- множко. - Чем же, собственно? - спросил Вихров, садясь от нее довольно далеко. - Я не спала все это время, а потому сил совершенно нет, - отвечала Юлия, устремляя на Вихрова нежный взор. Он, со своей стороны, просто не знал - куда себя и девать. - Послушайте, Вихров, - начала Юлия, - скажите мне, могу я вас считать себе другом? - Сколько вам угодно! - отвечал он, стараясь придать начинающемуся разговору шутливый тон. - И вы будете со мной откровенны? - продолжала Юлия. - В чем могу! - отвечал Вихров, пожимая плечами. - Скажите, - говорила Юлия (она в это время держала глаза опущенные вниз), - вы кроме Фатеевой не любили и не любите никакой другой женщины? - Любил! - отвечал Вихров односложно. - Но надеюсь, - продолжала Юлия, - что в этом случае ваш вкус не унизился до какой-нибудь госпожи - очень уж невысокого происхождения? Вихров при этом взглянул на Юлию: он догадался, что она намекает ему на Грушу, - и ему вздумалось немного подшутить над ней за ее барскую замашку. - А отчего же и не унизиться? - спросил он. - Да потому что... - отвечала Юлия, вся вспыхнув и пожимая плечами, - интересного тут ничего нет... может быть, впрочем, это только какое-нибудь временное увлечение? - Может быть и временное, - отвечал загадочно Вихров. Юлия не знала - как и понять его. Насчет Груши ей разболтал и этим очень обеспокоил ее брат Виссарион. - Никогда он на тебе не женится, - бухнул он ей прямо, - потому что у него дома есть предмет страсти. Юлия вопросительно посмотрела на брата. - Я пятьсот рублей предлагал, чтобы получить только взаимность, - не приняла. Виссарион более вящего доказательства не полагал и нужным прибавлять со своей стороны. - Может быть - ты не нравишься ей, - проговорила Юлия, потупляясь. - Ну да, не нравишься... Нравятся им только деньги, а если не берет, значит - с той стороны дают больше. Тысячи мрачных мыслей наполнили голову Юлии после разговора ее с братом. Она именно после того и сделалась больна. Теперь же Вихров говорил как-то неопределенно. Что ей было делать? И безумная девушка решилась сама открыться в чувствах своих к нему, а там - пусть будет, что будет! - Послушайте, - начала она, побледнев вся в лице, - за то, что вы мне открыли вашу тайну... Какую ей Вихров тайну открыл - неизвестно. - Я сама вам открою тайну. Вихров понял, куда начинал склоняться разговор - и очень этого испугался. Главное, он недоумевал: остановить ли Юлию, чтобы она не открывала ему тайны; если же не остановить ее, то что ей сказать на то? К счастью его, разговор этот перервал возвратившийся домой Виссарион. - А, изволили прибыть?.. - воскликнул он не без удовольствия и в то же время мельком взглянув на сестру, сидевшую в какой-то сконфуженной и недовольной позе. Недовольна Юлия была, по преимуществу, его приходом. - Вы там, батюшка, говорят, чудеса напроизводили, - продолжал инженер, - бунт усмирили, смертоубийство открыли! - Было все это отчасти, - отвечал Вихров. - А губернатора видели? - Нет еще. - Так как же это? - А так же, завтра успею. - Этого нельзя, - воскликнул Захаревский, - со следствия вы должны были бы прямо проехать к нему; поезжайте сейчас, а то он узнает это - и бог знает как вас распудрит. - Пусть себе, очень мне нужно! - сказал сначала Вихров, но потом подумал, что инженер может опять куда-нибудь уехать, и он снова останется с Юлией вдвоем, и она ему сейчас же, конечно, откроет тайну свою. - В самом деле, я съезжу, - проговорил он, вставая. Юлия обратила на него умоляющий взор. - Поезжайте, поезжайте! - говорил Захаревский. Юлия спросила его тихим голосом: - А к нам еще придете? - Может быть, - отвечал Вихров и проворно ушел. - Что, поразила его грустным своим видом? - спросил Захаревский сестру. Та рассердилась на это. - Что это у тебя за глупые шутки надо мной! - Не шутки, а, право, уж скучно на все это смотреть! - отвечал с сердцем инженер. К губернатору Вихров, разумеется, не поехал, а отправился к себе домой, заперся там и лег спать. Захаревские про это узнали вечером. На другой день он к ним тоже не шел, на третий - тоже, - и так прошла целая неделя. Захаревские сильно недоумевали. Вихров, в свою очередь, чем долее у них не бывал, тем более и более начинал себя чувствовать в неловком к ним положении; к счастию его, за ним прислал губернатор. Вихров сейчас же поспешил к нему поехать. Начальник губернии в это время сидел у своего стола и с мрачным выражением на лице читал какую-то бумагу. Перед ним стоял не то священник, не то монах, в черной рясе, с худым и желто-черноватым лицом, с черными, сверкающими глазами и с густыми, нависшими бровями. Окончив чтение бумаги, губернатор порывисто позвонил. В кабинет вбежал адъютант. - Что же Вихрова мне? - произнес сердито начальник губернии. - Он здесь, ваше превосходительство, - отвечал адъютант. - Позовите его сюда! Вихров вошел. Лицо губернатора приняло более ласковое выражение. - Здравствуйте, любезнейший, - сказал он, - потрудитесь вот с отцом Селивестром съездить и открыть одно дело!.. - прибавил он, показывая глазами на священника и подавая Вихрову уже заранее приготовленное на его имя предписание. Тот прочел его. - Когда же ехать туда надо? - спросил он священника. - Сейчас же! - отвечал тот ему сурово. - В воскресенье они были для виду у меня в единоверии; а завтра, на Петров день, сбегутся все в свою моленную. - Тут становой им миротворит. Моленная должна быть запечатана, а он ее держит незапечатанною; его хорошенько скрутить надобно! - приказывал губернатор. Вихров молчал: самое поручение было сильно ему не по душе, но оно давало ему возможность уехать из города, а возвратившись потом назад, снова начать бывать у Захаревских, - словом, придать всему такой вид, что как будто бы между ним и Юлией не происходило никакого щекотливого разговора. - С богом, поезжайте, - сказал ему губернатор. Вихров раскланялся и вышел. Священник тоже последовал за ним. - Не угодно ли вам будет со мной ехать, на моей паре? - сказал он, нагоняя Вихрова на улице. - А это далеко? - Нет, одна пряжка всего. - Хорошо! Согласием этим священник, кажется, остался очень доволен. - Вам будет без сумнения, да и мне тоже! - говорил он. - А вот и кони мои, - прибавил он, показывая на ехавшую по улице пару, которою правил, должно быть, работник. Вихров шел быстро; священник не отставал от него: он, по всему заметно было, решился ни на минуту не выпускать его из глаз своих. - А кто такой становой у вас? - спросил его Вихров. - Огарков, переведенный к нам из другой губернии, - отвечал священник. - Ах, боже мой, Огарков! - воскликнул Вихров. Оказалось, что это был муж уже знакомой нам становой, переведенный в эту губернию тоже по рекомендации Захаревских. - У него жена, - этакая толстая и бойкая? - спросил Вихров. - Она самая и есть, - отвечал священник. - Пострамленье кажись, всего женского рода, - продолжал он, - в аду между блудницами и грешницами, чаю, таких бесстыжих женщин нет... Приведут теперь в стан наказывать какого-нибудь дворового человека или мужика. "Что, говорит, вам дожидаться; высеки вместо мужа-то при мне: я посмотрю!" Того разложат, порют, а она сидит тут, упрет толстую-то ручищу свою в колено и глядит на это. При таком описании образ милой становой, как живой, нарисовался в воображении Вихрова. - Ужасная она госпожа, - знаю я ее! - проговорил он. Груня чрезвычайно удивилась, когда увидела, что барин возвратился с священником. - Я опять сейчас, Груша, уезжаю, - сказал он ей. - Вот тебе раз! - произнесла она испуганным голосом. - И тебя никак уже не могу взять с собой, потому что еду с священником, - шутил Вихров. - Где уж, если с священником... А куда же вы едете?.. Опять к раскольникам? - Опять к раскольникам. - Ну, что, барин, вы нарочно, должно быть, напрашиваетесь, чтобы кутить там с раскольническими девушками: у них там есть прехорошенькие! - Есть недурные! - шутил Вихров и, чтобы хоть немножко очистить свою совесть перед Захаревскими, сел и написал им, брату и сестре вместе, коротенькую записку: "Я, все время занятый разными хлопотами, не успел побывать у вас и хотел непременно исполнить это сегодня; но сегодня, как нарочно, посылают меня по одному экстренному и секретному делу - так что и зайти к вам не могу, потому что за мной, как страж какой-нибудь, смотрит мой товарищ, с которым я еду". Священник все это время, заложив руки назад, ходил взад и вперед по зале - и в то же время, внимательно прислушиваясь к разговору Вихрова с горничной, хмурился; явно было, что ему не нравились слышимые им в том разговоре шутки. XII ЕДИНОВЕРЦЫ{263} Уже ударили к вечерне, когда наши путники выехали из города. Работник заметно жалел хозяйских лошадей и ехал шагом. Священник сидел, понурив свою сухощавую голову, покрытую черною шляпою с большими полями. Выражение лица его было по-прежнему мрачно-грустное: видно было, что какие-то заботы и печали сильно снедали его душу. - Вы давно, батюшка, в единоверие перешли? - спросил его Вихров. - Седьмой год-с, - отвечал священник. - Что же за цель ваша была? - Сначала овдовел, лишился бесценной и незаменимой супруги, так что жить в городе посреди людских удовольствий стало уже тяжко; а другое - и к пастве божией хотелось покрепче утвердить отшатнувшихся, но все что-то ничего не могу сделать в том. - Стало быть, единоверие они не искренно принимают? - заметил Вихров. - Хе, искренно!.. - грустно усмехнулся священник. - По всей России это единоверие - один только обман и ложь перед правительством! Нами, пастырями, они нисколько не дорожат, - продолжал он, и взор его все мрачней и мрачней становился: - не наживи я - пока был православным священником - некоторого состояния и не будь одинокий человек, я бы есть теперь не имел что: придешь со славой к богатому мужику - копейку тебе дают!.. Уж не говоря то, что мы все-таки тем питаемся, - обидно то даже по сану твоему: я не нищий пришел к нему, а посланник божий!.. Я докладывал обо всем этом владыке... "Что ж, говорит, терпи, коли взял этот крест на себя!" - Зачем было и вводить это единоверие? Наперед надобно было ожидать, что будет обман с их стороны. - Как зачем? - спросил с удивлением священник. - Митрополит Платон вводил его и правила для него писал; полагали так, что вот они очень дорожат своими старыми книгами и обрядами, - дали им сие; но не того им, видно, было надобно: по духу своему, а не за обряды они церкви нашей сопротивляются. - В чем же дух-то этот состоит? - спросил Вихров. Священник еще больше нахмурил при этом лицо свое. - В глупости их, невежестве и изуверстве нравов, - проговорил он, - главная причина, законы очень слабы за отступничество их... Теперь вот едем мы, беспокоимся, трудимся, составим акт о захвате их на месте преступления, отдадут их суду - чем же решат это дело? "Вызвать, говорят, их в консисторию и сделать им внушение, чтобы они не придерживались расколу". - Но что же и сделать за то больше? - спросил Вихров. - Как что? - произнес мрачно священник. - Ведь это обман, измена с их стороны: они приняли единоверие - и будь единоверцами; они, значит, уклоняются от веры своей, - и что за перемену нашей веры на другую бывает, то и им должно быть за то. - Ну, прекрасно-с, это в отношении единоверцев - их можно считать отступниками от раз принятой веры; но тогда, разумеется, никто больше из расколу в единоверие переходить не будет; как же с другими-то раскольниками сделать? - Ежели бы я был член святейшего синода, - отвечал священник, - то я прямо подал бы мнение, что никакого раскола у нас быть совсем не должно! Что он такое за учение? На каком вселенском соборе был рассматриваем и утверждаем?.. Значит, одно только невежество в нем укрывается; а дело правительства - не допускать того, а, напротив, просвещать народ! - А народ не хочет принимать этого просвещения? - Карай его лучше за то, но не оставляй во мраке... Что ежели кто вам говорил, что есть промеж них начетчики: ихние попы, и пастыри, и вожди разные - все это вздор! Я имел с ними со многими словопрение: он несет и сам не знает что, потому что понимать