ет  лучше  кабачки?),  виду  клюквы  (желе,  или  целые  ягоды?)  и всем
остальным овощам.
     - Они будут прямо  с  фермы, - я  прикинул расстояние до Род-Айленда, -
то, что вы в Нью-Йорке видите только в замороженном виде.
     Естественно,  все  важнейшие решения  за Марси принял я. У  нее как раз
была  неделя в Цинцинатти, Кливленде  и Чикаго.  Хоть мы и общались довольно
часто и не меньше часа каждый вечер, меню к списку важнейших обсуждаемых тем
не принадлежало.
     - Как идет дело попечительского совета, друг мой?
     -  Я готов.  Барри проделал  чудовищную  работу.  Мне  осталось  только
выступить. Сейчас  как раз перечитываю список запрещенных материалов. Они не
разрешают ученикам читать Воннегута. И даже "Над пропастью во ржи".
     - О,  это  очень грустная  книга,  - вздохнула Марси, - бедный одинокий
Холден Коулфильд.
     - А меня ты не пожалеешь? Я тоже очень одинок.
     - Ох, Оливер, я не просто жалею. Я обливаюсь слезами.
     Если  бы мой телефон прослушивался, парень на прослушке  тоже обливался
бы слезами каждую ночь, когда звонила Марси.

     Утром Дня Благодарения  меня разбудила индейка.  Внес  ее лично  Филипп
Кавиллери,  который в последний момент решил,  что  ему нужен  самый  ранний
рейс. Чтобы иметь  в запасе достаточно  времени  на все  ("Знаю я  эту  твою
плиту. Она напоминает раздолбанный тостер").
     - Эй, где  она?  -  спросил Филипп,  через  секунду,  после  того,  как
разгрузился. (Обшарив глазами почти все углы).
     - Фил, она здесь не живет. Кроме того, она в Чикаго.
     - Почему?
     - Бизнес.
     - Ух! Она занимается бизнесом?
     - Да.
     Он был впечатлен. И тут же спросил:
     - Она ценит тебя, Оливер?
     Господи, это никогда не кончится!
     - Давай, Фил, начинаем работать.

     Я убирал. Он готовил. Я накрывал на стол. Он расставлял на нем холодные
закуски. К полудню банкет  был в готовности номер один. Весь, кроме индейки,
которая должна  была поспеть  в  полпятого. Самолет  Марси приземлялся в  Ла
Гардии в полчетвертого. В праздник  не бывает пробок,  так что  мы  спокойно
успеем  сесть за  стол к пяти. В  ожидании  обеда мы  с  Филом глушили голод
футболом по телевизору. Он отказался выйти даже на пару минут, хотя день был
по-ноябрьски  ясным и солнечным. Настоящий профессионал, он не мог позволить
выпустить Птицу из-под своего неусыпного наблюдения.

        x x x

     Где-то в два зазвонил телефон.
     - Оливер?
     - Где ты, Марси?
     - В аэропорту. В Чикаго. Я не смогу приехать.
     - Что-то не так?
     -  Не здесь.  Кризис в денверском филиале. Вылетаю туда  через двадцать
минут. Подробнее объясню ночью.
     - Это серьезно?
     -  Да, по-моему. Может занять несколько дней, но  если повезет, удастся
сохранить его на плаву.
     - Я могу помочь?
     - Да... пожалуйста, объясни Филиппу. Передай, что я очень сожалею.
     - О'кэй. Но это будет непросто.
     Короткая  пауза.  Которая  могла  быть  и  длиннее,  если  б  Марси  не
торопилась на самолет.
     - Эй, у тебя расстроенный голос.
     Я задумался. Не хотелось добавлять ей проблем.
     - Только разочарованный. Мы же... ладно, забыли.
     - Пожалуйста, дождитесь, пока я не доберусь до Денвера. Я перезвоню.
     - Да.
     - Скажи мне что-нибудь хорошее, пожалуйста, Оливер.
     - Надеюсь, в самолете подадут индейку.

     В нашем с Филом пире на двоих, было что-то утешительное.
     Напоминало старые времена. Мы были вдвоем, только я и он.
     Еда  была  великолепной.  Гораздо  труднее было  проглотить собственные
мысли.
     Филипп пытался помочь мне успокоиться.
     -  Слушай,  -  сказал  он, -  в  мире  бизнеса  такие  штуки случаются.
Бизнесмены должны ездить. Это в самой природе...бизнеса.
     - Да.
     -  Кроме того, есть и другие люди, которые  не всегда могут быть  дома.
Например, солдаты...
     Великолепная аналогия!
     - И  если  без нее не могут обойтись,  это  значит, что  у Марси важная
работа, верно?
     Я промолчал.
     - Она на руководящей должности?
     - Вроде того.
     - О'кэй, вот видишь.  Она современная девушка. Господи, да ты гордиться
должен. Она из тех, кто добивается своего. Идет на повышение, конечно?
     - Скоро.
     - Это хорошо. Амбициозная. Тебе надо гордиться, Оливер.
     Я кивнул. Просто, чтоб дать понять, что не заснул.
     - Когда  я был маленьким, - поведал  Фил,  семья гордилась,  если могла
сказать: "Наши  дети амбициозны". Конечно, обычно так говорили о парнях.  Но
эти современные девушки, они же во всем равны, нет?
     - Во всем, - отозвался я.
     Моя неразговорчивость  наконец убедила его, что ему не удается смягчить
мое разочарование.
     - Эй, - он попытался зайти с другой стороны, - это будет  не так,  если
ты женишься на ней.
     - Почему нет? - спросил я с легчайшей иронией.
     - Потому женщина остается женщиной. Жена всегда  будет  сидеть дома, со
своей семьей. Это естественно.
     Я не стал спорить с его пониманием естественного.
     - Послушай, - продолжал он, - это твоя ошибка. Если ты сделаешь честной
женщине...
     - Фил!
     - Что верно  то верно, -  рявкнул  он, защищая  человека, которого  и в
глаза не  видел,  - эти  дикие феминистки могут закидать  меня камнями, но я
знаю, что говорит Библия. "Муж да прилепится к жене своей". Верно?
     - Верно, - ответил я в надежде, что  он  наконец заткнется. Помогло. На
несколько секунд.
     - Эй, так что же, черт побери, означает "прилепиться"? - спросил он.
     - Находиться очень близко друг к другу.
     - Она читает Библию, Оливер?
     - Думаю, да.
     - Позвони ей. В отеле должно быть карманное издание.
     - Позвоню, - обещал я.

        29.

     - Что вы чувствуете?
     Доктор Лондон, на сей  раз  мне  на самом деле нужна ваша помощь. Что я
чувствую?
     - Гнев. Ярость. Расстройство.
     И еще.
     - Тупик. Я не знаю, что чувствовать. Мы были на вершине... Не знаю.
     Да, знаю, просто сказать не могу.
     - Я  хочу сказать... мы строили отношения.  Или пытались  строить.  Как
можно  понять, что у  нас выходит, если мы не бываем вместе?  Вместе. Не  по
телефону.  Я ни на  грош не  религиозен, но  мне кажется,  что если мы могли
расстаться в канун Рождества...
     Заплакать?  Мне  кажется, даже  Джек  Потрошитель  встречал Рождество с
друзьями.
     - Послушайте, проблема  на самом деле была серьезной. Денверский филиал
управлялся плохо.  Марси обязана была  лететь.  Ей пришлось задержаться.  Ей
некому было  поручить  заниматься этим.  Но кому, черт  побери, она могла бы
поручить побыть со мной? Держать меня за руку? Готовить завтрак?
     Да, черт побери,  это - ее работа! Я должен жить с этим.  Я не жалуюсь.
О'кэй, да, жалуюсь. Но я, кажется, так и не повзрослел...
     - Более того. Я  эгоистичен. Невнимателен. Марси моя... мы... как будто
пара. У  нее  проблемы  в  Денвере.  Верно.  Несмотря  на то,  что она босс,
некоторые мудрожопые местные начальники  считают, что  ей не хватает сильной
руки. Это не просто.
     - Тем  временем я  шатаюсь тут без  дела и  ною неизвестно зачем, хотя,
может быть,  должен быть там, с ней. Немного личной поддержки. Господи, я же
по своему опыту знаю, как это важно. И если я сделаю так, она узнает...
     Я сбился. Что понял доктор Лондон из этих обрывков фраз?
     - Мне надо лететь в Денвер.
     Молчание.  Я  был  доволен  своим решением. Потом  до  меня дошло,  что
сегодня пятница.
     -  С  другой  стороны, в  понедельник мне  надо выступать в суде против
попечительского совета. Мне до смерти охота сцепиться с этими динозаврами...
     Пауза, чтобы заглянуть в себя. Что тебе важнее, Оливер?
     - О'кэй,  я могу  передать его Барри Поллаку. Честно  говоря, он в этом
деле  глубже меня. Разумеется, он моложе. Они  могут сбить  его с  толку. А,
черт, я знаю, что у меня получилось бы лучше. Это важно!
     Господи, что  за жестокая игра -этот психологический пинг-понг! Я почти
что сломался под градом собственных контраргументов!
     -  Но,  черт побери,  Марси  важнее! Неважно,  насколько  она  крута  и
хладнокровна, главное - она там совершенно одинока и ей нужен друг. И, может
быть я смогу, хоть раз в жизни -  считаться с кем-нибудь, черт побери ,кроме
самого себя!
     Последний довод убедил меня. Я задумался.
     - Лечу в Денвер, о'кэй?
     Я посмотрел на доктора. Лондон помолчал немного, потом ответил:
     - Если нет, жду вас в понедельник в пять.

        30.

     - Оливер, не покидай меня. Я не смогу.
     - Не волнуйся, все будет в порядке. Расслабься.
     Трясясь в такси по дороге в аэропорт, я утешал Барри Поллака.
     - Но почему, Олли? Зачем вдруг спихивать это дело на меня теперь?
     - У тебя получится. Ты знаешь материалы от корки до корки.
     -  Я  знаю,  что я их знаю.  Но,  Оливер,  я  не  умею вести полемику и
находить зацепки так, как ты. Они запутают меня! Мы проиграем!
     Я успокоил его и объяснил, как парировать все выпады противной стороны.
Главное: говорить отчетливо. Очень медленно. Если можно, баритоном. И всегда
обращаться  к  нашему   главному  свидетелю   "доктор"  -   это   производит
впечатление.
     - Господи, я боюсь! Почему тебе надо в Денвер именно сейчас?
     - Это необходимо, Барри. Не могу сказать ничего больше.
     Мы проехали в нервном молчании с милю.
     - Эй, Ол?
     - Да, Бар?
     - Можно я попробую угадать?
     - Да. Попробуй.
     - Это контракт. Фантастический контракт. Верно?
     В этот момент мы добрались до терминала. Я был на полпути наружу еще до
того, как машина остановилась.
     - Ну, это так? - ныл Барри, - это контракт?
     Оливер,  Чеширский  Кот, пожал  руку молодому коллеге прямо через  окно
такси.
     - Эй. Удачи нам обоим.
     Я направился на регистрацию. Удачи тебе, Барри! Ты был слишком потрясен
и не заметил, что и мне не по себе.
     Потому что ей я тоже ничего не сказал.

