ному. Но никак не мог оторваться, Но никак не мог отлепиться -- И с лицом дурацким счастливым Стоял и стоял. Вот вам -- элитарные штучки, Вот вам -- посиделки в каминной, Вот вам -- ``песня наша -- не наша'', Огни ВТО. Ничего такого не нужно, Человек открыт перед песней, Человек доверчив и мягок. Но играть на этом -- ни--ни! *** Смотрю кругом -- какие рожи! Встряхнусь -- зато какие души! Иду от мясника Сережи До парикмахера Андрюши. Один из них радеет, дабы Мясные разгружались фуры. Другого обожают бабы -- Он может делать куафюры. А я живу, как замарашка, Душа везде торчит наружу, И так доходит до маразма, Пока не навестишь Андрюшу. Потом едва дождешься часу, Напялишь мятую одежу И, восклицая: -- Мясо, мясо! -- Пойдешь разыскивать Сережу. И я -- кустарь, конечно, тоже, И цеховое не нарушу -- Люблю я мясника Сережу И парикмахера Андрюшу. Так покалякать по--советски -- Да и оттаять понемногу, И голову держа по--светски, И волоча баранью ногу. Снежная баба Была я -- баба нежная, А стала -- баба снежная. Стою ничьей женой Под горкой ледяной. Была я -- баба нежная, А стала -- баба снежная. Вот и вся любовь, Вот и нос -- морковь, И колпак из ведра, И метла у бедра. Была я -- баба нежная, А стала -- баба снежная. А глаза мои -- страшны, А глаза мои -- смешны, А глаза мои -- из \'{у}гля, А черны! -- Видать, грешны. Была я -- баба нежная, А стала -- баба снежная. И стою -- смеюсь, Зареветь боюсь, Потому что я считаю: Зареву -- сейчас растаю. *** Собраться разобраться, Убраться к январю. Наивный пафос братства -- О чем и говорю. И это тоже средство, И сладок этот хрип, Наивный пафос детства, Чумной телеги скрип. Собраться разобраться, Убраться невзначай. Наивный пафос братства, Прощай, прощай, прощай. Ты видишь, как негордо Я жду твоей руки -- И сглатывает горло Комки, комки, комки. *** Сова, сова, седая голова, Неси ты нам бубенчик. Темна дорога и крива, Уснул младенчик. Сова, сова, седая голова, На нас перо уронишь. Темна дорога и крива, Уснул детеныш. Сова, сова, седая голова, Лети в свой лес обратно. Темна дорога и крива, Но спит дитя -- и ладно. Темна дорога и крива, Но спит дитя -- и ладно. Советские сумасшедшие Нет, советские сумасшедшие Не похожи на остальных, Пусть в учебники не вошедшие, Сумасшедшее всех иных. Так кошмарно они начитанны, Так отталкивающе грустны -- Беззащитные подзащитные Безнадежной своей страны. Да, советские сумасшедшие Непохожи на остальных, Все грядущее, все прошедшее Оседает в глазах у них. В гардеробе непереборчивы, Всюду принятые в тычки, Разговорчивые, несговорчивые, Недоверчивые дичк\'{и}. Что ж, советские сумасшедшие -- Ежли болтика нет внутри? Нет, советские сумасшедшие Не такие, черт побери! -- Им Высоцкий поет на облаке, Им Цветаева дарит свет, В их почти человечьем облике Ничего такого страшного нет. Сретенка Картинка иль, может, отметинка, Отметинка на судьбе? -- Кретинка, ведь это же Сретенка Висит у тебя на губе. Дело не в водоворотах, А опять во мне одной, Дело в Сретенских воротах, Что захлопнулись за мной. Я не то чтобы с нею выросла, Но она меня родила, Это палочка детского вируса Оболочку мою взяла. Дело не в водоворотах, А опять во мне одной, Дело в Сретенских воротах, Что захлопнулись за мной. Уж не знаю я, чт\'{о} есть Родина, Но никто меня не украдет, Ибо Сретенка -- это родинка, Это д\'{о} смерти не пройдет. Дело не в водоворотах, А опять во мне одной, Дело в Сретенских воротах, Что захлопнулись за мной. Дело не в водоворотах, А опять во мне одной, Дело в Сретенских воротах, Что захлопнулись за мной. Старая драма Так уж лучше бы зеркало треснуло -- То, настенное, в мутной пыли... Из мирка захудалого пресного -- В номера интересной любви Поспеши, поспеши, легкокрылая, Вот и лампы уже зажжены! Легкокрылая, бабочка, милая -- Без любви, без судьбы, без вины. ``Не любил он'' -- и номер гостиничный Пробирает нездешняя дрожь. ``Не любил он'' -- на площади рыночной Отступился за ломаный грош. Погоди, погоди, бесприданница, Ты любила всего одного. Тот, кто знает любовь без предательства -- Тот не знает почти ничего. Человек с человеком не сходится, Хоть в одной колыбели лежат. ``Не любил он'' -- и сердце колотится, ``Не любил он'' -- и губы дрожат. На пути ли в Москву ли из Нижнего, По дороге ли на Кострому -- Легковерная, нежная, книжная -- Не достанешься ты никому. Старики Помилуй, боже, стариков, Их головы и руки. Мне слышен стук их башмаков На мостовых разлуки. Помилуй, боже, стариков, Их шавок, васек, мосек, Пучок петрушки и морковь, И дырочки авосек. Прости им злые языки И слабые сосуды, И звук разбитой на куски Фарфоровой посуды. И пожелтевшие листки Забытого романа, И золотые корешки Мюссе и Мопассана. Ветхи, как сами старики, Нем\'{о}дны их одежды, Их каблуки, их парики -- Как признаки надежды. На них не ляжет пыль веков -- Они не из таковских. Помилуй, боже, стариков, Помилуй, боже, стариков! Особенно -- московских. Старое фортепиано Мое расстроенное старое фон\'{о} -- Я полагаю, ты недаром мне дано. Ты мне досталось, как я помню, по наследству От детства, миновавшего давно. Как сильно стерся твой орнамент--позумент, Но как люблю я старый мамин инструмент За то, что он мою спасает душу В последний и опаснейший момент. Когда я трогаю расстроенный твой строй -- Сама в расстройстве, не в