---------------------------------------------------------------
     Из книги Андря Лазарчука и Михаила Успенского "Посмотри в глаза чудовищ"
---------------------------------------------------------------
Авторы признательны Дмитрию Быкову за расшифровку и
подготовку к печати стихов из черной тетради



Ты вернешься после пяти недель
Приключений в чужом краю
В цитадель отчизны, в ее скудель,
В неподвижную жизнь мою.

Разобравшись в записях и дарах
И обняв меня в полусне,
О каких морях, о каких горах
Ты наутро расскажешь мне!

Но на все, чем дразнит кофейный Юг
И конфетный блазнит Восток,
Я смотрю без радости, милый друг,
И без зависти, видит Бог.

И пока дождливый, скупой рассвет
Проливается на дома,
Только то и смогу рассказать в ответ,
Как сходил по тебе с ума.

Не боясь окрестных торжеств и смут,
Но не в силах на них смотреть,
Ничего я больше не делал тут
И, должно быть, не буду впредь.

Я вернусь однажды к тебе, Господь,
Демиург, Неизвестно Кто,
И войду, усталую скинув плоть,
Как сдают в гардероб пальто.

И на все расспросы о грузе лет,
Что вместила моя сума,
Только то и смогу рассказать в ответ,
Как сходил по тебе с ума.

Я смотрю без зависти - видишь сам -
На того, кто придет потом.
Ничего я больше не делал там
И не склонен жалеть о том.

И за эту муку, за этот страх,
За рубцы на моей спине -
О каких морях, о каких горах
Ты наутро расскажешь мне!

*  *  *

И если есть предел времен,
То зыбкий их объем
Меж нами так распределен,
Чтоб каждый при своем.
Я так и вижу этот жест,
Синклит на два десятка мест,
Свечу, графин, парчу, -
Среду вручают, точно крест:
По силам, по плечу.

Нас разбросали по Земле -
Опять же неспроста, -
И мы расселись по шкале,
Заняв свои места.
Грешно роптать, в конце концов:
Когда бы душный век отцов
Достался мне в удел,
Никто бы в груде мертвецов
Меня не разглядел.

Кто был бы я средь этих морд?
Удача, коли бард...
Безумства толп, движенье орд,
Мерцанье алебард -
Я так же там непредставим,
Как в адской бездне херувим,
Как спящий на посту,
Иль как любавичский Рувим,
Молящийся Христу.

А мне достался дряхлый век -
Пробел, болото, взвесь,
Седое небо, мокрый снег,
И я уместен здесь:
Не лютня, но и не свисток,
Не милосерден, не жесток,
Не молод и не стар -
Сверчок, что знает свой шесток,
Но все же не комар.

...Ах, если есть предел времен,
Последний, тайный час, -
То век грядущий припасен
Для тех, кто лучше нас.
Наш хлеб трудней, словарь скудней,
Они нежны для наших дней,
Они уместней там,
Где стаи легких времирей
Порхают по кустам.

Там нет ни ночи, ни зимы,
Ни внешнего врага.
Цветут зеленые холмы
И вешние луга.
Страдают разве что поэт
Да старец, после сотни лет
Бросающий курить;
Там, может быть, и смерти нет -
Не все же ей царить!

...Но нет предела временам
И радости - уму.
Не век подлаживался к нам,
А мы, увы, к нему.
В иные-прочие года,
Когда косматая орда
Имела все права, -
Я был бы тише, чем вода,
И ниже, чем трава.

Я потому и стал таков -
Признать не премину, -
Что на скрещении веков
Почуял слабину,
Не стал при жизни умирать,
И начал кое-что марать,
И выражаться вслух,
И отказался выбирать
Из равномерзких двух.

И запретил себе побег
И уклоненье вбок, -
А как я понял, что за век, -
Об этом знает Бог.

И не мечтал ли в восемь лет
Понять любой из нас,
Откуда ведает брегет,
Который нынче час?

*  *  *

Снова таянье, маянье, шорох,
Лень и слабость начала весны:
Словно право в пустых разговорах
Нечувствительно день провести.

Хладноблещущий мрамор имперский,
Оплывая, линяя, гния,
Превратится в тупой, богомерзкий,
Но живительный пир бытия.

На свинцовые эти белила,
На холодные эти меха
Поднимается равная сила
(Для которой я тоже блоха).

В этом есть сладострастие мести -
Наблюдать за исходами драк,
И подпрыгивать с визгом на месте,
И подзуживать: так его, так!

На Фонтанке, на Волге и Каме,
Где чернеют в снегу полыньи,
Воздается чужими руками
За промерзшие кости мои.

Право, нам ли не ведать, какая
Разольется вселенская грязь,
Как зачавкает дерн, размокая,
Снежно-талою влагой давясь?

Это пир пауков многоногих,
Бенефис комаров и червей.
Справедливость - словцо для убогих.
Равновесие - это верней.

Это оттепель, ростепель, сводня,
Сор и хлам на речной быстрине,
Это страшная сила Господня,
Что на нашей пока стороне.

ИЗ ЦИКЛА "СНЫ"

Мне приснилась война мировая -
Может, третья, а может, вторая,
Где уж там разобраться во сне,
В паутинном плетении бреда...
Помню только, что наша победа -
Но победа, не нужная мне.

Серый город, чужая столица.
Победили, а все еще длится
Безысходная скука войны.
Взгляд затравленный местного люда.
По домам не пускают покуда,
Но и здесь мы уже не нужны.

Вяло тянутся дни до отправки.
Мы заходим в какие-то лавки -
Враг разбит, что хочу, то беру.
Отыскал земляков помоложе,
Москвичей, из студенчества тоже.
Все они влюблены в медсестру.

В ту, что с нами по городу бродит,
Всеми нами шутя верховодит,
Довоенные песни поет,
Шутит шутки, плетет отговорки,
Но пока никому из четверки
Предпочтения не отдает.

Впрочем, я и не рвусь в кавалеры.
Дни весенние дымчато-серы,
Первой зеленью кроны сквозят.
Пью с четверкой, шучу с медсестрою,
Но особенных планов не строю -
Все гадаю, когда же назад.

Как ни ждал, а дождался внезапно.
Дан приказ, отправляемся завтра.
Ночь последняя, пьяная рать,
Нам в компании странно и тесно,
И любому подспудно известно -
Нынче ей одного выбирать.

Мы в каком-то разграбленном доме.
Все забрали солдатики, кроме
Книг и мебели - старой, хромой,
Да болтается рваная штора.
Все мы ждем, и всего разговора -
Что теперь уже завтра домой.

Мне уйти бы. Дурная забава.
У меня ни малейшего права
На нее, а они влюблены,
Я последним прибился к четверке,
Я и стар для подобной разборки,
Пусть себе! Но с другой стороны -

Позабытое в страшные годы
Чувство легкой игры и свободы,
Нараставшее день ото дня:
Почему - я теперь понимаю.
Чуть глаза на нее поднимаю -
Ясно вижу: глядит на меня.

Мигом рухнуло хрупкое братство.
На меня с неприязнью косятся:
Предпочтенье всегда на виду.
Переглядываясь и кивая,
Сигареты туша, допивая,
Произносят: "До завтра", "Пойду".

О, какой бы мне жребий ни выпал -
Взгляда женщины, сделавшей выбор,
Не забуду и в бездне любой.
Все, выходит, всерьез, - но напрасно:
Ночь последняя, завтра отправка,
Больше нам не видаться с тобой.

Сколько горькой любви и печали
Разбудил я, пока мы стояли
На постое в чужой стороне!
Обреченная зелень побега.
Это снова победа, победа,
Но победа, не нужная мне.

Я ли, выжженный, выживший, цепкий,
В это пламя подбрасывал щепки?
Что взамен я тебе отдаю?
Слишком долго я, видно, воюю.
Как мне вынести эту живую,
Жадно-жаркую нежность твою?

