цейская работа, - сказал Гэнт, впервые вступая в разговор. - Послушайте, - сказал Джакович в раздражении. - Вы что, и вправду хотите пересажать всех шлюх? Коли так, тогда лезьте вон из кожи, чтобы состряпать фальшивый рапорт, и потом лжесвидетельствуйте в суде, добиваясь обвинения. Но такая игра не стоит свеч. Проститутки неистребимы. Они будут всегда. Зачем же рисковать своей работой из-за паршивого вранья, к тому же уголовно наказуемого? И раз уж я об этом заговорил, босс иногда бывает малость не в себе и может защемить тот хвост, что вы, к примеру, выставляете под окном у гнездышка, где проститутка будто бы за десять монет предлагает парню сеанс на французский манер, а ваши уши умудряются про то прослышать. - Ну и что? - спросил Симеоне, теперь уже без улыбки. - На прошлой неделе мы так одну и застукали. Что-нибудь не так? - Лейтенант рассказал мне, что не поленился подрулить к одному из жилых домов, где какая-то команда вот таким же образом словила какую-то девицу. Он не говорил, что это был ты, Сим, зато сказал, что чертов дом с той самой стороны, откуда, как предполагается, подслушали ее наши доблестные полицейские, не имеет окон. Сплошной бетон. - Проклятье, - сказал Гэнт, внезапно поднявшись и широко зашагав через всю комнату к свертку с ленчем, из которого вытащил новую сигарету. - Он что, этот трахнутый мальчишка-лейтенант, считает, что здесь у нас дискуссионный клуб при колледже с расписанными раз и навсегда вшивыми правилами игры? Я никогда прежде на него не капал и не жаловался, Джейк, но знаешь, как-то ночью он спросил меня, не пил ли я спиртного? Нет, ты слышишь?! Спросить у "нрава", не пил ли он! Я ответил, да, лейтенант, мать твою, как по-вашему, чем это я должен заниматься, когда промышляю в каком-нибудь баре? Тогда он меня спрашивает, всегда ли мы платим за выпивку и не принимаем ли бесплатных сандвичей от тех владельцев баров, которым известно, что мы из легавых? Он хочет видеть здесь стадо благочестивых трезвенников, прикалывающих денежки на обед к нижнему белью. Если этот хрен не уймется, я увольняюсь из команды. - Да успокойся ты. О Боже, - произнес Джакович, с опаской косясь на дверь. - Он наш босс. Надо проявлять хоть немного лояльности. - Этот парень своего не упустит, Джейк, - сказал Симеоне. - Пуп готов себе надорвать, лишь бы стать самым молоденьким капитаном в нашем деле. Бутончик расцветает. За такими вот бутончиками нужен глаз да глаз, иначе они используют нас заместо навоза, чтоб сподручней цвести было. Джакович беспомощно взглянул на Роя, и тот уже абсолютно точно знал, что позже сержант будет увещевать его хранить полное молчание и не выносить из этой комнаты прозвучавшие в ней жалобы и сетования. Несчастный же он будет начальник, если позволит всему вот так закончиться, подумал Рой. Ему не следовало доводить до такого, но, уж коли довел, сейчас он должен поставить их на место. Нравится это или нет, но лейтенант был здесь старшим офицером, командиром. Поменяйся Рой вдруг с ним местами - и спаси Господь сержанта, разрешающего оскорблять своего командира. - Эй вы, мятежники, давайте поговорим о чем-нибудь другом, - нервно объявил Джакович, срывая с носа очки и принимаясь их протирать, хоть в этом не было ни малейшей необходимости. - Слыхали, скольких морячков повязали за эти выходные "нравы" из Голливудского? - спросил Симеоне, и Рою показалось, что Джакович испытал истинное облегчение, когда беседа перешла в иное русло. - А что у них там, в Голливуде? - поинтересовался Гэнт. - А что всегда? - спросил Симеоне. - Местечко кишмя кишит гомиками. Я слышал, за этот уик-энд двадцать морячков арестовали по голубому делу. Собираются уведомить генерала в Пендлтоновской учебке. - Сейчас обмочу себе штаны, - сказал Гэнт. - Я тоже служил в армии, но в то время все было иначе. А нынче даже морские пехотинцы сделались другими. - Точно. Я слыхал, там уже стольких голубей словили, что самые толстые шишки в Пендлтоновском лагере боятся, как бы их кто не засек жующими бананы, - сказал Ранатти. - И теперь они грызут их боком, все равно что кукурузные початки. - Кому-нибудь из вас посчастливилось уже работать по иску в "Риджент армз"? - спросил Джакович. - Может, используем нашего одолженного? - сказал Ранатти, кивая на Роя. - По-моему, забраться в этот притон - единственный выход. Мы уже раз туда прокрались. Я приставил лестницу к балкону второго этажа и поглядел на комнату, где забавляются те две шлюшки, только вот не смог подобраться близко к окну. - Беда в том, что им подавай особеньких, - сказал Симеоне. - Думаю, какой-нибудь посыльный, а может, даже двое работают с ними заодно и засылают к ним наверх девчонок. Зарегистрируйся, Рой, в гостинице, и мы сумеем что-нибудь подстроить. - Рой слишком молод, - сказал Гэнт. - Нам нужен старичок, вроде меня, да только я там уже столько времени кручусь, что какая-нибудь из тех шлюх меня узнает почти наверняка. Как насчет тебя, Джейк? Ты уже не юн и выглядишь вполне состоятельно: преуспевающий мужчина. Устроим тебе загородное развлечение и что-нибудь выясним между делом. - Было бы неплохо, - сказал Джакович, пробежав пальцами по редеющим черным волосам. - Но босс не любит, когда сержанты слишком часто выходят на охоту. Придется разведать, что у него на уме. - В меблированных комнатах Кларка дело тоже кипит вовсю, - сказал Ранатти. - В номерах шестом, седьмом и восьмом кровати превратились в парники. Вчера мы с Симом отметились там, пробыли меньше часа, но за это время бригада из трех проституток пропустила то ли дюжину, то ли чертову дюжину клиентов. Клиенты шли один за другим, а поскольку они еще прежде, чем попасть в парничок, регистрировались как постояльцы, местечко стало золотым дном. - Один парничок - уже золотое дно, - кивнул Джакович. - Из него еще много чего может вырасти. - Эта тройка и в самом деле трудится в поте лица. Даже не побеспокоятся сменить простыни, - сказал Ранатти. - А раньше была такая тихая заводь - мечта обывателя, - сказал Гэнт. - Всякий раз, когда мне везло, я назначал там после работы свидание. Ужасно, что проституция проникла и туда. Хозяин притона - милый старичок. - Слишком много денег кроется в пороке, - сказал Джакович, обегая взглядом каждого из них. - Кого угодно могут развратить. - Эй, а вы слыхали, ребята, что натворил Харуэлл в уборной Гартуэйтского театра? - спросил Симеоне. - Харуэлл - это полицейский дневной смены, - пояснил Джакович Рою. - Такой же псих, как Симеоне и Ранатти. У каждого из нас свой крест. - Что он сделал на сей раз? - спросил Гэнт, заканчивая терзать каракулями желтый лист стандартной бумаги. - Он работал в уборной по поступившей от тамошнего директора жалобе. Так вот, просверлил он, значит, по новенькой смотровой дырочке в стенках между туалетами, а сам плюхнулся, не спуская штанов, толстым задом на последний стульчак, просто сидел там и покуривал свою огромную сигару. Не успел он докурить ее до конца, как входит какой-то голубь и идет прямиком к дыре, что тот расковырял, и сует в нее под нос старине Харуэллу свой конец. Лопес наблюдал за происходящим, спрятавшись за решеткой кондиционера, что в восточной стене, и, поскольку мы добились от директора оставлять в сортире все двери нараспашку, отбивая у голубей охоту устраивать там насест, Лопес видел все, как на ладони. Он сказал, что, когда тот парень пропихнул шланг в дыру, старина Харуэлл стряхнул пепел с сигары, подул на ее кончик и, стоило тому раскраснеться, сунул тому типу куда следует. Говорит, когда они оттуда уходили, голубь валялся на полу и визжал благим матом. - Этот выродок настоящий псих, - проворчал Джакович. - То был его второй поход на дело. Не вызывает он у меня доверия. Выродок и псих. - Слыхали про дырку в дамской гардеробной в универмаге Блумфильда? - спросил Ранатти. - Ну, в которую один болван, мнящий себя остряком, воткнул свою штуку, а она возьми да вылези с той стороны, где как раз переодевалась какая-то старушенция. А та, не долго думая, всадила в нее шляпную булавку, так что сукин сын покорно ждал, приколотый к собственной веселой штуке, пока не приехала полиция. - Я так давно слышу этот анекдот, что готов подстричь ему бороду, - сказал Филлипс. - По-моему, его в свое время сочинил какой-то легавый-балагур. - Не знаю, не знаю, но история с Харуэллом - чистая правда, - сказал Симеоне. - Ее мне Лопес рассказал. Говорил, еле ноги унесли. Харуэлл хотел еще окольцевать того голубя. Нет, вы можете себе это представить: чуть было к чертям собачьим не спалил парню конец, так еще хочет засадить его в тюрягу? Лопес сказал ему: "Давай-ка лучше отсюда сматываться, чтобы голубок никогда не дознался, что это его полицейский клюнул". - В один прекрасный день выродка просто уволят, - не унимался Джакович. - Послушай, на такой работе необходимо сохранять чувство юмора, - осклабился Ранатти. - В противном случае спятить лете легкого. - А хотел бы я увидеть ту сценку, - сказал Гэнт. - Голубь был белый? То бишь сизый? - Почти, - сказал Симеоне. - Он был итальянец. - Ах ты, задница, - сказал Ранатти. - Напоминаю, ребята, сегодня у нас мусорная ночка, - сказал Джакович. - Как серпом по одному месту, - сказал Симеоне. - Я и забыл. Господи-Господи, и оделся, как назло, прилично. - Мусорная ночь - это ночь, когда мы помогаем дневной смене, - объяснил Джакович Рою. - Согласились рыскать в отбросах, проверяя затемно ящики перед еженедельным наездом мусорщиков, собирающих все это дерьмо. Дневная смена снабжает нас адресами, где, по их подозрению, происходят сходки букмекеров, а мы копаемся там в мусорных баках. - Могу говорить всем своим приятелям, что я работаю в ФБР, - пробурчал Ранатти, - во Ф-шивой да Б-лошиной Р-адости. - Пока что это здорово срабатывало, - сказал Джакович Рою. - Уже в трех местах бочки с мусором оказались набиты списками сделанных ставок. Так что и дневная смена без дела не остается. - А в благодарность за все я иду домой, воняя не хуже кучи мусора, - сказал Ранатти. - Как-то ночью мы ковырялись в ящиках, что за рестораном "Рыжий Кот Сэма", - сказал Симеоне, улыбнувшись Джаковичу, - и нашли там голову здоровенного хряка. У этого чертова борова башка была все равно как у льва. Старый Рыжий Кот - тип еще тот, специализируется на негритянской кухне. В общем, мы захватили голову с собой и принесли сюда вот, к Джейку, сунули в его настенный шкаф и пошли по домам. А на следующий вечер явились на работу пораньше, чтобы не прозевать момент, когда он его откроет, да только в тот самый вечер наш новый лейтенантик получает сюда перевод, и никто из нас его еще в глаза не видал. А ему предоставляют шкафчик Джейка. Он отворяет дверцу и... не говорит ни слова. Ничего! А вслед за ним молчат и остальные. Мы все, как один, уткнулись носом в писанину или в свои ящики и ничегошеньки не сказали! - Он потом признался мне, что принял это за посвящение в командиры, - произнес Джакович, закурив сигарету и хрипло закашлявшись. - Может, потому и взял нас в оборот. - Давайте больше о нем не заговаривать. Меня это приводит в уныние, - сказал Гэнт. - Ну что, ребята, готовы накинуться на работу? - Прежде чем двинетесь, обождите минутку, - сказал Джакович. - На сегодня у нас намечается большая заварушка. Ровно в час ночи идем брать "Пещеру". Полагаю, до вас, парни, уже долетел об этом слушок, в такой компашке просто невозможно что-либо утаить. Короче, из надежного источника нам стало известно, что вечером в "Пещере" готовится солидное жульничество: демонстрация непристойного фильма. Ума не приложу, в чем тут причина, разве что дела Фриппо, хозяина заведения, идут из рук вон плохо. В общем, слово сказано, и дьявольское местечко будет набито сегодня до отказа. Что-нибудь знаешь о "Пещере", Рой? - Немного, - кивнул тот. - За последнее время мы здорово их потрепали, - сказал Джакович. - Еще один хорошенький налет, и, я думаю, отберем лицензию на торговлю спиртным. По всей видимости, сегодня это и случится. Ближе к полуночи вы, ребята, бросаете все свои дела, встречаемся здесь. Займем у патруля с дюжину одетых по всей форме полицейских, нам собираются помочь и две бригады из административного отдела. Сеанс должен начаться около часу, мы зашлем внутрь Роя. Как только фильм начнется, ты, Рой, будто бы случайно пройдешь к уборной. Осведомитель сообщил нам, что после