нас работает, а кто нет. Плюс ко всему в этом деле кто-то еще замешан, и я обязан все разузнать. Поэтому я продолжаю заниматься своим делом, а сам мотаю себе на ус. Стараюсь все понять. Наконец до меня доходит. Зову детишек-поварят, что играют во дворе. - Ну-ка, скажите мне, не знаете ли вы, где мисс Эльза? - Нет, Миста Длиньша, мы мисс Эльзу не видели. - Что значит, "не видели"? - С самого утра, сэр, не видели. - Вот так-таки с самого утра? - Да, Миста Длиньша, почему вы улыбаетесь, сэр? Правду сказать, я изо всех сил старался громко не засмеяться. Вот он мой шанс, наконец-то! По крайней мере, бвай теперь там, где я хотел. Осталось только дать знать обо всем Его преподобию, но так, чтобы он не догадался, что узнал через меня. Поэтому я сделал серьезное лицо и склонился над работой. Когда придет Его преподобие, он сам увидит, что есть по крайней мере один человек, который находится там, где ему положено, и делает то, что ему положено. Конечно, я помолился хорошенько, чтобы Его преподобие не пришел позже того, как они вернутся, и не пропустил их, и потому, когда увидел, что подъезжает машина, сказал: "Спасибо тебе, Иисус". Прошло немного времени, и я вижу, что Его преподобие идет сюда, и, хотя изо всех сил старается смягчить лицо и не повышать голоса, все равно что-то сильно его беспокоит. - Длиньша, ты знаешь, где этот мальчик? Я, конечно, понимаю, что ищет он вовсе не Айвана, но играю в дурачка, чтобы сойти за умного. Говорю: - Не знаю, Ваше преподобие. Возможно, поехал прокатиться на своем велосипеде. Покататься немного, развлечься. - Развлечься? А как же работа? - Сэр, я и сам с ней справлюсь, не беспокойтесь, сэр. Его преподобие ничего не сказал. Он ушел в дом, но минут через пятнадцать вышел и стал ходить по двору. - Не вернулся еще? - Нет, сэр. Надеюсь, ничего плохого с ним не случилось. - Поднимаю глаза и делаю озабоченный вид. Он говорит: - Да, да, конечно. - И снова уходит. На четвертый раз он уже понимает, что это выглядит смешно, и потому говорит: - Все из-за этого шествия, Длиньша, из-за шествия. Специалисты по звукозаписи приехали прямо из Америки, и, если они не попадут на студию Хилтона, у нас не будет пластинок. - О-о, я понимаю, сэр. - Киваю, чтобы показать, что я понимаю его проблемы. Само собой, во все глаза смотрю на автопарк под деревом манго, но ничего не говорю, только мотаюголовой, как будто верю, что его беспокоит именно это. Его преподобие, кажется, за дурака меня держит. Я понимаю, что он хочет сказать: "Длиньша, надо их поймать", но я осторожен и сам ему этого не предлагаю. В первую очередь потому, что ему нужен повод, чтобы рассердить ся как следует, а мне интересно на них всех посмотреть, когда и Его преподобие, и Айван, и Эльза встанут на дыбы. Но вышло само собой все так, что лучше не придумаешь. В четыре часа дня бвай как ни в чем ни бывало въезжает на своем велосипеде во двор. Эльза с самым бесстыдным видом сидит на раме. Бвай вниз пригнулся, улыбается и шепчет ей что-то на ухо, а она улыбается так вкрадчиво. Как в пословице: "Курочки веселятся, ястреб поджидает". Так все и получилось. Не знаю, где был в это время Его преподобие, но он выскочил к ним, когда она еще и слезть не успела. Его преподобие такой злой, что даже заикаться начал: "И ч-т-т-т-то... где вы были! " - прокричал он. Эльзу как водой из ведра облили. Улыбка тут же сошла с ее лица, она спрыгнула с рамы. Слышу, как бвай говорит: - Катались мы, Ваше преподобие. - Катались, а я не могу вас найти? Эльза, иди немедленно в дом, позже я с тобой поговорю. Эльза поджала хвост и улизнула совсем как кукла побитая - все слова забыла. Его преподобие подает бваю знак рукой. - Тебе известно, как долго мы этого ждали, а? Если сейчас никто не поедет на студию, мы останемся без пластинок для нашего шествия. - Я прямо сейчас все сделаю, сэр. - Когда ты приедешь на студию, она будет уже закрыта. - Нет, сэр, я мигом. - Он вскочил на велосипед и укатил, радуясь, что подвернулся случай скрыться от Его преподобия. Жаль, что все случилось так быстро. Айван может, конечно, думать, будто сумел улизнуть, но я убежден, что все еще впереди. Если бы он видел лицо Его преподобия, который с гневом смотрел ему вслед, он бы понял, что все только начинается. Я глядел на Его преподобие, шагающего в дом, и восхищался. Второй уже раз вижу, как он действует, когда ему нужен повод, чтобы разозлиться. Но с каких это пор Его преподобию понадобился повод, чтобы наказать грех? Интересно, знает ли он сам, из-за чего на самом деле злится? Я услышал, как он с силой хлопнул дверью и прокричал: - Эльза! Эльза! Я бы и денег приплатил, чтобы узнать, что он ей наговорил, но в одном я совершенно уверен: долго этот бвай здесь не продержится. ВЕРСИЯ ЭЛЬЗЫ Я сказала Айвану: - Давай я спрыгну возле дороги. А он только засмеялся и сказал, что нам нечего скрывать, и я, как дура, его послушала. А сейчас всему конец. Сижу и гадаю, что будет делать Его преподобие? Сердце мое так и заходится в груди. Никогда еще не видела Его преподобие таким сердитым. Почему он все не приходит, а? Айван - зто что-то особенное. Когда я с ним, я чувствую, что все могу. Все мне кажется легким, а у него на все готов ответ. Нет ничего, что мы не можем сделать, и когда я его слушаю, я всему верю. Как с этим велосипедом - кто бы мог поверить, что он его соберет? Но он сделал все как надо. Все свои деньги истратил на запчасти, каждый вечер работал, чтобы привести велосипед в порядок. А что, если Его преподобие будет меня бить? Не знаю, перенесу ли я это. Я уже слишком взрослая. И кроме того, хотя и говорю это про себя, я никогда не была дочерью греха. Я всегда воспринимала Иисуса как своего спасителя и Его преподобию не было нужды проверять мою веру или отчитывать меня за плохое поведение. В таком случае почему же я поехала сегодня с Айваном? Ведь я точно знала, что Его преподобию это не понравится? Почему этот парень не идет у меня из головы? И все-таки, что я сделала плохого? Не знаю, когда все это началось, и это пугает меня и заставляет трепетать. Я падаю на колени и молюсь, молюсь, молюсь, снова и снова, пока коленки не начинает жечь, но всякий раз, когда я ложусь в кровать, перед моими глазами возникает лицо Айвана. То, как он ходит, как улыбается, и что-то внутри него - в глазах его видишь, как что-то там горит, горит как огонь... Бог мне судья, я не хотела на целый день уезжать с Айваном. Но когда я зашла за угол и увидела, как он подъезжает ко мне, такой приятный и красивый в своей шляпе... И все его лицо загорелось, когда он увидел меня, а у меня аж коленки от слабости подогнулись. Заметив меня, он ничуть не удивился. - Привет, тебе нравится моя шляпа? - Выглядит симпатично. - Тебе нравится? - Очень милая. Внезапно его глаза сделались вкрадчивыми, застенчивыми такими, и он говорит: - А ведь знаешь, кто-то мне ее подарил? - Гм-м, ты счастливый. - По крайней мере, надеюсь на это. У меня лицо загорелось, и я не знала, что сказать и что сделать, но про себя повторяла: "Я так рада, так рада". Потому что догадываюсь, что он знает, что это я ему шляпу купила, и рада тому, что он это знает. - Ну что, поехали покатаемся, а? - Ой, Айван, я не могу. - Ты хочешь? - Ну да. - Так давай немного прокатимся, что тут плохого? Что плохого? Спросите у Его преподобия, что тут плохого. Но Айван смотрел на меня так умоляюще, с такой надеждой в глазах, как будто все, что он хочет, это... И кроме того, прости меня Иисус, но мне очень хотелось покататься. - Хорошо, одна короткая прогулка. Короткая? Я бы не сказала, что мне было удобно сидеть на раме, но это было так здорово! Упираюсь в его грудь, а он обнимает меня, чтобы я крепче сидела, и его лицо рядом с моим... Чувство, которого я никогда не испытывала! Совсем забыла о времени, о Его преподобии и почти забыла о грехе. Но, клянусь перед Богом, ничего такого, что можно назвать грехом, не было, ничего. Все, что я сделала, - это просто прокатилась с Айваном. Какое море в нашей стране, а я об этом до сегодняшнего дня и не знала! Айван рассказал, что когда он жил в деревне, то каждый день купался в море, но Его преподобие таких вещей не одобряет. К тому же когда рубашка мокрая, ее нужно повесить и высушить, так ведь? Но ничего плохого не было и не могло быть... О Боже, скорее бы Его преподобие пришел, это все же лучше, чем сидеть так и ждать. Господи Боже мой, что он мне скажет? Что же делать? Прости Господи, но я не могу бросить Айвана, не могу. Когда он положил меня на песок, я такие чувства испытала, о Иисус, такие чувства... Я бы все ему отдала, все, что у меня есть. Я ничего не могу спрятать от него, и если это грех... но ведь Айван доказал свою любовь, и я не могла его остановить... Пойду-ка умою лицо и причешусь... Боже мой, Его преподобие идет - и уже по походке слышно, какой он сердитый. Эльза уставилась на дверь, шаги приближались. - Но ведь я ничего такого не делала, - прошептала она. - Ничего. Пастор Рамсай возник в дверях, сухая неумолимая фигура. Эльза попыталась взглянуть ему в глаза, но не смогла, и вовсе не его гнев заставил ее потупить взор. - Я ничего не сделала, - робко начала она, когда переносить тишину стало уже невозможно. - Лучше молчи, - его голос был хриплым, - ты предала меня. - Нет, Ваше преподобие. - Послушание лучше, чем жертва. - Его губы дрожали, и он выдавливал из себя каждое слово так, словно ему было больно. Неровным резким шагом он приблизился к ней как человек в состоянии транса. - У меня были на тебя такие надежды, такие надежды. - Но Ваше преподобие... - Стань на колени и молись. Молись о прощении. - Но Ваше преподобие... - На колени, грешница, ты слышишь меня! Молись о том, чтобы зло в сердце твоем ушло от тебя так же далеко, как запад от востока. На колени, кому я говорю! Под его взглядом, не в силах сопротивляться или протестовать, Эльза встала на колени. - Молись и кайся. Молись, чтобы пожар твоей плоти не спалил твою душу, которой суждено гореть в адском пламени. Когда он услышал ее всхлипывания, в нем пробудилось неистовое красноречие. Он опустился на колени на холодный бетой и принялся молиться вслух. Голосом дрожащим, срывающимся, надтреснутым, раскатывающимся как гром, он молился над плачущей девочкой. Он молился так истово, что пот стал стекать с его лба и каплями падать на пол, и белая пена выступила на его губах. Но слова все никак не могли остановиться в бешеном потоке. Колени Эльзы были в огне, ноги дрожали, голова куда-то плыла. Он продолжал молиться, пока его голос не превратился в шепот, в хриплый, каркающий шепот. Наконец его губы зашевелились беззвучно. Обессиленная Эльза в слезах упала на пол. - О Боже, Его преподобие сошел с ума... О Иисусе, Айван, что мне делать! О Боже, я не перенесу этого... Его преподобие сошел с ума! Глава 11. ТЫ ПОЛУЧИШЬ ВСЕ, ЧТО ТЫ ХОТЕЛ ВЕРСИЯ ВАВИЛОНА Молодая женщина сладко зевнула и потянулась в кровати, по-кошачьи выгнув спину. Она проснулась на удивление бодрой, ощущая румянец на своем лице и чувствуя, что в ней появилась какая-то незнакомая свежесть. Она привстала и, словно чего-то ожидая, стала осматривать спальню, в которой господствовала одна просторная кровать. На фоне простыней цвета какао ее растрепанные светлые волосы и чуть загоревшая кожа составляли приятный контраст. Когда она увидела, что комната пуста, тревога ожидания исчезла из ее глаз. Все-таки она прекрасно себя чувствовала, ощущая в теле одновременно наполненность, легкость, приятное чувство утомления, наступающее после хорошего секса, легкого спиртного и марихуаны. Она зевнула и снова потянулась, на этот раз сладострастно, заметив свое отражение в висевшем в дальнем углу на стене зеркале. В комнате было сумеречно и прохладно, стоял легкий, чуть возбуждающий запах, сочетающий в себе сладкий дым, секс и мускусный дух самца. Ее одежды нигде не было. Странно. Она вспомнила ход событий, путь от гостиной до кровати, Который обозначили сбрасываемые одежды. Он не выглядел человеком, который будет за тобой прибирать, но сейчас комната производила самое безупречное впечатление. В доме доносились отдаленные звуки. Она вспомнила, что дом показался ей