жно было сразу обратить побольше внимания на это самое
"нет".
   Меня не осенило, что план может сорваться.  Я  внимательно  следила  за
наступлением овуляции и, когда она приблизилась, известила Ричарда, и  тот
отправился в одну из своих долгих прогулок  по  Раме.  Майкл  нервничал  и
старался подавить чувство вины, но даже в худших своих помыслах я не могла
представить, что он не сможет вступить в сношение со мной.
   Когда мы разделись (в темноте, чтобы не смущать Майкла) и  легли  рядом
на коврик, я обнаружила, что тело его напряжено.  Я  поцеловала  Майкла  в
щеки и лоб, попыталась снять напряжение, погладив по спине" по шее.  Через
тридцать минут всевозможных прикосновений, которые трудно было бы  назвать
ласками, я самым соблазнительным образом прижалась к нему  и  поняла,  что
столкнулась с неожиданной проблемой: его пенис оставался совершенно вялым.
   Я не знала, что делать. Сперва без всяких оснований  подумала,  что  не
привлекаю Майкла как женщина. Ужасное  ощущение  -  словно  тебе  отвесили
пощечину.  И  все  сдерживаемые  чувства  вырвались  на   поверхность,   я
рассердилась. К счастью, я промолчала - за все это  время  мы  не  открыли
рта, - и Майкл не мог видеть моего лица в темноте. Но тело,  должно  быть,
выразило разочарование.
   - Извини, - негромко проговорил он.
   - Ничего, - ответила я, стараясь казаться невозмутимой.
   Опершись на локоть, я погладила другой рукой  его  лоб,  потом  легкими
движениями принялась потирать его  лицо,  шею  и  плечи.  Майкл  оставался
пассивным. Не  открывая  глаз,  он  лежал  на  спине  и  не  шевелился.  Я
чувствовала, что ему приятно, но Майкл молчал, не отзываясь ни словом,  ни
звуком. К этому времени я забеспокоилась: ощутила, что хочу  ласк  Майкла,
хочу в них подтверждения его симпатии.
   Наконец я полулегла ему на грудь. Соски мои  прикасались  к  его  коже,
рукой я гладила волосы на груди. Я  пригнулась,  чтобы  поцеловать  его  в
губы, и  левой  рукой  пыталась  возбудить  его,  однако  Майкл  торопливо
отодвинулся и сел.
   - Не могу, - Майкл покачал головой.
   - Ну почему? - спросила я, замерев возле него в неловкой позе.
   - Неправильно это, - сурово ответил он.
   Я  попыталась  вновь  завести  разговор,  но  Майкл  безмолвствовал.  И
поскольку предпринять более было нечего, я оделась в темноте.  Майкл  едва
сумел выдавить в спину мне: "Спокойной ночи".
   В нашу комнату я вернулась не сразу. Очутившись в коридоре,  я  поняла,
что не в силах предстать перед Ричардом. Припав  к  стене,  я  постаралась
справиться с бурей чувств, терзавших меня. Почему я вдруг решила, что  все
сложится просто? Что теперь мне сказать Ричарду?
   Войдя в комнату, по дыханию Ричарда я поняла, что он не  спит.  Если  б
только у меня хватило отваги, следовало сказать ему, как  обстоит  дело  с
Майклом. Но в тот раз легче было промолчать.  Так  я  допустила  серьезную
ошибку.
   Следующие два дня прошли в  общей  напряженности.  О  том,  что  Ричард
именовал "операцией  оплодотворения",  не  было  произнесено  даже  слова.
Мужчины пытались держаться так, словно ничего  не  произошло.  Через  день
после обеда  я  уговорила  Ричарда  сходить  погулять,  пока  Майкл  будет
укладывать девочек.
   Мы стояли над Цилиндрическим морем, а Ричард  объяснял  мне  химические
принципы винного брожения. Наконец перебив мужа, я взяла его за руку.
   - Ричард, - проговорила  я,  пытаясь  найти  в  его  взгляде  любовь  и
поддержку, - это очень сложно... - Голос мой умолк.
   - Ну что там, Никки?! - отозвался он с деланной улыбкой.
   - Видишь ли, - ответила я, - все  дело  в  Майкле.  Пока...  ничего  не
случилось... он не смог...
   Ричард долго глядел на меня.
   - Ты хочешь сказать, что он импотент? - спросил он.
   Сперва я кивнула, а потом окончательно запутала его, покачав головой.
   - Наверное, нет, - брякнула я. - Но со мной тогда  он  был  импотентом.
Или волновался, или  чувствовал  себя  виноватым,  или  же  слишком  долго
воздерживался... - я остановилась, осознав, что  не  следует  вдаваться  в
подробности.
   Должно быть, целую вечность Ричард глядел куда-то за море.
   - Ты собираешься попробовать снова? - наконец он  отозвался  совершенно
ничего не выражающим тоном, не поворачиваясь ко мне.
   - Я... я не знаю, - ответила я, хватаясь  за  его  руку.  Я  собиралась
сказать что-нибудь, спросить, как отнесется он к новой попытке, но  Ричард
отошел в сторону и отрывисто проговорил:
   - Скажи мне, когда решишься на повторный шаг.
   Неделю или две я уже собиралась оставить весь замысел... И постепенно в
наше крохотное семейство возвращалась радость. В ночь после месячных мы  с
Ричардом дважды любили друг друга - впервые в этом  году.  Он  обнаруживал
явное удовлетворение и разговорился, пока  мы  прижимались  друг  к  другу
после второго раза.
   - Знаешь, я действительно не находил себе места, - сказал он. - Мысль о
том, что ты будешь близка с Майклом, доводила меня до безумия, невзирая на
все логические обоснования. Я знаю, что все  это  неразумно,  но  я  очень
боялся, что тебе понравится - понимаешь? - и наши отношения переменятся.
   Ричард явно решил, что я оставила намерения забеременеть от  Майкла.  В
ту ночь я тоже была удовлетворена и не стала с ним спорить. Впрочем, через
несколько дней я обнаружила, что читаю книги об импотенции, и поняла,  что
намереваюсь продолжать свой план.
   Всю неделю перед следующей овуляцией Ричард возился со своим  вином  и,
быть может, слишком часто его пробовал - несколько раз он являлся к  обеду
уже под хмельком. Еще он возился со  своими  роботами  -  героями  Сэмюэла
Беккета. Я же все внимание  уделяла  импотенции.  Во  время  учебы  мы  не
касались этой темы. И в связи с ограниченностью собственного  сексуального
опыта прежде мне не приходилось сталкиваться с этим явлением. Я удивилась,
узнав, что это довольно  обычное  дело  и  причины  неприятностей  следует
искать  в  психологической  сфере,  а  также   в   обострениях   различных
воспалительных   процессов.   Оказалось,    что    существуют    прекрасно
разработанные  методики  борьбы  с  импотенцией,  в  основном   повышающие
уверенность в себе у мужчины.
   Утром Ричард заметил меня за подготовкой мочи к анализу на овуляцию. Он
ничего не сказал, но на лице появились боль и разочарование. Мне  хотелось
ободрить его, но дети были в комнате, и я побоялась, что  он  устроит  мне
сцену.
   Я не стала говорить Майклу, что собираюсь предпринять  вторую  попытку.
Подумала, что ему будет спокойнее, если времени на раздумья не будет. План
мой почти сработал. Мы уложили детей спать,  и  я  отправилась  следом  за
Майклом в его комнату, где объяснила свои намерения, пока мы  раздевались.
У него началась эрекция и, невзирая на слабость  процесса,  я  постаралась
усилить ее. Не сомневаюсь, что все закончилось бы успешно, но Кэти подняла
крик: "Мамочка, мамочка!", как раз  когда  мы  были  готовы  приступить  к
сношению.
   Конечно, я бросила Майкла и выскочила  в  коридор.  Ричард  уже  был  в
детской. Он держал Кэти на руках.  Симона  столбиком  сидела  на  коврике,
потирая глаза. Все  трое  с  удивлением  разглядывали  мою  нагую  фигуру,
появившуюся в дверях.
   - Мне приснился страшный сон, - Кэти прижалась к  Ричарду.  -  Октопаук
собирался меня съесть.
   Я вступила в комнату.
   - Теперь тебе лучше? - спросила я, пытаясь взять девочку  на  руки.  Но
Ричард не отпускал ее. Кэти тоже  не  тянулась  ко  мне.  После  неловкого
молчания я склонилась к Симоне и обняла ее за плечи.
   - А где же твоя пижама, мамочка? - поинтересовалась  моя  четырехлетка.
Мы с Ричардом чаще всего спим в пижамах раманского  изготовления.  К  виду
моего обнаженного тела девочки привыкли - каждый день мы втроем  принимаем
душ, - но ночью я прихожу в детскую, как правило, в пижаме.
   Я собиралась ограничиться уклончивым ответом  Симоне,  когда  заметила,
что Ричард тоже глядит на меня - с явной враждебностью.
   - Я в состоянии управиться с детьми, - вдруг резким голосом  проговорил
он. - Могла бы докончить свои дела.
   Я вернулась к Майклу, чтобы предпринять новую  попытку  -  и  напрасно.
Пару минут я пыталась возбудить его, потом он оттолкнул мою руку.
   -  Бесполезно.  Мне  уже  почти  шестьдесят  три  года,  к  тому  же  я
воздерживался пять лет. Мастурбацией не занимаюсь,  о  сексе  стараюсь  не
думать. То, что случилось чуть раньше,  было  просто  случайностью,  -  он
помолчал почти с минуту и затем произнес: - Извини, Николь, похоже  у  нас
ничего не получится.
   Несколько минут мы лежали рядом. Я стала одеваться и тут заметила,  что
Майкл  ровно  задышал,  засыпая.  Я  вдруг  вспомнила,  что  у  мужчин   с
психологической импотенцией эрекция часто возникает во сне... и  в  голову
мне пришла новая безумная идея. Я лежала рядом с Майклом, дожидаясь,  пока
он глубоко заснет.
   Я мягко погладила его. К моей радости, он отреагировал мгновенно.  Чуть
погодя, я усилила поглаживание, стараясь не разбудить его. Когда он достиг
готовности, я быстро опустилась на него сверху. Соитие вот-вот должно было
состояться,  когда  я  резким  движением  пробудила  его...  я  попыталась
продолжить, но, вероятно, сделала ему больно. Майкл вскрикнул  и  поглядел
на меня дикими испуганными глазами. Эрекция немедленно прекратилась.
   Я откинулась на спину и глубоко вздохнула. Я была ужасно  разочарована.
Майкл о чем-то спрашивал, но я была расстроена  настолько,  что  не  могла
говорить. Слезы щипали глаза. Я торопливо оделась, чмокнула Майкла в лоб и
вывалилась в коридор. И, постояв там  пять  минут,  решила,  что  способна
увидеться с Ричардом.
   Мой муж еще работал. Он стоял на коленях перед Поццо, персонажем  пьесы
"В ожидании Голо". Крохотный робот пространно повествовал о тщете  сущего.
Сперва Ричард не обратил на меня внимания. А затем, приглушив голос Поццо,
саркастически спросил:
   - Ну как, управилась?
   - Опять не получилось, - рассеянно ответила я. - Наверное...
   - Нечего дурачить меня, - в гневе закричал Ричард.  -  Я  не  настолько
глуп. Полагаешь, я поверю тому, что ты провела с ним _два часа_ голяком  и
ничего не случилось? Я знаю вас, женщин. Вы считаете...
   Не помню, что он наговорил мне  потом.  Помню  лишь  собственный  ужас,
когда он в гневе начал подступать ко мне. Я решила,  что  он  намеревается
ударить меня, и съежилась.  По  щекам  потекли  слезы.  Ричард  по-всякому
обзывал меня, дошло и до расистских намеков. Он словно обезумел.  А  когда
занес руку для удара, я выскочила из  коридора  и  бросилась  к  лестнице,
уводящей в Нью-Йорк. Я чуть не сбила с ног малютку Кэти,  проснувшуюся  от
шума и теперь с недоуменным видом стоявшую в дверях детской.
   На Раме было светло. Час, должно быть, я проходила наверху, то  и  дело
заливаясь слезами. Ричард взбесил меня, но и  удовлетворения  собой  я  не
чувствовала. В гневе Ричард  выпалил,  что  я  свихнулась  на  этой  идее,
придумав "хитроумный предлог", чтобы иметь возможность переспать с Майклом
и сделаться "царицей улья". Я не отвечала на обвинения. Но что, если в них
все-таки  была  кроха  истины?  И   мой   энтузиазм   отчасти   объяснялся
возможностью вступить в сношения с Майклом?
   Я убедила себя, что действовала  из  правильных  побуждений,  однако  с
самого начала проявила невероятную глупость. Мне самой  в  первую  очередь
следовало понять,  что  так  поступать  нельзя.  И  после  первой  реакции
Ричарда, а потом и Майкла я должна  была  немедленно  отказаться  от  этой
мысли. Быть может, Ричард был кое в  чем  прав.  Быть  может,  я  проявила
излишнее упрямство в своем навязчивом  стремлении  добиться  максимального
генетического разнообразия среди наших отпрысков. Уверена я была только  в
одном: затеяла все это не ради того, чтобы заняться любовью с Майклом.
   Когда я вернулась, в комнате  было  темно.  Переодевшись  в  пижаму,  я
устало плюхнулась на матрас. Буквально через секунду Ричард подкатился  ко
мне со словами: "Николь, родная моя, прости, если можешь" и отчаянно обнял
меня.
   С тех пор я не слыхала его голоса.  Вот  уже  шесть  дней,  как  Ричард
исчез. В ту ночь я  крепко  уснула  и  не  слышала,  как  он  собирался  и
составлял записку. Утром в семь часов  раздался  звонок  будильника.  Весь
черный экран заполняла записка: "ТОЛЬКО ДЛЯ НИКОЛЬ ДЕ ЖАРДЕН - нажми  "К",
чтобы прочесть". Дети еще спали, и я нажала клавишу.
   "Дорогая, самая дорогая моя Николь,  -  начиналось  послание,  -  более
трудного письма мне еще не приходилось писать. На  время  я  покидаю  вас,
тебя и семью. Я знаю,  что  этим  создаю  дополнительные  трудности  тебе,
Майклу и девочкам, но, поверь мне, иначе нельзя. Прошлой  ночью  я  понял,
что другого пути нет.
   Дорогая моя, я люблю тебя всем сердцем  и  _понимаю_  -  когда  мозг  в
состоянии контролировать эмоции, - что  ты  поступаешь  в  интересах  всей
семьи. Мне страшно жаль всех обвинений, которые вчера я высказал тебе. Еще
более  сожалею  о  тех  оскорблениях...  о  расистских  эпитетах  и  часто
повторявшемся мной слове "шлюха". Надеюсь, что ты простишь  меня,  хотя  я
вряд ли смогу простить себя самого, и будешь  помнить  мою  любовь,  а  не
дикий безумный гнев.
   Ревность - страшная вещь. "Она смеется над плотью, которой кормится"  -
это еще пустяки. Ревность поглощает, не  знает  рассудка,  лишает  ума.  И
самого умного человека она может превратить в свирепое животное.
   Николь, дорогая моя, я  не  все  тебе  сказал  относительно  того,  как
закончилась наша совместная жизнь с Сарой. Я несколько месяцев подозревал,
что, оставаясь в Лондоне, она встречается с  мужчинами.  Тому  было  много
свидетельств - неровный интерес к сексу, новые платья,  надевавшиеся  явно
не для меня, внезапный интерес к новым позам во время близости, телефонные
звонки, когда трубка оставалась безмолвной... но  я  так  любил  ее  и  не
сомневался в том, что, если я выражу протест, наш брак  будет  расторгнут.
Словом, я не предпринимал ничего, пока ревность не захлестнула меня.
   И оставаясь в Кембридже, я ложился в постель и представлял себе Сару  в
объятиях другого мужчины... Наконец ревность настолько  сильно  охватывала
меня, что уснуть я мог, лишь пожелав  Саре  смерти.  После  звонка  миссис
Синклер я больше не верил в добродетель Сары и отправился в Лондон,  чтобы
убить и жену, и ее любовника.
   К счастью, у меня не было пистолета, а увидев их рядом, я забыл о ноже,
который положил в карман пальто. Но я и  _так_  убил  бы  обоих,  если  бы
поднятый мной шум не привлек внимания соседей.
   Ты, вероятно, спрашиваешь, какое все это имеет к тебе отношение? Видишь
ли, родная моя, у каждого  из  нас  формируется  собственное  поведение  в
любви.  Я  успел  приобрести  наклонность  к  безумной  ревности  еще   до
знакомства с тобой. Оба раза, когда ты пыталась вступить в интимную  связь
с Майклом, я все время вспоминал о  Саре.  Я  знаю,  ты  не  Сара,  ты  не
обманываешь меня,  но  чувства  возвращаются  совершенно  неожиданным,  не
зависящим  от  меня  образом.  Это  очень  странно,  так  как  я  не  могу
представить себе, что ты могла предать меня, но когда ты была  с  Майклом,
мне было много хуже, _много_  страшнее,  чем  в  те  времена,  когда  Сара
встречалась с Хью Синклером и другими дружками-актерами.
   Надеюсь, что ты поймешь меня. Я ухожу потому, что не в силах справиться
с ревностью, хотя и сам считаю ее нерациональной. Я  не  хочу  уподобиться
отцу: спиться с горя, погубить всех, кто меня окружает. Полагаю,  что  тем
или иным путем ты  добьешься  зачатия,  и  предпочитаю  избавить  тебя  от
созерцания моего скверного поведения.
   Надеюсь  скоро  вернуться,  если  только  непредвиденные  опасности  не
помешают моим исследованиям. Но когда это  будет  -  не  знаю.  Мне  нужно
исцелиться, чтобы вновь стать надежным членом семьи. Скажи девочкам, что я
отправился в путешествие. Будь ласкова с  ними,  особенно  с  Кэти  -  она
станет скучать по мне больше всех.
   Николь, я люблю тебя. Я знаю, тебе трудно будет осознать причины  моего
ухода, но все же постарайся понять меня.
   Ричард."