часу никто больше через парадный вход не войдет и не выйдет. Выставь в окно сигарету и нарисуй ею круг. Мы будем сидеть снаружи и следить за окном. Ну а затем откроем ключом дверь и явимся через парадное. - У вас есть ключ? - спросил Рой. - А как же, - ухмыльнулся Ранатти. - Вон там, в углу. Он указал на металлическую подпорку в четыре фута длиной. К краю ее была приварена тяжелая стальная плита с приделанными к ней со всех сторон ручками, чтобы при необходимости четыре человека, взявшись разом, могли ее раскачать. - С этим проблем не будет, - сказал Джакович. - Не думаю, что у тебя возникнут какие-то трудности, но, если все же они возникнут, к примеру, случится нечто непредвиденное - вычислят в тебе "нрава" или попадешь в какую беду, - хватайся покрепче за табуретку, кружку пива или что-нибудь еще и швыряй прямо в переднее окно. Тут-то мы и подоспеем. Да только никаких проблем у тебя не будет. - Значит, я просто сижу там и глотаю пиво? - спросил Рой. - Вот именно. Закажи пиво и соси себе из бутылки, - сказал Ранатти. - В этой гнусной норе ни к чему соблюдать приличия и тянуть его из стакана. Эй, Сим, а Доун Лавере по-прежнему околачивается у "Пещеры"? - На прошлой неделе видел ее у входа, - кивнул Симеоне. - Последи, Рой, за этой сучкой. Самая сметливая из всех шлюх, которых я когда-либо видел. Вмиг умеет раскусить легавого. Стоит ей заподозрить, что ты из "нравов", она тут же примется за свой номер. Присядет рядом с тобой, обнимет за талию и насквозь ощупает в поисках оружия и наручников, а чтобы занять тебя на время, упрячет тебе под мышку огромный сосок. Будет шарить по тебе, пытаясь найти кольцо от ключей, или вцепится в него руками - если, конечно, сможет, - чтобы проверить, нет ли у тебя при себе ключей от телефонной будки или от браслетов. И будет рыскать в поисках пары бумажников: ей не хуже нашего известно, что большинство полицейских в одном бумажнике носят деньги, а в другом - свой значок. Перед тем как туда войти, советую тебе передоверить Гэнту и значок, и пушку, и что там еще у тебя есть - тоже. - Не знаю, нужно ли, - сказал Джакович. - Лучше уж пусть будет вооружен. Не хочу, чтобы его обижали. - Револьвер может изгадить все дело, Джейк, - запротестовал Ранатти. - Не мешает ему свыкнуться с тем, что возможности у нас не слишком широки. Всем нам нужно с этим свыкнуться, если мы желаем работать в полиции нравов. - Не знаю. Я подумаю над этим, - сказал Джакович. - И еще, не дозволяй старушке Доун себя целовать, - хихикнул Ранатти. - Она от души любит потереться о мальчиков, которых ей удается заманить. Очень страстная шлюшка, только вот больна триппером да туберкулезом. - Течет с обеих дырок, - кивнул Симеоне. - И постоянно. - Выжирает по двадцать порций за ночь, - сказал Ранатти. - Как-то Доун поведала мне, что уже даже не трахается. Мальчики большей частью предпочитают ее голову, а не все остальное, оно и для нее гораздо легче: не нужно раздеваться. - Она лесбиянка? - спросил Гэнт. - Еще бы, - ответил Ранатти. - Живет где-то там, в районе Альварадо, с какой-то жирной и злющей буйволихой. Однажды призналась мне, что больше не может заставить себя спать с мужиками. - Мы выслушиваем исповеди обо всех девчоночьих трудностях, - сказал Рою Филлипс. - Мы обязаны знать этих задниц вдоль и поперек. - Хочешь, чтобы Рой поработал со мной? - спросил Гэнт у Джаковича. - Хочу, чтобы сегодня все четверо работали заодно, - сказал тот. - И не хочу, чтобы вы застряли на чем-нибудь другом, когда подоспеет время отправляться в "Пещеру". Все четверо выходят отсюда вместе. Можете взять две машины, но прежде решите, чем будете заниматься до полуночи, но занимайтесь этим опять-таки вместе. Филлипс поработает со мной. - Поедем-ка на Шестую и посмотрим, сумеет ли Рой обстряпать дела с какой-нибудь проституткой, - предложил Гэнт Ранатти и Симеоне, достававшим из ящика картотеки маленькие фонарики. - Мусорная ночка, а я нацепил новенькую рубашку, - заворчал, жалуясь, Ранатти, осторожно застегивая все пуговицы. Рой заметил, что была она ему как раз впору, а кобура, подвешенная к плечу, оказалась совсем невидимой. Не стоит ли и мне разжиться такой кобурой, подумал Рой, но решил обождать. Пока что он в "нравах" лишь на какой-то месяц, и может пройти много времени, прежде чем он получит сюда настоящее назначение. Но он непременно им понадобится, и даже скоро. Спецмашина, полиция нравов... Кто-нибудь обязательно им заинтересуется. Он был уверен, любому очевидно: полицейский он исключительно хороший, но работа здесь - это лишь временно. Он знал, что нужно думать об экзаменах, которые предстоит сдавать в текущем семестре. Похоже, тут он сбился с курса. Возможно, подумал он, в этом семестре я возьму отпуск. Они расселись по двум машинам. Гэнт расположился за рулем зеленого "шевроле" весом в две тонны, на кузов которого сзади "нравы" прикрепили огромные покрышки, выказав максимальное старание в маскировке. Кто-то подвесил на зеркало пушистого зверька, и Гэнт сказал Рою, что всю ответственность за налепленные на заднее стекло переводные картинки несет Симеоне. И все же, думал Рой, она, машина, похожа на ободранный, упавший в цене, "переодетый" полицейский автомобиль. Судя по тому, что утверждал Гэнт, управление выказало неприличную прижимистость в выделении средств на финансирование своей секретной оперслужбы. Гэнт подвез Роя к автостоянке, на которой ждала его собственная машина. - Послушай, Рой, - сказал он. - Мы будем на пустыре за желтым домом, что севернее Шестой, прямо у въезда на Таун-авеню. Совершишь мимо прогулку и там нас увидишь. Потом прокатишься несколько кварталов по Шестой улице и постараешься, несмотря на столь раннее время, найти какую-нибудь проститутку, а может, и парочку. Если приколешь, тащи обратно к месту встречи. - Ладно, - сказал Рой. - Ты уверен, что прошлой ночью отчетливо понял, что требуется для ареста шлюхи? - спросил Гэнт. - Получить от нее предложение заняться сексом за деньги, - ответил Рой. - По-моему, достаточно просто. - О'кей, Рой, действуй, - сказал Гэнт. - Если встретишь шлюху, очень похожую на переодетого бабой мужика, не кидайся на него. Пропусти и попытай счастья с другой. Мы не расставляем силки голубкам в одиночку. Это самые опасные и непредсказуемые ублюдки в целом мире. Так что промышляешь только по женщинам - настоящим женщинам. - Ладно, - сказал Рой, горя желанием поскорее начать. Ночь была темной, и находиться здесь, на городских улицах, облаченным в гражданское платье было почти то же самое, что впервые выйти сюда из домашних стен. Было это одновременно жутко и волнительно. У Роя глухо застучало сердце. - Действуй, малыш, - сказал Гэнт. - Только будь спокоен. Сворачивая на восток к Шестой улице, Рой обратил внимание, что руки его стали липкими и холодными, а руль сделался скользким. Причина была не в том, что он один, да один он, по сути, и не был: от Гэнта, Ранатти и Симеоне его отделяли лишь несколько кварталов. Но в первый раз разъезжал он по городу в качестве полицейского, не имеющего при себе ни значка, ни синего мундира, - полицейского, лишенного их защиты, и пусть он знал эту улицу как свои пять пальцев - все ему казалось чем-то странным и незнакомым. Сотрудник полиции нравов теряет это удобство - носить большой медный знак на груди, подумал он. Зато обретает подлинность. Без синего мундира он превращается в рядового человека, обязанного действовать так же, как любой другой житель, вышедший на улицу. Его уверенность явно пошла на убыль. Что это, нервозность или нечто серьезнее? Он положил руку себе на грудь и сосчитал гулкие удары. Неужели страх? Первую проститутку Рой увидел на углу Пятой и Стэнфорд-стрит. Тощая негритянка с прямыми ногами; по ее алчущему взгляду он догадался: наркоманка. Он поравнялся с ней, и она улыбнулась. - Привет, блондинчик, - сказала она, подходя справа к его машине и заглядывая внутрь. - Привет-привет, - сказал Рой и выдавил ответную улыбку, мысленно отругав себя за дрожь в голосе. - Я тебя тут раньше не встречала? - спросила та, не стирая с лица не слишком аппетитной ухмылки, обнажившей плохие зубы, и внимательно осматривая машину. Сразу заподозрила неладное, подумал Рой. - Никогда здесь раньше не бывал, - ответил он. - Один дружок рассказывал про это местечко. Говорил, при желании я мог бы неплохо тут поразвлечься. - Чем зарабатываешь на хлеб, малютка? - улыбнулась она. - Я страховой агент. - Забавно, а по-моему, похож на легавого, - сказала та, буравя его глазами. - Легавый? - Он судорожно рассмеялся. - Только не я. - Похож на молодого легаша, ну прямо копия, - произнесла она не мигая. Он совсем сник. - Слушай, своей глупой болтовней ты действуешь мне на нервы, - сказал Рой. - Могу я тут поразвлечься или нет? - Может, да, а может, и нет, - сказала она. - А что у тебя на уме? Рой вспомнил вчерашнее предупреждение Джаковича остерегаться всяческих ловушек. Он знал, что девица пытается вынудить его самого сделать ей предложение. - А то не догадываешься, - сказал он, стараясь изобразить на лице застенчивую улыбку, но не ручаясь за конечный результат своих стараний. - Дай-ка мне свою карточку, малютка, может, когда и захочу оформить у тебя страховку. - Карточку? - Визитку. Дай мне свою визитную карточку. - Послушай, я человек женатый. И не хочу, чтоб ты узнала, как меня зовут. На что она тебе? Собираешься меня шантажировать, так, что ли? - сказал Рой, поздравляя себя по поводу собственной находчивости и отмечая на будущее, что хорошо бы позаимствовать несколько визиток в каком-нибудь страховом бюро. - Ну ладно, - спокойно улыбнулась та. - Тогда сотри с нее свое имя или зачеркни вон той ручкой, что торчит у тебя из кармана рубашки. Только дай мне убедиться, что она у тебя имеется, эта твоя визитка. - Да у меня и нет при себе, - сказал Рой. - Будь смелее, давай лучше перейдем прямо к делу. - У-гу, - произнесла она, - давай перейдем, только мое дело - забота о собственной фирме. Коли у страхового агента бумажник не набит миллионом карточек, выходит, он нищ, этот страховой агент. - Пусть я буду нищим страховым агентом, ну и что с того? - сказал Рой без всякой надежды, глядя, как она поворачивается, чтобы уйти. - Да из тебя даже легаш никудышный. - Она одарила его через плечо презрительной усмешкой. - Ах ты, сучка, - сказал Рой. - Ирландская харя, онанист голубоглазый, мать твою... - парировала проститутка. Рой свернул направо, проехал к югу до Седьмой улицы, затем вернулся на Шестую и остановил машину, загасив фары, в полуквартале от того места, где тормозил перед тем, и принялся наблюдать за проституткой, болтавшей с длинным негром в серой фетровой шляпе. Тот кивнул ей и быстро направился вниз по улице к жирной девке в зеленом атласном платье. Рой ее прежде не встречал. Она кинулась в дом и заговорила о чем-то с двумя женщинами, столкнувшись с ними у входа. Рой включил зажигание и поехал к месту встречи, Гэнта он нашел сидящим на заднем сиденье той машины, в которой прибыли сюда Ранатти и Симеоне. - Лучше попытать счастья где-нибудь еще, - сказал Рой. - Я засыпался. - Что случилось? - спросил Гэнт. - Одна тощая кляча в коричневом платье узнала меня: скорее всего, видела тут как-то в форме, - солгал Рой. - Уставилась на меня, а потом побежала и растрезвонила об этом всем местным шлюхам. Здесь торчать бесполезно. Я засыпался. - Давайте прошвырнемся к парку и повяжем какого-нибудь бойкого голубка, - предложил Ранатти. - Давненько мы их не ловили. Оставив свою машину на стоянке рядом с участком, Рой вновь пересел в казенный автомобиль к Гэнту, и они отправились в парк. Рой был удручен тем, что до сих пор так и не сумел никого арестовать, но решил, что позже вечером, в "Пещере", он наконец наверстает упущенное. Тут вдруг его осенило, что он ни малейшего понятия не имеет о том, как арестовывать гомосексуалиста. - Расскажи-ка мне в деталях, как можно подцепить на крючок голубого, - попросил он. - Это проще, чем вязать шлюх, - сказал Гэнт, небрежно ведя машину по вечернему городу. - Достаточно ему в публичном месте сделать непристойное предложение. Или начать тебя щупать. Но, насколько я понимаю, совсем не обязательно дозволять ему мять твои причиндалы. Как только почудится, что он потянулся почесать тебе яйца, хватай его сразу за лапу, вот и весь арест. А в рапорте