     В  тот  момент, когда  мы  приземлились  в  Городе-на-высоте-мили  (как
регулярно называл его  развеселый пилот), я  прихватил свой чемоданчик, взял
такси, показавшееся мне самым быстрым и сказал:
     - "Браун Палас". И пожалуйста так, чтоб и черт не угнался.
     - Держись за сомбреро, парень, - ответил таксист. Похоже, я угадал.
     Ровно  в  девять  вечера (одиннадцать  минут  спустя)  мы парковались у
Паласа, одной из самых роскошных гостиниц Денвера. У нее был обширный холл с
куполом  в  стиле  эпохи  декаданса.  Все  внутреннюю  часть здания  занимал
огромный сад. Голова шла кругом уже от одного пространства над головой.
     Ее номер я знал - после всех наших  телефонных звонков. Я оставил багаж
у портье и помчался на седьмой этаж. Звонить тоже не стал.
     Уже  у  двери   пришлось  оставновиться,  чтобы  восстановить   дыхание
(высота). Постучал.
     Тишина.
     Потом появился  мужчина. Я бы сказал,  очень  солидный  мужчина. Эдакий
кукольный принц.
     - Чем я могу помочь вам?
     Кто это такой, черт побери? Акцент не денверский. Вообще не английский.
Марсианский?
     - Мне нужно поговорить с Марси, - ответил я.
     - Боюсь, она сейчас занята.
     Чем?  Во  что я влез? И парень этот был слишком красивый. Из тех,  кому
хочется дать в рожу чисто из принципа.
     - В любом случае мне нужно увидеть ее, - настаивал я.
     Он  был по  крайней  мере на два  дюйма выше.  А  его  костюм был  сшит
настолько  хорошо, что  трудно было  понять, где кончается  он  и начинается
хозяин.
     - М-м... Мисс Биннендэйл ожидает вас?
     Что-то в этом "м-м"  наводило  на мысль, что оно - прелюдия к сломанной
челюсти.
     Но до  того, как я  смог продолжить полемику или  перейти  к  нанесению
увечий, изнутри донесся женский голос:
     - Что там, Джереми?
     - Ничего, Марси. Ошибка.
     Он опять повернулся ко мне.
     - Джереми, я не ошибка, - сообщил я, - папа с мамой ждали меня.
     То ли  это откровение,  то ли угроза в тоне заставили Джереми  дать мне
пройти.
     Шагая  небольшим коридорчиком, я пытался  представить,  как отреагирует
Марси. И чем она вообще занята.
     Основным цветом в гостиной было серое сукно.
     То есть она была  набита тем самым "руководящим звеном". Присутствующие
нервно курили и жевали крошечные сэндвичи.
     У стола, стояла  Марси Биннендэйл -  не  евшая и не  курившая (но  и не
раздетая, чего я опасался). Я застиг ее прямо посреди...бизнеса.
     - Вы знаете этого джентльмена? - спросил Джереми.
     - Естественно, - ответила Марси, улыбаясь. Но не кидаясь в мои объятия,
как я мечтал всю дорогу.
     - Привет, - произнес я, - извини, если помешал.
     Марси оглянулась и сказала всему своему отряду:
     - Прошу прощения, минутку.
     Мы  вышли  в  коридор.  Я взял ее за руку, но она  мягко уклонилась  от
объятий.
     - Эй, что ты здесь делаешь?
     -  По-моему, тебе здесь нужен кто-нибудь из друзей. Я останусь, пока ты
не справишься со всем.
     - А что с процессом?
     - К черту! Ты важнее, - и я обнял ее за талию.
     - Ты спятил? -  прошептала  она. В этом шепоте можно  было услышать что
угодно, кроме негодования.
     -  Факт.  Спятил  от  спания (или  не спания) в  одиночку в двуспальной
кровати.  Спятил  от тоски по тебе. От фанерных  тостов и  недожаренных яиц.
Спятил...
     - Эй, приятель, - перебила она и показала на комнату, откуда мы  вышли,
- у меня совещание.
     А  какое мне  дело,  что  нас  может услышать  кто-то  из  суконных?  Я
продолжил тираду:
     - ...и я решил, что даже в своей президентской запарке,  ты  может тоже
решишь чуточку спятить, и...
     - Зануда, - сурово прошептала она, - Я на совещании.
     - Я вижу, что ты занята, Марси. Но послушай, когда ты закончишь, я буду
ждать тебя у себя в номере.
     - Это может длиться вечность.
     - Значит, я буду ждать вечность.
     Похоже, Марси почувствовала это.
     - О'кэй, друг мой.
     Она поцеловала меня в щеку. И вернулась к своим делам.

     "О, моя любовь, моя Афродита, моя прекрасная рапсодия..."
     Жан-Пьер Амон,  офицер  Иностранного Легиона  домогался любви  неземной
аравийской  принцессы.  Принцесса  придушенно  возражала:  "Нет,  нет,  нет,
берегитесь моего папа'!".
     Было уже заполночь,  и  этот  древний фильм был единственным, чем могло
порадовать телевидение города Денвер.
     Компанию мне составлял неуклонно уменьшавшийся запас поп-корна. Я дошел
уже до такого состояния, что беседовал с телевизором:
     -  Ну, Жан-Пьер, просто  сдери с  нее одежду!  - он не обратил  на меня
внимания и продолжал нести чушь и заламывать руки.
     Потом в дверь постучали.
     Слава Богу!
     - Привет, малыш, - сказала Марси.
     Она выглядела вымотанной, волосы  рассыпались по плечам. Так,  как  мне
нравится.
     - Как дела?
     - Я отправила всех по домам.
     - Закончили?
     - Ох, нет. Там все еще безнадежный завал. Можно я войду?
     Я настолько вымотался, что  прислонился к  дверному проему, загораживая
вход.
     Она  вошла.  Сняла туфли.  Рухнула на  кровать. И устало посмотрела  на
меня.
     - Ты, большой романтичный зануда. Ты бросил свое Очень Важное Дело?
     Я улыбнулся.
     - У меня есть приоритеты. Тебе пришлось приехать  сюда.  А я решил, что
тебе может понадобиться еще кто-нибудь.
     - Это здорово, - сказала она, - немного безумно, но невероятно здорово.
     Я пришел к ней и заключил ее в объятия.
     Примерно через пятнадцать секунд мы крепко спали.
     Мне снилось, что, пока  я спал, Марси  проскользнула ко мне в палатку и
шепчет: "Оливер, давай проведем день вместе. Только я и ты. Как можно выше и
лучше".
     Проснувшись, я обнаружил, что сон начинает сбываться.
     Марси была одета по-зимнему. А в руках держала лыжный костюм  - как раз
моего размера.
     - Вставай, - сказала она, - мы идем в горы.
     - А как насчет твоих встреч?
     - Сегодня - только с тобой. С остальными договорюсь после ужина.
     - Господи, Марси, что тебя стукнуло?
     - Приоритеты, - улыбнулась она.

     Марси снесла ему голову.
     Жертвой был снеговик, орудием обезглавливания - снежок.
     - Во что будем играть дальше? - поинтересовался я.
     - Расскажу после обеда.
     В какой именно части Парка Скалистых Гор мы находимся сейчас, я не имел
не малейшего понятия.  Но никаких признаков  жизни не наблюдалось  до самого
горизонта. А  самым  громким звуком был  хруст  снега под ногами. Нетронутая
белизна повсюду. Как будто свадебный пирог, приготовленный самой природой.
     Может  быть  Марси и  не  умела зажечь  газовую  плиту,  но  с баночкой
"Стерно"  она была просто потрясающа. Мы  подкрепились  супом  и  сэндвичами
прямо тут же  в горах. К черту роскошные рестораны! И  все обязательства.  И
телефоны. И любые города с населением больше двух человек.
     - Где точно мы находимся? (Компас на сей раз был у Марси).
     - Немного к востоку от Нигде.
     - Мне нравится тут.
     - А если б не  твои манеры быка в китайской лавке, я бы все еще торчала
в Денвере, в той же прокуренной комнате.
     Она  приготовила  кофе  со  "Стерно".  Эксперты  могут  сколько  угодно
говорить,  что  получившийся  напиток не  особенно удачен  и  даже пить  его
страшновато, но меня он согрел.
     -  Марси, -  сказал  я,  и это  было шуткой лишь  наполовину,  - в тебе
пропадает кулинар.
     - Только на дикой природе.
     - Значит, это и есть твое место.
     Она посмотрела на меня. Оглянулась по сторонам. Она светилась счастьем.
     - Я хотела бы, чтоб мы не возвращались.
     - Мы можем не возвращаться, - я был серьезен.
     - Марси, мы можем  оставаться здесь  пока  не начнут таять ледники, или
пока  нам  не  захочется поваляться на  пляже.  Или  спуститься на  каноэ по
Амазонке.
     Марси  задумалась. Размышляет, как  отнестись к  моему - что это  было?
Предложение? Идея?
     - Ты меня проверяешь? Или серьезно? - наконец спросила она.
     - И то, и другое. Я буду счастлив выйти из этой мышиной беготни,  а ты?
Не у многих людей есть наши возможности...
     - Кончай, Бэрретт, - запротестовала она, - ты самый амбициозный парень,
из тех, что я встречала. Кроме меня. Готова поспорить, ты иногда подумываешь
стать Президентом.
     Я улыбнулся. Но кандидат в Президенты не имеет права врать.
     -  О'кэй. И такое бывало. Но в  последнее  время я думаю, что гораздо с
большим удовольствием учил бы своих детей кататься на коньках.
     - В самом деле?
     Она была искренне удивлена.
     - Только если они пожелают учиться, - добавил я, - Ты могла бы получать
удовольствие от чего-нибудь несостязательного?
     Она на секунду задумалась.
     -  Это  будет что-то новое, - ответила  она,  -  пока не появился ты, я
чувстовала себя лучше только от этих смотрите-на-меня-все побед.
     - Скажи, а что может сделать тебя счастливой теперь?
     - Парень.
     - Какого типа?
     - Который  не станет  во всем слушаться меня  .  Который поймет, что на
самом деле... мне не всегда хочется быть боссом.
     Я молча ждал, пока горы разойдутся по своим местам.
     - Ты, - наконец произнесла она.
     - Я рад, - ответил я.
     - Что мы будем делать сейчас , Оливер?
     Нам  было хорошо  и спокойно.  И в наших  фразах  то  и  дело возникали
задумчивые паузы.
     - Сказать, что тебе стоит сделать? - спросил я.
     - Да.
     Я глубоко вдохнул и сказал:
     - Продай магазины.
     Она чуть не уронила кофе.
     - Что-о?
     - Послушай,  Марси, я уже  могу  написать диссертацию об  образе  жизни
президента  торговой сети.  Это непрерывное движение,  непрерывные перемены,
постоянно включенные двигатели.
     - Все очень верно.
     - О'кэй, все это может и необходимо для бизнеса, но для взаимоотношений
нужно  нечто совершено  противоположное. Очень много  времени  и  очень мало
поездок.
     Марси не отвечала. Так что можно было продолжать лекцию:
     -  Следовательно, - радостно закончил я, - продавай все свои  магазины.
Мы  оборудуем  тебе  роскошный офис консультанта  в  том  городе,  где  тебе
понравится.  Я тоже открою  практику. И, может быть,  мы пустим там корни. И
вырастим еще несколько маленьких крошек.
     - Мечтатель, - рассмеялась Марси.
     -  А  ты -  куча гуано,  -  ответил я,  - Ты  все  еще  влюблена в свою
собственную власть.
     Это не прозвучало  ни обвинением, ни оскорблением. Хотя и  было чистой,
черт ее побери, правдой.
     - Эй, - сказала она, - ты проверял меня.
     - Проверял. И ты провалилась.
     - Ты нахальный эгоист, - игриво заключила она.
     Я кивнул.
     - Я всего лишь человек.
     Марси посмотрела на меня.
     - Но ты останешься со мной?..
     - Снег начинает таять, - ответил я.
     А потом мы встали и, взявшись за руки, вернулись в машину.
     И поехали в Денвер. Где снега не было вовсе.

        31.

     В Нью-Йорк мы вернулись вечером  в среду. К тому времени  Марси  смогла
навести  порядок в денверском представительстве,  и нам даже удалось еще раз
сыграть в снежки. Но суперэго восторжествовало. Снова надо  было работать. И
я  даже смог немного помочь Барри Поллаку на его финишной прямой (мы держали
связь по телефону).
     Очередь к  такси  казалась бесконечной,  и мы здорово замерзли. Наконец
подошла наша очередь.  Перед  нами возникло что-то вроде  побитой консервной
банки желтого цвета. Другими словами - нью-йоркское такси.
     - В Квинс не еду, - буркнул водитель вместо приветствия.
     - Я тоже, -  ответил  я,  дергая искалеченную дверцу, - так что едем на
Шестьдесят Четвертую, Ист, дом двадцать три.
     Мы оба находились внутри.  Так что теперь  закон обязывал доставить нас
по упомянутому адресу.
     - Давайте лучше на Восемьдесят Шестую, Ист, пять-ноль-четыре.
     Что?
     Это поразительное предложение исходило от Марси.
     - Кто, черт побери, живет там? - спросил я.
     - Мы, - улыбнулась она.
     - Мы?!
     - Парень, у тебя что, - поинтересовался таксист, - амнезия?
     - А ты кто, - нашелся я, - Вуди Аллен?
     -  По  крайней  мере, я  помню,  где  живу, - выдвинул он довод в  свое
оправдание.
     К тому времени остальные таксисты вдохновляли нашего выйти в рейс - при
помощи дикой какофонии сигналов и ругательств.
     - О'кэй, куда? - потребовал он.
     -  Восемьдесят Шестая, Ист, -  сказала Марси. И добавила  шепотом,  что
объяснит мне по дороге. Как минимум, это стало для меня сюрпризом.
     Это было то,  что военные  называют ДМЗ - демилитаризованная зона. Идея
принадлежала  Марси - найти квартиру, которая не  принадлежала бы ни ей,  ни
мне, ни даже нам обоим и была бы чем-то вроде нейтральной территории.
     О'кэй. В этом был резон. Хватит с нас той крысиной квартирки. И в любом
случае Марси выдержала испытание ею.

