всего от лагеря "Современника". С другой стороны, Писемский объявил о намерении быть в оппозиции к тем "реформаторам", против которых постоянно вели борьбу издатели "Колокола". Что касается литературной политики, то Писемский указывал на "Грозу" Островского и на собственную драму "Горькая судьбина" как на произведения, недвусмысленно характеризующие положительное отношение нового редактора к обличительной литературе, на которую якобы нападал "Современник" и которую защищал от этих нападок Герцен*. ______________ * А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 555-556. В ноябре 1860 года, когда сочинялось это объявление, Писемскому могло казаться, что Герцен - такой же "государственник", как и он сам, как и многие либеральные дворяне того времени. Не один раз высказанные Герценом надежды на освободительную инициативу царя, попытки "Колокола" противопоставить Александра II окружавшей его придворной камарилье и верхушке дворянского общества, наконец, неоднократные, адресованные "просвещенным" дворянам призывы деятельно трудиться на благо народа - все это как будто бы указывало на то, что Герцен провозглашает некий третий путь - между крепостниками и революционными демократами. Но ни Писемский, ни его единомышленники не понимали того, что это были лишь временные отступления Герцена от демократизма к либерализму, что при всех своих колебаниях издатели "Колокола" находились в одном лагере с Чернышевским и Добролюбовым. Вот это непонимание подлинной позиции Герцена в общественной борьбе и привело Писемского в Лондон. Он был убежден, что когда в "Записках Салатушки" охарактеризовал "Современник" как журнал, выражающий воззрения высшего чиновничества, то этим только поддержал мнение Герцена, будто своими насмешками над либеральными "обличителями" сотрудники "Современника" могут "досвистаться не только до Булгарина и Греча, но (чего, боже сохрани) и до Станислава на шею!"*. Но Герцен отказался от своего необоснованного, ошибочного мнения еще в 1859 году, чего Писемский, ослепленный ненавистью к "Современнику", не заметил. ______________ * А.И.Герцен. Полн. собр. соч., т. X, Пг., 1919, стр. 15. Во время встречи с Герценом и Огаревым Писемскому могла раскрыться еще одна, уже трагикомическая деталь. Дело в том, что в тех самых безрыловских фельетонах, которые он намеревался положить перед издателями "Колокола" как доказательство своего единомыслия с ними, содержалась прямая полемика с Герценом, о которой сам Писемский, по-видимому, и не подозревал. В первом фельетоне он, между прочим, ополчился и против того, чтобы говорить ученикам воскресных школ "вы". Но, оказывается, в этом гонении на "вы" Писемский не был оригинален. Сотрудник "Северной пчелы" за год с лишним до него уже начал поход против этого местоимения, за что и получил от Герцена следующую нахлобучку: "Эй ты, фельетонист! Мы читали в "Московских ведомостях", что ты в какой-то русской газете упрекал учителей воскресных школ, что они говорят ученикам "вы". Сообщи, братец, нам твою статью, название газеты и твое прозвище, - ты нас этим одолжишь"*. Знай Писемский об этом выступлении Герцена, он понял бы, что оно полностью может быть отнесено и к автору фельетонов Безрылова. "С Писемским были сильные и сильно неприятные объяснения", - писал Герцен Н.А.Огаревой**. И в ходе этих объяснений Герцен напомнил незадачливому автору безрыловских фельетонов его выходку против местоимения "вы". ______________ * А.И.Герцен. Полн. собр. соч., т. X, Пг., 1919, стр. 400. (Разрядка моя. - М.Е.). ** А.И.Герцен. Полн. собр. соч., т. XV, Пг., 1920, стр. 220. Полтора года спустя после встречи с Писемским, уже после выхода в свет "Взбаламученного моря", Герцен включил в свою статью "Ввоз нечистот в Лондон" маленькую сценку - "Подчиненный и Начальники", - в которой воспроизведена обстановка во время объяснения Писемского (Подчиненный) с Герценом и Огаревым (Начальники). "Подчиненный. - Находясь проездом в здешних местах, счел обязанностью явиться к вашему превосходительству. Начальник А. - Хорошо, братец. Да что-то про тебя ходят дурные слухи? Подчиненный. - Невинен, ваше превосходительство, все канцелярская молодежь напакостила, а я перед вами, как перед богом, ни в чем-с. Начальник В. - Вы не маленький, чтобы ссылаться на других. Ступайте..."*. ______________ * А.И.Герцен. Полн. собр. соч., т. XVI, стр. 556. (Разрядка моя. - М.Е.). В этом диалоге Начальник В., то есть Огарев, говорит Подчиненному "вы", а Начальник А., то есть Герцен, - "ты", причем подчеркнуто в тех же выражениях, что и в обращениях к фельетонисту "Северной пчелы". В заключение этой пародийной главы, по-видимому, весьма точно было процитировано письмо Писемского к Герцену: "Одна из главнейших целей моей поездки в Лондон состояла в том, чтоб лично узнать вас, чтоб пожать руку человека, которого я так давно привык любить и уважать. Когда вы воротитесь? Пожалуйста, сообщите об этом N.N. (Огареву. - М.Е.), которого я имел счастье знать в R.R. (в России. - М.Е.). Я прошу вас принять новое издание моих сочинений в знак глубокого... глубокого уважения к вам"*. ______________ * А.И.