священное писание - надобно тоже, чтоб был разум для того готовый. - Однако у Христа первые апостолы были простые рыбари. - Тогда они устно слышали от него учение, а мы ныне из книг божественных оное почерпаем: нас, священников, и философии греческой учили, и риторике, и истории церкви христианской, - нам можно разуметь священное писание; а что же их поп и учитель - какое ученье имел? Он - такой же мужик, только плутоватей других! - Что же, вы говорили когда-нибудь об этом раскольникам? - Сколько раз!.. Прямо им объяснял: "Смотрите, говорю, - нет ни единого царя, ни единого дворянина по вашему толку; ни един иностранец, переходя в православие, не принял раскола вашего. Неужели же все они глупее вас!" - Что ж они отвечали на то? - спросил Вихров с любопытством. Священник при этом вопросе вздохнул. - "Оттого, говорят, что на вас дьявол снисшел!" - "Но отчего же, говорю, на нас, разумом светлейших, а не на вас, во мраке пребывающих?" "Оттого, говорят, что мы живем по старой вере, а вы приняли новшества", - и хоть режь их ножом, ни один с этого не сойдет... И как ведь это вышло: где нет раскола промеж народа, там и духа его нет; а где он есть - православные ли, единоверцы ли, все в нем заражены и очумлены... и который здоров еще, то жди, что и он будет болен! Покуда священник говорил все это суровым голосом, а Вихров слушал его, - они, как нарочно, проезжали по чрезвычайно веселой местности: то по небольшому сосновому леску, необыкновенно чистому и редкому, так что в нем можно было гулять - как в роще; то по низким полянам, с которых сильно их обдавало запахом трав и цветов. Солнце уже садилось, соловей где-то отчаянно свистал. Леменец работник, в своем зипуне, с своими всклоченными, белокурыми волосами, выбивающимися из-под худой его шапенки, как бы в противоположность своему суровому и мрачному хозяину, представлял из себя чрезвычайно добродушную фигуру. У Вихрова было хорошо на душе оттого, что он услыхал от священника, что если они и захватят на молитве раскольников, то тех только позовут в консисторию на увещевание, а потому он с некоторым даже любопытством ожидал всех грядущих сцен. Лошади, вероятно, почуявшие близость дома, побежали быстрей. - Недалеко, видно? - спросил Вихров священника, не обращавшего никакого внимания ни на прекрасный вечер, ни на красивую местность, ни на соловья. - Недалеко; вон село наше, - отвечал он, показывая на стоящее несколько в стороне село. - Вы уж у меня и остановиться извольте на квартире, - прибавил он. - Очень хорошо, - отвечал Вихров, и потом не удержался и сказал: - Вы, кажется, и меня немного подозреваете - как бы я не перешел в раскол? - Нет, не то что подозреваю, - отвечал священник угрюмо, - а что если остановитесь в другом месте, то болтовня сейчас пойдет по селу: что чиновник приехал!.. Они, пожалуй, и остерегутся, и не соберутся к заутрени. - Так вы меня этак поспрятать хотите! - проговорил Вихров. - Да, поспрячу, - отвечал священник, и в самом деле, как видно, намерен был это сделать, - потому что хоть было уже довольно темно, он, однако, велел работнику не селом ехать, а взять объездом, и таким образом они подъехали к дому его со двора. Введя в комнаты своего гостя, священник провел его в заднюю половину, так чтобы на улице не увидели даже огня в его окнах - и не рассмотрели бы сквозь них губернаторского чиновника. - Но завтра нам надобно будет хоть какого-нибудь десятского взять с собой, - сказал ему Вихров. - А вот я сейчас схожу за сельским старостой, - сказал священник и, уходя, плотно-плотно притворил дверь в сенях, а затем в весьма недолгом времени возвратился, приведя с собой старосту. Вихров сказал тому, что он завтра с ним чуть свет пойдет, но куда именно - не пояснил того. - Слушаю-с, - сказал староста и хотел было уйти. Но священник остановил его. - Нет, любезный, ты ночуй уж здесь - у меня; пойди ко мне в избу. Староста усмехнулся только на это, впрочем, послушался его и пошел за ним в избу, в которую священник привел также и работника своего, и, сказав им обоим, чтобы они ложились спать, ушел от них, заперев их снаружи. - Вот этак лучше - посидят и не разболтают никому! - проговорил он. С Вихровым священник (тоже, вероятно, из опасения, чтобы тот не разболтал кому-нибудь) лег спать в одной комнате и уступил даже ему свою под пологом постель, а сам лег на голой лавке и подложил себе только под голову кожаную дорожную подушку. Ночь он всю не спал, а все ворочался и что-то такое бормотал себе под нос. Вихрову тоже не спалось от духоты в комнате и от клопов, которыми усыпана была хозяйская постель. Часа в четыре, наконец, раздался сухой, как бы великопостный звон в единоверческой церкви. Вихров открыл глаза - он только что перед тем вздремнул было. Священник стоял уже перед ним совсем одетый. - Пойдемте, пора! - сказал он Вихрову. Тот мигом оделся в свой вицмундир. Староста и работник тоже были выпущены. Последний, с явно сердитым лицом, прошел прямо на двор; а староста по-прежнему немного подсмеивался над священником. Вихров, священник и староста отправились, наконец, в свой поход. Иерей не без умысла, кажется, провел Вихрова мимо единоверческой церкви и заставил его заглянуть даже туда: там не было ни одного молящегося. - Как много прихожан-то! - сказал он с усмешкой. - А ведь звоном-то почесть колокол разбили, а туды и без зову божьего соберутся. Звон до самого своего возвращения он наказал дьячку не прекращать и повел за собой Вихрова и старосту. Сначала они шли полем по дороге, потом пошли лугом по берегу небольшой реки. Священник внимательнейшим образом осматривал все тропинки, которыми они проходили. - Много их тут сегодня прошло: след на следе так и лепится! - говорил он. - И мостик себе даже устроили! - прибавил он, показывая Вихрову на две слеги, перекинутые через реку. - Слышите! - воскликнул он вдруг, показывая рукой в одну сторону. - Это ведь служба их идет! С той стороны в самом деле доносилось пение мужских и женских голосов; а перед глазами между тем были: орешник, ветляк, липы, березы и сосны; под ногами - высокая, густая трава. Утро было светлое, ясное, как и вчерашний вечер. Картина эта просто показалась Вихрову поэтическою. Пройдя небольшим леском (пение в это время становилось все слышнее и слышнее), они увидели, наконец, сквозь ветки деревьев каменную часовню. - Не хуже нашего единоверческого храма! - произнес священник, показывая глазами Вихрову на моленную. - Ну, теперь ползком ползти надо; а то они увидят и разбегутся!.. - И вслед за тем он сам лег на землю, легли за ним Вихров и староста, - все они поползли. Священник делал все это с явным увлечением, а Вихрову, напротив, казалось смешно и не совсем честно его положение. Он поотстал от священника. Староста тоже рядом с ним очутился. - Беда какой строгий священник, - шепнул он Вихрову. - Что же? - спросил Вихров. - Попервоначалу-то, как поступил, так на всех раскольников, которые в единоверие перешли, епитимью строгую наложил - и чтобы не дома ее исполняли, а в церкви; - и дьячка нарочно стеречь ставил, чтобы не промирволил кто себя. - Зачем же народ, зная, что он такой строгий, в моленную еще к себе собирается? - говорил Вихров. - Да поди ты вот - глупость-то наша крестьянская: обмануть все думают его! Ну, где тут, обманешь ли эка-то! - отвечал староста. В это время они были около самого уже храма. Священник проворно поднялся на ноги и загородил собой выход из моленной. - Подползайте скорей, - зыкнул он шепотом Вихрову и старосте. Те подползли и поднялись на ноги - и все таким образом вошли в моленную. Народу в ней оказалось человек двести. При появлении священника и чиновника в вицмундире все, точно по команде, потупили головы. Стоявший впереди и наряженный даже в епитрахиль мужик мгновенно стушевался; епитрахили на нем не стало, и сам он очутился между другими мужиками, но не пропал он для глаз священника. - Поди-ка ты сюда, священнодействователь! - сказал он ему. Мужик не трогался, как будто бы не понимая, что это к нему относится. - Григорий, поди сюда; я тебя кличу! - повторил священник. Григорий, делать нечего, вышел. - Где же облачение-то твое - подай мне! - говорил священник. - Нет у меня никакого облачения, - отвечал мужик, распуская перед ним руки; но священник заглянул к нему в пазуху, велел выворотить ему все карманы - облачения нигде не было. Священник велел старосте обыскать прочих, нет ли у кого облачения. Тот, с обычной своей усмешкой на лице, принялся обыскивать; но облачения не нашлось. - Ну, бог с ним! - произнес Вихров. - Вот это бог с ним и дает им поблажку, - проговорил ему укоризненно священник. - Переписать их всех надо! - прибавил он; но Вихров прежде спросил народ: - Что вы, братцы, все единоверцы? - Все, почесть, единоверцы! - отвечали ему мужики. - Зачем же вы не посещаете вашего храма, а ходите в моленную, которая должна быть запечатана? - Так как родители наши ходили сюда, и нам желается того, - отвечал один из раскольников. - Мы, бачка, думали, что в нашей церкви службы не будет, - подхватил другой раскольник. - Врешь, врешь, - остановил его священник. - Благовест у меня начался с двух часов ночи и посейчас идет. Из села в самом деле доносился сухой и немного дребезжавший благовест единоверческой церкви. - А эта вот и православная даже! - прибавил священник, указывая на одну очень нарядную и довольно еще молодую женщину. - Ты православная? - спросил ее Вихров. - Православная-с! - отвечала та, вся вспыхнув и с дрожащими щеками. - Ей вот надо было, - объяснил ему священник, - выйти замуж за богатого православного купца: это вот не грех по-ихнему, она и приняла для виду православие; а промеж тем все-таки продолжают ходить в свою раскольничью секту - это я вас записать прошу! - Все запишут! - отвечал ему с сердцем Вихров и спрашивать народ повел в село. Довольно странное зрелище представилось при этом случае: Вихров, с недовольным и расстроенным лицом, шел вперед; раскольники тоже шли за ним печальные; священник то на того, то на другого из них сурово взглядывал блестящими глазами. Православную женщину и Григория он велел старосте вести под присмотром - и тот поэтому шел невдалеке от них, а когда те расходились несколько, он говорил им: - Не расходитесь оченно далеко! Допросы отбирать Вихров начал в большой общественной избе - и только еще успел снять показание с одного мужчины, как дверь с шумом распахнулась, и в избу внеслась какой-то бурей становая. - Друг сердечный, тебя ли я вижу! - воскликнула она, растопыривая перед Вихровым руки. Она, видимо, решилась держать себя с ним с прежней бойкостью. - И это не грех, не грех так приехать! - продолжала она, восклицая. - Где ты остановился? У вас, что ли? - прибавила она священнику. - У меня-с, - отвечал тот. - В мурье-то у него - на клопах да на комарах! Я бы тебя на мягкую постельку уложила, побаюкала бы и полюлюкала!.. Что это переловил ребят-то? - прибавила она, показывая головой на раскольников. - А все это ваш супруг причиной тому: держит моленную незапертою, тогда как она запечатана даже должна быть, - заметил ей священник. - Это кто вам, батюшко, донес так да отрапортовал о том - нет-с! Извините! Я нарочно все дело захватила - читайте-ка!.. - проговорила становая и, молодцевато развернув принесенное с собою дело, положила его на стол. - Читай, читай!.. - повторила она священнику. В одном предписании в самом деле было сказано: на моленную в селе Корчакове оставить незапечатанною и отдать ее в ведение и под присмотр земской полиции с тем, чтобы из оной раскольниками не были похищаемы и разносимы иконы". - Только бы не были расхищаемы и уносимы иконы - понял? - отнеслась становая к священнику. - А они все тут; есть еще и лишние. - Моленная не должна быть запечатана, - повторил и Вихров. Священник пожал только плечами. - Но сборища в ней все-таки не могли быть дозволены, особенно для единоверцев, - возразил он, - и ваш супруг, я знаю, раз словил их; но потом, взяв с них по рублю с человека, отпустил. - Это как вы знаете, кто вам объяснил это? - возразила