Дирк Уиттенборн. Жестокие люди --------------------------------------------------------------- © 2002 Dirk Wittenborn "Fierce People" © Екатерина Корнева, перевод, 2005 --------------------------------------------------------------- 1 "О, Господи!". В то время мы жили в Нью-Йорке. И эти слова, произнесенные мамой ранним субботним утром, могли означать одно из двух: или у нее опять тостер загорелся, или появился новый приятель. "О, Господи! Да!". - Нет, тостер здесь не при чем. Наш дом находился на Грейт-Джонс-стрит, которая находится между улицей Бауэри и Лафайетт, как раз напротив пожарной части. На дворе был июнь 1978 года. Через десять лет этот квартал станет модным. Мне было пятнадцать, а маме - тридцать три года. Не утруждайте себя вычислениями. Моя мать, известная также как Элизабет Энн Эрл, забеременела через две недели после поступления в Стейт-колледж, который начала посещать после того, как навлекла на себя и своих родителей позор, не набрав баллов, необходимых для поступления в Уэлессли. Она часто повторяла, что мое появление на свет - чистая случайность. Не ужасайтесь: каждый раз, когда мама так говорила, она обнимала меня, целовала, (особенно если выпивала до этого пару бокалов), а потом добавляла: "Это был самый счастливый случай в моей жизни". Когда мне исполнилось двенадцать, я перестал в это верить в эти россказни. Помнится, как-то дедушка преподнес нам в качестве рождественского подарка оплаченный курс психологической помощи для семей, испытывающих определенные трудности. Вообще-то, мама просила его купить тур в Катманду. Ее отец был довольно известным (в узких кругах) психиатром. Потом расскажу поподробнее. Видите ли, тогда я понял (и до сих пор уверен в этом), что мама забеременела специально. Вы спросите, почему я так уверен, что она хотела оставить ребенка? Потому что она во мне нуждалась. Ей хотелось бежать от родителей, но было страшно пойти на это в одиночестве. Впрочем, все эти не по годам мудрые соображения о причинах бунта моей матери ничуть не облегчили мою жизнь, когда пришло время устроить свой собственный бунт. * * * Наши комнаты располагались рядом. Мама спала на купленной в секонд-хенде раскладушке в помещении с высоким потолком, которое служило нам гостиной, кухней и спальней. Нас разделяла только тонкая стенка. Раскладушка скрипнула еще три раза. Затем раздался длинный, глухой женский стон. Так скрипит стол, который вот-вот развалится. Они, конечно, старались вести себя как можно тише. Я пытался уснуть, но когда закрывал глаза, то не мог не воображать то, что происходило в соседней комнате. Я смотрел на черно-белую фотографию, которую сделали, когда мне было всего две недели отроду. Мама держала меня на руках. Она хотела быть похожей на битников, но, честно говоря, скорее напоминала иммигрантку, которую только что переправили с острова Эллис*. <Небольшой остров (площадью в 11 га) в заливе Аппер-Бэй близ г. Нью-Йорка, к югу от южной оконечности Манхэттена. В 1892-1943 - главный центр по приему иммигрантов в США, а до 1954 - карантинный лагерь>. Ее грудь занимала чуть ли не половину фотографии. Мама не признавала кормления из бутылочки, и поэтому здорово располнела тогда. За день до того, как была сделана эта фотография, бабушка и дедушка приехали в Нью-Йорк, чтобы упросить маму переехать к ним в пригород. Они уже подготовили для нее комнатку в своем доме, прямо над гаражом, и сказали, что ей нужно подумать о ребенке. И о своем образовании. Кроме того, маме дали чек на тысячу долларов, и предложили "хорошенько поразмыслить над их предложением". Мама пересказывала эту историю много раз, словно это была древняя скандинавская сага. И всегда заканчивала ее одинаково: "Я думала над их предложением, пока не закончились деньги, а потом позвонила этим занудам и сказала: мне жаль вас разочаровывать, но я собираюсь покорить Нью-Йорк". Если бы она действительно покорила Нью-Йорк, я бы не возражал против того, чтобы она пересказывала ее каждому очередному мужчине, который появлялся в нашем доме. Но тогда у нее вряд ли появилась бы такая потребность. Мама пыталась добиться успеха, исполняя народные песни (она даже выступала в роли бэк-вокалистки Фила Окса на одном концерте в клубе "Виллидж Вэнгад"). Также она делала сандалии и даже собиралась стать художницей - это в то лето, когда мы переехали жить к одному довольно известному абстракционисту-экспрессионисту; впрочем, мы быстро оттуда съехали - после того, как он швырнул в меня зажженную сигарету, за то, что я прошелся по влажному холсту. На втором этаже Музея современного искусства висит триптих этого художника, и если вы внимательно в него вглядитесь, то увидите на нем отпечатки моих ног. После этого мама работала агентом по недвижимости, затем - очень недолго - модисткой (она делала шляпы). И только потом поняла, в чем ее истинное призвание. Последние два года мама занималась массажем. Я смущался, когда мы шли вместе по городу, и она толкала перед собой специальный складывающийся столик на колесиках. Ее клиенты говорили, что у нее "золотые руки". Может, и так. Когда мама стала заниматься этим профессионально, я перестал разрешать ей делать мне массаж ступней. Невропатолог сказал ей, что это вполне нормально: мальчик-подросток хочет установить определенные границы в отношениях с матерью. Ну да, и сейчас она как раз этим и занимается этим с каким-то... В туалете спустили воду. Это явно была мама, потому что я не слышал шагов: во-первых, она знала, какие половицы скрипят, а во-вторых, когда она была в нижнем белье, то ходила на цыпочках - или сейчас она была вообще без ничего? Когда меня посещали такие мысли, мне всегда становилось не по себе. Я грузно перевернулся на живот. Из-под матраса выскользнул спрятанный там журнал "Клаб Интернэйшнл" и, упав на пол, открылся на центральном развороте. В восемнадцати дюймах от моего носа, во всей своей розовой майской красе, распростерлась девушка месяца. В туалете опять раздался шум. Теперь это был мужчина. Половицы заскрипели так громко и жалобно, что можно было подумать, что дорога к постели моей матери пролегает по клавишам аккордеона. Этот парень играл на гитаре - по крайней мере, у входа стоял чехол. А еще пара красных высоких кроссовок. Теперь была моя очередь красться в ванную. Мамины ночные посетители становились все моложе. И все они интересовались музыкой. Когда я вышел из туалета и на цыпочках пошел к себе в спальню, то услышал, что ее гость говорит с английским акцентом. Пожалуйста, не поймите меня неправильно. Не надо думать, что новые любовники появлялись у нее чуть ли не через день. На самом деле, перерыв продолжался почти два месяца - довольно долгий засушливый сезон. Мама никогда не встречалась с теми, кому делала массаж. Единственным исключением стал один сайентолог: но даже она признавала, что это было сплошное недоразумение. Мне было не очень приятно услышать, когда рано утром этот англичанин спросил: "Послушай, милая, у тебя не найдется вазелина для моего мистера Джонсона?". Впрочем, каждый подросток, который в конце семидесятых жил в мансарде, знал наверняка, что его мама тоже занимается сексом. (Кстати, за стенкой они опять предались этому занятию). Особенно если в его семье не было отца. На книжной полке, рядом с кубком, который я получил за победу в бейсбольном матче Малой лиги*, стояла фотография моего отца. <Детские бейсбольные команды, объединенные в т.н. "малые лиги". В каждой лиге - 4-6 команд. Поле для игры по площади равно 2/3 стандартного. Соревнования таких команд проводятся с 1939. Ежегодно проходит всемирный чемпионат "малых лиг" в г. Уильямспорте, шт. Пенсильвания>. Она была вставлена в рамку с отбитым краем, купленную в мелочной лавке. На ней вы могли видеть светловолосого мужчину с глубоко посаженными глазами и сломанным носом. Казалось, в своем помятом летнем костюме он чувствует себя неловко. Этого человека звали Фокс Бланшар. Он был знаменитым антропологом, представьте себе. Под моим матрацем лежали не только непристойные журнальчики. Еще там был журнал "Нэйчурал хистори", в котором была напечатана его статья. Как-то его попросили прочитать вводную лекцию для первокурсников, которые хотели бы изучать антропологию. Мама тоже пришла его послушать. Получается, меня зачали через несколько часов после того, как она прослушала лекцию о племени "яномамо" - что значит "жестокие люди". Яномамо - это очень странное племя южноамериканских индейцев, затерянное где-то в дебрях Амазонки, недалеко от бразильско-венесуэльской границы. До появления моего отца они никогда не видели белого человека, а тем более, белого человека, у которого был бы телевизор и что там еще. Произошел "первый контакт", как называют это антропологи. Это не просто круто; это еще и опасно, потому что люди янамамо привыкли чуть что не так метать отравленные кураре стрелы и нюхать галлюциногены. Чуть ли не каждое утро у них начиналось если не с одного, так с другого. Вместо того чтобы здороваться за руку или говорить "привет", они обычно дубасят друг друга палками или просто бьют прямо по почкам. Если у тебя есть что-то, что им понравилось, они не ходят вокруг да около, а сразу говорят: "Отдай мне арахисовое масло (или там свою жену, или мачете), или я отрежу тебе большие пальцы на ногах, и буду гадить прямо в твой гамак". Их называют "жестокие люди", потому что они действительно самые безжалостные люди на этой планете. По крайней мере, тогда я так думал. В общем, как бы то ни было, но папа вернулся в Южную Америку, а потом узнал, что мама беременна. Они встречались некоторое время, а потом, когда осенью отец уехал в лекционный тур, постоянно разговаривали по телефону. Так что мое появление на свет не было результатом случайной связи. Однажды он даже приехал навестить нас. Но в то время я был еще младенцем, и поэтому ничего не помню. Мама утверждает, что они обсуждали возможность развода, но, к сожалению, "это было не так уж просто сделать". Мой дедушка-психолог говорил об этом более внятно: "Видишь ли, исследования, которые проводит твой отец, требуют больших затрат...". Бабушка выражалась еще понятнее: "У жены твоего отца денег куры не клюют, милый". Когда я был ребенком, думал, что дело в том, что папа больше любит своих яномамо, чем нас с мамой. Но потом, прочитав несколько статей о "жестоких людях", мне стало ясно, что это полная чушь. Понимаете, их нельзя было любить: после пира женщины яномамо прятали остатки пищи у себя между ног. Кроме того, у всех них из носа бежали зеленые сопли, потому что они постоянно нюхали энеббе. Если вы думаете, что я преувеличиваю, то сами почитайте. Так что яномамо здесь не при чем. И отец мой не виноват. Это все деньги. Я никогда его не видел, но прочитал все написанные им статьи о яномамо, и все книги в публичной библиотеке, в которых упоминалось об этом племени. Так что я был готов ответить на любой вопрос, если бы он пожелал мне его задать. Наверняка этот таинственный незнакомец, которым был для меня мой отец, был бы поражен моими знаниями. После долгих упрашиваний мама, наконец, согласилась написать мистеру Бланшару о том, какой неподдельный интерес испытывает к антропологии его отпрыск. К нашему удивлению, папа позвонил сразу после того, как получил это письмо. Несомненно, этот поступок характеризует его с лучшей стороны. Так вот, он пригласил меня провести июль и август вместе с ним и людьми яномамо на берегах реки Ориноко. Он подчеркнул, что эта богатая сучка, его жена, ждет не дождется момента, когда сможет познакомиться со мной, и даже предложил прислать мне билет. Мама же уверила его, что деньги для нас не проблема. Это было, конечно, враньем, как мы оба прекрасно знали, потому что в тот день мы как раз поджидали бабушку и дедушку, чтобы за обедом уговорить их раскошелиться мне на билет. Если бы не яномамо, я бы сейчас же встал с кровати, прошлепал в спальню и выгнал бы этого парня и его подлого мистера Джонсона из маминой кровати (представляю, как бы он обалдел). Мама начала бы плакать от смущения... Такие вещи у меня здорово получаются. Однажды я устроил настоящую засаду для одного босоногого гостя: выложил дорогу от туалета до раскладушки