И когда ты заснешь на рассвете,
Буду долго глядеть я на эти
Стены, книги, деревья в окне,
Вспоминая о черных пожарах,
Что в каких-то грядущих кошмарах
Будут вечно мерещиться мне.

А наутро пойдут эшелоны,
И поймаю я взгляд уязвленный
Оттесненного мною юнца,
Что не выгорел в пламени ада,
Что любил тебя больше, чем надо, -
Так и будет любить до конца.

И проснусь я в московской квартире,
В набухающем горечью мире,
С непонятным томленьем в груди,
В день весенний, расплывчато-серый, -
С тайным чувством превышенной меры,
С новым чувством, что все позади -

И война, и любовь, и разлука...
Облегченье, весенняя скука,
Бледный март, облака, холода
И с трудом выразимое в слове
Ощущение чьей-то любови -
Той, что мне не вместить никогда.

*  *  *

Ведь прощаем мы этот Содом
Словоблудья, раденья, разврата -
Ибо знаем, какая потом
На него наступила расплата.

Им Отчизна без нас воздает.
Заигравшихся, нам ли карать их -
Гимназистов, глотающих йод
И читающих "Пол и характер",

Гимназисток, курсисток, мегер,
Фам-фаталь - воплощенье порока,
Неразборчивый русский модерн
Пополам с рококо и барокко.

Ведь прощаем же мы моветон
В их пророчествах глада и труса, -
Ибо то, что случилось потом,
Оказалось за рамками вкуса.

Ведь прощаем же мы Кузмину
И его недалекому другу
Ту невинную, в общем, вину,
Что сегодня бы стала в заслугу.

Бурно краток, избыточно щедр,
Бедный век, ученик чародея
Вызвал ад из удушливых недр
И глядит на него, холодея.

И гляжу неизвестно куда,
Размышляя в готическом стиле -
Какова ж это будет беда,
За которую нас бы простили.

НОВАЯ ГРАФОЛОГИЯ

С нас его черты и складки,
Приглядевшись, можно снять.
А.К.

Ключом не мысля овладеть,
Ни сквозь окошко подглядеть,
Ни зренье робкое продеть
В глазок замочный, -
Устав в неведенье страдать,
Берусь по почерку гадать,
Хоть это опыт, так сказать,
Опять заочный.

О этот почерк! О позер!
Виньетка, вымарка, узор,
Мелькают контуры озер,
Бутонов, почек,
Рельефы пустошей, столиц,
Черты сливающихся лиц,
Мокриц, блудниц, бойниц, больниц...
Красивый почерк.

В нем полноправно прижилась
Колючей проволоки вязь,
В нем дышит ярость, накалясь
До перестрелок;
Из четких "т" торчит топор,
И "о" нацелились в упор;
Он неразборчив до сих пор,
Но он не мелок.

Любя поврозь талант и вкус,
Я мало верю в их союз
(Как верят, может быть, француз
Иль немец хмурый):
Ты пишешь левою ногой,
Пургой, нагайкой, кочергой,
Ты занимаешься другой
Литературой.

Ты ценишь сильные слова
И с бою взятые права.
Перед тобою все - трава,
Что слабосильно.
К бойцам, страшащимся конца,
Ты также не склонишь лица.
Ты мучим званием отца,
Но любишь сына.

Во избежание вранья
Я всех сужу по букве "я",
Что смотрит, вызов затая,
Чуть исподлобья:
В ней откровенье всех творцов
И проговорка всех писцов,
И лишь она, в конце концов,
Твое подобье.

Вот ковыляет, чуть жива,
На тонких ножках голова,
Хрома на обе и крива,
Как пес травимый,
Но что за гордость, Боже мой,
В ее неловкости самой,
В ее отдельности прямой,
Непоправимой!

По ней-то судя, по кривой,
Что, как забытый часовой,
Торчит над топью и травой
Окрестной речи,
Мы, если стену пробурить
И чай покрепче заварить,
Найдем о чем поговорить
При личной встрече.

*  *  *

По вечерам приморские невесты
Выходят на высокие балконы.
Их плавные, замедленные жесты,
Их томных шей ленивые наклоны -
Все выдает томление, в котором
Пресыщенность и ожиданье чуда:
Проедет гость-усач, окинет взором,
Взревет мотором, заберет отсюда.

Они сидят в резной тени акаций,
Заполнив поздний час беседой вялой,
Среди почти испанских декораций
(За исключеньем семечек, пожалуй).
Их волосы распущены. Их руки
Опущены. Их дымчатые взгляды
Полны надежды, жадности и скуки.
Шныряют кошки, и поют цикады.

Я не пойму, как можно жить у моря -
И рваться прочь. Как будто лучше где-то.
Нет, только здесь и сбрасывал ярмо я,
Где так тягуче медленное лето.
Кто счастлив? - тот, кто, бросив чемоданы
И мысленно послав хозяйку к черту,
Сквозь тени, розы, лозы и лианы
Идет по двухэтажному курорту!
Когда бы от моей творящей воли
Зависел мир - он был бы весь из пауз.
Хотел бы я любви такой Ассоли,
Но нужен ей, увы, не принц, а парус.
Ей так безумно хочется отсюда,
Как мне - сюда. Не в этом ли основа
Курортного стремительного блуда -
Короткого, томительного, злого?

А местные Хуаны де Маранья
Слоняются от почты до аптеки.
У них свое заветное желанье:
Чтоб всяк заезжий гость исчез навеки!
Их песни - вопли гордости и боли,
В их головах - томление и хаос,
Им так желанны местные Ассоли,
Как мне - приморье, как Ассоли - парус!
Но их удел - лишь томный взгляд с балкона,
Презрительный, как хлещущее "never",
И вся надежда, что в конце сезона
Приезжие потянутся на север.

О, душный вечер в городе приморском,
Где столкновенье страсти и отказа,
Где музыка, где властвует над мозгом
Из песенки прилипчивая фраза,
Где сладок виноград, и ветер солон,
И вся гора - в коробочках строений,
И самый воздух страстен, ибо полон
Взаимоисключающих стремлений.

*  *  *

Среди пустого луга,
В медовой дымке дня
Лежит моя подруга,
Свернувшись близ меня.

Цветет кипрей, шиповник,
Медвяный травостой,
И я, ее любовник,
Уснул в траве густой.

Она глядит куда-то
Поверх густой травы,
Поверх моей косматой
Уснувшей головы -

И думает, какая
Из центробежных сил
Размечет нас, ломая
Остатки наших крыл.

Пока я сплю блаженно,
Она глядит туда,
Где адская геенна
И черная вода,

Раскинутые руки,
Объятье на крыльце,
И долгие разлуки,
И вечная - в конце.

Пока ее геенной
Пугает душный зной -

Мне снится сон военный,
Игрушечный, сквозной.

Но сны мои не вещи,
В них предсказаний нет.
Мне снятся только вещи,
И запахи, и цвет.

Мне снится не разлука,
Чужая сторона,
А заросли, излука
И, может быть, она.

И этот малахитный
Ковер под головой -
С уходом в цвет защитный,
Военно-полевой.

Мне снятся автоматы,
Подсумки, сапоги,
Какие-то квадраты,
Какие-то круги.

ЧЕТВЕРТАЯ БАЛЛАДА
АНДРЕЮ ДАВЫДОВУ

В Москве взрывают наземный транспорт - такси, троллейбусы, все подряд.
В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен и бородат,
И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска.
При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника.
О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно, но много врут.
Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут,
Как гнев Господень. И потому-то Москву колотит такая дрожь.
Уже давно бы взыграла смута, но против промысла не попрешь.