   <b>13 мая 2205 года</b>

   Сегодня я провела наверху пять часов - искала Ричарда. Обследовала ямы,
сети, все три площади. По периметру обошла весь город.  Подергала  решетку
на логове октопауков, спустилась ненадолго в  обиталище  птиц.  И  повсюду
выкликала его имя. Я вспомнила, как пять лет назад Ричард отыскал меня  по
маяку, встроенному в принца Хэла. Если бы у меня был такой!
   Ричард нигде не оставил следов. Наверное,  он  вообще  покинул  остров.
Ричард - великолепный пловец, он  легко  мог  переплыть  море  до  берегов
Северного полуцилиндра... Однако как быть с жуткими  тварями,  населяющими
море? Или они не тронули его?
   Вернись, Ричард. Ты мне нужен. Я люблю тебя.
   Он явно рассчитывал пробыть  без  нас  несколько  дней.  Скорректировал
каталог обращений к раманам, чтобы по возможности облегчить нам с  Майклом
общение с хозяевами здешних мест. Взял самый большой из мешков  и  лучшего
друга МБ, но беккетовских роботов оставил.
   После ухода Ричарда в семье наступил разлад. Кэти вечно  сердится.  Она
хочет знать,  когда  наконец  вернется  папочка  и  почему  он  так  долго
отсутствует. Майкл с Симоной скорбят вместе. Связь между  ними  крепнет  -
похоже, общение утешает обоих. Что касается меня, то  я  стараюсь  уделять
Кэти побольше  внимания,  однако  обожаемого  папочку  заменить  ей  не  в
состоянии.
   Ночи ужасны. Я не могу заснуть. Вновь и вновь переживаю все отношения с
Ричардом за последние два месяца... вспоминаю собственные  ошибки.  Многое
мне объяснило только его прощальное письмо. Я и  не  думала,  что  прежние
отношения с Сарой могут сказаться на нашей совместной жизни, однако теперь
я поняла, что он имел в виду, говоря о "привычках".
   Они свойственны и мне самой. Ранняя кончина матери -  мне  было  только
десять - наделила меня страхом  одиночества.  Опасение  потерять  ближнего
мешало  мне  завязывать  интимные  отношения.  После  матери  я   потеряла
Женевьеву, отца, а теперь, пусть и на время, Ричарда. Каждая новая  потеря
пробуждает всех чудищ предыдущей. Выплакавшись,  прежде  чем  уснуть,  две
ночи назад, я осознала, как не хватает мне не только Ричарда, но и матери,
Женевьевы и моего чудесного отца.  Все  прежние  потери  словно  бы  сразу
обрушились на меня. Теперь я понимаю, как моя  близость  с  Майклом  могла
пробудить в душе Ричарда все болезненные воспоминания о Саре.
   Процесс познания мира не остановишь. И я в сорок один  год  узнала  еще
одну грань  человеческих  отношений.  Я  нанесла  Ричарду  глубокую  рану.
Неважно, что никаких логических оснований для нее не было... неважно,  что
моя близость с Майклом неспособна повлиять на отношение к Ричарду.  Логика
здесь ни при чем. Существенны лишь ощущения и восприятие.
   Я успела забыть всю мощь одиночества. Мы с Ричардом прожили вместе пять
лет. Может быть, он и не во всем мой сказочный принц, однако  он  был  мне
надежным другом... не говоря уже о том, что мне  не  доводилось  встречать
более умного человека.  Если  он  не  вернется,  меня  ждет  новая  жуткая
трагедия. Я скорблю всякий раз, когда в голову лезет  назойливая  мысль  о
том, что могу больше не увидеть его.
   Ночью, когда одиночество ощущается  особенно  сильно,  я  читаю  стихи.
Бодлер и Элиот со студенческих лет  были  моими  любимцами,  но  последние
несколько вечеров утешение мне приносят стихотворения  Бениты  Гарсиа.  За
годы обучения в Космической академии в  Колорадо  жизнелюбие  принесло  ей
много боли. Она с равным пылом делила свое время между наукой и  объятиями
мужчин. Бениту вызвали на дисциплинарную комиссию и обвинили в  отсутствии
достижений, за исключением области секса... тут  она  осознала,  насколько
шизофреничными бывают мужчины, если речь заходит об этой сфере.
   Литературные критики в основном отдают предпочтение  ее  первой  книге,
"Снам  мексиканской  девушки",  составившей   Бените   репутацию   еще   в
"надцатилетнем" возрасте, уделяя меньше внимания сборнику уже  умудренных,
не столь лиричных стихотворений, выпущенному ею во время  последнего  года
учебы в Академии. Теперь,  когда  Ричард  покинул  меня,  я  все  стараюсь
осознать, что именно произошло с нами за последние месяцы, и стихи  Бениты
о позднем взрослении и сомнениях много говорят мне.  Она  взрослела  очень
тяжело. И хотя новые стихи по-прежнему богаты образами, в них  Бенита  уже
не прежняя Поллиэнна, бродящая среди руин Ушмаля. Сегодня я прочитала одно
из ее студенческих стихотворений, которое мне особенно нравится:

   Мои одежды украшают залу,
   Подобные цветам после дождя.
   Сегодня ты придешь ко мне, любимый,
   Придешь мой новый, чтоб меня увидеть.
   Но какой ты хочешь лицезреть меня?
   Приличны книгам бледные пастели,
   Густая зелень вместе с синевою
   Пророчат дружбу. Может быть,
   Невестой я в них покажусь тебе.
   Но если плоти зов ведет тебя, любимый,
   Я облачусь в багрец и траур
   И начерню глаза, как подобает шлюхе.

   А вот прежде, бывало, во сне.
   Принц скакал ко мне на коне
   И спасал и вез далеко,
   И тогда мне было легко.
   Не вернется он. Ну а ты
   Даже не подаришь цветы...
   Маска девки ранит меня
   Нестерпимей день ото дня.
   И рука твоя... и сплетение тел
   Унижают - как ты и хотел.



        9

   <b>14 декабря 2205 года</b>

   Наверное, я должна праздновать, только это пиррова победа. Я  беременна
от Майкла. Но какой ценой! Ричард по-прежнему не подает о себе  вестей,  и
опасаюсь, что восстановила против себя еще и Майкла.
   Мы с ним порознь приняли на себя всю  ответственность  за  исчезновение
Ричарда. С собственной виной я управляюсь,  по  возможности  стараясь  обо
всем забыть, исполняя обязанности матери. Майкл же на исчезновение Ричарда
и собственную вину отвечал глубоким раскаянием. Он каждый  день  не  менее
двух раз читает Библию, молится перед едой и после и часто  уклоняется  от
семейных дел, чтобы "пообщаться" с Богом. "Искупление грехов"  -  одно  из
самых главных понятий его словаря.
   Своим возрожденным христианским рвением он увлек и Симону.  Мои  робкие
возражения остаются без внимания. Симоне нравится слушать об Иисусе, хотя,
конечно, она не в силах понять всей глубины повествования.  В  особенности
Симона заворожена чудесами. Как и все  дети,  она  не  знает  сомнений.  И
никогда не спрашивает, как именно ходил Иисус по волнам и превращал воду в
вино.
   Должно быть, я несправедлива. Наверное, я ревную к  связи,  соединившей
Симону и Майкла. Мне, матери, радоваться бы их согласию. Во всяком случае,
оба они не одиноки. Нам же с бедняжкой Кэти никак не удается достичь столь
полного взаимопонимания.
   Частично это объясняется тем, что мы  с  Кэти  крайне  упрямы.  Ей  еще
только  два  с  половиной  года,  но  она  уже   стремится   распоряжаться
собственной жизнью. Возьмем что-нибудь простое, вроде  распорядка  дня.  С
первых  же  дней,  проведенных  нами  на  Раме,  я  намечала  для  каждого
повседневные дела. И никто не  возражал,  даже  Ричард.  Майкл  с  Симоной
всегда принимают мои пожелания без возражений - во всяком случае,  если  у
них есть свободное время.
   Но с Кэти все обстоит иначе. Если я намечу  прогулку  по  Нью-Йорку,  а
потом урок азбуки, она тут же требует, чтобы все было исполнено в обратном
порядке. Если я запланировала на сегодня курицу, она  согласится  лишь  на
свинину или говядину. Каждое утро у нас начинается со споров о  распорядке
дня. И  если  ей  приходится  что-нибудь  не  по  вкусу,  Кэти  немедленно
надувается или принимается хныкать и звать папочку. Мне так больно,  когда
она зовет Ричарда.
   Майкл говорит, что мне следовало  бы  снисходительнее  относится  к  ее
желаниям. Он утверждает, что это просто стадия роста. И когда я  указываю,
что ни с Женевьевой, ни с Симоной ничего  подобного  не  было,  он  только
улыбается и пожимает плечами.
   Мы с Майклом не всегда соглашаемся в вопросах воспитания,  даже  успели
несколько раз  переговорить  относительно  нашей  семейной  жизни  в  этих
странных обстоятельствах. К концу одной из бесед в легком  раздражении  от
слов Майкла, утверждавшего, что я "слишком строга" с девочками,  я  решила
поднять религиозную тему. Я спросила Майкла, зачем ему  так  важно,  чтобы
Симона знала каждое событие жизни Иисуса.
   - Нужно же передать кому-то традицию, - уклончиво ответил он.
   - Значит, ты полагаешь, что традицию нужно передавать, что мы не  будем
вечно странствовать  в  космосе  и  не  умрем  один  за  другим  в  жутком
одиночестве?
   - Я полагаю, что Господь каждому наметил его судьбу.
   - А для нас что Он наметил? - спросила я.
   - Не знаю, - отозвался Майкл. - Как не знают свою  судьбу  и  миллиарды
людей, оставшихся на Земле. Мы живем, чтобы познать Его намерения.
   Я покачала головой, и Майкл продолжил:
   - Видишь ли, Николь, нам проще это узнать. Нам не на  что  отвлекаться.
Просто нет возможности удалиться от Господа. Поэтому я  простить  себе  не
могу прежних увлечений кулинарией и историей искусств. Находясь  на  Раме,
человек, пожалуй, едва ли должен обращаться  к  _другим_  вопросам,  кроме
молитвы и веры.
   Признаюсь, такая уверенность временами раздражает меня. Я считаю, что к
нашему нынешнему положению жизнь Иисуса Христа имеет не больше  отношения,
чем жизнь гунна Аттилы...  да  любого  человека,  рожденного  на  планете,
оставшейся уже в двух световых годах за нами.  Мы  перестали  быть  частью
рода человеческого. И либо умрем, либо породим новый вид.  Но  ведь  Иисус
умер на кресте и за наши грехи... за прегрешения людей, которым не суждено
более увидеть Землю.
   Если бы Майкл не был католиком, которому заповедано размножаться, я  не
смогла бы убедить его зачать ребенка. У него найдется сотня причин, почему
этого нельзя делать. Но в конце концов - быть может,  потому,  что  своими
попытками  я  мешала  его  вечернему  молитвенному  уединению,   -   Майкл
согласился, впрочем, предупредив меня, что "скорее всего у нас  ничего  не
получится" и что он "заранее снимает с себя  всю  ответственность  за  мое
разочарование".
   Мы потратили три месяца  на  попытки  зачатия.  Во  время  первых  двух
овуляций я не сумела его возбудить. Я перепробовала все, о чем упоминалось
в статьях, посвященных импотенции: смех, массаж, музыку, пищу. Но  чувство
вины в нем и скованность все  же  сильнее  моего  пыла.  Наконец  фантазия
предоставила нужное решение. Я предложила, чтобы  ночью  Майкл  представил
себя с Катлин... Эрекции мы добились. Как все-таки сложно устроен разум.
   Фантазия фантазией, но заниматься любовью с Майклом  -  дело  нелегкое.
Начну с того - пусть это и несправедливо с  моей  стороны,  -  что  одними
приготовлениями  он   способен   вывести   женщину   из   соответствующего
настроения. Прежде чем раздеться, Майкл всегда молится. Интересно бы знать
- о чем?
   Первый муж Алиеноры Аквитанской, французский король  Людовик  VII,  был
воспитан монахом и сделался королем лишь благодаря стечению обстоятельств.
В романе отца об Алиеноре есть длинный  ее  внутренний  монолог.  Королева
жалуется  на  необходимость  заниматься  любовью  "посреди  торжественного
благочестия,  под  грубыми  тканями  цистерцианцев"  [члены  католического
монашеского ордена, основанного в 1098 году]. Ей хотелось веселья и  смеха
в постели, откровенных бесед, пыла и страсти. Вполне могу  понять,  почему
она развелась с Людовиком и вышла за Генриха Плантагенета.
   Итак, я беременна и, надеюсь, мальчишкой, который  внесет  генетическое
разнообразие в нашу наследственность. Это была настоящая  битва,  и  плоды
ее, похоже, не  стоят  потраченных  усилий.  Из-за  моего  желания  родить
ребенка от Майкла Ричард оставил нас, а Майкл, по крайней мере  на  время,
перестал быть мне близким другом и спутником,  каким  был  в  первые  годы
нашего пребывания на Раме. За свой  успех  я  заплатила.  Теперь  остается
надеяться,  что  этот  космический   корабль   действительно   куда-нибудь
прилетит.