очень большим, и начала гадать, сколько человек здесь живет. Кажется, семьи у него нет. Но где же он? Она начала нервничать - без одежды ей было как-то не по себе. Комната ее восхитила. Две большие картины на одной стене, два полуабстрактных пейзажа, написанных грубыми тепло-зелеными, коричневыми и красными мазками, обозначающими море, джунгли и солнце. Возле другой стены стояла самая изощренная стереосистема, которую она когда-либо, не считая кинотеатров, видела: с металлическими поверхностями и линиями, совершенно не гармонирующими с природными пейзажами и спинкой кровати из красного дерева. Она снова глянула на себя в зеркало. Недурственный вид, подумала она, в самый раз для "Плейбоя". Эта мысль слегка ее шокировала, но и, надо признаться, польстила. В зеркале она увидела, что со спинки кровати что-то свисает, перебралась поближе и увидела, что это револьвер в кобуре. Револьвера она не помнила; после того как они покинули гостиницу, весь вечер показался ей сплошным приятным и волнующим путешествием. Она почувствовала себя авантюристкой и подумала о том, что пошлет своим подругам домой забавную открытку. Но этот револьвер, который он наверняка повсюду с собой таскает? По спине пробежал легкий предостерегающий холодок страха. Ей не нравились револьверы, и до сих пор она не знала ни одного человека, у которого было бы оружие и который носил бы его весь день с собой и спал с ним в кровати. Ну что ж! Другая культура - другие законы. Она пожалела о том, что его почти не запомнила. Внутри ее бедер, впрочем, сохранились приятные воспоминания. Он был очень сильный, это она хорошо помнила, настойчивый и неутомимый. И большой. Она еще раз потянулась и широко улыбнулась. Где-то поблизости раздался звук спускаемой воды и послышались шаги. Она легла на спину и закрыла глаза. Его крепкое мускулистое тело начинало слегка обрастать жирком. Когда он вошел в комнату, у нее создалось впечатление солидной и слегка располневшей власти. На нем было одно только полотенце, обернутое вокруг массивной поясницы, которая вполне могла принадлежать громоздкому животному. Она наблюдала, как он идет в угол комнаты, чтобы переодеться, разочарованная его, пожалуй, осуждающим взглядом, брошенным в сторону кровати. Не молодой и не старый, с козлиной бородкой, кожа оливкового цвета. Лицо его тоже начало уже отекать, чуть заплывшие глаза и толстые чувственные губы - лицо человека, который живет слишком хорошей жизнью. В его лице, в теле, в том, как он двигался, была какая-то властная самоуверенность, мужское высокомерие, настолько естественное, что поначалу она совсем не так его поняла. Он был занят: смазывал щеки кремом и расчесывал и умасливал свои чуть вьющиеся волосы. Она увидела, как он присыпает тальком густую поросль волос на груди и в паху. Он рассматривал себя в зеркале с серьезностью человека, покупающего скаковую лошадь. Интересно, подумала она, остался бы он таким же поглощенным собой, если бы знал, что за ним наблюдают? Она приятно зевнула и потянулась, выгнув спину так, что ее молодые груди поднялись вверх. - Ты уже проснулась? Доброе утро, - сказал он, по-прежнему глядя на себя в зеркало. - Привет. - Она тепло улыбнулась. Он посмотрел на нее. - У меня были дела, не хотел тебя будить. - Хорошо было бы, конечно... проснуться вместе. - В другой раз. Ты собираешься возвращаться в отель? Могу тебя подбросить. - Где мы? - На Каменном Холме, прямо над городом. - Мне нравится твой дом, просто замечательный. - Спасибо. - Я буквально влюблена в твой остров. - В другом месте нам и не жить. - Я знаю, не упрекай себя. Здесь так прекрасно. Самое эротичное место, где я была. Впервые он взглянул прямо на нее и улыбнулся. - Ты уверена, что это остров? - О да, конечно, все здесь - дом, трава, горы, луна и особенно ты. - Мы хорошо обращаемся с женщинами, - сказал он. - Этим и известны. - А где моя одежда? Он позвонил в звонок, и не успела она прикрыться, как в дверях появилась молодая черная женщина. - Да, сэр? - Одежда леди готова? - Да, сэр. - Принеси ее сюда. Девушка ушла и вскоре вернулась с аккуратно сложенной, явно почищенной и выглаженной одеждой. - Спасибо. - Девушке, которая, впрочем, уже ушла, досталась особенно теплая улыбка. - Кто это? Удивительная красавица. - Да, и всего лишь шестнадцать лет. - Судя по его голосу, он, казалось, отнес ее похвалу к себе. - Но как хорошо развита для своего возраста! - На этом острове все созревает рано, - сказал он и достал из шкафа легкий пиджак с жакетом. - Какой прелестный! - Тебе нравится? У меня в центре города есть портной, который шьет на заказ. Не ездить же в Майами покупать себе одежду. Я поддерживаю местную промышленность. Так лучше для нашей страны. - В его голосе звучала гордость патриота и гражданина. - Поставить музыку? - И, не дожидаясь ответа, подошел к стереосистеме. - Ты всегда спишь с револьвером? - Всегда - и ради твоей безопасности тоже. - Но зачем? - Лучше иметь его без нужды, чем в случае нужды не иметь. - Он был явно доволен своей формулировкой. - Но в каком случае он может тебе потребоваться? - Слушай-ка, бэби, - его голос стал мрачно- язвительным, - на этом острове полно людей, которые не желают работать. Хотят всего, а вот делать не хотят ничего. Ты поняла меня? Некоторые живут как звери - врываются к людям в дома, убивают их, берут себе все, что хотят. То, что у меня есть, - это мое. Я заработал все тяжелым трудом, и ни один ниггер не вломится сюда и ничего здесь не возьмет. - Так все плохо, да? - Хуже некуда. - Который час? - спросила она, понимая, что лучше сменить тему разговора. - Около двенадцати. Ты хочешь есть? - Если честно, то умираю с голоду. - Отлично. Мне нравятся женщины, которые едят с аппетитом. - А что у тебя на завтрак? - Все, что пожелаешь. - Выбор за тобой. - Вероятно, все уже готово. Я постараюсь показать тебе настоящее джамайское гостеприимство. - Ты уже показал. - Улыбка сияла на ее лице. - Ты еще ничего не видела, бэби, нам приготовили традиционный джамайский завтрак, который в гостинице тебе не подадут. На что ты так смотришь, а? - На тебя, - негромко сказала она, и ее глаза обольстительно загорелись. - А что во мне такого? - спросил он, тронув рукой бородку и усы. - Твое лицо - сильное, мужественное, но и чувственное, очень привлекательное. - Она могла заметить, что это ему польстило. - Кем ты себя считаешь, белым или черным? - Джамайцем. - Но каким джамайцсм? - Американцы, - и он покачал головой, - вы все время думаете о расах. Мы - нет, понимаешь. - Что? - воскликнула она. Он протянул руку и включил музыку. - Ты прекрасная женщина. Одевайся и пойдем завтракать. У меня сегодня несколько встреч. Комната наполнилась пульсациями захватывающих эротических ритмов, которые они называли реггей. Ди-джей, по говору джамаец, без особого успеха имитирующий черных американцев, балаболил что-то о "жарком пирожке прямо из империи Хилтона". - Эй, тебя ведь зовут Хилтон? - В музыкальном бизнесе - да, это я. - Бизнесе? Он сказал: империя, ты, значит, император? - Чисто ди-джейские глупости, - скромно ответил он. - Император, скажут тоже! - А ты забавный... забавный и очень милый, - сказала она императору. - Выходит, ты богат? Он громко рассмеялся. - Не очень, но на жизнь хватает. Нужно еще оставить кое-что родственникам, чтобы им было за что драться. Живем всего один раз, и потому жить надо хорошо. Снова в его голосе проступили нотки умудренности и глубины. - Так у тебя есть семья? - Если ты имеешь в виду жену и детей, то нет, ничего такого. - Неужели ты не был женат? В ее голосе прозвучало открытое недоверие. - Не понимаю, зачем покупать корову, если есть бесплатное молоко? - сказал он и от всего сердца рассмеялся. - В чем дело? - спросил он, заметив ее озабоченный взгляд. - Я думаю, что буду выглядеть более солидно, если надену что-нибудь черное. - Нет проблем, - ответил он, указывая на шкаф. - Взгляни там, может, что-то и приглянется. Шкаф был полон. - О мой Бог! У тебя правда не было жены? - Никогда ничего такого. Это досталось от друзей. Она прошлась по одежде и выбрала себе вечерний костюм. Он оказался ей впору. - Очень мило, - сказал он. - Он тебе идет, дарю его. На память обо мне. - Я не могу принять такой подарок. - Не бери в голову, пойдем завтракать. Он вставил кобуру в ремень и прикрыл сверху просторной рубахой. - Тебе это разрешено? - Я бизнесмен, и страна нуждается во мне. Я даю людям работу, вкладываю деньги. Я должен защищать свою жизнь и имущество, так ведь? Они прошли через весь дом и вышли в патио, затененное большим деревом манго. - Бог мой, - вздохнула она, - настоящий рай. Окруженное папоротниками в больших горшках и другими тропическими растениями с широкими листьями самых разных расцветок и форм, патио находилось в прохладной тени. Ослепительно резкий солнечный свет, казалось, похрустывал лучами на белых и красных гибискусах и бугенвиллиях. Совсем неподалеку был голубой океан, простирающийся до самого горизонта. - Бог мой, я, наверное, вконец обкурилась? Ты каждое утро здесь завтракаешь и видишь все это? Вероятно, в ее голосе прозвучала обвинительная нотка, хотя она вовсе не собиралась говорить в таком тоне. Он коротко ответил: "Я это заслужил". Потом улыбнулся довольной улыбкой собственника, словно это он нес личную ответственность за все красоты здешнего ландшафта. "Еда остывает". Он подвинул ей стул. На столе было накрыто на двоих, но хватило бы и на десятерых. Еда была непривычной на вкус, очень пестрой, со множеством экзотических приправ. - Ты должен про все мне рассказать, - сказала она. - Как все замечательно! - Девушка превосходно готовит. Я сам ее учил. Когда она спустилась сюда с гор, она не могла отличить ножа от вилки. Казалось, он гордится этим. - Даже не хочется ничего портить, - сказала она. - Еда для того, чтобы есть, - ответил он. - Попробуй. Он ел много, со смаком, и скулы его ходили вверх-вниз с методичностью и проворством прожорливого морского плотоядного. Равномерный ритм его жевания прерывался лишь тогда, когда он рассказывал про то или иное блюдо. - Для американской женщины у тебя отличный аппетит, это хорошо, - кивнул он одобрительно. - Как все вкусно и, кроме того, хороший секс разбудил во мне прожорливость. Я знаю, - ответил он. - У меня есть старый приятель, владелец гостиницы. Он говорит, что по тому, как парочка утром ест завтрак, можно точно сказать, как они ночью трахались. Особенно это касается женщин. Он громко рассмеялся, с удовольствием потер живот и подмигнул девушке, которая стояла по ту сторону стола. Она послушно захихикала. Он откинулся назад, одобрительно осмотрел остатки еды на тарелке и сделал легкий жест, пощелкивая при этом пальцами. Девушка принялась с молчаливым проворством вытирать стол. - Кажется, я съел бы чего-нибудь еще, - задумчиво сказал он. Девушка смотрела на него в напряженном ожидании. - Зельда, у нас еще остались молоки селедки, а? Отлично! Поджарь мне одну, хорошо? Девушка принесла большую коричневую молоку, выглядевшую как отбивная. Он перехватил тарелку прежде, чем она успела поставить ее на стол, и понюхал. - Ааах, - вздохнул он, и его глаза загорелись чем-то близким к праведному пылу. - Какая вкуснятина! Какая вкуснятина! После шпанской мушки - лучшее, что есть в мире. Возьми себе на заметку. Устрицы по сравнению с этим - чистая глупость. - Он поддел кусок вилкой, пожевал его с закрытыми глазами, проглотил и просиял. - Мне нравятся мужчины, которые едят с удовольствием, - сказала она. Он съел еще кусок, потом спросил: - Откуда ты, говоришь, родом? - Из Утики, штат Нью-Йорк. Сейчас там двадцать градусов мороза и лежит снег. - У меня двоюродная сестра живет в Бруклине, - сказал он. - А ты, значит, учительница? - Разве я тебе говорила? Да, учительница третьего класса. - По-моему, ты не учительница третьего класса, а фотомодель первого класса или кинозвезда. - Я, наверное, должна тебя поблагодарить за комплимент? Так вот почему ты смотришь на меня с такой настойчивостью, что я попала под твой гипноз и ничем не могу его парировать? - Нет, - ответил он, - все потому, что у тебя самая лучшая батти, которую я видел у