И чуть затлеет рассветный отблеск на синих окнах к шести утра,
Юнец, нарочно ушедший в отпуск, встает с постели. Ему пора.
Не обинуясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу,
Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется на Трубу
И дальше кружится по бульварам ("Россия" - Пушкин - Арбат - пруды) -
Зане юнец обладает даром спасать попутчиков от беды.
Плевать, что вера его наивна. Неважно, как там его зовут.
Он любит счастливо и взаимно, и потому его не взорвут.
Его не тронет волна возмездий, хоть выбор жертвы необъясним.
Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним.

И вот он едет.

Он едет мимо пятнистых скверов, где визг играющих малышей
Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей,
Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков,
Смешно целующихся подростков, смешно серьезных выпускников,
Он едет мимо родных идиллий, где цел дворовый жилой уют,
Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская, что нас убьют,
И как бы там ни трудился Хронос, дробя асфальт и грызя гранит,
Глядишь, еще и теперь не тронут: чужая молодость охранит.

...Едва рассвет окровавит стекла и город высветится опять,
Во двор выходит старик, не столько уставший жить, как уставший ждать.
Боец-изменник, солдат-предатель, навлекший некогда гнев Творца,
Он ждет прощения, но Создатель не шлет за ним своего гонца.
За ним не явится никакая из караулящих нас смертей.
Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей.
Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру,
Но то, что мучит его всечасно, впервые будет служить добру.

И вот он едет.

Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк за бесплатный суп,
Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок, торчащих труб,
Вдоль улиц, прячущих хищный норов в угоду юному лопуху,
Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой вверху,
Он едет мимо голодных сборищ, берущих всякого в оборот,
Где каждый выкрик равно позорящ для тех, кто слушает и орет,
Где, притворяясь чернорабочим, вниманья требует наглый смерд,
Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть:
Как ангел ада, он едет адом - аид, спускающийся в Аид, -
Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит, что сам хранит).

Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем, в июне, в шесть,
Таю отчаянную надежду на то, что все это так и есть:
Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв,
И мир, послушный творящей воле, не канет в бездну, пока я жив.
Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом, Москву глуша,
Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа.

И вот я еду.




Теплый вечер холодного дня.
Ветер, оттепель, пенье сирены.
Не дразни меня, хватит с меня,
Мы видали твои перемены!
Не смущай меня, оттепель. Не
Обольщай поворотами к лету.
Я родился в холодной стране.
Честь мала, но не трогай хоть эту.

Только трус не любил никогда
Этой пасмурной, брезжущей хмури,
Голых веток и голого льда,
Голой правды о собственной шкуре.
Я сбегу в этот холод. Зане
От соблазнов, грозящих устоям,
Мы укроемся в русской зиме:
Здесь мы стоим того, чего стоим.

Вот пространство, где всякий живой,
Словно в пику пустому простору,
Обрастает тройной кожурой,
Обращается в малую спору.
Ненавижу осеннюю дрожь
На границе надежды и стужи:
Не буди меня больше. Не трожь.
Сделай так, чтобы не было хуже.

Там, где вечный январь на дворе,
Лед по улицам, шапки по крышам,
Там мы выживем, в тесной норе,
И тепла себе сами надышим.
Как берлогу, поземку, пургу
Не любить нашей северной музе?
Дети будут играть на снегу,
Ибо детство со смертью в союзе.

Здравствуй, Родина! В дали твоей
Лучше сгинуть как можно бесследней.
Приюти меня здесь. Обогрей
Стужей гибельной, правдой последней.
Ненавистник когдатошний твой,
Сын отверженный, враг благодарный, -
Только этому верю: родной
Тьме египетской, ночи полярной.

ПЯТАЯ БАЛЛАДА

Я слышал, особо ценится средь тех, кто бит и клеймен,
Пленник (и реже - пленница), что помнит много имен.
Блатные не любят грамотных, как большая часть страны,
Но этот зовется "Памятник", и оба смысла верны.
Среди зловонного мрака, завален чужой тоской,
Ночами под хрип барака он шепчет перечень свой:
Насильник, жалобщик, нытик, посаженный без вины,
Сектант, шпион, сифилитик, политик, герой войны,
Зарезал жену по пьяни, соседу сарай поджег,
Растлил племянницу в бане, дружка пришил за должок,
Пристрелен из автомата, сошел с ума по весне...

Так мир кидался когда-то с порога навстречу мне.
Вся роскошь воды и суши, как будто в последний раз,
Ломилась в глаза и уши: запомни и нас, и нас!
Летели слева и справа, кидались в дверной проем,
Толкались, борясь за право попасть ко мне на прием,
Как будто река, запруда, жасмин, левкой, резеда -
Все знали: вырвусь отсюда; не знали только, куда.
Как будто я был отмечен печатью нездешних благ, -
Ответить мне было нечем, но я им сходил и так.
- Меж небом, водой и сушей мы выстроим зыбкий рай,
Но только смотри и слушай, но только запоминай!
Я дерево в центре мира, я куст с последним листом,
Я инвалид из тира, я кот с облезлым хвостом,
А я - скрипучая койка в дому твоей дорогой,
А я - троллейбус такой-то, возивший тебя к другой,
А я, когда ты погибал однажды, устроил тебе ночлег -
И канул мимо, как канет каждый. Возьми и меня в ковчег!

А мы - тончайшие сущности, сущности, плоти мы лишены,
Мы резвиться сюда отпущены из сияющей вышины,
Мы летим в ветровом потоке, нас несет воздушный прибой,
Нас не видит даже стоокий, но знает о нас любой.
Но чем дольше я здесь ошиваюсь - не ведаю, для чего, -
Тем менее ошибаюсь насчет себя самого.
Вашей горестной вереницы я не спас от посмертной тьмы,
Я не вырвусь за те границы, в которых маемся мы.
Я не выйду за те пределы, каких досягает взгляд.
С веткой тиса или омелы голубь мой не летит назад.
Я не с теми, кто вносит правку в бесконечный реестр земной.
Вы плохую сделали ставку и умрете вместе со мной.

И ты, чужая квартира, и ты, ресторан "Восход",
И ты, инвалид из тира, и ты, ободранный кот,
И вы, тончайшие сущности, сущности, слетавшие в нашу тьму,
Которые правил своих ослушались, открывшись мне одному.

Но когда бы я в самом деле посягал на пути планет
И не замер на том пределе, за который мне хода нет,
Но когда бы соблазн величья предпочел соблазну стыда, -
Кто бы вспомнил ваши обличья? Кто увидел бы вас тогда?
Вы не надобны ни пророку, ни водителю злой орды,
Что по Западу и Востоку метит кровью свои следы.
Вы мне отданы на поруки - не навек, не на год, на час.
Все великие близоруки. Только я и заметил вас.

Только тот тебя и заметит, кто с тобою вместе умрет -
И тебя, о мартовский ветер, и тебя, о мартовский кот,
И вас, тончайшие сущности, сущности, те, что парят, кружа,
Не выше дома, не выше, в сущности, десятого этажа,
То опускаются, то подпрыгивают, то в проводах поют,
То усмехаются, то подмигивают, то говорят: "Салют!"



Под бременем всякой утраты,
Под тяжестью вечной вины
Мне видятся южные штаты -
Еще до Гражданской войны.

Люблю нерушимость порядка,
Чепцы и шкатулки старух,
Молитвенник, пахнущий сладко,
Вечерние чтения вслух.

Мне нравятся эти южанки,
Кумиры друзей и врагов,
Пожизненные каторжанки
Старинных своих очагов.

Все эти О'Хары из Тары, -
И кажется, бунту сродни
Покорность, с которой удары
Судьбы принимают они.

Мне ведома эта повадка -
Терпение, честь, прямота, -
И эта ехидная складка
Решительно сжатого рта.