канцелярскими кнопками. Но это совсем другая история. Дело в том, что в тот день мне была нужна мамина помощь. Кроме того, несмотря на то, что из моего рассказа можно заключить, что она была какой-то бестолочью, на самом деле, у меня была замечательной мамой. Знаете, когда я был ребенком, она могла часами, весело хохоча, смотреть со мной мультики. Поверьте, не так уж много найдется детей, которые могут, не соврав, сказать, что их матерей действительно волнует, кто сильнее - Космическое привидение или Гонщик. Впрочем, наверное, стоит добавить, что больше всего ей нравилось заниматься этим после того, как она покурит марихуаны. Не забывайте, на дворе был 1978 год. Тогда все мамы занимались сексом и употребляли наркотики. Не помню, когда именно кокаин стал членом нашей семьи - кажется, год или полтора назад, тогда же, когда мама стала приносить домой пачки денег, которые она получала за работу в институте МакБерна. Эта роскошная частная больница расположена в районе Верхний Ист-Сайд. Там лежал один миллионер, у которого обнаружили рак. Он платил ей по триста долларов за то, что она массировала ему спину. Именно он сказал ей, что у нее "золотые руки". Ладно, неважно. Мама никогда не нюхала кокаин у меня на глазах. Я же притворялся, что не замечаю того, что она начинает шмыгать носом чуть ли не каждый раз, когда выходит из ванной. Все было и так понятно. Когда мы праздновали прошлый День благодарения, то у нее из ноздри выпал белый катышек, размером с чечевичное зернышко, и приземлился прямо в озерцо из подливки, которое находилось точно посередине тарелки с картофельным пюре. Наверное, кроме меня, никто этого не заметил. Не то чтобы кокаин был для нее такой уж огромной проблемой. На самом деле, если говорить начистоту, хорошая понюшка оказывала на маму, скорее, положительное действие. В такие дни, приходя из школы, я заставал ее за мирными домашними делами: она пекла рождественское печенье, красила пасхальные яйца, или клеила святочный венок из засушенных роз. То есть занималась всем тем, чем занимаются обыкновенные женщины, читающие журналы для домохозяек. Иногда, правда, это выглядело довольно странно, если, например, предновогодняя суета охватывала ее в середине июля. Но ведь она же старалась! Кроме того, когда она хлюпала носом, то была просто великолепна на родительских собраниях. Однажды мама сорок пять минут разговаривала с мистером Краусом, моим тупоголовым преподавателем по физкультуре. Он рассказывал ей о том, как занял второе место в конкурсе красоты на звание "Мистер Стейтен-Айленд*" <Остров, на котором расположен округ Ричмонд г. Нью-Йорка; входит в состав территории города, хотя и отделен от основной его части широкой Нью-Йоркской бухтой>. Если бы не она, этот мускулистый стероидный урод никогда не поставил бы мне зачет. "О, Господи!". Опять у мамы что-то с тостером случилось. "Давай же", - простонала она, и раскладушка ударилась о стену. Я старался думать о яномамо. Потом решил перечитать статью в географическом журнале, которую написал мой отец, чтобы перестать представлять себе все эти страсти, которые происходили в соседней комнате. Ни его, ни людей яномамо я никогда не видел. Но в журнале была фотография четырнадцатилетней полуобнаженной девочки. Это дитя тропического леса, абсолютно голое, если не считать покрывающих тело татуировок, с торчащими грудками, с иглами дикобраза, которыми были проколоты щеки, было похоже на панка из Каменного века. Девочка напомнила мне бродяжек с площади Сейнт-Марк, у которых тоже был пирсинг. Мне было страшно заговорить с ними, и уж тем более подойти поближе. Сейчас они меня возбуждали. Тогда я схватил журнал с девушкой месяца, лежащий на полу (кстати, она явно умела пользоваться бритвой) и вообразил, что бы почувствовал, если бы она в темноте прикоснулась к моей наготе. Но вместо этого мне пришло на память то, что произошло в один зимний вечер, когда мама торопилась на родительское собрание (то самое, когда она упрашивала Крауса поставить мне зачет, чтобы меня не отчислили за неуспеваемость). Она крикнула мне из ванной, чтобы забыла шампунь в хозяйственной сумке, которая стояла на кухонном столе. Когда я передавал ей его в душе, то закрыл глаза, но она, забирая его, нечаянно дернула за занавеску, и полетела вниз вместе с карнизом, словно парус, который быстро спускают во время шторма. На лицо мне полилась вода. Мама отпрянула назад и поскользнулась. Чтобы не упасть, она схватилась за кран с горячей водой, и случайно повернула его, из-за чего из душа полился настоящий кипяток, так сильно ошпаривший ее зад, что она с воплем выпрыгнула из душа и очутилась прямо в моих объятиях. Знаете, когда вы впервые обнимаете обнаженную женщину, вам меньше всего хочется, чтобы она оказалась вашей матерью. Все произошло очень быстро. Глаза у меня были по-прежнему закрыты, и, Господь свидетель, мне бы и в голову не пришло взглянуть на нее, если бы она не засмеялась. (Мне всегда хочется узнать, почему кто-то засмеялся). Она хихикала, словно девчонка, а не мать семейства. Просто сгибалась от смеха. Между ее грудей, когда она их сжимала, образовывалась ложбинка, вполне достойная того, чтобы ее продемонстрировали на страницах журнала "Пентхаус". В низу живота у нее остались мыльные пузыри. Да, пожалуй, все это было довольно забавно. Но я был слишком поражен лицезрением наготы своей матери, чтобы почувствовать комичность ситуации. Сказать по правде, мне было трудно определить, кто меня так возбудил: то ли девицы яномамо с четвертым размером лифчика, то ли женщина с разворота, то ли моя мать. Мне было не просто неприятно от этой мысли. Это было ужасно. А мама с англичанином что-то совсем развеселились. Я знал, что они смеются не надо мной, но легче мне от этого не стало. У меня было такое чувство, что я стал жертвой какого-то колоссального межнационального розыгрыша, о котором известно только посвященным. Яномамо, "жестокая" девушка, сжимающая палку с заостренным концом и улыбающаяся притворно скромной улыбкой, лоснящаяся журнальная девка, скалящая зубы, словно деревенский дурачок, сосущая леденец и разводящая ноги для того, чтобы ее осмотрел гинеколог, моя мама, использующая лубрикант, чтобы ублажить своего гитариста-англичанина... Все они были из одной банды, и все они имели то, чего у меня не было. Понимаете, вдобавок ко всем горестям сегодняшнего утра, я был единственным девственником в своем классе, за исключением Хлюпика. Но у него была железная отмазка: одна его нога была на восемь дюймов короче другой. Кроме того, он чавкал, когда ел. Мне стало легче, когда я услышал, что англичанин взял гитару и потопал вниз по лестнице. Я подошел к окну, чтобы посмотреть, как он выйдет из дома. Мужчина был одет в кожаные брюки, и волосы у него торчали в разные стороны. Остановив такси, он повернулся, посмотрел на наши окна и помахал рукой. Вот идиот! Не видит, что ли, как я ему средний палец показываю? Через несколько минут в мою дверь постучали. - Выходи, ягненок, пора завтракать. Мама называла меня ягненком, когда я болел. И еще когда она чувствовала себя счастливой. - Нет! - Я знал, что она заглаживает свою вину, но мне от этого было не легче. - Ну же, Финн. - Так меня зовут. Позвольте представиться. - Нет! - Я швырнул в дверь один из моих порнографических журналов, чтобы она поняла, что мне не до шуток. А может, втайне я рассчитывал на то, что она взбесится, с шумом распахнет дверь и убедится, что в моей жизни полно других женщин? - Я блинов напеку... - В гробу видал твои блины. - Кроме того, мне было прекрасно известно, что молока у нас в доме нет. - Послушай, Финн... - Мама приоткрыла дверь. Журнал, который лежал прямо у ног, она не заметила. Щеки у нее были красные - видимо, англичанин не утруждает себя бритьем. В махровом халате она выглядела как обыкновенная мамаша, а не как чья-то любовница. Когда она зажигала свою первую за этот день сигарету, руки у нее чуть-чуть дрожали. - Я-то думал, ты бросила курить. - Мне не хотелось с ней ссориться, но мне было трудно сдержаться. - Правильно думал. - Она открыла окно и выбросила сигарету прямо на улицу. - Ты на меня сердишься? - Нет. - Как я уже говорил, ссориться мне не хотелось. - Ты меня любишь? - Да. - Просто поразительно, как на нее подействовали эти слова: внутри у нее словно зажегся ровный и мягкий свет. Казалось, что она полая внутри, словно фонарь из тыквы, внутрь которого вставляют свечу на Хэллоуин. Что ж, теперь все пойдет как надо. На часах было полдевятого утра, а бабушка с дедушкой придут не раньше двух. У мамы полно времени, чтобы привести в порядок себя и нашу квартиру. Каждый раз после всенощного бдения с очередным мужиком, она чувствовала огромный прилив энергии, который направляла на домашние заботы. Включив кассету с записями песен Боба Марли, она начинала переставлять мебель, отмывать пол в ванной и менять бумагу, которой мы покрывали полки - как я уже говорил ранее, один грамм кокаина превращал маму в городской вариант Бетти Крокер*. (Никогда не существовавшая в реальности женщина; рекламный персонаж, созданный менеджерами одной компании по производству продуктов питания; героиня, якобы отвечавшая на письма домохозяек и "автор" знаменитой поваренной книги; имя стало нарицательным для умелой хозяйки). У меня не было никаких сомнений, что она легко выманит у своих родителей деньги на билет в Южную Америку. Все, что ей было нужно сделать - это приготовить омлет с сыром и поддакивать, пока они будут рассказывать о ее кузинах, чьи дела шли гораздо лучше, чем у нее. Они уйдут в полной уверенности, что у нее все в порядке, а мама без сил упадет на кровать, и все будет хорошо, по крайней мере, до тех пор, пока я не окажусь в джунглях Амазонки вместе со своим отцом и племенем "жестоких людей". Могу себе представить, какие приключения ожидают меня в Южной Америке. Возможно, я расстанусь с девственностью при содействии юной красотки из третьего мира - как раз в том месте, куда она воткнет копье. Или спасу отца от стаи пираний, не дав им обглодать его до костей, так что он преисполнится ко мне такой благодарностью, что, в свою очередь, спасет маму. В общем, я был убежден, что если мне удастся добраться до той реки, где засел мой папа, то все проблемы будут решены. Видимо, я унаследовал от мамы любовь к призрачным иллюзиям. Если бы в свои пятнадцать я был членом племени янамамо, то просто попросил бы шамана прийти как можно скорее и произнести заклинание, чтобы из моей спальни ушли все амахири-тери. Амахири-тери - это такие существа, вроде гномов-мутантов, которые, как полагают яномамо, населяют параллельный мир, в котором нет джунглей. И поэтому они приходят, чтобы пожирать души детей. Но вместо этого я быстро подрочил и глубоко заснул. Я мог бы продремать целое утро, но уже через час проснулся, потому что меня разбудил страшный грохот: у меня аж кровать затряслась. Окно зазвенело. Путаясь в штанинах, я побежал наверх. Мама лежала под огромным, шириной во всю стену, шкафом, который занимал все пространство от пола до потолка. Как это она умудрилась под ним оказаться? "О, Господи!". Не самый удачный выбор слов. Она подумала, что я передразниваю ее, смеюсь над ней. Может, так оно и было. Мама выругалась и отшвырнула книжки, которые почти полностью завалили ее. - Ты что, так готовишься к встрече с родителями? Думаешь, им такой прием понравится? - Нет, это было не похоже на картинку из романа "Домик в прериях"*. <Роман-автобиография (1935) писательницы Л.