ему становая насмешливо, - на исповеди, что ли, кто вам открыл про то!.. Так вам самому язык за это вытянут, коли вы рассказываете, что на духу вам говорят; вот они все тут налицо, - прибавила она, махнув головой на раскольников. - Когда вас муж захватывал и обирал по рублю с души? - обратилась она к тем. - Не было того-с, - отвечали из них некоторые, и все при этом держали головы потупленными. - Чем на других-то, иерей честной, указывать, не лучше ли прежде на себя взглянуть: пастырь сердцем добрым и духом кротким привлекает к себе паству; при вашем предшественнике никогда у них никаких делов не было, а при вас пошли... - Зато и единоверия не было! - возразил ей священник. - Я уже этого не знаю - я баба; а говорю, что в народе толкуют. Изволь-ка вот ты написать, - прибавила она Вихрову, - что в предписании мужу сказано насчет моленной; да и мужиков всех опроси, что никогда не было, чтобы брали с них! Такие почти повелительные распоряжения становой сделались, наконец, Вихрову досадны. - Все это очень хорошо - и будет сделано; но вам-то здесь быть совершенно неприлично! - сказал он. - Уйду, уйду, не навеки к вам пришла, - сказала она, поднимаясь, - только ты зайди ко мне потом; мне тебе нужно по этому делу сказать - понимаешь ты, по этому самому делу, чтобы ты сказал о том начальству своему. - Хорошо, зайду, - отвечал Вихров, чтобы только отвязаться от нее: почему становая говорила ему ты и назвала его другом сердечным - он понять не мог. Та между тем встала и пошла; проходя мимо мужиков, она подмигнула им. - Не робейте, паря, не больно поддавайтесь! Вихров, отобрав все допросы и написав со священником подробное постановление о захвате раскольников в моленной, хотел было сейчас же и уехать в город - и поэтому послал за земскими почтовыми лошадьми; но тех что-то долго не приводили. Он велел старосте поторопить; тот сходил и донес ему, что лошади готовы, но что они стоят у квартиры становой - и та не велела им отъезжать, потому что чиновник к ней еще зайдет. Вихров послал другой раз старосту сказать, что он не зайдет к ней, потому что ему некогда, и чтобы лошади подъехали к его избе. Староста сходил с этим приказанием и, возвратясь, объявил, что становая не отпускает лошадей и требует чиновника к себе. Вихрова взорвало это; он пошел, чтобы ругательски разругать ее. - Что это такое вы делаете - не даете мне лошадей! - воскликнул он, входя к ней в залу, в которой на столе были уже расставлены закуска и вина разные. - Ты не горлань, а лучше выпей водочки! - сказала она ему. - Не хочу я вашей водочки! - кричал он. - Ты вот погоди, постой! Не благуй! - унимала она его. - Я вот тебе дело скажу: ты начальству своему заяви, чтобы они попа этого убрали отсюда, а то у него из единоверия опять все уйдут в раскол; не по нраву он пришелся народу, потому строг - вдруг девицам причастья не дает, изобличает их перед всеми. Мужик придет к нему за требой - непременно требует, чтобы в телеге приезжал и чтобы ковер ему в телеге был: "Ты, говорит, не меня, а сан мой почитать должен!" Кто теперь на улице встретится, хоть малый ребенок, и шапки перед ним не снимет, он сейчас его в церковь - и на колени: у нас народ этого не любит! - Ну, только? - спросил Вихров. - Прощайте! - Погоди, не спеши больно!.. Что у тебя дома-то - не горит ведь! Раскольники-то ходатая к тебе прислали, сто целковых он тебе принес от них, позамни маненько дело-то! Вихров усмехнулся и покачал головой. - Что же, этот ходатай здесь, что ли? - спросил он. - Здесь стоит, дожидается. - Ну, позовите его ко мне! Становая пошла и привела мужика с плутоватыми, бегающими глазами. - Ты мне сто целковых принес? - спросил его Вихров. - Да-с! - отвечал мужик и торопливо полез себе за пазуху, чтобы достать, вероятно, деньги. - Не трудись их вынимать, а, напротив, дай мне расписку, что я их не взял у тебя! - сказал Вихров и, подойдя к столу, написал такого рода расписку. - Подпишись, - прибавил он, подвигая ее к мужику. Тот побледнел и недоумевал. - Подпишись, а не то я дело из-за этого начну и тебя потяну! - произнес Вихров явно уже сердитым голосом. Мужик посмотрел на становую, которая тоже стояла сконфуженная и только как-то насильственно старалась улыбнуться. - Подпишись уж лучше! - сказала она мужику. Тот дрожащею рукой подписался и затем, подобрав свою шапку, ушел с совершенно растерянным лицом. - Ну, паря, модник ты, я вижу, да еще и какой! - сказала Вихрову становая укоризненным голосом, когда они остались вдвоем. - А вы, извините меня, очень глупы! - возразил он ей. - Где уж нам таким умником быть, как ты! Не все такие ученые, - произнесла становая в одно и то же время насмешливым и оробевшим голосом. Вихров взялся снова за фуражку, чтобы уехать. - Не пущу, ни за что не пущу без закуски, а не то сама лягу у дверей на пороге!.. - закричала становая - и в самом деле сделала движение, что как будто бы намерена была лечь на пол. Вихров лучше уже решился исполнить ее желание, тем более, что и есть ему хотелось. Он сел и начал закусывать. Становая, очень довольная этим, поместилась рядом с ним и положила ему руку на плечо. - А что, с Фатеихой до сих пор все еще путаешься? - спросила она, заглядывая ему с какой-то нежностью в лицо. - Нет, уж не путаюсь, - отвечал ей Вихров. - Слышала я это, слышала, - отвечала становиха. - Вот как бы ты у меня ночевал сегодня, так я тебе скажу... - Что же такое? - спросил Вихров. Становая пожала только плечами. - У!.. - воскликнула она. - Такую бы тебе штучку подвела - букет! Вихров только усмехнулся. - Ну, однако, прощайте! - сказал он, вставая. - Прощай, друг любезный, - проговорила становиха и вдруг поцеловала его в лицо. Вихров поспешно обтер то место, к которому она прикоснулась губами. Становиха потом проводила его до телеги, сама его подсадила в нее, велела подать свое одеяло, закрыла им его ноги и, когда он, наконец, совсем поехал, сделала ему ручкой. XIII ВЕЧЕР У m-me ПИКОЛОВОЙ То, что Вихров не был у Захаревских и даже уехал из города, не зайдя проститься с ними, - все это сильно огорчало не только Юлию, отчасти понимавшую причину тому, но и Виссариона, который поэтому даже был (в первый раз, может быть, во всю жизнь свою) в самом сквернейшем расположении духа. Судя несколько по своим собственным поступкам, он стал подозревать, что уж не было ли между сестрой и Вихровым чего-нибудь серьезного и что теперь тот отлынивает, тем более, что Юлия была на себя не похожа и проплакивала почти целые дни. Виссарион решился непременно расспросить ее об этом. - Интересно мне знать, - заговорил он однажды, ходя взад и вперед по комнате и как бы вовсе не желая ничего этим сказать, - говорила ли ты когда-нибудь и что-нибудь с этим господином о любви? - Никогда и ничего, - отвечала Юлия. - О, вздор какой! - воскликнул инженер. - Уверяю тебя! - повторила Юлия совершенно искренним голосом. "Ну, когда еще в таком положении дело, так это пустяки, вздор!" - успокоил себя мысленно Виссарион. - Так у вас, может быть, все это одним пуфом и кончится? - присовокупил он. - Всего вероятнее!.. - сказала Юлия, и голос ее при этом дрожал: сознавая, что она не в состоянии уже будет повторить своего признания Вихрову, она решилась сама ничего не предпринимать, а выжидать, что будет; но Виссарион был не такого характера. Он любил все и как можно скорей доводить до полной ясности. Услыхав, что Вихров вернулся со следствия, но к ним все-таки нейдет, он сказал сестре не без досады: - Что же этот ваш возлюбленный не жалует? В ответ на это Юлия устремила только на брата умоляющий взор. - Пошли за ним, если хочешь... - присовокупил Виссарион. - Если он не хочет идти, зачем же посылать за ним? - возразила Юлия. - Ну, так я сам пойду к нему и посмотрю, что он там делает, - произнес почти со злобою Виссарион: ему до души было жаль сестры. Когда Вихрову сказали, что пришел Захаревский, он, по какому-то предчувствию, как бы отгадывая причину его прихода, невольно сконфузился. У Виссариона не сорвалось это с глазу. "Он однако потрухивает, как видно, меня?" - подумал он про себя. - Что это, батюшка, вы за штуку выкинули? - произнес он затем вслух. - Уехали совсем из города и не зашли даже проститься. - Невозможно было: губернатор меня экстренно послал и под присмотром еще попа. - Что за вздор такой - экстренно послал?.. Невозможно было на две минуты забежать проститься!.. - говорил инженер и затем, сев напротив Вихрова, несколько минут смотрел ему прямо в лицо. Тот при этом явно покраснел. - Что это вы, устали, что ли, или больны? - спросил Виссарион. - И устал и болен! - отвечал Вихров. - Все это проистекает оттого-с, - продолжал инженер, - что вы ужасно какую нелепую жизнь ведете. - Я? - спросил Вихров, несколько уже и удивленный бесцеремонностью такого замечания. - Да, вы!.. Жениться вам надо непременно! - Но отчего же вы сами не женитесь? - Оттого, что я совершенно неспособен к женатой жизни: мне всякая женщина в неделю же надоедает! - Но, может быть, и я такой же! - проговорил Вихров. - Ну, нет, вы постоянны: вот вы экономке вашей сколько времени верны! Виссарион под именем экономки разумел Груню. - А вы думаете, что я в отношении ее могу быть верен и неверен? - Совершенно уверен в том, - подхватил Виссарион. - Кто же вам сказал это? - спросил Вихров. - Мои собственные глаза. - Ваши глаза совершенно вас обманывают. - Не шутя? - Не шутя обманывают! Вихров не хотел Виссариона посвящать ни в какую свою тайну. "Черт знает, ничего тут не понимаю!" - думал между тем инженер, в самом деле поставленный в недоумение: Груню он считал главной и единственною виновницею того, что Вихров не делал предложения его сестре. - Что же, вы зайдете ли когда-нибудь к нам? Осчастливите ли вашим посещением? - полушутил, полусерьезно говорил он, вставая с тем, чтобы уйти. - Я сегодня же вечером буду у вас, - отвечал, опять немного растерявшись, Вихров. - Но вечером мы с сестрой у Пиколовой будем... Там будет губернатор, и прочее, и прочее, - проговорил Виссарион. - А, и прекрасно, и я туда же приеду! - подхватил Вихров, очень обрадованный тем, что он встретится в первый раз с Юлией в обществе. - Приезжайте! - сказал инженер и ушел. Когда он возвратился в комнату сестры, то лицо его снова приняло недоумевающее выражение. - Хоть зарежь, ничего тут не понимаю! - произнес он и, усевшись на стул, почти до крови принялся кусать себе ногти, - до того ему была досадна вся эта неопределенная чепуха. Вихров, между тем, еще до свидания с Виссарионом, очень много и серьезно думал о своих отношениях к Юлии. Что он не любил ее совершенно, в этом он не сомневался нисколько, - точно так же, как теперь он очень хорошо понимал, что не любил и Фатееву и что не чувствовал также особой привязанности и к преданной ему Груне; но отчего же это?.. Что за причина тому была?.. Не оставалось никакого сомнения, что между ним и всеми этими женщинами стояла всегда, постоянно и неизменно Мари - и заслоняла их собой. Не сомневался уж он нисколько, что он одну только ее в жизни своей любил и любит до сих пор; но что же она к нему чувствует? Конечно, ее внезапный отъезд из Москвы, почти нежное свидание с ним в Петербурге, ее письма, дышащие нежностью, давали ему много надежды на взаимность, но все-таки это были одни только надежды - и если она не питает к нему ничего, кроме дружбы, так лучше вырвать из души и свое чувство и жениться хоть на той же Юлии, которая, как он видел очень хорошо, всю жизнь будет боготворить его! Когда Виссарион ушел от него, он окончательно утвердился в этом намерении - и сейчас же принялся писать письмо к Мари, в котором он изложил все, что думал перед тем, и в заключение прибавлял: "Вопрос мой, Мари, состоит в том: любите ли вы меня; и не говорите, пожалуйста, ни о каких святых обязанностях: всякая женщина, когда полюбит, так пренебрегает ими; не говорите также и о святой дружбе, которая могла бы установиться между нами. Я хочу любви вашей полной, совершенной; если нет в вас ее ко мне, так и не щадите меня - прямо мне скажите о том!" Отослав это