Клайв Льюис. Мерзейшая мощь --------------------------------------------------------------- Клайв Льюис. Мерзейшая мощь [= Ужасная мощь]. Пер. - Д.Громов, О.Ладыженский. C.S.Lewis. That Hideous Strength (1945) [= The Tortured Planet]. --------------------------------------------------------------- Посвящается Дж.Мак-Нилу "Навис покров мерзейшей мощи, Подобно тьме угрюмой ночи..." Сэр Дэвид Линсдей. Строки о вавилонской башне из поэмы "Беседа" ПРЕДИСЛОВИЕ Я назвал это сказкой, чтобы читателя не ввели в заблуждение первые главы и он сразу знал, что за книгу он открыл. Если же вы спросите, почему эти главы так будничны, я отвечу, что следую традиции. Мы не всегда это замечаем, потому что хижины, замки, дровосеки и короли стали для нас такими же непривычными, как ведьмы и людоеды. Однако, для людей своего времени они были привычнее, чем Брэктон - для меня. Многие крестьяне знали злых мачех, тогда как мне еще не довелось повстречать ученых, знакомых с ними. Но главное для меня - та мысль, которую я попытался высказать еще в книге "Человек отменяется". Из всех профессий я выбрал для книги свою не потому, что сотрудники университетов легче поддаются проискам бесов, а потому, что лишь эту профессию я знаю достаточно хорошо, чтобы о ней писать. Тем, кто хочет понять получше, что такое Нуминор, придется (увы!) подождать, пока выйдут рукописи моего друга, профессора Дж.Р.Р.Толкиена. Повесть эта - последняя часть трилогии (первые две части - "Планета молчания" и "Переландра"); но ее можно читать отдельно. Оксфорд, колледж св.Магдалины, канун Рождества. 1. ПРОДАЖА УНИВЕРСИТЕТСКОЙ ЗЕМЛИ А в-третьих, - сказала самой себе Джейн Стэддок, - вы сочетаетесь браком, чтобы помогать друг другу, поддерживать друг друга и утешать". Она вышла замуж полгода тому назад, и слова эти засели у нее в памяти. Сквозь открытую дверь она видела свою кухоньку и слышала громкое, неприятное тиканье часов. Из кухни она только что вышла и знала, что там все прибрано. Посуду она вымыла, полотенце повесила сушиться, пол протерла. В комнатах тоже был порядок. В магазине она уже побывала и закупила все, необходимое на сегодня, а до одиннадцати оставалась еще целая минута. Если даже Марк придет к обеду, у нее только два дела на все семь часов: второй завтрак и чай. Сегодня там у них собрание. Когда она сядет пить чай, Марк непременно позвонит и скажет, что пообедает в университете. День лежал перед ней, пустой, как квартира. Сияло солнце, тикали часы. "Помогать, утешать, поддерживать..." - печально подумала Джейн. На самом деле, выйдя замуж, она сменила дружбу, смех и массу интересных дел на одиночное заключение. Никогда еще она не видела Марка так редко, как в эти полгода. Даже когда он был дома, они почти не разговаривали - то ему хотелось спать, то он о чем-то думал. Когда они были друзьями, а позже - влюбленными - ей казалось, что и за целую жизнь им всего не переговорить. Зачем он на ней женился? Любит ли он ее? Если любит, слово это значит далеко не одно и то же для мужчины и женщины. По-видимому, бесконечные разговоры были для нее самой любовью, а для него - ее предисловием... "Вот и еще одно утро я промаялась... - сказала она самой себе. - Работать надо!" Под работой она понимала диссертацию о Донне. Она не хотела бросать науку, и отчасти поэтому они решили не иметь детей, во всяком случае - пока. Оригинальным мыслителем Джейн не была и собиралась подчеркнуть в своем труде "победное оправдание плоти" у избранного ею автора. Она еще верила, что если обложиться выписками, заметками и книгами и сесть за стол, былое вдохновение вернется к ней. Но прежде - быть может, для того, чтобы оттянуть первый миг - она начала листать газету и вдруг увидела фотографию. И вспомнила свой сон. Вспомнила и те бесконечные минуты, когда сидела на кровати и ждала рассвета, не зажигая лампы, чтобы Марк не проснулся. Он ровно дышал, и это обижало ее. Он вообще спал, как убитый. Только одно могло разбудить его, и то ненадолго. Сон был дурной, а дурные сны тускнеют, когда их рассказываешь. Однако, этот сон придется пересказать, иначе многое дальнейшее будет непонятно. Сперва ей приснилось лицо. Лицо это было смуглое, носатое и очень страшное - главным образом потому, что на нем запечатлелся страх. Рот был приоткрыт, глаза расширены, как расширяются они на секунду, когда человек ошеломлен; но ей почему-то стало ясно, что шок этот длится уже несколько часов. Потом она разглядела всего человека. Он скорчился в углу выбеленной каморки и, по-видимому, ждал чего-то ужасного. Наконец дверь отворилась, и вошел другой человек, благообразный, с седой бородой. Они стали разговаривать. Раньше Джейн понимала, что говорят люди в ее снах, либо просто не слышала слов. Сейчас она слышала, но почти ничего не понимала, потому что эти двое говорили по-французски, и это придавало сну особую достоверность. Второй человек сказал первому что-то хорошее, и тот оживился и воскликнул: "Смотрите-ка... да... хорошо!" (это она поняла), но потом снова как-то сжался. Второй, тем не менее, убеждал его настойчиво, хотя и тихо. Он был недурен собой, хотя и холодноват, но в пенсне его отражалась лампочка, и глаз она не разглядела. Кроме того, у него были слишком безупречные зубы. Джейн он не понравился. Особенно ей не нравилось, что он мучает первого. Она не понимала, что он предлагает, но как-то догадалась, что первый приговорен к смерти, а предложения человека в пенсне пугают его больше, чем казнь. Тут сон утратил свой реализм и превратился в обычный кошмар. Второй поправил пенсне и, холодно улыбаясь, схватил первого за голову обеими руками. Он резко повернул ее (Джейн видела прошлым летом, что так снимают шлем с водолаза), открутил и унес. Потом все смешалось: появилась другая голова, со струящейся бородой, и вся в земле. За ней показалось и тело - какой-то старик, похожий на друида. Его откуда-то выкапывали. Сперва Джейн не испугалась, резонно предположив, что он мертвый; но он зашевелился. "Не надо! - крикнула она во сне. - Он живой! Вы его разбудите!" Но они ей не вняли. Старик сел и заговорил как будто бы по-испански. Это испугало ее так сильно, что она проснулась. Таков был ее сон - не лучше, но и не хуже многих дурных снов. Однако, увидев газетное фото, Джейн поспешно опустилась в кресло, чтобы не упасть. Комната поплыла перед ее глазами. Голова была та самая - первая, не старика, а узника. Джейн с трудом взяла газету и прочла: "Казнь Алькасана" - крупными буквами, а ниже, помельче: "Ученый-женоубийца гильотинирован". Что-то она об этом слышала. Алькасан, француз из алжирцев, известный физик, отравил свою жену. Значит, вот откуда сон: она видела вечером это ужасное лицо. Нет, не получается, газета утренняя. Ну, значит видела раньше и забыла, ведь суд начался несколько недель назад. Займемся Донном. Что там у него? А, неясные строки в конце "Алхимии любви": Не жди ума от женщин, им пристали Заботливость и скромность, что пленяли Нас в матери... "Не жди ума... А ждет ли его хоть один мужчина?.. Ах, не в этом дело, надо сосредоточиться, - сказала себе Джейн и тут же подумала - видела я раньше эту фотографию или нет?" Через пять минут она убрала книги, надела шапочку и вышла. Она не знала, куда идет. Да что там, только бы подальше от этой комнаты, от этого дома. Марк тем временем шагал в Брэктон-колледж и думал о других вещах, не замечая, как красива улочка, спускавшаяся из пригорода к центру. Я учился в Оксфорде, люблю Кембридж, но, мне кажется, Эджстоу красивее их. Во-первых, он очень маленький. Никакой автомобильный, сосисочный или мармеладный король не осчастливил еще городок, где расположился университет, а сам университет - крохотный. Кроме Брэктона, там всего три колледжа - женский, за железной дорогой; Нортумберлэнд, рядом с Брэктоном, у реки; и так называемый Герцогский, напротив аббатства. В Брэктоне студентов нет. Основан он в 1390 году, чтобы дать пропитание и приют десяти ученым мужам, которые должны были молиться о душе Генри Брэктона и вникать в английские законы. Постепенно их стало сорок, и теперь только шестеро из них изучают право, а за душу Генри Брэктона не молится никто. Марк Стэддок занимался социологией и в колледже работал лет пять. Сейчас его дела шли очень хорошо. Если бы он в этом сомневался (чего не было), он бы отбросил сомнения, когда у почты встретил Кэрри и тот, словно это само собой разумеется, пошел дальше вместе с ним, обсуждая предстоящее заседание. Кэрри был проректором. - Да, - заметил Кэрри, - времени уйдет много. Наверное, до вечера задержимся. Реакционеры будут противиться изо всех сил. Но что они могут? Никто не угадал бы по ответу, что Марк в полном упоении. Еще недавно он был чужим, плохо понимая действия "Кэрри и его шайки", как сам тогда называл их, и на заседаниях говорил редко, нервно и сбивчиво, нисколько не влияя на ход событий. Теперь он внутри, а шайка - это "мы", "прогрессисты" или "передовые люди колледжа". Случилось это внезапно, и он еще не привык. - Думаете, протащим? - спросил Стэддок. - Уверен, - отвечал Кэрри. - Ректор за нас, и Бэзби, и биохимики. Палем и Тэд колеблются, но они не подведут. Ящер что-нибудь выкинет, но никуда ему не деться, голосовать будет за нас. Да, главное: Дик приехал! Стэддок лихорадочно порылся в памяти и вспомнил, что один из самых тихих сотрудников носит имя Ричард. - Тэлфорд? - удивился он. Понимая, всю абсурдность подобного предположения, он придал вопросу иронический оттенок. - Ну, знаете! - расхохотался Кэрри. - Нет, Дик Дивэйн, теперь он лорд Фиверстоун. - То-то я думал! - Стэддок рассмеялся вместе с ним. - Очень рад. Знаете, я его никогда не видел. - Как можно! - Воскликнул Кэрри. - Приходите сегодня ко мне, он будет. - С удовольствием, - искренне ответил Стэддок и, помолчав, добавил: - Кстати, с ним теперь все в порядке? - То есть как? - изумился Кэрри. - Помните, были разговоры, что нельзя держать человека, если его никогда нет. - Ах, Глоссоп и его банда! Ничего у них не выгорит. Неужели вы сами не видите, что это пустая болтовня? - Вижу, конечно. Но, честно говоря, нелегко объяснить, почему человек занимает место в Брэктоне, когда он все время в Лондоне. - Очень легко. Разве колледжу не нужна внушительная рука? Вполне возможно, что Дик войдет в следующий кабинет. Да он и сейчас гораздо полезнее, чем эти Глоссопы, просиди они тут хоть всю жизнь! - Да, да, но на заседании... - Вам надо знать о нем одну вещь, - перебил его Кэрри. - Это он вас протащил. Марк промолчал. Ему не хотелось вспоминать, что когда-то он был чужаком для всего колледжа. - По правде говоря, - продолжал Кэрри, - работы Деннистоуна нам понравились больше. Это Дик сказал, что колледжу нужен такой человек, как вы. Пошел в Герцогский, все о вас разнюхал и гнул свое: работы работами, а человек важнее. Как видите, он был прав. - Весьма польщен... - сказал Марк и не без иронии поклонился. В колледжах не принято говорить о том, как именно ты прошел по конкурсу; и Марк до сих пор не знал, что прогрессисты отменили и эту традицию. Не знал он и о том, что попал сюда не за свои таланты, а уж тем более - о том, что его чуть-чуть не провалили. Чувство у него было такое, словно он услышал, что его отец едва не женился на совсем другой девушке. - Да, - говорил тем временем Кэрри, - теперь действительно видно, что Деннистоун нам не подходит. Талантлив, ничего не скажешь, но совершенно сбился с пути. Хочет поделить поместья, то, се... Говорят, собирается в монахи. - А все-таки он человек неглупый, - возразил Марк. - Я рад, что вы и Дик познакомитесь, - легко ушел от ответа Кэрри. - Сейчас мне надо идти, но потом я хотел бы с вами обсудить одно дельце. Стэддок вопросительно взглянул на него. Кэрри понизил голос. - Мы с Джеймсом и еще кое-кто думаем, не сделать ли его ректором. Ну, вот мы и дома. - Еще нет двенадцати. Не зайти ли нам в "Бристоль"? - предложил Марк. Они зашли. Если хочешь быть своим человеком, приходится делать такие вещи. Марку это было сложнее, чем Кэрри, который еще не женился, да и получал больше. Но в "Бристоле" было очень приятно, и Марк взял виски для проректора