е силы, мчатся ушедшие час назад парни, а за ними, быстро сокращая разрыв... Страшным усилием Ромар преодолел оцепенение, призвав все силы, что жили в его увечном теле. - Тревога!!! - гаркнул он так, что слышно было, наверное, во всем селении. Голос колдуна каким-то чудом проникал сквозь глинобитные стены; люди бросали обыденные дела, хватали оружие. Никогда еще на памяти живущих не кричал так колдун Ромар, и никогда не слышался в его голосе такой ужас. x x x Таши поспел на место поединка раньше противника. Присел на корягу, когда-то лежавшую на дне высохшего ручья. Как о чем-то неважном подумал, а что он будет делать, если Тейко сейчас появится с копьем в руках? Закон сурово карает проливающих родную кровь; и потому, по негласному уговору, оружия на такие сшибки не брали. Голые руки - и все. Но тоже немало, если учесть, что этими руками далеко не самый сильный охотник мог задушить волка. Как ни странно, но злости на Тейко у Таши не было. C холма, возле которого еще недавно журчал Старый Ручей, хорошо видно Великую. Таши сидел на побелевшей, сухой до звона коряге, с тоской глядя на иссохшее русло когда-то полноводной реки. За последние сутки вода еще спала и теперь по дну едва-едва струился хилый ручеечек, тут и там стояли лужи, мокрый ил, ближе к берегу высохший и пошедший глубокими трещинами, бессильно распластавшиеся речные травы... Лишь самые глубокие омуты и донные ямы - последнее убежище водяных и омутинников - еще не пересохли. Но, если дело пойдет так дальше, не удержатся и они. Таши смотрел на реку, на время забыв даже о Тейко и его нелепом вызове. Правильно Муха сказал - погибает Великая. Даже если отобьемся от диатритов - чем живы будем?.. Шаги Тейко он заслышал издали. Таши не прятался, нарочно сел на самом виду - не того Тейко норова, чтобы стрелу из-за кустов пускать. Незадачливый Уников жених понял насмешку - и, в отместку, решил уязвить хотя бы тем, чтоб подобраться незаметно. Да только куда там!.. От неведомого отца Таши унаследовал не только силу, но и острый, зверю впору, слух. Ага! - ветка-таки хрустнула. Снеосторожничал ты, Тейко, уж больно в себе уверен. Ан нет, смотреть надо, куда ступаешь, и на сучок, каким бы крепким он тебе ни казался, вставать не след. Таши выждал, когда Тейко оказался возле самого обреза зарослей, резко повернулся к тому. - Зачем крадешься, словно согнутый? Это было тяжким оскорблением. Тейко мгновенно налился кровью; но вида не показал, как бы и не слышал. Вразвалку, небрежно, словно и не таился вовсе, вышел на полянку. Идет-то вразвалочку, а лицо побелело от бешенства. Еле сдерживается. Сразу видать, что если ему сейчас не подраться, зло на ком попадя не выместить - совсем плохо будет. Ромар говаривал - от такого, случалось, даже помирали. - Как хочу, так и хожу... у мангасов не спрашиваю! - Тейко вздернул подбородок. Как и Таши, он тоже пришел к месту поединка без оружия. Ростом Тейко хорошо удался, но Таши шире в плечах, коренастее и, всем известно - сильнее. Зато Тейко постарше на два года, поопытней, а это в битве много значит. К тому же, если один из поединщиков до того взъярится, что себя в схватке забудет - то и сущие замухрышки, случалось, одолевали признанных силачей. В Тейко сейчас эта ненависть была. Ненавидел он яро, всем сердцем, не умея - да и не желая - признаться себе, что проиграл он уже этот спор, что никогда не бывать ему с Уникой, никогда не сжимать ее плеч, не ласкать жестких волос, таких черных, что цветом с вороновым крылом поспорят; и детей ему с ней тоже не заводить. Оттого-то и кривит губы Тейко, пытаясь обмануть себя напускным презрением к "мангаске". Жаль, что как ни хитри, от себя все равно не уйдешь. Знает Тейко - даже убей он сейчас Таши - Унике его женой уже не быть. Даже если не разгневается на нее Мать-Земля, даже если вступятся предки, даже если вернут ей имя сородичи... Потому что скорее бросится она с речного раската, чем в его, Тейко, дом войдет. Вот и ярит Тейко сердце, надеясь в унижении соперника хоть как-то утешиться. Глупый. Ненависть помогает только тем, у кого вовсе головы на плечах нет. - Ну, так зачем звал? - Таши не вставал с колоды. Сидел себе, уронив руки на колени. Тейко облизнул пересохшие губы. И ему не просто против уложений рода идти. - Биться станем, - хрипло произнес он. - А потом? - поинтересовался Таши. - Тот, кто одолеет... в роду останется. Кого одолеют, - он напрягся, - сам из рода уйти должен будет! - Ого! Ну и придумки ж у тебя! - Таши не выдержал - удивился. - Куда идти-то? - На закат. К горам. К Белоструйной. Тамошние у нас почти не бывают. Считай, отрезанный ломоть. Таши пожал плечами. Ему было все равно. Здесь, не здесь... у Великой, у Белоструйной... лишь бы с Уникой ничего не случалось. И с дитем его. - Согласен... - Тогда вставай! - потребовал Тейко, пританцовывая от напряжения. Таши мягко поднялся. Солнце отмеряло еще только первую четверть своего всегдашнего дневного пути, озаряло пересохшее, парящее русло, пожухлые прибрежные заросли, отблескивало на чешуе снулых рыбин, которых за последнюю неделю много появилось в иле... Тейко не рискнул встать спиной к солнцу - и, значит, к обрыву, - повернулся боком. Мол, равный бой. Да, равный бой. Кулаки против кулаков. Сердце против сердца, обида против обиды. Таши замер, выставив вперед левую ногу, правая рука обманчиво-мягко опущена, кулак прикрывает причинное место. Левая - напротив, согнута, поднята, ею он защитит лицо. Тейко медленно подходил. Лицо его постепенно становилось багровым. Накручивает себя парень. И зря. Всю накопившуюся ненависть вложил, наверное, Тейко в первый удар. Ни его, ни Таши предки не обидели силушкой; кулак, быть может, оглушил бы и быка. Отстраниться Таши не успел, подставил руку, и ее тотчас пронзила острая боль. Кость в кость пришлась. Тейко тоже скривился - но ничего, не отступил. Шагнул-таки вправо, заходя спиной к обрыву; невольно Таши обернулся лицом к реке - и внезапным прыжком бросился в сторону, ничком повалившись в заросли. - Падай, дурак! - рыкнул он на изумленного Тейко. Тот обернулся - и беззвучно рухнул рядом с Таши. На восходный берег реки выходили диатриты. Много. Очень много. Здоровенные птицы, на спине у каждой - карлик с копьецом. При виде почти полностью пересохшей Великой орда разразилась радостными воплями. Оно и понятно - струившийся по дну русла хилый ручеек легко перешел бы и ребенок. Наскоро перестроившись, карлики двинули первые ряды птиц вниз по склону. Диатримы недовольно заверещали. Воды они терпеть не могли - и заставить их перейти даже почти сухое русло было не так-то просто. Первые птицы кое-как, нехотя, понукаемые наездниками, шагнули в еще непросохшую грязь, тотчас провалившись по щиколотку в ил. Недовольное курлыканье стало почти оглушительным. Начался полный разброд. Вырвавшаяся вперед птица неосторожно ступила в лужу и заорала благим матом, лапа ее увязла, диатрима задергалась, судорожно пытаясь освободиться; хозяин не удержался у нее на спине, и шлепнулся в позеленевшую воду, подняв фонтан брызг. Другие карлики сами пососкакивали прямиком в ил, ухватив своих птиц за длинные шейные перья что было мочи потащили их вперед. Страшное неукротимой силой войско разом превратилось в нестройную толпу, почти что беззащитную. Таши и Тейко покосились друг на друга. Общая мысль пришла им в голову - эх, был бы сейчас рядом отряд охотников, да Бойша со священным нефритом - ни один карлик вообще не ступил бы на правый берег Великой. Какой момент! Засыпать карликов стрелами, птиц - если какой угораздит перебраться - встретить копьями на крутизне... Умылись бы кровушкой гости низкорослые! Диатриты шли через Великую. Ор стоял такой, что, казалось, сейчас сюда сбегутся все лесные и водные духи. Птицы рвались из рук поводырей, мотали головами, увенчанными страшными клювами; несколько карликов, похоже, чуть не заклевали. И все-же мало-помалу клекочущий, курлыкающий поток полз и полз вперед; оставшийся посреди сухого русла крошечный ручеек, правда, едва не заставил диатрим повернуть назад - но карлики, что было сил колотя птиц короткими копьецами, все-же заставили тех войти в воду. - Ну, чего вылупился? - яростно прошипел Таши в ухо Тейко. - В селение бежать надо, вождю сказать, людей предупредить! Вырвавшийся вперед всех карлик внезапно замер. Его птица уже одолела ручей и, довольно курлыкая, направлялась к высокому левому берегу Великой, смешно и брезгливо, точно цапля, задирая измазанные илом лапы; наездник вперился в заросли на левом берегу - как раз там, где скрылись Таши и Тейко. А мгновение спустя замахал копьецом над головой, заверещал что-то неразборчивое - и его птица, точно безумная, рванулась вперед, разбрызгивая полужидкий ил. Верно, был то колдун, либо шаман диатритов. И острым своим нюхом он учуял притаившегося в кустах врага. Учуял и отдал команду. - Бежим! - Таши вскочил