подъезда, я сразу ж-жик к тебе!.. - А как ты узнал, что это именно она? - Сразу видно. Вы похожи... Знакомыми переулками, без задержек, мы добрались до угла Кровельщиков и Кутузовской, к ограде рынка. Белоголовая Сойка сидела на прежнем месте, мы увидели ее издалека. И она нас - тоже. Я заметил, как она вся напряглась и спрятала за спину картонную коробку. - Сойка, привет! - небрежно сказал Сережка. Будто однокласснице. Я что-то неловко бормотнул. Она ответила шевелением губ. И глаза - сначала в землю, потом на нас. Несмелые, вопросительные... "Ох и ресницы", - вновь подумал я. Протянул книжку. Она снова шевельнула губами. - Спасибо... Я быстро прочитаю, - удалось расслышать мне. - Да читай сколько хочешь! А потом я тебе еще одну принесу! Про этих же ребят! - Я это выпалил с энтузиазмом, а потом опять неловко замолчал. Про что еще говорить? Сойка кивнула и молчаливо съежилась. Выручил Сережка. Запросто сел рядом с ней на корточки. - Ты вдвоем с бабушкой живешь, да? Она качнула ресницами. - Да... - А родители... их нету, что ли? - Есть! - Сойка испуганно, суеверно как-то дернулась. - Есть, конечно!.. Только они не тут, а в Дорожкине. Деревня такая у города Самойловска. - А чего же они... Ты здесь, а они там? - Так получилось... - Сойка отвечала тихо, но без неохоты. - Папина фабрика закрылась, он тогда поехал в Дорожкино, купил там у знакомых домик. Говорит: "Будем ферму устраивать". Сперва все хорошо было, а потом нас подпалили, дом сгорел... - Кто подпалил? - ахнул я. - Местные. Они фермеров не любят, говорят: приехали тут, нашу землю порасхватали... А земля-то все равно бросовая была, пустошь одна... Сойка излагала грустную историю по-взрослому, устало, но доверчиво. - А теперь что? Все заново? - понимающе спросил Сережка. - Ну да... Папа с мамой теперь там в сараюшке живут, пытаются дом починить. А меня сюда привезли. "Зачем тебе, - говорят, - с нами маяться..." - Разве здесь тебе лучше? - Они думают, что лучше... А там даже школы нет. Самая ближняя за двенадцать километров... "Подумаешь, школа, - хотел сказать я. - Можно и дома учиться. Я вот учусь, и все нормально..." Однако не решился. Сойка рассказывала про другую, про суровую жизнь, о которой я, балконный житель, знал только из газет да из телевизора... И все же я спросил: - А мама с папой знают, что бабушка тебя... заставляет вот так? Ее ресницы-гусеницы словно щекотнули меня. - Конечно, нет! Она же... Вы не думайте, что она какая-то... неграмотная пьяница! Она всю жизнь в театре работала, контролером, с артистами знакома... и теперь у нее фантазии. - Какие фантазии? - неласково сказал Сережка. Мол, фантазии фантазиями, а кто дал право этой контролерше издеваться над человеком! Сойка мотнула тощими косицами. - Ну... такие. Говорит: "Я все силы отдала этому... обществу. А общество меня сделало нищей. И сын о родной матери не заботится, занялся какой-то деревенской дурью. Да еще дочь свою мне подбросил... Это меня... Иди, говорит, и принимай участие в добывании пропитания... Тут я не выдержал, спросил через силу: - Она тебя бьет? - Еще чего! - Сойкины глаза на миг вспыхнули под ресницами. - Я бы тогда... пешком бы ушла в Дорожкино, за тыщу километров! И здесь я понял, что эта маленькая тихая Сойка - гордая. И что в нищенки она пошла как бы в отместку бабке. Чтобы не есть даром ее хлеб. Пойти-то пошла, но попрошайничать не умеет и стыдится. А отступать тоже не хочет... И Сережка это понял. Но не стал утешать Сойку. Поднялся. - Ладно, Сойка... Мы скоро еще придем. - Когда? - Она опять вскинула глаза. - Сегодня. Ты будешь здесь? - Буду. Мне все равно где... особенно когда книжка... - Ты что-то придумал? - спросил я, когда мы были уже в полквартале от Сойки. - Ничего такого... Мы ведь шастаем по всяким пустырям, а там попадаются брошенные бутылки. За день можно столько заработать, сколько ей и за месяц не подадут... - Правильно, Сережка! А ты ведь это еще давно запланировал! Да? Потому и сумку захватил! Он не стал отпираться. - Ага... Но мы не будем специально за бутылками охотиться, не бойся! Это так, попутная добыча. - Да разве я боюсь! - Смотри, какой переулок! Почему-то называется Трамвайный. Никаких трамваев в переулке - кривом, заросшем, с домишками и палисадниками - не было. Но он вывел нас на пригорок, где стоял заброшенный дом, похожий на маленький замок. В одном месте пригорок обрывался вниз, там среди заборов и репейников лежали рельсы и шпалы, по ним в самом деле проехал красный трамвайчик старинного вида. Сережка сказал, что это, видимо, пригородная линия, которая ведет к садам и дачам. Он втащил меня и кресло в развалины дома, где сквозь пол рос иван-чай и темнела по углам крапива. Здесь мы нашли первую добычу - пять бутылок из-под "Столичной" и пива. Видать, местным пьяницам это место было известно. Пока Сережка обследовал закутки, шипел и шепотом ругался в крапиве, я оглядывался. Стены были исписаны всякой гадостью, кругом полусгнившие клочья газет и мусор. Но все равно чудилась в развалинах загадочность. Солнце сквозь оконные проемы пробивалось в нежилой сумрак. Розовые цветы иван-чая светились в лучах, словно внутри их горели лампочки. Здесь был намек, ожидание чего-то необычного... Мы выбрались наружу, пристроили сумку с бутылками на подножке кресла, у меня под ногами. - Теперь - туда, - решительно сказал Сережка. С пригорка видна была территория... ну, не знаю даже чего. То ли заброшенного завода, то ли каких-то баз и складов - с грузовыми эстакадами, ангарами и вышками... - Туда, наверно, нельзя, - засомневался я. - Почему же? Там никого нет. - Ты думаешь, там много бутылок? - Там много всего, - значительно сказал Сережка. Извилистыми тротуарами Сережка скатил меня к трамвайному пути. Мы двигались сначала по траве вдоль полотна. Затем рельсовый путь раздвоился, и одна колея повела прямо к опустелым цехам и поваленным кранам. - Разве туда тоже ходит трамвай? - Что ты, Ромка! Смотри, рельсы совсем ржавые! Сережка выкатил кресло на полотно этой заброшенной дороги. Меня стало потряхивать на шпалах, но не сильно - шпалы были вровень с землей. Между ними росла белая кашка и одуванчики. И вездесущие подорожники. А по краям стояли полынь и дикий укроп. Прыгали перед нами воробьи, вскрикивали о чем-то. Мне вдруг показалось: не просто чирикают, а стараются предупредить. Может быть: "Не ходите туда, там заколдованные места"? Два длинных бетонных цеха с пустыми окнами, с решетчатыми сооружениями на крышах двигались навстречу, наплывали, как два океанских парохода, покинутых людьми. А Сережка молчаливо шел сзади, толкая кресло. Мне вдруг подумалось, что он не просто Сережка. Может, он - волшебник или пришелец из какого-то зазеркалья и хочет забрать меня с собой в другой мир?.. Ну и пусть заберет, если хочет! Значит, такая судьба! Лишь бы он, мой друг Сережка, всегда был рядом... Я спросил шепотом, не оглянувшись. - Сережка, может, это и есть Безлюдные Пространства? - Впервые я назвал их вот так, со значением. С большой буквы. - Конечно... - Сережка сказал это беспечно, однако среди бетонных громад отозвалось необычное шелестящее эхо. Потом цеха кончились и перед нами открылась громадная заброшенная территория. На ней там и тут виднелись причудливые технические постройки и великанские механизмы. Стояли кирпичные башни, оплетенные трубопроводами и лесенками. Темнели похожие на уснувших китов полукруглые ангары. Словно прилетевшие в давние времена и застрявшие здесь инопланетные корабли, вздымались над кустами ржавые шары с окнами, площадками и трапами. Над рельсами - кружево мостовых кранов и арок. А на рельсах - цистерны, вагонетки, товарные платформы. А еще всюду - какие-то будки, мачты, штабеля балок и ящиков, фундаменты недостроенных зданий, транспортеры, сооружения из рычагов и зубчатых колес... И все это - обвалившееся, поросшее сорняками. Не нужное никому... Никому? Нет, оказалось, что это нужно нам с Сережкой. Мы окунулись в забытую людьми страну, словно в джунгли и скалы необитаемого острова. "Остров" окутывала солнечная тишина. Из живых существ здесь водились только воробьи да бабочки. Травы тут вымахали выше головы. Было очень много мелких желтых цветов и розового иван-чая. Пахло теплым ржавым железом, но этот запах вовсе не казался противным. Наверное, потому, что смешивался с запахом чертополоховых джунглей... Да, безлюдно было. И все же порой казалось, что есть тут кто-то, кроме нас. Этот "кто-то" был большой и невидимый. Он снисходительно следил за двумя мальчишками, которые без спросу забрались в его владения. "Ладно уж, не жалко..." Мы ощущали присутствие хозяина и говорили полушепотом. - Сережка, что здесь было раньше, а? - Говорят, военные заводы. Потом они сделались не нужны, а на мирные переделать их не смогли. Вот и забросили... - Ты же говорил, что люди уходят, а душа на Безлюдных Пространствах остается... - Ну да. - Но на военных заводах душа не может быть добрая. Оружие - оно же для смерти... А почему тогда здесь так хорошо? Сережка подумал. - Наверно, потому, что душа Пространства теперь отдыхает. Может быть, она измучилась от того, что столько здесь было всего... убийственного, и нынче довольна, что все это позади... Знаешь, Ромка, я в какой-то книжке читал: "Нет более мирных мест, чем заброшенные крепости и форты, где на солнце спят старые, никому не нужные пушки..." Вот и здесь так же... Мне такое объяснение показалось очень-очень правильным. И захотелось еще дальше в глубь пустынной страны... Ох, сколько мы тут лазили, бродили, пробирались! Сережка даже затащил меня на решетчатую эстакаду, протянувшуюся от похожей на домну башни к полуразваленному цеху. Мы заглядывали в люки подземелий, качали скрипучие рычаги громадных насосов, старались повернуть ржавые шестерни непонятных машин... Из бетонной будки высовывалась и уходила в землю широченная, с меня толщиной, труба. У ее изгиба, в метре от земли, приделано было колесо с ручками. Как штурвал. Я взялся за рукоятку, Сережка за другую. В трубе что-то ожило, словно хрипло вздохнул мамонт. И вздох этот отозвался под землей и, кажется, прошел по всему Пространству. Мы отдернули руки. Глянули друг на друга - перепугано. Сережка мигнул и засмеялся: - Наверно, какой-то старый гидронасос... - Конечно, - торопливо сказал я. А сам подумал: "Уж не рассердили ли мы задремавшего "Кого-то"?.. Ой..." Но солнечная тишина быстро успокоила нас. И мы двинулись дальше - наугад среди зарослей, буераков и штабелей полусгнивших шпал. Кресло буксовало, Сережка усердно толкал его, я вертел колеса из всех сил, и руки у меня уже гудели от усталости. - Сережка, ты же замаялся со мной... - Ни чуточки... - Но дышал он часто. - Давай отдохнем. - Ладно... Эй, смотри, вон еще бутылка! - И он выудил из лопухов новую добычу. Надо сказать, что здесь, в этом безлюдье, мы набрали около десятка бутылок. Сумка у меня под ногами отяжелела и брякала. Мы устроились на бетонном блоке в тени съехавшего с рельсов товарного вагона. Неподалеку торчала из земли изогнутая железная трубка с медным колесиком крана. Из трубки капало. Сережка покрутил колесико, и ударила тугая струя. Сережка брызнул в меня, я обрадовано захохотал. Он тоже засмеялся и стал смывать с колен пятна ржавчины. Меня-то Сережка во время путешествия всячески оберегал, а сам порядком извозился. Особенно, когда лезли через широченную, метрового диаметра трубу, в которой жило гулкое эхо. Сережка тащил меня на спине, а сам полз на четвереньках. Теперь, глядя на него, я понял, что никогда уже не смогу жить без этой дружбы. Сережка словно услыхал меня, взглянул мне в лицо. На его ресницах дрожали брызги, и в брызгах горели искры. Я заморгал, закашлялся и ворчливо сказал, что самое время вымыть бутылки. - Правильно, Ромка! А то кто же их примет, такие грязные! Я подавал Сережке бутылку за бутылкой, а он мыл их под упругой струей, бултыхая внутри травяной жгут. - Ой, Сережка! - запоздало удивился я. - Ты же говорил, что