белой женщины. Его улыбка выражала одновременно комплимент и насмешку. - Оу, - вырвалось у нее. - Пойдем - я подброшу тебя. Ты, говоришь, остановилась в "Шератоне"? - Спасибо, Зельда, за твои деликатесы, - сказала она, и была удостоена застенчивой улыбки. Возле парадного фасада человек, наводивший последний глянец на удивительно длинный белый автомобиль с откидным верхом, придержал для них двери. - Вниз или вверх? - спросил он. - Вниз. Верх автомобиля бесшумно опал, и солнечный свет наполнил кабину. В конце наклонного газона перед ними раскинулся безбрежный океан. - Как далеко, - сказала она, сощурив глаза, - как безумно далеко. Он возился с солнечными очками. - Знаешь, - сказал он, - как-то ко мне приезжал один человек - писатель такой-то. Он сидел как раз здесь, смотрел на дом и на весь этот вид. И знаешь, что он сказал? Он сказал, что, если бы жил в этом доме, то нанял бы специального служащего, который раз в месяц приходил бы к нему и бил палкой. - Ты шутишь? А зачем? - Вот и я задал ему этот вопрос, приняв его за чокнутого. У нас здесь много таких. Но сейчас мне кажется, что он, наверное, чертов коммунист. - Так зачем он хотел, чтобы его били? - Он сказал, что каждому, кто живет здесь и каждое утро видит все это, нужно раз в месяц напоминать, что он не Бог. Его живот затрясся от смеха. - Понравился тебе рассказ? - Да, не считая битья. Машина двигалась мощно и почти бесшумно. Он жал на рычаги, как гонщик "Формулы-1", отважно бросая автомобиль в крутые виражи, и делал это с безупречным расчетом и крутизной, сигналя встречному потоку нетерпеливыми гудками. За исключением крутых поворотов и разверзающихся пропастей, она чувствовала себя вполне безопасно; большая машина рычала, ворчала и устойчиво держалась на дороге. Она откинулась на сиденье и предоставила солнцу и ветру ласкать ее лицо. Мимо проносились белые виллы, рассевшиеся на холмах, этих башнях земли. - Какой день! - кричала она. - Какая машина! - Чо, мне эта уже надоела, - сказал он беспечно, - я заказал новую - "Мерседес" блевотно-зеленого цвета. - Ум-м, - пробормотала она, и промолчала остальную часть пути, чувствуя прилив тепла к этому вульгарному и сильному человеку с револьвером за поясом. Он смотрел, как она идет к гостинице чуть покачивающейся походкой длинноногой фотомодели, которую, как он заметил, перенимают все американки, когда думают, что за ними наблюдают. "Хорошая сучка! Какая у нее батти! Эти туристки, парень, делают все. Нет ничего такого, что бы они не сделали". Когда он отъехал от гостиницы, начался настоящий город - жаркий, кишащий, с дорогами, напоминавшими минные поля. Если чертово правительство ничего не сделает с дорогами, он перестанет ездить на этой машине в город! Автомобиль с откинутым верхом, сверкающий на солнце как зеркало, привлекал внимание всей улицы. Ему нравилось это внимание. То и дело раздавался одобрительный свист. Молодые парни не отрывали глаз от машины и кричали: - Зверь-машина, сэр, как быстро она ездит? - Быстро, быстро! - кричал он, газуя, чтобы произвести на них впечатление. Это, подумал он с удовлетворением, еще старая Джамайка, средние классы, вкладывающие в элегантность более состоятельных господ свою собственную гордость. Но сейчас такое все реже, сейчас положение в обществе все больше напоминает классовую войну. Пешеходы и велосипедисты отказываются уступать дорогу. И не дай Бог, если заденешь кого-нибудь автомобилем! Ходили истории про водителей, которых толпа вытаскивала после аварии из машины и избивала до полусмерти. Но даппи, как гласит пословица, сами знают, кого пугать. Куаши пусть сначала хорошенько подумают, прежде чем связываться с ним. 357-ой "Магнум" у него за поясом - не шутки ради. Ты только посмотри на этого парня! Думает, вся улица принадлежит ему. Он просигналил и проревел мотором. Парень, казалось, не слышит. - В чем дело? Ты платишь больше налогов, чем все остальные, май? - крикнул он ему. - Езжай, фараон, угнетатель, - ответил парень, сделав непристойный жест в сторону автомобиля. - Ты, жопа гнусная, только дотронься до него, - бросил он свой вызов. Он привык к подобным репликам: в некоем странном смысле они были необходимой частью его жизни и его личности. Черт, уже почти два часа. Ему не стоило столько времени проводить с этой туристкой. Но почему бы и нет? Черт возьми, он же здоровый человек, которому нравятся женщины, и он отлично со всем этим справляется! Все эти недавние разговоры про "гражданский долг", про так называемые патриотические обязательства. Все эти белые женщины, как муравьи, снующие туда-сюда, бросаются к нему в кровать и ведут себя так, словно из их дерьма пекут в Голливуде пирожки. И ко всему прочему, хотя и держат себя с таким высокомерием, готовы трахаться хоть с первым попавшимся черным швейцаром или официантом. Есть еще здесь люди, которые способны показать им, что не все черные на этом острове бедные и невежественные, что кое-кто из нас имеет культуру и воспитание и разбирается в утонченной жизни. И скипетр у них на месте. Туристки эти тоже кое в чем разбираются - и трудно сказать, что их больше впечатляет: шикарный дом или природная вульгарность. Он все пытается понять, что заставляет этих белых американок визжать как недорезанных. Неужели их мужики не справляются со своими обязанностями? Безумие, ман, чистое безумие! Прошлой ночью в баре он смеялся так, как не смеялся никогда в жизни. Его приятель Баба, как всегда, говорил о нем, какой он задиристый петух. Слышу, как туристка эта говорит: "Вы имеете в виду того петушка, что в штанах? " Я думал, Баба ромом своим подавится. Вот что они устраивают, понимаешь, - мужчина смущается и уже не может делать то, что должен. А потом женщины эти носятся сломя голову и хотят поразить мужское население своими письками. Но мы понимаем свою задачу, ман, и встречаем женщин во всеоружии. Жаль, но сегодня придется отложить свидание, потому что вечером предстоит очень интересная встреча. Этот парень Рэй Джонс, он у всех на слуху и во многих вселяет надежду. Сначала он думал, что это будет что-то вроде университетской болтологии о "высокой степени интенсивности преступной среды" и "прогнозируемом шаблоне антисоциальной патологии", - что, интересно, все это значит? А также вроде разговоров про "утонченные методы группового взаимопроникновения и контроля" и "максимально допустимый коэффициент вовлечения в преступность". У него возникло убеждение, что далеко не все члены Ассоциации бизнесменов Кингстона способны все это понять. Но все явно призадумались, когда вышел Джонс и сказал, что наша ситуация давно уже не является типичной разновидностью детской игры "Полицейские и воры". Было бы наивным ожидать, сказал Джонс, что полиция установит контроль за преступностью в таких местах как Западный Кингстон, где лишь немногие избранные нашли "социально приемлемый" способ выживания. Это не проблема полиции, это проблема всего общества. И потому глупо, если полиция будет арестовывать каждого, кто осмелится нарушить закон. Старые ворчуны-ретрограды возмутились и захотели узнать - не утверждает ли он, таким образом, что преступность неискоренима? Джонсу спокойствия не занимать, не хуже взломщика сейфов, он едва улыбнулся. Не надо накалять обстановку - вот то, что он хотел сказать. Но не только это. Поскольку преступность пресечь невозможно, работа полиции заключается в том, чтобы ее контролировать и направлять в нужное русло. Так вот, Джонс заявил уважаемым христианским бизнесменам, что современный подход заключается в том, чтобы дозволить отдельные виды преступлений. Полиция имеет теперь право выдавать лицензии на некоторые виды преступной деятельности, обходящиеся без жертв, - торговлю ганджой, игорный бизнес - а обмен на ценную информацию, которая поможет ей ловить убийц, бандитов, грабителей и других типов, представляющих непосредственную опасность для нормальных граждан. Дьявольская сделка, союз волков и легавых! До чего докатилась страна, если полицейский чиновник говорит подобные вещи! Черт возьми, все всегда знали, что у полиции есть свои осведомители и что она имеет определенный процент от криминальных сделок! Но Джонс решил сделать из этого официальную политику и, кажется, хочет при этом выйти сухим из воды. У Хилтона был только один вопрос - а кто будет приглядывать за полицией? Он, конечно, не Маркус Гарви, но тоже умеет пророчествовать; так вот, он предсказывает полиции в очень скором будущем очень большие деньги. Да, надо будет приглядеть за этим Рэем Джонсом. Он уже слышал о нем. Бугаи-охранники у него на студии говорят о нем не иначе как шепотом. И, надо признать, у молодого человека есть сценический талант. Два ограбления в прошлом месяце - магазин и склад - закончились одним и тем же. Когда парни проделали в крыше дыру и спустились внутрь, кого они там нашли? Маас Рэя с отрядом полиции. "Почему так долго? Запомните на следующий раз, что Маас Рэй очень не любит ждать! " Кажется, дело у него поставлено. Он не сомневался, что Джонс использует торговлю ган-джой. По трем причинам. Во-первых, существует прямая зависимость между доступностью ганджи и количеством совершаемых преступлений. И хотя эти невежественные проповедники и педагоги твердят, что ганджа способствует росту насилия, все обстоит в точности до наоборот: ганджа сдерживает насилие. Черт возьми, это же идеальный транквилизатор! Когда ганджа недоступна, ребята пьют белый ром и режут друг друга. Вчера один вышибала сказал ему: "Слушайте, сэр, если мне надо замочить человека, я не буду курить в этот день траву, понимаете, а лучше выпью рома. Потому что когда я покурю, я хочу с человеком поговорить". Вторая причина, по которой Джонс наверняка сделал ставку на торговлю ганджой, заключалась в том, что ганджа была везде. Торговцы ганджой имели дело со всеми - с руд-бваями, ганмэнами, Раста, сутенерами, поэтому уж кто-кто, а они знали, что где творится. И, наконец, третья причина - большие деньги, ходившие по рукам. Но было и что-то еще, за чем он хотел понаблюдать: пусть Рэй Джонс заберет себе все денежки. Он жизнь свою готов поставить под залог - этот Джонс хочет залезть в саму торговлю. Хилтон свернул на дорогу, ведущую к студии звукозаписи. Черт возьми, ему не нужна новая стратегия. У пего есть семь музыкальных магазинов и студия в придачу со всем штатом куаши в самом криминальном районе города. Когда последний раз у него в студии хотя бы окно разбили? Главная его стратегия лежит у него за поясом под рубашкой, и каждый грязный мелкий криминал в городе это знает. Нет другого такого человека его уровня, который бы чувствовал себя так безопасно, в самой гуще котла. Но он не только чувствует себя безопасно, ему все это нравится. Никто из числа его знакомых из так называемых людей среднего класса ему не верил и не мог его понять. Они - снобы, вот почему им не понять, когда он говорит, что ему на самом деле нравится быть здесь и работать вместе с куаши. Черт возьми, он ест вместе с ними, пьет и курит ганджу вместе с ними, а когда он был помоложе и в нем было побольше ригана, он и женщин их трахал. Все это ему нравится, по крайней мере нравится его место среди них, но сам он не дурак. Здесь настоящие джунгли, и он в этих джунглях - самый сильный котяра. На холме есть место только для одного тигра, и этот тигр - он. Это вопрос уважения, а они уважают только грубую силу и невежество. Почему же D таком случае он не нанимает в свои магазины охранников? Да потому, что малейшее проявление слабости - и ты, папочка, пропал. Капут. Конечно, жизнь у них жестокая и тяжелая. Но он пришел сюда и нашел ее такой, а то что его, то его. Он - не местная благотворительная организация. Они могут взять все, что у него есть, но при этом ничего, кроме него самого, не изменится. Да, ему нравятся эти люди, однако ему ясно как день, что он не собирается делить с ними их бедность. С какой стати? Доброжелатели могут сидеть в своих университетах и нести любую околесицу. Он не только обладает ясным сознанием, но и хорошо спит, хорошо ест, хорошо трахается и в целом счастлив. Жизнь крутая, но сладкая. Как всегда у ворот собралась толпа. Ни