Герцен. Полн. собр. соч., т. XVI, стр. 556. Едва ли можно усомниться в искренности этих строк. Но Писемский уважал, считал даже себя последователем не того Герцена, каким он был на самом деле. Познакомившись с издателями "Колокола", он, наконец, понял, что перед ним не либералы, возвещающие некий третий путь между революционной демократией и крепостнической реакцией, а соратники тех "молодых штурманов будущей бури", признанным вождем которых был Чернышевский. Писемский теперь имел возможность убедиться в том, что третьего пути не существует. Выбор возможен только между лагерем крепостников и лагерем революционеров. После встречи с Герценом и Огаревым окончательно оформился замысел нового романа, в котором определилась его новая позиция в общественной борьбе. Это было "Взбаламученное море". Писемский работал над ним с лихорадочной поспешностью. К началу 1863 года роман был вчерне закончен, а в мартовской книжке катковского "Русского вестника" уже начато его печатание. "Взбаламученное море" - это попытка подвести итог общественно-политического развития России почти за четверть века - с начала 40-х годов до 1862 года включительно. В бурных событиях 60-х годов Писемский проглядел главное, а именно борьбу двух основных классов русского общества: революционного крестьянства и дворянства, всеми силами охранявшего свои "священные" права. Причиной страшной для него политической "сумятицы" 60-х годов Писемский считал все те же развившиеся до чрезвычайных размеров антинародные "сословные и частные" дворянские притязания, против которых пытался еще в николаевские времена бороться его герой Калинович. Главными "деятелями" либеральной суетни, которая так характерна для этой эпохи, были, по его мнению, падкие на моду дворяне вроде Бакланова. Писемский всячески подчеркивал, что этот центральный герой "Взбаламученного моря" - типичнейшая фигура "либерала" 60-х годов: "Он праздно вырос, недурно поучился, поступил по протекции на службу, благородно и лениво послужил, выгодно женился, совершенно не умел распоряжаться своими делами и больше мечтал как бы пошалить, порезвиться и поприятней провести время. Он представитель того разряда людей, которые до 55 года замирали от восторга в итальянской опере и считали, что это высшая точка человеческого назначения на земле, а потом сейчас же стали с увлечением и верой школьников читать потихоньку "Колокол". Из желания не отстать от моды эти люди охотно посещают социалиста Проскриптского и, будучи в душе крепостниками, "кричат и требуют в России фаланстерии". Вояжируя за границей, они, не зная, куда деваться от праздности и скуки, бывают, между прочим, и у Герцена. Такие либеральные болтуны, в сущности, мало чем отличались от таких откровенных крепостников, как Иона Циник. Эту пропитанную ядами паразитизма почву дворянского существования он в новом романе живописал с прежней силой убедительности. Но если раньше он судил дворянско-чиновничью среду главным образом как нравственно растленную, то теперь она ему казалась источником неисчислимых политических бедствий, угрожающих существованию всего общества. Он пытался уверить читателя, что большинство из тех, кто в той или иной мере непосредственно причастен к революционному движению, выросло на той же почве дворянского существования, то есть на почве, враждебной народу, которому совершенно чужды цели революционеров. Писемский был убежден в том, что революционное движение ни в какой степени не связано с народным недовольством. При всем своем уважении к народу он не видел в нем созидательной политической силы. Народ, по его мнению, был носителем богатых природных задатков. Однако эти задатки, как он думал, могли развиваться лишь под благодетельным руководством попечительного монархического государства - единственной реальной и полезной силы, призванной к такому руководству. Вот почему всякий, кто покушается на устои государства, действует вопреки подлинным интересам народа. Эта глубоко ошибочная мысль и определяла отношение Писемского к революционерам. Образы этих людей в его новом романе представляют собой, по существу, пасквильные фигуры, сделанные но рецептам реакционера Каткова, размалеванные чучела, выставленные с единственной целью - напугать обывателя. Вор, вымогатель и провокатор Виктор Басардин; уверенные в своей безнаказанности сыновья миллионера-откупщика Галкина, забавляющиеся революцией, как опасной игрой; развращенный дворовый, ставший на путь грабежей и убийств, - таким пытался Писемский представить лагерь революционеров. Самым главным их свойством Писемский считал полное отсутствие каких-нибудь самостоятельно продуманных идей. Как и либералы баклановского типа, они все будто бы только рабы моды, как правило, даже и возникающей-то не в самой России. Устами Варегина он утверждает, что "нет разницы между Ванюшею в "Бригадире", который, желая корчить из себя француза, беспрестанно говорит: "helas, c'est affreux!", - и нынешним каким-нибудь господином, болтающим о революции..." В изображении Писемского не имеют здравых политических понятий даже те из участников революционного движения, которые искренне, как, например. Валерьян Сабакеев, желают добра своей стране и своему народу. Кто же, так сказать, персонально виноват в этих трагических заблуждениях молодежи? Резонер Варегин, говоря об арестованных и осужденных, замечает: "Очень жаль этих господ в их положении, тем более, что, говоря откровенно, они плоть от плоти нашей, кость от костей наших. То, что мы делали крадучись, чему тихонько симпатизировали, они возвели в принцип, в систему; это наши собственные семена, только распустившиеся в букет". Во "Взбаламученном море" Писемский казнил и самого себя за свои былые либеральные увлечения; в образе Бакланова есть несомненные автобиографические черты. Стало быть, никакого либерализма, никакой середины, полная верность правительству - таков политический итог романа. Образец в этом отношении - ученый-разночинец Варегин. Нарушив