ному философу с Пэл-Мэл. "Люди сейчас пошли не те, что в его время, - думает такой старик. - Жизнь утратила былую величавую степенность и утонченное изящество. Что такое Каслвуд-Хаус и нынешний лорд Каслвуд по сравнению с прежним особняком и его владельцем? Покойный лорд приезжал в Лондон в четырех каретах, на шестнадцати лошадях: вся Западная дорога сбегалась смотреть на его поезд, даже в Лондоне люди останавливались и глазели. А нынешний лорд ездит по железной дороге, в одном вагоне с коммивояжерами, с вокзала скрывается незаметно в одноконной каретке, с сигарой в зубах. У старого лорда дом в Каслвуде каждую осень был полон гостей, кларет пили до полуночи; нынешний отсиживается в жалком домишке на какой-нибудь горе в Шотландии, а ноябрь проводит в Париже, в двух каморках под крышей, и все его развлечения - обед в кафе, да ложа в захудалом театрике. И как непохожа его леди Лорэн - леди Лорэн времен Регентства - на то ничтожество, что носит теперь этот титул!" Перед мысленным его взором встает та, первая, - пышная нарумяненная красавица в брильянтах и бархате, которой курили фимиамы лучшие умы Европы (люди старого закала, настоящие джентльмены, не то что теперешняя шантрапа, - эти и говорят-то, как извозчики, и табаком от них разит невыносимо); а потом вспоминается ему нынешняя леди Лорэн - миниатюрная женщина в черном шелковом платье, точно гувернантка, рассуждает об астрономии, о рабочем классе, об эмиграции, черт его знает о чем, а в восемь часов утра бегает в церковь. Аббатство Лорэн, некогда самое роскошное поместье в Англии, превратили в какой-то монастырь - Ла Трапп, да и только. После обеда самое большее, если выпьют по два стакана вина, а за столом - что ни мужчина, то сельский священник в белом галстуке, и весь его разговор - о школьных успехах Полли Хигсон и о болезнях вдовы Уоткинс. А прочая молодежь - все эти бездельники гвардейцы и томные денди, что проводят время, развалясь на диване или распластавшись на бильярдном столе, да бегают друг к другу в спальни курить трубку; ни до чего им нет дела, никого они не уважают - даже старого джентльмена, который знавал их отцов, даже красивую женщину - и отравляют своим табаком все вокруг, вплоть до огородов и отъезжего поля. "Мы были не такие, - думает майор. - Порода вырождается. Такие, как мы, больше не нужны; на смену пришли эти чертовы фабриканты и спекулянты, да желторотые священники с волосами до плеч. Старею я. Они нас обгоняют. Они смеются над нами". И старый Пенденнис был прав. Времена и нравы, милые его сердцу, почти совсем отошли в прошлое, веселящиеся молодые люди непочтительно подтрунивали над ним, а молодежь серьезного склада смотрела на него с удивлением и жалостью, от чего старику стало бы еще горше, если бы он это понял. Но он не обладал особенно тонким умом; его суждения о нравственности никогда не отличались глубиной; до последнего времени у него, вероятно, ни разу не возникло сомнение в том, что он человек в высшей степени почтенный и достаточно удачливый. И разве он единственный, кого не уважают на старости лет? Разве только над его сединами в безрассудстве своем издевается молодежь? Лишь в последние два-три года он стал понимать, что время его кончается и в силу входят новые люди. Итак, после не слишком удачного сезона, в течение которого верный Морган неотлучно находился при нем, а его племянник Артур был, как мы знаем, занят своими делами в Клеверинге, майор Пенденнис возвратился ненадолго в Лондон в конце октября, в ту унылую пору, когда в столицу вторгаются туманы и юристы. Кому не доводилось с интересом наблюдать, как сумрачными октябрьскими вечерами по улицам несутся переполненные кебы, заваленные чемоданами, набитые детьми; как они останавливаются у темных подъездов и из них выгружаются няня с младенцем, две девочки, мать и отец, у которого кончился отпуск? Вчера была Франция и солнце, или Бродстэрс и свобода; сегодня - работа и желтый туман, и, боже мой, какая куча счетов скопилась на столе в кабинете! Да еще клерк принес юристу дела из конторы; а литератор знает, что через полчаса в прихожей появится, посыльный из редакции; и мистер Смит, предчувствуя ваш приезд, занес счетец (тот самый!) и велел передать, что зайдет завтра утром, в десять часов. Кому из нас не знакомо это прощание с праздником, возвращение в сумрачный, чреватый опасностями Лондон, разложенные на столе труды и обязательства и сознание, что тот счетец неизбежно будет предъявлен? Смит и его счетец - это долг, трудности, борьба, и будем надеяться, друг, что ты не отступишь перед ними. Об этом ты и думаешь сейчас, пока дети спят - опять в своих, привычных кроватках, а жена притворяется спящей, чтобы не тревожить тебя. Старого Пенденниса не ждали в городе ни особенные труды, ни неоплаченные счета, но не было возле него и любящей души, которая бы его успокоила. В столе у него всегда лежало достаточно денег на его личные надобности; а поскольку к чужим надобностям он был довольно-таки равнодушен, они едва ли отравляли его покой. Однако джентльмен может быть не в духе, даже если он не должен никому ни шиллинга; и, даже будучи законченным себялюбцем, испытывает временами чувство тоски и одиночества. А в имении, где майор только что гостил, его несколько раз помучила подагра; дичь была робка и пуглива, а ходьба по вспаханным полям дьявольски его утомляла; молодые люди смеялись над ним, и раза два за столом он не мог скрыть обиды; партия в вист по вечерам не составлялась; словом - он был рад уехать. И все последние дни он злился на своего лакея Моргана - тот ничем не мог ему угодить. Майор беспрестанно ругал и поносил его. В Свиндоне он обжегся отвратительным супом. Потом забыл в поезде зонт, и эта рассеянность так взбесила его, что он обрушил свою ярость на того же Моргана. В квартире оба камина безбожно дымили; и когда он приказал распахнуть окна, то сопроводил этот приказ такой желчной бранью, что Моргану очень захотелось вышвырнуть его в одно из распахнутых окон. Когда Пенденнис ушел, наконец, в клуб, лакей еще долго посылал ему вслед проклятия. У Бэя ничто не порадовало майора. Помещение было заново покрашено, пахло скипидаром и политурой, и на сюртуке Пенденниса сзади, пониже мехового воротника, отпечаталась широкая полоса белой краски. Обед был невкусный; три самых неприятных человека в Лондоне - старый Хокшо, который так кашляет и отхаркивается, что кого угодно доведет до исступления, старый полковник Грипли, который забирает себе все газеты, и этот скучнейший старый Джокинс, который как нарочно уселся за соседний стол и не успокоился, пока не перечислил майору все гостиницы, где он останавливался во время заграничной поездки, и сколько он в каждой заплатил, - все эти противные личности вконец раздосадовали майора; а клубный лакей, подавая кофе, больно наступил ему на ногу. "Боги, поверь, не являются смертному порознь". Фурии всегда рыщут стаями: они гнались за Пенденнисом из дому в клуб и из клуба домой. Пока майор отсутствовал Морган сидел у домохозяйки, накачиваясь грогом и изливая на миссис Бриксем часть той ругани, которую получил от своего барина. Миссис Бриксем была рабою Моргана. Он был домохозяином своей домохозяйки. Он купил арендный договор на дом, который она снимала; заставил ее и ее сына за старый долг подписать закладную, передающую в его распоряжение все имущество несчастной вдовы. Молодой Бриксем служил клерком в страховом обществе, и Морган мог в любой день засадить его, как он выражался, в кутузку. Миссис Бриксем была вдовою священника, а мистер Морган, выполнив свои обязанности на втором этаже у майора, доставлял себе удовольствие посылать ее за ночными туфлями. Она была его рабою. Все было теперь его собственностью - даже силуэты ее сына и дочери; даже висящая над камином картинка, изображавшая церковь в Тидлкоте, где она венчалась, где жил и умер ее незабвенный Бриксем. Морган сидел у вдовы в старом волосяном кресле, оставшемся от ее мужа-священника, а миссис Бриксем подавала ему ужин и по его знаку снова и снова доливала его бокал. Спиртное покупалось на деньги бедной вдовы, поэтому Морган не считал нужным себя ограничивать; он уже поужинал и допивал третий стакан, когда старый Пенденнис возвратился из клуба и прошел к себе. Морган злобно выругался, услышав его шаги, и, прежде чем идти наверх, на хозяйский звонок, допил все до капли. Ругань, вызванную этим промедлением, он выслушал молча, а майор не соизволил заметить по сверкающим глазам и покрасневшему лицу слуги, какая ярость его переполняет. Ножная ванна старого Пенденниса грелась на огне; его шлафрок и туфли были приготовлены. Морган опустился на колени, чтобы с должным смирением стащить с него сапоги, и в то время как майор сверху поли- вал его бранью, коленопреклоненный лакей бормотал себе под нос ответные любезности. Так, пока Пенденнис кричал: "Осторожнее, штрипка, - этак вы мне ногу оторвете, черт вас возьми!" - Морган, пригнувшись к полу, шепотом выражал желание задушить его, утопить и проломить ему череп. Когда сапоги были стянуты, настало время снять с мистера Пенденниса сюртук, для чего лакею пришлось очень близко придвинуться к своему барину - так близко, что Пенденнис не мог не заметить, чем Морган занимался в его отсутствие, и тут же высказался на этот счет в простых и сильных словах, какие порой употребляются в разговорах с прислугой: он назвал Моргана пьяной скотиной и отметил, что от него разит водкой. Тут слуга вышел из терпения, отбросил всякую почтительность и взорвался. - Я, значит, пьян? Я, значит, скотина? Экий вредный старикашка! Свернуть бы тебе шею, да утопить вон в том" ведерке! Сколько же можно терпеть такое издевательство, Паричок ты несчастный! Чего зубы-то на меня скалишь, старая обезьяна? Коли ты мужчина, так выходи! Ага, трус, за нож хватаешься? - Ни с места, или я пущу его в ход, - сказал майор, в самом деле хватая со стола нож. - Ступайте вниз, жалкий пьяница, и не возвращайтесь. Завтра утром пришлите за жалованьем, и чтобы я больше не видел вашей нахальной рожи. За последнее время вы совсем обнаглели. Слишком стали богаты. В лакеи вы больше не годитесь. Берите расчет и уходите из этого дома. - А куда мне прикажете идти из этого дома? Может, до завтра обождать - какая разница? Тутафе ля мем шоз, силь ву пле, мусью? - Молчать, негодяй! - крикнул майор. - Вон отсюда! Морган засмеялся зловещим смехом. - Ну, вот что, Пенденнис, - сказал он, усаживаясь, - за то время, что я нахожусь в этой комнате, вы успели обозвать меня мерзавцем, негодяем, скотиной, - так? Каково это, по-вашему, выслушивать? Сколько лет я у вас в услужении, и сколько ругани и проклятий получил от вас в придачу к жалованью? Вы думаете, человек - собака, что с ним можно так говорить? Если я и выпью когда, ничего тут нет особенного. Не видел я, что ли, пьяных джентльменов? Может, я у них и привычку такую взял. А из этого дома, я, батенька, не уйду. Сказать, почему? Дом-то мой, и все, что в доме, мое, кроме вашего барахла, да ножной ванны, да картонки с париком. Я все купил, всего достиг трудолюбием и упорством, понятно? Я вдвое богаче и вас, и вашего зазнайки племянничка. Я вам сколько лет служил, все для вас делал, и я же скотина, а? Я мерзавец, а? Вот как джентльмены-то выражаются, наш брат так не может. Но с меня хватит. Не желаю я вам больше служить. Надоело. Довольно я расчесывал ваши парики да затягивал ваши бандажи. Ну, чего вылупились? Я сижу на собственном стуле, в собственной комнате, и режу вам правду в глаза. Не буду я вам больше ни мерзавцем, ни негодяем, ни скотиной, отставной майор Пенденнис. Ярость старика, наткнувшись на неожиданный бунт слуги, охладилась от этого столкновения, как будто его облили холодной водой из ведра. А когда гнев улегся, слова Моргана заинтересовали его и храбрость врага даже вызвала его уважение - так в былые дни, в школе фехтования, он восхитился бы удачным выпадом своего противника. - Вы у меня более не служите, - сказал майор, - и дом, возможно, ваш, но квартира моя, и потрудитесь ее оставить. Завтра утром, когда мы рассчитаемся, я перееду. А пока я хочу спать и в вашем обществе больше не нуждаюсь. - Рассчитаться-то мы рассчитаемся, будьте покойны, - сказал Морган, вставая. - Я с вами еще не