и пиво для себя. Когда я единственный раз гостил в Брэктоне, я уговорил моего хозяина впустить меня в лес и оставить там на час одного. Он попросил прощения за то, что запирает меня на ключ. Мало кого пускают в Брэгдонский лес. Войти туда можно лишь через ворота, установленные Иниго Джонсом, и высокая стена окружает поросшую лесом полосу земли в четверть мили шириной и милю длиной. Когда вы проходите туда с улицы через колледж, вам кажется, что вы проникаете в святая святых. Сперва вы пересекаете двор, названный именем Ньютона - квадрат, по всем сторонам которого выстроились красивые здания в немного вычурном, но довольно новом стиле. Потом входите в холодный двор, где темно даже днем, если закрыта дверь справа, ведущая в зал, и левая дверь, с окошком, ведущая в кладовую, из которой сочится запах свежего хлеба. Вынырнув из туннеля, вы оказываетесь в самом старом средневековом здании и попадаете во внутренний дворик, заросший травой; после старого двора, рядом с серым камнем, он кажется на удивление уютным и живым. Неподалеку находится часовня - и отсюда слышно, с каким хрипом идут большие старинные часы. Пройдя мимо урн и бюстов, поставленных в память былых членов колледжа, вы спускаетесь по выщербленным ступеням в ярко освещенный двор, носящий имя леди Элис, и вам вспоминается Бэньян или Уолтон. И слева, и справа от вас - здания XVIII века, - скромные, похожие на простые домики, со ставнями и черепичной крышей. Дворик этот с четвертой стороны не замкнут - там лишь несколько вязов, а за ними стена. Здесь вы впервые слышите журчанье воды и воркованье горлиц; вы уже так далеко, что других звуков нет... В стене - дверца, за ней - крытая галерея с узкими окнами по обе стороны. Выглянув из окна, вы видите, что под вами течет темная река. Вы переходите мост; цель ваша уже близка. За мостом - площадка для игры в мяч, за нею - высокая ограда; через решетку работы Джонса вы видите глубокие тени и залитую солнцем зелень. Мне кажется, что лес многим обязан стене - ведь огороженное место ценится. Когда я ступал по мягкому дерну, мне чудилось, что меня ждут. Деревья растут достаточно густо, чтобы вы постоянно видели перед собой сплошную листву; но вам все время кажется, что именно сейчас вы - на полянке, ибо вы идете в неярком сиянии среди зеленых теней. Я был совершенно один, если не считать овец, чьи длинные глупые морды иногда глядели на меня; но одиночество это напоминало не о чаще, а о большой комнате в пустом доме. Помню, я думал: "В детстве мне было бы тут очень страшно, или очень хорошо". И потом: "Каждый становится ребенком, когда он один, совсем один. А, может, не каждый?.." Четверть мили пройти недолго; но мне казалось, что я часами добирался до сердцевины леса. Но я знал, что она здесь, ибо тут было то, ради чего я пришел - родник, источник. К нему спускались ступеньки, и берег его когда-то, очень давно, был вымощен. Теперь камень раскрошился, и я не ступил на него, а лег в траву и потрогал воду пальцем. Это был источник многих легенд. Археологи датировали кладку концом британско-римского периода, незадолго до вторжения англо-саксов. Никто не знал, как связано древнее слово "Брэгдон" с фамилией Брэктон, но я думаю, что семейство его поселилось здесь из-за этого сходства. Если верить преданиям, лес намного старше колледжа. У нас немало свидетельств, что источник звался "Колодцем Мерлина", хотя название это встречается впервые в документах XVI века, когда ректор Шоуэл, истово сокрушавший алтари и жертвенники, окружил лес стеной, чтобы охранить его от тех, кто устраивал там какие-то игрища. Не успел д-р Шоуэл остыть в своей могиле (а прожил он лет сто), как офицеры Кромвеля попытались вообще разрушить это нечестивое место, но члены колледжа вступили с ними в схватку, во время которой на ступенях, у самого источника, был убит Ричард Кроу, прославленный и ученостью и святостью. Вряд ли кто-либо посмел бы обвинить д-ра Кроу в язычестве, но, по преданию, последние слова его были: "Мерлин, сын нечистого, служил своему королю, а вы, сыны блудниц - изменники и убийцы!" С тех пор каждый ректор в день своего избрания зачерпывал драгоценным кубком воду из источника и выпивал ее. Кубок этот хранился в колледже среди других реликвий. Я думал обо всем этом, лежа у родника, восходившего к временам Мерлина, если, конечно, Мерлин вообще жил на свете; лежа там, где сэр Кенельм Дигби видел однажды летней ночью странное видение; где Коллинз слагал стихи и плакал Георг III, блистательный и любимый многими; Натаниэль Фокс писал свою прославленную поэму за три недели до того, как пал во Франции. Стояла такая тишина, и листва так уютно укрывала меня, что я уснул. Разбудил меня голос друга, звавший издалека. Самым сложным был вопрос о продаже этого леса. Покупал его ГНИИЛИ - Государственный Научно-Исследовательский Институт Лабораторных Исследований - чтобы построить себе новое, более удобное здание. Институт этот был одним из первых плодов союза между государством и лабораторной наукой, который будит у стольких людей надежду на то, что мир наш станет лучше. Предполагалась скорая отмена обременительных запретов, которые до сих пор сдерживали свободу исследований. От экономических проблем институт уже освободился. Здание, которое предполагалось для него построить, изменило бы даже силуэт Нью-Йорка; штаты предполагались огромные, ставки - неслыханные. Отцы города и колледжа долго и дипломатично отвлекали внимание института от Оксфорда, Кембриджа и Лондона. Шанс был невелик, и прогрессисты совсем было приуныли, но сейчас фортуна улыбнулась им. Они знали: если институт получит нужную ему землю, он переедет в Эджстоу, и все, наконец, оживет. Кэрри даже сомневался, выдержат ли Оксфорд и Кембридж такое соперничество. Три года назад Марк Стэддок предполагал бы, что на сегодняшнем заседании состоится бой поборников прогресса и пользы с сентиментальными поклонниками красоты. Теперь он этого не думал. Он знал, что дела делаются не так. Прогрессисты вели игру на самом высшем уровне. Почти никто из сотрудников, рассаживающихся в зале, не знал, что речь пойдет о продаже леса. Правда, в повестке дня значилось одним из пунктов: "Продажа земли, принадлежащей колледжу", но пункт этот стоял во всех повестках, и никто его не обсуждал. Кроме того, пункт первый гласил: "Вопросы, связанные с Брэгдонским лесом". Кэрри сразу приступил к вышеуказанным вопросам и зачитал несколько писем. Одно было из Общества Охраны Памятников, и, на свою беду, содержало сразу две претензии. Было бы умнее ограничиться тем, что стена, окружающая лес, давно нуждается в починке. Правда, и здесь строгий тон не понравился присутствующим. Когда же речь пошла о том, чтобы колледж пустил в лес археологов для обследования источника - многие просто обиделись. Я не хотел бы подозревать проректора в намеренных искажениях, но Кэрри, читая письмо, не скрыл его неточностей и недочетов. Другое письмо было от парапсихологов, тоже стремившихся в лес, где "происходили, судя по слухам, странные явления", а третье - от студии, которая хотела снять фильм уже про самих парапсихологов. Всем трем заседание отказало. Потом поднялся лорд Фиверстоун. Он полностью согласился с мнением колледжа об этих наглых письмах, но напомнил, что стена действительно оставляет желать лучшего. Многим (но не Стэддоку) показалось, что кто-то поставит, наконец, на место Кэрри и его шайку; это было приятно. Тут же вскочил казначей, Джеймс Бэзби, и горячо поддержал лорда Фиверстоуна. "Оставляет желать лучшего" - это мягко сказано, стена в безобразном состоянии. Чинить ее поздно, выход один: построить новую. Когда из него с немалым трудом выжали, сколько это может стоить, все ахнули. Лорд Фиверстоун холодно осведомился, предлагает ли уважаемый коллега пойти на такие издержки. Бэзби (бывший священник с большой черной бородой) ответил, что он ничего не предлагает, поскольку вопрос этот можно обсуждать лишь в тесной связи с теми финансовыми соображениями, которые он изложит впоследствии. Понемногу в дебаты стали втягиваться чужаки и реакционеры. Они не верили, что ничего сделать нельзя; и прогрессисты дали им поговорить минут десять. Потом снова показалось, что лорд Фиверстоун играет на руку реакционерам, ибо он спросил, неужели руководство колледжа видит только два выхода: строить новую ограду или допустить, чтобы лес стал открытым для всех. Он требовал ответа; и казначей, немного помедлив, изрек, что третий выход - обнести лес колючей проволокой. Поднялся страшный шум, из которого вырывались слова каноника Джоэла: "Лучше просто все вырубить!.." Вопрос отложили до следующего заседания. Второй пункт был совершенно непонятен. Кэрри читал переписку колледжа с Общеуниверситетским Советом по поводу "предполагаемого включения в состав университета некоторых научных учреждений". Получалось, что университет уже все решил и без них. Что именно он решил, почти никто не понял, хотя часто повторялось сочетание ГНИИЛИ. Те же, кто понял, смутно ощущали, что переезд института имеет какое-то отношение к Брэктону. Уже к концу этого пункта многие начали подумывать о еде. Однако, пункт третий вызвал оживление, ибо назывался он "ставки младших научных сотрудников". Я не буду говорить о том, сколько они получали; но этого им едва хватало, хотя жили они в самом колледже. Стэддок недавно был в их числе и очень им сочувствовал. Он понимал их скорбные взгляды - прибавка означала для них новый костюм, мясо на обед и возможность купить уже не одну пятую, а половину необходимых книг. Они жадно уставились на Бэзби, когда он встал, чтобы осветить положение. Как выяснилось, он знал, что никто не сомневается в его благих намерениях, но, по долгу службы, был вынужден сказать, что речь снова идет о непосильных расходах. Однако, и этот вопрос можно будет обсуждать лишь в свете соображений, которые он изложит ниже. У всех уже болела голова, всем хотелось есть и курить. Ко времени перерыва младшие сотрудники твердо верили, что эта чертова стена мешает им получить прибавку. В таком же настроении они вернулись в зал, и Бэзби доложил о состоянии финансов. Было очень жарко, говорил он очень нудно, зубы его то и дело сверкали над черной бородой; денежные дела вообще нелегко понять, а те, кому это легко, не работают в университетах. Всем было ясно, что денег совершенно нет, а самые неопытные стали подумывать уже не о стене и прибавке, а о том, что колледж скоро закроют. Не греша против истины, Бэзби сказал, что положение чрезвычайно тяжелое. Те, кто постарше, слышали это раз двадцать за свою жизнь и не слишком впечатлились. В учреждениях, особенно научных, очень трудно сводить концы с концами. В следующий перерыв Стэддок позвонил домой, что не придет обедать. Часам к шести все вопросы свелись к одной точке: к продаже леса. Назывался он, конечно, не лесом, а "участком, окрашенным в розовый цвет на плане, который (план, а не участок, конечно) я сейчас пущу вокруг стола". Бэзби честно признался, что в участок входит часть леса; и впрямь, колледжу оставалась полоска футов в шестнадцать шириной. План был маленький, не совсем точный - так, общий набросок. В ответ на вопросы Бэзби сообщил, что источник, к несчастью - или к счастью - окажется на территории института. Конечно, сотрудникам колледжа будет гарантирован свободный доступ к нему, что же до охраны, то институт сумеет о ней позаботиться. Никаких советов Бэзби не давал, только назвал предложенную сумму. После этого заседание пошло бойко. Выгоды, как спелые плоды, падали к ногам. Решалась проблема ограды; младшим прибавляли жалованье; колледж вообще мог свести концы с концами, и даже более того. Как выяснилось, других подходящих мест в городе нет, и, в случае отказа, институт переедет в Кембридж. Несколько твердолобых, для которых лес очень много значил, долго не могли толком понять, что происходит. Когда они поняли, положение у них было невыгодное. Получалось, что они спят и видят, как бы обнести Брэгдонский лес колючей проволокой. Наконец, поднялся полуслепой и почти плачущий Джоэл. Стоял оживленный шум. Многие обернулись - кто с любопытством, а