напишем: он трогал тебя за наружные половые органы. А то, что говорит Джакович о незаконных арестах да привирании в отчетах, - всю эту муть я даже на свое дерьмо не обменяю. Я никому не позволю касаться моего инструмента, пока не удостоверюсь, что этот "кто-то" носит платье и что под ним млеет женское тело. - Выходит, вполне хватает одного только устного предложения, - сказал Рой. - Да, вот именно. Но кое-кто из гомиков по-настоящему агрессивен. Не успеешь сказать "привет" - бац! - а он уж огрел тебя по загривку. Я не настаиваю, чтобы ты принимал всю эту чушь на веру, просто скажу, что расставлять силки для голубков - занятие не из приятных. Может, нам удастся словить их в капкане. - Только и разговоров, что о капкане. Что это такое? - спросил Рой, начиная ощущать легкий дискомфорт от перспектив "голубиной охоты". - То, что мы зовем "выгодной позицией", - ответил Гэнт и за Центральной приемной больницей прибавил скорости, поднимаясь по Шестой улице. - Голуби сшиваются в самых разных местах, к примеру в общественных туалетах. Ну и в некоторых из них имеются вентиляционные отверстия, заделанные тяжелой решеткой или чем-нибудь еще. Сквозь них можно подглядеть за всем, что происходит внутри. К тому же почти везде для нас оставляют нараспашку сортирные двери. Вот мы, стало быть, садимся в капкане, как его у нас окрестили, и подсматриваем за тем, что творится в уборной. Конечно, есть здесь и юридические тонкости типа предполагаемых мотивов и пробного осмотра, но я расскажу тебе о них, когда будем составлять рапорт по аресту - если, разумеется, кого-то поймаем. Порой мы используем электронику и запускаем в капкан какого-нибудь парня с рацией, если он засекает в сортире непотребство, то шепчет нам в микрофон, тут-то мы и являемся. Хочу предупредить тебя насчет голубых. Не знаю, кого ты рассчитываешь увидеть, но могу сообщить тебе, что голубь частенько не отличается от обычного мужика. Он может быть здоровенным лбом с мужественной физиономией, собственной женушкой, детьми и отличной работой, может быть интеллигентом, профессиональным спортсменом, адвокатом и военным, священником и даже полицейским. В эти капканы попадались люди самых разных занятий, представляющие все уровни общественного положения. У каждого свои причуды, и, если желаешь услышать мое мнение, любой паренек с такой вот "голубенькой" причудой, которой он вынужден время от времени потакать, рано или поздно примется искать подходящую общественную уборную или какой другой вонючий пятачок, где шастают гомики. По-моему, это вроде прелюдии к любовной игре, способ распалить похабный трепет. В свое время я перебеседовал с миллионом голубков, так вот, многие из них признавались, что, даже имея возможность получить удовольствие наедине с осмотрительным и неболтливым дружком, тем не менее от случая к случаю ощущали настоятельнейшую необходимость отправиться на поиски приключений в подобное местечко. Не знаю почему, но только знаю, что так оно и есть. Беда в том, что тут, как я уже говорил, можно нарваться на совершенно добропорядочного с виду парня, респектабельного супруга и все такое, и, если он раскусит, что ты из полиции, сукин сын делается невменяем. Вдруг в его башке рисуется крупный скандал, а мамочка с детишками и все знакомые уже читают на первой странице "Лос-Анджелес таймс" про то, что старина Херби оказался на поверку грязным педом. Вот что творится в его расплавившихся от страха мозгах. Так что с ним надо держать ухо востро. Бери ты его за убийство, он бы и близко так не паниковал. И не был бы столь опасен. Этот хрен буквально готов тебя прикончить, лишь бы убраться подобру-поздорову. И слушай мой совет: нечего рисковать своей шкурой ради какого-то паршивца, за поимку которого в суде тебя никто не наградит даже плевком. Знаешь, что причитается голубю, угодившему на скамью подсудимых? Около пятидесяти долларов штрафа, только и всего. Иначе ему пришлось бы ждать сотни лет, прежде чем суд разберется с его предшественниками и дойдет очередь до него. Но они, голуби, ни о чем таком даже не подозревают, а если не подозревают, значит, и не думают об этом тогда, когда ты их арестовываешь, а вместо этого каждый из них думает лишь о том, как бы от тебя улизнуть. Короче, все они чокнутые, если б было не так, они бы вообще никогда не очутились в этих чертовых сортирах и не угодили бы в наш капкан. А потому будь осторожен, когда расставляешь голубям силки. - Буду, - сказал Рой, чувствуя, как бешено заколотилось сердце. Он не был готов к тем опасностям, что подстерегали его на службе в полиции нравов. Когда он прознал, что получает сюда назначение, он смутно представлял себе лишь девчонок да выпивку. Сейчас он вспомнил, что за два года работы полицейским ему, по сути, так и не доводилось участвовать в сколько-нибудь приличной драке. Несколько раз пришлось помогать напарнику валить кого-нибудь на землю и без особого труда надевать на него наручники. Но он никогда по-настоящему не ударил человека и никогда не был избит сам. А у сотрудника полиции нравов нет даже дубинки при себе. - Ты носишь с собой кастет? - спросил Рой. - Уж будь уверен, - сказал Гэнт, задирая рубашку и показывая черный кастет с зазубренными краями, торчавший у него из-за пояса. - Может, и мне стоит прикупить, - сказал Рой. - Думаю, совсем не помешает, - кивнул Гэнт. - Иногда наши парни уясняют на собственной шкуре очень полезные вещи. То, к примеру, что захват, который учат тебя в академии выполнять на счет раз-два, похоже, никак не применим, если ты скользишь, изгибаясь, будто змея, по облитому мочой кафельному полу в каком-нибудь сортире заодно с потным, как боксерская подмышка, голубком; или если борешься в темном гостиничном коридоре со сводником какой-нибудь стервы, а твой напарник знать не знает, где тебя черти носят. - После всего, что ты порассказал, эта работка не кажется чересчур приятной, - слабо улыбнулся Рой. - Я только говорю о худшем из того, что может стрястись, - сказал Гэнт. - Обычно такое случается с юными горячими головами, с дикими борзыми, вроде Ранатти и Симеоне. Ну а ты держись старых бывалых псов, вроде меня, и все обойдется. Пусть мы не повяжем стольких, скольких успеют эти ребята, зато домой каждую ночь будем возвращаться целыми и невредимыми. Гэнт остановил служебную машину неподалеку от парка, и они пошли к живой изгороди, окаймлявшей пруд с южной стороны. Там они нашли Ранатти и Симеоне. Растянувшись на травке, те курили и швыряли жареными кукурузными зернами в шипящего черного гусака, который хоть и принимал их подношение, но откровенно презирал обоих за чересчур назойливое милосердие. - Всем на дармовщинку наплевать, - сказал Ранатти, указывая сигаретой на свирепого гуся, пресытившегося кукурузой и враскачку направившегося к дальней кромке воды. - Ну что, поохотимся или проверим капканы? - спросил Гэнт. - Как пожелаешь, - пожал плечами Симеоне. - А как пожелаешь ты, Рой? - спросил Гэнт. - Черт, почем я знаю, я ведь еще зеленый, - сказал тот. - Шляться по парку, прикидываясь педиком, - это и есть "охотиться"? - Нужно лишь притвориться доступным товаром, - сказал Симеоне. - Вовсе не обязательно носиться по всему парку и звенеть монетами в кармане брюк. Просто разгуливай себе и трави байки с голубками, что клюнут на тебя. Обычно один или двое из нас охотятся под деревьями, а еще парочка где-нибудь выжидает. Если тебе сделают предложение, веди голубя к месту встречи, точнее - к засаде. Скажи, что у тебя здесь рядом машина или квартирка, или наври с три короба чего-нибудь еще. Только доставь его к нам, а там уж мы навалимся всей гурьбой. Никто никогда не берет голубя в одиночку. - Я уже ему объяснял, - сказал Гэнт. - Ну а коли брезгуешь играть роль гомика, за что я, кстати, нисколько тебя не виню, сам того не выношу, - что ж, в таком случае можно проверить капканы, - сказал Ранатти. - Тут тебе понадобится только глядеть на то, как они меж собой распутничают. Фактически ты с ними и не общаешься, не то что во время охоты. - Давайте проверим капканы, - сказал Рой. - Вы как предпочитаете, сидеть внутри или снаружи? - спросил Симеоне у Гэнта. - Снаружи. А ты как думаешь? - Ты хотел от него чего-то другого? - спросил Ранатти. - Он уважает старших, - сказал Гэнт, и они побрели через парк. Вечер был теплым и по-настоящему летним, легкий ветерок, бегущий от пруда, приятно холодил Рою лицо. Почти все утки уже спали. Здесь, в стороне от неукротимого потока машин и уличного шума, было тихо и покойно. - Красивое место, - сказал Рой. - Парк? - спросил Ранатти. - Конечно. Только кишмя кишит гомиками, ворами и всякими задницами. После наступления темноты никто из порядочного люда тут прогуляться не отважится. - Кроме нас, - сказал Симеоне. - Он ведь сказал "порядочного люда", - напомнил ему Гэнт. - Периодически затемно сюда забредают всей семьей какие-нибудь простачки, приехавшие в наши края совсем недавно, но очень скоро они понимают, что почем. Прежде уборные запирались на ночь, но потом один мозговитый администратор парка решил оставлять их открытыми. Открытые сортиры приманивают голубей, словно мух. - Голубых мух, - сказал Симеоне. - Раньше по ночам их здесь крутилось не больше сотни. Теперь - не меньше тысячи, тьма-тьмущая. Возможно, мы закроем сортиры опять. - Вон он где, - сказал Гэнт Рою и показал на большое оштукатуренное строение, расположившееся у рощицы из вязов, шелестевших листвой на крепчавшем ветру. - Там-то мы с тобой и переждем, Рой, за теми деревьями, - сказал Гэнт. - Когда они выйдут из капкана, мы их увидим, подбежим и поможем. - Как-то раз, - сказал Симеоне, - мы тут вдвоем словили восемь голубков. Один из них жрал у другого, а еще шестеро окружили их и ласкали им все, что только попадало под руку. - Настоящая цирковая акробатика, - сказал Ранатти. - Мы незаметно выбрались из капкана и ломали голову над тем, что же, черт подери, делать со всей этой восьмеркой. В конце концов Сим замечает около сарая с инструментами связку черепицы, тогда он засовывает к тем свою башку и орет: "Эй вы, голуби, все арестованы!" Потом захлопывает наглухо дверь и несется обратно к связке с черепицей, а как только кто-то из них пытается выйти наружу, начинает метать черепицей в дверь. По-моему, он забавлялся от души. Сам я побежал к телефонной будке, что на углу, и вызвал подмогу, и, когда сюда понаехали зебры, все восемь голубков так и торчали в нужнике. Ну а у стенки вид был такой, словно ее атаковал взвод пулеметчиков. - Понял, почему я говорил держаться меня и тогда беда пройдет стороной? - сказал Гэнт, шагая к рощице, где им предстояло ждать. - Почему бы тебе не сходить с ними внутрь на какое-то время, а, Рой? Лучше один раз увидеть... Ранатти вытащил из кармана кольцо с ключами и отпер висячий замок на двери огромного сарая с инструментами, пристроенного к боковой стене. Рой вошел в него, за ним последовал Ранатти. Он придержал дверь и после прикрыл ее за ними. Внутри было темно и мрачно, только в шести футах над землей, прямо под самой крышей, на стене виднелось пятно света. Ранатти взял Роя за локоть, повел его сквозь темень и указал на ступеньку и лестницу длиной фута в три, ведущую к светлому лоскуту. Рой поднялся по ней и заглянул через тяжелую решетку из толстой проволоки в уборную. Футов тридцать на двадцать, прикинул он. Если ему когда-либо придется предстать перед судом и отвечать на вопросы защиты по поводу произведенного ареста, среди них может оказаться и вопрос о размерах помещения. Четыре писсуара отделены от четырех стульчаков металлическими перегородками. Рой обратил внимание, что ячейки спереди не имеют дверей, а в перегородках между туалетами просверлено несколько глазков. Какое-то время они ждали в полной тишине, затем Рой услыхал направлявшиеся по бетонной дорожке к уборной шаркающие шаги. В дверь ввалился старый сгорбленный бродяга, в руке он держал узел, который тут же, не успев войти, принялся открывать. Из грязного пакета он достал четыре винные бутылки и осушил каждую до дна, едва ли нацедив в общей сложности больше чем с полглотка. Потом сложил бутылки обратно в пакет, и Рой с удивлением подумал, какую они еще могут иметь для него ценность? Старик прошел, шатаясь, к последнему стульчаку, снял грязнющий пиджак, его качнуло, он врезался боком в стенку, выпрямился и