письмо на почту, Вихров отправился к Пиколовым, у которых вечер застал в полном разгаре. Начальник губернии был уж там. Он всегда у m-me Пиколовой был очень весел и даже отчасти резов. Белобрысый муж ее с улыбающимся лицом ходил по ярко освещенным комнатам. Он всегда очень любил, когда начальник губернии бывал у них в гостях, даже когда это случалось и в его отсутствие, потому что это все-таки показывало, что тот не утратил расположения к их семейству, а расположением этим Пиколов в настоящее время дорожил больше всего на свете, так как начальник губернии обещался его представить на имеющуюся в скором времени открыться вакансию председателя уголовной палаты. Должности этой Пиколов ожидал как манны небесной - и без восторга даже не мог помыслить о том, как он, получив это звание, приедет к кому-нибудь с визитом и своим шепелявым языком велит доложить: "Председатель уголовной палаты Пиколов!" Захаревские тоже были у Пиколовых, но только Виссарион с сестрой, а прокурор не приехал: у того с каждым днем неприятности с губернатором увеличивались, а потому они не любили встречаться друг с другом в обществе - достаточно уже было и служебных столкновений. Виссарион Захаревский в полной мундирной форме, несмотря на смелость своего характера, как-то конфузливо держал себя перед начальником губернии и напоминал собой несколько собачку, которая ходит на задних лапках перед хозяином. Юлия, бледная, худая, но чрезвычайно тщательно причесанная и одетая, полулежала на кушетке и почти не спускала глаз с дверей: Виссарион сказал ей, что Вихров хотел приехать к Пиколовым. Когда герой мой вошел, начальник губернии почти с нежностью встретил его. - Здравствуйте, Вихров! - воскликнул он, протягивая ему ладонью вверх свою широкую руку, в которую Вихров и поспешил положить свою руку. - От души благодарю вас, что приехали запросто!.. - говорила хозяйка дома, делая ему ручкой из-за стола, за которым она сидела, загороженная с одной стороны Юлией, а с другой - начальником губернии. - А у меня к вам еще просьба будет - и пребольшая, - прибавила она. - Уж опять не театр ли? - спросил ее Вихров. - Ах, нет, Вихров, гораздо скучней того - дело! - Дело, которое madame Пиколова желает возложить на вас! - сказал полушутя и полусерьезно начальник губернии. - Madame Пиколова? - переспросил его Вихров. - Да! - подтвердил губернатор. Вихров на это только усмехнулся. - А я к вам было сегодня вечером хотел прийти, - отнесся он к Юлии. - К нам хотели?.. - И еще что-то такое сказала Юлия, устремляя на него кроткий взгляд. Вихров не знал - сесть ли ему около нее или нет; однако он сел, но что говорить - решительно не находился. - Куда же это вы в последнее время ездили? - спросила его сама Юлия. Вихров несказанно обрадовался этому вопросу. Он очень подробным образом стал ей рассказывать свое путешествие, как он ехал с священником, как тот наблюдал за ним, как они, подобно низамским убийцам{278}, ползли по земле, - и все это он так живописно описал, что Юлия заслушалась его; у нее глаза даже разгорелись и лицо запылало: она всегда очень любила слушать, когда Вихров начинал говорить - и особенно когда он доходил до увлечения. - Я готова, чтобы вы чаще от нас уезжали и рассказывали потом нам такие интересные вещи, - проговорила она. Чтобы разговор как-нибудь не перешел на личные отношения, Вихров принялся было рассказывать и прежнее свое путешествие в Учню, но в это время к нему подошла хозяйка дома и, тронув его легонько веером по плечу, сказала ему: - На два слова в кабинет, Вихров! - И они пошли. Белобрысый муж m-me Пиколовой тоже последовал за ними, как-то глупо улыбаясь своим широким ртом. - Вот видите ли что! - начала m-me Пиколова. - Мы с братцем после маменьки, когда она померла, наследства не приняли; долги у нее очень большие были, понимаете... но брат после того вышел в отставку; ну, и что же молодому человеку делать в деревне - скучно!.. Он и стал этим маменькиным имением управлять. - Опекуном, то есть, назначен был, как следует - опекой, - поправил ее муж. - Ну, опекуном там, что ли, очень мне нужно это! - возразила ему с досадой m-me Пиколова и продолжала: - Только вы знаете, какие нынче года были: мужики, которые побогатей были, холерой померли; пожар тоже в доме у него случился; рожь вон все сам-друг родилась... Он в опекунской-то совет и не платил... "Из чего, говорит, мне платить-то?.. У меня вон, говорит, какие все несчастия в имении". - И у него на все это и удостоверения есть от полиции, - пояснил опять за жену сам Пиколов. - Да, у него все эти и бумаги есть! - подхватила она. - И он их представил туда. Только вдруг оттуда глупую этакую бумагу пишут к Ивану Алексеевичу... что, как это там сказано... что все это неблагонамеренные действия опекуна... Хорошо, конечно, что Иван Алексеевич так расположен к нам... Он привозит ко мне эту бумагу. "Вот, говорит, напишите брату!.." Я пишу ему... Он прискакал, как сумасшедший: "Я, говорит, желаю, чтобы все это обследовали; кто, говорит, из чиновников особых поручений Ивана Алексеевича самый благородный человек?.." Я говорю: "Благородней Вихрова у него нет!" Так вот вы, monsieur Вихров, съездите, пожалуйста, к брату в деревню и поправьте все это. Как ни бестолково m-me Пиколова рассказывала, однако Вихров очень хорошо понял, что во всей этой истории скрывались какие-нибудь сильные плутни ее братца. - Вы бы гораздо лучше сделали, если бы попросили на это дело какого-нибудь другого чиновника: я в службе мнителен и могу очень повредить вашему брату, - сказал он. - Ни за что, ни за что!.. И слышать вас не хочу! - воскликнула m-me Пиколова, зажимая себе даже уши. - Вы добрый, милый, съездите и поправите все это, а мне уж пора к Ивану Алексеевичу, а то он, пожалуй, скучать будет!.. - заключила она и ушла из кабинета. Пиколов и Вихров, оставшись вдвоем, некоторое время молчали. - Но что за человек - брат вашей супруги? - спросил, наконец, последний. - Он человек умный и расчетливый, только вот, знаете, этак, любит направо и налево карточкой перекинуть! - отвечал Пиколов и представил рукой, как мечут банк. - Может быть, на эти карточки он все доходы с имения и проигрывал, - заметил ему Вихров. - Нет, нет! - возразил Пиколов, засмеявшись своим широким ртом. Покуда они разговаривали таким образом, в гостиной послышался сначала громкий, веселый разговор, наконец крик, визг, так что Вихров не утерпел и спросил: - Что это такое там? - Так себе, ничего, шалят! - отвечал Пиколов. В гостиной, в самом деле, шалили. Сначала сели играть в карты - губернатор, m-me Пиколова, инженер и Юлия - в фофаны; ну, и, как водится, фофана положили под подсвечник; m-me Пиколова фофана этого украла, начальник губернии открыл это. - Зачем вы это сделали, зачем?! - говорил он и ударил ее по руке. M-me Пиколова ударила сама его и довольно сильно; при этом одна свеча потухла от их движения. - Когда вы затушили свечку, так я затушу другую, - сказал начальник губернии. - Ах, не смейте! - кричала Пиколова. - Захаревский, затушите прочие свечи! - кричал начальник губернии, задувая сам свою свечу. Виссарион, не задумавшись, сейчас же исполнил это приказание, задул все остальные свечи; в гостиной сделалась совершенная темнота. Начальник губернии начал ловить m-me Пиколову, а она от него бегала из угла в угол. В эту минуту в гостиную возвратились Пиколов и Вихров. Последний едва рассмотрел прижавшуюся в углу Юлию. - Что такое? - спросил он ее. - Ах, защитите меня, чтобы он на меня как-нибудь не набежал, - сказала она. Вихров стал около нее в защиту, начальник губернии между тем продолжал бегать за Пиколовой. - На диване, на диване, ваше превосходительство! - подсказывал ему инженер. Начальник губернии бросился на диван, но m-me Пиколова нагнулась под стул и ускользнула от него. - В ту комнату, ваше превосходительство, улетела, - продолжал ему подсказывать Виссарион. M-me Пиколова, в самом деле, убежала в одну из задних комнат. Начальник губернии, очень хорошо знавший расположение дома, тоже побежал за ней - и они там что-то долго оставались. Наконец сам m-r Пиколов взял загашенные свечи, сходил с ними в зало и внес их в гостиную: он знал, когда это надо было сделать. - Как расшалились они, ужас! - говорил он. Невдолге после того возвратились губернатор и m-me Пиколова, которая уже не бежала, а шла довольно тихо. - Вы гадкий, противный! - говорила она губернатору. - Вы сами деретесь, сами деретесь! - отвечал ей тот. - Что же это, они всегда так забавляются? - спросил Вихров Юлию. - Не знаю, - отвечала та, и на губах ее появилась какая-то презрительная улыбка. XIV ОПЕКУН Усадьба Козлово стоит на высокой горе, замечательной тем, что некогда, говорят, в нее ударил гром - и громовая стрела сделала в ней колодец, который до сих пор существовал и отличался необыкновенно вкусной водой. В этой-то усадьбе, в довольно большом, поместительном барском доме, взад и вперед по залу ходил m-r Клыков (брат m-me Пиколовой). Он был средних лет, с несколько лукавою и заискивающею физиономиею, и отличался, говорят, тем, что по какой бы цене ни играл и сколько бы ни проигрывал - никогда не менялся в лице, но в настоящее время он, видимо, был чем-то озабочен и беспрестанно подходил то к тому, то к другому окну и смотрел на видневшуюся из них дорогу, как бы ожидая кого-то. Наконец он вдруг проговорил: "Едет!" - и с улыбающимся лицом вышел в переднюю, чтобы принять гостя. Ехал это к нему Вихров. - Меня, однако, привезли к вам в усадьбу, а не в имение! - говорил тот, снимая шинель. - Это, уж извините, я так распорядился: что же вам в деревне в курной избе жить, - говорил Клыков. - Все это прекрасно-с, - возразил ему Вихров, - да к вам-то ехать мне не совсем благовидно. Они это время входили уже в гостиную и усаживались в ней. - Но неужели же я вас куском хлеба и чашкою чаю подкуплю - неужели? - спрашивал Клыков, глядя ему в лицо. - Подкупить не подкупите, но мужикам может это показаться некоторым сближением моим с вами, - возразил Вихров. - Никаким это сближением не может им показаться! - возразил Клыков. Вихров не стал с ним больше спорить и просил его, чтобы он дал ему список недоимщиков, а также велел позвать и самих мужиков. Клыков осторожно и как бы даже на цыпочках ушел в свой кабинет. Вихров стал осматриваться. Он сидел в какой-то закоптелой гостиной: закоптели ее стены, на столе лежала закоптелая салфетка, закоптели занавеси на окнах, закоптела как будто бы сама мебель даже, - и на всем были следы какого-то долгого и постоянного употребления. Вихров посмотрел в зало. Там тоже обеденный стол стоял раздвинутым, как бывает это в трактирах; у стульев спинные задки были сильно захватаны, на стене около того места, где в ней открывался буфет, было множество пятен. В гостиной висел портрет самого хозяина в уланском еще мундире и какой-то, весьма недурной из себя, дамы, вероятно, жены его. Клыков возвратился с аккуратно составленным списком недоимщиков и объявил, что и сами они дожидаются на дворе. Вихров не утерпел и сказал ему: - Какое у вас в доме убранство старинное и как бы закоптелое даже от времени. - Не столько от времени, сколько курят много, когда соберутся!.. - отвечал смиренно Клыков. - Но кто ж к вам собирается?.. Соседи, вероятно? - Соседи-с. - И что же, в карты все, конечно, все играете! - Нет-с, мало! - произнес невиннейшим голосом Клыков. Вихров, наконец, снова обратился к своему делу. - Потрудитесь приказать, - сказал он, - прийти вот этому первому недоимщику, Родиону Федорову, что ли? Клыков той же осторожной походкой сходил и привел Родиона Федорова. Оказалось, что это был хохлатый и нескладный мужик, который пришел как-то робко, стал поеживаться, почесываться, несмело на все кругом озираться. Вихров взял лист бумаги и стал записывать его показание. - В сорок шестом году хлеб у вас градом выбивало? - спросил он его. - Выбивало-тко! - отвечал Родион очень уже бойко, как бы заранее заучив. - А холера в сорок восьмом году была? - Была-то-тко! - опять отрезал Родион. - А много ли у вас по селениям