кто и с восхищением - чтобы посмотреть на тонкое младенческое лицо и легкие волосы, белевшие в полумраке. Но слышали его только те, кто сидел рядом с ним. Лорд Фиверстоун вскочил, взмахнул рукой и, глядя прямо на старика, громко произнес: - Если каноник Джоэл непременно хочет, чтобы мы не узнали его мнения, я думаю, ему лучше помолчать. Джоэл хорошо помнил времена, когда старость уважали. С минуту он постоял - многим показалось, что он ответит - но каноник только беспомощно развел руками и медленно опустился в кресло. Выйдя из дому, Джейн отправилась в центр города и купила шляпку. Она немного презирала женщин, покупающих шляпки, как мужчина покупает виски, чтобы подбодрить себя; и ей не пришло в голову, что она делает именно это. Одевалась она просто, цвета любила неяркие (каждый видел сразу, что перед ним не куколка, а серьезный, мыслящий человек) и думала поэтому, что не интересуется тряпками. Словом, она обиделась, когда м-сс Димбл воскликнула, увидев ее у магазина: - Доброе утро! Шляпку покупали? Поедем ко мне, примерим. Машина за углом. Джейн училась у д-ра Димбла на последнем курсе, а жена его, "Матушка Димбл", опекала и ее, и всех ее подруг. Жены профессоров не так уж часто любят студентов, но м-сс Димбл их любила, и они вечно толклись в ее домике за рекой. К Джейн она особенно привязалась, как привязываются веселые бездетные женщины к девушкам, которых считают бестолковыми и прелестными. В нынешнем году Джейн забросила Димблов, совесть ее грызла, и приглашение она приняла. Машина переехала мост - он вел на север - свернула налево, миновала домики, норманскую церковь и по дороге, окаймленной с одной стороны тополями, а с другой - стеною Брэгдонского леса, добралась до коттеджа Димблов. - Как у вас красиво! - Воскликнула Джейн, входя в их прославленный садик. - Любуйтесь, пока можно, - приветствовал д-р Димбл. - Почему это? - удивилась Джейн. - Ты еще не сказала? - обратился Димбл к жене. - Да я и сама толком не верю, - отвечала м-сс Димбл. - Потом, м-р Стэддок в Брэктоне... Да вы ведь уже слышали, Джейн? - Совершенно ничего не слышала! - честно призналась гостья. - Нас выгоняют, - объяснила хозяйка. - Господи! - воскликнула Джейн. - А я и не знала, что это земля колледжа. - Да, - промолвила м-сс Димбл. - Почти никто не знает, как живут другие. А я-то думала, вы уговариваете мужа, чтобы спасти нас... - Марк никогда не говорит со мной о делах, - сказала Джейн. - Хорошие мужья о делах не говорят, - поддержал ее Димбл. - Разве что о чужих. Вот Маргарет у меня знает все о колледже вашего мужа и ничего - о нашем. Как, завтракать будем? - Подожди, - остановила его жена. - Сперва я посмотрю шляпку. - И быстро повела Джейн к себе наверх, вовлекая ее в старомодную женскую беседу. Джейн старалась казаться выше этого, но ей стало легче. Когда шляпку наконец отложили в сторону, м-сс Димбл вдруг спросила: - У вас все в порядке? - У меня? - удивилась Джейн. - А что такое? - Вы на себя не похожи. - Нет, ничего... - пролепетала Джейн и подумала: "Она хочет узнать, не жду ли я ребенка". - Можно, я вас поцелую? - спросила м-сс Димбл. Джейн хотела ответить: "Ну что вы!", но, к своему огорчению, поняла, что плачет. Матушка Димбл вдруг стала для нее просто "большой" - теплым, огромным, мягким существом, к которому бежишь в раннем детстве, когда разобьешь коленку или куклу. Джейн часто вспоминала, как изворачивалась она, когда мама или няня хотели ее обнять; но сейчас к ней вернулось то забытое чувство, которое она испытывала, когда сама кидалась к ним в страхе или горе. Нужда в утешении противоречила всем ее взглядам на жизнь. Однако она поведала, что ребенка не ждет, а просто горюет, что ей одиноко, и она видела дурной сон. За столом д-р Димбл говорил о преданиях артуровского цикла. - Поразительно, - вещал он, - как там все сходится, даже в очень поздней версии, у Мэлори. Вы заметили, что персонажи делятся на две группы. С одной стороны - Гиневра, Ланселот и другие - все благородные, и ничего специфически британского в них нет. С другой, как бы по ту сторону Артура - люди низкие, с типично британскими чертами, и притом враждующие друг с другом, хотя они и в родстве. А магия... Помните это прекрасное место - о том, как Моргана "подожгла весь край женским ведовством"? Конечно, и в Мерлине много британского, хотя он не низок. Вам не кажется, что это - наш остров на исходе римского владычества? - Что вы имеете в виду, д-р Димбл? - не поняла Джейн. - Ну, одна часть населения была римской... Эти люди носили тоги, говорили на окрашенной кельтским влиянием латыни - нам она показалась бы вроде испанского. А в глубине, подальше, за лесами, жили настоящие древнебританские царьки, язык у них был типа валлийского, жрецами были друиды... - Кто же такой сам Артур? - спросила Джейн, смущаясь, что сердце ее екнуло при словах "вроде испанского". - В том-то и дело, - ответил д-р Димбл. - Можно предположить, что он - старого британского рода, но крещен, обучен воинскому римскому искусству и пытается, не без успеха, стянуть страну воедино. Британские родичи этому противятся, а люди римской культуры смотрят на "местных" свысока. Вот почему сэра Кэя постоянно называют мужланом - он принадлежит к одному из местных родов... И за всем этим - подспудная тяга назад, к друидизму... - А что же Мерлин? - Мерлин?.. Да... Интересная фигура... Быть может, попытка и не удалась, потому что он так рано умер? Он - не злодей, но колдун. Он, конечно, друид - но знает все о Граале. Он "сын нечистого", но Лаямон дает нам понять, что это недостоверно. Помните: "нездешних много сил, средь них есть добрые и злые". - Удивительно, - заметила Джейн. - Я никогда об этом не думала. - А я вот думаю, - ответил д-р Димбл. - Я размышляю о том, не был ли Мерлин последним представителем чего-то забытого, чего-то такого, что стало невозможным, когда люди, связанные с нездешними силами, разделились на черных и белых, на колдунов и священников. - Ну, не пугай нас!.. - м-сс Димбл заметила, что Джейн озабочена. - Во всяком случае, Мерлин давно умер и похоронен, как все мы знаем, тут рядом... - Похоронен, но не умер, - поправил ее д-р Димбл. Джейн непроизвольно вскрикнула, а д-р Димбл продолжал, как бы размышляя вслух: - Интересно, что они найдут, если станут там копать?.. - Сперва глину, потом воду, - ответила м-сс Димбл. - Оттого здесь и строить нельзя. - Зачем же они сюда рвутся? - спросил ее муж. - Джайлс к романтике не склонен. Вряд ли он мечтает, что к нему перейдет мантия Мерлина. - Ну что ты такое говоришь? - возмутилась м-сс Димбл. - Да, - согласился Димбл, - это маловероятно. Хотя некоторые из его людей были бы не прочь ее примерить. Другое дело, по росту ли она им. Не думаю, что им бы понравилось, если бы старый кудесник сам к ним явился. - Джейн сейчас плохо станет! - воскликнула хозяйка, поспешно поднимаясь со стула. - Что с вами? - удивился хозяин, глядя на бледное лицо гостьи. - Слишком жарко? - Так, чепуха... - Пойдемте в кабинет, - предложил д-р Димбл. - Обопритесь на мою руку. В кабинете, у открытого окна, глядя на лужайку, усыпанную ярко-желтыми листьями, Джейн рассказала свой сон, чтобы объяснить, почему она так глупо себя ведет. - Вот, - заключила она. - Можете теперь провести сеанс психоанализа... Судя по всему, д-р Димбл был сильно потрясен. - Поразительно!.. - прошептал он. - Поразительно!.. Две головы... Одна принадлежит Алькасану... Неужели мы вышли на верный след? - Сесил, не надо! - вмешалась м-сс Димбл. - Вы думаете, я больна? - спросила Джейн. - Больны? - д-р Димбл непонимающе глядел на нее. - А, в этом смысле!.. - И Джейн поняла, что он думает совсем о другом. О чем именно, она не могла и предположить. Д-р Димбл выглянул из окна. - Идет мой самый тупой ученик, - проворчал он. - Что ж, послушаю доклад о Свифте, который начинается словами "Свифт родился...", и постараюсь вникнуть, а это нелегко. - Он встал и положил руку Джейн на плечо. - Вот что, - добавил он. - Ничего не буду вам советовать, но если вы захотите поговорить с кем-нибудь про этот сон, спросите у меня или у Маргарет, к кому пойти. - Вы не доверяете доктору Бразекру? - осведомилась Джейн. - Сейчас я не могу вам объяснить, - сказал д-р Димбл. - Все слишком сложно, но постарайтесь не волноваться. А если появится повод для тревоги - сразу сообщите нам. До свиданья. Когда он вышел, явились какие-то гости, и Джейн больше не смогла поговорить с хозяйкой. Через полчаса она ушла и направилась по тропинке через поле, где бродили ослики и гуси. Слева виднелись башни и шпили Эджстоу, справа - старая мельница. 2. ОБЕД У ПРОРЕКТОРА - Ну, удружил!.. - воскликнул Кэрри. Он стоял у камина в одной из красивейших комнат своей великолепной квартиры. - Кто, Два Нуля? - переспросил Джеймс Бэзби. Все они - и он, и лорд Фиверстоун, и Марк - пили вино перед обедом. Двумя Нулями прозвали Чарльза Плэйс, ректора Брэктонского колледжа. Лет пятнадцать назад прогрессисты считали его избрание одним из первых своих триумфов. Крича, что колледжу нужна свежая кровь, что пора его встряхнуть, что он закоснел в академической скуке, они протащили в ректоры пожилого чиновника, избегавшего академизма с тех пор, как он закончил Кембридж. Единственным его трудом был толстый отчет о состоянии клозетов в Англии. Однако надежд он не оправдал, ибо интересовался только филателией и своим больным желудком. Выступал он так редко, что сотрудники помоложе ни разу не слышали его голоса. - Да, черт его дери! - ответил Кэрри. - Просит зайти, как только я смогу. - Значит, - заметил Бэзби, - Джоэл и его компания на него насели. Хотят все переиграть. - Резолюцию отменить нельзя, - сказал Кэрри. - Тут что-то еще, но вечер он мне испоганил. - Именно, что вам, - ехидно усмехнулся Фиверстоун. - Не забудьте оставить то прекрасное бренди. - Джоэл! О, Господи!.. - вздохнул Бэзби, запуская в бороду левую руку. - Мне его стало жалко, - сказал Марк. Отдадим ему справедливость: неожиданная и совершенно ненужная выходка Фиверстоуна неприятно поразила его; неприятна была и мысль о том, что Фиверстоун протащил его в колледж. Однако, эту фразу он произнес и потому, что хотел покрасоваться независимостью суждений. Скажи ему кто-нибудь: "Фиверстоун будет вас больше ценить, если вы покажете зубы", он бы не обиделся; но никто этого не сказал. - Джоэла пожалели? - удивился Кэрри. - Видели бы вы его в свое время! - Я с вами согласен, - неожиданно поддержал Марка лорд Фиверстоун. - Но я, знаете ли, разделяю взгляды Клаузевица. В конечном счете, так гуманней. Я пришиб его одним ударом. Теперь он счастлив - вот они, молодые, которых он ругает столько лет! А что еще можно было сделать? Дать ему говорить? Он бы довел себя до инфаркта, да и огорчился бы, что мы с ним вежливы. - Конечно, в этом есть смысл... - В свою очередь согласился Марк. - Обед подан, - объявил слуга. - Да, - изрек Фиверстоун, когда они уселись, - никто не любит, когда его враги ведут себя вежливо. Что бы делал бедный Кэрри, если бы наши мракобесы подались влево? - Что ты, Дик, - ответил Кэрри. - Я сплю и вижу, когда же наступит конец этим распрям. Работать некогда!.. Фиверстоун расхохотался. Смех у него был поистине мужской и очень заразительный. Марк почувствовал, что лорд начинает ему нравиться. - Работать? - переспросил Фиверстоун, не то, чтобы подмигивая, но все же поглядывая в сторону Марка. - Да, у нас есть и собственная работа, - ответил Кэрри, понижая голос, чтобы показать этим, что говорит всерьез. Так понижают голос, когда речь заходит о вере или о болезнях. - Не знал за вами, не знал, - Фиверстоун сделал удивленное лицо. - Вот видите! - воскликнул Кэрри. - Или спокойно смотри, как все разваливается, или жертвуй своей научной работой. Немножко еще разгребу - и сяду за книгу. Все уже готово, продумано, только пиши. Марк никогда не видел Кэрри обиженным, и ему становилось все веселее. - Понятно!.. - иронично вздохнул Фиверстоун. - Чтобы колледж оставался на высоком уровне, лучшие его умы должны забросить науку. - Вот именно!.. - начал Кэрри и замолчал, ибо Фиверстоун снова расхохотался. Бэзби, прилежно занятый едой, тщательно отряхнул бороду и произнес: - Да, в теории это смешно. Однако, по-моему, Кэрри прав. Предположим, он уходит со своего поста, удаляется в келью. Мы бы имели блестящее исследование по экономике... - Я, простите, историк, - заметил Кэрри. - Ну, конечно, по истории, - ничуть не смутился Бэзби. - Итак: мы бы имели блестящее историческое исследование. Но через двадцать лет оно бы устарело. Работа же, которой он занят теперь, принесет колледжу пользу на очень долгое время. Перевести институт в Эджстоу! Как вам это? А? Я говорю не только о финансовой стороне, хотя по долгу службы с ней связан. Вы представьте себе, как все проснется, оживет, расцветет! Может ли самая лучшая книга по экономике... - По истории, - подсказал Фиверстоун, но на сей раз Бэзби не услышал. - ...