с того ни с сего каждый ниггер в Кингстоне заделался вдруг музыкантом. И не просто музыкантом, а еще и, черт возьми, звездой. Большинству из них не мешало бы поискать себе работу - или хотя бы что-нибудь украсть. - Миста Хилтон, Миста Хилтон! - Что? - С одиннадцати утра мы ждем, сэр. Мы ждем вас, сэр. - Бросьте, чего это вы ждете? - Миста Кентон, сэр, он послал нас. - Так у вас есть песня? - Да, сэр. Он поставил скорость на нейтрал и откинулся на сиденье. Группа парней стояла рядом, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. - Ладно. Давайте я послушаю. - Здесь, сэр? Вы имеете в виду прямо здесь? Конечно, им нужна студия. Он протянул руку к рычагу скоростей. - Вы хотите, чтобы я вас слушал или нет? - Да, сэр, подождите, сэр. Вперед выдвинулось человек пять. Они выглядели смущенно и обиженно и пытались сделать все возможное, чтобы как-то организоваться. В их пении было что-то невыносимо безнадежное. После нескольких куплетов Хилтон поднял руку. - Хватит, - сказал он кратко, - это мне не подходит - слишком медленно. Когда он отъезжал, группа все еще продолжала петь. Проезжая часть была пыльной, и ветер дул им в глаза, но ведь он и не велел им стоять здесь с раскрытыми ртами. Приди этот парень минут на десять раньше, когда они записывались, он имел бы большие неприятности от того, что так настойчиво стучал в стеклянную дверь. Но хотя он и был потным и с горящими глазами, его взгляд - вот что главное. Неважно, что он так настойчиво помахивал каким-то свертком в руках, создавая видимость спешки, его голодные глаза рыскали по студии туда-сюда, не пропуская ни малейшей подробности. - Что тебе надо? - рявкнул Хилтон более грубым, чем обычно, голосом. - Я принес мастер-ленты, Миста Хилтон, для шествия. - Ты знаешь, парень, что чуть не испортил нам запись? Что за дурацкая спешка? - Это на следующей неделе, сэр, и пастор Рамсай сказал... - Скажи пастору Рамсаю, что он получит их на следующей неделе. И больше так сюда не врывайся. Он взял сверток и отвернулся, уже уверенный в том, что парень еще не сказал последнего слова. Так и случилось. Парень принялся ходить вокруг да около, размахивая помятой бумажкой с нотами. - Взгляните, Миста Хилтон, только взгляните, сэр. Пожалуйста. - Что еще такое? - У меня есть песня, сэр... - Чо! У тебя и еще у половины Кингстона. - Нет, сэр, смотрите, слова, музыка, все как надо, только взгляните. Это точно хит. - Так, значит, ты не просто певец, а еще композитор и аранжировщик? - спросил он с издевкой. - В какой-то мере, сэр. У меня есть подготовка и кое-какой опыт, сэр. Слова сыпались из него в приливе искреннего вдохновения. - Опыт? Какой-такой опыт? Покажи мне газетные вырезки, покажи свое досье! Издевательская ухмылка Хилтона чуть смягчилась в пользу этого, не по годам развитого ребенка. - Я солист, тенор-солист из хора, сэр, я изучал музыку с Миста Брауном. Дайте мне шанс, сэр. Я покажу вам, сэр. Это точно хит. - Подожди-ка, - протянул Хилтон, - тебя даппи водят за нос? Кто сказал тебе, что я покупаю церковную музыку? - Это не церковная музыка, сэр! Это реггей, живительное, сэр, хороший ритм, живая мелодия, жуткая жуть - реггей, сэр, хит. Пусть я умру, если это не так. - Хорошо, старик, я не хочу, чтобы ты умер. Давай посмотрю, - сказал он, усмехаясь и сжимая в руке бумагу. - Так ты, значит, - христианский руд-бвай? "Меч их да внидет в сердца их", да? Знаешь что? Приходи на следующей неделе. Он развернулся и ушел бы, если бы парень не стал заламывать руки и тараторить что-то совсем бессвязное. Обильные нелепые благодарности, слезы радости и признательности. Хилтон должен знать, что Бог благословил его, что он не будет ни о чем жалеть, что это стопроцентный хит. - Слушай меня! - сказал он предостерегающе. - Я ничего не говорил о сеансе звукозаписи. Обычное прослушивание. Ты понимаешь разницу? - Неважно, сэр, всего один шанс, вы сами услышите... а бизнес бизнесом. - В следующую пятницу, в это же время. Парень чуть ли не выбежал, но в движениях его уже проступала важность. - Звезда родилась, черт побери, - сказал Хилтон. - Кто-нибудь знает этого паренька? - Нет, сэр, никто его еще не видел. ВЕРСИЯ РИГАНА "Он сказал в пятницу. Он сказал в пятницу. На следующей неделе, черт возьми! В пятницу". Дорога к Молитвенному дому шла под гору, но он этого не замечал и ни разу не присел на сиденье. Стоя на педалях и нагнувшись в сторону руля, он всю дорогу мчался, как спринтер, отчаянно работая ногами под завораживающий ритм: "Он сказал в пятницу, он сказал в пятницу! " "Айванхо Мартин, к чертям собачьим! Записывающийся артист! Он сказал в пятницу! Этот бвай начинает движение. Он сказал в пятницу! Ты получишь в пятницу все, что ты хотел! Он сказал в пятницу. Но ты старайся, старайся, старайся... В пятницу! " Ну так разве можно назвать все неудачей? Вот ради чего он и приехал сюда из Голубого Залива столько лет назад. А зачем еще он жил в Молитвенном доме? Только из-за Миста Брауна. Только из-за него... иначе и быть не могло. Весь в поту и запыхавшийся, он въехал во двор, прислонил велосипед к стене и почти бегом направился к главному зданию, едва не столкнувшись с выплывшей из темноты фигурой. - Айван! Подожди-ка! - Что? Кто? - Это я, пастор Рамсай. - Да сэр? - Когда ты пришел сюда после смерти своей матери, я взял тебя. О Иисусе, подумал Айван, я и забыл - сколько уж времени минуло с тех пор, как я стал послушником. - Правда, Ваше преподобие, - сказал он, - и я благодарен вам, сэр. - Ты был тогда голодным, грязным и помраченным умом. Нет, я требую тишины. Но твое физическое состояние было не сравнимо с состоянием твоей души. И я взял тебя. Ты говоришь, что благодарен мне, но это все одни слова. Вспомни о своем поведении, ман. Ты принес в мой дом грех и бесчестье. Поэтому тебе лучше покинуть это место. Вот плата за две недели. Я не желаю видеть тебя здесь. - Ваше преподобие... - Нет, нет! Ради всего того, чем я занят здесь, тебе лучше поискать другое место. Лучше для всех нас и для Господа Бога. Я буду продолжать молиться, чтобы Бог отвратил тебя от пути нечестивых, на который ты склонен ступить. Но я хочу, чтобы ты покинул это место! Ты понял меня? - Конечно, Ваше преподобие. Улыбка Айвана была счастливой, и на лице его играло вдохновение, которое явно озадачило пастора. Этой реакции он совершенно не ожидал. Как видно, парень настолько погряз в грехе, что, кажется, выжил из ума. - О'кей, сэр. Спасибо вам за все. Я очень вам благодарен. Скажите Эльзе, что она еще услышит обо мне. С головой у парня точно не все в порядке, подумал пастор. Каков наглец! Эльза еще услышит! Но парень и впрямь кажется довольным. Ладно, счастливого пути - без тебя дела в нашем приходе пойдут куда легче. ВЕРСИЯ ЭЛЬЗЫ Кожу на ее коленях как будто натерли наждаком. В пояснице она ощущала сгусток боли и окоченение. Но ее физические болезни были ничто по сравнению с тем смятением и хаосом, конфликтом между долгом и чувствами, которые се обуревали. Уже два дня она не виделась с Айваном, и девушки говорили, что Его преподобие выгнал его из-за нее. Это несправедливо. Бедный Айван! Куда он пойдет сейчас? Что с ним станет? И все из-за нее, хотя ни он, ни она ничего плохого не сделали. А в Его преподобии ее что-то серьезно пугало. Он всегда был человеком очень строгим и гневливым. Но сейчас со своей праведностью и воздаянием он словно взбесился. Должно быть, забыл о фарисеях? Он заставляет ее часами стоять на коленях, бредит и молится над ней, пока оба они не падают от изнеможения. Она может перенести эти долгие жаркие ночи увещеваний и раскаяния, горящие огнем колени и боль в спине, повторение одного и того же, пока не начинает кружиться голова, - грешница, грешница, грех, грех, грех. Но так и не повидаться с Айва-ном? Этого я не перенесу. Этого я не перенесу. В глубине живота у меня как будто что-то переворачивается. Где бы он ни был, я с ним. Я должна его найти. Но как это сделать? Я нигде еще не жила, ничего другого, кроме дома пастора, не знаю. Но... как я могу жить здесь, если Ай-ван где-то далеко? Бог знает что с ним. Но... ведь Его преподобие истинный христианин. Если я очень-очень его попрошу, неужели он не разрешит Айвану вернуться? Не даст ему еще один шанс? Я очень-очень попрошу Его преподобие... Отыскав такое призрачное успокоение, она попыталась заснуть. Какой-то голос звучит в ее голове, или это кто-то зовет мальчика Самуила, что спит в молельной комнате? - Эльза, - говорит голос. - Эльза. - Да, кто это? - Тсс. Это я, Айван. О Боже мой, Айван! Айван вернулся. Он здесь, спасибо тебе, Иисусе! Едва ли думая о последствиях, она вскочила с кровати, открыла дверь и прильнула к Айвану. - Айван, Айван, ты с ума сошел! А если Его преподобие тебя поймает? - Но не отпускала его. Она отступила на шаг и стала изучать его лицо - что запечатлелось на нем от событий последних дней? Кажется, Айван ни в чем не раскаивается и ни о чем не беспокоится. Он смело вошел в комнату, излучая счастье и уверенность в себе. Она никогда не видела его таким счастливым. - У меня фантастические новости, ошеломляющие, фантастические. - Где ты был? Я так беспокоилась, Айван, я собиралась просить Его преподобие, чтобы он взял тебя обратно. - Чо! - он сделал нетерпеливый жест отрицания. - Слушай, я пришел сказать тебе, что все изменилось. Великие новости, малышка. Он поднял одно плечо чуть выше другого и заскользил по полу в ликующей поступи реггей, - Какие новости? - прошептала она. - Миста Хилтон! Человек, которого я давно хотел увидеть. Я виделся с ним. - И что? - Он сказал, что в пятницу я буду записываться. - Оу, Айван, ты врешь! Неужели правда! Боже мой, как здорово! - Она чувствовала, как в нем горит триумф и вдохновение. - Это правда, ты правду говоришь? О, Айван. - Слушай Эльза, мне нужна твоя помощь. - Какая? Что угодно, Айван. - Понимаешь, мне надо репетировать. Ты должна на время дать мне ключ от церкви. - Айван, ты с ума сошел! Как я могу это сделать? - Ее глаза наполнились сомнениями. Сникнув, словно из нее выпустили весь воздух, она отступила и уставилась в пол. - Эту музыку нельзя играть в церкви. Его преподобие убьет меня. О, Айван. - Эльза, пойми, это мой единственный шанс. Он все изменит. За этим я и в город приехал, за этим и на свет родился. Если это будет хит - ты и сама не знаешь, как все обернется для нас. Для меня и для тебя. Ты должна дать мне этот шанс, должна. - Но если Его преподобие заметит, моя жизнь кончена, - со слезами проговорила она. - Хей, кончай с ним, начинай со мной. - Что ты имеешь в виду? - прошептала она, и ее глаза стали большими и лучезарными. - Ты что, всю жизнь собираешься жить в доме Его преподобия? - проговорил он все тем же шепотом, с возрастающим убеждением и силой, рисуя новую картину их жизни вдвоем. Она собирается замуж за пастора? Нет? Рано или поздно это должно случиться. Но сейчас им указан выход - быть может, самим Богом. Этим надо воспользоваться. Он чувствовал, как она обнимает его и вся дрожит. - Ты уже женщина. Ты должна выбрать между мной и пастором. Эльза снова отступила на шаг и посмотрела ему в глаза. - Я верю в тебя, Айван. - Она пошла за ключом. - Не беспокойся, - сказал он, когда она вернулась с ключом. - Пастор ни о чем не узнает. Я буду на самой маленькой громкости. - Да, - сказала она, - иначе он убьет меня. - Никто этого не сделает. У тебя есть я. Дрожа всем телом, она вернулась в свою кровать, и мысли ее обгоняли одна другую. На следующее утро она с удивлением обнаружила, как мирно и глубоко она спала. ВЕРСИЯ ПАСТЫРЯ Он не знал еще что именно и все же чувствовал - что-то не так. Был уверен в этом. Поначалу Эльза выказывала примерное раскаяние - видно было, что ее посетило смятение и страх Божий - но такое поведение от нес и требовалось, оно было в ее духе. Она показала, что не закоснела в грехе. Однако в последние несколько дней она сильно изменилась, выглядит не столь озабоченной и ведет себя с тайным спокойствием, которое его беспокоит. Грешник благополучный - проклятый грешник. Куда девались все ее слезы? Он ее еще не простил. А что, если этот парень шатается где-то поблизости? "Скажите Эльзе, что