ый упал в воду и теперь яростно боролся с течением. На берегу несколько женщин из племени яномамо собирали ветки. На них не было никакой одежды, если не считать перьев из хвостов попугаев и кругов на спине. Эти рисунки они наносили, используя сок каких-то растений. Я знал, что все это мне снится, потому что, когда вылез из лодки, то обнаружил, что на ногах у меня те самые высокие ботинки, которые я собирался купить на деньги, потраченные впоследствии на кокаин. Но все выглядело, как в настоящей жизни. Кроме того, было довольно прохладно. В ветках деревьев у меня над головой щебетали птицы... и они продолжали квохтать даже когда, когда я открыл глаза и увидел, что нахожусь в маленькой спальне на втором этаже гостевого домика мистера Осборна. На дереве, которое стояло у окна, сидела огромная стая тех птиц - как их там называют, - которых наш хозяин купил для того, чтобы они съели всех жучков, поедавших божьих коровок, уничтоживших всех мух. Теперь я понимаю, что имел в виду Гейтс, когда говорил об этих птичках: каждый раз, открывая клюв, они гадили на землю. В общем, они раздражали меня по двум причинам: во-первых, из-за их кудахтанья я не мог опять заснуть, а во-вторых, они напомнили мне о том, что я так и не поехал в Южную Америку. Я вспомнил о Джилли, и из-за этого у меня появилась эрекция. Обычно это только повышало мое настроение. Так произошло и в это утро. Но тут я с тоской вспомнил, что все мои журнальчики с развратными девицами остались в Нью-Йорке. Возбуждение и тоска по дому - не очень приятный коктейль. Я направился в ванную. Стены в этой комнате были обиты деревом. И еще там была джакузи. Видимо, когда я готовился лечь спать, то был в таком дурмане, что даже не заметил этого. Кроме того, там стояла корзинка с маленькими кусочками мыла, упакованными в папиросную бумагу, и миниатюрные бутылочки с шампунем. Прямо как в гостинице. Уже через пять минут я сидел в пенной воде, воображая, что Джилли тоже решила принять ванну. Она настойчиво придвигалась ко мне все ближе и ближе... Не знаю, в чем тут дело, но чем больше я над собой, так сказать, работал, тем меньше становилось возбуждение. Наверное, так на меня подействовали ее слова о том, что ее парень выбьет из меня мозги. А может, треволнения последних двух дней. Я даже попробовал делать это своей левой рукой, чье прикосновение всегда казалось мне более женственным. В пятнадцать с половиной лет очень немногие подростки знают, что такое импотенция. Я не собирался выслушивать отказы от своего собственного тела, и поэтому я кинулся в спальню и схватил экземпляр журнала "Нэйшнл хистори", в котором было полно фотографий туземных грудей. Это помогло. Но после того, как я пролил семя в джунглях своего воображения, мне стало еще хуже. Находясь в упоении страсти, я выронил журнал прямо в воду, а потом, когда стал вытирать страницы полотенцем, то нечаянно стер лицо своего отца. Я спустился вниз, чтобы позавтракать. Мне было не просто плохо: я был зол и обижен на весь мир. Мама сидела за столом и читала книжонку, которая называлась "Как избавиться от кокаиновой зависимости за четырнадцать дней". - Ну и как, у этой истории счастливый конец? - Мама посмотрела на меня, но ничего не ответила. Выглядела она неважно: глаза ввалились, под ними были темные круги. Вообще, она была похожа на енота, который проиграл схватку с соперником. - Когда ты встала? - Тон у меня был не самый любезный. - В пятом часу. - Ты здесь эту книжку нашла? - Я купила ее несколько месяцев назад, для вашего сведения. - Она в упор смотрела на меня, ожидая, пока я посмотрю ей в глаза. Но в шкафу было такое разнообразие сортов сухих завтраков, что ее взгляда можно было избегать сколь угодно долго. - Видишь ли, Финн, я уже довольно давно поняла, что у меня проблемы. - Я тоже. - Что же мне выбрать: сладкую овсянку с орехами, изюмом и клубникой или "Фростед Флейкс"*? <Сухой завтрак фирмы "Келлогг": дробленая кукуруза с витаминно-минеральными добавками в сахаре>. - Тебе приятно меня изводить, да? - Представь себе. - С трудом удерживая в руках миску, молоко, банан и кукурузные хлопья (я решил не отказываться от старых привязанностей, потому что в глубине души всегда был консерватором), я повернулся к кухонному столу и нечаянно... почти нечаянно налетел на маму. - Господи! - вскрикнула она. - Да смотри ты, куда идешь! - Да я тебя чуть коснулся. - Я собирался сказать что-нибудь еще более гадкое, но мама потирала ушибленный бок с такой гримасой на лице, что мне стало ясно - ей и правда больно. - Извини, пожалуйста. - Теперь я говорил вполне искренне. - У меня все болит. - В глазах у нее были слезы. - В книге пишут, что дня через два мне станет лучше. Когда перестаешь принимать наркотики, физическая боль обычно длится не очень долго. - Мне захотелось спросить ее, как долго мучают бывших наркоманов угрызения совести, но не стал этого делать, потому что не хотел разыгрывать из себя умника. - А это что? - На столе лежало несколько кучек из капсул и таблеток самых разных размеров всех цветов радуги. Мама выглядела как ребенок, который решил поиграть в аптеку. - Это "Судафед"*, витамин Е, комплекс витаминов группы B, вытяжка зверобоя*, а вот это - женьшень. <"Судафед" - препарат от насморка>, <Вытяжка зверобоя применяется в качестве антидепрессанта>. - Ты что, заболела? - Она с подозрением посмотрела на меня. - У тебя что, грипп или еще что-нибудь в этом роде? Мама решила не сомневаться в том, что в моем вопросе нет злого умысла, и поэтому вместо объяснений начала вслух зачитывать абзац из третьей главы книги, в которой рассказывалось о том, как перестать употреблять кокаин: "Антигистамины, если принимать их одновременно с витаминами, уменьшают потребность в C12H2NO4... Это алколоид, содержащийся в кокаине. Это из-за него возникает привыкание. - Теперь она вдруг превратилась в химика. - Ты вдыхаешь эти витамины? - Мне показалось, что сейчас она даст мне пощечину. Но мама засмеялась и обняла меня, и мне стало почти так же хорошо и уютно, как в те воскресные утра, когда она, нюхнув кокаина, выходила из ванны, чтобы посмотреть со мной очередную серию мультфильма про Гонщика. - Нет, ягненок, витамины нюхать не надо. - Она разделила таблетки на несколько кучек по семь штук, а потом положила двухнедельный запас в пластмассовую коробочку, похожую на те, в которых держат в ней рыболовные блесны. - Где ты взяла все эти таблетки? - Я стал помогать ей их сортировать. - Утром съездила в придорожную аптеку. - Она кивнула, указывая на окно. - Дворецкий мистера Осборна, Герберт, пригнал для нас машину. Мы составили расписание, пока ты спал. - Рядом с дорогой был припаркован голубой фургон "Пежо". - А я могу на ней ездить? - Нет. - Но ты же разрешала мне водить машину, когда мы ездили к бабушке в Мэн! - Это совсем другое дело. - Все здешние дороги - собственность Осборна. Гейтс мне сказал! - У тебя водительских прав нет. - У тебя тоже! - Это к делу не относится. - Почему? - Финн, мы же договорились: теперь у нас начнется новая жизнь. - А у тебя есть книжка, в которой написано, как перестать постоянно сморкаться? - Представь себе, такая книга у меня есть. - Она вытащила из сумки огромную книгу, похожую на Библию, и протянула ее мне. "Искусство китайского врачевания". Страницы главы, в которой рассказывалось, как помочь людям, которые ранее злоупотребляли опиатами, были совсем истрепанными. Я стал громко зачитывать список продуктов, которые должны были быть исключены из рациона человека, чтобы стереть из его желудка следы макового дурмана: - "Растения семейства крестоцветных - это типа брокколи, если не знаешь, - чеснок, сырая рыба, морские водоросли, миндаль, цветочная пыльца". Ого! А как насчет костей носорога и желчного пузыря тигра? - Ты злишься на меня. Я знаю. - Я не злюсь на тебя. Просто дело в том, что мне тоже хочется ездить на этой машине. - Она швырнула ключи от машины мне в лицо. Вот уж не ожидал. Они отскочили от моего лба и с громким плеском приземлились в миску с хлопьями. - Пусть будет по-твоему, - сказала мама вкрадчивым голосом. Что-то меня не очень обрадовала ее уступка. - Если тебя арестуют, я скажу, что ты их украл. - А ты мне разве тогда не поможешь? - Она отрицательно покачала головой, и не спеша подошла к шкафчику со спиртным. Потом вытащила оттуда две литровых бутылки с джином и вермутом. Сначала я подумал, что она решила сделать себе коктейль. Но вместо этого мама стала выливать их содержимое прямо в раковину. Я кинул ключи от машины ей в сумочку, и решил помочь ей опорожнить бутылки. Но когда она отвернулась, быстро засунул упаковку с шестью банками пива в отделение для овощей в холодильнике. Порадую Джилли. Но не такой уж я плохой. Спустя час, я сидел за письменным столом в своей спальне и составлял список того, чего не должен говорить или делать, чтобы не обижать маму. Проблема заключалась в том, что за несколько минут я набросал огромный список. Настроение у меня совсем испортилось. Если я перестану растравлять мамины раны, то придется начать ворошить свои собственные. Хотел бы я знать, станет ли мне в таком случае легче? Будет ли мне казаться, что я искупил свою вину? Может, лучше написать отцу вместо этого? Он же, кажется, ждет, что я скоро приеду. Так почему бы не сказать ему правду? Снять камень с души... Жизнь была так несправедлива ко всем нам. Я так запутался, что чуть не стал описывать, как музыкант-англичанин спрашивал про вазелин у моей мамы. Мне хотелось самому наказать себя, и поэтому я начал сочинять письмо, в котором представил все так, словно у нас все просто прекрасно. Интересно, на что бы это было похоже? Дорогой папа! Я приеду двадцать четвертого числа, днем. Это так здорово, что этим летом я увижу тебя и людей племени яномамо. Наверное, это будет самое лучшее лето в моей жизни. Кстати, я прочитал книгу о родственных связях в примитивных сообществах, которую ты рекомендовал... Я начинал это письмо несколько раз, и каждый раз - с подобных слащавых фраз, и, в конце концов, решил, что события можно представить и таким образом: Дорогой папа! Мне очень жаль, но вряд ли мне удастся приехать к тебе этим летом. Мы с мамой долго говорили об этом, и решили, что для нас всех будет лучше, если мы подождем еще год, потому что тогда я смогу возить тебя на "Лендровере". Извини, что передумал чуть ли не в последнюю минуту. Надеюсь, мы не нарушили твои планы. Ты, наверное, будешь рад узнать, что этим летом я собираюсь серьезно заняться подготовкой к экзаменам для поступления в колледж. Кроме того, мне хочется подучить испанский, а также и английский, раз уж я собрался поступать в Гарвард. Учитывая то обстоятельство, что экзамен по испанскому я вообще не сдал, а в тесте по английскому и математике набрал меньше 800 баллов*, у меня было больше шансов быть принятым в команду "Нью-Йорк Янкиз"*, чем поступить в Гарвардский университет. <Стандартизованный тест, проводимый централизованно Советом колледжей. Предлагается абитуриентам и студентам, в том числе иностранным, при поступлении или переводе в американский колледж или университет. Предусматривает стандартную систему оценки способностей к тому или иному виду образования. Определяет знание английского языка (грамматики и лексики) и математики в объеме средней школы. Соответственно, состоит из двух частей (максимальное число баллов по каждой - 800>, <Бейсбольная команда из г. Нью-Йорка, входящая в Восточное отделение Американской бейсбольной лиги>. Но мой отец учился именно там, и я полагал, что это письмо должно было ему понравиться. Разумеется, с действительным положением вещей это письмо имело мало общего, но это к делу не относится. Я в себе давно разочаровался, так зачем разочаровывать еще и своего отца? Маме я решил ничего не говорить о том, что написал это письмо, потому что она наверняка захотела бы его прочитать. Она погрузила свой массажный столик в багажник машины, и умчалась на первый сеанс массажа для мистера Осборна. Я же пешком отправился на почту. Я шел по размытой дождем дороге, которая пролегала по краю кукурузного поля, и забавлял себя тем, что подкидывал ногой камни, лежащие на дороге. Из-за этого на моих ботинках образовалась