по экономике, - повторил он, - сравниться со всем этим? А? Доброе вино уже делало свое доброе дело. Все мы знаем священников, которые рады забыть о своем сане после третьей рюмки. С Бэзби все обстояло наоборот: именно в этот момент он о своем сане вспоминал. Священник, уснувший летаргическим сном тридцать лет назад, обретал странную, призрачную жизнь. - Вы знаете, - вещал он, - что правоверием я не отличаюсь. Но если понимать религию в широком, высоком смысле, я не побоюсь сказать, что Кэрри делает сейчас то, чего не сделал никакой Джоэл. - Я бы не стал употреблять таких слов, Джеймс, - скромно заметил Кэрри, - но... - Конечно, конечно! - перебил его Бэзби. - У каждого свой... - А кто-нибудь узнал, - спросил почтенный гость, - что именно будет тут делать институт? - Странно слышать это от вас, - Кэрри удивленно посмотрел на него. - Я думал, вы там свой человек. - Наивный вы, что ли? - повернулся к нему Фиверстоун. - Одно дело - свой, другое дело - чем они занимаются. - Ну, если вы имеете в виду частности... - начал Кэрри. - Знаете ли, Фиверстоун, - перебил его Бэзби, - вы разводите таинственность на пустом месте. На мой взгляд, цели института совершенно ясны. Он впервые в истории занимается прикладной наукой всерьез, в интересах нации. Один размах говорит за него. Какие здания, какой аппарат!.. Вспомните, сколько он уже дал промышленности. Подумайте о том, как широко он использует таланты, и не только научные, в узком смысле слова. Пятнадцать начальников отделов, причем каждый получает по пятнадцать тысяч в год! Свои архитекторы, свои инженеры, свои полицейские... Поразительно! - Будет куда пристроить сыночка, - заметил Фиверстоун. - Что вы хотите сказать, лорд Фиверстоун? - возмутился Бэзби. - Да, сморозил! - рассмеялся Фиверстоун. - Совсем забыл, что у вас есть дети. - Я согласен с Джеймсом, - снова вклинился в разговор Кэрри. - Институт знаменует начало новой, поистине научной эпохи. До сих пор все делалось как-нибудь. Теперь сама наука получит научную базу. Сорок ученых советов будут заседать там каждый день, протоколы будут немедленно реферировать, распечатывать - мне показали, удивительная машина! - и вывешивать на общей доске. Взглянешь на доску - и сразу видно, где что делается. Институт работает как бы на твоих глазах. Этой сводкой управляют человек двадцать специалистов, в особой комнате, вроде диспетчерской. На доске загораются разноцветные огоньки. Обошлось это, я думаю, не меньше, чем в миллион. Называется прагматометр. - Видите! - изрек Бэзби. - У прагматометрии большое будущее. - Да уж, не иначе, - ответил Фиверстоун. - Два Нуля сегодня говорил мне, что сортиры там - выше всех похвал. - Конечно, - согласился Бэзби. - Не понимаю, что тут смешного? - А вы что думаете, Стэддок? - спросил Фиверстоун. - По-моему, - ответил Марк, - очень важно, что там будут свои инженеры и своя полиция. Дело не в этих прагматометрах и не в роскошных унитазах. Важно другое: наука обратится, наконец, к общественным нуждам, опираясь на силу государства. Хотелось бы надеяться, что это даст больше, чем прежние ученые-одиночки. Во всяком случае, это может дать больше. - А, черт! - Кэрри взглянул на часы. - Пора к Нулям. Бренди в буфете. Сифон - на верхней полке. Постараюсь поскорей. Вы еще не уходите, Джеймс? - Ухожу, - проворчал Бэзби. - Я ложусь рано. Весь день на ногах, знаете ли. Нет, надо быть болваном, чтобы тут работать! Сплошная нервотрепка. Дикая ответственность. А потом тебе говорят, что науку двигают эти книжные черви! Хотел бы я поглядеть, как бы Глоссоп повертелся!.. Да, Кэрри, займитесь своей экономикой, легче будет жить. - Сказано вам, я... - начал было хозяин, но Бэзби, повернувшись к Фиверстоуну, уже сообщал ему какую-то смешную новость. Когда Кэрри и Бэзби вышли, лорд Фиверстоун несколько минут загадочно смотрел на Марка. Потом он хмыкнул. Потом он расхохотался. Откинувшись в кресле, он хохотал все громче, и Марк стал вторить ему, беспомощно и искренне, как ребенок. "Прагматометры!.. - восклицал Фиверстоун. - ...Дворцовые сортиры!.." Марку стало удивительно легко. Все, чего он не замечал, и все, что замечал, но не показывал из уважения к прогрессистам, припомнилось ему. Он не мог понять, как раньше же не видел, что и проректор, и казначей столь смешны. - Да, нелегко, - сказал Фиверстоун, приходя в себя. - Приходится пользоваться вот такими. Их спрашиваешь дело, а они... - И все же, - заметил Марк, - они умнее других в Брэктоне. - Ну, что вы! Глоссоп и Ящер Билль, и даже старый Джоэл куда умнее! Им не хватает реализма, они живут фантазиями, но чему они верят, тому и служат. Они знают, чего хотят. А наши бедные друзья... их легко впихнуть в нужный поезд, они даже могут вести его, но о пункте назначения они и понятия не имеют. Они голову положат, чтобы институт переехал в Эджстоу. Тем они ценны. Но что это за институт, что ему нужно, что вообще нужно... это уж увольте! Нет, прагматометрия!.. Пятнадцать начальников! - Наверное, и я такой же... - Ни в коей мере! Вы сразу поняли, в чем суть. Я знал, что вы поймете. Я читал все ваши статьи. Поэтому я и хочу с вами поговорить. Марк молчал. Головокружительный прыжок на новый уровень избранности мешал ему говорить, как и прекрасное вино. - Я хочу, - заявил Фиверстоун, - чтобы вы перешли в институт. - То есть... оставил колледж? - Это неважно. А вообще, что вам здесь делать? Когда старик уйдет, мы сделаем ректором Кэрри... - Я слышал, что ректором будете вы. - Я?! - удивился Фиверстоун, словно ему предложили стать директором школы для дефективных; и Марк обрадовался, что собственный его тон можно истолковать и как шутливый. Оба посмеялись. - Здесь вы попусту тратите время, - сказал наконец Фиверстоун. - Это место для Кэрри. Скажешь ему, что он думает, и он так будет думать. Колледж для нас - только инкубатор. Мы будем брать отсюда стоящих людей. - Для института? - Да, прежде всего. Но это лишь начало. - Я не совсем вас понимаю. - Скоро поймете. Скажу в стиле Бэзби: человечество - на распутье. Сейчас самое главное - решить, на чьей ты стороне - на стороне ты порядка или на стороне обскурантизма. По всей вероятности, человеческий род уже способен управлять своей судьбой. Если дать науке волю, она создаст человека заново, сделает его воистину полезным животным. Если же ей это не удастся... тогда нам конец. - Это очень интересно... - Основных проблем - три. Первое - межпланетные перелеты... - Что это такое? - Пока неважно. Тут в данное время мы бессильны. Был один человек, Вэстон... - Он где-то погиб? - Его убили. - Убили? - Несомненно. Я даже догадываюсь, кто именно. - Господи! И ничего нельзя сделать? - Доказательств нет. Убийца - почтенный филолог со слабым зрением, да еще хромой. - За что же Вэстона убили? - За то, что он с нами. Убийца - из вражеского лагеря. - И все? - Да, - кивнул Фиверстоун. - В том-то и дело. Всякие Кэрри и Бэзби вечно твердят, что реакционеры борются против нас. Они и не подозревают, что это - настоящая борьба. Сопротивление врагов не кончилось судом над Галилеем. Оно только начинается. Теперь они знают, что вопрос о будущем человечества решится в ближайшие шестьдесят лет. Они будут сражаться до конца. Их ничто не остановит. - Они не могут победить, - возразил Марк. - Надеюсь, - ответил Фиверстоун. - Да, не могут. Вот почему беспредельно важно решить, с кем ты. Если попытаешься остаться в стороне, станешь пешкой, больше ничего. - Ну, я-то знаю, с кем я! - воскликнул Марк. - Спасти человечество... о чем тут думать! - Лично я, - заметил Фиверстоун, - не стал бы подражать Бэзби. Реалистично ли заботиться о том, что станет с кем-то через миллионы лет? Кроме того, не забывайте, что враг тоже толкует о спасении человечества. Практически же, суть в том, что ни вы, ни я, не хотим быть пешками и любим бороться... особенно, если победа обеспечена. - Что же надо делать? - Вот в том и вопрос. Межпланетные проблемы придется временно отложить. Вторая проблема связана с нашей планетой. У нас слишком много врагов. Я говорю не о насекомых и не о микробах. Жизни вообще слишком много. Мы еще не расчистили толком место. Во-первых, мы не могли; во-вторых, нам мешали гуманистические и эстетические предрассудки. Даже теперь вы услышите, что нельзя нарушать равновесие в природе. Наконец, третья проблема - сам человек. - Это удивительно интересно... - Человек должен взять на себя заботу о человеке. Значит это, сами понимаете, то, что одни люди должны взять на себя заботу обо всех остальных. Мы с вами хотим оказаться среди этих, главных. - Что вы имеете в виду? - Очень простые вещи. Прежде всего, стерилизуем негодные экземпляры, уничтожим отсталые расы (на что нам мертвый груз?), наладим селекцию. Затем введем истинное образование, и, в том числе, - внутриутробное. Истинное образование уничтожит возможность выбора. Человек будет расти таким, каким надо, и ни он, ни его родители ничего не смогут сделать. Конечно, поначалу это коснется лишь психики, но потом перейдет и на биохимический уровень, мы будем прямо управлять сознанием... - Это поразительно, Фиверстоун. - И вполне реально. Новый тип человека. А создавать его будем мы с вами. - Не примите за ложную скромность, но мне не совсем понятно, при чем тут я. - Ничего, зато мне понятно. Именно такой человек нам нужен: отличный социолог, реалист, который не боится ответственности... и умеет писать, наконец. - Вы хотите предложить, чтобы я все это рекламировал? - Нет. Мы хотим, чтобы вы все это камуфлировали. Конечно, только на первое время. Когда дело пойдет, мягкосердечие англичан уже не будет нам помехой. Мы им сердце подправим. А пока, в начале, нам важно, как это преподнести. Вот, например, если пойдут слухи, что институт собирается ставить опыты на заключенных, старые девы разорутся и разохаются. Назовите это воспитанием неприспособленных, и все возликуют, что кончилась варварская эпоха. Странно, слова "опыт" никто не любит, "эксперимент" - уже получше, а "экспериментальный" - просто восторг. Ставить опыты на детях - да упаси Господь, а экспериментальная школа - пожалуйста! - Вы хотите сказать, что мне, в основном, пришлось бы заняться... ну, публицистикой? - Какая публицистика?! Читать вас будут прежде всего парламентские комиссии. Но это не главное ваше дело. Что же до главного... сейчас невозможно предугадать, во что оно выльется. Такому человеку, как вы, я не буду говорить о финансовой стороне. Начнете вы со скромной суммы - так, тысячи полторы. - Об этом я не думал, - пробормотал Марк, вспыхивая от удовольствия. - Конечно, - кивнул Фиверстоун. - Значит, завтра я везу вас к Уизеру. Он просил меня привезти вас на субботу-воскресенье. Там вы встретите всех, кого нужно, и осмотритесь получше. - Причем тут Уизер? - изумился Марк. - Я думал, что директор института - Джайлс. (Джайлс был известным писателем и популяризатором науки). - Джайлс?! Ну, знаете! - рассмеялся Фиверстоун. - Он представляет институт нашей почтенной публике. А так - какой с него толк? Он не ушел дальше Дарвина. - Да, да, - согласился Марк. - Я и сам удивился. Что ж, если вы так любезны, то я согласен. Когда вы выезжаете? - В четверть одиннадцатого. Я за вами заеду, подвезу вас. - Спасибо большое. Расскажите мне, пожалуйста, про Уизера. - Джон Уизер... - начал Фиверстоун, и вдруг воскликнул: - Ах ты, черт! Кэрри