здесь никого никогда не бывает! Откуда же бутылки-то? - Ну... может, с прежних времен... - Ага, "с прежних"! Смотри, наклейка совсем новая. - Правда... Знаешь, Ромка, пьяницы - они везде пролезут. Даже анекдот такой есть. Прилетают американцы на Луну, вылазят из своего "Аполлона", а на камне стоит четвертинка из-под "Московской" и рядом надпись: "Джон, ты меня уважаешь?" Я вспомнил, что недавно держал в руках теплое яблоко Луны. - Сережка! Я тебя сегодня видел во сне! Почти целую ночь! - Правда?! - Он быстро сел рядом. Я рассказал ему про все: и про свои прежние сны, и про вчерашний, где он, Сережка, превратился в самолет и мы летали среди облаков и сели у костров, которые развели чуки... И вдруг показалось, что вся эта безлюдная территория и солнечная тишина - продолжение того сна. Сережка слушал, не отводя взгляда. А когда я замолчал, он вдруг заулыбался так, словно что-то знал больше меня. Опустил голову, оттер с колена остатки ржавчины. - А сон... это ведь не всегда просто сон. Это... - Что? - спросил я с нарастающим замиранием. - Бывает, что это... ну, вполне настоящий мир. Только он за пределами трех измерений... Я догадался, о чем Сережка говорит. Я и сам не раз думал о таком. Про всякое думается зимними ночами, особенно в больнице, когда никак не можешь уснуть и гложет тоска по дому... - Измерений ведь гораздо больше трех, верно, Сережка? Мы знаем только длину, ширину и высоту. А что дальше, пока никому не известно... Сережка кивнул: - У меня это знаешь как сложилось в голове? Ну, такое понятие... Одномерное пространство - это точка, это как бы человек внутри себя, и вот он бросает взгляд на другую точку. Получается линия... А потом человек оглядывается - и возникает ширина плоскости, двухмерность. А трехмерное пространство - это как взмах во все стороны! Когда открывается простор: и вокруг, и в небе, везде! - Сережка широко раскинул руки. И я сразу вспомнил, как он превращался в самолет. - А четвертое?.. Четырехмерное? - спросил я шепотом. - Это... будто вздох... - Сережка и правда глубоко вздохнул, медленно опуская руки. - Когда вбираешь в себя все... все, что близко и далеко, и вообще... все, что можешь представить... Ну, даже не знаю, как сказать... - Он сделался виноватым. Я тоже не знал, как про это сказать. Но я понимал. И вздохнул, как Сережка, словно вбирал в себя и сон про полеты, и радость, что мой друг - вот он, рядом, и память о Гулких барабанах Космоса, и эти солнечные загадочные пустоши... - Сережка! А Безлюдные Пространства... они, может быть, тоже в четвертом измерении? Когда вот этот... вздох... - Наверно, - тихо сказал Сережка, не поворачивая головы. - Иначе трудно объяснить... - Что объяснить? - Я опять ощутил замирание в душе. - Всякие загадки... Например, про Заоблачный город. Вроде бы его не может быть, а он есть... Мое замирание усилилось. Не потому, что опасность какая-то, а словно опять приблизилась необъятность Космоса. Где гудели Гулкие барабаны... Сережка говорил очень серьезно. Ноя встряхнулся! Конечно, он просто придумывал новую сказку. Вроде как тогда, у Мельничного болота, про шкыдл и чук. Дал волю фантазии и расширяет здешнее Безлюдное Пространство до бесконечности! И я спрятал тревогу за дурашливым вопросом: - А долго добираться до того Заоблачного города? - Не очень долго. Но надо ждать ночи... - Нам нельзя до ночи... Сережка! А сейчас сколько времени? Мама, наверно, в панике! Только теперь я сообразил, что уже середина дня! Безлюдное Пространство до этой минуты завораживало меня, а сейчас я наконец очнулся. И Сережка спохватился: - Ох я дурак! Заболтал тебя!.. Подожди. Узнаем время... Он поднял с земли ржавую гайку. Из разлохмаченной кромки на штанине выдернул нитку, привязал к гайке, поднял грузик над бетонным блоком. Тень от нитки упала на серую поверхность. - Почти два часа, - сокрушенно сообщил Сережка. - Вон на сколько черта отошла от севера. Я сказал, не скрывая досады: - Откуда ты точно знаешь, где север? - Чую. У меня внутри, как у птицы, что-то ощущает магнитные линии... Не веришь? Опять он сказку сочинял? Но я уже не злился. Мне стало неловко за свою раздражительность. И боязно: вдруг Сережка обиделся? Я пошутил торопливо: - А у тебя нет чутья, где самый близкий телефон-автомат? - Телефон? Поехали! Раз - и я в кресле. Трюх-трюх-трюх (а бутылки: бряк, бряк) - и мы у кирпичного домика, вроде проходной будки, только без забора. Сережка подхватил меня на закорки - и в дом. - Смотри! На стене висел телефонный аппарат. С трубкой на крюке. - Думаешь, он работает? - Попробуй, - сказал Сережка. Я, сидя у него на спине, снял трубку. В ней - гудок. Я завертел скрипучий диск. - Мама! Это я! Ты только не волнуйся!.. "Кто-то бьется в дверь заколоченную..." Мама, конечно, волновалась, но не так отчаянно, как я думал. Потом я узнал, что она пришла домой лишь за минуту до моего звонка и не успела перепугаться как следует. Конечно, все равно я услышал по телефону много разного: и "я чуть с ума не сошла", и "я взгрею как следует и тебя, и твоего Сережку", и "больше носу на улицу без меня не высунешь", и "мы еще вернемся к вопросу о даче!" Но я чувствовал: сердитость у мамы не настоящая. А потом я услышал в трубке другой голос, мужской. Он долетал издалека, слов не разобрать. - Ну, конечно, конечно! - громко отозвалась на него мама. - Так всегда! Мужская солидарность, друг за друга вы горой... - И потом уже мне: - Скажи спасибо, что со мной пришел Евгений Львович. Он за тебя всегда заступается... - Мама, передай ему привет! - возликовал я. - Поприветствуешь сам. Чтобы через пять минут был дома! - Ну, мама! Нам не успеть за пять минут! Мы... не очень! И колесо к тому же спущено, надо подкачать!.. Вы там обедайте и спокойно идите на работе, а я приеду позже!.. Ну, причем тут режим! Могу я раз в жизни погулять от души? - Вечером тебе будет "от души"! Тут опять прорезался голос Евгения Львовича. Неразборчиво, но бодро. И мама сказала скрепя сердце: - Хорошо. Но к Четырем обязательно быть дома! В шестнадцать ноль-ноль я позвоню. - Ура! - Я чуть не упал с Сережки и удержался лишь потому, что нацепил трубку на крюк. До шестнадцати ноль-ноль мы успели столько всего! Пересекли всю пустынную территорию и выбрались на улицу между двух водонапорных башен. Они были тоже заброшенные. Старинные, похожие на крепостные. Сережка сказал, что это главный вход на здешний участок Безлюдных Пространств. - Значит, ты бывал здесь раньше?.. Ну, конечно! И телефон сразу отыскал, и все проходы знаешь! - Не все, - вздохнул Сережка. - Эти Пространства - они ведь бесконечные. И к тому же они меняются: сегодня так, а завтра иначе... И опять непонятно было: то ли правду он говорит, то ли продолжает сочинять свою сказку... А может, эта сказка и есть правда? Извилистой улицей Авторемонтников мы выбрались к Потаповскому рынку и увидели Сойку. Она тихонько обрадовалась нам: - Я уже почти всю книжку прочитала... - А ты ела что-нибудь? - строго спросил Сережка. - Ела... На рынке пирожок купила. Мне какой-то дяденька целых сто рублей дал, новую бумажку... - А у нас для тебя добыча, похвастался я. - Смотри сколько стеклотары! - Ой... ну, зачем вы... не надо... - Здрасьте, пожалуйста, - ворчливо сказал Сережка. - Люди старались, а она "не надо". Пошли, тут приемный пункт недалеко... У киоска, где сдают стеклянную посуду, они откатили меня в сторону, а сами встали в очередь. И минут через двадцать вернулись с пачкой замусоленных бумажек. - Больше тыщи! - весело сообщил Сережка. И Сойка уже не стеснялась. Почти... - Я эти деньги спрячу, а бабушке буду давать помаленьку. Можно теперь целую неделю не просить... - Мы тебе еще насобираем, - храбро пообещал я. - Мы знаем места. Верно, Сережка? - И осекся. Может, не стоит болтать про Безлюдные Пространства? Но Сережка отозвался беспечно: - Само собой! А ты завтра принеси Сойке еще одну книжку. Сойка проводила нас до угла Кровельщиков и Водопроводной. А там, когда прощались, вдруг засмущалась снова: - Можно, я спрошу?.. Вы не знаете, что такое брашпиль? Ну и вопросик! - Это на корабле... - начал Сережка. - Такая машина, чтобы якорь поднимать! - заторопился я. - А ты где про него вычитала? В этой книжке ничего морского нет, по-моему. - Это не из книжки. Из песни... Там такие слова: "Где-то грохнула цепь на брашпиле..." Теперь я понимаю... - А что за песня? - осторожно спросил Сережка. - Брат сочинил. Давно еще. - Значит, у тебя есть брат? - глупо спросил я. - Двоюродный. Он далеко, на Сахалине. Два года назад приезжал и пел мне. Я запомнила... Мне вдруг до рези в глазах стало жаль эту белоголовую Сойку. Я даже закашлялся. А когда мы остались вдвоем с Сережкой, насуплено сказал: - Раньше я думал, что Золушки бывают только в сказках... - Бывают и по правде... Только мы в принцы не очень-то годимся. - Я-то уж точно. Про инвалидных принцев сказок нет. Сережка сделал вид, что разозлился: - Вот как тресну по шее! Несмотря на инвалидность! И я почему-то обрадовался. - Ладно, трескай! Только завтра приходи обязательно... - Ох... завтра же суббота. - Не можешь? - сразу затосковал я. - Могу, только... - Что? - Завтра, наверно, твоя мама дома будет... - Ну и что?! - Наверно, она сердится на меня: "Привязался к Роме какой-то подозрительный тип, увозит куда-то..." - А вот сейчас я тебя тресну по шее! ...Мы успели домой за три минуты до маминого звонка. И я бессовестно сообщил маме, что сижу дома уже давным-давно. - Как тебе не стыдно сочинять! Я звонила пятнадцать минут назад! - Ну и что?! Я в туалете был! Не срываться же! - Вот подожди, будет тебе "туалет"... Сережка убежал домой ("надо еще тете Насте с хозяйством помочь"), и я помахал ему с балкона. А он мне. А когда Сережка скрылся, вдруг сразу, как ледяная сосулька, проколол меня страх: "А что, если завтра он не придет?" Ну, завтра, может быть, и придет, а через несколько дней я ему надоем. С какой стати он должен возиться с инвалидом? Вокруг столько здоровых мальчишек! С ними можно без забот гонять мяч, носиться на велосипедах. Гулять, где душа пожелает, не таская тяжелое кресло. В том числе и по Безлюдным Пространствам... Почему я за эти два дня привык, что он нянчится со мной? Привык, словно к себе самому, к своему второму я! Будто он для того и родился, чтобы всю жизнь быть со мной рядом! Он и во сне приходит, не забывает меня. А я что? Чем хорошим я могу ответить Сережке? Я же... свинский эгоист! Сегодня даже прикрикнул, когда он вез меня по шпалам: "Не тряси так!" Нет, он не бросит меня сразу, но где-нибудь через неделю скажет, глядя в сторону: "Понимаешь, я завтра не смогу прийти. И послезавтра. Дома куча дел..." Я чуть не заревел. Головой лег на перила балкона. И сидел так, пока не пришла мама. Она не стала сильно ворчать на меня за дневные приключения. Была рассеяна - видимо, из-за своих каких-то забот. Мне стало поспокойнее, но все же я улегся опять совсем рано: чтобы поскорее дождаться утра и Сережки. Увижу его и спрошу прямо: "Ты со мной подружился накрепко или это так, случайность?" Но разве про такое говорят? А может, он опять приснится? Тогда уж точно спрошу. Однако Сережка в эту ночь не приснился. Видел я громадные ржавые механизмы, которые лязгали шестернями, телефон, по которому никак не могу дозвониться домой; соседского кота, который хитрым голосом доказывал, что он не Пушок, а Лопушок. Враль несчастный! Потом приснилась Сойка. Мы с ней гуляли по заросшим одуванчиками пустырям, по лопухам и кочкам, среди которых прятались мохнатые чуки. Мы собирали бутылки. Сойка была в коротком новом платьице - очень красном, с белыми бабочками. Но к платью была пришита заплата из серой холстины. Потому что Золушка. Сойка все время отворачивалась и тонким голосом пела одну и ту же фразу: "Где-то грохнула цепь на брашпиле..." Хорошо в этом сне было то, что кресло мое ездило само собой. Подчинялось мысленным приказам. Ловко пробиралось через заросли. А потом у нас разбилась бутылка и осколок