   <b>1 марта 2206 года</b>

   Я   повторила   частичное   исследование   генома,   чтобы    проверить
предварительные результаты. Увы, сомнений  не  остается:  наш  нерожденный
мальчик наделен синдромом Уиттингэма.  К  счастью,  других  распознаваемых
дефектов не обнаружено, но и этот достаточно плох.
   Оставшись наедине  с  Майклом  после  завтрака,  я  познакомила  его  с
результатами. Сперва он  не  понял,  что  я  хочу  сказать,  но  на  слова
"умственно отсталый" отреагировал моментально. Я просто  видела,  как  ему
представляется  ребенок,  абсолютно  не  способный  позаботиться  о  себе.
Беспокойство его  отчасти  уменьшилось,  когда  я  пояснила,  что  синдром
Уиттингэма  всего  лишь   характеризуется   неспособностью   к   обучению,
незначительным нарушением правильного хода электрохимических  процессов  в
мозгу.
   Я заподозрила наличие синдрома уже после первого генетического анализа,
но, поскольку результаты допускали двоякое толкование, ничего  не  сказала
Майклу. Прежде чем взять вторую пробу  амниотической  жидкости,  я  хотела
выяснить все, что известно об этом заболевании. К несчастью, краткий очерк
в моей сокращенной медицинской энциклопедии не мог удовлетворить меня.
   Сегодня  днем,  пока  Кэти  спала,  мы  с  Майклом   попросили   Симону
часок-другой почитать в детской книжку. Наш кроткий  ангел  с  готовностью
согласился. По сравнению с утром Майкл значительно успокоился. Он  заявил,
что ужаснулся, узнав  подобную  новость  о  Бенджи  (Майкл  хочет  назвать
ребенка Бенджамином Райаном О'Тулом в честь его деда). Однако чтение книги
Нова помогло восстановить внутреннее равновесие.
   Я объяснила Майклу, что  умственное  развитие  Бенджи  будет  протекать
медленно и с трудом. Впрочем, к двадцати годам он будет  способен  достичь
уровня двенадцатилетнего - это слегка успокоило Майкла.  Я  заверила  его,
что никаких внешних признаков дефективности ребенок иметь  не  будет,  как
это бывает со страдающими болезнью Дауна, и, поскольку синдром  Уиттингэма
имеет рецессивный характер, едва  ли  следует  ожидать  его  проявления  в
возможном потомстве раньше третьего поколения.
   - А можно ли узнать, у кого из нас с тобой в  генах  присутствует  этот
синдром? - поинтересовался Майкл под конец разговора.
   - Нет, - ответила я. - Его трудно выделить,  так  как  подобный  эффект
вызывают повреждения нескольких различных генов. Диагностировать его можно
лишь по проявлению в активной форме. Даже на  Земле  носителей  не  всегда
удавалось выделить.
   Я начала рассказывать: синдром был впервые обнаружен  в  2068  году,  в
Африке и  Азии  почти  не  наблюдался.  Был  характерен  среди  кавказцев,
значительное число случаев отмечено и в Ирландии. Я решила, что Майкл  все
равно сам прочтет статью в медицинской энциклопедии, и не хотела, чтобы он
слишком винил себя.
   - А лечить можно? - спросил он потом.
   - Не в наших условиях, - я покачала головой. - В последнее  десятилетие
вроде бы обнаружили  кое-какие  меры  генетического  воздействия,  которые
могут быть эффективными, если их использовать начиная с четвертого  месяца
беременности. Однако лечение сложно даже на Земле, можно потерять плод.
   Тут-то Майкл вполне мог произнести слово "аборт", но не  сделал  этого.
Вера его строга и непоколебима; не сомневаюсь, что он  даже  не  думал  об
этом. Для него аборт - вещь  немыслимая,  на  Земле  ты  или  на  Раме.  Я
подумала, возможна ли ситуация,  в  которой  Майкл  оправдал  бы  подобную
операцию. А если бы ребенок родился с болезнью Дауна или  слепым?  Или  же
многочисленные нарушения мыслительного процесса привели бы  к  его  ранней
смерти?
   Будь здесь Ричард, мы бы взвесили все за и против. Он бы расписал  один
из своих листов Бена Франклина:  "за"  по  одну  сторону,  "против"  -  по
другую. Я добавила бы длинный перечень  эмоциональных  соображений  против
аборта, которых, конечно,  он  не  учел  бы,  и  в  конце  концов  все  мы
согласились бы, что роды необходимы. Приняли бы тогда  общее,  продуманное
решение.
   А я хочу этого ребенка. И еще - чтобы Майкл по-настоящему  ощутил  себя
отцом Бенджи. Если бы он только завел речь об аборте, я могла  бы  убедить
его. Но слепое приятие правил, установленных Богом ли, церковью... или  же
просто догмой, часто мешает истинной решимости. Надеюсь, что Майкл  не  из
таких.



        10

   <b>30 августа 2206 года</b>

   Бенджи родился чуть раньше срока. Несмотря на все  мои  заверения,  что
внешне он  будет  выглядеть  совершенно  нормальным,  Майкл  явно  испытал
облегчение после родов, случившихся три дня назад: ребенок с виду  казался
вполне здоровым. Роды опять были легкими. Симона просто на удивление очень
помогла мне во время схваток и приняла младенца. Для своих неполных  шести
лет она кажется достаточно взрослой.
   У Бенджи тоже голубые глаза, они темнее, чем у Кэти,  и  я  сомневаюсь,
что цвет их с возрастом не изменится.  Кожа  светло-коричневая,  потемнее,
чем у Кэти, но светлее, чем у нас с Симоной. Родился он трех  с  половиной
килограммов весом и пятьдесят два сантиметра длиной.
   Мир наш не изменился. Мы стараемся более не говорить об этом,  но  все,
за исключением Кэти, потеряли надежду на то, что  Ричард  вернется.  Опять
приближается раманская зима с долгими ночами и короткими днями.  Временами
мы  с  Майклом  поднимаемся  наверх,  чтобы  поискать   какие-либо   следы
пребывания Ричарда - теперь это стало чем-то вроде обряда.  Мы  больше  не
надеемся найти его: минуло уже шестнадцать месяцев после его ухода.
   Используя  созданную  Ричардом  программу,  мы  с  Майклом  по  очереди
рассчитываем параметры  нашей  траектории.  Пришлось  потратить  несколько
недель,  чтобы  в  ней  разобраться,  хотя  Ричард  оставил   нам   вполне
исчерпывающие инструкции. Раз в неделю  мы  проверяем,  не  изменилось  ли
направление нашего движения, не появилась ли на нашем пути какая-то другая
звезда вместо Сириуса.
   Невзирая  на  появление  Бенджи,  свободного  времени  у  меня   словно
прибавилось. Я много читаю и вновь загорелась симпатией к  обеим  героиням
моего детства. Почему образы Жанны д'Арк и Алиеноры Аквитанской всегда так
притягивали мой  ум  и  воображение?  Наверное,  потому,  что  они  сумели
проявить внутреннюю силу и самостоятельность  и  добиться  успеха  в  мире
мужчин, полагаясь лишь на собственные способности.
   В девичестве я была очень одинока. В Бовуа меня  окружали  великолепные
условия и любовь отца, однако всю юность я провела лишь сама  с  собой.  Я
всегда краем сознания опасалась, что смерть или замужество может разлучить
меня с моим бесценным отцом. И я хотела сделаться  более  самостоятельной,
чтобы перенести боль, которую могла бы причинить мне новая разлука.  Жанна
и Алиенора представляли едва ли не идеальный пример. Ни та, ни  другая  не
позволили окружавшему миру повлиять на то, что было действительно важно  в
их жизни.
   Все по-прежнему пребывают в  добром  здоровье.  Прошлой  весной,  чтобы
найти себе какое-то занятие, я ввела всем наборы биометрических зондов  из
оставшихся в запасе и несколько недель следила за  показаниями.  Дело  это
напомнило мне экспедицию... неужели это мы, двенадцать человек, шесть  лет
назад, оставили Землю, чтобы встретиться с Рамой?
   Кэти была просто заворожена биометрией. Она сидела рядом со мной,  пока
я сканировала Симону и Майкла и задавала вопросы... сотнями. Она мгновенно
сообразила, как работает эта система  и  зачем  придуманы  предупреждающие
файлы. Майкл заявил, что девочка необычайно умна. Вся в отца. Кэти все еще
тоскует по Ричарду.
   Майкл постоянно  твердит  о  собственной  старости,  однако  для  своих
шестидесяти четырех лет находится в великолепной форме. Он  полагает,  что
обязан физически справляться с детьми, и, узнав о моей беременности, начал
бегать  трусцой  дважды  в  неделю.  Смех  да  и  только.  Мы  по-прежнему
придерживаемся земного календаря, хотя здесь на Раме подобная  преданность
не имеет никакого смысла. Вчера Симона выспрашивала у нас, что такое  дни,
месяцы и годы. И пока Майкл рассказывал ей о вращении Земли вокруг оси,  о
временах года, об орбите  нашей  планеты,  я  вспомнила  тот  великолепный
закат,  который  мы  с  Женевьевой  видели   во   время   путешествия   по
американскому Западу. Мне хотелось бы объяснить свои  чувства  Симоне.  Но
как может понять меня девочка, не видевшая солнца?
   Календарь напоминает нам о прошлом.  Если  нам  суждено  увидеть  новую
планету с естественными закатами и восходами,  то  мы,  наверное,  оставим
земной календарь. А пока месяцы, праздники и в  особенности  дни  рождения
напоминают нам о прекрасной планете, которую  теперь  не  увидеть  даже  в
лучший телескоп Рамы.
   Бенджи захотел есть. Может быть, мой мальчик и не слишком  смышлен,  но
уж о том, что голоден, извещает без промедления. Мы с Майклом,  по  общему
согласию, еще не рассказали Симоне и Кэти о состоянии брата. О том, что он
будет нуждаться в постоянном присмотре... Они еще не  готовы  понять,  что
ему придется уделять много внимания и что потребность эта усилится,  когда
он встанет на ноги и начнет ходить.