покончил, майор Пенденнис, и с вашими родственничками тоже, и с Клеверингами - вот увидите. - Потрудитесь выйти из комнаты, милейший, - сказал майор. - Я устал. - Ха! Вы от меня еще и не так устанете, - огрызнулся лакей и вышел за дверь, после чего майор мог наконец немного оправиться от треволнений этой несуразной сцены. Он сидел у огня и раздумывал о том, что произошло, о бессовестной наглости и неблагодарности слуг; теперь вот придется нанимать нового лакея, а как это неудобно для человека в его возрасте и с его требованиями - лишиться слуги, к которому он привык; ведь Морган знает рецепт для сапожной ваксы - несравненно лучше и покойнее для ног, чем все, какие он перепробовал; и он превосходно варит бараний бульон, и вообще незаменим во время болезни. "Нелегко мне, черт возьми, будет без него обходиться, - думал майор, - но что ж поделаешь. Он разбогател, зазнался. Нынче он был отвратительно пьян и дерзок. Нам должно расстаться, и я съеду с квартиры. А я люблю свою квартиру, я к ней привык. Чертовски это неприятно - в моем возрасте и куда-то переселяться". Так текли мысли старого Пенденниса. Ножная ванна ему помогла: досада испарилась. Потеря зонта, запах краски в клубе забылись, вытесненные новыми волнениями. "Черт бы побрал этого наглеца! - думал старик. - Он до тонкости изучил мои вкусы; он был лучшим слугой во всей Англии". Майор думал о своем слуге, как думают о лошади, которая долго и хорошо вас носила, а потом упала под седлом и теперь уже ненадежна. Как ее, черт возьми, заменить? Где достать другое такое животное? Погруженный в эти печальные думы, майор, своими силами облачившись в шлафрок и сняв парик (совсем недавно мистер Труфит подбавил в него немножко седины, что придало шевелюре майора вид чрезвычайно естественный и почтенный), повторяем, погруженный в эти думы, майор сидел у огня, повязав голову платком, когда в дверь тихонько постучали, а затем на пороге появилась его квартирная хозяйка. - Господи помилуй, миссис Бриксем! - воскликнул майор, в ужасе от того, что дама застала его в дезабилье. - Но ведь уже очень поздно, миссис Бриксем. - Мне бы с вами поговорить, сэр, - жалобно протянула хозяйка. - Вероятно, по поводу Моргана? Он протрезвился и раскаивается? Я не могу его простить, миссис Бриксем. Я уже раньше решил с ним расстаться, как только узнал, что он отдает деньги в рост, - вы об этом, вероятно, слышали? Мой слуга - богач, миссис Бриксем. - Ах, сэр, мне ли этого не знать! Тому пять лет, я заняла у него немножко денег, и хоть с тех пор выплатила ему во много раз больше, я в его власти. Он меня разорил, сэр. Все, чем я владела, теперь его. Он страшный человек. - Вот как, миссис Бриксем? Tant pis... {Тем хуже (франц.).} Очень вам сочувствую, тем более что мне придется выехать из вашего дома, прожив здесь столько лет. Но ничего не поделаешь, я должен от вас съехать. - Он говорит, мы все должны съехать, сэр, - всхлипнула несчастная вдова. - Он давеча пришел от вас - а перед тем он пил, от этого он всегда лютеет - и говорит, что вы, мол, его оскорбили, сэр, обошлись с ним как с собакой и нехорошими словами обзывали; и клялся и божился, что отомстит вам... а я... я ему должна сто двадцать фунтов, сэр, и у него закладная на всю обстановку... он говорит; что выгонит меня из моего дома, а моего бедного Джорджа упрячет в тюрьму. Погубитель он наш, сэр. - Сочувствую, миссис Бриксем. Прошу вас, присядьте. Чем я могу вам быть полезен? - Может, вы бы усовестили его, сэр? Джордж отдаст половину своих денег, и дочка сколько-нибудь пришлет. А если бы вы, сэр, остались здесь жить, да заплатили вперед за квартал... - Поверьте, сударыня, я охотно заплатил бы вам за квартал вперед, если бы оставался здесь. Но это невозможно, а выкинуть на ветер двадцать фунтов - это мне не по средствам. Я бедный офицер на пенсии, ни одного лишнего шиллинга не имею. Ну, там несколько фунтов... скажем... пять фунтов - это еще куда ни шло... я буду счастлив, и все такое... Завтра же утром с удовольствием вам их дам; однако... час уже поздний, а я нынче с дороги. - Да свершится воля божия, сэр, - сказала бедная женщина, утирая слезы. - Такая уж, видно, моя судьба. - Чертовски неприятно, миссис Бриксем, мне вас от души жаль... Ну... ну, скажем, десять фунтов. Спокойной ночи. - Мистер Морган, сэр, когда пришел вниз и когда я умоляла его сжалиться надо мной, что он, мол, всю мою семью губит, - сказал такое, чего я толком и не поняла: что он всех погубит, кто живет в доме, что про вас ему что-то известно, от чего вам несдобровать, и что вы поплатитесь за свою... свою дерзость. Уж я вам признаюсь, сэр, я перед ним на колени стала, а он как выругается и говорит, что и вас заставит стоять перед ним на коленях. - Меня? Нет, какая прелесть! Где он, этот нахал? - Ушел, сэр. Сказал, что поговорит с вами утром. Ох, прошу вас, сэр, уломайте вы его, спасите меня и моего сына! И вдова удалилась к себе коротать долгую ночь и со страхом дожидаться утра. А майора Пенденниса так задели слова, касавшиеся его самого, что, обдумывая их, он совсем позабыл о горестях миссис Бриксем. "Это я-то на коленях? - думал он, укладываясь в постель. - Нет, каков наглец! Кто это видел, чтобы я стоял на коленях? Что он пронюхал, черт его возьми? Да я уже двадцать лет не имел дела с женщинами. Пусть только попробует". И, повернувшись на другой бок, старый солдат приготовился отойти ко сну. Его и взволновали и позабавили события этого дня - последнего дня на Бэри-стрит, это он решил твердо. "Нельзя же в самом деле жить под властью лакея, у обанкротившейся хозяйки. Чем я могу помочь этой несчастной? Ну, дам ей двадцать фунтов - благо Уорингтон как раз возвратил долг, - а что толку? Ей понадобится еще, и еще, и еще, этот Морган - сущая прорва. Нет, черт возьми, не по средствам мне знаться с бедняками. Завтра же распрощаюсь - и с миссис Бриксем, и с мистером Морганом". Глава LXVIII, в которой майор не расстается ни с жизнью, ни с кошельком Наутро ставни в квартире Пенденниса были отворены в положенное время, и Морган появился в спальне, как всегда непроницаемо почтительный, нагруженный кувшинами с водой, одеждой своего барина и сложными принадлежностями его туалета. - Это вы? - раздался из постели голос майора. - Имейте в виду, назад я вас не возьму. - А я и не желаю, чтобы вы меня брали, майор Пенденнис, - с достоинством отвечал мистер Морган. - И служить больше не желаю ни вам, ни кому другому. Но пока вы в моем доме, ни к чему вам терпеть неудобства, вот я и пришел все сделать как надо. И мистер Джеймс Морган в последний раз достал из серебряного несессера сверкающую бритву и стал ее править. Выполнив же свои утренние обязанности, он с неописуемо торжественным видом обратился к майору и сказал: - Полагая, что как вам, наверно, потребуется на первое время порядочный слуга, я тут вчера вечером поговорил с одним молодым человеком, он уже дожидается. - В самом деле? - произнес воин под сенью шатра. - Он жил в лучших семействах, за порядочность его могу поручиться. - Вы необычайно любезны, - усмехнулся старый майор. А Морган после вчерашних происшествий и вправду побывал в своем клубе в "Колесе Фортуны" и, застав там Фроша, лакея и курьера, только что возвратившегося из заграничного путешествия с молодым лордом Кабли и пока свободного, рассказал ему, что у него, Моргана, вышли черт-те какая заваруха с хозяином, и вообще он решил бросить службу, так что, если Фрошу нужно временное место, пусть зайдет на Бэри-стрит, наверно, дело выгорит. - Вы очень любезны, - сказал майор, - и вашей рекомендации, разумеется, для меня достаточно. Морган покраснел, почувствовав, что барин его "поддевает". - Он вам уже прислуживал, сэр, - продолжал он невозмутимо. - Лорд де ля Поль, сэр, уступил его своему племяннику, молодому лорду Кабли, и тот брал его с собой за границу, а сейчас Фрош отказался ехать в замок Фицхерс, потому как у него легкие слабые и в Шотландии для него слишком холодно, вот он и может к вам поступить, если желаете. - Повторяю, сэр, вы чрезвычайно любезны, - сказал майор. - Войдите, Фрош... Я вас беру... Мистер Морган, будьте так добры... - Я ему покажу, сэр, что надо делать, и все объясню, чтоб было как вы привыкли. Завтракать изволите здесь или в клубе, майор Пенденнис? - Если это вас не затруднит, я позавтракаю здесь, а потом мы с вами закончим наши дела. - Как угодно, сэр. - А теперь покорно вас прошу, уйдите из комнаты. Морган удалился, обозленный чрезмерной учтивостью майора не меньше, чем его самой язвительной бранью. И мы из скромности тоже удалимся на то время, что старый джентльмен завершает свой таинственный туалет. После завтрака майор Пенденнис и его новый адъютант занялись приготовлениями к отъезду. Хозяйство у старого холостяка было несложное. Лишним гардеробом он себя не обременял. Все его литературно-художественное собрание составляли Библия (доставшаяся от матери), путеводитель, роман Пена (в переплете из телячьей кожи), депеши герцога Веллингтона, несколько гравюр, карт, портретов этого прославленного полководца, а также ряда английских монархов и того генерала, под началом которого майор Пенденнис служил в Индии; он всегда был готов выступить в поход, и ящики, в которых он привез свое имущество на эту квартиру лет пятнадцать назад, до сих пор хранились на чердаке и легко могли вместить все его добро. Работавшая в доме молодая особа, которую хозяйка звала Бетти, а мистер Морган - "девка", теперь нарушила покой этих ящиков, стащила их вниз и протерла под наблюдением грозного Моргана. Держался он мрачно и как бы настороже; он еще ни слова не сказал миссис Бриксем по поводу своих вчерашних угроз, но, судя по его виду, намерен был привести их в исполнение, и бедная вдова с трепетом ожидала своей участи. Старый Пенденнис, вооружившись тростью, проследил за тем, как мистер Фрош укладывал его пожитки, а "девка" жгла ненужные ему бумаги, смотрела, не осталось ли чего в шкафах и чуланах; и вот уже все чемоданы и ящики были увязаны, только пюпитр майора еще ждал последних счетов мистера Моргана. И тут он явился со своими книгами и сказал, переступая порог: - Как мне желательно поговорить с вами конфиденцально, сделайте любезность, отошлите Фроша. - Сходите за кебами, Фрош, - сказал майор, - и подождите внизу, я позвоню. Морган повременил, пока Фрош спустился по лестнице, увидел в окно, что он отправился выполнять поручение, и лишь тогда представил свои счета и книги, оказавшиеся в полном порядке. - А теперь, сэр, - сказал он, сунув в карман чек, полученный от бывшего хозяина и поставив в книге размашистую подпись, - а теперь, раз мы квиты, хочу поговорить с вами, как человек с человеком (Морган обожал звук собственного голоса и при всяком удобном случае, будь то в клубе или в лакейской, произносил речи), и вот что я вам скажу: я располагаю некоторой инфамацией. - Разрешите узнать, какой именно? - спросил майор. - Инфамация ценная, майор Пенденнис, и вам это известно. Я знаю про один брак, который не брак, про одного достопочтенного баронета, который такой же муж своей жене, как я, а у жены его есть другой муж, и это вам тоже известно, сэр. Пенденнис сразу все понял. - Так вот чем объясняется ваше поведение? Вы, как видно, любитель подслушивать, сэр, - надменно произнес майор. - Я забыл заглянуть в замочную скважину, когда был в этом трактире, не то я бы, вероятно, догадался, кто стоит за дверью. - У меня могут быть свои планы, как и у вас, - отвечал Морган. - И сведения могу я добывать, и понимать могу, какие сведения ценные, не хуже всякого другого. Если ты не джентльмен, а бедный слуга, значит, тебе и счастье привалить не может, так, что ли? Вы лучше бросьте важничать, сэр, да не корчите из себя аристократа. Меня этим не запугаешь. Я англичанин, не хуже вас. - К чему вы, черт возьми, клоните, сэр? И какое касательство тайна, которую вы узнали, имеет ко мне, хотел бы я знать? - величественно вопросил майор Пенденнис. - Какое касательство? Смотри, до чего мы важные! А к племяннику она имеет касательство? А к месту в парламенте для племянника имеет? А покрывать двоеженство, к этому она имеет касательство? Вы что ж, хотите, чтобы вы один знали тайну и могли на этом выгадать? А меня в долю не возьмете, майор