вытаращил глаза. - На твоем месте, Финн, я бы подал на нашу семейку в суд. Знаешь, у меня есть один знакомый адвокат. Очень хороший. - Брюс, это не смешно. - Майе явно не понравилось, что ее брат стал так выставляться. - Но ведь на нас же постоянно подают в суд! Люди специально проделывают путь в несколько миль до нашего дома, чтобы с ними произошел какой-нибудь несчастный случай. Почему бы не предоставить такую возможность человеку, который мне действительно нравится? Миссис Лэнгли подняла руку. - Помолчи немножко, я хочу знать, что случилось. - Давай сделаем так, Финн - я заплачу адвокату, и мы разделим полученное вознаграждение пополам? Представляешь, если ты останешься хромым на всю жизнь, то мы сможем получить тысяч сто, не меньше! - Засмеялся даже я. - Но что же случилось на самом деле? - спросила его мать, положив мне руку на плечо. - Насупил на консервную банку. - Когда я соврал второй раз, то ложь показалась мне даже менее убедительной, чем раньше. Брюс наклонился, чтобы рассмотреть рану. - Ох ты, Господи! Похоже на то, что он угодил в одну из тех мышеловок, которые один мой приятель расставляет по лесу, чтобы ловить браконьеров. - У Майи был недовольный вид. Ей не нравилось, что Брюс ее дразнит. - Да нет же, это была обыкновенная консерва. - Никто мне не верил. - Да, и выглядела она в точности так же, как та, на которую я наступил в прошлом году. У меня на ноге такие же следы остались. Хочешь посмотреть? - Брюс сбросил туфлю-мокасин ("Гуччи", не какая-нибудь дешевка) и снял носок. Леффлер рассмеялся и сделал мне укол против столбняка. - Не хочу мешать вашему веселью, но у меня есть подозрение, что у него сломана нога. Надо сделать рентген. Сиделка повезла меня на кресле в коридор. Миссис Лэнгли крикнула мне вслед: - Как только Энрике сказал мне, что случилось, я сразу же позвонила твоей маме. Она уже едет сюда. - Настроение у меня ухудшилось. Рентгеновский снимок показал, что перелома у меня нет. Доктор Леффлер перевязал ногу, дал мне выпить болеутоляющее и какие-то антибиотики. Потом он выдал мне пару костылей и добавил, что в течение недели ходить мне не следует. Майя поджидала меня у кабинета, стоя у лифта. Она смыла с лица раскраску и намазала губы розовой помадой. Я услышал голоса моей матери и миссис Лэнгли, которые смеялись в кабинете Леффлера. Брюс рассказывал какую-то смешную историю. Майя пробормотала: - Хочешь познакомиться с моим отцом? - Конечно. На лифте мы поднялись на третий этаж. А, теперь понятно, почему все так скакали вокруг нее. Ее отец - врач. Я заправил рубашку в брюки, чтобы придать себе более презентабельный вид. Мы прошли до середины коридора, и она открыла дверь одной из комнат. - Привет, папа, - сказала она. Зажав оба костыля под левой подмышкой, я похромал в палату, собираясь протянуть ему руку. Вид у меня, наверное, был ужасно глупый. Ее отец не был врачом. Он был пациентом этой больницы. Палата была больше похожа на роскошные апартаменты в дорогой гостинице. Если бы не сиделка, читавшая журнал, и не какой-то аппарат, от которого к телу ее отца шли трубки. Казалось, он спит. Но Майя поцеловала его так, что я сразу понял: в ближайшее время он не проснется. У него была приятная внешность. Да что там, он был просто красавец! И Брюс был похож на него, если бы не его платиновая шевелюра. У мистера Лэнгли волосы были седыми, хоть он был слишком молод для этого. Пальцы у него были скрючены, словно лапки у птенца, выпавшего из гнезда. - Папа, познакомься. Это Финн. - Майя присела на край кровати. - Здравствуйте. - Я решил, что говорить "Приятно познакомиться" лучше не стоит. Сиделка отложила свой журнал. - Ваша матушка и брат только ушли. Они довольно долго здесь пробыли. Я буду в коридоре, если вам что-то понадобится. - Что с ним такое? - Он уже три года находится в коме. - Но как это произошло? - Он упал... Садись. Он не стал бы возражать. - Майя подвинулась, чтобы дать мне место. Мне не хотелось этого делать, но я все-таки примостился рядом. - Я часто прихожу сюда, чтобы поговорить с ним. Раза два в неделю, не реже. - Думаешь, он тебя слышит? - Врачи говорят, что этого не может быть. Но мне нравится думать, что он знает, как у меня дела. Я уже собирался сказать, что хочу спуститься вниз, чтобы встретить маму. Но тут Майя наклонилась ко мне и поцеловала прямо в губы. Это было не так, как с Джилли. Теперь уже ничто не могло отвлечь меня, даже живой труп, который был ее отцом. Она взяла мою руку и положила себе на грудь. Поверьте, это был волнительный и светлый момент, хотя это все и могло выглядеть смешным. 10 Как вы считаете, как должен поступить истинный джентльмен после того, как он приласкает девушку на глазах ее находящегося в коме отца, который лежит рядом, словно гигантский корнеплод? Я понятия не имел, что воспитанные люди делают в таких случаях. Спросить мне было некого. Это был волшебный момент, счастье, которое трудно описать словами, хоть случилось это в больничной палате, пусть и не похожей на палату. Свидетелем этой трогательной сцены был человек, который ничего не видел, и слушал, хотя ничего не слышал, потому что находился в бессознательном состоянии. Ситуация была такой странной и небывалой, что у меня возникло такое чувство, что теперь, словно во сне, все возможно. Рукой я поддерживал ее грудь, оказавшуюся тяжелее, чем можно было подумать, и ощущал ладонью дразнящее прикосновение ее соска. Я приподнял ее футболку. Поцеловал грудь. Потом еще раз - так что ее соски затвердели и потемнели: их нежно-розовый цвет стал коралловым. Тут в дверь постучали. Вошла сиделка. Все произошло так быстро... Но мне казалось, я был полностью удовлетворен. Меня радовало ощущение того, что это всего лишь многообещающее начало. Все это было так странно... но здорово. У меня было такое чувство, что все это случилось не со мной, а с кем-то другим, кто больше этого заслуживает такого счастья больше, чем я. Наверное, именно это нравилось мне больше всего. На следующий день, едва дождавшись, пока мама уедет к Осборну, я собрался позвонить Майе. Расследование меня больше не занимало. Я решил его отложить. Гораздо больше меня интересовала моя новая возлюбленная, а также моя нога - пальцы у меня распухли и стали темно-сливового цвета. Потом возникли проблемы. В справочнике не было телефонного номера Лэнгли! Я сразу же решил, что сейчас же поеду на нашем "Пежо" к их дому и оставлю там записку, но тут вернулась мама и уехала на занятия йоги. Кроме того, эту записку мог прочитать кто-то еще. И тогда все будут надо мной смеяться. А вдруг и Майя тоже? Этого мне не пережить. Поразмыслив минутку, я решил, что если тайком поеду туда на машине, мне придется постучать в дверь. Что, если дверь откроют миссис Лэнгли или Брюс? Я прямо съежился от отвращения, представляя, как говорю ему: "А твоя сестра дома?". Но даже если мне повезет, и дверь откроет Майя... Что мне ей сказать? - Привет... Знаешь, мне понравилось с тобой целоваться... Спасибо, что разрешила мне себя потрогать, можно еще раз попробовать?... Я в тебя влюбился, кажется... И мне было очень приятно поговорить с твоим отцом...- Мысленно я уже видел, как трусливо отхожу от двери, не дойдя до нее двух шагов. А Майя, ее мать и брат смотрят из окна, как я суетливо ковыляю, опираясь на костыли, к машине, на которой мне не разрешают ездить. Кстати, эти чертовы костыли мне кожу до крови разодрали. Я опять позвонил в справочную, чтобы проверить, не соврал ли мне оператор. Нет. Тогда я попросил позвать к телефону их начальницу, представился мистером Финном Эрлом и гневно сказал этой старой перечнице, что мне немедленно нужно позвонить семье Лэнгли. Вопрос жизни и смерти. Но мистеру Финну Эрлу номер тоже не дали. Майя сделала первый шаг, и теперь была моя очередь показать, что я заинтересован в продолжении. Но как дать понять человеку, что ты умираешь от желания его видеть, и при этом не выглядеть жалко? Я хотел, чтобы она знала, что нравится мне, но боялся показаться назойливым. Что ж, можно было бы позвонить кому-нибудь, кто знает ее номер. Например, Леффлеру. Но он наверняка намекнет миссис Лэнгли, что один молодой человек, кажется, увлекся ее дочерью. Джилли? Она точно знает номер Брюса, учитывая то, чем они занимались в лесном домике. С другой стороны, она обязательно ему скажет. Сто процентов. Воображаю, как Брюс начнет глумиться над моим щенячьим восторгом. Если даже он будет дразнить не меня, а Майю, то все равно это малоприятно. Вообще-то, полицию в это дело вмешивать не следует. Это вроде бы не подсудное дело. По крайней мере, пока. Но он обязан докладывать обо всем Осборну. Тот, естественно, скажет моей матери, а уж она поднимет такой шум... Я не хотел, чтобы кто-то знал, как это для меня важно. Особенно Майя. Тут мой взгляд упал на книжную полку, справа от камина. Там стоял толстенный черный том "Светского календаря" - название было написано алыми буквами. Понятия не имею, почему я решил его открыть. Судьба? Божеское провидение? Странное чувство удовлетворения, возникающее, когда ты видишь, что твоей фамилии в справочнике нет? Эта библия снобов стала ответом на мои молитвы. Семье Лэнгли там было посвящено полстраницы. Еще там была хренова туча других людей, до которых мне не было ровным счетом никакого дела. Из книги я узнал о прозвищах членов их семьи (хотите верьте, хотите нет, но дочь Осборна дразнили "Бульдозером"), их возрасте (Майя была на несколько недель старше меня), клубах, чьими членами они являлись ("Рэкет", "Юнион", "Джупитер Айленд", "Мэдстоун", "Бэт энд Теннис", "Флейвалль Хант"), учебных заведениях, которые они посещали: отец - колледж Сейнт-Марк и Йель, мама - школу Вассар и мисс Портер. Майя тоже воспитывалась в заведении мисс Портер, а Брюс - в школе Хотчкисс. Сейчас он учился на первом курсе Гарвардского университета. Но, самое главное, там были телефоны их владений. А их было немало: шикарная квартира в Нью-Йорке, ранчо "Голубые просторы" близ городка Ист-Гемптон и "Большая сосна" у курорта Джексон Хоул (штат Вайоминг), дом "Петит Кюль да Сак" на острове Сент-Бертелеми в Карибском море, и - ура! - усадьба "Холодный ручей", г. Флейвалль (штат Нью-Джерси). Я был вне себя от счастья! Наверное, стоило сперва отрепетировать свою речь, но я слишком нервничал и жаждал услышать ее голос. Мне было страшно ей звонить, и в то же время я с ума сходил от нетерпения. Потом хладнокровно набрал ее номер. Раздались гудки. Трубку сняла горничная. Могло быть и хуже. - Усадьба Лэнгли. - Майя дома? - Позвольте узнать, с кем я говорю? - Это Финн Эрл. Э-э... Вы меня не знаете, но... - Я говорил так робко, будто пытался продать ей страховку. - Это тот самый парень, который свалился с дерева. - Сказав последнее предложение, я поморщился. - Ах, вот как. - В ее голосе мне почудилась ирония. Потом служанка вежливо сказала: - К сожалению, в данный момент ее нет дома. Хотите оставить для нее сообщение? - Нет. То есть да. Что же ей сказать? Я открыл рот, но не мог произнести ни звука. Надо было раньше об этом подумать. Мне даже дышать стало тяжело. - Извините, я вас не слышу. Повторите, пожалуйста, что вы сказали. Что мне ей передать? - Просто скажите, что звонил Финн. - Я уже собрался положить трубку, как вдруг вспомнил, что не сказал самое важное. - Подождите! Мой номер... - Я посмотрел на аппарат. - 472-8998. Девушка положила трубку. Поняла ли она меня? Я так быстро пробормотал свой номер... Или она все-таки разобрала мой лепет? Ясно одно: я вел себя, как полный дурак. И это еще с горничной. Что же будет, когда к телефону подойдет Майя? Может, позвонить еще раз и продиктовать номер, чтобы девушка смогла его записать? Всякий нормальный человек поступил бы именно так. Но не тот безумец, в которого я превратился. Расхаживать вокруг да около телефона, ожидая, когда он, наконец, позвонит - очень утомительное занятие, особенно если вы на костылях. Пока я кружил по нашей гостиной, то прошел четверть мили, не меньше, а когда телефон все-таки зазвонил, так изумился, что забыл о том, что между мной и диваном стоит журнальный столик. Я добрался до аппарата на четвереньках, схватил его, уронил на пол, поднял, и, стараясь говорить