коричневая корка грязи. Гейтс вез нас как раз по этому маршруту. Потом я увидел в сосновом лесу оленя с белым хвостом, который ожесточенно тер свои словно покрытые темно-бордовым бархатом рога о ствол дерева. Остановившись на середине моста, принялся плевать в речку. В воздухе пахло жимолостью и навозом. А тут еще это письмо в моем кармане, в котором я заявил о своем намерении посещать лекции в Гарвардском университете... Черт! Я был похож на этого придурка Джона Уолтона*! <Персонаж мелодраматического телесериала>. Но вы знаете, после того, как я прошел милю, наблюдая всю эту деревенскую красоту, то подумал: "А почему бы мне действительно не поступить в Гарвард?". Все преподаватели, которые проваливали меня на экзаменах, постоянно твердили моей матери, что я - неисправимый лентяй, и мог бы учиться намного, намного лучше, если бы приложил к этому хоть какие-то усилия. А что, если мне и правда позаниматься этим летом по книгам, которые мама купила для того, чтобы я подготовился к экзаменам? И послушать кассеты с записями на испанском? Надеюсь, я не оставил их в Нью-Йорке вместе с порножурналами. Даже если и так... мама мне новые купит. "Hola, Isabella", "Como esta usted?", - стал я повторять про себя. - "Esta bien?", "Si, gracias"*. < "Привет, Изабелла", "Как дела?", "Все хорошо?", "Да, спасибо">. Все, с этого дня начинаю новую жизнь. У меня все решено. Я собирался воплотить в жизнь все то, о чем только что написал своему отцу, и мысленно уже не только поступил в Гарвард, но и закончил его, получив диплом с отличием - все благодаря успехам в занятиях антропологией. Потом мне привиделась статья, напечатанная в "Нью-Йоркере", в которой я делился с читателями воспоминаниями о том, как жил со своим отцом на земле племени яномамо. Папа наконец-то избавился от своей старой жены, и сидел теперь рядом с мамой, держа ее за руку. И он ездит на таком же автомобиле, что и Райан О'Нил в фильме "История любви". А моя девушка - вылитая Джули Кристи. Правда, она не играла в "Истории любви", но зато она нравится мне намного больше, чем Эли МакГроу. Даже не знаю, до чего бы я еще додумался, если бы вдруг, повернув за угол, не увидел шикарную машину друга Джилли. Он, кажется, был не очень рад меня видеть. А когда его подруга завопила: "Эй, притормози, это же Финн!", Двейна это явно взбесило. Он поехал медленнее - специально, чтобы швырнуть в меня пустую банку из-под пива. - Эй ты, любитель марихуаны, держись подальше от моей девушки, а то я тебе башку разобью. - Я быстро уклонился от удара. Ну и дела! Зачем же Джилли рассказала ему, что мы вместе курили? Двейн промазал. Он нажал на тормоз, дал задний ход, и попытался попасть в меня еще раз (теперь уже полной банкой). И это ему наверняка бы удалось, если бы девушка не потянула его за руку. Они поехали вперед, и я услышал, как Джил назвала его болваном. Потом она повернулась в мою сторону и прокричала, что извиняется, причем на ее лице сияла улыбка, что редко случается со статуями острова Пасхи. Минут десять я сидел, притаившись в кустах. Наконец, ощутил такой прилив отваги, что выбрался на середину дороги и заорал: "Да пошел ты!". Потом подобрал банки из-под пива. Мой отец был бы доволен, что я так поступил. Кроме того, их можно будет швырнуть в рожу этого Двейна, если он не угомонится и решит вернуться сюда, чтобы переехать меня своей машиной. Пройдя еще немного, я услышал чьи-то голоса, которые доносились со стороны дороги. Девушка нудно рассказывала, как парень по имени Брюс осветлил волосы и привел какую-то девицу по имени Коко на первую "взрослую" вечеринку своей двоюродной сестры. Они так ржали! Как будто это и правда было очень забавно. Тут раздался чей-то визгливый голос. Говоривший был настроен скептически. - Ты говоришь о той Коко, которая играла в гольф на полях "Конкорд" и "Пайпинг рок" в Нью-Йорке? - И ее туда пустили? - спросил другой парень. У него был какой-то фальшивый английский акцент: так говорят пародистки, изображающие Кэтрин Хепберн. - А что им оставалось делать? Брюс сказал, что она его невеста, - ответила девица с тягучим голосом. - И что сказала его мать? - заинтересовался Писклявый. - "Мои поздравления", - бесстрастно сказал женский голос. Все заржали. - Не понимаю, что здесь такого смешного, - вступил в разговор итальянец (судя по акценту). - Эта Коко - негритянка, - прошептала скучавшая девица, словно в этом было что-то неприличное. Но итальянец все равно ничего не понял. И не он один. - Она черная, - объяснил кто-то. - И у нее денег полно. Ее отец - король Нигерии, или что-то вроде этого. - Негр и черный - это ведь одно и то же, так? - спросил иностранец. - В принципе, да. - Опять кто-то громко рассмеялся. Компания, кажется, обогнала меня, и теперь их голоса и хихиканье доносились с другой стороны живой изгороди. Там было три мальчика и три девочки. Судя по тому, что и как они говорили, можно было подумать, что им больше лет, чем на самом деле. Когда они, наконец, появились из-за кустов, я отпрянул назад, чтобы они меня не увидели. Все они ехали на верхом на лошадях и были одеты в специальные костюмы - бриджи, сапоги и бархатные шляпы. Ату, ребята! Одного взгляда на них хватило бы, чтобы понять, что они принадлежали не к тому племени, в которое входили Джилли со своим приятелем. Они все были одеты в бриджи, сапоги для верховой езды и бархатные шляпы - ату, ребята! - Брюс в восторге от себя. Думает, что он самый умный. Меня от него просто тошнит, - заговорил здоровый толстый пацан с двумя подбородками. Одет он был сравнительно скромно. У него была такая грудь, что ему вполне подошел бы лифчик второго размера. - Он разыгрывает из себя либерала, специально, чтобы привлечь к себе внимание. Господи, да он же постоянно тащит с собой гавайцев, когда мы договариваемся поиграть в гольф в Медстоуне. - Иэн, мне бы не хотелось быть грубой, но разве твоя бабушка - не гавайка? - перебила его светловолосая девушка. Грудь у нее была такая же, как у Иэна. Это она говорила таким голосом, будто ей было смертельно скучно. Толстяк был вовсе не похож на гавайца, по моему мнению. У него были рыжие волосы, и он обгорел на солнце так, что кожа на его детском лице покраснела, будто ее обварили кипятком. - Моя бабушка - католичка. - Теперь он заговорил, противно растягивая слова на великосветский манер. Меня совсем сбили с толку. Значит, гаваец-католик имеет больше шансов быть принятым в обществе, чем гаваец-протестант? Нет, это какое-то странное племя. Они говорили по-английски, но я не понимал, о чем идет речь. Лошади остановились и стали пить воду из речки. Молчаливая девушка, не принимавшая участия в разговоре, перебросила ногу через седло и стала выпускать кольца дыма, непринужденно сидя в седле по-дамски - словно у барной стойки. Волосы у нее были заплетены в косу, которая болталась на спине, а лицо, на котором выделялся белый шрам, было покрыто загаром. Рубец начинался у кончика ее рта и шел прямо к уху. - Этот Брюс - просто идиот. - Иэну явно хотелось сменить тему. - Между прочим, он окончил Гарвардский университет, мистер Роллинз, - сладко улыбнулась блондинка. - Зачем так раздувать щеки, Иэн! - вынес вердикт тощий парень с волосами, доходившими ему до плеч. Когда все закончили смеяться над тупостью потомка гавайцев, он крикнул: - Я бы не отказался, чтобы ты для меня раздувала щеки, Пейдж. - Да, конечно, мечтай! - Она повернулась к тощему. - Что сказали твои родители, когда узнали, что ты разбил свой "Порше"? - Ну, они сказали, что гордятся мной, потому что я все-таки смог пройти тест на содержание алкоголя в крови. - Да, ты молодец, что перестал пить. Лучше антидепрессанты принимать. - "Роллинз" - это лучший колледж во Флориде. - А я-то подумал, что это его фамилия. - О, неужели? Потрясающе. - По-моему, Брюс вовсе не так неотразим, как ему кажется, - толстяк не собирался сдаваться. - А почему тогда ты постоянно говоришь о нем? - Эта была первая фраза, которую произнесла девушка со шрамом. - Меня бесит, что он так уверен в том, что он тако-о-о-й крутой. - Человек, закончивший Гарвард? Подружкой которого была нигерийская принцесса? Знаете, мне он действительно казался крутым. - Иэн, ты просто не можешь простить моего брата за то, что он побил тебя за то, что ты лапал умственно отсталую сестру Аманды. - Слушай, Майя, я и понятия не имел, что с ней что-то не так. - Не ври, ради Бога! Она больна гидроцефалитом! У нее такой лоб, что на него самолет посадить можно - места хватит! - Троица просто зашлась от смеха. Здорово сестра Брюса прижучила этого Иэна. Кто-то притворно ойкнул, и лошадь мистера Роллинза встала на дыбы. Он выругался и резко дернул за поводья. Тогда его рысак подошел к тому месту, где стоял я, и он меня заметил. Он подъехал еще ближе - теперь его кобыла вполне могла укусить меня - и только тогда снизошел до того, чтобы заговорить со мной: - Ты что, новенький? - Ага. - В руках у меня по-прежнему были пивные банки. - Если не хочешь, чтобы тебя уволили, то сейчас же сходи и подбери те жестянки, которые валяются на дороге. Ты что, не видел их, что ли? В дебрях штата Нью-Джерси я набрел на странное племя жестоких людей, которые вызывали не больше симпатии, чем яномамо. Невероятно? Тем не менее, это правда. Звучит нелепо, но я был ими очарован. 6 Мы пробыли во Флейвалле уже две недели. По утрам мама делал массаж Осборну, а потом ездила на собрания Клуба анонимных алкоголиков. В остальное время мы занимались тем, что старались не ссориться. В основном я сидел дома или гулял по полю. Новых впечатлений у меня было немного. Один раз мы ездили за покупками в супермаркет (своим размером он больше напоминал ангар), и еще я ходил на почту. Маме стало лучше. Не знаю, что ей помогло - антигистамины или цветочный мед. До этого дня я был уверен в том, что секрет ее выздоровления заключается в бесконечном потоке диетической колы и сигарет "Мальборо Лайтс", дым которых она жадно вдыхала целый день напролет. Кофеин, сахарин и никотин. Наркотики для бедных - так она это называла. С ней было уже не так весело, как раньше, и все-таки она была довольно забавной. Но когда она стала бегать по утрам, я серьезно забеспокоился. Это что же с ней будет? Мама надевала кроссовки и тренировочные брюки и отправлялась на пробежку, а когда, запыхавшись, возвращалась домой, спортивный бюстгальтер прорисовывался за мокрым клином на ее футболке с изображением улыбающегося лица. Она хотела, чтобы я развеселился, потому что тогда ей самой будет легче изображать, что ей стало лучше - открыв банку колы и попыхивая сигаретой, мама говорила мне: "Иди прогуляйся... Посмотри, какая красота вокруг. Подыши свежим воздухом. Может, познакомишься с ребятами твоего возраста". Я так и не рассказал ей о столкновении с аборигенами на лошадях. Мне было одиноко, скучно, да еще и телевизор поломался... Поэтому подающий надежды юный антрополог, дремлющий во мне до поры до времени, пробудился. Я решил описать эту пятерку избалованных богатеньких детишек так, словно они действительно были неизвестным племенем, живущим где-то в бассейне Амазонки. Иэн Подлый жирный кабан на белой лошади, приставал к слабоумной девочке. Гаваец по происхождению, хоть ни капли не похож на гавайца. Майя На лице - шрам. Сестра Брюса. Умеет выпускать кольца дыма. Тощий Собственный "Порше". Решил завязать с алкоголем, переключился на антидепрессанты. Итальянец Тупой. А может, дело в том, что он итальянец. Пейдж Блондинка с большими сиськами. Разговаривает таким тоном, будто смертельно устала. Брюс ? Моим любимым антропологом (не считая отца, конечно) был Наполеон А. Шаньон, автор книги "Яномамо: Жестокие люди". Эта замечательный классический труд кишмя кишел фотографиями туземных грудей, и я (заявляю об этом с большим смущением) использовал его в качестве замены подмокнувшего экземпляра журнала "Нейчурал хистори". Но мы сейчас не об этом. Так вот, в перерывах между сеансами мастурбации я заметил, что рассказы Шаньона о том, что он пережил, когда находился в гостях у индейцев Амазонки, здорово смахивают на мои приключения в Флейвалле. Ведь антрополог - это, по существу, новый житель маленького городка. Вот что он написал о первых днях