Пенденнис? Я ведь тоже ее узнал. Я вам вот что скажу: очень вас прижимать мне не интересно. Дадите сколько нужно - и я буду молчать. Пусть себе мистер Артур проходит в парламент, пусть берет богатую жену - я на ней жениться не собираюсь. Но долю свою я получу, не будь я Джеймс Морган. А ежели нет... - А ежели нет, сэр, тогда что? - Тогда я все расскажу. Клеверинга я тогда изничтожу - убей меня бог, добьюсь, что и его и жену за двоеженство притянут. И свадьбе не бывать - уж я раззвоню, как вы с племянничком использовали эту тайну, чтобы выманить у сэра Фрэнсиса место в парламенте, а у его жены - состояние. - Мистер Пенденнис понятия об этом не имеет! - в ужасе воскликнул майор. - И леди Клеверинг тоже, и мисс Амори! - Рассказывайте! - возразил лакей. - Нашли кого морочить. - Негодяй! Сомневаться в моем слове? - А вы полегче на поворотах. Верное ваше слово или нет - мне на это плевать. Я о том толкую, что решил себе из этого недурную ренту сделать. Вы все у меня в руках, и не такой я дурак, чтобы вас выпустить. Пятьсот фунтов в год вы общими силами без труда наберете. Заплатите мне за первый квартал сейчас - и я буду нем, как могила. Выпишете сто двадцать пять - и дело с концом. Вон у вас чековая книжка-то, под рукой лежит. - Тут и еще кое-что лежит, негодяй! - вскричал майор. В пюпитре, на который указывал лакей, хранился небольшой двуствольный пистолет, когда-то принадлежавший начальнику майора в Индии и проделавший с ним немало походов. - Еще одно слово, мерзавец, и я пристрелю тебя, как бешеную собаку. Назад, или я стреляю. Ты драться? Поднял руку на старика? Подлец! На колени! Молись, настал твой последний час. Под яростным взглядом майора его противник окаменел от ужаса, но в следующее мгновение с криком "убивают!" ринулся к окну, под которым как раз проходил полицейский. - Убивают! Полиция! - орал мистер Морган. К его великому удивлению майор отодвинул стол и, подойдя к второму окну, тоже отворенному, сделал знак полицейскому. - Поднимитесь сюда, - сказал он, а сам подошел к двери и стал к ней спиной. - Жалкий трус! - обратился он к Моргану. - Этот пистолет уже пятнадцать лет как не заряжался, и вы бы это знали, когда бы были чуть-чуть посмелее. Сейчас придет полицейский, и я попрошу его пройти наверх и обыскать вашу комнату. У меня есть основания полагать, что вы вор. Я в этом уверен, сэр. И вещи свои опознаю под присягой. - Вы их мне подарили... подарили! - вскричал Морган. Майор засмеялся. - А вот посмотрим. И нечистая совесть тотчас напомнила лакею некие сорочки с батистовой грудью... трость с золотым набалдашником... бинокль... все это он забыл принести, потому что давно считал своим, так же как и еще кое-какую одежду своего барина, которую тот уже не носил и никогда не требовал. Вошел полисмен, а за ним - перепуганная миссис Бриксем и ее служанка, - им с великим трудом удалось затворить дверь, оттеснив уличных зевак, которые мечтали поглядть на драку. Майор тотчас заговорил: - Мне пришлось дать расчет этому пьянице и буяну. Вчера вечером и нынче утром он оскорбил меня и пытался ударить. Я старик, и я пригрозил ему пистолетом. Как видите, он не заряжен, этот трус поднял крик без всякой причины. Но очень хорошо, что вы пришли. Я как раз обвинил его в краже моего имущества и хочу, чтобы в его комнате сделали обыск. - Тот бархатный плащ вы уже три года не надевали, и жилетки тоже, а сорочки старые, я думал, их можно взять, а бинок... ей-же-ей, я хотел его вернуть, просто не успел! - заорал Морган, корчась от страха и ярости. - Как видите, он признался в воровстве, - спокойно сказал майор. - Он прослужил у меня много лет и не видел от меня ничего, кроме доброты и доверия. Сейчас мы поднимемся к нему и осмотрим его сундуки. В этих сундуках были вещи, которые мистер Морган пуще всего хотел бы скрыть от посторонних глаз. Ростовщик мистер Морган ссужал своих клиентов не только деньгами. Молодые моты получали от него табакерки, булавки и перстни, картинки и сигары - все весьма сомнительного качества. Если бы эти предметы попали в полицейский участок, если бы открылся тайный промысел мистера Моргана и были обнаружены вещи майора, не столько украденные, сколько присвоенные им, - это едва ли пошло бы на пользу его репутации. Он являл собою жалкое зрелище - воплощение страха и растерянности. "Изничтожить меня захотел? - подумал майор. - Я сам его сейчас изничтожу". Но он вовремя спохватился. Он взглянул на испуганное лицо миссис Бриксем, и ему пришло в голову, что в тюрьме Морган может со зла рассказать такое, о чем лучше молчать: когда человек доведен до крайности, с ним опасно действовать слишком круто. - Погодите, - обратился он к полицейскому. - Сначала я сам с ним поговорю. - Вы требуете, чтобы я его задержал? - спросил полицейский. - Я еще не предъявил ему обвинения, - отвечал майор, многозначительно взглянув на лакея. - Благодарю вас, сэр, - еле слышно прошептал Морган. - Сделайте милость, подождите немного за дверью... Ну-с, Морган, эту партию вы проиграли, хотя карта у вас была отменная. Да, милейший, проиграли, и теперь надобно платить. - Точно так, сэр. - Мне только на этой неделе стало известно, чем вы промышляете, черт вас возьми. Поручик де Мундир узнал в вас того человека, что приходил в казармы и давал под проценты - треть деньгами, треть одеколоном, а треть французскими картинками. Каков старый грешник, каков тихоня! А из своих вещей я ничего не хватился, дурень, да и не нужны они мне, берите на здоровье. Просто выстрелил наугад и попал - в самую точку попал, ей-богу. Да, сэр, я воевать умею. - Что я должен сделать, сэр? - Сейчас скажу. Расписки вы, я полагаю, носите при себе в этом своем большущем кожаном бумажнике? Так вот, сожгите вексель миссис Бриксем. - Ну уж, сэр, со своей собственностью я не расстанусь, - проворчал Морган. - Пять лет назад вы дали ей взаймы шестьдесят фунтов. С тех пор она и этот несчастный клерк, ее сын, платят вам по пятьдесят фунтов в год, и у вас еще осталась ее расписка на сто двадцать фунтов и закладная на обстановку. Все это она мне рассказала вчера. Право же, сэр, довольно вы высосали крови из этой бедной женщины. - Не отдам, - сказал Морган. - Будь я... - Полицейский! - позвал майор. - Отдам, отдам, - зашептал Морган. - Но денег-то вы с меня не возьмете? Ведь вы джентльмен... - Одну минуту, - сказал майор вошедшему полисмену, и тот опять удалился. - Нет, милейший, - продолжал майор, - никаких денежных расчетов я с вами больше производить не желаю. Но мы составим один документик, а вы потрудитесь его подписать... Нет, лучше вы сами его напишете: за последнее время вы сделали огромные успехи, у вас теперь отличный почерк. Садитесь и пишите... вот сюда, к столу... Ну, с чего же мы начнем?.. Давайте поставим дату. Пишите: "Бэри-стрит, Сент-Джеймс, октября 21-го 18..." И Морган стал писать под диктовку безжалостного старого майора. - "Я, Джеймс Морган, поступив бедным человеком в услужение к Артуру Пенденнису, эсквайру, майору на службе ее величества, проживающему по Бэри-стрит, СентДжеймс, свидетельствую, что получал от своего хозяина хорошее жалованье и харчевые в течение пятнадцати лет..." С этим вы, вероятно, согласны? "В течение пятнадцати лет", - написал Морган. - "...за каковое время, - продолжал деспот, - я, будучи благоразумен и бережлив, скопил достаточно денег, чтобы купить дом, в котором проживает мой хозяин, а также сделал другие сбережения. Среди лиц, от которых я получал деньги, могу назвать мою нынешнюю квартирантку миссис Бриксем, которая в возмещение за шестьдесят фунтов, данных ей мною взаймы пять лет назад, выплатила мне сумму в двести пятьдесят фунтов стерлингов и еще дала вексель на сто двадцать фунтов, каковой я ей возвращаю по требованию моего бывшего хозяина майора Артура Пенденниса, а также сим освобождаю ее обстановку, на которую имел закладную..." Написали? - Будь этот пистолет заряжен, я бы вас уложил на месте, - сказал Морган. - Ничего подобного. Для этого вы слишком дорожите жизнью, милейший. Ну-с, продолжаем. С новой строчки: "И так как я в отплату за доброту моего хозяина крал его вещи, которые в настоящее время находятся наверху в моих сундуках; и так как я позволил себе лживые утверждения касательно его родных и других почтенных семейств, то ввиду его снисходительности ко мне, сожалею об этих лживых утверждениях и о том, что крал его вещи, и заявляю, что недостоин доверия и надеюсь..." Да, да, черт возьми... "надеюсь исправиться". Подпись: Джеймс Морган. - Будь я проклят, если подпишу, - сказал Морган. - А это, милейший, все равно вам предстоит, подпишете вы или нет, - сказал майор, усмехаясь собственной шутке. - Ну, вот так. Вы понимаете, я не воспользуюсь этой бумагой, если... если не буду к тому вынужден. Думаю, что миссис Бриксем и наш приятель полисмен засвидетельствуют ее, не читая; а расписку я ей возвращу и скажу, а вы подтвердите, что вы с ней в расчете. Вот и Фрош, и кебы для моих вещей; я пока перееду в гостиницу... Войдите, полисмен. Мы с мистером Морганом уладили свое маленькое недоразумение. Миссис Бриксем, прошу вас, и вас тоже, полисмен, подпишите эту бумагу... Очень вам обязан. Миссис Бриксем, вы и ваш уважаемый домохозяин в расчете. С чем и поздравляю. Позовите Фроша, пусть уложит, что еще осталось. Фрош с помощью служанки и под наблюдением невозмутимого мистера Моргана снес вещи майора вниз и погрузил их в кебы; а миссис Бриксем, когда ее гонитель вышел из комнаты, призвала благословение божие на майора, своего спасителя, самого любезного, самого спокойного, самого лучшего из квартирантов. Майор протянул смиренной страдалице два пальца, над которыми она склонилась в низком реверансе и уже готова была пуститься в слезные причитания, по он прервал эту напутственную речь, вышел из дому и отбыл пешком в гостиницу на Джермин-стрит, в двух шагах от дома мистера Моргана. Этот тип, стоя у окна гостиной, проводил его отнюдь не благословениями; но стойкий старый солдат мог теперь не бояться мистера Моргана и, бодро постукивая тростью, бросил ему на прощанье взгляд, полный презрительной насмешки. Майор Пенденнис всего несколько часов как покинул свое жилище на Бэри-стрит, и мистер Морган, наслаждаясь заслуженным досугом, важно курил на пороге сигару и обозревал вечерний туман, когда к знакомому подъезду подошел Артур Пенденнис, герой нашей повести. - Дядюшки, верно, нет дома, Морган? - спросил он, так как знал, что курить в присутствии майора слуге строго-настрого запрещено. - Точно так, сэр, майора Пенденниса здесь нет, - степенно отвечал Морган и поклонился, однако не притронувшись к своему нарядному картузу. - Майор Пенденнис нынче отсюда съехал, сэр, и я уже не имею чести у него служить, сэр. - Вот как? И где же он? - Сколько мне известно, он временно поселился у Кокса, на Джермин-стрит, - сказал мистер Морган, а затем, помолчав, добавил: - А вы надолго ли в городе, сэр? У себя на квартире? Не разрешите ли побывать у вас, буду очень обязан, если вы мне уделите четверть часа. - Вы что, хотите, чтобы дядюшка взял вас обратно? - дерзко и весело осведомился Пен. - Ничего я такого не хочу. Чтоб он... - Глаза у Моргана злобно сверкнули, но он осекся и продолжал уже мягче: - Нет, сэр, благодарствуйте, я только с вами хотел бы поговорить по одному делу, до вас касаемому. Может, вы окажете мне честь зайти в мой дом? - Ну что ж, если на несколько минут, я готов вас выслушать, Морган, - сказал Артур, а про себя подумал: "Верно, хочет просить у меня рекомендацию". Они вошли в дом. На окнах гостиной уже были приклеены билетики о сдаче квартиры. Мистер Морган ввел мистера Пенденниса в столовую, предложил ему стул, сам тоже уселся и сообщил своему гостю некоторые сведения, уже известные читателю. Глава LXIX, в которой Пенденнис считает цыплят, не дождавшись осени Наш герой приехал в Лондон только в этот день и лишь на короткое время. Доставив в гостиницу знакомых, которых сопровождал из городка в западном графстве, он поспешил на свою квартиру в Лемб-Корте, согретую редкими солнечными лучами, какие проникают в этот темноватый, но не такой уж унылый двор. Свобода в холостых квартирах Темпла заменяет солнце; и темплиеры ворчат на свои жилища, но чувствуют себя там превосходно. Слуга сообщил Пену, что Уорингтон тоже в городе, и Артур, разумеется, тотчас побежал наверх, где его друг, окутанный табачным дымом, снова трудился над своими статьями и обозрениями. Они приветствовали друг друга с той грубоватой сердечностью, что свойственна молодым англичанам и под шершавой внешностью таит самые теплые чувства. Уорингтон улыбнулся, вынул трубку изо рта и сказал: "Здорово, юноша!" Пен вошел в комнату, протянул руку и сказал: "Как живешь, старина?" Так встретились эти два друга, не видавшиеся несколько месяцев. Альфонс и Фредерик бросились бы друг другу в объятия, с воплями: "Ce bon coeur! Ce cher Alphonse! {Мой дорогой! Мой ненаглядный Альфонс! (франц.).