она еще услышит обо мне". Нет, у него этот номер не пройдет! Длиньше уже велено гнать его отсюда поганой метлой и докладывать о малейшем приближении. Нет, Айвана здесь в эти дни не было. Но даже если бы и был, ему не хватило бы сил убедить Эльзу. Все-таки пройтись по двору будет не лишним. Бдительность! Молись и бди, как говорит Благая Книга. Пастор увидел спрятанный в кустах велосипед и почувствовал, как его начинает душить ярость, и это вместо того, чтобы все как следует продумать. Вызвать полицию? Парень виноват в злоупотреблении гостеприимством, поскольку его предупредили. Нет, лучше схватить его самому. Но сначала велосипед. Он запер его в мастерской и проверил комнату Эльзы. Она мирно спала. Что ж, парень, кажется, понял, что жить на улице не так-то просто. Проскользнул, наверное, в свою бывшую комнату, чтобы скоротать ночь в безопасности. Надо пойти проверить, парень способен на все. Но что это за тусклый свет в церкви? Возможно, забыли выключить после занятий хора? Айвана там быть не может, если только не... тут его инстинкт священника был приятно польщен. Аллилуйя, парень понял, что сбился с пути. Дух раскаяния привел его в церковь, чтобы примирить себя с Богом. Вот источник мира в душе Эльзы. Но ведь она должна была ему сказать! В конце концов, радости в Раю больше достанется тем, кто покаялся... Но когда он приблизился к Молитвенному дому, то услышал вовсе не звуки покаяния, вовсе нет. Оказалось, что гитара подключена к его усилителю, не его, а Бога, конечно, и голос Айвана: И меч их Да внидет в сердца их. Всех и вся, Всех и вся... Вместо того чтобы стоять на коленях перед престолом Господним, этот негодяй-еретик танцует под музыку борделей и баров - и это все в его церкви! Подобной мерзости от этого парня он не ожидал. Пастор вспыхнул праведным гневом. Впервые за последние недели он обрел в себе источник ярости, чистый, далекий от личных амбиций, не омраченный неуверенностью. Он подождал несколько секунд, чувствуя, как в нем поднимаются ярость и жажда мщения. Нет, парень явно не в своем уме. Но теперь он в его руках. Никто, ни Эльза, ни кто другой не защитит его. Это злоупотребление, взлом и осквернение святого места. Его святого места! Второй подросток, по виду еще больший подонок, играет на гитаре, а Айван поет: Угнетатель, он хотел меня сломать, Дурачком заставить жить-поживать. И когда он понял - битву выиграл он, Бог, прости его, ведь что творил не ведал он. Потому что меч их Да внидет в сердца их... Пастор видел и слышал уже достаточно. Более чем достаточно! Освободительный праведный гнев! - Что ты здесь делаешь! Поешь эту мерзость в моей церкви! - прокричал он. Оба они застыли. Айван - с открытым ртом, его сообщник - в страхе и удивлении. - Ваше преподобие, сэр, у меня только этот шанс... - Шанс, тебе нужен шанс? Ты найдешь его в тюрьме. Я арестую вас обоих. Ты слышишь, арестую! - За что, сэр? Второй парень начал понемногу отступать к двери, но Айвана, казалось, ничто не трогало. - Мы ничего не взламывали, сэр. Он полез к себе в карман. За чем? За ножом? Он на все способен. Но в руках он держал ключ. - У нас есть ключ, сэр, мы ничего не взломали. - Ключ, где вы взяли ключ? - и он замолчал, начиная понимать... Так же, как и парень этот... - Нет, Ваше преподобие, это не... Пастор выхватил ключ и выбежал из церкви. Айван что-то кричал, но он уже его не слышал. Заспанная и удивленная, она все-таки созналась. Твердо и без сожалений. - Да, я дала ему ключ, я должна была. Должна была? Ни капельки раскаяния. Не сознавая, когда это началось, он тряс ее и бил. - Что? Что? Что еще ты ему дала? - Ничего, ничего такого. С каждым ее отрицанием ярость в нем возрастала. Ее щеки разрумянились, и голова моталась под его ударами туда-сюда. Она упала на кровать. Шлюха! Осквернила его дом и его церковь. - Лгунья! Лгунья! Ты отдала ему свои губы, свое тело. Ты опорочила себя. Лгунья! Шлюха! Блядь! - Нет, нет. Ваше преподобие, я ничего ему не давала. В глазах ее стояли слезы, но голос был твердым и уверенным. Он снова швырнул ее на кровать и оставил лежать там, так и не добившись отнес раскаяния. - Я - ничего - ему - не - давала. ВЕРСИЯ РИГАНА Он очень беспокоился за Эльзу. Она говорила ему, как странно в последнее время ведет себя пастор Рамсай. Зря Айван бросил ее в последнюю ночь, да и велосипед тоже, но Мак убедил его, что так будет лучше. Он и правда не думал, что пастор будет ее бить. Послезавтра они будут вместе, а если надо, то и сегодня могут уйти отсюда. Но он был сильно напряжен, когда приблизился к ограде Молитвенного дома. Последний раз, подумал он, послезавтра я завяжу с этим чертовым местом. Длиньша встретил его почти радушно. Он тщательно полировал велосипед Айвана и, оторвавшись, бодро улыбнулся. С чего это Длиньша полирует его велосипед? - Эй, я слышал, ты отказался от должности почтальона? Что ты тут делаешь? - Пришел за велосипедом. - ответил ему Айван. Улыбка Длиньша стала еще шире. - За каким-таким велосипедом? - Чо, Длиньша, не шути со мной. Ты ведь знаешь, за каким велосипедом - за этим самым. - Это твой велосипед? Где, интересно, ты его купил? То, с каким невинным удивлением Длиньша притворяется, взбесило Айвана. Он был не в настроении выносить сегодня это дерьмо. - Не болтай, Длиньша. Ты прекрасно знаешь, что это мой велосипед. Свинячьи глазки поблескивали в злобном триумфе. - Это велосипед Его преподобия. Где ты его купил, говоришь? Так вот что за игра. Нет, Длиньша не может говорить все это серьезно. Всего-навсего обычные провокации. - Мне ничего не надо доказывать, Длиньша. Ты и сам видел, как я его делал. Как покупал запчасти. Одни колеса обошлись мне в шесть долларов. Не шути со мной. Ты с жизнью своей играешь. - То же самое я могу сказать и тебе, потому что Его преподобие отдал велосипед мне. Здесь его владения, его добро. Оказывается, он не шутит. Он собирается с помощью пастора украсть велосипед, на который у Айвана ушло столько сил и времени. - Так значит... ты мне его не отдашь? - Айван удивился тому, как медленно и спокойно прозвучал его голос. - Если он твой, забери его, а? - ухмыльнулся Длиньша, осторожно поднял велосипед и поставил перед собой. Потом, сдвинув свои тяжелые плечи, повернулся к Айвану. - Его преподобие сказал, что, если ты придешь сюда, ты злоупотребишь гостеприимством, и я обязан тебя выдворить. Он сказал - любыми подручными средствами. Я тебя так отделаю! - Я ухожу. Отдай мне велосипед - и я уйду. Айван попытался обойти Длиньшу сбоку, но внезапно оказался на земле. В голове у него звенело, он почувствовал, что у него онемела одна сторона лица. Длиньша широко улыбался над ним. - Знаешь, как долго я ждал этого момента? - проговорил он с вызовом. - Вставай, ман, вставай, посмотрим, как ты умеешь держать удар. Козел! Айван встряхнул головой, чтобы прийти в себя, и сплюнул кровь. За что Длиньша так его ненавидит? Он смотрел на его победную ухмылку и видел, что в ней сконцентрировались все его ежедневные провокации и преследования, все несправедливости и притеснения. Айван пошел на Длиньшу, но следующий удар пришелся ему в челюсть, и он снова покатился, глотая пыль. На этот раз зрение у него помутилось, и глаза застлал красный туман. Потом вдруг произошла удивительная вещь. Его голова вдруг прояснилась, и он оказался на месте, но где-то не тут. С одной стороны, он ощутил себя отделенным от всего и как бы парящим, с другой - видел, что лежит на земле, а над ним возвышается могучая обезьяноподобная фигура. Он видел, как он быстро перекатился по земле, вскочил на ноги и выхватил спой окапи. Он видел, как Длиньша остановился, тревожно оглянулся, схватил бутылку и разбил ее. Все было так, словно он смотрел эпизод из фильма "Отсюда - и в вечность", где Ланкастер и Боргнин сидят в баре. Он слышал, как тот говорит: "Хочешь убийства, Жирдяй, ты его получишь". С какого-то далекого расстояния он видел себя: вот он балансирует на пальцах ног, согнув колени и перекладывая окапи из руки в руку, как это делал Питер Лорре. И в то же время он стоял перед Длиньшей, следил за его глазами и руками, вертел своим окапи и угрожающе его направлял. Он слышал, как где-то прозвучал сигнал тревоги, но в себе тревоги не чувствовал. Все замедлилось, словно они оказались в воде, и в его распоряжении для того, чтобы уворачиваться и наносить удары, была уйма времени. Его лицо болело, в нем кипел гнев или, вернее, холодная контролируемая ярость. Казалось, он знал каждое движение Длиньши еще до того, как тот его совершал, увертывался от его нападений и полосовал его ножом. Схватка стала похожей на танец и пошла в зловещем ритме: увернулся - полоснул, увернулся - полоснул. Каждый раз, когда он резал, он чувствовал, как острие ножа пронзает рубашку и натыкается на что-то твердое и все-таки мягкое. Каждый раз Длиньша вскрикивал, но не сдавался, и Айван продолжал танцевать и полосовать ножом, танцевать и полосовать, совершая, как ему казалось, замедленные изящные движения. Но Длиньша все-таки нашел в себе силы прижать Айвана к скамейке, и, когда зазубренные края бутылки распороли его плоть, он почувствовал, как вспыхнули ребра. Затем он уже сидел на Длиньше, у которого не было больше бутылки и который кричал от страха, стараясь защитить лицо ладонями. - Не надо - до меня - доебываться, - говорил Айван, акцентируя каждое слово хлестким взмахом ножа, которым делал длинные неглубокие зарубки на щеках и носу врага. Кровь пузырилась на пальцах Длиньши, и он орал, как младенец. Потом чьи-то руки схватили Айвана и оттащили от Длиньши. Он слышал, как кричит пастор: - Бандиты убивают Длиньшу! Полиция! - И какие-то люди в возбуждении забегали вокруг него, а он стоял на коленях, ухватившись ладонями за свой кровоточащий живот и неистово сблевывал. Ему показалось, что он увидел испуганное лицо Эльзы, которая пробиралась к нему сквозь толпу. - Эльза, - выдохнул он, - скажи Хилтону... Все закружилось в безумном водовороте, и он ничего не мог понять, пока не очнулся в полицейском участке с кровавой повязкой на ребрах. Глава 12 ДОРОГА ИСПРАВЛЕНИЯ ВЕРСИЯ ЖОЗЕ Трава была примятой, редкой и коричневатой. Несколько измученных миндалевых деревьев с побеленными стволами предоставляли единственную тень во всем прогулочном дворике. Жозе паря высоко в воздухе, принял мяч на грудь и плавным движением перевел его при приземлении на ногу. Он сделал ложный замах, чтобы обвести Большую Троицу, и, резко уйдя влево, оставил споткнувшегося Троицу позади и погнал мяч по тюремному двору дальше, сверкая голыми пятками. - Иисусе, видишь, как он шикарно двигается, - не удержался от восхищения один из мужчин. - Так мы и жили в Тренчтауне, - прихвастнул Диллинжер. Жозе ударил по мячу, попал в самый центр ворот и, сделав презрительный жест остальным игрокам, прошагал к компании мужчин, которые наблюдали за игрой, устроившись в тени миндалевого дерева. - Чо, вы не подготовлены для меня, - заважничал Жозе. - Как видите, мастерство есть мастерство. - Его зубы блестели в широкой улыбке. Даже просторная тюремная рубаха и обвисшие шорты не первой свежести не могли скрыть кошачью грацию его движений. Но не успел он добрался до друзей под деревом, как в воздухе прозвучал командный оклик. - Жозе, иди сюда! - крикнул охранник. Жозе настороженно повернулся в его сторону. - Иди сюда, Смит, к тебе посетитель. - Но сейчас разве время для посещений? - Иди и помалкивай, - сказал охранник. Жозе пожал плечами, предназначив этот жест для друзей, и пошел за охранником, пародируя его исполненную собственной важности походку на чуть согнутых ногах. Мужчины под деревом засмеялись. Охранник подозрительно посмотрел на Жозе. Жозе улыбнулся и снова пожал плечами. - Чо, они там дураки все, - сказал он, не обращая внимания на смех. Охранник свернул на гравиевую дорожку, которая вела вовсе не в приемную для посетителей, а к зданию дирекции. Это было странно - какой-такой посетитель? Впервые за пять лет. Почему в здании дирекции и в неурочный час? Жозе оставалось сидеть всего полгода, и он не хотел никаких проблем. - Эй, капрал, мы идем к зданию дирекции? Ноги в брюках цветах хаки чеканили шаг. Черные