ладу сама с собой -- Я о своих вдруг забываю неполадках, Овладевает мною твой настрой. Мое расстроенное старое фон\'{о} -- О, ты одно мне в утешение дано, Я не хочу, чтоб приходил настройщик, Ведь быть в расстройстве не запрещено. Старуша Теребит меня старуша За рукавчик шаровар. Мы выходим, баба Груша, На Рождественский бульвар. Запахни мне туго шубку, Обвяжи кашне не зря, Ведь морозец не на шутку На седьмое января. Не забудь меня, старуша, Пригляди еще за мной, С этой горки, баба Груша, Соскользну я на Цветной. Понесет меня, былинку, Раскровившую губу, То ли к цирку, то ли к рынку, То ли в самую Трубу. Отведи меня, старуша, На бульвар под Рождество. Я зачем--то, баба Груша, Не забыла ничего. Не забыла, не забыла, Не забыла -- не смогла, Как мне Сретенка светила И Рождественка цвела. Судьба и кавалер Судьбу пытает кавалер, В глаза глядит судьбе. Он после долгого пути, Ему не по себе: -- Позволь стоять невдалеке, Позволь тебе служить. Чего ты кружишь надо мной, Довольно уж кружить. -- Судьбу пытает кавалер, Вздыхает тяжело: -- Позволь и мне хотя б разок Встать под твое крыло. Вот видишь -- старые рубцы, Их все не сосчитать. Не подставляй же грудь мою Под острие опять. -- Судьбу пытает кавалер, А ночь кругом тиха. Судьба молчит -- она всегда Была к нему глуха. Давно ушла его любовь, И он свой прожил век. Судьба молчит, но вновь и вновь Толкует человек. Свеча Не гаси меня--свечу, Я еще гореть хочу, Я жива еще покуда. Не гаси меня--свечу. Не протягивай ладонь, Мой дружок прекрасный -- Я пока храню огонь Маленький, но ясный. А без света нет ноч\'{и}, Без ноч\'{и} -- нет света. Без поэта нет свечи, Без свечи -- поэта. Для бродячих моряков Маяков есть пламя... Я -- горящих мотыльков Маленькое знамя. Оттого--то и хочу Я дожить до свету. Не гаси меня--свечу, Я свечу поэту. Не гаси меня--свечу, Я свечу поэту. Сын и сон Мне сын рассказывает сон: Там серый ослик, старый слон, И мотылек -- цветной флажок, Который крылышки обжег. Мне сын рассказывает сон: Он всем -- опора и заслон, Тому подмога мой сынок, Кто робок или одинок. Мне сын рассказывает сон: Он ясно помнит тихий звон, Он ясно видел слабый свет -- Такие снятся сны в пять лет. Мне сын рассказывает сон... Мне, слава богу, верит он, Я растолкую и пойму, Зачем приснился сон ему. Мне сын рассказывает сон... Не по земле шагает он, А по пустыням и по льдам, Как--будто по моим следам. *** Тебя, как сломанную руку, Едва прижав к груди, несу, Дневную дрожь, ночную муку Поддерживая на весу. Могла бы стать обыкновенной Сегодня же в теченье дня, Но и тогда в твоей вселенной Не будет места для меня. Тебя, как сломанную руку, Качать, укачивать хочу, Дневную дрожь, ночную муку Удерживая, как свечу. Безвременна, всенепременна -- Всего лишь гипс -- твоя броня, И все равно в твоей вселенной Не будет места для меня. Тебя, как сломанную руку, Должно быть, вылечу, сращу, Дневную дрожь, ночную муку Кому--то перепоручу. -- Все бесполезно, мой бесценный, -- Скажу, легонько отстраня... И никогда в твоей вселенной Не будет места для меня. Теснота В этой маленькой квартирке Есть помада и духи, И ``Веселые картинки'', И печальные стихи. Тютчев пишет на конторке, На доске -- Мижуев--зять, Ни фанерки, ни картонки Просто неоткуда взять. В этой маленькой квартирке Все мы соединены, Все четырки--растопырки, Вертуны и болтуны, В Лутовине -- Тургенев, И в Карабихе поэт. Я не гений, нету геньев, Прежде были -- нынче нет. Из русалок -- да в кухарки. Вот я челкою тряхну -- Берегись меня, Жихарки, Всех за щеку упихну. Чехов -- в Мелехово едет, Граф -- гуляет по стерне, Только мне ничто не светит, Скоро я остервене... Южный ветер дунет в ухо -- Ничего, мол, ничего, Продержись еще, старуха, И осталось--то всего. Этот сумрак прокопченный, Пропеченный утюгом -- Днем и ночью муж ученый Ходит по цепи кругом. Таллину Если б ратуш касалась бы ретушь, Как фотограф и глянец -- лица... Мы с тобою увиделись -- нет уж, Не забудем теперь до конца. Помнишь челку мою смоляную, Помнишь жилку на сгибе руки? Ты меня вспоминаешь иную, И без проседи и без тоски. Сквозь туман, как сон старинный, Проступают далеко -- Этот Герман вечно Длинный, Вечно Толстая Марго. Все, что дорого, длится недолго, Все не вспомнится, да и зачем? -- Посреди твоего ???Катриорга Я стою, растерявшись совсем. Вот какая была я смешная, Все смешным мне казалось вокруг, Вот какая была я ручная, Даже белок кормила из рук. Сквозь туман, как сон старинный, Проступают далеко -- Этот Герман вечно Длинный, Вечно Толстая Марго. Долго помнили мы друг о друге И опять повстречались, как встарь. Снова здравствуй, заржавленный флюгер, Снова здравствуй, чугунный фонарь. Разговор поведем понемногу, Не отыщем местечка нигде. Не живу на широкую ногу, Но с тобой на короткой ноге. Сквозь туман, как сон старинный, Проступают далеко -- Этот Герман вечно Длинный, Вечно Толстая Марго. *** То призрачное, то прозрачное, Катило отрочество дачное, Но где витали сны зеленые -- Торчат уголья раскаленные. Давай делить мое землячество На шутовство и на ребячество -- Бубенчик или колпачок, Младенчик или дурачок? Вот я -- сутулая, чумазая, За сверстницами не поспевшая, Как юный суслик, черноглазая, Как старый ослик, поседевшая. Давай считать мое батрачество За озорство и за лихачество -- Лохань