Уайлдер (867-1957), из серии книг о жизни на фронтире. Считается классикой детской литературы>. Перевернутый шкаф довершал "идиллию". Диванные подушки были разбросаны по всей комнате, простыни сдернуты с раскладушки. Все три мамины сумочки были выпотрошены. Они валялись на полу; одна из них прикрывала пепельницу, полную окурков и упаковок от презервативов. Мама была единственным человеком, который в семидесятые годы пользовался презервативами. Она, видите ли, считала, что противозачаточные таблетки вредны для здоровья. Зато кокаин здорово полезен. - Что ты делаешь? - Я ищу одну вещь. Сними с меня этот чертов шкаф. Я приподнял его, насколько мог, чтобы она выбралась из-под него, но, вместо того, чтобы помочь мне прислонить его к стене, она стала рыться в куче книг: хватала то одну, то другую, встряхивала их, перелистывала, а потом отбрасывала через плечо. Сначала словарь, потом географический атлас, потом "Анну Каренину". - Что ты ищешь? - Мне было прекрасно известно, что она забыла, куда положила свою дозу кокаина, но я все-таки решил ее спросить. - Одну вещь... Куда я ее дела... Мама встала на колени. Со скрупулезностью сумасшедшего она проверяла том за томом. Потом она перешла к Британской Энциклопедии. - Что за вещь? - Нужная, - резко ответила она, даже не заметив, что только что опрокинула полупустую бутылку красного вина. На ковре появилась кровавая лужа. Ни дать ни взять место преступления. - Скажи мне, что ты ищешь. Может, я знаю, где она. - Я был спокоен, мама в бешенстве; но мы оба с трудом себя контролировали. - Сама найду. - Мама попыталась поджечь сигарету со стороны фильтра, выругалась, а потом сказала: - Это не твое дело. Она была настолько расстроена, что стряхнула пепел в открытую банку вазелина. Рядом с ней валялась смятая бумажонка, в которой лежал последний грамм кокаина. Я поднял словарь, который она получила за победу в состязании ораторов в средней школе, и, перевернув его обложкой вверх, хорошенько встряхнул. Когда мама увидела, что из него выпала какая-то маленькая белая бумажка, ее глаза загорелись. Но потом она поняла, что это всего лишь обертка от жевательной резинки. По ее щеке скатилась слеза. - Так что же ты ищешь? - Я не собирался сдаваться. - Это личное. - Мамин голос охрип. - Как это? - Я всегда ненавидел детей, которые отрывают крылья мухам, или поджигают муравьев при помощи лупы. А теперь сам поступаю еще безжалостнее по отношению к своей собственной матери. - Это... - Мама посмотрела на меня, прикрыв глаза. Она пыталась придумать подходящий ответ. - Письмо твоего отца. - Выдумка была такой двусмысленной, что мы оба вздрогнули. Через пять минут я был уже одет и быстро несся по лестнице. Нет, не подумайте, не за горничной. Я сам мог бы убрать в доме так, что бабушка с дедушкой ничего бы не заподозрили, но вот мамино состояние... самостоятельно эту проблему мне бы решить не удалось. Им нельзя было это видеть. Я не мог этого допустить. Иначе они никогда не дадут ей денег на билет в Южную Америку. Меньше, чем через три часа, они будут стоять у двери нашего дома. Они ночевали в Нью-Йорке, у своих друзей. Если бы я знал их фамилию, то позвонил бы туда и сказал, что у мамы пищевое отравление. Если она вырубится до того, как они приедут, мне ее не разбудить. А если она не заснет, и встретит их в таком виде, то это будет еще хуже. Выбежав на улицу, я одним прыжком преодолел пять ступенек лестницы, ринулся вперед и тут же упал прямо лицом на землю - дело в том, что шнурки у меня были не завязаны. Пожарный грузовик медленно заезжал внутрь гаража. - Эй, Финн! - закричал мужик, который останавливал движение, чтобы машина могла заехать в пожарную часть. - Ты куда бежишь? - Маме нужна одна вещь. - У меня в кармане лежали шестьдесят долларов, предназначенные для покупки ботинок, рекламу которых я видел на задней обложке охотничьего журнала. В такой обуви никакие змеи не страшны. Впрочем, ямкоголовая гадюка - это всего одна из зловещих перспектив, поджидающих тех, кто водит дружбу с яномамо. Но если мама не поможет мне сегодня, то у меня никогда не появится шанса быть укушенным змеей. - Слушай, Финн, сегодня у нас вечер имени Мясного Рулета. - Пару раз в месяц этот пожарник приглашал меня на ужин. Ему было меня жаль. Когда нервничаешь, шнурки на ботинках никак не желают завязываться. - Может, и свою хорошенькую мамулю приведешь? - Она и правда была хорошенькой, и я знал, что они просто шутят, но не смог придумать более достойного ответа, чем "Да пошел ты". - Да ты что, парень, обиделся, что ли? - прокричал он, когда я понесся дальше. Я мчался в одну маленькую пивнушку на углу Секонд-стрит и авеню А. Один парень, которому я разрешал списывать свои задания по геометрии, говорил, что в этом баре можно купить все, что угодно. Он трижды оставался на второй год, и в него дважды стреляли. Мой приятель дал мне потрогать пулю тридцать второго калибра, которая легко прощупывалась через кожу между третьим и четвертым ребром. Он не был похож на человека, который станет врать о таких вещах. По крайней мере, надеюсь, что это не так. Эта часть района Ист-Виллидж не была в то время окраиной, и там было очень опасно находиться. На Третьей авеню было спокойно, особенно в том районе, который контролировали "Ангелы ада"*, но мне нужно было свернуть по направлению к Хьюстону, чтобы избежать встречи с бандой, члены которой называли себя "Лос Локос". Они и правда были сумасшедшими. И еще у них были питбули. <Знаменитая команда мотоциклистов, вселявшая ужас в обывателей в период расцвета контркультуры 60-х - начала 70-х гг., особенно в западных штатах. Представляла собой хорошо организованное формирование, охраняла многие мероприятия периода контркультуры, в том числе концерт в Вудстоке>. У меня все было продумано. Не подумайте, что я собирался купить грамм кокаина, а потом вручить его ей лично. Нужно было положить его ей в сумочку, когда она отвернется, а потом предложить ей проверить ее еще раз, чтобы узнать, не затерялось ли в ней письмо от моего папы. Я пытался убедить себя в том, что начну орать на нее, требуя покончить с кокаином, когда бабушка с дедушкой уйдут, хотя, вообще-то, и сам знал, что ни черта подобного делать не буду. Забегаловка называлась "У Сэмми". Она была скорее похожа на закусочную, в которой продают сэндвичи, за исключением того, что сидеть можно было и у барной стойки у окна, а на полках было не так уж много снеди. У кассы сидел ротвейлер, а рядом - его хозяин. У обоих было одинаковое выражение лица. Последний потягивал через трубочку коктейль. Я вспотел и запыхался. - От кого бежишь? - Ни от кого. - Зачем пришел? - Хочу купить кое-что... - Я услышал, как кто-то втягивает носом воздух в углу заведения. Какой-то мужик в деловом костюме, который выглядел так, будто он раньше работал на Уолл-стрит, пока его не укусил вампир, высморкался, глядя прямо на меня. Потом чихнул два раза и выругался. - Ап-чхи... Черт! А-а-п-чхи... Черт! - Он чихал, прикрывая рот рукой. Во второй раз из ноздри у него вылетела длинная сопля и приземлилась прямо на морде ротвейлера. Собака зарычала. Этот мужик напомнил мне одного человека племени яномамо, которого я видел на фотографии. Он только что засунул в нос хорошую понюшку энеббе. Когда они нанюхаются наркотиков, то всегда видят своих богов. Интересно, что же он видел? Что видела мама? Мысли о "жестоких людях" сделали место не таким пугающим. - Я хочу купить... - Мне не нужно было повторять два раза. Даже собака знала, зачем я здесь. - Esta detras de los "Лаки Чармс*". <Товарный знак сухого завтрака <в виде глазированных фигурок-"талисманов" (подковки, сердечки, кленовые листочки и др.) из овсяной муки и кусочков маршмэллоу с искусственными красителями; выпускается компанией "Дженерал миллс">, <Это (находится) за... - исп.>. - "Лаки Чармс"? - Я сделал вид, что прекрасно понимаю, о чем идет речь, и пошел туда, куда он указывал. Я стоял в дальнем углу ресторанчика, уставившись на упаковки крупы на полках, недоуменно размышляя о том, что будет дальше. Наверное, сейчас ко мне кто-нибудь подойдет. Может, тут есть какая-то дверь, которую я не вижу? Вдруг чей-то голос просипел: "Тебе же сказали: за "Лаки Чармс", придурок!". Я чуть не подпрыгнул от испуга. Потом взял изрядно потрепанную коробку сухих завтраков с полки, и с удивлением увидел улыбающееся лицо продавца. Он смотрел на меня из дыры, которая было проделана в стене. На голове у него была надета сеточка для волос, которая сидела на его черепе, словно огромный паук. - Сколько? - спросил он. Я поднял один палец. Продавец сказал, что это будет стоить 50 долларов. Я передал ему двадцатку и три бумажки по десять долларов, а он вручил мне почти полный пакетик. Потом я всучил коробку следующему покупателю, который уже стоял за мной сзади, сунул пакетик в карман и пошел домой, думая о том, как маме повезло, что у нее такой сын. И тут на моем пути появился какой-то здоровяк, одетый в кофту с капюшоном. - Простите, - сказал я, пытаясь его обойти. Но он схватил меня за запястье. Мне стало страшно. Потом я увидел, что на шее у него болтается полицейский значок, и тогда на спине у меня выступил холодный пот. В мгновение ока пивнушку заполнили полицейские в штатском. Ротвейлер бешено лаял. - Угомони собаку, засранец, или я ее пристрелю! - злобно сказал один из них. - Руки вверх! - заорал другой человек в штатском. Парень у кассы изрыгал ругательства на испанском. - Как я могу держать собаку с поднятыми руками? Двое полицейских в задней части заведения при помощи электропилы и кувалды расправлялись с полкой, на которой стояли хлопья. "Тазером" они усмирили собаку, а дубинкой - ее владельца. - Покажи, что у тебя в кармане, малый. - Полисмен засунул руку мне в карман и вытащил оттуда банку кока-колы и библиотечный билет с моим адресом. - Ты здесь живешь? - Да, - улыбаясь, чтобы не заплакать, прошептал я. - Ты что, решил, что я с тобой буду шутки шутить? - Я начал бешено вырываться, чтобы убежать, так что он мог сделать вывод, что происходящее вовсе не кажется мне таким уж забавным. - Если это окажется сахарной пудрой, то ты, считай, в рубашке родился. - Он открыл конверт и попробовал порошок языком. - Не похож ты на везунчика. Полицейский посмотрел на меня и улыбнулся. Внезапно я подумал, что сейчас он меня отпустит. Но вместо этого на меня надели наручники и усадили на заднее сиденье патрульной машины. Мы поехали на запад от Третьей улицы. Он явно собирался отвезти меня в Управление по работе с малолетними правонарушителями. Несмотря на то, что я сидел в машине, меня затошнило так, будто я падал с большой высоты. Мне было нужно хоть за что-то ухватиться. Что же мне сказать дедушке? Ведь, в любом случае, придется звонить ему и умолять, чтобы он вытащил меня оттуда. Вскоре он уже будет стоять у двери нашего дома. Потом увидит, в каком состоянии находится мама. Интересно, сколько часов на этот раз нам придется общаться с психологом, чтобы он помог установить утраченные семейные связи? Что ж, как бы то ни было, но самое ужасное позади. И тут машина остановилась прямо у нашего дома. - Вылезай. - Полицейский открыл дверцу машины. - Зачем мы сюда приехали? - Родители сейчас дома? - Нет. - Он знал, что я лгу. - Ладно, давай, вылезай из машины. - Сопротивляться не было смысла. - Все равно они об этом узнают, рано или поздно. Твоя мама может поехать в отделение вместе с нами. - Нет, лучше без нее. - Ничем не лучше. Пожарный, которого я послал куда подальше, наблюдал за тем, как мы с офицером поднимаемся по лестнице. Он нажал кнопку звонка и снял с меня наручники. Домофон нам так и не поставили, и поэтому у меня не было никакой возможности предупредить маму. Как только она откроет дверь, полицейский сразу поймет, в каком она состоянии. Увидит, что творится в доме. И сразу сообразит, что было в той измятой бумажке, которая лежит в пепельнице у кровати. Он же полицейский. Мама встала на пороге, широко раскрыв дверь. Она выглядела... как другой человек: помыла голову, сделала что-то с лицом, так что следы щетины превратились в задорный румянец. Господи, она даже успела нарядиться в клетчатую юбку! - Ваша мать дома? - Полицейский решил, что это моя старшая сестра. - Это я его мать. - Ей сразу стало ясно, что что-то случилось. Заглянув в комнату, я увидел, что шкаф уже стоит у стены, книги - на полках, а на журнальном столике красуется букет цветов и клин сыра бри, вокруг которого были красиво разложены крекеры. Видимо, она все-таки нашла свою заначку, и это придало ей сил, чтобы привести все в порядок. Если бы не эта полицейская облава, все было бы просто чудесно. Офицер показал ей свой значок и перешел к делу. - В двенадцать часов сорок пять минут ваш сын был арестован при покупке наркотика. - Вид кокаина снова зажег в ней тот яркий внутренний свет, который сделал ее улыбку ослепительной. Мама заплакала, и поэтому ни я, ни полицейский не заметили, что ее зрачки уменьшилась до размеров булавочной головки. Сегодня утром она не просто нуждалась в очередной дозе. Она, кажется, пьянела от самого запаха наркотика. - Ваш сын сказал, что покупал кокаин для другого человека, - сказал полицейский, пытаясь заполнить неловкую паузу. - Если он так сказал, значит, это правда. - Наши взгляды скрестились. Мы с мамой смотрели друг другу прямо в глаза. Нас разделяли четыре фута, но, думаю, что никогда я не понимал с такой ясностью, что мама - самый близкий для меня человек на земле. Та связь, которая возникла между нами в эту минуту, была не просто узами крови. Думаете, хуже того, что произошло, ничего не может быть? Как бы не так. Я не сразу заметил, что за маминой спиной стояли ее родители. - Скажи, для кого ты покупал... это? - строго спросила бабушка. - Скажи им, Финн. - Мама покорно ожидала заслуженной кары. Я отрицательно покачал головой. Так просто она не отделается. 