спокойным голосом, как хладнокровный и собранный человек, сказал: - Финн Эрл. Слушаю. - Финн, что с тобой? - Это была мама. Она звонила, чтобы предупредить меня, что останется обедать у Осборна. Целый день прождал я звонка, но так и не дождался. Когда ложился спать, то специально приоткрыл дверь, чтобы услышать его даже во сне. Мама решила, что у меня плохое настроение из-за того, что болит нога. Я постоянно жаловался, чтобы она не догадалась, в чем настоящая причина моей тоски. В таких вещах она хорошо разбиралась. Мое положение несчастного влюбленного было более-менее терпимым только благодаря тому, что маме ничего не было о нем известно. Мне послышался ее голос: "Боже мой, милый, неужели ты переживаешь из-за такой ерунды? Наверное, она просто стесняется и ждет, что ты опять ей позвонишь. Слушай, а что, если ты пригласишь ее...". Маме ужасно хотелось стать идеальной героиней из комедии положений. Как будто не было никаких собраний анонимных алкоголиков и трикотажных двоек. На следующий день нам доставили бандероль. Ее прислал мой отец: в ней лежала видеокассета с фильмом, который он снял на празднике яномамо для передачи, которую показывал Канал 13. Там еще было письмо. Дорогой Финн! Мне очень жаль, что мы не увидимся этим летом. Надеюсь, ты приедешь в следующем году. "Лендровер" тебя ждет; хотя, честно говоря, грязи здесь столько, что особо не покатаешься. Просмотрев пленку, ты поймешь, сулит тебе будущее лето. Хочу, чтобы ты увидел это, прежде чем цивилизация все разрушит - видишь ли, для людей яномамо наша культура скорее проклятие, чем благословение. Впрочем, не исключено, что это касается большинства людей на земле. Пожалуйста, напиши мне, что ты думаешь об этом фильме. Знай, что я люблю тебя и скучаю по тебе, хоть мы виделись очень давно, когда размером ты был не больше индейки. С любовью, Отец P.S. Рад был узнать, что ты собираешься поступать в Гарвард. P.P.S. Скажи своей матери, что я думаю о ней чаще, чем она может себе представить. Впервые за всю мою жизнь отец написал, что скучает по мне. Долго же мне пришлось этого ждать. Но сейчас это скорее огорчило меня - по двум причинам. Во-первых, мне было стыдно за свое бессовестное вранье насчет поступления в университет. А во-вторых - и это угнетало меня еще сильнее - даже читая это долгожданное письмо, я, тем не менее, ждал, прислушивался и всей душой надеялся, что сейчас зазвонит этот чертов телефон и в трубке раздастся голос Майи. Я так был поглощен мыслями о ней, что даже не стал возражать, когда мама взяла письмо и стала его читать. - А я и не знала, что ты отправил ему письмо. - Прочитав постскриптум, она глубоко вздохнула и посмотрела через окно на улицу. - Но кто-то же должен был предупредить его, что я не приеду. - И как ты объяснил свой отказ? - Не беспокойся, я не рассказывал ему, что произошло на самом деле. - Я тебе не об этом спрашивала. А Гарвард тут при чем? - Я написал ему, что этим летом собираюсь готовиться к экзаменам, чтобы поступить в университет. - Зачем ты так написал? - Чтобы он не думал, что я обыкновенный неудачник. - Ты не неудачник. - Если бы она знала, сколько раз за последние сорок восемь часов я позвонил Майе Лэнгли, она бы вряд ли так думала. - Ну да, конечно. Ты не могла сказать ничего другого. - Почему ты так считаешь? - Если ребенок - неудачник, значит, и родители у него такие же. - У меня возникло непреодолимое желание сделать так, чтобы она почувствовала себя такой же несчастной, как я. Но, как обычно, когда я увидел, что мама чуть не заплакала, мне стало только хуже. Когда я только пойму это? - Хочешь, посмотрим вместе папин фильм? - Она попыталась сделать вид, что сын-гаденыш - это ерунда. - У нас проектора нет. - Я вытащил пленку из коробки, размотал несколько метров пленки и стал просматривать ее на свет. Кажется, там было двое белых мужчин, которых окружила толпа индейцев яномамо. Папа был таким маленьким, и находился так далеко, что я даже не был уверен, что вижу его, а не кого-нибудь еще. 11 На следующий день помощник мистера Осборна привез нам проектор и экран. Он собрал его, засунул пленку в колесико, и мне оставалось только задернуть занавески и нажать на кнопку. Но вместо этого я целое утро пялился на пустой экран. От Майи ни слуху ни духу. Во втором часу пришла Джилли. - Как делишки? - крикнула она, стоя в прихожей. И, так и не получив ответа, громко повторила: - Ты что там делаешь? - Кино смотрю. Она заглянула в гостиную и увидела, что я уставился на пустой экран. - Ты что, выпил все свои таблетки в один присест? - Ничего подобного я не делал, но когда услышал то, что она сказала, то подумал, что это неплохая идея. Джилли расстегнула пуговки на платье. Как будто мне не было известно про ее шашни с Брюсом. Под униформой у нее была розовая облегающая майка. Я, конечно, полюбовался на ее прелести, но все ее очарование для меня куда-то улетучилось. На нее мне было наплевать - то ли дело Майя. Знаете, я был так наивен, что рассчитывал, что теперь, после того, что произошло в лесном домике, Джилли объявит мне, что влюблена в другого. - Ты что, обкурился? - спросила она простодушно. - Нет, просто мне скучно. Ты сегодня виделась с Брюсом? - Может, попросить ее передать записку? - Мы почти каждый день видимся. Когда он живет дома. - Неужели Двейн не ревнует тебя к нему? - Нет. Ты - единственный, к кому он может меня ревновать. - И она поцеловала меня в щеку. - Знаешь, мой парень думает, что Брюс - голубой. Но это только между нами. - Что ж, мы оба прекрасно знаем, что это не так. - Ну, знаешь, он красит волосы и все такое... Не исключено, что он бисексуал. - Джилли перестала вытирать пыль и закурила сигарету. - Впрочем, мне нет до этого никакого дела. Чем бы Брюс не занимался. - Поразительно! Она так убедительно делал вид, что он ее абсолютно не волнует. - Кстати, я слышала про тебя с Майей. - Что?! - Что ты попал в капкан, который она поставила, чтобы поймать Двейна, его отца или еще кого-нибудь из них. - Твой парень - браконьер? - Ну, блин. Он, считай, профессионал. - А чем ему олени не угодили? - Он продает рога и желчные пузыри одному китайцу, который живет в Пленфилде. Тот из них лекарства делает... от импотенции. - У меня не было настроения, чтобы болтать, но Джилли удалось меня заинтриговать. - И что, помогает? - Осборн их пьет. - А вот этого я бы предпочел не знать. - А зачем Двейн в собаку стрелял? - С чего ты взял, что это сделал он? Вечно его обвиняют в том, чего он не делал. - Странно, что она заступается за своего драчуна. Я-то думал, что Брюс совсем вскружил ей голову. Наверное, верность бывшему возлюбленному достойна уважения. Только если этот возлюбленный не Двейн. Я его терпеть не мог. - Да ну? Может, он решил, что это олень? Да ладно тебе. Это черный лабрадор, и теперь у бедного пса только три лапы. - Наверное, это все из-за курса семейной терапии, который преподнес нам дедушка. Помню, как-то психолог показал мне одну хорошенькую картинку, на которой был изображен сказочный домик и семья, живущая в этом домике, а потом спросил меня, кто на этой картинке похож на меня больше всего. Я показал на собаку. - На твоем месте я бы ужасно разозлилась на Майю за то, что она ставит эти капканы. - Сказать по правде, мне казалось, что это было лучшим, что случилось за всю мою жизнь. - Какой еще капкан... О чем это ты? - Слышала я эту ерунду насчет консервной банки. Двейн сам чуть в него не попал. Он говорит, что еще устроит им за то, что они расставляют свои идиотские капканы. - Почему он считает, что ему позволено кидаться на людей? - В основном он путается только с богатыми. - И что теперь он собирается делать? Подстрелить одну из их лошадей? - Это у него нужно спросить. - Говнюк твой Двейн. - Мне казалось, что я могу говорить так без утайки, зная, чем она занималась с Брюсом в домике. - Ты его просто не знаешь. - Человек, который стреляет в собаку - говно. - Я передам ему. - Вот и хорошо. И не забудь сказать ему, что если он еще раз швырнет в меня банку пива, или будет ко мне лезть, то его арестуют. - Гейтс никогда не арестует Двейна за то, что он дерется с тобой или с твоими новыми богатенькими друзьями. - Почему же это? - Потому что Двейн может здорово навредить многим людям, если ему это будет надо. - И как же он это сделает? - Не забывай про уши мистера МакКаллума. - Что это значит? - Кажется, она сказала что-то такое, чего не должна была говорить. - Ладно, давай забудем об этом и выпьем пивка. - У нас нет пива. - Вообще-то, я нашел целую упаковку в старом холодильнике, который стоит в подвале. Мама, видимо, не знала о нем, когда изгоняла из нашего дома алкоголь. Пусть Джилли Двейн с Брюсом угощают. Браконьеры, ловушки на ондатр, уши мистера МакКаллума, дипломатический иммунитет Двейна, Осборн, принимающий лекарство от импотенции, сделанное из украденных желчных пузырей: получалась какая-то странная пищевая цепь. Мне никак не удавалось соединить ее звенья, и поэтому я выключил свет, нажал на кнопку проектора и погрузился в мир яномамо, в котором звучал голос моего отца. Он комментировал все, что происходило в кадре. Слышать его голос - впервые в жизни - было странно. Он звучал умиротворенно. Я представил, будто папа рассказывает только для меня. Наконец в кадре появился он сам, окруженный толпой обнаженных индейцев. Отец только прибыл. Словно Полоний Лаэрта, он предупредил меня: "Жить в обществе первобытных людей - это и привилегия, и большая ответственность. Ведь они никогда не имели контакта с внешним миром. И даже представления о нем. Само присутствие наблюдателя меняет их жизнь, причем настолько существенно, что нам сложно это представить...". Его молодой голос, чем-то похожий на мой, звучал взволнованно. Когда я был простужен, то говорил в точности так же, как и мой отец. Только папа был намного умнее, конечно. В основном он рассказывал о том, о чем мне и так было прекрасно известно. Я так много и так часто думал об этих людях, что теперь мне казалось, что это не документальный фильм, а домашнее видео, запечатлевшее моих далеких родственников, которых я никогда не видел вживую. Фильм был просто супер: мужчины нюхали энеббе и вообще вели себя в полном соответствии с данным им именем - "жестокие люди", а их шаманы насылали и снимали чары и проклятия, чтобы защитить себя или красть души соседских детей. И мне было приятно, что отец шутит, обращаясь ко мне (он невозмутимо заметил, что когда неженатые пары хотели предаться радостям незаконной любви, то, прежде чем тайком удалиться в кусты, они все употребляли одно и то же неуклюжее объяснение: "Мне нужно в туалет"). То же касалось неверных супругов. Отец перевел все, что они говорили, так что из субтитров все было понятно. Документальный фильм был посвящен празднику, на котором, по приглашению племени, с которым жил мой отец, должны были присутствовать жители другой деревни, находившейся от них в одном дне пути. Целых две недели яномамо занимались тем, что убивали отравленными стрелами обезьян-баша, выкуривали броненосцев из норок и собирали бананы. Эти кадры прерывались съемками того, как индейцы наряжались для пира, который вовсе не был их главной целью. Когда я читал субтитры, то хохотал, как сумасшедший. "Зачем только нам столько хлопотать ради этих людишек, которые питаются спермой муравьеда?". "А может, нам лучше сразу убить парочку этих обжор, украсть их женщин и самим съесть все, что мы приготовили?". Возможно, папа выразился бы более красноречиво, но, в основном, все разговоры, которые вели между собой "жестокие люди", сводились к одному: "Давайте обманем наших соседей и напугаем их до смерти, так, чтобы они побоялись возвращаться и нападать на нас!". - Финн! - заорала Джилли, стараясь перекричать шум пылесоса. Пир только начинался. Я надеялся, что если не стану отвечать, она оставит меня в покое. - Финн! - Люди яномамо из соседней деревни танцевали на поляне, сжимая в руках натянутые луки и пучки стрел. Они ужасно кривлялись, готовые и пировать, и сражаться - с одинаковым воодушевлением. Потом они запели воинственные песни-ваияму. - Фи-и-инн! Я остановил пленку, но выключать проектор не стал. На экране застыл