пребывания в джунглях: "Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы свыкнуться с их представлениями о морали и родственных связях. Меня далеко не сразу удалось стать членом их сообщества". Надо признаться, мне оказали холодный прием. Этот говнюк Иэн принял меня за прислугу, а я струхнул так, что не объяснил ему сразу, что к чему. Но меня утешало то, что сам великий Шаньон находился в таком подавленном состоянии после встречи с аборигенами, что написал: "Должен честно заявить, что, если бы у меня был какой-нибудь способ закончить исследования, сохранив при лицо, я сделал бы это немедленно". На заднем крыльце (Джилли называла его "свиной угол") я нашел бинокль, который висел на крючке, и несколько раз в день впирал взор в горизонт, надеясь вновь увидеть этих удивительных детей верхом на лошадях. Они полностью захватили мое воображение. Вблизи нашего домика постоянно появлялись какие-то люди. В одно прекрасное утро я был разбужен лаем своры пятнистых английских гончих (их было не меньше пятидесяти), за которыми ехало такое же количество всадников - мужчин и женщин. Большинство было одето в красные куртки и цилиндры. Они во весь опор гнались за лисой, которая, видимо, бежала впереди. Но когда я поднес бинокль к своим заспанным глазам, они уже ускакали слишком далеко, и их лица разглядеть было невозможно. Даже не знаю, чтобы такое я мог сказать, чтобы они остановились и обратили на меня внимание. Почему же меня не заинтересовало племя Джилли? Теперь я знал, что ее отец был главным молочником на ферме Осборна, а мать служила горничной в его доме. А что, если бы у нее тоже был "Порше"? Если бы она умела выпускать кольца из дыма, сидя верхом на лошади? Совсем недавно мне пришлось признаться себе в том, что я - патологический лжец. Но мне не хотелось считать себя еще и прирожденным снобом! Поэтому я внушал себе, что мой интерес к Джилли никогда бы не угас, если бы ее бойфренд не угрожал убить меня. Впрочем, мой интерес угас не настолько, чтобы я прекратил наблюдать за тем, как она в расхристанном виде убирает в нашем доме Каждый день я высматривал этих избалованных детишек, а ночью, ложась спать, так их и не увидев, с жаром уверял себя, что "контакт" невозможен. Не исключено, что наша встреча - это вообще галлюцинация. Я чувствовал себя жалким неудачником. Неужели мне никогда не узнать, откуда у Майи шрам, не прокатиться с дистрофиком на его "Порше", не увидеть, какого размера голова у сестры Аманды и не познакомиться с Брюсом и его нигерийской подружкой по имени Коко?! Трудно сказать, что меня угнетало больше: то ли желание быть принятым в их кружок, то ли уверенность в том, что этого никогда не случится. 7 Гостевой домик, ставший для меня тюрьмой, окружали пятьдесят акров кукурузы. Со времени нашего приезда она выросла на целый фут, не меньше. Мне казалось, что между мной и настоящей жизнью, в которой мне не было места, воздвигалась большая зеленая стена. - А почему ты ездишь на собрания алкоголиков аж в Морристаун? - Дорога в один конец занимала сорок пять минут. У мамы были только "ученические"* водительские права, и она боялась, что ее арестуют. <Документ, выдаваемый после проверки зрения и сдачи экзамена по правилам дорожного движения. Дает право проходить практический курс вождения под руководством инструктора или опытного водителя. Действителен в течение года>. Мама уже сняла спортивный костюм, надела лимонно-желтую трикотажную двойку и теперь стояла перед зеркалом, любуясь на свое отражение. В Нью-Йорке она бы в жизни ее не нацепила. Даже если бы готовилась выбивать деньги из родителей. - Мне легче делиться своими проблемами с незнакомыми людьми. - Самое удивительное - это то, что маме вроде бы нравилось, как она сейчас выглядит. Глядя в зеркало, она хитро улыбалась. Я старался быть милым... до поры до времени. Но ей явно не понравилось, с каким выражением я сказал: - Тебя ведь никто в Флейвалле не знает. - Ну, а когда узнают? Я бы предпочла, чтобы они услышали о моих проблемах от меня самой, чем... - А мне-то казалось, что главный принцип работы Общества анонимных алкоголиков - анонимность. - Люди разные бывают. - Единственный человек, которого я знал более-менее хорошо, была она сама. И то - в последнее время меня стали одолевать сомнения в том, что это действительно так. - То есть теперь мы будем всем говорить правду? - Вы бы знали, как мне понравилась эта идея! Как и большинство заядлых врунов, я вовсе не гордился своими выдумками. - Когда-нибудь скажем. - Мама перестала пялиться в зеркало и повернулась ко мне: - Я хочу, чтобы у нас началась новая жизнь. - Когда ты познакомишь меня с мистером Осборном? - Это было не настолько non sequitur*, как могло показаться. <Лат.; из чего не следует; здесь - непоследовательно>. - Я у него работаю... - Мама искала ключи от "Пежо". Она по-прежнему не разрешала мне садиться за руль. - Мы живем в его домике для гостей, но это не значит, что он мой друг. Он мой работодатель. - Казалось, она говорила это не только для меня, но и для себя тоже. - А это тоже его? - спросил я, указывая на бело-голубой вертолет, который пролетал над верхушками деревьев. Он был похож на огромное насекомое. - Наверное. - А он может меня покатать? - Мы здесь не для того, чтобы развлекаться. - Зачем тогда нас приняли в Охотничий клуб? - То есть? - Гейтс сказал мне, что мы тоже стали его членами. - Когда он это сказал? - Когда ты вырубилась на заднем сиденье его машины. - Почему же ты молчал? - В ее голосе было такое же страстное нетерпение, как тогда, когда она искала свою заначку. - Я не думал, что это важно. - Но для нее это явно имело большое значение. Наверняка она разоралась бы из-за того, что я забыл сказать ей об этом, если бы в комнату не вошла Джилли. Она появлялась в доме два раза в неделю, и убиралась по нескольку часов. Моя подружка ткнула меня пальцем в плечо и спросила: - Ну, как делишки, Финн? - Если бы она пихнула меня не так сильно, я бы решил, что она со мной заигрывает. - Здравствуйте, миссис Эрл. - С тех пор, как мы приехали в Флейвалль, мама, никогда не бывшая замужем, получила титул "миссис". - Привет, Джилли. - Мама явно пыталась дать понять, что в ее услугах сейчас не нуждаются; ей хотелось, чтобы Джилли убралась куда-нибудь подальше, и мы могли без свидетелей поговорить об Охотничьем клубе. - Миссис Эрл... - Да, Джилли? - Я просто хотела узнать, как мне лучше вас называть - миссис Эрл или доктор Эрл? - Что-о? - Если бы Джилли не была так поглощена сборкой пылесоса, то по выражению лица моей мамы сразу бы поняла, что дело нечисто. - Финн сказал мне, что вы окончили медицинский институт во Франции, и мама велела спросить вас, как мне к вам обращаться: миссис или доктор. Понимаете, мистер Слоссен, наш дантист, всегда раздражается, если его не называют "доктор". - Мама нервно стиснула зубы. Я видел, как пульсировала венка на ее шее. - Я бы предпочла, чтобы ты называла меня, - мама задумалась на секунду, - просто Лиз. - Была бы у меня такая мама, как вы! - Некоторое время все мы глупо улыбались, глядя друг на друга. - Финн, у меня в машине лежит для тебя одна вещь. - Я с виноватым видом поплелся за мамой, словно собака, которая знает, что сейчас ей зададут трепку за то, что она устроила в комнате раскардаш. Когда мы вышли из дома, мама нервно огляделась вокруг и так вцепилась в мою руку, что чуть не расцарапала ее до крови. - Ты зачем сказал ей, что я врач? Ты что, с ума сошел? - Она поняла, что я стыжусь ее, и это только подогрело ее ярость. - Хочешь, чтобы я пошел к ней и сказал, что наврал? - Мама сжала мою руку еще сильнее. - А может, сама скажешь ей правду? - Угроза подействовала. Она отпустила мою руку. Джилли стояла у другого выхода и вытряхивала содержимое фильтра пылесоса в мусорный ящик. - Доктор... То есть, Лиз... - Ее явно смущала дозволенная ей фамильярность. - Да, Джилли? - Мамин голос прозвучал так, будто она и впрямь работала в штате Главной городской больницы города Нью-Йорка. - Скажите, а где в медицинский институт поступить легче - во Франции или в Штатах? - Во Франции это сделать намного легче, - сказала мама сквозь зубы. - Мам, ну не скромничай! На самом деле, это очень сложно. - Как вы думаете, мне стоит попробовать? На вступительных экзаменах я набрала тысячу двести баллов. - Но ведь Франция так далеко отсюда... Может, тебе стоит сначала поступить в колледж, а уж потом решить, что делать дальше? - Мама залезла в машину, нажала на газ, потом остановилась, дала задний ход и подъехала поближе к окну. Видимо, она хотела что-то сказать, но тут я нанес последний удар: - Вы что-то забыли, доктор? - Как ни странно, но мне самому было сложно понять, чего я на самом деле хочу: облегчить нашу жизнь или осложнить ее. Вернувшись в дом, я брякнулся на диван в гостиной комнате и стал наблюдать за тем, как Джилли пылесосит потертый коврик. По словам мамы, раньше на нем молились. А потом он якобы висел в музее. Сказать по правде, наблюдал я не за тем, как она прижимает щетку пылесоса к полу, а потом поднимает ее, а, скорее, за тем, как во время этого процесса покачиваются груди под ее футболкой. Когда мама была в доме, платье Джилли всегда было наглухо застегнуто, но когда мы оставались наедине, у нее начинался приступ аллергии, и тогда она расстегивала пуговицы. - Слушай, Джилли... - начал я. - Что? - Она ничего не слышала из-за рева пылесоса. - Знаешь, однажды... - Я не знал, как спросить ее о том, знала ли она тех ребят, которые катались на лошади. - Что ты сказал? - Пальцем ноги она нажала на кнопку пылесоса, чтобы его выключить. - Помнишь ту дорогу, на которой вы с Двейном швыряли в меня банки из-под пива? Скажи, ты видела там... - А, понятно. Ты из-за этого меня в упор не замечаешь? - С чего ты взяла, что я тебя не замечаю? - Ну да, конечно. Ты мне даже пива не предложил. - Хочешь пива? - Ты очень любезен. - Я достал две бутылки из упаковки, которую спрятал в холодильнике. Джилли тоже пошла за мной на кухню. - Почему твоя мама держит пиво в отделении для овощей? - Так оно дольше хранится. - Ты такой смешной, - хихикнула она. Одним глотком она осушила половину бутылки и громко рыгнула. Мы оба рассмеялись. - А хочешь "флейвалльской красной"? - Что? - Сами растили. - Джилли достала из сумочки сложенную в несколько раз влажную газету. Внутри оказался стебель марихуаны, длиной в два фута. Да, это вам не та дрянь, которую мы с Хлюпиком покупали на Вашингтон-скуэр*. <Площадь, от которой начинается Пятая авеню в Южном Манхэттене в г. Нью-Йорке. К ней примыкают районы Гринич-вилидж и Чайнатаун>. На корнях засохли комочки грязи. - Надо ее высушить в духовке. У вас фольга есть? Через час мы так накурились, что губы у меня онемели, а во рту так пересохло, что мне казалось, что кто-то лишил меня слюны. Сделав над собой большое усилие, я выдавил: - Хорошая штука. - Ага. - Джилли так долго не выдыхала, что чуть не поперхнулась. - Это все из-за инсектицидов. - Из-за че-его? - Мне вдруг показалось, что Джилли сказала что-то ужасно смешное. - Они постоянно опыляют ее то ДДТ, то "Багз-би-гон", то еще какой-то гадостью. - Кто? - Я был в таком дурмане, что даже не замечал, что ее майка совсем перекрутилась, и теперь была прекрасно видна верхняя часть ее правой груди и нижняя часть левой. В общем, грудь была видна полностью, за исключением сосков. - Майя и Брюс. - А я и позабыл, что пытался разведать про них хоть что-нибудь всего два часа тому назад. - Ты их знаешь? - Достаточно хорошо, чтобы таскать их траву время от времени. Там за холмом у них целая плантация. - А что они за люди? - Странные... Но в хорошем смысле этого слова. - Как это понимать? - Марихуана подействовала на меня так сильно, что я стал разговаривать, словно слабоумный Ленни из фильма "О мышах и людях"*. <По роману Д. Стейнбека>. А Джилли, наоборот, стала очень словоохотливой. - Понимаешь, в сочельник, когда они были детьми, у них всегда была огромная елка и куча подарков. Казалось, их родители скупали все, что было в магазине игрушек. По два экземпляра, естественно. Но когда наступало Рождество, им разрешали оставить себе только один подарок. - А с остальными они что делали? - Они опять упаковывали их