стихов, лохань белья, Лихая линия моя. А жизнь идет -- грибная, дачная, То погребная, то чердачная, Течет -- молочная, кисельная, Как старенькая колыбельная. Давай считать мое бодрячество За баловство и за чудачество -- Горит в огне вязанка дров, Горит во мне вязанка слов. Трещина И пытаясь в себе заглушить Нарастающий гул камнепада, Говорю себе: -- Надобно жить На краю этой трещины, надо! -- Эти злые кривые края Прорывают, ты видишь, бумагу. Эта трещина, милый, моя, И не двигайся дальше ни шагу. И по гладкому камню скребя, И срываясь с него беспощадно, Умоляю -- себя и тебя: -- Это -- трещина, трещина, ладно? -- Без обиды тебе говорю, Накопив непосильную кротость: -- Отойди же, не стой на краю, Эта трещина -- может быть пропасть. Из твоей оскудевшей любви, Из улыбки тяжелой, нервозной Вижу -- трещина в самой крови, Незапекшейся, черной, венозной. И пытаясь в себе заглушить Нарастающий гул камнепада, Говорю себе: -- Надобно жить На краю этой трещины, надо... *** Ты меня попрекаешь везучестью -- Иногда мне ужасно везет. Вот и сделался чуть ли не участью Небольшой путевой эпизод. То рассеянно смотришь, то пристально, И сидим -- к голове голова, Наклонись ко мне -- вот и истина, Остальное -- чужие слова. Мои дни непохожи на праздники, Мои ночи свирепо скупы, И пускай же чужая напраслина Не найдет между нами тропы. Эти встречи от случая к случаю, Разлитые по телу лучи... Ради бога, скажи, что я лучшая, Ради бога, скажи, не молчи. Таковы церемонии чайные -- Не в Японии, так на Руси. Положение чрезвычайное, Если можешь, то -- просто спаси. Вот гитара на гвоздик повешена -- Не туда, а сюда посмотри, Поцелуй -- и я буду утешена Года н\'{а} два, а то и на три. *** Ты просишь с тобой посекретничать, Приходишь средь ясного дня... Учти, я не буду кокетничать, Когда ты обнимешь меня. Ты думаешь, если я женщина, То женщину нужно понять... А женщину нужно разжечь еще, Разжечь -- и тихонько обнять. Имеют значенье условности, Но знак подают небеса -- Ты видишь, твердят о готовности Мои голубые глаза, Мои золотистые, карие... Зеленых угодно душе? Вот тренькаю тут на гитаре я, А можно обняться уже. *** Ты то мерещишься, то чудишься, Хотя я чуда не ищу. Когда--то ты совсем забудешься -- Тогда--то я тебя прощу, Тебя -- такого, звонко--медного Над теплой ямкою плеча, И лихорадящего, бледного, Растаявшего как свеча. Нет, все не так теперь рисуется, Не надо ближнего стращать, Что выпадет, что подтасуется -- И станет некого прощать. Но ты мерещишься, ты чудишься -- Полуразмытый, видный чуть... Когда--нибудь и ты забудешься -- Когда--нибудь, когда--нибудь... *** Уезжают мои родственники, Уезжают, тушат свет. Не Коржавины, не Бродские -- Среди них поэтов нет. Это вам такая палуба, Вот такой аэродром -- Ненадрывно, тихо, жалобно, Да об землю всем нутром. Ведь смолчишь, страна огромная, На все стороны одна, Как пойдет волна погромная, Ураганная волна. Пух--перо еще не стелется, Не увязан узелок, Но в мою племяшку целится Цепкий кадровый стрелок. Уезжают мои родственники, Затекла уже ладонь, Не Рокфеллеры, не Ротшильды -- Мелочь, жалость, шелупонь. Взоры станут неопасливы, Стихнут дети на руках -- И родные будут счастливы На далеких берегах. Я сижу, чаек завариваю, Изогнув дугою бровь, Я шаманю, заговариваю, Останавливаю кровь. Если песенкой открытою Капнуть в деготь не дыша -- Кровь пребудет непролитою, Неразбитою -- душа. Кровь пребудет непролитою, Неразбитою -- душа. *** Уйди из--под этой крыши -- Ты вырос выше, Ты вырос слишком -- Уйди же, слышишь! А дом твой отходит к брату, Ты в нем ничего не трогай, Пойди своею дорогой И забудь дорогу обратно. А землю твою разделим, Ведь мы ж за нее радеем, А ты -- все равно бездельник... Ведь ты ж -- бродяга, брательник. А невесту твою -- другому, Да он и покрепче будет, Она как уйдет из дому -- Поплачет и все забудет. Да что ж ты стоишь, постылый, Уйди, помилуй, У них ведь уже колечко, Иль хочешь держать им свечку, Ведь там уж и свадьба тоже! А он, уходя, в окошко: -- Прощай, -- кричит, -- моя крошка, Прости, -- кричит, -- меня боже! Уроки музыки Играйте все этюды ???Ч\'{е}рни -- И никакой на свете скверне На ваших пальцах не бывать, Все десять заняты этюдом -- Но ведь трудом, по сути -- чудом, Не будем это забывать. А звук прелюдий ???Мейкопара, А смены холода и жара, Которых стоил мне урок -- И как тогда мне не игралось, Откуда что брал\'{о}сь и бр\'{а}лось, Какой во мне, безрукой, прок? Но время шло, и я привыкла, И имя ???Гедики возникло -- И надорвался педагог. Да я не музыкой гнушалась, Но слишком явно мне внушалось -- Какой во мне, безрукой, прок! Так где ж вы были, Моцарт, Шуберт -- Они сейчас меня погубят! Где вы, Шопен и Мендельсон? -- Вот так урон непоправимый, Хотя, как сон, неуловимый Был мне когда--то нанесен. Картины эти невозвратны, Те имена невероятны -- Климентий ???Черни, ???