -  сообщил  герцог
Крэнстонский, добавив, - но, конечно, не такой продвинутый, как мой зять.
     За столом стало тихо. Называется, влипли.
     - Зять? - протянула Джейн, - Вы, двое, вы знаете кто...
     Ее  костлявый палец  с  длинным  ногтем на  конце  прочертил  несколько
осуждающих кругов.
     - Да-а... Это вы даете! Так где же ваши жены?
     - Ну-у... Они... - новая  пауза, пока Фил судорожно  пытался что-нибудь
сочинить.
     - Они не в городе, - сказал я, чтоб спасти положение.
     Опять пауза: Джейн переваривала информацию.
     - Круто! - наконец выдала она.
     Фил разглядывал гипсовую  лепнину  на стенах  так, будто  обнаружил там
что-то невероятно интересное. Наконец все это меня окончательно достало.
     - Девочки, - сказал я, - Мне пора.
     - Почему? - спросила Джейн.
     - Опаздываю. На порнушку, - после чего рванул к выходу.
     - Вот  это  чудик! - возглас Джейн  настиг  меня уже  в  дверях, - Этот
парень ходит на порнофильмы в одиночку?
     - Да нет,  я не смотрю порнуху, - объявил я на  весь набитый зал, - Я в
ней снимаюсь.
     Через пару секунд Фил догнал меня на улице.
     - Эй, парень, а ты ведь сделал это.
     - Мы - сделали.
     - Так чего ты ушел?
     - Да я там с ними чуть с хохоту не задохнулся.

     Мы шли молча.
     - Послушай, - наконец сказал Фил, - все-таки это был способ вернуться к
нормальной жизни.
     - Должен быть способ лучше.
     - Например?
     - Ну, не знаю. Например, дать объявление в газету.
     Пару секунд он молчал. Потом сообщил:
     - Знаешь, а ты - уже.
     - Что? - я остановился и недоуменно посмотрел на него, - что - уже?
     - Ну,  помнишь, то книжное обозрение, его Дженни  любила читать?  Так я
дал  туда объявление. Да  ты  не  волнуйся.  Все  очень конфиденциально,  на
высоком уровне и со вкусом.
     - Ох... А можно точно - в чем была суть?
     -  Ну...  Вроде  того, что нью-йоркский адвокат, занимающийся спортом и
антропологией...
     - Откуда, ко всем чертям, ты взял эту антропологию?
     Он пожал плечами:
     - Ну, мне казалось, это звучит интеллектуально.
     - Великолепно. Жажду прочитать ответы.
     - Вот, - он вынул из кармана три конверта.
     - Что пишут?
     - Я не  читаю  чужих писем, - отчеканил Филипп Кавиллери, непоколебимый
борец за право на частную жизнь.
     Вот так  я  и  вскрыл  первое письмо: оранжевый свет  уличного  фонаря,
удивление напополам с беспокойством. Ну и Фил, зависший за плечом.
     О черт! Я хоть вслух не высказался. Фил, успешно притворявшийся, что не
читает, поперхнулся:
     - Боже мой!
     Отправитель  на  самом  деле разбирался  в  антропологии.  Но  послание
предлагало такие дикие и странные языческие ритуалы, что Фил покраснел.
     - Это была шутка, - сдавленно пробормотал он.
     - Ага. Над тобой, - ответил я.
     - Но кто может быть таким психом, Оливер?
     - Фил, добро пожаловать  в прекрасный новый  мир, -  я  улыбнулся, чтоб
скрыть смущение. Остальные письма отправились в урну нераспечатанными .
     - Послушай,  извини, -  наконец сказал Фил после  нескольких  кварталов
покаянного молчания, - Я на самом деле не знал...
     Я  положил  руку ему на  плечо  и расхохотался.  Через  пару секунд  мы
хохотали уже напару.
     Мы шли домой - теплым нью-йоркским вечером. Вдвоем.
     Потому что наших жен не было...в городе

        4.

     Бег помогает.
     Очищает мысли. Снимает напряжение. И заниматься им можно в одиночку.
     Так что даже, если  я работаю над очень важным делом, или провожу  весь
день  в  суде,  то всегда  найду  время,  чтоб  надеть  спортивную  форму  и
пробежаться. Даже если это Вашингтон.

     Когда-то  я играл  в сквош. Но это требовало других  навыков.  Например
красноречия,  необходимого, чтоб выдать что-то вроде: "Отличный удар" и "Как
ты думаешь,  уроем  мы  Йель  в  этом году?". Все  это находилось  далеко за
пределами моих теперешних возможностей.
     Так что я бегал. Занимайтесь бегом в  Центральном Парке,  и вам никогда
не понадобится общаться с кем бы то ни было.
     - Эй, Оливер, сукин ты сын!
     Как-то мне показалось, что кто-то позвал  меня по  имени. Галлюцинация.
Не может никто звать меня в этом парке.
     - Ты, чертов гарвардский сноб!
     Хотя мир полон  людей, подходящих под это определение, каким-то образом
я понял, что обращаются именно ко мне.
     Я  обернулся  и  увидел  Стивена  Симпсона,  своего  соседа  по  общаге
(Гарвард, выпуск-1964), обгонявшего меня на мотоцикле.
     - Эй, что это с тобой? - проорал он вместо приветствия.
     - Симпсон, а  что дает тебе основания утверждать, что со мной что-то не
то?
     -  Ну, во-первых, я теперь дипломированный врач. Во-вторых, считаю себя
твоим другом. И в-третьих, я оставлял тебе сообщения, на которые ты так и не
ответил.
     - Мне казалось, что у медиков никогда нет времени.
     - Черт, Бэрретт, я конечно занят,  но не до такой же степени,  чтобы не
найти времени пожениться с Гвен. Я звонил - даже  телеграмму посылал на твой
офис, а ты так и не появился.
     -  Извини, Стив, я так и  не получил твоего приглашения, - нагло соврал
я.
     - Да?  Каким  же  образом  двумя  неделями  позже  ты прислал свадебный
подарок?
     О боже, этому  Симпсону надо было идти в  юристы! Ну как объяснить ему,
что все, что мне было нужно - чтоб весь мир оставил меня в покое?
     - Я сожалею, Стив, - ответил я,  от души надеясь, что теперь  он укатит
по делам.
     - Ни хрена ты не сожалеешь, убогий.
     - Спасибо. Приветы Гвен.
     Симпсон не исчезал.
     - Послушай.  Не спрашивай меня, почему, но  Гвен хочет  видеть тебя,  -
сказал он.
     - Чистейший мазохизм. Она была у доктора?
     - У меня. Я  так ей и сказал, что у нее крыша поехала.  Но раз уж театр
нам  не по  карману,  самый  экономичный способ развлечься  - это пригласить
тебя. Как насчет в пятницу вечером?
     - Я занят, Симпсон.
     - Разумеется, я знаю. Суд всегда
     работает по ночам. В любом случае, появляйся к восьми.
     Он  наконец  обогнал  меня.  Обернулся  лишь  раз. Чтобы повторить, как
умственно отсталому:
     - В восемь часов вечера, в пятницу. Адрес ты знаешь, так что  извинения
не принимаются.
     - Забудь, Стив. Меня не будет!
     Он притворился, что не услышал. Чертова  самоуверенность - считать, что
меня можно заставить, просто поставив перед фактом.

     ...Парень  в  магазине уверял,  что  для "Шато  Линч-Баге", пятилетнего
бордо, такая цена просто смешна. Так что я прихватил две  бутылки. Даже если
я доведу Симпсонов до слез, у них по крайней мере останется прекрасное вино,
чтоб утешиться.

     Радость от встречи они изобразили весьма натурально :
     - Оливер, ты ни чуточки не изменился!
     - Ты тоже, Гвен.
     Постеры на стенах тоже остались теми же. Энди Уорхол со своим поп-артом
(" Этого супа Кэмпбелл я до черта насмотрелась в детстве, никогда в жизни не
повешу плакат с ним к себе на стену" - пообещала Дженни несколько лет назад,
когда мы побывали у них ).
     Мы расселись  на  полу.  Из  динамиков по  углам  Пол и  Арт  вкрадчиво
интересовались,  едем  ли мы на  ярмарку в Скарборо.  Стивен  открыл бутылку
белого.
     Я грыз соленые крекеры, разговор уходил в глубины метафизики. Например,
какой  это кошмар  - быть ординатором, как  нечасто у них со Стивом выдается
такой тихий  вечер. И конечно, как я  оцениваю шансы  Гарварда урыть  Йель в
этом  году. Вид спорта при этом  не уточнялся.  Вообще-то, с тем же  успехом
Гвен  могла  интересоваться, сумеет ли  Инь  урыть  Янь. Ну да ладно. Ребята
пытались помочь мне расслабиться. В  общем, это удавалось  несколько  лучше,
чем можно было предположить.
     Потом в дверь позвонили и я подскочил на месте.
     - Это что такое?
     - Расслабься, - ответил Стив, - это просто остальные гости.
     Даже тембр звонка - и тот отдавал заговором.
     - Какие еще остальные гости?
     - Ну-у, точнее, - поправилась Гвен, - это всего один гость.
     - Гостья, не так ли? - я почувствовал себя загнанной в угол крысой.
     - Так вышло, - безмятежно отозвался Стив и пошел открывать.
     Ч-черт,  вот  из-за этого  терпеть  не могу  ходить  в гости. Не выношу
друзей, которые  пытаются "помочь". Сценарий известен: очередная соседка  по
комнате,  или  старшая  сестра,  или  разведенная  одноклассница.  Еще  одна
ловушка, черт!
     Моментально разозлившись, я собирался высказаться по полной, но вовремя
вспомнив, что тут Гвен, ограничился коротким: "Дерьмо!".
     - Оливер, это чудесная...
     - Извини, Гвен. Я знаю, что вы хотели только хорошего, но...
     И в этот момент Стив вернулся с предполагаемой жертвой этой ночи.
     Очки в тонкой оправе.
     Вначале я  заметил именно их. Потом белый  жакет, который  она как  раз
снимала.
     Симпсон  представил  Джоанну  Стейн,  ординатора  по   педиатрии,  свою
однокурсницу. Теперь они вкалывали в той же больнице.
     Мне  не   удавалось   сосредоточиться  даже  просто,   чтобы  разобрать
симпатичная ли она  или нет.  Кто-то предложил присесть и выпить, что  мы  и
сделали.
     Дальше было много разговоров.
     Постепенно я обратил внимание,  что Джоанна Стейн кроме круглых очков в
тонкой  оправе обладает еще и  мелодичным голосом. А  мысли, излагаемые этим
голосом, принадлежат человеку доброму  и чуткому.  Я  порадовался, что в них
нет упоминания моего дела, и решил, что Симпсоны пока снимают ее показания.
     - Жизнь - дерьмо, - подвел итог Стив Симпсон.
     - За это  надо выпить, - сказал я. И только тут  понял,  что они с Гвен
просто сочувствовали Джоанне на тему, как трудно быть ординатором.
     -  А как у тебя насчет  расслабиться, Джо? - поинтересовался  я.  Черт,
надеюсь, она не решит, что это намек.
     - Иду в постель.
     - ?
     -  Не  могу  ничего с собой поделать. Прихожу домой,  валюсь  и засыпаю
часов на двадцать.
     - Ох...
     Опять пауза.  Ну,  кто  примет  мяч сейчас?  Мы  сидели молча  где-то с
вечность. Потом Гвен Симпсон позвала всех к столу.
     Честно говоря,  Гвен,  конечно, чудеснейший человек, но вот утверждать,
что  она  наделена  кулинарными  талантами,  было  бы не  совсем точно. Даже
обыкновенная  вода - и  та у  нее обычно  получалась  пригоревшей. Этот ужин
исключением не стал. Можно даже сказать, что ей удалось превзойти саму себя.
Но я не отказывался  ни от чего -  лишь бы  не говорить. В конце  концов тут
присутствуют два врача - на случай если моему желудку понадобится экстренная
помощь.
     Ужин продолжался.  Мы  наелись так,  что  даже не смогли,  поверите ли,
добить пирог, запеченный до угольного хруста. И тут Джоанна Стейн обратилась
ко мне:
     - Оливер?
     Благодаря опыту перекрестных допросов я среагировал мгновенно:
     - Да?
     - Ты любишь оперу?
     Черт, вопрос  с подвохом, подумал я, пытаясь в то же время понять,  что
она  хочет  услышать. Предпочитает  поговорить  об операх типа "Богемы"  или
"Травиаты", где  героиня в конце умирает?  Типа,  устроить  мне катарсис? Да
нет,  не  будет она такой бестактной. Но в любом случае, аудитория затихла в
ожидании моего ответа.
     -  Ну,  не  имею  ничего  против  оперы.  Не  люблю только итальянскую,
французскую или немецкую - ответил я, кажется разом закрыв все углы.
     - Отлично, - сказала Джоанна. Может, она имела в виду китайскую?
     - Во вторник вечером Мерритт поет в опере Перселла.
     Вот черт, а  Англию и забыл! Все, похоже,  судьба мне идти  с Джоанн на
какую-то дурацкую островитянскую оперу.
     -  Шейла  Мерритт  - лучшее  сопрано  года, -  подключился Стив,  разом
обеспечив сопернику двухкратное численное превосходство.
     -  И  поет  она  в  "Дидоне и  Энее", - добавила Гвен,  сделав  перевес
трехкратным. (Кстати, Дидона - еще одна девушка, которая умерла  из-за того,
что парень, с которым она сбежала, оказался эгоистичным сукиным сыном!)
     - Звучит великолепно,  - капитулировал я, про  себя проклиная  Стива  с
Гвен. А  больше  всего  "Шато Линч-Баге", которое помешало  с самого  начала
искренне объяснить свое отношение к любой музыки.
     - О, это отлично,- сказала Джоанна, - я как раз взяла два места...
     Ну, как и было предсказано.
     -  ...но  и  Стив,  и  я  на  дежурстве.  Надеюсь, вы  с  Гвен  сможете
использовать эти билеты.
     - Гвен  очень  хотела  бы сходить туда, Оливер,  - сказал Стив, похоже,
намекая, что его жена заслужила передышку.
     - Да,  прекрасно,  - тут  я вспомнил, что  желательно проявить  немного
больше энтузиазма, - Огромное спасибо!
     -  Я  рада,  что вы  сможете  пойти,  - ответила  Джоанна, -  передайте
пожалуйста моим родителям, что вы меня видели, и я до сих пор жива.
     Это  еще  что такое? Я  внутренне  сжался, представив  себе перспективу
просидеть несколько часов  рядом  с агрессивной  ("Вам, значит, нравится моя
дочь, молодой человек?") матерью Джоанны Стейн.
     - Они в струнных, - сказала Джоанна и заторопилась  домой.  Стив  вышел
проводить ее.
     Оставшись  с  Гвен,  я  начал  злиться  на  свое  идиотское  поведение.
Исправлять что-либо было  поздно,  так  что в наказание  я  сделал  еще одну
попытку разжевать угольный пирог.
     - Где, черт побери, находятся эти "Струнные"? - поинтересовался я.
     - Обычно к востоку от духовых. Мать Джоанны - альтистка, а отец скрипач
Нью-Йоркской Оперы.
     - А-а..., - протянул я и откусил еще кусок искупительного пирога.
     Пауза
     -  Ну и  как, разве  это было больно - познакомиться с Джо? -  спросила
Гвен.
     Я посмотрел на нее.
     И ответил: "Да".