2 Мама не хотела, чтобы бабушка и дедушка ехали с нами, но они очень настаивали. Мы поехали к зданию Управления по работе с малолетними правонарушителями, которое находилось на Центральной улице. Я ехал в патрульной машине, а они следовали за нами в зеленом фургончике "Вольво". На бампере было несколько наклеек, выражающих их кредо: "МакКарти - 1972"* <(1908-1957) Маккарти, Джозеф Реймонд \\ Политический деятель, сенатор. Лидер наиболее реакционных сил США начала 50-х гг., инициатор гонений на многих прогрессивных деятелей страны>, "Прекратите сбрасывать бомбы!", "Спасите китов", "Не теряйте головы". В зеркало заднего вида я мог наблюдать за тем, как они наседают на маму. Каждый раз, когда полицейский проезжал на желтый свет, ему приходилось притормаживать, подъезжая к тротуару, чтобы подождать их. Дедушка очень гордился тем, что никогда не попадал в дорожные аварии. Он был готов осторожничать и за себя, и за того парня. Управление по работе с малолетними правонарушителями. Фотографии в профиль и анфас, отпечатки пальцев, садисты-полицейские, которые будят заблудших дитятей, стуча дубинками по железным прутьям решеток, за которыми они сидят, тщательные личные обыски, во время которых находят наркотики, спрятанные в укромных уголках человеческого тела, и, разумеется, групповое изнасилование юными бандитами в камере. Сегодня утром судьба была не особенно благосклонна ко мне. Поэтому казалось вполне естественным, что в довершение всех несчастий я расстанусь со своей девственностью в объятиях стокилограммового малолетнего правонарушителя по имени Рашид, у которого на груди будет вытатуировано "Ненавижу беложопых". Бабушка с дедушкой, наверное, сказали бы, что так может думать только расист. Но как раз на этой неделе я смотрел один очень популярный телефильм, и там показывали, как это случилось с братишкой Мэтта Диллона. "Хватит дурить, сосунок", - этот эпизод не выходил у меня из головы. Но Управление оказалось еще более зловещим, чем я представлял себе в своих кошмарах. Это касается и других душераздирающих, горестных приключений, которые выпали на мою долю. Кошмары безобиднее реальности по той простой причине, что они существуют только в вашем воображении. Никаких снимков, отпечатков пальцев и осмотров. Был там, правда, человек, который еще мог сойти за садиста-полицейского с дубинкой - это моя бабушка. Она настаивала, чтобы ее называли Нана. Так вот, она решила "составить мне компанию". Мы вместе сидели в комнате без окон, пока дедушка "помогал" маме, полицейскому и социальному работнику по имени мисс Пайл заполнить все необходимые бумаги, которые нужны были, чтобы отпустить меня под мамину ответственность. Теперь, когда я вспоминаю свою бабушку, я понимаю, что она была довольно разумной, в принципе, шестидесяти восьмилетней женщиной, которая всем сердцем верила, что она - замечательный человек. А все потому, что на ее свадьбе присутствовала ее подруга-негритянка и потому, что она голосовала за Эдлай Стивенсона*. Кроме того, Нана получила степень магистра в социологии. Она никогда не делала прическу в салоне красоты и никогда не играла в гольф в частных клубах, но зато купалась нагишом в озере на глазах у своих внуков и носила джинсы. <Эдлай Юинг Стивенсон (1900-1965) в 1948 стал губернатором штата Иллинойс. В 1952 и 1956 выдвигался на пост президента. Выступал как представитель либерального крыла Демократической партии, проиграл оба раза Д.Эйзенхауэру>. Так вот, на основании всех этих причин она считала себя более выдающимся человеком, чем окружающие. Разумеется, будучи таким прекрасным человеком, Нана никогда не заявляла об этом во всеуслышание, и если вы признавали ее моральное превосходство, она вполне могла отнестись к вам с участием. Когда мы вместе вошли в темную комнату в Управлении, она для меня была всего лишь пожилой седовласой женщиной с коронками на зубах, чьи подарки были лучше дедушкиных. Мы поговорили о том о сем, съели на двоих шоколадный батончик, а потом она придвинула свой стул поближе. - Мы же с тобой друзья, правда, Финн? - Ну да... Мы же родственники. - Вот именно. Поэтому я надеюсь, что своему другу, точнее, бабушке, ты расскажешь все без утайки. - Я посмотрел вниз на свои ботинки. Она, видимо, решила, что говорит очень убедительно. На самом-то деле, я просто думал о том, забрали бы у меня шнурки, если бы ее не было здесь, со мной. (В том фильме, о котором я рассказывал, один парень повесился на своих шнурках). - Обещаю тебе, что никто не узнает о том, что ты мне рассказал. - Мне было прекрасно известно, что она врет, поэтому мне не было стыдно за то, что я собирался ее одурачить. - Знаю, бабушка. - Вот и хорошо! - Она обняла меня и поцеловала в щеку. От нее пахло крекерами, сыром и духами "Шанель No5". - Так скажи мне, Финн, для кого ты покупал... это? - Нана боялась произнести слово "кокаин". - Для себя. - В каком-то смысле, это была правда. - Но ты же сказал полицейскому, что... - Я наврал, бабушка. Он же полицейский. Мне нужно было придумать хоть что-то, чтобы он меня отпустил. - Может, ты думаешь, что этому человеку будет лучше оттого, что ты берешь его вину на себя? - Мне не очень понравилось то, как она сказала "этому человеку". - Ничью вину я на себя не беру. - Нана приподняла мое лицо и заставила посмотреть ей в глаза. - Ты думаешь, что мы с дедушкой вообще уже ничего не соображаем? - Мне стало ясно, что ей все известно. - Да нет. - Меня тошнило, и я был напуган тем, как много мне приходится врать. Я ужасно устал. Мне казалось, я копаю какую-то траншею, из которой мне потом придется долго выбираться. В конце концов, это проблемы моей мамы, а не мои. Мне вспомнилась скрипящая кровать, потом этот чертов англичанин со своим вазелином, и когда Нана взяла меня за руку, я уже готов был рассказать ей все. - Скажи мне правду, и я куплю тебе билет, чтобы ты мог повидаться с отцом. Это твой последний шанс. - Если бы не этот торжествующий тон, если бы не ее уверенность в том, что она меня раскусила - хотя, вообще-то, она меня и впрямь раскусила - нет никакого сомнения в том, что я сказал бы ей то, что она так жаждала услышать. - Представляешь, яномамо думают, что ведьмы прячут волшебные палочки у себя между ног. - Ты такой же сумасшедший, как твоя мать. - Серые глаза бабушки затуманились от слез. Она посмотрела на меня так, как, бывало, смотрела на свою дочь. - Зря ты думаешь, что таким образом помогаешь своей матери или себе. - Тут дверь открылась. На пороге стояла мисс Пайл, а за ней - мама, полицейский и дедушка. Мама двумя руками крепко держала документы о моем освобождении. Выглядела она не лучшим образом. Девушка напомнила маме, что теперь мы должны появляться в суде по делам несовершеннолетних каждые три недели. Полицейский предупредил меня, что если меня еще раз поймают, когда я буду покупать наркотики, он сделает все, что от него зависит, чтобы меня отправили в колонию для несовершеннолетних. Я пожал ему руку и поблагодарил, как будто, арестовав меня, он совершил большое благодеяние. Мне хотелось как можно быстрее убраться отсюда, пока не произошло еще что-нибудь похлеще, поэтому я схватил маму за руку и потянул ее к двери. Мисс Пайл тем временем говорила дедушке, что читала его книги, когда училась в университете. Она трясла его руку. - Для меня такая честь познакомиться с вами, доктор Эрл. Дедушка быстро поправил свой галстук-бабочку. - Мне жаль, что это случилось при таких печальных обстоятельствах... Потом он протянул ей свою визитную карточку, и сказал, что она может всегда звонить ему, если ей потребуется его помощь. Тут бабушка прошептала что-то ему на ухо. Полицейский уже стоял у входа, скармливая монеты автомату с кока-колой; когда мы подошли к нему, дедушка прочистил горло и громко сказал: - Я должен заявить, офицер, что, по моему мнению, вы арестовали не того человека. Я заявляю это в присутствии мисс Пайл. - Понимаете, я сам там был, и... - Вначале он вел себя очень дружелюбно, но теперь явно разозлился. - Я хочу сказать, что мальчик покупал наркотики для своей матери... Мне очень неприятно говорить такие вещи о своей собственной дочери, но... - Да как ты можешь... - Мама задрожала от негодования. - Почему же вы раньше этого не сказали? - Полицейский всегда остается полицейским. - Я надеялся, что когда она увидит, как мучается ее ребенок, это будет для нее таким сильным потрясением, что она, наконец, поймет, что нуждается в помощи. И научится брать на себя ответственность. Понимаете, дедушка много раз проводил эксперименты, в которых крыс "тренировали" при помощи электрического тока. Офицер подошел к маме и искоса посмотрел на нее. На этот раз ее слезы его не одурачили. Он видел, какого размера у нее зрачки. Подозрительным теперь казалось и то, как она хлюпала носом. Он глядел на нее так, как будто она уже лежала под могильной плитой. - И что, по-вашему, я должен сделать? - Я считаю, что моя дочь должна сегодня же обратиться в реабилитационный центр для наркоманов. О мальчике мы сами позаботимся. Если же она не согласится, вы можете обыскать ее квартиру. Наверняка вы обнаружите там наркотики, и тогда... - Для этого мне нужен ордер на обыск. Я дернул маму за руку. Нам пора. Но полицейский преградил нам дорогу. Так просто нас не отпустят. - Почему бы вам не проверить ее сумочку? Бабушка потянулась за ней, и тогда мама резко отпрянула назад, нечаянно опрокинув стул. - Лиз, зачем ты создаешь нам дополнительные проблемы? Мама прижимала сумочку к груди. Теперь она не просто дрожала - она тряслась всем телом. Открыла рот, но ничего не сказала. Тогда я заорал: "Хватит!". Завопил во всю глотку. Яномамо верят, что когда ребенок кричит, его душа может вылететь из тела, и тогда ее съедят его враги. Не знаю, так это или нет, но сердце у меня и правда чуть не выскочило из груди. Мама потянула меня назад. - Успокойся, Финн, все нормально. - Я знал, что это не так, но голос моей матери звучал очень уверенно - не то, что раньше. Дедушка сделал шаг вперед. Он чуть не уткнулся носом в мамин лоб, и, глядя на нее сверху вниз, сказал: - Если бы ты знала, какую боль причиняешь нам. Мама ненавидела, когда на нее так смотрели. Я знал, что он специально ее выводит, разговаривая таким невозмутимым тоном. Дедушка, видимо хотел, чтобы она разъярилась и стала осыпать его ругательствами прямо на глазах у полицейского и мисс Пайл, которая читала его дурацкие книги. Дедушка, видимо, надеялся, что мама отпихнет его или, еще лучше, ударит. Ее могут арестовать за словесное оскорбление или угрозу действием. А его ярая поклонница уж конечно не откажется выступить в роли свидетеля. Маму задержат, а меня заберут. Все ясно: эти амахири-тери на "Вольво" собираются похитить меня и увезти в свой пригород, в котором нет джунглей. Мама протянула полицейскому сумочку. Она сдалась - это было написано у нее на лице. Полицейский вытряхнул на стол содержимое сумки. В ней лежало семь однодолларовых счетов, тридцать семь центов, расческа и презерватив. Больше там ничего подозрительного не было. Свидетели, кажется, потеряли дар речи. Мы с мамой прошли к двери; там она на секунду остановилась, чтобы бросить собравшимся: "Вы, наверное, разочарованы?". Похоже, мы