}" Макс и Вильгельм раз десять облобызали бы друг другу пропахшие сигарой усы. Два британца говорят: "Здорово, юноша!", "Как живешь, старина?" - хотя накануне, возможно, спасли друг другу жизнь. Завтра они отбросят рукопожатия и, сходясь за утренним завтраком, будут ограничиваться кивком. Каждый из них питает к другому любовь и доверие; каждый поделился бы с другим последней гинеей и, услышав нападки на своего друга, стал бы с жаром его защищать; но, расставаясь, они просто говорят "прощай", а встречаясь - "здравствуй", и в промежутках не переписываются. Странная скромность, диковинный стоический этикет английской дружбы! "Да, мы не экспансивны, не то, что эти иностранцы", - говорит Черстви (он-то, правда не только не проявляет дружеских чувств, но ни разу в жизни не испытал их). - Побывал в Швейцарии? - спрашивает Пен. - Да, - отвечает Уорингтон. - Не мог найти там порядочного табака, только в Страсбурге купил наконец "Капораля". Память его, вероятно, полна великолепных видов, которых он насмотрелся, душа полна высоких чувств, на которые вдохновили его грандиозные творения природы. Но восторги его застенчивы, они стесняются даже его лучшего друга, и он завешивает их облаком табачного дыма. Впрочем, за вечерним стаканом вина он немного разговорится, и напишет он о том, что не решается сказать, горячо и откровенно. Путевые впечатления и мысли найдут свое место в его писаниях, подобно тому как эрудиция, которую он никогда не выставляет напоказ в разговоре, обогащает его слог глубокими иносказаниями и блестящими примерами, придает вес его красноречию и оттачивает его остроты. Старший бегло рассказывает свой маршрут. Он проехал Швейцарию, Северную Италию и Тироль, возвращался через Вену и Дрезден, а потом по Рейну. Обо всех этих местах он говорит равнодушным, недовольным тоном, словно ему и не хотелось бы их поминать, словно посещение их доставило ему одни неприятности. Но вот старший закончил этот мрачный обзор своего путешествия и слово берет младший. Он жил в провинции... надоело... предвыборные хлопоты... скука смертная... здесь он дня на два, а потом поедет к... к одним знакомым на дачу близ Танбридж-Уэлза... там тоже будет скука. Как трудно заставить англичанина признаться, что он счастлив! - А как с парламентом, Пен? Все в порядке? - Все в порядке. Как только парламент откроется и будут назначены выборы, Клеверинг уходит, и я занимаю его место. - И что же, "какому королю, мошенник, служишь"? Примкнешь к левому крылу консерваторов, или будешь поддерживать правительство, или останешься сам по себе? - Гм... Политических программ, собственно, сейчас нет; вернее, все они более или менее одинаковы. В протекционисты я не гожусь - земли мало; да владей я хоть всей землей в графстве, это было бы не по мне. В общих чертах буду поддерживать правительство, и даже пойду дальше его в некоторых социальных вопросах, которыми я занялся во время каникул... ну, чего ты ухмыляешься, старый циник, я в самом деле штудировал Синие книги и намерен очень решительно высказаться по вопросам санитарии и колоний. - Значит, мы оставляем за собой право голосовать против правительства, хотя, в общем, ему сочувствуем. Однако avant tout {Прежде всего (франц.).} мы - друзья народа. Мы читаем лекции в клеверингском институте и здороваемся за руку с грамотными рабочими. Мы считаем, что избирательное право следует значительно расширить. Но в то же время мы готовы занять правительственную должность, когда палата убедится в нашем красноречии, а начальство оценит наши достоинства. - Я не Моисей, - сказал Пен, как всегда, с некоторой грустью. - Я не могу принести народу готовые заповеди с горы Синайской. Я и не стремлюсь на гору, и не притязаю на роль вождя и преобразователя. Для этого мне недостает, с одной стороны, веры, с другой - честолюбия и лицемерия. Лгать я не буду, Джордж, это я тебе обещаю; и с чужой ложью буду соглашаться, только если она необходима, и общепринята, и без нее нарушится вся система. Дай человеку хоть извлечь пользу из своего скептического склада ума. Если я увижу, что могу сказать в палате что-нибудь полезное, то скажу; если предложат полезную меру - поддержу ее; если подвернется хорошая должность - займу ее и порадуюсь своей удаче. Но льстить я не буду - ни великим мира сего, ни черни. Теперь моя политическая программа тебе ясна так же, как мне. К чему мне быть вигом? Виги - это не божественное установление. Почему не голосовать с левыми консерваторами? Они сделали для страны то, на что виги без них никогда бы не пошли. А кто подстегнул и тех и других? Радикалы и общественное мнение. По-моему, "Морнинг пост" часто права, а "Панч" часто не прав. Я не кричу о призвании, я просто пользуюсь случаем. Parlons d'autre chose {Поговорим о чем-нибудь другом (франц.).}. - После политики тебя, вероятно, больше всего занимает любовь? Как же обстоят дела с нашей юной любовью? Решили мы покончить с холостой жизнью и переменить адрес? Решил ты развестись со мной, Артур, и взять себе жену? - Похоже на то. Она не строгая и не скучная. Хорошо поет и не сердится, когда я курю. За ней дают неплохое приданое, сколько - не знаю, но дядюшка твердо уповает на щедрость бегум, говорит, что она не поскупится... И Бланш, мне кажется, ужасно меня любит, - добавил Артур со вздохом. - Иными словами, мы принимаем ее ласки и ее деньги. - Не говорил я тебе разве, что жизнь - это сделка? Я не притворяюсь, будто схожу по ней с ума. Я и ей дал понять, каковы мои чувства, и... обручился с нею. И с тех пор как мы последний раз виделись, особенно за те два месяца, что я провел у себя в деревне, она, по-моему, все больше ко мне привязывается, - это видно из ее писем ко мне и особенно к Лоре. Я-то пишу к ней просто - никаких восторгов, никаких клятв, как будто это - une affaire faite {Дело решенное (франц.).}, - и не тороплю со свадьбой, и не стремлюсь ее отсрочить. - А как Лора? - без обиняков спросил Уорингтон. - Лора, - отвечал Пен, прямо глядя в лицо другу, - Лора, Джордж, - самая лучшая, самая благородная, самая милая девушка в мире. Голос его сорвался: казалось, он еле мог выговорить эти слова; он протянул Джорджу руку, а тот пожал ее и кивнул головой. - Ты это только сейчас понял, умница? - сказал он, помолчав. - Кому не случалось понимать что-то слишком поздно, Джордж! - вскричал Пен и продолжал все более воодушевляясь: - Чья жизнь - не сплошное разочарование? Кому удается сохранить свое сердце целым, не изувеченным? Я еще не видел человека вполне счастливого или такого, чтобы откупился от судьбы, не заплатив ей самым драгоценным своим сокровищем. Хорошо еще, если потом, когда мы заплатили штраф, она оставляет нас в покое и больше не тиранит. Ну, а если я понял теперь, когда уже ничего не поправишь, что упустил свое счастье, что годами под моим кровом обитал ангел, и я дал ему улететь? Разве я один такой, скажи мне, друг, разве один? И если я признаюсь, что заслужил свою участь, думаешь, мне от этого легче? Она ушла от нас. Да хранит ее бог! Она могла бы остаться, а я ее упустил. Как Ундину - верно, Джордж? - Когда-то она была в этой комнате, - сказал Джордж. Он снова видел ее здесь - слышал милый низкий голос - видел ласковую улыбку и ясные глаза - лицо, которое так его пленило, которое он вспоминал в бессонные ночи, всегда благословлял и любил... и больше не увидит! Кувшин от цветов, Библия с надписью Элен - вот все, что у него осталось от недолгого цветения его жизни. Пусть это был сон; пусть он быстротечен; лучше вспоминать прекрасные сны, чем пробуждаться, неведомо зачем, от одуряющей спячки. Друзья помолчали - каждый был занят своими мыслями и чувствовал, о чем думает другой. Потом Пен сказал, что ему нужно идти к дядюшке, докладывать о своих успехах. Майор прислал ему очень недовольное письмо; майор стареет. "Мне бы хотелось, чтобы ты, пока я жив, прошел в парламент, обзавелся приличным домом и дал наследника нашему имени. А потом, - писал майор, - старый Артур Пенденнис может уступить дорогу младшему поколению - довольно он погулял по тротуарам Пэл-Мэл". - Что-то есть подкупающее в этом старом язычнике, - сказал Уорингтон. - Он радеет о ком-то, кроме себя самого, или, по крайней мере, о какой-то другой части себя, кроме той, которую облекает его сюртук, - о тебе и твоем потомстве. Ему хочется, чтобы отпрыски Пенденнисов плодились и множились, и он надеется, что они наследуют землю. Старый патриарх благословляет тебя из окна клуба Бэя, а затем его уносят и погребают под плитами церкви в приходе Сент-Джеймс, откуда видна Пикадилли, и стоянка кебов, и кареты, поспешающие на высочайший прием. Конец возвышенный и назидательный. - Новая кровь, которую я принесу в семью, сильно подпорчена, - задумчиво произнес Пен. - Будь моя воля, я не выбрал бы в основатели своего рода моего тестя Амори, или дедушку Снэлла, или наших восточных предков. Кстати, кем был этот Амори? Амори служил на корабле Ост-Индской компании. Бланш сочинила про него стихи - буря на море, несутся облака, могила моряка, герой-отец и прочее. Амори утонул где-то между Калькуттой и Сиднеем, когда плавал шкипером на местном корабле. Амори не ладил с бегум. Не везло ей, бедняжке, на мужей - ведь между нами говоря, сэр Фрэнсис Клеверинг, баронет - это червяк, каких... - Каких еще не бывало среди наших законодателей, - закончил Уорингтон к немалому смущению Пена. - Между прочим, - продолжал Уорингтон, - в Бадене я встретил нашего приятеля шевалье Стронга, в полном параде, при всех орденах. Он рассказал мне, что рассорился с Клеверингом, причем отзывался о нем примерно так же лестно, как ты, более того - дал мне понять - по-моему так, хотя не ручаюсь, - что, по его мнению, Клеверинг - отъявленный мерзавец. С ним был этот Блаундел, который в Оксбридже учил тебя играть в карты; время выявило все его достоинства - сейчас он более законченный мошенник, чем был в твои студенческие годы. Но всех там затмил знаменитый полковник Алтамонт - тот пользовался бешеным успехом, закатывал пиры всему обществу и, говорят, только и делал, что срывал банк. - Дядюшке что-то известно про этого типа, и Клеверингу тоже. Что-то в нем есть louche {Подозрительное (франц.).}. Однако мне пора. Нужно быть послушным племянником. И Пен взялся за шляпу. - Я тоже пройдусь, - сказал Уорингтон, и они стали спускаться, но по дороге зашли в квартиру Пена, которая, как помнит читатель, находилась этажом ниже. Здесь Пен опрыскал себя одеколоном и старательно подушил этой ароматической водой волосы и бороду. - В чем дело? Курить ты не курил. Это моя трубка тебя продымила? - разворчался Уорингтон. - Я нынче обедаю в женском обществе. Мои дамы проездом в Лондоне, остановились в гостинице на Джермин-стрит. Уорингтон с добродушным любопытством поглядывал, как его молодой друг приводит свою особу в безупречно щегольской вид, надевает роскошную манишку и пышный галстук, блестящие как зеркало башмаки, новенькие перчатки. Сам Джордж был в грубых сапогах, в старой рубашке, разорванной на груди и обтрепавшейся у ворота от соприкосновения с его синей бородой. - А знаешь, юноша, - сказал он просто, - мне нравится, что ты франт. Когда я иду с тобой по улице, я чувствую, будто у меня роза в петличке. И притом, ты не загордился. Во всем Темпле, наверно, нет человека, который бы так следил за собой; а ты, кажется, еще ни разу не устыдился моего общества. - Перестань надо мной издеваться, Джордж! - Вот что, Пен, - продолжал Уорингтон печально, - когда... будешь писать Лоре, передай ей от меня низкий поклон. Пен покраснел, взглянул на Уорингтона и... залился безудержным смехом. - Я же с ней и буду обедать. Я сегодня привез ее и леди Рокминстер из деревни... тащились целых два дня... ночевали в Бате... Джордж, идем вместе. Мне разрешено приглашать кого я хочу, а старуха вечно о тебе поминает. Джордж отказался наотрез - ему нужно писать статью. Джордж заколебался и - о чудо! - наконец согласился. В наилучшем расположении духа они зашагали на Джермин-стрит. И снова ему светило дорогое лицо; снова звучал милый голос и нежная рука приветствовала его легким пожатием. До обеда еще оставалось полчаса. - Сейчас же ступайте навестить дядюшку, мистер Пенденнис, - распорядилась старая леди Рокминстер. - Обедать его не приводите... нет, нет, его россказни мне до смерти надоели. К тому же я хочу поговорить с мистером Уорингтоном - уж верно, он нас позабавит. Ваши рассказы мы, полагаю, уже все переслушали. Двое суток не расставались - пора отдохнуть друг от друга. И Артур, послушный приказанию миледи, спустился по лестнице и пошел к дядюшке. Глава LXX Fiat justitia {Да свершится правосудие (лат.).