ботинки скрипели по гравию. - Иди без разговоров. - Охранник не желал признаваться в своей неосведомленности, особенно перед известным своей неуправляемостью Жозе. Вот дерьмо, выругался про себя Жозе. Уверен, что какой-нибудь пидор открыл свой гнусный ротик перед начальством. Так оно и есть. Л у меня полгода осталось, понятно? Буду все отрицать. Знать не знаю, начальник, ведать не ведаю. Вот так, сэр, крупные неприятности, откуда ни возьмись? Уверен, что это тот пидор, девочка-мальчик. Грязный маленький содомит, он это. Ротик его чертов движется так, словно он жопу у ниггера подлизывает. Убью его, жоп-ника чертова. Вот только что - ганджа или лотерея? Все равно ничего они мне не пришьют. Ни в чем не признаюсь, и никто мне срока не добавит. Клянусь всем, пусть я умру, но выберусь отсюда. Но в конторе его ожидало вовсе не начальство, а какой-то долговязый черный, которого Жозе никогда не видел раньше, с чуть вытянутым умным лицом. Глаза спрятаны за темными очками. - Хосе Смит, сэр, - сказал капрал, бодро от салютовав и пристукнув каблуком по асфальту. Человек сидел за столом начальства и просматривал досье. - Спасибо-капрал-больше-ничего-не-требуется, - не поднимая глаз, протянул он с надменной монотонностью отличника школы. Так это полиция, подумал Жозе, изучая его костистое лицо и одежду изящного покроя. Наверняка полиция, кто еще? Вид у него что надо, парень твердый. Инстинкт подсказывал Жозе быть крайне осторожным, поэтому он стоял, ничего не говоря, и, притворившись, что пристально смотрит в направлении стены, украдкой изучал мужчину, который наверняка смотрел на него из-за стекол темных очков. У него много времени? У меня тоже много времени - полгода, подумал Жозе. Кто он все-таки? Точно полиция, полицейский Звездный Мальчик. Что ему, интересно, от меня надо? Единственный звук в комнате исходил от большого кондиционера, с гудением лениво толкавшего своими лопастями застоявшийся воздух. - Ты знаешь меня? - Внезапный вопрос ошарашил Жозе. - Нет, - пробормотал он. - Нет кто? - Нет, сэр. Нет, СЭР. - А я тебя знаю. В мои дела входит знать таких, как ты. Джозеф Смит, номер 07116. Мелкий криминал из Западного Кингстона. Чтобы быть совсем точным - из Тренчтауна. Жозе ничего не ответил. Пусть оскорбляет меня, подумал он. Он посмотрел на мужчину и сладко улыбнулся. - Сколько ты уже сидишь? Жозе бросил взгляд на досье и поднял брови, словно говоря: ты что читать не умеешь? Подождал довольно долго, чтобы показаться дерзким, но не переборщить, и ответил скромно: - Пять лет, сэр, пять лет и пять месяцев. - За что сидишь? Жозе промолчал. - За что сидишь? - повысил голос мужчина, сжав губы. - Говорят, украл какой-то мотоцикл, сэр. Мужчина ухмыльнулся. - Говорят? Тебя взяли в стельку пьяного, когда ты ехал на мотоцикле, так ведь? Жозе, стараясь быть на высоте, сделал серьезное лицо. - Неправда? - Правда, сэр, - пробормотал он, - но... В следующий раз, когда будешь воровать мотоцикл, - сказал мужчина голосом, в котором прозвучал смех, - убедись предварительно, что он не принадлежит сыну комиссара полиции, ладно? - Да, сэр. - Как закоренелого преступника и возмутителя спокойствия тебя приговорили к шести годам тяжелого труда. Тебя выпустят отсюда ровно через шесть месяцев, не скостив ни одного дня за хорошее поведение, так или нет? - Так точно, сэр. Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, подумал Жозе. Так вот что значит: "Задай мне загадку, задай мне две, дай мне отгадку или же нет". - Ладно, Жозе, дай-ка я вот о чем тебя спрошу. - Голос мужчины стал доверительным, почти интимным. - Дай-ка я тебя спрошу - чему ты здесь научился, а? Всему? - Да, сэр, - сказал Жозе, смотря прямо перед собой. - Я научился ремеслу, сэр. Мужчина чуть улыбнулся и посмотрел на него задумчиво и игриво. - Ремеслу, говоришь, научился, гм-м? Я скажу, чему ты научился, - ничему, ровным счетом ничему. Через тебя проходит вся торговля ганджой в тюрьме. Ты и твои мальчики занимаются лотереей. Лотерея в тюрьме строгого режима на деньги заключенных? Этому ремеслу ты научился? - Нет, сэр, - ответил Жозе, испытав немалое потрясение. Он внимательно наблюдал за этим человеком. Что ему от меня нужно? Пока же он понял, что, прежде чем он покинет эту комнату, он оставит здесь что-то очень важное. Он не догадывался еще что именно, но понимал, что что-то потеряет. - И та и другая деятельность, Смит, находятся в противоречии с законом, в частности - с тюремными правилами и установлениями. Если я не ошибаюсь, Смит, ты просишь, чтобы тебе сократили срок на шесть месяцев за примерное поведение? Что ж, Смит... - Мужчина поднял брови и бросил на Жозе хмурый взгляд поверх темных очков. Чертов комедиант, подумал Жозе, чего он хочет? Что ему на самом деле надо? - Сократить срок за примерное поведение? А не правильнее ли набавить тебе еще лет шесть, и тем самым уберечь от тебя общество? - Нет, сэр, что вы, сэр... - тревожно прозвучал голос Жозе. - Не перебивай меня, Смит. Как понимаешь, мы прекрасно можем это сделать. Но вместо этого я прибыл сюда для того, чтобы сообщить тебе, что твое ходатайство удовлетворено. Удивительное дело, не правда ли, Смит? Тебе прощают шесть месяцев за примерное поведение. А теперь, скажи-ка мне, почему происходит столь серьезное нарушение закона? Конечно, не потому, что ты сумел обмануть власть, а потому, что ты мне нужен. И нужен на свободе, на улицах, в Тренчтауне, а не здесь, где ты только жиреешь на государственных харчах. - Благодарю вас, сэр. - Еще раз перебьешь - и у тебя будут крупные неприятности. Не надо меня благодарить, лучше слушай. Так вот, если у тебя есть разум, который Бог дал и таракану, что очень сомнительно, ты уже через неделю окажешься в Тренчтауне, пьяный от счастья. Хочешь этого? - Я правда ничего не понимаю, сэр, - на сейраз и в голосе, и в манерах Жозе проступила не просто озабоченность, а настоящая тревога. А я-то думал, что принес тебе благую весть, Смит. Говоришь, что не понимаешь, да? Постарайся все-таки задействовать свою голову. Если тебя предоставить самому себе, ты месяц-другой походишь с важным видом по Тренчтауну, набьешь кому-нибудь морду, трахнешь своих красоток и опять окажешься здесь! Это в лучшем случае! Но ведь так не должно быть, если с тобой все в порядке? У меня есть к тебе предложение, от которого, надеюсь, ты не откажешься. Мужчина сделал паузу и посмотрел на Жозе. Жозе настороженно молчал. Широкие лопасти вентилятора разгоняли над ними душный воздух. - Интересно, Смит? По-моему, да. Ты ведь не дурак, хотя иногда и ведешь себя как дурак. Уверен, что ты мне пригодишься. - Подождите, сэр! Подождите, ничего больше не говорите! Только одно, сэр, - голос Жозе стал умоляющим. - Да? - Мужчину, казалось, что-то развлекло. - Я не доносчик, сэр. Вам надо это знать. Я никогда не был доносчиком. - Я давно уже знал, что тебе не терпится это сказать. - Мужчина рассмеялся. - Ты, наверное, и правда дурак? Приходиться так думать. - Тут его голос зазвенел как сталь и утратил всякую веселость. - С тобой будет все 6 полном порядке, я тебе это обещаю. Но ты мне станешь абсолютно не нужен, если кто-то хоть краем уха узнает о нашем соглашении. Одно только слово, один шепот от тебя - и ты сдохнешь в этой тюрьме. Но, с другой стороны... - Интонации его голоса опять смягчились. - ... я обещаю тебе свободу действий в Западном Кингстоне, конечно, в разумных пределах. У тебя будут деньги, у тебя будет защита, у тебя будет организация. В обмен на все это ты будешь получать от меня определенные инструкции. Снова наступила тишина. Мужчина погрузился в свои мысли и, казалось, не ждал никакого ответа. Жозе был более чем заинтригован, но главным образом ощущал беспокойство. Его чутье и интуиция, выработанные с малолетства за годы жизни вне закона, предупреждали его: "Берегись! " Внезапно мужчина встал, словно вспомнил, что у него важное свидание. Он подошел к двери и остановился. Интонация его голоса стала нейтральной и деловой, свободной от угроз и деланной ласки. - В понедельник тебя выпустят. В среду придешь в Центральное отделение, спросишь Особую службу и капитана Рэя Джонса. - И выйдя уже за дверь, снова сунул голову внутрь: - Попробуй только не прийти, - проговорил он с улыбкой, - и я обещаю тебе, что ты вернешься сюда в течение одного месяца - независимо от того, натворишь что-нибудь или нет. - С этими словами он ушел. Бомбаклаат! Так вот он какой Маас Рэй, к чертям собачьим! В каком-то оцепенении Жозе побрел за охранником на тюремный двор. Надо собраться с мыслями и сочинить для ребят красивую историю к тому времени, когда они подойдут к дереву. Развязно устроившись в его тени, он напустил на себя важный вид. - Кто это, Жозе? Что случилось? - поинтересовался Диллинжер. - Ох, - сказал он, закуривая сигарету и улыбаясь, - в понедельник начальство меня отпускает. - Врешь! - Подохнуть мне, если вру. Скостили срок за примерное поведение. Обещали дать работу на кирпичной фабрике. Сказали, что я находчивый и далеко пойду. - Гром небесный! - сказал Аль Капоне. - Так ты на исправление встал, Жозе? - Реабилитация, ман, - заважничал Жозе. - Реабилитация, ко всем чертям! - Прищурившись, он взглянул на солнце, стоящее над далекими горами и, весь уйдя в себя, негромко рассмеялся. - ВЕРСИЯ ПАСТЫРЯ Мерзость и разорение - вот что этот парень принес в мою церковь. Слава Богу, все позади, а ведь могло быть гораздо хуже. Длиньше наложили швы, он потерял много крови, но жить будет. Нужно будет закрыть ворота, чтобы орды зевак и любителей сенсаций не слетались, как стервятники, на кровь. Возможно, и в церковь по воскресеньям их тянет подобное любопытство? Ладно, нужно во всем видеть светлую сторону. Эльза наконец-то, кажется, прозрела истинную природу этого парня. Никто после драки ее не видел. Сидит в своей комнате, стыдно лицо показать. А вот, кажется, и ее шаги как зримое подтверждение. Приближаются к двери... - Ваше преподобие? - Кто это? - Эльза. - Что-то важное? - Очень важное, сэр. - В таком случае заходи. - Пастор склонился над бумагами на письменном столе. Конечно, он простит ее, но не сразу. Он сделал вид, что занят бумагами и услышал, что Эльза остановилась перед столом. - Да? - сказал он с вопросительной интонацией. - Я просто хочу сообщить вам, что не желаю больше жить в доме лицемера, Ваше преподобие. Пастор поднял глаза, все еще не осознавая сказанного. - Что такое ты сказала? - Что не могу оставаться в гробу повапленном. - Эльза выглядела какой-то испуганной, но непоколебимой. Она надела свое лучшее платье, а в руках держала небольшую сумочку и картонную коробку. - Насколько я понимаю, ты пришла проститься? - Пастор попытался улыбнуться и сохранить в голосе снисходительную терпимость. Он заметил, что ее рот подрагивает, но она тут же плотно сжала губы. Эльза говорила медленно, отчетливо произнося каждое слово: - Нет, сэр. Я пришла за теми небольшими деньгами, что лежат на банковском счете, который оставила моя мать. Вот и все. - Она сложила руки и замерла. - Эльза, ты огорчена... но это глупо... - Ваше преподобие, или вы отдадите мне чековую книжку - или я уйду без нее. - Эльза... подумай, что ты делаешь. Куда ты пойдешь? - К Айвану. - Но он в тюрьме. - Куда вы и этот мерзкий Длиньша его засадили. И еще называете себя христианином - после того, что сделали с бедным парнем? - Довольно. Я не желаю говорить с тобой в таком тоне. И еще одно: если ты сейчас уйдешь, не вздумай сюда возвращаться! - Возвращаться! Возвращаться, Ваше преподобие? Чтобы вы вытаскивали меня из кровати, раздирали на мне одежду и били? - Будь разумной, - сказал он быстро. - Ты несовершеннолетняя и моя подопечная. - Прошлой ночью я была шлюхой и блядью. Так вот, это первый и последний раз, когда меня так называют и руки ко мне прикладывают. Не беспокойтесь, Ваше преподобие, вы меня здесь больше не увидите. - Эльза, я не имел в виду... - Отдайте мне чековую книжку - и кроме того, я заберу велосипед Айвана. Вы прекрасно знаете, что это его велосипед, что он заплатил за него вдвойне. - Ты об этом еще пожалеешь, запомни мои слова! И хорошенько запомни. Но я не собираюсь тебя останавливать. Как