стащил с огромной лохматой головы давно поникшую шляпу. Потом бродяга снял штаны и одним махом приземлился на стульчак. Эхо могучего взрыва потрясло уборную. - О Господи, - прошептал Симеоне. - Повезло же нам с этой газовой атакой! Мгновенно комната задохнулась зловонием. - Боже ты мой, - произнес Ранатти, - тут запахи как в нужнике. - А ты что, думал, сидишь в цветочном магазине? - спросил Симеоне. - Эта работа просто унизительна, - буркнул Рой и пошел к двери, чтобы глотнуть свежего воздуха. - Смотри-ка, у старого негодяя столько патронов, что хватит продержаться целую неделю, - сказал громко Симеоне. Рой снова заглянул в уборную и увидел, что бродяга все еще сидит, притулившись к боковой стене, но теперь уже звучно храпит, а из-под дырявой майки его торчит увесистый моток туалетной бумаги. - Эй, - позвал Симеоне. - Просыпайся, старый барахольщик. Вставай! Бродяга шевельнулся, пару раз мигнул, но тут же опять закрыл глаза. - Эй, он еще не успел крепко заснуть, - сказал Ранатти. - Эй! Старина! Проснись! Поднимай свою задницу и убирайся вон! На этот раз бродяга вздрогнул, хмыкнул и, тряхнув головой, поднял веки. - Ты, старая сволочь и мразь, ну-ка, катись отсюда к дьяволу! - закричал Симеоне. - Кто это сказал? - спросил бродяга, склонившись вперед на стульчаке и пытаясь быстро оглядеть перегородку. - Я сказал, Господь, - откликнулся Ранатти. - Убирайся к дьяволу! - Ишь какой выискался, - сказал бродяга. - Ладно, обожди минутку. Пока он с трудом влезал в свои штаны, Рой услышал шаги. В уборной появился бледный и нервный мужчина с залысиной на лбу и в темных очках с зелеными стеклами. - Голубь, - шепнул Ранатти Рою в ухо. Мужчина заглянул в каждую из ячеек и, увидев в последней только бродягу, явно не представлявшего для него интереса, подошел к писсуару в дальнем конце комнаты. Бродяга не стал застегивать ремень на пряжку, а попросту обвязал его вокруг талии. Он водрузил свою поникшую шляпу на место, поднял сверток. Затем заметил у писсуара человека и опять положил сверток на пол. - Здорово, Боже, - сказал он. - Простите, не понял? - произнес мужчина, по-прежнему не отходя от писсуара. - Разве ты не Боже? - спросил бродяга. - Разве ты не говорил, чтоб я убирался отсюда к дьяволу? Оно, может, я выгляжу и не очень, да только ни один сукин сын не скажет мне, чтобы я вынес свой зад из общественного нужника, слышишь, сучье отродье? Пока тот в ужасе застегивал молнию на брюках, бродяга не спеша согнулся над свертком. Мужчина помчался, оскальзываясь, по мокрому полу уборной к двери. Бродяга швырнул в него пустой бутылкой. Разбившись о дверной косяк, она осыпала мужчину осколками. Бродяга заковылял к выходу и поглядел вслед спасавшемуся бегством врагу, потом вернулся за своим свертком и положил его себе на плечо. Шатаясь, но с торжествующей беззубой ухмылкой на устах, он вышел вон. - Иногда на этой работе удается удружить людям, - сказал Симеоне, закуривая сигарету. Рой предпочел бы, чтобы он не делал этого в душном и темном сарае. Прошло еще минут пять, и снова послышались шаги. Высокий мускулистый мужчина лет тридцати вошел в туалет и направился к раковине, неторопливо и не оглядываясь по сторонам причесал вьющиеся каштановые волосы, тщательно исследовал широкий воротник зеленой спортивной рубашки, поверх которой был надет легкий свитер лимонного цвета, сидевший на нем ладно, как влитой. Потом прошелся мимо ячеек, не забывая заглядывать внутрь каждой из них, после чего оказался у того писсуара, где до него уже стоял другой, расстегнул молнию на брюках, но мочиться не стал. В темноте Ранатти кивнул Рою, но тот отказывался верить, что и этот тоже голубой. Мужчина так и стоял перед писсуаром, время от времени вытягивая шею к двери и вслушиваясь в звуки снаружи. Дважды Рою померещилось, что кто-то вот-вот явится на порог; зная теперь, чего ждет этот человек, зная наверняка, Рой решил, что вовсе не желает наблюдать за тем, что произойдет позже, когда сюда войдет еще один. Его и без того уже мутит, а по шее бегут мурашки. Он всегда полагал, что все педики женоподобны, а значит, легкоузнаваемы, и потому встретить здесь нормального с виду мужчину было для него потрясением. Его тошнило. Вошел какой-то старичок. Рой не замечал его до тех пор, пока тот не пересек порог и не направился легкой походкой к первому писсуару. Было ему, пожалуй, не меньше семидесяти. Одет он был очень опрятно: синий костюм-тройка с неподбитыми плечами, синий галстук, повязанный поверх голубой сорочки. Седые волосы со стальным отливом аккуратно уложены. Рукой с тонкими прожилками вен он нервно снял невидимую соринку с безупречного пиджака. Потом взглянул на высокого мужчину у дальнего писсуара и улыбнулся. Свет заиграл на серебряной булавке в его воротнике, и на Роя нахлынула волна отвращения, мощнее прежней, способная, казалось, вывернуть наизнанку кишки, а старик, не отрывая рук от паха, захромал вдоль писсуаров и остановился только тогда, когда вплотную приблизился к Высокому. Он тихо рассмеялся, Высокий рассмеялся ему в ответ и сказал: - Ты слишком стар. Рой недоверчиво зашептал Ранатти: - Он ведь и вправду старик! Бог ты мой, он же старик! - Какая, к черту, разница! - сухо ответил тот. - Голуби тоже стареют, представь себе. Вторично получив отпор, старик отступил. В дверях остановился, но в конце концов убрался в полном унынии. - Ничего в действительности непристойного он не совершил, - шепнул Симеоне Рою. - Просто стоял рядом с тем у писсуара. Никакого прикосновения, ничего подобного. Даже толком им и не потряс. Для ареста недостаточно. Будь оно все проклято, подумал Рой, он уж довольно нагляделся. Едва он надумал присоединиться к Гэнту - чистая прохладная трава, бодрящий воздух! - как вдруг, услышав голоса и шарканье ног, решил дождаться и посмотреть, кто - или что? - войдет в уборную. Какой-то мужчина произнес что-то на быстром испанском, ему ответил детский голос. Из всего разговора Рой разобрал только "Si, Papa" [да, папа (исп.)]. Потом послышались удаляющиеся мужские шаги, а вслед за этим - детская болтовня все на том же испанском. Подпрыгивая, в комнату вбежал мальчишка лет шести и, не глядя на Высокого, заскочил в туалет. Повернувшись спиной к наблюдателям, скинул на пол свои короткие штанишки, обнажил пухлую коричневую попку и, мурлыча детскую песенку, помочился в унитаз. На мгновение Рой улыбнулся, но тут же вспомнил о Высоком. Он увидел, как рука мужчины неистово мелькает в области промежности, как тот делает шаг от писсуара и мастурбирует, стоя лицом к ребенку, но тут же, стоило пронзительному детскому смеху растерзать тишину за стенами, поспешно возвращается назад. Мальчишка напялил шорты и, все так же напевая, выбежал из уборной. Рой услышал, как он закричал: "Карлос! Карлос!", и какой-то ребенок отозвался из глубины парка. Мальчишка так и не увидел Высокого, стоявшего теперь на прежнем месте и издающего хрюкающие звуки под неистовое мелькание руки. - Видал? Все-таки не зря мы делаем свое дело, - зло усмехнулся Симеоне. - Пошли брать этого ублюдка. Едва они втроем вырвались из сарая, Симеоне свистнул, и Гэнт бегом выскочил из-под раскачивавшихся на ветру вязов. Сквозь толстую мглу Рой углядел отца и трех детишек, бредущих по траве с хозяйственными сумками в руках. Они почти уже выбрались из парка. Рукой, не выпускавшей значка, Симеоне распахнул дверь в уборную. Взглянув на четверых полицейских, мужчина неуклюже вцепился в молнию на штанах. - Мальчиков любишь? - осклабился Симеоне. - Бьюсь об заклад, у тебя имеются собственные малявки, небось пристают к тебе на прогулке: "Папочка, купи нам жвачку". Хочешь пари, Россо? - сказал он и обернулся к Ранатти. - В чем дело? - спросил мужчина, лицо его побелело, челюсть задергалась. - Отвечай! - приказал Симеоне. - Есть у тебя дети? Жена? - Пойду-ка я отсюда, - сказал тот и шагнул к Симеоне, но был отброшен к стене. - Это уже лишнее, - сказал Гэнт, встав на самом пороге. - Я грубить не собираюсь, - сказал Симеоне. - Просто хочу узнать, есть у него жена да детишки? У них почти всегда бывают. Что скажешь, приятель? - Да, конечно. Только зачем вам меня арестовывать? Господи, я же ничего не сделал, - говорил он, пока Симеоне, сложив ему руки за спину, надевал наручники. - Всегда цепляй на них браслеты. Всегда. И никаких исключений. Голуби хороши лишь окольцованные, - улыбнулся Рою Симеоне. Когда они выходили из парка, Рой пристроился сзади к Гэнту. - Ну как тебе эта работка, малыш? - спросил тот. - Не больно-то приятна, - ответил Рой. - Взгляни вон туда, - сказал Гэнт и указал пальцем на пруд, где у самой кромки воды быстро семенил по берегу стройный юноша в кофейного цвета штанах в обтяжку и в кружевной оранжевой рубашке. - Такими я себе их и представлял, - сказал Рой. Пройдя футов тридцать или около того, юноша всякий раз преклонял колена, крестился и молился в полном безмолвии. Шесть, насчитал Рой, прежде чем тот добрался до улицы и растворился в потоке пешеходов. - Кое-кто из них очень уж жалок. Этот вот пытается еще сопротивляться, - пожал плечами Гэнт, предлагая Рою сигарету. - Самые неразборчивые создания в целом свете. Они вечно не удовлетворены, всегда им хочется, они постоянно ищут. Теперь ты понимаешь, почему мы, насколько это возможно, предпочитаем таскаться по притонам, игорным заведениям да барам? И запомни: охотясь на голубей, рискуешь быть клюнутым в задницу, клюнутым так, что из тебя вышибет все дерьмо. Они опасны, как печи в аду, и это - вдобавок к тем мерзостям, от которых и так уж тошнит. Словно течением, мысли Роя унесло назад, в прошлое. Колледж! Все это кого-то ему напоминало. Ну да, конечно! - подумал он вдруг, вспомнив манерность профессора Рэймонда. Как это раньше не приходило ему в голову! Рэймонд был гомиком! - Нельзя ли нам завтра заняться проститутками? - спросил Рой. - Конечно, можно. Конечно, мальчуган, - усмехнулся Гэнт. К полуночи Рою уже порядком осточертело торчать в кабинете и наблюдать, как Гэнт возится со своей писаниной, переговариваясь о бейсболе с Филлипсом и сержантом Джаковичем. Ранатти и Симеоне еще не вернулись из тюрьмы, куда отправились, чтобы сдать пойманного голубка, но Рой услышал, как Джакович упомянул их имена в телефонном разговоре. Повесив трубку, он выругался и, пока Рой в соседней комнате просматривал донесения, что-то шепнул по секрету Гэнту. Сами Ранатти и Симеоне в двери влетели сразу после двенадцати. - Ну что, устраиваем облаву в "Пещере"? - весело спросил Ранатти. - Есть новости, Россо, - тихо сказал Джакович. - Звонила какая-то шлюха, хотела непременно говорить с сержантом. Представилась как Рози Редфидц. Утверждает, что вы, ребята, вырвали у нее провода в машине и спустили весь воздух из шин. - Мы? - переспросил Ранатти. - Она назвала ваши имена, - холодно произнес Джакович, не сводя глаз с обоих юношей, которые, казалось, были не слишком-то удивлены. - Эта дрянь считает, что ей принадлежит весь угол Шестой и Альварадо, - сказал Симеоне. - Да мы тебе, Джейк, о ней рассказывали. В прошлом месяце мы ее трижды вязали, за все про все она получила условный срок. Что мы только не делали, лишь бы вынудить ее таскаться где-нибудь подальше от того места! Да у нас имеются две жалобы на то, что она сшивается на этом чертовом углу! - Вам было известно, где припаркована ее машина? - спросил Джакович. - Ясное дело, было, - признался Ранатти. - Разве она не сказала, что засекла нас? - Вообрази себе, нет. Если б сказала, мне пришлось бы против каждого из вас возбудить уголовное дело. Надеюсь, это вам понятно? Началось бы расследование... А так - она лишь подозревает, что то были вы. - Мы играем по-честному, - сказал Симеоне. - Чуть пупки себе не надорвали, лишь бы от нее избавиться. Это же не просто шлюха, она и наводчица, и мошенница, и сводня, и Бог ее знает кто еще. Поганая сука работает на поганца Сильвера Шапиро, а тот разом и сутенер, и вымогатель, и ростовщик - короче, сам черт ему не брат. - Я не стану выспрашивать у вас, что вы там натворили, - сказал Джакович, - но предупреждаю в последний раз: не лезьте с головой в дерьмо. Ваша задача - всегда и везде оставаться в рамках закона и утвержденных управлением инструкций. - Знаешь, Джейк, что я тебе скажу? - спросил Ранатти, тяжело усевшись на стул и упершись резиновой подметкой в столик для пишущей