        5.

     Мне в землю лечь...

     Так начиналась песня, бывшая абсолютным хитом 1689-го года.
     Проблема  с английской оперой в  том, что иногда  получается  разобрать
слова.

     Мне в землю лечь
     И навек уснуть
     Ты смерть и судьбу мою забудь.

     Дидона, царица Карфагенская, собиралась  покончить с  собой, и  жаждала
поведать об этом  миру  в  форме  арии. Музыка была фантастическая,  а текст
древний. Шейла  Мерритт спела  его  великолепно  и справедливо заслужила все
свои аплодисменты.
     Затем  она умерла окончательно,  танцующие купидоны разбросали розы,  и
занавес опустился.
     - Эй, Гвен, я рад, что пришел, - сказал я, вставая.
     - Пойдем, поблагодарим бенефициантов, - ответила она.
     Лавируя  между  двигающимися  к  выходу  зрителями,  мы  спустились   к
оркестру.
     - Где Стив? -  спросил  мистер Стейн, убирая скрипку в  футляр. У  него
были длинные с проседью волосы, которые, похоже, никогда не сводили близкого
знакомства с расческой.
     - На дежурстве, вместе с Джоанной, - ответила Гвен, - это Оливер, из ее
друзей (определенно, ей не стоило представлять положение подобным  образом).
Подошла  и  миссис Стейн  с  своим альтом. Хотя  и  невысокая,  плотная, она
казалась весьма привлекательной, благодаря своей кипучей энергии.
     - Вы уже собрали свиту, Король Стейн?
     - Как всегда, дорогая. С Гвен вы знакомы. А это Оливер, приятель Джо.
     - Очень приятно. Как вам наша дочь?
     - Прекрасно, - опередил меня мистер Стейн.
     - Я ведь спрашивала не тебя, Стейн, не так ли?
     - Джо прекрасна, - сказал я, не слишком попадая в общий шутливый тон, -
и большое вам спасибо за билеты.
     - Вам понравилось? - продолжала допрос миссис Стейн.
     - Разумеется. Это было потрясающе! - сказал мистер Стейн.
     - Кто спрашивает тебя?
     - Я отвечаю  за  него, потому  как я  профессионал.  Могу добавить, что
Мерритт была  несравненна,  - и уже обращаясь ко мне, -  Старик Перселл умел
писать  музыку,  а?  Особенно  финал  -  все эти великолепные  хроматические
переходы в нисходящем тетракорде!
     - Вероятно, он не обратил внимания, Стейн, - сказала мать Джоанны.
     - Должен был. Мерритт исполнила эту вещь четыре раза.
     -  Простите  его, Оливер, -  обратилась она ко мне, - он теряет  голову
только, когда речь заходит о музыке.
     - А разве кроме музыки существует что-то еще? - возразил мистер Стейн и
добавил,  -  все присутствующие  приглашаются в  воскресенье. Место  -  наше
обычное. В полшестого. Там мы играем по-настоящему.
     - Мы не можем, - сказала Гвен, наконец  подключившись  к разговору, - у
родителей Стивена годовщина свадьбы.
     - О'кэй, - заключил мистер Стейн, - значит Оливер...
     - У него могут быть свои планы, - пришла мне на помощь миссис Стейн.
     - Зачем ты все  время  решаешь за него? -  вознегодовал  мистер  Стейн.
Затем - ко мне, - появляйтесь к пяти тридцати. И приносите свой инструмент.
     - Играю только в хоккей, - сообщил я, в надежде отделаться от него.
     - Приносите  клюшку. Будете выстукивать  на ледяных кубиках, -  ответил
он, - до воскресенья, Оливер.

     - Как оно было? - поинтересовался Стив, когда я сдавал ему его жену.
     -  Чудесно,  -  восхищенно  ответила  она,  - ты пропустил великолепное
представление.
     - А что думает Бэрретт? - спросил он. Я собирался отослать его к своему
свежеобретенному  пресс-секретарю  мистеру  Стейну,  но  вместо того  просто
пробормотал:
     - Все было хорошо.
     - Это хорошо, - сказал Стив.

     Но про себя я подумал, что теперь влип прочно.

        6.

     Наступило воскресенье. И, естественно, идти никуда не хотелось.
     Но мне не везло.
     Не  было ни срочных вызовов, ни  срочных  дел. Не было звонков от Фила.
Даже обычной простуды - и той не было.  Так что, за отсутствием уважительных
причин, я обнаружил себя с большим букетом в руке на перекрестке Риверсайд и
Девяносто четвертой. Рядом с домом Луиса Стейна.
     -  Ого,  -  выдохнул хозяин,  когда узрел цветочное  сооружение,  -  не
стоило.
     И уже к миссис Стейн:
     - Это Оливер - он принес мне цветы!
     Она выскочила навстречу и чмокнула меня в щеку.
     -  Заходите и  знакомьтесь  с  нашей  музыкальной мафией, - скомандовал
мистер Стейн, похлопав меня по плечу.
     В   комнате   оказалось  человек  десять.  Все  болтали  и  настраивали
инструменты.  Настраивали  и  болтали.  Настроение у них было приподнятым, а
звуки,  ими  производимые  -  еще выше.  Единственной  мебелью,  которую мне
удалось  заметить,  было  большое сверкающее  пианино. Сквозь огромное  окно
виднелась река Гудзон.
     Я  пожал всем руки. Большинство было чем-то  вроде повзрослевших хиппи.
Кроме нескольких тех же хиппи, но помоложе. Какого черта я нацепил галстук?
     - А где Джо? - поинтересовался я больше из вежливости.
     -   Будет  к  восьми,   -  ответил  мистер  Стейн,  -  вы  можете  пока
познакомиться  с  ее  братьями.  Марти играет  на трубе,  а Давид на флейте.
Обратите внимание, это ведь бунт против родителей. Изо всех троих только Джо
хотя бы берет в руки скрипку.
     Оба брата были  долговязыми  парнями застенчивого  вида.  Давид  вообще
оказался  настолько  стеснительным,  что только помахал мне кларнетом. Марти
протянул руку:
     - Добро пожаловать в музыкальный зоопарк!
     - Марти, я ни черта не смыслю в этом, - признался я, - спроси меня, что
такое "пиццикато", и я отвечу, что это - телятина с сыром.
     - Так  и  есть, -  сказал мистер  Стейн,  -  так оно  и есть.  И кончай
извиняться, парень. Ты совсем не первый, кто приходит сюда просто слушать.
     - Нет? - переспросил я.
     - Конечно нет. Мой покойный отец вообще не знал ни единой ноты.
     - Оливер,  пожалуйста, либо скажите ему, что все ждут,  - обратилась ко
мне миссис Стейн, - либо садитесь сами и берите скрипку.
     - Терпение, дорогая, -  отозвался хозяин, - я хочу быть уверен, что  он
чувствует себя, как дома.
     -  Я чувствую  себя, как дома, -  вежливо ответил я. Он усадил меня  на
стул и поспешно присоединился к оркестру.

        x x x

     Это  было потрясающе.  Я  сидел  и  смотрел,  как ребята,  которых  мои
приятели-преппи назвали  бы чокнутыми извращенцами, создавали фантастическую
музыку.
     Моцарт, потом Вивальди, потом парень по имени Люлли, о котором я вообще
никогда не слышал.
     После  Люлли  был Монтеверди и лучшая  пастрама,  которую я  когда-либо
пробовал.  В  антракте  ко  мне подошел длинный  застенчивый  брат  Давид  и
таинственным шепотом спросил:
     - Это правда, что вы хоккеист?
     - Был, - кивнул я.
     - Мог бы я спросить у вас одну вещь?
     - Конечно.
     - Как сыграли сегодня "Рэйнджеры"?
     - М-м...  Не помню, - он был  ужасно разочарован. А как  объяснить ему,
что Оливер Бэрретт, бывший фанат хоккея, в настоящее время так погрузился  в
юридические   джунгли,   что  забыл  посмотреть,   выиграют  или   проиграют
"Рэйнджеры" его обожаемым "Бостон Брюинс".