идет. Придется слушать, что сказал Два Нуля, и как наш политик его отбрил. Не уходите. Я без вас не выдержу. Когда Марк ушел, автобусов уже не было, и он направился к дому пешком под светом луны. Когда же он вошел в дом, случилось что-то небывалое - Джейн кинулась к нему, дрожа и чуть не плача, и повторяя: "Я так испугалась!" Больше всего его удивило, что она расслабилась, обмякла, утратила скованность и настороженность. Так бывало и раньше, но очень редко, а в последнее время вообще не бывало. Кроме того, вслед за этим наутро разражалась ссора. Словом, Марк удивился, но ни о чем не стал допытываться. Вряд ли он понял бы, если б спросил; да Джейн и не сумела бы толком объяснить. Однако, причины были просты: от Димблов она пришла в пятом часу, оживилась по пути, проголодалась и поверила, что со страхами покончено. Дни становились короче, пришлось зажечь свет, спустить шторы, и тут уж страхи эти показались совсем смешными, как детский страх темноты. Она стала думать о детстве и, быть может, вспомнила его слишком хорошо. Во всяком случае, когда она пила чай, настроение ее изменилось. Ей стало трудно читать. Она забеспокоилась. Потом разволновалась. Потом, довольно долго она считала, что испугается, если не будет держать себя в руках. Потом она решила все-таки поесть, но не смогла. Пришлось признать, что страх вернулся, и она позвонила Димблам. М-сс Димбл почему-то помолчала и сказала, что пойти надо к какой-то мисс Айронвуд. Джейн сначала думала, что речь идет о мужчине, и ей стало неприятно. Жила эта врачиха не здесь, а повыше, в Сент-Энн. Джейн спросила, надо ли записаться. "Нет, - ответила м-сс Димбл. - Они будут вас...", и не докончила фразы. Втайне Джейн надеялась, что та все поймет и скажет: "Я сейчас приеду", но услышала торопливое: "До свиданья". Голос был странный, и Джейн показалось, что сейчас они с мужем говорили именно о ней... нет, не о ней, о чем-то более важном, но с ней связанном. Что значит: "Они будут вас..."? "Они будут вас ждать"? Жуткое, как в детстве, видение каких-то ожидающих ее людей пронеслось перед нею. Она увидела, как мисс Айронвуд, вся в черном, сидит, сложив руки на коленях, а кто-то входит и говорит: "Она пришла". - "Да ну их!.." - подумала Джейн, имея в виду Димблов, и тут же раскаялась, точнее - испугалась. Теперь, когда телефон не помог, страх накинулся на нее, словно в отместку за то, что она пыталась от него спастись, и она не могла потом вспомнить, вправду ли мелькал перед ней закутанный в мантию старик, или она просто дрожала, причитала, даже молилась неведомо кому, пытаясь предотвратить его появление. Вот почему она кинулась к мужу. А он пожалел, что она кидается к нему, когда он так устал и запоздал, и, честно говоря, напился. - Ты хорошо себя чувствуешь? - поинтересовался он утром. - Да, спасибо, - отозвалась она. Марк лежал в постели и пил чай. Джейн причесывалась перед зеркалом. Смотреть на нее было приятно. Мы, люди, всегда проецируем свои чувства на других. Нам кажется, что ягненок кроток, потому что его приятно гладить. На Джейн было приятно смотреть, и Марку казалось, что и ей самой хорошо. А Джейн казалось, что ей так плохо потому, что волосы ее не слушаются, и потому, что Марк пристает с вопросами. Конечно, она знала, что злится на себя за то, что вчера вечером сорвалась и стала именно тем, что ненавидела - "маленькой женщиной", которая ищет утешения в мужских объятиях. Но она думала, что злоба эта - где-то глубоко, внутри, и не догадывалась, что лишь по этой причине пальцы, а не волосы, не слушаются ее. - Если тебе плохо, - продолжал Марк, - я могу и не ехать... Джейн промолчала. - А если я поеду, - говорил он, - ты будешь одна ночи две-три. Джейн плотнее сжала губы и не проронила ни слова. - Ты не пригласишь Миртл? - осведомился Марк. - Нет, спасибо. Я привыкла быть одна. - Знаю, - не совсем приветливо ответил Марк. - Черт-те что у нас творится... Жить не дают. Поэтому я и хочу перейти на другую работу. Джейн молчала. - Вот что, старушка, - заключил Марк, опуская ноги с кровати. - Не хочется мне уезжать, когда ты в таком состоянии. - В каком это? - спросила Джейн и обернулась к нему. - Ну... нервничаешь... так, немножко... у кого не бывает... - Если я видела вчера страшный сон, это еще не значит, что я ненормальная! - почти выкрикнула Джейн, хотя ничего подобного говорить не собиралась. - Нет, так нельзя... - начал Марк. - Как это "так"? - холодно спросила Джейн и не дала ему ответить. - Если ты решил, что я сошла с ума, пригласи доктора. Очень удобно, они меня заберут, пока тебя нет. Ладно, я в кухню пойду. А ты брейся, скоро явится твой лорд. Бреясь, Марк сильно порезался (и ясно увидел, как предстанет перед Уизером с клочком ваты под губой); а Джейн по многим причинам решила приготовить особенно изысканный завтрак, принялась за дело со всем пылом рассерженной женщины и опрокинула все на новую плиту. Когда пришел лорд Фиверстоун, они еще сидели за столом, делая вид, что читают. Как на беду, в тот же самый момент пришла м-сс Мэггс - та самая женщина, о которой Джейн говорила: "Я нашла подходящую прислугу на два раза в неделю". Мать Джейн двадцать лет назад называла бы ее "Мэггс", а сама звалась бы "мэм". Джейн и "приходящая" говорили друг другу "миссис Мэггс" и "миссис Стэддок". Они были ровесницы, и холостяк не заметил бы различия в их одежде; поэтому не было ничего удивительного в том, что Фиверстоун направился к прислуге, когда Марк сказал: "Моя жена". И ошибка эта не украсила тех минут, которые мужчины провели у Джейн в доме. Как только они ушли, Джейн сказала, что ей пора в магазин. "Нет, сегодня я ее не вынесу, - думала она, - говорит без умолку". Без умолку говорил и лорд Фиверстоун, и громко, неестественно смеялся, и рот у него был поистине акулий, а уж манеры... Сразу видно, что круглый дурак. На что он Марку? Наверное, он и над Марком смеется. Марка так легко провести. И все это колледж... Что Марку делать с такими, как Кэрри, или тот мерзкий, бородатый? А что делать ей весь этот день и всю ночь, и дальше? Когда мужчина уезжает на два дня, это значит - спасибо, если на неделю. Пошлет телеграмму, даже не позвонит - и все в порядке. А делать что-то надо. Может быть, и правда позвать Миртл? Но Миртл относилась к своему близнецу, как только и может относиться сестра к такому талантливому брату. Она будет говорить о его здоровье, рубашках и носках, подразумевая, что Джейн неслыханно повезло. Нет, Миртл звать нельзя. Может, пойти к доктору? Но он будет задавать такие вопросы... А что-то делать надо. Вдруг она поняла, что все равно поедет в Сент-Энн, к мисс Айронвуд. И подумала: "Нет, какая же я дура!" Если бы вы в тот день нашли удобное место над Эджстоу, то вы бы увидели, что к югу быстро движется черное пятнышко, а восточней, у реки, гораздо медленней ползет дымок паровоза. Пятнышко было машиной, увозившей Марка в Беллбэри, где институт временно расположился при своей же станции переливания крови. Машина Марку понравилась. Сиденья были такие, что хотелось откусить кусочек. А как ловко, как мужественно (Марка сейчас мутило от женщин) сел Фиверстоун за руль, сжимая в зубах трубку! Даже по улочкам Эджстоу они ехали быстро, и Фиверстоун отпускал краткие, но едкие замечания о пешеходах и владельцах других машин. За колледжем св.Елизаветы, где когда-то училась Джейн, он показал, на что способен. Мчались они так, что даже на полупустой дороге мимо них непрерывно мелькали другие машины, нелепые пешеходы, какие-то люди с лошадьми и собаки, которым, по мнению Фиверстоуна, "опять повезло"! Курицу они все-таки раздавили. Опьяненный воздухом и скоростью, Марк покрикивал: "Ух ты!", "Ну и ну!", "Сам виноват", - и краем глаза глядел на Фиверстоуна, думая о том, насколько он интереснее тех зануд. Крупный прямой нос, сжатые губы, скулы, манера носить костюм - все говорило о том, что перед тобой настоящий человек, который едет туда, где делают настоящее дело. Раза два Марк все же усомнился, достаточно ли хорошо лорд Фиверстоун водит машину, но тот кричал: "Что нам перекресток!", и Марк ревел в ответ: "Вот именно!" "Сами водите?" - спросил Фиверстоун. "Бывало", - ответил Марк. Дымок, который вы увидели бы к востоку от Эджстоу, означал, что поезд везет Джейн Стэддок в деревню Сент-Энн. Лондонцам казалось, что за Эджстоу пути нет; на самом же деле маленький поезд из двух-трех вагонов ходил и дальше. В поезде этом все знали друг друга, и порой вместо третьего вагона прицепляли платформу, на которой ехали лошади или куры; а по перрону ходили охотники в шляпах и гетрах и привыкшие к поездам собаки. Выходил он в половине второго. В нем и ехала Джейн, глядя на красные и желтые листья Брэгдонского леса, а потом - на луга, а потом - на парк, мимо Дюк Итон, Вулема, Кьюр Харди. На каждой станции, где поезд со вздохом останавливался, немного подаваясь назад, звенели бидоны, стучали грубые башмаки, а потом наступала тишина и длилась долго, и осенний свет грел окно, и пахло листьями, словно железная дорога - такая же часть природы, как поле или лес. На каждой станции в купе входили мужчины, похожие на яблоки, и женщины в шляпах с искусственными вишнями, и школьники; но Джейн едва замечала их, ибо, хотя она считала себя крайним демократом, все классы, кроме ее собственного, были для нее реальны только в книге. А между станциями мимо проплывали островки, сулящие райское блаженство, если только ты успеешь сейчас, именно сейчас, спрыгнуть вниз и застать их врасплох: домик, а за ним - стог сена, а за стогом - поле; две пожилые лошадки, стоящие голова к хвосту; небольшой фруктовый сад, в котором виднелось вывешенное для просушки белье, и кролик, изумленно таращившийся на поезд. Его глазки были похожи на точечки, а ушки торчали вверх, как двойной восклицательный знак. В четверть третьего она прибыла в Сент-Энн, который был и конечной станцией железнодорожной ветки, и концом всего сущего. Когда она вышла со станции, наружный воздух подействовал на нее, как холодное тонизирующее средство. Хотя поезд последнюю часть пути с шумом и шипением преодолевал подъем, ей все же предстояло еще подниматься вверх пешком, ибо Сент-Энн была одной из тех деревень, расположенных на вершине холма, которые скорее встречаются в Ирландии, чем в Англии, и станция была расположена на некотором отдалении от деревни. Дорожка, вьющаяся меж насыпей, привела ее в Сент-Энн. Миновав церковь, она свернула налево, как ей объяснили в Саксон-Кроссе. Слева от нее домов не было, только ряд буковых деревьев и неогороженная пашня, круто спускающаяся к основанию холма, а за ней, насколько хватало глаз, простиралась изрезанная оврагами пустошь, упирающаяся в голубизну неба. Джейн находилась в самой верхней точке этого района. Вскоре она подошла к высокой стене, которая, казалось, бесконечно тянулась справа от нее. В стене была дверь, а рядом с ней висел старый железный колокольчик. Когда звон колокольчика затих, за ним последовало столь долгое молчание, что Джейн начала было подумывать, что дом необитаем. Затем, когда она уже начала колебаться, позвонить ли ей снова или повернуться и уйти, за стеной послышались чьи-то шаркающие шаги. 3. БЕЛЛБЭРИ И СЕНТ-ЭНН Поднимаясь по широкой лестнице, Марк увидел в зеркале и себя, и своего спутника. Клочок ваты, закрывавший ранку, растрепало ветром, и теперь над губой гневно торчал белый ус, а под ним темнела засохшая кровь. Фиверстоун, как всегда, владел и собой, и ситуацией. Через несколько секунд Марк очутился в комнате с большими окнами и пылающим камином и понял, что его представляют Уизеру, исполняющему обязанности директора ГНИИЛИ. Уизер был учтив и седовлас. Его водянисто-голубые глаза смотрели вдаль, словно он не замечал собеседников, хотя манеры его, повторю, были безупречны. Он сказал, что исключительно рад видеть здесь м-ра Стэддока и еще больше обязан теперь лорду Фиверстоуну. Кроме того, он надеялся, что полет не утомил их. Фиверстоун поправил его, и тогда он решил, что они прибыли поездом из Лондона. Затем он поинтересовался, нравится ли м-ру Стэддоку его комната, и тому пришлось напомнить, что они