     - Ну как? - спросила Марси.
     Однозначно,  место  было великолепное. Хочу сказать, что  выглядело оно
точно,  как на тех образцах, на  верхних  этажах "Биннендэйл". Я насмотрелся
молодых пар, рассматривающих эти квартиры и мечтающих: "Эх, если б  мы могли
жить так же".
     Марси показала  мне гостиную, кухню,  выложенную кафелем  ("Я пойду  на
кулинарные  курсы, Оливер",  ее  будущий  офис,  потом  спальню  королевских
размеров, и, в конце концов, главный сюрприз: мой офис).
     Да. У  нас было два рабочих кабинета: Его и Ее.  Кожи на  обивку  моего
пошло, наверное,  целое  стадо. Полки, сверкающие стеклом и  кожей  для моих
книг. Комбинированное освещение. Все, что может прийти в голову.
     - Ну как? - переспросила она, ожидая хвалебной песни.
     - Невероятно, -  сказал я. Не  понимая, почему чувствую себя так, будто
мы играем в спектакле. Написанном ею.
     И почему это вообще должно иметь значение.

     - Что вы чувствуете?
     В мое отсутствие методы доктора Лондона не претерпели изменений.
     - Послушайте, мы вместе снимаем квартиру.
     Брось, сказал я себе, "Кто платит" - это не чувство. И  даже не то, что
меня по-настоящему беспокоило.
     - Это не  эго, доктор. Проблема в способе, которым она... распоряжается
нашими жизнями.
     Пауза.
     - Послушайте, мне не нужен дизайнер. И романтическое освещение. Как она
не  понимает,  что все это чепуха?  Дженни купила нам  чуть побитую  мебель,
скрипящую кровать и обшарпанный стол -  и  все это за девяносто семь баксов!
Единственными, кто заходил к нам на  ужин, были тараканы. Зимой там дуло. По
запаху мы точно могли сказать, что ели  на обед соседи. Это была законченная
развалюха.
     Опять пауза.
     -  Но  мы  были  счастливы, и я не обращал  на это  внимания.  То есть,
обращал иногда - например, когда сломалась ножка кровати. И мы смеялись.
     Новая пауза. Оливер, что ты хочешь сказать?
     Кажется, что мне не нравится новая квартира Марси.

        x x x

     Да,  мой  новый  офис  -  просто  чудо.  Но  когда  нужно  подумать,  я
возвращаюсь в свой старый  полуподвал. Где и сейчас стоят мои книги. Куда до
сих пор приходят счета. И куда я ухожу, пока Марси не бывает в городе.
     А,  поскольку идет  отсчет  последних дни  перед  Рождеством, Марси как
обычно в отъезде. На сей раз в Чикаго.
     Мне плохо.
     Потому что  этой  ночью  я должен работать. И  не  могу  делать этого в
домике  мечты  на  Восемьдесят  Шестой. Потому что  весь Нью-Йорк сегодня  в
рождественских украшениях. А к моим услугам целых  две квартиры - чтобы быть
одному. И  мне стыдно просто поболтать с Филом. Из-за страха признать, что я
одинок.
     Итак, на  дворе 12-ое декабря, Бэрретт в своем  полуподвальном убежище,
роется в пыльных томах в поиске нужных прецедентов. И убивает время, вернуть
которое не в силах.
     Когда  работа  лечит,  или,  хотя   бы  оглушает,  она  на  самом  деле
затягивает.  Но  благодаря  свежеобретенному  умению самоанализа,  у меня не
получается анализировать ничего другого. Я даже не могу  сосредоточиться.  И
вместо дела "Мейстер против штата Джорджия" изучаю себя.
     А  в  лифте на  работе играют рождественские мелодии,  а у  меня от них
рождественская шизофрения.
     Вот проблема,  доктор. (Вообще-то я разговариваю  с собой, но поскольку
уважаю свое мнение, то обращаюсь к себе "доктор" ).
     Господь Бог, властью Своей утвердил, как закон:

     "Будь дома на Рождество"

     Я  могу  игнорировать   многие   из  его   заповедей,  но   эту   блюду
неукоснительно.
     Бэрретт, у тебя просто тоска по  дому, следовательно, тебе  стоит, черт
побери, составить какой-нибудь план.
     Но, доктор, тут-то и вся проблема.
     Где дом?
     ("Там, где сердце, естественно. С вас пятьдесят долларов, пожалуйста").
     Благодарю вас, доктор. Еще за  пятьдесят, мог бы  я  спросить: Где  мое
чертово сердце?
     Это как раз то, чего я иногда не могу понять.
     Когда-то я был ребенком. Я любил получать подарки и украшать елку.
     Я  был  мужем, и,  благодаря Дженни, агностиком ("Оливер, я бы не стала
оскорблять Его чувства, говоря  "атеист"").  Она приходила домой после обеих
своих  работ, и  мы  отмечали праздник  вдвоем. Распевая  не очень приличные
вариации рождественских гимнов.
     Что все равно много говорит о том, что такое Рождество. Вместе - значит
вместе, и мы всегда были вдвоем в этот вечер.
     Тем временем на  дворе полдесятого,  пара дюжин дней на  рождественские
покупки - а я застрял на обочине жизни. Как уже сказано, у меня проблема.
     Праздник уже  не  отметишь  в Крэнстоне,  как все последние  годы.  Мой
тамошний друг сказал, что отправляется в круиз с "теми, кому за сорок" ("Кто
знает, что из этого может выйти?"). Филу  кажется, что  так он облегчает мне
жизнь. Но он уплывает, а я остаюсь в сухом доке своих проблем.
     Ипсвич, Массачусетс, где живут мои родители, претендует на звание моего
дома.
     Марси Биннендэйл, с  которой я живу,  когда она находится на расстоянии
прямой  видимости, считает, что носки надо вывешивать  на Восемьдесят Шестой
улице.
     Я хотел быть  там, где не буду одинок.  Но что-то подсказывает мне, что
оба варианта предлагают всего лишь половинку решения.
     А,  вот!  Подобный  прецедент  с  половинками уже  был! Фамилия  судьи,
кажется, Соломон. Его судьбоносное решение вполне подходит и мне.
     Рождество проведем с Марси.
     Но в Ипсвиче, Массачусетс.
     Ля-ля-ля, ля-ля-ля!

        x x x

     - Привет, мама.
     - Как ты, Оливер?
     - Отлично. Как отец?
     - Отлично.
     - Это отлично. М-м... это по поводу... м-м... Рождества.
     - О, я надеюсь на этот раз...
     - Да, - немедленно заверил я, - мы будем. Я хочу сказать...м-м... Мама,
можно со мной будет кто-то еще? М-м...если есть место.
     Идиотский вопрос!
     - Да, конечно, дорогой.
     - Из моих друзей.
     Великолепно, Оливер. А то  она непременно решила  бы,  что ты притащишь
своих врагов.
     -  О,  -  сказала мама,  не  в  силах скрыть эмоций  (не  говоря  уж  о
любопытстве), - это отлично.
     - Не из города. Ей понадобится комната.
     - Это отлично, - повторила мама, - это кто-то... кого мы знаем?
     Другими словами: из какой она семьи?
     - Не из тех, чтобы суетиться, мама.
     Это собьет их с толку.
     - Это отлично, - снова сказала она.
     - Я приеду накануне. Марси прилетит с Побережья.
     - Ох!
     С учетом моего прошлого,  мама,  похоже, не сомневается, что речь может
идти и о побережьи Тимбукту.
     - Хорошо, мы ждем тебя и мисс...
     - Нэш. Марси Нэш.
     - Мы ждем вас.
     Это взаимно. И это, как определил бы доктор Лондон, именно чувство.

        32.

     Почему?
     Я мог представить себе  размышления  Марси  в перелете  Лос-Анджелес  -
Бостон 24-го декабря.
     Одним словом их можно было выразить как: "Почему?"
     Почему он пригласил меня познакомиться со своими родителями?  Да еще на
Рождество? Это должно означать, что у него все ... серьезно?
     Естественно  мы никогда не обсуждали этих тем друг с другом. Но я почти
уверен, что  где-то там, высоко  в  стратосфере  некая  выпускница Брин Мора
ломала голову над мотивами своего нью-йоркского сожителя.
     Но она  так и не задала  этого вопроса: "Оливер, зачем  ты  приглашаешь
меня?"
     И к  лучшему. Потому  что, если честно, то единственное,  что  я мог бы
сказать ей: "Не знаю".
     Очередной из моих поспешных импульсов. Звонок домой, еще до разговора с
Марси. (Хотя Марси прямо загорелась, когда я сказал ей).
     И еще этот поспешный самообман: "Это просто друг, чтоб вместе встретить
Рождество. Никакого значения, никаких "намерений"".
     Чушь!
     Оливер, тебе  очень  хорошо  известно,  что значит,  когда  приглашаешь
девушку познакомиться со своими родителями. Да еще на Рождество.
     Приятель, это не просто прогулка с мороженным.
     Все это казалось теперь  ясным и понятным.  Теперь  - это  ровно неделю
спустя. Пока  я  ходил  по  терминалу  аэропорта  Логан, повторяя  круги  ее
самолета перед заходом на посадку.
     Скажи, Оливер, что означал бы такой жест в реальной жизни?
     Теперь,  после   нескольких   дней  размышлений  я  знал  ответ.  Брак.
Матримонию. Супружество. Оливер, "не ты ли поднял эту бурю?"
     Что,  следовательно,  делает поездку  в Ипсвич  чем-то,  долженствующим
утолить атавистическую жажду родительского  одобрения. Почему меня  все  еще
волнуют, что скажут мамочка и папочка?

     Ты любишь ее, Оливер?
     Господи, что за идиотское время для вопросов!
     Да? Еще один внутренний голос  кричит,  что именно сейчас - самое время
спросить себя.
     Я люблю ее?
     Очень сложно для простого "да" или "нет".
     Тогда какого черта я так уверен, что хочу жениться на ней?
     Потому что...
     Да, может быть это  иррационально. Но почему-то мне верилось,  что сама
ответственность послужит катализатором. "Церемония вызовет любовь".

     - Оливер!
     Первая  же  пассажирка оказалась той, о ком я  думал . И  выглядела она
фантастически.
     - Эй, я на  самом деле соскучилась по тебе, друг мой, - сказала она. Ее
руки гладили мне спину под пиджаком.  Хотя я прижимал ее к себе настолько же
тесно, но рук распускать не мог. Все-таки, это был Бостон. Но потерпим...
     - Где твой маленький саквояж?
     - На этот раз я прихватила большой. Он в багаже.
     - Ого! Нам предстоит показ мод?
     - Ничего экстравагантного, - ответила она.
     В руках у нее был продолговатый пакет.
     - Давай, понесу, - предложил я.
     - Нет, оно хрупкое.
     - Мое сердце?
     - Не совсем, - ответила она, - просто подарок для твоего отца.
     - Ох.
     - Я волнуюсь, Оливер, - сказала она.
     Мы пересекли Мистик  Ривер Бридж  и немедленно завязли в рождественской
пробке на Шоссе номер 1.
     - Не везет тебе сегодня, - заметил я.
     - Что, если я им не понравлюсь? - ныла она.
     - Тогда после рождества мы просто тебя обменяем.
     Марси надулась. Даже так ее лицо было великолепно.
     - Скажи что-нибудь успокоительное, Оливер, - попросила она.
     - Я тоже волнуюсь.

     Прямо по Гротон  стрит. Ворота. И  мы  уже едем по нашим владениям,  по
длинной  въездной  дороге.  Деревья  попадались  редко,  но  сама  атмосфера
сохраняла что-то от лесной тишины.
     - Здесь  спокойно, - сказала Марси. (Могла назвать и  большим пустырем,
за то, как я обозвал ее дом. Но она была выше таких мелочей ) .

     - Мама, это Марси Нэш.
     За  неимением  других  достоинств, ее бывший  муж обладал  великолепной
фамилией. Изысканной в своей блеклости и с выразительностью в ноль.
     - Мы счастливы, Марси, видеть  вас с  нами, -  сказала  моя  мать, - мы
ждали вас.
     - Я благодарна вам за ваше приглашение.
     Какая  блистательная чушь! Лицом  к лицу, с искусственными улыбками эти
хорошо воспитанные  леди озвучивали банальности, лежащие в основе всей нашей
социальной структуры.
     Потом они перешли к как-вы-должны-быть-утомлены-после-подобной-поездки,
и как-вы-устали-от-всех-ваших-рождественских-приготовлений.
     Вошел отец и все пошло по новой. Разве что он не смог скрыть, что нашел
ее красивой. Затем, поскольку - согласно учебнику этикета - Марси полагалось
быть уставшей, она поднялась в свою комнату, чтоб немного отдохнуть.
     Мы остались сидеть.  Мама, отец и я. Мы поинтересовались  друг у друга,
как жизнь и удостоверились, что она у всех  - отлично. Что, естественно тоже
было  отлично.  Не слишком ли  утомлена  Марси  ("Очаровательная девушка", -
сказала моя мать), чтобы спеть с нами несколько  рождественских  гимнов?  На
улице ужасный холод.
     - Марси  -  крепкая  девушка, -  ответил  я,  имея в виду не  только ее
сложение, - Она сможет петь и в метель.
     - Надеюсь,  - сказала Марси,  появившись в  лыжном костюме, из тех, что
будут  носить  в  Сент-Морице  в  этом  году,  -  этот  ветер  заглушит  мое
немузыкальное пение.
     - Это неважно, Марси, - моя мать, похоже, поняла  ее слова буквально, -
важен espirit.
     Мама никогда  не упустит возможности вставить  словечка на французском.
Она проучилась два года в Смит Колледж и это чувствовалось.
     - У вас потрясающая экипировка, Марси, - заметил отец.
     - Неплохо защищает от ветра, - ответила Марси.
     - В это время года здесь бывает ОЧЕНЬ холодно, - добавила мама.
     Вот так некоторые могут прожить долгую  и счастливую жизнь, не споря ни
о чем, кроме погоды.
     - Оливер предупреждал меня, - ответила Марси.
     Ее выдержка поражала.