на ноги. Сейчас их, безоружных, могло спасти только умение бегать. Промедлили, протянули; и вот теперь придется играть со смертью в догонялки. Тейко не заставил просить себя дважды. Сорвался с места точно вспугнутый заяц, лишь пятки засверкали. Таши ринулся следом. О поединке оба если и не забыли, то молча согласились, что покуда счеты сводить не время. Они ринулись по узкой тропинке прочь от берега. Ветер засвистел в ушах; однако даже сквозь его свист из-за спин доносилось торжествующее курлыканье боевых птиц. На бегу Таши оглянулся - и внутри у него похолодело. Карлики с удивительным проворством одолели и оставшуюся часть речного русла и крутой береговой откос. Заметив улепетывающую во все лопатки добычу, диатримы рванулись вперед так, словно сам Дзар спустился с небес подпаливать им куцые хвосты. Одна, две, три... шесть... десять... Таши сбился со счета. Десятка полтора тварей мчались за ним - и расстояние сокращалось так быстро, словно Таши с Тейко, сидя поджидали преследователей. С отстраненным удивлением Таши заметил, что Тейко, лучший бегун рода, начал отставать. Лицо заливал пот, он, как выхваченная из воды рыба, хватал ртом воздух. Плохо дело. Спекся Тейко. Так бывает, когда очень сильно чего-то испугаешься. Порой от испуга крылья на пятках вырастают, а порой ноги отнимаются и кажется - больше ни одного шага шагнуть не сможешь. Слаба оказалась душа в Тейко, и Таши с сожалением вспомнил о прерванном поединке; не появись чужинцы, быть бы Тейко битым - когда силы равны, побеждает тот, у кого характер тверже. Курлыкая, мчались диатримы. Выбиваясь из сил, бежали Таши и Тейко; видя, что соперник все больше и больше замедляет ход, Таши на бегу протянул ему руку; лицо Тейко исказилось, он, наверное, последним усилием воли протянутую руку оттолкнул и словно вспомнив, кто он таков, рванул вперед так, что мигом оказался впереди Таши на добрый десяток шагов. - Правее держи! - крикнул вслед Таши. - На узкую тропу! Кустами уходить надо! Это Тейко понимал и сам. Большеногой птице неловко бегать по зарослям терновника, и спасение там найти нетрудно. Жаль, что у поселка вновь начинается открытое место: поля, пастбища. Там вновь придется бегать со смертью наперегонки. И не идти туда нельзя, людей надо предупредить, даже если потом заклюют тебя возле самых родных ворот. К зарослям успели в последнюю секунду. Пожадничавшая птица, желая достать Таши с разгону проломила в кустах изрядную просеку, но запутавшись, свалилась на землю, уронив в колючки хозяина. Остальные диатриты сбавили ход, загарцевали на месте, выискивая удобные пути. На это ушла, может быть, минута, никто ж не прячет троп у самого-то селения. Вот за эту минуту несостоявшимся поединщикам надо было успеть если не самим спастись, то спасти других. x x x Крик Ромара был слышен во всем селении. И еще не успели угаснуть отзвуки, как наспех похватавшие оружие охотники ринулись к воротам. Впереди бежал Бойша - и как только успел вождь? А Ромар уже кричал что было мочи остолбеневшим пастухам, обихаживавшим невдалеке большую отару: - Бросай, все бросай, дураки! Беги! Диатриты! Карлики верхом на чудовищных птицах-диатримах. Узкая тропа давно кончилась и, рассыпаясь веером вслед за бегущими Таши и Тейко мчалось не меньше двух дюжин кровожадных птиц. Диатримы на бегу злобно и хищно орали, мирное курлыканье превратилось в кровожадный клич. Расстояние между преследователями и Таши с Тейко быстро сокращалось. Первым, как и положено вождю, опомнился Бойша. - Которые с луками - вперед! Стреляй! Ворота - закрыть! - Там же люди остались!.. - выкрикнул кто-то, но Бойша только зло сверкнул глазами. - В щель проскочат. Не могу я из-за двоих всем родом рисковать! И все-таки Таши и Тейко не успели бы, окажись путь от Сухого Ручья до селения чуть длиннее, или - или не заметь диатриты другую добычу. Наконец опомнившиеся пастухи в ужасе бежали прочь, суматошно размахивая руками; овец они бросили на произвол судьбы. Но диатрим сейчас не слишком занимали жалкие двуногие. Перед ними оказалась куда более вкусная еда. Передовой отряд диатритов резко взял в сторону, направляясь к отаре. В толпе воинов кто-то громко охнул. Задыхающиеся, чуть живые Таши и Тейко с разгону ворвались в оставленную щель под не полностью задвинутыми плахами. Ворвались - и рухнули наземь, полуживые. Перед глазами Таши плавала алая пелена, словно по затылку хлестнула длань Дзара. Не чуя ног, он повалился прямо в пыль, не слыша голосов, не чувствуя теребящих его рук; рядом растянулся Тейко, рядом, словно кровный брат, точно и не было меж ними никогда никакой вражды. А карлики тем временем, разразившись тонкими торжествующими воплями - ишь, обрадовались, гады! - завернули птиц к стаду. Собственно говоря, их и заворачивать было не нужно - диатримы сами рвались вперед, точно молодые туры на случку. За спиной Бойши загалдели и загомонили. - Перебьют же!.. Чего стоим?.. Перебьют! - Тихо вы! - гаркнул вождь, видя отчаянное выражение на лице Ромара. - Никому из ворот ни ногой! Видите сами - сожрут вас там и не подавятся. - Здесь ничего уже не сделать, - подал голос и безрукий колдун. - Стадо уже пропало. Радуйтесь, что люди живы остались!.. - Стойте!.. - отчаянный крик прервал Ромара. Старая Крага, размахивая рукой, ковыляла к воротам. - Стойте! Там люди остались! Мои в рощу пошли и Таркиных трое, за калиной для пирогов!.. - Тьфу ты, нелегкая! - всегдашнее спокойствие изменило Бойше. - Вам когда еще говорилось, чтобы без охраны бабы за ворота не совались? - Там Чалох с ними, только что он один-то сможет? - Что же я, Дзара заставлю день погасить? Теперь уже ничего не поделаешь. И не войте вы, окаянные, не хороните людей прежде времени; может еще выберутся. Вы лучше по домам пройдите, взгляните, кто еще из родичей за стенами остался. Тем временем к воротам добрался и шаман Матхи. Он не произнес ни слова, просто воины сами расступились перед ним - спиной его шаги почувствовали, что ли? Шаман вышел вперед, туда, где стояли Ромар и Бойша, поворотил лицо в сторону врагов, будто вглядывался. Хотя, это всякий знает, чтобы врага различить, глаз не надо. Тем временем диатримы дорвались до стада и началось... Такого побоища не видывали даже самые опытные и бывалые охотники. Хрипло курлыкая, оголодавшие птицы ринулись на овец. Ударили страшные клювы. Каждый удар вырывал громадные кровоточащие куски мяса вместе со шкурой; обезумевшие от страха овцы заметались, но диатримы были уже повсюду. По дороге от Сухого Ручья подваливали все новые и новые, спеша присоединиться к пиршеству. Воины рода могли лишь скрипеть зубами, слыша отчаянное блеяние избиваемых овец и торжествующее кудахтанье диатрим. Поле в минуту покрылось полурасклеванными кровоточащими тушами. Птицы жрали от пуза. - Матхи, - Ромар не повернулся к слепому шаману. - Ты понял, что я хочу? - Я понял тебя, Ромар, - как всегда, Матхи говорил очень тихо и очень спокойно. Да. Пусть отодвинут плахи. А воины пусть встанут по обе стороны и держат копья наготове. Ромар кивнул. Лицо безрукого колдуна потемнело; он словно бы тянул вверх громадную, неподъемную меру. Матхи резко ударил в бубен. Повинуясь знакам Бойши, воины поспешно отодвигали тяжеленные дубовые плахи - защиты от зверя, не от человека. Вождь вышел вперед, громко закричал, привлекая внимание противника. Диатримы на лугу уже насытились. Отяжелевшие, осоловевшие, они медленным, не слишком уверенным шагом кружили по пастбищу. Деловито суетились карлики, дорезая уцелевших овец. При виде Бойши двое или трое диатритов - из тех, чьи птицы казались побойчее - двинули своих скакунов к частоколу. Безоружный Бойша спокойно шагнул за ворота. Он поднял руки, как бы в знак того, что хочет говорить; карлики, естественно, не ответили, сердито понукая обожравшихся птиц. - Эй, вы! - крикнул вождь. Ответа не было. Но зато диатримы, разозленные тем, что их оторвали от еды, припустили во весь опор. - Ромар, - спокойно сказал Матхи и что было сил встряхнул бубном. Костяные погремушки и бубенчики разом затарахтели. Бойша одним движением, извернувшись, точно волк, прыгнул назад. Распалившаяся от погони птица со всего размаху влетела в ворота. Влетела - и словно бы натолкнулась на незримую стену. Голова с окровавленным клювом резко отдернулась назад. Мощные лапы взбили пыль, отчаянно взмахнул руками карлик-наездник, и диатрима тяжело грохнулась под ноги охотников, ошеломленная и оглушенная. Лицо Ромара почернело от боли. Ставить заслон живому, это не камни отшвыривать. Живое тело куда весомей. Сразу же за первой диатримой на землю рухнула вторая птица; карлик, кувыркнувшись через голову полетел прямо под бок начавшему приходить в себя Таши. Третий диатрит оказался посообразительней - смекнув, в чем дело, резко повернул птицу, и в спину ему тотчас воткнулось четыре или даже пять стрел. Второй залп лучники направили в дальних