     Потом  появилась Джоанна и поцеловала  меня. Кажется,  это было  чем-то
вроде ритуала. Она целовала всех.
     - Они еще не свели тебя с ума?
     - Нет, - ответил я, - это здорово.
     И вдруг до меня дошло, что я вроде как и  не вру. Гармония этого вечера
была не только  в музыке.  Она  чувствовалась  во  всем.  В  их  беседах.  В
комплиментах по поводу особенно закрученного прохода.
     Из того, с чем я мог сравнивать, это немного напоминало то, как заводят
друг друга хоккеисты Гарварда перед тем как пойти и порвать соперника.
     Только здесь  они  заводились просто от того, что  играли - все вместе.
Тут чувствовалось до черта этого... сопереживания.
     Я никогда не был в таком мире.
     Кроме как с Дженни.
     - Доставай скрипку, Джо, - скомандовал мистер Стейн.
     - Ты сошел с ума, - выразила она протест, - Я абсолютно не в форме.
     - Ты тратишь слишком много времени на  медицину. Стоит хоть  столько же
заниматься и музыкой. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.
     - Нет, - твердо ответила Джоанна.
     - Ну же. Оливер просидел тут три часа, чтоб услышать тебя.
     Она   покраснела.   Я  попытался   протестовать,  но  без  шансов  быть
услышанным.
     Мистер Стейн повернулся ко мне:
     - Может попросишь свою подругу сходить наконец за скрипкой?
     Не  успел я  среагировать, как Джоанна -  теперь  совершенно пунцовая -
прекратила протестовать.
     - О'кэй, папочка, будь по-твоему. Но предупреждаю, что  ничего хорошего
из этого не получится.
     - Получится, непременно получится, уверил он. Когда  Джоанна  вышла, он
обернулся ко мне, - Бранденбургские концерты нравятся?
     Я напрягся. Эти концерты Баха были среди немногих, которые я знал.
     Именно  после Пятого я сделал Дженни предложение,  после того,  как она
играла в  этом концерте, а потом мы возвращались вдоль берега реки в Гарвард
. Именно эта  музыка в  некотором смысле  была  прелюдией нашего брака. Сама
мысль снова услышать ее уже причиняла боль.
     - Так как? - переспросил мистер Стейн. Тут я сообразил, что от меня все
еще ждут ответа.
     - Да, - сказал я, - нравятся. Который из них вы будете играть?
     - Все! Зачем выбирать?
     - Я играю только  один,  - возмущенно заявила его  дочь. Она уже заняла
место  среди  других  скрипок  и  о  чем-то говорила  пожилому  джентльмену,
сидевшему рядом. Группа снова начала настраивать инструменты. Но поскольку в
перерыве  каждый  хоть  чуточку  промочил  горло,  делалось все  это намного
громче.
     Теперь  мистер Стейн  вознамерился дирижировать:  "Чем Ленни  Бернстайн
лучше меня? Прической?". Он постучал по пульту (обычный телевизор).
     -  Сейчас,  -  произнес  он  с  неизвестно  откуда  взявшимся  немецким
акцентом, - я хотеть резкий атака. Вы слышать меня? Резкий!
     Группа приготовилась. Он занес свой дирижерский карандаш.
     Я задержал дыхание и от души понадеялся, что выдержу.
     И в этот момент ударила канонада.
     Кто-то с пушечным грохотом стучал в дверь. Слишком громко, и, насколько
я могу судить, безо всякого ритма.
     "Открывайте!!!" - взревел нечеловеческий голос.
     -  Полиция? - спросил  я  у  неизвестно как оказавшейся рядом  со  мной
Джоанны.
     - Их  никогда не бывает поблизости, - слабо улыбнулась она, - Хуже. Это
Годзилла  с верхнего  этажа.  Его  настоящее имя -  Темпль,  и  он  -  самая
настоящая нежить.
     Я  осмотрелся по сторонам. В комнате находилось человек двадцать, и вид
у  всех был  основательно напуганный. Похоже, этот парень, Годзилла,  должен
быть по-настоящему опасен.
     Как бы то ни было, Лу Стейн открыл дверь.
     -  Черт побери,  ты, сукин сын,  я  тебе  каждое долбанное  воскресенье
говорил - заткни шарманку!
     Все  это  нежить  произнесла,  угрожающе нависая  над мистером Стейном.
"Годзилла"  подходило  тут  как  нельзя  лучше.  Это  на   самом  деле  было
здоровенное и очень волосатое существо.
     -  Но,  мистер  Темпль, - попробовал  протестовать мистер  Стейн,  - мы
всегда заканчиваем точно к десяти.
     - Дерьмо! - прорычал монстр.
     - Да, я заметил, что вы уже излили его, - ответил мистер Стейн.
     Темпль уставился на него:
     - Не доводи меня, слышишь, козявка! Ты меня еще не знаешь!
     В  его  голосе слышалась давняя ненависть. Чувствовалось, что  на  этом
этапе  цель  его  жизни  -  нанесение  тяжких увечий своему  соседу, мистеру
Стейну. И похоже именно сегодняшний  день  идеально подходил для претворения
мечты в реальность.
     Оба сына Стейна, несмотря на то, что явно были напуганы, присоединились
к отцу.
     Темпль  выругался. Миссис Стейн  уже  стояла рядом с  мужем, а теперь и
Джоанна  выскользнула  из-за  моей  спины  и  рванулась  к  двери  (Драться?
Перевязывать раненых?).
     - Дьявол, вы,  проклятые  недоноски, знаете ведь,  что  нарушать  покой
других незаконно.
     -  Прошу  прощения, мистер Темпль,  но я считаю, что это  как раз вы  в
данный момент попираете права этих людей.
     Что?  Эти слова  сказал я? Причем,  прежде  чем  осознал, что собираюсь
произнести  их. И, что удивило меня  еще больше, встал  и двинулся навстречу
названному гостю. Тот повернулся ко мне.
     - Есть проблемы, блондинчик? - спросило животное.
     Я отметил,  что он на десять  дюймов  выше и (минимум) на  сорок фунтов
тяжелее. Впрочем, надеюсь, не все эти фунты были мышцами.
     Я показал Стейнам, чтобы они предоставили дело мне. Но они остались.
     -  Мистер  Темпль, - продолжал я, - слышали ли вы когда-либо о  разделе
сороковом  Уголовного  Кодекса?   Это  незаконное  вторжение.   Или   раздел
семнадцатый: угроза нанесения телесных повреждений. Или раздел...
     - Это еще кто? Коп? - хрюкнул он. Так, кое-что он все-таки знал.
     -  Просто  адвокат.  Но я могу отправить  вас  за  решетку на несколько
довольно долгих лет.
     - Блеф! - предположил Темпль.
     -  Нет. Но если  вас  беспокоит некоторая  затянутость  этого процесса,
можно уладить все другим способом.
     - Да, красавчик?
     Он напряг мышцы. Оркестр за моей спиной определенно забеспокоился. Ну и
у меня в животе отчетливо завибрировало. Тем не менее я спокойно снял пиджак
и обратился к нему sotto voce и крайне вежливо:
     -  Мистер Темпль, если же вы не  испаритесь,  я  просто  буду  вынужден
медленно  и  печально,  как  один  интеллектуал  -  другому,  вышибить  ваши
банановые мозги.
     После  поистине  молниеносного  исчезновения  агрессора,  мистер  Стейн
откупорил  бутылку  шампанского ("Импортное.  Прямо  из Калифорнии").  Затем
оркестр единогласно решил исполнить  самую громкую вещь из своего репертуара
-  чрезвычайно энергичную интерпретацию увертюры из  оперы Чайковского "1812
год". В которой даже мне достался инструмент: пушка (пустая пепельница).
     Через  несколько  часов  (на  мой  взгляд  слишком  рано)  -  вечеринка
закончилась.
     - Приходите еще, - сказала миссис Стейн.
     - Разумеется, он придет, - ответил мистер Стейн.
     - Почему ты так уверен? - спросила она.
     - Он любит нас.
     И это было правдой.

        x x x

     Никто  не  говорил мне,  что я  должен  проводить Джоанну. Несмотря  на
поздний час, она настояла, чтобы мы сели на пятый автобус, который спускался
по Риверсайд, а потом, петляя, пересекал Пятую авеню.
     Джоанна здорово устала, но настроение у нее оставалось повышенным.
     - О боже, Оливер, ты был потрясающ, - сказала она и взяла меня за руку.
     Я попытался спросить себя, нравится ли мне ее прикосновение.
     И не нашел ответа.
     Джоанна все еще была в восторге:
     - Темпль теперь и показаться не посмеет, - рассмеялась она.
     -  Эй, послушай,  Джо, разве много мозгов нужно, чтобы запугать  такого
буйвола.
     Я изобразил  рукой  соответствующий  жест,  тем  самым  высвободив  ее.
(Облегчение?).
     - Но все-таки...
     Она не закончила. Наверное, ее начала удивлять настойчивость, с которой
я изображал тупого спортсмена. А мне просто  хотелось дать понять, что я  не
стою ее времени.
     Она была  очень  красивой.  И привлекательной. Во всяком случае,  любой
нормальный парень с нормальными чувствами нашел бы ее такой.
     Она жила на четвертом этаже, недалеко от больницы. Пока  мы стояли у ее
двери, я вдруг  заметил, что она не такая высокая, как показалось вначале. Я
имею в виду, что ей приходилось смотреть снизу вверх, говоря со мной.
     Потом  я обратил внимание, что у меня  перехватывает дыхание. И  это не
могло быть от подъема по лестнице.  (Я же занимаюсь бегом, помните?) Да  еще
стало  усиливаться ощущение легкой паники от разговора с этой интеллигентной
красивой девушкой врачем.
     Что  если она, она почувствовала, что мои чувства к ней носят не совсем
платонический характер? Что если она?..
     -  Оливер,  -  сказала  Джоанна, - я хотела  бы пригласить тебя. Но мне
завтра выходить в шесть утра.
     - В другой раз,  - ответил  я. И внезапно почувствовал, что снова  могу
дышать.
     - Надеюсь, Оливер.
     Она поцеловала меня. В щеку.
     - Спокойной ночи!
     - Я позвоню тебе, - ответил я.
     - Мне очень понравился этот вечер.
     - Мне тоже.

     И все-таки я чувствовал не чувствовал себя счастливым.

     По дороге домой, я пришел к заключению, что мне нужен психиатр.

        7.

     "Давайте начнем с того, что оставим в покое беднягу Эдипа".
     Так начиналось мое заранее тщательно приготовленное приветствие.
     Чтобы  найти  хорошего  психиатра,   нужно  всего  несколько  несложных
действий. Вначале вы обзваниваете  ваших приятелей-врачей и говорите им, что
одному вашему знакомому нужна помощь. Вам  советуют врача для этого бедняги.
В конце концов где-то с двухсотой попытки вы решаетесь, звоните и назначаете
первый визит.
     - Послушайте,  - излагал  я,  - я проходил курсы  и знаком с терминами,
которыми мы  будем перебрасываться. Этими,  которыми вы будете  называть мое
поведение по отношению к отцу, когда я женился на Дженни. Я имею в виду, что
все эти Фрейдовские штуки, - последнее, что мне бы хотелось сейчас слышать.
     Доктор Эдвин  Лондон,  несмотря  на  определение  "крайне  деликатный",
которое  дал тот парень, что рекомендовал  его,  в  настоящий момент  не был
расположен к длинным фразам.
     - Почему вы здесь? - безо всякого выражения спросил он.
     Я  запаниковал.  Мое  приветствие  прошло  о'кэй,  но  сейчас   мы  уже
переходили к перекрестному допросу.

     Почему я здесь? Что я хочу услышать? Я сглотнул и ответил так тихо, что
сам едва услышал свои слова:
     - Почему я ничего не чувствую?

     Он молча ждал.

     - С того дня, как  Дженни умерла, я не  могу чувствовать ничего. Ну да,
голод  и  все  такое...  Ужин  за  телевизором  решает  эту проблему.  Но  в
остальном... За восемнадцать месяцев... Я не чувствовал абсолютно ничего.

