сучок, чтобы они поскорее обжарились над огнем и я  утолил
бы  наконец  первый голод.  Эти маленькие,  подрумянившиеся в пламени костра
ломтики мяса показались мне удивительно вкусными.
     День между  тем  склонился к вечеру,  и  около восьми  часов  я  возжег
охотничий  факел, чтобы  Поохотиться  в  темноте. Вскоре на  свет из  темных
лесных зарослей выскочил  какой-то зверек--в  его глазах ярко отразились два
крохотных факела,--я  выстрелил, и зверек  замертво  свалился на  землю. Это
была вивера. Вернувшись к пальме, я наскоро  освежевал ее и положил  на угли
догорающего костра;. Больше  в ту ночь  мне охотиться не захотелось; я сытно
поужинал,  прилег  у  костра на землю--и проснулся только утром, разбуженный
звонким голосом кукушки.
     Проснувшись, я, как и  подобает  умудренному  обширным  опытом путнику,
начал  день--третий  мой  день  в  Лесу  Тысячи  Духов--с  обстоятельного  и
неспешного завтрака, после ко-
     торого  живот  мой  приобрел утешительно округлые  очертания.  Затем  я
аккуратно  зарядил ружье,, закинул его за спину, по-веСил на плечо охотничью
сумку  и  пустился в  путь. Тут  мне надобно с  прискорбием признаться, что,
разморенный обильным завтраком,  я  позабыл о своих амулетах и  взял с собою
только ружье да меч.
     Вскоре мне  стали встречаться  пригодные для  охоты  звери, однако  они
суетливо и без видимой нужды перебегали с места на место, так что я никак не
мог  толком прицелиться,  а поэтому терпеливо выжидал, ибо  не люблю тратить
попусту ружейные заряды.
     А  когда мне представился  наконец  случай  для успешного выстрела,  до
моего  слуха донесся мягкий, но устрашающе тяжелый  шорох шагов, как если бы
ко  мне  приближалось  украдкой  шестеро  могучих  великанов; я  внимательно
огляделся и увидел шестнадцатиглазого  <i>девилда, о</I> встречах с которым  не раз
доводилось мне  слышать от старых охотников,--  да-да,  это  был именно  он,
легендарный монстр по имени Агбако.
     Не буду скрывать, что, увидев Агбако, я не на шутку встревожился. Шяпка
у  него  была железная, рубаха--медная, штаны--кожаные,  а ноги от  колен до
ступней--из пальмовых  листьев.  Для сохранности чресел, где,  по старинному
присловью,  у  мужа хранится крепость,  он  носил  массивную  юбку,  искусно
сотканную  из мелких металлических колец  со всевозможными лесными  тварями,
угнездившимися в  ее плотно сплетенных ячеях,  а поясом для юбки  служил ему
ядовитый  удав,   и-  я  заметил,   что  раздвоенный  язычок  удава  зловеще
просовывается из пасти наружу пр,и  каждом шаге этого устрашающего все живое
гиганта.
     Голова  у Агбако  была .массивной  и  удлиненной, сверху ее  прикрывали
щетинистые  волосы,  а  шестнадцать  глаз  шли  вкруговую  понизу  да еще  и
вращались в  глазницах наподобие огненных  пузырей, так что всякий смертный,
встречая этот шестнадцатиглаэый взгляд,  содрогался от непреодолимого ужаса.
Устрашающе  шуршала  на ходу ячеистая юбка  Агбако, в  руках  он  держал две
громадные дубины, а деревянные ножны с обоюдоострыми мечами хлопали его с ""
обеих сторон по бедрам.
     Заметив меня, он  понял, что я достойный противник, и тотчас решительно
устремился  ко мне,  тяжко попирая землю упругими ногами из  туго скрученных
пальмовых  листьев.   Я  замер  и,  когда  он  приблизился,  повелел  дороге
обвязаться  вокруг него  двойным узлом и  перебросить  в дальнюю чащобу,  но
дорога перебросила вместе с ним и меня, так что мы опять встретились лицом к
лицу. Немного устрашенный, я все  же не дрогнул .и приказал дороге доставить
меня  на прежнее  место,  однако, едва  она исполнила  мое навое приказание,
вр-ir мой, как я и опасался, опять вырос передо мной, будто мы
     связаны  с ним неразрывными узами .  В  этот раз  я торопливо  применил
заклинание <i>огеде,</I>  наказав дороге  вернуть Агбако  в отдаленную чащу,  чтобы
лианы могли опутать его там по  рука;м  и ногам.  Дорога, а  следом за ней и
лианы, добросовестно выполнили мой торопливый наказ...
     - ...Хотя лучше  мне от  этого  не  стало, ибо я  тоже  был доставлен в
отдаленную чащу, где лианы, оплетая меня все туже,  вскоре начали нестерпимо
язвить мою кожу острыми ши!пами, и  я был вынужден  скомандовать лесу, чтобы
он отпустил меня и вновь доставил на дорогу. Лес беспрекословно выполнил мою
команду, но, едва я появился на дороге, передо мной, конечно же, мигом вырос
и Агбако.  Я понял, что нам не миновать единоборства,  и  схватился со своим
свирепым врагом не на  живот, а на смерть. Каждый из нас вкладывал в  борьбу
все силы, мы боролись  упорно и  долго, однако  победа медлила склониться на
чью-нибудь  сторону. Тела  наши  покрывала,  жаркая испарина,  глаза  Агбако
сверкали, словно  ярко-красные прожекторы, а  мои налились  кровью и  готовы
были  выскочить  из  орбит.  Земля,  плотно  утрамбованная   нашими  ногами,
затвердела  до крепости  камня и  тускло  поблескивала,  будто  полированный
свинец.
     Не  знаю уж, долго ли, коротко ли продолжался наш поединок, зато  знаю,
что, когда силы у меня почти иссякли, натиск Агбако ничуть не ослаб. И вот я
в изнеможении  опустил руки, а он только еще крепче стиснул меня, но  потом,
заметив,  что я  больше не сопротивляюсь, ослабил свою смертельную хватку  и
вынул из торбы огромную тыкву, приспособленную для хранения пальмового вина.
Угостив меня и подкрепивши несколькими глотками собственные силы --  значит,
они  у  него  тоже  на исходе, с  удовлетворением подумал я,-- он  предложил
возобновить поединок, и_ мы, не мешкая, сошлись в жестоком единоборстве.
     И снова  никто  из нас не  мог одолеть  противника, но  вскоре,  улучив
удобное мгновение, я отскочил в сторону, выхватил меч и, пока Агбако пытался
вытащить  свой, скользнул  ему за спину и  со всего размаха рубанул " его по
голове. На миг  мне было почудилось, что я могу торжествовать победу, однако
не голова  моего врага, а мой собственный меч разлетелся напополам, и, когда
я уже простился  с жизнью, ибо бесповоротно утратил оружие, Агбако нагнулся,
поднял упавший обломок  меча, потом выхватил  у меня рукоять, приставил ее к
клинку, и меч мгновенно сросся воедино. Протянув его мне, Агбако сказал, что
мы должны сразиться еще раз, и, хотя я окончательно выбился  из сил--дыхание
мое, судорожное и  беспорядочное, походило  на  жалкое  хаканье  измученного
шакала,--мне  было стыдно отказаться от  боя,  и, размахнувшись, я попытался
разрубить  Агбако  в  поясе напополам, но  он  ловко увернулся,  а потом сам
рубанул меня по руке, и у меня отвалилась кисть, в которой я сжимал меч.
     Упавши вслед за ней на  землю, я задергался в предсмертных корчах,  как
рассеченный лопатой подземный змей.
     Но  недолго  корчился я и стонал--Агбако подобрал с  с земли мою кисть,
приставил ее к обрубку, затем плюнул  себе  на ладонь,  растер слюной  место
соединения, и  рука мгновенно  срослась; а в  следующую секунду я  уже  и не
верил, что рука у меня была перерублена. Срастив  мне руку, этот  неутомимый
боец весело расхохотался и объявил, что пора нам продолжить  нашу битву. Мой
испуг сменился ужасом,  и  я  сказал себе  так:  "Охо-хо!  Похоже,  что  мне
придется  здесь погибнуть".  Однако  я  все же  не потерял  надежды выжить и
громко  воскликнул:  "Лесные обитатели! Небесные жители! Подземные существа!
На помощь! На по-о-о-омощь!"
     Вскоре нас окружили самые разные создания  вроде птиц, зверей, ползучих
тварей  и гомидов, но  Агбако  не обращал на них  внимания, и мы  продолжали
единоборство из последних сил. Перевеса в борьбе добивался то Агбако,  то я:
если мне  удавалось швырнуть  его  на  землю, он  стремительно  вскакивал  и
отплачивал  мне тем же;  если я подымал его  на воздух, чтобы  задушить, ему
всякий раз  удавалось вырваться; а  если он  отрывал  от  земли и принимался
душить меня,  я выскальзывал  из его цепких  рук, -и все начиналось сначала.
Долог был наш поединок и бесконечно свиреп. Лесные жители затаили дыхание, а
листья на деревьях недвижимо застыли, ибо замер даже ветер.
     Между  тем один из гомидов  подступал к нам все ближе и в  конце концов
приблизился почти  вплотную. Чтобы не  изувечить его, мы  с Агбако отступили
друг от  друга, и  гомид украдкой протянул  мне орех <i>колы.</I> Я проглотил его и
сразу  же  почувствовал  прилив  новых  сил  -- в меня  словно бы  вселилось
шестнадцать  могучих  бойцов. Я  поднял  Агбако над землею  и  под радостные
возгласы гомидов  начал  его душить,  но  он вывернулся  и  с полузадушенным
хрипом отскочил назад.
     Я  стремительно шагнул к  нему  и хотел  швырнуть его  на  землю, чтобы
разбить в  лепешку, но  он  встретил мой  натиск, словно  неколебимый  утес,
разбивающий океанские волны,--  мне не удалось  поднять  его в воздух, а  он
ухватил меня за ногу и попытался оторвать ее,  да  не на того напал: я, быть
может,  не  слишком  изящно скроен,  зато крепко сшит,  и ногу у меня голыми
руками не  оторвешь. Тогда Агбако ударил меня кулаком, и" теперь уж отскочил
назад я, а он шагнул вперед и пнул меня ногой, но не достал, зато его жаркое
дыхание опалило  мне лицо, словно  струя  раскаленного воздуха из кузнечного
горна.
     Заметив, что я с трудом  выношу  его  горячее, как  огонь, дыхание,  он
дунул мне в глаза, и, хотя я успел зажмуриться,  мне показалось, что к  моим
векам прижали тлеющие угли. Да, Агбако был великий боец! Он топнул ногой,  и
земля  <b>подь вами</B>  разверзлась, и  я  почувствовал, что  мы  проваливаемся  в
бездну.
     Когда мне удалось открыть обожженные глаза, я увидел, что попал в очень
странный дом, а  поскольку и принимали менятам очень  странно, я назову  его
Странноприемным  домом. Агбако  куда-то  исчез,  и  до конца  путешествия, о
котором  я  веду  рассказ, мы  больше  не встречались.  Мне  пришлось  опять
столкнуться с ним только на пути к Лангбодо--про этот  полузабытый  поход мы
поговорим в другой раз,--но  вот чего я определенно не забуду, пока жяв, так
это моих мытарств под землей, куда я попал по милости Агбако.
     Дом,  в  котором я оказался,  был  небольшой  и чистый, с  глинобитными
стенами и  глиняным  полом,  но  потолок надо  мной покрывала не  глина  или
побелка, а огнестрельное оружие. Ни дверей, ни окон, ни ламп я не 0бнаружил,
и  тем  не  менее  в  комнате  было  светло,  как  если  бы  она  освещалась
электричеством  или солнцем. Когда мне удалось открыть глаза, я  увидел, что
стою посредине  комнаты и  что стены у  нее стремительно сближаются,  словно
хотят сойтись, но стены, к счастью, сошлись не  до конца, а коснувшись меня,
начали раздвигаться  и  раздвигались,  пока  комната  не  приобрела  прежних
размеров. Едва стены застыли в неподвижности и я немного успокоился,  оружие
над моей  головой  стало стрелять, дом затрясся как в лихорадке, и,  упав на
пол, я ослеп, а чьи-то ледяные руки ощупали меня с ног до головы, и, когда я
сел, невидимые пришельцы с  ледяными  руками принялись танцевать, обхлопывая
мне ладонями  макушку,  причем, судя по топоту, танцоров тут собралось около
сотни.  Танцы,  однако,   продолжались  недолго,   и   вскоре  меня   начали
подбрасывать  вверх, а  потом  опять поставили на пол  и под  взрывы  хохота
полностью сменили на мне одежду. Затем  кто-то прижал к моему  лицу холодную
ладонь,  и  я прозрел, но, оглядевшись, никого не увидел. Теперь  я сидел на
высоком стуле, тело мое покрывали густые  перья, живот у меня увеличился раз
в  десять,  голова--раз в шестнадцать,  шея неимоверно удлинилась,  а ноги и
руки остались прежними. Все это меня очень удивило, но шевелиться я боялся и
сидел неподвижно, ибо йоги мои  вряд ли  были способны теперь  выдержать вес
моего живота, а голова стала для шеи почти непосильной тяжестью.
     Вскоре я проголодался,  и, едва меня  начали  одолевать  мысли о еде, в
углу комнаты  появился столик с тарелкой тушеного  мяса, но подойти к нему я
не мог  из-за своего огромного живота. Тогда я попробовал протиснуться к еде
боком, а она вдруг сама придвинулась ко мне, так что  я без труда  дотянулся
до нее рукой. Дотянуться-то я дотянулся и даже взял с тарелки кусок мяса, да
не  сумел  положить  его в рот:  моя нескончаемая шея,  похожая на жирафью и
прямая, как палка, оказалась чересчур длинной, а рука слишком короткой,
     и всякий, кто любит смех, мог заглянуть ко мне  и вволю посмеяться, ибо
я превосходно пояснял древнее присловье, в котором говорится: "Еда видна, да
вотбеда--рука коротка, а шея длинна". Каждый  раз, когда мне почти удавалось
дотянуться рукой до рта, это проклятое ПОЧТИ все и решало: рука моя замирала
в нескольких  пядях от губ, горячий мясной жир  стекал по  руке  до локтя  и
дальше, а из глаз у меня катились горькие слезы бессилия.