основу реалистического искусства - правдивое воспроизведение жизни, - Писемский утратил главное качество своего таланта. В его "Взбаламученном море" нет и следа той композиционной и сюжетной собранности, которая так характерна для его повестей и романов 40-х и 50-х годов. Видимо, почувствовав это, он старался возбудить читательский интерес при помощи приемов, заимствованных из арсенала бульварных романистов. Но ни "пикантные" подробности любовных отношений Бакланова и Софи Леневой, ни авантюрная история горничной Иродиады и ее любовника, кучера Михайлы, не помогли. Все это только еще сильнее подчеркивало художественную несостоятельность "Взбаламученного моря". Роман осудили не только революционные демократы, но даже и либеральные друзья Писемского вроде Анненкова. Он растерялся окончательно; временами даже подумывал о прекращении всякой литературной деятельности. Но он был, по его собственной характеристике, "органически неизлечимый литератор". Порвав с Катковым (в 1863-1864 годах Писемский был соредактором "Русского вестника"), он стал хлопотать о том, чтобы снова установить связи с либеральной журналистикой - с "Отечественными записками", "Вестником Европы". Наступившая правительственная реакция все более и более раздражает его. "Такая гадость стала, - писал он в декабре 1864 года, - что гораздо хуже прежнего". Правда, он и теперь еще твердил о том, что в этом виновата "революция... вызвавшая реакцию и давшая возможность всей гадости российской снова поднять голову"*. ______________ * А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 179-180. Несколько оправившись от потрясения, Писемский в 1864-1869 годах пережил новый подъем в своем творчестве. За эти годы он написал шесть пьес, оригинальнейший цикл рассказов "Русские лгуны", в которых вновь блеснул безукоризненным знанием помещичьего провинциального быта, смешных, а порою диких нравов этой среды. Но эти произведения не могли восстановить репутации Писемского. "Взбаламученное море" было слишком свежо в памяти читателей и критиков того времени. 6 К концу 60-х годов, когда Писемский все яснее стал сознавать, как ошибочны были его взгляды, нашедшие свое выражение во "Взбаламученном море", он задумал написать новый роман, решив по-новому осветить в нем те же общественные вопросы, что и во "Взбаламученном море". Это были "Люди сороковых годов". Здесь также дан широкий обзор русской жизни за четверть века - от начала 40-х годов до эпохи реформы. Если во "Взбаламученном море" Писемский пытался доказать, что идейное движение 40-х годов все в совокупности было лишь мутной пеной на поверхности русской жизни, лишь одним из проявлений дворянского позерства и фанфаронства, то в "Людях сороковых годов" он, как бы в споре с самим собой, исходил из мысли, что именно в этом движении истоки перемен, происшедших в 60-е годы и оказавших при всей их ограниченности все-таки благодетельное воздействие на жизнь общества. Под влиянием этих идей даже Сергей Абреев, тесно связанный с великосветским обществом и бюрократическими верхами, внезапно обрел какие-то положительные качества. Между ним и прежними николаевскими администраторами огромная разница. Илларион Захаревский в отличие от своих родителей полон сознания долга перед государством, для него идея права не отвлеченная идея, он иногда готов ради нее рисковать даже своим служебным положением. Этот ряд поумневших детей как бы завершает фигура магистра прав Марьеновского - наиболее последовательного, как старается уверить Писемский, носителя идей 40-х годов. Теперь он считал, что все, чего достигла Россия в 60-е годы, произошло благодаря соединению прогрессивных идей 40-х годов с идеей надсословного государства. Недаром в заключительной сцене романа Александр II также провозглашается человеком 40-х годов. Нельзя не отметить, что все эти фигуры детей, идущих по новой дороге, не похожей на дорогу их отцов, - в значительной мере фигуры сочиненные, художественно неубедительные. Как только Писемский подходил к тому пункту их жизни, где должна была проявиться их "идейность", он как бы утрачивал и свою наблюдательность и умение обставить повествование впечатляющими деталями. Здесь проявилась та же закономерность художественного творчества, что и в четвертой части "Тысячи душ" или в образе Варегина: идея, идущая вразрез с основным направлением жизни, не могла стать живой душой этих образов. Ведь под идеями 40-х годов Писемский разумел вовсе не идеи Белинского, действительно подготовившие великий общественный подъем 60-х годов, а нечто диаметрально противоположное - тот самый либерализм, который был так решительно осужден во "Взбаламученном море" и который возводился им теперь в степень творческого начала русской общественной жизни. В этом романе на уровне таланта Писемского лишь те части, в которых показана жизнь отцов. Здесь Писемский снова создал целый ряд удивительно рельефных фигур. Отец Вихрова, старый вояка, перенесший все ужасы солдатчины и мучимый воспоминаниями о том, как сам он, уже будучи офицером, засекал солдат; мать Сергея Абреева - вздорная, заносчивая крепостница; стяжатель и лихоимец Захаревский со своей дородной супругой; деспот-губернатор и многие, многие другие образы романа ярко характеризовали дворянское общество, которое было осуждено историей. Многочисленные и в большинстве своем убедительные картины жизни отцов и составляют основную художественную силу этого романа, но эти картины все-таки не могли возместить бледности тех образов, которые были призваны выразить положительные идеи автора. Может быть, именно поэтому "Люди сороковых годов" и лишены той композиционной целостности, которая отличала произведения Писемского 50-х годов. Здесь нет ни единой интриги, как, например, в "Старческом грехе" или в "Браке по страсти", ни той деловой взаимозависимости, которая сплачивала в один сплошной массив героев "Тысячи душ". Фигурой, которая была призвана сплотить воедино многочисленные и разнородные элементы повествования, является Павел Вихров. Однако он "не справляется" с этой задачей. Он не столько деятель, сколько наблюдатель, стоящий, в сущности, в стороне от главных интересов подавляющего большинства персонажей. Поэтому многое из того, что случается с Павлом, само по себе интересно (споры с Коптиным, беседы с Макаром Григорьевичем и т.