} Когда Артур вернулся, обед был подан, и леди Рокминстер стала отчитывать его за опоздание. Но Лора сразу заметила, какое у него бледное, расстроенное лицо, и, перебив свою властную покровительницу, с нежной тревогой спросила, что случилось, уж не заболел ли Артур? Артур залпом выпил стакан хереса. - Я узнал поразительную новость, расскажу после, - отвечал он, указав глазами на прислугу. Весь обед он волновался и нервничал. - Не возите под столом ногами, - сказала леди Рокминстер. - Вы наступили на Фидо и опрокинули его мисочку. Может же мистер Уорингтон сидеть спокойно. За десертом - казалось, этот злосчастный обед никогда не кончится - леди Рокминстер сказала: - Глупейший получился обед. Видно, что-то случилось, и вы хотите поговорить с Лорой. Пойду вздремну. Чай я, пожалуй, не буду пить... нет, не буду. До свидания, мистер Уорингтон. Приходите еще, когда не будет деловых разговоров. И старуха, вскинув голову, выплыла из комнаты. Все поднялись вместе с нею, и Джордж, видя, как встревожена Лора, уже стал было прощаться, по Артур сказал: - Прошу тебя, Джордж, не уходи. Ты тоже должен узнать мои новости и посоветовать мне, как быть. У меня просто голова кругом идет. - Это что-то насчет Бланш, - сказала Лора; сердце у нее билось и щеки нестерпимо горели. - Да... поразительная история. Когда я давеча пошел к дядюшке, у дверей сидел его слуга Морган, который столько времени у него прожил, и он мне сказал, что они утром расстались и дядюшка переехал в гостиницу, вот в эту. Я сейчас его спрашивал, но он ушел обедать. А потом Морган сказал, что должен сообщить мне что-то очень важное, и предложил зайти в дом, это теперь его дом. Оказывается, этот мошенник, пока служил у дядюшки, накопил уйму денег и теперь он богач, чуть не миллионер. Ну вот, мы вошли в комнаты, и что бы вы думали он мне рассказал? Это тайна... впрочем, неизвестно, удастся ли нам ее сохранить, раз она известна этому негодяю. Отец Бланш жив. Он, можно сказать, воскрес из мертвых. Брак между Клеверингом и бегум - никакой не брак. - И Бланш, надо думать, наследница своего деда, - сказал Уорингтон, - Возможно. Но кто ее отец! Амори - беглый каторжник. Клеверинг это знает. И дядюшка знает... и под угрозой разгласить эти сведения несчастный старик заставил Клеверинга уступить мне свой избирательный округ! - Бланш этого не знает, - сказала Лора. - И бедная леди Клеверинг тоже. - Да. Бланш не знает даже прошлого своего отца. Ей известно только, что ее мать с ним разъехалась, а от своей няньки Боннер она слышала в детстве, что он утонул в Новом Южном Уэльсе. А он там был не шкипером, как воображает бедняжка, а ссыльным, на каторге. Леди Клеверинг мне говорила, что они не ладили, что ее муж был нечестный человек; обещала когда-нибудь все рассказать. Помню, она как-то со слезами на глазах жаловалась - как тяжело женщине признаться, что она радовалась, узнав о смерти мужа, и что она оба раза сделала неудачный выбор. Как же теперь быть? Этот человек не может заявить свои права на жену: если он обнаружит себя, его, вероятно, ждет смерть, а уж новая ссылка - безусловно. Но он, мерзавец, с некоторых пор держит Клеверинга под угрозой разоблачения и время от времени вымогает у него деньги. - Это, конечно, полковник Алтамонт, - сказал Уорингтон. - Теперь мне все ясно. - Если он вернется в Англию, - продолжал Артур, - Морган намерен пригрозить ему оглаской, и всех нас он тоже решил шантажировать. Этот мерзавец воображал, что мне все известно, - сказал Пен, побелев от ярости, - он хотел, чтобы я за молчание платил ему столько-то в год. Угрожал мне, мне, как будто это я спекулирую на тайне несчастной старухи и вымогаю место в парламенте у этого ничтожества - Клеверинга. Боже ты мой! С ума, что ли, спятил дядюшка, что пустился на такие козни? Ты можешь себе представить, Лора, чтобы сын нашей матери участвовал в таком предательстве? - Не могу, Пен, - сказала Лора и, схватив руку Артура, поцеловала ее. - Нет! - прогудел взволнованный бас Уорингтона, смотревшего на честных, великодушных молодых людей с несказанной нежностью и болью. - Нет. Наш мальчик не должен быть замешан в такой подлой интриге. Артур Пенденнис не может жениться на дочери преступника и заседать в парламенте как депутат от каторги. Ты должен со всем этим развязаться, Артур. Должен порвать. Не нужно никаких объяснений, просто скажи, что по семейным обстоятельствам ваш брак невозможен. Пусть лучше несчастные женщины думают, что ты нарушил слово, лишь бы они не узнали правду. А от подлеца Клеверинга ты можешь получить заверение - я берусь его тебе добыть, и без труда, - что ты привел ему, как главе семьи, достаточно уважительные причины для расторжения этого союза. Вы со мною согласны, Лора? Он едва решился посмотреть ей в лицо. Если и оставалась у него какая-то надежда - если он еще цеплялся за последний обломок своей разбитой жизни - теперь он знал, что сам выпустил его из рук и дал волнам несчастья сомкнуться над ним. Пока он говорил, Пен вскочил с места и впился в него глазами. Джордж отвернулся. Он увидел, что Лора тоже встала и, подойдя к Пену, опять поцеловала его руку. - Она тоже так считает, дай ей бог здоровья, - сказал Джордж. - Бланш неповинна в позоре своего отца, ведь правда, Артур, милый? - быстро заговорила Лора, побледнев как полотно. - А если бы ты уже был женат, неужели ты бы ее покинул, когда она ничем не провинилась? Ты ведь дал ей слово. Ты покинул бы ее в несчастье? Не постарался бы ее утешить? Будь маменька жива, она бы ее пожалела. - И добрая девушка, обняв Пена, спрятала лицо у него на груди. - Матушка - ангел божий, - сказал Пен срывающимся голосом, - а ты, Лора, лучшая из женщин, самая милая, самая хорошая. Научи меня, как поступить. Помолись за меня, чистая душа, чтобы я исполнил свой долг. Храни тебя бог, сестра моя. - Аминь, - простонал Уорингтон, закрыв лицо руками. - Она права, - прошептал он. - Она, наверно, всегда права. Да, сейчас в ней было что-то ангельское. Еще долго спустя он видел ее улыбку, видел, как она подняла на Пена сияющие глаза, а потом откинула со лба локоны, краснея, улыбаясь и не отрывая от него нежного взгляда. С минуту она постояла, барабаня пальцами по столу. - А теперь, а теперь... - сказала она, глядя на обоих мужчин. - Что теперь? - спросил Джордж. - Теперь мы будем пить чай, - отвечала мисс Лора с тою же улыбкой. Но завершиться столь прозаически этой сентиментальной сцене было не суждено, - явился гостиничный слуга и передал, что майор Пенденнис у себя и ждет племянника. Услышав это, Лора тревожно и умоляюще посмотрела на Пена, словно говоря: "Веди себя как следует - не уклоняйся от своего долга - будь с дядюшкой вежлив, но тверд", - а затем простилась с обоими мужчинами и ушла в спальню. Уорингтон не был чаевником, однако об этой чашке он от души пожалел. Не мог старый Пенденнис вернуться на час позже! А впрочем, часом больше, часом меньше - не все ли равно? Час неизбежно пробьет, минута прощанья неотвратима. Ты пожал ей руку, дверь за тобой затворилась; недолгая радость миновала, и ты один. "В котором из этих бесчисленных окон светится ее огонек?" - думает он, удаляясь от гостиницы. Дошагав до ближайшего клуба, он входит в курительную комнату и по привычке утешается сигарой. Вокруг громко разговаривают и спорят - о политике, актрисах, скачках, невыносимом тиранстве комитетов; храня в душе священную тайну, он ввязывается в спор. Говори, говори, перекрикивай других. Болтай и шути; смейся и рассказывай небылицы. Странно вот так окунуться в этот дым и гам и думать, что у каждого здесь, верно, есть свое сокровенное "я", одиноко сидящее в укромном уголке, вдали от шумной игры, в которой и ..мы принимаем участие. Артур быстро шел по коридорам гостиницы, чувствуя, как в нем накипает гнев. Он негодовал при мысли, что старик, на свидание с которым он спешил, мог сделать его орудием, игрушкой, скомпрометировать его честь и доброе имя. Рука майора, которую пожал Артур, была очень холодная и тряслась. Старик кашлял, сидя у камина, старик ворчал: Фрош не умеет ни подать шлафрок, ни разложить бумаги так, как этот чертов наглец и негодяй Морган. Старый майор горько жаловался и клял Моргана за неблагодарность. - Чертов наглец! Негодяй! Вообрази, Пен, вчера вечером он напился и вызывал меня на драку; и, ей-богу, была минута, когда я так разъярился, что готов был пырнуть его ножом. Этот мерзавец нажил десять тысяч фунтов или около того, по нем веревка плачет, он еще попадет на виселицу; но жаль, что он не дождался, пока я умру. Он знал все мои привычки, стоило позвонить - и он, вор и мошенник этакий, тотчас являлся и приносил что нужно, - не то, что этот безмозглый немец... Ну, как ты проводишь время в провинции? У леди Рокминстер часто бываешь? Вот это отлично. Она из старой гвардии. Vieille ecole, bonne ecole {Старая школа - хорошая школа (франц.).}, a? Настоящих джентльменов и леди теперь по пальцам можно пересчитать, а через каких-нибудь пятьдесят лет людей вообще нельзя будет отличить друг от друга. Но на мой век хватит. Мне жить осталось недолго. Стар я стал, мой милый; и знаешь, нынче я, когда укладывал мою маленькую библиотеку, как раз подумал - там среди книг есть Библия, она принадлежала еще моей матери, - ты ее сохрани, Пен. Я думал о том, как ты откроешь этот ящик, когда он перейдет к тебе в собственность, а старик уже будет лежать в могиле... - Майор закашлялся и покивал своей старой головой. Его дряхлость, его доброта обезоружили Пена, - он уже стыдился того, что должен был сделать. Он знал, что слова, которые он сейчас произнесет, развеют в прах заветную мечту старика, поднимут в его груди бурю смятения и гнева. - Да, скоро мне собираться в путь, - повторил майор. - Но так хотелось бы еще прочитать в "Таймсе" твою речь... "Мистер Пенденнис сказал: "Я не привык говорить перед многолюдным собранием, но..." - верно, Артур? А выглядишь ты превосходно, ей-богу. Я всегда говорил, что мой брат Джек вернет семье былую славу. Когда-нибудь ты еще купишь бывшие наши земли. Nee tenui penna, а? Мы снова подымемся, мой милый, подымемся на могучих крыльях... ей-богу, я не удивлюсь, если ты еще и баронетом станешь. Пен слушал и терзался. "И это я, - думал он, - я должен разрушить воздушный замок несчастного старика. Но ничего не поделаешь. Пора". - Я... я" был у вас на Бэри-стрит, дядюшка, - медленно заговорил Пен, - а не застав вас, имел разговор с Морганом. - Вот как? Щеки майора залил темный румянец, и он пробормотал: - Черт возьми, значит, все вышло наружу. - Он рассказал мне одну вещь, которая меня страшно удивила и расстроила. Майор попытался напустить на себя равнодушный вид. - Какую вещь? Это насчет этих... как их?.. - Насчет отца мисс Амори - первого мужа леди Клеверинг - кто он и что из себя представляет. - Да... гм... дьявольски неприятная история, - сказал старик, потирая нос. - Мне... я... гм... с некоторого времени осведомлен об этом досадном обстоятельстве. - Лучше бы я узнал это раньше либо уж совсем не узнал, - угрюмо проговорил Артур. "Кажется, пронесло!" - с облегчением подумал майор. - О господи, да я бы с радостью скрыл это от тебя... и от этих