друга. Это и вас касается, молодой человек. Выбора нет, назад не уйти, вы положили руку на плуг. Отсюда не уходят. Всякий, кто попытается, погибнет в пустыне. Вопрос лишь в том, рады вы или не рады. Вопрос лишь в том, подвергнетесь ли вы суду или вступите в права наследства. Да, это правда - святые унаследуют землю - здесь, у нас, очень скоро! Разве вы не знаете, что мы, и только мы будем судить ангелов? - Страйк понизил голос. - Мертвые воскресают. Вечная жизнь началась. Вы это увидите сами, молодой человек! - Двадцать минут одиннадцатого, - сказал Марк. - Нам не пора? Страйк не ответил, но повернул к дому. Чтобы не возвращаться к прежней теме, Марк заговорил о том, что и впрямь его заботило: - Я бумажник потерял. Денег там мало, фунта три, но письма, то-се... В общем, неприятно. Что мне делать? - Скажите слуге, - ответил Страйк. Заседание уже началось, вел его сам Уизер, но шло оно вяло, и Марк скоро догадался, что настоящие дела вершатся не здесь. Собственно, он и не думал, что сразу попадет в святая святых, или хотя бы в избранный круг. Однако он надеялся, что ему не придется слушать, как переливают из пустого в порожнее на призрачных заседаниях. Речь шла о работах в Эджстоу. По-видимому, институт одержал над кем-то победу и мог теперь спокойно сломать норманскую церковку. Марк не интересовался архитектурой и слушал вполуха. Но к концу Уизер приберег важную весть. Он был уверен, что присутствующие уже все знают ("И почему они всегда так говорят?" - подумал Марк), но считал своим печальным долгом сообщить о трагической гибели профессора Хинджеста. Насколько можно было понять из туманного рассказа Уизера, Ящера нашли у машины, часа в четыре утра, недалеко от Поттерс-Лейн. Скончался он несколькими часами раньше. Уизер сообщил, что институтская полиция уже связалась со Скотланд-Ярдом, и предложил выразить благодарность мисс Хардкастл. Раздались пристойные аплодисменты. Тогда Уизер предложил почтить память погибшего минутой молчания. Все встали. Минута тянулась долго; кто-то кашлял, кто-то громко дышал, а из-под равнодушных личин выглядывал страх, как выглядывают из леса птицы и зверьки, когда кончится пикник, и каждый старался убедить себя, что ничуть не испуган и не думает о смерти. Потом все задвигались, загудели и разошлись, кто куда. Утром Джейн было легче, чем обычно, потому что вместе с ней хлопотала м-сс Димбл. Марк нередко помогал ей, но именно из-за этого они чаще всего и ссорились, ибо он считал (хотя и не всегда говорил), что незачем столько суетиться. А м-сс Димбл хлопотала с ней в лад. День был солнечный, и когда они сели завтракать, Джейн совсем повеселела. М-сс Димбл хотелось узнать, что же было в Сент-Энн, и поедет ли Джейн туда снова. На первый вопрос Джейн ответила уклончиво, и гостья приставать не стала, а на второй сказала, что не хочет беспокоить мисс Айронвуд. Все это глупости, теперь ей лучше. Говорила она, глядя на часы и удивляясь, где же м-сс Мэггс. - Да, Айви к вам ходить не будет, - сказала м-сс Димбл. - Я думала, вы поймете. Ей ведь негде жить. - Вон оно что!.. - рассеянно протянула Джейн. - Куда же она денется? - В Сент-Энн. - К друзьям? - В усадьбу, как и мы. - Работать там будет? - Ну... да, конечно, работать. М-сс Димбл ушла часам к одиннадцати. Прежде, чем отправиться "к Грэйс", она собиралась пообедать в городе вместе с мужем. Джейн проводила ее до Маркет-стрит и почти сразу встретила Кэрри. - Слышали новости, м-сс Стэддок? - осведомился он еще значительней и доверительней, чем обычно. - Нет, а что? - проронила Джейн. Она считала его надутым болваном и удивлялась, как он может нравиться Марку. Но когда он заговорил, лицо у нее стало именно таким, как он хотел. Он сообщил ей, что ночью убили профессора Хинджеста. Тело нашли у машины, голова проломлена. Ехал Хинджест из Беллбэри в Эджстоу. Сейчас Кэрри бежал к ректору, чтобы это обсудить, а только что был в полиции. Убийством он явно завладел и теперь лопался от важности. В другое время Джейн посмеялась бы, но тут убежала от него поскорей и заскочила в кафе, чтобы присесть и выпить кофе. Хинджеста она видела один раз, но Марк говорил ей, что он сварлив и горд. Страшно было другое: теперь она знала, что "история со снами" не кончилась, а только начинается. Одной ей этого не вынести, она сойдет с ума. Значит, снова идти к мисс Айронвуд? Но ведь это заведет ее еще дальше, во тьму... Ей же так мало надо - чтобы ее оставили в покое! Нет, что же это творится? По всем законам ее жизни такого не может, просто НЕ МОЖЕТ быть!.. Коссер - веснушчатый человек с черными усиками - подошел к Марку после заседания. - У нас с вами есть работка, - сказал он. - Надо составить отчет о Кьюр Харди. Марку полегчало. Но Коссер не понравился ему еще вчера, и он с достоинством спросил: - Значит ли это, что меня зачисляют в ваш отдел? - То-то и оно, - ответил Коссер. - Дело в том, - продолжал Марк, - что ни вы, ни ваш начальник не проявили особого пыла. Я не хотел бы навязываться. Если на то пошло, я вообще могу уехать, если институт во мне не заинтересован... - Ладно, - прервал его Коссер, - не будем говорить здесь. Пошли наверх. Беседовали они в холле, и Марк увидел, что к ним идет сам ИО. "Может, сразу и спросим его и все оформим?" - предложил было он, но Уизер внезапно свернул в сторону. Он что-то мычал, был погружен в раздумья, и Марк понял, что ему не до разговоров. Несомненно, так считал и Коссер, и они с Марком прошли на третий этаж, в какой-то кабинет. - Так вот, имеется деревушка, - сказал Коссер, когда они уселись. - Эта земля, у леса, - чистая топь. Не пойму, чего нас туда понесло. В общем, план такой: реку отводим, через Эджстоу она течь не будет. Вот, глядите. К северу, в десяти милях, местечко Шиллингбридж. Отсюда пойдет канал - вон туда, к востоку, где голубая линия, к старому руслу. - Университет вряд ли согласится, - возразил Марк. - Что будет с Эджстоу без реки? - Университет мы уломали, - успокоил его Коссер. И вообще, это не наше с вами дело. Нам важно, что канал пройдет прямо через деревушку. Теперь смотрите. Она вот в этой долинке. Э? Были там? Еще лучше! Я этих мест не знаю. С юга ставим плотину, образуется водохранилище. Эджстоу понадобится вода - как-никак, он станет второй столицей. - А что же с деревушкой? - Полный порядок. Строим новую, современную, за четыре мили. Назовем ее Уизер Харди. Вот тут, у железной дороги. - Видите ли, начнется большой шум. Эту деревню все знают. Пейзаж, старинные дома, богадельня ХVI века, норманская церковь... - Вот именно. Тут-то мы с вами и нужны. Составим отчетик. Завтра съездим, поглядим, но писать можно и сейчас, дело известное. Если там пейзаж и старина, значит - условия антисанитарные. Подчеркнем. Потом - население... Как пить дать, там живут самые отсталые слои - мелкие рантье и сельскохозяйственные рабочие. - Да, рантье - вредный элемент, - согласился Марк. - А вот насчет сельскохозяйственных рабочих можно и поспорить. - Институт их не одобряет. В планируемом обществе они - большая обуза. Кроме того, они отсталы. В общем, наше дело маленькое - установить факты. Марк немного помолчал. - Это нетрудно, - сказал он наконец. - Но я бы хотел сперва разобраться в МОЕМ положении. Может, мне зайти к Стилу? Нельзя же без его ведома начинать работу в его отделе. - Я бы не шел, - проронил Коссер. - Почему? - Ну, во-первых, Стил ничего вам не сделает, если вас поддерживает ИО. Вообще, лучше к нему не лезть. Работайте себе потихоньку, и он к вам привыкнет. И еще... - Коссер тоже помолчал. - Между нами, в этом отделе скоро многое изменится. Марк прошел в Брэктоне хорошую тренировку и понял сразу, что Коссер надеется выжить своего начальника. Значит, лучше к Стилу не лезть, пока он тут, но скоро его не будет... - Вчера мне показалось, - заметил Марк, - что вы с ним вполне ладите. - У нас хорошо то, - сказал Коссер, - что никто ни с кем не ссорится. Я лично ссор не люблю. Я с кем хочешь полажу, только бы дело делалось. - Конечно, - согласился Марк. - Кстати, если мы поедем туда завтра, я бы заглянул в город, чтобы переночевать дома. Марк очень многого ждал от ответа. Если бы Коссер сказал: "Пожалуйста", он хотя бы понял, что тот - его начальник. Если бы тот возразил, это было бы еще лучше. Наконец, Коссер мог сказать, что спросит Уизера. Но он только протянул: "Да-а?", - предоставив Марку гадать, нужны вообще ли здесь какие-либо разрешения, или просто он еще не работает в институте. Потом они принялись за отчет. Трудились они до вечера, в столовую спустились поздно, и Марку это очень понравилось. Понравилась ему и еда. Людей он не знал, но минут через пять уже запросто со всеми беседовал, стараясь попадать им в тон. "Какая же тут красота!" - подумал он наутро, когда машина, свернув с шоссе, стала спускаться в долину. Быть может, утренний зимний свет так поразил его потому, что его не учили им восхищаться. Казалось, что и небо, и землю только что умыли. Бурые поля напоминали какую-то вкусную еду, старая трава прилегала к склонам плотно, как волоски к конскому крупу. Небо было дальше, чем всегда, но и чище, а темно-серые облака выделялись на бледно-голубом фоне четко, словно полосы бумаги. Каждый кустик травы сверкал, как черная щеточка, а когда машина остановилась, тишину прорезали крики грачей. - Ну и орут эти птицы!.. - проворчал Коссер. - Карта у вас? Так вот... По деревне они ходили часа два, глядя собственными глазами на все анахронизмы. Отсталый крестьянин говорил с ними о погоде. Бездельник, на которого зря расходуются средства, семенил с чайником по двору богадельни, а представительница живущих на ренту людей беседовала с почтальоном, держа на руках толстую собаку. Марку мерещилось, что он - в отпуске (только во время отпуска он бывал в английской деревне), и работа ему нравилась. Он заметил, что у крестьянина лицо умнее, чем у Коссера, а голос - не в пример приятней. Старая рантьерша напоминала его тетку, и это помогло ему понять, как же можно любить "вот таких". Однако, все это ни в малейшей мере не отразилось на его научных взглядах. Даже если бы он не служил в колледже и не знал честолюбия, ничего бы не изменилось. Он прошел такие школы (в прямом, а не в переносном смысле), что для него было реально лишь то, о чем он читал или писал. Живой крестьянин был тенью статистических данных об аграрном элементе. Сам того не замечая, он избегал в своих статьях слов "человек" и "люди" и писал о "группах", "элементах", "слоях", "населении", ибо твердо, как мистик, верил в высшую реальность невидимого. Однако деревня ему понравилась. К часу дня, уговорив Коссера зайти в кабачок, он даже признался ему в этом. Сэндвичи они взяли с собой, но Марку захотелось пива. В кабачке было темно и тепло. Два отсталых агрария сидели над кружками и жевали толстые ломти хлеба с сыром, а третий беседовал у стойки с хозяином. - Мне пива не надо, - отказался Коссер. - Не будем засиживаться. Так что вы говорили? - Я говорил, что утром в таких местах даже приятно. - Да, утро хорошее. Бодрит. Полезная погода. - Нет, здесь приятно. - Где, здесь? - Коссер оглядел комнату. - Ну, знаете! Ни освещения, ни вентиляции. Я лично в алкоголе не нуждаюсь, но я допускаю, что людям нужен допинг, однако зачем принимать его в антисанитарных условиях? - Не думаю, что дело в допинге, - пробормотал Марк, глядя в кружку. Он вспомнил, как они смеялись и спорили очень давно, студентами, и как легко им было друг с другом. Интересно, где они сейчас - Уодсден, Деннистоун?.. - Не берусь судить, - ответил Коссер на его последнюю фразу, - проблемы питания - не по моей части. Спросите Строка. - Понимаете, - начал оправдываться Марк, - я имел в виду не кабачок, а всю деревню. Конечно, вы правы, она свое отжила. Но есть в ней что-то милое. Нам надо очень постараться, чтобы то, что мы создадим взамен, было не хуже. - Не разбираюсь в архитектуре, - отрезал Коссер. - Это уж скорей Уизер... Как, доели? Марка затошнило и от него, и от всего института, но он напомнил себе, что сразу не попадешь в круг интересных людей. И вообще, кораблей он не сжег. Дня через два можно уехать в Брэктон. Но не сейчас, не сразу. Надо же поглядеть, чем