умерло человек от холеры? - О-то, много-тко извелось народу!.. Упаси бог! - почти пропел Родион. Вихров догадался, что Родион был глупорожденный и почти идиот. - А скажи, действительно ли на тебе недоимки сто рублей? - Ну... не знаю... может, так!.. - проговорил Родион, как бы через пни скакав языком. - Значит, ты признаешь ее за собой? - подтвердил Вихров. - Не знаю... признаю... да! - согласился Родион, взмахивая при этом глазами на Клыкова, который, с опущенной головой и тихой походкой, ходил по гостиной. - Ну, ступай! - сказал Вихров Родиону. Тот ушел. - Прочие так же будут показывать, как и он, а потому вам не угодно ли писать так, что такой-то вот показал согласно с Родионом Федоровым! - проговорил Клыков. - Там-с увидим, - отвечал ему резко Вихров, - позвольте мне следующего недоимщика, Павла Семенова. Пришел и тот, тоже не совсем, надо быть, складный мужик: он был длинный и все как-то старался стать боком и наклонить немного голову. - Была ли у вас холера в селениях? - спросил его Вихров обыкновенным голосом. - Что-с? - отвечал ему на это Павел, склоняя к нему еще больше свою голову. - Была ли моровая язва, холера у вас? - повторил Вихров погромче. - Ах, да, приехал! - отвечал Павел самодовольно, как бы поняв, наконец, в чем дело. - Что такое приехал? - спросил Вихров с удивлением. - Он глух немного, - вмешался, наконец, в этот разговор Клыков. - Была ли у вас холера? - закричал Вихров на весь дом. - Была, была! - поспешно отвечал Павел. - Бога ради, нельзя ли немножко потише этого, - сказал Клыков почти умоляющим голосом, - у меня жена в таком положении, в самом критическом теперь! - Что такое? - спросил Вихров. - В критическом, - повторил Клыков, - последние часы девяти месяцев. - Вот видите, это, значит, новое неудобство мне было останавливаться у вас. - Напротив, это большое удобство для меня, потому что я не должен отлучаться от нее. Вихров затем не так уже громко допросил Павла - и тот так же, как Родион, все подтвердил, что писал на него Клыков. В это время человек внес водку и закуску, чрезвычайно красиво выглядывавшую. Вихров, проголодавшийся дорогой, залпом выпил рюмку водки и закусил почти всего. - Не прикажете ли еще? - предложил ему хозяин, показывая на водку, но Вихров отказался и просил позвать ему нового недоимщика, но только потолковей немножко. - Все ведь они здесь - пренеотесанный народ, - отвечал Клыков, уходя опять на цыпочках за недоимщиком. Появившийся затем мужик назывался Сосипатром. В противоположность своим предшественникам, он, как видно, был не дурак, а напротив того - умница настоящая. - Была ли у вас холера? - спросил его Вихров. - Была, судырь, была!.. Это что говорить, - повторил несколько раз Сосипатр. - И вот все эти крупные недоимщики (Вихров пересчитал имена недоимщиков) действительно в холеру померли? - Да когда же, кормилец мой, когда же помереть-то им, как не в холеру! - почти воскликнул Сосипатр. Вихров заглянул в список, в котором увидел, что на Сосипатре недоимки показано только один рубль. - А на тебе недоимки всего один рубль? - спросил он его. - Рубль-с! - подтвердил Сосипатр. - Отчего же ты такой мелочи на заплатил? - Крестьянские-то немощи наши, батюшка, немогуты-то наши крестьянские велики! - сказал Сосипатр. Записывая это показание, Вихров вдруг начал чувствовать шум в голове; в глазах у него как-то темнело, тускнело, и какой-то пеленой все подергивалось. - Что, у вас не угарно ли здесь? - спросил он хозяина, по-прежнему ходившего взад и вперед по гостиной. - Может быть, и у меня что-то голова дурна; я сейчас велю открыть все вьюшки, - проговорил тот и, как бы озабоченный этим, ушел. - Так это, ничего; немножко из печи угаром пахнуло, - сказал он, возвратившись и совершенно успокоившимся голосом. - Прикажете следующих недоимщиков позвать - и не лучше ли их всех гуртом? Что вам каждого особняком спрашивать! - Нет, не нужно! И вообще никого не нужно: у меня голова очень кружится! - отвечал Вихров. - Ах, боже мой, так не угодно ли вам отдохнуть? - произнес как бы снова озабоченным голосом Клыков. - Да, немножко, а главное - позвольте мне теплой воды. Клыков сбегал и принес ему теплой воды. Вихров выпил ее и, выйдя в другую комнату, стал щекотать у себя в горле. Для него уже не оставалось никакого сомнения, что Клыков закатил ему в водке дурману. Принятый им способ сейчас же подействовал - и голова его мгновенно освежилась. - Не угодно ли вам мятных капель? - говорил ему Клыков. - Что ж, вам еще раз хочется отравить меня? - сказал ему насмешливо Вихров. Клыков сделал вид, как будто бы и не понимает, что тот ему говорит. Вихров больше не пояснял ему, а взял фуражку и вышел на двор. Мужики-недоимщики еще стояли тут. - Послушайте, братцы, - начал Вихров громко, - опекун показывает на вас, что вы не платили оброков, потому что у вас были пожары, хлеб градом выбивало, холерой главные недоимщики померли. Вы не смотрите, что я у него остановился. Мне решительно все равно, он или вы; мне нужна только одна правда, и потому говорите мне совершенно откровенно: справедливо ли то, что он пишет про вас, или нет? Между мужиками сейчас же пошло шушуканье и переговоры. - Что, разве было то? Где тут, ничего того не случалось! Ты поди! Да что мне идти, ты ступай! - Это решительно все равно, - подхватил Вихров, - выходи кто хочет, но только один, и говори мне с толком. После этого к нему вышел, наконец, из толпы мужик. - Явка уж, судырь, от нас тебе написана! - сказал он, то поднимая глаза на Вихрова, то опуская их. - Ну, так подай. Мужик несмело подал ему бумагу, в которой было объяснено, что ни пожаров особенных, ни холеры очень большой у них не было, а также и неурожаев, что оброк они всегда опекуну платили исправно, и почему он все то пишет на них, они неизвестны. Вихров свернул эту бумагу, положил ее в карман и возвратился в дом, чтобы объясниться с Клыковым. У него при этом губы даже от гнева дрожали и руки невольно сжимались в кулаки. - Попрогулялись? - спросил его тот, опять встретив его с своей улыбкой в передней. - Попрогулялся и, кроме того, получил весьма важные для меня сведения, - отвечал Вихров, все более и более выходя из себя. - Скажите, пожалуйста, monsieur Клыков, - продолжал он, употребляя над собой все усилия, чтобы не сказать чего-нибудь очень уж резкого, - какого имени заслуживает тот человек, который сначала говорит, что по его делу ему ничего не нужно, кроме полной справедливости, а потом, когда к нему приезжают чиновники обследовать это дело, он их опаивает дурманом, подставляет им для расспросов идиотов? При этих словах Клыков побледнел. - Это вас смутил кто-нибудь против меня, - говорил он, растопыривая перед Вихровым руки, - это все негодяи эти, должно быть!.. Между ними есть ужасные мерзавцы! - Не лучше ли эти слова отнести к кому-нибудь другому, чем к мужикам!.. Дурман на меня перестал уж действовать, вам меня больше не отуманить!.. - возразил ему тот. - Помилуйте, да разве я могу себе позволить это, - произнес Клыков, опять разводя руками и склоняя перед Вихровым голову. - Видно могли себе позволить; но, во всяком случае, извольте сейчас же мне написать, что все, что вы говорили о голоде, о пожарах и холере, - все это вы лгали. - Не лгал, видит бог, не лгал, - проговорил Клыков со слезами уже на глазах. - Подите вы, как же не стыдно вам еще говорить это! Если вы не дадите мне такой расписки, все равно я сам обследую дело строжайшим образом и опишу вас. Клыков несколько времени стоял перед ним после этого молча; потом вдруг опустился на колени. - Не погубите! - начал он мелодраматическим голосом. - Я отец семейства, у меня жена теперь умирает, я сам почти помешанный какой-то, ничего не могу сообразить. Уезжайте теперь, не доканчивайте вашего дела, а потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для себя начальника губернии. Вихров очень хорошо видел, что Клыков хочет от него увернуться и придумать какую-нибудь штуку; злоба против него еще более в нем забушевала. - Дела вашего, - начал он, - я по закону не имею права останавливать и сейчас же уезжаю в самое имение, чтобы обследовать все ваши действия, как опекуна. - Не по закону, а из жалости молю вас это сделать!.. Взгляните на мою жену, она не перенесет вашей строгости! - говорил Клыков и, вскочив, схватил Вихрова за руку с тем, кажется, чтобы вести его в спальню к жене. - Не пойду я, извините меня, - отговаривался тот. - Но все говорят, что вы - человек добрый, великодушный; неужели вы не сжалитесь над нами, несчастными? - Нет-с, не сжалюсь! - воскликнул Вихров, которому омерзительна даже стала вся эта сцена. Лицо Клыкова как бы мгновенно все передернулось и из плаксивого приняло какое-то ожесточенное выражение. - Не раскайтесь, не раскайтесь! - заговорил он совсем другим тоном и начал при этом счищать приставшую к коленкам его пыль. - Начальник губернии будет за меня, - прибавил он язвительно. - Тем более я сделаю не по вас, что господин начальник губернии будет за вас! - проговорил Вихров и снова вышел на двор. - Нет ли у вас, братцы, у кого-нибудь тележки довезти меня до вашей деревни; я там докончу ваше дело. - Есть, батюшка, - отозвался ему один мужик, - у меня есть тележка. - Ну, так подъезжай! Мужик подъехал в грязной тележке, на какой-то неопределенного цвета и сверх того курчавой лошаденке. Вихров полез в телегу. - Не замарайся, родимый, - сказал мужик, - дай, я тебе хоть свой кафтанишко постелю. - Не нужно! - сказал Вихров. - Только уезжай поскорее отсюда. Мужик поехал. Прочие мужики пошли рядом с ним и, крупно шагая, не отставали от маленькой лошаденки. Вихров между тем жадно стал вдыхать в себя свежий осенний воздух. Влияние дурмана на него не совсем еще кончилось. Уехать со всякого следствия в дорогу было для него всегда величайшим наслаждением. После всех гадостей и мерзостей, которые обыкновенно обнаруживались при каждом почти исследовании деяний человеческих, он видел тихий, мирный лес, цветущие луга, желтеющие нивы, - о, как тогда казалась ему природа лучше людей! Проезжаемая на этот раз местность тоже была довольно приятна и успокоительна: небольшие холмы, поля, речка, мостик, опять холмы, поля... Вихров принялся толковать с мужиками. - В самой деле жена у вашего опекуна родит? - спросил он, предполагая, что Клыков и это солгал ему. - Выкинула, сказывали, - отвечал шедший рядом с его телегой мужик, должно быть, староста. - За неволю выкинула; бают, бил, бил ее, приехавши из города-то, - подхватил другой мужик из толпы. - Как, бил? За что? - воскликнул Вихров. - А ни за што, ни про што, - отвечал опять староста, - нехорошо, очень несогласно живут! - А она-то что же, дурная тоже женщина? - Нет, она-то ничего, не богатая только, вот за это и срывает на ней свой гнев. Бумагу-то, говорят, как по этому делу получил, злой-презлой стал и все привязывался к ней: "Все, говорит, я на семейство проживаюсь!" Понятно, что Клыков был один из отъявленнейших негодяев, и Вихров дал себе слово так повести его дело, чтобы подвергнуть его не только денежному взысканию, но даже уголовной ответственности. - Скажите, пожалуйста, как же он вами управлял и в какой мере вас обижал?.. - спрашивал он мужиков. За всех за них стал отвечать староста: народ в этих местах был хлебопашествующий, а потому - очень простой. - Вот видишь, батюшка ты мой, - объяснил староста, - слух был такой попервоначалу... Чиновники тоже кой-какие маленькие нам сказывали, что мы вольные будем, что молодой барин наш имение маменьки своей не взял, побрезговал им. Однако же вот слышим-прослышим, что молодой барин в опекуны к нам прислан; так он и правил нами и до сей поры. - И вы на него, как на помещика своего, работали? - Все едино! - отвечал мужик. - Что ни есть, кормилиц к детям, и тех все из нашей вотчины брал без всякой платы; нашьет им тоже сначала ситцевых сарафанов, а как откормят, так и отберет назад. Все это, как самый придирчивый подьячий, Вихров запоминал и хотел ввести в дело. - То нам, ваше высокородие, теперь оченно сумнительно, - продолжал староста, - что