     В семь  тридцать  мы присоединились  еще к двум  дюжинам представителей
ипсвичского  высшего общества,  собравшимся в  церкви. Самым старым  в нашем
хоре был Лайман Николс  (Гарвард,  выпуск 1910-го), самой молодой Эми Харрис
(только пять). Она была дочерью Стюарта, моего одноклассника.
     Стюарт  оказался  единственным,  на кого  не  произвела впечатления моя
избранница. Да и с чего ему было  думать  о Марси? Он  был вполне счастлив с
маленькой  Эми  (взаимно)  и  с  Сарой,  оставшейся  дома  с  десятимесячным
Бенджамином.
     Я вдруг почти физически  ощутил, как проходят  годы. И  как  уходит моя
жизнь.
     У Стюарта  была машина типа микроавтобуса, так что мы поехали с ним.  Я
посадил Эми себе на колени.
     - Тебе очень повезло, Оливер, - сказал Стюарт.
     - Знаю.
     Марси, как положено, изображала зависть.

     "Внемли, ангелов хор воспел..."
     Наш  репертуар  был столь  же лощенным,  как  и  наша аудитория. Сливки
местного  общества  наградили нас  за  выступление вежливыми аплодисментами,
беззлобными остротами и сладостями для детей.

     Марси представление развлекало.
     - Провинция, Оливер, - заметила она.
     К  половине десятого мы  сделали все полагающиеся  визиты  и, как  того
требовала традиция, завершили их в замке сеньора, в Довер-Хаус.

     "Придите, о верные"...
     Я видел, как отец с матерью смотрят на нас из  окна. К моему удивлению,
они улыбались. Из-за  того, что  я  стою рядом  с Марси? Или  им,  как и мне
пришлась по душе маленькая Эми Харрис ?
     Еда и  напитки были  лучше  всего у нас.  В дополнение  к  молоку,  тут
нашелся и пунш для окоченевших  взрослых ("Спаситель!" - провозгласил Николс
(Гарвард-1910), хлопая отца по спине ).
     Вскоре все разошлись.
     Я основательно заправился пуншем.
     Марси потягивала что-то обезжиренное из взбитых белков.
     - Мне понравилось, Оливер, - сказала она и взяла меня за руку.
     Я подумал, что мама заметила. И не выглядела обеспокоенной. Отец если и
выражал что - то только легкую зависть.
     Мы   спилили  елку.  Марси  сделала  маме  комплимент   насчет  красоты
украшений. Хрусталь, из которого была  сделана звезда, показался ей знакомым
("Замечательно,  миссис  Бэрретт.  Выглядит, как  чешский". "Верно. Моя мать
купила его прямо перед войной").
     Потом  пришла  очередь  древних  елочных  игрушек  (некоторые  из  этих
ветеранов относились ко временам, которые,  на  мой взгляд, семье стоило  бы
забыть).  Когда  ветки  украсили  ожерельями из  попкорна  и  клюквы,  Марси
тихонько заметила:
     - Требовался наверное рабский труд, чтоб изготовить эти гирлянды.
     Отец легко перехватил подачу:
     - Моя жена только этим и была занята всю неделю.
     - Ну что ты, - смутилась мама.
     Я сидел, потягивал горячий пунш и вяло размышлял насчет того, что Марси
очаровывает их.
     В  половине  двенадцатого елка  была украшена, подарки разложены, а мой
древний  носок  висел  рядом  с  новым-но-не-менее-древним для моей  гостьи.
Пришло  время  расходиться.  На лестничной  площадке мы пожелали  друг другу
приятных сновидений.
     - Спокойной ночи, Марси, - сказала мама.
     - Спокойной ночи и большое спасибо, - эхом отозвалась та.
     - Спокойной ночи,  дорогой, - пожелала мама и поцеловала меня в щеку. Я
понял это в том смысле, что Марси прошла экзамен.
     Оливер Бэрретт III с супругой отбыли. Марси повернулась ко мне.
     - Я потихоньку прокрадусь к тебе в комнату, - предложил я.
     - Ты сумасшедший?
     - Нет, страстный. Эй, Марси, это же Рождественская ночь.
     - Твои родители были бы в ужасе, - похоже она говорила это всерьез.
     - Марси, по-моему, даже они будут заниматься любовью этой ночью.
     - Они  женаты, - ответила  Марси.  И, торопливо поцеловав  меня в губы,
испарилась.
     Какого черта?!
     Я  дотащился до  своей  древней  комнаты  (весь  тинейджерский дизайн -
вымпелы  и постеры команд  - пребывал в какой-то музейной сохранности).  Мне
хотелось  позвонить  прямо на лайнер и  сказать что-то вроде : "Фил, надеюсь
хоть у тебя все в порядке".
     Я не стал.
     Просто  пошел  спать, пытаясь  понять, что же я рассчитывал получить на
Рождество.

     Доброе утро! С Рождеством! Тут посылка специально для вас!
     Мама подарила  отцу  еще  один  набор  галстуков  и  хлопковых  носовых
платков. На мой взгляд  они  ничем не отличались  от тех,  что он  получил в
любой из прошлых лет. Впрочем, так же обстояло дело с халатом,  который отец
подарил маме.
     Я стал гордым обладателем дюжины галстуков, из тех что реклама называет
идеальными для молодежи.
     Марси достались самые последние духи от Daphne du Maurier от мамы.
     Я в этом году потратил на рождественские покупки  целых  пять минут,  и
это чувствовалось.  Еще несколько  платков для мамы, еще несколько галстуков
для отца  плюс книга "Радость кулинарного  искусства" для  Марси (посмотрим,
как она отреагирует).
     Теперь все внимание сосредоточилось на подарках нашей гостьи.
     Начнем с  того, что  их, в  отличии от наших, не заворачивали дома. Все
было профессионально упаковано сами-знаете-где в Калифорнии.
     Мама получила светло-синий кашемировый шарф ("Ну зачем же так?..").
     Для  отца - продолговатая коробка  ,  оказавшаяся Шато От-Брион 1959-го
года.
     - Какое замечательное вино, - сказал он.  По  правде  сказать, знатоком
его  не назовешь. Наши "погреба" содержали виски для его гостей, шерри - для
маминых и бутылку-другую хорошего шампанского для великих праздников.
     Я получил пару перчаток. Несмотря на их элегантность, я
     так и не надел их. Подарок получился чертовски безличным.
     (- Тебе больше понравились бы норковые трусы?
     - Да. Именно там мне было холоднее всего)
     В конце концов я получил то, что всегда получал от отца. Чек.

     "Радости миру".
     Под  звуки  этого  псалма,  виртуозно  исполненного   мистером  Уиксом,
органистом,  мы  вошли  в  церковь и  направились  к своим  местам. Зал  был
наполнен прихожанами,  которые, по правде сказать ,  пялились исподтишка  на
нашу гостью (Уверен, что при этом говорилось что-то вроде "Она -  не одна из
нас"). Никто  не  обернулся,  чтобы посмотреть  в открытую  - за исключением
миссис  Родс,  чьи  девяносто-с-лишним  (весьма  изрядным  лишним)  -  могли
послужить смягчающим обстоятельством. Но  почтенная  публика наблюдала  и за
миссис Родс. И  не могла не отметить, улыбку,  последовавшую  вслед за этим.
Ага, ведьма дает добро.
     На этот раз мы пели  спокойнее  (тише,  чем прошлым  вечером), и  могли
слышать монотонное бормотание преподобного Линдли . Мой отец выучил урок, и,
надо признать, выучил неплохо. Дыхание он переводил  в паузах между фразами,
а не как Линдли - где попало.
     Проповедь "Господь милосердный",  показала, что преподобный пребывает в
курсе мировых событий. Он упомянул конфликт в Юго-Восточной Азии и предложил
задуматься хотя бы на Рождество, так ли нужен Господу мира Мир в войне.
     Милостью  Божьей,  Линдли   страдает  астмой,  так  что  его  проповеди
выдыхаются довольно быстро.
     Обретя  благословление,  мы  отошли  к  ступеням церкви.  Где состоялся
повтор встречи,  имевшей  место после игры Гарвард-Йель. С той разницей, что
этим утром все были вполне трезвы.
     " Джексон!" " Мейсон!" " Гаррис!" " Бэрретт!" " Кэбот!" " Лоуэл!"
     Боже!
     Промежутки  между   приветственными  воплями  заполнялись   абсолютными
пустяками.  У мамы  тоже нашлись знакомые, чтобы  поприветствовать.  В более
спокойной манере, разумеется.

     А потом вдруг некто отчетливо завопил:
     "Ма-арси, дорогая!"
     Я резко обернулся и увидел свою девушку, обнимающую кого-то.
     Это был очень  древний "кто-то", иначе несмотря на церковь, пришлось бы
ему глотать  собственные  зубы. Предки конечно моментально оказались  рядом,
стремясь узнать, кто же приветствовал Марси с таким энтузиазмом.
     Добрый старый Стендиш Фарнхэм все еще сжимал Марси в объятиях.
     - О, дядя Стендиш, какой замечательный сюрприз!
     Мама воодушевилась. Марси - племянница  этого достойнейшего  "одного из
нас"?
     -  Ма-а'си, что могло вытащить такую столичную штучку в наши ва'ва'ские
к'ая? - поинтересовался дядюшка Стендиш,  растягивая  слова где-то на ширину
Бостонской гавани.
     - Она у нас в гостях , - вмешалась мама.
     - О,  Элисон, как  замечательно, -  сказал  Стендиш и  подмигнул мне, -
бе'егите ее от вашего па'ня.
     - Мы сдуваем с  нее  пылинки, - невежливо  ответил я. Кажется,  до него
дошло.
     -  Вы родственники? -  спросил я, желая, чтоб  старый  Стендиш  наконец
убрал руку с талии Марси.
     - Только по привязанности. Мистер Фарнхэм и мой отец были партнерами, -
ответила она.
     - Не па'тне'ами, - настаивал он, - б'атьями.
     - О, - произнесла мама, в надежде на сочные подробности.
     - У нас была па'а заводов,  -  сообщил  Стендиш, -  Я п'одал  их, после
сме'ти ее отца. Пропал ку'аж.
     -  В  самом деле? -  спросила  мама, безуспешно пытаясь подавить  целый
Везувий любопытства (Похоже, Стендиш считал само собой разумеющимся, что нам
известно, кто был отцом Марси ).
     - Если будет  минутка, загляни ко мне вечерком, - сказал старый Фарнхэм
на прощание.
     - Мне надо возвращаться в Нью-Йорк, дядя Стендиш.
     - А-а, маленькая занятая девчонка,  - радостно завопил он, - и тебе  не
стыдно уди'ать от нас, как какой-то п'еступнице?
     Он чмокнул ее и повернулся к нам.
     -  Следите,  чтобы она  ела.  Сколько  я  помню  маленькую Маа'си,  она
постоянно сидит на каких-то диетах. С Рождеством!
     Тут его осенило:
     - И - удачи тебе, Маа'си. Мы все гордимся тобой.
     Обратно нас привез отец. В очень многозначительной тишине.
     Обед накануне Рождества. Отец раскупорил бутылку шампанского.
     - За Марси, - сказала мама.
     Мы  подняли бокалы. Марси чуток смочила губы.  В нарушение  собственных
принципов следующий тост я предложил во славу Иисуса.
     Нас было шестеро. Те же, плюс Джеф, мамин племянник из Вирджинии и тетя
Элен, незамужняя сестра моего деда. По-моему, она помнила  еще Мафусаила, со
времен,  когда они вместе учились  в Гарварде. Элен  была  глухой, а Джеф ел
так,  будто  его  мучили глисты.  Так  что особых изменений в  разговорах не
ожидалось.
     Мы отдали должное славной птице.
     -  Скажите  это Флоренс,  не  мне, - смутилась мама, - она  встала рано
утром, чтобы приготовить ее.
     -  Приправы  просто фантастические, - изрекла моя одна моя Нью-Йоркская
знакомая.
     - Устрицы из Ипсвича, в конце концов, - ответила мама.
     Угощение было  в разгаре, мы  с Джеффом соревновались  за звание обжоры
дня.
     К  моему удивлению, на  столе возникла  вторая  бутылка  шампанского. Я
смутно отметил,  что пьем только  мы с отцом. Честно  говоря,  смутность эта
объяснялась тем, что большую часть выпил именно я.
     Неизменный пирог с фаршем, потом кофе в гостиной -  и вот уже  три часа
дня.
     Отъезд в Нью-Йорк пришлось немного
     отложить - дабы желудок мог утрястись, а голова - проветриться.
     - Марси, вам не хотелось бы немного погулять? - спросила мама.
     - С удовольствием, миссисс Бэрретт.
     Они вышли.
     Остались мы с отцом.
     - Я бы тоже не отказался проветриться, - сказал я.
     - Не имею ничего против, - ответил он.
     Когда  мы надели пальто  и  вышли на  зимний мороз, до меня дошло,  что
именно я попросил его об этом променаде. Вполне можно было найти отговорку -
тот же футбол, например, как сделал Джеф. Но нет, мне хотелось поговорить. С
моим отцом.
     - Она очаровательная девушка, - сказал он. Не ожидая моего вопроса.
     Но это и было то, о чем я надеялся поговорить.
     - Спасибо, отец. Я тоже так думаю.
     - Она кажется...достойной тебя.
     Мы были в лесу. Окруженные только облетевшими деревьями.
     - Скорее я...достоин ее, - сказал я наконец.
     Отец взвесил каждое слово. Он не привык к тому, что я соглашаюсь с ним.
После  стольких лет  военных действий он несомненно  ожидал подвоха в каждом
слове. Но постепенно до него стало доходить. Он спросил:
     - Серьезно?
     Мы двинулись дальше. В конце концов, я поднял глаза и тихо ответил:
     - Хотел бы я знать.
     Хотя  прозвучало  это довольно таинственно,  отец  почувствовал, что  я
честно пытаюсь высказать то, что чувствую. Растерянность.
     - Это...проблема?
     Я посмотрел на него и молча кивнул.
     - Кажется, я понимаю, - сказал он.
     Как? Я не рассказывал ему ничего.
     - Оливер, нет ничего неестественного, что ты все  еще страдаешь, -  его
проницательность  застигла меня  врасплох. А  может он  знал, что  эти слова
могут...тронуть меня?
     - Нет, это не Дженни. Я хочу сказать, что думаю, что  готов... - почему
я рассказываю это ему?
     Он не настаивал. Просто ждал, пока я разберусь со своими мыслями.
     Потом он мягко сказал:
     - Ты говорил о проблеме?
     - Ее семья.
     - О, - ты имеешь в виду...сопротивление?
     - Не с их стороны, - ответил я, - ее отец...
     - Да?
     - ...ее отцом был Уолтер Биннендэйл.
     - Понимаю, - сказал он. И завершил этим коротким словом самый искренний
разговор в нашей жизни.