     Надеюсь, тебе известно, уважаемый хозяин, что, кто работает хорошо, тот
и ест хорошо, а  человек,  равнодушный к сладкому перцу, наверняка обделен и
физическими и духовными  силами.  Я люблю сытно поесть и  с огромным  трудом
переношу   муки  голода.  Недаром  же  цро  меня  сложили  такое  присловье:
"Акара-огун, Многоликий  Маг,  пойдет  за  поваром  и  на небо и в  ад". Это
присловье дает  понять, как яростно хотелось мне полакомиться тушеным мясом.
И вот,  пытаясь  преодолеть  смысл  еще одного  речения--"Видит око, да  зуб
далеко",-- я вдруг заметил в углу комнаты длинную палку, кое-как приблизился
к ней, сжал ее в руке, проткнул увесистый кусок мяса на тарелке и поднес его
ко рту. Но  он оказался  слишком  большим для моего рта,  который  ничуть не
увеличился  с  увеличением головы, и, когда я все же  запихал  мясо в рот  и
попытался прожевать его, не поместившаяся  у меня во рту половина отвалилась
и шмякнулась на пол, так что все мои труды пропали даром.
     Едва я начал борьбу за еду, мне послышался хохот, но, оглядевшись, я  в
то время никого возле  себя не заметил, а когда поесть  мне толком  так и не
удалось, я умоляюще вскричал:
     -- Если вы причастны к моему уродству, веселые смехачи, то закяинаю вас
именем  Господа--возвратите мне  прежние размеры!  Я по  неведению вступил в
единоборство с Агбако и  больше никогда  не  совершу такой глупости! Отныне,
заслышав  его  шаги,  я  мгновенно  брошусь  наутек и буду таиться  в  самой
отдаленной чащобе, пока он  не  уйдет! Умоляю вас,  хохотальные  незнакомцы,
верните мне прежние размеры и отпустите меня восвояси!
     Ответом  мне  было молчание.  Но  вскоре  голова моя  уменьшилась,  шея
укоротилась,  окивот  опал, и я  стал прежним  Ака-рой-огуном. Голоса теперь
окончательно умолкли--ни один  гомид не давал о себе  знать,--но  стены  без
дверей и окон продолжали сходиться и расходиться. Поскольку выхода у дома не
было,  мне  оставалось  одно--сидеть  не  шевелясь в центре комнаты,  "чтобы
подвижные  стены  не нанесли мне увечий. Я просидел довольно долго,  а когда
день склонился к вечеру, одна из стен вдруг расступилась, и в  комнату вошла
прекраснейшая женщина с несколькими на редкость красивыми  служанками.  Меня
охватил благоговейный  ужас, и я пал перед ними ниц, но женщина приблизилась
ко мне и сказала:
     --  Акара-опун,  тебе должно быть ведомо, что на свете  есть девилды  и
колдуны, кобольды и гномы, тролли и мертвецы  -- все  они принадлежат к роду
гомидов, или духов, составляя Лесную Общину из тысячи всесильных Общинников,
и другой  истинно  чудодейной силы на  земле нет.  А тысяча первый дух--или,
вернее, духева--стоит сейчас перед тобой. Да-да, Акара-огун, это я, и- зовут
меня Сподвижница.  Я  люблю Господа, и  он благоволит  ко мне, ни  в чем  не
отказывая, ибо я неизменно и добросовестно выполняю его волю.  Трижды в день
посылает Он меня  на помощь Своим  друзьям,  и  я помогаю им,  как  они того
заслуживают: любящие  Его  .с  прохладцей получают  от  меня  малую  помощь,
любящие  великой  любовью получают величайшую  помощь,  а ненавидящим Его  я
отказываюсь помогать, ибо сеющий ветер  пожинает бурю, сеющий добро получает
великое  благо,  а  сеющий зло  отвергает  живую  жиань, и,  даже  если  мир
неузнаваемо  .изменится, так  что  у  птиц  в клювах  вырастут  зубы,  а  на
масличной  пальме  вдруг появятся  орехи,  Господь воздаст  каждому  по  его
деяниям  -- запомни это, Акара-огун, и следуй  за мной, дабы  выполнить волю
Великого Творца.
     Когда Сподвижница замолчала, я поднялся со своего ме-ета, и мы покинули
Странноприемный дом,  чтобы  выйти  на  предназначенную  мне  дорогу.  Долго
следовал я  за Сподвижницей, мы спускались в глубокие долы  и подымались  на
высокие горы, продирались сквозь дремучие чащи и переправлялись через бурные
реки,  а когда наш  совместный путь завершился,  она  остановилась и сказала
так:
     -- Ступай вперед, Акара-огун, и  хорошенько запомни все,  что увидишь в
ближайшем  городе. А встретившись на  пути  с невзгодами и  опасностями,  не
падай  духом и не поддавайся  страху, ибо  меня зовут  Сподвижницей  и я  не
оставлю тебя своими заботами.
     Распростившись, мы отправились каждый своей дорогой, и вскоре я подошел
IK  незнакомому городу. В этом городе, пока я  неспешно  шагал  от Городских
ворот  до Базарной площади--то есть, мянут, наверно, десять,--мне не удалось
услышать   ни  единого  понятного  слова,  ибо  горожане,  отвечая   на  мои
приветствия, гнусаво бормотали что-то совершенно невнятное.  Придя на базар,
я  внимательно огляделся, остановился  в  тени  развесистого дерева и  решил
понаблюдать за покупателями и торговцами.
     Меня сразу же поразило,  что между торговыми  рядами,  прямо  на пути у
покупателей, лежат мертвые дети--их  трупы были навалены огромными кучами, и
я  не заметил, чтобы кто-нибудь собирался  заняться  похоронами. А между тем
весь базар невыносимо провонял,  и полчища мух кружились над грудами детских
трупов  с   оглушительным   жужжанием.  Стоя   возле  дерева,   я  продолжал
приветствовать  проходивших мимо  меня  людей и  по-прежнему  слышал в ответ
только нечлено раздельное бормотание,  но через  несколько  минут-  какая-то
жеящина все же ответила мне приветливо  и  понятно.  Я  очень  обрадовался и
учтиво спросил у  нее, почему жители  города столь невнятно отвечают  на мои
доброжелательные приветствия. Она помрачнела и грустно ответила мне так:
     -- Меня  зовут Ивапеле, а  город наш  недаром  носит имя Отврат.  Здесь
издавна люто соседствуют  друг с другом кражи  и грабежи, вражда и жадность,
позор  .и  бесчестье, разврат и  жестокость, зависть и зверство, бедствия  и
убийства и  всякое иное  злодейство,  ибо это город  закоренелых  грешников.
Некогда здешние  жители  совершили  страшное злодеяние--такое страшное,  что
солнце потом шесть месяцев не подымалось на небо, а луна три года прятала от
земли свой лик; дожди Прекратились, и злаки в полях не всходили, а фрукты на
деревьях не  вызревали; старики от бескормицы умирали, а  дети  у матерей не
рождались, и мир  затопило черное уныние. Однако через несколько лет Господь
сжалился над жителями этого города, ибо доброта  его беспредельна,  а людей,
даже погрязших в пороках, он считает своими детьми. Сжалившись, Господь снял
с людей проклятье, и они вновь зажили счастливо,  начали сладко есть и вволю
пить, принялись гоняться за  мирскими  удовольствиями и предаваться плотским
утехам, а про Господа, Создателя своего, забыли. Но Он видел их с небес, ибо
Ему все открыто на земле. Он отправил к <b>ним</B> своих посланцев, и они явились в
город под видом самых  обычных людей, а  поселиться решили у меня. Я приняла
их с глубоким уважением и служила им с великой радостью,  но недолго прожили
они в моем доме, ибо, выполнив волю Господа, вернулись на Небеса. А горожане
за грехи  свои  превратились в слепцов,  утративших осмысленную  речь, и над
городом с той поры тяготеет проклятие. Меня же  Слуги Господа  пощадили, и я
уверена,  что  ты  послан  мне  Небесами   для  утешения  в  <i>моем</I>  тоскливом
одиночестве.  Оставайся  у меня,  чужеземец,  ибо я не могу  разговаривать с
немыми и коротать жизнь свою со  слепцами,--наш м.ир так устроен, что всякое
создание  ищет себе пару, а мне приходится  бедовать  в нашем городе  совсем
одной.
     ! Я заверил эту достойную женщину, что выполню ее пожелание, но сначала
решил  понаблюдать  еще  немного  за  базарными  продавцами  и покупателями.
Теперь, когда она  объяснила  мне, в чем дело, я  понял, почему  не  заметил
сразу же слепоты горожан -- глаза у них, как и сами они, были лживые:
     смотрели на мир, ибо  были открыты, но ничего  не  видели, ибо посланцы
Господа покарали их слепотой. , Миого удивительного открылось мне в тот день
на Базарной площади, однако я не буду сейчас рассказывать обо всем подробно,
а  опишу лишь  несколько происшествий,  чтобы  не  предавать совершеннейшему
умолчанию  особенно  занимательные черты Города  грешников.  Первым  делом я
обратил  вни здание  на калеку  с  палкой--он торопливо  и быстро ковылял <i>si</I>
пруду,  явно не собираясь  никуда  сворачивать. Мне  стало  жалко его,  и  я
крикнул  ему,  что впереди пруд,  но  он  не обратил на  мои  слова никакого
внимания  и  через несколько шагов обрушился в воду, ибо берега у пруда были
очень крутые.
     Я опять от всей души пожалел его, а он вдруг принялся ве село хохотать,
потом как ни в чем не бывало вылез на берег, пустился, словно зрячий, в путь
и шага через три  столк-яулся  с какой-то женщиной, опрокинув ее при этом на
землю. Женщина рассвирепела и, вскочив, подняла руку, чтобы отвесить мокрому
недотепе  звонкую оплеуху,  но,  пока она  собиралась с силами,  тот куда-то
ушел,  и  оплеуха  досталась совсем  другому человеку.  Он,  в свою очередь,
обозлился и дви-яул по уху ни в" чем не повинного прохожего, который передал
оплеуху кому-то  еще,-- и через несколько  минут драка охватила  весь базар.
Покупатели и продавцы раздавали удары яаправо и налево, а поскольку в  драке
принимали  участие  даже женщины  с  новорожденными  детьми за  плечами--они
метались в толчее, как разъяренные тигрицы,--дети иногда падали  на землю, и
слепые, но яростные драчуны затаптывали <b>вдх</B> насмерть, не ведая,  что творят.
Порой мать замечала, что
     -ее ребенок  упал, и, нагнувшись, подхватывала с земли уже растоптанный
труп,  а порой  подымала в слепоте  своей  чужо-то ребенка и набрасывалась с
кулаками  на  его же мать.  Старики  и  старухи  тоже часто  падали яюд ноги
дерущимся, я те безжалостно затаптывали  их, а потом и сами оказыва -лись на
земле,  но побоище не  утихало,  ибо Господь  лишил  этих людей  и зрения, и
членораздельной речи, и рассудка.
     Разглядывая  драчунов, я заметил, что  многие  из них носят свои <i>агбады</I>
задом наперед, а косынки у многих  женщин были обвязаны вокруг талии,  будто
кушаки, и все грешники щеголяли в залоснившейся от грязи одежде,  словно она
сшита из вывернутых наизнанку охотничьих сумок.
     Да,  много странного  увидел я на Базарной пяощади Города грешников, но
сейчас у меня нет времени входить во  все подробности.  А тогда,  решив, что
больше  ничего занимательного не  увижу, я  отправился  к пригласившей  меня
женщине, и мы стали жить вместе.
     Я часто посещал  Суды грешников. У них нередко случалось так, что, если
кто-нибудь нарушал городские законы, полицейские хватали первого попавшегося
им под  руку  человека и  безжалостно карали его,  будь он  даже  знатный  и
уважаемый  горожанин;  а временами-их  король, собираясь в  путь,  вскакивал
вместо коня на корову, и никто не говорил ему об его ошибке; словом, жизнь в
этом городе шла кувырком и шиворот-иавы-ворот.
     Женщина,  у которой я  поселился, предоставила в мое  распоряжение весь
свой дом,  однако  была там комната, куда она запретила мне входить, сказав,
что после ее  смерти, когда дом станет моим, запрет потеряет силу  и  я буду
волен поступать, как мне  вздумается. Мы с ней искренне полюбили друг друга,
и  я  уже  начал помышлять о  женитьбе, но именно"  в  это время  ее свалила
тяжелая болезнь, и она скоропостижно умерла.
     Я не мог представить себе, что  она умрет раньше меня,-ибо был  гораздо
старше, и,  когда  это случилось,  впервые-осознал  жестокую  неотвратимость
смерти,  от которой  не спасает порой даже юный  возраст. Я горько оплакивал
потерю любимой женщины, забыв, что  слезы не могут вернуть человека к жизни,
а  плачущим  грозят серьезными  бедами.  Ибо  смерти-рыдания  не помеха--они
отгораживают лишь от жизни.
     После  кончины  любимой ничто  больше  не  удерживало"  меня  в  Городе
грешников, и,  размышляя однажды о возвращении  домой, я неожиданно вспомнил
про комнату, куда  мне-запрещалось раньше  входить. Дело  было ночью; однако
мне так захотелось узнать, какие  тайны скрыты в этой комнате, что я встал с
кровати, поспешно оделся и  отправился к запретной двери. На пороге  комнаты
меня  охватил страх,  и, чтобы прогнать  его,  я припомнил воистину страшные
опасности, встречавшиеся мне в прошлом.  Будь  что будет, решительно подумал
я, распахнул дверь и переступил порог таинственной комнаты.
     Когда  мне  удалось  подавить  невольное  волнение,  я  обнаружил,  что
оказался  у  себя  дома,  словно  Лес  Тысячи  Духов  мне  просто приснился.
Внимательно  оглядевшись,  я  заметил ружье,  потерянное  в  битве с Агбако,
охотничью  сумку,  забытую  однажды  на  поляне  во  время  охоты  у  Города
грешников,  и  разные мелочи,  пропавшие бог  весть когда. А в углу  комнаты
стоял мешок, туго набитый деньгами.
     Деньги помогли  мне приятно  отдохнуть  от  опасностей и  невзгод  Леса
Тысячи Духов--я  услаждал  себя драгоценными напитками и  редкими яствами, а
одежду покупал только самую лучшую .