рассек мне ступню, и было совсем по правде больно. Сойка теплыми пальцами прижимала к порезу подорожник, и алые капли падали ей на белые сандалетки. И она чуть не плакала, а я смеялся несмотря на боль... Так и со смехом и проснулся. А нога радостно болела еще несколько секунд. Сережка пришел ровно в десять, как договорились. Он был неузнаваемый. В белой рубашке, в синих брюках с наглаженными стрелками. Кепку-бейсболку он оставил дома, а волосы были расчесаны на косой пробор - очень старательно. Совсем другой Сережка. Я, конечно, обрадовался, но... Зато маме он понравился. Тем более, что сразу же заявил: - Ирина Григорьевна, вы меня извините, пожалуйста. Это я виноват, что вчера задержались. Мама сказала, что это пустяки и что она очень довольна, что у Ромы появился такой замечательный товарищ, и так далее... Напоила нас чаем и отпустила гулять до обеда. - Мама, до трех часов! Мы ведь поздно позавтракали! - Ну, хорошо, хорошо... - Ее по-прежнему занимали какие-то свои заботы. Уж не сделал ли Евгений Львович ей очередное решительное предложение? Мама помогла нам спуститься, хотя Сережка убеждал, что управится сам. На улице он спросил: - Куда двинемся? - К Сойке, конечно! Я же книжку взял для нее... - А чего ты надутый? - А чего ты такой наглаженный! На Безлюдные Пространства в этом наряде не сунешься. - Да, если брюки извожу, тетя Настя со свету сживет... - Вот видишь! - Но не мог же я перед твоей мамой появится оборванцем! - Не оборванцем, а нормальным человеком... - Ничего! Сегодня погуляем среди цивилизации. А потом... у нас еще знаешь сколько всего впереди! И я сразу растаял. Сойка ждала нас не на прежнем месте, а напротив, через улицу. Там был скверик с двумя скамейками. На одной и сидела Сойка. С книжкой. Встала навстречу нам, заулыбалась. Потупилась. Она была нынче не в мальчишечьей пыльной одежде, а почти такая, как в моем сне. Только рисунок на красном платьице был не из бабочек, а из белых листьев. И заплаты, конечно, не оказалось. И сандалетки - потрепанные, коричневые, на босу ногу. Сережка сказал в упор, без смущения: - Какая ты сегодня красивая. - Вроде бы и шутя, но и по правде. Она шевельнула ресницами-гусеницами. Решилась почти на такой же ответ: - А ты... тоже... Я вздохнул с дурашливой ревностью (ох, совсем ли с дурашливой?): - Лишь мне похвастаться нечем. А Сойка... знаете, что она тогда выдала? Тихонько, но безбоязненно: - А тебе и не надо хвастаться. Ты всегда красивый. У меня уши - будто вмиг сварились. - Вот не дам больше книжек, будешь знать, как глупости говорить! Сережка поглядел на меня хитро. И вдруг: - Сойка, пошли с нами гулять! Ты ведь сегодня... выходная? Она сделалась как-то прямее. Взрослее даже. - Я теперь всегда выходная. Бабушке отдала все деньги и сказала, что больше не буду... это. Никогда. Иначе пускай она покупает мне на эти деньги билет. До Дорожкина! - Не хватит на билет-то, заметил Сережка. - Я знаю... но она не догадалась. Сделалась будто слабая совсем. И говорит: "Дитя мое, ты права. Я не должна..." Ой, как это?.. А! "Я не должна взваливать свою трагическую жизнь на детские плечи..." - И в глазах у Сойки то ли смех заблестел, то ли слезинки. - Сразу видно, в театре работала, - хмуро сказал я. Сойка потеребила платьице и полушепотом призналась: - Вообще-то мне ее жалко... - Понятное дело, - рассудил Сережка. - А нам тебя жалко, когда ты так... Ладно, пошли! Мы славно погуляли в то утро! У Сережки нашлась бумажка в двести рублей, мы купили брикет пломбира. Поделили на три части. Мы добрались до Центральной площади, над которой висел изукрашенный рекламами воздушный шар. На площади был праздник "День самодеятельного творчества". Зрители, жалеючи меня, "колясочника", пропустили нас в первый ряд. Там на эстраде выступали клоуны (животики надорвешь), потом плясали мальчишки в матросской форме. Здорово плясали. Хорошо им на здоровых ногах. Желающих подымали на высоту на воздушном шаре. Но у нас, разумеется, денег на билеты не было. Да и как оставишь без присмотра кресло? - А хорошо бы, - прошептал Сережка. - Забраться в корзину втроем и по веревке ножиком - чик... И полетели... "В Безлюдные Пространства, - подумал я. - Или в облачные края, как на самолете во сне..." - До Дорожкина, - вдруг шепотом сказала Сойка. От Центральной площади мы выбрались на Калиновский бульвар, потом пересекли Тургеневский сад. Позади сада тянулась кривая улочка Садовая. Она привела нас к речке Ольховке. (Я здесь никогда не был, только слышал про эту речку.) Ольховка текла среди кустов и косых подмытых заборов. Мы оказались на мостике из гулкого решетчатого железа. Никого здесь кроме нас не было. Я подвинул кресло боком к перилам. Речка была мелкая, мутная вода с бурлением обтекала брошенные в нее автомобильные шины и торчащие бревна. Она пахла всякими отходами. Но все же было хорошо здесь, в спокойном таком месте, глядеть на быстрое течение. - Смотрите, как затонувший корабль, - сказала Сойка. Почти у самого моста из воды торчал угол железного ржавого ящика. Словно острый пароходный нос. - Похоже, - согласился Сережка. И вдруг спросил: - Сойка, а ты помнишь ту песню? Ну, где про брашпиль... Она не удивилась. - Мотив помню. А слова не все... - Спой, а? Ну, хоть немножко... - Ой... - Да чего там "ой", - от души поддержал я Сережку. - Интересно же, что за песня такая. - Я стесняюсь, - шепотом призналась Сойка. Сережка сказал тоном старшего брата: - Вот смешная. Никого же кругом нет. А мы - свои. Сойка постеснялась еще с полминуты, потом отвернулась к воде и запела тихонько, тонко и чисто. Видимо, она вспомнила песню полностью, потому что пела долго. Мне, конечно, целиком песня не запомнилась. Но некоторые слова врезались в память сразу: Это сбудется, сбудется, сбудется, Потому что дорога не кончена. Кто-то мчится затихшей улицей. Кто-то бьется в дверь заколоченную... А потом еще. Самое главное: Сказка стала сильнее слез, И теперь ничего не страшно мне: Где-то взмыл над водой самолет, Где-то грохнула цепь на брашпиле... Я так и представил: в ночной бухте гремит от бешеного вращения зубчатый барабан брашпиля на корабле. Корабль пришел к кому-то на помощь, отдал якорь. А с его широкой палубы, освещенной двумя цепочками огней, взлетает легонький L-5 - тоже спешит на выручку. К кому? К тому, кто "бьется в дверь заколоченную"? Мне даже зябко сделалось на миг: словно что-то такое ожидало впереди и меня. - ...Ты молодчина, - без улыбки похвалил Сережка, когда Сойка кончила петь. - И брат у тебя молодец. Такая песня... - Только он далеко, - еле слышно отозвалась Сойка. Щеки у нее были очень розовые. Потом она сказала, что пора домой. Призналась, что хочет скорее сесть за книжку. - У нас во дворе сарайчик есть, я там от бабушки прячусь... Мы проводили Сойку на улицу Крылова, к ее дому - обшарпанному, деревянному... - А сейчас куда? - спросил меня Сережка. Мне отчаянно хотелось опять на Безлюдные Пространства. Особенно после Сойкиной песни. - Давай хоть на самый краешек, а? Туда, к башням! Сережка не спорил. Мы быстро добрались до улицы Кузнечной, где стояли две водонапорные башни. И я ощутил себя, словно у входа в заколдованное королевство. - Сережка, давай туда... хоть немного. Там ведь не сразу буераки... - Давай, - покладисто отозвался он. И покатил меня. Но не между башнями, а сбоку от левой. - Нет, я хочу там! Как сквозь ворота! - Там не получится. - Сережка слегка насупился. - Почему? - Пространство не пустит... Боится, что, если кто-нибудь войдет через главные ворота, он узнает все тайны... Я тут же поддался Сережкиной игре: - Вот и хорошо! Узнаем! Поехали! - Ромка, не получится... - Но ведь вчера-то мы проехали между башнями! - Это же оттуда, а не туда. Сейчас ничего не выйдет. - Докажи! Он послушно прокатил меня между двух кирпичных громадин. За ними слева и справа потянулись заборы - высокие, с обрывками проволоки. Мы проехали метров сто, заборы разошлись, дорожка вывела к штабелям железных бочек. А когда мы обогнули эти бочки... оказалось, что опять мы на Кузнечной улице, недалеко от башен. Снаружи заброшенной территории. Словно и не входили на нее! - Это ты нарочно мне голову морочишь! - догадался я. - Попробуй сам, - терпеливо предложил Сережка. Я завертел колеса. Снова - башни, заборы, бочка. Я свернул от бочек не направо, а налево. Дорожку перегородила канава с мостиком. Сережка помог мне переехать. И тут же я увидел, что канава эта - в переулке Слесарей, в квартале от улицы Кузнечной. Сережка с виноватым видом отцеплял от глаженых штанин репейные головки. Я сказал с досадой: - Это все потому, что ты чересчур нарядный. Пространству не нужны такие... джентльменистые. - Да? - Сережка запрыгал на траве, сбросил брюки и рубашку, свернул их, положил мне на колени. Остался в белой майке и коричневых трусиках. Щуплый, загорелый, с засохшими царапинами. И волосы - опять как два растрепанных крыл - одно коротенькое, другое подлиннее. Прежний Сережка. Он бегом третий раз прокатил меня между башен и долго возил среди заборов, штабелей и кирпичных будок. И в конце концов мы оказались рядом с рельсами, по которым бегал дачный трамвайчик. - Вот видишь, - сказал запыхавшийся Сережка. Без упрека сказал. Но я сник. И вспомнил: "Кто-то бьется в дверь заколоченную..." И невольно сказал это вслух. Сережка возразил: - Это не заколоченная дверь, а заколдованная. Даже мой ключик ее не берет... Плоский ключик на шнурке был виден сквозь тонкую майку. - Ром, если хочешь, пойдем в обход... Но я уже не хотел. Как-то не по себе было. - Пойдем лучше к Мельничному болоту... - Мне захотелось посмотреть, есть ли на песке барабан от кабеля, с которого мы прыгали во сне. - Сегодня суббота, - смущенно возразил Сережка. - Чуки не любят, когда их тревожат по субботам. Они в это время ремонтируют мостки. Ну, тот тротуар, что от коллектора идет... Я не стал больше ни спорить, ни сомневаться. Что-то новое - страшное, но уже не сказочное, не придуманное входило в мою жизнь. Спокойно так и неуклонно. Словно и впрямь коснулось меня какое-то иное измерение... Я сделал глубокий вдох... Пусть все идет как идет! Главное, что рядом Сережка! - Тогда давай просто попетляем по переулкам! Он обрадовался: - Давай! И мы долго бродяжничали по улочкам и пустырям окраины. Потом Сережка доставил меня к дому. Еще от угла мы увидели, что мама стоит у подъезда. - Я побегу домой, - заторопился Сережка. - Тетушка просила сегодня капусту купить в магазине. И надо отцу помочь рундук сколотить в сарае... - Значит, до завтра? - спросил я с моментально выросшей тревогой. Сережка замялся: - Наверно, до понедельника. Завтра на огород надо... И я вспомнил опять, что, кроме нашей общей жизни - с ее сказкой (или не сказкой) про загадочные пространства - есть у Сережки своя. С житейскими заботами, с огородом, с неласковой тетушкой и "поддающим" отцом. И эта жизнь в конце концов могла запросто отодвинуть Сережку от меня... Он топтался рядом, подержал меня за плечо. - Ну, я пошел... - Костюм-то возьми, - сумрачно сказал я. Потому что он так и гулял теперь в трусиках и майке - как многие пацаны, не озабоченные, чтобы выглядеть представительно. - Ой... - он засмеялся, взял сверток. - Ну, пока, Ромка... И пошел. Как-то странно пошел - словно тая и уменьшаясь в солнечном свете. Вот-вот исчезнет совсем. И мне вдруг почудилось, что я вижу его последний раз. - Сережка-а!! Нет, я не закричал. Это лишь внутри меня возник такой отчаянный крик. А на самом деле я сказал одними губами: - Лопушок... Он оглянулся. Неужели услышал? Или догадался?.. Подбежал. - Ромка, ты что? Я дышал почти со слезами. Он вдруг наклонился надо мной. Тепло прошептал мне в ухо: - Ром, я знаю, чего ты боишься. Не бойся... Я тебя никогда не брошу... - И умчался за угол. А я сидел пристыженный и счастливый, пока не подошла мама.