несчастных женщин, которые тут ни сном, ни духом не виноваты. - Совершенно верно. Им незачем это знать, и я им ничего не скажу, но Морган, возможно, не станет молчать. Он, видимо, решил нажиться на этой тайне и мне уже предлагал свои условия. Жаль, что я не знал этого раньше, сэр. Не так-то приятно думать, что твоя невеста - дочь каторжника. - Именно потому я от тебя это и скрывал, мой милый! Но пойми, мисс Амори - не дочь каторжника. Мисс Амори - дочь леди Клеверинг; у ней пятьдесят или шестьдесят тысяч приданого; а ее отчим, именитый баронет и помещик, одобряет этот союз и передает зятю свое место в парламенте. Что может быть проще? - Это правда, сэр? - Ну конечно правда, черт возьми. Амори мертв. Говорю тебе, он мертв. Стоит ему подать голос - и конец. Он не может объявиться. Мы загнали его в тупик, как этого... в пьесе... в "Критике", да?.. Забавная пьеса этот "Критик", умора, да и только. Чертовски остроумный человек Шеридан, и сын его был такой же. Помню, когда я был на мысе Доброй Надежды... Болтливость старика и его попытка увезти Артура на мыс Доброй Надежды были, вероятно, вызваны желанием обойти предмет, более всего интересующий племянника. Но Артур его перебил: - Если бы вы мне все рассказали раньше, вы бы избавили и меня и себя от многих забот и огорчений; и я бы не оказался связан помолвкой, которую, по чести, не могу разорвать. - Да, мы тебя крепко привязали. И поверь, что быть привязанным к месту в парламенте, красивой девушке и двум тысячам годовых - это не так уж плохо. - Побойтесь бога, сэр! - сказал Артур. - Или вы слепы? Как вы не понимаете? - Чего не понимаю, молодой человек? - Да того, - вскричал Артур, - что, чем спекулировать на этой тайне, я лучше пойду на каторгу вместе со своим тестем! Чем принять от Клеверинга место в парламенте как взятку за молчание, я лучше украду ложки со стола! Что вы дали мне в жены дочь преступника; обрекли меня на бедность и позор; исковеркали мою жизнь, когда она могла бы... могла бы быть совсем иной! Неужели вы не понимаете, что мы вели нечестную игру и нас на этом поймали, что, решив жениться на этой несчастной девушке ради денег и продвижения в обществе, я опозорил себя, продал свою честь. - Ради всего святого, о чем ты? - воскликнул майор. - О том, что есть предел подлости, которого я не могу преступить, - сказал Артур. - Других слов для этого я не нахожу, простите, если они вас оскорбляют. Я уже давно чувствую, что моя роль в этой истории некрасивая, гнусная, грязная. Поделом мне - продался за деньги и за место в парламенте и лишился того и другого. - Как это лишился? - вскрикнул майор. - Кто может отнять у тебя состояние или это место? Клянусь богом, Клеверинг тебе все отдаст. Ты получишь восемьдесят тысяч, не меньше. - Я сдержу слово, которое дал мисс Амори, сэр. - А ее родители, черт возьми, сдержат слово, которое дали тебе. - Нет, этого бог не допустит. Я согрешил, но больше грешить не хочу. Я освобожу Клеверинга от сделки, заключенной без моего ведома. Я не возьму за Бланш никаких денег, кроме тех, что всегда ей предназначались, и постараюсь составить ее счастье. Это ваших рук дело. Я обязан этим вам, сэр. Но у вас были добрые намерения, и я прощаю... - Артур! Ради бога! Ради твоего отца, благороднейшего человека, который всегда радел о чести семьи... ради меня, бедного, больного старика, который всегда тебя любил... не упускай свое счастье, прошу тебя, заклинаю, мой милый, дорогой, не упускай свое счастье. Ведь это - обеспеченная карьера. Верный успех. Ты будешь баронетом... три тысячи годовых... на коленях тебя молю... вот... не делай этого! И старик вправду упал на колени и, схватив руку Артура, поднял к нему молящий взгляд. Тяжело было видеть его трясущиеся руки, морщинистое, подрагивающее лицо, слезы в моргающих старых глазах. - Ах, сэр, зачем это, вы и так причинили мне достаточно горя. Вы хотели, чтобы я женился на Бланш. Я на ней женюсь. Ради бога, встаньте, сэр, это невыносимо. - Ты... ты хочешь сказать, что возьмешь ее нищей и сам останешься нищим? - проговорил старик, поднимаясь и надсадно кашляя. - Для меня она - женщина, на которую свалилось страшное несчастье и с которой я обручен. Она не виновата. Я дал ей слово, когда она была обеспечена, и не нарушу его теперь, когда она бедна. Я не займу место Клеверинга в парламенте, разве что когда-нибудь потом он сам мне уступит его по доброй воле. Я не возьму за Бланш ни шиллинга сверх того, что на нее всегда было записано. - Дерни, пожалуйста, сонетку, - сказал майор. - Я сделал, что мог, я свое сказал; я старик и... и... ну, все равно. И... и Шекспир был прав... кардинал Вулси... ей-богу... "если б я служил богу так, как служил тебе"... да, на коленях, перед родным племянником... я бы, может... Прощайте, сэр. Больше не трудитесь навещать меня. Артур пожал его руку, вялую и влажную. Майор выглядел дряхлым стариком; казалось, схватка и поражение совсем его сломили. На следующий день он не встал с постели и отказался принять племянника. Глава LXXI Надвигаются решающие события Когда Пен, накинув халат, поднялся на следующее утро к Уорингтону, чтобы рассказать ему об исходе своего разговора с дядюшкой и, как всегда, спросить его мнения и совета, - единственной, кого он застал в милой старой квартирке, была уборщица миссис Фланаган. Джордж уехал, забрав небольшой саквояж. Адрес он оставил своего брата в Саффолке. На столе лежали пакеты со статьями, за которыми должны были прислать из редакций. - Я когда пришла, - рассказала миссис Фланаган,вижу, он, голубчик, сидит за столом и пишет свои бумаги. Свечка одна уже догорела, а он и не ложился всю ночь, сэр, даром, что постель у него такая жесткая. А Джордж и в самом деле пробыл в клубе, пока не почувствовал, что больше не вынесет этого гама, а тогда пошел домой и до утра просидел над начатой статьей, сосредоточив на ней все силы своего ума. И вот работа была закончена, и ночь прошла, и поздний ноябрьский рассвет заглянул в окно к молодому человеку, склоненному над столом. Читая на следующий день газету или номер журнала, многие из нас, вероятно, восхитились его талантом, богатством его примеров, силой сатирического обличения, глубиною доказательств. Другие мысли, занимавшие его всегда, даже во время работы, никак не отразились в его писаниях: лишь те немногие, кому был знаком его слог и его имя, могли отметить в его работах этой поры более грустный тон, более горькую и раздраженную иронию, чем была ему свойственна позднее. Мы уже говорили - если бы можно было узнавать из книг не только мысли автора, но и чувства человека, как интересно было бы читать - интересно, но невесело. Думается мне, что лицо арлекина под маской всегда серьезно, если не печально - и, уж конечно, всякий, кто зарабатывает на жизнь своим пером, прочитав эти строки, вспомнит собственный опыт, и в памяти его воскреснут долгие часы, проведенные в одиночестве и трудах. Как неотступно сидела у его стола забота! Возможно, в соседней комнате поселилась болезнь - там лежал в горячке ребенок, и мать сидела у его изголовья, снедаемая страхом, пытаясь молиться; либо его постигло тяжелое горе, и жестокий туман застилал глаза, так что он еле видел бумагу, на которой писал, и только неумолимая нужда подгоняла его перо. У кого из нас не было таких часов, таких ночей? Но мужественное сердце выдержит эти страдания, как они ни тяжки: как ни долго тянется ночь, за нею все же настает утро; и раны затягиваются, лихорадка спадает, приходит покой, и уже можно без горького чувства оглянуться на пережитые муки. Несколько справочников, разорванные листки рукописей, выдвинутые ящики, перья в чернильнице, еле видные строчки на промокательной бумаге, кусок сургуча, смятый, надкусанный, сломанный пополам, - все эти мелочи Пен, как всегда, невольно отметил, когда опустился в покинутое Джорджем кресло. На книжной полке, около старого Платона с гербом колледжа на корешке, зияло пустое место. Там стояла Библия, подарок Элен, вспомнил Пен. Значит, он взял ее с собой. Пен знал, почему его друг уехал. Милый, милый старина Джордж! Он провел рукой по глазам. "Насколько же Джордж умнее, лучше, благороднее меня, - думал он. - Где еще найдешь такого друга, такое стойкое сердце! Где еще услышишь такой честный голос и добрый смех? Где увидишь такого подлинного джентльмена? Не удивительно, что она его полюбила. Храни его бог. Что я по сравнению с ним? Как ей было не полюбить его? Мы до гроба будем ей братьями, раз иного нам не суждено. Мы будем ее рыцарями, будем служить ей; а когда состаримся, расскажем, как мы ее любили. Милый, милый старина Джордж". Спустившись к себе, Пен взглянул на почтовый ящик и только теперь заметил записку, адресованную знакомым почерком "А. П., эскв.", - как видно, Джордж бросил ее сюда, уходя. "Милый Пен, Когда ты соберешься завтракать, я буду уже на полпути домой. Рождество проведу в Саффолке или еще где-нибудь. Я остаюсь при своем мнении относительно предмета, который мы вчера обсуждали, и считаю, что мое присутствие de trop {Излишне (франц.).}. Vale. Дж. Передай от меня низкий поклон твоей кузине". Итак, Джордж уехал, и уборщица миссис Фланаган безраздельно царила в его опустевшей квартире. Пену, конечно, захотелось навестить дядюшку после их ссоры, а когда тот его не принял, он, естественно, зашел к леди Рокминстер, и старуха первым делом справилась о Синей Бороде и пожелала, чтобы он явился к ней обедать. - Синяя Борода уехал, - сказал Пен и, достав из кармана записку бедного Джорджа, протянул ее Лоре, а та взглянула на записку, не взглянула на Пена и, вернув ему листок, вышла из комнаты. Оставшись наедине с леди Рокминстер, Пен принялся расхваливать Джорджа так красноречиво и с таким жаром, что старая леди только диву давалась. Ей еще не приходилось слышать, чтобы он так восторженно о ком-нибудь отзывался, и с присущей ей откровенностью она заявила, что не ожидала от него столь горячих чувств к кому бы то ни было. Однажды на Ватерлоо-Плейс, по дороге в гостиницу, где жила Лора и куда Артур ежедневно ходил справляться о здоровье дядюшки, он увидел, как из знаменитого магазина братьев Мишур вышел один его старинный знакомый и направился к своей коляске, сопровождаемый подобострастным приказчиком с пакетами. Джентльмен этот был в глубоком трауре; в трауре была и коляска, и кучер, и лошадь. Весь выезд, а также низенький джентльмен, им владевший, как бы олицетворяли скорбь, не стесненную в средствах, покоящуюся на мягчайших рессорах и подушках. - Эй, Фокер! Здорово, Фокер! - крикнул Пен (читатель, вероятно, тоже успел узнать его школьного товарища) и протянул руку наследнику покойного Джона Генри Фокера, владельцу Логвуда и другой недвижимости, главному пайщику прославленных пивоваренных заводов "Фокер и Кo". В ответ на приветствие Артура к нему протянулась маленькая ручка в черной, как ночь, перчатке, над которой сверкала белизной широкая манжета. Другая ручка держала сафьяновый футляр, драгоценное содержимое которого мистер Фокер только что приобрел у братьев Мишур. Зоркие глаза и насмешливый ум тотчас подсказали Пену, с какой целью приезжал сюда мистер Фокер, и, вспомнив, как у Горация наследник выливает вино из отцовских чанов, он подумал, что человеческая природа одинакова и на Риджент-стрит и на Виа Сакра. - Le Roi est mort. Vive le Roi! {Король умер. Да здравствует король! (франц.).