     Он слушал,  как  я пытаюсь  вывалить перед ним свои мысли. Они сыпались
сумбурным потоком боли.
     Я  чувствую  себя  ужасно.  Поправка, я вообще  ничего не чувствую. Что
хуже.  Без  нее меня  нет. Филипп помогает  мне. Но по-настоящему  помочь не
может. Хотя  старается.  Не чувствую ничего.  Почти два полных  года.  Я  не
способен общаться с нормальными людьми.
     Тишина. Я взмок.
     - Сексуальное желание? - спросил доктор.
     - Нет, - и уточнил, - абсолютно никакого.
     Ответа не было. Он шокирован? Я ничего не мог прочитать по  его лицу. И
я сказал то, что было очевидно для нас обоих:
     - Не надо говорить мне, что это чувство вины.
     Тогда доктор Эдвин Лондон произнес самую длинную фразу этого дня:
     - Вы чувствуете себя...ответственным за смерть Дженни?
     Я чувствую себя... ответственным за смерть Дженни?
     Я вспомнил, как не хотел больше жить в  день,  когда она умерла. Но это
прошло. Я знал, что не наделял свою жену лейкемией. И все же...
     - Может быть. Вначале считал. Но в  основном, злился на самого себя. За
все то, что должен был сделать, пока она была жива.
     Опять пауза, потом доктор Лондон спросил:
     - Например?
     Я   снова   рассказал  о  своем   разрыве  с   семьей.   Как   позволил
обстоятельствам  своей  женитьбы  на   девушке  немного  (немного?)  другого
социального  уровня превратиться  в  декларацию  собственной  независимости.
Смотри, Большой-Папа-С-Баксами, я смог все сам.
     Все сам. Кроме того, как это  было тяжело для Дженни. Не только в плане
эмоциональном.  Хотя и это тоже,  если  вспомнить, как ей  хотелось выразить
уважение моим родителям. Хуже было мое нежелание  брать  у них  что бы то ни
было.  Для меня это было  предметом  гордости. Но,  черт побери, для Дженни,
которая и так выросла в бедности, что  было  для нее  нового и прекрасного в
отсутствии денег в банке?
     - И просто ради  моего  высокомерия,  она была  вынуждена  пожертвовать
кучей вещей.
     -  Вы думаете, она считала, что жертвует ими? - спросил доктор  Лондон,
вероятно догадываясь, что Дженни не жаловалась ни разу .
     - Доктор, то, что она могла думать, теперь уже не имеет значения.
     Он посмотрел на меня.
     На секунду я испугался, что... расплачусь.
     - Дженни умерла, а я только теперь понимаю, как эгоистично вел себя.
     Пауза.
     - Как? - спросил он.
     -  Мы  заканчивали университет. Дженни получила  стипендию  во Франции.
Когда мы  решили пожениться, это  даже не  обсуждалось. Мы просто знали, что
останемся в Кембридже и я пойду в Школу Права. Почему?
     Опять молчание. Доктор Лондон не отвечал. И я продолжил:
     - Какого черта это казалось  мне единственной логической альтернативой?
Мое чертово самомнение! Решить, что важнее именно моя жизнь.
     -  Могли  быть обстоятельства,  которых  вы  не знаете, - сказал доктор
Лондон. Неуклюжая попытка смягчить мою вину.
     -  И  все  равно! Я  же знал,  черт побери , что она никогда не  была в
Европе! Можно ведь было поехать с ней и стать юристом на год позже?
     Он  мог  решить, что это самообвинение постфактум - вычитано  из всяких
книжек по женскому равноправию. Это было не так.
     Мне  причиняло боль не столько  то, что Дженни  пришлось  прервать свое
высшее  образование, сколько  мысль, что  я лишил ее возможности  побывать в
Париже. Увидеть Лондон. Почувствовать Италию.
     - Понимаете? - спросил я.
     Еще одна пауза.
     - Вы готовы потратить на это некоторое время? - наконец ответил он.
     - Потому я и пришел.
     - Завтра, в пять?
     Я кивнул. Ответный кивок. Я вышел.

     Я  шел по  Парк Авеню, пытаясь  собраться.  И приготовиться к тому, что
ждет меня дальше.
     Завтра мы займемся хирургией. Резать по живому - это очень больно. Но я
был готов к этой боли.

     Меня интересовало другое: какого черта там обнаружится.

        8.

     До  Эдипа  мы  добрались  через  неделю.  Им  оказался  Бэрретт-Холл  -
чудовищное сооружение в Гарварде.
     - Моя семья подарила его университету, чтобы купить себе репутацию.
     - Почему? - спросил доктор Лондон.
     -  Потому что  их  деньги  были  грязными. Потому что  мои предки  были
первыми  по части выжимания  соков из своих  работников. Наша  филантропия -
увлечение сравнительно недавнее .
     Стоит  заметить, что я узнал это  не из литературы  о Бэррэттах, а... в
Гарварде
     Еще в  колледже, стараясь добрать недостающие очки, я взял среди прочих
курс 108 по  социологии, "Индустриальное развитие Америки". Читал его парень
из  радикальных  экономистов  по имени  Дональд  Фогель. Он  уже прочно стал
легендой  Гарварда хотя  бы  потому,  что  густо  замешивал  свои лекции  на
ненормативной лексике. Кроме того, его курс был стопроцентной халявой.
     ("Не верю  я  в эти  [нецензурно] , [нецензурно] , [очень нецензурно] ,
экзамены", - говаривал Фогель. Народ веселился).

     Сказать,  что аудитория была  наполнена - значит не сказать ничего. Она
была  забита до отказа :  спортсмены-пофигисты и  зубрилы  медики - халявные
очки требовались всем. ...

     Обычно, несмотря на цветистый лексикон Дона Фогеля, большинство  читало
"Кримзон" или просто дремало.
     К сожалению,  в какой-то момент я проснулся.  Речь шла  о ранних этапах
истории текстильной промышленности - предмете вполне снотворном.
     " [Нецензурно], что же касается истории текстильной  промышленности, то
много [нецензурно]  благородных гарвардских  имен  сыграло  в  ней  довольно
неприглядную роль.  Возьмем, к примеру, Амоса Брюстера  Бэрретта, выпускника
Гарварда 1794-го года..."
     Ничего себе  - моя фамилия! Знает  ли  Фогель,  что я слушаю  его?  Или
читает эту лекцию студентам каждый год?
     Когда он продолжил, я вжался в свое кресло:
     "В 1814  Амос и несколько  его дружков  по  Гарварду объединили усилия,
чтобы принести индустриальную  революцию в Фолл Ривер, штат Массачусетс. Они
построили первые  большие  текстильные фабрики. И взяли на себя  "заботу"  о
всех своих рабочих. Это называлось патернализмом. Они строили  общежития для
девочек,   которых  набирали  на  отдаленных  фермах.  Разумеется,  половина
заработка тех уходила на оплату еды и жилья.
     Маленькие леди трудились по восемьдесят часов в неделю. И, естественно,
Бэрретты учили их бережливости. "Храните деньги в банке, девушки". Угадайте,
кому принадлежал банк?"
     Я от души пожелал превратиться в комара и незаметно улетучиться.
     Блистая  даже более плотным,  чем обычно каскадом эпитетов,  Дон Фогель
излагал историю  предприятия  Бэрреттов.  Он  разглагольствовал добрую (кому
как) половину часа.
     В  начале  XIX  века  половина  работников  в Фолл Ривер  была  детьми.
Некоторым  исполнилось только  пять.  Дети  приносили домой по  два  бакса в
неделю, женщины - по три, мужчины получали королевские семь с половиной.
     Не наличными, разумеется. Половину им платили купонами. Действительными
только в магазинах Бэрреттов. Разумеется.
     Фогель привел примеры и того, в каких условиях им приходилось работать.
     Например,  известно,  что  влажность  воздуха  в  мастерских   повышает
качество  изготавливаемой  ткани. Поэтому в  помещения,  где  стояли ткацкие
станки,  пар  искусственно нагнетался.  А в  разгар  лета  окна  там  плотно
закрывали, чтобы основа и уток оставались влажными.
     "И вы  подумайте над  таким  [нецензурно]  фактом",  -  Дон Фогель  уже
дымился, - "Не хватит всей этой мерзости,  не  хватит  всех  этих несчастных
случаев,  за  которые   не  полагалось  ни  малейшей  компенсации  -  но  их
[нецензурно] зарплата непрерывно снижалась!  Доходы  Бэрреттов  росли, и все
равно  они урезали  [нецензурно] заработок  своих  рабочих.  Так  что каждой
следующей волне иммигрантов приходилось работать за все меньшие деньги.
     [Нецензурно], [нецензурно] - [абсолютно нецензурно]!"

     Позднее, в том же семестре, я околачивался  в библиотеке Рэдклиффа. Там
я  встретил  девушку.  Дженни Кавиллери,  выпуск-64.  Ее отец был владельцем
пекарни в Крэнстоне.
     Ее  покойная мать Тереза Верна  Кавиллери была из  потомков сицилийцев,
которые когда-то эммигрировали в... Фолл Ривер, Массачусетс.

     - Теперь вы понимаете, почему я порвал с семьей?

     Пауза.

     - Завтра, в пять, - сказал доктор Лондон.

        9.

     Я бежал.
     Каждый раз, выходя из кабинета психиатра, я  чувствовал себя более злым
и растерянным, чем когда мы начинали.
     Так  что  единственным  действующим  средством казался бег  на измор  в
Центральном Парке.  После  той  нашей  встречи  я сумел  уговорить  Симпсона
составить мне компанию. Когда у него появлялось  немного свободного времени,
мы встречались и наматывали круги вокруг бассейна.
     К счастью, он ни разу не поинтересовался,  продолжил ли  я знакомство с
Джоанной Стейн.  Говорила ли она с ним  обо мне? Поставила диагноз сама? Как
бы то ни было, эта тема в наших разговорах  не поднималась. Честно говоря, я
думаю,  что  Стив был  вполне удовлетворен  уже  тем, что я  снова общаюсь с
человечеством.
     Не люблю  врать  друзьям,  так  что сказал  ему,  что  начал  ходить  к
психиатру. Я не вдавался в детали, а он не спрашивал.
     Сегодняшний сеанс здорово взбесил меня, и я с самого начала  взял темп,
слишком быстрый для Стива. После первого же круга он остановился.
     - Эй, мужик,  давай дальше без меня,  -  пропыхтел  он, -  Присоединюсь
круге на третьем.

     Я тоже изрядно вымотался, так что  сбросил  темп, чтоб вернуть дыхание.
Тем  не менее, даже  на этой скорости я  обгонял некоторых из возникающих из
сумерек  любителей бега.  Разумеется, парни из  Нью-Йоркского клуба обходили
меня на  раз.  Большинство студентов -  тоже. Но и трусцой я легко  оставлял
позади пожилых  джентльменов,  женщин,  страдающих  ожирением и детей младше
двенадцати.

     Потом совсем вымотался. Пот заливал глаза, мне едва удавалось разбирать
цвета одежды прохожих.
     Вряд ли я бы толком сказал, в каком направлении бежал каждый из них.
     Пока не случилось вот что.