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НИКТО НЕ РАЗБИЛСЯ... *  ПУТЬ В ВЫСОТУ Я надеялся, что Сережка-самолет появится в моем сне. Однако всю ночь проспал без всяких сновидений. Воскресный день мы провели с мамой. Сперва она возила меня в парикмахерскую. Я эту процедуру не терпел. Мастерицы всегда шептались между собой: "Такой симпатичненький и такой несчастный..." А со мной были приторно ласковыми. Но пришлось вытерпеть. Потом заехали к тете Наде, которая должна была поселиться у нас, когда мама уедет в профилакторий. Тетя Надя угощала нас молоком и свежими капустными пирожками - я их люблю так, что мама каждый раз боится: "Ты лопнешь по швам". Дома до вечера занимались мы уборкой. И я опять улегся рано. Сказал, что устал после всех дневных дел. Я долго не засыпал. Уже и мама легла, и стихли на дворе все голоса, умолкла Гришина гитара. Ночь... Даже далекие трамваи перестали погромыхивать. Ни звука... Но нет, один звук я различил. На балконе... Когда же это я успел уснуть? Я быстро сел. - Это ты, Сережка? И тут же - знакомый веселый полушепот: - А кто же еще? Я ведь обещал быть в понедельник, а сейчас уже час ночи, воскресенье кончилось. Он был привычный, в своей бейсбольной кепке, клетчатой рубашке и разлохмаченных у колен штанах. От него пахло теплой уличной пылью и велосипедной смазкой. - Ромка, ты готов?.. И все было, как в прошлый раз! Лестница, велосипед, стадион... Самолет. Кабина... Старт! И редкие огоньки города внизу. И желтое небо на севере, и розовая луна - теперь уже совсем круглая. - А спускаться будем у болота? Чуки разожгут костры? - Да, - отозвался Сережка из динамика. - Но не сразу. Сперва потренируйся в другом месте. - Где? - Вот здесь. Внизу... К тому времени мы опять летели среди светлых облачных столбов, а землю скрывала от нас курчавая, освещенная луной пелена. Словно усыпанное хлопком поле. - Вот на это поле и садись... Не бойся, там под туманом сразу твердая поверхность. Я послушался. Убрал газ. Полого вел самолет вниз. Клочья тумана понеслись мимо кабины. Колеса толкнулись и побежали по чему-то гладкому. Все тише, тише. И машина замерла. - Выбирайся, - велел Сережка. Я откинул дверцу. Самолетные колеса прятались в клочковатом тумане. Спускаться в этот туман было страшновато. - Трусишка зайка серенький... - насмешливо пропел динамик. И... я оказался сидящим по грудь среди облачных хлопьев. На чем-то ровном и твердом. А Сережка - не самолет, а мальчишка - бежал ко мне, разгоняя эти хлопья ладонями. И смеялся. Он сгреб меня, отработанным приемом кинул себе на спину, я обхватил его за плечи. - Сережка, мы где? - На седьмом небе! Или на двадцать седьмом, не знаю!.. Здесь Туманные луга! Хочешь погулять? - Без кресла? Тебе же тяжело! - Нисколечко! В тебе теперь... облачная легкость! - И он заскакал со мной, как старший брат с малышом на закорках. А в клочьях тумана мерцали искры лунного света. - Сережка! Значит, мы на высоте? - Еще бы! На высотище! - Здесь тоже Безлюдные Пространства? - Конечно! Только другой слой! - Четвертое измерение? - Не знаю! Может, сороковое! - Он все скакал, вскидывая ноги - так, что из тумана выпрыгивали его блестящие под луной коленки... И вдруг - скользящее торможение! Словно Сережка проехался по льду. - Ой!! - завопил я. Потому что перед нами открылся черный провал. Бездна. Все ухнуло и задрожало во мне. А Сережка осторожно качался на краю пропасти. Вместе со мной. - Упадем ведь!! - Не бойся, Ром... Смотри, чуки внизу разожгли костры! Я боязливо глянул из-за Сережкиного плеча. Две цепочки оранжевых огоньков мерцали далеко-далеко внизу. - А вон и главный знак, - озабоченно сказал Сережка. В стороне от цепочек горел составленный из костров пятиугольник. - Почему он главный? - прошептал я, замирая. Уже не от страха, а от предчувствия новой сказки. - Потому что чуки починили тротуар... Скорей! Сережка оттащил меня от провала. Довольно бесцеремонно ссадил со спины на твердое. И... я без всяких карабканий очутился в пилотском кресле. - Ловко я научился? - довольно спросил Сережка из динамика. - Ага, ловко... А что теперь? - Запускай! Полетели... Я вел самолет над Туманными лугами, пока Сережка не разрешил пробить облачный слой. Я опять увидел посадочные огни. - Садись, Ромка... Я умело, уже без опаски, посадил машину у Мельничного болота. И сразу оказался на прохладном песке. Темные мохнатые чуки бросились было прочь, но один робко задержался. - Иди сюда, мой хороший, - сказал я ему, словно знакомому коту. Он подковылял на лапах, похожих на корни выкорчеванного пенька. Я погладил его по косматой макушке. Чука пофыркал и заспешил прочь. Подбежал Сережка. Встал надо мной, переступил на песке и сказал глуховато, словно издалека: - Ромка... Хочешь теперь в Заоблачный город? - Конечно хочу! Летим! - Туда нельзя лететь. Надо пешком. Вон там... Он показывал на знакомый тротуар, тянувшийся от коллектора. Теперь другой конец тротуара не прятался в темном саду. Светящейся ломаной лентой доски поднимались над черной чашей и наклонно уходили в небо. Оно стало темно-зеленым, с редкими звездами. Тротуар вдали делался тонким, как нитка, и терялся среди звезд. - Это же очень далеко, - прошептал я. - Не очень... - Сережка взял меня на руки. Не посадил на спину, а держал перед собой. Я левой рукой обнял его за шею. Сережка ступил на упругие доски. За спиной у нас потрескивали костры. Я чувствовал, как чуки смотрят нам вслед. Сережка подхватил меня поудобнее и понес. Вверх, вверх... И скоро земля осталась далеко внизу. ЗАОБЛАЧНЫЙ ГОРОД Теперь это был не тротуар, а повисший в пустоте дощатый мост. Бесконечный. Узенький, шаткий, без перил. Сережка балансировал и качался на нем. И я качался - на руках у Сережки. Но большого страха не было. Так, некоторое замирание под сердцем. Скоро все стало привычным. И чтобы показать, что мне вовсе не боязно, я спросил небрежным тоном: - Как же они тут держатся, доски-то? Совсем без подпорок... Земля была далеко внизу, она угадывалась там сгущенной тьмой, в которой дрожали одинокие огоньки. Внизу, вверху и со всех сторон висели просвеченные луною кучевые облака (а самой луны я не видел, где-то пряталась). Сережке было тяжело, поэтому он ответил не сразу: - Местами есть подпорки... Посмотри... И правда, я тут же разглядел, что снизу из облаков торчат кое-где всякие сооружения. Иногда - решетчатые стрелы кранов, иногда - кирпичные заводские трубы или верхушки похожих на домны башен. А в двух местах я увидел светлые (наверно, мраморные) колонны - вроде тех, какие окружают греческий Акрополь... Но, конечно, эти опоры были не по правде, а для видимости. Может, для того, чтобы путь не казался очень опасным... Сережка споткнулся, остановился на миг. - Ты ведь уже измучился, вон сколько идем... идешь то есть. Посади меня на доски, отдохнем. - Нельзя здесь отдыхать, Ромка. Такое правило... - А долго еще идти? Я понимал, что долго. Конца у дощатого пути не было видно, он терялся в лунном мерцании. Но Сережка вдруг отозвался весело, будто и не уставал ни капельки: - Не-а! Еще десять шагов. Считай! Раз!.. Два!.. Я тоже начал считать - громко, обрадовано, хотя не видел, где тут может быть остановка. - Десять! - сказали мы вместе, и сразу я заорал: - А-ай!! Потому что Сережка прыгнул с доски в сторону! В пустоту! Жуть неизбежного падения стиснула меня. Но Сережкины ноги толкнулись о твердое. Он поудобнее перехватил меня и шагнул среди лунного тумана. - Сережка, где мы? - Как где? На Туманных лугах. Не узнал, что ли? Я... да, я узнал! Сережка стоял по колено в светлом пушистом колыхании. Вокруг поднимались облачные столбы, похожие на кудлатых белых великанов и на мохнатые крепостные башни. Из-за одной такой башни выплыла наконец луна. Этакий громадный пятнисто-серебряный шар. Сережка опустил меня с рук, я опять оказался сидящим по грудь в пересыпанном искрами тумане. - Сережка! А почему нельзя было прилететь сюда самолетом? Как в прошлый раз! Сережка сделался строгим: - Потому что этот луг - перед Заоблачным городом. К Городу можно приходить только пешком. Такой здесь закон. Если нарушишь - дорога тебя не пустит. - Как между башнями? - вспомнил я. Сережка кивнул. Он стоял надо мной - серьезный такой, даже отчужденный. Лицо казалось очень бледным, в глазах горели лунные точки. Но почти сразу он привычно нагнулся ко мне: - Ну, как ты? Отдохнул? - Да я-то что! Это ты отдохни! - А я - уже... Давай, теперь недалеко... И Сережа снова понес меня по Туманным лугам. Иногда он обходил черные провалы, в которых видны были ужасно далекие земные огоньки (и тогда у меня холодела душа). Прямо перед нами возникало облачное завихрение. Оно было похоже на стометровую скособоченную шахматную фигуру. Основание фигуры медленно клубилось и впитывало лунные лучи. Я думал, Сережка свернет, но он вошел прямо в эти клубы. Нас охватило рассеянное фосфорическое свечение. Туман был волокнистым, и эти волокна защекотали мне лицо. Я засмеялся, стал отдувать их, зажмурился. А когда открыл глаза, увидел, что мы на Бульваре. Это был именно Бульвар - с большой буквы. Такой, о каких я читал в книжках с описаниями старинных приморских городов. Рядами стояли высоченные и развесистые дубы и липы, под ними - чугунные решетчатые скамейки. Вскидывал струи фонтан, а посреди него вздыбился черно-зеленый бронзовый конь с рыцарем на спине... Впрочем, сначала я увидел не только Бульвар, но и весь Город - словно несколько очень прозрачных слайдов наложились друг на друга. Разглядел путаницу улиц с мостами и арками, башни и колокольни, музейного вида трамваи, бодро взбегавшие на холмы; длинное здание с куполами и колоннадами. А еще - толчею корабельных мачт и пароходных труб за парапетом набережной. И памятники на перекрестках. И речку, каскадами бегущую к морю... Здесь не было ночи и луны, а был вечер - такой, когда солнце не спряталось, но стоит совсем низко, и лучи горизонтально пробиваются сквозь листья, зажигают в воздух золотую пыльцу. Вот такая картина возникла перед нами сначала. Со множеством подробностей. Сквозь деревья была видна эстрада, где музыканты в белой форме играли неторопливый вальс. Ими дирижировал гибкий офицер в пышных эполетах. Потом картина Города растворилась в воздухе, зато Бульвар с его могучими деревьями, с фонтаном, с музыкой и публикой сделался совершенно настоящим. Сережка усадил меня на решетчатый чугун скамейки. - Подожди немного, я сбегаю за креслом... - Где ты его возьмешь? - В пункте проката! Здесь недалеко... Я не успел ни встревожиться, ни заспорить: возьми, мол, меня с собой. Он исчез. А вдруг - навсегда? Как я тут один-то? Но боялся я не сильно. Во-первых, верил, что Сережка вернется. Во-вторых... ну, проснусь в крайнем случае... Хотя все это мало походило на сон. Очень уж подробно, по-настоящему. Вот зеленая гусеница ползет по чугунному завитку. Вот желудь толкнул меня по макушке и скатился на песок. (Неужели созрели желуди? Ведь еще и середины лета нет. Или здесь - иное время?) Полузнакомый вальс все звучал за деревьями. Такой спокойный, ласковый. Я совсем перестал тревожиться и разглядывал горожан. Их было много на Бульваре. Мужчины в светлых сюртуках и клетчатых брюках, женщины в длинных платьях и шляпках с букетиками. И ребят здесь было не меньше, чем взрослых. Тоже все одетые как сто лет назад. Мальчики в костюмах с матросскими воротниками, в длинных чулках и в широких соломенных шляпах с летами; девочки в платьях с оборками и в чепчиках из кружева. Одни чинно гуляли с мамами-папами, другие резво носились с обручами и пестрыми вертушками среди публики. Неподалеку была площадка с белой балюстрадой и скульптурой старинного трубача. С десяток мальчишек и девчонок перебрасывали там разноцветный большущий мяч. По-моему, это была всем известная игра "Вышибала". Несмотря на свой нарядный вид, играли ребята азартно, с криками, смехом и даже с переругиваниями. Вполне по-нынешнему. У мальчишек съехали чулки и сбились воротники, у девчонок развязались ленты и растрепались волосы. Я загляделся - так же, как со своего балкона, когда на дворе играют наши ребята. Даже про