птиц, но зацепили кого или нет, сказать было трудно. Остальные воины всем скопом ринулись на двух поверженных диатрим. На карликов почти не обратили внимания: спешенный диатрит - не боец; Таши одной рукой сжал тонкую шею, и горло тотчас же хрустнуло. Оглушенные птицы истошно заорали, когда иззубренный кремень прошел наконец сквозь плотную защиту перьев и вонзился в плоть. Хотя лишить такую птичку жизни оказалось не так просто. Копье, по самую обвязку вбитое в круглый пристальный глаз, было вырвано из рук охотника и со свистом рассекало воздух в такт взмахам дергающейся головы. Судорожно забили могучие лапы, с легкостью сшибая людей с ног; конвульсивно ударили клювы - и кто-то из воинов, захрипев, отскочил назад, зажимая ладонью рваную рану на бедре. Бойша размахнулся палицей, голова диатримы разлетелась вдребезги, точно глиняный горшок, хотя еще долго бездыханное тело скребло дорогу когтями. Вторую птицу прикончили копьями. Уцелевшего карлика хотели взять живьем, но случайно затоптали ногами; как, когда, кто - теперь уж и не разберешь и некого Бойше ругать за излишнюю ретивость. Остальные диатриты остановились в отдалении. Смотрели пристально, на отсутствующий ус мотали. Но страха не показывали. Вона, их тут целая орда - что им потеря троих! - Так, - Бойша тяжело дышал. - Ты, ты и ты - останетесь сторожить у ворот. Вы, пятеро - рассыпаться по частоколу. Вряд ли они на городьбу полезут, но все-таки... Увидите что подозрительное - на помощь зовите, сами не геройствуйте. - Не полезут они, Бойша, - устало проговорил Ромар. Лицо колдуна блестело от пота. Таши спохватился, потянулся обтереть. Ромар благодарственно кивнул. - Не полезут они. Понимают, что враз прикончат. - А что, по-твоему, они делать станут? Вот в чем сила Бойши - решения своей волей принимает, а совета спросить никогда не постесняется. Оттого и ошибается редко. - Будут, мыслю, вокруг частокола кружить, - заговорил Матхи, словно возревновав, что спрашивают у колдуна, а не у шамана. - Чтобы мы за ограду сунуться не смели. - Верно, - Ромар кивнул. Бойша заметно помрачнел. - Ладно, - сквозь зубы бросил он. - Старшие охотники - за мной. Думать станем. И вы, колдун да шаман, думайте!.. - Что нам думать, - горько усмехнулся Ромар. - Поставили мы с Матхи сейчас в воротах щит, которым камни согнутых отбивали - так второй раз карлики в эту ловушку не попадутся. Не такие дурные. Эх, эх, вот если б могли мы все вместе колдовать, как согнутые! Камней бы побольше поднять - да на птиц этих высыпать!.. Матхи лишь пожал плечами, а кое-кто из воинов даже скривился выразительно: это надо ж такое сказануть - согнутым позавидовать! Ну да от Ромара всего ожидать можно; сам старик, а старина заветная ему словно и не мила. Медленно расходились от ворот. Схлынула горячка боя, опьянение первым успехом - все ж трех птиц завалили, не шутка! - и в головы полезли разные не слишком приятные мысли. Если карлики за ограду не выпустят - как дальше-то жить? Вон, была отара - и нет ее. Хорошо, хлеб успели убрать, а то бы и вовсе смертынька подошла. Но самое главное - вода. Раньше рядом ручьев полно было, туда по воду ходили, а ныне вся ручьева пересохла, значит - на Великую топай, а как туда доберешься, при диатритах со всех сторон?.. Селение сжалось и притаилось, словно обложенный охотниками зверь. На площадке перед домом Бойши собрались старшие. Таши с Тейко тоже позвали - пускай расскажут, как карлики через реку переходили, а заодно - что они, Таши с Тейко, там делали? Усталые, измученные Ромар и Матхи стояли рядом. Колдун глядел в землю; Матхи же, напротив, запрокинул голову, подняв незрячие глазницы к небу - что видел он ими там?.. Речь начал Бойша. Вождь очень быстро все понял, и не тешил сородичей красивыми сказками. - Скверно наши дела складываются. Карлики нас за городьбой замкнули, как мы рыбу в затоне замыкаем. Выходить сможем только ночью. Никак ты, Ромар, рассказывал, что ночью эти птицы не видят - так? - Дети тура так говорили, - подтвердил колдун. - Сегодня до заката придется той водой обходиться, что в домах осталась. Ночью к Великой пойдем. Но допрежь - посмотрим: уйдут диатриты отсюда или нет? Откочуют подальше в степь или кружить вокруг станут? Ежели не уйдут... - лицо Бойши приобрело вдруг донельзя свирепое выражение, ну чисто страшный Жжарг, пожиратель младенцев, - то мы тогда с ними в потемках-то по-иному говорить станем!.. - Верно, верно, все верно, да вот только не станут карлики нашей вылазки ждать, - покряхтел Ромар. - Не впервой им с городьбой да частоколами сталкиваться. Уйдут они. И далеко. Знаю я, сколько диатрима эта может за день одолеть. Самому сильному воину не впору. Так что не станут они тут ночью под наши копья подставляться. Даже стражи не оставят. - Так если они ночами уходить станут - неужто ж пропадем? - крикнул кто-то из охотников. - Пропасть - не пропадем! - непреклонно отрезал Бойша. - А вот наломаться - наломаемся до кровавого пота. Но все равно, я так полагаю, что даже если и ускачут карлики далеко отсюда - достать их и там можно. Отправим отряд. Идти будет ночью. А днем - лежать, головы не подняв, и чтоб даже мочились бы и то под себя! - раздались смешки. - А как стойбище их найдем - дождемся темноты и покрошим всех! Речь вождя встретили дружными возгласами одобрения, однако Ромар покачал головой. - О другом, сородичи, думать надо. Диатриты нам охотиться не дадут, Великая остановилась, рыбы не стало. С чем зиму зимовать станем? - До зимы с карликами покончить надо! - раздался возглас. - До зимы! Хорошо говоришь, да только легко ли исполнить будет? Птички их в темноте видят хуже тетери, это верно. Да только если их всполошить, они всех направо и налево клевать станут, своего от чужого не отличая. Сколько наших тогда поляжет? Вспомните, сейчас заваленных птиц добивали, и то Шукан едва без ноги не остался. А в ночи и нам солнце не светит. И даже, если побьем их... Карликов эвон какая тьма привалила. Потеряют они сотню, потеряют две - да только не дорога ли такая киноварь окажется? Бойша нахмурился. - К чему это ты, Ромар, речь-то ведешь? Говори сразу. - Да к тому, что может статься - нам отсюда уходить придется, - тихо, без выражения проронил Матхи. Все так и обмерли. - Это куда ж нам уходить? - старая Крага, похоже, совсем забыла страх перед шаманом, извечным супротивником женской власти. - Куда? - Туда, где карлики нас не достанут, - Матхи говорил прежним, лишенным выражения, безжизненным голосом. - На закат. За Белоструйную. Там наши родовичи тоже есть. А как уходить - помыслим. На то вождь у нас и есть. Бойша хмыкнул. - Ладно, ладно, то дело несейчашнее. Давайте о неотложном решать. - Бабы-то, бабы, за калиной ушли! - тотчас вновь запричитала Крага. - Выводить их надо! - Сказали уже тебе, старая, - разозлился Бойша. - Мне свет Дзара не затмить. Колдуну с шаманом такое тож не под силу. Или ты возьмешься? - Ну хоть глаза окаянным отвести! - стонала Крага. - Неужто не сумеете? Матхи, первый раз тебя прошу. Это чародейство мужское! Мне не осилить. Ромар опустил глаза. - Надо попытаться... Матхи... - Я пойду, - вымолвил Таши, шагнув вперед. - Куда они пошли, Крага? За калиной? - Спятил! - зарычал вождь. - Сказано - за городьбу ни шагу! - Так ведь бабы там, вождь, - Таши опустил голову. - Милостью Лара, схоронятся, - проворчал Бойша. - В зарослях отлежатся. Если не полные дуры... - Так ведь спугаются!.. - не унималась Крага. Диатриты тем временем оттянулись далеко. Осталось лишь несколько дозорных. - Позволь, вождь, - Таши опустил голову, но голос его звучал твердо и непреклонно. - Позволь... чтобы родичи не говорили... - Ты это брось! - всполошился Ромар. - Испытание ты прошел... Не слушая безрукого колдуна, Крага внимательно поглядела Таши в глаза. - Ну, коли выведешь... - голос ее дрогнул. Таши чуть заметно усмехнулся. Дорогого стоила эта мимолетная дрожь в голосе старой. Он не стал брать ни лука, ни стрел. Одно копье, недлинное, но толстое, чтобы выдержало, случись что, весь намах мчащейся диатримы. С такими загонщики идут пугать крупного зверя. Действовать этакой дубиной несподручно, только себя прикрыть, ежели взбесившееся стадо на загонщиков повернет. Тогда упирай пятку в землю и выставляй вперед заточенное острие. Древко удар выдержит, а там как предки пособят. Вот и сейчас - вся надежда на загонное копье. Как диатримы боевые копья ломают, Таши уже видал. Еще лучше всего подошло бы, конечно, длинное ратовище - но когда надо ползти, словно волк, подбирающийся к добыче, оно только помешает. - Лихом не поминайте, люди, - глухо сказал Таши и, не оборачиваясь, скользнул под нижней плахой заплота. За спиной царило молчание. Даже Ромар не дерзнул остановить своего выкормыша. Знал - не перед людьми, перед собой Таши в долгу. И пока сам не сочтет, что долг исполнен - не будет ему покоя. Таши змеей скользнул в пожухлую осеннюю