п.), но с судьбой остальных героев романа почти никак не связано. Последовательность повествования держится едва ли не на одной только истории любовных отношений Павла с Фатеевой и Мари. Правда, эта линия романа имела для Писемского немаловажное значение. Он теперь пересматривал свои взгляды и на так называемый женский вопрос, впервые поставленный перед русским общественным сознанием также людьми 40-х годов. Если во "Взбаламученном море" идею женской независимости, свободы чувства он в образе Софи Леневой хотел дискредитировать как прикрытие развращенности, то теперь он снова выступает как защитник этой идеи. В метаниях и увлечениях Фатеевой он склонен видеть нечто вроде протеста против господствующей дворянской морали. Здесь он уже не отважился проповедовать те домостроевские добродетели, воплощением которых во "Взбаламученном море" была Евпраксия. Но полного сочувствия Фатеевой у Писемского все-таки нет. Она кончила жизнь почти в такой же душевной опустошенности, как и Софи. Когда-то Писемский в статье о Гоголе осудил своего учителя за его попытку создать образ идеальной славянки. Но теперь он сам не удержался от этого соблазна. В образе Мари он намеревался высказать свои представления о подлинной поэзии женского существования. Она, как пушкинская Татьяна, в силу сложившихся обстоятельств замужем за старым, недалеким генералом, который только и достоин уважения за то, что пролил кровь под Севастополем. Разумеется, она его не любит. Через всю жизнь она во всей чистоте пронесла свое чувство к Павлу Вихрову и в конце концов отдалась этому чувству. Правда, с мужем она не разошлась. Он "устранен" очень просто: с молчаливого согласия и одобрения Мари он завел себе "даму сердца". Последние страницы романа повествуют о том, как в дачной местности под Петербургом прогуливаются уже постаревшая Мари и изрядно полинявший Вихров. Их любовь стала, может быть, менее непосредственной, но, по-видимому, не утратила своей романтической возвышенности. Однако в этой идиллии есть изрядная доля горечи. Да, бурные события 40-60-х годов не прошли даром. И все-таки жизнь ненамного улучшилась. Не бескорыстные Марьеновские задают в ней тон, а увертливые карьеристы Плавины или беззастенчивые дельцы вроде Виссариона Захаревского, когда-то обиравшего казну в качестве скромного губернского инженера, а теперь загребающего сотни тысяч на казенных подрядах. Благородному Вихрову, романтически утонченной Мари осталось одно только пристанище - тихая, уже обескрыленная любовь. Они теперь напоминают героев первой части романа: отца Мари Еспера Ивановича Имплева и княгиню Весневу, которые также укрывались от пошлости жизни в возвышенной, немного грустной и немного комичной любви. Писемский, как и Гоголь, как и большинство русских писателей того времени, никогда не переставал думать о том, кто же на Руси скажет всемогущее слово "вперед". Настойчивые поиски ответа на этот вопрос и во второй половине 60-х годов не дали положительного результата, но они помогли Писемскому отделаться от некоторых иллюзий и заблуждений. В "Людях сороковых годов" нет уже того безоглядного преклонения перед самодержавной государственной мудростью, которая во "Взбаламученном море" демонстративно восхвалялась, как панацея от всех социальных зол. Высказанная Вихровым утопия о бессословном, "хоровом" государстве с "ласковым" царем во главе недалеко ушла от старой теории просвещенной монархии, но она, тем не менее, была далека от официальных, строго сословных, откровенно деспотических представлений насчет русского государственного устройства. Изменилось теперь и отношение Писемского к тем, кто активно боролся против самодержавно-крепостнического строя. В конце 60-х годов движение революционной молодежи не только не прекратилось, но, наоборот, усилилось, приковывая к себе внимание всех, кто имел способность более или менее трезво смотреть фактам в лицо. Героизм и самоотверженность революционеров вынуждены были признать даже те, кого никак нельзя было заподозрить в сочувствии революции. Лишь самые закоренелые охранители вроде Каткова и его единомышленников продолжали твердить, что революционеры - это бессердечные, развращенные люди, не любящие своего народа и действующие по наущению врагов России. Писемский уже не мог удовлетвориться таким злопыхательским объяснением. В "Людях сороковых годов" он устранился от изображения революционеров, хотя действие этого романа, насквозь пронизанного политической злобой дня, и доведено до 60-х годов. Он не хотел повторять здесь ошибок, допущенных во "Взбаламученном море". Он решил, что сперва надо внимательно, без раздражения присмотреться к революционерам, а потом уже писать о них. Это уже было начало работы над новым большим романом, "В водовороте" (1871). Здесь, как и в