аки бы от нашей вотчины прошение есть, чтобы господину опекуну еще под наше имение денег выдали, и что мы беремся их платить, но мы николи такого прошения не подавали. Вихров и это все записал и, приехав в одну из деревень, отбирал от мужиков показания - день, два, три, опросил даже мужиков соседних деревень в подтверждение того что ни пожаров, ни неурожаев особенных за последнее время не было. Он вытребовал также и самое дело из опеки по этому имению; оказалось, что такое прошение от мужиков действительно было там; поименованные в нем мужики наотрез объявили, что они такого прошения не подавали и подписавшегося за них какого-то Емельяна Крестова совсем не знают, да его, вероятно, совсем и на свете не существует. Вихров потирал только руки от удовольствия: это явно уж отзывалось уголовщиной. Мужики потом рассказали ему, что опекун в ту же ночь, как Вихров уехал от него, созывал их всех к себе, приказывал им, чтобы они ничего против него не показывали, требовал от них оброки, и когда они сказали ему, что до решения дела они оброка ему не дадут, он грозился их пересечь и велел было уж своим людям дворовым розги принести, но они не дались ему и ушли. - И хорошо сделали! - одобрил их Вихров. Вслед за тем мужики ему объявили, что опекун уехал в губернский город жаловаться на них и на чиновника. - Ничего, пусть себе жалуется, - сказал им Вихров. XV ТУЧИ НАЧИНАЮТ СОБИРАТЬСЯ Герой мой очень хорошо понимал, что в жизни вообще а в службе в особенности, очень много мерзавцев и что для противодействия им мало одной энергии, но надобно еще и суметь это сделать, а также и то, что для человека, задавшего себе эту задачу, это труд и подвиг великий; а потому, вернувшись со следствия об опекунских деяниях Клыкова, он решился прежде всего заехать к прокурору и посоветоваться с ним. Тот встретил его с какой-то полуулыбкой. Вихров рассказал ему все дело подробно. - Я уж слышал это, - отвечал Иларион Захаревский, - губернатор приглашал меня по этому делу и говорил со мною о нем. - Что же именно? - спросил Вихров. Захаревский усмехнулся. - Они тут совсем другой оборот дают! - начал он. - Они говорят, что вы взбунтовали все имение против опекуна! - Чем же я взбунтовал? - спросил Вихров. - Тем, что вы собирали их, говорили им речи, чтобы они не слушались опекуна. - Я говорил им только, чтобы они показывали правду. - Ну, а они объясняют, что вы к ним воззвание произносили! Давать всему какой угодно оттенок - они мастера; однако позвольте мне ваше дело посмотреть, - прибавил Захаревский, увидев в руках Вихрова дело. Тот ему подал его, Захаревский просмотрел его с первой страницы до последней. - Все очень обстоятельно обследовано; не знаю, как они вывернутся тут! - проговорил он. - Мало, что обстоятельно обследовано, но у меня еще есть и другие факты... Он хотел меня даже отравить!.. И Вихров рассказал историю о дурмане. Захаревский на это пожал только плечами. - Что же они намерены теперь сделать с своей стороны? - спросил Вихров. - Решительно не знаю, - отвечал Захаревский. - Губернатор только спрашивал меня, не следует ли команды ввести в именье. Я говорю, что команды вводятся, когда уже испытают прежде все предварительные полицейские меры. Пусть прежде туда выедет полиция, члены опеки и внушат крестьянам повиновение; наконец, говорю, еще не известно, что откроется по исследованию вашего чиновника, и, может быть, действия опекуна таковы, что его самого следует удалить и что крестьяне оказывают неповиновение только против него. "Никогда, говорит, не может быть этого, потому что он человек прекрасный!" - Хорош прекрасный человек! - воскликнул Вихров. - Он его, по крайней мере, таким считает!.. Сам же Клыков, как слышал я, ускакал в Петербург, вероятно, там выдумает что-нибудь отличное! - заключил Захаревский и, видимо, от сдерживаемой досады не в состоянии даже был покойно сидеть на месте, а встал и начал ходить по комнате. - Это такие, батюшка, изобретатели и творцы в этом роде, что чудо! Все усилия, все способности свои употребляют на это. Говорят, по случаю вакансии председателя уголовной палаты, они тоже славную вещь затевают. Кандидатом у того совестный судья... - Это что на театре не хотел играть у губернатора? - подхватил Вихров. - Тот самый; во-первых - человек безукоризненной честности, во-вторых - самостоятельный, и он вдруг предположил... Они в этом своем величии опьяневают как-то и забывают всякое приличие!.. Предположил заместить его Пиколовым - этой дрянью, швалью, так что это почти публичное признанье в своей связи с его женою! Говоря это, прокурор побледнел даже и беспрестанно потрясал своей сухощавой головой. - Но как же он это сделает? - спросил Вихров. - Председатели палаты - по выборам... Пиколова, вероятно, все черняками закидают. - Очень просто! Просто очень! - отвечал прокурор. - До выбора еще два года с лишком; он кандидата на это место, судью, очернит чем-нибудь - и взамен его представит определить от короны господина Пиколова. - Ну, судья-то, кажется, не дастся ему очернить себя, он не из таких - сам зубаст! - возразил Вихров. - Не дастся!.. Хорошо, если успеет в этом! - сказал прокурор. - Говорят, хочет ехать в Петербург и хлопотать там. - Наконец, и вы должны помочь ему; вы все-таки здесь - царское око! - подхватил Вихров. - Я, конечно, с своей стороны сделаю все, - продолжал Захаревский, - напишу министру и объясню всю интригу; пусть там меня переводят куда хотят, но терпения моего больше недостает переносить все это! Всеми этими речами прокурор очень нравился Вихрову. - Так следствие мое, значит, складно произведено? - спросил он. - Очень складно! - отвечал прокурор. - Пусть они пожуют его и покусают; я очень рад, что оно - в том же роде, как и штука с судьей, так что все это мы можем вместе соединить. - Поеду представлять ему дело, - сказал Вихров. - Поезжайте и заезжайте, пожалуйста, оттуда сказать, что он вам будет говорить. - Непременно! - отвечал Вихров и уехал. Ему весело даже было подумать о том, как у начальника губернии вытянется физиономия, когда он будет ему рассказывать, как он произвел следствие; но - увы! - надежда его в этом случае не сбылась: в приемной губернатора он, как водится, застал скучающего адъютанта; сей молодой офицер пробовал было и газету читать и в окно глядеть, но ничего не помогало, все было скучно! Он начал, наконец, истерически зевать. При появлении Вихрова он посмотрел на него сонными глазами. - К Ивану Алексеевичу? - спросил он его как-то нехотя и сам в это время позевнул. - Да, - отвечал Вихров и тоже, по симпатии, невольно позевнул. - Вам тоже, видно, спать хочется? - сказал адъютант. - Я всю ночь ехал, - отвечал Вихров. - А я время проводил с прехорошенькой женщиной, - отвечал адъютант и снова самым отчаянным образом зевнул. "О, чтобы тебя черт побрал!" - подумал Вихров и вместе с тем не удержался и сам зевнул. - Иван Алексеевич посылал за вами, или вы сами пришли к нему? - продолжал лениво адъютант. - Сам пришел, - отвечал Вихров. - Он занят теперь и не велел никого принимать, - говорил адъютант, снова зевая. - Чем же занят? - спросил Вихров, стараясь удержать свои мускулы от зевоты. - Шорник у него; сбрую подряжает его новую сделать, - отвечал наивно адъютант. Вихров, делать нечего, сел и стал дожидаться. Адъютант был преданнейшее существо губернатору, - и хоть тот вовсе не посвящал его ни в какие тайны свои, он, однако, по какому-то чутью угадывал, к кому начальник губернии расположен был и к кому - нет. Когда, на этот раз, Вихров вошел в приемную, адъютант сейчас же по его физиономии прочел, что начальник губернии не был к нему расположен, а потому он и не спешил об нем докладывать. Терпение Вихрова, наконец, лопнуло. - Доложите, пожалуйста; может быть, он уже с шорником кончил, - проговорил он. - А у вас нужное разве дело? - Очень нужное! - подхватил Вихров. Адъютант лениво пошел в кабинет. Там он пробыл довольно долго. Начальник губернии, после его доклада, все почему-то не удостоивал его ответа и смотрел на бумагу. - Пусть подождет, я выйду туда, - сказал он наконец. - Он сюда выйдет! - проговорил еще небрежнее адъютант и, сев на свое место, не стал даже и разговаривать с Вихровым, который, прождав еще с час, хотел было оставить дело и уехать, но дверь из кабинета отворилась наконец - и губернатор показался; просителей на этот раз никого не было. Губернатор подошел к вставшему на ноги Вихрову и ни слова не начинал говорить, как бы ожидая, что тот скажет. Вихров подал ему рапорт о деле и назвал последнее только по имени. Губернатор пробежал его рапорт с начала до конца. - Там крестьяне, говорят, оказали неповиновение, - проговорил он, наконец, каким-то глухим голосом. - Я не видал никакого неповиновения, - отвечал Вихров. - Я говорю не в отношении вас, а в отношении опекуна, - произнес губернатор самым равнодушным тоном, как бы не принимая в этом деле никакого личного участия. - Я не слыхал об этом, - отвечал Вихров. - Мне по этому делу, может быть, опять придется послать, - проговорил губернатор и с делом ушел в кабинет. Вихров остался в совершенном недоумении от такого приема и поехал, по своему обещанию, рассказать об том прокурору. Там он застал Виссариона Захаревского. Вихров сейчас же стал рассказывать, как губернатор его принял: - Во-первых, в кабинет к себе не пустил и заставил дожидаться часа два; я по этому заключил, что он очень гневен был на меня; но потом, когда он вышел в приемную, то был тих и спокоен, как ангел! - Ну, ваше дело, значит, плохо, - подхватил прокурор, - значит, он запасся против вас серьезными фактами, по которым он жамкнет и давнет вас отличнейшим образом. - Это почему вы думаете? - спросил Вихров. - Потому что, если бы он не чувствовал против вас силы, он бы бесновался, кричал, как он обыкновенно делает всегда с людьми, против которых он ничего не может сделать, но с вами он был тих и спокоен: значит, вы у него в лапках - и он вас задушит, когда только ему вздумается. - А, черт с ним, что же он такое особенное может сделать со мной! - воскликнул Вихров. - Я не знаю, что, собственно, по этому делу, о котором говорит мой брат, - вмешался в их разговор инженер, - но вот чему я вчера был сам свидетелем. Он позвал меня посмотреть, чтобы поправить ему потолок в зале, и в это же время я в зале вижу - стоит какой-то поп. Я спросил дежурного чиновника: "Кто это такой?" Он говорит: "Это единоверческий священник!" Губернатор, как вышел, так сейчас же подошел к нему, и он при мне же стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам... и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, - так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести, отвел его в сторону от меня и стал с ним потихоньку разговаривать. - Это уж еще что-то такое новое на меня! - сказал Вихров прокурору. - Теперь так это и пойдет; вероятно, даже будет нарочно выискивать и подучать, - сказал тот. - Но, наконец, это скучно и несносно становится! - произнес Вихров и, возмущенный до глубины души всем этим, уехал домой и сейчас же принялся писать к Мари. "Обожаемая, но жестокая кузина! Вы до сих пор не отвечаете мне на мое письмо, а между тем я сгораю от нетерпения в ожидании вашего ответа, который один может спасти и утешить меня в моем гадком положении!.. Знаете ли вы, что, может быть, нет более трагического положения, как положение человека, который бы у нас в России вздумал честно служить. Трудно вообразить себе - до какой деморализации дошло у нас так называемое чиновничество. На целый губернский город выищется не более двух - трех сносно честных людей, за которых, вероятно, бог и терпит сей град на земле, но которых, тем не менее, все-таки со временем съедят и выживут. Я только еще успел немножко почестней пошевелиться в этом омуте всевозможных гадостей и мерзостей, как на меня сейчас же пошли доносы и изветы, но я дал себе слово биться до конца - пусть даже ссылают меня за то в Сибирь, ибо без благоприятного ответа вашего на последнее письмо мое - мне решительно это все равно. "Я плыву и плыву через