     Форма  ярдах  в  восьмидесяти  впереди  была  синим,  довольно  дорогим
спортивным  "Адидасом". Темп - очень даже приличным. Я решил сделать рывок и
обойти эту...девушку? Или просто парня с длинными светлыми волосами?
     Расстояние  не  уменьшалось,  так  что   я  прибавил  скорость.  Секунд
двадцать,   чтобы  догнать   ее.  На  самом  деле  девушка.  Или   парень  с
фантастической задницей - и я могу добавить еще один вопрос доктору Лондону.
Но  нет,  приблизившись  вплотную  я  определенно  увидел  стройную  молодую
женщину, светлые волосы развевались на ветру.
     О'кэй, Бэрретт, изображаем Боба Хейса и обходим ее легко и изящно.
     Собираемся,  переключаем скорость и  красиво  завершаем обгон. Теперь к
следующим целям.
     Далеко  впереди обнаружилась спина тучного оперного  певца, которого  я
регулярно встречал на пробежке.
     Ну, мистер Баритон, будете следующей жертвой.
     Потом  мимо  пронеслась  синяя  молния. Спринтер из Миллроуз Клуба?  Не
угадал. Все та же фигурка  , которую я полагал ярдах в двадцати позади себя.
Она опять была впереди. Должно быть, какая-то новая звезда  спорта. Я  снова
прибавил темп, чтоб рассмотреть  ее поближе. Это  оказалось  непросто. Я уже
вымотался, она была совершенно свежей.  В конце концов, я нагнал ее. Спереди
она смотрелась даже лучше, чем сзади.
     - Эй, хочешь составить мне компанию? - поинтересовался я.
     - С чего ты взял? - ответила она, совершенно не сбиваясь с дыхания.
     - Ты проскочила мимо, как...
     - Хочешь сказать, что бежал быстро?
     Так, это что, оскорбление? Да кто она такая, ко всем чертям?
     - Эй, это что, оскорбление?
     - Только если у тебя очень хрупкое эго, - ответила она.
     Несмотря на свою пуленепробиваемую выдержку, я разозлился.
     - Нахальная сучка.
     - Это оскорбление?
     - Оно самое, - ответил я. Честно, в отличие от нее.
     - Хочешь бежать в одиночку?
     - Хочу.
     - О'кэй, - сказала она. И рванула вперед.
     Теперь она прямо-таки дымилась от негодования - явно притворного - черт
меня  побери,  если  я  поверил в него  хоть  на  грамм. Теперь бег требовал
напряжения всех сил - но все-таки я нагнал ее.
     - Привет.
     - Я думала, тебе нравится одиночество.
     Дыхание сбивалось и диалог получался рванным.
     - За какую команду бегаешь?
     - Ни за какую, - ответила она, - тренируюсь к теннису.
     - А-а, крутой атлет, - протянул я, нарочно изменив род.
     - Да, - скромно сказала она, - А ты, конечно, крутой мачо?
     Ну, каким будет твой остроумный ответ? Особенно, если выкладываешься из
последних сил, чтоб держаться с ней наравне.
     -  Да,  -  сделал  попытку я. Что, как стало  ясно  потом,  было лучшим
ответом, - Как теннис?
     - Ты не захочешь играть со мной.
     - Захочу.
     - Захочешь? - переспросила она. И, слава Богу, перешла на шаг.
     - Завтра?
     - Разумеется, - пропыхтел я.
     - В шесть? Теннисный клуб Готхем, на углу Девяносто четвертой и Первой.
     - Я работаю до шести. Как насчет семи?
     - Нет, я имела в виду утра.
     - Шесть утра? Кто играет в теннис в шесть утра?
     - Мы - если не струсишь.
     - Я?  Да никогда, - дыхание и остроумие восстанавливались одновременно,
- Всегда встаю в четыре - кормить коров.
     Она улыбнулась. Улыбка вышла очень зубастая.
     - Отлично. Корт забронирован на имя Марси Нэш, которой, кстати, являюсь
я.
     Она   протянула  мне   руку.  Для  пожатия,  не  поцелуя,   разумеется.
Рукопожатие   у  нее  оказалось,  неожиданно  для  меня  не  атлетическим  -
сокрушающим, а вполне нормальным. Даже деликатным.
     - Могла бы я узнать как тебя зовут?
     Я решил слегка приколоться.
     - Гонзалес, мадам. Панчо Б. Гонзалес.
     - О! Это ведь не Спиди Гонзалес?
     -  Нет, - ответил я,  слегка удивившись, что  она слышала о легендарном
Спиди, персонаже  множества  похабных шуточек в множестве  похабных  мужских
раздевалок.
     - О'кэй, Панчо, в шесть утра. И не забудь приволочь свою задницу.
     - Зачем?
     - Естественно, чтоб я смогла порвать ее.
     Я парировал:
     - А мячи* приносишь естественно ты?

     ------------------------
     * Игра слов: balls - и мячи и яйца

     - Естественно. В Нью-Йорке любая девушка без них пропадет.
     После чего сорвалась с места  со  скоростью, которой  позавидовал  бы и
Джесси Оуэнс.

        10.

     В пять утра Нью-Йорк мрачен как в прямом, так и в переносном смысле.
     Если смотреть  снизу на ярко освещенные окна третьего этажа,  теннисный
клуб напоминал ночник в детской - зажженный для спящей улицы.
     Я  вошел, подписался в регистре,  после чего меня провели в раздевалку.
Непрерывно зевая, я переоделся и не торопясь вышел на площадку.
     Яркий  свет на всех кортах моментально ослепил  меня. И  все  эти корты
использовались на полную катушку.
     Чокнутые нью-йоркцы,  кажется не могли начать  своего  сумасшедшего дня
без  того,  чтобы  не  погонять  еще  более  сумасшедшей  теннисной  партии.
Наверное, чтоб приготовиться к Игре-за-этими-стенами.
     Предположив,  что мисс  Марси  Нэш  будет  в  самом  шикарном теннисном
платье, какие только существуют, я оделся как можно  более  убого. Моя форма
была того цвета,  который журналы мод определили бы,  как "Не совсем белый".
Честно говоря,  это цвет  был конечным результатом  совместной стирки  белья
случайных оттенков в автоматической прачечной. Кроме того, я натянул майку а
ля Стэн  Ковальски. Хотя выглядела она куда запущеннее, чем все, что Марлону
Брандо когда-либо приходилось надевать.
     Я  выглядел, как  лицо с ограниченными финансовыми  возможностями. Или,
иными словами, как бродяга.
     Как и предполагалось,  мячики у нее  были флуоресцентные.  Знаете, эти,
ядовито-желтые, которыми пользуются все проффи.
     - Доброе утро, Солнышко.
     Она уже была готова и отрабатывала подачи.
     - Эй, ты в курсе, на улице мрак кромешный, - сообщил я.
     - Поэтому мы играем внутри, Санчо.
     - Панчо, - поправил я, - Мисс Нарси Мэш.
     В такие игры могут играть оба.
     - Камни и гвозди сломают  мне кости, но подачи моей ничем не сломать, -
продекламировала Марси, посылая очередной мяч.
     Ее  волосы,  на беговой  дорожке развевавшиеся по  ветру,  теперь  были
стянуты в конский хвост (Надо бы приколоться).
     -  Можешь  говорить  мне, что  угодно,  дорогой  Панчо.  Мы  уже  можем
начинать?
     - На что?
     - Пардон?
     - Ставки, - пояснил я, - на что играть будем?
     - А разве недостаточно самого развлечения? - спросила Марси Нэш с видом
скромной наивной девочки.
     - Разлечения? В шесть утра? Мне нужен более осязаемый стимул.
     - Полбакса.
     - Это ты про меня?
     - Остряк... Нет, я имела в виду пятьдесят центов.
     - Гм-гм, - я покачал головой. Если она играет в этом клубе, то деньги у
нее  есть. Разве что  если  это - разновидность капиталовложения. Обязанного
окупить себя - в виде свадебного пирога.
     - Ты богат? - спросила она.
     - Какое это имеет  отношение?  - ответил я даже чуть более  агрессивно,
чем требовалось - не хочу иметь ничего общего с денежными мешками Бэрреттов.
     - Просто интересно знать, сколько ты сможешь поставить.
     Щекотливый  вопрос.   У  меня   -  та  же   проблема:  скольким  сможет
пожертвовать она.  Так  что я придумал штуку, которая могла спасти лицо  нам
обоим.
     -  Послушай, -  предложил  я,  -  почему  бы  нам не  договориться, что
проигравший приглашает победителя на ужин? А победитель выбирает место.
     - Я предпочитаю "21", - ответила она.
     - Немного преждевременно. Но поскольку я  тоже предпочту его,  хотел бы
предупредить: я ем, как слон.
     - Не сомневаюсь. Бегаешь ты именно так.
     Пора кончать заводить друг друга. И, черт побери, наконец начать игру.
     Я играл с ней в "кошки-мышки". Мне  хотелось как следует унизить ее под
конец, поэтому я изображал самодовольного индюка.
     Пропускал абсолютно легкие подачи. Реагировал заторможено.
     А Марси играла в полную силу.
     Вообще-то получалось неплохо.
     Движения у нее были быстрые, удары - точные, а подачи - сильные. Иногда
даже крученные.
     Да, похоже она часто тренировалась и была в недурной форме.
     - Эй, а ты играешь совсем неплохо.
     Это Марси сообщила мне, после того, как мы играли уже довольно долго  -
без определенного результата. Игры заканчивались вничью так  часто,  как мне
это удавалось это устроить.
     Самых убийственных ударов я пока не показывал, скрывая их до времени за
своим шутовским имиджем.

     -  Боюсь, нам придется закончить, - сказала  она,  - В  полдевятого мне
надо быть на работе.
     - Ну, детка, может  сыграем еще  одну игру,  просто, ради удовольствия?
Назовем ее игрой до внезапной смерти. Победитель получает ужин.
     - Хорошо,  о'кэй,  -  сдалась  Марси Нэш. Тем не  менее,  она  казалась
чуточку озабоченной, что может опоздать.
     Ага, босс  может  рассердиться  и не  дать  ей  должности. А у  девочки
амбиции!
     - Хорошо, один раз и как можно короче, - обеспокоено сказала она.
     - Мисс Нэш, я обещаю, что эта игра будет самой короткой в вашей жизни.
     Так оно и  вышло. Первую подачу я отдал ей . Но теперь у нее не было ни
малейших шансов. Бац-бац, спасибо, мадам.
     Марси Нэш была в шоке. Ей так и не удалось оторвать ни одного очка.
     - Черт побери! - произнесла она, - ты же дурачил меня!
     - Скажем так,  мне понадобилось  некоторое время, чтобы  разыграться, -
ответил я, - Ну, детка, надеюсь, ты не опоздаешь из-за меня на работу?
     - Это  о'кэй.  То  есть, это  прекрасно,  -  выдавила  она, все  еще  в
прострации, - В восемь вечера, в "21"?
     Я кивнул.
     - Мне заказывать столик на имя Гонзалеса? - поинтересовалась она.
     -  Нет,  это мой теннисный  псевдоним. В  основном меня  зовут Бэрретт.
Оливер-Великий-Притворщик-Бэрретт.
     - А... , - протянула она, - "Гонзалес" мне нравилось больше. После чего
пулей  понеслась  в женскую  раздевалку. Не  знаю почему, но мне вдруг стало
смешно

     - Что вас развлекло?
     - Пардон?
     - Вы улыбаетесь, - сказал доктор Лондон.
     -  Это  долгая и скучная история, -  отмахнулся я. Потом, тем не  менее
объяснил, что заставило угрюмого депрессивного Бэрретта скинуть  трагическую
маску.
     - Дело не в девушке, - закончил я, - дело в принципе. Обожаю ставить на
место самодовольных женщин.
     - И ничего больше? - продолжал допрос доктор.
     - Ничего. Да и щелчок по самолюбию получился довольно средненький.

        11.