стелишь - так тебе и спать. Это дьявол в тебе говорит. Открой второй сверху ящик и возьми свою книжку. Там довольно много денег, но скоро ты обнаружишь, что так только кажется... - Но он говорил уже в пустоту - ее шаги эхом отдавались в гостиной. Это случилось во вторник вечером. Пастор Рамсай заперся в спальне, и до самого воскресенья его никто не видел. В воскресенье в Молитвенный дом повалили толпы народа, заполнив двор, где еще совсем недавно лужи крови были присыпаны песком. Те, кто не попал во двор, остались снаружи у ворот. Не считая верных прихожан, большинство составляли зеваки и любители сплетен. Даже такие закоренелые нехристи, как Богарт и его компания с ранчо Солт-Лэйк-Сити, мелькали в толпе, гордо показывая то место, где "Риган покромсал Длиньшу, как бекон". Трудно было сказать, какое предчувствие привело сюда всех этих людей. Ходило много домыслов о том, на какую тему пастор произнесет сегодня проповедь, и многие сомневались, что он вообще явится. Некоторые полагали, что он взойдет на кафедру и отлучит Айвана и Эльзу от церкви. Староста прихода Самсон начал службу, как он это обычно делал, но приближалось время проповеди, а пастора Рамсая по-прежнему не было. Беспокойство и разочарование в толпе нарастали. И не то, чтобы староста Самсон был плохим проповедником. Многие считали его самым зрелищным проповедником со времен Пророка Бедварда, но ведь сюда пришли вовсе не затем, чтобы увидеть еще одно его шумное представление. Поэтому собравшиеся издали глубокий согласный вздох, когда из стоявшей снаружи толпы донесся шепот: "Его преподобие идет, Его преподобие... " Пастор вошел молча, без улыбки поднялся на кафедру, не поприветствовал и даже, кажется, не заметил старосту. Он повернулся к ожидавшей его пастве, устремив взгляд куда-то вдаль. Как говорили люди, глаза его были жуткие и кровавые. Без каких-либо приветствий и предисловий, он начал проповедь. - Прах праху и тлен тлену. Пусть мертвые погребают своих мертвецов. Сначала все подумали, что Длиньша умер, а Айвана приговорили к повешению. Тишина становилась все более глубокой, и в какой-то момент все прихожане разом задержали дыхание. Голос пастора возвысился, его слова ранили и гремели, как гром небесный. И только постепенно, люди стали понимать, о ком он говорит, и всех обуяло чувство ужаса. - Боже Иисусе Христе, Господь Всемогущий! - Женщина прервала тишину в непроизвольном приступе страха и неверия. - Боже мой! - всхлипнула она, - он же смерть ей пророчит. Он пророчит смерть Эльзе. Это было жутко, даже когда говорились обычные заупокойные слова "о благословенно почивших в Бозе". Но здесь была проповедь наоборот, заклинания, исполненные мщения, проклятия в адрес души, "скончавшейся в грехе и мерзости задолго до того, как обрести Божью благодать". По любым меркам это было самое гнетущее представление, которое кто-либо когда-либо помнил, и страшные слова производили особенно жуткое впечатление, ибо сопровождались конвульсивными подергиваниями лица пастора. Не успел он закончить, как дети, хоть и не поняли до конца его слов, принялись кричать и плакать, так что пришлось их вывести, взрослые зарыдали в приступе страха и жалости, и вскоре церковь, только что переполненная, почти опустела. По Западному Кингстону пошел слух, что "пастор Рамсай сошел с ума. Он творит у себя в церкви работу дьявола, предрекает душе бедной девочки гореть в аду". Кто-то - предположительно, соперник пастора по кафедре - написал письмо в Мемфис, проинформировав тамошнее руководство об "оскорблении сана и кафедры". Дебаты, разгоревшиеся в Департаменте зарубежных миссий, были долгими и страстными, в них упоминался, среди прочего, и "архаический африканский культ злых духов". Но благодаря стойкой защите доктора Джимми пастор Рамсей и его сторонники в конце концов выиграли тяжбу. В виде компромисса было признано, что пастор пал жертвой чрезмерного рвения и совершил эту службу в состоянии "духовного расстройства". Его вызвали в Мемфис пройти курс послушания, молитв и отдыха. ВЕРСИЯ ВАВИЛОНА Его привели в наручниках, маленького, почти тщедушного по сравнению с двумя охранявшими его неуклюжими констеблями. Он видел, что глаза присутствующих направлены на него, и дух его дрогнул. Всю прошлую неделю совет старого Маас Натти не выходил из его головы: "Бвай, говорю я, суд - отвратительное место, не ходи туда. Говорю тебе, никогда не ходи туда. Но в чем они могут его обвинить? Посмотрите на этого увальня Длиньшу и посмотрите на него. И Эльза все подтвердит про велосипед. Судья не может не понять, что он сражался за справедливость. Не может он признать его виновным! Айван заметил сутолоку у дверей, увидел там Богарта и парней с ранчо и воспрял духом. Ребята помоложе во все глаза смотрели на него и даже показывали пальцами. Он оскалил зубы в широкой улыбке и поднял кулаки в наручниках в знак приветствия. Сила! Внезапно по толпе пробежал громкий шепот, и Айван увидел, что в зал вошла странная фигура. Заслуженный судья мистер Джозефус В. О. Аллеи в суровом черном облачении, шуршащем со всей формальностью, в напудренном парике, курчавыми волнами ниспадавшем на его плечи, казался самим воплощением справедливости, когда он усаживался в кресло и холодным взором обводил галерею. Судья Аллен был человеком утонченных манер, с обостренным чувством собственного достоинства, и только в последнее время его стали одолевать нелегкие мысли о том, что его выдающиеся способности оценили далеко не сполна. Почему после стольких лет, проведенных в судейском кресле, он, подобно многим своим коллегам, до сих пор не получил назначение в Верховный Суд Ее Величества? Это, безусловно, следствие позорного политического фаворитизма и карьеризма в Верховном Суде. Явная несправедливость. Изысканным движением он вынул из рукава надушенный носовой платок, приложил к плотно сжатым губам и проверил список дел. Опять поножовщина. Святые небеса, что за люди! Сначала режут друг другу глотки, а потом попадают на скамью подсудимых и начинают лжесвидетельствовать, божиться и истошно вопить, наводняя зал суда своими мамочками, бабушками и сожительницами, которые, дождавшись оглашения приговора, поднимают такой богомерзкий вой, словно настал всемирный потоп. Очень все неприятно. Его нервы не в силах больше вынести эти выездные суды. Хорошо, что сегодня нет, по крайней мере, этих ужасных Растафари. Судья Аллен сухо указал сержанту в сторону Двери, подавил в себе безотчетный импульс заткнуть уши и принял суровый вид. - Тишина! Тишина! - прокричал тучный сержант на пределе голосовых связок. - Суд города Кингстона под председательством досточтимого судьи мистера Дж. В. О. Аллена начинает свою работу. Слушается дело Ее Величества против Айванхо Мартина. Все граждане, имеющие касательство к делу, обязаны дать свои показания, и будут выслушаны. Свидетели стали говорить один за другим. Пастор Рамсай голосом отринутого доброго пастыря поведал о безуспешной попытке преподать Айвану христианский образец и наставить на путь истины. Длиньша, перебинтованный как мумия и претендуя своим смиренным видом на место последнего христианского мученика, заговорил таким трепетным и дрожащим голосом, что вызвал смешки тех, кто его знал. Эльза, полная жизненных сил, учитывая те вечные муки, на которые ее обрек пастор, твердо и убедительно поведала историю с велосипедом, вызывающе глядя при этом на пастора. Айван, без видимых угрызений совести и раскаяния в голосе, решительно заявил, что вынужден был защищать свою личность и собственность. - И защищая свою личность, ты счел необходимым нанести своей жертве, гм-м, тринадцать ранений? - протянул судья Аллен, вглядываясь в подсудимого так, словно все зависело от его ответа. - Да, сэр, - сказал Айван, - но я наносил их так, чтобы не убить, сэр. Приглушенный ропот одобрения донесся от Богарта и его компании. - Гм-м, - сказал судья, - гм-м. Он был не в лучшем настроении. На утреннем заседании он присудил к шести месяцам исправительного труда одного Растафари, некоего Рас Стимула, за нарушение общественного порядка и еще к шести месяцам за курение ган-джи в момент совершения преступления. Парень устроил в час пик грандиозную автомобильную пробку, шагая посреди одной из самых оживленных улиц города и заявляя, что идет "требовать отцовское наследство". Судью Аллена это немного развлекло, и, объявив приговор он тут же подумал, что он слишком мягкий. Однако группа поддержки Рас Стимула думала по-другому. После оглашения приговора так называемые "жены" обвиняемого подняли громкий вой: "Ваайооо, вот злыдень поганый! ", что явно относилось к его персоне. И прежде чем полиция очистила от них зал суда, человек тридцать единоверцев этого парня, окружив судейское кресло и угрожающе потрясая своими регалиями, принялись в унисон его проклинать. Что и говорить, судья Аллен не был суеверным человеком и даже не особенно религиозным, но услышать проклятия, которые эти фанатики хором распевали в своей устрашающей манере, да еще в собственном суде! Полный беспорядок! Ответ на его обращение в Верховный Суд придет не так скоро. Их безумное скандирование до сих пор эхом отдается в его голове, что там они пели? Проклятие падет на тебя за то, что "не проявил жалости и осудил жестоко бедного и нуждающегося... " Пусть над ним встанет злодей, а сатана по правую руку... И когда придет его суд, да будет он осужден, Молитвы его превратятся в грех, И пусть дни его будут кратки, и другой займет его место... Пусть дети его растут без отца, а жена станет вдовой... Пусть ищут они себе хлеб в местах разорения... И вдова его станет шлюхой, и матери грех не будет забыт... Это было возмутительно и, сказать по правде, сильно подействовало на его нервы. Куда катится страна, если с судьей Ее Величества так обращаются? Л теперь еще этот Лйванхо Мартин, который, кажется, не видит ничего дурного в том, что совершил возмутительное насилие на пороге церкви. Таких людей, безусловно, нужно учить тому, что общественные институты следует уважать. - Айванхо Мартин, встать и выслушать при говор" - провозгласил секретарь суда с интонациями, которыми овладевают в юридической корпорации. Судья обмакнул платком пот, прикоснувшись к обеим щекам и ко рту, и смерил обвиняемого грозным взглядом. - Итак, молодой человек, тебе было предоставлено немало возможностей стать нормальным человеком, - сказал он. - Тебя приняли в ряды церкви и наставляли на путь добропорядочного христианина. В этом месте пастор Рамсай и Длиньша энергично закивали. - А вместо этого ты, гм-м, сбился с пути, забил себе голову всевозможными глупостями и - докатился до насилия. - Эти слова были встречены одобрением со стороны обвинителей. - Но, гм-м, поскольку тебя обвиняют впервые, я не буду сажать тебя в тюрьму. - Судья сделал паузу и наклонил голову, словно ставя себе в заслугу собственное самообладание, и снова приложил к губам платок. Пастор и Длиньша выглядели уныло. Эльза с надеждой улыбалась. Айван глядел с беспокойством. - Я, гм-м, даю тебе еще один шанс стать направильный путь. Надеюсь, что это, наконец, раз и навсегда спустит тебя на землю. Я приговариваю тебя к восьми ударам тамариндовых прутьев. - Господи Иисусе, - воскликнула Эльза. - Тишина в суде! - проговорил секретарь. Судья поджал губы, нахмурился и резко стукнул молотком. Самый большой страх Айван испытал, когда шел за охранником. Это был не страх опасности, когда в крови резко поднимается адреналин, обостряются рефлексы и расправляются члены, а страх боли, тошнотворный страх, когда куда-то проваливается желудок и кружится голова, тело становится слабым и размягчается воля. Ему хотелось плакать. Болезненное чувство в животе стало подавляющим, и он возненавидел его. И не только его. В глубине души скрывалось и другое чувство, почти задавленное подступившей тошнотой, отчетливое, острое как нож, первородное чувство ненависти, ненависти к пастору и Длиньше, к их самодовольным улыбкам, которыми они обменялись, когда был произнесен приговор, к судье, высоко восседавшему в своем кресле, как канюк на суку, к этому черному человеку, который говорил как белый, к