Сережку почти забыл. И вдруг заметил, что девчонки и мальчишки то и дело поглядывают на меня. С чего бы это?.. Одна девочка легко скакнула через низкие перила, подошла ко мне. Остановилась у скамейки, поправила на груди голубой атласный бант, наклонила к плечу голову. - Мальчик... - На щеке у нее была царапина, в светлых кудряшках - травинки, а глаза - того же цвета, что бант. Ну, прямо фея после стычки со злой соперницей. А голос такой чистый, словно его пропустили через специальный фильтр. - Мальчик... Вы не согласились бы поиграть с нами? В нашей группе не хватает одного человека, и силы неравные. Так обидно... Я невольно поддался ее тону. Без всякой насмешки. - Извините, девочка, я, к сожалению, не могу. - Отчего же? - Она склонила голову на другой бок. - Вы не знаете эту игру? Но она очень простая, вы быстро научитесь. - Дело не в этом, - сказал я честно. - Дело в том, что у меня не ходят ноги. Маленький рот и глаза у нее разом сделались круглыми. - Вы... наверно, пошутили, да? - Отнюдь... У меня был поврежден позвоночник, и вот... Девочка насупила брови. Медленно провела по мне взгляд - от лица до кроссовок. Я даже застеснялся, что у меня такие длинные голые беспомощные ходули. А она сказала полушепотом: - Как жаль... - И вдруг села рядом. И я увидел, что лицо у нее вовсе не кукольное, как показалось вначале. Славное такое лицо с несколькими веснушками на курносом носу, с оспинкой на подбородке. А в зрачках - темная тревога. - Но почему же тогда вы здесь один? - Скоро придет мой друг. С креслом на колесах... - Простите... - Она встала, быстро пошла прочь, почти побежала. На площадке ее окружили ребята. Опять заоглядывались на меня, но сдержанно. Потом вновь началась игра, а один мальчик - такой насупленный толстячок в бархатном костюме и шляпе с георгиевской лентой - торопливо побежал куда-то. Я подумал было, что мальчишку выставили, чтобы уравновесить силы. Но он скоро примчался обратно, принес что-то вроде толстой белой свечки. С этой свечкой девочка снова подошла ко мне. - Мальчик, возьмите это... чтобы вам не скучно было ждать друга. - (Она сказала "не скушно", на старинный манер.) Я взял. Оказалось, это эскимо на гладкой закругленной с конца палочке. На обертке - синяя картинка: два забавных пингвина. Вроде бы пустяковое дело - эскимо, но у меня вдруг в глазах защипало от такой вот доброты незнакомых ребят. Однако я сказал солидно (сипловато только): - Благодарю вас. - На здоровье... - Девочка присела в поклоне, который называется "книксен". Сделала шаг от меня. И вдруг оглянулась. - Простите... а вы обращались к врачам? Я сказал, разворачивая шелестящую обертку: - Много раз... Но это неизлечимо. - Как жаль... - Она опять шагнула. И оглянулась вновь. - Простите... но разве и Старик сказал, что неизлечимо? Я сразу почувствовал, с каким значением это слово - "Старик". - А кто он такой? - Как? Вы даже не слышали про Старика?! - Я... не здешний. Я совсем недавно приехал... - Это самый знаменитый колдун! Но не простой колдун, не сказочный, а... научный. Он лечит такие болезни, от которых отказываются врачи... Я лизнул мороженое и вздохнул. Не объяснишь ведь этой замечательной девочке, что я совсем из других краев и, наверно, даже из другого времени. Что скоро я проснусь и... - Мальчик, вы непременно должны сказать про Старика своим родителям! Он живет на улице Веселых маляров, дом пять. - Спасибо, я обязательно... Она присела опять и убежала - туда, где мелькая красно-желтый, гудящий под ударами ладоней мяч. А я взялся за эскимо. Вкус был... ну, прямо как в рекламе по телевидению: "райское наслаждение". И я половину порции сам не заметил как сглотал. И только тут спохватился: надо ведь оставить Сережке!.. А чего это его так долго нет? Где застрял? Но тревожиться всерьез пока было некогда: мороженное быстро таяло. Белые капли падали мне на ноги, и я даже чувствовал кожей холодок. Это меня порадовало. Но мороженное следовало спасать, и - делать нечего - я прикончил его. Осталось только плоская палочка с черными буквами: "Компанiя бр. Сидоровыхъ". Фамилия - как у Сережки! Но куда же он все-таки девался? Я наконец занервничал изо всех сил. И вот тогда он появился! С креслом. Это было старомодное сооружение с плетеной спинкой, с литыми без накачки, шинами, без ободов для рук. Сережка сердито сопел: - Вот, только такой тарантас добыл. Да и то с трудом... - Ничего! - Я ликовал в душе, что Сережка - вот он! Такой родной среди этой ласковой, но все же чужой и старомодной жизни. - Ничего, что тарантас! Так даже интереснее!.. А пока тебя не было со мной, со мной тут... уже познакомились. Мороженым угостили. Я хотел половину оставить тебе, а оно тает, тает, а тебя все нет, нет... И теперь только вот... - Я показал палочку. - Эта "Компания" случайно не твои родственники? - Не-а... - Он со смехом взял палочку. - Ну, не беда, что ничего не осталось. Поделим это... И сломали палочку пополам. Сунул половинку в нагрудный карман, а мне отдал другую. Со словами "бр. Сидоровыхъ". "Мы ведь тоже почти что "бр". Неважно, что я Смородкин", - подумал я. И отвел глаза, потому что Сережа эту мою мысль, кажется, прочитал. Я тоже затолкал палочку в карман рубашки, а Сережке сказал небрежно: - Эта девчонка... ну, которая угостила... она говорит, что в городе есть какой-то Старик. Что он лечит все болезни... Сережка молчал. Я вдруг увидел, что он не просто молчит, а со страшным напряжением на лице. Словно вспомнил о неприятном деле. Потом он ответил, глядя мимо меня: - Вообще-то я знаю этого Старика... - Знаешь? Откуда? Я же здесь не первый раз... Ладно, поехали! - К нему? - К нему... Но я видел, что Сережке не хочется к Старику. - Сережка, не надо. Все равно он меня не вылечит. А если и... Это же не по правде! Утром проснусь - и все как раньше... - Это утром, возразил Сережка хмуро и строго. - А здесь тебе разве не хочется побегать? Чтобы мы вместе... Да, правильно! Ведь в своих снах я мог бы вместе с Сережкой гулять по Туманным лугам, по Заоблачному городу! И, может быть, играть с теми ребятами на площадке. "Вот видите, мальчик, Старик - настоящий волшебник". - Тогда поехали! Или... тебе почему-то нельзя туда? - Это невозможно... - И в два счета Сережка усадил меня в непривычное, твердое и просторное кресло. Нам торопливо, заботливо так, уступали дорогу. У мостика через ручей с водопадом подбегали два маленьких кадета в белых мундирчиках с золотыми шнурами, в высоких фуражках. - Позвольте вам помочь! Сережка позвонил. Он был молчалив. Я ни о чем его не спрашивал: понимал, что назревает какое-то новое событие. Доброе?! Или наоборот?.. На улице веселых Маляров тесно стояли трехэтажные дома. Балконы почти смыкались над головами. Твердые колеса запрыгали по булыжной мостовой. Среди булыжников рос редкий овес. Мы остановились у серого дома, к его углу примыкала круглая башня. В башне были узкие окна, а внизу - крыльцо с чугунными ступенями и с навесом на тяжелых цепях. - Вот здесь он живет, - с ненастоящей бодростью сообщил Сережка, - Ты подожди, я сначала один... - Может, не надо? - Теперь уже никуда не деться! - Он шагнул к ступеням, уцепился за кованый карниз навеса, поболтал ногами: смотри, мол, я ничуть не боюсь. Оттянул на себя тяжелую дверь с кольцом и скрылся за ней, не оглянувшись. Не было Сережки минут пять. Я тревожился, но тревога была не сильная, глухая, напополам с печалью. Не знаю почему. Прохожих поблизости я не видел, пусто кругом. День уже совсем угасал, только на гребнях крыш светились еще пятнышки солнца. Сережка появился на крыльце. Медленно сошел ко мне. И я впервые увидел его вот таким - потерянным, со слезинками на ресницах. Он рукавом мазнул по глазам. - Старый хрыч... Даже слушать не захотел. "Молодой человек, потрудитесь покинуть мой дом, нам не о чем говорить..." Я стою, пытаюсь объяснить, а он уши зажал и головой мотает..." - За что он тебя так?! - А вот так... Вообще-то за дело. За то, что я оказался трусом... - Трусом? Ты?! - я вмиг возненавидел неизвестного Старика. Сережка сказал, глядя мимо меня. - Да... Ты ведь не знаешь... Но я и знать ничего не хотел! Мой Сережка никогда не был трусом и быть не мог! - Этот твой старик просто выжил и ума! - В том-то и дело, что нет. Он все на свете знает и понимает. Поэтому всегда прав... - Прав?! А почему тогда не стал слушать?.. Ну, пусть он злится на тебя. Но ты же хотел просить не за себя, за другого! Сережка вздрогнул. Встряхнулся. - Правда! Я же не за себя... Я просто не сумел ему сказать!.. Я сейчас!.. Я сейчас!.. - И он бросился к ступеням опять. - Сережка, не надо! Но он уже исчез. Теперь я ждал его долго. Отблески солнца на крышах исчезли, небо по-вечернему засинело, поползли по теплой улице сумерки. Зажглось одно окошко, другое... Ну где же Сережка-то? А может, Старик что-то сделал с ним? Колдун ведь! Мне захотелось сжать себя, зажмуриться и... проснуться. Но тут же я понял - не смогу. Ведь это значило бы бросить Сережку. Ну и что же, что во сне! Все равно... Оставалось одно: на руках забраться на крыльцо, пролезть внутрь. Разыскать в этой колдовской башне Старика и Сережку. И будь что будет! Я взялся за твердые шины. Кресло послушно катнулось вперед. Еще... Но левое колесо уперлось в торчащий булыжник. Я толкнул изо всех сил. Рука сорвалась, а кресло поехало вниз по улице. Сразу набрало скорость. Я не успел опять схватиться за шины, и теперь колеса вертелись так, что вмиг поотрывали бы мне пальцы. Меня трясло на камнях, и несколько раз я чуть не вывалился! И ни одного человека навстречу, хоть надорвись в крике. Я сжал зубы. Улица расступилась, меня вынесло на Туманный луг. Здесь была ночь, светились застывшие облачные смерчи. Кресло мчалось уже без тряски, как по лучшему асфальту. Но "асфальта" видно не было - колеса по ступицу в тумане. И вдруг туман кончился. И твердь кончилась! Я увидел черную глубину и ухнул в провал. Я часто падал во сне, и каждый раз было страшно. Однако такого жуткого падения еще не испытывал. Вниз, вниз, вниз! Со скоростью снаряда! И даже не крикнешь - стиснуло как железом... Кресло отлетело и кувыркалось в стороне... Скорее проснуться! Ну, скорее же! Нет, не могу... Сейчас грянусь так, что меня не соберут ни во сне, ни наяву... Я все же выдавил хриплое: - А-а-а... И луну заслонила крылатая тень. Самолет! Сережка! Он догонял меня в крутом пике... Круглый зев открытой кабины оказался рядом, меня зацепило бортом, перевернуло. И я даже не помню, как очутился в пилотском кресле. Сами собой защелкнулись на груди ремни. - Сережка! Выходи из пике! - Не могу! Инерция. Возьми ручку... на себя... Я вцепился в резиновую рукоять, потянул ее на грудь. Изо всех сил! Но меня вместе с Сережкой-самолетом крутнуло, увлекло в обморочную спираль. - Сережка, штопор! - Жми правую педаль! - Я же не могу! - Жми, я сказал! - Но я же... - Жми!! Разобьемся!.. - Не могу! - Можешь!! Иначе Конец!.. Я заплакал, потому что понял - и правда конец. Настоящий! За что? Я не хочу!.. - И надавил педаль. Как в старых снах про свой самолет. Самолет-Сережка сделал еще два витка и вышел из штопора. Я надавил левую педаль, потом ослабил обе. И опять потянул к себе ручку. И ощутил, как меня вжимает в пилотское кресло: самолет по дуге переходил в горизонталь. И вот мы уже ровно летим над каким-то полем. Я вижу, как серебрится трава. Совсем близко. - Садись, - измученно говорит Сережка. - Без огней? Ничего же не разглядеть, грохнемся... - Не грохнемся, садись. И я сажаю самолет среди высокой травы. Тихо вокруг, только в ушах звенит. И ноги болят от напряжения. Понимаете, они болят! МОКРАЯ ТРАВА Я долго сидел, прижавшись в спинке, и молчал. Сережка наконец сказал через динамик! - Приехали, Выбирайся. Я расстегнул ремни. Толкнул легкую дверцу. И стало страшно: вот попробую шевельнуть ногами, а они... опять мертвые. - Выбирайся, Рома, - повторил Сережка. И ласково, и строго. - Теперь ты можешь. Я... двинул одной ногой. Другой... Могу! Я