тут занимаются. Коссер подвез его к вокзалу, и по пути домой он впервые стал размышлять, что же скажет жене. Нет, он не выдумывал лживых оправданий. Он просто увидел, как входит в дом, как смотрит на него Джейн, и услышал, как произносит остроумные, бодрые фразы, вытеснившие из его сознания все, что с ним в действительности было. Именно потому, что многое и смущало, и даже унижало его, ему хотелось порисоваться. Почти бессознательно он решил ничего не говорить о Кьюр Харди - Джейн очень любила старину. И вот, обернувшись на его шаги, она увидела чрезвычайно бодрого человека. Да, конечно, на службу его берут. Платить? Еще не договорились, это завтра. Место занятное. Нужных людей видел. "Про эту тетку я тебе подробней расскажу, - пообещал он, - просто не поверишь". Джейн пришлось решать, что же она скажет, гораздо быстрей, чем ему; и она решила не говорить про Сент-Энн. Мужчины очень не любят, когда с женщиной творится что-то странное. К счастью, Марк был занят собой и ни о чем не спросил. Рассказы его не особенно ее ободрили. Что-то тут было не так. Она слишком рано спросила тем испуганным, резким голосом, которого Марк терпеть не мог: "А ты не ушел из колледжа?" "Нет, - ответил он, - что ты", - и продолжал свое. Она слушала невнимательно, зная, что он часто выдумывает, и размышляла о том, что, судя по виду, он в эти дни много пил. Словом, весь вечер он красовался перед ней, а она задавала нужные вопросы, смеялась и удивлялась. Они были молоды, и, хотя не очень любили друг друга, каждый очень хотел, чтобы любили его. А брэктонцы в это время попивали вместе вино. Они не переоделись к вечеру, и спортивные куртки или вязаные жакеты выглядели странно среди дубовых панелей, свечей и серебра. Фиверстоун и Кэрри сидели рядом. До этого дня, лет триста к ряду, столовая колледжа была одним из приятнейших мест в Англии. Окна ее выходили на реку и на лес. С этой стороны тянулась терраса, где ученые часто сиживали летом. Сейчас, конечно, окна были закрыты, гардины задернуты, но и сквозь них доносились неслыханные прежде звуки: крики, ругань, свистки, скрежет, визг, грохот, звон, лязг, от которых дрожала вся комната. "Свищут зловещие бичи, грозно грохочет железо", - заметил Глоссоп сидящему рядом Джоэлу. Совсем рядом, за рекой, старый лес успешно превращали в ад. Те прогрессисты, чьи окна выходили на эту сторону, выражали недовольство. Даже Кэрри удивлялся тому, как странно воплощаются его мечты, но скрывал это, и беседовал, как ни в чем не бывало, с Фиверстоуном, хотя им обоим приходилось кричать. - Значит, - орал он, - Стэддок не вернется? - Вот именно! - вопил Фиверстоун. - Когда же он подаст заявление? - Еще не подал? Ах, молодость, молодость! Ничего, нам же лучше! - Сможем как следует подготовиться? - Да. Пока бумажки нет, они не в курсе. - То-то и оно! Они ведь сами не знают, чего хотят! Мало ли кто им понравится! - Да! Надо сразу же подсунуть им своего кандидата! Объявим о вакансии, и тут же - бац! - кролик из шляпы! - Значит, думать начнем прямо сейчас! - А непременно социолога? - Нет, это все равно! - У нас нет политолога. - Да... хм... Понимаете, они эту науку не жалуют. А может, Фиверстоун, лучше эту, как ее?.. прагматометрию? - Занятно, что вы это сказали. Тот, о ком я думаю, как раз интересуется и ею. Можно было бы назвать так: специалист по социальной прагматометрии. - А кто это? - Лэрд из Кембриджа. Кэрри никогда о нем не слышал, но глубокомысленно протянул: "А, Лэрд..." - Как вы помните, - продолжал Фиверстоун, - он хворал и закончил средне. Но в Кембридже экзамены так плохо поставлены, что никто на это не смотрит. Потом он руководил "сфинксами", издавал журнальчик. Ну, Дэвид Лэрд... - Да, конечно... Только, Дик... - Что такое? - Это не очень хорошо. Сам я тоже не придаю значения дипломам, но у нас тут... раз, два, три... и он невольно посмотрел туда, где сидел Палем, толстолицый человек с маленьким ротиком. Даже Кэрри не мог припомнить, что он сделал или написал. - Да, знаю, - согласился Фиверстоун. - Мы иногда берем не тех, кого следовало бы. Но без нас колледж приглашает вообще невесть кого. То ли от шума, то ли еще от чего, Кэрри на минуту заколебался. Недавно он обедал в Нортумберлэнде. Там был и Тэлфорд, и все его знали, все слушали, даже сам Кэрри дивился его уму и живости, которых он почему-то в колледже не проявлял. А вдруг все "эти" так коротко и скучно ему отвечают лишь потому, что он им неинтересен? А вдруг он глуп? Эта дикая мысль промелькнула в его мозгу, но лишь на короткий миг. Приятней было думать, что "они" - просто отсталые, косные люди. - На той неделе я буду в Кембридже! - кричал тем временем Фиверстоун. - Даю там ужин. Премьер, два газетных босса, Тони Дью. Что? Конечно, знаете. Черный такой, плюгавый. И Лэрд там будет. Он в каком-то родстве с премьером. А вы не придете? Дэвид мечтает с вами познакомиться. Он очень много о вас слышал... от вашего бывшего студента, забыл фамилию... - Не знаю... Тут еще Билла хороним, я нужен... По радио не передавали, нашли убийцу или нет? - Не слыхал. Кстати, раз Ящера нет, у нас уже две вакансии. - Что-о-о? - взвыл Кэрри. - Какой шум! Или я оглох?.. - Эй, Кэрри! - крикнул ему Бразекр, перегнувшись через Фиверстоуна. - Что это делают ваши друзья? - Почему они так кричат? - спросил кто-то. - Разве нельзя работать без крика? - По-моему, они не работают, - добавил кто-то еще. - Слушайте! - воскликнул Глоссоп. - Какая там работа?! Скорее уж футбольный матч. Все вскочили. - Что это?! - закричал Рэйнор. - Они кого-то убивают, - заключил Глоссоп. - Куда вы? - спросил Кэрри. - Посмотрю, в чем дело, - сказал Глоссоп, - а вы соберите всех слуг. И позвоните в полицию. - Я бы не выходил, - обронил Фиверстоун, наливая себе еще вина. - По-моему, полиция уже там. - То есть как? - А вы послушайте. - Я думал, это дрель... - Слушайте! - Господи, неужели пулемет?! - Смотрите! Смотрите! - закричали все. Зазвенели стекла. Кто-то кинулся опустить жалюзи, но вдруг все застыли, тяжело дыша и глядя друг на друга. У Глоссопа на лбу была кровь, а пол усыпали осколки прославленного окна, на котором Мария Генриетта вырезала бриллиантом свое имя. 5. ГИБКОСТЬ Наутро Марк поехал в Беллбэри поездом. Он обещал жене уточнить насчет оплаты, и это смущало его, но вообще он чувствовал себя неплохо. Само возвращение ему очень понравилось - он просто вошел, снял шляпу, спросил виски. Слуга его узнал. Филострато ему кивнул. Женщины вечно выдумывают, а вот она, реальная жизнь! Выпив виски, он пошел к Коссеру, пробыл у него минут пять, и все померкло. Стил и Коссер взглянули на него, как глядят на случайного посетителя, и не сказали ничего. - Доброе утро, - неловко начал Марк. Стил сделал пометку на каком-то большом листе бумаги, лежащем перед ним, и спросил, не глядя: - В чем дело, м-р Стэддок? - Я к Коссеру, - сказал Марк. - Вот что, Коссер, в последнем разделе нашего отчета... - Какой отчет? - спросил Коссера Стил. Коссер криво усмехнулся. - А, я тут подумал, составлю-ка отчетик про эту деревеньку. Вчера у меня дел не было, я поехал туда, а Стэддок мне помогал. - Неважно, - сказал Стил. - Поговорите в другой раз, Стэддок. Сейчас Коссер занят. - Простите, - сказал Марк. - Давайте разберемся. Значит, этот отчет - частное дело Коссера? Жаль, что я не знал. Я бы не потратил на него восемь рабочих часов. И вообще, кому я подчиняюсь? Стил, играя карандашом, смотрел на Коссера. - Я спросил вас, кому я подчиняюсь, мистер Стил, - сказал Марк. - При чем тут я? - удивился Стил. - Вы, я вижу, не заняты, а я - занят. Ничего я не знаю о ваших делах. Марк обратился было к Коссеру, но уже просто глядеть не мог на его веснушчатое лицо и пустые глаза. Выходя, он хлопнул дверью и направился к Уизеру. У его дверей он помедлил немного, услышал какие-то голоса, но он был настолько сердит, что все-таки вошел, не заметив, что на стук его ответа не последовало. - Мой дорогой! - воскликнул ИО, глядя куда-то в сторону. - Как я рад вас видеть!.. - Тут Марк разглядел, что в кабинете находится еще один человек, некий Стоун, с которым он познакомился в первый же день, за обедом. Стоун переминался с ноги на ногу перед столом, сворачивая и разворачивая кусок промокашки. Рот у него был открыт, и он не обернулся. - Рад, очень рад... - повторил Уизер. - Тем более, что вы прервали... э-э... эту неприятную беседу. Я как раз говорил бедному Стоуну, что я всем сердцем хочу превратить наш институт в единое семейство... да, Стоун, единая воля, полное доверие, - вот чего я жду от своих сотрудников. Вы напомните мне, м-р... э-э... Стэддок, что и в семьях бывают нелады. Да, дорогой мой, потому я сейчас и не совсем... нет, Стоун, не уходите, мне еще многое нужно вам сказать. - Может, мне зайти попозже? - спросил Марк. - Вообще-то... вообще-то, мистер Стэддок, обычно записываются у моего секретаря. Поймите, я сам ненавижу формальности и был бы всегда рад вас видеть. Я просто жалею ваше время. - Спасибо, - откланялся Марк. - Пойду запишусь. В соседней комнате секретаря не оказалось, но за длинным барьером сидели какие-то барышни. Марк записался у одной из них на завтра, на десять утра - раньше все было занято - и, выходя, столкнулся с Феей. - Привет, - сказала она. - Рыщем вокруг начальства? Нехорошо, нехорошо!.. - Или я все выясню, - заявил Марк, - или уеду. Фея посмотрела на него как-то странно, по-видимому - развлекаясь. Потом обняла его за плечи. - Вот что, сынок, - сказала она, - ты это брось! Толку не будет. Пошли, поговорим. - О чем тут говорить, мисс Хардкастл, - удивился Марк. - Мне все ясно. Или я получаю здесь работу, или возвращаюсь в Брэктон. Собственно, мне все равно. Фея не ответила и так сильно сдавила его плечо, что он чуть не оттолкнул ее. Объятия эти напоминали и о полицейском, и о няньке, и о любовнице. Марк шел с ней по коридору и думал, что вид у него поистине дурацкий. Она привела его в свой кабинет, перед которым кишели девицы из Женской Общественной Полиции Института. Под началом Феи служили и мужчины и их было намного больше, но гораздо чаще, буквально повсюду, вы натыкались на девиц. В отличие от своей хозяйки, они, по словам Фиверстоуна, были "женственны до идиотизма" - все маленькие, пухленькие, в локонах, и вечно хихикали. Мисс Хардкастл обращалась с ними с мужской нагловатой ласковостью. - Лапочка, нам коктейль! - проревела она, входя в свой кабинет. Там она усадила Марка в кресло, а сама встала спиной к камину, широко расставив ноги. Когда девица принесла коктейль и вышла, Марк начал рассказывать о своих бедах. - Плюнь и разотри, - заключила Фея. - Главное - не лезь к старику. Начхать тебе на эту мразь, пока он за тебя. А будешь к нему лезть, будет против. - Это прекрасный совет, мисс Хардкастл, - согласился Марк, - но я не собираюсь оставаться. Мне здесь не нравится. Я почти решил уйти. Только хотел с ним переговорить, чтобы все окончательно выяснить. - Выяснять он не любит, - предупредила Фея. - У него другие порядки. И очень хорошо, сынок... он свое дело знает. Ох, знает! А уйти... Ты в приметы веришь? Я верю. Так вот, уйти отсюда - не к добру. А на Стилов и Коссеров тебе начхать. Ты проходишь проверочку. Вытянешь - перепрыгнешь через них. Ты знай, сиди тихо. Когда мы начнем настоящую работу, их и в помине не будет. - Коссер говорил то же самое о Стиле, - невесело усмехнулся Марк, - а что вышло? - Вот что, друг, - подвела итог Фея, - нравишься ты мне, твое счастье. А то бы я обиделась. - Я не хотел вас обидеть, - извинился Марк. - Господи, да посмотрите вы с моей точки зрения! - Нечего мне смотреть, - покачала головой Фея. - Знаешь ты мало, и твоей точке зрения грош цена. Тебе не место предлагают. А куда больше. Выбор простой: или ты с нами, или не с нами. А я-то разбираюсь, где лучше. - Я понимаю, - кивнул Марк. - Но я вроде с вами, а делать мне нечего. Дайте мне конкретную работу в отделе социологии, и я... - Да их скоро в помине не будет! Завели для начала, пропаганды ради. Разгонят не сегодня-завтра. - Какие же у меня гарантии, что их сменю я? - Никаких. Никто их не сменит. Настоящая работа не для них. Настоящей социологией займутся мои люди. - Что же мне