Я тоже из этой породы,
Мне дороги утварь и снедь,
Я тоже не знаю свободы,
Помимо свободы терпеть.

Когда твоя рать полукружьем
Мне застила весь окоем,
Я только твоим же оружьем
Сражался на поле твоем.

И буду стареть понемногу,
И может быть, скоро пойму,
Что только в покорности Богу
И кроется вызов ему.

БРЕМЯ БЕЛЫХ

Несите бремя белых
И лучших сыновей
На тяжкий труд пошлите
За тридевять морей -
На службу к покоренным
Угрюмым племенам,
На службу к полудетям,
А может быть, чертям.
Киплинг

Люблю рассказы о Бразилии,
Гонконге, Индии, Гвинее...
Иль север мой мне все постылее,
Иль всех других во мне живее
Тот предок, гимназист из Вырицы,
Из Таганрога, из Самары,
Который млеет перед вывеской
"Колониальные товары".

Я видел это все, по-моему, -
Блеск неба, взгляд аборигена, -
Хоть знал по Клавеллу, по Моэму,
По репродукциям Гогена -
Во всем палящем безобразии,
Неотразимом и жестоком,
Да, может быть, по Средней Азии,
Где был однажды ненароком.

Дикарка носит юбку длинную
И прячет нож в цветные складки.
Полковник пьет настойку хинную,
Пылая в желтой лихорадке.
У юной леди брошь украдена,
Собакам недостало мяса -
На краже пойман повар-гадина
И умоляет: "Масса, масса!"

Чиновник дремлет после ужина
И бредит девкой из Рангуна,
А между тем вода разбужена
И плеском полнится лагуна.
Миссионер - лицо оплывшее, -
С утра цивильно приодетый,
Спешит на судно, вновь прибывшее,
За прошлогоднею газетой.

Ему ль не знать, на зуб не пробовать,
Не ужасаться в долгих думах,
Как тщетна всяческая проповедь
Пред ликом идолов угрюмых?
Ему ль не помнить взгляда карего
Служанки злой, дикарки юной,
В котором будущее зарево
Уже затлело над лагуной?

...Скажи, откуда это знание?
Тоска ль по праздничным широтам,
Которым старая Британия
Была насильственным оплотом?
О нет, душа не этим ранена,
Но помнит о таком же взгляде,
Которым мерил англичанина
Туземец, нападая сзади.

О, как я помню злобу черную,
Глухую, древнюю насмешку,
Притворство рабье, страсть покорную
С тоской по мщенью вперемешку!
Забыть ли мне твое презрение,
Прислуга, женщина, иуда,
Твое туземное, подземное?
Не лгу себе: оно - оттуда.

Лишь старый Булль в своей наивности,
Добропорядочной не в меру,
Мечтал привить туземной живности
Мораль и истинную веру.
Моя душа иное видела -
Хватило ей попытки зряшной,
Чтоб чуять в черном лике идола
Самой природы лик незрячий.

Вот мир как есть: неистребимая
Насмешка островного рая,
Глубинная, вольнолюбивая,
Тупая, хищная, живая:
Триумф земли, лиан плетение,
Зеленый сок, трава под ветром -
И влажный, душный запах тления
Над этим буйством пышноцветным.

...Они уйдут, поняв со временем,
Что толку нет в труде упорном -
Уйдут, надломленные бременем
Последних белых в мире черном.
Соблазны блуда и слияния
Смешны для гордой их армады.
С ухмылкой глянут изваяния
На их последние парады.

И джунгли отвоюют наново
Тебя, крокетная площадка.
Придет черед давно желанного,
Благословенного упадка -
Каких узлов ни перевязывай,
Какую ни мости дорогу,
Каких законов ни указывай
Туземцу, женщине и Богу.

ARMY OF LOVERS

Юнцы храбрятся по кабакам, хотя их грызет тоска,
Но все их крики "Я им задам!" - до первого марш-броска,
До первого попадания снаряда в пехотный строй
И дружного обладания убитою медсестрой.
Юнцам не должно воевать и в армии служить.
Солдат пристойней вербовать из тех, кто не хочет жить:
Певцов или чиновников, бомжей или сторожей, -
Из брошенных любовников и выгнанных мужей.

Печорин чистит автомат, сжимая бледный рот.
Онегин ловко берет снаряд и Пушкину подает,
И Пушкин заряжает, и Лермонтов палит,
И Бродский не возражает, хоть он и космополит.

К соблазнам глух, под пыткой нем и очень часто пьян,
Атос воюет лучше, чем Портос и Д'Артаньян.
Еще не раз мы врага превысим щедротами жертв своих.
Мы не зависим от пылких писем и сами не пишем их.
Греми, барабан, труба, реви! Противник, будь готов -
Идут штрафные роты любви, калеки ее фронтов,
Любимцы рока - поскольку рок чутко хранит от бед
Всех, кому он однажды смог переломить хребет.
Пусть вражеских полковников трясет, когда орда
Покинутых любовников вступает в города.
Застывшие глаза их мертвее и слепей
Видавших все мозаик из-под руин Помпеи.
Они не грустят о женах, не рвутся в родной уют.
Никто не спалит сожженных, и мертвых не перебьют.

Нас победы не утоляют, после них мы еще лютей.
Мы не верим в Родину и свободу.
Мы не трогаем ваших женщин и не кормим ваших детей,
Мы сквозь вас проходим, как нож сквозь воду.
Так, горланя хриплые песни, мы идем по седой золе,
По колосьям бывшего урожая,
И воюем мы малой кровью и всегда на чужой земле,
Потому что вся она нам чужая.

ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ

Аравийское месиво, крошево
С галицийских кровавых полей.
Узнаю этот оющий, ающий,
Этот лающий, реющий звук -
Нарастающий рев, обещающий
Миллионы бессрочных разлук.
Узнаю этот колюще-режущий,
Паровозный, рыдающий вой -
Звук сирены, зовущей в убежище,
И вокзальный оркестр духовой.

Узнаю этих рифм дактилических
Дребезжание, впалую грудь,
Перестуки колес металлических,
Что в чугунный отправились путь
На пологие склоны карпатские

Иль балканские - это равно, -
Где могилы раскиданы братские,
Как горстями бросают зерно.

Узнаю этот млеющий, тающий,
Исходящий томленьем простор -
Жадно жрущий и жадно рожающий
Чернозем, черномор, черногор.
И каким его снегом ни выбели -
Все настырнее, все тяжелей
Трубный зов сладострастья и гибели,
Трупный запах весенних полей.

От ликующих, праздно болтающих
До привыкших грошом дорожить -
Мы уходим в разряд умирающих
За священное право не жить!
Узнаю эту изморозь белую,
Посеревшие лица в строю...
Боже праведный, что я здесь делаю?
Узнаю, узнаю, узнаю.

ОДИННАДЦАТАЯ ЗАПОВЕДЬ

Опережай в игре на четверть хода,
На полный ход, на шаг, на полшага,
В мороз укройся рубищем юрода,
Роскошной жертвой превзойди врага,
Грозят тюрьмой - просись на гильотину,
Грозят изгнаньем - загодя беги,
Дай два рубля просящему полтину
И скинь ему вдогонку сапоги,
Превысь предел, спасись от ливня в море,
От вшей - в окопе. Гонят за Можай -
В Норильск езжай. В мучении, в позоре,
В безумии - во всем опережай.

Я не просил бы многого. Всего-то -
За час до немоты окончить речь,
Разрушить дом за сутки до налета,
За миг до наводнения - поджечь,
Проститься с девкой, прежде чем изменит,
Поскольку девка - то же, что страна,
И раньше, чем страна меня оценит,
Понять, что я не лучше, чем она;
Расквасить нос, покуда враг не тронет,
Раздать запас, покуда не крадут,
Из всех гостей уйти, пока не гонят,
И умереть, когда за мной придут.