в оберточную бумагу. Потом мистер Лэнгли надевал костюм Санта-Клауса, а Майя с Брюсом - костюмы эльфов. Он возил их по всему округу, и им приходилось раздавать свои подарки детям фермеров. - Вряд ли бы мне это понравилось. - Да, Брюс от этого тоже был не в восторге. Помню, как-то ему подарили две машинки, ну, с дистанционным управлением, то есть это было лет за десять до того, как такие игрушки появились в обыкновенных магазинах. Да, две машинки: белую и красную. Он знал, что родители разрешат ему оставить только одну, и он никак не мог решить, какая ему больше нравится. Брюс так сильно плакал, что отец заставил его отдать обе. - Не повезло парню. - Зато мне повезло. На то Рождество они подарили мне плюшевого медвежонка, который говорил, когда ему нажимали на живот. Представляешь, он стоил больше семисот баксов. - Говорил? Как это? - У него внутри был маленький магнитофон. - И что он говорил? - Я обкурился. - Сама Джилли была еще забавнее, чем ее история. - Черт-те что. - Но они не такие странные, как остальные миллионеры, которые здесь живут. Возможно, дело в том, что они еще богаче. Только у мистера Осборна денег еще больше. Он отец миссис Лэнгли. - Да ну? - Косяк и рассказ Джилли навели меня на мысль о том, как мы встретили Рождество в прошлом году в Нью-Йорке. Мама так обкурилась, что все перепутала и подарила мне книгу, которая предназначалась для сайентолога, с которым тогда встречалась от скуки. (Ей, видите ли, было страшно впасть в зимнюю меланхолию). Получилось забавно. Представляете, открываете вы коробку с подарком от дорогой мамочки и видите там книгу под названием "Радости тантрического секса". - Папа говорит, что это передается вместе с генами. - Что передается? - Все странности. Надеюсь, ее папа ошибается. - Он коров разводит. По его словам, самое главное и для животных, и для людей - это родословная. Понятно, что в людях он не разбирается, но насчет животных... тут он молодец. Если бы ты встречался с Двейном, ну, столько же времени, как я, то понял бы, что все парни... то есть, кто знает, может, они и правда получают это от своих прадедушек. - Что получают? - Я разглядывал самокрутку, которую зажал между пальцами, и размышлял о том, что же, черт побери, унаследовал от своей матери. Но Джилли внезапно решила прервать свою речь. - Открой рот. - С величайшим изумлением наблюдал я за тем, как она быстро положила в рот сигарету - зажженным концом вперед, а потом прильнула ко мне губами и выдохнула. У меня было такое чувство, будто мне в пищевод затолкали выхлопную трубу автомобиля, у которого включен двигатель. Жадно хватая ртом воздух, я ощущал на губах вкус ее помады. Положив мне руки на плечи, горничная засмеялась и спросила: - Ты что, никогда так не делал? - Абсолютный девственник. - Сказав это, я покраснел. В тот момент мне было очень трудно соображать. Джилли решила, что я с ней заигрываю. - Хочешь развлечься? - предложила она, хихикая. Это было мое самое заветное желание. Моя подружка стянула майку, закрыла глаза, приоткрыла рот и застыла в ожидании моего поцелуя. У меня не было времени проверить, нет ли у меня запаха изо рта. Ее шнобель всегда наводил меня на мысли об аку-аку - так, кажется, называют духов предков жители острова Пасхи. Впрочем, сейчас этот нос казался мне прелестным. Тем не менее, я боялся, что из-за него самый романтический момент за всю мою жизнь пойдет прахом. Я наклонил голову, чтобы поцеловать ее... под другим углом. Если бы не это, ничто в мире не отвлекло бы меня от Джилли и ее обнаженной груди, на которую, казалось, не действовал закон всемирного притяжения. Но вдруг из окна кухни я увидел, как какое-то черно-желтое пятно съехало с проселочной дороги и стало бороздить кукурузное поле. Это был "Бентли" с откидным верхом. Когда машина остановилась, из нее вышел невысокий мужчина с седой козлиной бородкой. Одет он был в цветную пижаму и походные ботинки. Ему, видимо, было лень завязать шнурки. Старик сорвал початок кукурузы, уверенно очистил его и помахал им у себя перед носом, словно наслаждаясь ароматом изысканного вина "Шато Ротшильд" урожая 1937 года. Затем он вонзил в него зубы и с задумчивым видом стал жевать. Я побежал за биноклем. Джилли почувствовала, что мне сейчас как-то не до нее. Увидев, что привлекло мое внимание, она натянула топик и, протянув "Странный ты парень", продолжила уборку. Она не имела в виду "странный в хорошем смысле этого слова", это точно. Когда я опять посмотрел на поле, то увидел, что Осборн уже ушел. 8 В три часа двадцать три минуты я проснулся. Меня тошнило от мысли о том, что я упустил такую прекрасную возможность - ведь мне пришлось так долго ждать, пока какая-нибудь девушка не предложит мне "развлечься" - целых пятнадцать лет, то есть восемнадцать тысяч сто восемьдесят пять дней! - и когда, наконец, это произошло, меня отвлек какой-то старикашка в пижаме. Как же я мог так опростоволоситься? Почему не поцеловал ее? Она ведь даже сняла свою чертову майку! Надо было хоть одну ее грудь потрогать, прежде чем нестись за этим долбаным биноклем! Я опять плюхнулся в кровать. Во рту у меня было кисло от рвоты. В темноте мне снова и снова представлялись ее сиськи - такие манящие, белые, округлые и соблазнительные, словно ванильные вафли! Да что со мной не так? Я был сам себе отвратителен, так зол и разочарован, что даже не пытался запретить себе думать о том, что мне готовы были подарить. Это было самое меньшее из того, на что я был готов, чтобы доказать Джилли, что мне было лестно ее предложение. На следующий день, когда мама разговаривала на кухне по телефону, на ее лице появилась недовольная гримаса. - Подожди, я подойду к другому телефону, - сказала она своему собеседнику, и приказала мне повесить трубку. Я, разумеется, ее не послушался. Это был дедушка. Он кричал во все горло, но его голос звучал так, будто он сейчас заплачет. - Я и представить себе не мог, что ты решишься на такое. - Не понимаю, о чем ты говоришь. - Мама сказала это таким тоном, что сразу стало ясно: она все прекрасно понимает. - Адвокат мистера Осборна пришел в университет, чтобы встретиться со мной. И все мои студенты были там, Господи ты боже мой! - Можешь оскорблять нас, сколько угодно, но ты по-прежнему нуждаешься в помощи, Лиз, - в разговор вклинилась Нана. - Мне помогли. - Я прямо видел, как мама улыбается. - А зачем приходил адвокат? - Черт побери! Ты же прекрасно знаешь, зачем! Он выложил на стол ордер. Его сам шеф полиции подписал! Насколько мне помнится, этот человек выразился так: "этот ордер призван удерживать вас от вмешательства в личную жизнь и угроз в адрес вашей дочери и внука. В противном случае вы будете арестованы". - Он даже намекнул на то, что в силах твоего дружка мистера Осборн сделать так, что отец не получит свой грант. - Бабушка говорила одновременно с дедом, перебивая его. - Да? Ну, тогда может вам обоим действительно стоит перестать вмешиваться в нашу жизнь и угрожать, а лучше всего - вообще заткнуться? Да, это было очень круто. Мне понравилось, как мама сказала, чтобы они заткнулись. Но лучше бы я положил трубку сразу после этого, потому что следующей фразой моего дедушки было: - Элизабет, твоя проблема - это низкая самооценка и распущенность. Ты всегда была такой. Но ты должна помнить - хотя бы ради Финна, - что тебе придется опять обратиться к нам, когда этот человек найдет себе новую сексуальную игрушку. Потом мама спустилась по лестнице и спросила меня, не хочу ли я, чтобы она напекла блинов. Вообще-то, было уже три часа дня. Два дня спустя Джилли опять пришла к нам, чтобы сделать уборку. Она со мной даже не поздоровалась. За то время, пока мы не виделись, я сочинил великолепную извинительную речь, в которой намеревался оправдать свой недостаточно сильный интерес к ее персоне действием обработанной инсектицидами марихуаны. Но Джилли не пожелала насладиться моим унижением: она просто включила пылесос. В общем, вела себя так, будто меня в комнате вообще не было. Еще печальнее было то, что, несмотря на аллергию, ее платье было наглухо застегнуто. Как ни странно, но меня больше всего задело то, что она даже не посчитала нужным сказать мне в ответ что-нибудь обидное. Я пришел в такое отчаяние, что уже готов был рассказать ей, почему Осборн вызывает у меня такой интерес, что он сумел даже затмить ее чары. Но если бы мне все-таки удалось выдавить из себя то, что производило короткое замыкание с моим либидо, а именно: "Мне кажется, что мама массирует мистеру Осборну не только спину", то, в таком случае, мне пришлось бы сказать Джилли, что моя родительница - обыкновенная массажистка, а значит, признать, что я бессовестно врал, когда убеждал ее в том, что мама - врач-гомеопат, получивший образование во Франции. Таким образом, ей стало бы ясно, что я стыжусь своей матери. Тогда она подумает, что во мне столько же обаяния, как в комке грязи, прилипшем к подошве ее ботинка. А если начать объяснять ей, почему у меня возникло такое чувство... Это все равно что открыть консервную банку и с отвращением обнаружить, что в ней полно червей. В общем, понимаете, почему, в конце концов, я решил, что для всех (за исключением меня самого) будет лучше, если Джилли будет продолжать думать, что имеет дело с обыкновенным идиотом. Конечно, я изо всех сил старался с ней помириться - помог ей вынести мусор и все такое. Но она даже не поблагодарила меня. Впрочем, грубое "Да пошел ты!" все-таки лучше, чем ничего. Мы ведь вроде как общались. Когда она загружала тарелки в посудомоечную машину, я специально вертелся на кухне, делая вид, что мне там что-то срочно понадобилось. Потом она расстегнула две верхние пуговички на форменном платье, и я решил, что она уже на меня не злится. Джилли стала звонить своей матери. К сожалению, ее ледяное молчание не обещало никакой оттепели. - Черт, как меня бесит эта дебильная работа. - Ее мама сказала, чтобы она разговаривала повежливее. - Ладно. Меня бесит эта дурацкая работа. Здесь такая жара - как я только заживо не сварилась. Слушай, а как кондиционер включается? - Джилли держала трубку далеко от уха - ее мать говорила громким дребезжащим голосом. Даже мне было слышно, как она кудахчет: - Боженька ты мой, Джилли, ну, конечно, сегодня жарко. Сегодня ж первый день лета, пропади оно пропадом. На холодильнике висел календарь на магнитах. Никто не менял дату с того дня, как мы приехали. Я передвинул квадратик на сегодняшнее число, чтобы Джилли не подумала, что я подслушиваю. Она уже разговаривала с Двейном. - Да, к сожалению, он здесь, в комнате... Нет! Не смей сюда приезжать. И не надо его мутузить, как того рыжего... Почему? Потому что если ты уйдешь с работы посреди дня, ты оттуда быстро вылетишь. Понял, дурила? Я установил на календаре цифры 2 и 1. 21 июня. Тут мне стало плохо. Мы пробыли во Флейвалле почти три неделе. 