машинки. - Мне вдруг подумалось, что, если следовать твоим рекомендациям, можно целую неделю ходить за ними по пятам и уговаривать признаться в том, что они задницы, да так никого и не уговорить. Если делать все по инструкции, нужно подвязать себе поджилки к затылку, чтоб меньше тряслись, когда выходишь на эти долбаные улицы... Без пяти час Рой остановил свою машину на углу Четвертой и Бродвея и зашагал пешком в сторону "Пещеры". Несмотря на теплый вечер, он поежился, выжидая на перекрестке, когда загорится зеленый свет. Рой знал, что команда уже сидит в засаде, что в задании его нет особой опасности, но, безоружный, чувствовал себя ужасно одиноким и уязвимым. Робко миновав овальный вход в "Пещеру" и зацепив головой за свисающий с потолка у передней гипсовый сталактит, он переждал с минуту, пока глаза привыкнут к темноте. Вместительных размеров помещение было битком набито народом. Протолкавшись к бару и вмиг за этим трудным делом покрывшись испариной, Рой наконец отвоевал пятачок между строившим ему глазки рыжим гомосексуалистом и черной проституткой, смерившей его взглядом с головы до ног и явно нашедшей его менее привлекательным, чем тот лысеющий тип, что нервно терся плечом о ее огромный бюст. Рой хотел заказать виски с содовой, но, вспомнив совет Ранатти, удовлетворился бутылкой пива. Пренебрегая стаканом, он отер рукой горлышко бутылки и отпил из нее. Несколько кабинок и столиков были заняты лесбиянками, обладательницы мужеподобной внешности ласкали своих подружек, целуя им плечи и руки. Добрая половина комнаты состояла из парочек гомосексуалистов. Когда одна из них решила потанцевать, мало похожие на женщин официантки приказали им сесть, кивнув на надпись "У нас не танцуют". Здешние проститутки были на любой вкус. Кое-кто из них - переодетые женщинами мужики, но негритянка, та, что рядом, баба наверняка, размышлял Рой, глядя на то, как она стряхнула с плеча бретельку, предоставляя Лысому щедрый шанс оценить на глаз объем коричневых и тяжелых шаров - слову "грудь" в данном случае не хватало должной емкости. За решетчатой перегородкой Рой увидел компанию каких-то типов в кожаных куртках, туда же, словно спеша на зрелище, сходилась и другая публика. Он протиснулся сквозь толпу из нескольких человек, круживших по проходу и стучавших стаканами по столам в такт воплям из оглушительно ревущего красного музыкального автомата. Добравшись до решетки и всмотревшись через нее, он заметил двух опоясанных цепями близнецов, боровшихся на руках за качавшимся столом. По краям его горело по свече, грозившей подпалить предплечье неудачника. В кабинке справа от Роя сидели двое мужчин и как зачарованные наблюдали за происходящим. Первый из них, блондин, походил на интеллектуала. Второй, с роскошной темной шевелюрой, производил не менее благоприятное впечатление. Они явно не вписывались в местный интерьер (так же, как и я, подумал Рой), но стоило язычку пламени лизнуть вьющиеся волосы на руке одного из борцов, как юный блондин сдавил бедро приятеля. Тот ответил трепетным вздохом, а когда свеча обожгла плоть, ухватил блондина пальцами за мочку уха и неистово ее скрутил. Никто, кроме Роя, этого не видел: будто враз зрители поголовно сделались огнепоклонниками и были не в силах оторваться от жадно шипящего пламени. Возвратившись к стойке, Рой заказал еще пива, потом попросил повторить. Часы показывали половину второго, и он стал уже подумывать о том, что поступившая информация оказалась ложной, но вдруг музыкальный автомат смолк, и публика притихла. - Заприте дверь, - крикнул волосатый гигант-бармен и объявил собравшейся толпе: - Начинаем представление. До его окончания все остаются на своих местах, никто никуда не выходит. Мужеподобная официантка включила кинопроектор, выставленный на столе близ надвое разделившей помещение решетки. Экраном служила белая стена. Когда на ней появилось безмолвное изображение Лесного Дятла из мультфильма, раздался дружный хохот. Недоумевая, Рой пытался понять, в чем тут секрет, но внезапно Дятел исчез, а на стене вместо него возникли двое обнаженных мужчин, обмазанных маслом и боровшихся на грязном мате в допотопном спортивном зале. Из стана кожаных курток послышались одобрительные возгласы, но через несколько секунд эту экранную парочку сменила другая: голые женщины (одна молодая и довольно привлекательная, вторая не первой свежести и вдобавок к слишком пышным телесам страдавшая одышкой) любились на неразобранной постели. Пока они самозабвенно занимались ласками, целовались да покусывали друг друга, свист со столов, за которыми сидели лесбиянки, перекрывал остальные звуки. Очень скоро прервался и этот сюжет, а действие перенеслось на задний двор какого-то особняка, где дамочка в гофрированном купальнике ублажала непристойным образом толстяка в шортах цвета хаки. Толпа на это зрелище отреагировала хохотом, однако особой радости и аплодисментов уже не было. Затем на стене опять появились борцы, а из толпы кожаных курток раздались стоны, свист и мяуканье. В критический момент схватки лента соскочила с колеса, у изображения сбился фокус, и Лысый, к изумлению Роя, позабыв о прежнем увлечении негритянкой, скинул с ноги коричневую туфлю и замолотил ею по стойке бара, надрывая глотку: "А ну давай чини! Да поживее! Ну-ка, включай эту хреновину!" Потом покинул общество проститутки и присоединился к кожаным в соседней комнате. Пока возились с кинопроектором, Рой бочком выбрался из бара. Пройдя незамеченным в дверной проем, он очутился в тускло освещенном коридоре и увидел табличку с указательными стрелками. Надпись "Ж?" смотрела налево, а "М?" - направо. Едва ступив в мужскую уборную, он явственно почуял запах марихуаны, и тут же из ячейки у раскрытого окна вышел какой-то Кожаный субъект в "ливайсах" и ботинках на ребристой подошве. Пьяно покачиваясь, он поигрывал цепью, которой был подпоясан. Сделав вид, что моет руки, Рой косился на его огромную косматую голову и клочковатые рыжие усы. Стараясь потянуть время, Рой нервно теребил в руках бумажное полотенце. Подобраться к окну и подать сигнал не удавалось. Наконец Кожаный поднял на него глаза. - Не сейчас, светлячок, пока что мне не до тебя, - сказал он, плотоядно оглядев Роя. - Встретимся позже. Черкни мне номер своего телефона. - Да пошел ты!.. - ответил Рой, рассвирепев и на секунду позабыв об окне. - Ах, ты к тому же еще и храбрец? Это мне по душе, - сказал Кожаный и подбоченился. Он оказался здоровее, чем можно было ожидать. "Легче перепрыгнуть, чем обойти", - подумал Рой. - Может, в конце концов у тебя, светлячок, и получится меня раззадорить, - усмехнулся тот похотливо. - Лучше не прикасайся ко мне, - предупредил Рой, но садист, выпятив грудь колесом, уже двинулся вперед, отвязывая на ходу цепь. И тут, в этот миг, Рой впервые в жизни познал, что такое страх, настоящий, всепоглощающий, губительный страх, мгновенно уничтоживший всю его силу и мужество, пронзивший насквозь и парализовавший его. Он был охвачен паникой и так до конца и не понял, как это он умудрился спастись. Но позже узнал, что, едва только цепь раскрутилась и скользнула с кулака, он лягнул нападавшего, Кожаный издал вопль и свалился на пол, держась одной рукой за пах, а второй успев-таки обхватить ногу Роя, и, пока тот отчаянно вырывался, лицо с бакенбардами метнулось к его лодыжке. Рой почувствовал, как чужие зубы вонзились ему в икру, но тут же дернулся и освободился. Услышал, как что-то рвется, и увидел во рту под усами клок своих штанов. Перепрыгнув через лежащее тело, кинулся к ячейкам туалетов, в каком-то диком исступлении думая о том, что крик слыхали и остальные кожаные куртки. Он швырнул в стекло металлическую мусорную корзину, выпрыгнул из окна, пролетел пять футов до бетонной дорожки и был пойман резким лучом света. - Ты и есть тот самый агент, которого мы дожидаемся? - шепотом спросил полицейский, одетый по всей форме. - Да, пошли же, - сказал Рой и побежал к парадному входу "Пещеры", там он увидел дюжину приближавшихся синих мундиров. К двери бара с визгом подкатила машина полиции нравов. Ступив на землю, Гэнт и Ранатти взяли свой "ключ" и ударили им по двойным дверям "Пещеры". Рой, волоча ноги, пересек тротуар и уселся на крыло автомобиля, чувствуя в горле рвотный комок. Он отступил подальше от входа, решив, что слишком слаб сейчас, чтобы возвращаться в гадкий, вонючий, полный миазмов притон. Дверь наконец сорвалась с петель, и подъехавшая полицейская машина затормозила у самого входа, выгрузив полтора десятка синих мундиров. Сейчас меня стошнит, думал Рой, задыхаясь от стука бешеного молотка в груди и следя за тем, как внушительный полицейский клин врезается в проем зияющего отверстия и быстро исчезает в "Пещере", а потом оттуда начинает литься новый поток - скорченных, извивающихся, бегущих, вышвырнутых за шкирку посетителей. Пьяных, освидетельствованных двумя опытными полицейскими в черных перчатках, кинули в "вагончик". Остальных попросту растолкали в разные стороны, и Рой, приложив носовой платок к губам, наблюдал, как рассыпались они по улице - теперь, когда погасли огни над входом и потухли кричащие краски, когда страх выветрил дух фривольности, люди превратились в безликие, серые, мутные пятна. Рой стал гадать, когда же иссякнет это движение, но и пять минут спустя поток из бара, шумный и потный, не перестал стекать на улицу. Рой подумал, что смог бы учуять их всех по запаху. Достигнув тротуара, те, кого никто не собирался ни задерживать, ни регистрировать, мгновенно разбегались без оглядки. Вскоре он увидал двух полицейских, помогавших Кожаному, по-прежнему державшемуся за пах, выйти на улицу. Рой хотел было им сказать, чтобы не отпускали этого типа, да только его и без того посадили в фургон, и Рой смолчал. С болезненной завороженностью он продолжал следить за тем, что делается на улице, до тех пор пока все не успокоилось и неровный синий клин полицейских не выполз из разинутой пасти "Пещеры". Фургон тронул с места, а Ранатти и Симеоне, взяв под стражу хозяина притона и двух барменш, наглухо забили гвоздями сломанную дверь и навесили сверху замок. - В чем дело, малыш? - спросил Гэнт, подойдя к Рою, все так же державшему у губ носовой платок. - Немного повздорил там, внутри. - Правда? - Гэнт положил ему руки на плечи. - Тошнит, - сказал Рой. - Ты не ранен? - спросил Гэнт, внимательно вглядываясь в его лицо широко открытыми глазами. - Только тошнит, - сказал Рой, мотая головой. - Я просто видел, как во вселенскую задницу впивается голубая клизма. - Вот как? Что ж, привыкай, малыш, - сказал Гэнт. - Скоро все, чего ты тут насмотрелся, станет законным. - Давайте-ка сматываться отсюда, - окликнул их Симеоне из-за баранки автомобиля, кивая на медленно ползущую желтую поливальную машину, осторожно крадущуюся по Мэйн-стрит. Рой и Гэнт протиснулись в салон, где уже сидели арестованные и Симеоне с Ранатти. Когда они отъехали от бара, Рой высунулся из окна и увидел, как поливалка ударила тугой водяной струей, заливая брызгами улицу и тротуар у "Пещеры". Машина шипела и урчала, а Рой все глядел, как смывается и уличная грязь, и вся эта мерзость... ЧАСТЬ ПЯТАЯ. АВГУСТ, 1963 13. МАДОННА Интересно, думал Серж, доводилось ли кому-нибудь из его однокашников выполнять задание, переодевшись в штатское? Пожалуй, разве что Фелеру или Айзенбергу - у "нравов" или в уголовном отделе, - может, еще одному-двум, но уж наверняка не многим. Когда сержант Фаррелл спросил его, не желает ли он этот месяц поработать на спецмашинах (коли справишься, добавил он, можешь получить и постоянное назначение), Серж был изумлен. И вот уже шла вторая неделя его работы в новом качестве. Он и не подозревал, насколько удобнее нести полицейскую службу в штатском костюме, чем в тяжелом шерстяном мундире с громоздким ремнем - стариной Сэмом Брауном. Массивный "смит-вессон" он заменил на новенький и легкий кольт, купив его на последнюю получку. Он догадался, что для работы на спецмашине сержанту его порекомендовал Мильтон. С Фарреллом они были дружны, и, похоже, сержант испытывал к бывалому служаке искреннюю симпатию и уважение. Как бы там ни было, а Серж здесь. Это просто счастье - хотя б на время отдохнуть от черно-белой патрульной машины. И не только потому, что уличным бродягам невдомек, кто эти два прилично одетых