прыгнувший индеец. Его член был привязан к талии веревочкой. На корточках сидела голая девочка. Ее тело было раскрашено красными полосами. Хотел бы я знать, на что она смотрит с таким безразличием - на этого мужчину или на его достоинство? Встав на костыли (подмышки болели нещадно), я поковылял через комнату, распахнул дверь и закричал: - Слушай, я никак не могу сосредоточиться. Неужели нельзя... - К тебе твои друзья приехали. - Джилли, даже не взглянув на меня, продолжала пылесосить. - Какие еще друзья? Я выглянул в окно. Майя и Брюс привязывали своих лошадей к железной скамье, которая стояла у одного из кленов, растущих перед домом. Кобыла Майи была без седла. Видимо, они купали лошадей. Поверх ее мокрого купальника была надета майка с надписью "Жизнь - это не репетиция", а на ее ногах были высокие ковбойские сапоги Видимо, она сама только что вылезла из воды. Она была одета очень небрежно, в отличие от Брюса, который был при полном параде: на нем были белые бриджи, черные сапоги и рубашка-поло - самая настоящая рубашка-поло! Джилли выключила пылесос и пяткой ноги, обутой в шлепанец, нажала на кнопку, чтобы втащить шнур. - Пойду убирать на втором этаже. Видимо, она не хотела, чтобы они видели ее в роли горничной. Меня тоже кое-что смущало. В той футболке, которая была на мне, я сегодня спал, и спереди у нее оставались следы, по которым можно было определить, что я ел последние три раза. Сегодня после завтрака это было шоколадное мороженое. Кроме того, я чувствовал себя слишком упоенным своим несчастьем, чтобы заниматься такой ерундой, как мыть голову или выдавливать прыщик, вскочивший у меня сегодня утром на подбородке. Пока Майя подходила к дому, я стащил с себя футболку и понюхал свои подмышки. Джилли с изумлением смотрела на меня. - Собираешься устроить им горячий прием? Кажется, все будет хорошо, если я не стану размахивать руками. Потом я подскочил к зеркалу, висящему в прихожей, и выдавил прыщик. - Ты что! Я же его только что помыла! Там, где только что отражалось мое лицо, образовалось пятнышко гноя. Майя была уже у двери. За чистой рубашкой на верхний этаж я сбегать не успею. Я вытер гной с зеркала своей вонючей футболкой, швырнул ее в шкаф, повернулся к двери и открыл ее как раз в тот момент, когда Майя подняла руку, чтобы постучать. - У меня для тебя кое-что есть. - Она рассмеялась и поцеловала меня - прямо в подбородок, рядом с выдавленным прыщиком, как будто его там и не было. - Это приглашение. На день рождения - мой и дедушкин. Приходи в Охотничий клуб в субботу, ровно в полседьмого. Брюс остановился, стоя на газоне. Он внимательно смотрел на копыто своей лошади. Потом глянул на меня, и поднял большой палец вверх, беззвучно прошептав "Она от тебя без ума". Я знал, что с копытом его лошади все в порядке. Может, он просто понял, что мне нужна сейчас помощь, от кого бы она ни исходила? Ты придешь, правда? - Ну, понятно... То есть, я хочу сказать - разумеется, приду! Она придвинулась ко мне ближе - так близко, что я почувствовал ее дыхание. Майя коснулась моего уха губами (я весь покрылся пупырышками) и медленно, неторопливо прошептала: - Я по тебе скучала. - Я по тебе тоже, - сказал я быстро, так что Джилли, которая волочила пылесос верх по лестнице, наверное, этого не услышала. - Ах, Джилли! - Майя нервно махнула ей рукой. - Я тебя и не заметила. - Да, я здесь. Брюс подошел к нам и поклонился. В руке у него был стек. - Могу ли я рассчитывать на ваше гостеприимство, о почтенный сударь? Соблаговолите угостить меня прохладительным напитком. - Хочешь пива? Джилли аж остановилась. - Ах, пива? - Да, я только что вспомнил, что в подвале, в старом холодильнике, стоит несколько бутылок. - Пойду принесу их, - вызвалась Майя. - Джилли, тебе принести? - Нет, мне работать нужно. - Да ладно тебе. - Я попытался изобразить человека с убеждениями. - Почему бы тебе не распить с нами бутылочку? - Если бы я не был так счастлив оттого, что вижу Майю, оттого, что ее губы только что прижимались к моему уху, то чувствовал бы себя предателем. - Я хотела одна приехать, но Брюс за мной увязался. - Я все слышал, - заявил ее брат, протягивая мне руку. Майя побежала за пивом. - Честно говоря, я приехал повидать Джилли. - А что такое? - Она с подозрением уставилась на него. Наверное, их связывают менее близкие отношения, чем я думал. Или, наоборот, более. - Милая Джилли... - он прижал руку к сердцу и сделал гримасу, желая показать, как глубоко она ранила его чувства. - Слушай, Брюс, если ты насчет травы... - Да нет. Наша херня - твоя херня, так сказать. Сильная вещь, правда? Особенно если не смывать эту отраву для жучков. - Брюс перегнулся через перила лестницы и поцеловал Джилли руку, как будто он был Рексом Харрисоном, играющим роль в фильме "Моя прекрасная леди". Она была так ошеломлена этой публичной демонстрацией нежных чувств, что уронила пылесос. Тогда он с грацией странствующего рыцаря поднял его. Просто поразительно: рядом с Брюсом все чувствовали себя светскими людьми - у него был настоящий дар, который не имел ничего общего с тем фальшивым обаянием, которое некоторые люди умеют включать и выключать по заказу, словно электрическую лампочку. Нет, его тепло было неподдельным. Общаясь с ним, казалось, что сидишь на солнце. Когда он был рядом, никому не казалось странным, что он возится с подростками, которые были на четыре года младше его. Было такое ощущение, что это очень мило с его стороны, но что в этом нет ничего особенного. А ведь если бы все двадцатилетние парни относились ко мне так, как он, то быть пятнадцатилетним желторотым птенцом было бы намного легче! Майя принесла четыре бутылки пива "Хайнекен". Мы все закурили. Сделав пару глотков, я почувствовал, что подмышки у меня опять заболели, потому что все это время я стоял на костылях. Потом вспомнил, наконец, кто в этом доме хозяин, и предложил всем перейти в гостиную комнату и посидеть там. Честно говоря, я не привык развлекать гостей. Еще совсем недавно мы с Хлюпиком стреляли голубей из его воздушки; приходится признать, что с тех пор я достиг больших успехов в смысле этикета. Брюс прошел в комнату, плюхнулся на диван и положил ноги на кресло, которое было таким старым и дорогим, что мама не разрешала мне на него даже садиться. Он явно чувствовал себя здесь, как дома; и поэтому у меня возникло ощущение, что хозяин здесь все-таки я. - Не думаю, что мне следует разрешать своей сестренке смотреть это. А я и забыл про папин фильм! В комнате было темно, проектор включен. Казалось, в луче проектора клубился дым. А индеец яномамо по-прежнему прыгал, застыв на экране. Брюс ткнул пальцем в веревочку, которая прикрепляла его пенис к животу. - Выглядит довольно оригинально. Майя повернулась ко мне, скорчив гримаску. - Разве это не больно? Я пожал плечами, не зная, смущаться мне или нет. - Отвратительно. - Смешно, что благочестивая Джилли решила разыгрывать стеснение - после того, что происходило в домике. Я выключил проектор и зажег свет. - Этот фильм покажут по "Каналу-13". В нем рассказывается о южноамериканских индейцах. Его снял мой отец. Он антрополог. Майя положила мне руку на плечо. То, что она сидела так близко, сводило меня с ума. - Давай посмотрим его как-нибудь вместе? - Моя сестра намекает на то, что мы должны оставить их наедине, Джилли. - Заткнись, Брюс! Он посмотрел на коробку, в которой лежала пленка. - Фокс Бланшар - твой отец? - Да. - Чтобы никто не успел задаться вопросом, почему я не ношу его фамилию, я быстро спросил: - Хотите еще пива? - В университете, когда у нас был курс антропологии, я читал его книгу. Потрясающе. Я знал, что ты джентльмен и ученый! Наконец-то в Флейвалле поселился интеллигентный человек. - Мне уже приходилось упоминать о том, что, когда говоришь с Брюсом, то кажется, что тебя ласково пригревает солнце. - Отец Финна и еще один ученый - Шаньон - это два величайших современных антрополога. - Спасибо, что предупредил. - Джилли посмотрела на меня, как на предателя. Майя улыбалась. Она радовалась, что мне удалось произвести на ее брата благоприятное впечатление. - А чем он так известен? - спросила Джилли. - Он обнаружил племя яномамо. Мы с Брюсом сказали это одновременно. Потом он выдал целую кучу забавных историй, в которых действовал мой отец и "жестокие люди". Честно говоря, я был бы рад сам рассказать парочку этих историй, чтобы поразить Майю. Но то, что ее брат так уважительно отзывался о моем отце, переполняло меня гордостью. Даже я понимал, что хвастаться самому куда менее круто, чем слушать, как тебя расхваливает кто-то другой. - Брюс, можно еще кому-нибудь высказаться? - перебила его, в конце концов, Майя. Джилли допила свое пиво и спросила: - А почему твоя фамилия Эрл, хотя твоего отца зовут Фокс Бланшар? Я замолчал. Пауза была очень неловкой. Наверное, Джилли даже пожалела, что спросила меня об этом. В 1978 году быть матерью-одиночкой было не так уж почетно. Брюс, видимо, тоже не придумал, как можно выйти из неудобного положения, созданного faux pas* Джилли. <Фр. - ложный, неверный шаг>. И тогда он просто предложил: - Пора смотреть кино. - Папа так и не женился на моей маме. - Странно, что я не выдал очередную порцию вранья. - Они начали встречаться, когда он уже был женат на другой женщине. - А моя мама выходила замуж вот с та-а-ким животом! И вообще, мой отец - Ричард Прайор*! <Чернокожий комедийный актер эстрады и кино. Снялся в фильмах: "Святой Моисей" (1980), "Неугомонные" (1980), "Игрушка" (1982), "Супермен-3" (1983), "Гарлемские ночи" (1989) и др.>. Только никому не говорите. - Брюс старался поддержать меня. - Господи, ты готов на все, лишь бы на тебя обратили внимание! - Майя коснулась моей руки. - Зороастрийцы полагали, что быть занудой - это смертельный грех. У них тоже было десять заповедей, и одна из них гласила: Во имя всего святого, да не будь занудой! - А кто такие эти зороастрийцы? - спросила Майя. - Они поклонялись огню, еще до появления христианства, - машинально ответил я. - Прости меня, Финн, - сказала Джилли, отдирая этикетку с бутылки. Теперь она, наверное, жалела, что не пошла убирать на втором этаже. - Ничего страшного. - На самом деле, мне было очень больно, но если бы я сказал еще хоть слово, это стало бы всем очевидно. - Этим летом я должен был поехать к нему, чтобы проводить какие-то исследования в Венесуэле. - Я был бы готов на убийство, лишь бы получить возможность работать с твоим отцом. А почему же ты не поехал? - поинтересовался Брюс. - Меня арестовали. - Сам не понимаю, что со мной происходило в тот момент. То ли это было действие лекарств, помноженное на эффект от пива, то ли я учился говорить правду. Довольно опасная привычка, между прочим. - За что тебя арестовали? - Майя посмотрела на меня с возросшим уважением. - За то, что покупал кокаин. - Я решил умолчать о том, что делал это для своей матери. - Не фига себе! - прокомментировала Джилли. - Я поражен, - сказал Брюс. Да, это было заметно. - Мама считает, что проживание в Флейвалле должно на меня подействовать благотворно... ни у кого косячка не найдется? - Все засмеялись. Я сам был поражен тем, как здорово держался. А когда Джилли достала самокрутку, мы развеселились еще больше. - Странно, что твоя мать позволяет тебе общаться с моей сестрой. - Хватит, Брюс! - Когда Майя училась в пансионе, ее арестовали за ее страсть к поджогам. Представляешь, она учинила пожар в здании, где спали девочки! - Зачем ты это сделала? - Я вполне разделял интерес Джилли. - Это случайно получилось! Моя грелка загорелась. - Ты им не все рассказываешь, - перебил ее Брюс, передавая сигарету. - Ну да, верно. Я положила ее под подушку и забыла выключить. - И опять ты опускаешь кое-какие детали. - Ну ладно. - Майя выпустила большое синее кольцо дыма и бесстрастно добавила: - Я тогда обкурилась до усрачки. - Все расхохотались, решив, что это очень забавно. - И что они с тобой сделали? - спросил я, затягиваясь. - Выгнали из школы. Поэтому мне передали твое сообщение только вчера вечером - мама тягала меня по всей Новой Англии. Меня никуда не хотят принимать. Только те школы, в которых на окнах висячие замки висят. - Мы смеялись, пока