} - сказал Артур. - Да, да, - отвечал Фокер. - Благодарю. Премного обязан. Здравствуй, Пен... Занят ужасно... Прощай. Он вскочил в черную коляску и уселся, как маленькая черная забота, за спиною черного кучера. При виде Пена он покраснел и обнаружил иные признаки замешательства; Пен приписал это новизне его положения и тут же стал размышлять со своей обычной язвительной иронией: "Да, такие-то дела. Гарри Четвертый опущен в могилу, и на престол взошел Гарри Пятый. Старые министры из пивоварни склоняются перед ним со своими счетными книгами; его подданные, возчики, бросают в воздух свои красные шапки и кричат ура. А сколько почтительного сочувствия проявляют банкиры и поверенные! Эти двое не могли искренне любить друг друга - очень уж велико было яблоко раздора между ними. Пока отец отказывается дать сыну двадцать тысяч годового дохода, тот все время будет мечтать о короне, а значит, и желать смерти тому, кто ее носит". - Какое счастье, Лора, что между мною и матушкой никогда не стояла мысль о деньгах! - Этого не могло бы быть! - воскликнула Лора. - Ты выше таких мыслей. Ну к чему изображать себя хуже, чем ты есть, и хоть на минуту допускать, что ты был бы способен на такую... такую низость? Я краснею за тебя, Артур, я... Глаза ее без слов договорили эту фразу, она провела по ним платком. - Есть истины, которых женщины не желают признавать, - сказал Артур. - Скромность заставляет вас от них отворачиваться. Я не говорю, что не знал этого чувства, а просто радуюсь, что был избавлен от соблазна. Почему мне не признаться в такой слабости? - Нас учат молить бога, чтобы он избавил нас от лукавого, - тихо проговорила Лора. - Я рада, что у тебя не было таких преступных мыслей, мне только грустно думать, что ты мог быть введен в искушение. Но нет, это невозможно, ты и сам этого не думаешь. Поступки твои великодушны, ты неспособен на низость. Ты берешь Бланш в жены без денег, без подкупа, и я благодарю за это бога, Артур. Ты не мог продаться; я так и знала, и оказалась права. Ну и хорошо, и слава богу. Но почему тобой владеет этот ужасный скепсис? Почему ты все время сомневаешься, глумишься над собственным сердцем, над всеми сердцами? Артур, милый, если бы ты знал, как ты мне делаешь больно, как я лежу по ночам и вспоминаю твои жестокие слова и терзаюсь, что ты мог сказать и подумать такое! - Много ты из-за меня пролила слез, Лора? - спросил Артур. В ответ она вся засветилась невинной любовью. Лицо ее озаряла улыбка небесной чистоты, во взгляде была неизъяснимая нежность, сострадание, жалость; и, видя все это, Артур смотрел на нее благоговея, как смотрят на ребенка, как, вероятно, мы смотрели бы на ангела. - Я не знаю, - сказал он просто, - чем я заслужил такие чувства со стороны двух таких женщин. Словно тебя хвалят вместо другого, словно тебе выпала слишком большая удача, и это пугает, - или предложили высокий пост, для которого ты чувствуешь себя непригодным. Ах, сестра моя, какие мы слабые и грешные, а вас какими бог создал непорочными, любящими, правдивыми! Мне кажется, некоторые из вас избежали грехопадения, - сказал он, чуть ли не по-отечески любуясь чудесной девушкой. - Добрые мысли, правильные поступки даются вам сами собой. Это - цветы, которые вы рождаете. - А что дальше? - спросила Лора. - Я вижу, ты уже кривишь губы. Почему? Почему все хорошие мысли прогоняет усмешка? - Усмешка? А я сейчас подумал, моя дорогая, что природа, создав вас такими хорошими и любящими, поступила очень похвально, но... - Но что? Что это за противное "но"? И зачем ты его всегда призываешь? - "Но" приходит само. "Но" - это размышление. "Но" - это бес, с которым скептик заключил договор. И стоит ему позабыть об этом, стоит предаться мечтам, или начать строить воздушные замки, или заслушаться музыки или колоколов, призывающих в церковь, - как "Но" стучит в дверь и говорит: "Хозяин, я здесь; ты мой господин, но ты и мой раб. Куда бы ты ни пошел, я следую за тобой. Я буду нашептывать тебе сомнения, когда ты молишься в церкви. Буду стоять у твоей брачной постели. Сидеть за столом с твоими детьми. Прятаться за пологом твоего смертного ложа". Вот что такое "Но". - Пен, ты меня пугаешь! - воскликнула Лора. - Знаешь, что мне сказало "Но" вот сейчас, когда я смотрел на тебя? "Но" сказало: "Если бы эта девушка умела не только любить, но и рассуждать, она бы тебя разлюбила. Если бы она знала тебя такого, каков ты есть - того гадкого себялюбца, каким ты себя знаешь, - она бы от тебя отвернулась и не было бы у нее для тебя ни любви, ни сострадания". Разве я не сказал, - добавил он ласково, - что некоторые из вас избежали грехопадения? Любовь вам всем знакома; а вот познание зла вам дано не было. - О чем это вы, молодежь, разговариваете? - спросила леди Рокминстер, выходя в гостиную из своих апартаментов, где она в таинственном уединении совершала с помощью горничной сложный обряд одевания, всегда предшествовавший ее появлению на людях. - Мистер Пенденнис, что-то я вас часто здесь вижу. - Здесь очень приятно бывать, - сказал Артур. - А говорили мы сейчас о моем приятеле Фокере, которого я только что встретил, - он, как вам известно, наследовал царство своего отца. - У него прекрасное состояние, пятнадцать тысяч годового дохода. Он мне родня. Очень достойными молодой человек. Ему следовало бы меня навестить, - сказала леди Рокминстер, бросив взгляд на Лору. - Он уже много лет как обручен со своей кузиной - леди... - Леди Энн - глупышка, - отрезала леди Рокминстер. - Я на нее страшно сердита. Она восстановила против себя весь свет. Разбила сердце своего отца и выбросила на улицу пятнадцать тысяч годовых. - Выбросила? Каким образом? - спросил Пен. - Через два дня об этом будет говорить весь город, так что мне нет смысла хранить тайну, - сказала леди Рокминстер, уже успевшая написать и получить десяток писем на эту тему. - Вчера я получила письмо от дочери, она гостила в Драммингтоне, но потом всем пришлось оттуда уехать, такой там вышел скандал. Мистер Фокер возвратился из Ниццы, и после похорон леди Энн бросилась отцу в ноги и заявила, что не может выйти за своего кузена, что полюбила другого и лучше умрет, но уговора не выполнит. Бедный лорд Рошервилль, который близок к разорению, объяснил дочери, в каком состоянии его дела, и настаивал на свадьбе; и мы уже все решили, что она образумилась и выполнит волю семьи. И что же? В прошедший четверг она после утреннего завтрака вышла со своей девушкой из дому и тут же, в Драммингтон-Парке, обвенчалась со священником, мистером Хобсоном. Он был учителем ее брата. Рыжий вдовец с двумя детьми. Бедный Рошервилль вне себя от горя. Он еще надеется, что Генри Фокер женится на Алисе или на Барбаре, но Алиса рябая после оспы, а Барбара на десять лет старше его. Да и молодой человек теперь сам себе хозяин - выберет кого захочет. Для леди Агнес это жестокий удар. Она безутешна. За ней пожизненно закреплен дом на Гровнер-стрит и вполне приличное содержание. Вы с ней не знакомы? Ах да, она как-то обедала у леди Клеверинг - я вас тогда в первый раз увидела и нашла, что вы очень неприятный молодой человек. Но я вас воспитала. Мы его воспитали, правда, Лора? Где Синяя Борода? Пусть приходит в гости. Этот противный Грайндли, дантист, еще неделю продержит меня в городе. Конца ее речи Артур не слышал. Он думал - для кого же Фокер покупал подарки у ювелира? Почему Гарри так поспешно с ним распрощался? Неужели он до сих пор верен чувству, которое так захватило его и погнало за границу полтора года назад? Чепуха! Все эти безделушки - для каких-нибудь его старых приятельниц из Оперы или Французского театра. По слухам, доходившим из Неаполя и Парижа, - тем слухам, что проникают в курительные комнаты клубов, - молодой человек не отказывал себе в развлечениях; а возможно, что, когда добродетельное чувство оказалось под запретом, бедняга очертя голову окунулся в прежнюю распутную жизнь - не единственный, кого общество толкает на зло или отвращает от добра - не единственная жертва корысти и порочных законов света. Поскольку доброе дело никогда не следует откладывать, Лора спала и видела, чтобы Пен как можно скорее осуществил свое намерение жениться, и торопила его с какой-то лихорадочной тревогой. И что ей так не терпелось? Пен вполне готов был подождать, но Лора и слышать не хотела об отсрочке. Она писала к Пену, она настаивала, она уговаривала, умоляла его поспешить. Казалось, ей не будет покоя, пока Артур не вкусит счастье в полной мере. Она предложила милочке Бланш, что погостит у нее в Танбридже, когда леди Рокминстер поедет нанести давно задуманный визит царствующему дому Рокминстеров; и, хотя старая графиня сердилась, командовала и повелевала, Лора осталась глуха и непокорна: ей нужно ехать в Танбридж, она поедет в Танбридж; всегда послушная чужой воле, охотно выполнявшая чьи угодно прихоти и капризы, на этот раз она показала себя упрямицей и эгоисткой. Пусть вдовствующая графиня сама лечит свой ревматизм, пусть сама читает, пока не заснет, если не хочет слушать горничную, потому что у той голос скрипучий и чувствительные места в романах она безбожно коверкает, - все равно, Лора должна ехать к своей новой сестре. Поклон от нее дорогой леди Клеверинг, через неделю она приедет погостить к милочке Бланш. На Лорино письмо э 1 милочка Бланш отозвалась немедленно - она будет счастлива увидеть у себя свою дорогую сестру; как чудесно будет снова попеть их старые дуэты, побродить по зеленой мураве и желтеющим лесам Пенсхерста и Саутборо! Бланш считает минуты, пока сможет обнять свою дорогую, свою лучшую подругу. Лора в э 2 написала, как обрадовал ее ласковый ответ милочки Бланш. Она надеется, что их дружба никогда не ослабнет; что доверие между ними с годами возрастет; что у них не будет друг от друга секретов; что целью жизни обеих будет радеть о счастье одного человека. Бланш э 2 последовало через два дня. "Какая обида! Дом у них очень маленький, обе комнаты для гостей занимает эта противная миссис Плантер с дочерью, и она не нашла ничего лучшего, как заболеть (она всегда болеет в гостях!), а потому еще с неделю не сможет (или не захочет) уехать". Лора э 3. "Да, очень обидно. Я так мечтала уже в пятницу послушать пение милочки Б; что ж, придется подождать, тем более что леди Р. нездоровится, а она любит, чтобы Лора за нею ухаживала. Бедный майор Пенденнис тоже болен, лежит в этой же гостинице, - так болен, что даже не принимает Артура, хотя тот все время справляется о его здоровье. Сердце у Артура очень нежное и любящее. Она знает Артура всю жизнь. Она ручается - да, курсивом _ручается_ за его доброту, его честность, его благородство". Бланш э 3. "Что значит это в высшей степени странное, совершенно непонятное письмо от А. П.? Известно ли что-нибудь об этом душечке Лоре? Что случилось? Какая тайна скрывается под этой пугающей сдержанностью?" Бланш э 3 нуждается в объяснении; и лучшим объяснением будет это странное и непонятное письмо Артура иенденниса. Глава LXXII Мистер и миссис Сэм Хакстер "Милая Бланш, - написал Артур. - Вы любите читать красивые драмы и выдумывать романтические истории, так не хотите ли сыграть роль в такой истории, на этот раз не выдуманной? Причем не самую приятную роль, милая Бланш, - не ту героиню, что наследует дворец и богатства своего отца, представляет своего мужа преданным слугам и верным вассалам, а счастливому избраннику говорит: "Все это - мое и твое", - нет, другую героиню, незадачливую, ту, которая внезапно обнаруживает, что ее муж - не принц, а нищий Клод Мельнотт; жену Альнашара, застающую мужа в ту минуту, когда он уронил поднос с посудой, который должен был положить начало его богатству... впрочем, что это я, ведь Альнашар не был женат, он только пленился дочерью великого везиря, и его мечты о ней разбились вдребезги вместе с кувшинами и чашками. Хотите Вы быть дочерью великого везиря, осмеять и прогнать от себя Альнашара? Или хотите быть леди из Лиона и любить неимущего Клода Мельнотта? Его роль я, если вам угодно, могу сыграть. Буду любить Вас в ответ, насколько умею. Всячески постараюсь, чтобы Ваша скромная жизнь была счастливой - а скромной она будет, во всяком случае, ни на что иное нельзя рассчитывать: мы будем жить до самой смерти бедно, скучно, незаметно. Ни звезд, ни эполетов для героя не предусмотрено. Я напишу еще один или два романа, которые скоро забудутся. Сдам экзамен в адвокатуру и постараюсь чего-то добиться на этом поприще; может быть, если мне очень повезет, если я буду очень усердно работать (что маловероятно), я когда-нибудь получу назначение в колонии, и тогда Вы станете супругой судьи в Индии. А пока я куплю газету "Пэл-Мэл" - сейчас, после смерти бедного Шендона, издатель охотно ее продаст и возьмет недорого. Уорингтон будет моей правой рукой, и благодаря ему число подписчиков возрастет. Я вас познакомлю с помощником редактора мистером Финьюкейном, и я знаю, кто в конце концов будет миссис Финьюкейн, - очень милое, кроткое создание, достойно прожившее нелегкую жизнь, - и будем мы существовать потихоньку-полегоньку в ожидании лучших времен и честно зарабатывать на хлеб