   <b>13 марта 2207 года</b>

   Сегодня Кэти исполнилось четыре года. Две недели назад я  спросила  ее,
чего она хочет в подарок, и мгновенно получила ответ: "Моего папочку".
   Кэти держится в одиночестве, в сторонке. Очень быстро все усваивает, но
из  всех  моих  детей  она  самая  норовистая.  Ричард  тоже  был   крайне
непостоянным: иногда  его  восторги  и  пыл  доходили  до  неистовства,  в
особенности, когда  он  сталкивался  с  чем-нибудь  необыкновенным.  Но  и
депрессии у него тоже были серьезными:  иногда  с  неделю  или  больше  не
улыбнется и не усмехнется.
   Кэти унаследовала способности  отца  и  к  математике.  Она  уже  умеет
складывать, вычитать, умножать и делить, по крайней мере небольшие  числа.
Симона, девочка далеко  не  посредственная,  все-таки  одарена  в  меньшей
степени. Ее интересы распределены в более широком диапазоне. Но  Кэти  уже
догоняет ее в математике.
   Все  эти  два  года,  прошедшие  с  момента  исчезновения  Ричарда,   я
безуспешно старалась заменить отца в сердце девочки. Увы,  мы  с  Кэти  не
ладим.  Наши  личности  не  совместимы  -  в  качестве  дочери  и  матери.
Привлекавшая в Ричарде норовистость в Кэти мне не нравится. И, несмотря на
все мои лучшие намерения, все кончается противоборством.
   Конечно, на день рождения Кэти Ричарда нам было негде взять.  Но  мы  с
Майклом постарались придумать для нее занимательные подарки. Хотя  оба  мы
не слишком хорошо разбираемся в электронике, все же нам удалось  придумать
для нее видеоигру. Получить все необходимые части нам удалось  лишь  после
долгих взаимодействий с  раманами,  потратив  на  это  несколько  ночей...
Должно быть, Ричард  управился  бы  со  всем  делом  за  один  день.  Игра
называлась "Потеряшка на Раме". Мы сделали ее простой - все-таки Кэти  еще
только четыре года, но за какие-то два часа она перебрала все  варианты  и
сообразила, как добраться до нашего подземелья из любой точки на Раме.
   Но самый большой сюрприз ожидал нас сегодня. По  традиции  мы  спросили
Кэти, чем она хотела бы заняться в день своего рождения.
   - Я хочу в птичье подземелье, - ответила та  с  шаловливой  искоркой  в
глазах.
   Мы попытались отговорить ее, объясняя, что ступени там выше ее роста. В
ответ на это Кэти просто показала  на  веревочную  лестницу,  висевшую  на
стене детской. Майкл улыбнулся.
   - Ну и от мамы кое-что унаследовала, - объявил он.
   - Пожалуйста, мамочка, - настаивала Кэти  своим  тонким,  не  по  годам
взрослым голосом. - Здесь так скучно. Я хочу сама посмотреть на этот танк,
который стережет вход.
   Невзирая  на  дурные  предчувствия,  я  направилась  вместе  с  Кэти  к
обиталищу птиц и велела ей подождать наверху, пока я приспособлю лестницу.
На правой же площадке, оказавшись напротив танка, я помедлила и  поглядела
на машину, преграждающую вход в горизонтальный тоннель. Неужели ты  всегда
здесь? - подумала я. И все эти годы провела в этом месте, не зная  починки
или замены?
   - Мама, ты уже готова? - донесся сверху голос дочери. И  прежде  чем  я
могла подняться к ней, моя дочка полезла вниз. Отругав ее,  я  перехватила
Кэти у второго карниза, однако она не обратила никакого внимания на укоры.
Кэти была очень возбуждена.
   - Ты видела, мама? - проговорила она. - Я все сделала сама.
   Я выразила одобрение, хотя не могла в уме избавиться от жуткой  сценки:
представила себе, как Кэти срывается с  лестницы,  ударяется  о  карниз  и
исчезает в бездонной шахте. Мы спускались вниз,  я  снизу  подстраховывала
ее, наконец мы достигли первой площадки и пары горизонтальных тоннелей. На
той стороне пропасти взад и вперед сновал танк. Кэти пришла в восхищение.
   - А что там за ним? - поинтересовалась она. -  Кто  сделал  этот  танк?
Зачем он здесь нужен? И ты в самом деле сумела перепрыгнуть через эту яму?
   Чтобы пояснить ей что-то,  я,  посвечивая  перед  собой  фонариком,  на
несколько шагов отступила в открывающийся за нами  тоннель,  полагая,  что
Кэти следует за мной. Мгновение спустя я осознала, что  дочь  осталась  на
краю пропасти, и замерла от страха. На моих глазах она извлекла из кармана
какой-то предмет и бросила через пропасть - прямо в танк.
   Я завопила, но поздно. Предмет  попал  в  передок  танка,  и  с  гулким
хлопком два метательных снаряда ударили в стенку примерно в метре  над  ее
головой.
   - Ура! - завопила Кэти, когда я  рванула  ее  от  пропасти.  Я  была  в
ярости, дочка заплакала. В подземелье стоял оглушительный шум.
   Буквально через несколько секунд она вдруг умолкла и затем спросила:
   - Ты слышала?
   - Что? - сказала я, сердце мое еще колотилось.
   - Там, -  она  показала  в  черный  коридор  за  часовым.  Я  посветила
фонариком в пустоту, но ничего не увидела.
   Взявшись за руки, мы замерли без движения.  Из-за  танка  действительно
_послышался_ звук, но я едва уловила его.
   - Это птица, - с убежденностью проговорила Кэти. - Я слыхала,  как  она
хлопала крыльями. - Ура! - вновь изо всех сил завопила она.
   Звук прекратился. Мы прождали пятнадцать минут,  прежде  чем  подняться
наверх, но не услышали ничего. Майклу и Симоне Кэти сказала,  что  слышала
птицу. Подтвердить слова дочери я не могла, но не стала с ней спорить. Она
была счастлива. Какое приключение на день рождения!


   <b>8 марта 2208 года</b>

   Патрик Эрин  О'Тул,  ребенок  идеально  здоровый  во  всех  отношениях,
родился  вчера  в  2:15  пополудни.  Гордый  отец  держит  его  на  руках,
поглядывая с улыбкой на  мои  пальцы,  перебирающие  клавиши  электронного
блокнота.
   Сейчас уже поздно. Симона уложила спать Бенджи - она всегда делает  это
в девять часов - и сама  отправилась  в  кровать.  Она  очень  устала.  Ей
пришлось заботиться о Бенджи без всякой помощи с моей  стороны  в  течение
неожиданно затянувшихся родов. На каждый мой крик  Бенджи  подавал  голос,
Симона старалась успокоить его.
   Кэти уже решила, что новый братец будет принадлежать ей. И это логично:
если Бенджи достался Симоне, значит, ей остается Патрик. Во всяком случае,
в Кэти обнаружился интерес к кому-то из членов семьи.
   Появление Патрика не планировалось, однако мы с Майклом  рады,  что  он
решил явиться на свет.  Зачатие  произошло  поздней  весной,  наверное,  в
первый месяц после того, как я начала спать вместе с  Майклом.  Инициатива
исходила от меня, впрочем, я уверена, что и Майкл подумывал о том же.
   В ночь, когда исполнилось два года со дня ухода Ричарда,  я  совершенно
не могла  уснуть.  Как  всегда,  я  остро  чувствовала  свое  одиночество.
Подумала, что все ночи моей жизни мне суждено провести  в  одиночестве,  и
приуныла. И после полуночи отправилась в спальню Майкла.
   После этого нам с Майклом было легко друг с другом. Надо  полагать,  мы
просто созрели для этого. После рождения Бенджи Майкл  все  время  помогал
мне с детьми. Он чуть поумерил свое религиозное  рвение  и  сделался  куда
доступнее для всех нас, в том числе и для меня. Постепенно  восстановилась
наша прежняя совместимость. Оставалось лишь признаться самим себе  в  том,
что Ричард никогда не вернется.
   Удобство - этим словом следует описать мои взаимоотношения с Майклом. С
Генри я познала экстаз, с Ричардом - страсть и волнения, вроде прогулки по
диким американским горам в жизни и  в  постели.  Майкл  утешает  меня.  Мы
засыпаем, взявшись за руки... вот истинный символ  наших  взаимоотношений.
Любовью занимаемся нечасто, но мне довольно.
   Я пошла на некоторые  уступки.  Даже  молюсь,  потому  что  это  радует
Майкла. Он же со своей стороны  обнаруживает  большее  терпение,  когда  я
знакомлю детей с концепциями, выходящими  за  рамки  его  католицизма.  Мы
сошлись на том, что ищем лишь гармонию и согласие в воспитании детей.
   Теперь нас шестеро...  наша  одинокая  семья  ныне  находится  ближе  к
звездам, чем к родной планете. Мы до сих пор не уверены, действительно  ли
наш огромный цилиндр направляется в какое-то  конкретное  место.  Впрочем,
иногда про это удается забыть. Мы создали на Раме свой собственный  мирок:
пусть он и невелик, но я считаю, что все его обитатели счастливы.