животы не заболели. Джилли выдула дым в рот Брюсу. Кажется, она называла это "паровозик". Он в ответ сделал то же самое. Затем она с гордостью сказала: - А я однажды подожгла переднее сиденье в машине Двейна. - Случайно? - с надеждой спросила Майя. - Ну, я сделала вид, что это вышло случайно. - Что же он такого сделал, что ты так взбесилась? - удивился я. - Он меня заразил. У меня из-за него вши завелись. Знаете, где они жили? В ресницах! Когда мы перестали смеяться, я выключил свет и начал показывать фильм. Был жаркий летний день. Мы сидели в темноте, передавали по кругу сигарету, пили пиво, и смотрели, как пируют яномамо. Если бы не марихуана, я бы, наверное, ужасно нервничал из-за того, что они смотрят фильм вместе со мной. Когда Брюс увидел, как индейцы нюхают энеббе, он пошутил: "А где бы мне такую штучку достать?". Он произнес ту же фразу, когда на экране появилась десятилетняя невеста. Когда шаман стал угощать гостей копченым мясом обезьяны, чтобы они не засиживались за столом, Майя заметила, что он напоминает миссис Николс с ее фруктовым пирогом. Джилли с Брюсом решили, что это просто уморительно. Я тоже засмеялся, хотя понятия не имел, кто такая эта миссис Николс. Я был слишком одурманен, чтобы шутить, и поэтому просто начал подпевать яномамо, когда они затянули свои песни, и стал отбивать ритм, ударяя костылем по журнальному столику. Остальные меня поддержали. После закусок из мяса обезьяны соседи племени все еще не хотели уходить. Тогда индейцы здорово разозлились. Сначала они осыпали друг друга оскорблениями, потом принялись колотить своих обидчиков в грудь и дубасить палками, а закончилось все тем, что шаману выбили глаз. И все это время мы аплодировали им и свистели, словно перед нами были знаменитые участники рестлерских боев. Не уверен, что папа рассчитывал именно на такую реакцию, но, в любом случае, все были в восторге. Представляете, им настолько понравилось, что мы посмотрели фильм два раза. Второй раз смотреть было даже интереснее, потому что мы просто прокрутили пленку задом наперед. Получилось здорово: выбитый глаз влетал на свое прежнее место, зеленые от энеббе сопли текли обратно в нос, а сами индейцы опять возвращались в нормальное состояние. Брюс просто влюбился в этот фильм. Когда я, в конце концов, включил в комнате свет, он сидел, закусив сигарету в углу рта и ероша волосы. - Вот это да, ребята! Эти яномамо понимают, что к чему. - Да перестань ты, Брюс, ты уже совсем очумел от травки. - Что ты имеешь в виду? - заинтересовалась Джилли. - Понимаешь, по сравнению с ними мы - просто прирученные животные. Вот они - настоящие люди. Трахать и убивать. Если им что-то нравится, они это трахают. Если нет - убивают. - Очень романтично, - заметила Майя, скривившись. - У вас с Двейном много общего, Брюс. Вы должны быть вместе, - заметила Джилли. - Мне он действительно нравится. Он такой... крепкий, неразбавленный. - Брюс помолчал немного, а потом опять сказал: - Да. Трахать и убивать. - Перестань повторять одно и то же. - Майе эта сцена явно наскучила. - Девственницы бывают двух видов: некоторые обожают слово "трахаться", но вовсе не собираются этим заниматься, а другие ненавидят его, и очень хотят узнать, что это такое. Моя сестра относится ко второй категории. - Брюс! - Майя ужасно смутилась. А мне информация показалась весьма ценной. - Финн прекрасно знает, что я прав. - Насчет девственниц? Или ты насчет "трахать и убивать"? - Все, что я знал, это то, что если бы кто-нибудь узнал, что я девственник, я бы покончил жизнь самоубийством. - Это взаимосвязано. - Брюс и правда обкурился. - Я скажу тебе первому, если убью кого-нибудь. - Майе понравился мой ответ. Джилли посмотрела на часы. - Черт! Эта трава мне совсем мозги затрахала. И твоя мама меня убьет. - Мама должна была появиться дома через полчаса, а сейчас здесь было даже больше грязи, чем до того, как она пришла сюда убирать. Брюс ничего не сказал - он сидел, уставившись в пустоту. Он был первым человеком из тех, кого я знал, которому удалось на собственном примере доказать, что быть добрым - это круто. Пока Брюс пылесосил, а Джилли драила кухню, мы с Майей убирались в ванных комнатах и делали это так успешно, что у меня встал. Мы обменялись последним поцелуем, стоя рядом с унитазом, они с Брюсом ускакали домой, а он все еще стоял. Двейн появился на дороге как раз в тот момент, когда они исчезли из виду. Джилли обняла меня на прощание. Тогда он показал мне средний палец и проорал: - Ты у меня дождешься, пидарок! Но я только улыбнулся и помахал ему рукой. Когда мама пришла домой, я занимался тем, что любовался на приглашение, которое принесла Майя. Ей исполнялось шестнадцать, а ее дедушке - семьдесят четыре года. На толстой бумаге с золотым ободком по краю было написано каллиграфическим почерком: Мы рады пригласить Вас на торжественный обед по случаю... И только тут я заметил, кому именно было адресовано это письмо: Мистеру Финну Эрлу и доктору Элизабет Эрл Я знал, что она просто взбесится, когда увидит, что миф о французском враче обретает популярность. Кроме того, я вовсе не был уверен, что хочу, чтобы она тоже приходила. - Как прошел день? - устало спросила мама, из чего я сделал вывод, что сегодня на собрании алкоголиков ей пришлось делиться слишком многим. - Да, все хорошо. - Я рада, что настроение у тебя улучшилось. - К нам приезжали Майя и Брюс Лэнгли. - Что они хотели? - Просто в гости заехали. - Чудесно, что хотя бы одному из нас удалось добиться популярности. - Они пригласили меня на день рождения Майи и ее дедушки. Вечеринка состоится в Охотничьем клубе. Там танцы будут. - Мама пошла в кухню, и я похромал за ней на своих костылях. - Шутишь! - Мама была изумлена. - Ты, наверное, хотела сказать: "И зачем только ты им понадобился"? - Нет, что ты. Я просто удивилась. Но я очень за тебя рада! - Мама обняла меня. Она была рада, конечно, но я чувствовал, что ей неприятно, что ее обошли с приглашением. - Ты тоже приглашена, - я показал ей конверт. Она так обрадовалась, будто выиграла в лотерею. И даже не стала возмущаться из-за того, что ее именовали "доктором". - Ой, тут написано, что мы должны явиться в вечерних нарядах. - Ну и что? - Это значит, что нам нужно купить тебе смокинг. - А в чем проблема? - Да нет, все нормально. - Тут мама посмотрела на меня и даже отступила на один шаг назад. - Скажи честно: ты предпочел бы пойти туда один? - Вовсе нет. Вдвоем нам будет гораздо веселее. - Я, конечно, приврал немножко, но маме понравились мои слова. - Интересно, а мистер Осборн знает, что тебя пригласили? - Нет, лучше бы она осталась дома. 12 Когда мама пропустила очередное собрание Общества, на котором она должна была получить специальный жетон за то, что исправно посещала их сходки в течение тридцати дней, я понял, насколько серьезно она отнеслась к этому приглашению. В тот день она поехала в Нью-Йорк, чтобы купить платье и смокинг. Не то чтобы она собиралась прекращать борьбу с алкоголизмом, просто у нее были свои приоритеты. В Морристаун мама поехала на поезде, потому что у нее были только ученические водительские права, и ей казалось, что в отместку за то, что она пропускает собрание, судьба вполне может наказать ее, и ее машину остановят прямо границе штата Нью-Джерси. Ей хотелось, чтобы мы поехали вместе, но я отказался, напирая на то, что у меня болит нога. Она и правда болела, но дело не в этом. Мне было нужно остаться дома одному. Вчера вечером мне звонила Майя и пообещала, что придет ко мне в гости, и мы вместе посмотрим телевизор. Не надо думать, что в этом нет ничего волнительного - когда я сказал, что он сломан, она, глубоко дыша, сказала в трубку: "Ничего, найдем, чем заняться". Но когда мама уже уходила из дома, она позвонила опять, чтобы сказать, что миссис Лэнгли заставляет ее ехать в Мэриленд, чтобы узнать, примут ли ее в одну из тамошних школ для девочек, которой ее дед пообещал построить крытый манеж. Майя не хотела там учиться, потому что форма в этой школе была "дебильная", а преподаватели - лесбиянки и/или монашки. Я был потрясен. Не из-за лесбиянок, конечно, и не из-за взятки в виде крытого манежа, а из-за того, какие слова она нашла, чтобы попрощаться. "Целую крепко, мне пора бежать, Воздушный Король* меня ждет". <King Air - марка самолета>. Когда я спросил, кто такой этот Король, она только рассмеялась. Вот уж не думал, что у Финна Эрла появится девушка, а уж тем более, девушка, у которой был личный самолет. Мама вернулась из Нью-Йорка, нагруженная коробками и пакетами. Это был ее триумф. - Ты будешь таким хорошеньким! Она была в магазинах "Бергдорф Гудман" и "Сакс". Раньше-то одежду мне покупали на Канал-стрит. А еще один раз в год, перед началом учебного года, меня вели в магазин "Мейси" - если у бабушки было желание порадовать внучка. Я очень обрадовался. Но тут мама достала мое парадное облачение из коричневого бумажного пакета, на котором было написано "Магазин поношенных вещей Св. Анны". - Ты купила мне смокинг в секонд-хенде? - Я пришел в ярость. - Я его поглажу, и ты будешь выглядеть просто чудесно. - Вряд ли. - Мама вытащила смокинг, чтобы я его померил, но у меня не было желания этого делать. - Старый лучше, чем новый. - А я и не знал, что в магазине "Бергдорф Гудман" продают платья, которые уже кто-то носил. - Ты не понимаешь. Я вполне могла купить тебе новый. - Почему же не купила? - Потому что тогда все поняли, что у тебя не было смокинга, и что тебе пришлось бегать сломя голову, чтобы купить его. И, поскольку у тебя его не было, всем станет ясно, что ты никогда не бывал на званых обедах. - Какая разница, что им там станет ясно... - До этого момента я особо из-за этой вечеринки не беспокоился. - Будет лучше, если они будут считать, что для тебя это обычно дело. - Удивительное дело! Как это мама, считай, бывшая хиппи, так быстро узнала о том, как ведут себя богатые люди? Не у бабушки же она этому научилась. Может, это в Флейвалле по воздуху передается или в воде растворено? В любом случае, она меня вроде как убедила. Я примерил пиджак. Выглядел я неплохо, хотя и несколько старомодно, что ли. - Нафталином пахнет. - Пройдет до субботы. - Потом мама открыла еще одну коробку и вытащила оттуда пару лакированных ботинок, внутри которых лежали специальные распорки. - А что, в секонд-хэнде таких не было? - Новая обувь хорошо сочетается со старыми деньгами. 