траву. Хорошо, высокие стебли кипрея еще стояли. Бойша молча смотрел вслед парню. Какой воин; какой охотник... не может род такого терять. Ишь, как ползет - ни одной травинки не шелохнет. Может, и не заметят супостаты... Таши полз легко, стелясь пластом, прижимаясь к груди Великой Матери, и неосознанно моля "не выдай!". Где там эта калина? Не так ведь и далеко. Должен проползти. Только б дурехи вопить да метаться не начали. Приспичило им пироги заводить!.. Калина тянулась густой полосой по крутояру; в непролазную чащу едва ли сунулась по доброй воле хотя бы одна диатрима. Но вот между ягодной порослью и частоколом лежало пустое пространство, где незамеченным проползет разве что желтопузый уж. Один раз ему повезло здесь пробраться, а как он баб-то назад потащит? А, ладно, хотя бы предупредит, чтоб забились в самую крепь и носов не высовывали. Ему помирать невместно. Уника в порубе ждет. Ничего, ничего, ночью мы с тобой перемолвимся... А возле ворот застыл Ромар, и лицо его казалось сейчас страшнее лика самого разгневанного Лара. Матхи осторожно поднял руку; зрячие пальцы пробежали по лицу колдуна. - Тебе его не прикрыть, - еле шевельнулись губы шамана. - Оставь, не мучайся - его участь в руках Лара. Если Великий Предок захочет помочь своему сыну... "Ну где же, расклюй меня диатрима, эти бабы? Куда их занесло?" - Рута! - приподнявшись, решился вполголоса окликнуть Таши. И тотчас - услыхал беззаботное щебетание бабьего перетолка. Ишь, балаболки!.. Трезвонят почем зря. Невдомек, дурехам, что смерть рядом кругами ходит. Вскочив на ноги, Таши ринулся напролом - сейчас они сюда всех до единого карликов соберут! - Тихо вы! - зашипел он, выскочив прямо перед опешившими бабами. Кое-то из них даже попятился. А ну как Таши все-таки мангас, да ка-ак начнет сейчас... - Разорались! - Таши шептал чуть слышно, но шепот его наполняла такая ярость, что казалось, будто он кричит. Не должен молодой охотник так говорить с матерями, пусть даже и нестарыми. Но что тут поделаешь? Сами ведь смерть свою накликают, неразумные! - Ты чего? - настороженно спросила Рута. - Того! Диатриты на наш берег прорвались. Селение обложили, отару расклевали! Бойша ворота велел заложить - хорошо, Крага о вас вспомнила! - Диатриты?.. - ахнула Рута. Она соображала быстрее всех. - Ой, ой, что же бу-у-удет-то!.. - у Паты плаксиво скривился рот. Таши сделал зверское лицо, и Пата подавилась воем. - Чалох-то где? - спросил Таши. - Так вон спит. Ему же ночью в дозор идти, вот он и отсыпается. Чалох по-богатырски развалился под кустом, топор и лук отодвинуты в сторону, чтобы не давили под боком. Сладко спит дозорный, только что не похрапывает. Но едва Таши коснулся рукой чалохова плеча, тот мигом проснулся, а услышав новость переспрашивать не стал. Велел сидеть тихо, сверкнул глазами на Пату - видно знает, кто из баб может от страха взвыть - и уполз, чтобы высмотреть все самому. - Что делать-то будем? - спросила Рута. Она была здесь не самой старшей и не самой горластой, но вот подошла беда, Хурак пасть разинул, и все разом облепили Руту, защиты ищут. И она защищает, как может. Побелела, но держится. А остальные мало что в голос не ревут в ожидании, покуда Чалох обратно приползет. Избаловались бабы за годы беспечальной жизни. Прежде-то, рассказывают, и воевать женщины умели, а в случае нежданной беды не шумели по-глупому, а с полуслова слушались того, кто дело понимает. Недаром власть у них отняли. То-то бы они сейчас накомандовали. - До ночи в кустах лежать, - ответил Таши. - В темноте птицы у карликов не видят. А то в обход поползем. Есть там местечки, где чертополох близко к городьбе подходит. Скорее всего, дождались бы Чалоха и решили засесть здесь, в густоте - но оказалось, что уши у карликов травой не заложило, и шум они все-таки услыхали. За спиной Таши внезапно захрустело. В следующий миг, опережая визг перепуганных баб, он крутнулся на месте, почти наугад выбросив короткое копьецо насколько хватило рук. Проломившись через густорост, диатрима уже совсем было нацелилась одним клевком снести двуногой сыти голову, но этому помешало вовремя подставленное копье. Удержать оружие в руках после такого удара было невозможно, Таши и не пытался этого сделать, он лишь старался, чтобы воткнувшееся в землю древко не завалилось на сторону. Окажись древко чуть более хлипким, оно переломилось бы от удара, но здесь Таши помогла его предусмотрительность. Не боевое копье выбрал, а загонное, чуть не в ногу толщиной, каким бегущего быка остановить можно. Плотно примотанный наконечник пробил слой жестких перьев - диатрима, считай, сама насадила себя на рожон. Еще никому прежде не удавалось вот так одним ударом разделаться с чудовищем высотой чуть ли не в три человеческих роста. Вишневая птичья кровь частыми толчками побежала по древку. Птица судорожно задергалась - и рухнула. Карлик успел соскочить; Таши со всего размаха пнул недомерка ногой в спину. Тот полетел вперед, клубком прокатился по земле, вскочил на четвереньки, но больше сделать ничего не успел, Таши уже прыгнул следом, ударив разом обеими ногами. Под ногой громко хрустнуло, карлик обмяк. - Вот так, - хрипло проговорил Таши, вставая. Рута и остальные глядели на него с ужасом и восхищением. - Не дадут нам тут отсиживаться. Вернулся бледный и посуровевший Чалох. Глянул на приключившийся разор, побледнел еще больше и сразу же велел сниматься. Ему тоже в голову пришла мысль ползти в обход пастбища. - А как же... - вякнула Пата, но Чалох сунул ей кулаком в ребра, и разговоры прекратились. Таши инда завидно стало, как быстро охотник порядок навел. Чалоху просто, Пата ему родная сестра, да еще и меньшая. Он ее и в детстве бивал, и сейчас право имеет. Пошли. За спиной Таши порой раздавались сдавленные всхлипы, но в общем-то было довольно тихо. Вот и край зарослям. Впереди - чистое поле. Смертное поле. И как подумаешь, что сам помогал с него кусты сводить... Эх! - Лежать! И - никшнуть всем! - строго предупредил Чалох и кивнул Таши. - Вы куда? - заскулили девки. - Нам тут одним стра-а-ашно... - Мы глянем - и назад, - ободрив таким образом приунывших бабенок, мужчины поползли к узкому лазу, каких немало проделали в чертополохе шныряющие вокруг селения собаки. Выползли шагов на десять вперед, огляделись. Все спокойно, никого нет. Диатриты куда-то попрятались. До самого окоема - ни одной живой души. Только земля в отдалении усеяна полурасклеванными овечьими тушами. Куда ж вражины-то подевались? Руки стали мокрыми от пота. Ну, долго так сидеть нечего, надо прорываться. Вернулись. - Чисто вроде бы. Да, впереди было чисто. Даже - обманчиво-чисто. А вот ниже к реке слышалось алчное курлыканье диатрим. Карлики прочесывали заросли - вот-вот могут и на их лежбище наткнуться. Поползли. Рута, молодец, точно вьюн полевой стелется; а Пата, дурища, так зад отклячила, что за целое поприще видать. Остальные бабы и девки кто как справляется. Молчат, и на том спасибо. До заветных ворот оставалось уже совсем немного, когда знакомое уже свиристение и клекот раздались под самым боком. Тоже, не прошли гады мимо бурьяна, спрятались да как ловко! Уложили своих чудовищ, заставили шею вытянуть - и все за пару шагов ничего не разглядишь. Да и кто знал, что они так умеют - птицы-то высоченные, за версту видать. А они затаились и поджидают, кто к ним пожалует. Одна из птиц уже вскочила и бежала к ним, отмахивая с каждым, обманчиво-неспешным шагом такие куски, что не верится даже тому, кто сам на это дело смотрит. Башка со зловещим клювом маячила на недоступной высоте; никаким копьем не дотянешься, хоть опять жди, пока она тебя клевать начнет. А и напорется диатрима на острый дрын - что с того? Помощи ей недолго ждать: чуть не под самым носом у ползущих взметнуло лопухи и как из-под земли полезла оттуда клювастая голова с гребнем жестких перьев на макушке. Пата заполошно взвизгнула и, потеряв голову, окарачь бросилась к городьбе. Другие бабы, понимая, что спасение в ногах, вскочили и припустили рысью. Сделать можно было только одно: задержать гадин хоть на полмига, авось успеет кто из женщин спастись. Вон они, ворота, открыты, влетай с разбега, а птицу, коли дуриком сунется, Ромар с Матхи найдут чем попотчевать. Удивительно много мыслей пролетает в голове в такие мгновения, разные мысли, горькие или светлые, но никогда не мешающие делать дело или хотя бы умереть достойно. Двумя руками Таши поднял загонное копье, приготовился принять на кремень смертельный удар. И тут из травы, совсем рядом с неловко подымающейся диатримой вынырнул Чалох. С громким хаканьем, словно дерево валил, метнул боевой топор в недоступную уже голову, прямо в золотую радугу глаза. А сам уже не успел ни отпрыгнуть, ни отшатнуться. Окривевшая птица заметалась, не слушая воплей наездника, свирепо и неточно избивая клювом упавшего охотника, потом метнулась в сторону