придется делать? - Положись на меня, - сказала Фея, ставя стакан и вынимая сигару, - расскажу, зачем ты тут нужен, какое у тебя дело. - Какое же? - Алькасан, - процедила сквозь зубы мисс Хардкастл (она уже сосала свою бесконечную сигару). - Знаешь такого? - И она не без презрения взглянула на Марка. - Это физик, которого казнили? - в полной растерянности пробормотал Марк. Фея кивнула. - Надо его обелить, - сказала она. - Постепенно. Факты у меня в досье. Начнешь с тихой-мирной статейки. Ничего не скажешь, виноват он или нет, даже намекнешь, что он, конечно, сволочь, но многие против него предубеждены. Казнили его за дело, но очень неприятно думать, что точно так же казнили бы и невиновного. Через денек-другой пишешь иначе: какой он великий ученый, какую приносил пользу. Факты подберешь за полдня. Потом - письмо протеста в ту газету, где первая статья, ну, и так далее. К этому времени... - Простите, к чему все это? - Сказано тебе, Стэддок, надо его обелить. Будет он у нас мученик. Невосполнимая утрата для всего человечества. - Но зачем же? - Опять ты за свое! Нет работы - плохо, дают ему работу - кочевряжится. Нехорошо. У нас так не делают. Приказано - выполняй - вот наш закон. Оправдаешь доверие - сам разберешься, что к чему. Ты начни работать, а то ты никак не поймешь, кто мы такие. Мы - армия. - Может, вы и армия, но я не журналист, - заметил Марк. - Я приехал сюда не для того, чтобы писать статьи в газеты. Кажется, я сразу объяснил Фиверстоуну... - Ты поскорей бросай эти всякие "для того", "не для того". Я тебе добра желаю. Писать ты умеешь, за то и держим. - По-видимому, произошло недоразумение, - заявил Марк. Он был все же не так тщеславен, чтобы намек на литературные таланты компенсировал пренебрежение к его научной значимости. - Я не собираюсь заниматься журналистикой. А если бы собирался, то должен был бы познакомиться получше с политической линией института. - Тебе что, не говорили? Мы вне политики. - Мне столько говорили, что я совсем запутался, - признался Марк. - И все-таки, я не пойму, как можно вести вне политики газетную кампанию. В конце концов, печатать статьи будут или левые газеты, или правые. - И те, и другие, сынок, - разъяснила Фея. - Ты что, совсем глупый? В левых газетах борьбу против нас назовут происками правых, а в правых газетах - происками левых. Если хорошо повести дело, они сами переколотят друг друга. Короче говоря, мы вне политики, как и всякая истинная сила. - Не думаю, что вам это удастся, - возразил Марк. - Во всяком случае, в тех газетах, которые читают культурные люди. - Щенок ты, честное слово, - усмехнулась мисс Хардкастл. - Ты что, не понимаешь? Как раз наоборот! - Простите? - Да твоими культурными как хочешь, так и верти. Вот с простыми - с теми трудно. Видел ты, чтобы рабочий верил газете? Он свое знает: всюду одна пропаганда. Газету он читает ради футбола и происшествий. Да, с ним тяжело, попотеешь. А культурные - раз плюнуть!.. Они уже готовенькие. Всему верят. - Что ж, я один из них, - улыбнулся Марк, - но вам не верю. - Да ты посмотри! - наступала Фея. - Ты вспомни свои газеты! Выдумали ученые язык попроще - кто его только не хвалил! Обругал его премьер-министр - и пожалуйста - угроза национальной культуре! А монархия? То, се, пережиток, а когда этот самый отрекся от престола, одних монархистов и печатали. И что же? Перестали газеты читать? Нет. Образованный зачахнет без своих образованных статеек. Не может. Привык. - Все это очень интересно, мисс Хардкастл, - вежливо согласился Марк, - но причем тут я? Я не журналист, а если бы захотел, стал бы ЧЕСТНЫМ журналистом. - Ладно, - заключила Фея. - Давай, губи страну, а, может, и весь мир, а заодно - и свою карьеру. Гражданственность и честность, пробужденные было этой беседой, заколебались. Другое, более сильное чувство пришло им на смену: невыносимый страх стать изгоем. - Нет, нет, я вас понимаю, - сокрушался Марк. - Я просто спрашивал... - Мне все одно, Стэддок, - Фея села, наконец, рядом с ним. - Не хочешь - дело твое. Иди, уточняй к старику. Не любит он, чтобы сбегали, но ты сам себе хозяин, твое дело. Да, скажет он Фиверстоуну пару теплых слов! При имени Фиверстоуна Марк представил себе то, о чем до сих пор толком не думал: возвращение в свой колледж. Что с ним будет? Останется ли он среди избранных? Мыкаться среди Глоссопов и Джоэлов он бы уже не смог. И платят там очень мало, по сравнению с тем, на что он понадеялся. Женатому человеку, оказывается, очень трудно свести концы с концами. Вдруг его пронзила жуткая мысль: а что, если он должен двести фунтов за вступление в клуб? Да нет, чепуха... Не может такого быть. - Конечно, - проговорил он. - Прежде всего надо пойти к Уизеру. - Одно тебе скажу, - отвечала Фея. - Сам видишь, я выложила карты на стол. И не вздумай кому-нибудь все это рассказать. Себя пожалей. - Ну, что вы!.. - начал Марк. - Иди уточняй, - сказала она. - Да поосторожней, старик отказов не любит. Остаток дня Марк провел в печали, всячески избегая людей, чтобы кто-нибудь не заметил, что он слоняется без дела. Перед обедом он вышел погулять, хотя в этом было мало приятного, когда у тебя нет ни стека, ни соответствующей одежды. Вечером он побродил по участку, но и тут ему не понравилось. Миллионер, построивший Беллбэри, окружил двадцать акров земли кирпичной стеной, на которой, вдобавок, стояла железная решетка. Деревья росли плотными рядами; белый гравий дорожек был так крупен, что с трудом удавалось по нему ступать; огромные клумбы - полосками, ромбами, полумесяцем - чередовались с зарослями вечнозеленых кустов, чьи листья сильно напоминали крашеный металл. Вдоль дорожек, на равном расстоянии, стояли тяжелые скамейки. Словом, все вместе походило на городское кладбище. Однако Марк пошел туда и после ужина, даже обогнул дом и увидел какие-то пристройки. Сперва он удивился, что здесь пахнет конюшней и раздаются странные звуки, но вспомнил, что институт проводит опыты на животных. Это мало его трогало, он смутно представлял себе мышей, кроликов, быть может - собак; но звуки были другие, погромче. Кто-то истошно завыл, и вслед за тем хлынул истинный водопад рева, лая, рычанья, даже хохота. Вскоре он оборвался, остались лишь бормотание и хрюканье. Марк не страдал при мысли о вивисекции; напротив, звуки эти показывали, с каким размахом работает институт, из которого он может вылететь. Подумать только, они кромсают дорогих животных, как бумагу, в одной лишь надежде на открытие! Нет, работу получить непременно надо. Однако, звуки были противные, и он поспешил уйти. Когда он проснулся, то почувствовал, что в этот день его ждут две трудности: разговор с Уизером и разговор с женой. Как он объяснит ей, почему развеялись его мечтания? Первый осенний туман спустился на Беллбэри. Марк завтракал при свете, почты не было. Слуга принес ему счет за неделю (уже наступила пятница), и он поспешно сунул его в карман, едва взглянув. Об этом, во всяком случае, жене рассказывать нельзя: таких цен и таких статей расходов женщины не понимают. Он и сам подумал было, нет ли ошибки, но он еще не вышел из возраста, когда останешься нищим, лишь бы не обсуждать счет. Допив вторую чашку чая, он полез в карман, не нашел там сигарет и спросил новую пачку. Без малого час он томился в ожидании. Никто не заговаривал с ним. Все куда-то спешили с деловым видом. Слуги глядели на него, словно и ему полагалось куда-нибудь уйти; и он был счастлив, когда смог подняться, наконец, к Уизеру. Пустили его сразу, но начать разговор оказалось нелегко, ибо Уизер молчал. Голову он поднял, однако взглянул мимо и не предложил сесть. В кабинете было очень жарко. Не зная толком, чего он хочет, уйти или остаться, Марк заговорил довольно сбивчиво. Уизер не перебивал, Стэддок все больше путался, стал твердить одно и то же и замолчал совсем. Молчали довольно долго. Рот у ИО был приоткрыт, губы вытянуты трубочкой, словно он что-то беззвучно насвистывал или напевал. - Наверное, мне лучше уйти, - снова начал Марк. - Если не ошибаюсь, м-р Стэддок? - не сразу откликнулся Уизер. - Да, - нетерпеливо отозвался Марк. - Я был у вас на днях с лордом Фиверстоуном. Вы дали мне тогда понять, что для меня есть работа в отделе социологии. Но, как я уже говорил... - Минуточку, - перебил его Уизер. - Давайте уточним. Конечно, вы понимаете, что в определенном смысле слова, я не распределяю мест. Это зависит не от меня. Я, как бы это выразиться... не самодержец. С другой стороны, моя сфера влияния, сфера влияния совета и, наконец, сфера влияния директора не разграничены раз и навсегда... э-э... границы между ними гибки. Вот, к примеру... - Простите, мне предлагали работу или нет? - Ах, вон что! - рассмеялся Уизер, словно бы удивленный этой мыслью. - Ну, все мы понимаем, что ваше содействие институту было бы очень желательно... чрезвычайно ценно... - Тогда не уточним ли мы подробностей? Например, сколько я буду получать, кто мой начальник... - Дорогой друг!.. - улыбнулся Уизер. - Я не думаю, что возникнут... э-э-э... финансовые затруднения. Что же до... - Сколько мне будут платить? - Это не совсем по моей части... Если не ошибаюсь, сотрудники вашего уровня получают, плюс-минус, тысячи полторы в год. Вы увидите, такие вопросы у нас решаются просто, сами собой... - Когда же мне скажут? К кому мне обратиться? - Не думайте, дорогой мой, что это потолок!.. Никто из нас не будет возражать, если вы будете получать более высокий... - Мне достаточно полутора тысяч, - перебил Марк. - Речь не о том. Я... я... - Уизер улыбался все задушевнее, и Марк, наконец, выговорил: - Я надеюсь, что со мной заключат контракт. - И сам удивился своей наглости. - М-да... - сказал ИО, глядя в потолок и понижая голос. - У нас все делается не совсем так... но, я думаю, не исключено... - И самое главное, - сказал Марк, густо краснея. - Кто я такой? Я буду работать у Стила? Уизер открыл ящик. - Вот у меня форма, - сказал он. - Не думаю, чтобы ей пользовались, но она, если не ошибаюсь, предназначена именно для таких соглашений... Изучите ее как следует, и мы с вами подпишем ее в любое время... - Так как же со Стилом? В эту минуту вошла секретарша и положила перед ИО пачку писем. - Вот и почта пришла! - умилился тот. - Наверное, мой дорогой, и вас ожидают письма. Вы ведь женаты, я не ошибся?.. - и он улыбнулся доброй отеческой улыбкой. - Простите, что я вас задерживаю, - сказал Марк, - только ответьте мне насчет Стила. Стоит ли мне заполнять форму, пока не решен этот вопрос? - Очень интересная тема, - одобрил Уизер. - Когда-нибудь мы с вами обстоятельно об этом поговорим... по-дружески, знаете, в неофициальной обстановке... А в данный момент я не буду считать ваше решение окончательным. Загляните ко мне хоть завтра... Он углубился в какое-то письмо, и Марк вышел из комнаты, склоняясь к мнению, что институт действительно в нем заинтересован и собирается ему много платить. Со Стилом он уточнит как-нибудь попозже, а пока изучит форму. Внизу его действительно ждало письмо. "Брэктон Колледж, Эджстоу, 20.X.19... Дорогой Марк! Все мы огорчились, когда Дик сказал, что Вы уходите от нас, но для Вашей карьеры так лучше. Когда институт переберется сюда, мы с Вами будем часто видеться. Если Вы еще не послали прошение об отставке, время терпит. Напишете его к концу следующего семестра, а мы на первом же заседании подберем человека. Кого бы Вы сами предложили? Вчера мы с Джеймсом и Диком толковали про Дэвида Лэрда (Представляете, Джеймс о нем и не слышал!). Вы, конечно, знаете его работы. Не напишете ли Вы мне о них, о нем самом? Я его увижу на той неделе в Кембридже, на банкете. Будет премьер, газетчики. Конечно, вы слышали, что у нас тут творилось. Институтская полиция нервная какая-то, начали стрелять в толпу. Разбили окно Марии Генриетты, камни попадали в залу. Глоссоп сорвался, полез было объясняться, но я его урезонил. Конечно, все это между нами. Многие были бы рады придраться и поднять крик, зачем мы продали лес. Однако, я спешу, надо распорядиться насчет похорон (Ящер). Искренне Ваш Дж.С.