     Она была одета в деньги.
     Я  не  имею в  виду  даже  малейшего намека  на  пышность. Наоборот. Ее
окружал ореол высшей роскоши - роскоши абсолютной простоты.
     Ее волосы казались спадающими сами по себе -  и тем не менее в прическе
не  было ни  малейшего изъяна. Как на  фотографии, сделанной  с очень  малой
выдержкой профессиональным фотографом .
     Я  почувствовал  себя  не в  своей  тарелке. Законченное изящество мисс
Марси  Нэш, ее совершенная  осанка,  ее спокойствие -  по  сравнению с ней я
казался себе листом прошлонедельного шпината, непонятным  способом угодившим
на  выставку орхидей. Определенно, она  должна  была быть  моделью.  Или, по
крайней мере заниматься модельным бизнесом.
     Я подошел к ее столику. Он оказался в тихом уголке.
     - Привет, - сказала она.
     - Надеюсь, не заставил тебя ждать?
     - Ты пришел даже раньше времени.
     - Что означает, что ты пришла еще раньше.
     - Я бы сказала,  что это логично,  мистер Бэрретт, - улыбнулась она,  -
Собираешься садиться, или ждешь разрешения?
     Я сел.
     - Что пьешь? -  поинтересовался я, показав  на оранжевую  жидкость в ее
бокале.
     - Апельсиновый сок.
     - С чем?
     - Со льдом.
     - И все?
     Она  кивнула. Прежде чем  я успел спросить, как она  вообще относится к
спиртному, появился  официант и  приветствовал нас так, будто мы  бывали тут
каждый день.
     - Как мы поживаем сегодня вечером?
     -  Прекрасно.  Что  хорошего  предложите?  -  ответил  я,  не  в  силах
поддерживать его светский тон.
     - Наши устрицы просто превосходны.
     -  Бостонские, конечно,  -  я  внезапно преисполнился гастрономического
шовинизма.
     - Наши с Лонг Айленда, - ответил он.
     - О'кэй, посмотрим, чего они стоят, - Я повернулся к Марси, - попробуем
местную имитацию?
     Марси молча улыбнулась.
     - А для начала? - официант посмотрел на нее.
     - Сердцевинку латука с капелькой лимонного сока.
     Теперь можно было быть уверенным, что она  - модель. Иначе, какой смысл
морить себя голодом?
     Тем временем я заказал себе феттучини ("И не жалейте масла").
     Официант поклонился и исчез.
     Мы остались одни.
     - Ну, вот мы и тут, - сказал я. (Должен признаться, что репетировал эту
реплику все утро).
     Прежде чем она успела согласиться,  что мы на самом деле тут, нас снова
посетили.
     - Вина, мсье?
     Я посмотрел на Марси.
     - Бери только себе.
     - Даже вино?
     -  У меня с этим очень строго. Но тебе  посоветую прекрасное Мерсо. Без
этого твоя победа будет неполной, не так ли?
     - Мерсо, - сказал я официанту.
     -  Шестьдесят шестого года, если можно, - Марси  пришла мне на  помощь.
Официант испарился и мы снова остались наедине.
     - Ты что, совсем не пьешь? - спросил я.
     - Не из принципа. Просто не люблю терять контроля над своими чувствами.
     Ну и какого черта это должно значить? Какие чувства она имела в виду?
     -  Итак, ты из  Бостона? -  спросила  Марси. (Разговор все еще протекал
довольно скованно).
     - Да. А ты?
     - А я не из Бостона.
     Аккуратный щелчок по носу.
     - Занимаешься модельным бизнесом? - поинтересовался я.
     - Отчасти. А ты?
     - Гражданскими свободами.
     - Даешь или отбираешь? - ее улыбка не дала мне  разобраться, какая доля
сарказма присутствовала в этих словах.
     - Пытаюсь заставить правительство соблюдать их.
     - Нелегко, наверное.
     - Ну, пока я не слишком преуспел в этом.
     Подошел официант и церемонно наполнил мой бокал.

     Признаюсь  честно:  не  умею говорить с девушками. Прошло уже  довольно
много лет, как у меня последний раз намечалось что-нибудь, что можно было бы
назвать  свиданием. Ясно, что разговоры  о себе -  тема не самая подходящая.
("Самовлюбленный индюк" - скажет она своей соседке по комнате).
     Так что  мы  обсуждали  (точнее, рассуждал  я)  решения суда Уоррена по
правам частных лиц. И  о  том, может ли  Бургер Кинг содействовать Четвертой
Поправке? Все зависит от того, кто  займет место Фортаса. Непременно сохрани
копию нынешней Конституции, Марси, она скоро устареет.

     К  тому моменту,  когда  я  добрался  до  Первой  Поправки, вокруг  нас
замаячили  официанты  с  лонг-айлендскими  устрицами.  Которые  были  совсем
неплохи. Хотя, конечно, до бостонских им было очень далеко.

     Ладно,   так   возвращаясь   к   Первой  поправке   -   Верховный   Суд
руководствуется двойными стандартами.
     Как они могут решать  в деле "О'Брайен против  Соединенных Штатов", что
сжигание  призывных  карточек  не  является проявлением свободы  слова  -  и
немедленно  после  этого  определять,  как  ее  чистейшую  форму  -  ношение
нарукавных повязок с  антивоенными надписями  ("Тинкер против  Дес  Мойнс")?
Какова же, ко всем чертям, спрашиваю я, их настоящая позиция?
     - А ты знаешь? - спросила Марси. Но прежде чем  я смог разобраться,  не
намекает  ли она, что я заболтался, снова появился метрдотель, чтобы узнать,
не  желаем  ли мы чего-нибудь  на десерт.  Я заказал  кофе со сливками.  Она
попросила только чаю.
     Мне стало немного не по себе. Надо ли мне спросить, не слишком ли много
я говорю? Извиниться? В конце концов, она всегда могла прервать меня, не так
ли?
     - Ты участвовал во всех этих процессах? - спросила Марси (в шутку?).
     - Нет, конечно. Но сейчас  пытаются дать определение термина  "Отказник
по  убеждениям".  А как прецедент используют дело  "Уэббер  против Призывной
комиссии", которое вел я. Потом еще работа волонтером...
     - Ты, похоже, и не думаешь останавливаться.
     - Ну, как сказал на Вудстоке
     Джимми  Хэндрикс:  "Дела  пошли грязнее  некуда, миру  пора  браться за
большую уборку".
     - Ты был там?
     - Нет, читал перед сном в "Таймсе".
     - О, - произнесла Марси.
     Должно  ли это междометие означать, что она  разочарована?  Или что  ей
скучно? Сейчас, вспоминая весь этот час, я обнаружил, что не дал ей вставить
ни слова .
     - А чем занимаешься ты?
     -  Ничего социально  значимого. Работаю в "Биннендэйл". Слышал про  эту
сеть?
     А  кто про нее  не  слышал?  Роскошная сеть  "Биннендэйл",  сорок карат
магнетического притяжения для Покупателей-Желающих-Оставаться-Инкогнито?
     В  любом случае  это обстоятельство объясняло многое. Мисс Нэш идеально
подходила  для  такого  блестящего  бизнеса:  такие  светлые  волосы,  такая
твердость, такая  стройная фигура - и  вдобавок ко всему еще и  брин-морское
красноречие  -  настолько медово-сладкое, что  она вполне продала бы кожаную
сумочку и крокодилу.
     -  Я  почти не занимаюсь продажами,  - отвечала  она  на  мои неуклюжие
расспросы. Я предположил, что она - стажер с грандиозными амбициями.
     -  Так  чем же ты конкретно занимаешься? - спросил я напрямик.  Хороший
способ сбивать  с  толку  свидетелей: по  многу  раз задавать те же  вопросы
другими словами.
     - Эй, разве тебе не надоело? Это  же  скучно - слушать разговоры о чьем
бы то ни было бизнесе.
     Она определенно намекала, что я, черт побери, становлюсь назойлив.
     - Надеюсь тебя моя юридическая лекция не усыпила?
     - Нет, правда, это было интересно. Просто хотелось бы больше услышать о
тебе самом.
     Что ответить? Я решил, что лучше всего рассказать правду.
     - Вряд ли это будет очень приятно.
     - Почему?
     Пауза. Я смотрел прямо в свою чашку.
     - У меня была жена.
     - Ничего необычного, - сказала она.
     Но, как мне показалось, - мягко.
     - Она умерла.
     Пауза.
     - Извини, - произнесла Марси.
     - Все нормально, - ответил я. А что еще можно было сказать?
     Некоторое время мы сидели молча.
     - Тебе надо было рассказать мне раньше, Оливер.
     - Это не так просто.
     - Если выговоришься, становится легче, не так ли?
     - Боже, ты говоришь точно, как мой психиатр.
     - О! Мне казалось, я говорю точно как мой.
     - Эй, а тебе-то он зачем  ? -  поразился  я. Никогда бы не подумал, что
человек может выглядеть таким железобетонно уравновешенным  -  и нуждаться в
психиатре, - ты же не теряла жену.
     Попытка черного юмора. Неудачная.
     - Я потеряла мужа, - ответила Марси.
     Ох, Бэрретт, ну почему бы тебе не  заткнуть рот? Желательно собственным
ботинком.
     - Боже, Марси, - все, что мне удалось выдавить.
     - Это не то, что ты подумал, - быстро добавила она, - просто развод. Но
когда  мы расходились  и делили  имущество,  Майклу досталась уверенность  в
себе, а мне - все навязчивые идеи.
     -  Кем был мистер Нэш?  - спросил я,  крепко  заинтересовавшись парнем,
который может бросить такую девушку, как Марси.
     -  Давай  сменим тему,  хорошо?  -  сказала она, как  мне показалось  -
немного грустно.
     Странно,   но  я  почувствовал   удовлетворение  от   того,   что   под
непробиваемой внешностью мисс Марси Нэш скрывается нечто, о чем она не может
говорить.  Может,  даже  память об  утрате.  Это  делало  ее  человечнее,  а
пьедестал, с  которого она  смотрела на мир - не  таким недосягаемым. И  все
равно я понятия не имел, о чем говорить дальше.
     Так что говорить пришлось Марси:
     - Ого, а уже поздно.
     И на самом деле на моих часах было без четверти одиннадцать. Но то, что
она  вспомнила  об этом именно сейчас, могло  означать, что мне-таки удалось
достать ее.
     - Счет, пожалуйста, - обратилась она к проходившему мимо метрдотелю.
     - Эй, ты что? Плачу я.
     - Ни в коем случае, - отрезала она, - пари на то и пари.
     Да, вначале в мои планы  входило заставить ее раскошелиться.  Но теперь
мне было  очень стыдно за собственную бестактность. Хотелось как-то искупить
свою вину.
     - Счет пожалуйста, - еще раз попытался я.
     - Нет, - ответила она, - Мы можем еще и подраться, но в одежде от этого
не  будет ни пользы, ни  удовольствия.  Так что  остынь, о'кэй? - после чего
повернулась к метрдотелю: - Дмитрий?
     Оказывается, она знала, как его зовут.
     - Да, мэм?
     - Пожалуйста, добавьте чаевые и запишите за мной.
     - Разумеется, мадам, - сказал Дмитрий и бесшумно удалился.
     Я  чувствовал  себя   не  в  своей  тарелке:  вначале  этот   предельно
откровенный разговор. Потом  упоминание  (ну  да, непрямое) о какой-то драке
голышом, заставившее меня задуматься,  что делать,  если она окажется  еще и
сексуально  агрессивной.  И, в конце концов,  у девушки  обнаруживается свой
счет в "21". Кто она, в самом деле?
     - Оливер, - сказала она, демонстрируя  все свои великолепные  зубы, - Я
подброшу тебя домой.
     - Подбросишь?
     - Мне по дороге.
     Похоже я заметно напрягся от... очевидного.
     - Но, Оливер, - она была серьезна... может быть сама капелька иронии, -
Не думай, что только из-за того, что  я  оплатила твой ужин, ты обязан спать
со мной.
     - Какое облегчение, -  вздохнул я,  притворяясь,  что притворяюсь, - не
хотел бы оставить у тебя впечатление плейбоя.
     - О, нет, - ответила она, - чего угодно - но не плейбоя.

     В такси меня осенило:
     - Эй, Марси,  - сказал я  как можно более непринужденно,  - а ведь я не
говорил тебе, где я живу.
     - А, просто догадка.
     - А где живешь ты?
     - Недалеко от тебя.
     - Недостаточно конкретно. И, кажется, не хватает номера телефона.
     - Не хватает, - за этим не последовало ни объяснения, ни номера.
     - Марси?
     - Оливер? - ее голос был все так же приветлив и невозмутим.
     - Зачем все эти секреты?
     Она  протянула  руку,  положила ладонь, затянутую  в  кожаную  перчатку
поверх моего, нервно сжатого кулака и сказала:
     - Остановитесь тут, пожалуйста.
     Черт!  Из-за того, что  улицы в  этом часу были совершенно пусты, такси
доехало  до  моего жилища  со  быстротой необыкновенной  и,  именно  сейчас,
абсолютно ненужной.
     - Подождите  минутку, - сказала Марси водителю. Я  задержался, надеясь,
что  она  назовет  следующую  остановку.  Но  Марси  только  улыбнулась  и с
преувеличенной живостью прошептала: "Большое спасибо".
     - Нет, нет, - я был агрессивно вежлив, - это я должен благодарить тебя.
     Снова  пауза.  Черт  меня побери,  если  заикнусь  еще  о  какой-нибудь
информации. Вылез из машины.
     - Эй, Оливер, - сказала она, - Как насчет тенниса в следующий вторник?
     Я был счастлив, и не смог скрыть этого:
     - Но это целая неделя. Почему не встретиться раньше?
     - Потому что я буду в Кливленде.
     - Все время? Никто и никогда еще не проводил в Кливленде целую неделю!
     -  Бросай свой снобизм, дружище.  Я позвоню тебе в понедельник вечером.
Спокойной ночи, прекрасный принц!
     Такси сорвалось с места так, будто за ним гнались все черти ада.
     К  тому моменту, когда  мне  удалось открыть третий  замок,  я  уже был
основательно зол.
     Какого черта это все должно было значить?
     И кто, черт побери, она?