        11

   <b>30 января 2209 года</b>

   Я  уже  забыла,  как  адреналин  заставляет  пульсировать  сердце.   За
последние тридцать часов наш мирный  и  тихий  мирок  на  Раме  разлетелся
вдребезги.
   Все началось с двух сновидений. Вчера утром, перед тем как  проснуться,
я увидела Ричарда - совершенно отчетливо. То есть собственно  в  моем  сне
его не было, он ничем не проявлял там себя  рядом  с  Майклом,  Симоной  и
Кэти. Просто мы занимались во сне повседневными делами, а над нами в левом
углу маячило его лицо. Он звал меня. Звал так громко, что  голос  его  еще
раздавался в моих ушах, когда я проснулась.
   Я только что начала  рассказывать  свой  сон  Майклу,  когда  в  дверях
появилась Кэти в пижамке. Она трепетала от испуга.
   - Что такое, моя дорогая? - спросила я, раскрыв для объятий руки.
   Она подбежала и прижалась ко мне.
   - Папочка во сне звал меня.
   По моей спине пробежал холодок, и Майкл уселся на ложе. Я утешала Кэти,
но самой было не по себе от совпадения. Или же она успела  подслушать  мой
разговор с Майклом? Едва ли. Она не могла стоять за дверью: мы ее сразу бы
заметили.
   Кэти отправилась в детскую переодеться, а я сказала Майклу,  что  такое
совпадение нельзя оставлять без внимания.  Мы  с  ним  уже  обсуждали  мои
иногда проявляющиеся особые психические  способности.  Обычно  отвергавший
всякие экстрасенсорные восприятия, Майкл тем не менее допускал, что сны  в
известной мере могут предвещать будущее.
   - Я должна подняться наверх и  поискать  Ричарда,  -  сказала  я  после
завтрака. Майкл ожидал этого и был готов посидеть с  детьми.  Но  на  Раме
было еще темно. И мы согласились, что лучше мне подождать,  пока  здесь  в
подземелье не наступит вечер - тогда мир наверху вновь будет освещен.
   Я вздремнула, чтобы хватило сил на долгие поиски. Спала я тревожно: все
мне  снились  какие-то  беды.  Прежде  чем  выйти,  я  набросала  в   моем
портативном компьютере достаточно точный портрет Ричарда - чтобы  показать
птицам, если встречусь с ними.
   Поцеловав детей и пожелав всем спокойной ночи, я  направилась  прямо  к
птичьему подземелью и без особого удивления обнаружила, что танк исчез  со
своего поста. Давным-давно,  когда  я  впервые  посетила  гнездовье  птиц,
приглашенная одним из его обитателей, танка там тоже не было. Может  быть,
меня опять пригласили? И как все это увязывается с моими снами? Сердце мое
отчаянно колотилось, когда,  миновав  комнату  с  цистерной  для  воды,  я
направилась по коридору, прежде преграждавшемуся часовым.
   Не было слышно ни звука. Я  прошла,  наверное,  с  километр,  когда  по
правую руку от меня появился высокий дверной проем. Я осторожно  заглянула
внутрь. Там было темно, как и повсюду в птичьем подземелье, за исключением
вертикальной шахты. Я посветила фонариком. Комната была не очень длинной -
возможно,  метров  пятнадцать,  -  но  оказалась  очень   высокой.   Возле
противоположной стенки к потолку ряд за рядом поднимались овальные гнезда.
Луч мой проследил их до  самого  потолка,  должно  быть,  располагавшегося
где-то под одной из площадей Нью-Йорка.
   Назначение комнаты понять  было  несложно.  Гнезда  размером  и  формой
соответствовали  манно-дыне.  Конечно,  решила  я,  здесь  птицы   держали
припасы. Нечего удивляться, что сюда не хотели пускать незваных гостей.
   Убедившись, что все гнезда и в самом деле пусты, я повернула обратно  к
шахте. И вдруг, повинуясь внезапному  озарению,  изменила  направление  на
обратное, миновала пищевой склад и пошла дальше.  Тоннель  должен  куда-то
вести, подумала я, иначе он окончился бы у комнаты, отведенной для дынь.
   Примерно через  полкилометра  тоннель  начал  понемногу  расширяться  и
привел меня в округлый просторный зал. В центре его под  высоким  потолком
располагалось невысокое, увенчанное куполом сооружение. В круглой стене  с
правильным интервалом  размещалось  двенадцать  ниш.  Света  не  было,  и,
пользуясь одним фонариком, я лишь через несколько минут  сумела  составить
представление о зале с куполом посередине.
   Я полностью обошла его по периметру, внимательно обследовав  все  ниши.
Они были пусты. Лишь в одной, у задней стенки,  теснились  три  одинаковых
танка. Я  сперва  испугалась,  однако  опасаться  было  нечего  -  часовые
оставались пассивными.
   Но самой интересной оказалась ниша, расположенная прямо напротив  входа
-  в  ста  восьмидесяти  градусах,  если  считать   по   окружности.   Она
обнаруживала признаки планировки - в стенках была устроены прочные  полки.
Всего их было пятнадцать: по пять по бокам и на  стене  против  входа.  На
боковых полках были расставлены (в строгом порядке) какие-то  предметы;  в
полках же, расположенных у дальней стены, было сделано по пять углублений.
Подобно ломтям пирога, они делились на  дольки  и  были  наполнены  весьма
странным содержимым. В одной дольке находился тонкий порошок вроде  пепла.
В следующей размещались  одно,  два  или  три  кольца,  вишнево-красные  и
золотые, очень похожие на те, что были  на  шее  нашего  крылатого  друга.
Другой  упорядоченности  в  содержимом  углублений  не  обнаруживалось.  В
некоторых не было ничего, кроме пепла и колец.
   Наконец, повернувшись, я направилась к куполу. Напротив этой самой ниши
в нем располагалась дверь. Я посветила  на  нее  фонариком.  Прямоугольник
двери был украшен замысловатым узором,  посреди  него  -  в  квадрантах  -
выделялись четыре панели. На левой сверху была изображена птица, справа от
нее находилось изображение манно-дыни. Рисунки на двух  нижних  квадрантах
ничего мне не говорили. Слева было вырезано  некое  сочлененное  полосатое
существо, опирающееся  на  шесть  ног,  справа  ему  соответствовал  ящик,
покрытый какой-то тонкой сеткой.
   С некоторой нерешительностью я отворила дверь и едва  не  выскочила  от
испуга  из  собственной  шкуры  -  тишину   пронзил   громкий,   едва   не
автомобильный, гудок. Минуту, должно быть, я простояла внутри, пока сигнал
не умолк. Но и  потом  я  шевельнулась  не  сразу.  Я  пыталась  услышать,
реагирует ли кто-нибудь или что-нибудь на сигнал.
   Молчание не было нарушено ни единым звуком, и через несколько  минут  я
приступила  к  обследованию  внутренностей  сооружения.  Центр   помещения
занимал прозрачный куб со стороной приблизительно в два с половиной метра.
Стенки его были покрыты  пятнами,  ограничивавшими  возможность  взглянуть
внутрь, но я все же увидела, что на дне сантиметров на  десять  поднимался
слой  темной  пыли.  Стены,  пол  и  потолок  сооружения   были   украшены
геометрическими узорами. В одной из граней куба оказался проход внутрь.
   Я вошла. Черная пыль под ногами напоминала пепел... впрочем, она слегка
отличалась по консистенции от находившейся в углублениях на полках ниши. Я
обвела куб фонариком, следуя за ним взглядом. Возле середины его  в  пепле
покоился какой-то предмет. Я подошла к нему,  подобрала,  встряхнула...  и
едва не лишилась чувств. Это был робот Ричарда - МБ.
   Внешний вид его изменился. Он  казался  закопченным,  пульт  управления
расплавился... робот явно был неисправен. Однако передо мной, без  всякого
сомнения, находился МБ. Я поднесла  к  губам  кроху-робота  и  поцеловала.
Умственным взором я видела,  как  МБ  читает  сонеты  Шекспира,  а  Ричард
слушает с удовольствием.
   Было очевидно, что МБ побывал в огне. Неужели и Ричард сгинул в  адском
пламени внутри куба? Я  осторожно  копнула  пепел...  костей  не  было.  И
все-таки, что здесь сожгли, отчего  остался  весь  этот  пепел?  И,  самое
главное, почему МБ оказался в кубе?
   Теперь я была уверена, что Ричард находится  где-нибудь  неподалеку,  и
поэтому еще восемь часов потратила  на  обследование  тоннелей.  Я  прошла
всюду, где побывала во время давнего короткого визита в подземелье,  нашла
даже новые помещения неизвестного назначения. Но следов Ричарда  не  было,
как и следов, оставленных кем-либо живым. Памятуя, что недолгий  раманский
день подходит к концу и все  четверо  детей  скоро  проснутся,  усталая  и
расстроенная, я побрела к дому.
   И решетка, и крышка над входом в наше подземелье оказались открытыми. И
хотя я полагала, что закрыла за собой выход, все же не  смогла  вспомнить,
как именно это было. Наконец я попробовала убедить себя, что от  волнения,
наверное, забыла его прикрыть. И уже начала спускаться, когда услышала  за
спиной собственное имя, произнесенное голосом Майкла.
   Я обернулась. Он приближался ко мне с востока по  узкой  улочке.  Майкл
двигался быстро, что на него не было  похоже,  и  нес  на  руках  младенца
Патрика.
   - Вот и ты, - проговорил он, задыхаясь, когда я направилась к ним. -  Я
уже начал беспокоиться...
   Резко остановившись, он тревожно взглянул на меня и огляделся.
   - А где Кэти? - взволнованно спросил Майкл.
   - Как это, где Кэти? - переспросила я, встревоженная выражением на  его
лице.
   - Разве она не с тобой? - произнес он.
   И когда я покачала головой и ответила, что не видела ее, по лицу Майкла
вдруг покатились слезы. Я бросилась к нему и забрала кроху Патрика, в свой
черед зарыдавшего от испуга.
   - Ох, Николь, - проговорил Майкл. - Это я во всем виноват. Патрик плохо
спал и мне пришлось забрать его к себе в комнату. А потом у Бенджи заболел
живот, и мы с Симоной пару часов возились с  ним.  Затем  уснули,  и  Кэти
осталась в детской одна... через два часа, когда все мы проснулись, ее там
не оказалось.
   Мне еще не приходилось видеть Майкла таким расстроенным.  Я  попыталась
утешить его, сказала,  что  Кэти,  наверное,  решила  поиграть  где-нибудь
неподалеку. Ну и задам же ей трепку, когда отыщу, подумала я, но Майкл  не
согласился со мной.
   - Нет-нет, - ответил он. - Кэти здесь нет. Мы с Патриком разыскиваем ее
уже больше часа.
   Мы спустились втроем, чтобы посмотреть, что  делают  Симона  и  Бенджи.
Симона поведала нам: Кэти была крайне огорчена тем, что я одна отправилась
на розыски Ричарда.
   - Она так надеялась, - безмятежно проговорила Симона, - что ты возьмешь
ее с собой.
   - Почему ты не сказала мне этого вчера? - спросила я свою  восьмилетнюю
дочь.
   - Я думала, что это неважно, - ответила та. - К тому же  я  представить
себе не могла, что она сама отправится разыскивать папочку.
   Оба мы с Майклом были утомлены, но  кому-то  следовало  отправиться  на
розыски Кэти. А именно - мне. Я умылась, запросила у раман завтрак на всех
и кратко рассказала о своем спуске в птичье подземелье. Симона и Майкл  по
очереди повертели в руках почерневшую фигурку МБ.  Они  тоже  гадали,  что
могло произойти с Ричардом.
   - Кэти сказала, что папочка пошел искать октопауков, - перед самым моим
уходом проговорила Симона. - Она сказала, что их мир интереснее.
   С невольным ужасом бросилась я к площади возле логова октопауков. Но не
успела я добраться до него, как погасли огни -  на  Раму  вернулась  ночь.
"Боже,  -  пробормотала  я.  -  Хорошенькое  дело  -  искать   в   темноте
потерявшегося ребенка."
   И крышка над логовом октопауков, и обе защитные решетки были открыты. Я
еще не видела эти решетки поднятыми. И сердце мое екнуло.  Я  поняла,  что
Кэти спустилась вниз и, хочу я этого или нет, мне придется последовать  за
ней. Встав на колени, для начала я дважды крикнула вниз, в темную глубину:
"Кэти,  Кэти!"  Снизу  до  меня  донеслись  отзвуки  собственного  голоса,
блуждавшего по тоннелям.  Помолчав,  я  подождала  ответа,  но  подземелье
оставалось безмолвным. По крайней мере, утешительно было и то,  что  снизу
не доносилось знакомого шороха щеток и визга.
   Я спустилась по  пандусу  в  огромную  каверну  с  четырьмя  тоннелями,
которые когда-то вместе с Ричардом  мы  назвали  "ини,  мини,  мени,  мо".
Трудно было заставить  себя  направиться  в  тот  тоннель,  который  мы  с
Ричардом уже проходили тогда. И через несколько шагов я, пятясь, вернулась
обратно и направилась по второму тоннелю,  также  выводившему  к  шахте  с
шипами... В стене этого тоннеля была расположена комната,  названная  нами
"музеем октопауков". До сих пор не могу забыть тот ужас, который  испытала
там девять лет назад перед чучелом доктора Такагиси.
   В этом музее  я  хотела  побывать  независимо  от  поисков  Кэти.  Если
октопауки убили Ричарда (как, наверное, и Такагиси,  хотя  я  до  сих  пор
почти уверена, что профессор мог умереть от сердечного  приступа)  или  же
подобрали  его  тело  где-нибудь  внутри  Рамы,  значит,  оно  тоже  может
оказаться в музее.  Нельзя  сказать,  чтобы  я  очень  стремилась  увидеть
останки  собственного  мужа  побывавшими  в  руках  таксидермиста,  однако
следовало все-таки выяснить, что с ним случилось. В особенности после того
сна.
   Глубоко вздохнув, я вступила в музей и сразу же повернула налево.  Свет
включился, едва я переступила через порог, но, к счастью,  фигура  доктора
Такагиси глядела в другую сторону. Ее  переставили.  Вообще  за  эти  годы
экспозиция претерпела существенные изменения. Исчезли  все  копии  биотов,
занимавшие большую часть помещения во время нашего с Ричардом визита в это
подземелье. Их место заняли  две,  так  сказать,  "выставки",  посвященные
птицам и людям.
   Птичья экспозиция находилась поближе к двери. С потолка свисало уже три
экспоната с распростертыми крыльями; одна из птиц была  серо-бархатная,  с
двумя вишневыми кольцами на шее - та, которую мы с Ричардом  видели  перед
ее смертью.  В  комнате  оказались  интересные  предметы  и  даже  снимки,
посвященные птицам, но глаза мои неотвратимо влекло в другой угол комнаты,
к предметам, окружающим доктора Такагиси.
   И с облегчением я убедилась, что в этом зале Ричарда нет. Тут оказалась
наша лодка - та, в которой я,  Майкл  и  Ричард  пересекли  Цилиндрическое
море; она располагалась на полу  возле  ног  доктора  Такагиси.  Было  еще
известное количество  разных  предметов,  забытых  в  Нью-Йорке  на  месте
пикников. Но главную часть  экспозиции  составляли  снимки,  вывешенные  в
рамках на стенках.
   С противоположной  стороны  комнаты  я  не  очень-то  могла  разглядеть
подробности, но, приблизившись, охнула. Передо мной в прямоугольных рамках
находились снимки, которые отражали  жизнь,  протекавшую  _внутри_  нашего
логова. На снимках были изображены все, в том числе дети. Мы  ели,  спали,
мылись. Я буквально онемела. Значит, за нами следили  даже  в  собственном
доме. Я невольно ощутила озноб.
   Подборка снимков на боковой стене совершенно  смутила  меня.  На  Земле
такие собирают любители непристойностей. На них мы  с  Ричардом  в  разных
позах занимались любовью. На одном мы были изображены с Майклом, но снимок
получился не очень отчетливым; в спальне было темно.
   Под эротическими сценами развешены были фотографии родов... всех, в том
числе и Патрика. Значит, они подглядывают за нами  по-прежнему.  Сочетание
сцен половой жизни и родов свидетельствовало, что октопауки (или  рамане?)
определенно увязывают оба процесса.
   Я  разглядывала  фотографии  минут  пятнадцать.  Мою  сосредоточенность
нарушил только внезапный звук щеток, явно исходивший от музейной двери.  Я
была в полном ужасе и застыла  на  месте,  лишь  беспомощно  озираясь.  Но
другого выхода из помещения не было.
   Буквально через секунду в комнату впрыгнула Кэти.
   - _Мама_! - закричала она, увидев меня, и,  едва  не  повалив  по  пути
доктора Такагиси, бросилась мне на шею.
   - Ах, мамочка, - говорила она, прижимаясь ко мне и целуя.  -  Я  знала,
что ты придешь.
   Закрыв глаза, я изо всех сил прижала к  себе  мою  потеряшку.  По  моим
щекам текли слезы. Я покачивала Кэти из стороны в сторону и приговаривала:
   - Ну-ну, все в порядке, дорогая, все в порядке.
   Когда я вытерла  свои  глаза  и  открыла  их,  в  дверях  уже  появился
октопаук. Он на миг застыл, словно обозревая встречу матери  и  дочери.  Я
стояла не в силах пошевелиться, в душей моей радость  сменялась  ужасом  и
вновь возвращалась обратно.
   Кэти ощутила мой страх.
   - Мама, не волнуйся, - она искоса глянула на октопаука.  -  Он  нас  не
тронет: просто хочет поглядеть. Он все время был рядом со мной.
   Но адреналин насыщал мою кровь. Октопаук в дверях  стоял  или  сидел  -
поди разбери, как назвать эту  позу.  Огромная  почти  сферическая  черная
голова покоилась на теле, возле пола разделявшемся на восемь черно-золотых
полосатых щупалец. Посреди головы шли две параллельные вмятины, а в центре
между ними примерно в метре над полом  оказалось  удивительное  квадратное
устройство - сантиметров в десять,  -  состоящее  из  желатиновых  линз  и
какого-то эластичного черно-белого материала. Октопаук глядел  на  нас,  и
линзы пошевеливались.
   На теле между вмятинами  под  линзами  и  над  ними  проступали  другие
внешние органы, однако у  меня  не  было  времени  вглядываться.  Октопаук
направился к нам, и, невзирая на уверения Кэти, страх  мой  возвратился  в
полной мере. Шорох создавали волоски на щупальцах,  двигавшихся  по  полу,
тонкий свист вырывался из  небольшого  отверстия  в  правой  нижней  части
головы.
   На несколько секунд страх полностью парализовал  все  мои  мыслительные
процессы. Существо приближалось, и я думала только о бегстве. К несчастью,
бежать было некуда.
   Октопаук остановился лишь метрах в пяти от нас. Приставив Кэти к стене,
я заслонила ее собой от  октопаука,  подняла  руку...  Таинственные  линзы
вдруг  задвигались.  И  внезапно  меня  осенило.  Трясущимися  пальцами  я
извлекла из летного комбинезона компьютер. Парой щупалец октопаук заслонил
линзы - не на тот ли случай, чтобы заслониться от оружия, думаю  я  задним
числом. Вызвав  из  памяти  изображение  Ричарда,  я  выставила  компьютер
вперед.
   Когда оказалось, что этим все и ограничилось, существо опустило на  пол
оба поднятых щупальца. Почти минуту оно глядело на  монитор,  и,  к  моему
огромному удивлению, по голове его побежала волна  багрянца,  начинавшаяся
от края  вмятин;  через  несколько  секунд  она  сменилась  целой  радугой
красных, голубых и зеленых полос различной толщины. Совершив почти  полный
оборот вокруг головы, они исчезли на другом краю вмятины.
   Мы с Кэти с удивлением смотрели. Октопаук кончиком  одного  из  щупалец
указал на монитор и вновь повторил пурпурную волну с последующей радугой.
   - Это он разговаривает, мама, - пояснила Кэти.
   - Наверное, ты права, - отозвалась я. - Только я не имею  представления
о чем.
   И переждав немного - едва ли не вечность в моем восприятии, -  октопаук
двинулся к выходу, приглашая нас за собой. Никаких цветных полос не  было.
Держась за руки,  мы  с  Кэти  осторожно  следовали  за  ним.  Она  начала
оглядываться и тут впервые заметила на стене фотографии.
   - Посмотри, мамочка, - начала она, - на стене наши снимки.
   Шикнув на  нее,  я  велела  повнимательнее  глядеть  на  октопаука.  Он
направился к тоннелю - в сторону шахты с шипами, -  открывая  нам  путь  к
выходу. Взяв Кэти на руки, я велела ей крепко держаться  за  шею  и  сломя
голову бросилась бежать. Наверное, ноги мои едва прикасались к полу,  пока
мы не оказались снаружи - в Нью-Йорке.
   Майкл с восторгом встретил живую и невредимую Кэти,  однако  его,  как,
естественно, и меня, по-прежнему смущают эти камеры, встроенные в стены  и
потолок нашего дома. Я так  обрадовалась  встрече  с  Кэти,  что  даже  не
отругала ее как следует. Кэти  сказала  Симоне,  что  пережила  "сказочное
приключение" и что октопаук "хороший". Дети есть дети.