и сослепу столкнулась с той хищницей, которую ждал Таши. Птицы повалились одна на другую, мгновенно сплетясь в клекочущий клубок. Таши швырнул в упавших свою жердину и, не глядя, попал куда или нет, рванулся вслед за удирающими бабами только ветер в ушах свистнул. В три прыжка догнал толстозадую Пату, ухватил за руку, потащил чуть не волоком. Серьезного урона упавшие диатримы не понесли. Карлики быстро сумели поднять своих птиц, устремившись в погоню. Другие женщины уже влетали в открытый проем ворот, поэтому гнались только за Таши и Патой. Пата словно во сне перебирала короткими ногами, а сзади уже слышались тугие удары мозолистых птичьих лап: словно палкой пыль из старой шкуры выбивают. И все-таки, успели, проскочили, под самым носом у бегающей смерти. Поостереглись диатриты близко к воротам подходить, научились кой-чему после первого приступа. Пата при всех Таши на шею кинулась, слезы - в три ручья, ровно Великую оживить решила. Приблизился Бойша - по плечу молча хлопнул. - Чалох всех выручил, - сказал Таши. - Видел, - кивнул вождь. - Но и ты молодец. Крага подошла, положила на Ташино плечо морщинистую ладонь. Сказала строго: - Будешь у меня внуком, заместо Чалоха. А Тейко в стороне отстоялся. x x x - Хорош, хорош, нечего сказать! - распекал Ромар Таши, когда они медленно шли прочь от ворот. - Поперся, значит. Да если б не ты, отлежались бы бабы, как есть бы отлежались!.. - Не... - Таши помотал головой. - Не отлежались бы. Они ж не знали ничего, шумели, только что песни не орали. Нашли бы их мигом и расклевали. - Может - да, а, может - и нет, - оборвал Ромар. - Все равно. Для рода их смерть - еще не гибель... - А моя что - гибель? - удивился Таши. - Может и так, - Ромар был очень серьезен. - Твоя и Уники. Чует сердце - придется нам троим роду послужить. Потому что завязли мы крепко. Ратной силой с диатритами не совладаем - помяни мое слово. - Бойша про ночной поход говорил... - Говорил. Да только не будет от этого толку. Пособи Лар людей назад привести. - Да мы справимся! - самоуверенно бросил Таши. - Ты же слышал, Рута рассказывала, я один сумел диатриму прикончить. Просто оружие на них надо иное, чем обычно в бой берем. - Справитесь?! - безрукий колдун сверкнул очами. - Не слышал, что я у ворот говорил? - Слышать-то слышал, но ведь не бывает так, чтобы сделать вовсе ничего нельзя было! Может, пал на птиц пустить!.. Дождей так и не было, степь пересохла, займется хорошо. - Пал пустить? Мысль добрая, - оживился Ромар. - Я подумаю. Глядишь, поможет оброниться. Томительно-медленно тянулся день. Плакали дети - пить хочется, а матери гонят от глиняных корчаг. До ночи запас не обновишь. Бойша, Матхи, Ромар Стакн и несколько старейшин вкупе с самыми опытными охотниками закрылись в доме вождя, что-то обсуждая. Таши в сотый раз рассказывал молодым парням, как сумел уложить диатриму. Воины примеряли по руке загонные копья, недовольно морщились: не то оружие, чтобы в бою им ловко управляться. А ради одного удара такую тяготу тащить тоже обидно. Таши неудержимо тянуло к Отшибной Землянке; но нет, нельзя, нельзя. Разве что совсем поздно, ночью, когда все уснут. Над притихшим селением нехотя стягивались сумерки. Диатриты не показывались. Ушли куда-то в степь, на полудень, отягощенные добычей. Сами ничего не несли, вьючили на птиц. Ромар смотрел на сборы с крыши, цокал языком, завидовал. Про судьбу нижнего Туранова поселка люди старались не думать. Хотелось верить, что там тоже все в порядке. Городьба высокая - отобьются. Лишь бы врасплох не взяли. О чем говорили на совете старейшин, Таши не знал, но Ромар вышел оттуда мрачный, как туча. Вышел - и сразу отозвал Таши в сторону. - Бойша поведет сегодня ночью воинов на юг. Тебя тоже берут. Смотри, Таши, ты не должен меня подвести. Ты обязан вернуться. Потому что, сдается мне, не от диатритов наши беды. Не от карликов, а... - старик осекся и досадливо дернул плечом. - Одним словом - вперед не лезь, лихость не выказывай! Ты и так всех в ней убедил. Даже Свиола. Ты женщин из рощи вывел, пока его молодцы ни живы ни мертвы у меня за спиной торчали. Так что и думать забудь про подвиги. Их на твою долю отмеряно столько, что за долгую жизнь не перегеройствовать. А судьба у тебя темна, гадание ничего толком не говорит. Будет ли у тебя долгая жизнь-то? Парень ты сильный, а за жизнь держишься слабо. И если убьют тебя каким-нибудь дуриком, то не скоро в роду отыщется второй такой человек. Потому и бьюсь за тебя. Понял? - Понял, - сказал Таши, ничуть не удивленный и не обрадованный высокой своей судьбой. - Тогда я вот что тебе велю - все-все доподлинно про диатритов узнать. Фигурки я спрашивал, - но надо увидеть и глазами. Мне туда не дойти, поэтому моими глазами станешь ты. Понятно? - Понятно, - кивнул Таши. - А за Унику не беспокойся. Я с ней словом перемолвился. Очень на тебя она сердита, что, голову очертя, на диатритов полез. О ней не думал. Таши опустил голову. Верен упрек, как ни крути, верен. Не о любимой заботился, когда за ворота шел баб выручать. О себе. - Не буду больше, - совсем по-мальчишески пробурчал он, отворачиваясь. - Так-то оно лучше, - наставительно заметил Ромар. - Смотри у меня! Наперед всех не лезь. Я Бойшу предупредил. Сказал, что ты мне во что бы то ни стало живой нужен. Он понял. Глава 4 Вечером по селению прокатилась короткая волна сборов. Охотники разделились на три отряда - самый большой, из наилучших, шел вместе с Бойшей искать ночевку диатритов. Второй, куда меньше, должен был натаскать за ночь воды из Великой. Третий, где заправлял мастер Стакн, ладил устроить в самом селении большое вместилище для воды. Гончарной глины можно и днем между домами накопать, а вот за лозняком, хочешь - не хочешь, надо в рощу идти. Бабы выли над изувеченным телом Чалоха. Его принесли в селение, едва начало смеркаться, и стало ясно, что враги убрались от стен на безопасное расстояние. А еще четыре человека так и сгинули. Вышли утром по делам - и пропали. Теперь только диатримы и могут рассказать об их судьбе. Матхи выкроил минуту среди беспокойств тяжкого дня, спросил своих помощников из числа легких духов, но ответа толком не получил. Хотя главное понял и велел принести обереги ушедших в свою землянку, где хранятся фигурки предков погибших неведомой смертью. Вот и все похороны. Поневоле Чалоху позавидуешь - над ним хоть поплакать можно. Таши и Тейко попали в большой отряд. Провожаемые молчаливыми женщинами, вышли за ворота. Впереди лежала ночная степь, знакомые, привычные места, где знаешь каждую балочку и каждый овражек. Где искать диатритов, подсказали шаман с Ромаром. Матхи долго гремел бубном, прыгал и завывал, вызывая предков; безрукий перебрасывал пальцами ног гадальные амулеты. Оказалось, что карлики ушли примерно на день пути. Для их птиц - совсем немного. - Пошевеливайтесь! - торопил своих Бойша. - Нам бы затемно до их становища дошагать, светлый день переждать, а ночью-то и ударить! Шагали, растянувшись длинной колонной. Всего вождь вел с собой почти три сотни опытных воинов. Никогда еще люди не хаживали в такие походы. Согнутых отбивали на крутоярах Великой; а о войне с трупоедами уже почти забыли - как там было да что. Если карлики и оставили ночную стражу на дальних подходах, себя она никак не оказала. Да и что она могла? Диатрима ночью беспомощна. А карлики, хоть и жилисты - но в малолюдстве не бойцы. Ни обогнать не могла войско Бойши их весть, ни хотя бы сравняться с ним. Ночь выдалась на диво. Звездная, прохладная, идти легко, одно удовольствие. На плече у Таши видел боевой лук Туны (эх, погиб богатырь! а ведь такой смог бы голыми руками и диатриму заломать...) Оставили позади круг полей, иные угодья. Шли по четкому следу орды - впереди воинства Бойша пустил лучших следопытов, да и не прятались карлики, чувствуя свою силу. Шли молча - ни шепотков, ни пересудов. Все понимали, насколько страшен враг. Слова Ромара о том, что боевые птицы, даже ничего не видя, начнут клевать всех вокруг себя, не вылезали из голов. Про Таши и Унику уже никто не вспоминал. Ночь катилась им вслед темной волной. И, словно толкаемые десятками и сотнями ног, поворачивались звезды. Луна проглянула было и спряталась - видно, помогли предки, вовремя пригнали облаков. Хотя карлики, в отличие от своих птиц, так и так видят в темноте лучше кошек, не зря ж они большеглазым лесным убийцам сродни. Шли давно знакомой дорогой к низовому селению, где заправлял Туран. Оскорбленный старшина сразу же после суда ушел с немногими спутниками домой, и оставалось только гадать - достигли они частокола или достались на обед диатримам. Таши в дозор не посылали. Эта честь досталась Тейко; и среди тьмы передовые родового ополчения внезапно услыхали сдавленный, срывающийся полукрик-полухрип. Тейко молча вскинул лук, готовый стрелять на звук, но вовремя понял, что кричит бегущий в ночи