ТРИ ПРОСЬБЫ


О том, как тщетно всякое слово и всякое колдовство
На фоне этого, и другого, и вообще всего,
О том, насколько среди Гоморры, на <чертовом колесе>,
Глядится мразью любой, который занят не тем, что все,
О том, какая я немочь, нечисть, как страшно мне умирать
И как легко меня изувечить, да жалко руки марать,
О том, как призрачно мое право на воду и каравай,
Когда в окрестностях так кроваво, - мне не напоминай.

Я видел мир в эпоху распада, любовь в эпоху тщеты,
Я все это знаю лучше, чем надо, и точно лучше, чем ты,
Поскольку в мире твоих красилен, давилен, сетей, тенет
Я слишком часто бывал бессилен, а ты, я думаю, нет.

Поэтому не говори под руку, не шли мне дурных вестей,
Не сочиняй мне новую муку, чтобы в сравненье с ней
Я понял вновь, что моя работа - чушь, бессмыслица, хлам;
Когда разбегаюсь для взлета, не бей меня по ногам.
Не тычь меня носом в мои болезни и в жалоб моих мокреть.
Я сам таков, что не всякой бездне по силам в меня смотреть.
Ни в наших днях, ни в ночах Белграда, ни в той, ни в этой стране
Нет и не будет такого ада, которого нет во мне.


О, проклятое пограничье,
Чистота молодого лба,
Что-то птичье в ее обличье,
Альба, Эльба, мольба, пальба -
Все я помню в этом хваленом,
Полном таинства бытии.
Ты всегда железом каленым
Закреплял уроки свои.

Ни острастки, ни снисхожденья
Мне не надо. Я не юнец.
Все я знал еще до рожденья,
А теперь привык наконец.
И спасенья не уворую,
И подмоги не позову -
Чай, не первую, не вторую,
Не последнюю жизнь живу.

Но зачем эта страсть к повторам?
Как тоска тебя не берет
От подробностей, по которым
Можно все сказать наперед!
Нет бы сбой, новизна в раскладе,
Передышка в четыре дня -
Не скажу <милосердья ради>,
Но хотя б перемены для.

Как я знаю одышку года,
Вечер века, промозглый мрак,
Краткость ночи, тоску ухода,
Площадь, башню, вагон, барак,
Как я знаю бессилье слова,
Скуку боя, позор труда,
Хватит, хватит, не надо снова,
Все я понял еще тогда.


Аргумент, что поделать, слабый:
С первой жертвой - почти как с бабой,
Но быстрей и грязней,
Нежели с ней.

Как мы знаем, женское тело
Сладко и гладко,
Но после этого дела
Гнусно и гадко.

Так и после расстрела,
Когда недавно призванный рядовой
Изучает первое в своей биографии тело
С простреленной головой.

Дебютант, скажу тебе честно:
Неинтересно.

Так что ты отпустил бы меня, гегемон.



Тоталитарное лето! Полурасплавленный глаз
Сливочно-желтого цвета, прямо уставленный в нас.
Господи, как припекает этот любовный догляд,
Как с высоты опекает наш малокровный разлад!
Крайности без середины. Черные пятна теней.
Скатерть из белой холстины, и георгины на ней.
Все на ножах, на контрастах. Время опасных измен -
И дурновкусных, и страстных, пахнущих пудрой "Кармен".

О классицизм санаторный, ложноклассический сад,
Правильный рай рукотворный лестниц, беседок, дриад,
Гипсовый рог изобильный, пыльный, где монстр бахчевой
Льнет к виноградине стильной с голову величиной.
Фото с приветом из Сочи (в горный пейзаж при Луне
Вдет мускулистый рабочий, здесь органичный вполне).
Все симметрично и ярко. Красок и воздуха пир.
Лето! Просторная арка в здании стиля вампир,
В здании, где обитают только герои труда -
Вскорости их похватают и уведут в никуда,
Тем и закончится это гордое с миром родство,
Краткое - так ведь и лето длится всего ничего.

Но и беспечность какая! Только под взглядом отца!
В парках воздушного рая, в мраморных недрах дворца,
В радостных пятнах пилоток, в пышном цветенье садов,
В гулкой прохладе высоток пятидесятых годов,
В парках, открытых эстрадах (лекции, танцы, кино),
В фильме, которого на дух не переносишь давно.
Белые юноши с горном, рослые девы с веслом!
В схватке с любым непокорным жизнь побеждает числом.
Патерналистское лето! Свежий, просторный Эдем!
Строгая сладость запрета! Место под солнцем, под тем
Всех припекающим взглядом, что обливает чистюль
Жарким своим шоколадом фабрики "Красный Июль"!

Неотменимого зноя неощутимая боль.
Кто ты? Тебя я не знаю. Ты меня знаешь? Яволь.
Хочешь - издам для примера, ежели ноту возьму,
Радостный клич пионера: здравствуй, готов ко всему!
Коитус лени и стали, ласковый мой мезозой!
Тучи над городом встали, в воздухе пахнет грозой.
Сменою беглому маю что-то клубится вдали.
Все, узнаю, принимаю, истосковался. Пали.



О какая страшная, черная, грозовая
Расползается, уподобленная блину,
Надвигается, буро-желтую разевая,
Поглотив закат, растянувшись во всю длину.

О как стихло все, как дрожит, как лицо корежит,
И какой ледяной кирпич внутри живота!
Вот теперь-то мы и увидим, кто чего может
И чего кто стоит, и кто из нас вшивота.

Наконец-то мы все узнаем, и мир поделен -
Не на тех, кто лев или прав, не на нет и да,
Но на тех, кто спасется в тени своих богаделен,
И на тех, кто уже не денется никуда.

Шелестит порывами. Тень ползет по газонам.
Гром куражится, как захватчик, входя в село.
Пахнет пылью, бензином, кровью, дерьмом, озоном,
Все равно - озоном, озоном сильней всего.

КОНЕЦ СЕЗОНА


До трех утра в кафе "Чинара"
Торгуют пловом и ухой,
И тьму Приморского бульвара
Листок корябает сухой.

И шелест лиственный и пенный,
Есть первый знак и главный звук
Неумолимой перемены,
Всю ночь вершащейся вокруг.

Где берег противоположный
Лежит цепочкой огневой,
Всю ночь горит маяк тревожный,
Вертя циклопьей головой.

Где с нефтяною гладью моря
Беззвездный слился антрацит -
Бессоннице всеобщей вторя,
Мерцает что-то и блестит.

На рейде, где морская вакса
Кишит кефалью, говорят,
Вот-вот готовые сорваться,
Стоят "Титаник" и "Варяг".

Им так не терпится, как будто
Наш берег с мысом-близнецом
Сомкнутся накрепко, и бухта
Предстанет замкнутым кольцом.


Любовники в конце сезона,
Кому тоска стесняет грудь,
Кому в грядущем нет резона
Рассчитывать на что-нибудь,

Меж побережьем и вокзалом
В последний двинулись парад,
И с лихорадочным накалом
Над ними лампочки горят.

В саду, где памятник десанту, -
Шаги, движенье, голоса,
Как если б город оккупанту
Сдавался через три часа.

Листва платана, клена, ивы
Метется в прахе и пыли -
Похоже, ночью жгли архивы,
Но в лихорадке недожгли.

С какой звериной, жадной прытью
Терзают плоть, хватают снедь!
Там все торопится к закрытые,
И все боятся не успеть.

Волна шипит усталым змеем,
Луна восходит фонарем.
Иди ко мне, мы все успеем,
А после этого умрем.