Мейкопар -- Ведь до сих пор не понимаю, Но лихом их не поминаю, А помню -- холод, холод, жар, А помню -- холод, холод, жар... *** В нашей жизни стало пусто, Не вернешь себя назад -- Где вы, пирожки с капустой, Где ты, райский аромат? Продавали по соседству -- Там, у Сретенских ворот, Меня баловало детство. Все теперь наоборот. Мне уже все двадцать с гаком -- Как летят мои года! Не забуду сушки с маком, Не забуду никогда! О, мороженщик--шарманщик, О, любви запретной бес! Мне фруктового стаканчик Нынче нужен позарез. Где вы, уличные сласти, Где бушующие страсти, Где ты, св\'{я}точный уют? -- Ничего не продают. Я свое заброшу дело, Я пойду куда--то вновь, Я уже пойти хотела В престарелое кино. И откроются киоски -- Только выйду из кино -- Тетка с видом эскимоски Мне протянет эскимо. Я пойму -- в Москву большую Опустилось божество -- Пирожки с капустой чую, Ощущаю волшебство, Пирожки с капустой чую, Ощущаю волшебство... Вдвоем Вдвоем, вдвоем, вдвоем Нежны до устрашенья -- Давай, меня убьем Для простоты решенья. Я в землю бы вошла, Как ножик входит в масло, Была, была, была, Была -- да и погасла. Проблемы устраня Житья недорогого -- Давай убьем меня И никого другого. Программа решена, Душе мешает тело. Жила, жила, жила, Жила -- и улетела. В усталой голове -- Особая пружинка, По улицам Москвы Кружи, моя машинка. До дна, до дна, до дна Влюби--влюби--влюбиться. Одна, одна, одна Уби--уби--убийца. Веретено Если ты в стране далекой Утомишься и уснешь, Птица белая с рассвета Постучится в грудь мою -- Отложу веретено, Погляжу в свое окно, Но тебя, мой друг сердечный, Не увижу все равно. Если ты в краю пустынном Темной кровью истечешь, Птица алая с заката Постучится в грудь мою -- Отложу веретено, Погляжу в свое окно, Но тебя, мой друг прекрасный, Не увижу все равно. Если ты в дали туманной Позабудешь обо мне, Птица черная к полночи Постучится в грудь мою -- Отложу веретено, Погляжу в свое окно, Но тебя, мой друг бесценный, Не увижу все равно, А услышу, как под утро Смолкнет пенье соловья -- И душе твоей вдогонку Полетит душа моя. Упадет веретено, Хлопнет на ветру окно... Я с тобой и после смерти Не расстанусь все равно. Веселая кума Одна веселая кума Сводила муженька с ума, Предпочитая муженьку Любого мужика. Одна веселая кума Сводила мужиков с ума И обожала мужику Еще сказать ``ку--ку''. Одна веселая кума Почти что всех свела с ума, Когда пришла в селенье к ним Чума, чума, чума. Кума в обнимку с мужиком Грозит проклятой кулачком -- Мол, обходи, чума, мой дом Кругом, кругом, кругом! Так вот, веселая кума, Хоть невеликого ума, Хоть ставить некуда клейма -- Сильнее, чем чума, Сильнее, чем чума. Виртути--милитари Без ордена Виртути--милитари Домой не возвращайтесь, говорю. Но коль уснули вы в Афганистане -- Едва ли вы проснетесь к январю. Развернутые на закат пунцовый, Продлите вы почти невинный сон, А гроб свинцовый, да, а гроб свинцовый -- Вот это вышел всенародный звон. В Орле, Чите, Караганде, Тагиле, В любом на нас отпущенном раю, Во мгле, в черте оседлости, в могиле Вы спите -- я вам песенку спою. Крепчай, мое негромкое глиссандо, Взойдите в небо, сто усталых лун -- Во славу легконогого десанта, Уснувшего под переборы струн. Художник, супермен и пролетарий, Я, ваша мать, волнением горю, Без ордена Виртути--милитари Домой не приходите, говорю. В чем были -- как одели, как обули -- Спускаетесь по склону -- по судьбе. Привычные в Герате и в Кабуле, Сейчас сойдете вы над Душанбе. *** Вместо крикнуть: -- Останься, останься, прошу! -- Безнадежные стансы к тебе напишу. И подумаю просто -- что же тут выбирать? Я на теплый твой остров не приду умирать. Но в углы непокорного рта твоего Дай, тебя поцелую -- всего ничего. Я сама ничего тут не значу, Запою -- и сейчас же заплачу. Волшебный сурок Он играет, играет Элизе, Без конца повторяет урок, Но мерещится -- ближе и ближе Подступает волшебный сурок. Прихотлива прекрасная дева, Прихотлива и страшно строга, С ней, пожалуй, не сделаешь дела, Не получится с ней ни фига. На чахоточный слабый румянец Ты себя же, дурила, обрек. Но стоит под окном оборванец -- И шарманка при нем, и зверек. Эти фижмы, улыбки, оборки, Эта мягкая влажность руки... Девы мелочны и дальнозорки, Но светлы и пушисты сурки. Он играет, играет Элизе, Он повел бы ее под венец. Сердце будет дробиться, делиться, А потом разобьется вконец. Но играет -- молчите, молчите! -- И шарманка ему -- не пророк. Он не бабе играет -- мальчишке, У которого верный сурок. Воздухоплаватель Ну что ты все сидишь, Ну что ты все молчишь, Где ты витаешь? -- Сидишь уже века, Уставясь в облака, И их считаешь... Но ты же не бумажный змей И даже не воздушный шар, Да и не птица -- А все лететь, летать -- А нет, чтобы узнать, Как возвратиться. Ты знаешь -- на земле В огне или в золе, Но всяк на месте. Да, ты взлетишь, взлетишь Туда, куда глядишь -- Лет через двести. Ведь ты же не бумажный змей И даже не воздушный шар, Да и не птица -- А все лететь, летать -- А нет, чтобы узнать, Как возвратиться. Ты стал похож на тень, Уже который день -- Все без улыбки. И для тебя цветы Растут из черноты Твоей ошибки. Но ты же не бумажный змей И даже не воздушный шар, Да и не птица -- А все лететь, летать -- А нет, чтобы узнать, Как возвратиться. Ты не отводишь взгляд, А я не в лад, не в склад Твержу серьезно: -- Чем тут сидеть в клети, Снимайся и лети, Пока не поздно, Пока тебя не обошли Шары и змеи всей земли, Смеясь недобро, Пока лицо не обожгли Ветра и бури всей земли, И целы ребра. Хотя ты не бумажный змей, Хотя ты не воздушный шар, Да и не птица -- Но не молчи и не сиди, А собирайся и лети -- Чтоб возвратиться, Чтоб возвратиться. Воздушный транспорт Этот воздушный транспорт, Тот равнодушный голос: ``Караганда -- Франкфурт'', С полюса -- на полюс. Женщины, дети, старцы Рвутся в свою Итаку, Страшно, мин херц, страшно, Хоть и не по этапу. Птичий язык бьется В детском чумном крике, Их позабыл Г?