Кэрри." Первые же слова повергли Марка в ужас, но он попытался себя успокоить. Надо немедленно объяснить, что это недоразумение, и все будет в порядке. Нельзя же выгнать человека из-за какого-то частного разговора! Он вспомнил, что именно в таких случаях избранные говорили: "дела, знаете, делаются не в кабинетах", "мы не бюрократы" и тому подобное; но он и это постарался отогнать. Тут появилось еще одно воспоминание: так потерял работу бедняга Кеннингтон; однако, ведь то был чужак, а он - избранный из избранных, почище Кэрри. А вдруг нет? Если в Беллбэри он чужак, не значит ли это, что Фиверстоун больше его не поддерживает? Если он вернется в Брэктон, останется ли он в прежнем кругу? Может ли он вообще вернуться? Ну, как же! Надо написать сейчас письмо, объяснить, что он уходить не собирается, и вакансии у них не будет. Марк сел за стол и взял перо. Тут новая мысль пронзила его: Кэрри покажет письмо Фиверстоуну, тот скажет об этом Уизеру, и Уизер решит, что Марк не собирается работать в ГНИИЛИ... Эх, будь, что будет!.. В конце концов, он откажется от фантазий и снова станет работать там, у себя. А если это уже невозможно? Тогда у них с Джейн не будет ни гроша. Фиверстоун, с его влиянием, перекроет ему все дороги. А где, кстати, Фиверстоун? Как бы то ни было, вести себя надо умно. Он позвонил и спросил виски. Дома он с утра не пил, да и днем пил пиво. Но сейчас его познабливало. Недоставало еще простудиться!.. Писать он решил разумно и уклончиво. Нельзя просто сказать, что вернешься - поймут, что его не взяли в Беллбэри. Но и слишком туманно - не годится. А ну его к черту! Двести фунтов за клуб, этот счет, - Джейн придется объяснять... Да и отсюда не уйдешь. В конце концов, виски и многочисленные сигареты помогли ему написать так: "Государственный Научно-Исследовательский Институт Лабораторных Исследований 21.X.19... Дорогой Кэрри! Фиверстоун, по-видимому, ошибся. Я и не собирался уходить. В сущности, я склоняюсь к тому, чтобы не брать в ГНИИЛИ полной нагрузки, так что в колледж вернусь дня через два. Меня беспокоит здоровье жены, и я не хотел бы с ней разлучаться. Кроме того, хотя здесь все исключительно ко мне расположены и упрашивают остаться, сама работа - не столько научная, сколько организационная и даже газетная. Словом, если Вам скажут, что я ухожу, не верьте. Желаю Вам хорошо провести время в Кембридже. Однако, и в сферах же Вы вращаетесь, не угонишься! Ваш Марк Г.Стэддок. P.S. Лэрд не годится в любом случае. Опубликовал он одну-единственную статью, да и ту люди знающие всерьез не принимают. Писать он не умеет вообще. А умеет только одно: хвалить заведомую дрянь." Легче ему стало всего на минуту. Запечатав конверт, он сразу задумался, как ему дотянуть день. Сперва он пошел к себе, но там вовсю работал пылесос: по-видимому, в такой час никто у себя не сидел. Внизу, в холле, тоже шла уборка. В библиотеке было почти пусто, но двое ученых, склонившихся друг к другу, замолчали и недружелюбно взглянули на него. Он взял какую-то книгу и ушел. В другом холле, у доски объявлений, стоял Стил и какой-то человек с остроконечной бородкой. Никто не обернулся, но оба замолчали. Марк пересек холл и посмотрел на барометр. Повсюду хлопали двери, стучали шаги, звонили телефоны - институт работал вовсю, а ему места не было. Наконец он выглянул в сад и увидел плотный, мокрый, холодный туман. Любой рассказ лжив в одном смысле: он не может передать, как ползет время. День тянулся так долго, что вы не вынесли бы его описания. Иногда Марк шел к себе (уборка кончилась), иногда выходил в туман, иногда бродил по холлам. Там, где народу было много, он старался, чтоб никто не заметил, как он растерян и подавлен; но его вообще не замечали. Часа в два он встретил Стоуна в каком-то коридоре. Он не думал о нем со вчерашнего утра, но сейчас, взглянув на него, понял, что не ему одному здесь плохо. Вид у Стоуна был такой, как у новеньких в школе или у "чужих" в Брэктоне - словом, тот самый, который воплощал для Марка худшие страхи. Инстинкт советовал с ним не заговаривать, он знал по опыту, как опасно дружить или даже беседовать с тем, кто идет ко дну: ты ему не поможешь, а он тебя утопит. Но сейчас ему самому было так одиноко, что он болезненно улыбнулся и сказал: "Привет". Стоун вздрогнул, словно сам боялся, чтобы с ним заговорили. - День добрый, - быстро ответил он, не останавливаясь. - Пойдемте, потолкуем, если вы не заняты, - предложил Марк. - Я... я не знаю, долго ли я буду свободен, - промямлил Стоун. - Расскажите мне про это место, - попросил Марк. - Нехорошо тут, вроде бы, но я еще не все понял. Пойдемте ко мне? - Я так не думаю!.. - быстро заговорил Стоун. - Совсем не думаю! Кто вам сказал, что я так думаю?.. Марк не ответил, увидев, что прямо к ним идет ИО. В следующие недели он понял, что тот бродит по всему институту. Нельзя было сказать, что он подсматривает - о приближении его оповещал скрип ботинок, а часто и мычание. Иногда его видели издалека, ведь он был высок, а если бы не сутулился, был бы даже очень высоким; и нередко лицо его, обращенное прямо к вам, возникало над толпой. На сей раз Марк впервые заметил эту вездесущность и подумал, что худшего времени ИО выбрать не мог. Он шел к ним медленно, глядя на них, но нельзя было понять, видит он их или нет. Говорить они больше не могли. Выйдя к чаю, Марк увидел Фиверстоуна и поспешил сесть рядом с ним. Он знал, что в его положении нельзя навязываться, но ему было уже совсем худо. - Да, Фиверстоун, - бодро начал он, - никак я ничего не разузнаю... - И облегченно перевел дух, увидев, что тот улыбается в ответ. - Стил меня, прямо скажем, принял плохо. Но ИО и слышать не хочет об уходе. А Фея просит писать в газету статьи. Что же мне делать? Фиверстоун смеялся долго и громко. - Нет, - продолжал Марк, - я никак не пойму. Попробовал прямо спросить старика... - О, Господи! - выговорил Фиверстоун и засмеялся еще громче. - Что же, из него ничего нельзя вытянуть? - Можно, но не то, что вы хотите, - Фиверстоун прищелкнул языком. - Как же узнать, чего от тебя ждут, если никто ничего не говорит? - Вот именно? - Да, кстати, почему Кэрри думает, что я ухожу? - А вы не уходите? - И в мыслях не имел. - Вон как! А Фея мне сказала, что вы остаетесь тут. - Неужели я буду ЧЕРЕЗ НЕЕ просить отставки? - А, все одно! - Фиверстоун весело улыбнулся. - Захочет ГНИИЛИ, чтоб вы еще где-то числились, будете числиться. Не захочет - не будете. Вот так. - Причем тут ГНИИЛИ? Я работал в Брэктоне, и продолжаю там работать. Им до этого дела нет. Я не хочу оказаться между двумя стульями. - Вот именно. - Вы хотите сказать? - Послушайте меня, подмажьтесь поскорей к Уизеру. Я вам помогаю, а вы все портите. Сегодня он уже не тот. Расшевелите его. И, между нами, не связывайтесь вы с Феей. Наверху ее не жалуют. - А Кэрри я написал, что все это чушь, - сказал Марк. - Что ж, вреда нет, письма писать приятно. - Не выгонят же меня, если Фея что-то там переврала!.. - Насколько мне известно, уволить могут только за очень серьезный проступок. - Да нет, я не о том. Я не то хотел сказать - не провалят ли меня на следующих выборах? - А, вон оно что! - В общем, надеюсь, что вы разубедите Кэрри. Фиверстоун промолчал. - Вы ему объясните, - настаивал Марк, зная, что этого делать не надо, - какое вышло недоразумение. - Что вы, Кэрри не знаете? Он на всех парах ищет замену. - Вот я вас и прошу. - Меня? - Да. - Почему же меня? - Ну... Господи, Фиверстоун, это же вы ему первый подсказали? - Трудно с вами разговаривать, - заключил Фиверстоун, беря с блюдечка пончик. - Выборы через несколько месяцев. Вас могут выбрать, а могут и не выбрать. Насколько я понимаю, вы меня заранее агитируете. Что я могу вам ответить? Да ну вас совсем! - Вы прекрасно знаете, что и речи не было о моем уходе, пока вы не подсказали Кэрри... Фиверстоун критически осматривал пончик. - Замучаешься с вами, - вздохнул он. - Не можете постоять за себя в колледже, так причем тут я? Я вам не нянька. А для вашего блага посоветую: ведите себя здесь поприветливей. Неровен час, станет ваша жизнь, как это: "Печальной, жалкой и недолгой". - Недолгой? - изумился Марк. - Где я недолго буду, там или здесь? - Я бы на вашем месте не подчеркивал этой разницы, - заметил Фиверстоун. - Запомню, - пообещал Марк, но, встав из-за стола, обернулся еще раз. - Это вы меня притащили. Я думал, хоть вы мне друг. - Нет, от романтики не вылечишь! - провозгласил лорд Фиверстоун, растянул рот до самых ушей и сунул в него пончик. Так Марк узнал, что если его выгонят отсюда, его не примут и в Брэктоне. Джейн все эти дни бывала дома как можно меньше и читала в кровати как можно дольше. Сон стал ее врагом. Днем она ходила по городу под тем предлогом, что ищет новую "девушку"; и очень обрадовалась, когда на улице ее окликнула Камилла Деннистоун. Камилла вышла из машины и представила ей высокого темноволосого человека, своего мужа. Оба они сразу понравились Джейн. Она знала, что Деннистоун когда-то дружил с Марком, но сама его не видела; а сейчас удивилась, как удивлялась всегда, почему нынешние друзья ее мужа настолько ничтожнее прежних. И Уодсден, и Тэйлор, с которыми он еще знался, когда она познакомилась с ним, были несравненно приятней Кэрри и Бэзби, не говоря уже о Фиверстоуне, а муж Камиллы оказался лучше всех. - Мы как раз к вам, - щебетала Камилла. - Хотим пригласить вас в лес, устроим пикник. Нужно о многом поговорить. - А может, зайдете ко мне? - предложила Джейн, думая, чем же их накормить. - Холодно для пикников. - Зачем вам лишний раз мыть посуду? - удивилась Камилла. - Давайте зайдем в кафе, - предложила она мужу. - Вот, м-сс Стэддок считает, что холодно и сыро. - Нет, - ответил Деннистоун, - нам надо поговорить наедине (слова "нам" и "наедине" сразу установили какое-то доброе, деловое единство). - А вообще-то, неужели вам не нравится осенний туман в лесу? Поедим в машине, там тепло. Джейн сказала, что никогда не слышала, чтобы кто-нибудь любил туман, но поехать согласилась; и все трое сели в машину. - По этой самой причине мы поженились, - пояснил Деннистоун. - Мы оба любим погоду. Не такую или всякую, а просто погоду. Очень удобно, когда живешь в Англии. - Как же вы приучились, м-р Деннистоун? - спросила Джейн. - Никогда бы не смогла полюбить снег или дождь. - Я просто не разучился, - ответил Деннистоун. - Все дети любят погоду. Вы не заметили, что в снегопад взрослые торопятся, а дети и собаки счастливы? Они-то знают, для чего падает снег. - Я в детстве не любила сырые дни, - не согласилась Джейн. - Это потому, что взрослые держали вас дома, - заключила Камилла. - Когда шлепаешь по лужам - совсем другое дело. Они свернули с шоссе и ехали по траве, под деревьями, пока не достигли полянки, окруженной с одной стороны пихтами, с другой - буками. Прямо в машине они разобрали корзинку, поели сэндвичей, выпили шерри, потом - горячего кофе и закурили, наконец. - Ну вот!.. - промолвила Камилла. - Что ж, - сказал Деннистоун, - начнем. Вы, конечно, знаете, от кого мы? - От мисс Айронвуд, - ответила Джейн. - Да, из ее дома, но хозяин у нас другой. И у нас, и у нее. - Как это? - не поняла Джейн. - Наш дом, или общество, или компанию возглавляет другой человек. Если я назову вам его фамилию, вы можете знать ее, можете не знать. Он много путешествовал, теперь болеет. Во время последнего путешествия он поранил ногу, и она не заживает. - Да? - посочувствовала Джейн. - Его сестра умерла в Индии и оставила ему много денег. Она тоже была замечательная женщина, большой друг одного индийского мистика. Он считал, что над человеческим родом нависла опасность. И перед самым концом - перед тем, как исчезнуть - он убедился в том, что она осуществится в Англии. А когда он исчез... - Умер? - переспросила Джейн. - Мы не знаем, - ответил Деннистоун. - Одни думают, что умер, другие - что жив. Во всяком случае, он исчез. А женщина, о которой я говорил, рассказала об этом брату, нашему хозяину. Потому она и оставила ему деньги. Он должен был собрать вокруг себя людей и ждать, чтобы вовремя предотвратить опасность. - Не совсем так, Артур, - поправила Камилла. - Она сказала, что люди сами соберутся вокруг него. Джейн ждала. - Еще этот индус говорил, что в свое время к нам