человек. - Это я, я... Лихор!.. Бегун был весь покрыт кровью. Из плеча вырван целый кусок мяса. Как он с такой раной ухитрился еще и бежать - никто не мог понять. Он бежал и плакал. Плакал и бежал. Воины столпились кругом парня. Кто-то из сведущих в знахарстве занялся повязкой. Послали за Бойшей. А Таши почувствовал, как внезапно стало холодно внутри. Надвигалась небывалая беда, какой не знал еще род. И Лихор рассказал. Оказалось, не в одном месте перешли Великую карлики-диатриты. И очень быстро нашли низовое селение... Беда свалилась ярким полуднем, когда не опасаешься никакого чужеродного колдовства. Лениво паслись отары. Лениво дремали пастухи. И широко раскрыты были ворота в городьбе. Плахи отодвинуты - кого бояться? Страшные диатримы оставались где-то там, далеко; никто не мог и помыслить, что они пожалуют сюда. Туран едва вернулся с судилища. Пришел мрачный, злой, что не по евонному вышло. Нарычал на всех, надавал затрещин да оплеух. Разогнал народ по работам - сорвал сердце. Почему дров для общинных очагов не припасли к его, Турана, возвращению? Здесь вам перелесков нет, не на севере живем, о дровах особая забота должна быть. Почему воды мало, почему раскрошившееся в частоколе бревно не заменили, хотя он уж мозоли на языке натер, почему столько здоровенных мужиков глаза проглядывает, в степь пялится, от работы отлынивает - дескать, мы на страже? Почему?.. почему?.. почему?.. Оно и понятно - старшина разгневанный всегда найдет к чему прицепиться. И началось. Всех взбудоражил Туран, всем хвосты накрутил, всех покоя лишил. На входе в городьбу остался один увечный Мамур. Диатримы налетели, когда народ только-только разбредался по работам. Может статься, и больше бы уцелело, если бы подальше отойти успели: схоронились бы по кустам, по зарослям кизила, куда и диатрима не полезет. Так ведь нет - в самые заполошный момент диатриты застигли. Когда раздалось многоголосое злобное клекотанье, никто сперва и не поверил. Все казалось - далеко где-то беда ходит, нас стороной минует, не застигнет. Ан, не обошла. Карлики загодя развернулись широко и пошли на людей как серп на колосья. Выследили, верно, улучили момент - и ударили. Может, подвернись им отара первой - и успел бы люд спастись, а так... С отчаянным криком бросились врассыпную женщины, которых Туран погнал за водой. Диатримы ринулись следом за убегавшими - для них это, верно, первая радость. Живой серп налетел, срезал, растоптал и расклевал бьющиеся живые тела. А карлики не дали своим птицам увлечься пожиранием добычи. Видя, как мечутся жертвы, с визгами и завываниями, гнали диатриты боевых птиц прямо к городьбе. Всполошно заорал колченогий Мамур, замахал руками; а поблизости никого из людей-то и нету. Одна орущая детвора. Стал сам дубовые плахи задвигать - да не успел. Одну только и смог, пока диатричий клюв ему голову напрочь не снес. Птица легко перемахнула ничтожную преграду и ворвалась в селение. Карлики умело и быстро отрезали людей от городьбы. Часть занялась истреблением окруженных, часть - рванула в селение. Возле домов, в тесноте завязались последние отчаянные схватки. Кого-то из карликов случившимся подросткам удалось сбить на землю, только легче от этого не становилось - лишившись наездника, диатримы продолжали метаться, клюя всех, кто подворачивался. То ли сами рассвирепев, то ли доведенные до исступления диатритами, птицы уже не пожирали двуногую добычу, а убивали, убивали и убивали, дурея от льющейся крови. Спасения не было нигде. Ни в поле, ни в селении, ни в домах. Даже туда впихивались диатримы, склевывая детишек, словно вороны червяков. Не щадили никого. Ни дряхлого старика на лежанке, ни крошечного младенца в люльке. В проем всовывалась страшная голова, обитатели начинали метаться - и птицы, даже полуослепнув в темноте, безошибочно били клювами. То ли на звук, но ли на движение... Селение в один миг заполнилось телами. Матери, напрасно пытавшиеся закрыть собой детей; дети, не успевшие добежать до спасительных, как им казалось, ухоронок; старики, перед смертью увидавшие гибель всего своего потомства на несколько колен... Сам Туран в эти минуты случился возле обрыва, где работали древорубы. Взбрело в голову пойти напомнить людям, чтобы как следует древесину отбирали. А то ведь на оголившемся дне выступило немало топляка, от которого не огонь, а один дым происходит. Как будто люди сами не знают, что в очаг бросать. Когда поднялась тревога, вокруг старшины сжался плотный клубок людей. Сказалась давняя выучка - сбиваться в кучу, ежели случилось нежданное. И люди кинулись за помощью к старшине. Туран понял все в первый же миг. Словно с высоты открылось ему селение, в которое, как ножик с горло овцы, входил поток атакующих. И почудилось: если сделать что-то небывалое, совершить одно могучее усилие, еще можно успеть вернуть людей к воротам, к оружию. Спасти если не себя самого, то хотя бы свое имя. Когда-то Туран был крепок, хотя последние годы брал не силой, которой очень поубавилось, а суровостью нрава. Но тут, забыв о возрасте, ухватил за комель бревно и с этою дубиной ринулся навстречу хищному потоку, хотя уже видел, что безнадежно опоздал. Остальных мужчин не надо было понукать. Похватав кто что мог, они сгрудились кругом Турана. Со страшного замаха бревно описало дугу, приложив по шее самой спорой из диатрим. Кто-то с колом в руках кинулся птице под ноги, метя просадить живот. Еще два бревна хряснули покачнувшуюся птицу, и диатрима повалилась на бок, дергаясь и ударяя страшными лапами. Следом сбили вторую птицу, и третью... Вот только за каждую из них платили чуть не десяток собственных жизней. - Осилим! - ревел Туран, понимая, что ничего он не осилит и остается лишь умереть, пробиваясь к очагам и смешивая свою кровь с вражеской. И еще надо в других селениях сполох поднять. Для того должна быть у старейшины заговоренная ракушка, что заставляет кричать Джуджи. Так ведь сам только что снял ее с шеи, собираясь по дрова... Краем глаза Туран заметил Лихора. Петляя как заяц, тот сумел целым добежать к сражающимся, подхватил выпавшую из мертвой руки жердь, стал в строй... Что ему в этом строю делать? А вот до верхнего селения добежать только он и сможет. - Лихор! - рявкнул Туран. - Беги в большое село, Бойшу подымай! На мгновение Лихор растерялся. Каково это - своих бросить, да и как бежать, если диатримы всюду кругами ходят? - С обрыва прыгай! - крикнул знакомый голос, и Лихор, не колеблясь больше, сиганул вниз, на иссохшее дно и побежал, не думая, что впереди путь, который обычно люди проходят за четыре дня. Старался бежать по песчаной полосе, под защитой обрыва; к тому же дальше начинались наносы ила, местами еще вязкого. В какой-то момент над обрывом появилась гарцующая птица. Снизу она казалась особенно огромной, самый ее вид заставлял сжаться в комок и умереть от страха, но Лихор только ускорил бег, стремясь скорее миновать эту часть пути. Карлик наверху злобно визгнул и метнул тонкое копье. Верно метнул, в упор, Лихор едва успел уклониться и, не задержав бега, помчал дальше. Карлик плевал вслед, но диатриму на склон не погнал, понимая, что та лишь ноги на валунах переломает. Второй раз Лихор встретился с диатритами сразу после захода солнца. Он уже давно поднялся на обрыв и бежал по открытому месту, надеясь, что так далеко карлики не забрались. На сей раз ему повезло меньше - хотя, можно, сказать, что повезло вновь. Встретиться с диатримами и остаться в живых - великое везение. Карлики заметили его, и, поскольку полный мрак еще не наступил, один из всадников погнал боевую птицу вдогон. Она настигла бегуна, но клюв скользнул по плечу, раздирая плоть; Лихор кубарем полетел наземь, откатившись - верно, по наитию - в какую-то ямину. Пока карлик разворачивал птицу, парень, не чувствуя боли, вскочил на ноги и рванул, шарахаясь из стороны в сторону, а диатрима, не видя толком добычи, побежала неохотно и злобный коротышка, который все отлично различал, не сумел заставить ее гнаться во весь мах. Лихор бежал до тех пор покуда, полумертвый от усталости и потери крови, не нарвался на передовых родового ополчения. x x x Кровавая муть качалась перед глазами Турана. Старейшина уже ничего не соображал и не понимал, но продолжал идти вперед. Прорваться к воротам, встать в проеме и не пустить внутрь никого... - Нажми!.. - хрипел он, вздымая обломанную лесину. - Еще чуток! Осилим!.. Встрепанная диатрима бежит растопырив короткие крылья, на спине беснуется визжащая тварь. Падает Тарок - старший брат Лихора, тот, что велел парнишке прыгать с обрыва. В тысячный раз обрушивается неподъемная дубина, так что брызги летят от прильнувшей к перьям твари. Птичий клюв с локоть длиной навис над головой Турана, но почему-то не опустился. С коротким горловым вскриком птица отпрыгнула в сторону. - Нажми, ребятки, немного осталось! - взывал Туран, не замечая, что