победили. Но особой радости я что-то не испытывал. Когда мы шли домой, мне пришло в голову, что наша жизнь уже никогда не будет прежней. - Теперь все будет по-другому. - Мама крепко вцепилась в мою руку, как будто боялась, что кто-то из нас может потеряться. - У нас все получится. - Эту фразу она твердила уже несколько лет. - Точно. - Последний раз я держал ее за руку в детстве, когда носил варежки. Когда мы вернулись домой, мама полюбовалась на себя в зеркало, которое висело в ванной, а потом вытащила из сумочки щетку и осторожно сняла резиновую пластинку, к которой крепилась металлическая щетинка. Внутри было два белых пакетика, сложенных конвертом (в них был кокаин), и сверток из желтоватой упаковочной бумаги с героином. Раньше я и не знал, что она смешивает наркотики. Странно, но мама и не подумала закрыть дверь в ванную. Видимо, решила, что родственники не должны ничего друг от друга скрывать, в том числе и наркотики. Так вот что она имела в виду, когда говорила, что теперь все будет по-другому. Мне хотелось заорать: "Что, по-твоему, произошло бы, если бы полицейский, когда обыскивал сумочку, обнаружил, что в массажной щетке что-то есть?". В общем, когда мама выкинула всю эту дрянь в унитаз, и смыла воду, я был, мягко говоря, удивлен. Потом она взяла телефон, опять прошла в ванную и закрыла дверь. Все личные разговоры по телефону велись именно в этой части наших апартаментов. Я был настолько изумлен тем, что она смыла свою заначку, что стал даже медленнее соображать, и поэтому не сразу догадался прислонить ухо к двери. Как и большинство подростков, я был свято убежден, что на свете не должно быть никаких секретов. Кроме моих собственных, разумеется. К сожалению, начала разговора я не слышал, и поэтому не понял, кому она звонит. Разобрал только, как мама быстро сказала: "Не могу достать свои патроны". Какие еще патроны? У меня волосы встали дыбом: наверное, она жалеет о том, что смыла свое барахло в унитаз, и теперь звонит драгдилеру. А "патроны" - это их секретное слово. Патроны, значит. Боже! А может, она имеет в виду, что собирается застрелиться? Мне стало дурно. Правда, у нас не было пистолета, но какое это имеет значение. Кроме того, мама испытывала такое отвращение к оружию, что не разрешила мне оставить себя пневматическое ружье, которое подарил мне один ее бывший приятель в попытке завоевать мою симпатию - вполне успешной попытке, кстати. Я не знал, можно ли верить собственной матери. Полагаться на свое воображение я тоже не решался. Поэтому, будучи от природы любознательным ребенком, заглянул в ванную через замочную скважину. Она сидела на унитазе, снова зажигая последнюю сигарету из пачки, которую уже докурила до самого фильтра. Мама знала, что я за ней шпионю. - Подожди, не вешая трубку... хорошо? - сказала она тому, с кем говорила по телефону, потянулась, чтобы открыть дверь, и опять тяжело опустилась на сиденье унитаза. - Слушай, Финн, я не собираюсь ничего от тебя скрывать. - Было заметно, что ей стоит больших трудов держать глаза открытыми. Она не спала уже больше сорока часов. Язык у нее заплетался, под глазами были огромные мешки, а шея, казалось, стала резиновой - она запрокинула голову так, что ударилась о стену, и этот глухой удар, кажется, возвратил ее к реальности. - Я как раз занимаюсь устройством наших дел. - А с кем ты говоришь? - Потом расскажу. Будь паинькой, принеси маме кофе и сбегай за сигаретами. Я пошел в закусочную, которая находилась на углу улицы Лафайетт. По пути мне пришла в голову приятная мысль: а что, если она говорила с моим отцом, который находится сейчас в Южной Америке? Может, я просто неправильно расслышал ее слова. Наверное, она сказала: "Ты что, не можешь достать свои патроны?". А что, если он попал в какую-то переделку? Вдруг эти яномамо на него ополчились? Конечно, я понимал, что воображение у меня разыгралось, как у ребенка, но перестать мечтать так же тяжело, как перестать смотреть какой-нибудь слезоточивый эпизод в телесериале "Уолтоны"* (Телесериал о жизни бедной вирджинской семьи в период Великой депрессии). Пялишься в телевизор, словно дурак какой, и слезы выступают на глазах, хоть и стыдишься того, что тратишь время на такую ерунду. Я купил кофе, сигареты и порцию хорошо прожаренной картошки-фри себе на обед, и подумал, что хоть мама и не говорила с отцом, но все-таки это не такая уж глупая фантазия. Может, как раз сейчас настал подходящий момент, чтобы позвонить ему. Он писал, что на базе в Венесуэле есть радиотелефон. Я быстро сосчитал, сколько у них там сейчас времени. Он уже проснулся. Так что мама может позвонить ему и обрадовать, сказав, что она тоже приедет навестить его. Я пришел домой слишком поздно. Мама уже не могла пить кофе или звонить отцу - она вырубилась, лежа прямо на полу в ванной. А телефонная трубка лежала у нее на груди, словно уснувший младенец. 3 Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что у меня эрекция - что, в общем, абсолютно нормально. Но, кроме того, мама упаковывала чемодан в моей комнате, а это уже было весьма подозрительно. Выглядела она как человек, который пытался избавиться от гриппа, спрыгнув с лестницы. - Ты что, заболела? - Мама хлюпала носом и сгибалась вдвое от кашля. - Это называется абстинентный синдром. - Я стал натягивать джинсы. Ее честность меня поразила. - Сначала мне будет очень плохо. Потом лучше. Через пару дней буду в полном порядке. Я указал ногой на чемодан. - Куда ты собираешься меня отправить? - Ты поедешь со мной. - Куда же? - Явно не в Южную Америку, это я знал наверняка: она положила в чемодан все мои свитера. Потом она сунула в него мой единственный галстук, забрызганный мясной подливкой. Черт! Неужели она сдалась, и теперь мы едем к ее родителям? - Я же вчера вечером все тебе объяснила, Финн. - Ничего подобного. - Меня это взбесило: она даже не помнит, что захрапела прямо на полу в ванной! - И куда же мы направляемся? - нетерпеливо спросил я. - Это место называется Флейвалль. - Мама произнесла это слово с особой значительностью. - И где же, черт побери, оно находится? - Оно находится... - От ломки у нее сдавливало все внутренности. Ее мучили приступы кашля и диарея - и она, прихрамывая, поспешила в ванную комнату. Я услышал шум воды в туалете, а потом мама, наконец, ответила: - В Нью-Джерси. - Нью-Джерси? - Я произнес эту фразу с таким выражением, будто меня решили сослать на Чертов остров*. <Остров во французской Гвиане у берегов Южной Америки, куда ссылали преступников>. Мне казалось, что Нью-Джерси находится от Южной Америки дальше, чем любая другая точка на земном шаре. - И сколько мы там пробудем? - Некоторое время. - Но зачем нам туда ехать? Именно в Нью-Джерси? - Потому что мне предложили там работу. - Когда? - Вчера вечером. - Ненавижу эту занюханную деревню! Это же не штат, а задрипанная бензоколонка, где только водители грузовиков останавливаются! - К Флейваллю это не относится. Там все по-другому. - И кем же ты будешь работать? - Буду лечить. - Ее опять скрутило. - Кого? - Одного... мужчину. У нас будет свой дом и... - Мама быстро села на кровать. Казалось, она сейчас упадет. - То есть ты просто позвонила какому-то мужику посреди ночи, и он уже готов взять тебя на работу и предоставить жилье? - Мне не нравится, что меня допрашивает пятнадцатилетний ... да что ты о себе вообразил? - Позвольте представиться: я - ребенок, которого арестовали, когда он покупал... - Мама подняла руку. Что ж, мне были известны и другие способы подействовать ей на нервы. - Он что, твой близкий друг? - Да. - Вроде англичанина? - Мама отрицательно покачала головой. - Мне придется ходить в школу в Нью-Джерси? - Не знаю, Финн. Решим, когда наступит осень. - Но я хочу знать... - Меня бесило, что я так зависел от матери, то бабушки, от дедушки, и вообще от взрослых. От них можно было ожидать только одного - что они придумают очередную гадость. Тут они не подведут. Уж лучше водиться с "жестокими людьми", живущими в дебрях Амазонки. Которых я, кстати, так никогда и не увижу, наверное. Эти люди привыкли здороваться так: "Привет! Мне нравится твой фонарик, и если ты мне его не отдашь, то я тебе топором уши обрублю". А если ваш ответ им не понравится, они вполне могут ткнуть вас горящей палкой. Но они, по крайней мере, всегда ведут себя одинаково. Кроме того, я был подростком. И девственником. - Все девчонки в Нью-Джерси красят губы ярко-розовой помадой. И у них у всех дурацкие прически. - Ну же, не у всех, Финн, - засмеялась мама. А я нахмурился. Мы, наверное, были похожи на героев какой-то бутафории. Правда, мамы в семейных комедиях не решают завязать с наркотиками, а у их сыновей не возникает желания дать им пощечину, чтобы они прекратили улыбаться. - А как же мои друзья? - возмущенно крикнул я. - Кого ты имеешь в виду? - Мама вовсе не хотела меня обидеть, как могло показаться. У меня и в самом деле никаких друзей не было. - Гектора? - Этот тот самый парень, в которого стреляли. - Хлюпика, может быть? Нет, скажи: ты правда будешь по нему скучать? - Мама относилась к нему с большим сочувствием, но воспринимала его чавканье как личное оскорбление. Хотя, казалось бы, у такого торчка, как моя мама, есть заботы и поважнее, чем хорошие манеры. - Там, где мы будем жить, у тебя будут настоящие друзья. В дверь кто-то позвонил, и мама чуть не подпрыгнула от неожиданности. - А, наверное, это водитель приехал. Посмотри, пожалуйста. - Она сказала это таким тоном, будто водители являются за нами каждый божий день. - Какой еще водитель? - Что это она опять затеяла? - Тот человек, который предложил мне работу, сказал, что пришлет за нами машину. - А зовут-то его как? - Мистер Осборн. - Тот самый богатей, который платил ей за сеансы массажа столько денег, что она стала спускать их на наркотики. Мне стало стыдно за то, что я предположил, что наш благодетель - любовник моей матери. Понимаете, он был чуть ли не в сто раз старше ее. Кроме того, его совсем недавно выписали из больницы. И все-таки было подозрительно, что он решил взять ее на работу так внезапно. - Финн, крикни ему в окно, что мы спустимся через десять минут. - А дедушка с бабушкой знают об этом? - Нет... - Было заметно, что даже упоминание о родителях испугало ее. - Мы потом им все расскажем, когда я... выздоровею. И все-таки они, видимо, как-то прознали об этом, потому что перед нашим домом стояла полицейская машина. Правда, судя по номерам, она была из другого штата. У двери стоял чернокожий полицейский. На голове у него была широкополая шляпа. Он настойчиво жал на кнопку звонка. Когда я сказал маме о том, кто поджидает нас внизу, она завопила так, будто кто-то только что прищемил ей пальцы, с силой захлопнув дверцу машины, и теперь собирается нажать на газ. - Снова они, - прошептала она, сотрясаясь от рыданий. - Кто? - Мои родители. - Теперь в комнате было целых два напуганных подростка. - Что значит "снова"? Тебя что, уже арестовывали? - Меня посылали на лечение в Оук-Нолл. - Так называлась навороченная лечебница, которую мы проезжали по дороге в Коннектикут, когда направлялись в гости к дедушке. - Почему? - Потому что я не хотела от тебя избавиться. - А звонок все заливался. - Они что, хотели, чтобы меня кто-нибудь усыновил? - Нет. Родители хотели, чтобы я сделала аборт. Говорили, что ребенок испортит мне жизнь. А теперь - что это я разрушаю твою жизнь. - Мне было сложно переварить то, что она только что мне сообщила. Потом я вспомнил о яномамо. Там женщины абортов не делают. Если они не хотят иметь детей, то просто относят их в джунгли, а когда те умирают, их тела сжигают, а пепел съедают. Для всего этого даже слово специальное есть, только я его не помню. - Но если тебя заперли в эту лечебницу, то как же тебе удалось... - Я договорилась с женой твоего отца. - Мама рыдала так сильно, будто делала это за нас обоих. - С этой богатой стервой? - Деньги могут здорово облегчить жизнь. - Эндоканнибализм. - Что? - Яномамо съедают пепел, который остается от умерших детей. - Полицейский перестал звонить. Достаточно на сегодня историй. Больше мне не хотелось задавать ей вопросы. Я жалел себя, но еще больше - маму. - Нам надо бежать. Но она меня