13 В пятницу в Флейвалль стали съезжаться люди, приглашенные на вечеринку. Проселочные дороги были забиты лимузинами, в которых сидели гости из города. Маленькие частные самолеты и вертолеты, прежде чем приземлиться на взлетную площадку у дома Осборна, кружили над нашим домом. Причем так часто, что у меня от них голова разболелась. Потом мама увидела в лесу каких-то людей с ружьями, и позвонила Гейтсу. После того, что со мной произошло, она остерегалась браконьеров. Тогда шеф полиции заехал к нам и извинился за то, что не оповестил нас о том, что до воскресенья усадьбу будут охранять люди из разведывательного управления. Мне стало смешно, когда я подумал, что вице-президент США будет лежать со своей женой в той же постели, где кувыркались Брюс с Джилли. Если бы я знал, что он приезжает не с женой, а с любовницей, то, наверное, развеселился бы еще больше. Люди продолжали прибывать и на следующий день. Все свободные спальни и домики для гостей в Флейвалле были до отказа забиты сливками американского общества. Джилли сказала мне, что пилотам пришлось селиться в гостинице в Морристауне, а водителям - в придорожном мотеле. Погода была такой жаркой и влажной, что уже утром в воскресенье даже стены домов покрылись испариной. Мама была в панике: у нее не было подходящего платья без рукавов. Поэтому она, закончив сеанс массажа у Осборна, специально поехала в магазин, чтобы купить подмышники. Мама явно собиралась поразить собравшихся. Когда я назвал их "подгузниками для рук" она захохотала и швырнула в меня один из них. Честно говоря, я и сам собирался их одеть. Если я начну потеть в своем новом старом смокинге, то сразу запахну нафталином. Но в пять часов вечера, словно по команде, холодный атмосферный фронт, идущий с севера, со стороны Канады, принес нам грозу. Проливной дождь шел недолго, но он успел прибить пыль и принести желанную вечернюю прохладу. Мама готовилась к вечеринке с мрачной неторопливостью гладиатора (прямо как в фильме про Спартака). Я услышал шум воды в ванной, а потом почувствовал запах пудры, которую она использовала лишь в особых случаях. Ее черное шелковое платье, похожее на кольчугу, было разложено на кровати. Рядом с ним лежал кружевной жакет (его рукава были набиты папиросной бумагой), чулки, прозрачные, как вуаль, и сумочка, слишком маленькая, чтобы вместить себя иное оружие, кроме губной помады. Пробыв в ванной добрых сорок пять минут, мама крикнула: "Финн, принеси мне пакет, который лежит в моей сумке". Я вспомнил, как прошлой осенью, когда она попросила меня принести ей шампунь, занавеска упала, и мне довелось увидеть ее голой. Мне не хотелось повторять этот опыт, поэтому в этот раз я не преминул постучать в дверь. - Entrez*. <Фр. - входите> - Я открыл дверь. - Какие мы стали вежливые! Я не стал ей напоминать о том, как она выскочила из душа. Мама уже надела черную комбинацию и туфли на высоких каблуках. Раньше она всегда потешалась над женщинами, которые носили такую обувь. - Круто. - Ее ресницы были густо накрашены сине-черной тушью, а щеки нарумянены так сильно, будто ей только что надавали пощечин. В семидесятые годы все так красились, но я никак не ожидал увидеть нечто подобное на лице своей матери. - Как ты считаешь, я не перестаралась? - Она, словно кинжал, зажала в зубах расческу. Одной рукой мама водила у головы феном, а в другой держала лак для волос. Ее волосы плохо поддавались укладке. Нана всегда с наслаждением говорила ей: "Как жаль, что ты унаследовала шевелюру своего отца". Дедушка был лысым. - Нет, просто ты выглядишь так... по-взрослому. А что там у тебя в сумке? - Достань сначала. - Я вынул пластмассовую трубку длиной в семь сантиметров. - Это еще что за штука такая? - Мое секретное оружие. - С изумлением наблюдал я за тем, как она начесала волосы себе на лоб, прямо как Казин Итт из семейки Адамсов. Я помог ей прикрепить булавками эту накладку на пару сантиметров выше линии, где начинали расти волосы. Затем она откинула голову назад. - Ну, как тебе? - Выглядело это так, словно она побывала у парикмахера миссис Лэнгли. - Красивая пышная прическа? Или некрасивая? - Нана обзавидовалась бы. - Именно это хотела слышать мама. - Тут ты прав. Надевая смокинг, я думал о Майе. Вообще-то, всю эту неделю, что бы я ни делал, я думал о ней - так с какой стати мне прекращать, надевая пиджак? Костыли мне были уже ни к чему; вместо них у меня появилась трость. Осборн передал мне через маму, что готов одолжить мне одну из своих, и я, при помощи того же посыльного, известил его о том, что принимаю его предложение. Она была сделана из китовой кости, а набалдашник у нее был серебряный. Кстати, нарвалы тоже относятся к исчезающим животным, которых так усердно спасал наш миллионер. Наверное, они ему чем-то не угодили, и он решил вычеркнуть их из списка. Что ж, я тоже иногда меняю свое мнение. Несмотря на то, что мы не были знакомы с мистером Огденом К. Осборном, из соперника он превратился в моего союзника. Чем больше мама проводила с ним времени (чем бы они с ним не занимались), тем больше времени я мог видеться наедине с Майей. Я по-прежнему жаждал узнать всю правду, какой бы отвратительной она не была (мне не верилось, что его доброта была бескорыстной), но теперь мое любопытство не подогревалось ревностью и бешенством. Мне было необходимо знать, что за тайные узы связывают мою мать с этим стариком. Узнав это, я бы мог сохранить этот секрет. Тогда бы я знал наверняка, что ничто не может разлучить меня с Майей. Что меня так в ней привлекало? Разумеется, я был полон вожделения к женщине, как и всякий мальчик-подросток, а тут возникла восхитительная возможность расстаться с веригами девственности. Но дело не только в этом. Майя сама меня выбрала, и это значило, что во мне действительно есть что-то особенное. С тех пор, как должно было состояться наше свидание у телевизора, которое ей пришлось отменить, она звонила мне по нескольку раз на день. Причем два раза - сидя в самолете, а один раз - из автомобиля. Они выехали из той школы в Мэриленде (даже миссис Лэнгли заподозрила, что там что-то не так) и направились в школу под названием Этель Уокерс, где Майе готовы были предоставить второй шанс в обмен на новую химическую лабораторию. По мнению ее дедушки, это больше похоже на акт благотворительности, особенно по сравнению с вымогательским предложением построить крытый манеж. Когда мы говорили по телефону, то начинали с фраз типа "Знаешь, я часто думаю о тебе". Затем накал усиливался, и мы уже не стеснялись шептать "Постоянно думаю о тебе", а потом и "Я по тебе с ума схожу". Наконец, мы дошли до того, что стали, словно в бреду, повторять друг другу хриплыми приглушенными голосами "Знаешь, ты мне правда нравишься". В основном я просто повторял ее признания, стараясь, чтобы это звучало убедительно. Но я знал, что говорю неправду. Мне эта девушка не просто нравилась, я был в нее безумно влюблен. Знаю, это смешно: что подросток знает о любви? Тем более, что я провел с ней часов восемь, не больше. Наивно, глупо... невозможно? Абсолютно верно. Но когда тебе пятнадцать с половиной лет, то ты обычно уверен, что отличаешься от других людей, и в каком-то смысле это действительно так. Из того, что она говорила, только одна фраза вызвала у меня подозрение в том, что что-то может пойти не так, как бы мне хотелось. Она спросила, люблю ли я танцевать. Я, разумеется, ответил, что обожаю. Соврал, конечно. По правде говоря, за всю свою жизнь я танцевал только с двумя женщинами, да и то это не считается, потому что это были мама и бабушка. Если бы дело было в танцах, я бы не беспокоился, потому что готов был любить все, что любит она. Даже трость меня не волновала - на самом деле, с ней я выглядел потрясающе, честно. Но новые бальные туфли стали для меня пыткой, к которой я готов не был. Здоровая нога была словно в тисках, а другая так распухла, что когда я втискивал ее эти лакированные клещи, у меня из глаз выступали слезы. Взяв в руки трость, я включил радио и, шаркая и прихрамывая, изобразил нечто вроде танца. Вилять задом, и вообще двигаться энергично, было совершенно невозможно: мне хотелось кричать от боли. Но когда я посмотрел в зеркало, то с удивлением увидел, что на лице у меня сияет улыбка, которая могла убедить любого, что никакого дискомфорта я не испытываю. Я знал, что вскоре увижу Майю, и что она ждет меня. И это придало мне такую веру в то, что меня ожидает блестящее будущее, что мне было абсолютно наплевать на то, что меня подстерегают какие-то трудности. - Финн, ты готов? - Почти. Мама завязала мне галстук, а я застегнул молнию на ее платье, и сказав, что она выглядит просто замечательно. Она в ответ назвала меня очень импозантным молодым человеком. Словно свингеры, прожившие в браке много лет, мы желали друг другу счастья, чтобы у нас самих появилась возможность испытать его с другими людьми. Празднество должно было начаться через пятнадцать минут. До Охотничьего клуба ехать было приблизительно только же. Мне уже не терпелось залезть в машину. Но мама сказала, что нам не стоит являться туда раньше других. - Почему это? - Тогда люди подумают, что нам не терпелось попасть на эту вечеринку. - Но я так и не понял, в чем дело. Поэтому она добавила: - Покури немного, расслабься. - Шутишь! - Я был здорово удивлен. Мне не разрешалось курить, пить и употреблять наркотики. Все остальное было позволено. - Я же знаю, что ты куришь, когда меня нет дома. - Я почувствовал приятное облегчение, поняв, что она не подозревает о двух других новоприобретенных пороках. Потом зажег сигарету и выпустил кольцо дыма - это Майя меня научила. - Ты вроде говорила, что бросила курить. - Пожалуйста, имей в виду, что я дала согласие на то, чтобы мы оба закурили только один раз, сегодня вечером. - Почему? - Потому что мы оба нервничаем. Машина Гейтса была припаркована на въезде к Охотничьему клубу. Он стоял в голове огромной очереди из "Мерседесов" и, сжимая в руке папку, внимательно вглядывался в лица людей, сверяя их фамилии с теми, что были у него в списке. Когда мы подъехали к нему поближе, он только улыбнулся и помахал нам рукой, словно мы были завсегдатаями. У дороги стояли горшки с пышно цветущими гардениями. Их специально привезли для Осборна из Флориды, чтобы их аромат освежал воздух, который и так был уже насыщен запахами духов. Над полем для гольфа клубился легкий туман, в котором летали светлячки. Закатное небо окрасилось в розовые и лиловые тона. Еще я увидел несколько оленей, которые невозмутимо поглощали свой ужин у одиннадцатой лунки, и кроликов, щипавших траву на опустевшем теннисном корте. В этом мире, в котором мне не приходилось бывать раньше, не могло произойти ничего плохого. А когда мы остановились у длинного дома с широким крыльцом (его спроектировал Стенфорд Уайт*, но я об этом, конечно, не знал), то парень, который занимался парковкой машин, открыл нам дверь и сказал, что рад видеть нас снова. <Знаменитый американский архитектор>. Тогда я почувствовал, что мы стали своими. В столовой подавали коктейли. Рядом с домиком стояла палатка размером с цирк-шапито, в которой все было накрыто для торжественного обеда. Когда мы присоединились к гостям, то внезапно были поражены странным шумом, который возник из-за того, что двести человек говорили одновременно. Знаете, бывало, заснешь с включенным телевизором, а потом проснешься среди ночи и не понимаешь, где ты находишься, потому что передачи показывать перестали, но зато слышны помехи. Конечно, так могло быть только до того, как появилось кабельное телевидение, и передачи стали транслировать круглосуточно. "Днем и ночью... ты у меня одна". Все это было так слащаво: оркестр, исполняющий сентиментальную песенку, подросток, привставший на цыпочках, чтобы разглядеть в толпе свою подружку (это я о себе)... Банальщина в квадрате. Мама надела очки, надеясь, что сейчас перед ней появится Осборн. Ей тоже не удалось увидеть того, ради кого она сюда пришла. Тогда мы взялись за руки, и начали, извиняясь, протискиваться через толпу. Мы расхаживали по зале взад-вперед, так что официант, разносящий шампанское, спросил, не потеряли ли мы чего-нибудь. Не подумайте, что я ожидал, что Майя будет стоять у входа, поджидая меня, чтобы не пропустить тот момент, когда я войду в дверь, а потом заорет "Финн!" и пробежит через всю комнату, чтобы кинуться мне на шею, словно она не видела меня с тех пор, как два года назад меня бесплатно переправили во Вьетнам. Не то что бы мне это не понравилось. Просто я старался смотреть на вещи реалистично. Правда, старался. Я не видел ни Майи, ни Брюса, ни мистера Осборна, ни миссис Лэнгли. Мы стояли посреди толпы и делали вид, что нам очень весело. Казалось, все (кроме нас с мамой) друг друга знали, или, по крайней мере, знали хоть кого-нибудь. Мне так хотелось, чтобы меня хотя бы кто-нибудь узнал, что когда я увидел этого задаваку Иэна, который вполне мог бы носить лифчик, и блондинку-подружку Майи, что даже помахал им. И был просто счастлив, когда они помахали мне в ответ, пока до меня не дошло, что они подают знак кому-то, кто стоит за моей спиной. Даже мое унижение было каким-то фальшивым. Они смотрели сквозь меня. Меня просто не было. Я был невидим, и это ощущение мне совсем не понравилось. А мама так истерзалась, что когда кто-то позвал ее, назвав "доктором", она очень обрадовалась. Но потом она увидела, что это была Джилли. И тогда сказала только: - Не могла бы ты принести нам колы? - Джилли сегодня работала официанткой. - Привет, Финн. - Привет! Ну, как делишки? Подрабатываешь? - Когда я говорю, то всегда чувствую себя менее невидимым. - Что ни день, то новый доллар. - Мама же посмотрела на меня так, что мне стало ясно: говорить с прислугой - это еще более нелепо, чем ни с кем не говорить. Но меня это не беспокоило. По крайней мере, Джилли была рада меня видеть. - Ты Брюса видела? - Она с улыбкой обернулась: - Нет. И Майю я тоже не