     Так   завершилось   мое   первое   путешествие  в   Лес  Тысячи  Духов,
именуемый--и, конечно,  по  праву--самым опасным  лесом на земле. А сейчас я
был  бы очень  признателен тебе, уважаемый  хозяин,  если б ты позаботился о
,пище  телесной,  ибо  неразумно  томить себя  голодом, особенно  когда  наш
аппетит   напоминает  нам,  что  настало  время   трапезы.   Как  только  мы
подкрепимся, я поведаю тебе о втором своем путешествии, и оно,  быть  может,
прозвучит еще причудливее, чем первое.

     Когда мой  гость  закончил рассказ,  <i>я</I> приготовил  ужин,  и  мы  поели.
Заметив, что подступает ночь,  я предложил  гостю отдохнуть,  чтобы с новыми
силами  продолжить повествование  утром. Он  стал прощаться, но мне хотелось
немного проводить  его, и после  совместной  прогулки мы  наконец приветливо
распрощались: "До завтра".

        Второе путешествие в Лес Тысячи Духов


     Проводив гостя, я созвал всех  своих  родственников, друзей я знакомых,
чтобы пересказать им услышанную  историю.  Они,  конечно, слушали  меня  как
зачарованные,  а  когда  я  кончил,  решили  собраться  у  меня на  рассвете
следующего дня, ибо  лютели  обойтись без посредника, который всегда немного
искажает   первоначальный  рассказ.  Нечего  и  говорить,  что  они   начали
собираться ко мне еще затемно, и, когда явился  сам рассказчик, он  с трудом
нашел себе  место, ибо в доме даже банану  было бы негде упасть, стольких он
вместил  гостей.  Еще  до  рассвета  приказал  я  своим  слугам  приготовить
угощение, и к приходу рассказчика перед каждым гостем стояло по тарелке <i>эко.</I>
После   трапезы  и  прохладительных  напитков  рассказчик  встал   и   начал
повествование такими словами:
     -- Я счастлив, друзья, увидеть стольких гостей, но  прекрасно  понимаю,
что  собрались вы  здесь из-за .любви и доверия к  нашему хозяину, а иначе у
меня, конечно, не было бы такого множества слушателей. Впервые пришел я сюда
вчера, и, если
     <i>б</I> даже сама Любезность воплотилась тут в плоть  и кровь, меня  едва  ли
приняли бы любезней. Давайте же помолимся Господу, друзья, чтобы между нами,
черными людьми и народами, вечно расцветала взаимная доброта и любезность.
     Наш  дорогой  хозяин  уже,  несомненно,  поведал  вам   о  смерти  моих
родителей,  подвигнувшей меня на путешествие в  Лес Тысячи Духов. И, конечно
же, всякий, кто Слышал про мои
     невзгоды  в этом  лесу, решит, что я  навсегда распростился  с  охотой.
Однако он ошибется, ибо я продолжал охотиться, полагая, что  негоже человеку
менять занятия, если он достиг в них истинного совершенства; и, как торговец
стремится продавать именно те товары, свойства которых он хорошо изучил, так
не захотел я бросать  охоту ради  каких-нибудь совсем не  знакомьгх для меня
занятий. Словом, я продолжал охотиться, друзья. Узнав об этом, вы, вероятно,
решите,  что уж по крайней  мере в Лес Тысячи  Духов я  соваться  зарекся --
зарекся навеки,-- и снова ошибетесь. Именно туда-то я и направил свои стопы,
когда  опять  надумал  поохотиться.  Человек,  прокладывающий   новые  пути,
неизменно сталкивается  с неведомым. Никто из охотников не вступал до меня в
Лес Тысячи Духов--и никому из них  не выпадало на долю стольких испытаний. Я
многое пережил--и не случайно, ибо мудрое речение гласит: "Взявший  ружье от
ружья  и  погибнет,  мореплаватель  непременно  утонет  в море,  тщеславному
уготована  женская  смерть, меч  ломается на  поле  браня, а в  желудок  нам
попадает  то,  что  мы  съели,--  избави  же  нас,  Господи,  отравиться  за
трапезой!"
     Ровно через год  после  возвращения домой я  вскинул  на  плечо ружье и
отправился  в  Лес  Тысячи  Духов,  подгоняемый  желанием  поохотиться.  Мне
казалось, что вышел я на рассве <b>те,</B> но чутье обмануло меня, и я отправился в
путешествие глубокой ночью, ибо принял за рассветное солнце восходящую луну.
Однако нет худа без добра, и на  рассвете  дня я уже подступил  к  лесу. Тут
надобно сказать, что шел я к нему не  по той дороге, какую выбрал при первом
путешествии, ибо мне хотелось обойти  стороной прежнее свое горе-злосчастье,
приуснувшее, как мне думалось, на старой дороге.
     Короче говоря, время завтрака  застало меня на опушке  леса, поэтому  я
наскоро  разжег  небольшой костер  и  поджарил себе  ломтик ямса. Выкуренная
после завтрака трубка неизменно приводит  меня в приятное расположение духа,
и,  затянувшись,  я   ощутил  умиротворяющую  радость  жизни.  Когда  трубка
выгорела, я положил ее в карман и  огляделся.  Прямо передо мной возвышалось
два дерева, которые называются у нас <i>кола;</I> одно казалось бесплодным, зато на
другом я сразу заметил несколько плодов. Сорвать их было нетрудно, а когда я
разломил сорванные плоды,  там обнаружились три семенные коробочки с десятью
овальными   семенами,   причем   одна   сторана  у  семян  была  плоская,  а
другая--выпуклая. Эта  разновидность колы хорошо  предсказывает,  удачной ли
будет охота,--надо лишь подбросить семена вверх и проследить, какой стороной
лягут они  на землю.  Так я и  сделал, ибо всякому  охотнику  полезно узнать
заранее,  чего ему ждать от предстоящей охоты. В первый раз все семена легли
на землю выпуклой стороной, а это означало, что меня подкарауливает неудача.
Разгневавшись,  я  подбросил  семена  еще  несколько  раз,  но  они,  словно
заколдованные,  не  желали  ложиться на  землю  удачным предсказанием, когда
ровно   половина   семян   падает   выпуклой   стораной   вверх,   а  вторая
полавина--выпуклой   стороной   вниз.   У  меня   же   все  время   выпадала
предсказывающая неудачу  мешанина.  В  конце  концов я  просто положил  одну
половину  семян  выпуклой  стороной  к  земле, а  другую  половину--выпуклой
стороной   наверх   и    произнес   предсказательное   заклинание:   "Всякий
человек--творец своей  доли,  и, если  упрямится зловредная  кола,  он веско
скажет  вещее слово и положит семена по собственной  воле".  Обустроив таким
образом свою судьбу, я двинулся разыскивать чащобу, богатую дичью...
     ...И  тотчас же споткнулся на  левую  ногу,  что всегда оказывалось для
меня дурной приметой. Это слегка поколебало мою вещую уверенность, и, пока я
стаял, с укоризной глядя на неловкую  ногу,  мимо пролетела сова, задев меня
крылом,--  худшей  приметы невозможно  себе  и представить. Минут  десять  я
опасливо размышлял о  бедах, предсказанных  мне приметами, однако  вскорости
прогнал зловещие  мысли, сказав  себе так:  "Много раз не умрешь, а от одной
смерти  все равно нс  уйдешь, и, если  человек  боится примет,  он вовек  не
добудет  мяса на  обед". С этими  словами я углубился  в  лес  и минут через
пятнадцать нагнал антилопу. Остановившись, я немного
     подождал в иадежде, что она повернется ко .мне головой, однако этого не
случилось,  и мой выстрел  только ранил  ее. Она зигзагообразно помчалась по
лесу, а я, чтобы не упустить ее из виду, со всех ног побежал за ней, и, хотя
погоня была  долгой, настичь е" мне  так  и не  удалось, поэтому,  когда она
нырнула  в  темную  пещеру  на  склоне  каменистого холма, я  без  колебаний
устремился следом.
     <DIV  align=right>Пещера  была огромная, и там было  совершенно  темно;
</DIV>
     антилопы я  не видел и преследовал ее  по стуку копыт. Вскоре,  однако,
наступила  тишина,  и, не  понимая,  куда  могла деться  антилопа,  я  начал
тщательно обыскивать пе.щеру. Внезапно кто-то схватил меня за правую руку, а
потом,  вывернув  ее  назад,  искросыпительно  треснул  меня по уху. Сила  у
напавшего  на меня разбойника была слоновья; я  попытался вырваться, но  он,
ухватив меня еще и за шею, поволок к  выходу из пещеры, награждая по  дороге
тяжеленными оплеухами. Когда пытка удушением и, оплеухами стала нестерпимой,
я  вскричал: "Отпусти  меня,  я  больше  никогда  не  буду стрелять  в  твою
антилопу! Да отпусти же меня, ради бога, мне  вовсе не  нужна твоя дичь!" Но
разбойник  молча  тащил  меня  вперед,  продолжая  сурово карать. Иногда  он
пребольно  ущипывал меня, иногда пинал,  а иногда бил по  голове--эта  пытка
усугублялась еще  и  тем, что  я не видел во тьме своего  мучителя.  Путь до
выхода из пещеры  показался мне бесконечным, и только в лесу, при свете дня,
сумел  я  разглядеть  напавшего на  меня  разбойника--он  был низкорослый  и
чешуйчатый, по бокам-- плавники, будто у рыбы, а на спине--огромный  горб. В
остальном он  напоминал  человека--две  ноги,  две руки, одна  голова  и два
глаза,--но сзади у  него виднелся рыбий хвост, а глаза  были огромные, раз в
шесть,  наверно, больше,  чем у человека, и ярко-красные, словно сырое мясо.
Вытащив  меня из пещеры,  он приказал  мне пригнуться  и  обхватить ладонями
колени, а когда я повиновался,  вскочил  мне на  спину, ткнул меня  твердыми
пятками  под  ребра и  повелел везти  его,  будто  я лошадь. Делать  нечего,
пришлось покориться -- тем более  что ружье Чешуйник отобрал у  меня  еще  в
пещере и теперь был вооружен. Вскоре  мы(Выбрались из леса в поле  с высокой
травой, и тут мои страдания удесятерились. Чешуйник заранее запасся прутьями
и, безжалостно стегая меня, радостно хохотал, а его слюни долбили мне голову
удлиненными от тягучести  каплями; если же я пытался распрямиться, он злобно
хлестал меня прутьями, чтобы напомнить мне MOli  лошажьи обязанности.  Порой
он заставлял меня ржать, а когда ему казалось, что ржу я недостаточно громко
и  похоже на лошадь, он  щедро  отвешивал мне полновесные  оплеухи. Время от
.времени ему  хотелось, чтобы я подбрасывал его, как настоящая лошадь, и мне
приходилось  выполнять его капризы, ибо за неповиновение он просто выбил  бы
из меня дух. Наконец  мы прибыли к подземной норе; Чешуйник соскочил с меня,
связал мне за спиной руки <i>w</I> проворно спустился в нору; но вскоре снова вылез
из нее,  волоча за  собой  длинную  цепь. Обмотав tee  цепью шею--не  очень,
правда, туго, чтобы я смог дышать,--он привязал цепь к дереву и снова улез в
нору, ибо она служила ему жильем.
     Мы "добрались  до норы около двух часов  пополудни, и,  когда  Чешуйник
скрылся,  я стал оплакивать свою жизнь в <b>оба</B> глаза,  но  плакал осторожно  и
негромко,  чтобы  Чешуйник,  чего доброго,  не услышал  и не покарал бы меня
какой-нибудь особенно злодейской карой. Он  вьглез из  норы в пятом часу  и,
подступив ко  мне  почти  вплотную,  пощупал  мой живот,  чтобы  узнать,  не
проголодался ли я.  Обнаружив,  что живот  у  меня плоский, словно доска, он
снова нырнул в нору и вернулся с ломтем сырого ямса; положив <i>его</I>  на  землю,
он приказал мне есть, а руки  не  развязал. Я встал  на колени,  согнулся  и
начал  жевать принесенный яме, не  подымая  его  с  земли,  но  отъел только
маленький  кусочек, ибо сырая пища не очень-то  радует нормального человека.
После  еды Чешуйник отвязал меня, вскочил мне на  спину и заставил бегать по
лесу. Вернулись мы к норе около семи часов вечера;
     спрыгнув с меня, Чешуйник  подкрепился ямсом, который он вынес для меня
днем, а уж остатки ямса доел после Чешуйника я.  Потом,  снова привязав меня
цепью к дереву, Чешуйник удовлетворенно зевнул и отправился спать.
     А  мне, разумеется, не удалось сомкнуть глаз до самого утра--я  думал о
своей горестной судьбе, и  время от времени  меня душили рыдания, так что  я
громко всхлипывал, оплакивая свою тяжкую долю. Утром Чешуйннк опять покормил
меня  сырым  ямсом  и  потом  целый  день ездил на  мне по лесу, а  вечером,
привязав меня, как и накануне, к дереву, снова дал мне сырого ямса и убрался
в нору.
     Вам, терпеливые  слушатели  мои,  приходит,  наверно, в го-.лову, что я
почти не боролся за свою свободу, и  вы, конечно, правы. Но дело осложнялось
тем, что Чешуйник  отобрал  у  меня ружье и  хранил его  в норе,  а мне даже
заглянуть  туда ни разу  не удалось:  по  возвращении из поездок меня всегда
ждала цепь. Я пытался прибегнуть  к заклинаниям  и  неизменно убеждался, что
они бессильны;  я  призывал  на  помощь  магию огеде, но  Чешуйник оставался
бодрым ,и подвижным.
     Время тянулось мучительно медленно, и только через два дня удалось  мне
наконец осознать свою  ошибку.  Я  полагался  на магию, а у  Господа  нашего
помощи не  просил,  забыв, что он  творец и хозяин всего сущего на  земле. И
вот, когда  настал  третий день моей тяжкой  неволи,  я воззвал  ,к Великому
Творцу.
     -- Господь неба и земли,--с  мольбою  воскликнул  я,--Владыка  жизни  и
Хранитель  смерти,  .сжалься  надо  мной! Избавь меня от моего мучителя,  не
допусти, чтоб он съел меня  и превратил мой череп в  чашу для вина! Спаси от
лютой  смерти и не посылай  меня  на небо,  ибо  мне многое  надо завершигь.
здесь, на  земле! Пусть  служители Шанго служат  Шанго--  в конце концов они
вознесут  молитвы  Тебе! Пусть ряженые  поклоняются  устроителю маскарада--в
конце  концов  она  склонятся перед  Тобой! Пусть  курятся  ритуальным дымом
жертвенники Ойи--в конце  концов  священная жертва будет принесена Тебе! Для
мусульман Ты--Анаби, для  христиан-- Спаситель, приди же  мне на  помощь,  о
Великий Властелин, ибо  у меня не хватает сил  для борьбы за освобождение из
неволи!