опустил ноги из кабины. Зажмурился (и глазами, и внутри себя) и прыгнул. Упал на четвереньки. Но тут же понял: Ноги живые! По ним бежали мурашки. Я ощутил мокрую густую траву. Я встал. Покачался. Шагнул. Ноги слушались. И с каждой секундой в них нарастала упругая сила! Если захочу, могу запрыгать, как жеребенок! Только страшновато поначалу... Толчок воздуха качнул меня, и оказалось, что Сережка рядом. Не самолет уже, а просто Сережка. Он обнял меня, крутнул за плечи. - Вот видишь! Все получилось! А я словно немой сделался от радости. - Пошли! - велел Сережка. Я сделал шаг, другой... Влажные листья и стебли прилипали к ногам, это было такое счастье - чувствовать траву. Травы раскинулись до горизонта. Они были в мелких капельках, и эти капельки блестели под луной. Луна теперь казалась очень маленькой, она быстро бежала среди клочковатых облаков. Кое-где торчали каменные глыбы, похожие на идолов и заколдованных чудовищ. Но редко друг от друга, поэтому я ни одну не зацепил при посадке. - Сережка, где мы? - Не все ли равно? Главное, что ты на ногах! - Но все-таки... здесь Безлюдное Пространство? - Для меня это было почему-то очень важно. - Конечно, - успокоил меня Сережка. - Только я не знаю, какой это слой. Занесло нас после штопора... - Как хорошо, что ты успел меня подхватить! - Ага! Я почуял, что ты в провале - и к окну. Грянулся пузом о раму, о стекла и сразу - лечу! И ты кувыркаешься рядом... - Ты прыгнул прямо из башни Старика? - С четвертого этажа... - Вот это да!.. Старик, наверно, до сих пор сидит с разинутым ртом... Сережка помолчал и выговорил, словно стыдясь чего-то: - Не думаю... Мне кажется знаешь что? Скорее всего, Старик это все и подстроил. - Зачем?! - Ну... решил помочь тебе, а открыто это делать не хотел. - Ничего себе помощь! - А разве нет? - виновато рассмеялся Сережка. - Ведь ты же встал на ноги... - Это я с перепугу! - А перепуг-то благодаря Старику! Я ему как раз говорил про тебя, а он сидел насупленный, не отвечал, и вдруг... - А если бы я не сумел нажать на педаль?! - Значит, Старик знал, что сумеешь... Не хотелось мне, чтобы мое счастье, мое спасение было заслугой какого-то Старика. Меня вылечил Сережка! Только он! Однако Сережка настойчиво сказал: - Надо быть справедливым. Старик не такой уж злой. И тогда я хмуро попросил: - Расскажи о нем... Как хорошо было брести по бескрайней ночной степи, где пахло прохладной полынью и еще какими-то горькими травами. И ощущать в ногах живую силу. И раздвигать ногами влажные колосья. И слушать Сережку. Хотя рассказ его был печальным... Дорогу в Заоблачный город Сережка нашел прошлым летом. Бродил по заброшенной заводской территории, забрался на ржавую эстакаду и там увидел, что с нее уходит в закатное небо длинный дощатый тротуар. И пошел. Замирал от страха, зажмуривался, чтобы не видеть пустоту вокруг, но все же шагал... - А потом уже стало все равно. Что вперед, что назад - одинаково страшно... Ну, и в конце концов оказался я в этом Городе... Сижу на Бульваре, кругом люди гуляют, все такие довольные, а я голодный. Не знаю - то ли обратно идти, то ли постараться еду какую-нибудь добыть? А как ее добудешь?.. И тут подходит он. Я тогда еще не знал, что он маг и ученый... - Значит, не похож на обычного колдуна? - Конечно, нет! О знаешь на кого похож? На старого артиста или дирижера. Такой худой, высокий, выбритый. С галстуком-бабочкой... Ну, и говорит мне: "Молодой человек, вы голодны. Пойдемте со мной..." Привел к себе, накормил, расспросил: кто, откуда. Вежливо так. А потом: "У вас несомненные способности, раз вы сумели проникнуть в здешнее Пространство. Хотите заниматься в моей школе?". Ну я и стал приходить, учиться у него. Два раза в неделю. У него двадцать три ученика. Семнадцать пацанов и шесть девчонок. А я был двадцать четвертым... Дальше Сережка рассказал, как Старик учил ребят тайнам разных измерений и пространств - Запредельных, Безлюдных, Придуманных... Раскрывал... природу человеческих снов. Объяснял, как эти сны, выведенные за пределы трехмерного пространства, могут сделаться настоящей жизнью. Только... - Что "только"? - тревожно спросил я. Стало неуютно. Длинные тени двигались перед нами по верхушкам травы, накрытой переменчивым лунным светом. - Я до конца в этом не разобрался. Он меня прогнал... - Почему?! - Я же говорил. Потому что я трус... - Неправда! - Правда. Я испугался выполнять учебное задание... - Какое? - Упражнение. Переход из одного сна в другой. Надо было выйти на Туманный луг, найти провал и прыгнуть. И если не испугался - очнешься в своей постели. Будто проснулся... - А если испугался? - Не испугался никто. Кроме меня... А я как почуял, что падаю - такой ужас во мне! Как спастись?! И превратился в самолет, чтобы не разбиться... - Это же здорово! Чудо такое! - Я тоже сперва обрадовался. Показал старику, как это у меня получается. А он... прямо весь накалился от гнева. "Я говорит, - не позволял соваться в те сферы, которые вы знать пока не должны. Вы просто-напросто струсили и не сдали экзамен. И потому - можете быть свободны...". Ну... я и ушел... Потом еще хотел вернуться, не к Старику, а просто так, чтобы побродить по городу, но дороги от той эстакады уже не было. Хорошо, что ты нашел другой путь - от мельничного болота... - Сережка! А почему ты говоришь, что Старик - не злой? Если он так с тобой... - Может быть, он сам испугался... - Чего? - Того, что я сунулся в эти... запретные сферы. - Ты же не нарочно! - Вот именно. Из-за страха. А трусы ему не нужны... - Нет, Сережка. Ты ведь ну нисколечко не трус. Ты - наоборот... - выговорил я с отчаянной искренностью. - А Старик... Да он просто тебе позавидовал! Сам-то небось не умеет так! - Кто его знает... Вообще-то он меня с самого начала недолюбливал. Все остальные у него - из того Города, а я - чужак. Ни бархатной курточки у меня, ни хороших манер... Ну и ладно! Конец-то у этой истории самый счастливый! Верно? - Разве... счастливый? - А разве нет?.. Когда Старик прогнал меня, я начал искать новых друзей. И встретил тебя. Я засопел, и опять вокруг сделалось тепло и сказочно... И почему-то вспомнилось Сойкина песня: Сказка стала сильнее слез, И теперь ничего не страшно мне... Подольше бы не кончался этот сон! Хотя... Ведь когда я проснусь утром, в понедельник, Сережка прибежит ко мне наяву! Он шелестящим шепотом сказал мне на ухо: - Ромка, пора... Мы взялись за руки и забрались на глыбу - круглую и теплую, как спящий гиппопотам. Сказали "раз, два, три" и прыгнули. ...И я услышал, как в маминой комнате звенит будильник. ДВЕ ПАЛОЧКИ Я проснулся и несколько секунд чувствовал, будто в моей руке рука Сережки. Другое ощущение держалось дольше - гудящая усталость в ногах. Я не сразу понял, что уже не сон. А понял - и обмер от радости: раз гудят, чувствуют, значит... И шевельнул ногами. Вернее, попробовал шевельнут. И тут пропало все - и усталость, и сами ноги. То есть стало привычно казаться, что их нет. "Сейчас разревусь!" Я уткнулся лицом в подушку... А какой смысл плакать-то? Мало, что ли, я уже слез пролил на больничных койках и дома? Я полежал, подышал тихонько и почувствовал, как горе уходит. Что ни говорите, а все-таки мне повезло! Ведь во сне-то я стал здоровым! И снова будет ночь, и снова мы с Сережкой пойдем по Туманным лугам и, может быть, опять окажемся в Заоблачном городе - таком красивом, таком загадочном... Вошла мама. С этого дня она была в отпуске и собиралась в профилакторий. А перед отъездом, как известно, масса хлопот. - Вставай и завтракай без меня, я стираю... Дай-ка и рубашку твою выстираю. Почему она у тебя такая мятая и в мусоре? Трава какая-то прилипла... - (В самом деле, почему?) - в кармане сор... - Мама вытряхнула на одеяло плоскую желтую палочку. С мелкими черными буквами! Белый свет поплыл вокруг меня. - Мама, не выбрасывай!! Дай!.. Палочка - длиной с мизинец. Один конец закругленный, другой обломан. И отпечаток на свежем дереве: "...бр. Сидоровыхъ". - Собираешь всякую дрянь, - вздохнула мама. А я стиснул плоскую лучинку в кулаке. Кулак придал к груди. А сердце там: Бух!.. бух!.. бух!.. Словно эхо Гулких барабанов Космоса... После этого я все утро жил как во сне. Вернее, в полуобмороке. Вроде бы все делал как надо: отвечал на мамины вопросы, умывался, разогревал гречневую кашу, жевал ее... но мысли были об одном: скорее бы пришел Сережка! И он пришел! Веселый такой, чуть запыхавшийся. - Здрасте, Ирина Григорьевна! Ромка, привет... Мама заулыбалась - Сережка явно ей нравился, хотя сегодня явился он не в "парадном виде", а обычный, слегка растрепанный. Я молча протянул его в свою комнату. - Садись... Он послушно сел на край моей постели, понял что-то. Я разжал кулак. Палочка лежала на ладони буквами вверх. Сережка с полминуты смотрел на палочку, и лицо его делалось все строже, тоньше как-то. Даже красивее. Потом он запустил два пальца в свой нагрудный карман и достал такую же плоскую лучинку. Мы не сговариваясь соединили обе палочки. "Компанiя бр.Сидоровыхъ" было написано на них. Сережка чуть улыбнулся, поскреб своей щепочкой подбородок и глянул мне в глаза: "Ну, вот видишь! Теперь ты все знаешь..." Гулкие барабаны Космоса снова зазвучали во мне. - Значит, не сон? - шепотом сказал я. - Значит... - А почему ты сразу не объяснил? - Ну... - Он опять заскреб подбородок. - Я думал, вдруг ты не поверишь, если узнаешь раньше срока... Да я ведь намекал! - Когда? - Да тыщу раз! Объяснял, что сон бывает не просто сон, а переход в другое пространство... Да, правда. Но тогда... Однако спросить о себе сразу я не решился. Спросил про другое - и с легкой опаской: - Сережка, ты кто?.. Инопланетянин? Он округлил глаза, белесые ресницы растопырились. - Я?.. Ты с какой печки упал? Я - Сережка Сидоров с улицы Партизанской. И больше никто... Просто мне повезло: забрался однажды на эстакаду и нашел дорогу в Заоблачный город... - Я не про Город. Ты умеешь превращаться в самолет! Сережка пфыкнул губами. Скинул кроссовки, сел на моей тахте по-турецки. С подчеркнуто небрежным видом. - Подумаешь! Да это каждый пацан сможет, если приспичит... Ну, не каждый, но многие... Я же объяснял - это с перепугу! - Не ври, что с перепугу... Разве ты каждый раз пугаешься перед тем, как превратиться? - Теперь-то нет, конечно! Теперь это просто... Ты тоже сможешь научиться, если захочешь. Горькая печаль накатила на меня. И я спросил наконец и о том, что мучило: - Но если это не сон, если все по правде... тогда почему там я хожу, а здесь не могу? Сережка сразу затуманился. Спустил с тахты ноги. - Я не знаю... Наверно, это зависит от Старика. Там он решил тебе помочь, а про туту не подумал. Что ему до наших забот? Они ведь просто капелька среди всех его космических проблем... А может быть, есть и другая причина... - Какая? - Может быть, Старик не всесилен. В том пространстве сумел тебя вылечить, а до нашего его сила не достает... - Сережка... а он и кто? - Не знаю, - сказал Сережка неохотно. - Он изучает Безлюдные Пространства и, кажется, даже управляет ими. То есть не совсем управляет, но пытается там что-то переделать... какие-то структуры... Он сам такая же загадка, как эти пространства. - А они... Пространства эти... Сережка, они зачем? Сережка опять сел по-турецки - ноги калачом. Но уже не с дурашливым видом, а серьезный такой, будто маленький мудрец. - Это, наверно, неправильно спрашивать: зачем?.. А зачем Земля, звезды? И все на свете?.. Оно есть, вот и все. И эти Пространства - тоже... Старик говорил, что сейчас они отдыхают. Как поля... - Какие поля? - Ну, когда идет весенний сев, не все поля засевают, некоторые оставляют, чтобы земля отдохнула! Называется - пар... Старик объяснял, что и пространства в разных измерениях должны отдыхать от людей. Тем более, что люди постоянно делают глупости: воюют, природу портят. Второй раз пустынные пространства вредных людей на себя не пустят. Знаешь почему? Потому что каждое Безлюдное Пространство сделалось