видела. - И ушла за колой. После того, как я поговорил с Джилли, которая меня явно знала, люди, стоящие рядом с нами, быстро окинули нас взглядом, стараясь сделать это незаметно. Те, что повежливее, отступили немного назад, чтобы посплетничать о нас. Я знал, о чем они шепчутся. И не надо думать, что это мое больное воображение. Один старикашка в темно-синем фраке даже не изволил понизить голос. С его плеча спадал шелковый шарф, и он, видимо, полагал, что похож на Эррола Флинна* - только у того уши не торчали из головы, словно сигнальные флажки. <Актер, звезда Голливуда 30-40-х гг. Его амплуа - романтичные и отважные герои в приключенческих и военных фильмах: "Капитан Блад" (1935), "Мятеж на "Баунти"" (1935), "Атака легкой бригады" (1936), "Принц и нищий" (1937), "Приключения Робин Гуда" (1938), "Пикирующий бомбардировщик" (1941), "Цель - Бирма" (1945), "Эта женщина из рода Форсайтов" (1949), "И восходит солнце" (1957), "Слишком много, слишком быстро" (1958) и др. Его имя в сознании американцев стало синонимом беззастенчивого прожигателя жизни и покорителя женских сердец>. - О, это Панацея Осборна. - Я смотрел прямо на него, но он и не думал затыкаться. - Как ты считаешь, он получил эту таблеточку по рецепту или она находится в свободной продаже? - А платит он ей за каждый оргазм? Или это почасовая оплата? - сказал второй болван. Когда они отсмеялись, кто-то добавил: - Слава богу, хотя бы на гавайцев они не похожи. Потом к ним подошла женщина с тоненькими ножками и животиком (наверное, у нее там гигантская печень) и присоединилась к беседе: - Вы что, опять рассказываете без меня сальные анекдоты? А ну-ка... Я знал, что у нас нет с этими людьми ничего общего, но не хотел уходить домой. - Что будем делать? - Улыбаться. - Мама сделала счастливое лицо. Выглядело это так фальшиво, что можно было подумать, что у нее во рту висит вешалка. - У тебя сигаретки не найдется, милый? - Милая, ты же знаешь, что найдется - ты сама мне их дала. - Она попыталась зажечь фильтр. Мне удалось избежать этой ошибки. Но не успел я поднести к сигарете зажигалку, как мама прошипела: - Пожалуйста, потуши сигарету. - Но ты же сама говорила... - Они могут это неправильно понять. - Они все поймут правильно. - Если ты хочешь пойти домой, то так и скажи. - Я ничего не ответил, так что она продолжила: - Мне нужно в туалет. Мама меня бросила. А моя нога меня просто убивала. Я стал осторожно пробираться в другую сторону зала, осторожно прокладывая себе путь среди танцующих пар, как вдруг тот старикашка, который веселился, называя мою мать "панацеей", наступил мне прямо на больную ногу. Сейчас он танцевал фокстрот с печеночной женщиной. Я завопил от боли. - Раненым не место на на танцах! - Он решил, что это очень удачное извинение. А я еще сказал этому старому козлу "Извините!", и после этого почувствовал себя еще хуже, чем раньше. У бара, который находился рядом с кухней, стояло два пустых стула. Я сел и, посмотрев на серебряные часы, висящие за стойкой, и подумал о том, о чем и речи быть не могло еще полчаса тому назад: "Если через десять минут она здесь не появится, я уйду домой". То есть, я рассматривал и такую возможность, хотя знал, что никогда этого не сделаю. Я чувствовал, как нога начала кровоточить в своей лаковой тюрьме. Если снять ботинок, то обратно он уже не налезет. Когда бармен спросил меня, что мне налить, я ответил: "Мне, пожалуйста, водку с мартини. Встряхните, но не смешивайте". Пытался пошутить. Никто не засмеялся, кроме чернокожего парнишки в новехоньком смокинге. На груди у него висел галстук-бабочка, такой огромный, что было похоже на то, что к его шее привязан голубь. Он фыркнул с таким выражением, будто это была очень глупая шутка. - С оливкой или с соломинкой? - Бармен подумал, что я серьезно. Странно: то ли это из-за смокинга я выгляжу старше, то ли он меня тоже не видит. - С оливкой. - Мартини я никогда не пробовал, а вот оливки любил. Кажется, я этого негритенка знаю. - Это довольно крепкий коктейль. - Одним глотком я осушил половину бокала, чтобы все знали, что и сам я - парень крепкий. Вспомнил! Я успел пробормотать "Ты же... сын шефа Гейтса, так?", и только потом почувствовал, как по моему пищеводу у меня прокатилась горячая волна. Я чуть не задохнулся. Когда он играл с футбольным мячом, то выглядел взрослее. - Это блестящее умозаключение основано на том факте, что он черный и я черный? - Он явно искал ссоры. Считай, меня уже побили. - Оно основано на том, что я видел, как ты забрасывал мяч в середину шины, когда твой отец привез нас в эту вонючую дыру. - Я закурил сигарету и отхлебнул мартини. Голова у меня кружилась. Надеюсь, я не выглядел так напряженно, как моя мама, которая стояла в одиночестве на террасе и курила одну сигарету за другой. - Ты, значит, антрополог? - Что? - Это мистер Осборн тебя так называет. Что это значит? - Это значит, что меня интересуют первобытные люди. - Ну, тогда ты сюда не зря приехал. - Ты же с ними дружишь, вроде? - В таких обществах обязательно должен быть хотя бы один негр, чтобы всем было ясно, что они свободны от предрассудков. А я его сын. - Он очень старался сделать вид, что это его ужасно бесит. Потом достал из кармана резиновый шарик и принялся его сжимать. - Мускулы тренирую. - Чтобы в футбол лучше играть? - Нет. Чтобы лучше играть на виолончели. - Ты не похож на виолончелиста. - А ты, видимо, чересчур подвержен действию стереотипов. Между прочим, я также играю на бас-гитаре. Очень душевно. Мы со Слимом организовали группу. - Он показал мне на четырех парней, которые устанавливали микрофоны и ударную установку под открытым тентом, который соорудили у дальнего конца бассейна, окруженного кабинками для переодевания. Олимпийские состязания проводятся в бассейнах поменьше, наверное. Слимом оказался тот малый, у которого прическа была в точности как у Вероники Лейк*. <Голливудская актриса с белокурыми длинными волосами>. Это он скакал на лошади и рассказывал, как угробил свой "Порше", после чего решил сменить алкоголь на препараты-антидепрессанты. Сын Гейтса представился Маркусом и пожал мне руку так сильно, что у меня душа в пятки ушла. - И как называется ваша группа? - "Ешь богатых". - Красиво. А ты почему сегодня не играешь? - Мистер Осборн хотел, чтобы я пришел на эту вечеринку и познакомился с каким-то толстосумом, который может помочь мне получить стипендию, чтобы поступить в Стенфордский университет. Я отлично играю в футбол, видишь ли. - Осборн не разрешил тебе участвовать сегодня в концерте? - Да нет, он их обожает. А отец считает, что если кто-нибудь увидит, что я играю вместе со Слимом, то меня навечно запишут в гомики. - Маркус попросил бармена налить ему колы. Тот, видимо, не имел ничего против того, чтобы наливать выпивку несовершеннолетнему, но вот прислуживать Маркусу было ниже его достоинства. Он был единственным чернокожим гостем на этой вечеринке, и поэтому ему пришлось три раза просить, чтобы ему налили эту долбаную кока-колу. Когда, наконец, бармен соизволил это сделать, он подал ему грязный стакан. - Что ж, благодарю вас. - Маркус произнес это таким тоном, будто послал его куда подальше, а потом раздраженно обратился ко мне: - Есть ли у тебя, как у антрополога, какие-нибудь вопросы? Возможно, я смогу на них ответить. - Да, есть парочка. - Забавно, черт побери, что со мной никто, кроме тебя, не хочет разговаривать. - Кто такие гавайцы? - Гавайцы... Какая сука тебе о них сказала? - Мой вопрос его просто взбесил. - Я слышал, как кто-то сказал, что бабушка того жирдяя гавайка. - Я указал на Иэна, который, набив рот, разговаривал с итальянцем. Они оба были одеты в смокинги и легкие брюки в полоску. - Засранец твоя Иэн. - И еще сегодня вечером кто-то сказал о нас с мамой: "хорошо, что они, по крайней мере, не гавайцы". - Это значит, что вы ветчины не боитесь. - Что? - Я абсолютно не понимал, о чем он говорит. - Так называют людей иудейского вероисповедания. - А я наполовину еврей. - Дедушка поменял фамилию, когда поступал в Йельский университет. Он был Эрленбергером, а потом стал просто Эрлом. - Я не хочу тебя обидеть. Но факт остается фактом. Они не хотят, чтобы все знали, что они антисемиты, и поэтому называют их гавайцами. - Больше он на меня не злился. - Слушай, ты же антрополог. Спроси меня еще что-нибудь. - Какая связь между ушами мистера МакКаллума и Двейном? - Ты смотри! Ты со всеми здешними засранцами знаком! Ты имеешь в виду этого МакКаллума? - Он ткнул пальцем в старика, который наступил мне на ногу, а до этого болтал всякие гадости о моей маме. - Да, этого. - Странно, что я не понял сразу, кто это может быть: эти уши трудно не заметить. - Ну, это старая история, очень старая. - Не забывай, что я антрополог. - И кто тебе ее рассказал? - Так, слышал от кого-то. - Я сделал вид, что прекрасно знаю, о чем идет речь. - Что ж, это правда. Двейн и Кэти - его внуки. - Маркус кивнул в сторону официантки, которую можно было бы назвать хорошенькой, если бы не характерные уши. - Пит тоже. - Он махнул рукой, указывая на лопоухого бармена, который не желал налить ему лимонада. - У них у всех матери работали горничными. Их называли "горничные по вызову МакКаллума". - Почему они все хотели переспать с ним? - Не все хотели. - Он что, насиловал их? - Мать Двейна он изнасиловал, это точно. Накачал ее наркотиками и взял силой. - Еще одно новое выражение. - Почему же его не судили? - У него же денег полно. Все, кто живет в Флейвалле - его кореша. Он самый богатый. Не считая Осборна. - Ужас. И что, он до сих пор этим занимается? - Я увидел, как этот мерзкий старый развратник похлопал Джилли по заду, когда она проходила рядом, толкая перед собой тележку с закусками. - Нет. Мать Двейна была последней жертвой. Благодаря Осборну это прекратилось. - А что именно он сделал? Маркус ссутулился, наклонился ко мне поближе и прошептал мне прямо в ухо (со стороны могло показаться, что он пытается продать мне наркотики): - Один здоровенный лысый черный парень вытащил его из машины в Ньюарке и надрал ему задницу. Но самое удивительное и неожиданное в этой истории - это то, что к тому времени, когда мистера МакКаллума выписали из больницы, этот негр уже стал шефом полиции города Флейвалля. - Маркус смотрел мне прямо в глаза. Мы стояли так целую минуту, а потом он весело расхохотался: - Здорово я тебя наколол! Ты ведь поверил во всю эту лажу, так? - И если бы он не смеялся так громко, мне было бы легче понять, что это сейчас он пытается меня обмануть. Я выглянул на веранду. Мама все еще стояла там. Ее трясло. У ее локтя на перилах стояла пепельница, в которой возвышалась кучка выкуренных наполовину сигарет. Она увидела меня, и вяло улыбнулась. Но потом выражение ее лица изменилось. Вдруг все вокруг принялись аплодировать. Я повернулся и увидел Огдена К. Осборна - во всем его великолепии. Вместе со всеми я стал подвигаться ближе к нему. Теперь он казался мне ниже ростом, добродушнее, холенее и старше, чем в тот раз, когда я видел его на кукурузном поле. Он был наряжен в белый галстук и фрак. В его желтых зубах был зажат мундштук из слоновой кости, в котором дымилась сигарета. У него был толстенький животик, красный нос, румяные щеки и белая бородка, как у ученого. С того места, где стоял я, он был похож на Санта-Клауса, который отправился поразвлечься во время законного отпуска. Гости так усердно хлопали в ладоши, что можно было подумать, что Осборн только что выиграл какие-то выборы. И он улыбался так, что сразу становилось ясно: в этой жизни он действительно выиграл - возможно, все, кроме выборов. Даже вице-президент ему аплодировал. Приветственные вопли, свист, слезы - кем все эти странные люди приходятся Огдену Осборну? Я подошел еще ближе, и услышал, как одна из женщин, стоявших в толпе, с голубыми волосами и желтыми бриллиантами, вздохнув, сказала: "Таких, как он, становится все меньше и меньше". Мне стало грустно. Когда видишь последнего представителя исчезающего вида, всегда бывает как-то не по себе. Майя стояла рядом с ним. Я смотрел на нее с противоположного конца комнаты, и она казалось мне непохожей на себя. Волосы у нее были украшены ниткой жемчуга, которая