явится ясновидец. - Нет, - снова вмешалась Камилла, - он предсказал, что ясновидец ОБЪЯВИТСЯ, а завладеет им или наша, или другая сторона. - По-видимому, - заключил Деннистоун, - это вы и есть. - Ну, что вы, - улыбнулась Джейн. - Я боюсь таких вещей. - Еще бы! - воскликнул Деннистоун. - Вам не повезло. В голосе его звучало только участие, без пренебрежения. Камилла повернулась к ней и сказала: - Грэйс говорила мне, что вы не совсем уверены. Вы думали, это сны? А сейчас? - Все так странно, - проговорила Джейн, - и страшно. - Они очень нравились ей, но привычный голос нашептывал: "Осторожно! Не сдавайся. Живи своей жизнью". Однако честность заставила ее сказать: - Мне приснился еще один сон. Я видела, как убивали мистера Хинджеста. - Ну вот, - подхватила Камилла. - Нет, вы непременно должны быть с нами! Неужели вы не понимаете? Мы все думали, где же начнется, а ваш сон дает нам ключ. То, что вы видели, случилось недалеко от Эджстоу. Мы в самом центре, что бы это ни было. Нам и рукой не двинуть без вашей помощи. Вы - наши глаза. Это было вычислено задолго до нашего рождения. Стоит ли все губить? Идите к нам. - Не надо, Камилла, - остановил ее муж. - Пендрагону... нашему хозяину это бы не понравилось. М-сс Стэддок должна прийти по своей воле. - Да я же ничего не знаю! - взмолилась Джейн. - Я не хочу быть ни с вами, ни с ними, пока я сама не разобралась. - Неужели вы не видите, - сказала Камилла, - что третьего пути нет? Не пойдете к нам - они вас используют. Последняя фраза не была удачной. Джейн вся напряглась. Если бы это сказала менее приятная женщина, она бы вообще окаменела. Деннистоун положил свою руку на руку жены. - Посмотри на это с точки зрения м-сс Стэддок, - сказал он. - Она ничего о нас не знает. В том-то и трудность, ведь мы не можем рассказать ей, пока она не решится быть с нами. Мы просим ее прыгнуть во тьму. - Он улыбнулся не без озорства, но говорил серьезно. - Что ж, люди так женятся, уходят в матросы, в монахи, пробуют новое блюдо. Ничего не поймешь, пока сам не испытаешь. - Он не понимал (или понимал?), какие чувства вызвали в ней его примеры, да и она сама не очень это поняла. - Мне не совсем ясно, - ответила она чуть холодней, - нужно ли все это испытывать? - Понимаете, - пояснил Деннистоун, - без доверия тут не обойдешься. Я хочу сказать, положитесь на то, нравимся ли вам мы все - и мы с Камиллой, и Грэйс, и наш хозяин. Джейн смягчилась. - Чего же вы от меня хотите? - спросила она. - Прежде всего, чтобы вы повидались с ним. А потом... Чтобы вы к нам присоединились. Он настоящий хозяин, ГЛАВА. Мы добровольно выполняем его приказания. Да, и еще одно! Что скажет Марк? Мы с ним старые друзья, вы ведь знаете. - Ну что ты! - возразила Камилла. - Стоит ли об этом сейчас?.. - Рано или поздно придется, - сказал Деннистоун. Все немного помолчали. - Марк? - запоздало удивилась Джейн. - Да как он узнает? А что он подумает, я и представить себе не могу. Решит, что мы сошли с ума. - Но против он не будет? - уточнил Деннистоун. - Согласится он, чтобы вы присоединились к нам? - Если бы он был в городе, он бы удивился, что я перееду в Сент-Энн. Ведь это нужно? - А разве его нет? - спросил Деннистоун. - Он в Беллбэри, - сказала Джейн. - Кажется, его берут в ГНИИЛИ. - Она была рада, что пришлось это сообщить, но Деннистоун, если и удивился, виду не подал. - Нет, - сказал он. - Сейчас там жить не обязательно, тем более, что вы замужем. Разве что Марк сам захочет... - Об этом речи не может быть, - сказала Джейн и подумала: "Не знает он Марка!.." - Во всяком случае, - продолжал Деннистоун, - сейчас я говорю не о том. Согласится ли он, чтобы вы подчинялись нашему главе, дали обеты? - А какое ему дело? - спросила Джейн. - Понимаете, - немного замялся Деннистоун, - у нашего главы... или у тех, кому он подчинен... старомодные взгляды. Он бы не хотел, чтобы замужняя женщина приходила, не спросившись у мужа. - Что ж мне, спросить у Марка разрешения? - и Джейн неестественно рассмеялась. Теперь она совсем ощетинилась. Все эти разговоры о властях и обетах были ей достаточно неприятны. Но чтобы ее посылали за разрешением к мужу, как девочку, которая должна "спроситься у мамы"!.. Сейчас и Деннистоун, и Марк, и какой-то глава, и этот индийский факир были для нее просто мужчинами, для которых женщина - все равно что ребенок или животное ("король обещал отдать дочь тому, кто убьет дракона"). Она очень сердилась. - Артур, - сказала вдруг Камилла, - смотри, что-то горит. Это костер? - Да, наверное. - У меня ноги замерзли. Пойдем, посмотрим на него. Жаль, у нас нет каштанов. - Ой, правда, пойдем!.. - поддержала ее Джейн. Теперь на воздухе было теплее, чем в машине, пахло листьями, тихо шуршали сухие сучья. Костер оказался большим, а в сердцевине его, в куче листьев, разверзались сверкающие алые пещеры. Все трое довольно долго глядели на него и говорили о пустяках. - Вот что, - сказала вдруг Джейн. - С вами я не буду, но сон вам расскажу... если увижу. - Прекрасно, - согласился Деннистоун. - Большего мы и ждать не вправе. Разрешите попросить еще об одном. - Да? - Никому ничего не говорите. - Ну, конечно! Позже, в машине, Деннистоун сказал: - Надеюсь, сны не будут вас теперь мучить. Нет, я не думаю, что их вообще не будет. Просто вы теперь знаете, что с вами все в порядке, что все это действительно происходит. Конечно, дела страшные, но читаете же вы о таких! В общем, я надеюсь, что вы их легче вынесете. Смотрите на них... скажем, как на новости, тогда - ничего. 6. ТУМАН Всю ночь (он почти не спал) и половину дня Марк думал о том, решится ли он снова пойти к Уизеру. Наконец, он собрался с духом и направился к нему. - Я принес эту форму, сэр, - сказал он. - Какую форму? - спросил ИО. Сегодня он был совсем иным. Рассеянность осталась, вежливость исчезла. Казалось, что он спит или где-то витает, но сонное раздражение, сквозившее в его взгляде, могло вот-вот превратится в злобу. Улыбка стала иной, похожей на ухмылку, и Марку почудилось, что он сам - мышка перед кошкой. ИО туманно повел речь о том, что Марк, насколько он понял, от работы отказался, о каких-то трудностях, трениях, опрометчивых поступках, о необходимой осторожности - институт не может взять человека, который перессорился в первую же неделю буквально со всеми - и, наконец, о каких-то справках "у прежних коллег", подтвердивших невыгодное мнение. Он вообще сомневался, пригоден ли Марк для научной работы. Однако, измотав его вконец, он бросил ему подачку: неожиданно предложил поработать на пробу сотен за шесть в год. И Марк согласился. Более того, он даже попытался узнать, под чьим началом он будет, и должен ли он жить в Беллбэри. Уизер ответил: - Мне кажется, м-р Стэддок, мы с вами уже беседовали о том, что гибкость - основа нашей институтской жизни. Пока вы не научитесь воспринимать свое дело, как э-э-э... служение, а не службу, я бы вам не советовал работать с нами. Вряд ли я уговорил бы совет создать специально для вас какой-то... э-э-э... пост, на котором вы бы трудились от сих и до сих. Разрешите на этом закончить, м-р Стэддок. Как я уже вам говорил, мы - единая семья, более того - единая личность. У нас речи быть не может о том, чтобы кому-то, простите, услужить, не считаясь с другими. (Я вас не перебивал!..) Вам надо многому научиться, да, да! Мы не сработаемся с человеком, который настаивает на своих правах. Это, видите ли, он делать будет, это - не будет!.. С другой стороны, я бы очень вам советовал не лезть, если вас не просят. Почему вас трогают пересуды? Научитесь сосредоточенности. Научитесь щедрости, я бы сказал - широте. Если вы сумеете избежать и разбросанности, и крохоборства... Надеюсь, вы сами понимаете, что до сих пор не произвели приятного впечатления. Нет, м-р Стэддок, дискутировать мы не будем. Я чрезвычайно занят. Я не трачу времени на разговоры. Всего вам доброго, м-р Стэддок, всего доброго. Помните, что я сказал. Стараюсь для вас, как могу. До свидания. Марку пришлось тешить себя тем, что, не будь он женат, он бы и минуты не стал терпеть этих оскорблений. Таким образом он свалил вину на Джейн и мог спокойно думать, что бы он ответил, если бы не она... а, может, еще и ответит при случае. Немного успокоившись, он пошел в столовую и увидел, что награда за послушание не заставила себя долго ждать. Фея позвала его к себе. - Ничего еще не накатал? - спросила она. - Нет, - ответил он. - Я ведь только сейчас твердо решил остаться. На ваши материалы я взгляну после обеда... хотя, правду сказать, еще толком не понял, чем должен здесь заниматься. - Мы люди гибкие, сынок, - утешила его мисс Хардкастл. - И не поймешь. Ты делай, что велят, а к старику не лезь. В течение следующих дней набирали разгон несколько событий, которые сыграли потом большую роль. Туман, окутавший и Эджстоу, и Беллбэри, становился все плотнее. В Эджстоу говорили, что он "идет от реки", но на самом деле он покрыл всю середину Англии. Дошло до того, что можно было писать на покрытых влагой столах; работали все при свете. Никто уже не видел, что происходит на месте леса, там только клацало, лязгало, громыхало, и раздавалась грубая брань. Оно и к лучшему, что туман скрыл непотребство, ибо за рекой творилось черт знает что. Институт все крепче стискивал город. Река, еще недавно отливавшая бутылочным, янтарным и серебряным цветом, уже не играла камышами и не ласкала красноватые корни деревьев, а текла тяжелым свинцом, который иногда украшали радужные разводы нефти, и плыли по ней клочки газет, щепки и окурки. Потом враг перешел реку - институт закупил земли на левом, восточном берегу. Представители ГНИИЛИ, лорд Фиверстоун и некто Фрост, сразу сообщили Бэзби, что русло вообще отведут, и реки в городе не будет. Сведения, конечно, были строго конфиденциальными, но пришлось немедленно уточнить, где же кончаются земли колледжа. У казначея отвисла челюсть, когда он узнал, что институт подступит к самым стенам; и он отказал. Тогда он и услышал впервые, что землю могут реквизировать; сейчас институт ее купит и хорошо заплатит, а позже он просто ее отберет, цена же будет номинальной. Отношения Бэзби с Фиверстоуном менялись во время беседы прямо на глазах. Когда Бэзби созвал совет и постарался изложить все помягче, он сам удивился, сколько ненависти хлынуло на него. Тщетно напоминал он, что те, кто его сейчас ругает, сами голосовали за продажу леса; но и они тщетно ругали его. Колледж оказался в ловушке. На сей раз он продал узкую полоску земли, самый берег, до откоса. Через двадцать четыре часа ГНИИЛИ сравнял землю: целый день рабочие таскали через реку, по доскам, какие-то грузы, и накидали столько, что пустая глазница окна Марии Генриетты оказалась закрытой до половины. В эти дни многие прогрессисты перешли к оппозиции; те же, кто не сдался, сплотились крепче перед лицом всеобщей враждебности. Университет воспринимал теперь брэктонцев, как единое целое, и обвинял только их за сговор с институтом. Это было несправедливо, многие в других колледжах поддерживали институт в свое время, но никто не желал теперь об этом вспоминать. Бэзби спешил поделиться тем, что вывел из беседы: "Если бы мы отказались, это бы ничего не изменило", но никто ему не верил, и ненависть к колледжу росла. Студенты не ходили на лекции его сотрудников. Бэзби и даже ни в чем неповинного ректора публично оскорбляли. Город, не особенно любивший университетских, на сей раз волновался вместе с ними. О безобразиях под окнами Брэктона и в Лондоне, и даже в Эджстоу почти не писали, но на этом дело не кончилось. Кто-то на кого-то напал на улице; кто-то с кем-то подрался в кабаке. То и дело поступали жалобы на институтских рабочих - и попадали в корзину. Очевидцы печальных сцен с удивлением читали в "Эджстоу телеграф", что новый институт благополучно осваивается в городе и налаживает отношения с жителями. Те, кто сам ничего не видел, верили газете и говорили, что все это - сплетни. Увидев, они в свою очередь писали письма, но их не печатали. Однако, если в стычках можно было сомневаться, толчею видели все. Мест в гостиницах не было, никто не мог выпить с другом в баре и даже протиснуться в магазин (вероятно, у пришельцев денег хватало). Перед всеми кинотеатрами стояли очереди; в автобус нельзя было влезть, тихие дома на тихих улицах тряслись от бесконечного потока грузовых машин. До сих пор в таком небольшом городке даже люди из соседних местечек казались чужими; теперь же повсюду мелькали незнакомые, довольно противные лица, стоял дикий шум, кто-то пел, кто-то вопил, кто-то ругался на северном наречии, а то и по-валлийски или по-ирландски. "Добром это не кончится", - говорили жители, а позже: "Так и кажется, что они хотят заварухи". Никто не запомнил, когда и кем было высказано это мнение, а также другое: "Нужно больше полицейских". Только тогда газета очнулась. Появилась робкая заметка о том, что местная полиция не в силах справиться с новыми условиями. Джейн всего этого не замечала. Она томилась. Может быть, думала она, Марк позовет ее к себе; может быть, он бросит "это" и вернется к ней; а, может, надо уехать в Сент-Энн, к Деннистоунам. Сны продолжались, но Деннистоун оказался прав: стало легче, когда она начала воспринимать их как "новости". Иначе бы она просто не выдержала. Один сон все время повторялся: она лежит в своей кровати, а кто-то у ее изголовья смотрит на нее и что-то записывает. Запишет - и снова сидит тихо, словно доктор. Она изучила его лицо - пенсне, четкие черты, остроконечную бородку. Конечно, и он ее изучил, он ведь специально изучал ее. Когда это случилось в первый раз, Джейн не стала писать Деннистоунам; и во второй откладывала до ночи, надеясь, что, не получая писем, они сами приедут к ней. Ей хотелось утешения, но никак не хотелось встречаться с их хозяином и к кому-то присоединяться. Марк тем временем трудился над оправданием Алькасана. До сих пор он никогда не видел полицейского досье, и ему было трудно в нем разобраться. Фея об этом догадалась, как он ни притворялся, и сказала: "Сведу-ка я тебя с капитаном". Вот так и получилось, что Марк стал работать бок о бок с ее помощником, капитаном О'Хара, красивым седым человеком, сразу сообщившим ему, что он - хорошего рода и владеет поместьем в Кэстморт. В тайнах досье Марк так и не разобрался, но признаваться в этом не хотел, и факты, в сущности, подбирал О'Хара, а сам он только писал. Стараясь как можно лучше скрыть свое неведенье, Марк не мог уже говорить о том, что он - не журналист. Писал он и впрямь хорошо (это способствовало его научной карьере гораздо больше, чем он думал), и статьи ему удавались. Печатали их там, куда бы он никогда не получил доступа под своей подписью - в газетах, которые читают миллионы людей. Что ни говори, это было ему приятно. Поделился он с О'Харой и денежными заботами. Когда тут платят? Он что-то поиздержался... Бумажник сразу потерял, так и не нашел. О'Хара громко расхохотался. - Да вы попросите у заведующего хозяйством, - посоветовал он, - и он вам их даст. - А их потом с меня вычтут? - спросил Марк. - Молодой человек, - пояснил капитан, - у нас тут, слава богу, с деньгами просто. Сами их делаем. - То есть как? - удивился Марк, помолчал и добавил: - Но ведь если уйдешь, с тебя спросят... - Какие такие уходы? - изумился О'Хара. - От нас не уходят. Один только и был. Хинджест. К этому времени расследование установило, что "убийство совершено неизвестным лицом". Заупокойную службу служили в Брэктонской часовне. Туман стоял тогда третий день, и был уже таким белым, что в нем гасли все звуки, кроме перестука тяжелых капель и громкой брани. Пламя свечей поднималось прямо вверх, прорезая матовый шар светящегося тумана, и только по кашлю да шарканью можно было понять, что народу в часовне много. Важный и даже подросший Кэрри, в черном костюме и черных перчатках, держался ближе к выходу, сокрушаясь, что туман не дает вовремя привезти "останки", и не без удовольствия ощущая свою ответственность. Он был незаменим на похоронах; сдержанно, горько, по-мужски, нес он утрату, не забывая, что ему, одному из столпов колледжа, нужно держать себя в руках. Представители других университетов нередко говорили, уходя: "Да, проректор сам не свой, но держится он молодцом". Лицемерия в этом не было: Кэрри так привык соваться в жизнь своих коллег, что совался и в смерть. Будь у него аналитический ум, он бы обнаружил в себе примерно такое чувство: его влияние и дипломатичность не могут повиснуть в воздухе просто от того, что кто-то уже не дышит. Заиграл орган, перекрывая и негромкий кашель, и громкую брань за стеной, и даже тяжкие удары каких-то грузов, сотрясавшие землю. Как и предполагал Кэрри, туман мешал везти гроб. Органист играл полчаса, не меньше, прежде чем у входа зашевелились, и многочисленные Хинджесты в трауре, согбенные, сельского обличья, стали пробираться на оставленные им места. Внесли булаву, появились бидли, и надзиратели, и ректор всего университета, и поющий хор, и, наконец, - самый гроб цветочным островом поплыл сквозь туман, который стал еще гуще, мокрее и холодней, когда отворили двери. Служба началась. Служил каноник Стори. Голос его был еще красив, и красота была в том, что сам он отделен от всех остальных и верой своей, и глухотой. Ему не казалось странным, что он произносит такие слова над телом гордого старого атеиста, ибо он не подозревал о его неверии. Не подозревал он и о странной перекличке с голосами, вторившими ему извне. Глоссоп вздрагивал, когда тишину прорезал вопль: "Трам-тарарам, куда ногу суешь, раздавлю!", но Стори невозмутимо отвечал: "Сеется в тлении, восстанет в нетлении". - Как заеду!.. - говорил голос. - Сеется тело душевное, - вторил Стори, - восстанет тело духовное. "Безобразие!.." - шептал Кэрри сидевшему рядом казначею. Но кое-кто из молодых жалел, что нет Фиверстоуна - уж он бы поразвлекся!.. Из всех наград, полученных Марком за послушание, самой лучшей оказалось право работать в библиотеке. После того злосчастного утра он быстро узнал, что доступ туда на самом деле открыт лишь избранным. Именно здесь происходили поистине важные беседы; и потому, когда как-то вечером Фиверстоун предложил: "Пошли, выпьем в библиотеке", Марк расцвел, не обижаясь больше на их последний разговор. Если ему и стало за себя немного стыдно, то он быстро подавил столь детское, нелепое чувство. В библиотеке обычно собирались Фиверстоун, Филострато, Фея и, что удивительно, Страйк. Марк был очень доволен, что Стил сюда не ходит. По-видимому, он и впрямь обогнал его, или обогнул, как ему и обещали; значит, все шло по плану. Не знал он тут только профессора Фроста, молчаливого человека в пенсне. Уизер - Марк называл его теперь ИО или "старик" - бывал здесь часто, но вел себя странно: ходил из угла в угол, что-то напевая. Подойдя на минуту к остальным, он глядел на них отеческим взором и уходил опять. Являлся он и исчезал несколько раз за вечер. С Марком он ни разу не заговорил после той унизительной беседы, и Фея давала понять, что он еще сердится, но "в свое время оттает". "Говорила я - не лезь!" - заключила она. Меньше всех Марку нравился Страйк, который и не пытался подделаться под принятый здесь стиль "без дураков". Он не пил и не курил. Он сидел, молчал, потирая худой рукой худое колено, глядел печальными глазами то на одного, то на другого и не смеялся, когда все смеялись. Вдруг его что-нибудь задевало, обычно слова о "сопротивлении реакционеров" - и он разражался яростной, обличительной речью. Как ни странно, никто не перебивал его, и никто не улыбался. Он явно был чужим, но что-то их с ним связывало, и Марк не мог понять - что же именно. Иногда Страйк обращался к нему и говорил, к большой его растерянности, о воскресении. "Нет, молодой человек, это не исторический факт и не басня. Это - пророчество. Это случится здесь, на земле, в единственном мире. Что говорил Христос? Мертвых воскрешайте. Так мы и сделаем. Сын человеческий - человек, вставший в полный рост - может судить мир, раздавать вечную жизнь и вечную гибель. Вы увидите это сами. Здесь, теперь". Все это было в высшей степени неприятно. На следующий день после похорон Хинджеста Марк решил пойти в библиотеку сам (до сих пор его звали Фиверстоун или Филострато). Он сильно робел, но знал, что в таких делах ложный шаг и в ту, и в другую сторону губителен. Приходилось рисковать. Успех превзошел его ожидания. Все были здесь и, не успел он открыть дверь, как вся компания весело обернулась к нему. "Ессо!" - воскликнул Филострато. "Он-то нам и нужен", - сказала Фея. Марку стало тепло от радости. Никогда еще огонь не горел так ярко, и запах не был таким пленительным. Его ждали. В нем нуждались. - Сколько времени у вас уйдет на две статьи, Марк? - осведомился Фиверстоун. - Всю ночь работать сможешь? - поинтересовалась Фея. - Бывало, работал, - ответил Марк. - А в чем дело? - Итак, - обратился ко всем Филострато, - вы довольны, что эти... неурядицы становятся все сильнее? - То-то и смешно, - хмыкнул Фиверстоун. - Наша Фея слишком хорошо работает. Овидия не читала: "...к цели стремитесь вместе". - Мы не могли бы остановить их, даже если бы хотели, - добавил Страйк. - О чем идет речь? - спросил Марк. - В Эджстоу беспорядки, - ответил Фиверстоун. - А... я, знаете, не следил. Что, серьезные? - Будут серьезные, - заверила Фея. - В том-то и суть. Мы намечали бунт на ту неделю, а пока что брали разгон. Но так, понимаешь, хорошо идет... Завтра-послезавтра тарарахнет. Марк растерянно глядел то на нее, то на Фиверстоуна. Тот просто корчился от смеха, и Марк почти машинально обыграл свое недоумение. - Ну, это нам знать не надо, - улыбнулся он. - Вы думаете, - ухмыльнулся Фиверстоун, - что Фея пустит все на самотек? - Значит, мисс Хардкастл сама и действует? - спросил Марк. - Да, да, - закивал Филострато. Глазки у него блестели, жирные щеки тряслись. - А что? - деланно удивилась Фея. - Если в какую-то дыру понаедет сотня тысяч рабочих... - Особенно таких, как ваши, - вставил Фиверстоун. - ...заварухи не миновать, - закончила Фея. - Они и сами цапались, моим ребятам ничего и делать не пришлось. Но уж если ей быть, то пускай будет, когда нужно. - Вы хотите сказать, - снова спросил Марк, - что вы это все подстроили? - Отдадим ему справедливость, это его оскорбило, и он не старался этого скрыть, но лицо и голос сами собой подделывались под общий тон. - Зачем же так грубо! - поморщился Фиверстоун. - Какая разница! - сказал Филострато. - Сами дела не делаются. - Точно, - подтвердила мисс Хардкастл. - Не делаются. Это вам всякий скажет. И вот что, ребята: бунт начнется завтра или послезавтра. - Хорошо узнавать все из первых рук! - подхватил Марк. - Заберу-ка я оттуда жену. - Где она живет? - В Сэндауне. - А... Ну, это далеко. Лучше мы с тобой подготовим статейки. - Для чего? - Надо объявить чрезвычайное положение, - сказал Фиверстоун. - Иначе правительство нам в жизни не даст полномочий. - Вот именно, - поддержал Филострато. - Бескровных революций не бывает. Этот сброд не всегда готов бунтовать, приходится подстрекать их, но без шума, стрельбы, баррикад полномочий не получишь. - Статьи должны выйти на следующий день после бунта, - заключила мисс Хардкастл. - Значит, старику дашь к шести утра. - Как же я сегодня все опишу, если начнется не раньше, чем завтра? - спросил Марк. Все расхохотались. - Да, газетчик из вас плохой! - усмехнулся Фиверстоун. - Не может описать того, чего не было! - Что ж, - согласился Марк, улыбаясь во весь рот, - я ведь живу не в Зазеркалье... - Ладно, сынок, - подбодрила Фея. - Сейчас и начнем. Еще по стаканчику - и пошли наверх. В три нам дадут пожевать, кофе принесут. Так Марку впервые предложили сделать то, что он сам считал преступным. Он не заметил, когда же именно согласился - во всяком случае, ни борьбы, ни даже распутья не было. Вероятно, кто-то где-то и переходит Рубикон, но у него все случилось само собой, среди смеха, шуток и той свойской болтовни ("мы-то друг друга понимаем"), которая чаще всех других земных сил толкает человека на дурное дело, когда сам он еще не стал особенно плохим. Через несколько минут они с Феей шли наверх. На пути им попался Коссер, деловито разговаривающий с кем-то из своего отдела, и Марк заметил краем глаза, что тот на них глядит. И подумать только, что еще недавно он боялся