21 июня - 16.30. Мы же с мамой должны быть в Управлении! А сейчас уже было полчетвертого! - Твою мать! - заорал я. Джилли объяснила Двейну: - Нет, это он не мне. Кажется, он с холодильником разговаривает. Понятия не имею, зачем - я ж тебе говорила, он со странностями. Я стремительно взбежал вверх по лестнице. Сотрудница Управления дала маме какие-то документы, наверняка там записан их телефон. Видимо, она держит эти бумаги у себя в спальне. - Чертова стерва, - завопил я, с шумом захлопывая дверь ее комнаты. Ирония судьбы: мама находилась на очередном собрании Общества анонимных алкоголиков. Но меня это вовсе не освобождало от ответственности. Полицейский же сказал, что если я опять что-нибудь выкину, меня отправят прямиком в колонию. Я перетряхивал мамины сумки и рылся в ящиках ее стола в поисках документов, выдумывая и тут же отвергая всевозможные объяснения. Может, пожаловаться на внезапную болезнь? Тогда потребуется свидетельство врача. Им может показаться странным, что звонит малолетний правонарушитель, а не его мама. А что, если сказать, что я сломал ногу? Буквально десять минут назад? Мысль неплохая, но осуществить ее будет довольно сложно. Я выглянул в окно, посмотрел на землю и задумался. Если выпрыгну, то могу сломать себе шею. Когда человек в панике, соображает он обычно не очень хорошо. И все-таки я понимал: лучше уж побывать в исправительном заведении, чем всю жизнь сидеть в инвалидном кресле, которое будет толкать моя мама. Но если свеситься с подоконника, то падать будет уже не так высоко. Тогда, практически не пострадав, я получу от врача справку о том, что у меня была сломана нога, а если мне повезет, то просто лодыжка. Это наверняка. Но мне так и не удалось найти номер телефона работницы социальной службы. Лучше все-таки позвонить ей до того, как я выпрыгну из окна. Можно было бы обратиться в справочную службу, но я не помнил, как ее зовут. Вдруг Джилли постучала в дверь спальни. Наверное, она слышала, как я беснуюсь и ору "О чем только, черт бы ее побрал, она думает?". - Эй, Финн, что случилось? - Много чего. - Я могу тебе помочь? - В данный момент нет. - Впрочем, на какую-то долю секунды у меня появилось желание попросить ее войти в комнату, расстегнуть платье, стащить футболку, а потом помочь мне искать бумаги из Управления. Но у меня не было времени объяснять ей, зачем это нужно, а тем более, для того, чтобы наслаждаться этим зрелищем. - Ты мне потом понадобишься. - Кто-то же должен будет отвезти меня в больницу после того, как я найду телефон и сигану из окна. - Ладно. Но я все еще злюсь на тебя. В маминых сумках и шкафах ничего не было. Под ее кроватью лежал чемодан, закрытый на замок. Наверняка все документы там. Я посмотрел на будильник, который стоял на прикроватном столике. Через тридцать пять минут мы уже должны быть в Управлении. - Ну почему она так со мной поступает? - причитал я про себя. Потом меня поразила одна мысль: что, если мама специально это подстроила? Может, она хочет, чтобы меня забрали в колонию? Вдруг новые дружки-анонимные алкоголики настропалили ее избавиться от маленького засранца, который только все портит: врет, что она - врач из Франции и тому подобное... Без меня ей будет проще начать новую жизнь в Флейвалле, тем более, что от пристрастия к наркотикам мама уже избавилась. Наконец, мне удалось открыть замок на чемодане при помощи пилки для ногтей. Все бумаги были аккуратно сложены в папку. Девицу из Управления звали мисс Пайл. Я набрал номер ее телефона. Занято. Еще раз. Опять занято. Наконец-то! Не успел я представиться, как она попросила меня подождать. Что ж, осталось совсем немного. В смысле - до очередной выдумки. Я изучал ту страницу, на которой было написано, какое наказание ожидает несовершеннолетнего преступника, если он не придет в назначенный срок в Управление. И тут мой взгляд упал на другую страницу. "Мисс Элизабет Эрл и/или человек, представляющий ее интересы, обязаны явиться в Суд по делам несовершеннолетних 23 июня в 16 ч.30 минут (комната 203, Чемберс-стрит, 17, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк)". То есть мы должны быть там послезавтра! Я стал паниковать на два дня раньше, чем следовало. Мисс Пайл уже подошла к телефону. - Слушаю вас. Что же мне ей сказать? Кажется, для меня уже стало привычным вести себя как последний идиот, причем в самых различных ситуациях. - Извините, не туда попал. Да, я просто шут гороховый! Это для меня не новость. Я положил бумаги обратно в чемодан, потом вытащил оттуда большой конверт из плотной бумаги, завернутый в старую ночную рубашку. Заглянул внутрь. Вот это да! Там лежали аккуратно вырезанные статьи из газет и журналов - "Тайм Мэгэзин", "Геральд Трибьюн", "Татлер", "Таун энд Кантри", "Нью-Йорк Сан", "Форбс", "Уолл-стрит джорнэл", "Яхтинг", "Голливуд Конфидэншел" - некоторые из них были пятидесятилетней давности. Все статьи были о мистере Осборне. Это досье было толщиной с сандвич с ветчиной. Зачем мама прячет летопись жизни этого мужчины в закрытом чемодане у себя под кроватью? Зачем ей понадобилось собирать эти статьи с такой тщательностью? Когда она начала это делать - когда мы переехали в Флейвалль? Может, вместо того, чтобы встречаться с бывшими алкоголиками, она, на самом деле, отправлялась в библиотеку? Не исключено, что мама стала интересоваться его персоной еще тогда, когда он лежал в больнице в Нью-Йорке, и она впервые прикоснулась к нему своими "золотыми" руками. Ее чрезвычайный интерес к этому пожилому джентльмену расстраивал меня не меньше, чем мысли о том, как они вместе кувыркаются на массажном столике. Услышав, что у нашего дома остановилась машина, я быстро положил вырезки обратно в чемодан, затолкал его под диван, рассовал вещи по сумкам и прикрыл дверцы шкафов с одеждой, которые обыскивал до этого. И все это - пока мама поднималась на крыльцо. Когда она открыла дверь и вошла в дом, я уже стоял на верхней ступеньке лестницы. Судя по тому, что она распевала песню "Какими мы были" ("Воспоминания зажгли огонь в моей душе..." и так далее), мама была в прекрасном настроении. - А из-за чего ты так кричал? - поинтересовалась Джилли, убрав пылесос в шкаф и собираясь уходить. - Он ненавидит Барбру Стрейзанд, - ответила за меня мама. В эту минуту я ненавидел их обеих. Она пропела еще одну строчку, специально, чтобы показать мне, что никто и ничто, в том числе агрессивный подросток, не в состоянии испортить ее невинное трезвое веселье. - Как прошло собрание? - спросил я беспечным голоском. Джилли, кажется, и понятия не имела, что речь идет об Обществе трезвости. Мама посмотрела на меня, предостерегая от нарушения анонимности. - Замечательно. - Она прижимала к боку большую белую коробку. - А как прошел твой день? - Очень интересно. - Какой ты серьезный! - Я, пожалуй, пойду, - почувствовав, что надвигается буря, Джилли тихонько выскользнула за дверь. - В чем дело? Я подождал, пока горничная не ушла, а потом объяснил: - Послезавтра нам нужно ехать в Управление по делам несовершеннолетних. - Ничего нам не нужно. - Как это? - Финн, я же знаю - ты попал в неприятности из-за меня. Но это не освобождает тебя от ответственности за то, что ты сделал. Это было глупо, это было незаконно, и, я надеюсь, этот случай помог тебе осознать, как опасны наркотики. Но... знаешь, на собрании нам сказали, что, чтобы излечиться, надо научиться брать на себя ответственность и за другого человека, и поэтому я сделаю все возможное, чтобы тебя не поставили на учет, как трудного подростка. - Она набрала полную грудь воздуха и закрыла глаза. Словно ребенок, произносящий молитву. - Давай начнем все сначала. Мы должны это сделать. Оба. Я бы предпочел, чтобы она просто сказала: "Это из-за меня ты попал в эту передрягу, так что я сама тебя вытащу". - И как так получилось, что мне не нужно идти в суд? - Мистер Осборн все устроил. - Как ему это удалось? - Он же всех знает. Но официальное уведомление пришло только сегодня утром. - А что в этой коробке? - Платье. Это он мне подарил. Я не знал, что две перекрещивающиеся буквы С были фирменным знаком модного дома "Шанель", но мне и без того было ясно, что вещь очень дорогая. - Осборн улаживает мои дела, покупает тебе платье... Что вообще происходит? - Он пригласил меня на вечеринку Охотничьего клуба. Мы поедем туда сегодня на его машине. - Мама посмотрела на часы, и, шагая через две ступеньки, побежала наверх. - Он сказал, что познакомит меня со всеми. Так что мне нужно быстро вымыть голову, потому что через час его водитель уже будет здесь. Охотничий клуб? Интересно! Настроение у меня улучшилось. Я тоже побежал наверх. - А галстук завязывать? - спросил я, входя в спальню. - Мне кажется, будет лучше, если сначала я схожу туда одна. - Мама надевала через голову розовую безрукавку, на которой был нарисован какой-то круг. - Не возражаешь, ягненок? - Надеюсь, сегодня вечером ты не забудешь одеть лифчик? - Я не возражал. Сначала нашей с мамой тайной страстью стали наркотики (впрочем, она не знала, что я разделял ее привязанность). Теперь нас обоих интересовал мистер Осборн. Мне пришлось довольно убедительно изображать, что меня абсолютно не волнует то, что меня не пригласили. Как только она уехала, я вбежал в ее спальню, вытащил папку с вырезками и стал жадно читать. Я просматривал статьи два часа. После этого я знал об Огдене К. Осборне практически все, за исключением того, что означает буква "К" в его имени. Он родился в городе Гобокен, штат Нью-Джерси, в 1903 году. Его отец, Джейк, был неудачливым продавцом скобяных товаров, и одаренным фотографом-самоучкой. Снимал он, главным образом, обнаженную натуру. Когда Осборну исполнилось четырнадцать лет, его отец стремительно - буквально за одну ночь - разбогател. Дело в том, что он подписал контракт с телефонной компанией, которая собиралась протянуть кабель от города Сент-Луис до Сан-Франциско. Так вот, компания Осборна должна была поставить этот самый телефонный провод. Огдена отправили на воспитание в какое-то захолустье, после чего он поступил в Гарвард. Но учебу он забросил еще на первом семестре. Ничего удивительного. В 1923 году его отец внезапно умирает, упав замертво во время бейсбольного матча - на девятой подаче третьей игры Чемпионата страны. В этот самый момент Осборн стал наследником двух миллионов долларов, без малого. Он так бережно обращался с этим богатством, что, согласно номеру журнала "Форбс" за май 1975 года, сумел увеличить его трех миллиардов долларов. И даже чуть-чуть больше. А ведь это не так просто сделать. Что касается его бизнеса, то многое мне было непонятно. В общем, во многих статьях о нем говорилось, что Осборн делал инвестиции в такие безумные проекты, что люди, закончившие Гарвард, были уверены, что никто не станет вкладывать в них деньги. Ну, а мне было ясно, что эти идеи были очень разумными, на самом-то деле. Понимаете, нужно быть полным тупицей, чтобы не понять: люди предпочтут покупать дешевые приемники и слушать радио в машине, чем не слушать его вообще. Кроме того, гораздо приятнее сидеть дома и смотреть черно-белый телевизор, чем просто сидеть дома. Лучше летать на самолете, чем вообще никуда не ездить. Казалось, все это было так очевидно! Впрочем, признаю, его последняя идея показалась мне дурацкой. Он собирался производить какие-то "сотовые телефоны". Мне было трудно представить, что люди будут расхаживать по улицам с телефонами размером с чемодан, особенно если минута разговора по такому аппарату будет стоить сто долларов. Я читал вырезки не очень внимательно, но мне скоро стало понятно, что Осборн интересовался не только своим бизнесом. Он женился на дочери губернатора, после и молодожены на полгода уехали в Италию - это был их медовый "месяц". Через две недели, когда они вернулись в Америку, его жена умерла от гриппа. После этого он встречался с актрисой Мерл Оберон*, сыгравшей маму в телешоу "Предоставьте это Биверу"*, а потом обручился с дочерью какого-то южноамериканского диктатора. <Комедийная телепередача, в которой рассказывалось о приключениях семьи с двумя детьми>. Об этом человеке мне раньше слышать не приходилось, но дочь у него была настоящая красотка. В конце концов, Осборн женился на наследнице империи "Стандарт оил", которая родила ему дочку. Назвали ее в честь катера Хемингуэя - Пилар. В газетах было полно фотографий его жены, которая вечно скакала через изгороди. Ее лошадей звали Гроза, Ураган или Торнадо. Все в этом духе. Я все ожидал, что в одной из статей будет написано, что они развелись, потому что, несмотря на то, что Осборн был женат, в журналах постоянно писали о том, что он встречается то с одной, то с другой известной актрисой. Фотографии там тоже были. На одной из них была шведская потаскушка с огромными сиськами. Звали ее Анита Экберг. Никогда о такой не слышал. В английском журнале "Татлер" поместили отличную фотографию - она стояла на яхте Осборна, прижимая к груди полотенце. Абсолютно голая. В заметке к фотографии говорилось, что "ходят слухи" о том, что на этой яхте Осборн как-то увез в неизвестном направлении саму Грей Келли. Охотно верю. В 1958 году он собирался стать сенатором (как независимый кандидат). Но его не выбрали. После чего Осборн, как говорили люди, поступил крайне цинично: а именно, стал ссужать деньги кандидатам от обеих партий, так что он выиграл бы в любом случае, кто бы ни победил на выборах. Ни в одной статье не говорилось о том, что Осборн отошел от дел, но мне показалось, что последние десять лет он развлекал себя главным образом тем, что спасал исчезающие виды животных, скупал картины по бешеным ценам (позже неизменно оказывалось, что он очень выгодно вложил деньги) и спонсировал безумные проекты, чем чрезвычайно раздражал своих богатых друзей. Когда я закончил просматривать вырезки, мне стало и легче, и сложнее вообразить, что моя мама занимается сексом с семидесятитрехлетним Огденом К. Осборном (если бы ему было пятьдесят лет, у меня бы на этот счет не было никаких сомнений). Я ревновал. И завидовал его богатству. Но больше всего меня беспокоило другое. В голове у меня, словно отвратительная холодная рептилия, извивалась мысль о том, что, даже если мама действительно ублажает это ископаемое с его миллиардами, то это не самое ужасное, что могло со мной приключиться Я засунул газеты обратно в чемодан. Мне было так плохо, что хотелось схватиться за стул - мне нужно было на что-то опереться. Осматривая комнату, чтобы проверить, все ли на месте, я нашел вырезку, упавшую за изголовье кровати. Это был выцветший листок бумаги, со статьей на экономическую тему, давным-давно потерявшей актуальность. Я бы в жизни не стал утруждать себя чтением этой газеты, но Осборн дал в ней отличный совет, которым я так и не сумел воспользоваться. Но помню его слова дословно. Вот что было напечатано на четырнадцатой странице газеты "Геральд Трибьюн" от пятого ноября 1961 года: "Есть единственный способ избежать разочарования. Это касается и бизнеса, и любви. Никогда не задавайте вопросов, если вы еще не знаете на них ответов". 