была свернута у нее на макушке, словно корона. Она надела туфли на высоком каблуке и шелковый двубортный смокинг кремового цвета. Благодаря этому ей удалось полностью затмить деда. Под пиджаком ничего не было, если не считать жемчужного ожерелья. Когда она поклонилась толпе, громко выражающей свое восхищение ее родственнику, все увидели ее грудь. Я бы предпочел, чтобы Иэн с итальяшкой стояли где-нибудь подальше, а не прямо в центре, перед ней. Маркус находился прямо за моей спиной. - Когда богатенькие девочки наряжаются, им никак не дашь шестнадцать лет, верно? - Он был прав. Кто-то сказал, что из Нью-Йорка специально привезли известного визажист (звали его Вэй Бенди, или что-то в этом роде), чтобы он помог ей подготовиться к празднику. Шрама теперь не было видно. Мне его не хватало. Теперь она выглядела так великолепно, что казалось, что таких красавиц на самом деле просто не бывает. Брюс обнимал свою мать за плечи. Он поднял ногу, чтобы продемонстрировать всем, что вместо брюк надел к своему смокингу саронг. Ему это действительно очень шло. Жена Осборна тоже была там. Майя уже предупредила меня, что она слишком часто делала пластические операции у одного известного бразильского хирурга. Старушка была тоненькой и бледной, словно засушенный цветок, и выглядела очень элегантно, но пугающе, словно хорошо сохранившаяся миленькая мумия. Большую часть года она проводила в Палм-Бич. Осборн поцеловал ее так, что можно было подумать, что она - его мать. Мне подумалось, что стоит подождать, пока семейка закончит свое представление, а уж потом подходить и здороваться с девушкой, которую я - идиот! - считал своей... ладно, проехали. Меня даже затошнило. И дело тут не только в мартини, который я выпил на голодный желудок. Я повернулся к ним всем спиной и взял с барной стойки фужер с шампанским. Мне хотелось надеяться, что когда я напьюсь, это сделает меня менее невидимым. Знаете, когда человек решает, что ему не помешает выпить или покурить (второй этап, благодаря Джилли, я уже прошел), чтобы найти свое место в жизни, которое он, кажется, потерял - это довольно значительный и запоминающийся момент. Правда, большинство людей так напиваются, что потом их тошнит, и они совершенно забывают о том, как в первый раз решили пересечь границу. Что касается меня, то я помню об этом только потому, что когда начал думать о том, что хорошо бы напиться (я даже не успел утолить свою жажду первым глотком шипучки), как услышал резкий свист, а потом вопль "Финн!". Это была Майя. Она стояла на стуле в другом конце зала, приложив руки ко рту и пытаясь перекричать музыку. Это было даже лучше, чем я мог себе представить, потому что это была ее мечта, а не моя. Многие даже танцевать перестали - а она спрыгнула со стула и побежала через комнату. Ей, видимо, было непривычно ходить на высоких каблуках, поэтому выглядела она очень трогательно. Все заулыбались и засмеялись, любуясь ее порывом. Они давали ей дорогу, и было слышно, как они шепчут друг другу: "Какая она хорошенькая... Просто прелесть. Но кто же этот счастливчик?". А когда гости увидела, что этот счастливчик - я, они немного насторожились. Почтенные матроны, которые были приглашены с дочерьми, недоумевали: "Интересно, что думает об этом ее мать? Странный выбор". А те, у которых были сыновья моего возраста, подумали о том, что их мальчикам не стоит мешкать с тем, чтобы пригласить маленькую Майю в Ист-Гемптон, или на виноградники. Впрочем, тогда я и понятия не имел, о чем могут помышлять те, кто живет в Флейвалле. Да меня это вряд ли бы заинтересовало, даже если бы кто-нибудь решил предупредить меня. Майя кинулась мне на шею. Она сделала это с такой уверенностью, что я чуть не потерял сознание от счастья. Нога у меня уже не болела. Шампанское было позабыто. Но когда она неверным, хриплым голосом медленно прошептала мне на ухо всего одну фразу, я думал, что точно лишусь чувств: "Я... люблю... тебя!". В том месте, где должен стоять восклицательный знак, она укусила меня за ухо. Когда она оторвалась от меня, на моем лице остался след от ее косметики. Я видел ее шрам. Она снова стала настоящей. И я сказал: "А я тебя еще больше люблю". Брюс стоял рядом с нами, но мне было все равно. Я был уверен, что она действительно любит меня меньше, чем я ее, но в тот момент это не имело никакого значения. - Это невозможно. - Она взяла из пепельницы мою сигарету, выпустила кольцо дыма и проткнула его пальцем. - Даже больше, чем больше. - Здорово, правда? - И Майя поцеловала меня прямо в губы. Ее не волновало, что кто-то может это увидеть. - Меня от вас тошнит, ребята. - Брюс сделал вид, что подавился чем-то и протянул руку, чтобы взять бокал. - Брюс ненавидит ПВП. - Это еще что? - Публичные выражения привязанности, мой дорогой Финн, - перевел он, здороваясь со мной за руку. - Сейчас ты так непохож на яномамо. - Зато Брюс стал туземцем, - сказала Майя, дернув его за юбку. Тогда он стал завязывать его по новой, чуть не продемонстрировав свои чресла собравшимся гостям. Все-таки он очень любит выпендриваться. - Пожалуйста, сестренка, не надо. Сегодня я решил не надевать нижнее белье, и мне не хочется, чтобы некоторые из наших гостей почувствовали себя обделенными природой. - Брюс, ты слишком далеко заходишь. - Кто-то должен это делать. На ногах у него были бархатные мокасины, с украшением в виде золотой лисьей головки. Майя сидела у меня на коленях. Она отстукивала такт, ударяя по внутренней стороне моей ноги в такт музыке. Теперь я пил кока-колу. Мне хотелось быть настолько трезвым, насколько это возможно. - Извини, что мы явились так поздно. - Ничего. Было весело. - С тобой грубо обошлись? - Майя знала, как перевести на нормальный язык мои завиральные речи. - Да нет, было забавно...хотя и грубовато, пожалуй. - Вежливо, но честно. Редкое и опасное сочетание. - Брюс потрогал узел на своей юбке, а потом с недовольным видом опять развязал его и завязал снова. - Джилли, а ты мне не поможешь? - Да, приходится признать - из всего ему удается извлечь выгоду. - Не сегодня, Брюс. - Ей явно было лестно, что он обращает на нее внимание. - Слушай, а ты не мог бы на мой следующий день рождения вообще ничего не одевать? - Зачем ждать так долго? Майя ему не ответила. - Мы могли приехать вовремя, то есть, я хочу сказать, мне хотелось быть здесь, когда ты приехал, но мы поехали в больницу, чтобы папа тоже мог подарить мне подарок, и тогда случилась удивительная вещь... Я просто кивал и улыбался. Конечно, что тут такого: находящийся в коме отец дарит подарок своей дочери. - Случилось так, что я выбрала именно твой подарок. - Было очевидно, что Брюсу не по себе оттого, что его сестра делает вид, что его отец совершенно здоров. - Брюс, не мешай мне. - Майя продолжила свой рассказ. Ее брат все это время пристально смотрел на меня. - Когда я поцеловала папу, он на секунду открыл глаза. - Это невероятно. - Верно. - Заткнись, Брюс! Никто, кроме меня, этого не видел, и врач сказал, что это хороший знак. Я уверена, что отец скоро выздоровеет. - Здорово. - Я даже не знал, что сказать. - "Надежда - штучка с перьями - в душе моей поет. Без слов одну мелодию твердить не устает*". <Строка из стихотворения Эмили Дикинсон. Перевел Б.Львов>. - Брюс улыбнулся, вытащил из стоящего рядом букета одну розу и вставил ее в петличку на смокинге Майи. - Ты это сам сочинил? - Я был поражен. - Да, вообще я довольно известный поэт. Пишу под псевдонимом Эмили Дикинсон. - Надо же! Майя слезла с моих колен. - Смотри, не уходи никуда с Брюсом. Я вернусь через минуту. И она грациозно двинулась к барной стойке на противоположной стороне комнаты, где стояли Иэн, итальянец и дюжина других парней. Все они были одеты в шикарные костюмы, и старательно делали вид, что им очень скучно. У них у всех были тоскливые лица, словно у сорокалетних. Когда Майя отошла от нас довольно далеко, Брюс стрельнул сигарету и доверительно сообщил мне: - Мне не хочется, чтобы она чувствовала себя разочарованной. - Мне было очень приятно, что он делился со мной. - А вдруг она права? - Я тоже старался казаться старше, чем я есть, то есть говорить медленно и лениво. - Это было бы здорово. - Впервые я видел печального Брюса. Сейчас его можно было назвать каким угодно, только не счастливым. Joie de vivre*, присущая ему, во мгновение ока иссякла, и он стал похож на грустного, сердитого мальчика. <Радость жизни - фр.>, Знакомое выражение лица. Нечто подобное я каждый день видел в зеркале. Майя вернулась вместе с блондинкой, которая каталась с ними на лошади в тот день, когда мы встретились. У нее были тонкие губы и очень большая грудь, и, несмотря на то, что ей было не больше семнадцати, она очень хорошо изображала тридцатисемилетнюю разведенку. - Финн, это Пейдж. Кстати: в ее передний зуб действительно инкрустирован бриллиант. Пейдж приподняла губу, чтобы продемонстрировать украшение. - Мик тоже так себе сделал. Правда, у него обыкновенный рубин. - Ладно, Пейдж. Давай-ка я за тебя похвастаюсь. Пейдж видела Мика Джеггера, когда ходила в "Студию 54"*. <Легендарный ночной клуб в Нью-Йорке; существовал в 1977-1979 гг.>. Финн, сделай, пожалуйста, вид, что ты потрясен. Пейдж мило улыбнулась и сказала: - Свинья ты. Мы пожали друг другу руки, и Майя добавила: - Пейдж - моя двоюродная сестра. И самый старый мой друг. - А я думал, что это я твой самый старый друг, - возразил Брюс. Он поцеловал Пейдж. Я увидел, как он засунул ей язык в рот. Блондинка удивилась, но было заметно, что ей это понравилось. Зато это не понравилось Майе. - Что это с тобой, Брюс? - Я сегодня одинок, и я рад видеть Пейдж. - А где же Коко? - Блондинке явно было трудно говорить спокойно, когда он прижимался к ней. - Она улетела домой, чтобы присутствовать на коронации своего брата. - Пейдж засунула сигарету в мундштук и подождала, пока он поднесет к ней зажигалку. Я решил, что он шутит, но тут в разговор встряла Майя: - Мне все-таки кажется, что ты должен был поехать с ней. - Я собирался. Но потом... подумаешь, коронация в маленькой африканской стране. Кто там будет? Несколько сотен голых негров, Принц Уэльский... Здесь гораздо интереснее. - Почему ты не поехал? - спросила Пейдж. - Беспокоился за маму. - Он окинул взглядом зал. МакКаллум и миссис Лэнгли стояли в углу и о чем-то говорили. - Пора ее спасать. - Господи! А моя мама-то что делает? - Не беспокойся, она же с дедушкой. - Меня это не успокоило, скорее, наоборот. Майя махнула рукой туда, где стояла мама. Она говорила с Осборном и вице-президентом. Потом сказала что-то смешное, так что они все (включая охранника этой шишки) расхохотались. Я уже говорил, что когда у нее было хорошее настроение, она могла быть очень забавной. Затем один из ублюдков, чей разговор мы подслушали, сказал: "выглядит она роскошно", и подошел к ним, чтобы его тоже представили. Когда этот козел поцеловал ее руку и поклонился, она в ответ улыбнулась, и выглядело это, пожалуй, смешно. Потом я подумал о том, что бы они сказали, если бы увидели мою маму в тот момент, когда она лежала под книжным шкафом и ругалась как сапожник из-за того, что потеряла свой кокаин. Мне стало стыдно за свои мысли. - Финн, ты что, не слышишь? - Я действительно не слышал. - Пейдж задала тебе вопрос. - Что? Извини. - Не важно. Я слышала, что тебя арестовали за то, что ты продавал кокаин. А сейчас у тебя есть? - Нет. Майя посмотрела на нее так строго, что можно было усомниться в том, что она по-прежнему считает Пейдж своим самым старым другом. - Он ничего не продавал! Да и вообще, кто тебе об этом сказал? - Ну, об этом уже все знают. - Теперь блондинка говорила еще более медленно и вяло, чем обычно. - Ничего они не знают. Я не собирался говорить этого, но что-то мне все-таки нужно было сказать. Майя взглянула на меня, широко раскрыв глаза, словно увидела что-то такое, чего не замечала раньше. Потом она дотронулась до моей щеки, чтобы дать мне понять, что мне ничего не угрожает. - Ну, что здесь такого... Возьми хоть моего брата. - Пейдж говорила заискивающим тоном. - Его выгнали из Принстона за то, что он принимал транквилизаторы. Умный он парень. Единственный из всей семейки. - А здесь ты как оказался?