        33.

     - Я им понравилась?
     - Я бы сказал, ты их потрясла.
     Мы выехали  на Массачусетскую  магистраль. Стемнело. На дороге ни живой
души.
     - Ты доволен? - спросила она.
     Я не  ответил.  Марси  ожидала  изъявлений  восторга.  Вместо  этого  я
сосредоточился на пустой трассе.
     - Что случилось, Оливер? - наконец произнесла она.
     - Ты обрабатывала их.
     Она казалась удивленной.
     - И что в этом неправильного?
     Я слегка завелся:
     - Но зачем, черт побери? Зачем?
     Пауза.
     - Потому что я хочу выйти за тебя замуж, - ответила Марси.
     К счастью за рулем  сидела она. Потому как меня эта  прямота прямо-таки
оглушила.
     - Тогда попытайся начать с меня! - рявкнул я.
     Мы неслись вперед, свист ветра вместо музыки. Потом Марси сказала:
     - Мне казалось, мы уже прошли этот этап.
     - М-м-м, - неопределенно протянул я. Потому что молчание могло бы стать
знаком согласия.
     - Ладно, Оливер, где мы?
     - Где-то часах в трех от Нью-Йорка.

     - Что именно я сделала не так? Точно?
     За Станбриджем мы остановились выпить кофе в ГоДжо.
     Мне хотелось сказать:
     "Ничего".
     Но я уже успокоился настолько, чтобы не дать яду излиться наружу.
     Я  знал, что выбит из равновесия ее прямотой. И не в  силах придумывать
рациональный ответ.
     - Хорошо, так чем я тебя достала? - снова спросила она.
     Мне понадобилась пара секунд, чтоб ответить:
     - Не было этого. Забудь, Марси. Мы оба устали.
     -  Оливер, ты злишься на меня. Почему бы тебе  не выговориться,  вместо
того, чтобы уходить в себя?
     На сей раз она была права.
     -  О'кэй, - начал  я,  вычерчивая  пальцем круги  на  лаке  стола, - мы
провели  две недели друг без друга. Да, мы оба были по уши в делах, но я все
время мечтал, как встречусь с тобой...
     - Оливер...
     - Я не имею в виду только постель. Мне просто хотелось быть с тобой. Мы
вместе....
     - А, оставь,  -  сказала  она, -  Это просто рождественская лихорадка в
Ипсвиче.
     - Не этот уикэнд. Все время.
     Она  посмотрела  на меня.  Я  не  поднимал  голоса, но  он уже  начинал
выдавать мою злость.
     - Мы возвращаемся к моим поездкам последней пары недель?
     - Нет. Я говорю о десяти тысячах недель, которые у нас впереди.
     -  Оливер. Я думаю, что наша  работа накладывает определенные карьерные
обязательства, не так ли?
     Так. Но только в теории.
     - Тогда попробуй подумать о "карьерных обязательствах" в одиночестве, в
третьем часу ночи.
     Я решил, что сейчас она взорвется. Но ошибся.
     - Я пробовала, - мягко ответила Марси, - много раз.
     Она тронула меня за руку.
     - Да?  И каково это - оставаться только в обществе гостиничных подушек?
- выяснял я.
     - Хреново.
     Мы давно  уже вышли в штрафную площадку, только вот очков за  это никто
не давал. Может, на этот раз начать новую игру предложит она?
     - И как ты справляешься? Ночью, в одиночестве? - спросил я.
     - Говорю себе, что у меня нет выбора.
     - Ты в это веришь?
     - Чего ты хочешь от женщины, Оливер?
     Тон был корректным. А вот вопрос - нет.
     - Любви.
     - Другими словами, "кухня, церковь, колыбель"?
     - Меня бы вполне устроило несколько лишних ночей в нашей квартире.
     Мне не хотелось философствовать. Или делиться опытом своего брака. Черт
побери, Дженни ведь тоже работала.
     - Мне казалось, что мы счастливы вместе.
     - Угу. Когда мы вместе. Но, Марси, любовь это  ведь  не  оптовый склад,
запасы которого пополняют телефонным звонком!
     Ирония осталась неоцененной.
     -  Хочешь  сказать, что  нам надо  прилепиться и стать  друг  для друга
няньками?
     - Я бы стал - если ты нуждаешься во мне.
     - Господи Боже! Я же только что сказала, что хочу выйти за тебя!
     Она  выглядела  усталой и расстроенной. Момент на  самом деле  вышел не
слишком удачным.
     - Пойдем, - предложил я.
     Расплатился. Мы вышли и двинулись к машине.
     - Оливер, - сказала Марси.
     - Да?
     - А может это - прошлое? Я хочу сказать, потому что я понравилась им. И
они совсем не прыгали от восторга, когда ты привел домой Дженни?
     - Нет, - отрезал я. И постарался забыть ее вопрос как можно быстрее.

     Марси, к ее чести - боец.
     В  течение   всего   нашего   Рождественско-новогоднего   перемирия   я
чувствовал,  что она  внутренне  готовится  к Новой  Кампании.  Противником,
разумеется, был ее инстинкт недоверия ко всему миру.
     И мой.
     Как бы  то ни было, она  старалась как можно  больше оставаться  дома и
управлять  шоу  по телефону. Что  совсем  непросто  в  атмосфере новогоднего
сумасшествия.  Но у нее получалось. Она вела  бои  на дистанции, а ночью  мы
были вместе. И, что удивительнее, иногда и днем.
     Потом, накануне Нового года,  она  провела стремительный прорыв. Мы как
раз  готовились  к  вечеринке  у  Симпсонов (ага,  я  еще  прихватил немного
Алка-Зельцера, просто так, на всякий случай). Пока я брился, Марси появилась
в зеркале, значительно улучшив собой картинку. Она не стала ходить вокруг да
около.
     - Ты готов принять новое назначение?
     - Например? - осторожно поинтересовался я.
     - Например, как насчет небольшой поездки? В феврале.
     -  И ее  выиграла, конечно, ты, -  ("Не  будь саркастичным, Оливер, она
ведь старается").
     - Расслабься. И смотри на вещи шире. Верно, я должна присутствовать  на
Гонконгской выставке мод, и...
     - Гонконг!
     Она поймала меня на удочку. Восток! Моя улыбка была до ушей.
     - Врубаешься, друг мой?
     - Ты же говоришь, что  должна работать, - подозрительно поинтересовался
я.
     - Просто показаться работой не называется.  Кроме того, китайский Новый
год  всего за неделю до того. Мы могли  бы  отметить его  вместе. А потом  -
домой, с остановкой на Гавайях.
     - Хорошо, - промямлил  я. Но лицо излучало  абсолютный  восторг. Потом,
еще осторожнее уточнил:
     - А Гавайях у тебя тоже дела?
     - Нет. Если не считать собирания кокосов.
     Какая программа на Новый Год!
     - Ну как?
     - Нравится. Особенно Гавайи. Тихие пляжи, прогулки под луной...
     - Что-то вроде медового месяца, - закончила она.
     Интригующая фразеология. Интересно, насколько это всерьез.
     Я  не  обернулся.  Вместо  этого посмотрел  в  зеркало,  чтобы  уловить
выражение ее лица.
     Оно было затянуто туманом.

     Я не получил разрешения от босса.
     Я обрел благословление.
     Не то, чтобы они были так уж счастливы отделаться от меня. Но я не брал
ни дня отпуска с тех пор, как поступил в фирму.
     Придется,  конечно,  кое-чем  пожертвовать.  Я не  смогу  участвовать в
нескольких  делах.   Вроде  дел  тех  двух   вашингтонских  отказников,  где
использовался прецедент моего процесса "Уэббер против призывной комиссии". А
в феврале Конгресс приступал к рассмотрению  проблемы сегрегации. Так что  я
уже заранее испытывал угрызения совести.
     - Боишься,  что  к  твоему  возвращению  в  мире  воцарится  абсолютная
справедливость? - усмехнулся мистер Джонас, - обещаю оставить специально для
тебя несколько отборных образцов обратного.
     - Благодарю вас, сэр.
     - Немного больше эгоизма, Оливер. Ты заслужил это.
     Даже готовясь  к  путешествию (туристическое представительство Гонконга
буквально засыпало меня материалами), я  продолжал работать  над парой дел у
"Полуночных всадников".  Барри  Поллак, герой  Дела школьного совета, должен
был довести их до завершения

     - Эй, Марси, что такое Нанкинский договор?
     - Звучит как "Микадо".
     Я просвещал ее  за завтраком, обедом, за  чисткой зубов...  Даже в офис
звонил.
     - Нанкинский договор это, как тебе следует знать...
     - А мне следует?
     - Да. Когда англичане победили в Первой опиумной войне...
     - О, опиум, - у нее загорелись глаза.
     Я проигнорировал ее выходку и продолжил лекцию.
     - ...Китаю пришлось отдать англичанам Гонконг.
     - О! - сказала она.
     - Это только начало.
     - Вижу. А в конце  воинствующий юрист Бэрретт  выйдет на тропу войны  и
заставит их вернуть его. Угадала?
     Ее улыбка добавила света в квартире.
     - Как насчет домашней работы на поездку? - поинтересовался я.
     - Я была там несколько раз.
     - Да? Тогда расскажи, что тебе вспоминается при слове "Гонконг"?
     - Орхидеи, - ответила  Марси, - там фантастические цветы,  но орхидей -
девяносто видов.
     Замечательный факт. Тонко чувствующий миллионер.
     - Марси, я куплю тебе по одной от каждого вида.
     - Я удержу тебя от этого.
     - Что угодно за то, чтобы ты удержала меня.

     С Новым Годом, будем громко петь Кунг-Фу!
     Я пританцовывая носился по офису, закрывая папки и пожимая руки. Завтра
мы вылетали на Восток.
     -  Не  волнуйтесь,  -  сказала  Анита, - я зажгу за вас  свечи.  Aloha,
Оливер.
     -  Нет,  нет,  Анита,  говорите  правильно,  -  ответил свежеиспеченный
поклонник китайской культуры, - "Kung hej fat choy".
     - Это предложение заснуть под свечой?
     -  Нет,  Анита,  - отозвался  поклонник,  -  это  китайское  новогоднее
пожелание: "Kung hej fat choy" - "Благополучия и счастья". Пока!
     - Пока, везунчик.
     И мы отбыли

        34.