     Так взмолился я и  предал судьбу свою  в руки  Господа. А наутро, когда
Чешуйник вынес мне из норы сырого ямсЗу бог надоумил меня обратиться  к нему
с коварным вопросом.
     --  Не  разгневайся,  о  хозяин,--сказал я,--и  ответь мне,  почему  ты
никогда не жаришь яме перед трапезой?
     Чешуйник  недоуменно воззрился на меня с разинутым от изумления ртом  и
ответил, что даже не слышал о жареном ямсе. Он поинтересовался, не умею ли я
по  случайности жарить яме, <i>w,</I> услышав, что  умею, повелел мне показать ему,
как это делается. Сняв с меня  цепь, он  впервые за три дня не взгромоздился
мне на спину, и я быстро собрал немного сухих веток<sup>1</SUP>  для костра,
разжег  огонь, зажарил несколько  ломтиков ямса и дал отведать их Чешуйнику.
Они так ему понравились, что он едва не  проглотил  за  трапезой собственный
язык, а поев, принялся с интересом расспрашивать меня о разных .разностях.
     Отвечая на его вопросы,  я  как бы ненароком  упомянул  про ружье, и он
спросил меня, зачем оно мне нужно. Я сказал, что для удовольствия и утоления
жажды,  ибо если,  мол,  засунуть ружейный  ствол в  рот и  нажать на особый
крючочек, то  из ствола  польется  удивительная  вода, хлебнув которой можно
потом  не  пить семь дней подряд. Едва Чешуйник.  услышал  про  удивительную
воду,  он торопливо унырнул  в  нору,  потом поспешно  вылез  из нее, волоча
ружье, сунул  ствол в  рот  и  попросил  меня  нажать  на "крючочек".  Я  не
заставил.  себя упрашивать, и Чешуйник  разделил судьбу  шакала-ротозея, про
которого рассказывается в  древнем предании: "Как  шакал  к  праотцам попал?
Разинул  пасть,  скорпион туда  --  шасть,  и отправился к праотцам  шакал".
Только  у Чешуйника еще и череп разнесло, так что праотцы его, наверно, даже
не узнали.
     Радоваться мне, впрочем,  было  рано, ибо  я  решительно  не  знал, где
нахожусь. Однако  и горевать  попусту  мне несвойственно, поэтому,  отправив
Чешуйника к  праотцам, я  первым делом исследовал его пещеру, в которой были
собраны,  как  оказалось, несметные богатства--<i>сеги,</I>  или  коралловые  бусы,
драгоценные  кушаки,  дорогие  ткани  вроде бархата  и  вытканных на  севере
однотонных  шелков, искусно  изготовленные  шапки  и цельнОзолотые  короны с
бисерными подвесками, дабы скрывать лицо короля от простых смертных во время
торжественных церемоний. А клубней ямса хранилось у Чешуй-здика несчитано, и
они весьма  аппетитно похрустывали, когда я обжарил их на костре и наелся до
полнейшего удовольствия. Подкрепив трапезой силы, я собрал самые драгоценные
запа-сы из кладовой Чешуйника и отправился на розыски дороги к дому. Куда бы
я,  однако, ни  сворачивал,  пальмовые заросли теснились вокруг все iryme, и
вскоре у .меня закружилась  голова, ибо  я начал  бродить  по  лесу кругами,
окончательно и бесповоротно заплутавшись.
     Превосходно  зная,  что  главное  в  пути--не падать  духом,  я  упорно
продолжал  поиски дороги, и настойчивость  моя  была "вознаграждена:  уловив
приглушенный расстоянием гул  барабанов, я пошел туда, откуда он слышался, и
вскоре  моему  взгляду  открылся город,  где по всем  признакам жили гомиды.
Приблизившись, я обнаружил, что горожане-гомиды точь-в-точь похожи на людей,
а  их нарядная и дорогая одежда напоминает радужное оперенье райских птиц. В
тот день Наследный Принц устроил  пышное празднество, и  весь народ собрался
на Базарной площади; туда же доставили королевский трон, и король .милостиво
наблюдал  за  своими  подданными, которые плясали  вокруг Наследного Принца,
гарцевавшего в  центре их круга на белом коне. Поначалу  увлеченные плясками
горожане не замечали меня,  но от внимательного взгляда короля мое появление
не укрылось, и  он повелел кому-то из своих слуг доставить меня к его трону.
Когда  я  подошел и понял, что передо мною король, я  распростерся на  земле
ничком, посыпал голову пылью и возгласил подобающее случаю приветствие.
     Выслушав меня, король приказал мне подняться и промолвил:
     --  Многие племена  гомидов  ненавидят  людей.  Они  пугают  их  днем и
преследуют, чтобы устрашить, по  ночам; они с презрением глумятся над ними и
поносят  их обычаи; однако  я отношусь  к сынам  человеческим  уважительно и
по-дружески,  ибо  мне  давно уже известна  их мудрая добродетель. Оставь же
возле моего трона свои  походные принадлежности, чело <i>век,</I> и прими участие в
нашем празднестве.
     Меня очень обрадовала столь милостивая встреча, и, присев неподалеку от
знатных зрителей,  я прислушался  к  музыке барабанов. Музыка  эта была, как
вскоре стало мне ясно, не слишком искусной, и я попросил у короля позволения
сыграть на одном  из праздничных  барабанов.  Король  подозвал  предводителя
музыкантов  и,   когда  тот  передал  мне  свой  <i>ганган,</I>  повелел  остальным
барабанщикам отдохнуть, чтобы я мог явить собравшимся .мое искусство.
     А надобно сказать  вам, дорогие  друзья, что в детстве,  еслд отец  мой
отправлялся на  охоту без меня, я сопровождал в 1гутешествиях нашего родича,
который был профессиональ
     вым барабанщиком. Получив от предводителя барабан, я при-яялся выбивать
танцевальную  дробь,  и  гомиды  пустились  в пляс,  поглядывая  на  меня  с
радостным уважением. А  плясать местные гомиды  умели превосходно--их пляски
напоминали вешние вспархивания легкокрылых бабочек. Все  звонче, раскатистей
звучал мой барабан, и вскоре не выдержал сам король: он сошел с трона и тоже
пустился  в  пляс.  Я  самозабвенно  расплескивал   над   Базарной  площадью
барабанные  трели,  и  они,  словно  певучие  морские   волны,  захлестывали
неистовых плясунов. Празднество  длилось до вечера, а  когда гомидьг наконец
утомились,  Король призвал меня  в свой дворец и  на  славу  угостил.  После
трапезы  он подарил мне просторный  дом со слугами  и прислужницами, наказав
мне жить в их городе на правах гомида по рождению; а когда я захочу повидать
родных,  меня проводят особо выделенные для этого случая спутники,  словно я
знатный  гомид, решивший посетить  отдаленные  края--с  тем  чтобы вернуться
потом ко двору своего исконного  властелина.  Предложение короля  показалось
мне чрезвычайно лестным, и я без возражений принял его милостивый дар.
     Долго  прожил  я у  полюбившихся  мне гомидов,  и привольно  текла  моя
бестревожная жизнь. Король относился ко  мне с великой  любовью, будто я его
единственный сын,  и  всякий  день радовал  меня новыми милоспями. Столь  же
любовно  относились ко  мне и  его подданные,  поставившие  себе  за правило
исполнять  любую  мою   просьбу.  Я,   разумеется,   отвечал  им   искренней
благодарностью, стараясь по мере сил не только выполнять, но и предвосхищать
их  желания;  а  если король ку-  да-нибудь посылал меня,  я летел, торопясь
угодить ему,  $ словно на  крыльях. В  общем, не  будет преувеличением ска-t
зать, что жили  мы душа в душу, по-родственному любя друг  друга,  как  дети
одной матери". Но  даже среди родных братьев ; "еизменно выделяются особенно
дружные;  и если у  человека  V  несколько любимых  жен,  то одну из  них он
обыкновенно У  любит сильнее остальных. Так  случилось и  со мной: жил  г; в
этом  городе один  гомид, с  которым меня связывала  особен-  но  задушевная
дружба; а у других горожан  он всегда вызывал и  глубочайшее уважение. И вот
однажды пришел ко мне  мой i. Друг, огорченный свыше всякой меры, и печально
сказал:
     "Я должен  сообщить  тебе, Акара-огун, совершенно  невероят-<i>f</I>  "ую,  но
горестно достоверную новость -- жители города за- мышляют убить короля и уже
условились  обо всем с его  люби- мой  женой.  Они дали ей отравленный  орех
колы, и если король съест по ее просьбе этот  орех, то  скоропостижно умрет.
Горо-
     -  жане  давио  вынашивают  свой  недостойный план, а  вчера  при- няля
окончательное решение  совершить  грех убийства, и мой  долг  повелевает мне
посвятить тебя в их преступные за-здыслы".
     <sup>:</SUP>. Напуганный и возмущенный, отправился я к королю, но,
     выслушав меня,  он  наотрез отказался поверить в предательство  любимой
жены. Я долго убеждал его, и наконец он согласился не есть, а тайно спрятать
орех,  если жена  предложит ему свой  смертельный дар. На другое утро, когда
заверши-лась  королевская трапеза,  вероломная жена сказала  своему супругу:
"Мне очень стыдно, однако вчера я забыла  разделить с тобой угощение, о  мой
друг и повелитель. Мне предложили его за ужином, а я, как ты знаешь, не могу
есть лакомства без тебя и  вот завернула угощение в пальмовый лист, да сразу
же  и позабыла о нем. Это орехи  колы--мне  дали две-штуки,--и, быть  может,
хорошо, что они остались у меня до утра, ибо, если пожевать их сейчас, после
завтрака, они приятно убаюкают нас и нам приснятся сладчайшие сны. Давай-же,
любимый, воспользуемся вчерашним угощением -- возьми-у меня  этот  орех, а я
съем  другой".  Завершив  свою учтивую,. но  коварную речь,  жена  протянула
супругу отравленный opsx  и положила  себе в рот  неотравленный;  а  король,
помня о моем предупреждении,  украдкой спрятал ядовитое угощение  в карман и
только сделал вид, что съел его.
     Прошел день, и настал другой, однако с королем не случилось  решительно
ничего плохого.  День за днем пролетела неделя, а здоровье короля, казалось,
только  окрепло,  и  он-выглядел,  как  гордый  утес,  о  который  бессильно
разбиваются  волны  катящихся  в  прошлое  дней.  Поэтому заговорщики  опять
призвали на  совет любимую королевскую жену  и  спросили у нее,  в чем дело.
Рассказав им, как она  попотчевала супруга отравленным орехом, предательница
добавила:
     --  Будьте уверены, что я совершенно  честна  с  вами,  ибо. никогда не
видела  добра  от  этого   человека.   Возможно,  кто-нибудь  из  горожан  и
рассказывает после встреч со мной на улицах об его  королевских заботах,  но
рассказы  их  лживы.  Мой супруг, в  безобразной жадности своей,  даже гроша
ломаного не способен потратить на  чужие  нужды, хотя богатства его воистину
несметны. Лишь благодаря надежным плечам не сваливается с человека одежда --
и лишь заботами моей ма-тушки не иссушил еще меня лютый  голод. Каждый  день
хожу я через весь город к матушке, и мухи оглушительно жужжат вокруг меня, а
собаки  провожают   назойливым  лаем.  Гаже   гиены,  которая   возвращается
подлизывать  собственную отрыжку, ведет себя этот скупердяй--присмотритесь к
нему  и вы  без  труда  заметите его низкое притворство,  ибо,  убедив  себя
посетить других королей, он прекрасно видит, как живут королевские жены, но,
вернувшись,  лишь  делает перед собой  вид, что  окружает меня, свою любимую
жену,  достойными  королевы  заботами.  Он  лжив  и  жалок,  этот презренный
притворщик, и смерть  от  руки подданных  явится заслуженным  возмездием для
него. Да,  вы  должны воздать ему по  заслугам, тем более  что избавиться от
него можно нынешней же ночью. Сделать это вам будет нетрудно, ибо, когда все
уснут, я от-
     крою дворцовые  ворота;  найдите  крепких смельчаков,  вооружите  их  и
приведите во дворец; а окна в  опочивальне короля будут  заранее открыты,  я
позабочусь об  этом.  Наберитесь Храбрости, и король сегодня же ночью примет
смерть.
     Так убеждала заговорщиков вероломная  жена--она  реши-ла_убить  супруга
из-за денег. Да будет с нами милость божья, друзья, чтобы нам не встретилась
на пути подобная женщина.
     Мой  дом  располагался  среди  дворцовых строений,  и,  услышав о новом
заговоре  горожан,  я поспешно отправился к  королю. Подкравшись  с  заднего
двора к опочивальне, где король обыкновенно проводил ночи с любимой женой, я
присел  под  окнами, чтобы  увидеть,  не  откроются  ли  они.  И  вскоре  их
действительно  открыли--оконная рама  едва не  ударила меня по голове,  .ибо
сидел  я под  самыми окнами.  Вскоре жена  короля вышла из дома, оставив его
незапертым, и торопливо з.э-шагала к  дворцовым воротам, а я, как тошько она
скрылась,   пробрался   в   королевскую  опочивальню,   разбудил   короля  и
настоятельно потянул его за руку к выходу из комнаты. Пробудившись,  король,
конечно, сразу же узнал меня и хотел что-то сказать, но я знаком призвал его
к молчанию, вывел во двор и, когда мы добрались до моего дома, оставил его у
себя, <i>а.</I> сам вернулся в королевские покои и затворил окна опочивальни.
     Вскоре жена короля возвратилась и ушла в свою комнату;
     я  внимательно  прислушался и, едва оттуда  донеслось  сонное  сопение,
бесшумно пробрался внутрь,  открыл овна и выскользнул  за дверь.  Однако  не
сразу ушел домой, а сначала, приняв необходимые меры предосторожности, чтобы
никто не  заметил меня,-  вышел на балкончик одного из  дворцовых флигелей и
притаился за перилами. Не успел я спрятаться,  как раздался шорох осторожных
шагов и четверо вооруженных людей скользнули, словно черные .тени, к  покоям
короля, а я прокрался  вслед за  ними. Обнаружив  растворенные  окна, убийцы
ворвались  в  комнату  предательницы и  разрубили ее  на  куски,  думая, что
убивают короля. При этом они восклицали так::
     "Пепел   пожара   смешается   с  прахом  поджигателя,   злодея  погубит
злодейство,  а   злые  козни  обернутся  лютой  казнью".   Давнее  присловье
воплотилось  в  живую  жизнь,  и  предательницу  погубило  предательство,  а
благородный  король  был  спасен  по божьему произволению  от насильственной
смерти  и  вознесся  в праведной  славе  своей  над низкими помыслами подлых
преступников.