*  *  *

В преданьях северных племен, живущих в сумерках берложных,
Где на поселок пять имен, и то все больше односложных,
Где не снимают лыж и шуб, гордятся запахом тяжелым,
Поют, не разжимая губ, и жиром мажутся моржовым,
Где краток день, как <Отче наш>, где хрусток наст и воздух жесток,-
Есть непременный персонаж, обычно девочка-подросток.
На фоне сверстниц и подруг она загадочна, как полюс,
Кичится белизною рук и чернотой косы по пояс,
Кривит высокомерно рот с припухшей нижнею губою,
Не любит будничных забот и все любуется собою.

И вот она чешет длинные косы, вот она холит свои персты,
Покуда вьюга лепит торосы, пока поземка змеит хвосты,
И вот она щурит черное око - телом упруга, станом пряма, -
А мать пеняет ей: <Лежебока!> - и скорбно делает все сама.

Но тут сюжет меняет ход, ломаясь в целях воспитанья,
И для красотки настает черед крутого испытанья.
Иль проклянет ее шаман, давно косившийся угрюмо
На дерзкий лик и стройный стан (<Чума на оба ваши чума!>),
Иль выгонят отец и мать (мораль на Севере сурова) -
И дочь останется стонать без пропитания и крова,
Иль вьюга разметет очаг и вышвырнет ее в ненастье -
За эту искорку в очах, за эти косы и запястья, -
Перевернет ее каяк, заставит плакать и бояться -
Зане природа в тех краях не поощряет тунеядца.

И вот она принимает муки, и вот рыдает дни напролет,
И вот она ранит белые руки о жгучий снег и о вечный лед,
И вот осваивает в испуге добычу ворвани и мехов,
И отдает свои косы вьюге во искупленье своих грехов,
Поскольку много ли чукче прока в белой руке и черной косе,
И трудится, не поднимая ока, и начинает пахнуть, как все.

И торжествуют наконец законы равенства и рода,
И улыбается отец, и усмиряется погода,
И воцаряется уют, и в круг свивается прямая,
И люди Севера поют, упрямых губ не разжимая, -
Она ж сидит себе в углу, как обретенная икона,
И колет пальцы об иглу, для подтверждения закона.

И только я до сих пор рыдаю среди ликования и родства,
Хотя давно уже соблюдаю все их привычки и торжества, -
О высшем даре блаженной лени, что побеждает тоску и страх,
О нежеланье пасти оленей, об этих косах и о перстах!
Нас обточили беспощадно, процедили в решето, -
Ну я-то что, ну я-то ладно, но ты, родная моя, за что?
О где вы, где вы, мои косы, где вы, где вы, мои персты?
Кругом гниющие отбросы и разрушенные мосты,
И жизнь разменивается, заканчиваясь, и зарева встают,
И люди Севера, раскачиваясь, поют, поют, поют.




   Аль-Хазред - безумный араб  (обезумел  от  частого  упоминания  его
имени в произведениях Г.-Ф.  Лавкрафта).  В  Коно-топе  проживает  без
прописки. Один из авторов книги "Некроно-микон".

   Зимовейка - очень маленькая избушка, предназначенная для укрытия от
непогоды, а отнюдь не для жилья; в отличие от зимовья мала  настолько,
что в ней можно только сидеть или лежать.

   Арбенина  Ольга  Николаевна  -  см.   Арбенина-Гильдебрандт   Ольга
Николаевна.

   Арбенина-Гильдебрандт Ольга Николаевна - см.  Гильдебрандт-Арбенина
Ольга Николаевна.

   Чомбе Моиз - конголезский политикан периода освобождения Африки.

   Агранов Яков Саулович (1893-1938) - видный деятель  ВЧК  -  ОГПУ  -
НКВД;  создатель  "таганцевского  заговора";  имея  за  плечами  шесть
классов гимназии, курировал  работу  с  творческой  интеллигенцией;  в
1935-1938 гг. - руководитель "тибетского проекта".

   Мана - многозначный термин,  в  разные  времена  имевший  различные
смысловые оттенки; как правило,  обозначает  сверхъестественную  силу,
которая обнаруживается в явлениях и предметах материального мира.

   Бен-Бецалель Иегуда Лев (родился  около  1500)-  раввин,  известный
каббалист, Великий Магистр Пражский.

   Зеботтендорф, Рудольф фон (?-1996) - бароном никогда не  был;  один
из основателей общества "Туле"; известен своими  исследованиями  Полой
Земли. Подвергнут обструкции  в  1919  году  за  утрату  списков  лиц,
участвовавших в расстреле заложников во времена Баварской  республики.
В период рейха занимал различные посты в  идеологической  системе,  но
нигде подолгу не задерживался из-за невыносимого характера. С 1942  по
1945 год  "умирал"  по  крайней  мере  четырежды.  Наиболее  известная
"смерть" 3-я - 9 мая 1945 года (утопился в Босфоре).

   Бен-Гурион  Давид  (1876-1973)  -  известный  террорист,  один   из
основателей государства Израиль, первый израильский премьер-министр  и
министр обороны.

   Жаботинский  Владимир  (Зеев)  -   теоретик   сионизма,   блестящий
публицист. Штангой никогда не баловался.

   Туле (Thulegesellshaft) - созданный в Мюнхене после Первой  мировой
войны орден,  провозгласивший  своими  целями  изучение  и  постижение
древнегерманской культуры  и  эзоте-рики.  На  его  базе  впоследствии
возник институт Аненэрбе и  орден  СС.  В  советской  пропагандистской
литературе  о  влиянии  Туле  на  формирование  нацистской   идеологии
предпочитали не упоминать.

   Каббала (Кабала) -  мистическое  учение  в  иудаизме;  несмотря  на
подробнейшим  образом  разработанную  систему,   считается   абсолютно
непостижимым.

   Дроздовец - по имени Михаила  Гордеевича  Дроздовско-го,  командира
дивизии  Добровольческой  армии  генерала  Деникина;  основной  костяк
дивизии составляли офицеры Закавказского фронта.

   Тетраграмматон ("Четырехбуквие") - если бы авторы  знали,  что  это
такое, у них  не  возникло  бы  необходимости  зарабатывать  на  жизнь
литературным трудом. И если вам кто-то скажет, что знает, - не верьте.
Врет.

   Гильдебрандт-Арбенина Ольга Николаевна  (1897-1980)  -  чрезвычайно
красивая женщина. Ей посвящали  стихи  Гумилев,  Кузмин,  Мандельштам.
Оставила интереснейшие мемуары.

   Рудольф II Габсбург (1552-1612) - австрийский император.

   Саят-Нова (настоящее имя - Арутюн Саадян) (1712- 1795) -  армянский
поэт, был популярен в начале XX века благодаря переводам В.Брюсова.

   Александрийские гусары -  лейб-гвардейский  полк,  в  который  Н.С.
Гумилев поступил на службу в 1914 году.

   "Голубая  лента  Атлантики"  -  (с  1840  г.)   переходящий   приз,
учрежденный  судовладельцем  С.Куннардом   за   скорость   пересечения
Атлантики на трассе Ливерпуль  -  Галифакс,  Куинстаун  -  Бостон  или
Плимут - Нью-Йорк для коммерческих судов.

   Фрейд  (Фройд)  Зигмунд   (1856-1939)   -   австрийский   психиатр,
основоположник психоанализа.

   Шарко Жан  Мартен  (1825-1893)  -  французский  физиолог,  один  из
основоположников психотерапии. Изобретатель одноименного душа.

   Марлен Дитрих (Мария Магдалена  фон  Лош)  (1904  -  ?)  -  великая
немецко-американская киноактриса и певица. Среди мужчин, отмеченных ее
расположением,  были:  Эрих  Мария  Ремарк,  Эрнест  Хемингуэй,  Шарль
Азнавур, Юл Бриннер...