9 Каждый день в девять утра мама уезжала из дома, и раньше шести не возвращалась. Она жила непонятной для меня жизнью. Нет, она от меня ничего не скрывала; но мне было трудно представить, что она действительно всем этим занималась. Вечером, перед сном, она составляла список дел на завтра. С полдесятого до половины двенадцатого - сеанс массажа у Осборна. В полдень они вместе обедали. По понедельникам, средам и пятницам мама отправлялась в Саммервилль, где занималась аэробикой, а в остальные дни (кроме воскресенья) - ездила в Бернадсвилль, к одной женщине, у которой было тринадцать кошек. Она преподавала йогу - прямо в гостиной комнате своего дома. И семь ней в неделю, будь то дождь или солнце, ровно в пять часов вечера, мама принимала участие в собрании Общества анонимных алкоголиков, сидя на первом ряду. Они проводились в цокольном этаже пресвитерианской церкви в Морристауне. В воскресенье мы ссорились из-за того, что я не желал бегать с ней по утрам. Днем она читала книжки из серии "Помоги себе сам". У меня было такое чувство, будто я живу с боксером Рокки. Она целыми днями тренировалась, чтобы повзрослеть. Иногда, чтобы подразнить ее, когда она составляла вечером свой список, или собиралась на пробежку, или вызывала у меня отвращение тем, что поливала хлопья в своей тарелке не молоком, а апельсиновым соком (приговаривая, что он полезнее), я напевал песню из этого фильма: "Ты становишься сильнее...". Бернадсвилль, Морристаун и Саммервилль - Бермудский треугольник, олицетворяющий здоровье, счастье и богатство. Что ж, замечательно. Меня волновало другое: чем они с Осборном на самом деле занимаются во время трехчасового сеанса массажа? На следующий день я вскочил с кровати за полчаса до того, как мама должна была выходить из дома. Она говорила, что когда погода была хорошая, они "занимались" (ее слова) на террасе его застекленной веранды. Небо было ярко-голубым и пронзительно чистым - ни единого облачка. Мне надо быть там еще до того, как она приедет. Хочу видеть все, в том числе и то, как она своими золотыми руками будет размазывать массажное масло по его дряблой плоти. Я даже бинокль с собой взял. Интересно, как она будет разогревать руки, прежде чем коснуться его? Потрет их друг о друга? Согреет своим дыханием? А может, они уже не утруждают себя притворством? Если они будут на веранде, я тоже буду там. Мама говорила, что перед ее приходом овчарок привязывают. Она боялась больших собак. Мистер Осборн проявил понимание, конечно. Я, разумеется, не собирался устраивать сцену или рыдать в их присутствии. Мне казалось, что, если увижу все своими глазами, то не буду уже тайно желать, чтобы это все-таки случилось. Трудность заключалась в том, что я понятия не имел, где находится его дом, а когда спросил ее об этом, она только неопределенно махнула рукой, указывая то ли на юг, то ли на юго-восток. Впрочем, из газет мне было известно, как выглядит его особняк. Он был построен из известняка, который доставлялся из Нью-Гемпшира, и мрамора (а его тащили аж из Италии). В доме было четыре этажа и пятьдесят девять комнат. Наверное, можно просто идти вперед. Тяжело будет эту махину не заметить. На улице было жарко. Я сошел с дороги, чтобы идти по лесу. Там было прохладнее. Каждое утро моя мама проезжала по проселочной дороге. С одной ее стороны росли деревья. Мне не хотелось, чтобы она или кто-нибудь другой меня увидел, поэтому каждую минуту я нервно оборачивался, боясь увидеть автомобиль, и, в конце концов, споткнулся о какой-то пень и, открыв рот, приземлился прямо носом в землю, на какие-то поганки. Выплевывая изо рта эту гадость и вытирая язык о рубашку, я уже ожидал появления первых признаков отравления, но тут на дороге появилась моя мама. Окна в машине были открыты, и было слышно, как она весело подпевает "Слай энд Фэмили Стоун": "Это семейное дело...". В этой группе было восемь участников. Ее голос прекрасно вписывался в их хор. Потом мама повернула направо и исчезла из виду. Я, продираясь по лесу и ругая себя на чем свет стоит за то, что не вышел из дома раньше, побежал за ней. Бинокль больно ударял меня по подбородку и по груди, я натыкался на деревья, ветки хлестали меня по лицу... Наконец, мне удалось нагнать ее, но в эту минуту она опять исчезла за поворотом. Теперь мне пришлось гнаться за облаком пыли. С носа у меня капал пот, на ногах вздулись волдыри. Надо было носки надеть. Я тяжело дышал, легкие, казалось, горели. Мне было очень трудно поспевать за ней. Дорога, словно змея, извивалась среди деревьев. Теперь она пошла в гору. Я был уверен, что, когда заберусь на холм, то сразу увижу дом Осборна, но когда оказался там, то королевского дворца по-прежнему не было видно. Хуже того - дорога разветвлялась. А мама уже была так далеко, что даже облако пыли, за которым я гнался, уже улеглось. Открыв рот, задыхаясь от быстрого бега, я подбежал к развилине, поскуливая, словно собака, которая потеряла след. Куда же мне идти - налево или направо? Мне надо быть у дома Осборна как можно скорее. Иначе я так и не узнаю, действительно ли она "занимается" с ним, или просто занимается. Если опоздаю, то, скорее всего, увижу, что она просто массирует спину этого старого козла - но все равно не исключена возможность, что они уже сделали это, и в данный момент она ублажает его посткоитальными ласками. Этому мышиному жеребчику уже исполнилось семьдесят три года. Господи, да ведь он недавно вышел из больницы! Одного раза ему будет более чем достаточно. Все будет кончено через три минуты. Яйцо всмятку и то дольше готовится (шутка Хлюпика, не моя). Я побежал налево, потом передумал, ринулся обратно и помчался по другой дороге, которая уходила в гору и исчезала в лесу. Через двадцать минут я понял, что принял неверное решение. На дороге была протянута железная цепь, прикрепленная к стволу дуба. На ней висел замок. У мамы не было никаких ключей, кроме как от машины и от нашего дома. В верхушках деревьев надо мной весело носились черные белки. Их трескотня действовала мне на нервы. Потом одна из них уронила желудь, а другая нагадила чуть ли не мне на ботинок. Я швырнул в нее камень, но промазал. Когда он приземлился, раздался громкий шелест крыльев - стая голубей резко слетела с ветки, приземлившись слева от меня. Звук был такой, словно кто-то рассыпал огромную колоду карт. Рядом со мной пробежала куропатка, которая быстро скрылась в зарослях кизила, покрытого бело-розовыми цветами. За этим кустом росли три кедра. А рядом был припаркован голубой "Пежо". Я осторожно подошел ближе, не ощущая ни уколов шипов дикой малины, ни укусов комаров, которые норовили усесться мне прямо на глаза. Не мигая, я подкрадывался ближе, чтобы увидеть то, что увижу. Машина была припаркована у большого куста рододендрона. С другой стороны находилась усадьба, которая напоминала одновременно и горное шале, и русскую дачу. Эти сведения я почерпнул из журнала "Таун энд Кантри" за 1953 год. Осборн построил этот дом, чтобы сделать сюрприз своей первой жене. Но она умерла, и им так и не пришлось стоять вместе у порога, встречая гостей. Скорее, это громадное сооружение можно было назвать "базой отдыха". Дом был построен из гладко отполированных сосновых бревен. Они были уложены крест-накрест, как в русской избушке, а ставни, перила и другие детали были раскрашены, словно украинские пасхальные яйца. Из статьи я узнал, что дом стоит на обрыве глубиной сорок футов - в этом месте речка Хаверкилл падала вниз прямо в бассейн - он находился в центре дворика-патио, стены которого были сделаны из розового гранита, привезенного из Нью-Гемпшира. Там была даже фотография Осборна (тогда ему было лет тридцать с чем-то), который забрасывал удочку, сидя в шезлонге. Вряд ли сейчас они там с мамой рыбачат. Окна были маленькими, и к тому же на них были задернуты занавески. Подойти к обрыву не было никакой возможности. Дом был расположен так, что никто не мог нарушить покой мистера Осборна. Когда я приблизился к двери, то услышал невнятное бормотание и стоны. Кроме того, слышался тихий скрип... пружинного матраса? Или это колесики массажного столика? Но звуковые эффекты меня мало интересовали. Мне нужно было видеть, как они это делают. Передняя дверь была закрыта. Но сквозь оконце в нем я видел чей-то спортивный лифчик и скомканные женские трусики, довольно старомодные, высоко вырезанные - мама носила такие, когда у нее были месячные. Они валялись у морды белого медведя - его шкура лежала вместо коврика на полу. Я метнулся к другому окну. Страстные вздохи и стоны стали громче. Наружный подоконник находился в шести футах от земли. Я встал на цыпочки и прижал нос к стеклу, изо всех сил стремясь углядеть, что же там происходит. Впрочем, мне это было и так прекрасно известно. В усадьбе была одна большая "бальная" зала. В конце этой комнаты виднелась винтовая лестница с рогами вместо балясин, которая поднималась на верхний этаж. Они были там. Действительно, чем-то это напоминало массаж. Лица разглядеть было невозможно. Зато я прекрасно различал ее ноги, и чью-то светловолосую голову, которой этот человек уткнулся ей прямо в промежность. Но мне нужно было знать еще кое-что: получает ли она удовольствие от этого? Я подпрыгнул еще раз, но все, что увидел - это розовый комок плоти, два тела, катающихся по матрасу. Я начал бегать от одного окна к другому, но так ничего больше и не увидел. Послышались шаги. Я отошел назад, спрятался за стволом вяза и, присев на корточки, стал ждать, когда они выйдут из дома. Теперь мне уже не казалось, что устраивать сцены недостойно. Нервы у меня были натянуты, как струна. Я с ума сходил от нетерпения. Вдруг сзади хрустнула веточка; я вскочил и затравленно огляделся по сторонам. Мне показалось, что кто-то за мной наблюдает. Овчарки Осборна? Медведь, которому удалось избежать участи напольного коврика в жизни после смерти? В любом случае, я никак не ожидал, что повстречаюсь с дочерью мистера Осборна - миссис Лэнгли. В газетах писали, что на ее свадьбе играл сам Рей Чарльз. Теперь ей было лет сорок. Она была одета в костюм для игры в теннис. Ее кожа была покрыта загаром. Знаете, есть такой тип женщин, обычно плоскогрудых - они выглядят очень молодо, но потом, когда вы подходите ближе, видите, сколько у них морщин. В одной руке миссис Лэнгли держала теннисную ракетку, а в другой - банку лимонада. - Извини, я и не думала за тобой подглядывать. - Ничего. - А я бы ужасно разозлилась! - Сначала мне показалось, что они с дочкой не очень похожи; но только до тех пор, пока моя собеседница не зажгла сигарету и не сделала первую затяжку. - Правда? - Ненавижу сюрпризы. - Я тоже. - Ты ведь сын