   <b>4 февраля 2209 года</b>

   О радость из радостей! Нашелся и Ричард!  Живой!  Точнее,  едва  живой,
погруженный в глубокую кому... он в жару, но тем не менее жив.
   Кэти с Симоной обнаружили его сегодня утром, метрах  в  пяти-десяти  от
входа в наше подземелье. Мы собрались втроем поиграть наверху в  футбол  и
были уже у самого выхода, когда  Майкл  зачем-то  позвал  меня.  Я  велела
девочкам подождать меня  наверху  возле  входа.  И  когда  обе  они  через
несколько минут дружно  завизжали,  я  уже  решила,  что  случилось  нечто
ужасное. Бросившись наверх, я сразу же увидела вдалеке тело Ричарда.
   Сперва я решила, что он мертв. И врач в моей душе принялся  за  работу,
выискивая признаки жизни. Девочки теснились возле меня.  Кэти  то  и  дело
повторяла:
   - Папочка жив? Ах, мамочка, сделай так, чтобы он был жив.
   Как только я убедилась, что он в глубокой коме, Майкл с Симоной помогли
мне спустить Ричарда вниз. Я немедленно  ввела  биометрические  датчики  и
регулярно проверяю их показания.
   Я раздела его и осмотрела - от пят до макушки. Есть кое-какие  царапины
и синяки... я их не помню, но чему тут удивляться?  Кровь  тоже  близка  к
нормальной, я уже опасалась аномалий белых  телец  -  все-таки  у  Ричарда
температура за сорок.
   Когда мы  обследовали  одежду  Ричарда,  нас  ждал  другой  сюрприз.  В
карманах обнаружились шекспировские роботы - Фальстаф и принц Хэл,  девять
лет назад, казалось бы, сгинувшие в странном коридоре, уходившем от  шахты
с шипастыми стенками где, как мы считали,  находилось  логово  октопауков.
Значит, Ричард уговорил октопауков вернуть ему игрушки.
   Вот уже семь часов как я сижу возле Ричарда. Большую часть утра рядом с
нами были и прочие члены семьи, но сейчас нас оставили одних.  Я  пожирала
глазами его лицо... гладила шею, плечи, руки. Вспоминала многое и плакала.
И не думала уже, что увижу и прикоснусь  к  нему.  О  Ричард,  вернись  же
домой. Вернись к жене и семье.



        12

   <b>13 апреля 2209 года</b>

   Невероятный  день.  После  полдника,  когда  я  сидела  возле  Ричарда,
проверяя, как всегда, показания датчиков, Кэти попросила у меня разрешения
поиграть с Фальстафом и принцем Хэлом.  Я  бездумно  ответила:  "Конечно".
Можно было не сомневаться, что роботы неисправны, и, я, откровенно говоря,
хотела, чтобы она вышла  из  комнаты  и  можно  было  приступить  к  новым
попыткам; я собиралась вновь попробовать вывести  Ричарда  из  коматозного
состояния.
   Мне не доводилось видеть столь глубокой комы. Глаза Ричарда в  основном
открыты, изредка они даже как будто следят за  предметами,  попадающими  в
поле зрения. Но все прочие признаки сознания и жизни отсутствуют. Мышцы не
сокращаются. Я пыталась вывести его из этого состояния разными способами -
химическими и механическими. И ни один не сработал. Поэтому к  сегодняшним
событиям я оказалась не готова.
   Кэти отсутствовала уже минут десять, и я услышала  в  детской  какие-то
странные звуки. Оставив Ричарда,  я  вышла  в  коридор.  И  прежде  чем  я
достигла детской, странный шум превратился  в  рваную  речь,  звучавшую  в
необычном ритме.
   - Привет, - голос словно исходил из глубины колодца. - Мы  мирные.  Вот
ваш мужчина.
   Говорил принц Хэл, стоявший посреди комнаты, когда я вошла  в  детскую.
Дети, расположившись на полу, окружили фигурку, -  они  держались  не  без
опаски, все, кроме Кэти. Она явно была в восторге.
   - Я играла с кнопками, - в ответ на мой вопросительный взгляд  пояснила
Кэти, - и он неожиданно заговорил.
   Речь принца Хэла  не  сопровождалась  движениями.  Чудно,  подумала  я,
вспомнив, что Ричард особенно гордился тем, как его роботы  разговаривали,
складно жестикулируя при этом.  "Его  работа",  -  словно  бы  сказал  мне
внутренний голос, но поначалу я отбросила эту мысль и опустилась  рядом  с
детьми на пол.
   - Привет. Мы мирные. Вот ваш мужчина, - вновь повторил принц Хэл  через
несколько минут. На этот раз  я  ощутила  странное  чувство.  Девочки  еще
смеялись, но умолкли, заметив на  моем  лице  удивление.  Ко  мне  подполз
Бенджи и ухватился за руку.
   Мы сидели на полу спиной к двери, и я вдруг почувствовала, что за  мной
кто-то стоит. Обернувшись, я увидела Ричарда в дверном  проеме.  Охнув,  я
вскочила - и вовремя: он вновь потерял сознание и начала падать.
   Дети закричали и заплакали. Я попыталась сразу утешить  всех  и  быстро
осмотрела Ричарда. Майкл совершал  дневной  моцион  в  Нью-Йорке,  и  я  в
течение почти часа следила за Ричардом, сидя возле него в коридоре у двери
в детскую. Я внимательно все разглядела. Он был  точно  таким  же,  как  я
оставила  его  в  спальне,  -  никаких  признаков  того,  что  очнулся  на
тридцать-сорок секунд.
   Вернувшись, Майкл помог мне отнести Ричарда в спальню. И мы  целый  час
проговорили о том, почему он вдруг  проснулся  на  такое  короткое  время.
Потом я прочла и перечла все, что было в наших медицинских книгах о  коме.
И как будто бы  убедила  себя  в  том,  что  заболевание  Ричарда  вызвано
комплексом физических и психологических проблем. По-моему, звуки странного
голоса нанесли ему травму, на мгновение нейтрализовав факторы, приведшие к
коме.
   Но почему же он так  быстро  вновь  ушел  в  забытье?  Понять  это  еще
сложнее. Быть может, небольшого запаса сил хватило  только  на  то,  чтобы
пройти по коридору. Но как узнать?  Действительно,  как  ответить  на  все
сегодняшние вопросы, в том числе и на заданный Кэти: а  _кто_  это  у  нас
мирные?


   <b>1 мая 2209 года</b>

   Это важный день - сегодня Ричард Колин  Уэйкфилд  узнал  свою  семью  и
произнес первые слова. Почти неделя ушла на  это  -  от  первых  жестов  и
движений губ. Утром он улыбнулся мне и почти одолел мое имя, однако первым
его словом все-таки было "Кэти" - взволнованная и обрадованная дочка так и
жмется к нему.
   В семье, в особенности среди девочек, полное блаженство.  Они  радуются
возвращению отца. Я все время повторяю Кэти и Симоне,  что  восстановление
здоровья Ричарда произойдет не  сразу  и  с  большим  трудом,  но  они  по
молодости не представляют, что это может значить.
   Я такая счастливая. Как можно было сдержать слезы, когда  перед  обедом
Ричард шепнул мне на ухо: "Николь". И хотя я прекрасно понимаю,  что  мужу
еще так далеко до нормального состояния, я уже не  сомневаюсь,  что  он  в
конце концов выздоровеет, и сердце мое исполнено радости.


   <b>18 августа 2209 года</b>

   Ричард медленно, но вполне заметно поправляется. Теперь он проводит  во
сне только двенадцать часов, может пройти  милю,  прежде  чем  почувствует
усталость, а также уже способен сконцентрироваться на проблеме,  если  она
представляет какой-то интерес. Он еще  не  приступал  к  взаимодействию  с
раманами с помощью экрана и клавиатуры,  однако  разобрал  принца  Хэла  и
попытался - без успеха - найти причину появления странного голоса.
   Сам он прекрасно понимает, в каком состоянии находится. И  когда  может
говорить, утверждает, что "словно погружен в туман или в сон". Вот уже три
месяца миновало с тех пор, как Ричард пришел в сознание, но  он  почти  не
помнит, что с ним произошло после того, как оставил нас. Он полагает,  что
провел в коматозном состоянии целый год, основываясь при  этом  скорее  на
собственных ощущениях, чем на фактах.
   Ричард утверждает, что прожил несколько месяцев в  птичьем  подземелье,
потом присутствовал при весьма впечатляющей кремации. Других  подробностей
он не помнит.  Он  дважды  предпринимал  вылазки  в  Южный  полуцилиндр  и
обнаружил главный  город  октопауков  вблизи  Южной  чаши,  но,  поскольку
воспоминания его разнятся день ото дня, довольно сложно относиться к ним с
большим доверием.
   Я дважды меняла биометрические датчики в теле мужа и  получила  большой
объем  информации  о  важных  параметрах.  Все  в  норме,  за  исключением
температуры и умственной активности. Суточные ритмы мозговой  деятельности
не поддаются описанию. В моей энциклопедии нет никаких  аналогий,  которые
позволили бы хоть как-то истолковать даже часть этих  записей,  не  говоря
уже о  том,  чтобы  поставить  полный  диагноз.  Иногда  активность  мозга
достигает буквально астрономических величин, иногда почти прекращается.  В
равной мере  необычные  результаты  дают  и  электрохимические  измерения.
Гиппокамп [извилина полушария головного мозга, расположенная  в  основании
височной доли]  фактически  спит  -  отсюда,  наверное,  у  Ричарда  такие
сложности с памятью.
   Нечто странное происходит и с температурой. Вот уже два месяца держится
она на отметке 37,8ь, на восемь десятых выше нормальной. Я  проверила  все
прежние данные: до полета нормальная температура у Ричарда практически  не
отклонялась от 36,9ь. Не могу понять, почему  температура  не  опускается.
Похоже, что его тело и патогенный агент застыли в равной борьбе и не могут
одолеть друг  друга.  Но  что...  какая  бактерия,  какой  вирус  способны
незамеченными пройти столь тщательный анализ?
   Все дети весьма разочарованы его вялостью. За время отсутствия  Ричарда
мы, наверное, представляли его им  как  бы  в  сказочном  свете,  впрочем,
прежде он, безусловно, был энергичнее. Новый  Ричард  -  всего  лишь  тень
прежнего. Кэти клянется, что помнит бурные игры, даже борьбу с отцом  -  в
два-то года, но памяти ее, конечно,  помогли  рассказы  -  мои,  Майкла  и
Симоны. Она сердится, что папа проводит с ней так мало времени. Я стараюсь
ей объяснить, что "папочка все еще болен", но мои  пояснения  не  смягчают
ее.
   В двадцать четыре часа после возвращения Ричарда Майкл перенес все  мои
вещи в нашу прежнюю спальню. Он такой добрый. Стадия  нового  религиозного
углубления заняла несколько недель. Насколько я понимаю, Майкл должен  был
покаяться в весьма серьезных, с его точки зрения, грехах.  Однако  он  дал
себе послабление - потому лишь, что  теперь  на  меня  легла  еще  большая
нагрузка. С детьми он управляется самым восхитительным образом.
   Симона у нас за вторую  маму.  Бенджи  ее  обожает,  и  она  невероятно
терпелива  с  ним.  Несколько  раз  она  отмечала,  что  братец  "медленно
соображает", поэтому нам с Майклом  пришлось  рассказать  ей  про  синдром
Уиттингэма. Кэти мы еще ничего не сказали, у нее сейчас сложный возраст, и
даже Патрик, собачонкой бегающий за ней, не может ее ободрить.
   Теперь все мы - и дети тоже - знаем, что  за  нами  следят.  И  поэтому
подвергли  стенки  детской   весьма   тщательному   осмотру...   некоторые
обнаруженные нами неровности мы  сочли  объективами  камер  и  постарались
прикрыть их с помощью доступных нам средств. Впрочем,  трудно  утверждать,
что мы сумели обнаружить именно глазки -  они  могут  оказаться  настолько
крохотными, что без микроскопа их не увидишь.  Во  всяком  случае,  Ричард
припомнил свою любимую  фразу  о  том,  что  технология  пришельцев  может
показаться нам фантастической.
   Шпионские камеры октопауков  более  всего  возмутили  Кэти.  Она  много
говорила об этом,  утверждала,  что  происходит  вторжение  в  ее  "личную
жизнь". Должно быть, у нее секретов  побольше,  чем  у  остальных.  Симона
сказала младшей сестре, что это не так уж важно,  поскольку  "Господь  все
равно следит за нами". И мы получили первый религиозный раздор среди наших
отпрысков.  Кэти  отвечала  ей  коротко:   "Дерьмо   собачье".   Словечки,
неподходящие для шестилетней девицы. Мне надо следить за своим языком.
   В этом месяце я прихватила  Ричарда  с  собой  в  птичье  подземелье  в
надежде на то,  что  там  к  нему  может  возвратиться  память.  Он  очень
испугался, когда мы оказались в боковом коридоре внизу  шахты.  "Темно,  -
бормотал он под нос. - Я в темноте слеп, а они все видят". И возле комнаты
с водой повернул обратно.
   Ричард знает, что и Бенджи, и Патрик -  сыновья  Майкла.  Вероятно,  он
подозревает, что время его отсутствия мы прожили, как муж и  жена,  но  не
говорит на эти темы. Мы с Майклом  решили  попросить  у  него  прощения  и
подчеркнуть, что не были  любовниками  первые  два  года  (за  исключением
зачатия Бенджи). Однако в данный момент это вряд ли бы вызвало реакцию  со
стороны Ричарда.
   С тех пор как Ричард очнулся, мы делим с ним наше  прежнее  супружеское
ложе. Были касания, ласки, но никакого секса - до  позапрошлой  недели.  Я
уже начала думать, что все  связанное  с  полом  исчезло  из  его  памяти,
настолько пассивным оставался Ричард к моим заигрываниям и поцелуям.
   А потом наступила ночь, когда в моей  постели  вдруг  оказался  прежний
Ричард. Такое с ним случается время от времени: разум, остроумие и энергия
иногда  возвращаются  ненадолго.  Во  всяком   случае,   он   был   пылок,
изобретателен и будоражил меня.  Словом,  я  была  на  седьмом  небе  -  и
вспомнила удовольствия, о которых и думать уже забыла.
   Сексуальный пыл не оставлял его три ночи подряд, а потом исчез - так же
внезапно,  как  и  появился.  Сперва  я  была  разочарована.  (Вот  она  -
человеческая природа. Когда нам хорошо, мы хотим, чтобы  было  еще  лучше.
Когда лучше некуда, мы мечтаем, чтобы удовольствие продлилось  вечно.)  Но
пришлось признать, что и эта сторона его личности нуждается в исцелении.
   Вчера Ричард самостоятельно рассчитал траекторию, впервые после  своего
возвращения. Мы с Майклом были восхищены.
   - Направление не изменилось, - с гордостью объявил  он.  -  До  Сириуса
меньше трех световых лет.