не слушала. - Я не хотела тебя терять, - вот и все, что она сказала, всхлипывая. Внезапно мне показалось, что на нас с мамой ополчился весь мир. Наверное, так оно и была с самого начала. Теперь мне было известно такое, о чем я и не подозревал. Надеюсь, самое плохое уже позади. Меня это даже радовало: значит, сюрпризов больше не будет. Это была последняя подлянка. - Нам нужно забраться на крышу, перелезть на соседнюю, проскользнуть вниз, а потом... - Когда я начал говорить о бегстве, то сам поверил в то, что мы и вправду можем спастись. Я потянул маму за руку, но она сидела, словно парализованная, бессмысленно глядя прямо перед собой. А полицейский обнаглел настолько, что стал карабкаться по нашей пожарной лестнице, заглядывая в окна. Можно было подумать, что он собирался на парад - у него была новехонькая, хорошо отглаженная форма. Он заглянул в окно моей спальни с таким выражением лица, будто перед ним был загаженный террариум. Потом кольцом на пальце постучал по стеклу, чтобы привлечь наше внимание, а затем достал из нагрудного кармана своей рубашки маленький блокнот. На плечах его рубашки цвета хаки были погоны. - Вы Элизабет Эрл? - Мама оглядела комнату, словно он обращался к кому-то другому. Тем временем полицейский открывал окно. - А ты, видимо, Финн Эрл. - Тут негр стал просовывать через него ногу. - А ордер на арест у вас есть? - промямлил я. Услышав это, офицер скорчил такую гримасу, будто только что наступил на собачьи какашки. - Никакого ордера у меня нет. - Мой дерзкий выпад его не остановил. - Мистер Осборн не предупредил меня, что он может понадобиться. Мама вскочила с кровати, вытерла слезы (теперь она делала вид, что плакала не она, а кто-то другой) и улыбнулась. - А меня мистер Осборн не предупредил, что за нами приедет полицейский. Извините, что мы вели себя как... Но он не стал выслушивать ее извинения, а просто протянул ей свою визитную карточку. На ней было написано: "Реджинальд Т. Гейтс, шеф полиции г. Флейвалль, Нью-Джерси". А ниже был девиз: "Служить и защищать". В моей спаленке, которая размером была не больше сортира в нормальных домах, он выглядел как-то странно. Здоровый, как будка общественного туалета, с бритой наголо головой, темнокожий, весь какой-то лоснящийся, словно биллиардный шар - он кого-то мне напоминал. Кого же? Тюленя? А может, Иди Амина?* <Диктатор Уганды, обвиняемый в убийствах десятков, если не сотен тысяч соотечественников в 1970-е годы>. - Он думал, что вам может потребоваться моя помощь. - Голос Гейтса звучал вяло и монотонно. Он специально говорил медленно, чтобы у вас было время подумать о том, что он сказал, и побеспокоиться о том, что он решил пока оставить при себе. - Мистер Осборн велел передать, что вы вовсе не обязаны принимать его предложение. Он не рассердится, если вы передумали. - Пойду возьму чемоданы. - Я решил ответить за нас обоих. 4 Мы попрощались с Нью-Йорком, сидя на заднем сиденье полицейской машины, когда проезжали по туннелю Холланд. Нас с Гейтсом разделяла металлическая решетка. Выглядело это так, будто мы преступники, готовые на что угодно, лишь бы выбраться на волю. Мама по-прежнему мучилась от ломки: наверное, внутренности у нее узлом завязывались. Несколько раз она пыталась заговорить с шефом, но, сказав несколько предложений, начинала извиняться и просила его остановиться у ближайшего туалета. Мы проехали двадцать миль, и за это время остановились трижды. Когда мы поджидали маму у первой закусочной, я спросил Гейтса: - А мистер Осборн часто так делает? - Если ты хочешь услышать правду, - сказал он, щелкая семечки подсолнечника, - то я скажу так... - он раскусывал их золотыми зубами, одну за другой, а потом сплевывал шелуху в стаканчик с логотипом сети супермаркетов, - и да, и нет. Когда мы сделали вторую остановку, я, будучи непонятливым и обиженным подростком, снова смело к нему обратился: - Скажите, а этот старикан... - Гейтс немедленно выплюнул шелуху чуть ли не мне в лицо, словно предостерегая меня от неуместной фамильярности. Мы стояли, прислонившись к капоту машины. - Я хочу сказать - мистер Осборн. Он, конечно, миллионер, но все-таки, чем вообще занимается? - Быть миллионером - значит работать двадцать четыре часа в сутки. - Это был умный ответ. Правда, тогда я этого не понимал. У третьего дорожного ресторанчика я уже собирал силы для следующего дерзкого вопроса. Меня интересовало, как мистер Осборн разбогател. Но у нашего увлеченного поеданием семечек полицейского нашелся вопрос для меня: - А что с твоей мамой случилось? - Спросив, Гейтс не посмотрел на меня. Он уставился на дорогу, пашни и свалку, которые виднелись на горизонте. - Она отравилась, - буркнул я. Говорят, детали делают ложь более убедительной, поэтому я пролепетал: - Наверное, креветки были несвежие. Вчера вечером мы заказывали ужин из китайского ресторана на дом. Блинчики с овощами пахли как-то странно. - Вдалеке бульдозер сгребал в кучу мусор. - Твоей маме еще повезло. - Почему это? - Многие люди, которые травятся, как твоя мама, попадали в больницу. - На самом деле, ничего страшного. Просто кажется, что это серьезно. - А мистер Осборн думает, что серьезно. В Флейвалле никакой китайщины быть не должно, - предупредил он меня. - А мне нравится, как они готовят. - Правда? Тут мама вышла из туалета. К туфле прилип кусочек туалетной бумаги. Но это еще ничего: Гейтс сделал вид, что не замечает, как мама проглатывает таблетку валиума, запивая ее шоколадным коктейлем. Честно говоря, сначала он показался мне еще противнее, чем тот полицейский, который меня задержал. Но потом негр сказал: - Молодой человек, садитесь вперед, рядом со мной, чтобы ваша мама могла прилечь и немного отдохнуть. - И это были не просто слова: он сложил свою форменную куртку, чтобы она могла подложить ее под голову. По мере того, как мы продвигались на запад, мусорные свалки, аллеи и пышные прически постепенно встречались все реже. Мы проезжали по пригородам. Там девушки носили университетские куртки своих парней и слонялись без дела у магазинов и автоматов с содовой водой. Гейтс срезал дорогу, где только можно. Сначала мы проскользнули по окраинам Нью-Йорка, застроенным типовыми домиками с лужайками размером не больше почтовой марки; затем проехали по предместьям побогаче - их улицы были засажены кленами, а в домах было по шесть спален. По мере того, как мы продвигались вперед, блондинок попадалось все больше и больше. Вскоре на нашем пути стали появляться городки, в которых не было тротуаров, все жители которых, казалось, ездили на "Мерседесах" и "BMW". Даже те парни, которые сидели за рулем автофургонов различных служб доставки, выглядели так, будто одевались в самых дорогих и престижных магазинах. Пешеходов там вообще не было. Мне захотелось опять оказаться в Нью-Йорке. Такой тоски я не испытывал даже тогда, когда мы жили в Ньюарке. Это чувство не было похоже на ностальгию: мне больше хотелось хорошенько лягнуть пару-тройку мусорных бачков - так, чтобы отбросы усыпали все эти аккуратненькие газоны. Если бы Нью-Джерси действительно оказался одной огромной дырой, как я полагал, мне было бы гораздо легче. Мама, лежавшая на заднем сиденье, не подавала никаких признаков жизни. Слава богу, она хотя бы не храпела. Я очень надеялся, что она придет в себя, когда мы прибудем туда, куда направляемся. Мне не хотелось, чтобы Гейтс помогал мне тащить ее. Теперь мы неслись по автостраде с тремя полосами движения. Нам частенько попадались дорожные знаки, на которых было написано, как далеко мы отъехали от городков, чьи названия мне ничего не говорили. В общем, я понятия не имел, где мы находимся. Вскоре зеленые просторы площадок для игры в гольф уступили место лоскутному одеялу полей, принадлежащих фермерам. По обеим сторонам дороги стояли прилавки с помидорами и кукурузой, выращенной в Нью-Джерси. Заправляли там бледнолицые джерсийские девки, которые наряжались в шорты из полиэстера и майки. Они с гордостью демонстрировали бретельки своих лифчиков. В общем, они были похожи на двоюродных деревенских сестриц тех девиц с пышными прическами, которые живут неподалеку от нью-йоркских свалок. Мне стало очень не хватать девушек в форменных университетских куртках, хоть я и знал, что ни одна из них не стала бы со мной встречаться. Потом я увидел дорожный знак, на котором было написано, что до Флейвалля осталось семнадцать миль. Кто-то дважды прострелил жесть этого плаката. У меня появилась иллюзия того, что я знаю, куда мы направляемся, и это навело меня на мысль о том, что неплохо бы возобновить разговор. - А почему у города, который находится в американском штате, немецкое название? - Не немецкое, а голландское. Флейвалль значит "Мушиная долина". - Гейтс протянул мне пакетик с семечками. Я взял пригоршню, но пренебрег его стаканчиком, полным лузги, и стал выплевывать ее из окна. - А что, там много мух? - Когда мой отец был ребенком, там было полно огромных мух. Он рассказывал, что если вечером входную дверь оставляли открытой, то утром, проснувшись, у человека уже сидела целая дюжина мух и пила его слезы. - Шеф полиции опять отсыпал мне семечек и продолжил скармливать ту же туфту: - До того, как к нам приехал мистер Осборн, мы просто не знали, что делать с этими мухами. - Он что, переловил всех мух? - Ну, не сам, конечно. - Я представил, как этот зажравшийся старый хрен нанимает шайку бездельников, которые заливают всю его долину ДДТ и другими вызывающими рак пестицидами. Что ж, я рад, что у меня появилась еще одна причина ненавидеть Осборна. - Ему прислали каких-то жучков, которые живут в Южной Америке. И они съели все мушиные личинки еще до того, как они стали превращаться в насекомых. Представляешь: еще в прошлом году их было множество, а на следующий год уже ни одной не найти. - Эти жучки называются клопы-хищнецы. - Ты-то откуда знаешь? - восхищенно спросил Гейтс. - Ну, у меня довольно хорошие отметки в школе. - Это, конечно, полная чушь, но авось пригодится. На самом деле, я прочитал об этих жучках в том же журнале, в котором была напечатана статья моего отца. - То есть Осборн использовал насекомых, чтобы избавиться от мух. Это круто. - Да, особенно если тебе не нравятся божьи коровки. - В каком смысле? - Когда клопы прикончили всех мух, они принялись за божьих коровок. - И что? - Божьи коровки питаются пауками. - Гейтс посмотрел на меня, как на дурака. - А у вас их там много? - Я обожал все, что связано с Южной Америкой, за исключением тамошних змей и пауков. - Раньше было много. Бывало, засыпаешь и думаешь только об одном: что утром между пальцами на руках и ногах будет полно паутины. - А не смеется ли надо мной Гейтс? Похоже на то. - И что предпринял мистер Осборн? - Тогда ему доставили этих тварей из Африки. С хохолком. - Каких еще тварей? - Птиц. Они похожи на ласточек, но клюв у них больше. - И что они? - Ничего. Едят пауков и гадят на мою машину. - Хотел бы я знать, для решения какой проблемы понадобились Осборну мы с мамой. Мы-то кем будем питаться? И кто потом будет питаться нами? Гейтс, видимо, забыл, что я здесь на вторых ролях. - Мистеру Осборну нравится вмешиваться в пищевую цепь. - А что он за человек, этот Осборн? - Ты лучше свою маму спроси об этом, ей лучше знать. - А мне только стало казаться, что наш провожатый - не такой уж урод. - Нам еще далеко? - Мы уже три мили по Флейваллю проехали. На первый взгляд казалось, что местность ничем не отличается от фермерских полей, которые мы миновали, прежде чем свернуть на дорогу из щебня. Правда, нам постоянно попадались таблички, на которых крупными печатными буквами было написано: Частные владения. Охотничий клуб города Флейвалль. Незаконное вторжение преследуется законом. - Много в этом охотничьем клубе членов? - Все, кто живет в городе, являются его членами. - Должно быть, это большая организация. - Двадцать восемь семей. - Что? Во Флейвалле живет только двадцать восемь семей? - Я был не просто удивлен, я был в ужасе. - Ну, еще в клуб принимают и тех людей, которые проживают у нас временно. - И сколько таких? - Два человека, - ответил Гейтс, с улыбкой посмотрев на меня. Мне никак не удавалось рассмотреть дома, в которых жили обитатели