     Я не много запомнил  из той поездки. Кроме того, что это  был последний
раз, когда я видел Марси Биннендэйл.
     Мы  вылетели  из Нью-Йорка  во вторник  всего  с  одной  заправкой  - в
Фербэнксе.  Мне   ужасно   хотелось  попробовать  "Печенной  Аляски",  Марси
собиралась выбраться  наружу и поиграть в  снежки. Пока мы  решали, объявили
посадку.
     Мы  поспали,  насколько  это  было возможно, растянувшись поперек  трех
кресел.   В   праздничном   настроении   мы   даже   решились   вступить   в
"Клуб-на-высоте-мили",  как  это  называют  свингеры. Проще  говоря,занялись
тайком  любовью, пока  остальные  пассажиры  следили  за  Клинтом  Иствудом,
отстреливающим кучу плохих парней за пригоршню баксов.
     Когда  мы  приземлились  в Токио, там  начинался  вечер  среды  (!). До
пересадки  оставалось еще четыре  часа. Двадцатичасовой перелет  так  укатал
меня, что я без особых церемоний свалился на диван  комнаты отдыха "Пан-Ам".
Тем  временем,  Марси, бодрая и  свежая,  как всегда,  проводила совещание с
какими-то парнями, приехавшими ради этого из города. (Это входило в  условия
сделки:     четыре     дня     она     работает,    потом     две     недели
отпуска-и-гори-весь-мир-зеленым-пламенем). К моменту,  когда я проснулся для
финального   перегона,   она  уже  выработала  условия  обмена  бутиками   с
Такашимайя, японским поставщиком элегантности.
     Больше  я не спал. Я был слишком  возбужден,  высматривая впереди  огни
Гонконгской гавани. В конце концов, они засверкали под нами, когда, ближе  к
полуночи мы пошли на посадку. Выглядело это даже лучше, чем на виденных мною
картинках.
     Нас  встречал  Джон  Александер  Хсианг.  Очевидно,  Номер  Один  среди
поверенных  Марси  в Колонии.  Лет  под  сорок,  костюм  английский,  акцент
американский ("Я посещал  Школу Бизнеса в Штатах"  - сообщил он). И в каждой
фразе  непременное  "Эй-о'кэй".  Что  в  полной  мере  соответствовало  всем
сделанным  им  приготовлениям к визиту. Всего  через  двадцать  минут  после
посадки мы уже пересекали  гавань  в  направлении района Виктория, где нам и
предстояло остановиться. Средством транспортировки служил вертолет, и вид  с
него  открывался  фантастический.   Город  сверкал   бриллиантом  во   мраке
Китайского Моря.
     -  Местная  поговорка,  - прокомментировал Джон Хсианг, - "Пусть  горят
тысячи огней".
     - Почему так поздно? - поинтересовался я.
     - Наш новогодний фестиваль.
     Бэрретт, ты идиот! Забыть, зачем  ты  сюда приехал! Ты ведь  даже знал,
что это будет год Собаки!
     - А когда народ пойдет спать?
     - Ну, дня через два, может три, - улыбнулся мистер Хсианг.
     - Я продержусь еще максимум пятнадцать секунд, - Марси зевнула.
     - Ты что, устала? - удивился я.
     - Да. Утренний  теннис отменяется, - ответила она. И поцеловала меня  в
ухо.

     В  темноте  я не  смог  разглядеть виллу снаружи. Но  изнутри  она была
роскошной,  как в Голливуде.  Располагалась она на склоне  пика Виктории. То
есть, где-то в миле над гаванью, так что вид из окна открывался потрясающий.
     -  К  сожалению, сейчас зима. Для купания  холодновато, - отметил Джон.
Оказывается, я не заметил в саду бассейна.
     - У меня мозги плывут, Джон, - ответил я.
     - Почему  бы им не проводить это шоу летом? -  спросила Марси. Мы  вели
легкую беседу, пока  прислуга  (горничная  и два  боя)  заносили  наши вещи,
распаковывали их и развешивали по местам.
     - Лето  в  Гонконге  - не самое приятное  время,  - отозвался  Джон,  -
влажность может создавать определенные неудобства.
     - Ага,  восемьдесят  пять процентов, -  вставил  Оливер Бэрретт, хорошо
выучивший свое  домашнее  задание и к тому же проснувшийся настолько,  чтобы
его цитировать.
     - Да, - сказал мистер Хсианг, - Как в августе в Нью-Йорке.
     Очевидно, Джону стоило большого  труда  признать, что в Гонконге что-то
не "Эй-о'кэй".
     - Спокойной ночи. Надеюсь, вам понравится наш город.
     -  О, разумеется, - дипломатично ответил я, - это "великолепное, полное
достопримечательностей место".
     Он ушел. Без сомнений, воодушевленный моей цитатой.

     Мы  с Марси остались сидеть,  слишком вымотанные, чтоб  заставить  себя
пойти спать. Бой Номер Один принес вино и апельсиновый сок.
     - Чье это все? - полюбопытствовал я.
     - Домовладельца. Мы просто арендуем его из года в год. Сюда ездит масса
народу, удобнее иметь для них постоянное место.
     - Какие планы на завтра?
     - Ну, часов в пять за  мной заедет машина,  чтобы отвезти в офис. Потом
завтрак с воротилами бизнеса. Ты можешь присоединиться....
     - Благодарю. Я - пас.
     -    Джон    будет    в    твоем   распоряжении.   Он   покажет    тебе
достопримечательности. Тигровые сады, базары. Можешь провести так  хоть весь
день.
     - С Джоном?
     Она улыбнулась.
     - Я посоветовала показать тебе Шатин.
     - Монастырь тысячи Будд? Так?
     - Верно.  Потом мы с тобой  поедем на остров Лан Тао и проведем  ночь в
тамошнем монастыре.
     - Эге! Ты здорово знаешь все тут.
     - Я бывала здесь уже много раз.
     - Одна? - ревниво спросил я.
     -  Не  просто  одна,  -  отозвалась  она,  -   в  каком-то  безнадежном
одиночестве. На закате это чувствуется особенно сильно.
     Отлично. Похоже, она еще не знает, как вместе встречать закаты. Я научу
ее.
     Завтра.

     Естественно, я купил себе фотоаппарат.
     Следующим  утром  Джон  привез  меня   на  Каулун,   где  на   витринах
обнаружились целые развалы фототехники.
     - Как это  у  них  получается, Джон,  -  спросил я, - японская  техника
дешевле, чем в Японии? Французская парфюмерия  - дешевле, чем во Франции! (Я
уже успел купить кое-что для Марси).
     - Секрет Гонконга, - улыбнулся он, - волшебный город.
     Вначале  -  цветочные  рынки в их новогоднем великолепии  - хризантемы,
фрукты,  золотая бумага. Праздник цветов для моей  свежекупленной  камеры (И
большой букет для Марси).
     Потом - обратно на Викторию. Узкие улицы со ступеньками. Раскинувшийся,
вроде  паука  базар. Кэт-стрит,  где в задрапированных красным ларьках можно
было  найти абсолютно все - самая невероятная мешанина, которую я когда-либо
видел..
     Я съел  столетней  давности  яйцо  (прожевал и  проглотил, стараясь  не
чувствовать вкуса).
     Позже Джон объяснил, что на  самом деле эти яйца изготавливаются  всего
за какие-то недели - "Их протравливают мышьяком, а потом покрывают илом". (И
это после того, как я его съел!)
     Гербарии. Впрочем, меня не слишком заинтересовали ни  они, ни грибы, ни
сушенные морские коньки.
     Винные лавки, где продавались маринованные змеи.
     - Нет, Джон, маринованную змею я есть не буду.
     -   О,  это  очень  полезно,  -  ответил  он,   явно  наслаждаясь  моим
отвращением, - Яд, добавленный в вино, творит чудеса.
     - Например?
     - Лечит ревматизм. Улучшает потенцию.
     К счастью, ни то, ни другое мне не требовалось.
     - Учту. Но на сегодня с меня хватит.
     И мы вернулись на виллу.
     - Если  встанете рано  утром, - сказал он на прощание , - Я  покажу вам
нечто интересное. Из области спорта.
     - О, я как раз занимаюсь спортом.
     - Тогда я  заеду  к семи, о'кэй? В  Ботаническом саду проводятся  бои с
тенью. Захватывающее зрелище.
     - Эй-о'кэй,- ответил я.
     - Приятного вечера, Оливер!
     - Спасибо.
     - Вообще-то в Гонконге каждый вечер - приятный, - добавил он.

     - Марси, это как будто во сне, - сказал я.
     Полчаса  спустя мы были в море.  Солнце заходило.  Джонка везла нас  по
направлению к Абердину, "Плавучим ресторанам". Повсюду сверкала иллюминация.
     - Поговорка говорит про тысячи огней, -  ответила мисс Биннендэйл, - мы
только начали, Оливер.
     Ужин  при  свечах, причем рыба, которую мы  выбирали, еще  плавала. А я
попробовал вина из (ау, ЦРУ!) Красного Китая. Оно оказалось отличным.
     Обстановка  была  настолько  же  сказочной,  насколько  банальными наши
тексты.  В  основном  о том,  чем  она  занималась  весь день  (мои  реплики
сводились к "Вау!" и "С ума сойти").
     Она позавтракала со всеми бюрократами от Финансов.
     - Одни чокнутые англичане, - прокомментировала она.
     - Это британская колония, ты же знаешь.
     - И все  равно. Их самая большая  мечта - чтобы Ее Величество  Королева
приехала сюда и самолично открыла новое поле для крикета.
     - Ничего себе!  Здорово. Готов поспорить, что она в конце концов так  и
сделает.
     Принесли десерт.  Мы  перешли к  обсуждению  Великого Бегства, точнее -
последних двух суток.
     - Джон Хсианг интересный  парень, - сказал я, -  и хороший гид. Но я не
полезу на Викторию, пока  не буду уверен, что на вершине смогу держаться  за
руки с тобой.
     - Давай так. Встречаемся там завтра и идем смотреть закат.
     - Великолепно.
     - В пять вечера, - добавила она, - на самом пике Пика.
     - Так выпьем за это, вином комми, - предложил я.
     Мы поцеловались и отплыли.

     Как убить время до сумерек на вершине горы Виктория?
     Ну, во-первых,  бои  с тенью.  Джон знал  каждое  движение.  Абсолютное
владение силой впечатляло. Потом он предложил посмотреть коллекцию нефрита в
Тигровых  садах, а после попробовать  на завтрак  дим сум.  Я сказал, что не
имею ничего против, по крайней мере пока мне не предлагают съесть змею.
     Еще спустя пятьдесят семь кадров "Кодаколора" мы пили чай.
     - Чем занимается  Марси  сегодня?  -  поинтересовался  я. Мне  хотелось
облегчить задачу  Джону, который, в конце  концов был  администратором, а не
гидом.
     - Встречается с директорами фабрик, - ответил он.
     - У Биннендэйлов есть свои фабрики?
     - Не  совсем свои. У нас  просто эксклюзивные  контракты. Это  ключевое
звено наших операций. То, что мы называем Гонконгским лезвием.
     - И что же это?
     -  Люди. Или,  как вы  говорите  в  Штатах рабочая сила. Рабочий в  США
получает в день больше, чем гонконгский - в неделю. Другие - и того меньше.
     - Какие другие?
     - Не могут же подростки рассчитывать  на взрослую  зарплату. Они вполне
счастливы получать половину. А в результате получается отличное платье, Made
in USA, в несколько раз дешевле американских или европейских цен.
     - Понимаю. Это круто.
     Джон  казался  довольным тем,  что  мне  удалось  вникнуть  в  тонкости
гонконгского "лезвия".  О  рабочей  силе  в путеводителях не  говорилось  ни
слова, так что я рад был воспользоваться случаем.
     - Например, - продолжал Джон, - когда  двое претендуют на то  же место,
они могут договориться и поделить зарплату. Тем самым, работу получат оба.
     - Неслабо, - сказал я.
     - Неслабо, - улыбнулся он, оценив мой американский жаргон.
     -  Но это значит, что каждый работает полный рабочий день за половинную
плату.
     -  Они не жалуются, -  ответил мистер  Хсианг,  принимая счет, - теперь
проедемся по окрестностям?
     - Эй, Джон, я бы осмотрел фабрику. Это возможно?
     -  Их  в Гонконге  тридцать тысяч,  так  что  - вполне.  Есть  довольно
большие, есть чисто семейные. Что вам нравится?
     - Как насчет небольшой экскурсии по фабрикам Марси?
     - Эй-о'кэй,- ответил он.