   <b>6 января 2210 года</b>

   Мне сорок шесть. Волосы мои седеют - на висках и на  лбу.  На  Земле  я
гадала бы, краситься или нет. А на Раме это не важно.
   Я уже слишком стара, чтобы забеременеть. Хотелось бы  сказать  об  этом
той крохе, что созревает в моем чреве. Узнав о новой беременности, я  была
по-настоящему  удивлена.  Уже  началась  менопауза  со  всеми  положенными
признаками:  внезапной  потливостью,  сумасбродными  мыслями  и  полностью
непредсказуемыми  менструациями.  Но  семя  Ричарда  породило  еще  одного
ребенка, нового члена бездомной семьи, несущейся в космосе.
   Если мы больше не встретим  других  людей  и  Элеонора  Жанна  Уэйкфилд
окажется здоровым ребенком - а пока в этом нет  оснований  сомневаться,  -
наши внуки могут быть  рождены  в  результате  шести  возможных  сочетаний
родительских пар.  Конечно  же,  все  они  не  реализуются,  но  интересно
представить, как это будет. Я-то привыкла думать,  что  Симона  выйдет  за
Бенджи, а Кэти - за Патрика. Но как вписать в уравнение Элли?
   Сегодня я встречаю на Раме свой десятый день рождения  и  уже  не  могу
представить себе, что в огромном цилиндре провела  не  всю  мою  жизнь,  а
только пятую  ее  часть.  Неужели  я  когда-то  жила  иначе,  на  огромной
океанской планете, до которой теперь десятки тысяч миллиардов  километров?
Неужели кроме своих детей я знала и других  людей,  а  не  только  Ричарда
Уэйкфилда и Майкла О'Тула? И отцом моим был  Пьер  де  Жарден,  знаменитый
автор исторических романов? И не во сне ли состоялся короткий тайный роман
с принцем Уэльским, отцом моей чудесной Женевьевы?
   Немыслимо. Не  могу  даже  представить...  в  свой  сорок  шестой  день
рождения. Забавно - Майкл и Ричард, каждый по разу, спрашивали  меня,  кто
отец Женевьевы. Я не ответила ни тому, ни другому. Разве не смешно?  Какое
значение все это имеет на Раме? Никакого. Но это был мой секрет (и отца) с
первых мгновений жизни Женевьевы. Это _моя_ дочь. Я родила ее и воспитала.
Я! А биологическое отцовство не имеет значения, так я всегда себя уверяла.
   Что за ерунда. Ха, снова  это  словечко  из  лексикона  доктора  Дэвида
Брауна. Боже. А ведь я уже столько лет не вспоминала других космонавтов  с
"Ньютона". Интересно, сумела Франческа со своими дружками нажить  миллионы
на экспедиции? Надеюсь, Янош получил свою  долю.  Положим,  мистер  Табори
бывал достаточно мил. Интересно,  каким  объяснением  попотчевали  жителей
Земли, когда Рама уцелел после ядерного удара. Да-да, Николь, твой обычный
теперь день рождения - долгое хаотическое странствие по лабиринтам памяти.
   А Франческа была прекрасна. Я всегда завидовала ее  умению  общаться  с
людьми. Итак, она дала наркотики и Борзову, и  Уилсону?  Весьма  возможно.
Впрочем, я не думаю, что она намеревалась убить  генерала,  хотя  никакого
понятия о моральной стороне собственных поступков у нее явно не было.  Как
и у большинства истинно честолюбивых людей.
   Мне самой странно теперь вспоминать свои  прежние  терзания.  Я  хотела
преуспеть во всем. Я хотела во всем быть  первой.  Только  мое  честолюбие
было  направлено  не  в  ту   сторону,   что   у   Франчески.   Я   хотела
продемонстрировать всему миру, что можно играть по правилам и побеждать  -
и  сделала  это  на  олимпиаде.  А  как  могла  мать-одиночка  попасть   в
космонавты? Безусловно, в те годы я билась сама с собой.  Но,  к  счастью,
рядом со мной и Женевьевой всегда был мой отец.
   Конечно, всякий раз, поглядев  на  Женевьеву,  я  замечала  сходство  с
Генри. Губы, подбородок - все, как у него. Нет, мне не  хотелось  оспорить
генетику. Мне просто важно было показать себе самой, какая я  великолепная
мать и бесподобная личность, раз уж я не гожусь в королевы.
   Я чересчур темнокожа, чтобы сделаться королевой Николь  Английской  или
Жанной д'Арк  в  праздничных  инсценировках.  Интересно,  сколько  же  лет
пройдет, прежде чем жители Земли  перестанут  обращать  внимание  на  цвет
кожи? Пять сотен?  Или  пять  тысяч?  Как  там  сказал  американец  Уильям
Фолкнер: "Самбо освободится только тогда,  когда  однажды  утром  все  его
соседи, проснувшись, скажут себе и своим  друзьям,  что  Самбо  свободен".
По-моему, он прав. Законодательным путем расовые предрассудки не отменить.
Образование здесь тоже ни при чем. У каждого на жизненном пути должен быть
миг откровения, истинной благодати... пусть он или она поймет,  что,  если
человечеству суждено выжить, свободным _должен_ быть каждый  (и  Самбо,  и
любая другая личность), кто несхож с ним или с ней.
   Десять лет назад, лежа на дне колодца, готовясь к смерти, я  спрашивала
себя, какие мгновения жизни хотела бы  пережить  заново,  представься  мне
такая  возможность.  И  не  могла  избавиться  от  воспоминания  о  часах,
проведенных с Генри, пусть он и разбил потом мое сердце.  Даже  сегодня  я
последовала бы за ним. Испытать полное счастье - пусть на несколько  минут
или часов - значит жить.  И  перед  лицом  смерти  совсем  не  важно,  что
человек, разделивший с тобой великий момент, потом  предал  тебя.  _Важна_
лишь память о прежнем счастье, поднимавшем тебя над миром.
   Там, в яме, меня смущало,  что  память  о  Генри  столь  же  ярка,  как
воспоминания об отце, матери и Женевьеве. С тех пор я поняла, что не  одна
наделена подобной  чертой.  У  каждой  женщины  найдется  в  памяти  нечто
особенное, принадлежащее лишь ей одной  и  ревностно  утаиваемое  от  всех
остальных.
   Габриела  Моро,  моя  единственная  подруга  в   университете,   как-то
заночевала у нас в Бовуа - произошло это в год,  предшествовавший  запуску
"Ньютона". Мы с ней не встречались семь лет и большую часть  ночи  провели
за разговором о важных эмоциональных событиях собственной жизни.  Габриела
была счастлива. У нее был красивый, внимательный  и  удачливый  муж,  трое
умных здоровых детей  и  великолепный  особняк  возле  Шинона.  Но  "самый
прекрасный" момент в ее жизни, как с девичьей улыбкой на устах  призналась
мне Габриела, случился прежде, чем она познакомилась с мужем.  В  школьные
годы она буквально свихнулась, влюбившись  в  знаменитого  киноактера.  На
денек заскочив  в  Тур,  Габриела  каким-то  образом  проникла  к  нему  в
гостиничный номер, и они с час проговорили.  Перед  уходом  она  один  раз
поцеловала его в губы. И это оказалось самым драгоценным ее воспоминанием.
   Ох мой принц, десять лет назад я видела тебя в последний раз.  Счастлив
ли ты? Какой из тебя получился король?  Вспоминаешь  ли  ты  о  темнокожей
олимпийской чемпионке, отдавшейся тебе во всем самозабвении первой любви?
   Тогда, на лыжных склонах, ты спросил меня об отце  моей  дочери.  Я  не
ответила тебе, не  осознавая,  что  из  моего  поступка  видно,  насколько
глубоко ты ранил меня. Но если бы ты спросил меня об этом  сегодня,  я  не
стала бы скрывать. Да, Генрих,  король  Англии,  _ты_  отец  Женевьевы  де
Жарден. Иди к ней, говори с ней, люби ее детей. Я не могу. От меня до  нее
больше пятидесяти тысяч миллиардов километров.



        13

   <b>30 июня 2213 года</b>

   Вчера все  были  чересчур  возбуждены,  чтобы  уснуть.  Только  Бенджи,
благословенное сердечко, не мог понять, о чем мы  говорили.  Симона  много
раз объясняла ему, что мы живем в космическом корабле, и  даже  показывала
на черном экране различные изображения огромного цилиндра,  однако  бедный
мальчик еще не ухватил эту идею.
   Когда вчера раздался свист, Ричард, Майкл и  я  несколько  секунд  лишь
молча переглядывались. А потом заговорили  все  разом.  Дети,  даже  кроха
Элли, ощущали наше возбуждение и задавали вопросы. Всемером мы  немедленно
поднялись наверх. Не дожидаясь остальных, Ричард вместе с Кэти побежали  к
берегу моря. Симона вела Бенджи, Майкл шел с Патриком. Я несла Элли -  она
никуда бы не поспела на своих коротких ножках.
   Разрываясь от восторга, Кэти бросилась нам навстречу.
   - Пошли скорее, пошли же, - проговорила она, хватая Симону за  руку.  -
Это нужно видеть. Просто изумительно. Сказочные краски.
   И действительно, фантастические радужные столбы  огня  перепрыгивали  с
рога на рог, являя потрясающую  картину  в  ночном  небе  Рамы.  Бенджи  с
раскрытым  ртом  глядел  на  юг.  И  спустя  некоторое  время,   улыбаясь,
повернулся к Симоне.
   - Это пре-кра-сно, - медленно произнес он, гордый тем, что не напутал в
слове.
   - Да, Бенджи, - ответила Симона. - Очень красиво.
   - Оч-ень кра-си-во, - повторил Бенджи, вновь обращаясь лицом к огням.
   Наблюдая  за  зрелищем,  мы  молчали.  Но  когда  возвратились  в  свое
подземелье,  проговорили   несколько   часов.   Конечно,   следовало   все
растолковать детям. Из них лишь Симона родилась до предыдущего маневра, но
и она тогда была младенцем. Все объяснения  давал  Ричард.  Свист  и  свет
словно разбудили его. Вчера вечером он был похож  на  себя  прежнего,  как
никогда со времени возвращения. Он  и  развлекал  детей,  и  информировал,
передавал им все, что было известно нам об  этом  свисте,  игре  молний  и
маневрах Рамы.
   - А как по-твоему, октопауки вернутся  в  Нью-Йорк?  -  в  голосе  Кэти
слышалось ожидание.
   - Не знаю, - ответил Ричард. - Этого нельзя исключать.
   И последующие пятнадцать минут в неизвестно который  раз  Кэти  всем  и
каждому рассказывала о  собственной  встрече  с  октопауком,  состоявшейся
четыре  года  назад,  как  всегда   приукрашивая   и   преувеличивая   ряд
подробностей, в особенности относящихся к сольной части ее приключения  до
нашей встречи в музее.
   Патрик очень любит слушать Кэти  и  все  время  просит  ее,  чтобы  она
повторила.
   - И вот, - говорила вчера Кэти, - лежу я на животе на  краю  огромного,
уходящего в темную мглу цилиндра, а из стенок его торчат  шипы,  и  смотрю
вниз. "Эй, - кричу я, - есть там кто-нибудь?" И тогда внизу как  зашуршит,
как засвистит. Свет зажегся. И вижу - лезет ко мне по шипам  такая  черная
_штука_ с круглой головой и восемью черно-золотыми щупальцами. Лезет  она,
лезет, шипы щупальцами охватывает...
   - Ок-то-па-ук, - вставил Бенджи.
   Когда Кэти закончила,  Ричард  объявил  детям,  что  дня  через  четыре
затрясется пол. Он подчеркнул, что все должно быть прикреплено к  полу,  а
нас ждет пребывание в разгрузочном баке.  Майкл  заметил,  что  детям  для
игрушек потребуется не один ящик и что нам для прочих пожитков  необходимо
несколько прочных коробок. За эти годы набралось столько всякого  барахла,
что за несколько дней будет довольно трудно все уложить.
   Оставшись вдвоем с Ричардом на матрасе, мы взялись  за  руки  и  с  час
проговорили. И когда я сказала ему - надеюсь,  что  этот  маневр  для  нас
означает конец путешествия на Раме, он ответил:

   Надежда в нашем сердце, как звезда,
   Благословенье в будущем всегда.
   [А.Поуп, "Опыт о человеке"]

   Сел и посмотрел на меня, глаза его поблескивали.
   - Александр Поуп, - объявил он  и  рассмеялся.  -  Держу  пари,  ему  и
присниться не могло, что его стихи будут цитировать в шестидесяти  тысячах
миллиардов километров от Земли.
   - Ты сегодня лучше выглядишь, дорогой, - сказала  я,  погладив  его  по
руке.
   Он нахмурился.
   - Сейчас-то да, но я не знаю, когда туман опустится снова. А это  может
случиться в любую минуту. Я ведь до сих пор лишь в общих чертах помню, что
было со мной в течение трехлетнего отсутствия.
   Он вновь откинулся назад.
   - И что теперь будет? - спросила я.
   - По-моему, мы снова маневрируем, - ответил он. -  Надеюсь,  это  будет
крупный маневр. Мы чрезвычайно быстро приближаемся к Сириусу, и если пункт
нашего  назначения  расположен  в  его  системе,  необходимо   существенно
сбросить скорость. - Ричард потянулся и взял меня за руку. - Ради  тебя  и
особенно ради детей я надеюсь, что это не ложная тревога.