подавляющем большинстве произведений Писемского, перед читателем снова проходят картины жизни буржуазно-дворянской России, жизни, разделяющей людей в основном на две категории: благоденствующих, довольных, для которых господствующие нравы не только привычны, но и выгодны, и тех, кто страдает и в конце концов становится жертвой этих нравов. Но если бы дело ограничивалось только этими картинами, то этот роман почти ничего не прибавил бы к тому, что уже было сказано Писемским раньше. Своеобразие его нового произведения заключается в том, что в центре здесь уже не бессильная жертва, как в "Боярщине" или "Тюфяке", не энергичный себялюбец, как в "Тысяче душ", и не фанфаронствующий пенкосниматель вроде Бакланова, а люди, смело и обдуманно борющиеся против коренных устоев существовавшего в то время общества. Князь Григоров - это человек, решительно осуждающий ту среду, к которой принадлежал по рождению и богатству. В конце концов он порывает с этой средой, оставляет семью. Но ему ясно, что мало устраниться от зла: необходимо уничтожить самые условия его существования и господства. Потому-то он и ищет союза с теми, кто борется. Многое в поведении этих людей ему кажется странным и даже надуманным, однако он имеет мужество признавать, что в его суждениях такого рода чаще всего сказывается груз привычек, усвоенных им в дворянской среде. Нравственное превосходство тех, кто протестует, над членами "хорошего" общества для него бесспорно. Эти настроения отразились и в сложном, противоречивом, но глубоком и искреннем чувстве, связавшем его с женщиной, всю свою жизнь посвятившей борьбе за национальное и социальное освобождение родины. "В водовороте", как и в "Людях сороковых годов", есть образы и ситуации, как будто бы преднамеренно написанные так, чтобы заставить читателя вспомнить некоторые образы и ситуации "Взбаламученного моря", - вспомнить и изменить к ним свое отношение. Наиболее прозрачно эта полемическая связь с злополучным романом выступает в образе Елены Жиглинской. В шестой части "Взбаламученного моря" в обществе "красных" появляется невеста Валерьяна Сабакеева - Елена Базелейн. Девушка скромная и целомудренная, она усвоила подчеркнуто некрасивые, развязные манеры, часто ведет непристойно-откровенные разговоры об отношениях мужчин и женщин и т.д. - и все это из ложного убеждения, что такой именно и должна быть настоящая революционерка. Этот карикатурный образ, как надеялся тогда Писемский, должен был воочию показать, что любая причастность к революции притупляет чувство красоты, опустошает личность. На первый взгляд Елена Жиглинская очень похожа на свою тезку из "Взбаламученного моря". Но это сходство при ближайшем рассмотрении оказывается чисто внешним и лишь оттеняет различие между ними. Да, Елена Жиглинская тоже иногда бывает резкой в обращении с людьми, в ее поведении есть некоторая, может быть, подчеркнутая угловатость, но ведь она слишком хорошо понимает, что так называемая тонкость и грациозность женщин дворянского круга (в большинстве жеманниц и бездельниц) - в лучшем случае всего лишь результат вышколенности, часто прикрывающей нечистые поползновения и дела. Она терпеть не может комплиментов по своему адресу, смеется над славословиями женской красоте, потому что знает подлинную цену светской галантности. Все, что ни делает Елена, она делает убежденно, с предельной искренностью. И убеждения эти не нахватаны с лету, из третьих рук, как у ее предшественницы, а добыты в упорном труде. Это - замечательная умница, много читавшая и много знающая. Сосредоточенная энергия, непреклонная воля, высокоразвитое чувство собственного достоинства - за все это Елену не могут не уважать все, кто ее знает. Чистоту ее помыслов, самоотверженность поступков вынуждены признать даже те, кто не разделяет ее взглядов и не сочувствует ее целям. Это по-настоящему крупная личность. Недаром современники называли ее Базаровым в юбке. Это сравнение интересно не только потому, что сами по себе характеры героев действительно сходны, но также и потому, что сходно отношение к ним их творцов. Сочувствие Писемского Елене бесспорно. Однако было бы ошибочно думать, что в ее образе он намеревался создать апофеоз революционерки. Усомнившись в истинности некоторых прежних своих верований, он не мог окончательно от них отделаться, потому что не знал, чем их заменить. Ему казалось, что тот водоворот обычной жизни, в котором так привольно чувствуют себя плывущие по течению, неодолим: революционеров - единицы, а равнодушных, благоденствующих - подавляющее большинство. Стало быть, думал Писемский, борьба революционеров, как бы ни были благородны и возвышенны их цели, неизбежно обречена на неудачу. Она трагична в самой своей основе. К этому же выводу пришел и его герой князь Григоров. Елена осталась до конца верной тому делу, которому служила. Тем более трагична ее судьба. В своей борьбе, как старается, уже не сообразуясь с фактами жизни, доказать Писемский, Елена была, в сущности, одинока. Организация, которая якобы руководила борьбой за освобождение родины Елены - Польши, оказалась мифом, а человек, называвший себя уполномоченным этой организации, Жуквич, - заурядным проходимцем. И все-таки вопреки этой ошибочной тенденции, сказавшейся главным образом в финале романа, впечатление от него не безысходно. В конце концов нашелся человек, который стойко и, по существу, победоносно сопротивлялся мертвенному коловращению пошлости. И это не только не сломило его, но, наоборот, обогатило его личность. Героический образ Елены Жиглинской как бы освещает весь роман, цементирует весь его строй. "В водовороте" имел подлинно художественный успех. "Я... совсем в восторге от романа, - писал Н.