        12.

     - Черт побери, она скрывает что-то.
     -  Или вам так  кажется? - спросил доктор  Лондон. Каждый  раз, когда я
утверждал  простые  и очевидные  факты, он требовал полета  фантазии.  Между
прочим, даже старина Фрейд признавал концепцию Реальности.
     -  Послушайте,  доктор,  мне  не  кажется.  Марси  Нэш  на  самом  деле
провоцирует меня!
     - М-м-м?
     Он  не  интересовался,  отчего собственно  я так  переживаю  по  поводу
девушки, которую вижу второй раз  в жизни. Сам себя  я спрашивал много раз и
пришел к выводу, что все дело в азарте. Мне просто не хочется проигрывать ей
- в какую бы игру она не играла.
     Я призвал  всю  свою  выдержку  и подробно  рассказал доктору, что  мне
удалось обнаружить. Я попросил Аниту - мою  секретаршу - найти телефон Марси
("Просто   хочу  перекинуться  парой  слов").  Естественно,   ни   малейшего
представления об  ее координатах у меня не было. Но по части умения находить
людей у Аниты талант.
     Первым делом  она позвонила в "Биннендэйл"  и получила уверенный ответ,
что  никакой Марси Нэш среди их персонала не значится. Это Аниту не смутило.
Она обзвонила все возможные отели Большого Кливленда и его пригородов. Ответ
был  тем же. Тогда она  проверила гостиницы  попроще и мотели.  Все равно  -
ничего. Никакой мисс, миссис или  мадам Марси Нэш в Кливленде и окрестностях
не обнаружилось.
     Таким образом, черт побери, она лгала. Следовательно, на самом деле она
не та, за кого себя выдает.
     - И какие у вас... выводы?
     - Это не фантазия!
     Он  не возражал.  Рассмотрение дела было  открыто,  и я начал хорошо. В
конце концов, я обдумывал это все последнее время.
     - Первое: очевидно, что она живет  вместе с кем-то.  Это - единственное
объяснение, почему она не хочет давать своего адреса и телефона. Может быть,
она все еще замужем.
     - Тогда зачем ей видеться с вами?
     О  боже!  Доктор  Лондон   был  наивен.  Либо  отстал  от  жизни.  Либо
иронизировал.
     - Не знаю. Я читал, что  мы  живем во времена свободных нравов.  Может,
они согласились разойтись.
     - Но если она свободна, как вы утверждаете, почему она не сказала вам?
     - А, тут и весь  парадокс.  Мне  кажется,  Марси лет тридцать - хоть  и
выглядит она моложе. Что значит, что она - продукт ранних шестидесятых - как
и я.  Тогда  на такие вещи смотрели по-другому.  Девушки ее поколения скорее
скажут, что едут в Кливленд, в то время как будут развлекаться на Бермудах.
     - Вам так кажется?
     - Ну  да, это может быть и  Барбадос, - сдался я, -  но факт в том, что
она уехала с парнем,  с которым  живет. Который может быть ее  мужем, или не
быть им.
     - И это злит вас.
     Совсем не требовалось  диплома  психиатра,  чтоб определить,  что  я  в
бешенстве!
     - Потому что она лгала мне, черт побери!
     Тут  я  испугался,  что  мою  вспышку  может  услышать  пациент,  мирно
листающий в приемной старый номер "Нью Йоркера".
     Я заткнулся  на пару секунд. Какого черта пытаться убедить его в том, в
чем сам не уверен.
     - Господи,  мне жаль  того  парня, которому  понравится  эта лицемерная
ханжа!
     Пауза.
     - Понравится? - переспросил доктор  Лондон,  используя  против меня мое
собственное высказывание.
     - Нет, - рассмеялся  я, -  Мне она очень не нравится. Если честно, я бы
не просто  послал  ее  ко  всем чертям, я б  еще  и снабдил  сучку подробной
инструкцией, как туда добраться.
     Опять пауза.
     - Только вот, - признался я, - адреса не знаю.

        13.

     Я спал, или мне снилось что я сплю. Тут зазвонил чертов телефон.
     - Привет!  Я  разбудила,  помешала, или  как-нибудь  иначе вторглась  в
частную жизнь? - бодро отбарабанила мисс Марси Нэш. Подразумевалось: было ли
мне просто приятно, или я ждал ее звонка с нетерпением.
     - Мое времяпровождение является предметом особой секретности, - ответил
я, - А где ты?
     - В аэропорту, - ответила она, как ни в чем не бывало.
     - С кем? - надеясь застать ее врасплох.
     - С кучей усталых бизнесменов.
     Да, похоже бизнес на самом деле был утомительным.
     - Ну как, загорела?
     - Что? Эй, Оливер, что за траву  ты  курил?  Прочисть  мозги,  мы вроде
собирались сыграть в теннис завтрашним утром.
     Я потянулся к тумбочке за своими часами. Они показывали без скольких-то
минут час ночи.
     -  Уже  сегодняшним,  -  меня здорово  злила  мысль,  о  том,  чем  она
занималась  всю эту неделю,  до того, как разбудить меня.  И то, что она  не
попалась ни на одном моем вопросе. И вообще вся эта загадочность.
     - Играем в шесть? - спросила она, - Отвечай "да" или " нет ".
     За эту пару секунд я обдумал многое. Какого дьявола она возвращается из
развеселой поездки  в  тропики и собирается играть  со мной в  теннис  в эту
чертову  рань? Почему  бы ей  не сыграть с тем парнем, с  которым она живет?
Из-за  меня?  Или потому  что тот  парень  завтракает со своей  женой?  Надо
послать ее к черту и спать дальше.
     -  Да,  приду,  -  произнес  я.  Что  отнюдь  не  соответствовало  моим
намерениям.

     Я сделал из нее отбивную.  Ни малейшего снисхождения, ни одного лишнего
слова  ("Готова?") и очень жесткая  игра. Добавьте к этому, что игра Марси и
сама по себе была  не  на высоте. Да и вообще, выглядела она  бледновато. На
Бермудах  шел дождь? Или она проводила слишком много времени в номере? Ну да
не моя проблема.
     - Ого, - выдохнула она, когда разгром завершился, - Панчо не расположен
шутить сегодня.
     - У меня была целая неделя, чтоб растерять чувство юмора.
     - Почему?
     - Мне кажется, что шутка с Кливлендом была немного не смешной.
     - Что ты имеешь в виду? - спросила она, кажется искренне.
     - Послушай, мне даже разговаривать с тобой не хочется.
     Марси казалась смущенной.  Я имею в  виду, что она вела себя так, будто
не понимала, что я имею против нее.
     - Эй, мы  же, вроде,  взрослые люди, - сказала она, -  может объяснишь,
какая муха тебя укусила ?
     - Тема не стоит обсуждения.
     - О'кей, - сказала она разочарованно, - Очевидно, обедать со мной ты не
хочешь?
     - А разве кто-нибудь говорил об обеде?
     - А разве не подразумевалось, что победитель получает приз?
     Я на секунду  задумался. Сказать сейчас? Или вначале роскошно пообедать
за ее счет, а уже потом посылать к черту?
     - О'кэй, можешь угостить меня.
     - Где и когда? - мою невежливость она проигнорировала.
     - Я заеду за тобой.
     - Я не бываю дома, - (Ага, знакомая история).
     - Марси, я заеду за тобой, даже если понадобится ехать в Тимбукту.
     - О'кэй, Оливер. Я позвоню тебе в шесть тридцать и скажу, где я буду.
     - Допустим, дома  не  будет  меня? - вполне  адекватный  и симметричный
ответ, подумал я. И добавил:
     - Бывает, что  некоторые клиенты  назначают мне  встречу  где-нибудь  в
открытом космосе.
     - О'кэй, обещаю звонить до тех пор, пока твоя ракета не приземлится.
     Где-то на полпути к своей раздевалке она обернулась:
     - Оливер, знаешь, я  начинаю думать,  что ты на самом деле такой  псих,
каким кажешься.

        14.

     - Я выиграл большой приз.
     Поздравлений не последовало. Впрочем, доктор Лондон слышал про это дело
от меня и  во время прежних встреч. Так что я еще  раз  вкратце изложил суть
"Ченнинг против Ривербэнка". Второе было роскошным кондоминиумом  на Ист Энд
авеню,  а  первый,  Чарльз  Ф. Ченнинг-младший -  президентом  "Магнитекса",
бывшим Гражданином  года,  видным республиканцем...  и абсолютно чернокожим.
Его просьба о  приеме  в кондоминиум  была отклонена  под  каким-то вздорным
поводом. Что, собственно и стало  поводом обратиться к Джонасу и Маршу. Не в
последнюю очередь - из за нашего престижа..  Старик Джонас передал  его дело
мне.
     Мы  выиграли  легко.  Не  понадобилось  даже   прибегать  к   закону  о
новопостроенном   жилье  (содержавшему  некоторые  разночтения).   Я  просто
обратился к прецеденту "Джонс против Майера", слушавшемуся в прошлом  году в
Верховном суде (392  US. 409). Каковой  постановил,  что  акт  о гражданских
правах 1866-го года гарантирует  каждому свободу приобретения  недвижимости.
Что было аргументировано подкреплено Первой Поправкой. А доводы Ривербанка -
не  менее  аргументировано   отклонены.  Так  что  мой   клиент  переселялся
тридцатого числа.
     - Впервые зарабатываю такие деньги  для фирмы, - добавил я, -  Ченниг -
миллионер.
     Доктор Лондон продолжал хранить молчание.
     -  Старик  Джонас пригласил меня на ленч. Марш -  второй  совладелец  -
заходил на чашечку кофе. Они предлагают стать партнером фирмы.
     По прежнему никаких комментариев. Да что может впечатлить этого парня?
     - Сегодня ночью я сплю с Марси Нэш.
     Ага! Он кашлянул.
     - Вы знаете почему? - мой тон требовал реакции.
     - Она вам нравится.
     Я рассмеялся. Он не  понимал. Тогда я объяснил, что  это - единственный
путь получить  ответы. Как не цинично  звучит, но  постель  - хороший способ
выяснить правду. И вот, когда я узнаю, что же скрывает Марси Нэш, я пошлю ее
к черту, исчезну и буду чувствовать себя фантастически.
     Если после всего этого Лондон заикнется о фантазиях - уйду немедленно.
     Он не  стал.  Вместо  этого он  попросил  меня  разобраться,  почему  я
чувствую себя таким довольным. С чего  я, собственно, распустил хвост?  И не
является  ли  моя  эйфория  от  профессионального триумфа  попыткой  отвести
внимание от другой... неуверенности?
     Конечно нет. С чего мне быть неуверенным?
     Она же просто девушка.
     Или как раз в этом-то и проблема?

     - Эй, Марси, я же голый.
     - И что это должно означать?
     - Ты вытащила меня из душа.
     - Мне перезвонить? Не могу нарушать твоего ежемесячного ритуала.
     - Не страшно, -  Ее комментарий  я  аккуратно  пропустил мимо  ушей,  -
Просто скажи, где ты?
     - Торговый центр "Уайт Плейнс". "Биннендэйл".
     - Выходи минут через двадцать.
     - Оливер, это же пятнадцать миль!
     - Хорошо. Тогда я забираю тебя через пятнадцать минут.
     - Но, Оливер, сделай мне маленькое одолжение.
     - ?
     - Не забудь одеться.