мистера, медленно разъезжающие в дешевеньком четырехдверном "плимуте", разглядывающие дома и людей. По крайней мере теперь они оба неприметны - ровно настолько, чтобы избежать бесчисленного множества хлопот, возникающих тогда, когда бесчисленное множество людей начинает нуждаться в полицейском, полагая, что тот обязан решить бесчисленное множество их проблем, для чего он, кстати, не слишком-то пригоден, и тем не менее он, полицейский, должен хотя бы попробовать их разрешить, ибо в отличие от других представителей власти доступен для общения и традиционно уязвим для критики. Сержу удалось выпустить разом три колечка дыма, почти идеальных, если б не налетевший ветерок, тем более приятный, что лето выдалось очень жарким и ночи не бывали такими прохладными, как это свойственно Лос-Анджелесу. Напарнику Сержа, Гарри Рэлстону, было, похоже, понятно его состояние. - По-моему, тебе начинает нравиться кататься в спецмашине, - усмехнулся он, повернувшись к развалившемуся на сиденье Сержу. Тот не отрывал восхищенных глаз от томной девицы в облепившем ее роскошные формы белом бумажном платье. - _Это_ мне начинает нравиться, - улыбнулся Серж. - Я знаю, _что_ ты сейчас чувствуешь. Здорово, поди, вылезти из мундира? - Здорово. - Я таскал его восемь лет, - сказал Рэлстон. - И был сыт по горло. А на спецмашинах вот уже пять годков, но до сих пор не разочаровался. Куда там вашему патрулю! - Мне предстоит еще многому научиться, - сказал Серж. - Научишься, никуда не денешься. С патрулем не сравнить, здесь все иначе. Да ты уж и сам это понял. Серж кивнул и уронил сигарету за окно. Сидя в патрульной, он никогда бы не позволил себе подобной вольности: всегда найдется какой-нибудь добропорядочный гражданин, жаждущий записать номер автомобиля, чтобы потом радостно доложить сержанту, как на его глазах патруль нарушил правила уличного движения, швырнув из машины на улицу "какой-то горящий предмет". - Готов к осуществлению действий по коду номер семь? - спросил Рэлстон, посмотрев на часы. - Девяти еще нет, но я голоден как черт. - Что-что, а покушать я умею, - сказал Серж, взявшись за микрофон. - Четыре-Фрэнк-Один, угол Бруклина и Мотт-стрит. Запрашиваем код номер семь. - Четыре-Фрэнк-Один, даю добро, - сказал оператор, и Серж тоже проверил часы. То, что управление определило им рабочий день в восемь часов плюс сорок пять минут, его раздражало. Но уж коли три четверти часа были его кровным временем, он хотел использовать его сполна, вплоть до последней минутки. - Хэлло, мистер Розалес, - сказал Рэлстон, когда они расположились в кабинке у дальней стены рядом с кухней. От печей сюда шел жар и было шумно, но Рэлстон любил находиться поближе к кухонным запахам. Человек, живущий, чтобы есть, подумал Серж о напарнике, а сухопарая долговязость - маневр, скрывающий его невероятный аппетит. - Добрый вечер, сеньоры, - улыбнулся старик, выходя из-за стойки, за которой сидели еще трое посетителей. Он протер тряпкой стол, хоть в том не было нужды. Ослепительно белым полотенцем, перекинутым через покатое плечо, он отполировал изнутри и без того сверкавший стакан Рэлстона и лишь потом наполнил оба стакана водой. Пышные усы старику очень к лицу, подумал Серж. - Чего пожелают сеньоры? - спросил мистер Розалес, подавая каждому из них написанное от руки печатными буквами и поделенное надвое меню: справа - испанские названия блюд, слева - их английские эквиваленты, и те, и другие нацарапаны с орфографическими ошибками. Они могут прожить здесь целую жизнь, но так и не выучить английский, подумал Серж. Так же, впрочем, как и испанский. Вместо двух языков - странная смесь обоих, над которой хохочут образованные мексиканцы с их прежней родины. - Я попробую huevos rancheros [яичница с томатным соусом (исп)], - сказал Рэлстон с акцентом, заставившим Сержа невольно содрогнуться. Однако старику, похоже, пришлась по душе попытка Рэлстона изъясниться на чужом языке. - А вы, сеньор? - Ну а я выбираю chile relleno [перец, фаршированный мясом (исп.)], - ответил Серж, чьи лингвистические способности, судя по произношению, оказались ничуть не лучше, чем у напарника. Теперь уже всем полицейским было известно, что Дуран вовсе не говорит по-испански, кое-как перебиваясь лишь несколькими словами. - Чую запах лука и зеленого перца, - сказал Рэлстон, пока пухленькая и маленькая жена мистера Розалеса занималась стряпней в задней комнатке, переделанной под плохо проветриваемую кухню. - С чего ты взял, что перец зеленый? - спросил Серж. Сегодня вечером он был весел и общителен. - Может, то красный перец или даже совсем никакой не перец. - Мой нос не обманешь, - сказал Рэлстон, касаясь сбоку своей ноздри. - Бросай курить, и твое чутье на запахи тоже будет стопроцентным. Серж подумал, что под chile relleno как нельзя удачно пошло бы пиво. Интересно, знай Рэлстон Сержа получше, стал бы он заказывать по кружечке на обед? Сейчас на них нет мундиров, а пивка на обед глотнуть бы не помешало. Ребята из "нравов" пьют без зазрения совести, а детективы - такие пьянчуги, что о них легенды ходят. Чем хуже полицейские из спецотдела? - подумал он, хоть и прекрасно понимал, что в последнее время слишком уж пристрастился к пивку. Неплохо бы согнать десяток фунтов перед очередным экзаменом по физкультуре, иначе доктор непременно черкнет капитану "кляузу на толстячка". В Голливуде Серж предпочитал мартини, что было немудрено: большую часть свободного времени он попросту там не просыхал. Да ведь все это - этапы моего образования, решил он. Не следует дурно обращаться со своим телом. Во всяком случае, запускать его совершенно ни к чему. Он снова начал играть в гандбол в академии и подумывал о том, чтобы урезать норму курева до пачки сигарет в день. В его возвращении в Холленбек было нечто такое, что благотворно сказывалось на его здоровье. Нельзя сказать, что на девушку, подавшую еду, он посмотрел небрежно или мимоходом: дымящиеся тарелки держит на двух цветных подносах, на бронзовых скулах и длинной верхней губе блестят капельки пота, волосы, как у индианки, заплетены косичкой. Лет семнадцать, прикинул Серж, не больше. Руки, едва заметно припорошенные мукой, напомнили ему руки матери. Небось совсем недавно приехала в Штаты. - Благодарю, - сказал он и улыбнулся, когда та поставила перед ним тарелку. Девушка одарила его ответной чистой улыбкой, и Серж заметил, что помадой она почти не пользуется, а тяжелые ресницы и безупречные брови достались ей от самой природы. - Gracias, senorita [спасибо, сеньорита (исп.)], - сказал Рэлстон, с вожделением уставившись на тарелку с huevos rancheros и не обращая никакого внимания на девушку. - De nada, senor [не за что (исп.)], - она опять улыбнулась. - Смазливый ребенок, - сказал Серж, вертя в руках блюдо с рисом и пережаренными бобами, слишком горячими, чтобы можно было их есть. Рэлстон восторженно кивнул и выплеснул на яйца, рис - на все без разбору - еще один черпак домашней перченой подливки. Потом вывалял в этой жгучей смеси большую мучную лепешку и отхватил от нее зубами огромный кус. Мистер Розалес что-то шепнул девушке, и та снова подошла к их столу в тот момент, когда еда Сержа достаточно поостыла, ну а Рэлстон успел уничтожить добрую половину своей порции. - Вы хочете... вы желайте... - Она запнулась и обернулась к мистеру Розалесу, который кивнул ей в знак одобрения. - Кофе, - подсказал он. - Ко-фе. - Я не разговаривай ingle's [по-английски (исп.)] хорошо, - засмеялась она, глядя на Сержа, тут же подумавшего: до чего приятна и тонка, хоть и силенок ей тоже не занимать. Грудь и сейчас уже округлилась, а немного лишнего веса, что принесет с собой женская зрелость, пойдет девчонке только на пользу. - От чашечки кофе не откажусь, - улыбнулся Серж. - Si, cafe, por favor [да, кофе, пожалуйста (исп.)], - сказал Рэлстон, и полная вилка с фрийолами застыла у резвых губ. Когда девушка скрылась в кухне, к столу подошел мистер Розалес. - Все в порядке? - просиял он сквозь внушительные усы. - Оч-чень вкусно, - причмокнул Рэлстон. - А кто эта малышка? - поинтересовался Серж, сделав последний глоток, и мистер Розалес тут же поспешил снова наполнить стакан. - Дочь моего compadre [друг (исп.)]. Только что из Гвадалахары, в прошлый понедельник приехала. Много лет назад я поклялся своему compadre, что если когда-нибудь обустроюсь в этой стране, то пошлю за его старшей дочерью, своей крестницей, и воспитаю ее как настоящую американку. Он ответил: лучше воспитай американцем моего сына, и я сказал: ладно, будь по-твоему, да только вот мальчишкой он и по сей день не обзавелся. Одиннадцать девчонок. Серж рассмеялся и сказал: - По ней заметно, что толк из нее выйдет. - Да, Мариана большая умница, - тот энергично закивал головой. - Только-только исполнилось восемнадцать. В следующем месяце собираюсь отправить в вечернюю школу; подучится английскому, а там уж посмотрим, к чему душа у нее лежит. - Как бы она не подыскала себе паренька и не выскочила замуж прежде, чем вы успеете оглянуться, - изрек Рэлстон и рыгнул. - Может, и так, - вздохнул мистер Розалес. - Знаете, тут настолько лучше жить, чем в Мексике, что люди не особенно заботятся о том, чтоб добиться истинного успеха. Находиться здесь - одно это куда больше, чем все, о чем они когда-либо мечтали. Они довольны уже тем, что вкалывают где-нибудь на автомойке или швейной фабрике. Только я думаю, этой девочке ума не занимать, ее ждет лучшая участь. Пока они обедали, девушка еще трижды подходила к их столу, но по-английски больше не заговаривала. Перехватив взгляд Сержа, которым тот ее провожал, Рэлстон сказал: - Восемнадцать лет. Что ж, уже совершеннолетняя, закон ничего не имеет против. - Шутишь. Я что, похож на детсадовского налетчика? - Девчонка что надо, - сказал Рэлстон, и Серж понадеялся, что тот не станет раскуривать сейчас одну из своих дешевых сигар. В машине, с опущенными стеклами, это было еще терпимо, но здесь... - Мне она напоминает молодую Долорес Дель-Рио, - сказал Рэлстон, насылая на него через стол два тяжелых облачка дыма. Никакая она не Долорес Дель-Рио, думал Серж. Но есть в ней нечто такое, что сделало Дель-Рио любимицей Мексики, предметом благоговения миллионов мексиканцев, изредка или хотя бы раз видевших ее на экране; да, и в ней это есть - тот же взгляд мадонны. - Как твоя фамилия? - поинтересовался Серж, когда она подошла к ним напоследок, чтобы подлить свежего кофе. Он знал, что полицейские, отужинав бесплатно, дают на чай монету в двадцать пять центов, но на сей раз сунул под тарелку в три раза больше. - Mande, senor? [Что вам угодно, сеньор? (исп.)] - спросила она и обернулась к мистеру Розалесу, но тот был занят с клиентом за стойкой. - Твоя фамилия, - тщательно проговорил Рэлстон. - Мариана que? - А-а, - она улыбнулась. - Мариана Палома. Потом увернулась от настойчивого взгляда Сержа и захватила с собой на кухню тарелки. - Палома, - повторил Серж. - Голубка. Ей это подходит. - Обычно я ем здесь раз в неделю, не чаще, - сказал Рэлстон, не сводя с него любопытных глаз. - Нам ведь не хотелось бы разорить дотла это славное местечко слишком частыми бесплатными обедами, а? - Не беспокойся, - быстро ответил Серж, включаясь в игру. - Это твоя кормушка. Если я и зайду еще сюда, так только с тобой. - Что касается девочки - это твое личное дело, - сказал Рэлстон. - Хочешь - ходи к ней по выходным. Но мне бы не понравилось, если бы кто-то пустил под откос холявку, которую я возделывал да лелеял годами. Поначалу хозяин брал с меня полцены, а нынче - вообще ни гроша. - Не беспокойся, - повторил Серж. - И, Бога ради, эта девчонка вовсе меня не занимает, вернее - не так сильно, чтоб... Знаешь, у меня и без того с бабьем дел по горло, чтобы обучать еще какого-то младенца английскому языку. - Эх вы, холостяки, - вздохнул Рэлстон. - Мне бы ваши проблемы. Подыскал уже кого-нибудь на сегодняшний вечер? Ну, когда смена закончится? - Да есть одна, - ответил Серж без всякого энтузиазма. - А подружка у нее имеется? - Вот чего не знаю, того не знаю, - улыбнулся Серж. - Как она выглядит? - хитро покосился на него Рэлстон. Не удивительно: утолив томления желудка, он оказался во власти новых желаний. - Блондинка, волосы как светлый мед. А ниже все - сплошная задница, - ответил Серж, в точности описав Марджи, живущую в том же доме, что