С.Лесков, - и в восторге не экзальтационном, а прочном и сознательном. Во-первых, характеры поражают верностью и последовательностью развития; во-вторых, рисовка артистическая; в-третьих, экономия соблюдена с такою строгостию, что роман выходит совсем образцовый... А наипаче всего радуюсь, что... "орлу обновишася крыла и юность его"*. Даже Лев Толстой, на которого не так-то просто было угодить, отзывался об этом романе с восхищением: "...я второй раз прочел ваш роман, и второе чтение только усилило то впечатление, о котором я говорил вам. Третья часть, которой я еще не читал тогда, - так же прекрасна, как первые главы, которые меня при первом чтении привели в восторг"**. ______________ * Н.С.Лесков. Собр. соч., т. 10, М., 1958. стр. 320. ** Л.Н.Толстой. Полн. собр. соч., т. 61, М., 1953, стр. 273. История создания "В водовороте" в высшей степени поучительна. Писемский любил повторять, что главный источник силы и выразительности искусства в правде жизни. Но не всегда и не каждый, хотя бы и очень одаренный художник, может овладеть правдой. Одно и то же явление современной жизни дважды привлекало внимание Писемского-художника. В одном случае он именно как художник потерпел поражение, а в другом одержал победу, хотя в известной мере и ограниченную. Правда ему далась только тогда, когда он сумел несколько утихомирить одолевавшие его страхи и предрассудки и если не с полным сочувствием, то по крайней мере без предубеждения отнестись к тем явлениям, в которых выражалось наиболее живое и прогрессивное течение действительности. 7 Среди тех сил, которые делали жизнь современного ему общества до крайности уродливой, Писемский давно уже заметил ту, под гнетом которой "люди совершают мерзости и великие дела, страдают и торжествуют", - силу стяжательства, подминающую под себя все человеческие стремления и страсти. Деньги давали всеобъемлющую власть над людьми, почет и уважение в обществе. Поэтому цинизм стал философией времени, а мошенничество, вымогательство, откровенный грабеж - узаконенными средствами перераспределения богатств. Обличению героев буржуазного хищничества Писемский посвятил в 70-х годах ряд драматических произведений. В людях, уверовавших в новое божество, Писемский не видел ни тени человечности. Техник-строитель Толоконников, модный врач Самахан, молодая вдова Трехголовова ("Ваал"); директор компании по выщипке руна из овец Дарьялов, лошадиный охотник и господин Аматуров, другой директор той же компании, Гайер ("Просвещенное время"); коммерции советник Сосипатов, отставной генерал-майор Прокудин, газетный фельетонист Персиков ("Финансовый гений") - все эти оголтелые ловцы денег просто не верят в существование совестливых людей и смеются над всяким напоминанием о моральной ответственности. Своеобразие жизненного материала в значительной мере предопределило и форму этих драм. Характеры большинства действующих лиц в них как бы даны заранее и в процессе сценического действия, как правило, не развиваются. И это понятно: жажда обогащения безобразно упростила их психику. Вполне естественно, что драматический интерес поддерживается в этих драмах не столько углубленным психологическим анализом, сколько развитием внешней интриги. В основе сюжета каждой из этих пьес - финансовый скандал, которых стало так много в 70-х годах. Поэтому современники считали эти его пьесы чем-то вроде драматических памфлетов. Один из героев "Ваала", Мирович, выразил надежду, что царству буржуазии рано или поздно настанет конец: "Все усилия теперь лучших и честных умов направлены на то, чтобы купцов не было, и чтоб отнять у капитала всякую силу! Для этих господ скоро придет их час, и с ними, вероятно, рассчитаются еще почище, чем некогда рассчитались с феодальными дворянами". Очевидно, эту надежду хотел бы разделить со своим героем и сам Писемский. Но он не видел в современном ему обществе сил, способных противостоять буржуазному хамству. Именно это настроение и отразилось в его "Мещанах" (1878). В этом романе Писемский как бы подводил итоги своим наблюдениям над теми новыми признаками русской жизни, которые появились вместе с усилением буржуазии. И самый главный итог заключается в том, что теперь, в 70-х годах, делец - это самый могущественный господин жизни. Папушкины и Галкины при всем их богатстве чувствовали себя в обществе еще неуверенно, заискивали перед власть имущими, старались действовать из-за кулис. Герои "Мещан", все эти Янсутские и Офонькины уже не считают нужным держаться в тени. Они всячески выставляют на вид свою влиятельность, хотят внушить если не уважение, то страх. Что же принесли миру новые владыки? Ответ на этот вопрос у Писемского один: ничего, кроме разрушения. Они оскверняют все, к чему ни прикоснутся. А прикоснуться Таганка с Якиманкой, которые были во времена Писемского средоточием купеческого могущества, хотели ко всему. Главный герой "Мещан" Бегушев восклицает по этому поводу: "Великие мыслители иссушили свои тяжеловесные мозги, чтобы дать миру новые открытия, а Таганка, эксплоатируя эти открытия и обсчитывая при этом работника, зашибла и тут себе копейку и теперь комфортабельнейшим образом разъезжает в вагонах первого класса и поздравляет своих знакомых по телеграфу со всяким вздором... Наконец, сам Бетховен и божественный Рафаэль как будто бы затем только и горели своим вдохновением, чтобы развлекать Таганку и Якиманку, или, лучше сказать, механически