   Лили Марлен (1895-1919) - простая мюнхенская девушка,  возлюбленная
поэта Ханса Лейпа. Во  времена  Баварской,  республики  была  взята  в
заложницы и расстреляна. Одно из стихотворений, посвященных  ей,  было
впоследствии  неоднократно  положено  на  музыку  и  получило  мировую
известность.

   Штернберг  Йозеф  фон  (1894-1969)  -   американский   кинорежиссер
австрийского происхождения, вывел в звезды Марлен Дитрих.

   Кузмин Михаил Алексеевич (1875-1936) - прозаик,  поэт,  композитор.
Помимо   хороших   стихов   и   прозы,   скандально   известен   своей
нетрадиционной ориентацией. Впрочем, умер своей смертью.

   Успенский  Петр  Демьянович  (1878-1947)  -   русский   философ   и
оккультист, некоторое время работал под руководством Г. Гурджиева.

   Isida  Denudata   ("Изида   разоблаченная")   -   популярное   ныне
компиляторное сочинение теософки Е.П. Блаватской.

   Чандрагупта (IV-III века  до  н.э.)  -  древнеиндийский  правитель,
прославившийся своими наставлениями сыновьям.

   Перон Хуан Доминго (1895-1974) - президент Аргентины. У  нас  более
известен как муж Эвы Перон, чью роль в фильме "Эвита" сыграла  Мадонна
(Луиза Чикконе, р.?).

   Сакалав (мальгашск.) - господин, повелитель.

   Зенкевич  Михаил  Александрович  (1891-1973)  -  поэт,  переводчик.
Встреча с Гумилевым в 1922  году  в  трамвае  описана  им  в  мемуарах
"Эльга" и "Мужицкий сфинкс".

   Гурджиев Георгий Иванович (1873-1949) -  мистик  суфийского  толка,
основатель собственной школы. Есть сведения, что еще до революции  был
близко знаком со Сталиным. Погиб в подозрительной автокатастрофе.

   Сюртэ - французская служба безопасности.

   Брюс Яков  Вилимович  (род.  1670)  -  ближайший  сподвижник  Петра
Великого, президент Берг- и  Мануфактур-коллегий.  Алхимик,  колдун  и
прорицатель.

   Доктор Ди (Джон Ди) (1527-1608) - алхимик,  оккультист,  придворный
маг Елизаветы I.

   "Некрономикон"   -   книга,   авторство    которой    приписывается
Аль-Хазреду; скорее всего, однако, он лишь свел  воедино  разрозненные
тексты.  Формально  эта  книга  представляет  собой   руководство   по
некромантике, однако содержит  большое  количество  нарочитых  ошибок,
губительно действующих  на  неопытного  некроманта,  а  тем  более  на
простого любопытствующего. Окружена массой легенд и домыслов.  В  СССР
издана в  конце  1936  года  тиражом  99  экземпляров,  из  которых  в
настоящее время уцелело только четыре.

   Скопин-Шуйский  Михаил  Васильевич  (1586-1968)  -  князь,  боярин,
русский полководец, разгромил Болотникова, снял первую осаду с Москвы.
Отравлен Василием Шуйским в 1610 году как самый реальный претендент на
русский престол. В дальнейшем отошел от государственной деятельности.

   Фламель Николя  (род.  ок.  1330)  -  алхимик,  автор  "Химического
псалтыря".   В   1382   году   получил   золото.    Много    занимался
благотворительностью. В смерть Фламеля в  1418  году  современники  не
поверили.

   Пржевальский  Николай  Михайлович  (1839-  1888)  -  генерал-майор,
русский путешественник,  исследователь  Центральной  Азии  и  Дальнего
Востока.  Известно,  что  проявлял  значительный   интерес   к   семье
Джугашвили, в частности оплачивал обучение маленького Оси  в  школе  и
семинарии.    После    войны    личность    Пржевальского     усиленно
пропагандировалась в кино и литературе.

   Nichtgescheitgeschehnis - чрезвычайно редкое немецкое ругательство,
практически неизвестное даже у себя на родине. Приблизительным русским
эквивалентом можно считать слово "беспредельщина".

   Инкантаментум - просто заклинание.

   Гримуар - элемент стихотворения, имеющий свойства инкантаментума.

   Кирсанов  Семен  Исаакович  (1906-1972)  -  советский  поэт,  резко
критиковал Маяковского  за  выход  из  ЛЕФа.  Отличался  изощренностью
стихотворных форм.

   Яншин  Михаил  Михайлович  (1902-1976)   -   советский   актер;   в
описываемый период муж актрисы Вероники Полонской. Считается, что  она
последняя видела Маяковского живым.

   Упанишады - собрание  древнеиндийских  текстов,  некоторым  из  них
приписывается свойство гримуара.

   Отто Ран (род. 1904) - поэт, писатель, историк. Автор исторического
романа "Крестоносцы против Грааля" (1933). В 1936 году вступил в орден
СС, служил в  дивизии  "Мертвая  голова".  В  феврале  1939  года  без
объяснения причин уволился из СС и вскоре бесследно исчез. После войны
его неоднократно встречали как в Европе, так и  в  Южной  Америке.  Не
путать с Отто Ранком, этнографом и психологом, последователем Юнга.

   Ашока - царь.

   Шкапская Мария Михайловна(1891-1952) - поэт переводчик.

   Келли Эдуард (Тэлбот) (1555-1597) - шарлатан, вошедший в доверие  к
Джону Ди. Умер в пражской тюрьме,  посаженный  туда  менее  доверчивым
Рудольфом П.

   Конкордат - содружество.

   Карл Май - немецкий  писатель,  автор  многочисленных  романов  про
Виннету и других индейцев. Любимый писатель юного Адольфа Гитлера.

   Лавкрафт Говард Филипс (1890-1937) - американский философ, писатель
и, говоря по-русски, "краевед". При жизни был  мало  известен,  однако
начиная с пятидесятых годов  стал  оказывать  большое  воздействие  на
американскую и  мировую  литературу.  Помимо  собственно  литературных
произведений оставил огромное и  чрезвычайно  интересное  эпистолярное
наследие (ок. 100 000 писем!).

   Клеменс - настоящая фамилия Марка Твена.

   Андрэ Мальро, Жан-Ришар Блок - французские писатели левого  уклона.
Известны в основном тем, что были делегатами Первого съезда  советских
писателей. Влияния  на  литературный  процесс,  к  счастью,  почти  не
оказали.

   Познер Владимир  Соломонович  (1905-1992)  -  поэт,  прозаик,  член
группы "Серапионовы братья". Участвовал в "Цехе поэтов". С  1922  года
жил  во  Франции.  Родственник  известного  тележурналиста   Владимира
Познера.

   "Цех  поэтов"  (1911-1914,  1920-1922)   -   литературная   студия,
возглавлявшаяся  Н.Гумилевым,  и  одноименный  альманах,   в   котором
участвовали  практически  все  поэты   Серебряного   века,   а   также
литературная молодежь акмеистического направления.

   Скрябин Александр Николаевич (1871/72-1915) - русский композитор  и
пианист, изобретатель цветомузыки. Был  убежден  в  сверхъестественных
свойствах  музыки.  Боялся  зеркал.  Умер  при  подозрительно  нелепых
обстоятельствах.

   Сильвестр  Медведев,  Алексей  Адашев  -  члены  "Избранной   рады"
(тайного совета) при молодом Иване Грозном. Убраны  руками  опричников
как опасные свидетели.

   Георгий Маслов (1895-1920) - русский  поэт  круга  Мережковского  и
Гиппиус, пушкинист, друг Есенина и  Канегиссера.  В  годы  Гражданской
войны служил рядовым  в  охране  адмирала  Колчака;  в  это  же  время
наступил высший расцвет его творчества. Погиб в госпитале  при  взятии
Красноярска красными; впрочем, не исключено, что действительно умер от
тифа.