и он, на верхнем этаже. Хозяйка уже предупреждала его быть поосторожнее и вести себя не так шумно, когда он выходит по утрам из чужой квартиры. - Натуральная блондинка? И впрямь как мед, а? Не крашеная? - произнес Рэлстон глухим голосом. - А что это такое - "натуральная"? - спросил Серж и подумал: по-своему да, она и впрямь достаточно естественна, да и какая разница, если искрящаяся прическа - всего лишь плод парикмахерского искусства? Все, чем крашен мир, так или иначе подцвечено или преображено толковым мастером своего дела. Приглядись, и ты всегда поймешь, как делается красота. Только кому это нужно? Марджи была вполне "натуральна", он это не раз ощущал. - Чем еще занимается холостяк, кроме как укладывает к себе в постель все, что плохо лежит где-нибудь в другом месте? - спросил Рэлстон. - Ты счастлив, что один? - Не нужен даже никакой сосед, готов сам нести все расходы. Мне нравится быть одному. Серж поднялся первым и обернулся, ища глазами девушку, но безрезультатно: она была на кухне. - Buenas noches [доброй ночи (исп.)], сеньор Розалес, - окликнул Рэлстон хозяина. - Andale pues [приходите еще (исп.)], - крикнул тот, перекрывая шум играющей пластинки: кто-то включил автомат. - Телевизор часто смотришь? - спросил Рэлстон, когда они вновь сидели в машине. - Я чего любопытствую - как раз сейчас мы не слишком ладим с моей старухой, так что неизвестно, чем оно у нас с ней закончится. - Вот как? - сказал Серж, искренне надеясь, что Рэлстон не станет докучать ему длинным отчетом о своих супружеских неурядицах. Это и без него уже неоднократно делали в долгие часы дежурств слишком многие из тех, с кем Сержу доводилось работать в патруле. Сегодня, в тихий будний "экваторный" вечер, когда до следующей зарплаты народу оставалось ждать столько же, сколько прошло с предыдущей, когда никто еще не успел получить пособия, а от последнего уцелели жалкие гроши, - сегодня, когда народ был трезв, хотелось покоя. - Пожалуй, читаю много, в основном романы. Раза три-четыре в неделю играю в гандбол в академии. Хожу в кино, немного смотрю телевизор. За какие только плутни я не брался! Не одни лишь кутежи, ты не думай. - И тут он снова вспомнил Голливуд. - Во всяком случае, с этим уже покончено. Все приедается на свете... - Возможно, мне придется проверять это на личном опыте, - сказал Рэлстон, ведя машину к Холленбекскому парку. Серж достал из-под сиденья фонарик и положил его рядом с собой. Чуть увеличил громкость радио, полагая, что с динамиком Рэлстон соперничать не решится, хотя и был уверен, что выслушать тираду семейного человека ему все-таки предстоит. - Четыре-Фрэнк-Один, прием, - сказал Серж в микрофон. - Если правильно разыграешь карту, может, тебе и удастся заманить маленькую Долорес Дель-Рио к себе в конуру, - сказал Рэлстон, не дожидаясь, когда оператор подтвердит, что услышал их. Началось медленное и вялое патрулирование района к востоку от парка, где за последние несколько недель хорошенько поработал какой-то вор-домушник. Еще прежде они решили, что после полуночи пешком обследуют улицы, похоже, иного шанса поймать домушника не было. - Я же говорил, младенцы не по мне, - сказал Серж. - Может, есть у нее двоюродная сестричка, жирная тетушка или кто еще. Так я готов. Моя старуха дала мне от ворот поворот. А для сочной тетушки я отрастил бы длинные усы, как у того типа, что играет во всех мексиканских фильмах, как его? - Педро Армендарис, - машинально ответил Серж. - Ага, он самый. Такое впечатление, будто он ждет тебя в любой здешней киношке. Он и Долорес. - Когда я был пацаном, они уже тогда считались суперзвездами, - сказал Серж, бросив взгляд на безоблачное небо, сегодня лишь самую малость закопченное смогом. - Правда? Ты ходил на мексиканские фильмы? А я думал, ты испанского не знаешь. - Мальчишкой разбирал немного, - ответил Серж, подобравшись на сиденье. - Но те глупые фильмы любой бы понял. Одна пальба да гитары. Рэлстон притих, радио все так же бубнило, и Серж снова расслабился. Вдруг до него дошло, что он размышлял о маленькой голубке. Так ли она хороша, как Эленита, первая девчонка, с которой он это попробовал, пятнадцатилетняя смуглянка, дочь мексиканца, получившего разрешение на недолгое пребывание в США в качестве сезонного рабочего и успевшего порядком поизноситься к тому времени, как она, его дочь, совратила Сержа, своего ровесника. Целый год по ночам каждую пятницу он приходил к ней снова и снова, иногда ему везло, и она его принимала, но иногда у нее уже сидел - или лежал - кто-нибудь из ребят постарше, и тогда Серж ретировался, дабы не накликать беду на свою голову. Эленита не отказывала никому, но ему нравилось делать вид, что это _его_ девчонка, нравилось вплоть до того июньского вечера, когда всю школу потрясла весть о том, что Элените запретили ходить на занятия: она беременна. Несколько ребят, в основном члены футбольной команды, стали о чем-то переговариваться пугливым шепотком. Еще через пару дней до них долетел новый слушок: вдобавок ко всему у Элениты обнаружили сифилис. Шепоток словно обезумел от ужаса. Серж мучился кошмарными фантазиями, ему мерещились истекающие гноем слоноподобные детородные органы, он неистово молился и каждый божий день зажигал три свечи - до тех пор, пока не почувствовал, что опасность миновала, хотя и не знал наверняка, существовала ли вообще такая опасность, и даже не ведал, так ли уж страдала бедняжка Эленита в действительности. Он едва мог наскрести тридцать центов на свечи. Неполный рабочий день на колонке, где он качал бензин, приносил в неделю жалкие девять долларов, да и те он должен был отдавать матери. Внезапно он ощутил себя преступно виноватым: нельзя так думать о Мариане; восемнадцать лет, что бы там ни плел об этом закон, не делают человека взрослым. Ему самому уже двадцать шесть, неужто и следующие десять лет ему не помогут? Возможно, ложь, жестокость и насилие, что столь щедро демонстрирует ему его работа, заставят его скорее повзрослеть. Когда в смуглой мордашке пышущего здоровьем маленького зверька - вроде той же Марианы - он перестанет видеть лицо святой, тогда он куда ближе подойдет к тому, что зовется зрелостью. А пока что - вот она, плата за то, что ты чикано, думал Серж: суеверные страсти и томления - коричневая магия - чародейки из Гваделупы или Гвадалахары, - безродный простак, возжелавший найти мадонну в полунищем мексиканском ресторане... 14. СПЕЦИАЛИСТ - Чего ж удивляться, что Плибсли получает больше предложений от шлюх, чем кто другой в целом отделе! Вы только взгляните на него. Разве похож этот парень на полицейского? - ревел Бонелли, приземистый, пожилой и лысеющий человек с темной щетиной, которая, стоило ему не бриться два дня, принимала грязно-серый оттенок. Двухдневной щетина казалась постоянно, и, как бы ни протестовал против нее сержант Андерсон, Бонелли попросту напоминал ему, что они оба находятся не в военной академии, а в Уилширском отделе полиции нравов, а что касается его, Бонелли, щетины - так то лишь доказательство служебного рвения, заставляющего его подделывать свой облик под рожи тех ослиных задниц, что разгуливают по улицам, своего рода маскировка, чтоб легче было внедриться в их среду тайному агенту. К Андерсону он обращался не иначе как по имени - Майк! - так же поступали и остальные: для "нравов" подобное обхождение с начальством было вполне обычно. Гус, однако, Андерсона не любил и не доверял ему, впрочем, тут он ничем от других не отличался: Андерсона не любил никто. Он уже был занесен в лейтенантский список и, пожалуй, стал бы в один прекрасный день по крайней мере капитаном, но тут все единогласно пришли к заключению, что, будучи ярым сторонником дисциплины, этот долговязый молодой человек с редкими белесыми усиками принес бы куда больше пользы в патруле, где оказался бы ближе к армейским порядкам, чем здесь, в полиции нравов. - Та шлюшка, которую Гус подцепил на прошлой неделе, так и не верила, что он легавый. - Бонелли расхохотался и закинул ноги на стол, уронив пепел с сигареты на рапорт, над которым корпел сержант Андерсон; губы под блеклыми усами вытянулись в струнку, однако Андерсон смолчал, поднялся и перешел работать за свою конторку. - Ее я помню, Сэл, - обратился к Бонелли Петри. - Старине Сальваторе пришлось вызволять Гуса у нее из рук. Когда он показал полицейский значок, она приняла его за самозванца. Петри воспроизвел негритянский говорок, каким проститутка чихвостила Гуса, и сорвал аплодисменты; раздался смех. Смеялся даже Хантер, стройный чернокожий полицейский, единственный негр в их ночной смене. Он смеялся от души - в отличие от Гуса, чей нервный смешок отчасти объяснялся тем, что смеялись над ним самим, отчасти же тем, что он так и не свыкся с подшучиванием над неграми в их присутствии, не свыкся за три месяца работы в полиции нравов, хотя и следовало бы, тем более что безжалостные издевки, повторявшиеся изо дня в день, стали чем-то вроде ритуала, совершаемого перед тем, как выйти на улицу. Каждый острил над каждым, и здесь уж запретных тем не было: их не останавливали ни раса, ни вероисповедание, ни физические недостатки другого. Что, впрочем, не мешало шестерым полицейским заодно с сержантом Хэндлом, бывшим для них _своим_, как минимум раз в неделю отправляться после работы домой к Бонелли и расписывать пульку, расправляясь по ходу по крайней мере с ящиком пива. Иногда они меняли маршрут, шли к сержанту Хэндлу и ночь напролет резались в покер. Однажды, когда они так и поступили (избрали второй маршрут и оказались дома у Хэндла, здесь же, в Уилширском округе, по соседству с Пико и Ла-Бреа, в районе, где на небольшом пятачке жили представители всех возможных рас и национальностей), Бонелли шепнул хозяину на ухо, что пострадал при аресте за распутные действия какой-то проститутки, получив от нее увесистый пинок ногой в плечо, а ведь в его возрасте немудрено и артритом заболеть. Закатать рукав скандального цвета гавайской рубашки до уровня волосатого плеча Бонелли так и не смог: оно, плечо, оказалось слишком уж неприличных размеров; так что ему в конце концов пришлось ограничиться высказыванием: "Ну в общем, синяк того же цвета, что и твоя задница". Гибкая, как тростинка, с кожей цвета красного дерева, жена Хэндла, войдя незаметно в комнату, спросила с неподдельным спокойствием: "Неужто красного?" Приблизительно с той поры Гус стал получать немалое удовольствие от непритворного и ничуть не вымученного товарищества, отнюдь не игравшего в "полицейское братство": в притворстве да игре не было нужды. Но был у них и общий секрет, объединявший их, казалось, теснее, чем удается по обычной дружбе. Заключался он в общем _знании_ того, что _знают_ они главное - разницу между силой и слабостью, страхом и мужеством, добром и злом, в особенности между добром и злом. И хоть среди них, случалось, бушевали споры (чаще всего когда Бонелли с излишним усердием прикладывался к бутылке), они сходились в самом важном, чего, как правило, не обсуждали: любой обладающий здравым смыслом и опытом полицейский наверняка успел познать, что в этом мире почем, так что говорить о том было просто ни к чему. А потому они болтали о своей работе и женщинах, рыбной ловле, гольфе или бейсболе - в зависимости от того, кто из них - Фаррелл, Шульман или Хантер - задавал тон в разговоре. Ну а если слово брал Петри, тут уж беседа сворачивала на кино: родной дядя Петри был режиссером, а сам племянник, даже отслужив пять лет в полиции, все еще по-детски бредит голливудскими звездами. Пройдясь несколько раз по смиренной Гусовой внешности, обсудив, почему ни одна проститутка не признает в нем полицейского, сделав вывод, что это как раз и делает его лучшим спецом по шлюхам в команде, они решили сменить тему: Гус никогда не отшучивался в ответ, а потому чаще подкалывали Бонелли с его злым язычком и находчивостью - это было куда забавнее. - Эй, Марти, - позвал Фаррелл Хантера, вымучивавшего из себя отписку по мерам, предпринятым по какой-то жалобе. Подперев подбородок гладкой коричневой рукой, он смотрел вниз, а его карандаш судорожно скакал по бумаге. Стоило Бонелли подать реплику, и карандаш послушно замирал, пережидая хантеровский смех. Было яснее ясного, что Хантер предпочел бы работать именно с ним, с Бонелли, однако сержант Андерсон, придерживаясь