те, Бросил в беде Рильке. Выучили казахский, Выучили б ненецкий -- И все это -- по--хозяйски, И все это -- по--немецки. Бледные эти маски, Скудные эти тряпки Надо бы сбросить в Москве На шереметьевском трапе, И прочитать победно Буковки на билете. Жили темно и бедно, Но все же рождались дети. Стихнет тупая брань, хоть Щелкает еще таймер, ``Караганда -- Франкфурт'' Пусть улетит лайнер. Хоть я держусь в рамках, Сбился и мой компас, Караганда -- Франкфурт, Караганда -- космос. Караганда -- Франкфурт, Караганда -- космос. Возвращение И приходит однажды ко мне человек, И становится на пороге моем. Я ему предлагаю еду и ночлег. Он благодарит, но говорит, Что не терпит нужды ни в чем. И продолжает стоять в темноте, И я предлагаю трубку ему. Он благодарит, но говорит, Что трубка ему ни к чему. И продолжает стоять, как стоял, И я наливаю ему вина. Он благодарит, но говорит, Что я ему ничего не должна, Что я ничего не должна. Тогда я тихо ему говорю, Что, видно, он просто мне не по душе. Он благодарит, прощай, говорит -- И нету его уже. Он благодарит, прощай, говорит -- И нету его уже. Возвращение к барабану Барабанное ты мое прошлое -- Я юна была и нежна. Барабанное ясное взрослое -- Никому теперь не нужна. Были палочки две точеные -- Только нужно ли их иметь? Милый мой, я теперь ученая, Я не стала бы так шуметь. Лотерейный твой братец н\'{а}званный -- Мы дружны с ним немало лет, Но боюсь -- опять, будто н\'{а}зло мне, Попадется пустой билет. Я -- обманутая обманщица, И скажу тебе, верь -- не верь, Барабан мой: я -- барабанщица, Барабаню в чужую дверь. А придется ли мне раскаяться, Иль некаянной доживать -- Как, мой бедный, ты будешь маяться, Будут бить в тебя, добивать. Но пока мы с тобою -- оба--два, А чужих -- миллион вокруг -- Так не будем же ставить опыты Друг на друге, мой милый друг. Так не будем же ставить опыты Друг на друге, мой милый друг. *** Все дело в Польше, Все дело все--таки в Польше, Теперь--то ясно -- из этого жаркого лета. А все, что после, а все, что было позже и после -- Всего лишь поиск того пропавшего следа. Но от субботы до субботы Быть может, я и доживу, Дожить бы, милый, до свободы. Да, до свободы -- наяву. Быть может, воздух -- рукой дотянусь -- все в шаге. Да, это воздух -- ах, вот как меня прищемило. А может, возраст -- в прохладной сырой Варшаве? Допустим, возраст -- но было смешно и мило. Но от субботы до субботы Быть может, я и доживу, Дожить бы, милый, до свободы. Да, до свободы -- наяву. Но как же -- больше? Где мы заблудились в Польше? И этот поезд -- на выручку и навырост. А все, что после -- то тоньше, гораздо тоньше, Душа не врет, и история нас не выдаст. Но от субботы до субботы Быть может, я и доживу, Дожить бы, милый, до свободы. Да, до свободы -- наяву. *** Вся Россия к нему звонит, Говорит ему: -- Извините. -- Ну конечно же, извинит. Если можете, не звоните. Вся Россия в дверях стоит, Плачет пьяной слезой калека. -- Ну, опять учудил, старик, Ну и выкинул ты коленце. Погляди любой протокол -- Там старшой уже все подправил. Допотопный ты протопоп -- На кого же ты нас оставил? Тут -- отравленная вода, Там -- подходят филистимляне, И рождественская звезда Сахаристо блестит в тумане. *** Я играла с огнем, Не боялась огня -- Мне казалось, огонь Не обидит меня. Он и вправду не жег Мне протянутых рук. Он горячий был друг, Он неверный был друг. Я играла с огнем Вот в такую игру -- То ли он не умрет, То ли я не умру. Я глядела в огонь, Не жалеючи глаз, Он горел и горел, А однажды погас. Я играла с огнем До поры, до поры, Не предвидив особых Последствий игры. Только отблеск огня На лице у меня, Только след от огня На душе у меня. *** Я развлечь вас постараюсь Старомодной пасторалью. От немецкой сказки в детской Веет пылью и теплом. Кто--то их опять читает И страницы не считает, И, незримы, братья Гриммы Проплывают за стеклом. Если ты меня не покинешь, То и я тебя не оставлю. К этой песенке старинной Я ни слова не прибавлю. Там на лаковой картинке Ганс и Гретель посрединке Умоляют под сурдинку: -- Спой, хороший человек. Этот облик их пасхальный, Их уклад патриархальный В наш нелегкий, в наш нахальный В наш ???невинный, добрый век. Если ты меня не покинешь, То и я тебя не оставлю. К этой песенке старинной Я ни слова не прибавлю. Но от этой сказки мудрой Тонко пахнет старой пудрой, Ветер треплет Гретель кудри, Вносит новые слова. Я сниму остатки грима. Что вы натворили, Гриммы? -- Вы--то там неуязвимы, Я--то тут едва жива. К этой песенке старинной Я свои слова прибавлю: Если ты меня вдруг покинешь, То я это так не оставлю. Я развлечь вас постаралась Старомодной пасторалью. От немецкой сказки в детской Веет пылью и теплом. Это я опять читаю -- Я их очень почитаю, И, незримы, браться Гриммы Проплывают за стеклом. *** Я сама себе открыла, Я сама себе шепчу: -- Я вчера была бескрыла, А сегодня полечу И над улицей знакомой, И над медленной рекой, И над старенькою школой, И над маминой щекой. Как ни грело все, что мило, Как ни ластилось к плечу -- Я вчера была бескрыла, А сегодня полечу Над словцом неосторожным, Над кружащим над