     Однако самому-то ему все это казалось непонятным,  ибо разъяснил я, что
произошло, лишь наутро Услышав о случившемся, король возгласил горячую хвалу
Господу, а меня  осыпал  словами искренней  благодарности. Обрадованный  его
спасением, я предложил ему разыскать  припрятанный орех  колы--предательский
дар вероломной жены,--и,  когда  орех  был  извлечен  из тайного  хранилища,
обнаружилось,  что,  пропитавшись  протухшей  за  неделю отравой, он  гнусно
воняет и выглядит,  как нагноенное трупным ядом яйцо.  Съев его,  король уже
неделю гнил бы в земле со вздутым, словво испорченный клубень ямса, чревом.
     Так  Господь избавил короля от  двух  покушений  на <b>его</B>  жизнь;  однако
злоумышленники уже готовили третье.
     В  окружающих  город   лесах   рыскал  с   некоторых   пор   опаснейший
зверь--Одноглазый  леопард.  Он  давно  уже  наводил  ужас на  горожан,  ибо
подстерегал их  даже возле жилищ, а поймавши, беспощадно сжирал и всякий раз
искусно ускользал от  облав,  хотя  в них  участвовали  самые  прославленные
охотники.  Наконец горожане  обратились  к  жрецам  Ифы,  попросив, чтоб  те
призвали  короля   собрать  все  население  города   на  Базарной  .площади.
Оповещенные  королевским глашатаем,  горожане должны  были  выслушать  .речь
Верховного Жреца, который сказал бы им от лица Духов-хранителей такие слова:
     "Мир вам,  гомиды; я .собрал вас,  дабы решить  сообща, как  нам избыть
беду,   пришедшую  в   наш  город   с   появлением   Одноглазого   леопарда.
Духи-хранители открыли  мне, что  для  спасения города  мы  должны  принести
леопарду добровольную жертву--выбрать одного  горожанина,  причем горожанина
знатного,  который  взял  бы на  себя  все  наши грехи,  и отправить  его  к
терзающему город зверю;  однако  мы не вправе посылать кого-нибудь на жертву
по  принуждению,  ибо она  избавит  город от  бедствия,  лишь будучи  вполне
добровольной.  Если  же среди нас не отыщется самоотверженного спасителя-- а
Духи предрекали, что едва ли он отыщется,--мы должны будем, хочется нам того
,ил.и нет, послать  на жертву  короля, ибо в противном случае  городу нашему
предстоит встретиться с  семью  безжалостными  леопардами вместо  одного,  и
каждый из них, мвдогажды кровожадней сегодняшнего, будет увенчан  к  тому же
семьюдесятью  семью  громадными рогами. <b>Вот</B>  что  поручили мне передать  вам
Духи-хранители".
     Горожане замыслили преогромное предательство и прекрасно  подготовились
к нему, но  забыли при этом одно важнейшее обстоятельство: им не вспомнилось
в их злодействе, что на земле  ничто не совершается  без воли Господа. Слова
Верховного Жреца должны  были обречь короля  на  верную  смерть,  ибо кто из
смертных согласится  добровольно отдать ж.иэнь свою  за  себе  подобных--тем
более что  весь город участвовал  в заговоре,  и лишь я, да король с женой и
детьми, да один самый верный его слуга противостояли заговорщикам...
     Верховный Жрец призвал  короля выбрать глашатая для объявления о  сборе
горожан  на Базарной площади,  и  ...король, не  ведавший  о  заговоре,  дал
повеление Главному  придворному глашатаю объявить сбор, и тот беспрекословно
выполнил королевскую волю. Когда все собрались, Верховный Жрец пр"-
     изнес  подготовленную  заговорщиками речь,  а потом спросил, кто желает
принести  себя  в  жертву.  Никто,  конечно, не вызвался пойти на смерть  --
горожане  только молча  переглядывались,--и король  объявил,  что, поскольку
добровольцев  не нашлось,  он готов отправиться к норе Одноглазого леопарда.
Горожане  благодарно и радостно  завопили: "Да здравствует король!", но в их
благодарных воплях мне ясно слышалось злонамеренное притворство.
     Терпеливо дождавшись тишины, я поднялся со своего места и сказал так:
     -- Нет, уважаемый и  достославный король, ты  не  примешь  эту страшную
смерть. Ибо я заменю тебя--и отправлюсь к леопарду незамедлительно!
     Услышав мои слова,  король разрыдался и начал отговаривать меня, однако
я уже  все  решил.  Вежливо выслушав  его, ибо  мне  не пристало  перебивать
короля, я сказал:  "Пусть  гром  гремит  к хлещет  дождь, пусть вечно длится
ночъ;  пусть молния  сожжет  зарю,  но  я  не отступлю!" Решение  мое  )было
твердым, и  слова  короля звучали  для  меня  лишь  как  бессловесный шелест
листьев. Легче  птицы  двинулся я  вперед,  предложив го-мидам показать  мне
жилье леопарда. Разгневались гомиды  я неохотно отправились в лес, ибо я, по
их славам, взял на  себя королевскую судьбу,  даже не обсудив с ними  своего
ps-шения.
     Итак, приказав доставить мне  мой кинжал и обоюдоострый меч, пустился я
в путь. Однако гомиды только  презрительно потешались надо  мною,  ибо  куда
более доблестные, как  ям  казалось,  воины  пали в  схватках  с  Одноглазым
леопардом, а  я, собираясь пожертвовать  собой,  еще и льстил  себя безумной
надеждой одержать над ним победу.
     Вскоре  мы прибыли к норе--или, верней, не  норе,  а громадной пещере в
гигантском утесе. Пробравшись внутрь, япотуже затянул пояс на брюках, сжал в
левой руке  кинжал,  вытащил из ножен меч и  произнес заклинание, запирающее
когти в подушечках лап у хищников кошачьих племен. Затем
     <i>я</I> принялся разыскивать леопарда,  но он уже  почуял  меня  и кровожадно
устремился мне навстречу; когда мы  сблизились, он взметнулся в  смертельном
прыжке под потолок пещеры, однако когти  выпустить ему не удалось, ибо таков
был приговор  древнего  заклинания. Должен сразу признаться, друзья, что вид
его устрашил меня; и все же я был полон решимости дорого продать свою жизнь,
а  поэтому крепко  сжимал в руках оружие. Славно коршун, увидевший цыпленка,
яалетел на  меня леопард, но я стоял  как  скала, ибо заранее решил ослепить
его,  и мой кинжал вошел ему точно в глаз. Исполнив свой замысел, я отскочил
в сторону, а лишившийся зрения зверь стал метаться  вокруг, слепо разыскивая
меня, и, хотя  яд,  которым был смазан  клинок, уже  начал  свое губительное
действие, я не сидел бы сейчас перед вами, если б
     зверь настиг меня в ту секунду, и  конец мой был  бы  воистину печален.
Немного  переждав  и убедившись,  что леопард .слабеет, я бросился  к нему и
схватил его за шею в надежде отогнуть ее кверху и опрокинуть зверя на спину,
чтобы вонзить меч: в его незащищенное брюхо, однако он отбросил меня, словно
пушинку, и, отлетев,  я  ударился .спиной  о  скалу.  К счастью, леопард был
слеп,  а определить  по  слуху, куда отбросил меня  его  яростный  рывок, не
сумел.  Лежал  я, впрочем,  недолго и,  зная,  что  с каждой  секундой зверь
слабеет  все  больше,  собрал  последние  силы,   вскочил  и,  на   цыпочках
подкравшись  к  нему, полоснул  его  по шее мечом. Леопард,  однако, еще  не
утратил  своего  свирепого  могущества--он обхватил  меня  лапами, и  у  нас
началась борьба не на  жиань, а на смерть.  Долго боролись мы,  то сходясь в
неистовой схватке грудь с  грудью, то швыряя друг друга на землю, но в конце
концов леопард бросился наутек, а я поволокся за  ним по каменистой земле, и
руки мои все крепче сжимали его жилистую шею.
     Не  меньше пяти  минут  таскал  меня  леопард взад  и вперед,  стараясь
расшибить  о стены, однако потом  окончательно выдохся и тревожно замер, так
что его хриплое,прерывистое дыхание  тяжким гулом наполнило  темные просторы
пещеры. Я резко  отогнул ему голову в сторану, а  когда он рухнул  на спину,
нанес ему в брюхо смертельный  удар.  Мой  обоюдоострый меч рассек его почти
пополам,  дымящиеся жаркой  кровью  внутренности  вывалились  наружу,  и  он
испустил дух. Так одолел я в единоборстве этого страшного монстра.
     Одолеть-то я его одолел, сомневаться  не  приходилось; однако  вытащить
труп из пещеры было до невозможности трудно; и вместе с  тем я понимал, что,
если  мне не удастся этого сделать, слава моя не будет явлена миру. Когда  я
ухватил  леопарда  за  ноги  и  что  есть силы дернул,  он, казалось, только
плотнее распластался на полу, ибо был неимоверно велик и тяжел. Поначалу мне
даже почудилось, что я взялся за невыполнимое дело; однако же у меня не было
сомнений,  что  его надобно  выполнить  любой ценой.  Но  прежде  всего  мне
требовался отдых; осторожно присев, я  привалился спиной к  скале  и немного
передохнул.  Потом встал, заткнул за пояс меч ,и с огромным напряжением  сил
поволок  труп к  выходу. Выбравшись на свет, я медленно побрел  по  дороге и
около шести часов вечера  вернулся  в город; когда я  появился,  от  громких
криков горожан едва не обрушились стены домов;
     ошеломленные гомиды взирали на меня с ужасом и восхищением.
     А  король  безутешно  рыдал   вплоть  до   моего  возвращения"  ибо  не
сомневался,  что я принял  мученическую смерть. Да и остальные  гомиды, даже
те, которые провожали меня  к пещере, были  уверены, что я  уже  съеден: они
немного подождали у входа и, вернувшись, оповестили горожан о моей гибели.
     Можете  представить себе, уважаемые слушатели, как возрадовался король,
увидев меня живым и невредимым. Его радость была  воистину беспредельна, и с
той поры я стал настолько дорог ему,  что  о любом своем  решении  он прежде
всего  оповещал  меня,  а  всякое  мое.  слово  приравнивалось  в  городе  к
незыблемому закону.  Однако,  если  молоденькая  пальма  перерастает  лесных
гигантов, их ярость оборачивается  "еистовой бурей, и моя судьба великолепно
подтверждает  это  мудрое  присловье,  друзья,--наши дружеские  отношения  с
королем  до  неистовства взбесили знатных горожан, и  они всячески старались
нас поссорить. Они злобно чернили меня, они  бессовестно лгали, они сочиняли
злобные небылицы обо мне и возводили на  меня недостойную напраслину, однако
он равнодушно пропускал мимо ушей все их наветы.
     Тут настало время сказать вам, друзья, что у короля была
     собака--необыкновенная  и удивительная  собака с  серебряными  зубами и
золотистой  шерстью,  подаренная  ему  в  день  коронации  Сокоти,  Небесным
Кузнецом, и  он  так  любил  ее,  что, если б кто-нибудь посмел обидеть  его
любимицу, он, по его собственным словам, отдал бы обидчика на растерзание
     подросткам, которые, как известно, способны измыслить  самую изощренную
муку.
     А я присматривал за королевской собакой, и  она превосходно знала меня,
так что всякий  раз,  как  я ее  звал,  она  мигом прибегала ко мне из самой
дальней дали.  И вдруг бесследно исчезла.  Я отправился к королю,  однако на
мой  вопрос,  не  появлялась  ли она  в  его  покоях,  он  ответил,  что  не
появлялась. Мы стали  искать ее вместе, обшарили весь дворец-- тщетно. Тогда
король  повелел  глашатаю  созвать горожан  на Базарную  площадь,  и  вскоре
площадь заполнилась гомида-ми; в центре собрания, на троне, восседал кОроль,
а по правую руку от него, являя горожанам свою особую близость к нему, стоял
я. Когда все собрались, король заговорил и объявил собравшимся, что он очень
огорчен потерей собаки, подаренной ему в  день коронации  Небесным  Кузнецом
Сокоти;
     он сказал,  что мы с  ним  долго  искали ее,  но отыскать не  смогли, и
обратился к подданным с просьбой помочь нам в наших многотрудных поисках.
     Едва король умолк, поднялся некий горожанин и сказал так:
     -- Здравствуй и процветай, благородный король, да укрепится королевская
власть  высоким  благородством  твоим и  нашими молитвами! Да ниспошлет тебе
Господь долгую жизнь, да не попустит слечь  в болезни  и одарит победами над
внутренними  недругами и внешними врагами твоими!  Водяные лилии  увенчивают
поверхность воды--да увенчается  успехом всякое деяние твое! Полевые грызуны
не способны выбраться из силков охотника -- да одолеешь  ты  безмерной силой
своэй любое препятствие! Нет числа волнам морским, бескраен ми-
     ровой  океан,  и  не  дано  человеку  увидеть  край  небес--да разрушит
завистников твоих черная  зависть! Благодарю тебя,  повелитель,  властвующий
над  нами волею  Господа, Чье Слово--Закон, за обращение  к  народу своему в
беде твоей. Каждый гомид был бы счастлив помочь тебе, о властелин,  а я хочу
лишь  объявить перед  собранием горожан, что  собака твоя украдена--украдена
одним   из  приближенных  к  трону   придворных.  И  я  уверен,   что   ради
справедливости  и  успешных  поисков  прежде   всего   должен  быть   найден
придворный, пео-вым оповестивший короля  о пропаже.  Пусть исполнит он  свой
долг  и  отыщет  пропавшую  собаку, ибо только тот,  кто  знает"  когда  она
пропала,  может найти  место, где  она  была до исчезновения,  а  значит,  и
определить,  куда  она  исчезла.  Да  продлится  жизнь  твоя  бесконечно,  о
достославный король!
     Не  успел первый гомид замолчать, как его поддержал второй, сказав, что
придворный,   обнаруживший   пропажу,   должен   быть  допрошен   с   особым
пристрастием; а пропажу обнаружил я.