   <b>8 июля 2213 года</b>

   Маневр начался четыре дня назад  (прямо  по  схеме)  после  третьего  и
последнего из световых представлений. Птиц и октопауков мы не видели и  не
слышали - как и все последние четыре года. Кэти была  очень  разочарована.
Ей бы хотелось, чтобы все октопауки возвратились в Нью-Йорк.
   Вчера в наше подземелье явилась пара биотов-богомолов. Они  направились
прямо к разгрузочному баку. Богомолы принесли с собой  контейнер  с  пятью
новыми плетеными ложами (конечно, и Симоне нужен теперь гамак побольше)  и
шлемы для каждого. Издали мы наблюдали, как они  устанавливают  кровати  и
проверяют системы бака. Дети были  заворожены.  Короткий  визит  богомолов
подтвердил - нас действительно ожидает резкое торможение.
   Безусловно, Ричард прав: температурные условия внутри  Рамы  связаны  с
работой его основной двигательной системы. Температура снаружи уже  начала
падать. Ожидая продолжительного маневра, мы  принялись  заказывать  теплую
одежду для всех детей.
   Нашу жизнь снова омрачает жуткая тряска. Сперва  она  показалась  детям
забавной, теперь они начали жаловаться. Что касается меня, то  я  надеюсь,
что мы прибываем к месту  назначения.  Майкл  молится...  "да  будет  воля
Твоя", мои же редкие молитвы куда более конкретны и эгоистичны.


   <b>1 сентября 2213 года</b>

   Происходит кое-что новое. Последние десять дней, когда вместе  с  нашим
пребыванием в баке завершился  и  маневр,  мы  приближаемся  к  одиночному
световому источнику, на  тридцать  астрономических  единиц  удаленному  от
Сириуса.  Ричард  активно  манипулирует  с  датчиками,  и  этот   источник
постоянно находится в центре его черного экрана независимо от того,  каким
телескопом раман он пользуется.
   Две ночи назад мы начали различать кое-какие подробности в облике этого
светила. Мы решили, что перед нами может быть обитаемая планета, и  Ричард
бросился рассчитывать световой поток от Сириуса к  планете,  удаленной  от
звезды, как Нептун от нашего Солнца. Хотя Сириус - звезда  более  крупная,
яркая и горячая, чем Солнце, он заключил, что этот  рай,  если  мы  именно
туда направляемся, для нас окажется очень холодным.
   Прошлой ночью мы увидели нашу цель более  отчетливо.  Она  представляет
собой продолговатое сигарообразное сооружение с двумя рядами огней  вверху
и внизу (поэтому Ричард и решил, что перед нами не  планета;  он  говорит,
что  несферический   объект   "подобной   величины"   может   иметь   лишь
"искусственное происхождение"). Но мы не знаем, насколько оно  удалено  от
нас, а потому  испытываем  известную  неуверенность  в  размерах.  Однако,
полагаясь на  скорость  нашего  продвижения,  Ричард  сделал  приближенную
оценку; он считает, что эта сигара имеет километров сто пятьдесят в  длину
и пятьдесят в поперечнике.
   И теперь все семейство сидит и разглядывает экран. Утром нас ожидал еще
один сюрприз. Кэти заметила, что  возле  объекта  расположены  два  других
аппарата. На прошлой неделе Ричард научил ее переключаться  с  датчика  на
датчик, и пока мы беседовали,  она  отыскала  дальний  радар,  которым  мы
пользовались тринадцать лет назад, дожидаясь  приближения  ядерных  ракет,
посланных с Земли. Сигарообразный объект оказался на  краю  экрана.  Прямо
перед ним находились два пятнышка, неразличимые издали. Если мы  и  впрямь
летим к огромной сигаре, значит, у нас будет компания.


   <b>8 сентября 2213 года</b>

   Трудно  найти  слова,  чтобы  я  могла  описать  удивительные   события
последних пяти дней. Для этого  в  нашем  языке  не  хватает  превосходных
степеней. Даже Майкл объявил, что подобных чудес не увидишь и на небе.
   В настоящий  момент  наша  семья  пребывает  на  борту  автоматического
летательного аппарата величиной с  городской  автобус,  обычный  на  нашей
Земле; он уносит нас со станции неведомо куда. Сигарообразная станция  еще
видна  через  продолговатое  окно  сзади.  Слева  от  нас   -   гигантский
цилиндрический корабль, наш дом  в  течение  тринадцати  лет,  который  мы
называем  Рамой;  он  удаляется   в   другую   сторону.   Освещенный   как
рождественская елка, этот корабль стартовал  со  станции  через  несколько
часов после нас, и сейчас мы находимся от него на расстоянии около двухсот
километров.
   Четыре дня и одиннадцать часов назад наш Рама остановился  относительно
станции. Мы были третьими в удивительной  очереди.  Перед  нами  оказались
вращающаяся звезда в одну десятую  Рамы  и  огромное  колесо,  вошедшее  в
станцию через несколько часов после нашей остановки.
   Космическая станция  оказалась  полой.  Когда  огромное  колесо  вплыло
внутрь, выдвинулись порталы и прочие устройства,  чтобы  удержать  его  на
месте, целая вереница аппаратов  трех  разновидностей  (одни,  похожие  на
воздушный шар, другие - на кинокамеру, третьи - на батисферу)  направилась
внутрь прибывшего корабля. Мы, конечно, не видели, что с ними  происходило
там, однако в течение двух дней  они  поодиночке  через  разные  интервалы
времени выбирались из колеса.  Каждый  аппарат  подхватывался  транспортом
наподобие нашего нынешнего, но большим по размеру. Транспорт  гнездился  в
темноте справа от нас и до встречи с  кораблем  двигался  минут  тридцать.
Загруженный, он отправился внутрь станции  -  в  сторону,  противоположную
очереди. Примерно через час после того как последний аппарат  выбрался  из
колеса, все механические крепежные устройства разжались, и корабль  отошел
от станции.
   Находившийся перед нами корабль, похожий на  морскую  звезду,  как  раз
вошел внутрь станции и был принят совершенно иным набором причалов,  когда
громкий свист вызвал нас наверх из подземелья. В  Южной  чаше  разыгралось
новое световое представление, однако оказавшееся непохожим на все виденные
нами прежде. Главную роль на сей раз играл  Большой  рог.  С  кончика  его
срывались цветные кольца вдоль оси корабля, уплывавшие  на  север.  Кольца
были огромными. По оценкам  Ричарда,  наверное,  диаметром  в  километр  и
толщиной метров в сорок.
   Ночной мрак рассеивало одновременно восемь колец. Порядок их  оставался
одинаковым - красное, оранжевое,  желтое,  зеленое,  голубое,  коричневое,
розовое и пурпурное... так повторилось три раза. Всякий раз, когда  кольцо
расплывалось и исчезало в Северной чаше,  где-то  возле  станции  "Альфа",
кольцо того же цвета сходило с кончика Большого рога.
   Мы стояли, оцепенев, и с открытыми ртами наблюдали за зрелищем. И когда
в третий  раз  рассеялось  последнее  пурпурное  кольцо,  случилось  нечто
удивительное. Внутри Рамы включился свет! Ночь началась три часа  назад  -
тринадцать лет не нарушался порядок чередования ночи и дня. И внезапно все
переменилось. Но одним светом не ограничилось - послышалась  музыка...  Во
всяком случае, раздающиеся звуки можно было назвать этим словом. Как будто
повсюду зазвенели миллионы крошечных колокольчиков.
   Никто из нас не думал шевелиться. Наконец Ричард, у которого был  самый
лучший бинокль, заметил, что к нам кто-то летит.
   - Это птицы! - воскликнул он и, запрыгав, указывал на небо. - Вспомнил!
Я ведь побывал у них в новом доме на севере во время своих скитаний.
   По очереди все поглядели в его бинокль. Сперва можно было усомниться  в
его словах, но пятна приближались и наконец в них можно было  узнать  пять
или шесть  десятков  огромных  крылатых  созданий,  которых  мы  именовали
птицами. Они направлялись прямо в Нью-Йорк. Половина их осталась парить  в
небе, другие же нырнули к земле.
   - Пошли, папочка, - закричала Кэти, - посмотрим.
   И прежде  чем  я  успела  что-либо  возразить,  отец  с  дочкой  дружно
припустили к птичьему подземелью. Я смотрела,  как  бежит  Кэти,  она  уже
очень быстра. Умственным взором я вижу легкий  бег  моей  матери  в  парке
Шилли-Мазарин - Кэти определенно кое-что унаследовала  и  от  меня,  хотя,
конечно, в первую очередь она дочь своего отца.
   Симона с Бенджи направились к нашему подземелью. Патрик волновался.
   - А эти птицы не сделают больно папочке и Кэти?
   Я улыбнулась моему симпатичному пятилетнему сыну.
   - Нет, милый, - ответила я, - они ведь будут осторожными.  -  Вместе  с
Майклом, Патриком и  Элли  я  направилась  к  себе,  чтобы  проследить  за
разгрузкой похожего на морскую звезду корабля.
   Многого мы не увидели - сама звезда  была  на  противоположной  от  нас
стороне,  однако,  заметив  пять  транспортных  аппаратов,   поняли,   что
разгрузка идет полным ходом. С "морской  звездой"  на  станции  управились
быстро. И она уже отчаливала, когда вернулись Ричард и Кэти.
   - Собирайтесь, - едва дыша, произнес Ричард. - Мы уходим. Все уходим.
   - Видела бы ты их, - сказала Кэти Симоне почти одновременно с отцом.  -
Какие они огромные. И уродливые. Они отправились вниз...
   - Птицы вернулись, чтобы захватить что-то нужное, - прервал ее  Ричард.
- Может быть, какие-то памятки. Так или иначе, все согласуется. Уезжаем.
   Я металась, укладывая самое необходимое в прочные ящики, и ругала  себя
за то, что не догадалась сделать это заранее. Мы же видели, как "колесо" и
"морская звезда" разгружались у станции, но  почему-то  не  подумали,  что
_сами_ можем оказаться среди груза, оставляемого здесь Рамой.
   Трудно было решить, что  брать  в  этих  шести  комнатах  (две  из  них
отведены под кладовки): ведь мы прожили там тринадцать лет.  И,  наверное,
каждый день запрашивали у раман  не  менее  пяти  предметов.  Конечно,  по
большей части все они давно не нужны, но все  же...  Мы  не  представляли,
куда направляемся. Что же брать с собой?
   - Как ты считаешь, что теперь с нами будет? - спросила я Ричарда.
   Муж был рядом. Он раздумывал, как прихватить свой большой компьютер.
   - Нашу историю, нашу науку - все, что осталось от наших познаний, -  он
взволнованно  показал  на  компьютер.  -   Что,   если   потеря   окажется
невосполнимой?
   Все это весило всего только восемьдесят килограммов.  Упаковав  одежду,
личные вещи, немного еды и питьевой воды, я сказала, что  мы  поможем  ему
вынести компьютер наверх.
   - Ну и куда мы сейчас отправимся? - спросила я.
   Ричард пожал плечами.
   - Откуда мне знать,  -  отвечал  он.  -  Но  не  сомневаюсь,  нас  ждет
удивительное путешествие.
   В комнату вошла Кэти,  в  руках  ее  был  небольшой  мешочек,  а  глаза
буквально горели.
   - Все, я готова, -  объявила  она.  -  Можно  мне  подняться  наверх  и
подождать там?
   Отец едва  успел  утвердительно  кивнуть,  как  Кэти  уже  вылетела  из
комнаты. Укоризненно глянув на  Ричарда  и  покачав  головой,  я  вышла  в
коридор к Симоне,  собиравшей  остальных  детей.  Мальчикам  было  трудно:
Бенджи капризничал, даже Патрик сердился.  И  мы  с  Симоной  едва  успели
завершить сборы - для этого пришлось  уложить  мальчишек  спать,  -  когда
Ричард с Кэти спустились вниз.
   -  За  нами  приехали,  -  в  спокойном  голосе  Ричарда  чувствовалось
волнение.
   - Машина на льду, - добавила Кэти, стягивая плотную куртку и перчатки.
   - А почему вы решили, что это за нами? - спросил Майкл,  появившийся  в
комнате чуть позже их обоих.
   - В ней восемь сидений и место для багажа, - ответила моя  десятилетняя
дочь. - Што еще туда влезет?
   - Что, - автоматически поправила  я,  пытаясь  осмыслить  эту  новейшую
информацию... мне уже казалось, что меня четыре дня поили огнем.
   - А октопауков видела? - спросил Патрик.
   - Ок-то-па-уков, - тщательно повторил Бенджи.
   - Нет, - ответила Кэти. - Только  четыре  огромных  аэроплана,  плоские
такие, с огромными крыльями. Они с юга пролетели  над  нами.  Мы  с  папой
решили, что в них поехали октопауки, так, папочка?
   Ричард кивнул.
   Я глубоко вздохнула.
   - Ну хорошо, берите вещи и пошли.  Сперва  несем  мешки,  а  потом  мы,
взрослые, втроем сходим за компьютером.
   Через час все мы были уже в аппарате. В  последний  раз  выбравшись  из
нашего подземелья, Ричард  нажал  ярко-красную  кнопку,  и  наш  раманский
геликоптер (я решила называть его так, поскольку он взмыл прямо  вверх,  а
не потому, что был оснащен ротором) поднялся в воздух.
   Первые пять минут  мы  поднимались  медленно  и  вертикально.  И  когда
оказались возле оси вращения Рамы, где нет  тяготения  и  атмосфера  очень
разрежена, наш аппарат ненадолго застыл, меняя внешнюю конфигурацию.
   В последний раз я с трепетом оглядывала Раму,  далеко  внизу  буроватым
пятнышком посреди замерзшего моря виднелся приютивший нас остров. Рога  на
юге были видны отсюда как никогда четко. Удивительные длинные  сооружения,
поддерживаемые опорами,  на  которых  уместился  бы  целый  земной  город,
указывали на север.
   Когда наш кораблик стронулся с места, я ощутила  странное  волнение.  В
конце концов, Рама тринадцать лет был моим домом. Здесь я  родила  пятерых
детей, достигла зрелости и еще могла бы стать такой, какой всегда  мечтала
быть.
   На раздумья времени было очень мало. Как только наш  транспорт  изменил
форму, он буквально за несколько  минут  достиг  противоположной  ступицы.
Менее чем через час нас перегрузили в космический транспорт.  Мы  оставили
Раму. Я знала,  что  нам  не  вернуться  сюда,  и  вытирала  слезы,  когда
транспорт стал удаляться от станции.




        ЧАСТЬ ВТОРАЯ. В УЗЛЕ


        1

   Николь танцевала вальс с Генри. Они были молоды  и  влюблены.  Огромный
бальный зал наполняла дивная музыка, ритмично  двигались  пары.  Николь  в
своем длинном белом платье выглядела просто ослепительно. Генри глядел  ей
прямо в глаза и прижимал к груди, но при этом она ощущала себя  совершенно
свободной.
   Отец стоял среди  людей,  толпившихся  в