- спросила Пейдж. - Его мама и мой дедушка старые друзья. - Ответила за меня Майя. Вот это новость. Было ли это правдой, или сплетней, или ложью во спасение? Я ничего не сказал, но очень сильно удивился. Ударили в гонг. Миссис Лэнгли спокойно сказала: - Думаю, ужин готов. - Как будто это был семейный ужин, а не вечеринка, на которой присутствовало более двухсот гостей. Майя схватила меня за руку. - Ты будешь сидеть рядом со мной. А мама сидела по правую руку от Осборна, в то время как его жена находилась в дальнем углу крытой площадки. Я же повторял про себя снова и снова: "старые добрые друзья". Это объясняет, почему он так добр к нам. Если это так. Но когда же они познакомились, и насколько близко они были знакомы? Мама говорила, что это случилось, когда он лежал в больнице. Нас разделяли четыре стола, но я думал о ней, не переставая. Мне надоело переживать из-за того, что мне было известно о ее жизни, и о том, что не было. Я не хотел, чтобы ее прошлое разрушило мое будущее, и жалел, что показал ей это дурацкое приглашение. Вдруг Майя прошептала мне на ухо: - Все не так ужасно, как ты думаешь. - О чем это ты? - прошептал я в ответ. - Что бы ни случилось с тобой в Нью-Йорке на самом деле. - Она знала, что я врал. - А перешептываться невежливо, - заорал Иэн. - Зависит от того, о чем вы говорите, - крикнула в ответ Майя, швырнув в него хлебный катышек. Потом она опять повернулась ко мне и продолжила: - Не беспокойся, я никому не скажу про твой секрет. - Какой секрет? - Я почувствовал, что меня разоблачили. Теперь она уже не шептала, а почти свистела: - Ты хороший. Мы держались за руки под столом и ели раковый суп. Благодаря ей я действительно чувствовал себя очень хорошо. Под скатертью она безбоязненно щекотала внутреннюю поверхность моего бедра. Я чувствовал, как нарастает мое возбуждение - продвигаясь вверх по штанине, она могла обнаружить это. Кончик моего члена находился в сантиметре от ее пальцев, и это расстояние неотвратимо сокращалось. Знала ли она об этом? А что, если она все-таки коснется его? Что она сделает? Выскочит из-за стола с миной отвращения на лице? Я задыхался, и был близок к оргазму, и уже собирался извиниться и выйти из-за стола, как вдруг она опустила под стол и вторую руку и прошептала: "Все нормально". Ее голос сводил меня с ума. Потом стали разносить главное блюдо. На выбор предлагались седло барашка и чилийский морской окунь. Я предпочел баранину. Потом спросил Майю, где находится туалет, встал из-за стола и, засунув руки в карманы, направился к нему. Мне пришлось быть осторожным, чтобы не продемонстрировать свои трусы, которые выбивались из-под расстегнутых брюк. Я подошел к туалету, который располагался около мужской раздевалки. Там никого не было. На скамейках лежали начищенные до блеска ботинки, в которых играют в гольф, а на стенах висели фотографии каких-то мужчин в длинных белых брюках, игравших в теннис. Я быстро зашел в одну из старомодных мраморных кабинок, расстегнул брюки и снял трусы. Мне понадобилась бумага, чтобы привести себя в порядок. Дело не в том, что я находился на анально-сексуальной стадии развития, как сказали бы психоаналитики - просто я был оптимистом. Надеюсь, она опять положит туда руку, и мне не хочется, чтобы ее поджидал там неприятный липкий сюрприз. Интересно, знала ли она, что довела меня до оргазма? Мне было известно слишком мало, чтобы чувствовать себя смущенным. Со мной такого никогда раньше не случалось... Я имею в виду, что другой человек в этом участвовал впервые. Интересно, должен ли я сказать ей что-нибудь, или нет? Я надел брюки. Свои трусы я держал в руке, потому что собирался выбросить их в мусорную корзину, стоящую у раковины, но только приоткрыл дверь кабинки, как услышал, что в туалет кто-то вошел. Этот человек насвистывал песню, которую играл оркестр. Теперь она не казалась мне такой уж слащавой. Я продолжал стоять в кабинке, ожидая, когда он уйдет. Но он продолжал напевать, и когда дошел до строки "Ты у меня одна", ужасно громко пукнул, и сразу же засмеялся, словно восхищаясь своей шуткой. Запах был такой, будто огромное животное оставили лежать в сломанном холодильнике. Обонятельный инстинкт победил. Я зажал нос руками, и, конечно, мне пришлось понюхать свое перепачканное белье. Это было отвратительно. Я уронил трусы, и они приземлились прямехонько в унитаз. Теперь у меня появилась еще одна проблема. Что мне делать? Вытащить их и выжать, или пусть это делает кто-то еще? Я решил просто смыть воду. Но когда она стала подниматься все выше и выше, и дошла до края унитаза, мне стало понятно, что это была серьезная ошибка. Потом пердун тоже смыл воду и вышел из комнаты. Я готов был пулей вылететь оттуда, но тут опять раздались звуки шагов. Вода стала уже медленно переливаться через край унитаза. Я накрыл его крышкой и попытался скрыться с места аварии. Послышались чьи-то голоса. Это были Маркус и Слим. - Да успокойся ты. Здесь никого нет. - Слим говорил, как пьяный, запинаясь. Видимо, это из-за антидепрессантов. - Заткнись. Маркус стал проверять, нет ли кого в кабинках. Он, наверное, решил, что та кабинка, в которой стоял я, закрыта, потому что там сломан унитаз. В общем-то, он был прав. Тогда он затащил Слима в соседнюю кабинку и толкнул его прямо на сиденье. Когда он заговорил, я понял, что дело не в том, что они решили покурить марихуаны. - Ты опять ел эту гадость, - произнес Маркус горячо и настойчиво. Скорее, он был огорчен, а не взбешен. Когда он разговаривал со мной, то тоже злился, но теперь его голос звучал по-другому. - Всего две марки. - Я все еще стоял на унитазе. Решившись посмотреть вниз, я увидел, как Маркус схватил Слима за лацканы его пиджака и начал трясти его. - За каким чертом ты это делаешь? Неужели из-за того, что стыдишься меня? Или того, чем мы занимаемся? - Я решил, что сейчас он его ударит. Но вместо этого он поцеловал Слима. Они, кажется, собирались спутаться прямо здесь. Тогда я переступил через лужу, которая разливалась по полу туалета, тихо приподнял щеколду, и на цыпочках побежал обратно в зал. Я даже и не знал, что обо всем этом думать. Странно только, что я не был шокирован еще больше. Когда я проходил у столика вице-президента, то услышал, как он свистит. Мне стало смешно. У всех здесь были свои секреты, а правил, кажется, вообще никаких не было. Когда я опять подсел к Майе, она спросила, почему меня так долго не было. - В этой раздевалке я пережил религиозный опыт. - Ты говоришь, как Брюс. - Она произнесла это таким тоном, что мне сразу стало ясно, что это не комплимент. Тогда я прошептал ей на ухо о том, что делал в туалете вице-президент, и как мне пришлось смыть свои трусы. Она так смеялась, что опрокинула свой бокал с вином, а потом поцеловала меня. - Беру свои слова обратно: на моего брата ты совсем не похож. Если забыть о том, что я ничего не сказал о Маркусе и Слиме, я все-таки имел много общего с ее братом. Мы оба ревностно оберегали свои секреты. Только он знал, как можно рассказать все, так ничего и не сказав, а я только учился этому. Пока мы ели свои отбивные, пожилая леди с голубыми волосами и желтыми бриллиантами рассказывала, как ее выгнали из школы. - Директриса вызвала мою мать и сказала, - было смешно наблюдать за тем, как эта старушка изображает другую старушку, - "Эбигейл - умная, привлекательная, прелестная девчушка, но, боюсь, нам придется с ней расстаться". Мама спросила ее, почему. Тогда мисс Хьюитт - так ее звали, - сказала следующее: "Если говорить начистоту, то все эти бриллианты, которые звенят в ее школьной сумке, отвлекают от учебы и ее саму, и других девочек". - А как вам досталось это кольцо? - спросила Майя, наклонившись поближе и положив руку на мое бедро. - Я была обручена с одним банкиром из Вирджинии. - Сколько вам тогда было лет? - спросил кто-то. - Пятнадцать. - Она улыбнулась, и сразу стало ясно, что сто лет назад она была красавицей. - А потом что случилось? - заинтересованно спросила Майя. - Все мои подружки получили дополнительный выходной день, чтобы присутствовать на моей свадьбе. - А я-то думал, что кульминацией в этой истории является камень в шесть каратов, сияющий на ее среднем пальце. - Боже, как романтично! - Ни капельки. Потом он начал меня избивать. Тарелки со стола убрали. Я видел, как Осборн представляет Маркуса футбольной шишке. Мне сразу стало ясно, кто он такой, потому что тот проверял, есть ли у сына Гейтса мускулы и делал такие движения руками, словно бросал мяч. Маркус в ответ только мило улыбался, словно не имел ничего против того, чтобы этот престарелый спортсмен его ощупывал. В конце выкатили праздничный торт. Мама в этот момент показывала Леффлеру какую-то йоговскую асану, а пожилая синеволосая леди объясняла нам, почему из всех ее пяти мужей (она всех их пережила) ей больше всего нравился третий. - Он знал, как доставить удовольствие женщине. А теперь мне остается наслаждаться только шоколадом. - Она уже уничтожила все сладости, лежащие в огромной серебряной конфетнице, которая стояла посреди стола. Эта ночь была особенной. Бесконечное количество бездонных бокалов с изысканным вином, влажная темнота, насыщенная запахом гардений. Казалось, этой ночью все решили использовать свой шанс. Чего бы они ни хотели добиться. Тосты, которые произносили гости, были чем-то средним между здравицами и анекдотами. Майя рассказывала мне, кто из них кто, и о чем они говорят, и я смеялся вместе со всеми, словно знаю всех уже тысячу лет. У меня даже щеки разболелись от смеха. Мне было очень весело. А самое чудесное - мне вовсе не пришлось прикидываться. Когда группа Слима начала играть, мы побежали к шатру, стоящему у бассейна. Майя увидела, что я хромаю, и предложила снять туфли. Поняв, что я стесняюсь сделать это, она быстро скинула свои, и мы просто оставили их лежать на сырой траве. А потом, когда мы подбежали к тому месту, где все танцевали, случилось чудо. Я вдруг понял, что умею танцевать. Парни играли песни "Роллинг Стоунз", и это получалось у них даже лучше, чем у рок-звезд. Маркус, насупившись, стоял с краю танцевальной площадки. "Поразительно, что у всех этих белых людей нет никакого чувства ритма", - крикнул он мне. Нам было очень жарко, мы вспотели, и, перестав танцевать, когда зазвучала медленная песня, отошли в тень, чтобы поцеловаться еще раз, а потом, так и не успев довести дело до конца, ринулись обратно, застегивая друг другу пуговицы и молнии. К микрофону подошел Брюс. В руке у него был бокал с коктейлем, а его волосы были выкрашены в белый цвет. Он выглядел точно как Дин Мартин*, если бы тот вдруг превратился в альбиноса. <Популярный певец (1917-95). Снялся в нескольких фильмах, среди них: "Ну вот и молодец" (1951), "Мальчик на побегушках" (1953), "Или Голливуд, или ничего" (1956). Мартин играл в кино, выступал с концертными программами, записал много пластинок, был ведущим телевизионного музыкально-комедийного "Шоу Дина Мартина">. Брюс стал проникновенно исполнять песню "Иногда, когда кто-то кого-то любит". Любой вам скажет, что эта песня в 1978 году ни у кого не вызывала восторга. Но когда ее пел Брюс, это было совсем другое дело. Он даже заставил Майю, миссис Лэнгли и Осборна залезть на сцену, чтобы подпевать ему. Когда они закончили, старик поклонился, сложив ладони вместе, словно какой-то восточный диктатор, и помахал всем на прощание. Мама стояла рядом со мной. Я видел, как он прошептал что-то Майе, когда они сходили со сцены. К чести моей мамы, она не стала задерживаться, когда увидела, что моя подруга идет ко мне. С ее стороны было очень мило, что она решила предоставить мне свободу действий. - Здравствуйте, доктор Эрл... Я - Майя Лэнгли. - Я не доктор, Майя. - Мама решила сразу же внести ясность. - Дедушка говорил мне, что у вас нет специального образования, но он не устает повторять, что вы - тот самый врач, который спас ему жизнь. Так что здесь вас будут называть доктором, нравится вам это или нет. - Стоило Осборну повторить что-то три раза, и это становилось правдой. - Впрочем, я всего лишь хотела представиться. - Что ж, очень приятно, Майя. Спасибо, что пригласила нас на свой праздник. Мне зд