раздражать их слух и зрение и услаждать их чехвальство". Но главное преступление служителей нового божества - это преступление против человека. Для них ничего нет заветного в человеке; все лучшие его качества - лишь объект все той же эксплуатации. Друг для этих людей достоин какого-то внимания до тех пор, пока он соучастник в "деле"; любимая женщина нужна или как приманка к тому же "делу", или как подробность комфорта. Ни благодарности, ни великодушия Янсутские не знают. Участь женщины, попавшей в зловещий круговорот их "дела", почти всегда одна и та же - гибель. Так гибнут и слабая Елизавета Николаевна Мерова и энергичная Домна Осиповна Олухова. Янсутским и Офонькиным, Перехватовым и Гроховым в романе противопоставлен Александр Иванович Бегушев - аристократ по рождению, воспитанию и культуре. Это очень важный для понимания идейной эволюции Писемского образ. В крепостную эпоху в его произведениях не встречалось, в сущности, ни одного положительного персонажа из дворян. Теперь, в пору засилья Таганки, Писемский именно в дворянине-аристократе увидел единственного человека, не пошедшего на поклон к ней. Правда, это дворянин особого склада. Он из тех дворян, которые дорожили памятью о героическом подвиге декабристов. Бегушев не без гордости говорил о себе: "Я дворянский сын-с, мое дело конем воевать, а не торгом торговать". Но после окончания университета он поступил в армию только потому, что там, как он думал, сохранились еще благородные декабристские традиции. Стоило ему убедиться в обратном, как он охладел к военной службе и при первой возможности вышел в отставку. В молодости Бегушев, как и многие русские люди его поколения, надеялся, что Европа откроет новые пути общественного развития и для России. Но победа мещанина в революции 1848 года разрушила эту надежду. Он решил, что и Россия со временем подпадет под ярмо буржуазии. Ждать от будущего было нечего. Бегушев вернулся на родину лишь затем, чтобы дожить остаток своих дней. Только одна мечта еще не оставляла его - найти женщину, которую он мог бы полюбить. Но и этому не суждено было осуществиться. Красавица Домна Осиповна в конце концов предпочла ему миллионное состояние своего мужа. Бегушеву ничего не оставалось делать, как уйти на войну и там искать смерти. "Мещане" - один из самых мрачных по колориту романов Писемского. Погибли все герои романа, в душе которых была хоть капля благородства. Янсутские, Перехватовы и Офонькины торжествуют полную победу. Конечно, сама воспроизведенная в "Мещанах" действительность была мрачной. Но дело не только в этом. Тема буржуазного хищничества в литературе 70-х годов была одной из самых злободневных. "Чумазый" в те годы привлекал внимание крупнейших писателей: Щедрина, Островского, Некрасова, Достоевского. Но ни у одного из них эта тема не звучала так безысходно, как у Писемского. Жестоки и безнаказанны Кнуровы и Паратовы, трагична судьба Ларисы, однако она хоть и поздно, но поняла, какие люди ее окружали, и в самой ее смерти - победа человечности. Щедринские Колупаевы и Деруновы приобрели огромное влияние и нагло претендуют на роль "столпов общества". Но победоносный смех великого сатирика убеждает читателя, что они ничтожества, что их могущество эфемерно и рассыплется в прах при первом же серьезном сопротивлении разумных сил истории. Писемский же не верил в самую возможность борьбы против засилья мещанина. Ему казалось, что владычество капитала - это какая-то неотвратимая историческая беда, которая если и будет преодолела, то очень не скоро и такой же слепой силой истории, как слепа сила, накликавшая эту беду. Писемский и ненавидит торжествующего денежного человека и боится его. Недаром он так часто сравнивает власть денег с волей жестокого бога Ваала. Он не знал, в чем главная слабость новых стяжателей. Когда в 50-60-х годах Писемский изображал жизнь дворянства, он оценивал ее по отношению к жизни народа. И в этом был источник силы его критики. Вскрыть антинародный характер буржуазного владычества автор "Мещан" не сумел. И.С.Тургенев писал по поводу этого романа: "Чтение "Мещан" доставило мне много удовольствия... вы сохранили ту силу, жизненность и правдивость таланта, которые особенно свойственны вам и составляют вашу литературную физиономию. Виден мастер, хоть и несколько усталый, думая о котором все еще хочется повторить: "Вы, нынешние, нут-ка!"*. При всем своем дружеском расположении к Писемскому и уважении к его таланту Тургенев не хотел умолчать и о недостатках романа, которые он объяснил усталостью его создателя. ______________ * А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 760. Эта "усталость" проявляется прежде всего в частых нарушениях логики развития характеров - как раз в той сфере творчества, где раньше Писемский чувствовал себя особенно уверенно. Такие нарушения наиболее явно заметны в характере Бегушева. Человек высокого полета мысли, противник мещан, так сказать, по принципиальным соображениям, он с полной серьезностью пускается в состязание с ними на поле гастрономии. Это и дало повод Н.К.