живым. Люди ушли, а оно как бы сохранило человеческую душу... - Да, ты говорил... - Ну вот! Злых людей Пространство будет отталкивать! - Сережка! А нас-то почему башни не пускают в проход между собой? Ведь от тебя и от меня - никакого зла... - Дело не в нас. Просто главный вход заперт для всех. Чтобы люди там раньше срока не разгадали тайны. - Какие? - Кабы знать... Мне отчаянно захотелось опять туда, на заброшенную заводскую территорию - с ее дремлющими нераскрытыми тайнами. И как раз мама заглянула в комнату. - Милостивые государи! Я не буду возражать, если вы отправитесь на прогулку. Сейчас придет Надежда Михайловна и мы займемся генеральной уборкой. - Мы можем помочь! - героически предложил Сережка (вот уж усердие не по разуму!). - Конечно, можете! Самая лучшая помощь, если вы исчезнете из дома до обеда и не будете путаться под ногами. Сначала мы отправились к Сойке - я взял для нее "Остров погибших кораблей" (она ведь любит про море). На крыльце бревенчатого, осевшего в землю Сойкиного дома стояла седая старуха в засаленном бархатном халате. Она была похожа на актрису-пенсионерку, которая на старости лет приохотилась к выпивке. Сразу ясно - Сойкина бабушка. Сережка бесстрашно сказал: - Здрасте! Сойка дома? Старуха глянула на нас с горделивой скорбью. - Да, молодые люди, да! Моя девочка дома. Но общение с ней, к сожалению, невозможно. Врач признал у нее корь. Моя кормилица схватила инфекцию, когда пыталась добыть для меня кусок насущного хлеба... А теперь нам не на что даже купить лекарство... Она явно врала. Но Сережка деловито сказал: - Давайте рецепт. Мы лихо смотались в аптеку. У Сережки и у меня нашлись кое-какие деньги, на таблетки и порошки хватило. Мало того, мы у лотошницы на углу Сварщиков и Паровозной купили желтый банан. И отдали его Сойкиной бабке вместе с книгой и лекарствами. Отставная театральная контролерша благодарила нас величественная, как народная артистка. Мы обещали заглянуть завтра и наконец отправились туда, куда так стремились моя душа... По правде говоря, я был даже доволен, Что Сойки нет с нами. Жаль, конечно, что она заболела, но... зато никто не помешает нам с Сережкой быть вдвоем и говорить о самом главном - о тайнах Безлюдных Пространств и о полетах в заоблачных мирах. Чтобы успокоить совесть, я сказал: - Корь - это ведь не очень опасно. Только красная сыпь появляется, и надо, чтобы в комнате не было много света. Я болел, знаю... Сережка промолчал. Он, кажется, читал все мои мысли. Мы прошли на заброшенную территорию в обход башен и опять оказались в стране уснувших механизмов, замерших локомотивов, пустых цехов и ржавых эстакад. Опять - звенящая тишина, бабочки, чертополох и розовый кипрей выше головы. Мы находили удивительные вещи. В каменной будке тихо качался большущий - от пола до потолка - маятник с чугунным, изъеденным оспинами диском. Качался сам собой, без всякого механизма и гирь. - Не трогай, - прошептал Сережка, когда я хотел коснуться толстого стержня. Я отдернул руку. Потом мы увидели бетонную трубу - с метр в поперечнике и метров пять длиной. Труба наклонно лежала на подпорках с поржавевшими роликами и была похожа на громадный, нацеленный в небо телескоп. Мы заглянули в трубу снизу... и разом ойкнули. Небо, которое виднелось в трубе, было темно-синим и звездным! Среди звезд неспешно проплыл светящийся диск. Летающая тарелка? Мы говорили вполголоса, и ощущение, что, что всюду с нами ходит кто-то третий - молчаливый хозяин - не оставляло нас... В просторных цехах с пробитыми крышами и сводчатых ангарах чуткое эхо повторяло наш самый тихий шепот. А рупор-динамик на решетчатой мачте сварливо сказал: - Московское время четырнадцать часов. Передаем последние известия... Обедать не пора, а? Мы даже присели. По знакомому телефону в кирпичной будке я позвонил маме, что мы гуляем по окрестным переулкам, немного увлеклись и поэтому опоздаем к обеду. Мама не рассердилась. Мы выбрались на просторную, в белых зонтичных цветах лужайку, Сережка закатил меня с креслом в тень пробитой цистерны, а сам сел напротив - на вросшее в землю вагонное колесо. И тогда я сказал то, что раньше никак не решался. Потому что, если Сережка откажется, значит, никаких Туманных лугов и Заоблачного города, и Старика - ничего нет, Сломанная палочка - разве доказательство? - Ты можешь прямо сейчас... вот здесь... превратиться в самолет? Сережка совсем обыкновенно: - Превратиться-то - пожалуйста. Только взлететь нельзя, мало места. Да и опасно - увидят... - Не взлетай, просто превратись! Хоть на секунду! Он вскочил, отбежал... И появился над соцветиями-зонтиками бело-голубой самолет с блестящими лобовым стеклом, с надписью "L-5" и белой морской звездой на борту. И с такой же звездой на стабилизаторе - голубой в белом круге. И все это - в один миг, бесшумно, только воздух качнулся, пригнул траву. А потом - опять настоящий Сережка. Бежит ко мне, смеется: - Ну как? - Чудо!.. Сережка, но если это были не сны... Тогда, в те ночи... то... - Что? - Значит, когда мы летали, меня в постели не было? - Не было. - А если бы мама вошла ночью в комнату? Сережка сдвинула бейсбольную кепку на лоб, заскреб затылок. - Вообще-то я кой-какие меры принял. Чтоб она спала покрепче. Сказал одно заклинание, которое в школе у Старика выучил... - Какое там заклинание, если мама почует, что со мной что-то не так! - Да-а... Это я дал маху. Вот бестолочь... - Ну, ничего, - утешил я Сережку. - Мама скоро уедет. А тетя Надя по ночам спит как убитая... САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ Мама перед отъездом оставила мне тысячу наставлений, велела неукоснительно выполнять режим дня и беспрекословно ("Слышишь? Бес-пре-ко-словно!") слушаться Надежду Михайловну. И обещала звонить каждый вечер. Евгений Львович на такси увез маму на вокзал. А мы с тетей Надей остались вдвоем. Она была полная, добродушная. Стеснялась спорить со мной, когда я хотел сделать что-нибудь по-своему. Только качала закутанной в клетчатую косынку головой: - Ох, Ромушка, глядит, узнает мама, попадет нам обоим... Сережка появлялся каждый день, а иногда и оставался ночевать. До сих пор это время у меня в памяти как солнечная и лунная карусель. Днем - путешествия по окраинам, ночью - полеты... Иногда мы забегали к Сойке. В дом к ней было нельзя, карантин. Мы передавали ей в форточку книжка и пакетики с карамелью, она улыбалась, нерешительно махала ладошкой. Бабка ее, стоя на крыльце, величественно говорила: - Какие преданные кавалеры. Шарман... По-моему, она была немного сумасшедшая. Гуляли мы с Сережкой до пяти часов (в этот час обязательно звонила мама: тут уж будь дома как штык). Маму у уверял, что живу дисциплинированно и по распорядку. Да, гуляю с Сережкой, но в меру. Что ты, мама, никаких приключений! А Сережка между тем за два приема научил меня плавать. За городом, на Платовском озере был малолюдный пляж, и там Сережка затаскивал меня в прогретую жарким солнцем воду: - Не бойся, работай руками. Ноги при плавании не обязательны, главное - не выдыхай до конца воздух... Я тихонько вопил от восторга. И... плыл. Несколько раз я был у Сережки дома. Видел отца и тетку. Тетка - деловитая, молчаливая, но, по-моему, не сердитая. А отец - тоже неразговорчивый, тихий и как будто виноватый - все время возился с какой-нибудь домашней работой. Со мной ни о чем не говорил, только неловко улыбался... По ночам улетали мы на Туманные луга или на поле, где стояли каменные идолы и чудовища. Это была древняя степь какого-то исчезнувшего народа. Самое настоящее Безлюдное Пространство. Я любил подолгу ходить среди травы и камней. Просто ходить. Это была такая радость... А через неделю наша с Сережкой счастливая жизнь нарушилась. Ночью у тети Нади схватило живот, она промаялась до утра, а когда я поднялся, не выдержала: - Ох, Ромушка, беда-то какая... Скорую надо, а то помру. Наверно, аппендицит. Делать нечего, я набрал на телефоне ноль-три. Там, конечно сперва: "Мальчик, не хулигань, знаем мы эти шуточки". Потом все-таки спросили наш номер, перезвонили и через час приехали. Тетя Надя еле шевелила губами: - Ромушка, скажи маме, чтобы приезжала, а то как ты тут один-то... Но я к тому времени был не один, уже появился Сережка. Часа через два он умело дозвонился до больницы, узнал, что у Надежды Михайловны Соминой не аппендицит, а воспаление кишечника и что сейчас ей лучше, опасности нет, но полежать придется недели две. - Полетел мамин отпуск, - вздохнул я. - Ромка, а почему полетел? Разве мы одни не проживем? Я могу совсем перебраться к тебе. Это была мысль! Но... - Ох, а мама потом все равно узнает... - Но это же потом! Она увидит, что все в порядке, и не рассердится. Разве что для вида... "В самом деле, подумал я. - Даже обрадуется, что я такой самостоятельный!" Но самостоятельный был, конечно, не я, а Сережка. Я только и делал, что слушался его. Мы ездили на рынок и в магазин, готовили завтраки и обеды, мыли посуду, каждый день вытирали пыль в комнатах. И успевали побывать в больнице - отвезти для тети Нади передачу с фруктовым соком (остальное было запрещено). Заглядывали и к Сойке. Сережка оказался гораздо строже тети Нади, все время находил какое-нибудь домашнее дело, и времени для приключений у нас почти не оставалось. Это днем. А к вечеру мы так выматывались, что летать уже не хотелось. Ляжем в моей комнате (я - на тахте, Сережка - на раскладушке), поболтаем немного - и в сон... Маме я голосом примерного мальчика сообщал каждый раз, что все у нас "в самом замечательном порядке, отдыхай спокойно". - А где Надежда Михайловна? - Ушла сдавать молочную посуду. - Почему она обязательно уходит, когда я звоню? То в магазин, то к себе домой, то еще куда-то... - Ну... у нее такой распорядок. Тоже режим дня. На четвертый день мама не выдержала: - Вот что, голубчик! Ты, наверно, что-то натворил, и Надежда Михайловна уходит нарочно, чтобы не выдавать тебя. Я ее знаю: И врать не хочет, и тебя жалеет. - Да ничего я не натворил! Честное слово! - Попроси ее завтра в пять часов быть дома обязательно. Вот и все! Куда денешься? Можно протянуть еще сутки, но это будет сплошная маята, ожидание маминого негодования. - Что ты там сопишь в трубку? А?.. Ро-ман... - Мам... я уж лучше сразу признаюсь.... И признался. Ох что было! И какой я бессовестный обманщик, и от интерната мне теперь не отвертеться никаким способом, и не будет мне прощения до конца жизни, и... - Ну, мама! Ну, я же хотел, чтобы ты отдыхала спокойно! - Я совершенно спокойна! Потому что сию минуту иду на станцию и утром буду дома! - Господи, да за-чем? Мы с Сережкой тут управляемся совершенно отлично! И еду готовим, и деньги экономим, и... - Передай своему Сережке, что вздрючка вам будет одинаковая! По первому разряду! Я передал тут же: Сережка стоял рядом. - Подумаешь, - вздохнул он. - Мамина вздрючка не страшная... Он словно забыл, что мама-то не его. Или не забыл, но все равно... Вспомнил, как был когда-то Лопушком? - Мама, не надо приезжать!.. Ну, позвони тете Эле, пусть она с Ванюшкой у нас поживет! - Тетя Эля на даче! У нее-то есть полная возможность отдыхать по-человечески! Мама велела нам запереться, никому не открывать, не высовываться из квартиры и ждать ее возвращения. "И уж тогда я поговорю с тобой как полагается!" Запищали короткие гудки. - Вот так... - Я поник, будто приговоренный преступник. - Обойдемся, - отозвался Сережка. Не очень, правда, уверенно. - Я вызову огонь на себя... - У мамы хватит огня на двоих. - Лишь бы не сказала, чтобы я больше здесь не появлялся... - За что?! - взвился я. - За то, что ты со мной нянчился?! Он ответил еле слышно: - Не нянчился, а дружил. - Если она что-нибудь... я тогда... куда-нибудь... Вместе с тобой! В самое дальнее пространство, навсегда! - От мамы-то? - грустно усмехнулся Сережка. Мы с полчаса сидели молчаливые и подавленные. И вдруг опять затрезвонил телефон. - Здравствуйте, Рома! Это вас беспокоит Евгений Львович. Мне только