только что приехали. "Хочет, чтобы я себя легче чувствовал", - подумал Марк. На самом деле ему становилось все труднее. "Предложил бы сигарету!.." - думал он, постепенно убеждаясь, что Уизер не знает о нем ничего. Обещания Фиверстоуна растворялись в тумане. Наконец, Марк собрал все свое мужество и заметил, что ему еще не совсем ясно, чем именно он может быть полезен институту. - Уверяю вас, м-р Стэддок, - сказал Уизер, глядя вдаль, - вам незачем... э-э... совершенно незачем беспокоиться. Мы ни в коей мере не собираемся ограничить круг вашей деятельности, не говоря уже о вашем плодотворном сотрудничестве с коллегами, представляющими другие области знания. Мы всецело, да, всецело учтем ваши научные интересы. Вы увидите сами, м-р... Стэддок, что, если мне позволено так выразиться, институт - это большая и счастливая семья. - Поймите меня правильно, сэр, - смутился Марк. - Я имел в виду другое. Я просто хотел узнать, что именно я буду делать, если перейду к вам. - Надеюсь, между нами не будет недоразумений, - продолжал вещать ИО. - Мы отнюдь не настаиваем, чтобы в данной фазе решался вопрос о вашем местопребывании. И я, и все мы полагаем, что вы будете проводить исследования там, где этого требует дело. Если вы предпочитаете, вы можете по-прежнему жить в Лондоне или Кембридже. - В Эджстоу, - подсказал лорд Фиверстоун. - Вот именно, Эджстоу, - и Уизер повернулся к Фиверстоуну. - Я пытаюсь объяснить м-ру... э... Стэддоку, что мы ни в малейшей мере не собираемся предписывать, или даже советовать, где ему жить. Надеюсь, вы со мной согласны. Где бы он ни поселился, мы предоставим ему, в случае надобности, и воздушный, и наземный транспорт. Я уверен, лорд Фиверстоун, что вы объяснили, как легко и безболезненно решаются у нас такие вопросы. - Простите, сэр, - еще больше смутился Марк, - я об этом и не думал... То-есть, я могу жить где угодно. Я просто... Уизер прервал его, если это слово применимо к такому ласковому голосу: - Уверяю вас, м-р... э-э... уверяю вас, сэр, вы и будете жить где вам угодно. Мы ни в малейшей степени... Марк, почти в отчаянии, еще раз попытался вставить слово: - Меня интересует характер работы. - Дорогой мой друг, - сказал ИО, - как я уже говорил, никто и в малейшей мере не сомневается в вашей полнейшей пригодности. Я не предлагал бы вам войти в нашу семью, если бы не был совершенно уверен, что все до единого оценят ваши блестящие дарования. Вы среди друзей, м-р... э-э. Я первый отговаривал бы вас, если бы вы думали связать свою судьбу с каким бы то ни было учреждением, где бы вам грозили... э... нежелательные для вас личные контакты. Больше Марк не спрашивал; и потому что, видимо, он должен был сам уже все знать, и потому что прямой, резкий вопрос выбросил бы его из этой теплой, почти одуряющей атмосферы доверительности. - Спасибо, - сказал он, - я только хотел немного ясней представить себе... - Я счастлив, - сказал Уизер, - что мы с вами заговорили об этом по-дружески... э-э-э... неофициально. Могу вас заверить, что никто не намеревается загнать вас - хе-хе - в прокрустово ложе. Мы здесь не склонны строго разграничивать области деятельности, и, я надеюсь, такие люди, как вы, всецело разделяют неприязнь к насильственному ограничению. Каждый наш сотрудник чувствует, что его работа - не частное дело, а определенная ступень в непрестанном самоопределении органического целого. И Марк поддержал (прости его, Боже, ведь он был и молод, и робок, и тщеславен): - Это очень важно. Мне очень нравится такая гибкость... - после чего уже не было никакой возможности остановить Уизера. Тот неспешно и ласково вел свою речь, а Марк думал: "О чем же мы говорим?" К концу беседы был небольшой просвет: Уизер предположил, что Марк сочтет удобным вступить в институтский клуб. Марк согласился и тут же страшно покраснел, ибо выяснилось, что вступать туда надо пожизненно, и взнос - 200 фунтов. Таких денег у него вообще не было. Конечно, если бы он получил здесь работу, он смог бы заплатить. Но получил ли он? Есть тут работа для него или нет? - Как глупо, - сокрушенно произнес он. - Оставил дома свою чековую книжку. Через несколько секунд он снова шел по лестнице рядом с Фиверстоуном. - Ну как? - спросил он. Фиверстоун, видимо, не расслышал. - Ну, как? - повторил Марк. - Когда я узнаю, берут меня или нет? - Хэлло, Гай! - заорал вдруг Фиверстоун, кинулся куда-то вниз и, схватив своего приятеля за руку, мгновенно исчез. Марк медленно спустился по лестнице и оказался в холле, среди каких-то людей, которые, оживленно беседуя, шли по двое, по трое налево, к большим дверям. Долго стоял он здесь, не зная, что делать, и стараясь держаться поестественней. Шум и запахи, доносившиеся из-за дверей, указывали на то, что народ завтракает. Марк колебался, заходить ему или нет, но потом решил, что торчать здесь, как дураку, в любом случае хуже. Он думал, что в столовой - столики, и он найдет место подальше, но стол был один, очень длинный, и места почти все заняты. Не найдя Фиверстоуна, Марк сел рядом с кем-то, пробормотав: "Здесь можно сесть, где хочешь?", но сосед его не услышал, ибо деловито ел и разговаривал с другим своим соседом. Завтрак был превосходный, но Марк с облегчением вздохнул, когда он кончился. Вместе со всеми он пересек холл и очутился в большой комнате, куда подали кофе. Здесь он увидел, наконец, Фиверстоуна. Его трудно было не увидеть, ибо он стоял в центре группы и громко что-то рассказывал. Марк хотел его спросить, остаться ли ему тут на ночь и есть ли для него комната, но кружок был очень уж тесный, все свои, и он не решился. Подойдя к одному из столиков, он стал листать журнал, то и дело поглядывая в сторону Фиверстоуна, опасаясь, как бы тот опять не исчез. На пятый раз он увидел одного из своих коллег, Вильяма Хинджеста, которого (конечно, за глаза) называли Ящерка Билл или просто Ящер. Как и предвидел Кэрри, Хинджест на заседании не был и вряд ли знал Фиверстоуна. Не без страха Марк понял, что его коллега попал сюда сам, без помощи всемогущего лорда. Занимался он физической химией и был в их колледже одним из двух ученых мирового класса. Надеюсь, читатель не думает, что в Брэктоне собрались крупные ученые. Конечно, передовые люди не приглашали нарочно тех, кто поглупей, но, как выразился Бэзби, "нельзя же иметь все сразу!.." У Ящера были старомодные усы, светло-рыжие с проседью. Нос его походил на клюв. - Вот не ожидал, - вежливо поздоровался Марк. Он всегда побаивался Хинджеста. - Хм? - удивился Ящер. - Что? Ах, это вы, Стэддок? Не знал, что они и вас подцепили. - Жаль, что вас не было вчера на заседании, - заметил Марк. Это была ложь. Прогрессистам не нравилось, когда Хинджест ходил на заседания. Как ученый он принадлежал им, но, кроме того, он был аномалией, и это им очень не нравилось. Дружил он с Глоссопом. К своим поразительным открытиям он относился как-то небрежно, а гордился своим родом, восходившим к мифической древности. Особенно оскорбил он коллег, когда в Эджстоу приезжал де Бройль. Знаменитый физик был все время с ним, но когда кто-то потом восторженно обмолвился об "истинном пиршестве науки", Ящер подумал и сказал, что о науке они вроде бы и не говорили. "Хвастались предками", - прокомментировал это Кэрри, хотя и не при Хинджесте. - Что? Заседание? - переспросил Ящер. - С какой это стати? - Мы обсуждали проблему Брэгдонского леса. - Ерунда какая! - Наверное, вы бы согласились с нашим решением. - Какая разница, что вы там решили! - То есть как? - А так. Институт все равно забрал бы лес. Они это могут. - Как странно! Нам сказали, что если мы откажемся, они переедут в Кембридж. Хинджест громко хмыкнул. - Вранье. А странного я ничего не вижу. Наш колледж любит проболтать весь день впустую. И в том, что институт превратит самое сердце Англии в помесь американского отеля с газовым заводом, тоже нет ничего странного. Одно мне непонятно: зачем им этот участок? - Мы это скоро увидим. - Вы, может, и увидите. Я - нет. - Почему? - растерянно спросил Марк. - С меня хватит, - Хинджест понизил голос. - Сегодня же уеду. Не знаю, чем вы занимаетесь, но мой вам совет - езжайте назад и занимайтесь этим дальше. - Да? - удивился Марк. - Почему вы так думаете? - Такому старику, как я, уже все равно, - пояснил Хинджест, - а с вами они могут сыграть плохую шутку. Конечно, кому что нравится. - Собственно, - заметил Марк, - я ничего еще не решил. Я даже не знаю, что буду делать, если останусь тут. - Вы чем занимаетесь? - Социологией. - Хм, - буркнул Хинджест. - Могу вам показать вашего начальника. Некий Стил. Вон, у окна. - Вы меня не познакомите? - Значит, решили остаться? - Ну, надо же мне хотя бы с ним побеседовать! - Хорошо, - согласился Хинджест. - Дело ваше. - И крикнул: - Стил! Стил обернулся. Он был высокий, суховатый, с длинным худым лицом, но с толстыми губами. - Это Стэддок, - представил Марка Хинджест. - В ваш отдел. - И отвернулся. - Он сказал - в мой отдел? - не сразу выговорил Стил. - Сказать он сказал, - ответил Марк, пытаясь улыбнуться, - но сам я не знаю. Я социолог, конечно... - Да, отдел мой, - прервал его Стил, - только я о вас не слышал. Кто вам говорил, что вы ко мне поступите? - Понимаете, - пояснил Марк, - все это довольно туманно. Я сейчас виделся с Уизером, но он ничего не объяснил. - А к нему вы как пролезли? - Меня представил лорд Фиверстоун. Стил присвистнул. - Коссер, - окликнул он веснушчатого человека. - Послушайте-ка! Фиверстоун сгрузил вот этого нам. Повел его прямо к ИО, за моей спиной. Здорово, а? - Черт знает что! - возмутился Коссер, сурово глядя не на Марка, а на Стила. - Простите, - уже погромче и потверже вмешался Марк. - Вам беспокоиться незачем. Это недоразумение. Я, видимо, чего-то не понял. Собственно, я просто приехал посмотреть. Я совсем не уверен, что останусь. Ни Стил, ни Коссер не обратили на его слова никакого внимания. - Фиверстоуньи штучки, - сказал Коссер. Стил обернулся к Марку. - Я бы вам не советовал принимать всерьез то, что говорит лорд Фиверстоун, - заметил он. - Это не его дело. - Поймите меня, пожалуйста, - оправдывался Марк, надеясь, что не краснеет. - Я приехал посмотреть, больше ничего. Мне все равно, получу я здесь место или нет. - Сами знаете, - сказал Стил Коссеру, - у нас в отделе места нет, особенно для тех, кто не знает дела. - Вот именно, - согласился Коссер. - М-р Стэддок, если не ошибаюсь, - прозвучал сзади тоненький голос, принадлежащий, однако, как оказалось, очень толстому мужчине. Марк сразу узнал профессора Филострато, знаменитого физиолога (тем более, что тот говорил с иностранным акцентом); года два тому назад они сидели рядом на банкете. Марку польстило, что такой человек вспомнил его. - Я чрезвычайно счастлив, что вы среди нас, - сказал итальянец, ласково уводя Марка от Коссера и Стила. - Честно говоря, - признался Марк, - я в этом не уверен. Меня привез Фиверстоун, но потом он исчез, а Стил... Понимаете, я должен быть в его отделе, а он ничего не знает. - Стил! - воскликнул Филострато. - Какая нелепость! Ему скоро укажут его место! Быть может, вы и покажете. Я читал ваши работы. Не обращайте на него внимания, искренне вам советую. - Я бы не хотел оказаться в ложном положении... - начал Марк. - Послушайте меня, мой друг, - прервал его Филострато. - Оставьте эти мысли. Поймите прежде всего, как важна ваша работа, часть нашей общей работы. От нее зависит существование человечества. Да, среди этого сброда вы увидите и наглость, и лукавство. Но это не должно вас трогать. - Когда мне дадут интересную работу, - ответил Марк, - я и не буду обращать внимания на такие вещи. - Да, да, вы совершенно правы. Работа даже важнее, чем вы думаете. Вы увидите это сами. Стилы и Фиверстоуны не имеют никакого значения. Если Уизер за вас, какое вам до них дело? Слушайте только его, вы меня понимаете? Ах, да, и еще... Не ссорьтесь с Феей. А на остальных не обращайте никакого внимания. - С Феей? - Да. Ее тут зовут Фея. Пренеприятная дама, должен вам заметить! Глава нашей полиции, у нас ведь своя; да, вот и она. Я вас познакомлю. Мисс Хардкастл, разрешите представить вам м-ра Стэддока. Марк