Михайловскому назвать Бегушева "героем трюфельного фронта". Много перечувствовавший и много утративший, Бегушев иногда разговаривает с Домной Осиповной или пишет ей записки в таком тоне, который был бы под стать какому-нибудь молодому фату из второсортного бульварного романа. В 1878-1880 годах Писемский работал над последним своим романом, "Масоны". Здесь, в сущности, та же тема, что и в "Мещанах", но решается она на материале прошлого. И этот уход в историю не случаен. Настоящее представлялось Писемскому царством, где люди ничего не хотят знать, кроме своих низменных, меркантильных интересов. Мысль с ее вечными исканиями идеала, чистые переживания прекрасного в жизни и в искусстве, бескорыстная дружба - все это, казалось ему, безвозвратно исчезло из жизни. А между тем все это было, и совсем недавно, каких-нибудь пятьдесят лет тому назад. Конечно, и тогда, в 20-30-х годах, были и заносчивые вельможи, и подобострастные чиновники, и взяточники, и влиятельные денежные тузы вроде откупщика Тулузова. Однако же все эти мерзости, по мнению Писемского, не выставляли тогда себя на вид так нагло и победоносно, как в современной ему жизни, и, что особенно важно, в обществе тех лет было много людей, не только не поддававшихся этим мерзостям, но и энергично сопротивлявшихся им. В основу сюжета "Масонов" как раз и положен один из эпизодов такого сопротивления - история судебного дела, которое под руководством Егора Егорыча Марфина вели масоны против Тулузова. Эту тяжбу Писемский изображает как борьбу духовного и меркантильного начал. На стороне Тулузова все, кто не может противиться соблазну стяжания, - от мелкого губернского писца до сенатора и министра. Влиятельность Марфина и его соратников на первый взгляд основана на масонских связях. Но это не совсем так. Дело в том, что многие "вольные каменщики" не относились к масонству сколько-нибудь всерьез. Для этих людей оно было чем-то вроде таинственной игры, участники которой привлекают к себе внимание любопытных. Сила Марфина, как старается показать Писемский, не столько в том, что он занимает высокий пост в масонской иерархии, сколько в его безукоризненной добропорядочности, бескорыстии и честности. Эти качества так ярко выражены в нем, что все, кто с ним общается, не могут относиться к нему без уважения. Процесс масоны проиграли. В официальных сферах деньги Тулузова оказались сильнее рыцарской честности Марфина и Сверстова. Но борьба вокруг этого дела не прошла бесследно. Подвиг Марфина сплотил всех честных людей в обществе, повысил их уважение к духовным ценностям. В "Масонах" Писемский снова создал целый ряд выразительных, запоминающихся образов и напряженных ситуаций. Но к этому роману с еще большим основанием можно применить тургеневскую мысль об усталости мастера. Отвечая на отзыв Тургенева о "Мещанах", Писемский признался: "...я действительно устал писать, а еще более того - жить, тем более, что хоть, конечно, старость не радость для всех, но у меня она особенно уж нехороша и исполнена таких мрачных страданий, каких не желал бы я и злейшему врагу своему"*. Действительно, последние годы жизни Писемского были безрадостны. После безрыловской истории он не переставал чувствовать свою отверженность от большой литературы, в которой он когда-то занимал такое почетное положение. В личной жизни на него обрушивался удар за ударом. В 1874 году его сын Николай, только что блестяще окончивший Московский университет, по неизвестным причинам застрелился. Старший сын, Павел, талантливый ученый-правовед, в 1880 году заболел тяжелой психической болезнью. Некогда общительный, склонный к шутке собеседник, остроумный рассказчик, Писемский стал в последние годы жизни замкнутым, подозрительным человеком. Здоровье его окончательно ухудшилось. 21 января 1881 года (ст. стиля) он умер. ______________ * А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 385. x x x В одном из лучших своих произведений, в повести "Старческий грех", Писемский рассказал потрясающую историю бухгалтера Иосафа Ферапонтова, выбившегося "в люди" из страшной бедности, перенесшего в своей жизни бесконечный ряд унижений и обид и все-таки сохранившего в себе любовь к людям и мечту о счастье. Иосаф свято берег эту мечту долгие годы. Однажды ему показалось, что она близка к осуществлению. Но женщина, которую он полюбил и для которой принес самую большую жертву, надругалась над его чувством. Мечта обманула его. Он понял, что счастье не для него, и покончил с собой. Писемский заключил историю Иосафа такими словами: "Мне, признаться, сделалось не на шутку страшно даже за самого себя... Жить в таком обществе, где Ферапонтовы являются преступниками, Бжестовские - людьми правыми и судьи - вроде полицеймейстера, - чтобы жить в этом обществе, как хотите, надобно иметь большой запас храбрости!" Эти слова можно отнести ко всему творчеству Писемского. На своем литературном пути он много раз ошибался, многого в окружавшей его действительности не понимал и вследствие этого изображал искаженно. Но в лучших своих произведениях он сказал о современной ему русской жизни именно ту суровую правду, которая и до сих пор не может не волновать. Общество, где самые заветные человеческие стремления поруганы и осквернены, где захребетники и лизоблюды господствуют, а честные люди, труженики угнетены и унижены, - это общество отразилось в наследии Писемского во всей своей неприглядности. Глубокий знаток жизни, Писемский создал целую галерею самобытнейших образов, в жизненную достоверность которых нельзя не верить. "Это большой, большой талант! - писал А.П.Чехов. - Люди у Писемского живые, темперамент сильный... Кстати: прочел я и "Космополис" Бурже. У Бурже и Рим, и папа, и Корреджио, и Микель Анжело, и Тициан, и дожи, и красавица в 50 лет, и русские, и поляки - но как все это жидко и натянуто, и слащаво, и фальшиво в сравнении с нашим, хотя бы все тем же грубым и простоватым Писемским". Творчество Писемского - одно из замечательнейших явлений художественной культуры русского народа. М.Еремин