Флейвалля. Приблизительно каждую четверть мили от шоссе отходила небольшая асфальтированная дорожка, которая затем исчезала между деревьями, или скрывалась из виду за насыпным холмом, который искусно скрывал то, что за ним таилось. Были видны усадьбы, которые окружали высокие кованые железные ограды, украшенные колоннами и увенчанные скульптурными изображениями лошадей, собачьих голов, козерогов, львов, и даже парой ананасов из цемента. Таблички у ворот гласили, что назывались эти дворцы Беллевю, Сан-Суси, Драмсвекет*. <Резиденция губернатора штата Нью-Джерси>. Все в таком духе. Хозяева других домов, видимо, считали, что архитектура загородных домов не требует такого широкого размаха. У входа в эти особняки обычно скромно стояла пара валунов размером с "Фольксваген" или "деревенские" деревянные ворота, окрашенные белой краской, которые, тем не менее, открывались при помощи пульта дистанционного управления. Вероятно, эти камни должны были отвлекать внимание от камер внешнего наблюдения. Дома окружал забор (тоже белый) длиной в полмили, из-за которого пробивались колючие ветки розовых кустов. Рядом находились таблички с аккуратными надписями, которые гласили, что эти замки являются фермами. Назывались они так: "Лесная", "Холодный ручеек", "На семи ветрах". Честно говоря, я плохо разбирался в деревенской жизни; все мои знания на эту тему были почерпнуты из телесериала "Зеленые просторы"* с Эвой Габор и Эдди Арнольдом, который недавно показывали по телевизору. <Комедийный телесериал, рассказывающий о том, как супружеская пара пытается выжить в деревне>. Но что-то мне подсказывало, что люди, живущие во Флейвалле, несколько отличаются от тех богачей, которых показывают по телику. В центре города находилась церковь, украшенная шпилем, и кладбище - там было немало свежих цветов и маленьких американских флажков у старых надгробных плит. Рядом находилась почта, пожарное депо без пожарников (их роль должны были выполнять сами жители) и универсальный магазин под названием "Кладовая дворецкого". Несмотря на то, что на дворе было лето, выглядело все холодным и окоченевшим, как слова, которые бабушка писала на рождественских открытках. Я сидел в бело-зеленой патрульной машине, сзади без чувств лежала моя мама. Ощущение было такое, будто я являюсь участником программы по защите свидетелей*. <Меры обеспечения государством безопасности лиц, которые предоставляют следственным органам информацию, необходимую для раскрытия или предотвращения опасных преступлений. Осуществляются Министерством юстиции, через ФБР. В обмен на предоставление ценной информации следствию свидетель, даже тот, кто мог бы сам попасть на скамью подсудимых, может быть освобожден от уголовной ответственности и получить защиту - как физическую, так и в виде "новой биографии" (пластическая операция, смена профессии, изменение паспортных данных, переезд на другое местожительство и т.п.)>. Мы проехали еще милю, а потом свернули на дорожку, которая вела к дому в викторианском стиле с огромным крыльцом. На этом доме даже позолота была! Во дворе стояли турники и качели. - Чей это дом? - спросил я у Гейтса. - Мистера Осборна. - В это было трудно поверить. И не только потому, что там не было ворот. - У него надувной бассейн! - Именно такой бассейн я видел в рекламе, которую показывали по телевизору во время бейсбольного чемпионата. - Да нет. Это мой бассейн. - Этот высоченный темнокожий бритоголовый полицейский, кажется, ужасно обрадовался тому, что сумел дать мне понять, что я уже успел превратиться в сноба. Гейтс притормозил, высунулся из окна и крикнул: - Эй! Муж дома? - Он обращался к стройной величавой женщине. Кожа у нее была золотистого оттенка, а профиль был достоин того, чтобы его выгравировали на какой-нибудь монете. - Нет, - ответила она. Вообще-то, это была его жена. На заднем дворе его сын, парнишка одного со мной возраста, забавлялся тем, что пинал футбольный мяч, ударяя его так, чтобы он попадал прямо в середину старой шины, которая была привязана к ветке дерева. Он был, пожалуй, старше меня на год или два, а весил на сорок фунтов больше. В общем, был из тех парней, перед которыми я стеснялся снимать футболку. Он, громко ухая, с ужасной силой ударял по мячу, и выглядел со стороны довольно устрашающе, если бы не круглые очки с толстыми линзами, которые он нацепил на нос. Гейтс медленно подъехал поближе и опустил стекло в машине. Я решил, что он собирается познакомить меня со своим сыном. - Ну, так каждый дурак может, - выкрикнул он. - Я не могу. - Эти слова прозвучали слишком громко. Гейтс посмотрел на меня так с таким выражением, что я немедленно заткнулся. Мы наблюдали за тем, как чернокожий парнишка сначала раскачивал шину, потом быстро бежал к тачке, в которой лежало несколько футбольных мячей, а затем, глухо считая "и раз... и два... и три...", посылал крученым ударом белые кожаные мячи через раскачивающуюся шину. Они пролетали через нее, даже не задевая краев. Проделывал он это с редким усердием. Я просто обалдел. Гейтс выплюнул шелуху, а потом важно сказал, ни к кому конкретно не обращаясь: "Что ж, жизнь не стоит на месте", и нажал на газ. Дорога, по которой мы доехали до его дома, не заканчивалась у его гаража. Она вела к другой дороге, длиной в милю. Это была одна из частных дорог, которые пересекали владения мистера Осборна. Их общая протяженность составляла семь миль. Теперь Гейтс только и говорил о том, какого размера его владения, и какая у них география. Тем временем мы съехали на просеку, которая разделяла сосновый лес на две части. Дорога была ужасная, одни лужи да выбоины, и из-под колес неслись брызги. Теперь, когда мы оказались на территории поместья Осборна, шеф полиции стал больше похож на экскурсовода. - Размер территории - девять тысяч триста пятьдесят шесть акров, то есть больше десяти тысяч квадратных миль. Имение мисс Дьюк еще больше, но размер не всегда имеет значение. - Я не знал, что он говорит о Дорис Дьюк, но все равно находился под впечатлением. Сказать по правде, я был так ошеломлен, что мне казалось, будто меня заманили в ловушку. Когда мы проезжали по металлическому мосту через стремительную речку, Гейтс сообщил мне, с трудом перекрывая звуки удара шин о землю: - Эта речка называется Хаверкилл. Форели в ней больше, чем в любой другой реке к востоку от Миссисипи. - Потом мы приблизились к саду с грушевыми деревьями, к веткам которых были привязаны пузатые стеклянные бутылки. Внутри этих бутылок росли фрукты. - Мистер Осборн делает свой бренди таким же способом, как они делают его во Франции. - Я уже благоговел перед этим миллионером. Наконец, мы остановились у желтого коттеджа, рядом с которым росли клены. Он был обнесен изгородью оливкового цвета. Дом странно выделялся среди идеально ровного прямоугольного поля кукурузы, которая доходила мне почти до пояса. Поле было величиной в пятьдесят акров, не меньше. Впечатление было такое, словно наш домик упал с неба. Знаете, когда я был ребенком, то ненавидел книгу "Волшебник страны Оз". Она мне страшные сны навевала. - Вот и приехали, - объявил Гейтс. Мама не шелохнулась. На ее губах и шее выступили бисеринки пота. Юбка задралась, и через колготки синего цвета, которые так натянулись на ее довольно крупных, как ни странно, бедрах, что стали почти прозрачными. Мы оба могли видеть, что трусики у нее белые. Я был рад, что она вообще позаботилась надеть нижнее белье. Потом полицейский вышел из машины и сказал мне: "Бери ее за ноги". Я почувствовал большое облегчение, потому что прекрасно знал, что одному мне ее не дотащить. Вчера мне это не удалось, во всяком случае. Я подошел к ней и поправил юбку. Гейтс деликатно отвернулся. Когда мама засыпала так раньше (это случалось много раз, когда она лежала на диване, а один раз в ванной), так вот, каждый раз, когда я притрагивался к ней, она сразу начинала бормотать, поворачивалась на другой бок и приходила в себя. Хотя бы для того, чтобы сказать: "Что случилось, ягненок?". Еще она называла меня "толстунчик" и "малыш". Последнее мне нравилось меньше всего. Но в этот раз она не двинула ни рукой, ни ногой, даже не шелохнулась. Я прикоснулся к ее лицу тыльной стороной руки; кожа была холодной, сырой и какой-то безжизненной, словно у лягушки в формальдегиде. Господи, надеюсь, она не отравилась таблетками. Она ведь не могла выпить все таблетки валиума вместе с шоколадным коктейлем? Я не мог понять, дышит ли мама - и поэтому посмотрел на ее грудь, но ничего, кроме лямки от лифчика, не увидел. Потом протянул руку, чтобы почувствовать удары сердца, но тут же отдернул, потому что на меня уставился Гейтс. Я не хотел, чтобы мы с мамой показались ему еще более подозрительными личностями, чем он мог решить с самого начала. Тут мама внезапно открыла глаза. От неожиданности я отпрянул назад и ударился головой о дверцу машины. - Ох, черт! - Что такое? - Выражение лица Гейтса не оставляло никаких сомнений в том, что он готовился к самому худшему. - Все в порядке, - спокойно заявила моя мама. Мы с Гейтсом открыли рот, увидев, как она, улыбаясь, вылезает из машины. Обрывка туалетной бумаги на ее туфле уже не было. - Какой прелестный домик, - промурлыкала эта удивительная женщина. На моих глазах она превращалась в Джун Эллисон* <Актриса, урожденная Элла Гайсмэн. Сыграв в мюзикле "Лучшие ножки вперед" (1941), она повторила ту же роль в кино (1943). Хрипловатый голос и сверкающая улыбка сделали ее любимой исполнительницей во многих мюзиклах компании MGM, и также она сыграла много так называемых "девушек по соседству">. Каким-то волшебным образом липкий пот исчез с ее лица, причем без помощи бумажных салфеток или пудры. Она протягивала вперед руки, словно намереваясь обнять этот сливочно-желтый дом в колониальном стиле с зелеными ставнями. - Просто мечта! Правда, Финн? Когда я думаю об этом моменте сейчас, то понимаю, что моя мать превзошла тогда саму Одри Хепберн, и уж тем более какую-то Джун Эллисон. Мне уже случалось наблюдать за тем, как она собирается с силами в самые важные моменты своей жизни, но ничего подобного мне видеть не приходилось. Может, ей помог глоток свежего воздуха, ворвавшийся в легкие? А может, маму приободрил вид дома, в котором была бы счастлива пожить Нана? - Вам уже лучше? - Гейтс все еще не верил в то, что моя мама - волшебница. - Намного лучше! - Мама передернула плечом и потянулась, как кошка. - Я так крепко заснула в дороге... Извините меня. Вчера вечером у нас был ужин в стиле сhinoise*, и моему желудку это не понравилось. <Китайский - фр.