Коссера! - А кто разбудит ИО в шесть часов? - поинтересовался Марк. - Сам проснется, - ответила Фея. - Когда-то он спит, но когда - не знаю. В четыре часа утра Марк перечитывал у Феи в кабинете две последние статьи - для самой почтенной газеты и для самой массовой. Только это в ночных трудах и льстило его писательскому тщеславию. Первая половина ночи ушла на составление самих новостей, передовицы он оставил под конец, и чернила еще не просохли. Первая статья была такой: "Несмотря на то, что рано еще основательно судить о вчерашних событиях в Эджстоу, из первых сообщений (их мы печатаем отдельно) мы вправе сделать два вывода, которые вряд ли смогут поколебать дальнейшее течение событий. Во-первых, эти события наносят удар по благим упованиям тех, кто еще верит в безоблачный характер нашей цивилизации. Конечно, нельзя без трений и трудностей превратить небольшой университетский город в исследовательский центр национального значения. Но мы, англичане, всегда справлялись с трудностями по-своему, миролюбиво, даже весело, и всегда были готовы принести и большие жертвы, чем те, которые требовались на сей раз, когда наши привычки и чувства столкнулись с весьма незначительными помехами. Приятно отметить, что нет ни малейших указаний на то, чтобы ГНИИЛИ в какой бы то ни было степени преступил свои права или погрешил против доброжелательности и дружелюбия, которых от него ждали. Теперь сравнительно ясно, что поводом к беспорядкам было частное столкновение между одним из институтских рабочих и каким-то местным маловером. Но, как давно сказал Аристотель, повод ничтожен, но причина глубока. Трудно сомневаться в том, что незначительное, хотя и прискорбное происшествие возникло - вольно ли, невольно - не без связи с косностью. Как это ни печально, но приходится признать, что закоренелое недоверие и давнюю недоброжелательность к той деловитости и четкости, которую зовут "бюрократизмом", так легко оживить хотя бы на короткое время. С другой стороны, мы яснее видим теперь именно те недуги нашей культуры, которые и призван исцелить наш Институт. В том, что это ему удастся, мы не сомневаемся. Вся наша нация поддержит те "мирные усилия", о которых недавно так прекрасно говорил м-р Джайлс, а сопротивление плохо осведомленных кругов будет мягко, но решительно сломлено. И второе: многие восприняли с недоверием мысль о том, что Институт нуждается в собственной полиции. Наши читатели вспомнят, что мы этого предубеждения не разделяли, но и не оспаривали. Даже ложных и особенно рьяных свободолюбцев надобно чтить, как чтим мы необоснованную тревогу любящей матери. Однако мы всегда считали, что уже невозможно перепоручить всю охрану порядка небольшому кругу лиц, чья прямая задача - борьба с преступлениями! Мы не должны забывать о том, что в некоторых странах это привело к серьезным нарушениям свободы и справедливости, ибо полиция стала своего рода государством в государстве. Так называемая "полиция" ГНИИЛИ (было бы уместней назвать ее "охранно-санитарной службой") знаменует истинно английское решение вопроса. Трудно определить строго логически, в каком отношении находится она к полиции как таковой, но мы, англичане, издавна не в ладах с логикой. Вышеупомянутая служба ни в коей мере не связана с политикой; если же ей доведется прийти в соприкосновение с правосудием, она выступит в роли спасительницы, перемещая преступника из сферы наказания в сферу лечения. Последние предубеждения развеяны событиями в Эджстоу, ибо национальная полиция просто не справилась бы с ними без помощи институтской службы. Как сказал сегодня утром нашему корреспонденту один из крупных деятелей полиции: "Без них все повернулось бы иначе". И если теперь, в свете этих событий, правительство сочтет необходимым на некоторое время препоручить всю округу заботам институтской "полиции", британский народ, по сути своей склонный к трезвому взгляду на вещи, вряд ли станет хотя бы в малой мере противиться этому. Особенно обязаны мы служащим в "полиции" женщинам, проявившим то мужество и то здравомыслие, которых мы и ждем от истинных англичанок. В Лондоне ходят слухи о каких-то пулеметах и сотнях жертв, но этому нет ни малейших подтверждений. По всей вероятности, когда все детали будут уточнены, окажется (как выразился по другому поводу наш премьер-министр), что, "если кровь и текла, то из разбитого носа". Вторая статья была такой: "Что творится в Эджстоу? Вот на какой вопрос ждет ответа простой англичанин. Институт, который там разместился - ГОСУДАРСТВЕННЫЙ Институт, то есть, и ваш, и мой. Мы не ученые, и нам не понять, о чем там думают профессора. Но мы знаем, чего от них ждут каждый мужчина и каждая женщина. Мы ждем от них, что они победят рак, покончат с безработицей, решат жилищный вопрос. Мы ждем, что они помогут нашим детям жить лучше и знать больше, чем мы, а всем нам - идти вперед и полнее пользоваться тем, что Господь нам даровал. ГНИИЛИ - орудие народа. Он поможет осуществить все, за что мы боролись. А что же тогда творится в Эджстоу? Вы думаете, все пошло от того, что Смит или Браун не хотел уступить Институту лавку или дом? Нет, Смит или Браун знают, что им лучше. Они знают, что при Институте будет больше магазинов, больше развлечений, больше народу, привольная жизнь. Ответ один: беспорядки ПОДСТРОИЛИ! Удивляйтесь-не удивляйтесь, а это правда. И я снова спрошу: что же творится в Эджстоу? Там есть предатели. Кто бы они ни были, я не боюсь это сказать. Может быть, это так называемые христиане. Может быть, это те, кого ущемили материально. Может быть, это замшелые профессора из университета. Может быть, это евреи. Может быть, это судейские. Мне все равно, кто это, но одно я им скажу: берегитесь! Английский народ этого не потерпит. Мы не дадим ставить палки в колеса Институту. Что же надо сделать? А вот что: пусть город охраняет институтская полиция. Если кто из вас бывал в тех местах, вы знаете не хуже меня: в этом сонном царстве пяти-шести полицейским только и было забот, что свистеть мотоциклистам, когда у них погас фонарик. Куда им, беднягам, управиться с ПОДСТРОЕННЫМ БУНТОМ! Прошлую ночь институтская полиция себя показала. Вот что я скажу: молодец эта мисс Хардкастл, и ее ребята, и ее девицы! Так что, без всякой волокиты, дадим им размахнуться! И вот вам хороший совет: услышите что их ругают, - объясните, что к чему! Сравнят их с гестапо - что ж, мы и такое слыхали. Заведут про свободу - помните, для кого она: для мракобесов, для богачей, для старых сплетниц. А тому, кто распускает всякие слухи, передайте от меня, что Институт как-нибудь сам постоит за демократию. А кому не нравится - скатертью дорога! Не забывайте об Эджстоу!" Можно было бы ожидать, что повосторгавшись собой в пылу творчества, Марк очнется и ужаснется, читая готовые статьи. К несчастью, все было почти наоборот. Чем дольше он работал, тем больше втягивался. Совсем он успокоился, перепечатывая это на машинке. Когда работа обретает убористый, красивый вид, не хочется, чтобы она шла в корзину. Чем чаще он перечитывал, тем больше восхищался. В конце концов, это же игра, шутка, стилизация. Он видел себя самого, старым, богатым, знаменитым, может быть - и титулованным, когда вся эта чушь давно уйдет в прошлое, и он будет рассказывать о ней молодым: "Вот вы не поверите, а поначалу бывало всякое. Помню..." К тому же, до сих пор он печатался только в ученых трудах, которые читали его собратья, и у него кружилась голова от мысли о своем влиянии - издатели ждут, вся Англия читает, столько зависит от его слов. Он просто дрожал, представляя, какая машина попала в его распоряжение. Не так давно он ликовал, что его приняли избранники Брэктона. Но что они перед этим? Нет, дело было не в самих статьях. Он писал их левой ногой (мысль эта ему очень помогала), но ведь не напиши их он - написал бы кто-нибудь еще. А мальчик, живший в нем, нашептывал, как это здорово, как это по-мужски: сидишь тут, пьешь, но не напиваешься, пишешь (левой ногой) статьи для больших газет, газеты ждут, самый избранный круг института от тебя зависит, и больше никто не сможет отмахнуться от тебя. Джейн протянула в темноте руку, но не нащупала ночного столика. Тогда она поняла, что не лежит, а стоит. Было очень темно и холодно. Пальцы ее ощутили шероховатую поверхность камня. Воздух был странный, неживой, тюремный какой-то. Далеко, наверное, над ней, раздавались какие-то звуки, но что-то приглушало их, словно они шли к ней сквозь землю. Значит, случилось самое страшное: упала бомба, дом обрушился. Тут она вспомнила, что войны нет; вспомнила она и многое другое - что она замужем за Марком... и видела Алькасана в камере... и встретила Камиллу. Тогда она обрадовалась: "это ведь сон, один из снов, он кончится, бояться нечего". Места здесь было немного. Рука утыкалась в грубую стену, нога сразу обо что-то ударилась. Джейн споткнулась и упала на пол. Она различала невысокий помост. Что же на нем? Можно ли узнать? Она осторожно протянула руку, и чуть не закричала, потому что почувствовала чью-то ногу. Нога была босая и холодная, должно быть мертвая. Исследовать дальше она не могла, но все же исследовала. Тело было завернуто в грубую ткань, неровную, как будто вышитую, очень толстую. И человек очень большой, подумала Джейн, пытаясь дотянуться до головы. На груди ткань менялась, словно сверху лежала мохнатая шкура, но потом она поняла, что это просто длинная борода. Тронуть лицо она решилась не сразу, страшась, что он пошевелится или заговорит, и напомнила себе, что это - сон. Ей казалось, что все происходит очень давно, что она проникла в подземелье прошлого, и она очень хотела, чтобы ее отсюда поскорее выпустили. При этой мысли она увидела, что к ней спускается другой человек, тоже бородатый, но удивительно юный, сильный и сияющий. Все стало путаться. Джейн показалось почему-то, что она должна сделать реверанс, и она с облегчением вспомнила, что так и не выучилась этому на танцевальных уроках. Тут она проснулась. В город она пошла сразу после завтрака, на поиски "приходящей". На Маркет-стрит случилось то, что побудило ее ехать в Сент-Энн немедленно, поездом на 10:23. У тротуара стояла большая машина. Когда она поравнялась с ней, из магазина вышел человек, пересек ей дорогу и заговорил с шофером. Даже в тумане она рассмотрела его, очень уж он был близко. Она узнала бы его везде: ни лицо Марка, ни собственное лицо в зеркале не было ей теперь так знакомо, как эти восковые черты, пенсне и бородка. Ей не пришлось думать о том, как быть. Тело само направилось к станции. Она боялась до тошноты, но гнал ее не страх. Она просто не могла находиться поблизости от этого человека. Ее трясло при одной мысли о том, что она могла до него дотронуться. В поезде было тепло и пусто, и ей стало легче, когда она села на скамью. Медленное движение сквозь туман почти укачало ее. О Сент-Энн она не вспоминала, пока не приехала; даже взбираясь на холм, она думала не о том, что ей делать, что сказать, а о Камилле и о м-сс Димбл. В душе ее всплывали прежние, детские ощущения. Ей хотелось к хорошим людям, туда, где нет плохих, и это разделение казалось теперь более важным, чем все другие. Она очнулась, когда заметила, что здесь, на дороге, слишком светло, намного светлей, чем в городе. Неужели деревенский туман реже городского? Воздух был уже не серым, а ясно-белым; еще дальше она увидела что-то синее наверху и тени деревьев внизу. Потом ей открылось безбрежное небо и бледно-золотое солнце. Оглянувшись, она увидела, что стоит над туманом, на зеленом островке. Он был не единственный - вон тот, к западу, этот холм над Сэндауном, где они с Деннистоунами устроили пикник, а к северу - большой - это почти гора, с которой и течет их речка. Джейн глубоко вдохнула воздух. Ее поразило, что над туманом - так много земли. Внизу все эти дни люди жили, словно в каморке, и она забыла, как велико небо и как далек горизонт. 