мглу на скалу и сложу мою главу неоплаканную!" Помните эти стихи, которые я читал вам еще в юности? Жду вашего письма". XVI РАЗБОЙНИКИ Первое намерение начальника губернии было, кажется, допечь моего героя неприятными делами. Не больше как через неделю Вихров, сидя у себя в комнате, увидел, что на двор к ним въехал на ломовом извозчике с кипами бумаг солдат, в котором он узнал сторожа из канцелярии губернатора. - Дело, ваше благородие, привез к вам, - сказал тот, входя к нему в комнату. - Как, дело привез? - спросил с удивлением Вихров. - Больно, дьявол, велико оно; позвольте, ваше благородие, таскать его в горницу. - Таскай, - сказал Вихров. Солдат сначала притащил один том, потом другой, третий и, наконец, восемь. - Какое же это дело? - спросил Вихров. - Все вот этих разбойников; десять раз уж я таскаю его к разным господам чиновникам. Вихров взял из рук солдата предписание, в котором очень коротко было сказано: "Препровождая к вашему благородию дело о поимке в Новоперховском уезде шайки разбойников, предписываю вам докончить оное и представить ко мне в самом непродолжительном времени обратно". - Это, ваше благородие, все уголовная палата делает, - толковал ему солдат, - велико оно очень - и, чтобы не судить его, она и перепихивает его к нам в канцелярию; а мы вот и таскайся с ним!.. На свой счет, ваше благородие, извозчика нанимал, ей-богу, - казначей не даст денег. "Неси, говорит, на себе!" Ну, стащишь ли, ваше благородие, экого черта на себе! Вихров сжалился над бедным сторожем и заплатил за извозчика. - Дай бог только, ваше благородие, последний раз уж его таскать-с, - сказал тот и ушел. Вихров принялся читать препровожденные к нему восемь томов - и из разной бесполезнейшей и ненужной переписки он успел, наконец, извлечь, что в Новоперховском уезде появилась шайка разбойников из шестнадцати человек, под предводительством атамана Гулливого и есаула Сарапки, что они убили волостного голову, грабили на дорогах, сожгли фабрику одного помещика и, наконец, особо наряженной комиссиею были пойманы. В деле (как увидел Вихров, внимательно рассмотрев его) не разъяснено было только одно обстоятельство: крестьянка Елизавета Семенова показывала, что она проживала у разбойников и находилась с ними в связи, но сами разбойники не были о том спрошены. Вихров в ту же ночь поехал в Новоперхов, где разбойники содержались в остроге; приехав в этот городишко наутре, он послал городничему отношение, чтобы тот выслал к нему за конвоем атамана Гулливого, есаула Сарапку и крестьянку Елизавету Семенову, а сам лег отдохнуть на диван и сейчас же заснул крепчайшим сном, сквозь который он потом явственно начал различать какой-то странный шум. Он взмахнул глазами; перед ним, у самой почти головы его, стоял высокий мужик, с усами, с бородой, но обритый и с кандалами на руках и на ногах. Вихров сейчас же догадался, что это был атаман разбойничий. Он поспешил приподняться с дивана и поотодвинуться от него. - Крепко же вы, барин, спали, - проговорил разбойник с улыбкой. Вихров всмотрелся повнимательнее в его лицо: оно было желтоватое, испещренное бороздами, по выражению умное, но не доброе. Впрочем, упорный взгляд сероватых изжелта глаз скорей обнаруживал твердый характер, чем жестокость. - Ты - атаман Гулливый? - спросил его Вихров. - Атаман самый и есть, - отвечал тот. - Что же, ты не убить ли уж меня собирался? - пошутил Вихров, видя, что Гулливому достаточно было сделать одно движение руками в кандалах, чтобы размозжить ему голову. - Пошто мне вас убивать, чтой-то, господи! - произнес атаман. Вихров решился расспросить его о том, чего решительно не было в деле. - Отчего и каким образом ты в разбойниках очутился? - спросил он его. - По ненависти к голове. - Да ты казенный? - Казенный! Всю семью он нашу извел: сначала с родителем нашим поссорился; тот в старшинах сидел - он начет на него сделал, а потом обчество уговорил, чтобы того сослали на поселенье; меня тоже ладил, чтобы в солдаты сдать, - я уже не стерпел того и бежал! - За что же он так преследовал вас? - За то самое, что родитель наш эти самые деньги вместе с ним прогулял, а как начали его считать, он и не покрыл его: "Я, говорит, не один, а вместе с головой пил на эти деньги-то!" - ну, тому и досадно это было. - Как же ты бежал и куда? - На Волгу бурлаком ушел; там важно насчет этого, сколько хошь народу можно уйти... по пословице: вода - сама метла, что хошь по ней ни пройди, все гладко будет! - Как же ты шайку-то потом собрал? - Да я уж на Низовье жил с год, да по жене больно стосковался, - стал писать ей, что ворочусь домой, а она мне пишет, что не надо, что голова стращает: "Как он, говорит, попадется мне в руки, так сейчас его в кандалы!.." - Я думал, что ж, мне все одно в кандалах-то быть, - и убил его... - Ну, и убил бы! Зачем же разбойничал потом? - Как же убьешь его без разбою-то? В селение к нему прийти - схватят, в правлении он сидит со стражей; значит, на дороге надо было где-нибудь поймать его, а он тоже ездил парой все, с кучером и писарем; я шайку и собрал для того. - Однако по делу видно, что ты одного его встретил. - Да уж это случайно так вышло: я в селение-то свое пришел узнать, что когда он приедет, а тут мне и говорят, что он сам у нас в деревне и будет ворочаться домой. "А кто, я говорю, с ним?" - "Всего, говорят, один едет!" Я думал - что времени медлить, вышел сейчас в поле, завалил корягой мост, по которому ему надо было ехать, и стал его ждать тут. Он едет пьяный, еле сидит в телеге-то, я сейчас взял его лошадь под уздцы. Он как взмахнул на меня глазами-то, сейчас признал, - слух тоже был уж про нас, что мы пошаливаем в окрестностях, - взмолился мне: "Отпусти, говорит, душу на покаяние!" Я говорю: "Покайся, это твое дело, а живого уж не отпущу". Перекрестился он раза три - и затем я его застрелил из винтовки. - А больше ты никого не убивал? - Больше из своих рук никого... и всегда даже ругал других, ежели кто без надобности кровь проливал. - Где ж ты приставал с шайкой? - спросил Вихров. - Да сначала хутор у одного барина пустой в лесу стоял, так в нем мы жили; ну, так тоже спознали нас там скоро; мы перешли потом в Жигулеву гору на Волгу; там отлично было: спокойно, безопасно! - Чем же? - Тем, что ни с которой стороны к той горе подойти нельзя, а можно только водою подъехать, а в ней пещера есть. Водой сейчас подъехали к этой пещере, лодку втащили за собой, - и никто не догадается, что тут люди есть. - Но и к вам точно так же водой могли подъехать? - Тогда у нас земляной ход был вырыт совсем в другую сторону и дерном закрыт! Там нас никогда не словили бы; сыро только очень было жить, и лихорадка со многими стала делаться. - Где же вас поймали? - В кабаке! За вином всего в третий раз с Сарапкой пришли, - тут и захватили, а прочую шайку взяли уж по приказу от Сарапки: он им с нищим рукавицу свою послал - и будто бы приказывает, чтобы они выходили в такое-то место; те и вышли, а там солдаты были и переловили их. - Стало быть, он изменил вам? - Известно уж, не поберег; меня было сначала заставляли и розгами даже пугали, я сказал: "Хоть в жерло огненное бросьте, и тогда я того не сделаю, потому я всей шайке клятву давал не выдавать их николи". - А Сарапка разве не давал? - И Сарапка давал; оба начальника мы давали; ну, он тоже, видно, не побоялся бога, а шкуры своей больше пожалел. Вихров заинтересовался видеть и Сарапку. - А он приведен вместе с тобой? - спросил он. - Приведен, - отвечал Гулливый, - в передней тут стоит. Вихров велел ввести Сарапку. Два солдата ввели есаула. Это был горбатый мужичонко, с белокурой головой и белокурой бородой, в плечах широкий и совсем почти без шеи. - Ты силен? - спросил его Вихров. - Ничего, силен! - отвечал ему Сарапка. - А зачем ты в разбойники пошел? - От бедности, в кабале большой был у хозяина. - Ему бы лет сто от кабалы-то не отслужиться, - он взял да и бежал, - объяснил за него Гулливый. - Много ли ты душ загубил? - продолжал его расспрашивать Вихров. Сарапка посмотрел на него исподлобья. - Я уж говорил-то-тко, сколько, - произнес он. Вихров заглянул в дело. - Там сказано: двенадцать душ, - проговорил Вихров. - Ну, коли двенадцать, так так! - Верно это? - Верно. - Да ты не клеплешь ли на себя, чтобы дольше сидеть в остроге? - Нет, не клеплю, - отвечал Сарапка. - Показал правильно, - подтвердил и атаман. - Отчего же он столько перегубил - зол, что ли, он? - Кто его знает - зол ли больно, али трусоват: оставь-ко кого в живых-то, так, пожалуй, и докажет потом, а уж мертвый-то не пикнет никому. - Правда это? - переспросил Вихров Сарапку. - Правда! - отвечал тот как-то сердито. - Вот видите что-с, - продолжал Вихров, снова начав рассматривать дело. - Крестьянская жена Елизавета Петрова показывает, что она к вам в шайку ходила и знакомство с вами вела: правда это или нет? - Слышали мы, сударь, это, - начал отвечать атаман, - сказывали, что бабенка какая-то болтает это, - и в остроге, говорят, она содержится за то; но не помним мы как-то того, - хаживали точно что к нам из разных селений женщины: которую грозой, а которую и деньгами к себе мы прилучали, но чтобы Елизавета Петрова какая была, - не помним. - Ну, а ты не помнишь ли? - спросил Вихров Сарапку. - Нет, и я не помню тоже! - отвечал тот. - А вам не показывали ее? - спросил Вихров уже атамана. - Нет-с, въявь-то не показывали; может, и признаем, как в лицо-то увидим. - Я вам ее покажу, когда отберу от нее показание, а вы выйдите пока! Разбойники с своими конвойными вышли вниз в избу, а вместо их другие конвойные ввели Елизавету Петрову. Она весело и улыбаясь вошла в комнату, занимаемую Вихровым; одета она была в нанковую поддевку, в башмаки; на голове у ней был новый, нарядный платок. Собой она была очень красивая брюнетка и стройна станом. Вихров велел солдату выйти и остался с ней наедине, чтобы она была откровеннее. - Скажи, пожалуйста, как ты попала в это дело разбойничье? - спросил он ее. - Тут чиновники вот тоже были; я сама пришла к ним и сказалась, - отвечала она довольно бойко. - Что же ты сказалась? - Что я с разбойниками этими самыми в знати была. - Но они, однако, говорят, что не знают тебя... - А пес их знает, пошто они это говорят. - А ты утверждаешь, что их знаешь? - Утверждаю. - Что с обоими с ними - с атаманом и есаулом - даже была близка? - Известно... - Стало быть, ты дурного поведения? - Какая уж есть, такая и живу, - отвечала Лизавета, слегка улыбнувшись. - Что же, у тебя есть муж? - Муж есть, и свекор, и свекровь. - Может быть, тебе жить у них было плохо? - Какое же плохо? Так, как у всех баб, - отвечала Лизавета и как будто бы сконфузилась при этом немного. - А мужа ты любишь? При этом вопросе Лизавета явно уж покраснела. - Люблю! - протянула она. - А что он - старый али молодой? - А кто его знает - средственный. - А собой красив? - Ничего, красив! - Позовите атамана! - крикнул Вихров. Через несколько мгновений вошел атаман. Он сначала поклонился Лизавете. Лицо его явно выражало, что он ее не знает. Она тоже ему поклонилась и при этом слегка усмехнулась. - Знаешь ты ее? - спросил Вихров атамана. Тот еще несколько времени пристально посмотрел на Лизавету. - Никак нет-с, сударь! - отвечал он. - А она говорит, что тебя знает, - сказал Вихров. - Не знаю, где она меня знала, - отвечал атаман и пожал даже от удивления плечами. - Как же не знаю, - знаю, - отвечала Лизавета с не сходящей с уст улыбкой. - Знает так, что и любовницей твоей была; была ведь? - спросил Вихров Лизавету. - Была-с, - проговорила она и при этом опять заметно сконфузилась. - И любовницей даже была - здравствуйте, мое вам почтение! - произнес шутя и с удивлением атаман. - Что же, не была? - спросил его Вихров. - Какое, сударь, помилуйте! Как же она любовницей моей могла быть, коли я и не видывал ее? - Нет, врешь, шалишь, видывал! - подхватила бойко Лизавета. - Ну, где же я тебя видывал, где? - начал как бы увещевать ее атаман. - Я, дура ты экая, в душегубстве повинился; пожалел ли бы я тебя оговорить, как бы только это правда