листом, И над железнодорожным, Над дрожащим над мостом. То ли дело -- эта сила, То ли дело -- высота, Я вчера была бескрыла, А сегодня я -- не та. Кто--то землю мне покажет Сверху маленьким лужком, На лужке -- стоит и машет Мама аленьким флажком. Было время -- смех и слезы, Не бывало пустяков, Слева грозы, справа грозы, Рядом -- стаи облаков. Как ни мучались, ни звали Кто остался на лугу -- Я вчера была бы с вами, А сегодня -- не могу, А сегодня -- не могу, А сегодня -- не могу... *** Я теряю тебя, теряю, Я почти уже растеряла, Я тираню тебя, тираню -- Позабудь своего тирана, Вот -- бескровный и безмятежный -- Островок плывет Чистопрудный. Заблудился мой голос нежный Над Неглинною и над Трубной. Я теряю тебя, теряю, Просто с кожею отдираю, Я теорию повторяю, А практически -- умираю. И играет труба на Трубной, И поют голоса Неглинной Над моей головой повинной, Над душою моей невинной. Так идем по стеклянной крошке -- Напряженные, злые оба. Намело на моей дорожке Два совсем молодых сугроба. И оглядываюсь еще раз, И беспомощно повторяю: -- Ну, услышь мой дрожащий голос, Я теряю тебя, теряю. *** Я живу, как живу, я пою, как поется. Может быть, и могла б жить еще как--нибудь. У меня твоего ничего не остается. Ни на руку надеть, ни повесить на грудь. Ты живешь, как живешь, ты поешь, как поется. Может быть, ты бы мог жить еще как--нибудь. У тебя моего ничего не остается. Ни на руку кольца, ни цепочки на грудь. А пора бы -- понять, время, время -- научиться: Из всего выйдет толк, от всего будет прок. Что теперь, как песок, между пальцев просочится, То еще -- погоди -- соберется между строк. *** Я звоню тебе из Невинграда Сообщить, что я еще жива. В Невинграде все, что сердцу надо -- И невиноватость, и Нева, И моя премьерная простуда, И моей гримерной суета. Мне никто не позвонит оттуда, Если я не позвоню туда. Я себя сегодня постращаю, Теплый диск покруче раскручу. В Невинграде я тебя прощаю, А в Москве, должно быть, не прощу. Я звоню тебе сюжета ради, Я жива -- и тема не нова. В Невинграде все, как в Ленинграде -- И невиноватость, и Нева. Заклинание Спаси его, разлука, спаси его, разлука, Спаси его, разлука -- такая здесь морока. Войди к нему без стука, прильни к нему без звука, Возьми его за руку и уведи далеко. Храни его, надежда, храни его, надежда, Храни его, надежда -- всему первопричина. Ведь он -- юнец мятежный, не робкий и не нежный, А нам -- что ни мужчина, то новая морщина. Дай бог ему удачи, дай бог ему удачи, Дай бог ему удачи на каждом повороте. А в жизни той собачьей -- дай бог ему тем паче, Даруй ему, из прочих, -- дорогу покороче. Минуй его, сиянье, минуй его, сиянье, Минуй его, сиянье и почести земные. Он будет жить дал?ко, от нас на расстояньи, И будут с ним заботы, и женщины иные. Застывшие Фили Туда меня фантомы привели, Где -- нет, не ищут женщины мужчин. Привиделись озябшие Фили, Где я ловлю попутную машину, Чтоб через четверть, может быть, часа, Московское припомнив сумасбродство, Внутри себя услышать голоса Филевского ночного пароходства. Туда ведут нечеткие следы, Где люди спят и к сказочкам нечутки, Где я у самой глины, у воды, Приткнувшись лбом к стеклу какой--то будки, Звонила, под собой не чуя ног, Но знала -- выход будет нелетальный -- Подумаешь, всего один звонок От женщины какой--то нелегальной -- Так что ж, до самой смерти неправа? Весь город, как ладонь, уже изучен, Но выхватит судьба из рукава Гостиницу в сети речных излучин, Мужчину, прилетевшего с земли, И женщину, поверившую чуду... Привиделись застывшие Фили, Которых не было, не есть... Не буду. Зимняя прогулка Иду по улице зимой, И непонятно мне самой, Как не заносит снегом. Хотя погода хороша, Болит, болит моя душа Между землей и небом, Между землей и небом. А где--то светится окно, Так поздно светится оно -- Меня там не хватает. Хотя погода хороша, Болит, болит моя душа -- Ее ледок не тает, Ее ледок не тает. А скоро будет Рождество, Но это тоже ничего -- Потом пройдет и это. Хотя погода хороша, Болит, болит моя душа -- Ей облегченья нету, Ей облегченья нету. А можно так и дальше жить -- Спешить, грешить, людей смешить, Ни шатко и ни валко. Да и погода хороша, Но все болит, болит душа -- Ее--то вот и жалко, Ее--то вот и жалко. Мишка из манной каши Am Dm E7 Am Ах, какой он странный -- лапки, носик, ушки. Dm G7 C Я сегодня манной каши не докушал. A7 Dm G7 C Dm И со мною странный случай приключился: Am E7 Am Медвежонок манный из комков слепился. Он немножко странный -- глазки из смородин, Но зато на прочих не похож уродин. А чтоб был заметен труд мой не напрасный, Из брусники красной язычок прекрасный. Я сказал верзиле, дяде в магазине: ``Сколько бы медведей вам ни привозили, Нет у вас такого -- он ведь бесподобен, Он еще удобен тем, что он съедобен''. Дядя удивился, но спросил упорно: -- Почему твой мишка белый, а не черный? -- А что, он иностранный, -- я ответил гордо, -- Он из каши манной, и спина, и морда. Дядя был неглупый, это и тревожит: Он сказал, что взрослый так слепить не может. А почему не может -- никто не отгадает, -- Просто каждый взрослый кашу доедает. Цыганочка Аза 6/8 Dm Gm Цыганка, цыганочка Аза A7 Dm Жила здесь и зиму и лето, Dm Gm Теперь здесь спортивная база: A7 Dm Тяжело-- и легкоатлеты. D7 Gm Вот здесь поднималась в беседку, C F-A7 Вот тут примеряла наряды, Dм Gm Теперь здесь спортивная сетка, A7 Dm А также другие снаряды. Шумели, шумели аллеи, Отрада хозяйского глаза. Шалели мужчины, шалели, Плясала цыганочка Аза. ``Тоску позабудешь и Питер, Ты все у меня позабудешь! Я -- первый российский кондитер, Ты -- первой цыганкою будешь.'' Ах, что это, что это значит? -- Шампанское льется и льется, Цыганка смеется и плачет, И плачет -- как будто смеется. В деревне у нас перемены: Где старой часовенки конус, Теперь молодые спортсмены С утра повышают свой тонус. Цыганка, цыганочка Аза, Взбешенный влюбленный кондитер, Та самая, самая фраза: ``Поедем--ка, милая, в Питер.'' Теперь беговые дорожки, Теперь молодые аллеи, А раньше--то, господи, дрожки, А раньше коней не жалели.  * Имануил Глейзер. Вероника ДОЛИНА : ОТ ПЕРВОГО РОЖДЕНЬЯ ДО ВТОРОГО *  --------------------------------------------------------------- Напечатано: "Русский израильтянин" ноябрь-98 --------------------------------------------------------------- Все биографические справки единодушно утверждают, что Вероника До-лина занимается песенным творчеством с 1971 года, т.е с 15 лет. На ее недавнем концерте прозвучала песня, написанная в 18 лет на скамейке в московском метро в связи с чьим-то днем рождения и подаренная именин-нику в тот же вечер.1974 годом уже помечен цикл "Семь песен Жанны д'Арк". Есть, стало быть, все основания, не привязываясь к точной дате, от-мечать как минимум 25-летие ее бардовской жизни, ее -в высшей мере!- авторской песни. Оглядываясь слухом и памятью на эту четверть века, прежде всего невольно констатируешь невозможность дробления творчества Вероники До-линой на четко очерченные периоды, неприменимость либо искусственность деления ее пути на этапы типа "ранний" и "поздний". Когда она выходит се-годня на подмостки и начинает с "А хочешь я выучусь шить?", это воспри-нимается не как сознательное желание напомнить нам о давности нашего знакомства, а как подтверждение того, что никакой разлуки между нами не было и нет.Что же касается самой песни, то она звучит надвременно свежо, как и в пору своего появления на свет. Да, случай Вероники Долиной таков, что голос ее музы, никак не избе-гая и не обходя молчанием катаклизмы выпавшего на ее долю времени, остается верен себе, хранит свою органику, свое "лица необщее выраженье". Нет поэтому нужды напоминать о конкретно-историческом содержании этой последней четверти века, ибо нет ничего по-настоящему значительного в этом времени, что осталось бы непреломленным в ее творчестве, несмотря на его явно лирический характер. Думается, не будет преувеличением ут-верждение, что это как раз тот самый случай, к которому применимы слова Гейне о трещине мира, проходящей сквозь сердце поэта и слова Тютчева о том, что " Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые". Достаточно вспомнить ее песенные отклики на уход Высоцкого, ее песни на судьбоносно больную тему эмиграции от ранней "Серой шейки" до более поздних "Уезжа-ют мои родственники" и "Караганда-Франкфурт", чтобы раз и навсегда снять сугубо женский ореол с ее недюжинного таланта. Генетически восходящая к окуджавской традиции и прижизненно щедро окрыленная самим Булатом, не без гордости называющая себя "последней шестидесятницей", Вероника Долина в чисто поэтическом плане наследует своим великим предшественницам - Ахматовой и Цветаевой. При всей несхожести этих двух поэтических ключей, этих чуть ли не полярно разня-щихся стихий, нельзя не заметить, как в долинских текстах самобытно сплав-лены ахматовское пристрастие к "прозы пристальным крупицам" с цветаев-ским распевным началом и ее же рисковой раскованностью, как по-ахма-товски естественна долинская лирическая первозданность, приподнятая над землей чуточку книжным цветаевским романтизмом. И тут,кажется, самое время сказать о том, что Вероника Долина оп-равила в песни не только лирику сердца и приметы исторического времени. Она изначально включила в свой песенный контекст и самые разнообразные культурные пласты, расставив в них свои акценты и обозначив свои цен-ностные духовные ориентации. Будь то домик Чайковского в Клину или незабвенный образ историка Натана Эйдельмана, цветаевская проза или печальная судьба писателей-обереутов,отклик на письмо Наума Коржавина или письмо Василию Аксенову- по их живым контурам отныне струится ее высокое глиссандо под неповторимо тревожный перезвон ее аккордов. Ценно и то, что в обращении с культурными пластами у Долиной начисто отсутствует хоть какой-то намек на стилизацию, не говоря уже о подража-тельстве. В мир Булата Окуджавы мы входим, вернее вошли со старого Арбата. А вход в долинский мир означен на той же карте Москвы сретенскими воро-тами. Эта малая родина поэта, светящая отовсюду, служит не только визит-ной карточкой автора, но пожизненной подпиткой его творческой нивы. Уж десять лет, как открыт для российского человека земшар, как Варшава и То-кио, Париж и Конаково, Вильнюс и Бостон уравнены в правах на живую встречу с российским бардом, а Сретенка вновь и вновь диктует новые сло-ва и мелодии, и "не проходит, как родинка". И если в застойные времена эти песни можно было с явной коньюнктурной натяжкой обозначить как патрио-тические, то новые времена вернули им их истинный статус песен о собственном