насущный. В Вашем ведении будут театральные ложи и светская хроника, и еще можете изливать свое сердечко в уголке поэзии. Где мы поселимся - над редакцией? Там, на Кэтрин-стрит, близ Стрэнда, есть четыре отличных комнаты, кухня и мансарда для Лоры. Или Вы предпочтете домик на Ватерлоо-роуд? Местоположение очень приятное, только нужно платить полпенни за переход через мост. Мальчиков можно будет отдать в Королевский колледж, так? Вам, вероятно, все это кажется шуткой? Ах, милая Бланш, я не шучу, и я не пьян и говорю сущую правду. Наши прекрасные мечты пошли прахом. Наша карета умчалась неведомо куда, как карета Золушки; наш особняк в Белгрэвии злой демон схватил и унес под облака; и самому мне так же далеко до члена парламента, как до епископа в палате лордов или до герцога с орденом Подвязки. Вам известно, каково мое имение и та небольшая сумма, что записана на Вас: этого нам может хватить на то, чтобы жить в скромном достатке, изредка нанимать кеб, когда захочется поехать в гости, и не отказывать себе в омнибусе, когда устанем. Но это и все; достаточно ли этого для Вас, моя фарфоровая куколка? Порою мне кажется, что такую жизнь Вам не выдержать, и, уж во всяком случае, нечестно было бы утаить от Вас, какой она будет. Если Вы скажете: "Да, Артур, я разделю твой удел, каков бы он ни был, я буду тебе верной и любящей женой, буду поддерживать и подбодрять тебя", - тогда, милая Бланш, поженимся, и да поможет мне бог исполнить мой долг перед Вами. Если же нет, если Вам нужно более высокое положение, я не должен быть Вам помехой: стоя в толпе, я увижу, как Вас повезут представлять ко двору, и Вы улыбнетесь мне из окошка кареты. В прошлом году я видел, как леди Мирабель ехала на высочайший прием: счастливый супруг сидел рядом с нею, сверкая орденами и лентами; на груди у кучера цвели цветы со всего сада. Что Вы предпочтете - цветы и карету или ходить пешком и штопать мужу чулки? Сейчас я не могу Вам сказать, - может быть, скажу позже, если настанет день, когда у нас не будет друг от друга секретов, - что именно за последние несколько часов изменило все мои виды на будущее; а пока знайте одно: мне стало известно нечто такое, что заставило меня отказаться от планов, которые я строил, от многих честолюбивых и суетных надежд, которым я предавался. Я уже известил письмом сэра Фрэнсиса Клеверинга, что до своей женитьбы не могу принять его место в парламенте; точно так же я не могу взять и не возьму за Вами больше того, что Вам принадлежало со времени смерти Вашего деда и рождения Вашего младшего брата. Ваша добрая матушка ничего не знает - и, надеюсь, никогда не узнает - о причинах, побудивших меня принять это странное решение. Оно вызвано одним печальным обстоятельством, в котором никто из нас не повинен, но которое тем не менее оказалось столь же роковым и непоправимым, как тот удар, что заставил бедного Альнашара уронить поднос с посудой и разбил вдребезги все его надежды. Я пишу весело - что толку горевать, когда все равно ничего не исправишь. Главный выигрыш в лотерее нам не достался, милая Бланш; но я о нем не заплачу, если и Вы будете довольны; и, повторяю, я всеми силами постараюсь, чтобы Вы были счастливы. Ну, какие же новости Вам сообщить? Дядюшка болен, мой отказ от места в парламенте расстроил его чрезвычайно, - бедный старик, это была его затея, не удивительно, что он оплакивает ее крушение. Но мы с Уорингтоном и с Лорой держали военный совет: они знают эту страшную тайну и одобряют мое решение. Вы наверняка полюбите Джорджа, как любите все, что великодушно, благородно, честно; а Лора - она должна стать нашей сестрой, Бланш, нашей святой, нашим добрым ангелом. С двумя такими друзьями - что нам за дело до всего света, до того, кто будет представлять Клеверинг в парламенте и кого будут, а кого не будут приглашать на самые блестящие балы сезона?" Получив это откровенное послание, Бланш написала уже известное нам письмо Лоре и второе - самому Пену, которое можно, пожалуй, оправдать его письмом к ней. "Вы избалованы светом, - писала Бланш, - Вы не любите Вашу бедную Бланш так, как она хочет быть любимой, иначе Вы не могли бы так легко предложить от нее отказаться. Нет, Артур, Вы меня не любите - Вы светский человек, Вы дали мне слово и готовы его сдержать; но где мечта моей юности - безраздельное чувство, неумирающая любовь? Я для Вас лишь минутное развлечение, а хотела бы наполнить всю Вашу жизнь... мимолетная привязанность, а хотела бы владеть всей Вашей душой. Я мечтала о слиянии наших сердец; но ах, Артур, как одиноко Ваше сердце, какую малую долю его Вы отдаете мне! О нашем расставании Вы пишете с улыбкой; пишете о встрече, но не спешите ее приблизить! Неужели же вся жизнь - разочарование, неужели цветы в нашем саду уже увяли? Я плакала... молилась... часами лежала без сна... сколько горьких, горьких слез я пролила над Вашим письмом! Я несу Вам поэзию, переполняющую мое существо... порывы души, которая жаждет быть любимой... просит одного - любви, любви, любви... бросается к Вашим ногам и кричит: "Люби меня, Артур!" И в ответ на этот смиренный призыв моей любви Ваше сердце не бьется сильнее, гордый взор не застилает слеза сострадания. Вы принимаете сокровища моей души так, словно это мусор, а не жемчуг из бездонной глубины чувства... не алмазы из пещер сердца! Вы обращаетесь со мной, как с рабыней, требуете покорности! Это ли награда вольнолюбивой девушке, это ли плата за страсть целой жизни? Увы, так было всегда, истинная любовь всегда безответна. Как могла я, безумная, надеяться, что меня минует удел всех женщин, что я прильну пылающим лбом к сердцу, которое меня поймет? Безумные то были мечты! Один за другим увяли цветы моей юности; и этот, последний, самый прекрасный, самый душистый, так нежно, так страстно любимый, так трепетно взлелеянный цветок - где он? Но довольно об этом. Пусть мое сердце истекает кровью. Да будет всегда благословенно Ваше имя, Артур. Когда я немного успокоюсь, напишу еще. Сейчас мысли у меня путаются, я ничего не соображаю. Ужасно хочу повидать Лору. Она приедет к нам, как только мы вернемся в город, да? И вы, жестокий! Б." Все слова этого письма были совершенно ясны и четко написаны бисерным почерком Бланш на ее надушенной бумаге; однако общий их смысл озадачил Пена. Дает или не дает Бланш согласие на его вежливое предложение? Понять ее можно было и так, что Пен ее не любит и она отвергает его, и так, что, хоть он жесток и холоден, она готова принести себя ему в жертву. Он язвительно посмеялся над этим письмом и над обстоятельствами, которые его породили. Он смеялся при мысли, как ловко судьба провела его и как он заслужил такое ее коварство. Снова и снова он так и этак решал надушенную, с золотым бордюром загадку. Она будила в нем чувство юмора, забавляла его, как хороший анекдот. Так он сидел, вертя в руках загадочную бумагу, посмеиваясь невеселой шутке, когда вошел его слуга и подал ему карточку, сказав, что какой-то человек желает поговорить с ним по важному делу. Если бы Пен вышел в прихожую, он бы увидел, что там, вращая глазами и посасывая набалдашник трости, в явном волнении и замешательстве стоит его старый знакомый мистер Сэмюел Хакстер. - Мистер Хакстер по важному делу? Проси, - сказал Пен, сразу повеселев, и развеселился еще больше, когда увидел перед собой бедного Сэмюела. - Прошу вас, мистер Хакстер, садитесь, - сказал он величественно. - Чем могу быть полезен? - Не хотелось бы говорить при мальчишке... при вашем человеке, мистер Пенденнис. Когда слуга Артура вышел из комнаты, мистер Хакстер мрачно объявил: - Ума не приложу, как мне быть. - В самом деле? - Это она меня к вам послала. - Кто, Фанни? Она здорова? Я собирался ее навестить, как только возвратился в Лондон, но все это время был очень занят.... - Я слышал про вас от своего папаши и от Джека Хобнелла, - перебил его Хакстер. - Желаю вам счастья, мистер Пенденнис, и на выборах, и в законном браке, сэр. И Фанни тоже, - добавил он, слегка покраснев от смущения. - Рано загадывать, мистер Хакстер. Как знать, что еще может случиться и кто будет представлять Клеверинг в следующем парламенте! - Папаша вас во всем послушает, - продолжал мистер Хакстер. - Вы его ввели в Клеверинг-Парк. Очень старик радовался, сэр, что вы его пригласили. Мне про это Хобнелл писал. Вы бы за меня не замолвили словечко перед папашей, мистер Пенденнис? - Что же я должен ему сказать? - Влип я в историю, сэр, - отвечал Хакстер, многозначительно скривив губы. - Вы... уж не хотите ли вы сказать, что дурно поступили с этой малюткой, сэр? - вскричал Пен и в бешенстве поднялся с места, - Упаси бог, - сконфузился Хакстер. - Только мы с ней поженились. И теперь дома будет такая катавасия - уж я знаю. У нас было решено, что, как я окончу училище, папаша возьмет меня в компаньоны, и мы будем "Хакстер и сын". А я вот взял и женился. Теперь дело сделано, а старик мне написал, что едет в город за лекарствами: завтра он будет здесь, и тогда все выйдет наружу. - И когда же произошло это событие? - спросил Пен, не очень-то, вероятно, обрадованный тем, что особа, некогда удостоившаяся его королевской милости, перенесла свое внимание на другого и утешилась. - В четверг пять недель сравнялось, - отвечал Хакстер. - Через два дня после того как мисс Амори приходила в Подворье Шепхерда. Пен вспомнил, что Бланш писала об этом Лоре. - Меня тогда позвали, - продолжал Хакстер. - Я был по соседству - зашел посмотреть, как у старого Коса с ногой, ну и вообще, как там все поживают; во дворе встретил Стронга, он говорит - у него в квартире женщине стало дурно, я и пошел туда. Помощь-то требовалась старухе, которая при мисс Амори состоит, - экономка, что ли. Прихожу - вижу, она в сильнейшей истерике, ногами дрыгает, царапается, как кошка, и тут же Стронг, и полковник Алтамонт, и мисс Амори в слезах, белая как платок, а полковник Алтамонт злющий, ругается - ну полный кавардак. Два часа я с ними провозился, потом старуху отправили домой в кебе. Она куда хуже себя чувствовала, чем молодая. На следующий день я зашел на Гровнер-Плейс узнать, не требуется ли чего, а они, оказывается, уехали, даже спасибо не сказали. А еще на следующий день у меня своих дел было по горло - и дела-то неважные, - добавил мистер Хакстер хмуро. - Ну, да теперь не исправишь: что будет, то будет. "Она уже месяц как все знает, - думал Пен, мучаясь от тоски и хмурого сострадания. - Вот чем объясняется ее сегодняшнее письмо. Она не хочет подвести отца, открыть его тайну, а потому нашла предлог, чтобы освободить меня от этой женитьбы - какая благородная девушка!" - Вы знаете, кто этот Алтамонт, сэр? - спросил Хакстер после недолгого молчания, во время которого Пен успел подумать о собственных неурядицах. - Мы с Фанни все обсудили, и нам все кажется: уж не первый ли это муж миссис Лайтфут объявился, - а она-то только что вышла за второго. Может, Лайтфуту это и на руку, - вздохнул Хакстер и бросил на Артура злобный взгляд, ибо демон ревности все еще владел его душой, и после женитьбы беднягу более чем когда-либо мучило подозрение, что сердце Фанни отдано его сопернику. - Давайте лучше потолкуем о ваших делах, - сказал Пен. - Объясните, чем я могу быть вам полезен, Хакстер. И позвольте вас поздравить. Я очень рад, что Фанни, такая прелестная, такая добрая и милая девушка, вышла за джентльмена, за честного человека, который составит ее счастье. Так чем же я могу вам помочь? - Это она считает, что вы можете, сэр, - сказал Хакстер, пожимая руку, которую протянул ему Пен. - Я очень вам обязан, а вы бы, может, уломали папашу, сообщили бы ему все, как есть, и мамаша моя все кичится, что она дочь священника. Фанни-то, я сам знаю, не из хорошей семьи, и по воспитанию ей до нас далеко... но теперь она - Хакстер. - Жена приравнивается по званию к мужу, это всем известно, - заметил Пен. - Ей только немножко потереться в обществе, - продолжал Хакстер, пососав трость, - так она любую девушку в Клеверинге за пояс заткнет. Вы бы послушали, как она поет, как играет на фортепьяно... слышали? Это ее старик Бауз обучил. И в театре она может играть, в случае если папаша меня прогонит; но этого мне бы не хотелось. Она от природы кокетка, мистер Пенденнис, ничего не может с со