была? Лизавета слушала его стоя, отвернувшись к окну и смотря на улицу. - Позовите теперь Сарапку, - сказал Вихров, чтобы с обоими разбойниками дать Лизавете очную ставку. Тот вошел и никакого, в противоположность атаману, внимания не обратил на Лизавету. - Ты знаешь ее? - спросил его Вихров. - Нет, - отвечал Сарапка, не глядя на Лизавету. - Вот видишь, и этот говорит, что тебя не знает. - Да хоть бы они все говорили, - не сказывают, запираются. Атаман усмехнулся. - Есть нам из-за чего запираться-то, - начал он, - ну, коли ты говоришь, что у нас была, - где же ты у нас была? - В лесу! - отвечала Лизавета. - Да ведь лес велик! Кое место в лесу? - На хуторе барском!.. Атаман с удивлением пожал плечами, а Сарапка при этом только исподлобья на нее взглянул. - Что ж ты делала у них? - спросил уж ее Вихров. - Пила, разговаривала с ними. - О чем? - Они спрашивали, кои у нас мужики богаты, чтобы ограбить их; я им сказывала. - А они что тебе рассказывали? - Рассказывали, что бабу около нашего селенья убили. - Было это? - спросил Вихров атамана. - Было, точно-с. Вон он и убил! - отвечал атаман, показывая головой на Сарапку. - Так ты стоишь на своем, что была с разбойниками в согласии? - спросил Вихров Лизавету. - Стою, - отвечала та. - А вы стоите, что не была? - прибавил он разбойникам. - Стоим-с, - отвечал атаман. - Ну, хорошо, - сказал Вихров и разбойников велел опять вывести, а Лизавету оставить. Несколько времени он смотрел ей в лицо; она стояла и как бы усмехалась. - Послушай, - начал он, - зачем ты наговариваешь на себя? Если ты мне не скажешь причины тому, я сейчас же тебя из острога выпущу и от всякого дела освобожу. Лизавета побледнела. - Да как же вы меня выпустите, коли я сама говорю? - Это ничего не значит: твои слова не подтверждаются. - А коли скажу, вы не выпустите меня? - спросила Лизавета. - Если скажешь, не выпущу! - Мне в Сибирь хочется уйти - вот зачем! - отвечала Лизавета, и у нее вдруг наполнились глаза слезами. - Зачем же тебе в Сибирь уйти хочется? - Чтобы с мужем не жить! - А ты не любишь его? - Нет, по неволе я выдана. - Ну, да ты так бы куда-нибудь от него отпросилась. - Не пускает, все лезет ко мне: вот и в острог теперь все ходит ко мне. А что, сударь, коли я в Сибирь уйду, он никогда уже не может меня к себе воротить? - Никогда. Лицо Лизаветы окончательно просияло. - И ты твердо и непременно решилась уйти от него? - Еще бы не твердо, а не то руки на себя наложу. - И никогда не раскаешься в том, что сделала это? - Николи! Мне вот говорят, что наказывать меня будут, - да пусть себе наказывают. Лучше временное претерпеть мучение, чем весь век маяться. Вихров пожал плечами и стал ходить по комнате. - Вот видишь, - начал он, - я не имею права этого сказать, но ты сама попроси атамана, чтобы он тебя оговорил; я вас оставлю с ним вдвоем. Сказав это, он снова велел ввести атамана, а сам, будто бы случайно, вышел в другую комнату. Он слышал, что Лизавета что-то долго и негромко говорила атаману, а когда, наконец, разговор между ними совершенно прекратился, - он вошел к ним. Лицо у Лизаветы было заплакано, а атаман стоял и грустно усмехался. - Что вы, столковались ли? - спросил Вихров. - Да теперь точно что, - отвечал атаман с прежней усмешкой, - припомнил, она была у нас. - И вести вам давала? - Давала и вести. - И вы ей о разбоях рассказывали? - Рассказывали. - И ты начальству об том никому не объявляла? - Не объявляла-с, - отвечала Лизавета. Вихров все это записал. - Ну, теперь крепко; смотри, - прибавил он Лизавете, - не раскайся и не попеняй после на нас. - О, нет-с, сударь, как это возможно! - возразила Лизавета. - Благодарю только покорно!.. Благодарю и вас оченно! - прибавила она уже с некоторым кокетством и атаману. Тот покачал только головой. - Баба-то что оно значит, удивительная вещь, право! - проговорил он. Отпустив затем разбойников и Лизавету, Вихров подошел к окну и невольно начал смотреть, как конвойные, с ружьями под приклад, повели их по площади, наполненной по случаю базара народом. Лизавета шла весело и даже как бы несколько гордо. Атаман был задумчив и только по временам поворачивал то туда, то сюда голову свою к народу. Сарапка шел, потупившись, и ни на кого не смотрел. Всем им народ беспрестанно подавал: кто копейку, кто калач. Гарнизонные солдаты шли за преступниками, ковыляя и заплетаясь своими старческими ногами. XVII БЕГУНЫ Дня через три Вихров опять уже ехал по новому поручению, в тарантасе, с непременным членом земского суда. Губернатор послал его в этот раз на довольно даже опасное поручение: помощник его, непременный член суда (сам исправник схитрил и сказался больным), был очень еще молодой человек, с оловянными, тусклыми глазами и с отвислыми губами. - Лес этот, где мы будем отыскивать бегунов, большой? - спросил его Вихров. - Больсой-с, я думаю-с! - просюсюкал член суда. - Что ж, нам надобно будет взять народу, мужиков? - Возьмем-с, я сбегаю-с. Вихров больше и говорить с ним не стал, видя, что какого-нибудь совета полезного от него получить не было возможности; чем более они потом начали приближаться к месту их назначения, тем лесистее делались окрестности; селений было почти не видать, а все пошли какие-то ровные поляны, кругом коих по всему горизонту шел лес, а сверху виднелось небо. - Ты Поярково-то самое знаешь? - спросил Вихров кучера, посмотрев в предписание, в котором было сказано, что бегуны укрываются в лесах близ деревни Поярково. - Знаю-с, - отвечал тот. - Подъехав к селению, - продолжал ему приказывать Вихров, - ты остановись у околицы, а вы сходите и созовите понятых и приведите их ко мне, - обратился он к члену суда. - Слушаю-с, - отвечал тот. Кучер у первой же попавшейся на дороге и очень большой деревни остановил лошадей. - Вот и Поярково! - сказал он, обращаясь к Вихрову. - Я пойду-с теперь, - сказал непременный член и как-то ужасно неловко вылез из тарантаса. Когда он встал на ноги, то оказалось (Вихров до этого видел его только сидящим)... оказалось, что он был необыкновенно худой, высокий, в какой-то длинной-предлинной ваточной шинели, надетой в рукава и подпоясанной шерстяным шарфом; уши у него были тоже подвязаны, а на руках надеты зеленые замшевые перчатки; фамилия этого молодого человека была Мелков; он был маменькин сынок, поучился немного в корпусе, оттуда она по расстроенному здоровью его взяла назад, потом он жил у нее все в деревне - и в последнюю баллотировку его почти из жалости выбрали в члены суда. Настоящее служебное поручение было первое еще в жизни для него. Выскочив из тарантаса, он побежал в деревню и только что появился в ней, как на него со всех сторон понеслись собаки. Отмахиваясь от них своими длинными рукавами, он закричал, но собаки еще пуще на него накинулись, и одна из них, более других смелая, стала хватать его за шинель и разорвала ее. Мелков закричал благим матом и, вскочив потом, как сумасшедший, на скат лесу, начал оттуда ругаться: - Черти, дьяволы! Выпустили ваших собак, уймите их - говорят вам! Находившиеся на улице бабы уняли, наконец, собак, а Мелков, потребовав огромный кол, только с этим орудием слез с бревна и пошел по деревне. Вихров тоже вылез из тарантаса и стал осматривать пистолеты свои, которые он взял с собой, так как в земском суде ему прямо сказали, что поручение это не безопасно. Мелков, впрочем, не заставил себя долго ждать. Он собрал человек двадцать мужиков, вызвал сотского и со всей этой ватагой шел к Вихрову, продолжая все ругаться: - Дьяволы экие, завели каких собак; я вот всех вас в суд представлю! - Вот-с, привел, - сказал он, подходя к Вихрову. - Это вот губернаторский чиновник, - сказал он мужикам. Сотский и все мужики сняли при этом сейчас же шапки. Макушки на головах у них оказались выстриженными. - В лесу около вашего селенья, - начал Вихров, обращаясь к мужикам, - проживают и скрываются бегуны-раскольники, без паспортов, без видов; правительство не желает этого допускать - и потому вы должны пособить нам переловить всех их. Мужики некоторое время молчали, - и только один или двое из них произнесли неполным голосом: - Здесь словно бы никаких бегунов не проживает. - А вот это мы увидим, когда осмотрим лес, - сказал Вихров. - Сотский, ты должен лучше всех знать: есть здесь слух о каких-нибудь бегунах? - обратился он вдруг к сотскому. Тот, стоя все еще с непокрытой головой, покраснел весь при этом. - Нет, ваше благородие, не слыхали мы, - произнес он с дрожащими губами. - Ну, я по твоему лицу вижу, что ты слыхал, - сказал ему Вихров и затем обратился к Мелкову: - Есть с вами какое-нибудь оружие? - А вот-с - кол! - отвечал тот, показывая на кол свой, который он все еще держал в руках. - Ну, это еще не защита, вот вам лучше пистолет, - произнес Вихров, подавая ему пистолет, и при этом не без умысла показал мужикам и свой пистолет. Некоторые мужики почесали при этом у себя затылки. - Ежели вы нам не поможете и ежели что с нами случится, - продолжал Вихров, относясь к мужикам, - вы все за это ответите - и потому в этом случае берегите не нас, а себя! Мужики молчали. Вихров велел сотскому показывать дорогу и пошел. Мелков, очень слабый, как видно, на ногах, следуя за ним, беспрестанно запинался. Мужики шли сзади их. Время между тем было далеко за полдень. Подойдя к лесу, Вихров решился разделить свои силы. - Послушайте, - сказал он Мелкову, - вы с половиной понятых осмотрите правую сторону леса, а я с остальными - левую. - Слушаю-с, - отвечал тот, как-то ужасно глупо держа в руке, одетой в зеленую замшевую перчатку, пистолет. - У вас палец не пролезает сквозь скобку пистолета, и вам стрелять будет нельзя, - сказал ему Вихров. - Да-с, виноват-с, - отвечал тот и поспешил губами снять перчатку, положил ее в карман, а пистолет взял уже голою рукою. Все тронулись, наконец. Сотский пошел около Вихрова - по-прежнему без шапки. Он заметно его притрухивал. Вихров посмотрел на него и вздумал этим настроением его воспользоваться. - Ежели ты не приведешь меня прямо к тому месту, где живут бегуны, я тебя в лесу же убью из этого пистолета, - проговорил он ему негромко. - Да я покажу-с, мне что, - отвечал тоже негромко сотский и повел, как видно, очень знакомой ему дорогой. В самой середине леса они подошли к небольшому шалашу. - Вот туто-тко-с! - сказал сотский, показывая Вихрову на шалаш. - За мной, сюда! - сказал тот мужикам и сам первый вошел, или, лучше сказать, спустился в шалаш, который сверху представлял только как бы одну крышу, но под нею была выкопана довольно пространная яма или, скорей, комната, стены которой были обложены тесом, а свет в нее проходил сквозь небольшие стеклышки, вставленные в крышу. Сход шел по небольшой лесенке; передняя стена комнаты вся уставлена была образами, перед которыми горели три лампады; на правой стороне на лавке сидел ветхий старик, а у левой стены стояла ветхая старушка. - Что вы тут делаете? - спросил Вихров, почти не зная, с чего ему начать. - Молимся мы здесь, - отвечал старик, вставая перед ним. - Что же, ты давно здесь живешь? - спросил Вихров, все еще находившийся в недоумении, что ему делать. - Пятый год, - отвечал старик. Из мужиков в шалаш сошел только один сотский. - Зачем же ты тут живешь? - продолжал Вихров спрашивать старика. - Где же мне жить-то? Кому я теперь надобен? - отвечал старик. - А это - жена твоя? - спросил Вихров, показывая на старуху. - Нет, - отвечал старик, отрицательно покачав головой. - Кто же ты такая? - спросил Вихров и старушку. - Странница, судырь, я. - А здесь давно ли? - Да вчерашнего дня вот зашла к старику. - Зачем же ты зашла к нему? - Он, судырь, учитель мой старинный; зашла спросить у него, куда мне идти... я еще темная. - А он - зрячий? - Он уж, судырь, давно в искусе пребывает. - Ты откуда же родом, дедушка? - спросил Вихров опять старика. - Не помню я; давно уж это было, как я ушел из дому, - отвечал старик угрюмо. - Зачем же ты ушел, собственно? - По священному писанию: оставит человек отца и мать свою и грядет ко мне, - отвечал старик. Вихров решительно недоумева