детстве и детстве собственных детей. "Везет сомнамбула сом-намбулу..." - и этим сказано все. Принадлежа к постокуджавскому поколению бардов, начав вместе с целой россыпью талантливых людей, Вероника Долина прошла четверть-вековую дистанцию не просто достойно, но хочется сказать по-лидерски. У тех, кого называли "каэспэшниками", кого награждали на фестивалях и слетах, сегодня тоже вышли "компакты" и книжки, но, увы, настоящего отрыва от "планки" КСП так и не случилось. Дело, разумеется, не в дележе каких-то лавров, а в том лишь, что о бардах продолжают говорить как о массовом явлении, как о бывшем движении протеста против официоза, не замечая при этом, что все это больше относится к бардовской публике, к тем тысячам, что заполняют амфитеатр грушинского фестиваля. Что же касается самой авторской песни, то она начинается с автора, и с этой точки зрения хочется говорить не о массовом явлении, а об авторе как о явлении в искусстве. Сегодня даже самые ярые апологеты массовой туристской песни признают, что явлением в искусстве Вероника Долина стала уже четверть века назад. И если прежде она естественно примыкала к духовной оппо-зиции против официальной эстрады, то сегодня, как и раньше без програм-ных деклараций, естественно противостоит той массовой эстрадной бездухов-ности, которая заполонила все подмостки и масс-медиа в постсоветской России. Даже до наших дальнезарубежных очагов все сильнее докатывается этот коммерческий хитпарадный дух, к сожалению поглощающий даже тех, кто вырос если не на Окуджаве, то на Бернесе и Шульженко. Нынешняя осень в творческой биографии Вероники явно особая: ее большое турне по Северной Америке отмечено двумя настоящими премье-рами. Буквально за пару дней до ее вылета из Москвы вышел новый компакт с двумя именами на титуле: Вероника Долина, Михаил Володин. На эту премьеру ушло двадцать лет жизни- дружбы, творчества, судьбы. Еще недавний минчанин, поэт и бард Михаил Володин перебрался в Бостон, концертно и дружески освоенный Вероникой Долиной с конца 80-х. Диск назван "Будто письма", хотя адресованы эти песни-письма не столько друг другу, сколько нам с вами. На редкость удачным оказался и буклет этого диска, в оформлении которого использованы прелестные композиции супруги Михаила Володина Екатерины Бессмертной и бостонско-московские фото авторов. И, наконец главная премьера этой осени. В конце семидесятых Вероника Долина, тогда уже широкоизестный бард, получила диплом препо-давателя французского языка. Этот язык был впитан ею с раннего детства, но лишь десять лет назад не без участия всеобщей перестройки она осме-лилась перевести полдюжины своих стихов-песен на этот столь песенный язык. Шло время. Поддержанная в этом своем начинании друзьями и поклонниками во франкоговорящих регионах планеты, Вероника Долина отва-жилась на полноценную премьеру - французский концерт в двух отделениях в Монреале, куда судьба не заносила ее последних 9-10 лет. И вот через день после прекрасного выступления перед русским Монреалем, на которое собра-лось не менее четырехсот слушателей, в широкоизвестном кафе-мастерской "На обочине", где регулярно поют знаменитые шансонье, в переполненном зале с микрофонами и телекамерами канадского ТВ Вероника Долина выда-ла- выдохнула более 25 своих песен на языке Вийона и Брассенса, Бреля и Эдит Пьяф. Случай, прямо скажем, беспрецедентный. Известны переводы стихов самими авторами от Пушкина до Бродского. Известны цветаевские пушкинские шедевры по-французски, но в мире авторской песни это насто-ящая премьера! За русской поэзией уже как минимум два века закреплена репутация непереводимой, либо переводимой ущербно, т.е. без "звучной подруги" - рифмы и т.д. и т.п. И вот звучит из уст вчера еще певшей это по-русски песня без натяжек и потуг, звучит, словно изначально на этом языке и родилась. Такому явлению есть только одно название - Чудо! Не станем вдаваться в детальный анализ этого чуда, обсуждать, где автор ближе к оригиналу, где чуть дальше от него, переводы это или вариации на темы собственных песен... Доверимся овациям тех, кто зачарованно затаив дыхание, слушал эти песни на своем родном языке, ни с чем их не сравнивая. Доверимся восторгам видавших виды радио и тележурналистов французского Монреаля, три дня одолевавших Веронику До-лину, еще неделю назад никому в этом самом Монреале неизвестную. По одной-две песни по-французски Вероника показывала на выступле-ниях перед русскоязычной аудиторией, и судя по тому, как эта аудитория принимала французские "Табак" или "Китайский ресторанчик", можно, положа руку на сердце сказать, что ее второе рождение - подарок не только фран-цузам, но и нам всем. ...И быть французскому компакту, и быть встречам с русским и фран-цузским Парижами! Но вне всякого сомнения быть и новым песням с гор-чащим привкусом-призвуком ее Сретенки, с безошибочно к месту ввернутым модерновым словечком, с немудрящей, но всегда по-долински пронзительной мелодией, придающей редкостное напряжение и удивительную окраску самым обиходным словам. И какое счастье, что от первого рождения до второго не тускнеет огонь ее богом данной свечи, который она так скромно определила как "маленький, но ясный". Imanouil GLEIZER 158 Harvard St. #1 Brookline, MA 02446 617.731-2570 imanouil@gis.net