полицейским с их грубыми руками и садистскими рожами, в любую минуту готовыми к насилию. Какое-то тепло исходило только от Эльзы, когда она свидетельствовала в его пользу. Но сейчас это уже в прошлом, как и испытанный им триумф, когда он увидел уважительные взгляды ребят с ранчо и понял, что его уличная репутация во много раз возросла. Все это исчезло, гордость, ненависть, ярость, вызов - остался только страх. - Заходи, - сказал охранник, толкая его в камеру. - Ничего, долго ты здесь не задержишься, - добавил он, посмеиваясь. Айван прошел в камеру и, шатаясь от слабости в коленях, ухватился за край койки. Двое потрепанных жизнью мужчин сидели на койке и с безразличием смотрели на него. Он слышал, что откуда-то доносятся всхлипывания и стоны. - Что ты получил? - спросил один из мужчин. - Тамариндовые прутья. Восемь ударов, - ответил Айван. - Счастливчик. У меня розги, - пробормотал мужчина. - Тамариндовые прутья хуже, - сказал другой. - Я-то знаю. Айван почувствовал, что к его горлу подступает тошнота. Еще мгновение - и его вырвет. - Это как обезьяна и черный пес, - заметил первый. - Оба злодеи. - Аииийее, - всхлипы становились все громче и начали пугать Айвана. - Заткни свою пасть, тебя еще не пороли, - пробормотал первый мужчина, с презрением указывая на верхнюю койку. - Я не вынесу, не вынесу, Господи Иисусе. Не вынесу, - скулил чей-то голос и снова перешел на приглушенные всхлипывания. - С утра так хнычет, - объяснил один из мужчин. - На нервы действуешь, ты! Айвану он тоже действовал на нервы. Человек как будто стал совершенно неуправляемым и выражал свой чисто животный ужас душераздирающим воем, от которого ожидание становилось еще тягостнее. Айван посмотрел на двоих мужчин, на их напряженные лица в маслянистом поту. Скоро? - спросил он, помимо своей воли страшась ответа. - Уже сейчас, - сказал человек. - Воойоо, я умру, умру. Боже мой, я умру! - Заткнись, - проговорил один из мужчин. Стоны опять уступили место всхлипываниям. - Что ты сделал? - спросил мужчина. - Порезал одного парня, который доебывался до меня, - ответил Айван строго по факту и почувствовал себя чуть лучше от уважительного выражения лица мужчины. С верхней койки снова донеслись негромкие стоны. - Сейчас я его сам выпорю! - сказал второй мужчина. - Тебя уже пороли когда-нибудь? - спросил у Айвана первый. Он покачал головой. - Ты ел что-нибудь с утра? Айван снова покачал головой. - Это хорошо, - сказал мужчина. - Ты наложишь под себя, - объяснил второй. - Никуда не денешься. Все так делают. Снова громкие стоны с верхней койки. - А что он сделал? - спросил Айван, указывая вверх. - Плотские познания, - ответил первый. - Десятилетнее дитя. - А ты? - спросил Айван. - Разбойное нападение, так сказал судья, - ответил он и улыбнулся. Второй мужчина ничего не сказал. В коридоре гулко зазвучали тяжелые шаги. В дверях возникли двое полицейских вместе с мужчиной в белом халате с красной оторочкой, со стетоскопом на шее. В руках он держал лист бумаги и прочитал: - Юстис Голдинг. Первый мужчина поднялся, поначалу неуверенно, но тут же взял себя в руки. Проходя мимо Айвана, он дал ему докурить свою сигарету. Лицо его покрылось каплями пота. - Держись, браток, - прошептал Айван. Мужчина что-то буркнул. Айван слышал, как шаги удаляются. С верхней койки стали доноситься ровные, мягкие и очень высокие звуки. Они напоминали писк новорожденного зверька и крик обреченного попугая перед тем, как тогда в горах на него бросился ястреб. - Лучше не слушать, - сказал второй мужчина, сжав себе уши ладонями. Но даже поступив по его примеру, Айван не мог не расслышать, как за громким свистом розог и ударом немедленно последовал такой мучительный вопль, какого он никогда еще не слышал. Громкий, пронзительный визг, совершенно не напоминающий звуки, издаваемые людьми, прозвучал на всю тюрьму и внезапно оборвался. - Девять осталось, - сказал второй мужчина. Айван почувствовал, как вся сила, которую он копил в себе, его оставила. "Я так не буду", - в ярости убеждал он себя. После второго вопля мужчина, заткнувший себе уши, вскочил на ноги и, исполняя воинственный танец, запел дрожащим голосом: "Годы летят стрелою... ". - Сколько ему присудили? - спросил доктор, выслушивая сердце Айвана. Изо рта у него пахло ромом. - Восемь, сэр, тамариндовых прутьев. - Гм-м, - задумался доктор, - он сильно испуган, но сердце бьется ровно. Привести приговор в исполнение. Айван не мог сдержать дрожь во всем теле, когда его заставили раздеться до трусов. Некий безотчетный иррациональный голос говорил ему, что все это не более чем сон, ночной кошмар, что скоро он проснется и все исчезнет как не бывало, что в реальности такое с ним произойти не может. Его вывели на тюремный двор, обнесенный стенами и пустой, если не считать деревянной бочки на низкой бетонной подставке. Подойдя к ней, он увидел, что посереди бочки прорезана дыра, а по бокам сделаны вырезы. - Подойди к бочке, - сказал сержант. - Трусы лучше снять, - сказал доктор. - Нет смысла их пачкать. Айван вылез из трусов и подошел к бочке. - Ложись поперек и сунь гениталии в дырку, - сказал сержант. Айван удивленно посмотрел на него. - Давай-давай, если не хочешь, чтобы они превратились в месиво. Раскаленная на солнце бочка приятно согревала Айвану живот. От бочки шел запах застоявшейся мочи. Айван почувствовал, как тугие веревки стиснули его запястья и лодыжки. Он открыл глаза и тут же закрыл их. Перед глазами на расстоянии вытянутой руки виднелась лужица рвоты, чуть присыпанная песком. Над ней жужжали мухи. Кто-то, скорее всего доктор, подошел и, просунув руку в боковое отверстие, проверил положение гениталий. Айван почувствовал, как чья-то рука прошлась по его спине, несмотря на обжигающее солнце, холодной и влажной. - О'кей, сержант, старайтесь не бить по почкам, - сказал доктор. Айван с силой закусил губы. Он услышал посвист прутьев, скрип сапог сержанта, резкий свист, и потом все произошло в одно мгновение: потоки боли острыми бритвами вошли в его нервы и взорвались в голове. Душераздирающий вопль словно застрял в его ушах. Горло надрывалось от крика, который он не мог прервать. Тело, пойманное в силки, отчаянно брыкаясь, встало на дыбы, и снова рухнуло на бочку. Мочевой пузырь опорожнился, и вскоре он перестал управлять кишечником. Откуда-то издали чей-то голос произнес: - Раз. Повторный толчок боли сотряс все его тело, и он почувствовал, что на секунду сердце остановилось. Фьюуутц... Уак... Четыре. Сержант посмотрел на его безвольно лежащее тело и раздраженно причмокнул. - Хотите осмотреть его, сэр? Он потерял сознание. - Исполняйте приговор, - сказал доктор. - Парень молодой и сильный. - Но, сэр, может быть плеснуть на него водой? - настаивал сержант. - Не надо, черт возьми, - сказал доктор. - Быстрее заканчивайте. Книга четвертая ПРЕСС ОПУСКАЕТСЯ АН SAY, Presshah drop! Oho, Presshah drop, Oyeah, Presshah Uhhumm, Presshah gonna drop on you... Toots Hibbert, "Pressure Drop". Глава 13. НО ТЫ СТАРАЙСЯ, СТАРАЙСЯ, СТАРАЙСЯ Эльза закрыла дверь на щеколду и плотно затворила окно, чтобы оградить себя от шумной жизни многолюдного двора и спрятать одолевавшую ее беду и стыд. Но все равно слышала смех, ругань, а порой стоны и крики, доносившиеся из соседней комнаты, где одна коричневая девушка с пустыми глазами принимала посетителей. - Что за жизнь такая? Это ведь моя первая ночь с Айваном... Мне бы и во сне не привиделось, что так ее проведу. В комнате было жарко и при закрытом окне быстро становилось душно. Эльза не могла вынести вид его спины. Она закрывала глаза, но всякий раз, когда Айван двигался или стонал, шла к нему. В конце концов, смотреть больше было некуда, она потушила свет и села рядом с ним коротать ночь. Сон Айвана был поверхностным и беспокойным, он что-то бубнил, но слова были бессмысленны. Иногда просто стонал и всхлипывал. Время от времени она слышала имена: мисс Аманда, Маас Натти, Мирриам, пастор Рамсай, Хилтон, Эльза. Кто такая Мирриам? Он простонал, и Эльза, почувствовав как его горячая мокрая голова устраивается у нее на коленях, а руки обвивают ее талию, подумала, что он, должно быть, проснулся. - Ничего, ничего, Айван, - утешала она, утирая пот с его лица. - Ничего, дорогой, уже все, все кончено. - Нет, неет - не кончено. Ничего не кончено. Не кончено, черт возьми... - Он тряхнул головой в воинственном отрицании. Платье Эльзы прилипло к бедру, где покоилась его голова. Простыни под ним вымокли до нитки, ей даже показалось, что он, как ребенок, написал в кровать. И действительно, было что-то младенческое в беспомощном хныканье, срывавшемся с его губ. И она ничем не могла помочь. Едва Эльза прикасалась к Айвану, чтобы вытереть пот, собиравшийся возле кровавых рубцов, оставленных, казалось, когтями огромной кошки, как он начинал кричать от боли. Пот, который она вытирала с лица и тела, мгновенно проступал снова, едва она убирала тряпку. Лихорадка горела и дрожала у него под кожей, как живое существо. Эльза была уверена, что пот больно въедается в кровавые раны на его спине, и решила чуть-чуть смазать открытые раны теплым кокосовым маслом. Но Айван остался в живых, это уже наверняка, хотя в течение первой ночи Эльза не была уверена даже в этом. Ее очень беспокоили возможные последствия побоев, и если раньше невозможно было сомневаться в его правоте, то сейчас он выглядел помраченным. Айван бормотал что-то нечленораздельное и время от времени стонал, словно находясь в глубоком страхе. - Тише, Айван, все кончено, вес позади. - Эльза утешала его и гадала, какие изменения могут в нем произойти, когда он придет в себя и вернется к ней. Она знала только одного человека, которого подвергли такому же наказанию. Но когда это случилось, Маас Иезекииль Джексон был уже в годах, так что, убеждала она себя, сравнивать тут нельзя. И все же он был крепким пожилым человеком - очень сильным, как говорили люди. Старый солдат по прозвищу Сдавай-форт-иду-я-Джексон, он часто разыгрывал представления для детей, громко отдавал команды и проворно им подчинялся, брал воображаемое ружье "на караул" и, топая босыми пятками по асфальту, отдавал пламенную честь королеве. Он продавал сок из сахарного тростника и кокосов с тележки, которую останавливал напротив школы под большим деревом диви-диви. Эльза не могла вспомнить, а может, никогда и не знала, в чем его обвинили, но помнила, что ему присудили четыре удара и люди говорили, что наказывать так старого человека - великое злодейство. Маас Иезекииль так больше никогда и не пришел в себя. Он совсем выжил из ума, улыбался сам себе, что-то бормотал под нос и мочился в штаны. Люди говорили, что побои превратили его в дурака. Он уже, наверное, умер, подумала Эльза. Но Айван еще молод, полон жизненных сил, и, конечно, ничего такого с ним не случится. И все-таки, слыша его стоны и бормотание, она не могла справиться с беспокойством. "Смотри за ним и молись, - говорила она себе. - Смотри и молись, ибо не он первый и не он последний". К утру Айвану стало немного полегче, но вскоре он весь затрясся. Эльза забеспокоилась, как вдруг он сел прямо и обычным голосом попросил пить. Она дала ему травяного чая с ромом, и он погрузился в глубокий сон. - Слава Богу, - сказала Эльза, прислушиваясь к его ровному дыханию. - Айвану лучше. Скоро он придет в себя. - Она испытала прилив радости и облегчения, который сменился вскоре усталостью и опустошением. Сейчас, подумала она, наша новая жизнь и начнется. Но останется ли Айван таким, как прежде? Как они будут жить? Эльза старалась не думать ни о деньгах, ни о том, как они будут задыхаться в этой крохотной комнатке. Пока что ничего хорошего. Домовладелец оказался жирным коричневым человеком с гнилым дыханием и ухмылкой, обнажавшей кариозные зубы. Пятна от пота виднелись у него на рубашке под мышками и на брюках в паху. Он постоянно ей улыбался. - Ты одна собираешься тут жить? - спросил он, бегая глазами по ее груди, когда она в первый раз пришла узнавать о жилье. - Скоро приедет из деревни мой брат. - Твой брат? Понимаю. - Он назвал цену вдвое выше, чем она ожидала. - Но это, кажется, слишком много, сэр? -