Лиззи Эрл, так? - В жизни не слышал, чтобы кто-то называл маму Лиззи. - А я - миссис Лэнгли. - Она протянула мне свою детскую руку, и слегка ухмыльнулась. - А тебя зовут... - Но, прежде чем я успел ответить, она сощурила глаза и, задумчиво глядя на меня, сказала: - Подожди, не подсказывай... Я же знаю! Твоя мама говорила мне, и я сразу подумала, что у тебя прелестное имя! Финн! Так ведь? - Точно. - Я был так польщен тем, что она знает мое имя, что на минуту забыл о маме и мистере Осборне. Миссис Лэнгли повернулась ко мне спиной и стала вглядываться в лес. - Брюс приглашал меня поиграть в теннис... Я же нервно поглядывал на дверь особняка. Надеюсь, мама и мистер Осборн не выйдут оттуда прямо сейчас. Мне не хотелось, чтобы она узнала о том, что там происходит. Сам не знаю, почему. То ли мне хотелось защитить их, то ли разобраться с ними самостоятельно. Миссис Лэнгли все еще стояла, повернувшись ко мне спиной. - Ты случайно не видел моего старшенького? Я опять взглянул на дом. За стеклянной дверью стоял потный, голый и абсолютно беззащитный Брюс. Правда, эрегированный член нарушал впечатление беззащитности. Я никогда не видел его раньше, но знал, что это он, потому что волосы у него были выкрашены в белый цвет. Значит, это его голову я видел зажатой между чьих-то ляжек. А Осборн здесь не при чем. Брюс прижал палец к губам, а потом отошел от двери. Ну, если в доме находится не моя мать, то кто это? В голове у меня была куча вопросов. Почему ее машина припаркована у этого дома? - Здесь никого нет, кроме меня. - А ты умеешь играть в теннис? - Она вытряхнула из туфли камешек, а потом положила мне руку на плечо. - Нет, - сказал я, демонстрируя ей свой бинокль. - Предпочитаю наблюдать за птицами. - Мне казалось, это прозвучало очень убедительно. - Молодец. Она явно разозлилась из-за того, что ее сын не пришел, судя по тому, как она резким щелчком отбросила сигарету на землю. Но гораздо больше меня занимало другое: почему мамина машина стоит здесь, если самой мамы в доме нет? Тут мне в голову пришла еще более абсурдная идея: а может, мама была там с Брюсом? Мне стало страшно. Миссис Лэнгли села за руль автомобиля, припаркованного у рододендрона, и я, словно идиот, ляпнул: - Вы, значит, ездите на голубом "Пежо"... - И что тут такого, скажи, пожалуйста? - засмеялась мама Брюса, настолько вежливо, насколько было возможно в такой ситуации. - Да нет... Отличная машина. - Что ж, если ты согласишься поиграть со мной в теннис как-нибудь, я разрешу тебе посидеть за рулем. - Правда? - Конечно. - Она завела мотор и откинулась на спинку кресла. - Наверное, лучше сначала потренироваться. - Водить или играть в теннис? - И то, и другое. - Засмеявшись, она поехала вперед, помахав мне на прощание. Сказать, что я почувствовал огромное облегчение - значит ничего не сказать. Белки опять залопотали, но теперь мне уже не казалось, что они надо мной смеются. Мамы в доме не было. Сейчас она с Осборном, и выполняет свою работу. В чем бы она ни заключалась. Честно говоря, в этот момент сеансы массажа показались мне таким невинным занятием... Мою задумчивость прервал короткий резкий свист. Из окна на втором этаже выглядывал Брюс Лэнгли. На вид ему было лет двадцать или двадцать один. Платиновые свежевыкрашенные волосы сияли на солнце, словно нимб. Он был похож на поп-певца, который позирует в образе святого для обложки своего нового альбома. - Сударь! - торжественно объявил он. - Вы джентльмен и ученый, а также весьма одаренный врунишка. - Да ладно, ерунда. - Я перед тобой в долгу, Финн. - Он тоже знал мое имя! Похоже, я местная знаменитость, не иначе. Мир прекрасен! Но тут Брюс не повернулся к невидимой гостье и не сказал: - Подожди секунду, Джилли, сейчас я подойду. Он, видимо, не заметил, как улыбка медленно сползла с моего лица. Внук Осборна отвесил мне поклон, достойный самого Робин Гуда, закрыл окно и исчез. Пусть лучше это будет Джилли, чем мама... Но все-таки мне было больно. Почему она мне ничего не сказала? Хотя бы намекнула, что между ними что-то есть. Сказала только, что знает его достаточно хорошо, чтобы курить траву, которую он выращивает. Хотел бы я знать, известно ли об этом Двейну. Хотя вряд ли Брюса это волнует. Я пошел домой, в тысячный раз вспоминая о том, что произошло неделю назад между мной и Джилли у нас на кухне. Дурман от испарений ДДТ и действия сорта "флейвалльская красная", снятый топик, прикрытые глаза, губы в ожидании поцелуя. Этот поцелуй, казалось мне теперь, изменил бы всю мою жизнь, если бы не этот Осборн на своем "Бентли", въехавший прямо на кукурузное поле. Не исключено, что если бы я все-таки поцеловал тогда Джилли, она бы также позволила бы мне засунуть руку ей в трусики - те самые, которые сейчас лежали в пасти белого медведя - кстати, если этот Осборн так озабочен проблемой исчезающих видов животных, то как ему пришло в голову держать у себя в доме такой ковер? А что, если бы мне удалось предпринять еще один шаг? Что бы случилось тогда? Следуя этой нездоровой логике моего измученного воображения, в таком случае не Брюс, а я покоился бы меж роскошных бедер Джилли. Все было бы по-другому, если бы не этот Осборн! Я не винил ни ее, ни Брюса, и поэтому у меня появилось такое чувство, что я повзрослел всего за несколько минут. Нет, Джилли все-таки была передо мной виновата. Немного. Впрочем, моя самовлюбленность быстро подсказала мне утешение: она переключилась на Брюса, потому что ее отверг я. С другой стороны, у меня было достаточно здравого смысла, чтобы понимать: если бы даже я и воспользовался предоставленной мне счастливой возможностью, с Брюсом соревноваться бесполезно. Богатый и красивый защитник слабоумных - он был крут, неимоверно крут. Что ж, во всяком случае, я ему, кажется, понравился. Сегодняшнее утро могло сложиться намного хуже. А так - может, мне повезет стать его другом, и я смогу продолжать приятельски общаться с Джилли. Нужно стараться видеть во всем только хорошее. Кроме того, миссис Лэнгли, практически пообещала мне дать свою машину. Когда парню пятнадцать с половиной лет, ему легче нести бремя девственности, чем одиночество. Когда я подошел к цепи, протянутой через дорогу, то увидел за тополиной рощей теннисный корт и бассейн. Было уже далеко за полдень, так что мама уже, наверное, закончила "заниматься" с Осборном. Придется подождать, пока у меня не появятся ответы на все мои вопросы. По дороге сюда я добежал до этого самого места. Теперь решил пройти еще немного, чтобы найти хозяйский дом. Мне и в голову не приходило прекращать свое расследование. Я твердо решил встать завтра пораньше и дождаться ее у дома Осборна. Главное - не забыть надеть носки. Я сошел с дороги на покрытую опилками тропу, которая вилась вплоть до речки параллельно большой дороге. На другой стороне реки был высокая (шесть футов) ограда, украшенная цепями. На заборе была колючая проволока - три ряда. Непрошеных гостей в этом доме явно не жаловали. Должно быть, здесь живет Осборн. В двух сотнях метров вниз по течению лежал упавший клен с обрубленными корнями, перегораживающий реку. Его ствол был толщиной не менее двух с половиной футов. Мне казалось, перейти на другую сторону мостику будет легче легкого. Ничего подобного. Не успел я вскарабкаться на это бревно, как сразу понял, что сейчас упаду. Оно было покрыто зеленым илом, скользким и противным как черт знает что. Но я решил, что меня ничто не остановит: не утруждая себя тем, чтобы смотреть под ноги или разводить руки для балансировки (к черту все эти сложности), я просто представил, что за мной гонятся каннибалы, и, испустив истошный вопль, ринулся вперед, а потом, конечно, упал в воду. Но зато сделал это по-своему. С забором было легче управиться. Колючая проволока зацепилась за мои штаны сзади, но мне удалось уберечь нежнейшую часть своего тела. Теперь я видел еще кое-что. Лес на этой стороне реки был очень густым. В нем было полно бурелома, и он весь зарос жимолостью и какими-то колючками, так что я и шагу не мог ступить, не вскрикнув от боли. Разумеется, вскоре я перестал идти по прямой, а пошел по оленьей тропе, которая поднималась в гору. На холме лес поредел, и передвигаться по нему стало легче. Я увидел серую лису, потом дикобраза и стадо маралов. Это были уже не те олени с белыми хвостиками, которые поедали цветы, высаженные у тропинки, ведущей к нашему дому. Когда Нана ездила в Шотландию на конференцию психологов, она послала мне открытку с изображением таких животных. Рога у них были просто роскошные. Ни один охотник не отказался бы повесить их у себя в доме. А шкуры - рыжеватые. Они так же мало общего имели со штатом Нью-Джерси, как и я. В лесу была полянка. Видимо, дом Осборна находится где-то поблизости. В центре поляны, на каменной глыбе, стояла мраморная статуя обнаженной женщины. Ее руки были распростерты к небу, будто она держала невидимый огромный кубок. Но потом я прочитал, что было написано на камне, и понял, что это могила первой жены Осборна. "Луиза 1906-1927". Через три часа Луиза опять выросла передо мной, и мне стало ясно, что я заблудился. Солнце уже спустилось. Я стоял в тени надгробного памятника, и мне было немного не по себе, потому что в зарослях папоротника на краю прогалины я наткнулся мертвого оленя. Охотник отрезал ему голову и вытащил печень. Надеюсь, что это сделал охотник. Мне нужно было немедленно успокоиться. Если я буду продолжать паниковать, то никогда не смогу выбраться отсюда. А сделать это было абсолютно необходимо, потому что иначе мама всполошится, начнет звонить Гейтсу, тот - Осборну, Осборн скажет миссис Лэнгли, та поделится с Брюсом и Джилли, и все узнают о том, как я потерялся. Этого ни в коем случае нельзя допустить. Люди будут смеяться надо мной. Как же я буду ориентироваться в дебрях страны яномамо, если потерялся в лесах "Садового штата"*? <"Официальное" прозвище штата Нью-Джерси>. Нет, на самом деле: это была проверка. Как-то нас с Хлюпиком отправили на две недели в бойскаутский лагерь. Помню, он как-то говорил мне, что если ты потерялся в лесу, нужно взобраться на дерево. Была только одна проблема. Ветки, за которые можно было ухватиться, росли слишком высоко, а стволы были слишком толстыми, чтобы по ним карабкаться. Я попытался подтянуться, схватившись за лозу толщиной в мою руку у кисти, но она оборвалась как раз в тот момент, когда я понял, что это ядовитый плющ. Головой я сильно стукнулся прямо о землю. А потом увидел, что в двадцати футах от меня, между раздвоенным стволом одного из деревьев, была небольшая фанерная платформа, которую я не заметил раньше, хоть и проходил под ней несколько раз. К стволу дерева было прибито несколько палок, так что получилось что-то вроде лестницы. Надо на нее забраться. С высоты пятнадцати футов была видна река. Она находилась в четверти мили от этого места, не более того. Значит, я не заблудился. Когда я поднялся выше, то увидел крышу обители самого Осборна. На ней был флюгер в форме золотого тельца. Я поставил ногу на платформу, и хотел уже продолжить, как вдруг что-то, спрятанное в куче упавших листьев, ухватило меня за правую ногу. Я чуть с ума не сошел. Оказывается, это был капкан. Его железные зубья прорвали кожу ботинка и прокусили ногу до кости. Увидев кровь, я просто очумел и ослабил хватку. Потом, падая, попытался уцепиться за самодельную лестницу. Тут кто-то закричал: "Ага, вот и попался!". Я с грохотом приземлился на землю, брызгая кровью, словно один из тех голубей, в которых из воздушного ружья стрелял Хлюпик. Обычно он занимался этим, сидя на нашей крыше. Если бы не листья, которые смягчили мое падение, у меня были бы переломаны ноги, а то и хребет. То, что произошло, не просто ошарашило меня; у меня было такое чувство, что все органы в моем теле перемешались, причем без моего разрешения. Нога у меня по-прежнему была в тисках капкана. Ко мне приблизилась какая-то фигура. На ней был надет оливково-зеленого цвета свитер, вязаный колпак с помпоном, и армейские брюки защитного цвета, заправленные в сапоги. Ее лицо было размалевано черными и зелеными (камуфляжными) полосками. В правой руке она держала арбалет. В общем, вид у нее был очень грозный. - Где