почувствовал, что руку его невыносимо крепко пожала большая женщина в короткой юбке и черном форменном кителе. Бюст ее сделал бы честь кельнерше былых времен, но сама она казалась скорее крепкой, чем толстой. Лицо у нее было бледное и широкое, голос - густой. Единственной данью женственности был небрежный мазок помады на ее губах. Она жевала незажженную сигару. Заговорив, она вынимала ее изо рта и внимательно глядела на кончик, измазанный помадой и слюной. Кончив фразу, она снова совала сигару в рот. Сейчас она сразу же плюхнулась в кресло, перекинула правую ногу через ручку и устремила на Марка холодный фамильярный взгляд. "Клик-клак" - услышала Джейн, ожидавшая за оградой. Дверь открылась, и она увидела высокую женщину примерно своих лет. - Здесь живет мисс Айронвуд? - обратилась к ней Джейн. - Она вам назначила? - спросила женщина. - Не совсем, - ответила Джейн. - Меня послал д-р Димбл. Он говорил мне, что записываться не надо. - Ах, вы от д-ра Димбла! - уже куда радушнее произнесла женщина. - Это дело другое. Входите. Подождите минутку, закрою как следует. Дорожка узкая, вы меня простите, если я пойду впереди? Женщина повела ее по мощеной кирпичом дорожке мимо слив и яблонь. Потом они свернули налево, на мшистую тропинку, обсаженную крыжовником. Дальше была площадка или полянка, на ней - качели, а за ней - парники. Затем началась настоящая деревушка, какие бывают в больших усадьбах; женщины шли по улочке, и с обеих сторон были всякие постройки - амбары, сараи, еще одна теплица, конюшня, свинарник. Наконец, через огород, расположенный на довольно крутом склоне, они добрались до розовых кустов, чопорных и неприступных в зимнем уборе. Дорожка здесь была выложена дощечками. Джейн постаралась вспомнить, что же напоминает ей этот сад. "Кролик Питер"? ["Кролик Питер" - сказка Беатрис Поттер] или "Роман о розе"? ["Роман о розе" - средневековый аллегорический роман] Сад Клингзора? Сад из "Алисы"? А может быть, сады на мессопотамских зиккуратах, породившие легенду о райском саде? Фрейд говорит, что мы любим сады, потому что они символизируют женское тело. Мужская точка зрения... Для женщин сад - это нечто иное. Или нет? Неужели женщины тоже неравнодушны к женскому телу? Ей вспомнилась фраза: "Женская красота трогает и мужчин, и женщин, и не случайно богиня любви старше и сильнее, чем бог". Откуда это? И почему в голову лезет такая чушь? Она собралась. Странное чувство овладело ею - она на чужой земле, и надо держаться изо всех сил. В эту минуту они вынырнули из-под лавров к маленькой двери, около которой стояла бочка с водой. Наверху, в длинной стене, хлопнуло окно. Чуть позже Джейн оказалась в большой комнате с печкой вместо камина. Ковра тут не было, стены были выбелены, и все это напоминало монастырь. Шаги высокой женщины затихли в переходах, и теперь Джейн слышала лишь карканье ворон. "Попалась я, - подумала она. - Придется отвечать на всякие вопросы". Она считала себя современным человеком, который может говорить о чем угодно, но сейчас в ее сознании то и дело всплывали вещи, о которых она не могла бы сказать вслух. "У зубных врачей хоть журналы лежат", - подумала она и открыла какую-то книгу. Там было написано: "Женская красота трогает и мужчин, и женщин, и не случайно богиня любви старше и сильнее, чем бог. Желать, чтоб твоей красоты желали - суетность Лилит. Желать, чтобы твоей красоте радовались - послушание Евы. Лишь в возлюбленном счастлива возлюбленная своей красотой. Послушание - путь к радости, смирение..." Дверь отворилась. Джейн густо покраснела и захлопнула книгу. В дверях стояла высокая молодая женщина. Сейчас она вызывала в Джейн тот полузавистливый восторг, который женщины часто испытывают к другому, чем у них, типу красоты: "Хорошо быть такой высокой, - подумала Джейн, - такой смелой, как амазонка, такой решительной". - Вы м-сс Стэддок? - спросила женщина. - Да, - ответила Джейн. - Мы ждали вас, - сказала женщина. - Меня зовут Камилла, Камилла Деннистоун. Джейн пошла за ней по узким переходам, думая о том, что они, должно быть, еще в задней, непарадной части дома, а дом этот очень большой. Наконец, Камилла постучала в дверь, тихо сказала: "Она пришла" (Джейн подумала: "как служанка") - и отошла в сторону. Мисс Айронвуд, вся в черном, сидела, сложив на коленях руки, точно так же, как в последнем сне, если это был сон. - Садитесь, моя милая, - сказала мисс Айронвуд. Руки у нее были очень большие, но никак не грубые. У нее все было большим - и нос, и рот, и серые глаза. По-видимому, ей давно перевалило за пятьдесят. - Как вас зовут, моя милая? - спросила мисс Айронвуд и взяла карандаш. - Джейн Стэддок. - Вы замужем? - Да. - Муж знает, что вы к нам пришли? - Нет. - Простите, сколько вам лет? - Двадцать три. - Так, - сказала мисс Айронвуд. - Что же вас беспокоит? Джейн вдохнула побольше воздуха. - Я вижу странные сны, - ответила она. - Вероятно, у меня депрессия. - Какие именно сны? - уточнила мисс Айронвуд. Джейн рассказывала довольно сбивчиво и глядела на сильные пальцы, державшие карандаш; суставы этих пальцев становились все белее, на руке вздулись вены, и, наконец, карандаш сломался. Джейн смолкла в удивлении и подняла голову. Большие серые глаза все так же смотрели на нее. - Продолжайте, моя милая, - подбодрила ее мисс Айронвуд. Когда Джейн закончила, мисс Айронвуд довольно долго молчала, и Джейн начала сама: - Как вы считаете, у меня что-то серьезное? Это болезнь? - Нет, - ответила мисс Айронвуд. - Значит, это пройдет? - Не думаю. Джейн удивилась. - Неужели меня нельзя вылечить? - Да, вылечить вас нельзя, потому что вы не больны. "Она издевается, - подумала Джейн. - Она считает, что я сумасшедшая". - Какая ваша девичья фамилия? - спросила мисс Айронвуд. - Тюдор, - ответила Джейн. В другую минуту она бы смутилась, ибо очень боялась, как бы не подумали, что она этим гордится. - Йоркширская ветвь? - Да... - Вы не читали небольшую книгу, всего в сорок страниц, о битве при Вустере? Ее написал ваш предок. - Нет. У папы она была. Он говорил, что это единственный экземпляр. Но потом она куда-то пропала. - Ваш отец ошибался, сохранилось еще по меньшей мере два экземпляра. Один - в Америке, другой - здесь, у нас. - Так что же это за книга? - Ваш предок абсолютно верно описал битву в тот самый день, когда она состоялась. Но он там не был. Он был в Йорке. Джейн растерянно смотрела на мисс Айронвуд. - Ваш предок видел битву во сне, - сказала та. - Я не понимаю... - Ясновидение передается по наследству. Джейн задохнулась, словно ее оскорбили. Именно такие вещи она ненавидела. Что-то древнее, непонятное, неразумное без спроса врывалось в ее жизнь. - У вас нет доказательств... - начала она. - У нас есть ваши сны, - перебила ее мисс Айронвуд. Тон ее, и без того серьезный, стал строгим. "Неужели она не понимает, - думала Джейн, - что человеку неудобно обвинить во лжи даже далекого предка?" - Сны? - настороженно выговорила она. - Да, - подтвердила мисс Айронвуд. - Что вы имеете в виду? - Я считаю, что вы видите правду. Алькасан действительно сидел в камере, к нему приходил человек. - Но это же смешно! - возмутилась Джейн. - Это чистое совпадение, а потом был обычный кошмар. Ему отвернули голову! И... откопали старика, оживили... - Небольшие неточности есть, но остальное - правда. - Я в такие вещи не верю. - Конечно. Вас так воспитали, - заметила мисс Айронвуд. - Но вам придется самой убедиться, что у вас дар ясновидения. Джейн подумала о фразе из книги и о самой мисс Айронвуд - их она тоже знала заранее... Но это же чепуха!.. - Значит, вы не можете мне помочь? - спросила она. - Я могу сказать вам правду, - отвечала мисс Айронвуд. - Во всяком случае, пытаюсь. - Но вы не можете это остановить... вылечить? - Ясновидение - не болезнь. - Да на что оно мне! - вскричала Джейн. Мисс Айронвуд молчала. - Может, вы мне кого-нибудь порекомендуете? - спросила Джейн. - Если вы пойдете к психоаналитику, - отозвалась мисс Айронвуд, - он будет вас лечить, исходя из предпосылки, что эти сны порождение вашего подсознания. Не знаю, что из этого выйдет. Боюсь, что ничего хорошего. А сны останутся. - Зачем все это? - возмутилась Джейн. - Я хочу жить нормально. Я хочу работать. Почему именно я должна такое терпеть? - Ответ на ваш вопрос известен лишь высшим силам. Они обе помолчали. Потом Джейн неловко поднялась и сказала: - Что ж, я пойду. - И вдруг прибавила: - А вы откуда знаете, что это правда? - На это я отвечу. Мы знаем, что сны ваши - правда, ибо часть фактов известна нам и без них. Именно поэтому д-р Димбл так вами заинтересовался. - Значит, он меня послал не ради того, чтобы помочь мне, а ради вашей пользы?! - удивилась Джейн. - Жаль, что я этого не знала. Вышло недоразумение. Я думала, он хочет мне помочь. - Он и хочет. Кроме того, он хочет помочь нам. - Очень рада, что меня не забыли... - с ледяной иронией произнесла Джейн, но попытка не удалась. Она все-таки растерялась и сильно покраснела. Ведь она была очень молода. - Милая моя, - сказала мисс Айронвуд. - Вы не понимаете, как все это серьезно. То, что вы видели, связано с делами, перед которыми и наше с вами счастье, и даже самая жизнь поистине ничтожны. От вашего дара вам не избавиться. Не пытайтесь подавить его. Ничего не выйдет, а вам будет плохо. С другой стороны, вы можете употребить его во благо. Тогда и сами вы придете в себя, и людям очень поможете. Если же вы расскажете о нем кому-нибудь еще, им воспользуются почти наверняка те, для кого и счастье ваше, и жизнь - не важнее, чем жизнь и счастье мухи. Вы видели во сне настоящих, существующих людей. Вполне возможно, они знают, что вы невольно следите за ними. Если это так, они не успокоятся, пока не завладеют вами. Советую вам быть с нами, это лучше и для вас самой. - Вы все время говорите "мы". Тут что, какое-нибудь общество? - Если хотите, можете называть это обществом. Джейн уже несколько минут стояла. Все возмутилось в ней - и уязвленное самолюбие, и ненависть к таинственному. Ей было важно одно: не слышать больше серьезного, терпеливого голоса. "Она мне только повредила", - думала Джейн, все еще видя в себе больную. Вслух она произнесла: - Мне пора. Я не понимаю, о чем вы говорите. И я не хочу ни во что ввязываться. К обеду Марк немного повеселел, благодаря виски, которое они пили с мисс Хардкастл. Я обману вас, если скажу, что Фея ему понравилась. Конечно, он ощущал ту гадливость, которую ощущает молодой мужчина в обществе непристойно-развязной, но привлекательной женщины. Собеседница его явно это понимала и даже находила в этом удовольствие. Она рассказывала ему множество зверских анекдотов. Марк часто видел, как женщины пытаются острить по-мужски; и это шокировало его, но все же он чувствовал свое превосходство. Фея оставила мужчин далеко позади. Затем она перешла к профессиональным темам, и Марк содрогнулся, услышав, что в девяноста случаях из ста казнят не тех, кого надо. Сообщила она и некоторые детали казней, которые ему и в голову не приходили. Да, это было противно. Однако, все перекрывало дивное ощущение, что ты - свой человек. За день он много раз чувствовал себя чужим, и чувство это исчезло, когда мисс Хардкастл заговорила с ним. Жизнь она прожила интересную. Она побывала и суфражисткой, и британской фашисткой, не один раз сидела в тюрьме, встречалась с премьерами, диктаторами, кинозвездами. Она знала с обеих сторон, что может, а чего не может полиция, и считала, что может она почти все. Институтскую полицию она ставила очень высоко; и сообщила, что сейчас особенно важно внушить публике, насколько лечение гуманней наказания. Однако, на ее пути еще встало немало бюрократических преград. "Правда, газеты все за нас, кроме двух, - изрекла она. - Ничего, мы и эти прихлопнем". Марк не совсем понял ее, и она объяснила, что полиции страшно мешает идея "заслуженного наказания". Считается, что с преступником можно сделать то-то и то-то, но не больше. У лечения же пределов нет - лечи себе, пока не вылечишь, а уж вылечился ли больной, решать не суду. Лечить гуманно, а предотвращать болезнь - еще гуманней. Скоро все, кто попадется в