> - Она всегда утверждала, что если вставлять время от времени французские слова, тебя будут принимать за утонченного человека. - Да, ваш сынишка говорил мне, что блинчики были не очень свежими. - Да, видимо, это креветки виноваты, - добавила мама. Она так ясно улыбнулась и взъерошила мне волосы, что я сам чуть не поверил, что в этом и заключалась наша проблема. Мы с Гейтсом вытащили из машины чемоданы и ее черный складывающийся массажный столик на колесиках. Я стал толкать его по направлению к входной двери, и одно колесико застряло в траве, проросшей между камешками, которыми была посыпана дорожка. Я попытался приподнять его, и тут он, естественно, раскрылся. В воздухе разлился запах пота и массажного масла, которое называлось "Оранжгазм". Мама расхохоталась. Наблюдать со стороны, как это случается с кем-то еще, всегда весело. Бормоча ругательства, я попытался опять сложить его, и забыть о том, на что намекал этот противный запах, и уже собирался сказать маме, чтобы она сама несла свой стол, как вдруг она закричала: "Недотрога*!". <Название цветка>. "Обожаю эти цветы!" - продолжила она. Только тогда я понял, что она говорит о белых цветах, которые росли у дорожки. Интересно, как называется спектакль, в котором она сейчас играет? Когда Гейтс стал отпирать дверь, мы услышали чей-то топот. Насторожившись, он прислонил ухо поближе. Мы вошли внутрь. Он включил свет. Ничего не было слышно. - Наверное, птица в трубу забралась. В доме было темно и прохладно, а запах навевал воспоминания о набитых хвоей подушках, которые продают в сувенирных лавках штата Мэн. - Прелестно... восхитительно... поразительно... мне просто не хватает слов. - Стоило нам войти в следующую комнату, мама выдавала новый набор фальшивых восторгов. Понимаете, это был хороший дом. Но не более того. Мебель в нем была "под старину", и все-таки он не выглядел как дом-музей Бетси Росс*. <(1752-1836) Росс, Элизабет Гриском (Бетси Росс) \\ Владелица обивочной мастерской и магазина тканей в г. Филадельфии. Долгое время считалась изготовительницей (по просьбе и по рисунку Дж. Вашингтона) первого национального флага США в 1776 - с 13 полосами и 13 звездами по числу объявивших независимость колоний>. Меня раздражала не его обстановка, а эпитеты, которые подбирала мама. Потолки были довольно низкими, причем балки специально оставили снаружи, а стены были в два фута толщиной и покрашены нарочито небрежно. Дощатые полы в просторных комнатах были выкрашены в красно-коричневый цвет. На них были видны крошечные капли краски другого цвета. Когда идешь по таким полам, то возникает чувство, что топчешь какую-то не самую удачную картину Джексона Поллака*. <Американский художник-абстракционист>. Если бы мне пришло в голову полистать журналы, пишущие об архитектуре, я бы узнал, что эти пятнышки - фирменный знак дизайнеров, работающих в корпорации "Систер Пэриш". В каждой комнате был камин и топка, рядом с которой лежали дрова, щепки и мятые газеты, которые, казалось, дожидались, когда хозяин чиркнет длиннющей спичкой - они стояли рядом в продолговатых стаканчиках, раскрашенных под мрамор. В ванных комнатах кто-то заботливо положил полотенца и зубные щетки, а также всевозможные лекарства, которые можно купить в аптеке без рецепта - от средства от гриппа до таблеток для лечения геморроя. Еще мы увидели холодильник со стеклянной дверцей - совсем как в ресторане - набитый снедью. На полках кухонных шкафчиков лежали консервированные деликатесы и французское печенье. В каждой комнате были цветы, а на мраморных полочках - всякие безделушки; и еще до того, как мама запретила мне к ним прикасаться, я понял, что мне суждено их перебить. Чего там только не было: индейский томагавк, бронзовый кинжал, хрустальный шарик, который держал медный осьминог, крыло краснохвостого ястреба. В доме было полно шкафов, забитых до отказа книгами, пустых мусорных корзин, журналов, появившихся в продаже на прошлой неделе, сегодняшних газет и глубоких мисок с орешками кешью. Коробки со сладостями и сигареты двух сортов были брошены на журнальные столики и буфеты с такой небрежностью, будто люди, которые живут в этом доме, просто забыли о них и вышли на минутку. - Почему они не взяли с собой свои вещи? - спросил я, указывая на фотографии в рамочке и детские рисунки. Гейтс посмотрел на меня. - Здесь никто не живет. Мистер Осборн построил этот дом специально для своих... - он словно заколебался на секунду, - гостей. - Надо же, а мне-то казалось, что маме предложили работу. Может быть, "гость" - это какое-то иносказание? Более вежливый способ назвать то, о чем мне даже думать не хочется? Чем они на самом деле занимаются во время этих сеансов массажа? Потом Гейтс внушительно сказал маме, что завтра нас навестит человек по имени Герберт, который поможет ей составить расписание. Другими словами: вам очень повезло, что мистер Осборн принял вас на работу, но не забывайте, что у вас полный рабочий день. Мама стояла на пороге и махала нашему новому другу, пока его машина не исчезла вдалеке в облаке пыли. Но как только мы потеряли ее из виду, она тяжело вздохнула: "Боже, я думала, он никогда не уедет", и свалилась на пол, словно мешок с использованными батарейками. Когда мама потеряла сегодня сознание в первый раз, она довольно быстро пришла в себя, что было, конечно, очень мило с ее стороны. Тогда я испугался, но гораздо меньше, чем сейчас, когда чей-то голос у меня за спиной прошептал: "С ней это часто случается?". Она смотрела на меня прямо из шкафа, который стоял в прихожей. Высокий лоб, глаза в обрамлении длинных ресниц, впалые щеки и нос, который, казалось кто-то нечаянно ударил битой... Короче говоря, лицо девушки наводило на мысль о статуях с острова Пасхи. - А ты кто такая? - Мне уже надоело плести всякую чушь о китайских блинчиках, поэтому я задал этот вопрос таким тоном, будто я в этом доме - полноправный хозяин. - Меня зовут Джилли... Джилли Ламкин. - Она говорила медленно, немного заикаясь. Голос у нее был глубокий, совсем не сочетающийся с ее внешностью. Звучал он как-то странно, и был похож на голос Астро - говорящей собаки Джорджа Джетсона*. <Герои популярного мультфильма>. Я обожал этот сериал, так что это вовсе не обидное замечание. Скорее, комплимент. - Что ты делаешь в шкафу? - Я - горничная, - ответила она, посмеиваясь. Потом, наконец, вышла из шкафа и вытащила оттуда пылесос. На вешалках висели плащи и парки разного размера, которые, по-видимому, предназначались гостям. Джилли была одета в серое старомодное домашнее платье-униформу с накрахмаленным воротничком. Оно застегивалось на груди на пуговички. Она натянула его прямо на ужасно узкие джинсы и обтягивающий топ без лямочек. Все пуговицы были расстегнуты. Фигура у нее была прекрасная, чего не скажешь о лице. - Ты горничная? - От возбуждения у меня дрожал голос. Ее майка задралась вверх, обнажив соблазнительный изгиб нижней части ее упругой груди. - Да, три дня в неделю я еще помогаю тем, кто живет в усадьбе. Буду работать летом, пока не решу, чем буду заниматься после того, как закончу школу. Я уже все экзамены сдала, но они еще не выдали мне диплом. Только экзамен по домоводству я завалила. Вот не повезло, да? - Она выпалила все это, не переводя дыхания. Я был очарован. - Здорово! - Ты так думаешь? - Кажется, она мне не поверила. Джилли стала застегивать свое платьице - видимо, решила, что я разглядываю ее грудь. Правильно решила. Правда, в ту минуту я этого как раз не делал. - У меня аллергия на шерсть, поэтому я расстегиваю платье. - А у меня аллергия на арахис. - Тогда тебе не стоит увлекаться гамбургерами, которые продают в "Бургер Кинг". - Я стал терять к ней интерес. Перестав возиться с пуговицами, Джилли пояснила: - Они добавляют арахисовое масло в свой секретный соус. - Надо же, а я и не знал. - Я тоже. А потом по новостям показали одну женщину - у ее дочки была острая аллергическая реакция на арахисовое масло, и из-за этого ее горло распухло, и она умерла, даже не доев свой гамбургер. - Ничего себе. - Теперь ее мать предъявила компании иск на десять миллионов долларов. - Ну, у меня из-за арахиса кишечные колики начинаются, - я пожалел о том, что сказал это, еще до того, как Джилли произнесла: - Тьфу, какая гадость! - Как ты считаешь, можно предъявить им обвинение в том, что у меня образуются газы? - Ну ты и хам! - Но она произнесла эту фразу таким тоном, что я сразу понял: она оценила мою находчивость. Настоящий индеец так бы шутить не стал, но я был вполне доволен собой. Вдруг Джилли перестала смеяться и спросила меня: - Слушай, а твоя мама так и будет лежать здесь на полу? Мы вдвоем схватили маму за руки и, положив их на плечи, потащили ее наверх. Почему-то я не чувствовал себя смущенным. Частично из-за того, видимо, что сама Джилли не видела в происходящем ничего особенного, а частично потому, что меня отвлекала ее грудь, которой она прижималось к моей руке, в то время как я обнимал маму за талию. Скажете, это мелочь? Тогда мне так не казалось. Возможно, все дело в том, что между нами лежало бесчувственное тело моей матери. Поэтому все воспринималось очень обостренно. Мы уложили ее на кровать в спальне, которая располагалась на верхнем этаже. Сняв с ее ног туфли, мы на цыпочках спустились в кухню. Я распахнул холодильник, разыгрывая из себя гостеприимного владельца поместья. - Хочешь чего-нибудь выпить? Или пожевать? - А то. - Джилли протянула руку, чтобы взять пиво, но потом передумала. - А оно холодное? - У меня лимонад холодный. - Я неуверенно поменял бутылку "Маунтин Дью", которую держал в руке, на "Хайнекен". Смаковать пиво с Джилл Ламкин, одетой в крошечный топик, было гораздо приятнее, чем выдувать одним духом "Будвайзер", который мы с Хлюпиком тайком таскали из нашего холодильника. Я во все глаза таращился на свою новую знакомую. Это было пьянящее, дурманящее чувство. Какое счастье, что благосклонная судьба привела меня в это чудесное место! Сидеть так и молчать было настоящим блаженством. Но потом я запаниковал. Что же мне теперь сказать, в ужасе подумал я. Даже не знаю, в чем тут дело: то ли на меня подействовало пиво, которое я нервно прихлебывал, то ли события последних беспокойных дней. А может, это все из-за того, что меня волновала мысль о том, как выглядит Джилли, когда снимает свою футболку. Я бешено соображал, пытаясь вспомнить какой-нибудь интересный факт из жизни яномамо. Наверное, пока не стоит рассказывать ей о том, что женщины этого племени прячут мясо в одном из отверстий своего тела. - Ты, наверное, хочешь, чтобы я рассказала, что делала в вашем шкафу. - Абсолютно верно. - Сказать по правде, меня заботило только одно: как бы прервать эту затянувшуюся паузу. - Когда вы пришли сюда с Гейтсом, - я кивнул (мне казалось, что она не замечает, с каким жадным интересом я уставился на ее сиськи), - я как раз курила травку. Шеф уже застал меня за этим занятием однажды, так что... - Понятно. Ты - птица в дымоходе. - Вроде того. Не подумайте, что я слишком самоуверен, но Джилли явно решила, что у меня есть поэтические наклонности. Обыкновенные смертные так изящно не выражаются. - Сколько тебе лет? - Пятнадцать с половиной. Точнее, через месяц мне исполнится шестнадцать. - Черт, черт, черт! Ну почему я не сказал ей, что мне семнадцать? - Хочешь покурить? - Ясное дело. Она достала из топика самокрутку и облизала ее. На губах у нее была помада. Знаете, когда это делал Хлюпик, меня это почему-то вовсе не возбуждало. Когда я сделал несколько затяжек, то решил, что эти скульптуры с острова Пасхи довольно... симпатичные. Такая у них... экзотическая красота. - А это что такое? - Джилли махнула в сторону массажного столика моей мамы. - Это специальный столик. Для лечения. - За последние два дня мне приходилось столько раз врать по маминой вине, так почему бы не сделать это хотя бы один раз ради самого себя? - Какого лечения? - Она занимается гомеопатией. - Так она врач? - Можно и так сказать. Она не занимается традиционной медициной, но во Франции ее считали бы врачом. - Помнится, мама говорила о своем желании изучать гомеопатию в одном новомодном институте в Париже, так что все это было не так уж далеко от правды. - Она приехала сюда, чтобы лечить мистера Осборна? - Ага. - Я становился все честнее и честнее. - Думаешь, ей это удастся? - Не знаю. - А моя мама такая дура. - Джил выдохнула дым мне прямо в лицо. - Знаешь, что он мне сказала? Что твоя мама... - Тут за окном раздался автомобильный сигнал. - Что? - Ничего. Я сразу поставила ее на место. - И моя подружка ринулась к двери. Я выглянул в окно. В спортивном автомобиле с откидным верхом сидел парень. Он не выключал ревущий двигатель. - А это еще кто? - Мой парень Двейн. - Она передала мне сигарету. - Смотри, не говори ему, что мы курили вместе. - Почему? - Он тебя убьет, дурашка. Мне показалось, что этот Двейн был уже старый. Тогда я считал старыми всех, кому больше восемнадцати. Его можно было бы назвать симпатичным - если бы не его огромные, словно у летающего слоненка Дамбо*, уши. <Персонаж мультфильма У.Диснея>. Он был весь такой жирный и здоровый, что мне сразу подумалось, что было бы здорово воткнуть ему в зад термометр, которым измеряют температуру мяса в духовке! Я стоял на пороге и смотрел, как он уезжает. Двейн показал мне средний палец. Когда я докурил, то уже перестал переживать из-за того, что пытался убедить Джилли в том, что моя мать - французский доктор. Теперь меня беспокоило другое: что сказала о ней ее мать? 5 Я сидел в каноэ на реке Урарикоэра. Эти лодки делают так: берут огромное бревно и выдалбливают середину. Рядом со мной был мой отец. Выглядел он так же, как на фотографии в географическом журнале. Уровень воды в реке поднялся, потому что в последнее время там было много дождей. Я наблюдал за ленивцем, котор