     Третьим заговорил мой задушевный друг, который открыл мне в свое время,
что горожане  .решили убить  короля. Не  таясь и  без  стыда  говорил  он--и
откровенным бесстыдством звучали его слова.
     --  Приветствую вас, горожане,--сказал он,--приветствую  и надеюсь, что
бог не  заставит нас чересчур часто обсуждать  столь  печальные  события. Мы
нередко повторяем присловьа:
     "На  закате завывает колдунья, на рассвете умирает ребенок--не ясно ли,
кто  его  погубил?"  Ужели  не  ясно  вам,  горожане,  что Акара-огун  украл
королевскую  собаку--дар  Небесного  Кузнеца Сокоти? Посмотрите  на  меня--я
ближайший друг Акары-огуна и  не скрываю  этого. Зачем мне лгать? Акара-огун
давно замышлял кражу и совершил ее два дня назад.  Я отговаривал  его, но не
добился успеха,  ибо он закоренелый преступник.  У меня нет  сомнений в том,
что мы  должны отплатить ему за  его  злодеяние  сторицей,  ибо он  давний и
опасный злодей; что же  до меня, то  я проклинаю  нашу дружбу  --  отныне  и
навеки,--дабы не заразиться от него злодейством.
     Сказав так, мой друг повернулся ко мне и воскликнул:
     --  Я  вижу,  ты  не  стыдишься смотреть  мне в  глаза  --  и,  значит,
бесстыдство   воистину   бывает   беспредельным!   Я   заклинал    тебя   не
сплетничать--ты   принимался   мерзко   злословить.   Я   умолял   тебя   не
завидовать---ты  сгорал  от  неистовой  зависти.  Я  предостерегал  тебя  от
воровства--ты нагло украл дар-Небесного Кузнеца. Явившись сюда как безродный
бродяга ты подольстился к нашему королю и начал изображать из себя .знатного
гомида. Разве не знаешь ты, что, чем выше вознесешься в неправедности своей,
тем  ниже низвергнешься на глазах  у людей? Разве не ведомо тебе, что длинна
тропа воровства, да расплата всегда близка? Ты явился в чужой город--сунулся
в воду, не ведая броду,--присвоил королевское-
     имущество, прельстившись наглым воровским присловьем:
     "Что твое, то мое,  а что мое, тебе  дела  нет", и надеешься  выбраться
сухим из воды,  но сухим ты  не  останешься,  ибо тебе предстоит потонуть  в
собственной крови, когда король отдаст тебя на растерзание подросткам.
     Дрожа от негодования и ужаса, выслушал я .слова своего бывшего друга, а
попытавшись ответить  ему, лишь залился безмолвными слезами, ибо, хотя город
тот был большой и  многолюдный, только друг мой--один во  всем  городе--знал
самые  сокровенные  помыслы  мои, так  что словам его  поневоле  приходилось
верить, однако любое из них таило в себе ядовитую клевету.
     Наконец я все же справился с горькой обидой и, заговорив, сказал так:
     -- Воистину перевелись на  земле  правдивые существа и не осталось  под
светлыми небесами  друзей, которым стоило бы доверять. Воистину верно звучит
речение: "Заведи себе сто друзей,  дабы один из  них пришел тебе на помощь в
беде-- но не удивляйся  потом,  что и он стал врагом"!  Не ты ли, предатель,
делил  со  мной  горести   трудностей,  радости   праздности  и  трапезы   в
празднества?  Не тебя  ли любил  я превыше  всех в этом  городе? А .впрочем,
винить  мне  надо лишь себя самого. Я  искал  несчастий, и они обрушились на
меня;  я шел навстречу измене, и Она не замедлила встретиться мне; я пригрел
на  груди  змею, и она подло ужалила меня  в  извечной злобе своей. Дружба с
предателем  обернулась предательством,  однако мотылек, воюющий  со  скалой,
поплатится и пыльцой на крыльях, и головой,  а  злодей сгинет  от  своего же
злодейства... и, прежде чем умереть, я отплачу тебе за все!
     С  этими словами выхватил  я из-за  пояса кинжал, и мой  удар  отправил
предателя  к  предкам; отплатив  ему, я  быстро разделался  со  старейшинами
гомидов, ибо ярость  парализовала их и  они  не  смогли противостоять  моему
натиску,-- а пощадил я только короля.
     Подростки  следили  за мной  во  все  глаза,  и, когда  возмездие  было
завершено, я приказал им предать трупы земле,. однако она затвердела, словно
каменная, ибо  не желала  принимать грешников;  тогда  я  повелел подросткам
бросить  убитых  в море,  но  волны  выкинули их  на  берег;  а когда  трупы
зашвырнули на деревья, те стряхнули  их,  как ядовитых гадов. И только цепи,
спущенные  с небес,  выдержали тяжесть  мертвых  злоумышленников,--так они и
висели  между небом и землей, осыпаемые черной пылью суховеев, пока, исгнив,
не развеялись прахом.
     Между  тем  все  это не  на .щутку разохотило  подростков к убийству, и
только наступление ночи спасло меня от гибели, ибо темнота разогнала нас  по
домам.
     На  другое утро  я пробудился довольно поздно:  солнце  уже  блистало в
небе, когда меня покинули сны. Встав с циновки, я накинул  на плечи одеяло и
вышел во двор, чтобы взглянуть яа утренний мир, а оглядевшись, заметал толпу
подростков <i>с</I> дубинами, беспорядочной толпой шагавших к моему дому. Сначала я
не понял, куда они спешат, а когда понял, время было уже безнадежно упущено.
Не дав  мне укрыться в доме, подростки  сдернули с меня  одеяло, связали мне
руки за спиной, а потом с гиканьем ворвались в мой  дом, собрали все ценное,
что у  меня было--и купленное  на местном базаре, и полученное в  подарок от
короля,  и приобретенное за время скитаний,--связали в  узлы, погрузили узлы
на головы детям и поволокли  меня по улицам на Базарную площадь, безжалостно
стегая в пути кнутами, так что  кожа моя вскоре вспухла  множеством кровавых
рубцов.
     На Базарной площади подростки приказали мне спрыгнуть в заранее вырытую
для меня яму и,  когда  я подчинился, повелели мне выпрямиться, закидали яму
землей и плотно утрамбовали, так что над поверхностью земли осталась  у меня
только голова.  Затем они выбрили мне голову  мясницким ножом  и обмазали ее
медом  для привлечения  мух  --  за  несколько  секунд  их слетелось великое
множество,  и воздух наполнился  оглушительным жужжанием. Потом вокруг  меня
разбросали  мои  пожитки и  разложили вкуснейшие  яства,  укрепили на вбитом
передо мной  столбце  издевательскую надпись: "Смотреть--смотри,  а есть--не
моги"--и  принялись  всячески  му-читъ.  Поначалу я терпел молча, потом стал
умолять о пощаде--разумеется, тщетно,--потом залился слезами и  плакал, пока
не выплакал все слезьг, но, как матерая ведьма рожает
     ведьмочек, а  когда устанет, все равно рожает, так  и подростки, вместо
того чтобы проявить жалость ко мне, лишь удесятерили свое мучительство, хотя
их давно уже одолевала усталость. Наконец, однако, они выбились из последних
сил и разошлись по домам.
     А я уже примирился с мыслью о смерти, ибо у меня не
     было ни малейшей надежды спастись:  я  позабыл о том, что  Господь  все
видит, хотя порой долго медлит, прежде чем
     явить свою волю. Меня  закопали около одиннадцати утра, а  к двум часам
дня надо мною собрались тучи, и в половине  третьего хлынул проливной дождь.
Нечего,  конечно, и говорить, что дождь как надо мною начался, так надо мной
и  кончился,  что  дождевые  капли едва  не изрешетили мне  голову в  мелкое
решето,  но  вскоре  это  наказание обернулось  милостью,  ибо  когда  дождь
кончился и я смог  оглядеться, то обнаружил, что почва вокруг меня намокла и
отмякла.  Я  попытался вылезти и, затратив много усилий, но немного времени,
вылез, быстро собрал самое ценное  из моего  разбросанного вокруг имущества,
наскоро перекусил подмоченными яствами, взвалил на плечи узел с имуществом и
был таков.
     Быстро, впрочем,  только  рассказ рассказывается,  а  жизнь проживается
трудно и медленно: на самцом-то деле был я таков<b>,</B> что валился от усталости с
ног,  и,  добравшись  до  какой-то  ямы, решил  немного  передохнуть. А  яма
оказалась могильной" помойкой, куда горожане  сбрасывали издохших животных,.
ибо ели только  мясо  убоины,  а  падалью никогда  не  питались.  Не успел я
спрыгнуть в яму,  как меня чуть не удушила  адская вонь,  и,  куда  бы я  ни
ступал, под ногами у меня хрустели кости. Оглядевшись, я усмотрел неподалеку
цельного  козла и  решил посидеть  на .нем для  отдыха и восстановления сил,
однако издох он дня четыре назад, и его цельная твердость обернулась трупной
раздутостью, так что, едва я сел на него, он взорвался,  будто бомба, и меня
облепили его смердящие внутренности.
     Это  новое злоключение показалось мне особенно  горьким, и  безудержные
слезы, словнЬ струи осеннего ливня, потекли  по моим щекам. Даже смерть в то
мгновение обрадовала  бы меня больше, чем столь тяжкая  жизнь. Но  Создатель
снова  сжалился  надо мной,  и  я  увидел неподалеку прекраоней-щую женщину.
Приблизившись, она повелела мне следовать  за ней, и, все еще  всхлипывая, я
радостно повиновался ее повелению. Вскоре мы подошли к уютному и просторному
дому -- его обслуживали  несколько молодых слуг и юных  прислужниц, изящных,
как  антилопы,  а  моя  проводница  была  там  полновластной  хозяйкой.  Она
приказала  своим  домочадцам  вьгмыть   меня  в  теплой   ванне  и  натереть
благовонными  мазями,  а когда ее приказ  был  исполнен, дала мне  бархатные
одежды и накормила тончайшими  яствами. После еды я вознамерился пасть перед
ней  ниц, ибо ощутил глубокую благодарность, однако хозяйка моя повелела мне
этого  не делать  и отвела  меня в спальню, сказав,  что я должен подкрепить
свои  силы спокойным  оном. Едва  моя голова коснулась  подушки, я мгновенно
уснул и проснулся  лишь  на другое утро, когда Хозяйка разбудила меня, чтобы
-предложить мне утреннюю трапезу .
     Весь  день  Хозяйка  столь великодушно ублажала  меня,. что  Лес Тысячи
Духов показался  мне  приятнейшим местом  для  путешествий, и, как  пьяница,
выпив, забывает про тяготы жизни,  так позабыл я свои прошлые невзгоды. А на
третий день  Хозяйка заботилась  обо  мне еще нежней и  великодушней, чем  в
первые два.
     Под  вечер, однако, она  стала жаловаться  на  головную боль, и, присев
рядом  с  ней,   я  прикоснулся  ладонями  к  ее  вискам,  чтобы  произнести
Целительное  заклинание.  Представьте  же  себе  мой  ужас,   благороднейшие
слушатели, когда во  время моей Заклинателыной речи  Хозяйка умерла, а после
этого  тотчас  прозвенел звонок,  двери  широко распахнулись,  ее  домочадцы
стремительно вбежали  к нам  в комнату, сгрудились вокруг  нас и  умерли! Я,
конечно, тоже захотел умереть рядом с ними, но Смерть не откликнулась на мой
зов,  и  я тоскливо притих, горестно размышляя об  этом очередном испытании.
Всю  ночь  не удавалось мне уснуть,--да  и может  ли живой  человек спокойно
спать среди мертвецов, которые вселяют  в его душу  леденящий страх? Утром я
скорбно воззвал к моей  матери с просьбой  помочь мне в беде,-- и лишь немое
безмолвие было мне ответом. Я воззвал к матери второй раз и снова не получил
ответа, однако не отступился и, отчаянно моля о помощи, воскликнул так:
     -- О .матушка! Любимая матушка!  Почему не отвечаешь ты мне в этот  час
великой скорби моей? Отчего не чувствую я твоей поддержки? Увы,  даже смерть
кажется мне желанней  твоего  небрежения! Да,  лучше  уж  умереть  дома, чем
терпеть столь  горькую жизнь на чужбине! Ужели не разжалобит тебя гибель моя
в этом чужом для меня лесу? Ужели считаешь ты справедливым, чтобы могилу мою
никогда  не  посетили  наши  родичи?  Меня постоянно преследуют нескончаемые
бедствия  и  несчастья:  я  спасаюсь  от  смерти,  только   чтобы  пойти  на
жесточайшие муки;  меня  перестают мучить,  только чтобы ввергнуть  в бездну
презрения,--  воистину  не  длится,  а   кружится  в  бесовском  кругу   моя
беспросветная  жизнь! О  матушка,  род-эдая  матушка, истинная  матушка,  не
единожды спасавшая меня от бедствий, мудрейшая из мудрых и надежнейшая среди
самых надежных, непорочная на земле и достославная в небесах, явись ко мне в
этот страшный час! О бесценная матушка моя, разреши мне увидеть тебя, где бы
ты ни была!
     Бдва я вскричал  так,  земля  стремительно  разверзлась,  я предо  мною
предстала моя  мать; заметив слезы на моих глазах, она тоже расплакалась,  а
потом нежно обняла меня и, утешая, сказала: "Почему ты взываешь ко мне столь
горестно,  о мой  сын? Скажи,  о,  скажи, сын, ибо я  хочу  знать,  чем  так
мучительно  огорчила тебя твоя суровая  жизнь!  Я  всегда понимала,  что  ты
живешь многотрудно, сын, ибо ты доблестен среди людей и славен в добродетели
своей  на  грешной  земле, но теперь я  могу открыть, что жизнь  твоя  будет
долгой,  а  богатства  умножатся  тысячекратно,--только  не  жалей  сил  для
исправления мира, дабы покинуть его улучшенным, когда завершится твой земной
путь. Что  же до возвращения  домой, которое, безусловно, предстоит  тебе  в
скором времени, то положись в этом на Господа нашего и помни,  что тебя ждет
счастливая  старость,   ибо  нет   под  небесами   участи  горше,  чем  доля
презираемого людьми старика, а ты, несомненно, добьешься всеобщего уважения.
Однако сейчас мое время на земле  истекает, ,и надобно,  чтоб ты  рассказал,
какие  беды заставили тебя воззвать ко мне,  дабы  я устранила их  с  твоего
пути, ибо мне хочется видеть тебя радостным и счастливым!"