     Первая остановка оказалась в окрестности Каулуна, которую вы не найдете
ни на одной из  открыток Гонконга. Тесной. Грязной. Солнце почти не попадало
сюда. Нам приходилось прокладывать себе дорогу среди толп людей, теснившихся
на улицах.
     - Станция Номер Один, - объявил Джон, после того, как мы припарковались
во дворе, - изготовление рубашек.
     Мы вошли.
     И  внезапно я  обнаружил,  что попал  в  XIX век.  В  Фолл Ривер,  штат
Массачусетс.
     Это была потогонная фабрика.
     И, черт побери, другого подходящего слова у меня не нашлось. Потогонка.
     Тесная, темная и душная.
     Несколько   десятков  женщин  лихорадочно  работали,  склонившись   над
швейными машинками.
     Все это в  тишине,  нарушаемой только щелканием  и гулом, говорившими о
продуктивности.
     Точно, как на фабриках Амоса Бэрретта.
     Куратор  поспешил к нам,  чтобы  приветствовать Джона и меня, западного
гостя. Мы начали  осмотр. А  посмотреть было  на что.  Максимум  зрелищ  при
минимуме места.
     Куратор болтал на китайском.  Джон объяснил мне, что тот  гордится тем,
как эффективно могут его леди производить продукцию.
     - Рубашки у них получаются потрясающие, - прокомментировал Джон.
     Он  остановился и  показал  на женскую  фигуру, торопливо скармливающую
рукава рубашек в алчные челюсти машины.
     -  Смотрите.   Фантастическая  двойная  строчка.  Высочайшее  качество.
Сегодня в Штатах вы такого уже не найдете.
     Я посмотрел.
     К сожалению, Джон выбрал  не слишком удачный пример. Не в плане работы,
но работницы.
     - Сколько лет этой девочке? - спросил я.
     Девочка  молча работала, не обращая на  нас ни  малейшего  внимания. Ну
может, чуть прибавила темп.
     - Ей четырнадцать, - сообщил куратор .
     Похоже, он-таки понимал по-английски.
     - Джон, это же полнейшая чушь, - очень спокойно сказал я, - ребенку лет
десять. Максимум.
     - Четырнадцать, - как попугай, повторил куратор. Вмешался и Джон:
     - Оливер, это законный минимум.
     - Я не обсуждаю закон, я просто говорю, что девочке десять лет!
     - У нее  есть  карточка, - заявил куратор. Похоже, язык  он знал вполне
прилично.
     - Давайте  посмотрим,  -  предложил  я. Вежливо. Разве  что не  добавив
"Пожалуйста".  Джон  бесстрастно наблюдал,  как куратор попросил  у  девочки
удостоверение. Она  была  в панике.  Господи, как ей объяснить,  что это  не
облава?
     - Вот, сэр.
     Босс помахал картой. Фотографии на ней не было.
     - Джон, - сказал я, - тут нет карточки.
     - Карточка не требуется, если вам меньше семнадцати, - ответил он.
     - Понимаю, - сказал я. Они нетерпеливо  смотрели на меня, от души желая
двинуться дальше.
     - Короче говоря, - продолжил я, - ребенку дали карту старшей сестры.
     -  Четырнадцать,  -  снова  выдохнул  куратор.  Он  вернул  девочке  ее
удостоверение. Она облегченно отвернулась и принялась работать даже быстрее,
чем до  того. При  этом  украдкой  поглядывая  на  меня.  Черт,  а если  она
покалечится?
     - Скажите ей, пусть не беспокоится, - сказал я Джону.
     Он  произнес что-то  на  китайском и  она  продолжила работу, больше не
обращая на меня внимания .
     - Чаю, пожалуйста?  - куратор  с поклоном  пригласил  нас в  загородку,
служившую ему офисом.
     Джон мог видеть, что номер не прошел.
     - Послушайте, - сказал он, - она делает работу для четырнадцатилетних.
     - А получает? Вы говорили, что платите подросткам половину.
     -  Оливер, -  невозмутимо ответил  Джон,  - она  приносит  домой десять
долларов в день.
     -  Великолепно,  -  сказал  я  и добавил,  -  гонконгских  долларов.  В
американских баксах это доллар восемьдесят, так?
     Куратор протянул мне рубашку.
     - Он предлагает вам оценить качество работы, - перевел Джон.
     -  Великолепное, - согласился я, - двойная  строчка высшего класса (что
бы это значило?). Вообще-то, я сам ношу такие.

     Видишь, на этих  рубашках лейбл "Mr. B.".  Их будут носить  в этом году
вместе со свитерами.
     Потягивая чай я размышлял, знает ли  неземная мисс Нэш,  в своем старом
добром Нью-Йорке,  какой  ценой  делаются  прелестные  вещички, которые  она
продает?
     - Давайте двинемся, - предложил я Джону.
     Мне не хватало воздуха.

     Поговорим о погоде.
     - Летом здесь должно быть зверски жарко , - предположил я.
     - Очень влажно, - согласился Джон.
     Все это мы уже проходили, и как вести партию знаем.
     - Как в августе в Нью-Йорке, так?
     - Примерно.
     - Это в какой-либо мере... замедляет темп работ?
     - Прошу прощения?
     - Я не заметил ни одного кондиционера.
     Он посмотрел на меня.
     - Это Азия, Оливер, не Калифорния.
     Мы тронулись с места.
     - А у вас в квартире есть кондиционер? - выяснял я.
     Джон Хсианг снова посмотрел на меня.
     -  Оливер,  -  мягко сказал он,  - это Восток.  Здесь у  рабочих другие
желания.
     - В самом деле?
     - Да.
     - А вам  не кажется, Джон, что даже здесь, в Азии, среднестатистический
рабочий желает хотя бы заработать на еду?
     Он не ответил.
     - Итак, -продолжал я, -  вы согласны, что  доллара восемьдесяти в  день
для этого недостаточно?
     Похоже, мысленно он делал из меня отбивную -  всеми известными приемами
каратэ.
     - Здесь люди работают по-другому, - убежденно заявил он, - наши женщины
не тратят часы, листая журналы в салонах красоты.
     Похоже, что именно так он представлял себе будни моей матери.
     -  К примеру, - добавил он, - девочка,  которую вы видели. Вся ее семья
работает здесь. А ее мать шьет и по вечерам.
     - У себя дома?
     - Да.
     - А, - сказал я, - то, что называется "домашней работой", верно?
     - Верно.
     Я выждал секунду.
     - Джонни,  вы же заканчивали Школу Бизнеса. Вы должны помнить, почему в
Штатах такая работа считается незаконной.
     Он улыбнулся:
     - Вы не знаете законов Гонконга.
     - Кончай ты, трахнутый лицемер!
     Джон ударил по тормозам, машину занесло.
     - Я не обязан терпеть оскорбления, - сказал он.
     - Ты прав, - ответил я и открыл дверь. Но,  черт побери, перед тем, как
выйти, я должен был заставить его выслушать ответ.
     -  Такая работа незаконна, - мягко процитировал я,  - "в силу того, что
она  позволяет платить  меньше минимума, установленного  профсоюзом. Те, кто
согласен работать так, получает то, что им соглашаются давать. Как правило -
ноль".
     Джон Хсианг посмотрел на меня.
     - Выступление закончено, мистер Либерал? - поинтересовался он.
     - Да.
     -  Тогда послушайте  о  фактах  здешней  жизни.  Здесь  не  вступают  в
профсоюзы, в  силу того,  что  люди хотят делиться заработком, и  они хотят,
чтобы их дети работали, и они хотят делать часть работы дома. Врубаешься?
     Я не ответил.
     - И  к твоему чертовому  адвокатскому сведению,  - заключил  Джон,  - в
Колонии Гонконг не существует минимума зарплаты. Теперь можешь проваливать в
преисподнюю!
     Он сорвался с  места раньше, чем я успел сообщить  ему, что уже побывал
там.

        35.

     Объяснения,   почему  мы  поступаем  в   этой   жизни  так   или  иначе
многочисленны   и  сложны.  Подразумевается,   что   взрослые   люди  живут,
руководствуясь  логикой.  То  есть обдумывают поступки,  перед тем,  как  их
совершить.
     Скорее всего, они никогда  не  слышали того, что  рассказал мне  доктор
Лондон. Уже после того, как все кончилось.
     Фрейд - да, сам Фрейд - однажды сказал,  что в малом мы  конечно должны
руководствоваться рассудком.
     Но в по-настоящему важных решениях надо  поступать так, как говорит нам
наше бессознательное.

     Марси  Биннендэйл  стояла  на  высоте  восемнадцать  сотен   футов  над
гонконгской гаванью. Начинались сумерки. Город зажигал огни.
     Дул  холодный  ветер. Он играл ее волосами, когда-то  мне  это казалось
красивым.
     - Привет, друг мой, - позвала она, - посмотри вниз на эти огни.  Отсюда
мы можем увидеть все.
     Я не ответил.
     - Показать интересные места?
     - Насмотрелся сегодня днем. С Джонни.
     - А-а, - сказала она.
     Потом  до нее дошло, что  я  не улыбаюсь ей в ответ.  Я смотрел  на нее
снизу вверх, удивляясь, что мог почти... любить эту женщину.
     - Что-то не так? - спросила она.
     - Все.
     - Например?
     Я тихо ответил:
     - У тебя в потогонках работают маленькие дети.
     Марси помедлила секунду.
     - Все так делают.
     - Марси, это не оправдание.
     -  Кто  бы  говорил,  -  холодно  ответила  Марси,  -  мистер  Бэрретт,
Массачусетская текстильная мануфактура!
     Я был готов к этому.
     - Это не довод.
     - Еще какой! Они воспользовались ситуацией там, так же, как мы - здесь.
     - Сто лет  назад. Я  не  был там  и не  мог  сказать,  что  меня это не
устраивает.
     -  Ты  абсолютный  ханжа, -  сказала  она,  - тебя  что, выбрали, чтобы
изменить этот мир?
     -  Послушай,  Марси.  Я не  могу изменить его. Но  точно  знаю,  что  и
присоединяться не хочу.
     Она тряхнула головой.
     - Оливер, вся эта чертова либеральная чушь - всего лишь предлог.
     Я смотрел на нее и не отвечал.
     - Тебе хочется поставить точку. И тебе нужно хорошее оправдание.
     Я не  стал  говорить, что  мог  бы,  черт  побери,  найти  оправдание и
получше.
     -  Кончай,  -  сказала  она,  -  ты врешь  сам  себе.  Даже  если  бы я
пожертвовала все  на благотворительность и поехала учительницей  в Аппалачи,
ты бы нашел другую причину.
     Я обдумал это. Единственное, в чем я был сейчас уверен, что мне хочется
уйти.
     - Может быть, - допустил я.
     - Тогда какого черта ты просто не скажешь, что я не нравлюсь тебе?
     Она не казалась расстроенной. Или рассерженной. Но  не могла  и вернуть
до конца свое легендарное хладнокровие.
     - Нет. Ты нравишься мне, Марси. Я просто жить с тобой не смогу.
     - Оливер, - тихо ответила она, - ты  не  сможешь жить ни с кем. Тебя до
сих пор заклинило на Дженни, и ты не хочешь новых отношений.
     Я не смог ответить. Она на самом деле ударила меня, вспомнив Дженни.
     - Послушай, я ведь знаю тебя, - продолжала она, - все эти твои глубокие
переживания   -   просто   красивый   фасад.   А    на    самом    деле    -
общественно-приемлемое оправдание своего траура.
     - Марси?
     - Да?
     - Ты холодная и бессердечная сучка.
     Я повернулся и начал спускаться.
     - Подожди, Оливер.
     Я обернулся.
     Она стояла там же. И плакала. Очень тихо.
     - Оливер... Ты нужен мне.
     Я не ответил.
     - И, мне кажется,  я нужна  тебе, - сказала она. Секунду я не знал, что
делать.
     Я смотрел на нее. Я знал, в каком безнадежном одиночестве она остается.
     Но в этом-то и заключалась проблема.
     В нем же был и я.
     Я повернулся и пошел вниз по Остин-Роуд. Не оглядываясь.
     Опускалась ночь.
     И мне хотелось утонуть в ней.

        36.