   Говард Роберт  Эрвин  (1900-1936)  -  американский  писатель,  ныне
широко  известен  как  создатель  образа  Конана.  В  действительности
творческий диапазон автора был  намного  шире.  Обстоятельства  смерти
Говарда окутаны тайной.

   Альберт Великий, граф фон Больштедт (1193-1280) - алхимик, философ,
каббалист.  Создатель  первого  робота,   позже   разрушенного   Фомой
Аквинским.

   Престидижитатор - фокусник.

   Асмус Валентин Фердинандович (1894-1975) - философ, профессор МГУ.

   Рута и Даития - согласно Хорхе Ливраге, два  материка,  на  которые
разделилась Лемурия.

   Лемурия - материк, отколовшийся от праматерика Пангеи.

   Пангея... - может быть, хватит?

   Оскар Уайльд - известный гедонист. Также писал стихи и пьесы.

   Xаррар - провинция Абиссинии.

   Драгоман - переводчик при посольстве.

   Лурд  -  монастырь  во  Франции,  место  паломничества  и  чудесных
исцелений.

   Хайле Селассие I (до коронации -  Тафари  Маконнен)  (1892-1975)  -
император  Эфиопии  с  1930  по  1974  год.  Свергнут   в   результате
коммунистического переворота.

   Гогенбек Карл (1844-1913) - основатель крупнейшей в  мире  немецкой
фирмы по торговле дикими животными. Создавал зоопарки и зооцирки.

   Таро - древние гадальные карты.

   Реинкарнабула - примерно то же самое, что и шартасвара.

   Арудж Барбаросса (Барбаросса I) (?-1517) - грек,  принявший  ислам,
предводитель  мавританских  пиратов.  Героически  погиб  в   битве   с
испанцами, прикрывая отход своего отряда.

   "Аненэрбе"   ("Наследие   предков")   -   общество   по    изучению
древнегерманской истории и наследия  предков.  Создано  в  1933  году.
Позже  Гиммлер  интегрировал  "А."  в  СС,  подчинив  его  как   отдел
управлению концентрационных лагерей. С января 1939 года "А."  получило
статус  научного  института.  Диапазон  исследований  -  от   раскопок
укреплений викингов до опытов над заключенными. Архивы "А."  считаются
утраченными, однако время от времени отдельные документы всплывают.

   Мамлакат Нахангова - персонаж коммунистической пропаганды: девочка,
впервые в мире начавшая собирать хлопок обеими руками,  за  счет  чего
повысила вдвое производительность детского труда; с нею на руках любил
фотографироваться И.В. Сталин.

   Сталин (Джугашвили (?) Иосиф Виссарионович (?) (1876  (1874?)-1953)
- самый способный ученик Г.Гурджиева.

   Китеж -  город,  существующий  только  в  виде  отражения  в  озере
Светлояр.

   Фабий Максим Кунктатор (Фабий Медлитель) (275-203 гг.  до  Р.Х.)  -
римский полководец.  Управился  с  Ганнибалом  примерно  так  же,  как
Кутузов с Наполеоном.

   Сунь-Цзы - китайский полководец и военный теоретик, автор "Трактата
о воинском искусстве".

   Нотунг - имя меча Зигфрида.

   Браун  Вернер  фон  (1912-1977)  -   гениальный   инженер-ракетчик,
создатель множества ракетных систем: от "Фау-2" до "Сатурн - Аполлон -
Игл", с помощью которой были  проведены  лунные  экспедиции  1969-1972
годов.

   Борман Мартин (1900-1945(?)) - рейхсляйтер, секретарь Гитлера.

   Борман Фрэнк (р. 1928) -  американский  астронавт,  полковник  ВВС.
Командир корабля "Аполлон-8", совершившего первый в истории облет Луны
(декабрь 1968 г.).

   Армстронг Нейл... - возьмите словарь и работайте со словарем.

   Блаватская Елена Петровна  (1831-1891)  -  основатель  и  президент
Теософического общества; много путешествовала. Много чего написала, но
еще больше скрыла.

   Федор Михайлович - Достоевский.

   Азатот - запирающее слово во многих магических ритуалах. Начинающие
некроманты  часто  делают  ошибку,  считая  его   не   запирающим,   а
открывающим словом. Их уже не спасти, а вы  запомните  -  может  быть,
пригодится в жизни.

   Чичисбей  (ит.)  -  постоянный  спутник  богатой  знатной  замужней
женщины, с которым она в  отсутствие  мужа  должна  была  выходить  на
прогулку и появляться в обществе.

   Фольварк - то же, что и хутор.

   Твардовский, пан -  легендарная  личность,  т.е.  персонаж  легенд.
Своего рода польский  Фауст.  Пани  же  Твардовская  отличалась  таким
скверным нравом, что ее боялись даже черти.

   Бона, королева (начало XVI века) - жена польского короля Сигизмунда
I, итальянка.

   Рейч Ханна (1912-1979) - пилот-инструктор  люфтваффе,  единственная
женщина, удостоенная Железного  креста  II  и  I  степени.  Установила
множество мировых и европейских рекордов.

   Рифеншталь Лени (род. 1902) - немецкая киноактриса и  кинорежиссер,
автор   знаменитого   пропагандистского   фильма   "Триумф   воли"   о
Нюрнбергском партийном съезде. В 1948 году МОК удостоил ее награды  за
фильмы о спорте. Заявляет, что находилась вне  политики  и  ничего  не
знала о намерениях и планах Гитлера.

   Орфики, орфеотелесты, мартинисты и т.д. - названия различных сект и
тайных обществ.

   Лист Гвидо фон (1848-1919) - литератор  национа-листско-оккультного
толка.

   Дашкова Екатерина Романовна  (1744-1810)  -  сподвижница  Екатерины
Великой, участница  переворота  1762  года.  Одна  из  образованнейших
личностей своего времени. Крысами действительно занималась.  Президент
Российской Академии наук.

   Элементал - дух, одна из природных  стихий.  Бодуэн  де  Куртене  и
Фердинанд де Соссюр - русские языковеды и языкознатцы.

   Ксантиппа  -  жена  Сократа,  Такая  же  сварливая,  как   у   пана
Твардовского.

   Парацельс  (Филипп   Ауреол   Теофраст   Бомбаст   фон   Гогенгейм)
(1493-1541) -  врач,  алхимик  и  естествоиспытатель.  Положил  начало
современной фармакологии. Документально подтверждены  факты  оживления
им мертвых тел.  Переезжал  из  страны  в  страну,  нигде  подолгу  не
задерживаясь. Погиб в Базеле при столь  же  странных  обстоятельствах,
как веком позже - Сирано де Бержерак.

   Брусилов Алексей Алексеевич (1853-1926) - генерал от  кавалерии.  В
1916  году,  командуя  Юго-Западным  фронтом,  осуществил   знаменитый
"Брусиловский  прорыв",  нанеся  поражение  Австро-Венгрии.   В   годы
Гражданской войны вынужден был служить  большевикам,  т.к.  его  семью
взяли в заложники. Брусилов Георгий Львович  (1884-1914(?)-  лейтенант
флота, исследователь Арктики. Прототип  героев  Каверина  и  Обручева.
Пропал без вести вместе со шхуной "Св. Анна".

   Флеминг Ян Ланкастер (1908-1964) - шпион, журналист,  писатель.  Во
время  войны  -  личный  ассистент   главы   Военно-морской   разведки
Великобритании.

   Флеминг Александер (1881-1955) -  английский  микробиолог,  лауреат
Нобелевской премии за изобретение пенициллина.

   Бурденко   Николай   Нилович   (1876-1946)   -    генерал-полковник
медицинской службы, нейрохирург.  Участвовал  во  всех  войнах  первой
половины XX века.


Популярность: 80, Last-modified: Thu, 19 Aug 2004 17:54:13 GMT