руки полиции, будут под контролем института, а там и вообще все, каждый человек. "Тут-то мы с тобой и нужны, - доверительно заметила она, тыкая пальцем Марку в жилет. - В конечном счете, сынок, что полицейская служба, что социология, - одна собака. Значит, нам с тобой вместе работать". Насчет Стила она отметила сразу, что он человек опасный. "А главное, - посоветовала она, - ладь с двумя: с Фростом и с Уизером". Над страхами его она посмеялась. "Ничего! Главное - не лезь, куда не просят. Всему свое время. А пока что делай дело, и не всему верь, что говорят." За обедом Марк оказался рядом с Хинджестом. - Ну, как? - осведомился тот. - Остаетесь? - Вроде бы да, - ответил Марк. - А то бы я вас прихватил, - заметил Хинджест. - Сегодня еду. - Почему же вы уезжаете? - Знаете ли, кому что нравится. Если вам по вкусу итальянские евнухи, сумасшедшие священники и такие бабы - что ж, говорить не о чем. - Мне кажется, нельзя судить по отдельным людям. Это все-таки не клуб. - Судить? В жизни не судил, кроме как на цветочных выставках. Я думал, здесь хоть какая-то наука. Оказывается, это скорее политический заговор. Вот я и еду домой. Стар я для таких дел, а если уж играть в заговорщиков, то я лучше выберу себе других, по вкусу. - Вы хотите сказать, что не одобряете социального планирования? Конечно, с вашей сферой знания оно не связано, но с социологией... - Такой науки нет. А если бы я увидел, что химия вместе с тайной полицией под управлением старой бабы без лифчика работает над тем, как отобрать у людей дома, детей, имущество, я послал бы ее к чертям и стал разводить цветы. - Мне кажется, я понимаю вашу симпатию к маленьким людям, но когда занимаешься тем, что действительно жизненно важно... - Вот что получается, - перебил Хинджест, - когда изучают человека. Людей изучать нельзя, их можно узнавать, а это дело другое. Поизучаешь их, поизучаешь - и захочешь отобрать то, ради чего живут все, кроме кучки интеллектуалов. - Билл! - крикнула Фея, сидевшая почти напротив, чуть наискосок. Хинджест повернулся к ней, и лицо его стало багровым. - Вы что, сейчас и едете? - прогрохотала Фея. - Да, мисс Хардкастл, еду. - А меня не подкинете? - Буду счастлив, - пробурчал Хинджест, - если только нам в одну сторону. - Вам куда? - В Эджстоу. - Через Брэнсток? - Нет. Я сверну у ворот старого поместья, на Поттерс-Лейн. - Ах, черт! Не подходит. Ладно, успеется. После обеда, уже в пальто, Хинджест снова заговорил с Марком, и тому пришлось дойти с ним до машины. - Послушайте меня, Стэддок, - сказал он. - Или сами как следует подумайте. Я в социологию не верю, но в Брэктоне вы хоть живете по-человечески. Здесь вы и себе повредите... и, честное слово, еще многим. - На все могут быть две точки зрения, - заметил Марк. - Что? Две? Сотни их может быть, пока не знаешь ответа. Тогда будет одна. Но это не мое дело. Доброй ночи. - Доброй ночи, - попрощался Марк, и машина тронулась. К вечеру похолодало. Орион, неведомый Марку, сверкал над деревьями. В дом идти не хотелось. Хорошо, если еще побеседуешь с интересными людьми; а вдруг опять будешь слоняться как чужой, прислушиваясь к разговорам, в которые неудобно вклиниться? Однако Марк устал. Вдоль фасада он добрался до какой-то дверцы и, минуя холл, пошел прямо к себе. Камилла Деннистоун проводила Джейн до ворот, которые выходили на дорогу гораздо дальше. Джейн не хотела показаться ни слишком открытой, ни слишком застенчивой, и потому попрощалась кое-как. Она не знала, чушь ли все это, но хотела верить, что чушь. Нет, ее не втянешь, ее не впутаешь. Она сама себе хозяйка. Джейн давно считала, что главное - сохранить свою независимость. Даже тогда, когда она поняла, что выйдет замуж за Марка, она подумала: "Но жить я буду собственной жизнью". Мысль эта не покидала ее больше, чем на пять минут. Она всегда помнила, что женщина слишком многим жертвует ради мужчины, и обижалась, что Марк этого не понимал. Она и ребенка не хотела именно потому, что боялась, как бы он не помешал ей жить собственной жизнью. Когда она вошла к себе, зазвонил телефон. - Это вы, Джейн? - услышала она. - Это я, Маргарет. У нас такая беда... Приеду, расскажу. Сейчас не могу, слишком разозлилась. Вам негде меня положить? Что? Марк уехал? Да, с удовольствием, если вас это не затруднит. Сесил ночует у себя в колледже. Точно не помешаю? Спасибо вам огромное. Через полчаса приеду. 4. ЛИКВИДАЦИЯ АНАХРОНИЗМОВ Джейн только постелила чистое белье на вторую кровать, когда явилась миссис Димбл со множеством сумок. - Вот спасибо, что приютили, - щебетала она. - Куда мы только ни просились, нигде нет мест. Здесь просто жить невозможно! В каждой гостинице все занято, всюду эти, институтские - машинистки, секретарши, администраторы какие-то, ужас... Если бы у Сесила не было комнаты в колледже, ему пришлось бы спать на станции! - Да что же с вами случилось? - спросила Джейн. - Выгнали нас, вот что! - Быть не может... то есть, они не имеют права... - И Сесил так говорит. Нет, вы подумайте, Джейн! Смотрим мы утром из окна и видим грузовик прямо на клумбе, где розы, а из него вылезают настоящие каторжники с лопатами. В нашем собственном саду. Какой-то карлик в форменной фуражке говорит с Сесилом, а сам курит... у него висит на губе сигарета. И знаете, что он сказал? Что мы можем побыть в доме - не в саду, в доме! - до завтрашнего утра. - Наверное... наверное, это ошибка... - Сесил позвонил в колледж, но там никого не было. Мы звонили все утро, а они в это время срубили ваш любимый бук и все сливы. Если бы я так не злилась, я бы глаза выплакала. В общем, Сесил пошел к этому Бэзби, но толку не добился. Ах, конечно, недоразумение, но причем тут мы, езжайте в Беллбэри! Пока суд да дело, в доме уже просто нельзя было жить! - Почему? - Господи, что творилось! Грузовики, трактора, какой-то кран привезли... Никто не мог к нам пробиться. Молоко привезли в два, мяса так и не было, мясник позвонил, что пройти нельзя. Мы сами еле выбрались, чуть не час шли до моста. Как во сне, честное слово! Грохот страшный, все разрыли, на лугу какие-то будки... А народ! Истинные каторжники! Я и не знала, что в Англии есть такие рабочие. Ужас, ужас!.. - М-сс Димбл сняла шляпку и стала ею обмахиваться. - Что же вы будете делать? - спросила Джейн. - Бог его знает! - вздохнула м-сс Димбл. - Сесил звонил юристу, но тот сам растерян. Говорит, что в юридическом смысле у этого института какое-то особое положение. Насколько я поняла, за рекой вообще не будет домов. Что? Ох, совершеннейший ужас! Тополя вырубили, домики у церкви ломают. Бедняжка Айви плачет, вся пудра слезла, такой страшный вид! Мало ей горя, еще жить негде! Я и то рада, что выбралась живой. Люди какие-то странные... трое зашли в кухню, взять воды, так Марта чуть не рехнулась. Когда Сесил к ним вышел, я думала, они его побьют, нет, правда! Спасибо, полисмен их выгнал. Да, и полицейские кишат, тоже очень страшные, с дубинками, как в американских фильмах. Знаете, мы оба подумали: так и кажется, что немцы победили. А вот и чай! Как хорошо... - Живите здесь, м-сс Димбл, - утешила ее Джейн. - Марк может ночевать в Брэктоне. - О, Господи, - прошептала матушка Димбл, - слышать не могу про этот Брэктон! Конечно, ваш муж тут ни при чем... Но разлучать вас я не стану. Мы уже все решили, мы переедем в Сент-Энн. - Вот оно что... - протянула Джейн, поневоле вспоминая свое недавнее паломничество. - Ох ты, какая я свинья! - огорчилась м-сс Димбл. - Болтаю только о себе, а вам надо столько мне рассказать. Видели вы Грэйс? Понравилась она вам? - Это мисс Айронвуд? - Да. - Видела. Понравилась ли - не знаю... Да не могу я ни о чем думать! Вы же истинная мученица. - Нет, - возразила м-сс Димбл. - Я не мученица. Я просто старая, я сержусь, у меня болит голова, и я болтаю, чтобы себя утешить. У нас хоть деньги есть, а у Айви нет, ей не на что жить. Конечно, в нашем доме было хорошо, но ведь и печально. Кстати, я часто думаю, любят ли люди радоваться? Мы завели большой дом для детей, а я ни одного так и не родила... Наверное, слишком тосковала, пока Сесил не придет, жалела себя... Еще стала бы, как эта женщина у Ибсена, ну, с куклами. Вот Сесилу плохо, он очень любил, чтобы приходили студенты. Джейн, вы в третий раз зеваете. Да, пробудешь тридцать лет замужем, привыкаешь говорить одна. Мужчинам приятней читать, когда мы журчим. Ну вот! Вы опять зевнули... Ночевать в одной комнате с матушкой Димбл было трудно: она молилась. Джейн просто не знала, куда смотреть, и не сразу заговорила, когда она встала с колен... - ...Вы не спите? - спросила среди ночи матушка Димбл. - Не сплю, - ответила Джейн. - Я вас разбудила? Я кричала? - Да, - сказала м-сс Димбл. - Вы кричали, что кого-то бьют по голове. - Понимаете, я видела, как убивали старика. Он вел машину где-то за городом, доехал до развилки, свернул направо, а на дороге какие-то люди машут фонарем. Я не слышала, что они говорили, но он вышел из машины. Это не тот, который был раньше, без бороды, только с усами. И величавый такой, смелый, как рыцарь... Ему не понравилось, что говорят эти люди, он одного оттолкнул, другой хотел его ударить, но он не дался. Их трое, он один... Я читала о таких драках, но никогда не видела. Конечно, они его одолели, он упал, и они его долго били чем-то по голове. И еще проверили, жив ли он, совершенно спокойно! Свет очень странно падал, полосками... но я уже, наверное, просыпалась. Нет, спасибо, ничего. Конечно, это ужасно, но я не так испугалась, как в тот раз. Мне старика жалко. - Вы сможете уснуть? - Да, конечно. А как у вас голова, еще болит? - Нет, спасибо, прошло. Спокойной ночи. "Наверное, - думал Марк, - это и есть сумасшедший священник, о котором говорил Ящер". Совет должен был собраться в 10:30, и после завтрака пришлось гулять в саду, хотя там было и сыро, и холодно. Страйк подошел сам, и Марку не понравилась и потертая одежда, и грубые башмаки, и темное трагическое лицо. Не таких людей думал он тут встретить. - Не надейтесь, - заговорил Страйк, - обойтись без насилия! Сопротивляться нам будут, но мы не испугаемся. Мы будем тверды. Многие скажут, что мы хотели смуты. Пускай! Мы не намерены охранять организованный грех, который зовется обществом. - Вот я и говорю, - сказал Марк, - что мне вас понять трудно. Я именно хочу охранять общество. Какие еще могут быть цели? Конечно, вы стремитесь к чему-то высшему, нездешнему... - Всем сердцем, всем разумом, всей душой, - перебил Страйк, - я ненавижу эти слова! Такими уловками мир сей, орудие и тело смерти, искажает и уродует простое учение Христа. Царство Божие придет сюда, на землю, и всякая тварь преклонится перед именем Христовым. Марк легко прочитал бы юным студенткам лекцию об абортах или педерастах, но при этом имени он смутился, покраснел и так рассердился и на себя, и на Страйка, что покраснел еще больше. С ужасом вспоминая уроки закона Божьего, он пробормотал, что не разбирается в богословии. - В богословии?! - гневно переспросил Страйк. - Это не богословие! Богословие - болтовня, обман, игрушка для богатых. Я нашел Господа не в лекционных залах, а в угольных шахтах и у гроба моей дочери. Помните мои слова: Царствие придет здесь, на земле, в Англии. Наука - его орудие, и оно непобедимо. Почему же, спросите вы? - Потому что наука основана на опыте? - предположил Марк. - Нет! - вскричал Страйк. - Потому что оно - в руке Божьей! Наука - орудие гнева, а не исцеления. Я не могу объяснить это так называемым христианам. Они слепы. Им мешают грязные клочья либерализма, гуманизма, гуманности. Мешают им и грехи, хотя грехи эти - лучшее, что в них есть. И вот, я один, я нищ, я немощен, я недостоин, но я - пророк, и других пророков нет! Господь явится в силе, и всюду, где сила - Его знамение. Даже самые слабые из тех, с кем я связал свою судьбу, не обольщаются жизнью, не жаждут мира, не держатся за человеческие ценности. - Значит, - спросил Марк, - вы сотрудничаете с институтом? - Сотрудничаю?! - возмутился Страйк. - Сотрудничает ли горшечник с глиной?! Сотрудничал ли Господь с Киром?! Я использую их. Да, и они используют меня, мы - орудия друг для