7. ПЕНДРАГОН Еще не дойдя до дверцы в стене, Джейн встретила Деннистоуна, и он провел ее в усадьбу через главные ворота, которые выходили на ту же дорогу, но подальше. По пути она все ему рассказала. С ним она ощущала то, что знакомо многим мужьям и женам: она никогда не вышла бы за него замуж, но он был ей намного понятней, чем Марк. Входя в дом, она встретила свою бывшую служанку. - Ой, подумать только, это м-сс Стэддок! - воскликнула м-сс Мэггс. - Да, Айви, - подтвердил Деннистоун, - и с важными вестями. Дело сдвинулось. Мы идем прямо к Грэйс. Макфи дома? - Он в саду, - сказала м-сс Мэггс. - А доктор Димбл на работе. А Камилла на кухне. Позвать ее вам? - Позовите, пожалуйста. Вот только бы мистер Бультитьюд не вылез... - Ничего, я его не пущу. Чаю хотите, м-сс Стэддок? Все же поездом ехали... Через несколько минут Джейн снова сидела перед мисс Айронвуд. И хозяйка, и чета Деннистоунов глядели на нее, как экзаменаторы. Айви Мэггс принесла чай и уселась рядом с ними, словно четвертый член комиссии. - Так вот... - начала Камилла. Глаза ее горели не любопытством и не возбуждением, а истинной духовной жаждой. Джейн огляделась. - Айви нам не помешает, - проронила мисс Айронвуд. - Она - человек свой. Мисс Айронвуд немного помолчала. - В письме от десятого числа, - продолжала она, - вы пишете, что вам приснился человек с остроконечной бородкой. Вы видели, как он сидит и что-то пишет в вашей комнате. На самом деле его там не было. Во всяком случае, наш хозяин считает, что он там быть не мог. Но за вами он действительно наблюдал. - Не расскажете ли вы всем, - попросил Деннистоун, - то, что говорили мне? Джейн рассказала о трупе (если это был труп) и о сегодняшней встрече с человеком из сна. Все явно заволновались. - Нет, подумайте! - воскликнула Айви Мэггс. - Значит, мы были правы насчет леса! - подхватила Камилла. - Да, это их дело, - подтвердил ее муж. - Но где же тогда Алькасан? - Простите, - спокойно произнесла мисс Айронвуд, и все сразу замолчали. - Сейчас мы ничего обсуждать не будем. М-сс Стэддок еще не с нами. - Мне ничего не объяснят? - изумилась Джейн. - Моя дорогая, - сказала мисс Айронвуд, - не сердитесь на нас. Мы не можем, да мы и не вправе что-нибудь объяснять вам. Разрешите задать вам еще два вопроса? - Пожалуйста, - согласилась Джейн чуть-чуть суховато. При Деннистоунах ей хотелось вести себя как можно лучше. Мисс Айронвуд выдвинула ящик и, пока она рылась там, все молчали. Потом она протянула Джейн фотографию. - Вы знаете этого человека? - спросила она. - Да, - прошептала Джейн. - Его я видела во сне и встретила сегодня утром. Под фотографией было написано "Огастес Фрост" и еще что-то. - И второе, - продолжила мисс Айронвуд. - Вы готовы видеть хозяина? - Да... - нетвердо ответила Джейн. - Артур, - обратилась мисс Айронвуд, - пойдите к нему, расскажите все и спросите, может ли он сейчас принять миссис Стэддок. Деннистоун встал. - А мы пока что, - добавила мисс Айронвуд, - поговорим наедине. Тут встали все остальные и вышли вместе с Деннистоуном. Большая кошка, которую Джейн до сих пор не заметила, прыгнула на кресло, где сидела Айви Мэггс. - Я уверена, - сказала мисс Айронвуд, - что хозяин вас примет. Джейн не ответила. - Тогда, - продолжала хозяйка, - вам и придется сделать выбор. Джейн кашлянула, чтобы хоть как-то снять ненужную торжественность, воцарившуюся в комнате, когда они остались вдвоем. - Кроме того, - говорила мисс Айронвуд, - вам нужно узнать кое-что о нашем хозяине сейчас. До встречи с ним. Он покажется вам молодым, м-сс Стэддок, чуть ли не моложе вас. Но это не так. Ему под пятьдесят. Он очень много пережил, был там, где никто не был, и видел тех, кого не видел никто. - Как интересно... - без особого энтузиазма сказала Джейн. - И наконец, - заключила хозяйка, - помните, он часто мучается болью. Что бы вы ни решили, не огорчайте его. - Если он болен... - начала Джейн, но мисс Айронвуд ее перебила. - Простите меня, я врач, единственный врач в доме. Я отвечаю за его здоровье. Если вы не возражаете, я вас к нему провожу. Она придержала дверь, пропуская гостью, и по узкому коридору они дошли до старинной красивой лестницы. Дом оказался очень большим, тихим и теплым. После всех этих пропитанных туманом дней золотой осенний свет особенно весело сверкал на коврах и стенах. На втором этаже, вернее - еще на шесть ступенек выше, на квадратной площадке, их ждала Камилла. За ее спиной была дверь. - Он ждет, - сказала она. - Как ему, больно? - спросила мисс Айронвуд. - То хуже, то отпустит. В общем, ничего. Когда мисс Айронвуд подняла руку, чтобы постучаться, Джейн подумала: "Берегись! Не дай себя обвести! Не успеешь оглянуться, как станешь одной из его поклонниц!.." Додумывала она это, уже войдя в комнату. Там было очень светло, словно стены состояли из одних окон, и очень тепло - в камине горел огонь. Все было или голубое, или синее. Джейн вздрогнула, увидев, что мисс Айронвуд присела в реверансе, и быстро сказала себе: "Не буду. Не могу!" Действительно, она давно разучилась. - Джейн Стэддок пришла, сэр - объявила мисс Айронвуд. Джейн подняла глаза, и мир ее рухнул. На тахте лежал очень молодой человек с забинтованной ногой. По длинному подоконнику ходила ручная галка. Слабые отблески огня и яркие отблески солнца играли на потолке, но казалось, что все они золотят волосы и бороду раненого человека. Конечно, молодым он не был. Он просто был очень сильным. Она думала увидеть калеку, а сейчас ей казалось, что плечи его вынесли бы тяжесть всего этого дома. Мисс Айронвуд стала маленькой, старой, бесцветной, и легкой, как одуванчик. Тахта находилась на помосте, куда вели ступеньки. Сзади мерцало что-то синее (потом Джейн разглядела, что это просто ковер), и казалось, что ты - в тронном зале. Она бы не поверила, если бы ей об этом рассказали, но за окном не было ни деревьев, ни домов, ни холмов, словно она и этот человек - на башне, высоко надо всеми. Боль иногда искажала его лицо, но спокойствие ее поглощало, как поглощает молнию ночная тьма. "Нет, он совсем не молодой, - подумала Джейн. - И не старый". Вздрогнув от страха, она поняла, что у него вообще нет возраста. Раньше ей казалось, что борода идет только седым людям; но она просто забыла о короле Артуре и царе Соломоне, которых так любила в детстве. При имени "Соломон" на нее хлынуло все, что она знала о сверкающем, словно солнце, мудреце, возлюбленном и волшебнике. Впервые за много лет она ощутила то, что связано со словами "король" и "царь" - силу, поклонение, святость, милость и власть. Она забыла, что немножко сердится на хозяйку и сильно сердится на Марка; забыла свой народ и дом отца своего. Конечно, только на минуту - она сразу пришла в себя, стала нормальной, светской, и устыдилась, что так нагло смотрит на незнакомого человека. Но мир ее рухнул, и она знала это. Теперь могло случиться все, что угодно. - Спасибо, Грэйс, - произнес незнакомый человек, и голос его тоже походил на золото и солнце. Ведь золото не только прекрасно, но и весомо; солнце не только играет на уютных английских стенах, - оно порождает и убивает жизнь. - Простите, что не встаю, миссис Стэддок, - обратился он к ней. - У меня болит нога. И Джейн услышала, что отвечает мягко и чисто, как мисс Айронвуд: - Не беспокойтесь, сэр. Она хотела беззаботно поздороваться, чтобы замять свою неловкость, но сказала почему-то эти слова. Потом она поняла, что сидит у тахты. Она дрожала, ее почти трясло, она надеялась, что не разрыдается и сможет говорить, и не сделает какой-нибудь глупости. Мир ее рухнул, и случиться могло все. - Мне остаться, сэр? - спросила мисс Айронвуд. - Нет, Грэйс, - ответил златобородый. - Не надо. Спасибо. "Вот оно, - думала Джейн, - сейчас, сейчас, сейчас..." Он мог спросить что угодно, и она могла что угодно сделать, только сопротивляться она не могла и знала, что не может. Несколько минут она не понимала, что он говорит - не от ярости, а от предельной сосредоточенности. Каждая его интонация, каждый жест, каждый взгляд поражали ее (нет, как могла она подумать, что он молод?), и она поняла, что совсем оглохла, только когда он умолк, ожидая ответа. - Простите, - выговорила она, надеясь, что не очень краснеет. - Я благодарил вас, - повторил он, - за великую помощь. Мы понимали, что здесь, в Англии, произойдет одно из самых опасных покушений на род человеческий. Мы догадывались, что институт с этим связан. Но мы знали не все. Мы не знали, что он играет главную роль. Вот почему ваши вести так важны. Но они же ставят нас перед трудностью. Она связана с вами. Мы надеялись, что вы к нам присоединитесь... станете одной из нас... - А разве нельзя? - изумилась Джейн. - Трудно, - ответил он. - Ваш муж - в Беллбэри. У Джейн чуть не вырвалось: "Он в опасности?", но поняла, что беспокоится не за Марка, и вопрос этот будет лживым. Прежде она не знала таких укоров совести. - Вы не можете мне доверять? - спросила она. - Ни я, ни вы, ни ваш муж, не сможем доверять друг другу. Джейн рассердилась, но не на него, а на Марка. - Я сделаю то, что сочту правильным, - заявила она. - Если Марк... если мой муж неправ, я не обязана с ним соглашаться. - Вам так важно, что ПРАВИЛЬНО? - спросил хозяин дома, и она снова покраснела, осознав, что это не было для нее особенно важно. - Конечно, - продолжал он, - дела могут повернуться так, что вы получите право прийти к нам без его ведома и даже против его воли. Это зависит от того, как велика опасность, - и для всех нас, и для вас лично. - Я думала, опасней некуда, - сказала она. - Не знаю, - улыбнулся он. - Я не вправе идти на крайние средства, пока не уверен, что другого выхода нет. Иначе мы стали бы, как они - делали бы все, что угодно, думая, что когда-то кому-то это принесет какую-то пользу. - Кому же повредит, если я буду здесь? - удивилась Джейн. Хозяин не ответил прямо. - Наверное, вам нужно уйти, - сказал он. - Во всяком случае, сейчас. Скоро вы увидите мужа. Попробуйте еще раз вырвать его из ГНИИЛИ. - Как же я смогу? - спросила Джейн. - Что я ему скажу? Он только посмеется. Он не поверит всему этому, про опасность, нависшую над человеческим родом. - И сразу добавила: - Вы думаете, я хитрю? Нет, скажите, хитрю я? - Ничуть, - произнес он. - А говорить ему ничего не надо. Ни обо мне, ни о ком-нибудь из нас. Наша жизнь - в ваших руках. Просто попробуйте убедить его. Вы же все-таки его жена. - Марк никогда меня не слушает, - вздохнула Джейн. Они оба думали так друг о друге. - Может быть, - сказал хозяин, - вы никогда толком не просили. Разве вам не хочется спасти его, как и себя? Этого вопроса Джейн не слышала. Теперь, когда остаться было нельзя, она совсем упала духом. Не внемля внутреннему комментатору, который уже не раз вмешивался в беседу, показывая ей в новом свете ее слова и поступки, она быстро заговорила: - Не прогоняйте меня. Дома я все время одна, я вижу страшные сны. Мы с Марком вообще редко бываем вместе. Мне очень плохо. Ему все равно, здесь я или нет. Он бы только посмеялся. Зачем портить мне всю жизнь из-за того, что он связался с мерзавцами? Неужели вы думаете, что замужняя женщина не принадлежит самой себе? - А сейчас вам плохо? - спросил хозяин, и Джейн ответила было "да", но вдруг увидела правду. Не думая о том, что подумает о ней он, она сказала: - Нет, - и только потом прибавила: - Но мне будет хуже, чем раньше, если я вернусь домой. - Будет? - Не знаю. Нет, не будет. - Она ощущала лишь мир и радость, ей было так удобно в кресле, цвета так сияли, комната была так красива. Вдруг она подумала: "Сейчас это кончится, сейчас он позовет ее и меня прогонят". Ей казалось, что вся ее жизнь зависит от того, что она скажет. - Неужели это нужно? - начала она. - Я смотрю на брак иначе. Я не понимаю, почему все зависит от мужа... он ведь не разбирается в таких делах. - Дитя мое, - произнес хозяин, - речь идет не о том, как вы или я смотрим на брак, а о том, как смотрят на него мои повелители. - Мне говорили, что они старомодны... - Это была шутка. Они не старомодны, хотя очень и очень стары. - А им неважно, как мы с Марком понимаем брак? - Да, неважно, - подтвердил хозяин со странной улыбкой. - Они вас не спросят. - Им все равно, удался наш брак или нет? Люблю ли я мужа? Собственно, Джейн хотела спросить не это, во всяком случае - не так жалобно; и она прибавила, сердясь на себя и пугаясь его: - Наверное, вы скажете, что я не дол