     - Ваше мнение, доктор?
     - Думаю, лимонного безе.
     Доктор Джоанна Стейн наклонилась над  стойкой и взяла ломтик пирога. Он
и два черешка сельдерея - вот и все, что составляло ее  завтрак. Джоанна уже
успела сказать, что сидит на диете.
     - Объесться можно, - прокомментировал я.
     - Ничего не могу  с  собой поделать.  Обожаю хорошо поесть. Сельдерей -
просто способ обмануть себя.
     Это  было спустя две недели после возвращения. Первые  дни я чувствовал
только усталость,  потом -  злость.  И наконец,  вернувшись туда же, с  чего
начинал - одиночество.
     С одной лишь разницей.
     Два года назад все  чувства заглушало горе. Сейчас я знал, что все, что
мне нужно - чье-нибудь общество. Просто приятное  общество. Я  не  мог ждать
или тянуть.
     Единственное, что мешало  позвонить  Джоанне Стейн  - это необходимость
сочинить какую-нибудь чушь, чтобы объяснить свое исчезновение.
     Она не стала задавать вопросов.
     Когда  я  позвонил,  она просто  сказала,  что  рада  слышать  меня.  Я
пригласил ее  поужинать.  Она  предложила встретиться  за завтраком  прямо в
больнице.
     Когда  я  приехал, Джоанна поцеловала меня  в  щеку. Я поцеловал  ее  в
ответ.  Мы  поинтересовались друг у  друга, как дела и ответили, не вникая в
детали. Оба работали, оба были дико заняты. И так далее. Она спросила о моей
практике, я  рассказал анекдот о Спиро Агню. Она рассмеялась. Нам было легко
друг с другом.
     Потом я спросил о ее практике.
     - Заканчиваю в июне, слава Богу.
     - А дальше?
     -  Два  года  в  Сан-Франциско.  Клинический  госпиталь и  человеческая
зарплата.
     Сан-Франциско, как я немедленно прикинул - это несколько тысяч  миль от
Нью-Йорка. Оливер, тупица, не упусти и этот шанс.
     - Калифорния - это здорово, - сказал я, чтобы выиграть время.
     Мой  социальный календарь призывал провести  уикэнд  в Крэнстоне.  Что,
если  предложить  ей  составить   мне  компанию?  Просто  так,  по-дружески?
Познакомить их с Филом. А там, может что-то и получится.
     Тут до меня дошел ее ответ на мою последнюю реплику:
     - Это не просто Калифорния. У меня там парень.
     Ох. Парень. Довод. Жизнь идет без тебя, Оливер. Или ты думал, она будет
чахнуть в ожидании?
     Надеюсь, мое лицо не выдало разочарования:
     - Я очень рад. Доктор?
     - Естественно,  - улыбнулась она, - кого еще я могла встретить на  этой
работе?
     - Музыкант?
     - С грехом пополам играет на гобое.
     Все,  Оливер, хватит ревнивых  расспросов.  Теперь покажи, что тебе все
равно и смени тему.
     - Как Его Величество Луис?
     - Такой же чокнутый,  как и всегда, - ответила она, - все передают тебе
приветы и приглашают в любое воскресенье....
     Нет. Не хочу встречаться с гобоистом.
     - Здорово. Загляну как-нибудь, - соврал я.
     Пауза. Я допивал кофе.
     -  Эй, Оливер, я могу быть полностью откровенной с тобой? - таинственно
прошептала она.
     - Конечно, Джо.
     - Мне очень стыдно, но... еще кусочек пирога, если можно.
     Я галантно добыл еще один, притворившись, что беру его для себя. Доктор
Джоанна Стейн изобразила вечную признательность.
     Наше время подходило к концу.
     - Удачи в Сан-Франциско, Джо, - пожелал я на прощание.
     - Не пропадай пожалуйста.
     - Да. Непременно.
     И медленно побрел к своему офису.

     Перелом наступил спустя три недели.
     Случилось  то, чем  отец  грозился уже  давно: ему  стукнуло шестьдесят
пять. Отмечали у него в офисе.
     Из-за  снега  мой  автобус  опоздал  на  час. К тому времени,  когда  я
добрался, большинство гостей уже  успело основательно набраться. Вокруг меня
колыхалось море серого  твида. Каждый рассказывал, какой чудный парень - мой
отец. Похоже, они собирались еще и спеть об этом.
     Я вел  себя,  как полагается. Я беседовал  с  партнерами  отца  и с  их
родственниками. Вначале - мистер  Уорд, дружественное ископаемое с такими же
ископаемыми  в будущем детьми. Потом Сеймуры  - некогда жизнерадостная пара,
теперь  озабоченная только  одной проблемой:  Эверетт, их единственный  сын,
служил пилотом во Вьетнаме.
     Мама  стояла  рядом   с  отцом,  принимая  гонцов  с   дальних  флангов
Бэрреттовского  предприятия.   Появился  там   даже   кто-то   из  профсоюза
текстильщиков.
     Узнать  его  оказалось несложно.  Джейми  Фрэнсис  был единственным  из
гостей, не одетым в костюм от Брукса или Дж.Пресс.
     - Жаль, что  ты поздно, - сказал Джейми, -  я бы  хотел, чтоб ты слышал
мою речь. Смотри - все правление уже здесь.
     Он показал на стол. Золотые часы на нем показывали 6:15.
     - Твой отец - хороший человек. Ты должен гордиться, - продолжал он, - Я
сижу с ним за одним столом уже почти тридцать лет, и могу сказать  тебе, что
никого лучше среди них нет.
     Я кивнул. Похоже,  Джейми  собирался прокрутить для меня повтор  своего
выступления.
     -  Если вспомнить  пятидесятые.  Собственники разбегались, как  крысы и
переводили предприятия на Юг. Оставляя своих людей на произвол судьбы.

     Это не преувеличение. Промышленные центры Новой Англии  теперь -  почти
города-призраки.

     - Но твой отец усадил нас тогда и сказал: "Мы остаемся. Теперь помогите
нам выдержать конкуренцию".
     - И? - сказал я, как будто он нуждался в поощрении.
     - Нам  требовались новые машины. Ни  один банк не решился финансировать
этого.
     Он перевел дыхание.
     - Тогда мистер Бэрретт  рискнул собственными деньгами. Триста миллионов
баксов, чтобы спасти нашу работу.
     Отец никогда не рассказывал об этом. Но и я никогда не спрашивал.
     - Конечно, ему сейчас нелегко приходится, - сказал Джейми.
     - Почему?
     Он посмотрел на меня и произнес всего два слога:
     - Гонконг.
     Я кивнул.
     Он продолжал:
     - И Формоза. И теперь это началось в Южной Корее. Что за черт!
     - Да, мистер Фрэнсис. Это нечестная игра.
     И я знал, что говорю.
     - Я бы высказался и покрепче, если бы не был в гостях у твоего отца. Он
на  самом  деле хороший человек,  Оливер.  Не  такой,  прошу  прощения,  как
некоторые другие Бэрреты.
     - Да, - сказал я.
     - Честно говоря, - добавил Джейми, -  мне кажется именно поэтому он так
старается быть честным с нами.
     Внезапно  я посмотрел  на  своего  отца  и  увидел  совершенно  другого
человека. Единственного, кто разделял со мною чувство,  которое я никогда не
подозревал в нем.
     Но в  отличие от меня он сделал  намного больше, а не просто  говорил о
нем.

     Справедливость восторжествовала в ноябре.
     После нескольких сезонов неудач Гарвард надрал задницу Йелю  в футболе.
Четырнадцать  - двеннадцать. Решающими  факторами стали  Господь  Бог и наша
линия  защиты.  Первый  наслал  могучие  ветры, дабы  воспрепятствовать игре
Масси, вторая остановила финальный прорыв Эли. Наша трибуна на Солджерс Филд
расцветала улыбками.
     - Хорошо, - сказал отец, когда мы возвращались в Бостон.
     - Не просто хорошо - потрясающе! - ответил я.
     Верный  признак  того, что  взрослеешь:  начинаешь  болеть  за  Гарвард
всерьез.
     Но, как я и сказал, главное - мы выиграли.

     Отец припарковался у своего офиса на Стейт-Стрит.
     И   мы  направились  в   ресторан,   чтоб   насладиться   лобстером   и
банальностями.
     Он шагал энергично, как всегда. Несмотря на возраст, пять дней в неделю
он занимался греблей на Чарльзе. Он был в форме.
     Наш  разговор  тщательно удерживался  в русле футбольной тематики. Отец
никогда  не  спрашивал  (я  уверен, что  и не спросит)  о том, чем кончилась
история с Марси. Как не затронет и других тем, которые считает запретными.
     Так что в наступление пошел я.
     Когда мы проходили мимо офиса "Бэрретт, Уорд и Сеймур", я сказал:
     - Отец?
     - Да?
     - Я хотел бы поговорить с тобой о... Фирме.
     Отец посмотрел на меня. Он не улыбнулся. Но  это  стоило ему напряжения
всех мышц.  Атлеты,  вроде него не расслабляются, пока не пересекут финишную
черту.

     Это не было внезапным порывом. Но я никогда не рассказывал отцу, какими
сложными путями пришел  к  решению  стать...частью Дела.  И  сколько времени
заняло это решение.
     Я обдумывал его каждый день (и каждую ночь) , с тех пор, как вернулся с
того дня рождения, больше полугода назад.
     Начать с того, что я никогда не смогу снова полюбить Нью-Йорк.
     Это не тот город, который может вылечить от  одиночества. А то, что мне
было нужно больше всего - вернуться к людям. Куда-нибудь.
     И, может быть дело  не в том, что я посмотрел  на  свою  семью  другими
глазами. Может, мне просто хотелось домой.
     Я перепробовал так много разного, лишь бы не быть тем, кто я есть.
     А я - Оливер Бэрретт. Четвертый.

        37.

     Декабрь, 1976

     Я в Бостоне уже почти пять лет. Работал в паре с отцом, пока он не ушел
в  отставку.  Признаюсь,  первое  время  мне  не  хватало  моей  адвокатской
практики. Но, по  мере  того, как я входил в курс дел, пришло понимание, что
то, чем занимаются  "Бэрретт,  Уорд и Сеймур"  -  не менее важно.  Компании,
которым мы помогаем  оставаться на плаву  - это  ведь новые  рабочие  места.
Есть, чем гордиться.
     Кстати, о рабочих местах. Все  наши предприятия в Фол Ривер процветают.
Единственное место, где тамошних рабочих преследуют  неудачи - на футбольном
поле.
     Каждое лето рядовые работники  встречаются там  с командой правления. С
момента моего вступления в должность, победам рабочего класса на этом фронте
пришел конец. Думаю, они всей душой ждут, когда я уйду на покой.
     "Уолл Стрит Джорнал" не  упоминает всех финансируемых нами предприятий.
Ничего не пишут, например,  о  "Булочной Фила"...в Форт-Лоудердэйл. Серые  и
холодные зимы Крэнстона  осточертели и  Филу, а  лето во  Флориде  оказалось
слишком сильным соблазном.
     Он  звонит мне раз  в месяц. Я интересуюсь его социальной жизнью, зная,
что  в  тех местах  масса подходящих леди. Он уходит от ответа с неизменным:
"Поживем - увидим". И быстро переводит разговор уже на мою социальную жизнь.
     А  с ней  все отлично. Я живу  на  Бикон Хилл, мечте  всех  выпускников
колледжей. Заводить  друзей не слишком сложно.  И не только из бизнесса.  Ко
мне  часто  заглядывает  Стенли Ньюман,  джаз-пианист.  Или  Джианни Барнеа,
почти-что-великий художник.
     И,  разумеется, я  не  теряю  связей  со  старыми друзьями. У Симпсонов
маленький сын, и  Гвен  ждет  второго.  Они  останавливаются  у меня,  когда
заезжают в Бостон на фубол, или что-то вроде. (Комнат у меня достаточно).
     Стив говорил,  Джоанна Стейн вышла замуж за Мартина Яаффе, офтальмолога
и гобоиста. Они живут на Побережии.
     Согласно заметке, промелькнувшей в "Таймс",  недавно состоялась свадьба
мисс  Биннендэйл.  Парня зовут Престон Элдер (тридцать семь лет, адвокат  из
Вашингтона ).
     Полагаю,  матримониальная  эпидемия в  конце  концов затронет и меня. В
последнее время  я часто  стал  встречаться  с  Анни  Гилберт, моей  дальней
кузиной. Насколько это серьезно, пока сказать не могу.
     Тем  временем, спасибо  всем  хоккейным болельщикам, проголосовавшим за
меня,  я - шэф команды Гарварда. Это - хороший повод  заезжать в Кембридж  и
притворяться тем, кем я  перестал  быть. Студенты  выглядят намного моложе и
немного хипповее. Но кто я,  чтобы судить  об этом?  Моя должность обязывает
носить галстук.
     Итак,  жизнь  прекрасна  и  удивительна. Дни  насыщенны  до предела.  Я
получаю  массу  удовольствия  от  своей  работы.  Да, я  Бэрретт  и  это моя
Ответственность.

     Я до сих пор в отличной форме. Бегаю вдоль русла Чарльза каждый вечер.
     Сделав  пять миль, я могу  видеть огни  Гарварда - прямо по ту  сторону
реки. И те места, где я был когда-то счастлив.
     Я ухожу в темноту, вспоминая все, просто, чтобы убить время.

     Иногда я спрашиваю себя, что было бы со мной, если б Дженни была жива.
     И отвечаю:
     Я тоже был бы жив.