что звонила ваша мама и обрисовала, так сказать ситуацию... Она в большом расстройстве... - Ну и зря, - буркнул я. - Совершенно с вами согласен! Понимаю, что вы вполне могли бы вести самостоятельный образ Жизни. Но мы должны учитывать свойства женского характера. Поэтому возник такой вариант: что если мне поквартировать у вас, пока Ирина Григорьевна отдыхает? Разумеется, если вы не возражаете... Конечно, я не возражал! Вариант был не самый приятный, но все же лучше, чем завтрашнее возвращение мамы. И Сережа вроде бы обрадовался: - Вот и ладно. А то тетя Настя уже ворчит, что я от дома отбился. - Но приходить-то будешь? - всполошился я. - Каждый день! Евгений Львович перебрался к нам в тот же вечер. С "командировочным" чемоданчиком. Вел себя очень скромно. Опять сказал, что верит в мою самостоятельность, но мужчины должны уступать женщинам в их слабостях. Заявил, что ни в коем случае не ляжет на мамину кровать, будет спать на раскладушке. - Я ведь, Рома, человек неприхотливый... Сережа торопливо попрощался и убежал. А я в то же вечер убедился, какой замечательный человек Евгений Львович. Раньше я относился к нему прохладно. Поведение его казалось мне наигранным. А теперь я понял: просто у него такое воспитание, такие манеры. И, что ни говорите, а он спас меня сегодня. Перед ужином он сходил на вечерний рынок, принес помидоры и научил меня делать с ними вкуснейшую яичницу, "По-испански!" Потом заварил очень душистый чай. "Учитесь, Рома, чай - это совершенно мужское дело". А после ужина сели мы за шахматы. Сережка в шахматах был слабоват, и я соскучился по настоящей игре. А сейчас отвел душу. Правда, не выиграл ни разу, но зато Евгений Львович показал мне два интересных дебюта... Перед сном он зашел ко мне, присел в бабушкино кресло, мы слово за слово разговорились о всяких делах. Евгений Львович вспомнил, как был мальчишкой, как они с ребятами из просмоленного картона смастерили индейскую пирогу и потерпели на ней кораблекрушение во время грозы и ливня. - Но все обошлось без драматических последствий, все умели плавать... Кстати, Рома, вы не пробовали учиться плаванию? Я понимаю, что... известные обстоятельства... они затрудняют дело, но тем не менее. - А я умею! Меня Сережка научил недавно!.. Ой, вы только не проговоритесь маме... - Ни в коем случае... А что за Сережка? - Но вы же его видели! Сегодня! - А! Выходит, вы хорошие приятели? А я, признаться, думал, это случайный мальчик, сосед со двора... - Почему вы так решили?! - Ну... по правде говоря, мне показалось... - Что?! - насторожился я. - Да ничего. Я, видимо, ошибся... Показалось, что у него с вами мало общего. Почудился, так сказать, недостаток интеллигентности в облике этого молодого человека.... А какой у Сережки облик? Самый для меня хороший - Сережкин! Я сказал очень твердо: - Евгений Львович, внешний вид тут ни при чем. Сережка - мой лучший друг. Вернее - он единственный. - Понимаю вас, Рома. Извините... Но вы неправы в одном: Сережа, возможно, ваш лучший друг, но не единственный. Вам не следует сбрасывать со счетов меня... Спокойной ночи, Рома. - Спокойной ночи... Утром Сережка появился Рано. Евгений Львович только еще приготовил завтрак (я бессовестно проспал). - Ромка, привет! - И Евгений Львовичу: - Здрасте... - Здравствуйте, молодой человек. Позавтракаете с нами? Сережка не отказался. Охотно умял свою порцию салата и пшенную кашу с тушенкой. На завтрак прошел в молчании. Потом я и Сережа отправились на озеро. Я крутил колеса, Сережа топал рядом. И вдруг сказал: - Как-то странно он ко мне приглядывался... - Кто? - Этот... Евгений Львович. - Он тебе не нравится, да? - Ну, почему не нравится? Не знаю... Мы же совсем не знакомы. - По моему, он хороший дядька. - Тебе виднее... - Это у Сережки прозвучало примирительно. И все же я почуял: что-то здесь не то. Но потом было озеро, брызги, горячий песок. Счастье... А вечером, за ужином, Евгений Львович обронил: - Гуляли с вашим другом? - Естественно... - Кстати... кто его родители? - Не все ли равно? - Я малость ощетинился. - Да нет, я без всякого умысла. Просто из любопытства... - Мамы у него нет. А папа... он, по-моему, плотник. Ну и что? - Абсолютно ничего, почтенная и древняя профессия, сам Иисус Христос был плотником... Только посоветуете Сереже - чисто по дружески - не втягивать воздух, когда он ест помидорные ломтики. Из-за этого летят брызги, и... ну, вы понимаете. Я сказал напрямик: - Евгений Львович! Почему вы его невзлюбили? Так сразу! - Я? Бог с вами, Рома! Я готов согласиться, что у вашего друга масса достоинств. Но меня тревожит вот что... - Что "вот что"? - Мне кажется, вы слишком подчинены его влиянию. Это при вашем-то развитии! Ваш интеллект не должен быть закрепощен. - Я нисколько не подчинен! Наоборот! Сережка, что я скажу, то и делает! Даже не знаю почему!.. - Это внешне, Рома. А по сути дела... - И по сути! И по-всякому!.. Вы же его совсем не знаете! - Ну, хорошо, хорошо. Простите ради Бога! Я не коснусь больше этой темы, раз она вам неприятна. Я промолчал: в самом деле, мол, неприятна, учтите это. ОН, ОДНАКО, НЕ УЧЕЛ - Впрочем, несмотря на внешнее отсутствие просвещенности, внутри у этого мальчика чувствуется нечто... - Что именно? - Трудно сказать... например, какие у него глаза! Он просвечивал меня как рентгеном. По-моему, нормальные были у Сережки глаза. Зеленовато-серые, добрые. Меня он никогда ими не просвечивал. Я так и сказал. Евгений Львович добродушно засмеялся: - Ну и ладно. Ваша преданность дружбе делает вам честь. И ваше доверие... Вы, кажется, дали ему ключ от квартиры? - Вовсе нет! Почему вы решили? - Но утром Сережа появился без звонка. Тогда засмеялся и я: А у него свой ключ! Волшебный! Походит ко всякому замку! - И это была правда. Больше мы о Сереже не говорили и вечер провели как добрые знакомые, за шахматами. И я выиграл одну партию из четырех. В общем, все было не так уж плохо. И мы с Сережкой жалели только, что нельзя теперь летать по ночам. Евгений Львович - не тетя Надя, спал чутко, вставал ночью по несколько раз. И Сережка говорил, что "сонное" заклинание вряд ли на него подействует. Но случилось так, что выпала нам свободная ночь! Как-то вечером Евгений Львович предложил: - Рома, не могли бы вы пригласить Сережу переночевать у вас? Дело в том, что у меня нынче дежурство в институте, и оставлять вас одного... сами понимаете... Ишь ты! Когда приспичило, забыл и о Сережкиной "неинтеллигентной" внешности и о "влиянии" на меня. - Хорошо, - отозвался я сухо. - Возможно, он согласится. А в душе возликовал! И вот, как раньше, помчались мы к школьному стадиону нашей взлетной площадке. Все было чудесно! Случилось одна только маленькая неприятность: на полпути слетела с педальной шестерни цепь. Сережка посадил меня в траву, перевернул велосипед и стал натягивать цепь на зубчики. Тихонько чертыхался. А мне было хорошо. Я сидел, привалившись к штакетнику, и слушал ночных кузнечиков. За спиной у меня, через дорогу, был сквер, там громко журчал фонтан - его забыли выключить на ночь. Я завозился, чтобы оглянуться: видно ли струю над кустами? Если она высокая, то должна искриться под фонарем. Сережка вдруг быстро сказал: - Ромка, смотри! Двойная звезда, летучая! - Где? - Да вот же, правее антенны... Не видишь?.. Ну, все, улетела... два таких огонька были. Может, НЛО? Он как-то чересчур громко и возбужденно говорил. А я пожал плечами. Подумаешь, НЛО! Мало мы разве видели всяких чудес? - Готова цепь-то? - Поехали, Ромка! Полеты в эту ночь были хорошие, но от прежних ничем особенно не отличались. Поэтому не очень запомнились. Зато запомнился разговор, когда мы уже вернулись и легли. - Сережка! Безлюдные Пространства - он сказочные? - Это как посмотреть... - Сережка зевнул. - Я вот о чем! Наверно, их кто-то придумал! Вместе со сказками. На каждом - своя. Так здорово придумал, что они появились на самом деле... А потом сказка кончилась, и Пространства остались... Сережка хмыкнул: - А заводская территория? Там тоже, что ли, сказка была? Танки делали, чтобы людей утюжить... Я сник. Лопнула моя теория. Сережка сказал задумчиво: - Хотя, конечно, бывают и придуманные Пространства. - Вот видишь! - Да... Есть люди... выстраиватели таких Пространств. Он так и сказал - не "строители", а "выстраиватели". И мне почему-то неуютно сделалось. А Сережка - дальше: - Ромка, они ведь всякие, эти люди. И придумывают всякое... - Какое "всякое"? - Вранье, например... Притворится человек хорошим, а сам все время врет. И вокруг него целое пространство... обманное. - Ты... это про Евгения Львовича, что ли? Сережка сел на скрипучей раскладушке. - Ромка... это не мое дело, я понимаю. Но вот он женится на твоей маме... - Ну и что? - Если не хочешь слушать, скажи. - Нет, говори! - Я тоже сел. - Он женится, а потом разведется... И сразу: "Размениваем квартиру! На две части!" Ему ваша жилплощадь нужна, вот и все! Я даже задохнулся! Конечно, Евгений Львович и Сережка не терпят друг друга, но додуматься до такого!.. - Ты... что, из провала свалился, да? Он любит маму! - А если любит... - Что? Говори! - Я не знаю, Ромка... Получается, будто я шпион и доносчик. А если не скажу - тогда будто тебя предал... - Что случилось-то?! Не тяни резину! - Наверно, не надо было мозги тебе пудрить с этой двойной звездой. Надо было, чтобы ты сам увидел. А я испугался... - Чего испугался? - Что ты заметишь... Ромка, если человек на ночном дежурстве, почему тогда гуляет с какой-то теткой? Я сдержал всякие вскрики и расспросы. Помолчал. Подумал. - Ну и что?.. Сережка, может, он просто сотрудницу с кафедры домой провожал. Потому что поздно и она боится... - Ага, провожал... - У Сережки прорезались какие-то злые, "уличные" нотки. - А на фига тогда лапать и целовать?.. А как услышал меня - сразу за угол... Может, думаешь, что я его не узнал, перепутал? Или вру? Я понимал, что он не врет. И не знал, что сказать. - Сережка, да ну его к черту. Давай спать. ЗОЛОТЫЕ СЕРЕЖКИ Мне и в самом деле стало наплевать на этого человека. На Евгения Львовича. Но я ни разу не подал вида, хватило ума. Только в шахматы с ним играл реже и разговаривал меньше. Он поглядывал виновато, но с вопросами не лез. Наверно, думал, что я обижен за Сережку. И жизнь шла по-прежнему. И дождались мы приезда мамы. Вот туту, в этот день, стало мне скверно. Когда я увидел, как он ходит вокруг нее - этакий влюбленный джентльмен. Притворяется ведь гад, что влюбленный. Но маме ничего сказать я не мог. Не решался. Мама сперва расцеловала меня, потом отругала, но шутя. - А где твой сообщник? Боится нос показать? Ладно уж, не буду я его за уши драть... - Он обещал вечером зайти... А вечером, около шести, когда я ждал Сережку. Опять появился Евгений Львович. И мама - сразу ко мне: - Ромочка! В Доме культуры текстильщиков открылась выставка молодых художников. Пост-авангард. Ты не против, если мы сходим туда на часок? Вдруг что-то интересное! Тогда мы потом и с тобой! А сейчас к тебе все равно придет Сережа... "Он-то придет, - подумал я. - А вот тебе-то никуда не надо бы ходить с этим". Но только молча кивнул. Из своей комнаты я слышал, как о чем-то они весело спорят. Смеются. А потом: - Рома! Ты случайно не знаешь, где мои золотые сережки? Хочу надеть. Я знал, конечно. С собой их мама не брала, оставила в ящике с документами. - Там, где всегда. - В том-то и дело, что нет. Я все обшарила... Я на своих колесах протиснулся в мамину комнату. - Недавно их видел, когда деньги брал... Пусти-ка... - Я сам перетряхнул все бумаги. И чувствовал, как мама и Евгений Львович смотрят мне в спину. - Рома... - Голос у мамы стал какой-то ненастоящий. - А как ты думаешь... никто посторонний не мог их взять? - Кто?! Тетя Надя, что ли? - Ну уж, разумеется, не тетя Надя. Туту мне - как горячая оплеуха, аж в ушах зазвенело. Все понял! Рывком я развернул кресло. К Евгению Львовичу. - Вы что же! Думаете на Сережу?! - Рома, я ничего не хочу сказать... Но есть мом