     Когда мать моя  умолкла, я вытер  слезы ;и  сказал  ей, что призвал ее,
страшась не  выбраться из дома мертвецов,  а потом поведал ей о несчастьях и
горестях, переполнивших чашу мое-то смиренного терпения. Выслушав меня, мать
подарила мне вкусный пирог и повелела идти за яею, не медля ни минуты.
     Наскоро  подкрепившись  пирогом,  я  заметно  приободрился и  с  охотою
выполнил ее повеление. Шли мы  с ней недолго  и вскоре подступили  к входу в
туннель. Тут мать  вынула из кармана камень--гладкий и твердый,  но теплый и
белый, словно хлопковый пух,-- подала его мне и наказала швырнуть в туннель,
а потом идти за ним, куда бы  он ни покатился, добавив  при этом, что если я
точно исполню ее наказ, то попаду "а лесную поляну вдалеке  от .помойной ямы
для дохлятины и сразу же увижу охотника, давно заплутавшегося в  Лесу Тысячи
Духов.  На  прощание  мать  пообещала  мне, что я встречу не  слишком  много
препятствий  на  пути к  дому,  и,  едва  она  умолкла, земля  расступилась,
поглотив ее, а я бросил ка" мень в туннель и отправился за ним следом.

        Акара-огун и Ламорин


     Мне пришлось пробираться по  туннелю около часа, и,  когда камень вывел
меня на поляну, я поднял его с земли и положил в охотничью сумку,--наученный
горьким опытом, я твердо  решил: всегда держать  и сумку и  ружье под рукой.
Едва меня осветило солнце, навстречу мне  бросился человек по имени Ламорин,
заблудившийся, как вскоре выяснилось, три года назад.
     Заметив меня, он обрадовался до самого полного счастья, ибо жил в нашем
городе  по  соседству   со  мной  и  прекрасно   помнил   меня.  Обменявшись
приветствиями,  мы  рассказали  друг  другу  о своих приключениях, и рассказ
Ламорина был куда печальней моего, ибо заблудился он очень давно и .не видел
родного дома целых три года.
     Мы вволю наговорились, а потом отправились в путь и вскоре подступили к
широкой реке.  Едва мы вышли  на берег,  яам встретился  великан с  сумкой в
левой руке и совершенно голый. А в правой руке великан держал голову льва  и
аппетитно обсасывал ее на ходу. Увидев нас, он отбросил львиную голову прочь
и  устремился  нам навстречу, а  Ламорин испу" ганно крикнул  мне,  что надо
удирать.  Я спросил, его  почему, и он торопливо сказал, что  великана зовут
Ийамба, или  Бе-дун,  взрастившийБезжалостную  Погибель на ниве Беспощадного
Голода.  И  вот мы  пустились  наутек, а великан ринулся за  нами в  погоню.
Вскоре я  потерял из виду  Ламорина,  да и шум погони стих у меня за спиной,
поэтому, прихватив  ружье  с охотничьей  сумкой, я поспешно вскарабкался  на
дерево, чтобы внимательно оглядеться и чутко прислушаться.
     Немного  погодя  из  пальмовой  чащрбьг  выбрался Ийамба, я,  когда  он
подошел ближе,  я  услышал  раздраженные  причитания,  которые звучали  так:
"Бедный  я,  несчастный и  голодный великан,  эти сочные личинки  ухитрились
удрать, чем же мне заполнить пустоту в животе?" Причитая, он поднял голову и
вдруг  увидел на  дер.еве меня. Прожорливой радости его  не было предела! Он
проворно протянул вверх  свою  длинную  руку, сдернул меня с ветки, бросил в
сумку и отправился куда-то-по своим великаньим делам. Я не сопротивлялся, но
ружье  мое было при мне. Надежно зарядив его, я  обстоятельно прицелился,  и
мои  выстрел разнес великану голову. Так избавил я мир от великана  по имени
Бедун и, когда он испустил  дух, принялся звать  Ламорина.  Тот не замедлил,
прибежать  и,  увидев,  что бездыханный  Бедун распростерт, словно  огромное
бревно, на земле, горячо поздравил меня с великой победой.
     Ночевать  мы  отправились  в  дом,  построенный  неподалеку  Ламорином,
однако, едва  у нас приспел ужин,  к нам явился рослый незнакомец и, сев без
приглашения за стол,  мигом  расправился со всей нашей едой. Мне сразу стало
ясно,  что это гомад,  а  когда он  беспардонно съел  наш  ужин,  я  схватил
разбитый горшок, заменявший  нам  плиту, и треснул пришельца  по голове.  Он
удрал  с жалобными воплями  за  дверь,  и шаги его  вскоре заглохли в  тихой
вечерней тьме.
     Ночью никаких происшествий  не  случилось;  а утром,  когда  м,ы решили
отправиться  после  завтрака на  охоту  и  вышли из  дома, обнаружилось, что
черепки  горшка,  который я нахлобучил на голову вчерашнему о:бжоре,  тускло
поблескивают  в  нескольких  шагах  от крыльца  на  вершине  дерева;  немало
подивившись этому обстоятельству, мы разошлись  в  разные стороны  на поиски
добычи.
     Минут через  десять  я  заметил  огромное  дерево с просторным дуплом у
земли  и, осторожно заглянув  туда, увидел, что там спит  одноногий гомид; а
костыль его был прислонен  к дереву. Подхватив  костыль, я хотел спрятаться,
чтобы  посмотреть, как гомид  будет  вести  себя, когда проснется  и заметит
пропажу;  однако, едва  я  дотронулся до  костыля,  прозвучал громкий сигнал
тревоги, и гомид мгновенно проснулся. Проснулся-то он мгновенно, да я все же
успел отскочить с костылем в сторону и, стая на расстоянии нескольких шагов,
громко расхохотался, ибо беспомощность гомида показалась мне очень забавной.
Он долго упрашивал меня вернуть ему костыль, однако я ответил, что  вьпголню
его  просьбу только  в обмен на  какое-нибудь  Охотчничье  заклинание. Тогда
гомид сказал:
     -- Я  Арони  Одноногий,  и зло  во  мне  столь же  неисчерпаемо,  сколь
безбрежно добро; когда-то я был очень самонадеян и восстал  против  Господа,
хотя   мудрый  король  Соломон  всячески  предостерегал  меня.  Он  оказался
прав--дерзость моя была наказана, и  вот уже  восемьсот лет живу я в обличье
одноногого  гомида,  однако измениться до сих пор  не смог,  и мне предстоит
принять муку от Смерти, чье жилище расположено в небесах, и лишь после этого
будет снято с  меня наказание.  Отдай же мне костыль,  человек, ибо путь мой
далек и труден, а взамен ты получишь охотничий дар.
     Я отдал Арони костыль из сочувствия к его нелегкой  судьбе и получил  в
подарок Магический охотничий порошок.
     Им надо  лишь  присыпать  следы,  оставленные  зверем,  и  тот поспешно
возвращается, чтобы принять смерть на своих  посыпанных  магическим порошком
следах.  Порошок  действует  безотказно--я  неоднократно  проверял  его,--но
теперь  пользуюсь им  очень редко, чтобы он не  кончался  у меня  как  можно
дольше.
     Едва успел  я расстаться с Арони, или, вернее,  минут через  пять после
нашего прощания, мне встретилось  удивительней-шее  существо  не  выше  двух
футов ростом и  с одним  глазом  точно в середине  груди,  но зато  с  двумя
головами и  рогами--по  одному  рогу на  каждую голову. Существо это вежливо
ответило  на мое приветствие,  хотя слов  его мне разобрать не  удалось, ибо
говорило оно сразу  обоими ртами и отнюдь  не в один голос. Тогда я  спросил
его:  "Откуда  идешь ты, путник, и куда?",  но существо, вместо  того  чтобы
ответить  мне,  воскликнуло:  "А  почему,  собственно, тебя  интересует  моя
персона?"
     Решив  не кривить  душою,  я откровенно  сказал:  "Да  разве  можно  не
заинтересоваться двухфутовым существом  с двумя головами?"--и услышал  такой
ответ:  "Воистину  нельзя,  ибо у меня и  правда две  головы при двухфутовом
росте,  а имя  мое  -- Курум6ете,  живущий по  ту сторону  небес.  Я один из
первозданных ангелов, нежно любимых Господом, но мне не нравились  пути Его,
и я постоянно предавался беспутству на небесах. Сначала Господь прощал меня,
однако,  заметив, что я  неисправим, предал  в руки  Дьяволу для семилетнего
наказания, и  ровно  семь лет  пришлось провести  мне в Аду.  По  завершении
семилетнего  срока я вернулся на  небеса, но  Господь, прозревая  дальнейшее
беспутство мое, сурово сказал: "Так ты  намерен и впредь строптивиться предо
Мною,  жалкий муравей? Тебе забылись грозные слова:  ...Не  искушай  Господа
бога твоего", беспутньгй комар? Поживи же  с  раздвоенной головой, лишившись
единства  мыслей в  себе, и  узнай  на собственном  опыте,  каково  пришлось
гордецам из Вавилонской  Башни, когда  я покарал их  за  дерзость  смешением
языков. К тому же я со-.шлю тебя в Лес Тысячи  Духов, и ты будешь  скитаться
там по диким  чащобам,  пока сын  человеческий не  посыплет обе  головы твои
единой горстью первородной земли".
     И  с  тех  пор  скитаюсь  я  по диким  чащобам  Леса  Тысячи  Духов,  о
благородный охотник.  Спаси  же  меня, посыпав мне  головы землей,  ибо я до
изнеможения устал  от бесплодных  скитаний". Сжалившись  над падшим ангелом,
посыпал я обе  головы его первородной землей, и  он тотчас же превратился  в
камень, который будет недвижимо лежать на лесной поляне до скончания века.
     Эта и подобные  ей  встречи  привели  к  тому,  что гомиды повывелись в
окрестностях  моего временного жилища, и  я  мог беспрепятственно заниматься
своими делами.  Однажды, пробираясь по лесу, я  встретил  на диво прекрасную
женщину, мгновенно зажегшую  во мне пяамя страстной любви. Я поприветствовал
ее  и получил  учтивый ответ,  однако на  мой вопрос,  почему  ей приходится
бродить здесь в одиночестве, она не ответила. Тогда я сделал ей  предложение
стать моей  женой и получил отказ. Я принялся уговаривать ее, я долго просил
и даже  умолял--тщетно. Разгневавшись, я начал ей угрожать,  я говорил,  что
пристрелю ее, если она  откажется выйти  за мч-ня замуж,  однако  мои угрозы
только  рассмешили ее.  Доведенный до отчаяния, сорвал я  с  плеча  ружье  и
выстрелил в непреклонную обидчицу--ружье мое лишь едва слышно и скон-фуженно
кашлянуло, а заряд бессильно упал к .моим ногам. Женщина окинула меня долгим
взглядом  и, зловеще  помолчав,  проговорила: "Знай, несчастный, что  только
жалость моя спасла тебя сейчас от смерти". Вот уж чего в ней не было, на мой
взгляд,  так это жалости, и я сказал, что мне безразлична  моя судьба, ибо я
все равно умру,  если  потеряю  ее, а  она молча отвернулась и  пошла  своей
дорогой.
     Однако любовь моя властно послала  меня за ней следом--  я нагнал ее и,
обняв за талию, насильно остановил. Когда же она превратилась в дерево, я не
отпустил и  дерево,  ибо женщина  эта привлекала  меня больше жизни.  Спустя
мгновение  дерево  стало  антилопой  с  ярко  мерцающими  рожками -- я нежно
прильнул к ее грациозной шее, и, почувствовав, что ей не вырваться, антилопа
обернулась жарким огнем,  но любовь  моя  полыхала жарче  любого  огня,  и я
остался невредим. Многие обличья принимала лесная незнакомка--превращалась и
з огромную  птицу,  и в струящуюся  воду, и  в  ядовитую змею,  однако  я не
выпускал ее  из своих объятий,  и  наконец она снова  обернулась  прекрасной
женщиной, посмотрела на меня  с  нежной улыбкой и  весело сказала: "Теперь я
вижу, что ты полюбил меня непритворно, бесстрашный охотник, и согласна стать
твоей женой".
     Так сделались  мы  мужем  и женой,  а  обвенчал нас  Ламорин; я устроил
пышное празднество,  и оно  длилось  много дней  подряд,  ибо,  когда духева
выходит замуж за человека, жители неба и земли пируют и веселятся до упаду.
     А  Ламорин остался моим ближайшим  другом  -- нашу  дружбу не осла.била
даже моя женитьба,--и вот однажды мы отправились вдвоем на охоту. Охота наша
была успешной и долгой, так что мы задержались в лесу до наступления ночи, а
охотничьих ламп в тот раз из дому  не  захватили, ибо  собирались  вернуться
засветло. Лампы, впрочем, были нам и не  нужны,  ибо полная  луна  светила в
небе едва  ли  не так же ярко, как полуденное солнце. Однако ушли мы от дома
довольно  далеко,   и  на   обратном  пути,  нежданно  потеряв  направление,
подступили  к огромному  утесу--он  возвышался  над  лесными деревьями,  как
деревья  возвышаются  над кустами. Утес был  испещрен  темными  полукружьями
арок,  за  которыми  угадывались  просторные  пещеры,  и к  каждой арке вела
гладкая, словно шоссе, тропа.  Ламорин сказал, что хочет заночевать  в одной
из  пещер, и,  как я ни уговаривал его поостеречься, он настоял  на  своем и
вскоре  скрылся во тьме  пещеры.  А  я  залез  на высокое  дерево, устроился
поудобней   и  принялся   наблюдать.  Через  некоторое   время  из   пещеры,
облюбованной  Ламорином,   вынырнул  устрашающего  вида  гигант  с  четырьмя
глазами, шестью руками и двумя острыми рогами на  голове; а в руке он держал
тыквенную бутыль, наполненную до краев какой-то жидкостью, и запах ее--запах
свежей человеческой  крови--устрашающе  ударил  мне  в ноздри.  А шестирукий
гигант  подошел  к  дереву,  на  котором я  сидел, отхлебнул  из  бутылки  и
удовлетворенно сказал: "Благодарю вас,  о боги, за человечину, посланную мне
прямо в пещеру, и да повторится это благодеяние ваше еще много раз1"
     Больше я ничего с дерева не увидел и не услышал,  а Ламорин  так  и  не
появился наутро из пещеры. Да и на мой  громкий зов он не отозвался, и тогда
я в ужасе спустился с дерева, еще раз позвал его,  снова не получил ответа и
помчался, не разбирая дороги, домой, чтобы поведать обо всем жене, Ну а жена
моя, духева по рождению,  сразу же поняла, в чем дело,  и  печально сказала:
"Другу твоему выпала  горькая доля, ибо гигант,  которого ты видел,  зовется
Тембелеиуном а его старшего  брата именуют  Билиси, и  живет он  в Бездонном
болоте,  где родилась моя мать. Тембелекун женился на моей младшей сестре, и
у  них  родился  сын Хаос.  Выросши, Хаос нанялся  в  прислужники к Дьяволу,
Властелину  Преисподней,   и  я   слышала,  что   он  прославился  там,  как
превосходный работник, быстро получил  повышение и  начальствует сейчас  над
истопниками, которые поддерживают огонь  в Адских печ.ах. Единственное, чгго
не нравится мне у работников Адских печей, так это их черная, словно копоть,
кожа  и  дьявольская грубость,  сравнимая  лишь  с грубостью обезьян. Короче
говоря,  мне  кажется,  о  любимый   муж  мой,  что  Ламорин  попал  в  руки
Тембелекуну,  ибо  этот четырехглазый гигант не ест ничего, кроме человечьих
голов, и  утоляет жажду  лишь  человечьей кровью,--  да, жалко, очень  жалко
бедного  Ламорина". Выслушав жену, я залился горючими  слезами,  и надрывные
рыданья мои громоподобно  раскатились по  всему  лесу,  а  горькие стенанья,
словно  прерывистый  вой  смертельно  раненного  льва,  разогнали испуганных
зверей  и  птиц на  многие мили,--однако Ламорин безвозвратно погиб, и ничто
уже не могло вернуть его к жизни.