твердых взглядов на сущность начальственного надзора и утвержденного плана-графика смены, тщательнейшим образом следил за соблюдением расписания. Он поставил их в известность, что до получения диплома в университете штата ждать ему теперь совсем недолго и что у него уже сдано двенадцать зачетов по психологии, так что он и есть здесь тот единственный человек, кто знает, кому, с кем и когда работать, на что Бонелли сердито прошептал: "И как только этот хрен попал к нам в отдел?" - Эй, Марти, - повторил Фаррелл, вынуждая Хантера поднять голову. - Ума не приложу, как это вам удается вечно жаловаться: черных, мол, зажимают, то тут, то там, на должность не берут, а когда мы и впрямь идем вам навстречу, вы опять недовольно брюзжите. Послушай-ка, что пишут в "Таймс": "Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения от лица всех тех, кто томится в камерах смертников, потребовала провести качественное расследование того, почему количество негров в этих камерах так несоразмерно велико". - Людям не угодишь, - ответил Хантер. - Кстати, Марти, не обделяет тебя та белая курвочка-либералка, что все эти дни крутится вокруг гетто? - спросил Бернбаум. - На сей раз Марти некогда: готовится к экзамену на сержанта, верно, Марти? - сказал Бонелли. - Сорок очков заработает сам, и еще столько же ему подарят за то, что он черный. - А после первое, что я сделаю, - это сыщу твою бабенку, Сэл, - сказал Хантер, отрывая глаза от рапорта. - Господи, Марти, будь другом, сыщи Элси сейчас же, сможешь? Все равно эта сучка только и делает, что болтает о замужестве да моих трех разводах. Мне жена нужна другая, такая, чтобы... - У кого-нибудь есть резинка? - спросил сержант Андерсон, внезапно шагнув на "рабочую" половину комнаты, отделенную от его конторки рядом шкафов. - Нету. Коли нам кажется, что красотка настолько плоха, что без резинки к ней не подъехать, мы заказываем у нее другие услуги, - сказал Фаррелл, весело разглядывая Андерсона голубыми, близко посаженными глазами. - Я имел в виду резинки для контейнеров, в которых хранятся свидетельские показания, - холодно сказал тот. - По-прежнему разливаем в них спиртные напитки, а? - Ящик в шкафу, Майк, - сказал Бонелли, и все притихли, поняв, что шутка Фаррелла начальству не понравилась. - Сегодня в баре работаем? - Прошло две недели, как к нам поступила та жалоба на "Погребок". По-моему, пора и отреагировать. - Обслуживание посетителей после закрытия? - спросил Фаррелл. - Если бы ты урвал немного времени от сочинения своих острот и взял на себя труд заглядывать в поступившие жалобы, ты бы знал, что бармен "Погребка" снимает квартиру прямо над заведением и что порой, случается, приглашает клиентов к себе наверх, где продолжает как ни в чем не бывало продавать выпивку. Естественно, после отведенных на то часов. - Сегодня же все там проверим, лично для тебя, Майк, - примирительно сказал Бонелли, но, подумал Гус, в этих карих глазах под тяжелыми бровями примирения нет и в помине. Они разделались с Андерсоном, даже не нарушив норм вежливости. - Хочу заняться этим сам, - сказал сержант. - В одиннадцать жду вас с Плибсли на углу Третьей и Западной, там и решим, отправимся туда вместе или по одному. - Только мне туда нельзя, - сказал Бонелли. - Слишком многих я там повязал. Бармен меня знает. - Может, лучше тебе там все-таки появиться с одним из нас, - сказал Бернбаум, почесав карандашом жесткий ежик рыжих волос. - Мы могли бы принять по стаканчику, а потом просто уйти. Им и в голову не придет, что весь притон набит легавыми. Увидев, что мы ушли, они наверняка успокоятся. - По-моему, там промышляют две шлюшки, - сказал Хантер. - Как-то вечерком мы заглянули туда с Бонелли и засекли их: мелкая противная брюнетка и старая бандерша, рожи как у вылитых проституток. - Хорошо, в одиннадцать встречаемся все в ресторане у Андре, где все и обсудим, - сказал Андерсон, направляясь к своей конторке. - Да, кое-что еще. Я слышал, по воскресеньям и понедельникам наши дамочки очень уж наглеют. Должно быть, знают, что у нас в эти дни выходные, так что готовьтесь: кому-то придется работать и по воскресеньям. - Вы, ребята, случаем не видели те журнальчики, что подцепила дневная смена в какой-то берлоге? - спросил Бернбаум. Теперь, когда Андерсон закончил свою речь, разговор снова пошел живее. - Этой дряни я столько перевидал, что до конца жизни с лихвой хватит, - сказал Бонелли. - Да нет же, в тех были не просто голые задницы, - сказал Бернбаум. - Не одни только спелые красотки. Кто-то нащелкал своим "полароидом" не меньше доброй сотни мальчиков, а после вырезал из фоток их висюльки и навтыкал их журнальным дивам, ни одной не обидел. - Психи. Мир полон психов, - сказал Фаррелл. - Кстати, Марти, сегодня идем на охоту по голубям? - спросил Петри. - О Боже, нет! На прошлой неделе стольких переловили, что на весь месяц хватит. - Перейду-ка я на время в дневную сиену, - сказал Бернбаум. - Хочется поработать с букмекерами. Избавьте меня от всех этих слизняков, которых приходится отлавливать по ночам. - В таком случае слушай, что я тебе скажу: все букмекеры - задницы, - сказал Бонелли. - К тому же чуть не все жиды, разве не так? - Как же, как же, мафия тоже состоит сплошь из евреев, - парировал Бернбаум. - Но, судя по последним сведениям, на Восьмой улице объявилось и несколько букмекеров-итальянцев. Когда Бернбаум это произнес, Гус почувствовал на себе взгляд Бонелли. Он знал, что тот думает сейчас о Лу Скализе, том самом, что был одновременно букмекером и сборщиком податей с ростовщиков. Бонелли ненавидел его, и ненависть эта была так сильна, что Гус, вспомнив о ней, ощутил, как повлажнели его собственные ладони. - Между прочим, Петри, - сказал Марти Хантер, захлопывая журнал дежурства, - в следующий раз, когда мы будем брать драчуна, нельзя ли сделать так, чтобы ты не _меня_, а _его_ огрел по загривку? Прошлой ночью мы разбирались с баром Биффа, обычная история - обслуживание пьяного клиента; так вот, только мы принялись вязать алкаша, а он возьми да и полезь в драку, ну а мой напарник пошел резвиться почем зря и лупить _меня_ своей дубинкой. - Вранье, Марти, я всего лишь слегка задел твой локоть. - Стоит накинуться на преступника хотя бы двум полицейским разом, как один из них обязательно получит по первое число, - сказал Фаррелл. - Припоминаю ночку, когда мы сцепились с тем педиком-лесорубом. - Все рассмеялись, и Фаррелл тепло посмотрел на Бонелли. - Ну и вот, значит, парень был дровосеком из Орегона. И был он не какой-нибудь жалкий сосунок, а целый сосунище. Приперся в Лос-Анджелес с тенями на глазах. В общем, пошуршал он по Лафайетт-парку и наткнулся на Бонелли, помнишь, Сэл? - По гроб не забуду этого гада. - Короче, в тот день мы были в парке впятером, но минут пятнадцать все никак не могли совладать с этим рвотным порошком. Меня он зашвырнул в пруд один раз, а Стива целых два. Мы выколачивали дубинками друг из друга дерьмо до тех пор, пока, благодарение Богу, Сэл не решил подержать его голову несколько минут под водой. Этого орегонского ублюдка так ни разу никому и не удалось угостить дубинкой. Да что дубинкой! Никто не изловчился хотя бы просто попасть ему кулаком в морду, зато каждый из нас ходил потом по докторам и просил, чтоб его подлатали. - Веселенькая история приключилась потом, - сказал Бернбаум, - когда Сэл едва его не утопил. Тот заметался в паническом страхе и все такое, а потом знаете что он сделал? Завопил: "Помогите, полиция!" Представляете? Будто ему пяти полицейских было мало. - А он хоть понял, что вы из полиции? - спросил Гус. - Да конечно, - сказал Фаррелл. - Заявил еще Бонелли: "На свете не сыскать такого легаша, который бы меня взять сумел". Правда, насчет пяти он ничего не говорил. - То же самое орал однажды один тип, когда я был при полной форме, - сказал Бернбаум. - Чего только люди не говорят, когда ты тащишь их в тюрягу. Забавно! - Отбросы, - сказал Бонелли. - Отбросы. - Когда берешься за этих задниц, нужно мыть руки _прежде_ еще, чем они тебя отпоносят, - сказал Хантер. - А помнишь, Бен, как тебя облобызал такой же вот шуршунчик? - спросил Фаррелл у Бернбаума, и молодой румяный полицейский содрогнулся от отвращения. - Заходим мы, значит, в бар, откуда жалоба поступила, мол, голубки там танцульки устроили, - сказал Хантер, - ну и садимся у стойки, и вдруг этот маленький блондинистый стиляга подлетает - нет, не подлетает, а подпархивает так вот легенько - прямо к Бену и - чмок! - точнехонько в губы ему сажает звонкий поцелуйчик, а потом как ни в чем не бывало отплывает в танце в темноту. Бен идет в уборную и мылом, самым что ни на есть туалетным, моет рот, и мы понуро оттуда уходим, даже не поработав как следует в этом притоне. - Ну хватит, я уже вдоволь всего наслушался. Сейчас схожу оправлюсь, и примемся за работу, - сказал Бонелли, вставая, почесывая брюшко и неуклюже шагая через всю комнату к туалету. - Что-что? Говоришь, спешишь туда, чтобы произвести на свет сержанта? - спросил Фаррелл и подмигнул Петри, который затряс головой и зашептал: - Андерсон не оценит твой юмор. Вернувшись, Бонелли вместе с Гусом собрал бинокли, фонарики и дубинки, которые потом на всякий пожарный случай они положат под сиденья казенной машины. Заверив Андерсона, что не забудут о встрече с ним, они подошли к автомобилю, так и не решив еще, чем заняться. - Хочешь отправиться по жалобам или предпочитаешь поохотиться на шлюх? - спросил Бонелли. - Есть у нас несколько дерьмовых жалоб по статье "три-восемнадцать", - сказал Гус. - Та, что касается картежников в отеле, похоже, чего-то стоит, да только играют там по субботам. - Ясно, тогда пошли цеплять шлюх, - сказал Бонелли. - Будем брать или только посидим на хвосте? - А по душе тебе их сегодня вязать? - Не имею ничего против. Возьму-ка я свою машину, - сказал Гус. - Бензину хватит? До следующей недели эта дешевка Андерсон ни за что не раскошелится. Можно подумать, то не городские, а его личные денежки. - Бензин есть, - сказал Гус. - Я сделаю крюк по Вашингтон-авеню и Ла-Бреа и через четверть часа буду ждать тебя позади ресторана для автомобилистов. А подцеплю какую-нибудь проститутку, так даже раньше. - Подцепи. Аресты нам нужны. В этом месяце улов что-то скудноват. Гус проехал по Западному бульвару к Вашингтон-авеню и направился дальше, к Ла-Бреа. Не успел он проехать и двух кварталов, как засек парочку проституток. Он уже собирался свернуть к обочине, но вдруг узнал в одной из них Маргарет Перл, которую сам же и арестовывал три месяца назад, когда только-только пришел в полицию нравов. Она наверняка его не забыла. Пришлось проехать мимо. Но пульс уже забился многообещающе. Гус вспомнил, как впервые пришел сюда на службу, но как-то смутно, неотчетливо. Заново восстановить в воображении подробности тех первых вечеров и первых произведенных им арестов было непросто. Память о них была окутана пеленой страха, вот этого-то он никак и не мог понять. Почему всякий раз, стоило лишь поддаться воспоминаниям о минутах, когда его терзал сильнейший испуг, он видел их, те минуты, сквозь какой-то красный туман, он будто _чувствовал_ этот туман физически? Откуда они - красный оттенок и красный привкус - в его воспоминаниях? Что это: кровь, огонь, нечто другое? Бывало, он пугался так крепко, так основательно, так насквозь, что проститутки шли к его машине не раздумывая и делали недвусмысленные предложения, не спросив даже, кто он и откуда. Они и вообразить себе не могли, что перед ними обыкновенный легавый. Вот он, весь секрет его крайней удачливости в качестве сотрудника, полиции нравов. Теперь же, когда он обрел немного уверенности и больше уж так не боялся - кроме тех случаев, когда не бояться было нельзя, - приходилось вкалывать в поте лица, чтобы от кого-то услышать откровенное предложение порезвиться. Время от времени ему даже отказывали - девицы, подозревавшие в нем полицейского. Однако ему по-прежнему удавалось подцепить раза в два больше красоток, чем кому-либо еще в отделе: все же на полицейского он смахивал меньше остальных. Бонелли сказал, что дело тут не только в его "калибре", фактически он был не ниже и не мельче того же Хантера. Дело - в его застенчивости. Стыд и срам, заявил Бонелли, позор этому миру, если в нем почти не находится места для кротости. На