     "Тарга-911S" - отличная машина. Ну и вожу я прилично (когда я выхожу на
встречную  полосу  -  это  так  впечатляет  копов,  что  они  забывают  меня
тормозить). Словом, благодаря всему этому  я возник у торгового центра ровно
спустя двадцать семь минут.

     Марси  Нэш ждала меня точно там, где я и говорил ей (поза?).  В руках у
нее был  пакет. Фигура выглядела -  если  такое вообще возможно  - еще более
потрясающей, чем тем вечером.
     -  Привет,  -  сказала она.  Когда я  выскочил  наружу,  она подошла  и
поцеловала меня в щеку. И вручила мне пакет.
     - Это небольшой  подарок  для  тебя,  чтоб смягчить и  задобрить  тебя.
Кстати, мне нравится твоя машина.
     - Ты ей тоже.
     - Тогда давай поведу я.
     Ох... Не бойся, мой маленький "Порше", я тебя в обиду не дам.
     - В следующий раз, Марси, - сказал я.
     - Не бойся, я знаю дорогу.
     - Дорогу - куда?
     - Туда, куда мы направляемся. Пожалуйста...
     - Марси, нет. Это очень хрупкий инструмент.
     - Кончай  трястись, -  ответила она, садясь на водительское сиденье,  -
Твой инструмент в надежных руках.
     И мне  пришлось убедиться, что оно  так  и есть. Водила она, как  Джеки
Стюарт. Разве  что  тому не удавалось закладывать такие  крутые виражи и  на
таких скоростях.  Честно говоря, убеждался я  с  некоторой тревогой. Чтоб не
сказать - с некоторым ужасом.
     - Тебе понравилось? - сказала Марси.
     - Что? - переспросил я, стараясь не смотреть на спидометр.
     - Твой подарок.
     Ах, да. Совершенно забыл. Я обнаружил, что судорожно сжимаю нераскрытый
пакет.
     - Эй, отпусти его, открой и посмотри.
     Это был  черный  свитер из мягкого кашемира, украшенный  алой  эмблемой
"Альфа-Ромео".
     - Эмилио Аскарелли. Новый талант из Италии.
     Ясно, что у Марси были деньги, чтоб позволить себе такого рода подарки.
Но почему она купила его? Чувствует себя виноватой?
     - Это потрясающе, Марси. Большое спасибо!
     - Я рада, что  тебе понравилось. Часть моего  бизнеса - угадывать вкусы
публики.
     - А, значит ты из тех, кто удовлетворяет публику за деньги? - улыбнулся
я.
     - А  не все  ли  мы заняты тем  же? - ответила Марси.  Обаятельно. И  с
изяществом.
     И, быть может, так оно и есть?

     Вы можете  спросить, отчего я был так уверен, что  в постели у  нас все
будет о'кэй, будучи неуверен в себе самом.
     Но  как раз это  делать  проще,  если  нет  эмоций. Да, по  определению
"заниматься любовью" подразумевает  привязанность.  Но  в  наше  время  секс
превратился в что-то вроде спорта. Так что в этом плане я не переживал.

     Но чем больше я смотрел на очаровательную  водительницу и чем  меньше -
на спидометр, тем чаще возвращались сомнения, посеянные доктором.
     Если  отвлечься  от  всей  этой  ее   таинственности  и   моей   мнимой
враждебности - может ли быть, что эта девушка просто начинает мне нравиться?
И я обманываю себя, чтоб скрыть беспокойство?
     Можно ли на самом деле, помнить, что такое любовь  Дженни Кавиллери - и
поступать как я? Смогу ли я отпрепарировать акт любви,  изобразить страсть -
но не испытывать ее?

     Люди могут и поступают так. Смогу и я.
     Более того, в  моем теперешнем  состоянии это был единственно возможный
способ.

        15.

     Путеводители  оценивают  кухню  "Мечант   Луп"  в  Белфорд  Хиллс,  как
"хорошую".  Но  за деревенскую атмосферу  и  номера  он  регулярно  получает
уверенное "отлично". "Уютно раскинувшись (цитата из путеводителя) в покойной
тени зеленых  величественных  деревьев, он оградит вас от всех тревог  вашей
городской жизни".
     Чего  там не пишут - так того, что "Мечант Луп" просто идеальное место,
чтоб перепихнуться  с  кем-нибудь. Обед может пройти и довольно  скучно,  но
наверху, в  номерах вас ожидает обещанная атмосфера. Выяснив, что именно эти
номера и являются нашей конечной целью, я пришел к выводу, что  мои шансы на
успех можно оценить, как "отличные".
     Тем не менее я беспокоился.
     Кто выбирал это место? Кто делал заказ? По чьему вкусу? И кто потом так
виртуозно привез нас сюда на моем любимом "Порше"?

     Мы  сошли с шоссе, проехали несколько миль по узкой дороге через лес. В
конце концов впереди появился свет. Фонарь. И вывеска "Мечант Луп" .
     Марси  притормозила (наконец-то!)  и  заехала  во двор. Все, что  я мог
разглядеть  в лунном свете -  очертания шале  в  швейцарском  стиле.  Внутри
виднелись  два  огромных  камина,  освещающих  мерцающим  светом столовую  и
спальню.  На  верхних этажах  стоял  полный  мрак.  На стоянке  кроме  нашей
обнаружилась только одна  машина  -  белый Мерседес  SLC.  Место нельзя было
назвать перенаселенным. Ясно, что общение предстояло... интимное.
     - Надеюсь, еда стоит поездки, - изрек я.
     - Надеюсь, ты не  будешь разочарован, - ответила Марси. И взяла меня за
руку.
     Нас посадили за столик недалеко от камина. Я заказал напитки.
     -     Один      апельсиновый      сок     и      графин     чего-нибудь
калифорнийского-и-не-французского.
     -  Цезарь  Чавез  мог  бы  гордиться  тобой,  -  сказала  Марси,  когда
официантка  отошла,  - ты мог бы  еще  попросить ее проверить, что апельсины
собраны членами профсоюза.
     - Я не могу следить за твоими моральными принципами, Марси.
     Я осмотрелся. Кроме нас в зале никого не было.
     - Мы слишком рано?

     -  Думаю,  место  здесь отдаленное и  публика  появляется  тут ближе  к
уик-энду.
     - А-а, - и хотя говорил сам себе, что не должен спрашивать этого, задал
вопрос, - Ты была здесь прежде?
     - Нет, - сказала Марси. Мне показалось, что она лжет.
     - А почему ты заказала незнакомое место?
     - Мне говорили, здесь романтично. И оно на самом  деле романтично, тебе
не кажется?
     - Да... Отлично, - сказал я. И взял ее за руку.
     - У них тут на камины в каждом номере.
     - Греет душу.
     - А мне и так жарко, - улыбнулась Марси.
     Молчание. Потом, как можно более незаинтересованно поинтересовался:
     - А мы как, заказывали номер?
     Она кивнула. И добавила:
     - На всякий случай.
     Я обнаружил, что нахожусь совсем не в таком приподнятом настроении, как
ожидал бы.
     - На случай чего?
     - Снега, например, - и крепче сжала мою руку.
     Официантка принесла Марси ее бокал, а мне - графин. Огонь камина напару
с вином основательно подогрели мое Право Знать.
     - Скажи, Марси, а на чье имя ты делала заказ?
     - Дональда Дака, - с непроницаемым лицом ответила она.
     - Нет, в самом деле, Марси. Мне интересно, какие имена ты выбираешь для
разных случаев.
     - ?
     - Например, Кливленд.
     - Мы опять вернулись к Кливленду?
     - Просто - как ты была зарегистрирована в Кливленде? -  влез в разговор
юрист Бэрретт.
     -  Честно говоря -  не  была, -  ответила  она,  не задумываясь.  И  не
растерявшись.
     Ага!
     - Я имею в виду, что не останавливалась там в отеле, - добавила она.
     Ого?
     - Но ты была там?
     Марси поджала губы.
     -  Оливер, -  сказала  она  после  небольшой паузы, -  Зачем  весь этот
допрос?
     Я  улыбнулся. Выпил  еще  бокал,  подзаправляясь в  полете. И попытался
зайти с другой стороны.
     - Марси,  друзья должны делиться  друг с другом, не так ли? - это вроде
сработало. Мое "друзья" зацепило ее.
     - Очевидно, - ответила она.
     Похоже,  что моя  лесть  и спокойный тон смягчили  ее.  Тогда я спросил
прямо, без малейших эмоций:
     - Марси, ты скрываешь некоторые факты о себе?
     - Я на самом деле была в Кливленде, Оливер.
     - О'кэй, но как насчет прочего?
     Пауза.
     Потом она кивнула.
     Смотри-ка, я был прав. Ситуация наконец прояснилась. Или прояснялась.
     Долгая  пауза.  Марси  просто сидела и молчала.  Но на  этот раз что-то
сломалось в  окружавшей ее ауре несокрушимой самоуверенности. Она  выглядела
почти  ранимой.  Я  почувствовал  угрызения  совести.  Которые   безжалостно
подавил.
     - Так...
     Она наклонилась вперед и коснулась моей руки.
     - Послушай. Знаю,  я  была  скрытной.  Но  пожалуйста,  не  обижайся. Я
расскажу все.
     И что это должно значить? Ее ладонь осталась лежать поверх моей.
     - Может, закажем обед? - предложила Марси.
     Что  сейчас? Дать ей небольшой тайм-аут?  С риском упустить то,  что мы
имеем сейчас - момент истины?
     - Марси, мы можем вначале поговорить о паре вещей?
     Она заколебалась. Потом ответила:
     - Если ты настаиваешь.
     - Пожалуйста, помоги мне разобраться, о'кэй?
     Она кивнула. И я приступил к зачтению свидетельства обвинения.
     -  Что  можно  подумать  о  леди, которая  не оставляет ни адресов,  ни
телефонов? Которая путешествует и остается неизвестно где инкогнито? Которая
никогда не рассказывает - точнее,  тщательно  избегает -  любых разговоров о
своих занятиях?
     Марси не собиралась облегчать мне задачу.
     - И что ты подумал?
     - Ты трахаешься с кем-то, - сказал я. Спокойно и без всякого осуждения.
     Она улыбнулась немного нервно. И покачала головой.
     - Или же ты замужем. Или он женат.
     Она посмотрела на меня.
     - Подразумевается, что я должна выбрать правильный ответ?
     - Да.
     - Ни один из названных.
     О, черт! Она не выглядела напуганной.
     - Оливер, я не такая.
     - Хорошо, тогда какая?
     - Не знаю, - сказала она, - Немного авантюристка, наверное.
     - Ты - дерьмо.
     Ответа не последовало. И я немедленно пожалел, что сказал это.
     - Это пример вашего профессионального красноречия, мистер Бэрретт?
     -  Нет, -  вежливо ответил я,  - Но тут  я  не  могу притянуть тебя  за
лжесвидетельство.
     - Оливер, ну не будь же  таким придурком! Чрезвычайно обаятельная  и не
слишком уродливая женщина прямо-таки кидается  тебе  на шею. И  вместо того,
чтобы  вести себя  как нормальный мужчина,  ты начинаешь изображать Великого
Инквизитора!
     Это "нормальный" меня и добило. Какая сука!
     - Послушай, Марси, если тебе не нравится - мы можем закончить.
     -  Не  сказала  бы,  что  что-то  начиналось.  Но   если   ты  ощущаешь
настоятельную необходимость поехать в суд - или в церковь - или в  монастырь
- так иди!
     - С удовольствием, - ответил я и встал.
     - Пока!
     - Пока! - но ни я, ни она не двинулись с места.
     - Иди. Я заплачу, - сказала Марси и отмахнулась от меня, как от мухи.
     Но я не мог улетучиться просто так:
     - Слушай, я же не законченный сукин сын. Не могу же оставить тебя здесь
одну, в милях от черт-знает-где.
     - Пожалуйста, не надо играть в галантность. Машину я достану.
     У меня опять выкинуло фазы. Опять вранье, и притом очевидное.
     - Ты же говорила, что ни разу не была здесь. Откуда