     С  тех  пор  как  мать вызволила меня  из  беды  в яме для падали  и  я
повстречал  Ламорина, мне на  время забылся родной  город,  так что  я  даже
полюбил Ирунмале--Лес Тысячи Духов; а теперь, после гибели друга, меня опять
потянуло к родичам, и я начал подумывать о возвращении домой.
     Вскоре случилось так,  что, отправившись на охоту, я увидел в лесу едва
заметную  тропу  и решил идти по ней  до конца, куда  бы она  ни вела. Около
двенадцати  часов  дня   тропа  вывела  меня  к  маленькой  хижине,  которая
показалась мне знакомой, а когда я вошел в хижину и внимательно посмотрел на
ребенка, сидевшего у окна, то  мигом узнал  в нем  своего двоюродного брата,
ибо  его отец,  а  мой  дядя  был младшим  братом  моей  матери.  Несказанно
обрадовавшись,  выскочил  я из  хижины и гюбежал навстречу дяде, который уже
заметил меня, ибо работал неподалеку на окровом поле, и спешил теперь домой.
Мы  радостно  обнялись,  и  дядя  тотчас  же принялся  расспрашивать, где  я
пропадал да  что со мной приключилось,  однако я попросил  его повременить и
поспешно отправился за женой; а дядя сказал, что будет нас ждать.
     Вот отправился я за женой и  минут через  десять увидел,  что она  сама
шагает мне навстречу. Я очень удивился, ибо, уходя на охоту, оставил ее дома
и теперь, вдруг  встретившись  с  ней,  обеспокоенно спросил: "Что  ты здесь
делаешь, милая женушка? Надеюсь, дома  у нас все в порядке?"--"О любимый муж
мой,--сказала мне жена,--единственный, желанный и горячо любимый супруг! Вот
уж не ждала, не гадала я, что нас поджидает столь скорая разлука. Мой взгляд
любовно провожал тебя, когда ты  отправился  на охоту,  и я  видела,  как ты
подошел к маленькой хижине и  встретил родичей. Духева из племени гомидов не
может жить  с  людьми, ибо помыслы ?;х  исполнены  зла.  Так возьми  же  эту
скатерть--мой  прощальный дар,-- и всякий раз, когда ты  проголодаешься, она
накормит тебя. О родной супруг мой, наша любовь была велика, и мне думалось,
что нам суждено  прожить вместе  всю жизнь... однако  я горько  ошиблась. Не
забывай же меня, любимый, до топ поры, как пропоет петух на  рассвете твоего
последнего  дня,--родичи непременно возвращаются к родичам, а потому прощай,
и да сопутствует тебе счастье, любимый!"
     Едва жена произнесла  свои прощальные слова,  из лесных  зарослей вдруг
вышел  могучий гомид, взял ее  за руку и  сказал: "Пора возвращаться  домой,
сестра, в Бездонное болото, где живет  вся наша родня".  Больше я никогда не
видел  свою  прекрасную  духеву-жену,  однако у  меня  остался  ее подарок--
скатерть, которая  всегда готова накормить,  если  я того пожелаю, и меня, и
родичей, и гостей моих отборнейшими яствами.
     После  ухода  жены,  грустный и одинокий, вернулся я в наше осиротевшее
жилище, собрал свое имущество, накопленное  за время скитаний, и перенес его
к дяде, а уж оттуда, немного отдохнув, перебрался домой. Так завершилось мое
второе путешествие в Лес Тысячи Духов--поистине самый страшный лес на земле.
     Обосновавшись дома,  я спрятал ружье и  твердо решил  больше никогда не
охотиться; да и  любые другие  рискованные  предприятия  долго,  очень долго
вызывали у  меня отвращение  --  тем более что  мне и не  нужно  было теперь
охотиться или пускаться в опасные походы, чтобы снискать себе хлеб насущный,
бо, распродав  свои трофеи, я стал  самым  богатым человеком  в королевстве:
даже  король был  беднее  меня.  На этом завершается,  как я уже сказал, моя
вторая история,  а поскольку  и ночь не за горами,  давайте-ка распрощаемся,
друзья,  чтобы встретиться  завтра  --  если вы  пожелаете  услышать о  моих
дальнейших приключениях.

     Так закончил  свое  второе повествование  мой  гость  и,  подкрепившись
легким  ужином,  пожал  всем слушателям руки, пожелал  им спокойной  ночи  и
удалился. Я опять вышел проводить его, а когда настала пора прощаться и нам,
мы   обменялись  дружеским   рукопожатием,   решив   непременно  встретиться
завтра--"с божьей помощью", как правильно добавил мой гость.

        Поход в Лангбодо


     Тем временем известие о пожилом путешественнике, который рассказывает у
меня  в  доме  удивительные истории,  облетело  весь  город, и  не успел еще
пропеть петух на рассвете
     следующего  дня,  а  ко  мне  уже  собрались  все  до  единого взрослые
горожане, не говоря  о детях,-- они наводнили мой дом, словно крылатая волна
саранчи. Заметив, что  комнаты мои не  вместят больше ни одного  человека, я
принялся  расстилать вокруг дома циновки,  а  когда  они  у  меня кончились,
обошел соседей,  и  те  отдали  мне  на  время  свои.  Я  одолжил около  ста
пятидесяти циновок, однако их  все равно не хватило, и люди,  в жадной жажде
рассказов, залезли  на  крышу  моего дома, пристроились  в ветвях  окрестных
деревьев и расселись  между кустами,  так что  их галдящие толпы  напоминали
стаи беспокойно щебечущих птиц.
     Вскоре явился и сам путешественник; оглядев будущих
     слушателей своих,  он воскликнул:  "Сегодня  я  пришел  к  вам  с новым
рассказом,  друзья,  поэтому перестройте свое благосклонное внимание,  и  да
поможет нам  бог с пользой провести время".  Мы умолкли, и  рассказчик начал
свою новую повесть.

     -- Воистину неисчислимы волны морские  (так  приступил он к рассказу) и
бесчисленны деяния Господа. Когда я увидел
     столь громадное собрание, меня  охватил страх;  однако, поразмыслив,  я
успокоился,  ибо  сначала  мне  показалось,  что,  когда вы  все  умрете,  в
окрестных  лесах  не  хватит деревьев на гробы; а успокоила меня  мысль, что
далеко не каждый из вас умрет в своем городе и на собственной кровати.
     Слушателей разгневало такое вступление, и они закричали, перебивая друг
друга: "Меня ждет мирная старость и покойная смерть!.. Я  умру в своем доме,
а не на дороге, как
     безродный  бродяга!..  Меня  проводят  к  праотцам  родичи   из   моего
собственного  дома!.."  Однако  рассказчик  поднял  руку,   призывая  нас  к
молчанию, и сказал так:
     -- Слова  истины язвят людей, словно ядовитые шипы, а провозвестника ее
мир почитает лютым врагом  своим... Мне хочется задать вам  четыре  вопроса,
уважаемые слушатели;
     и если вы сумеете  ответить на  них, я признаю свою вину перед  вами, а
если не  сумеете, вам  придется признать, что слова мои верны.  Слушайте  же
внимательно четыре вопроса,  которые рассудят нас. Во-первых,  я хочу, чтобы
кто-нибудь из вас встал и точно сказал мне, <i>когда</I> пробьет его смертный час--
на рассвете или под  вечер, сегодня или завтра,  через неделю или на будущий
год, лет через десять или в следующем столе тии, зимой, весной, летом или же
осенью; во-вторых, я  потребую, чтобы человек этот заранее определил, <i>как</I> он
умрет  --  от  болезни  или  придавленный  упавшим деревом, отравившись  или
утонув, убитый врагом своим или съеденный зверем  лес" ным, лежа  на кровати
или сидя  за столом среди пирующих, на бегу или между  неспешными житейскими
делами, или, быть  может, во время войны на сторожевом посту; в-третьих, ему
придется предсказать,  <i>где</I>  он умрет  --  на глазах  у детей  в  собственной
постели или на празднестве в гостях, на чуж.бине или дома, в поле под кустом
или на  дереве  лесном или же па пути к чужедальним землям, где-нибудь среди
дремучих  чащоб, засушливых пустынь или гиблых трясин; и, в-четвертых, пусть
он  расскажет мне, подробно и по  порядку, <i>какие события совершатся в  жизни
его,</I> начиная с этой секунды и  до последнего мгновения перед смертью.  Пусть
не  забудет он  упомянуть, на  чем предстоит споткнуться ему  и чем  выпадет
прославиться,  когда  постигнет его  тяжкая  утрата  или  посетит  нечаянная
радость и какими они будут, из-за чего придется ему вступить в бой  с врагом
или бывшим  другом  своим, когда и  сколько раз  он женится, какие родятся у
него дети и почему уйдут они к праотцам,--словом, пусть он поведает нам, шаг
за  шагом и день за днем, с чем столкнет его судьба на жизненном пути вплоть
до  смерти.  Нельзя забывать, друзья, что  всякая ящерица прижимает  живот к
земле, однако никто  не знает, у какой из них он  усох или заболел. Помните,
что мы верим  только тем, кого любим, и не верим даже тем, кто выводит нас в
люди.
     Рассказчик умолк; однако никто из нас не встал, чтобы ответить ему, ибо
человеку не дано знать, где, как и когда он умрет; да и  о событиях, которые
предстоят  ему в  жизни,  он  может лишь гадать.  Правильно истолковав  наше
безмолвие, мудрый путешественник  сказал:  "Я вижу,  вы  поняли, что человек
.может только предполагать,  как повернется его жизнь,  а  располагать ею по
своему усмотрению ему  не дано". Слова эти  показались нам очень верными, и,
перестроившись  на  новый  лад,  мы  в  один  голос  вскричали:  "Ты   прав,
путешественник, продолжай же свой мудрый рассказ!"
     И рассказчик поведал нам новую историю.
     -- О  друзья мои (сказал он), я видел  моря и бывал  <b>на</B> берегах океана,
спускался  в  бездонные  ущелья  и   всходил  на  заоблачные  горы,  поэтому
высочайшие вершины и величайшие-бездны,  бескрайние  просторы и вечнобегущие
волны давно  уже-не  внушают  мне  страха.  Многому,  очень  многому  был  я
свидетелем в этом мире. Вчера  я поведал вам, что немало бедствий выпало мне
на  долю в Лесу Тысячи Духов  и что я зарекся ходить на  охоту и пускаться в
опасные предприятия. А теперь мне придется открыть вам, друзья, что обещаний
своих я  не-выполнил и вскоре предпринял еще одно путешествие--опаснейшее  и
воистину гибельное путешествие, друзья!
     Однажды  случилось так, что проснулся я  очень  поздно, ибо, во-первых,
мне теперь не  надо было рано вставать,  поскольку я  сделался  богачом и не
заботился  о  пропитании,   а  во-вторых,-долго  не  мог  уснуть   накануне,
одолеваемый назойливыми раздумьями. После возвращения моего  из  Леса Тысячи
Духов женщины быстро  заметили, что я редкостно богат, и начали стекаться ко
мне  со всех концов города сотнями  и  тысячами,. а я без  колебаний брал их
всех  в  жены, ибо они  говорили,  что им  нет  ни малейшего дела  до  моего
характера.  "Нас  привлекает твое богатство,--хором  твердили  они,--поэтому
веди себя как хочешь. Даже если ты будешь ежедневно хлестать  нас ремнем  от
охотничьей сумки, мы все равно пойдем к тебе-в жены!"
     Вскоре,  однако,  отвращенные  моими  охотничьими  привычками  и буйным
нравом,  который укоренился во мне из-за  частых встреч с гомидами  и дикими
зверями Леса Тысячи Духов, жены начали потихоньку уходить от  меня, и к тому
утру, когда? я поздно встал после  бессонной ночи,  их у меня осталось всего
девять. Поднявшись, я начал какой-то маловажный разговор с  одной из них, не
ведая, что судьба моя уже круто переменилась. А случилось вот что.
     На пороге моей спальни внезапно вырос королевский гонец и объявил  мне,
что  король  призывает  меня  к  себе.  Слегка  удивленный столь официальным
вызовом, надел я сорок сороков? парадных одежд, накинул <i>дандого,</I> водрузил на
голову мягкую шляпу и отправился во дворец.
     Едва король увидел  меня,  он с  удовлетворением восклик" нул:  "А вот,
кажется, и  Акара-огун!" Я учтиво склонился  перед.  ним и сказал: "Ты прав,
господин мой, это действительно я, Да продлит Создатель жизнь твою на долгие
годы".
     "Так это  и правда ты, Акара-огун?"--радостно  вопросил  король,  и мне
пришлось ответить ему второй раз: "Да, повелитель, это действительно я, хотя
мне воист