твое ружье? - рявкнула она. - Моя но-о-га... - У меня не было сил кричать. Я мог только стонать. - Скажи мне, где оно, и я помогу тебе. - Какое еще ружье? Слушай, сними его быстрее, а то я умру, Господи ты боже мой! - Зачем ты убил оленя? Она с отвращением сняла свой колпак. Это была Майя, сестра Брюса. - Да ничего я твоему идиотскому оленю не сделал! - Теперь я надрывался от крика. - Ты что, не помнишь меня? Это меня вы встретили на дороге! - Ну и что? Все равно ты браконьер. - Браконьер? - завопил я. - Мы что, в Шервудском лесу, что ли, мать твою? - Почти. Это мой лес. Нужно было немедленно снять капкан. Но только я к нему притронулся, как его зубья еще глубже впились в мою кожу. Пальцами я попытался раздвинуть его клещи. Он приоткрылся на дюйм, не больше, и сразу же захлопнулся, так что мне не удалось выдернуть ногу. - Это не так делается. - Ты садистка! Я просто наблюдал за птицами, понимаешь, дура?! - Несмотря на то, что от боли у меня глаза на лоб лезли, врал я по-прежнему довольно убедительно, и в доказательство своих слов показал на бинокль, который взял с собой для того, чтобы шпионить за своей матерью и Осборном. - Можешь Брюса спросить! - Ох, черт! Извини, ради Бога! - Она кинула на землю свой арбалет, встала на колени и, нажав на какой-то рычаг, раскрыла капкан. - Прости меня, пожалуйста! Ты как, в порядке? - Не знаю. - Закусив губу от боли, я, задыхаясь, наблюдал за тем, как она стаскивает с моей ноги ботинок. - Боже мой... - Это прозвучало устрашающе. - Что там? - Майя заслонила от меня ногу. Она стала поливать ее водой из фляжки. - Это похоже... на севиче. - Это еще что такое? - Закуска из сырой рыбы. - Ничего себе! Но когда она это сказала, я почему-то перестал на нее злиться, и легонько оттолкнул ее в сторону, чтобы самому посмотреть, на что похожа моя нога. Она уже начала опухать. В том месте, где зубья поранили кожу, она была темно-красно. Казалось, это какое-то небольшое морское животное. Когда Майя поливала мою лодыжку водой, боль только усиливалась. Нога легонько подрагивала. Там было что-то странное, голубого цвета... неужели это сухожилие? Но мне не удалось рассмотреть это получше, потому что она сняла свитер и обернула его вокруг моей ноги. Теперь я начал дрожать всем телом. На пальцах Майи была кровь, которая текла из раны. Она помогла мне встать на ноги. - Куда мы идем? - Ко мне домой. Это недалеко. - Я не могу идти. - И не надо. - Она подвела меня к дереву и исчезла в густом подлеске, а через несколько минут вернулась, держа за поводья собой серую лошадь. - Ты шутишь, да? - А ты что, боишься лошадей? - Нет, - сказал я. Хотя боялся. - Я так и думала. - Почему? - Мне не нравятся люди, которым не нравятся лошади. - Если бы у меня было больше времени, я бы не преминул посмаковать мысль о том, что, возможно, (таким образом) она намекнула на свою симпатию ко мне. Майя протянула мне руку, я схватил ее и запрыгнул на лошадь, засунув в стремя свою здоровую ногу. Моя новая знакомая с неожиданной силой схватила меня за шиворот и втащила на лошадь. Она сидела на лошади впереди меня. - Обними меня за талию. - Когда мы трусили по лесу, моя нога болталась и ударялась о бок лошади. Лицом я уткнулся ей в затылок, и прижался грудью к ее спине. Я чувствовал ее дыхание, и голова у меня закружилась, что - частично - объясняется большой потерей крови. - А раньше ты это делала? - Что именно? - Ловила людей? - Нет. Ты у меня первый. - В этот момент я почувствовал возбуждение. Мы выехали из леса, срезали дорогу, проехав по полю, засеянном люцерной, затем галопом проскакали по огороженному пастбищу, на котором резвились шесть холеных лошадей. Некоторое время они скакали за нами. Майя дернула за цепь, и воротца с лязгом закрылись. Пришпоривая лошадь, мы проехали по саду, в котором росли розы. Наконец, показался их дом. Видимо, его начали строить еще в прошлом веке. Но потом его столько раз переделывали, что от былой претенциозности не осталось и следа. Хозяйственные постройки были выкрашены в зеленый цвет, а флигели, веранды и колонны - в розовый. Владельцы этой усадьбы явно хотели показать, что не относятся к архитектуре слишком серьезно. На закате дом не просто сверкал - казалось, он краснеет от смущения. Когда мы подъехали к зеленому амбару, Майя остановила мокрую от пота, тяжело дышавшую уставшую лошадь. Изо рта у нее текла пена. Два терьера и лабрадор, у которого было только три ноги, приветствовали нас радостным лаем. Потом к нам, хромая, подошел жокей-венесуэлец, которого я сначала принял за мальчика, и принял у Майи поводья. Видимо, он неудачно упал во время скачек. - А где мама? И Брюс? - Они пошли навестить твоего отца. - Энрике, позвони им и скажи, что мы поехали в больницу. Я возьму "Дули". "Дули" оказался огромным четырехколесным пикапом с двойным комплектом задних колес. Майе пришлось взгромоздиться на здоровенный справочник, чтобы видеть дорогу. Она схватилась за набалдашник одной рукой, зажгла другой сигарету с ментолом и, словно заправский дальнобойщик, вывела бегемотообразную машину, больше похожую на бегемота, на дорогу. Я ощущал в ноге пульсирующую нудную боль. Постепенно она стала затихать. Зато теперь, когда шок прошел, заболели другие части моего тела. Голова у меня раскалывалась, шея затекла, на боках было полно синяков. Я тоже закурил сигарету с ментолом, несмотря на то, что из-за этого меня могло укачать в машине. Наплевать на все. Меня волновало только одно: будет ли Майя считать меня крутым. До больницы, расположенной в Григстауне, было около пятнадцати миль. Первую половину дороги Майя беспрестанно извинялась. Я, в свою очередь, говорил ей "Что ты, ничего страшного" и "Все в порядке", и уверял ее, что ни капельки не злюсь. Потом она сказала: - Дело в том, что я ненавижу, когда с животными жестоко обращаются. А с браконьерами можно жестоко обращаться, так, по-твоему? - незамедлительно прореагировал я. И сам себе удивился. - Браконьеры - сволочи. - Потому что они убивают оленей? - Во-первых, это наши олени. Кроме того, стрелять во все, что движется - это вовсе не то же самое, что выбраковывать скот. - А что значит выбраковывать? - Убивать молодых самцов. Чтобы стадо не увеличивалось до бесконечности. - Ты поэтому хотела со мной расправиться? - Этим занимается моя мама, а не я. Она такая строгая! Хотя по ней и не скажешь. - То есть вы сами убиваете оленей? - Один раз в год. - Может, стоить пригласить браконьеров? - Они местные. - Ну и что? Ты тоже местная. - Ну, я имею в виду, городские. - Интересно, как бы она назвала меня, жителя Нью-Йорка? - Ну, так что же из этого? - Понимаешь, если мы даже позовем их, и они действительно явятся, что вряд ли, они все равно они будут тайком приходить сюда ночью и резать наш скот. - Почему? - Майя посмотрела на меня, как на идиота. - Нас здесь не любят. - У меня был по-прежнему недоумевающий вид, и поэтому она продолжила: - Им приходится работать, а нам нет. Это несправедливо. Но с деньгами всегда так. Брюс говорит, что это цивилизованный путь ведения классовой войны: мы сквозь пальцы смотрим на то, что они убивают наших оленей, чтобы они не прикончили нас самих. Мой брат любит драматизировать. - А может, он прав? - Ей это не понравилось. - Разве я похожа на сноба? - Я не говорил, что ты сноб. - Я бы не стала ставить капканы, если бы не то, что случилось с Джонах. - Кто это - Джонах? - Моя собака. Один браконьер стрелял в нее. И поэтому у нее только три ноги. Мы подъехали к больнице. Она была больше, чем я думал. Майя припарковала машину около того места, где стояла карета скорой помощи. Я оперся на ее плечо, и, подпрыгивая, прошел через дверь на фотоэлементах. Высокомерная медсестра с высокой нелепой прической с отвращением посмотрела на нас. Майя так и не смыла с лица боевую раскраску. На нас была грязная одежда, вонявшая конским потом, а через свитер, которым была обмотана моя нога, сочилась кровь - прямо на только что вымытый пол. Мы выглядели, словно два беженца из какого-то боевика. - Немедленно отгоните машину в сторону, вытрите пол и заполните вот эту форму. - Медсестра протянула мне папку с какой-то анкетой. Повернувшись к нам задом, она бросила: - Надо будет подождать. Часа полтора. Очередь очень большая. В приемной было полно людей - упавших с велосипеда, укушенных собаками, просто каких-то припадочных. Там были заболевшие дети и толстая женщина, которая не знала, что именно у нее болит - то ли это был сердечный приступ, то ли несварение желудка. Все жаловались. Майя выхватила папку у меня из рук, не дав мне вписать даже свою фамилию, и протянула ее медсестре. - Я - Майя Лэнгли. Девица быстро развернулась к нам. Да, это явно меняло дело. - Извините, я вас не узнала... Гул голосов стих. Все уставились на нас и стали перешептываться. Даже дети перестали плакать. Теперь нам уже не нужно было ждать целый час. Вдруг, откуда ни возьмись, появилось кресло для перевозки больных. - Пройдите, пожалуйста, в этот кабинет. Справа по коридору. Там вас осмотрят. Я напишу записку, чтобы ваш грузовик не отогнали в сторону. Доктор Леффлер будет через минуту. Я был смущен. Но вместе с чувством вины пришло и понимание того, что так и должно быть. Было ясно, что думают о Майе люди: богатая сучка. А что еще? Но тут она сказала: "Мы подождем". Это было то, что они все так хотели услышать. Люди прекратили шептаться, дети опять начали хныкать, а толстая женщина, после того, как ее муж напомнил ей, что она съела несколько пончиков, закусив чипсами, признала, что у нее, должно быть, несварение желудка. Медсестра помогла мне усесться в кресло. - Даже не знаю... Наверняка доктор захочет осмотреть вашу ногу немедленно. Это может быть серьезно. - Девица понятия не имела, что произошло с моей ногой, и не могла этого знать, потому что она по-прежнему была обмотана свитером. Это была уловка, призванная убедить всех присутствующих, что мы живем в демократической стране. Майя покатила кресло по коридору. Наклонив ко мне голову, она объяснила: - Ненавижу, когда мне приходится так поступать. Но если бы я ей не сказала, мы бы прождали здесь черт знает сколько. - Мне было ужасно приятно это слышать. Значит, она сделала это ради меня! Кроме того, нога болела так, что мне хотелось кричать от боли. Тут я увидел на стене табличку, на которой было написано: "Мемориальная больница г. Григстауна. Вечная память Луизе Осборн". Доктор Леффлер был похож на парня из телевизионной рекламы, который призывал покупать краску для волос. Когда Майя вкатила кресло в его кабинет, он подошел к ней, намереваясь поцеловать в щеку, но остановился, увидев ее раскраску. - Когда тебе завербовали? - Очень смешно. Потом Леффлер назвал мне свое имя, и, освобождая мою ногу от импровизированной "повязки", сказал: - Мистер Осборн говорил мне, что...э-э... лечебные сеансы твоей мамы творят чудеса. Я как раз собирался позвонить ей. - Врач помазал ногу каким-то дезинфицирующим средством. Наверное, он знает о моей маме что-то такое, что мне неизвестно. Что именно, хотел бы я знать. - Как это случилось? - спросил он меня. Майя уставилась на носки своих ботинок. - Я упал с дерева. - Да? И где ты умудрился так поранить ногу? - Сверху и снизу на моей ступне были две идеально полукруглых резаных раны. Майя открыла рот, чтобы сказать что-то, но я перебил ее. - Приземлился прямо на консервную банку. Она медленно опустила голову, чтобы спрятать улыбку. Врач наклонился, чтобы рассмотреть рану на ступне. Тогда она закатила глаза и беззвучно спросила: "банка, значит?". - Слава Богу, сухожилие не задето. А как так получилось, что эта банка поранила тебя сразу в двух местах? - Но минуту я задумался. - Понимаете, ее, видимо, открывали не консервным ножом, а обыкновенным, и поэтому на ней были очень острые зазубрины. - Очень интересно. - Леффлер плеснул йода прямо на рану - я моргнул и зажмурился. - И когда я упал, то ногой угодил прямо в эту самую банку. - Получилось что-то вроде капкана, так? - Да-да, вроде того. - Я открыл глаза и увидел, что в дверях кабинета стояли мисси Лэнгли и Брюс. Одеты они были очень нарядно, словно для похода в церковь. - Что Майя с тобой сделала? - Ничего. Брюс посмотрел на мою ногу и смешно