остался совершенно один. И диатримы тоже шарахаются от него, как от зачумленного. Страшен боец, потерявший разум, горе тому, кто тронет безумного. Это знают и люди, и чужинцы, и звери... С бревном навскидку Туран бежал к воротам. Встать в проеме и не пропустить врага в селение. Там дети, внуки, родичи и родовичи! Вот и городьба. Последняя птица, тяжело ступая, выбегает из разоренного поселка... И никого не осталось внутри, никого живого... Туран выронил свое орудие, упал на колени. - Стойте!.. - завыл он вслед уходящим врагам. - Стойте!.. Меня-то за что живым оставили?! x x x - Так. Тихо все, - страшным голосом проговорил Бойша. У всех в низовом селении имелись родственники. - Идем, как шли. Посчитаемся еще и за это. А Лихора... надо до городьбы проводить. Кто пойдет? Желающих не нашлось. Оно и понятно - кто перед родовичами - не перед родичами, а родовичами именно! - в трусости признается? Кто после такого горя назад повернет? - Да не надо меня... - слабо запротестовал Лихор. - Я с вами пойду. - Надо! - отрезал Бойша. - Ты Ромару и Матхи нужен. Им обо всем расскажешь - может, чего надумают. А пойдет с тобой... Ты, Парат! - Вождь... - крепкий, кряжистый воин аж зубами заскрипел от такого. - Не позорь, вождь! - У тебя сколько ртов? - яростно зашептал Бойша. - Так что иди и перечить не думай! Головой за Лихора ответишь, ежели что! И у предков тебя отыскать сумею! - Э-эх! - Парат в сердцах швырнул боевой топор оземь. - Идем, парень... - А вернемся - всем скажу, что это я тебя послал Лихора в село отвести, - постарался утешить воина Бойша. Лихор и поддерживавший его Парат скрылись в темноте. Остальные пошли дальше. До самого рассвета небывалая людская река текла по крутояру над пересохшей Великой. Шли сторожко - но никого больше не встретили. То ли диатримы распугали все живое в округе, то ли озаботились предки убрать с дороги говорливых птиц и иных тварей - но ополчение остановилось на заре, не потревожив никого. - Лежать всем и никшнуть! - строго-настрого предупредил Бойша. - Кто голову поднимет - своей рукой напрочь снесу! Здесь, на прилуге, на широком степном кряже, подошедшем к самой реке, они и остались ждать темноты. Лик Дзара показался над окоемом; брызнули яркие стрелы лучей, и ночь дрогнула, торопясь увести своих детей в потайные темные логовища, где они затаятся - до новых сумерек. Всегда и везде зло боится солнечного света; согнутые, трупоеды, не говоря уж о ночных карликах, предпочитали для лиходейских дел темноту - а вот диатриты, глянь-кось, наоборот. Чем ярче, тем лучше. И вся магия Дзара им не помеха. Воинство залегло в пожухлом ракитнике. Вперед выдвинули стражу - те и вовсе травяными циновками накрылись, чтобы их ничей взгляд углядеть не смог. Случайно или нет, но Таши попал в сторожа. - В оба глядеть! - напутствовал Бойша. - Ваше дело не просто заметить - но и отползти незаметно! Чтобы не усекли они вас? Понятно? Воины послушно кивали головами, все ясно, мол. Таши заметил, что вождь отобрал почти исключительно сирот или не единственных сыновей в семьях. Тоже верно. - Ты здесь заляжешь, - распорядился Макос, хмурый, неприветливый охотник, всю семью которого прошлой весной унесла злая лихоманка. Макос слыл лучшим тропильщиком; никто лучше не умел преследовать зверя, не мог устроить засидку и подстеречь добычу. Сильный воин. Правда, с тех пор, как семья его к Лару отправилась, редко-редко когда и слово-то изронит. Отведенное Таши место - крохотная ложбинка промеж незаметными пологими холмиками - было удачным. Степной простор просматривается далеко, и на полудень и на полуночь, а вот тебя никакая диатрима не углядит, заросла ложбинка высоким бурьяном, в котором всякий взгляд потеряется. Стебли изжелтели, посохли - но стояли упрямо, точно воины в последнем, безнадежном бою. Накрывшись покрывалом из наскоро переплетенных трав, Таши затаился и замер. Теперь, не дохнув, не шелохнувшись, надлежало выдержать целый день. Ничего нет хуже такого ожидания. Одно дело - подстерегать врага, зная, что и твоя стрела, и копье способны отправить его к предкам. Совсем иное - ждать бессильным, уповая лишь на скрытность. Лениво ползет в гору солнце. Подступает жажда. Спасибо судьбе, что октябрь на дворе, а не июль - и день не такой длинный, и жары нет. Решив не трогать флягу-долбленку, поберечь припас, Таши сунул в рот небольшой камушек, принялся катать языком. Ромар научил - и впрямь, помогает на время. Стоп! Таши напрягся, всматриваясь в одну точку. Вдали, там, где прилуг вздыбливался жесткой шерстью исполинских вязов, почудилась тонкая дрожащая черта, темный росчерк на безрадостной серой степи. Неужто они? - да, так и есть. Загребая лапами сухую пыль, ровным неутомимым бегом, куда быстрее любого человека и зверя, на север мчались диатримы. Каждая несла на себе всадника; карлики приникли к мощным шеям, казалось - дрыхли беззаботно, несмотря на быстроту. Впрочем, так, наверное, и есть - привыкли, вот и берегут силы до боя. Таши коротко дернул привязанную к левой лодыжке сигнальную веревку. Сплетенная из стеблей конопли, присыпанная пылью, она напрочь терялась в степном сухотравье. Бойша получил весть. Теперь - отползать. Другие дозорные тоже наверняка заметили диатритов. Таши совсем было собрался осторожно двинуться назад... как вдруг замер, прижавшись к земле, точно крыса, придавленная деревянными двузубыми вилами-ворошилкой. "Не шевелись..." - прошептало что-то в самое ухо - как будто бы даже голосом Уники. И Таши послушался. Потому что крепко помнил, как даже сквозь цеплючий терновник углядели их с Тейко лезущие на крутой берег диатриты. Замер, вжимаясь в землю, распластавшись по ней, врос в нее, затылком чувствуя сквозь накинутую циновку холодный взгляд, что ищет притаившихся врагов. Его засидка оказалась ближе прочих к пути орды. Теперь он не смог бы уйти, даже если б захотел. Вздымали пыль громадные лапы. Чуть не со свистом неслись мимо великанские птахи. Если так, неутомимо, способны они мчаться от восхода и до заката, то воистину страшного врага поставили на пути потомков Лара предвечные. Когда передовые пронеслись мимо, Таши неожиданно успокоился. Не видят его диатриты! Зря пугали пристальным взглядом. То ли беспечными стали после прошлой победы, а может колдун их пожадничал вчера и убился в открытых воротах селения, так что теперь на его месте какой-нибудь неумеха... Кто знает? Чужинец, что зверь, на лицо не отличишь. И незачем отлеживаться носом в грязь перед торжествующей нелюдью. Таши приподнял голову, сквозь щель в циновке следя за боевыми птицами. Хвала Лару, считать он умеет - Ромар обучил. Один десяток - черта пальцем в пыли. Два. Три. Четыре. Пять - четыре палочки перечеркиваются наискось, словно подогнутый большой палец ложится сверху. Сбился Таши лишь когда счет перевалил за три сотни. На глаз выходило, что всего диатритов пришло около полутысячи. Орда пролетела мимо. Боевые птицы пылили уже далеко к северу, а никто из доглядчиков Бойши не думал и пошевелиться. И лишь когда скрылась из глаз последняя приотставшая диатрима, и степь успокоилась, Таши рискнул отползти к своим. Оказалось, что не он один оказался таким сообразительным - пытались счесть карликов почти все дозорные. Расходясь по мелочи, все сходились в главном - врагов не менее четырех с половиной сотен, а вернее - ближе к пяти. Азарт слежки погас, холодно и пусто стало на сердце. Знали люди, что враг силен; но когда на каждого охотника приходится считай что по две диатримы... Поневоле задумаешься. Был, наверное, соблазн поднять войско да двинуть его вперед, покуда диатриты ускакали; но осторожный и рассчетливый Бойша предпочел выждать. Никто не знает, сколько всего карликов переправилось через Великую; к селению ушло много, а сколько осталось в лагере? Что если в лагере вообще никого не осталось, кроме десятка дозорных? Вспугнешь их прежде времени, и ищи потом орду по всей степи. Нет, слишком много неизвестности... Вождь решил ждать темноты. Лежали, не вставая, не решаясь перемолвиться и единым словом. Тяжко, гнетуще на сердце. Помогут в бою добрые предки, помогут иные обитатели этих мест, испокон расположенные к родовичам; но рассчитывать надо все равно лишь на себя да на крепкое копье. От диатрим одно спасение - темнота; на свету они почти непобедимы. Мало-помалу прошел тягучий, медленный день. Усталые от безделья воины как избавление встретили диатритскую орду. Ничуть не уменьшившиеся в числе, карлики гордо проскакали мимо на спинах боевых птиц; Таши заметил, что добычи они теперь везли не в пример меньше. Да и откуда взять добычу? - случайно уцелевшие отары загнаны внутрь частокола, а все остальное погибло еще вчера, едва птицы появившись у городьбы. Промчались, чужинцы... Бойша выждал для верности еще немного и первым осторожно поднялся на ноги. Пошли дальше. Теперь уже не так плотно и неразрывно, напротив - пореже, чтобы в случае чего успеть рассеяться. Вперед выступили дозоры. Таши надеялся, что его вновь пошлют, однако вместо этого Бойша подозвал его к себе. - Ромар говорил - ты пал на чужинцев задумал пускать. Рассказывай, как станешь такое делать? От таких слов Таши мигом возгордился. Не шутка, сам вождь, совета спрашивает! Пусть потом сделает по своему, но - почет! Ишь, Тейко-то как перекосило... Сказать по-правде, Таши над своим предложением не думал. На ум взбрело, Ромару сказал - и довольно. Все мысли занимали поход и Уника, а про всякие огневые потехи он, признаться, и вовсе забыл. Но нельзя же перед вождем осрамиться, коли он спросил! - Ночью хворосту натаскать. Вокруг лагеря обложить. С той стороны, где ветер - поджечь. А бежать кинутся - так некуда будет: костры с другого бока запалим. Бойша кивнул. - Хорошо придумал. А теперь слушай меня. У карликов глаза как у ночных кровососов, так что едва ли они нас вблизи не углядят. И еще, где ты здесь столько хвороста найдешь? Кустарник начнешь ломать - шум до самого моря поднимешь. Если их прежде времени потревожить, они всполошатся, кинутся куда ни есть - и, глядишь, прорвутся. А то и еще что-нибудь учудят. Мы их приемов не знаем. Короче, бери всех молодых, пусть здесь топлива наберут, сколько смогут. Когда к становищу подступим, будете вал из сушняка складывать. Бойша кивнул, отпуская и показывая, что Таши может приступать к делу. Таши поспешно принялся собирать парней, передавая приказ. От былого ликования и следа не осталось. Тоже умник, придумал, как врага разгромить. Если бы не вождь, он бы тут навоевал! Бойша так сразу все понял и высмеял как мальчишку. Хорошо хоть не на людях, а с глазу на глаз. От отчаяния Таши полез за ветками в самую гущу терновника, весь изодрался, так что походил уже не на сына зубра, а на западных людей, что перед боем разрисовывают себя красными полосами. Где в пустой степи дрова взять? - Таши был готов землю грызть, лишь бы обелить себя в глазах вождя. А дрова в результате сыскал Малон. Оглядел спокойным взором начинавшую темнеть степь и сказал: - Тут мы ничего не сыщем. У вязов смотреть надо, у них ветви ломкие, глядишь и найдем. - Давай! - в отчаянии согласился Таши. Два десятка парней, отданных под начало Таши; все из прошедших посвящение в этом году, побросали набранные колючки и припустили к далеким вязам, обозначавшим пойму какой-то давно пересохшей речушки. Найти удалось тополь, упавший чуть не два года назад и с тех пор пересохший в труху. С дерева мигом ободрали ветви, и через полчаса группа, навьюченная чудовищной величины вязанками, догнала отряд. Дров все равно было мало, но все-таки это уже что-то. Ночь, надежный защитник, окутало войско непроглядным мраком. Всегда избегали люди темноты - во тьме раздолье злу! - но тут, в чистом поле, где немало гуляет нежити - детей Хорова и внуков Хадда, где над пустыми могилами встают по ночам недобрые тени, где и от врага, и от злого духа может неладное выйти, люди чувствовали себя в большей безопасности, чем за крепкой стеной родного селения. Шли, радуясь безлунной ночи, ждали сигнала от дозорных, что вот они, пришлые чужинцы, спят, набивши тугие животы краденой бараниной и плотью убитых людей. И в скором времени сигнал прозвучал: отряд вышел к стоянке диатритов. Матхи и Ромар не ошиблись. Карлики-диатриты и в самом деле ушли не слишком далеко. Где-то на полпути между срединным и низовым селениями чужинцы устроили лагерь. Обрыв в этом месте был рассечен, отходящей протокой. Верно когда-то Великая текла в этих краях по иному, забирая вправо. Там, где она прежде встречалась с морем, теперь остался Горький лиман, знаменитый своими лихорадками и черной грязью, которая эту же трясавицу лечит. Старица никогда не была особо полноводной, а вот ил на дне лежал таким слоем, что сумел подсохнуть лишь сверху. Хрупкая корка словно ждала, когда ступит на нее тяжелая нога. Великая река и отходящая от нее старица, которую родичи словно в насмешку называли Истрец, даже расставшись, долго не расходились, текли рядом, образуя длинную узкую косу. На ней и расположились диатриты. Такой выбор сильно удивил Таши - с чего бы коротышкам туда соваться? Место дурное, случись что - куда диатримам податься? А уж они, воины Лара, постараются, чтобы много чего случилось! Через русло, пусть даже почти полностью сухое, птиц если и переведешь, то с большим уроном, а ночью так и вовсе птички, поди, всех вожатых переклюют (ох, сподоби Лар!). А потом - как ремнем хлестнула догадка! - нет, не глупы диатриты, все сообразили, нечего и надеяться их на оплошке взять! С двух сторон - полусухие водяные дороги, и значит, оттуда - ПАЛ НЕ ПУСТИТЬ! Таши пробил холодный пот, едва он понял, что главная задумка мстителей проваливается. А диатриты тем временем беспечно - как казалось - располагались на ночлег. Точнее, уже расположились. Диатримы спали, усевшись на землю и хитро вывернув шеи. Карлики некоторое время еще бродили по косе, спускались к воде, перекликались визгливо, а потом как растворились все и упала тишина. Оценив обстановку, Бойша шепотом отдавал новые распоряжения. Почти сотня охотников потянулась прочь - обойти лагерь диатритов и, когда по чужинцам ударят, бить тех, кто станет искать спасения в бегстве через реки. Остальные двести воинов лежали в негустой иссохшей траве, ожидая сигнала. И он пришел. Тоскливый крик ночной птицы донесся со стороны Великой; и лишь опытное ухо вождя да лучших охотников могло угадать подмену. Родичи взяли стан чужинцев в кольцо. Пока все оставалось спокойно. Таши лежал в цепи и отчаянно пытался утишить бешеные толчки в груди. Не пристало охотнику так дрожать. Не впервой он идет в сражение. Не впервой. Согнутые тоже были не из трусов или слабаков. Дрались, как следует. Победой над такими можно гордиться. - Разжигай... разжигай... разжигай!.. - прошелестело от одного воина к другому. - Бойша велел - разжигай! И тут же со стороны карликов кто-то всполошно заверещал. Режущий визг разнесся окрест и ему тотчас ответили в лагере. Углядели-таки тварюги лазутчиков, а может - расслышали стук кремней. Карлики во всем к ночному делу привычны, потому, должно, и сдружились с мерзкими птицами; днем диатримы коротышек берегут, в ночи карлики птичий покой охраняют. Дальше таиться было нечего, и Бойша рявкнул в голос: - Зажигай! Таши вырвал наконец запутавшееся кресало. Ударил раз, другой, третий... - занялось на удивление быстро. Искры дождем сыпались в сухую траву - и она тотчас вспыхнула. Жаль маловато веток, ну да уж, сколько доперли. Цепь огней громадным серпом протянулась от русла до русла, сотни рук ожесточенно терзали кремень, торопясь дать жизни новыми и новым костеркам - на погибель чужинцам и их птицам. Ветер дул в спины детям Лара, он дружно подхватил пламя, раздувая его, вознося огненные языки выше человеческого роста. Сухая, истомленная жаждой и зноем степь вспыхнула моментально, разнотравье, никем не стоптанное за летние месяцы, убитое засухой, да так и оставшееся стоять, дало пламени обильную пищу. Можно было даже не подбрасывать хвороста. Ярко-рыжие бешеные кони во весь опор мчались вперед; и Таши с торжеством слышал, как визжали карлики и ошалело клекотали диатримы. Огонь, ясное дело, несколько помогал чужинцам - птицы худо-бедно, но что-то различали - но зато из пламенного кольца им будет не так просто вырваться. Загорелись кусты по краям обсохших русел. Заполыхал тальник, занялись ракиты; ярая пляска огня казалась обмершему Таши пламенным дыханием предков, явившихся, на помощь своим детям. Да что предки! уж не огненные рога самого Лара вздымаются там, в самом сердце пожара? Не сам ли Вечный Зубр пришел на подмогу? Восторг сдавил сердце, казалось, что все, вот она, победа - бескровная и полная, после которой самая память о проклятых коротышках забудется как дурной сон. Однако не таковы оказались диатриты, чтобы покорно умирать в разожженном людьми пожаре. Что-то подобное они уже встречали прежде и после первого вполне понятного замешательства сумели кое-как успокоить ополоумевших птиц и не только спастись самим, но и по врагу ударить. Часть диатритов рванули из огненного кольца прямо через пламя, благо что заметили огонь вовремя, пока пал разошелся не слишком широко. Но куда больше потащили птиц вниз по склонам, к пересохшим руслам Великой и Истреца. Диатримы, одуревшие от внезапно полыхнувшего пламени, слушались плохо - вопили, клекотали, но почему-то не пытались вырваться из хозяйских ручонок, и, даже полуослепшие, своих вожатых не трогали. Лишь раз Таши с торжеством увидел на фоне бушующего огня, как потерявшая всадника птица одним ударом клюва снесла голову карлику, который пытался загородить ей дорогу своей птицей, после чего обе диатримы развернулись и во весь опор кинулись к огненной стене - верно, пламя казалось им меньшим злом, нежели перемешанная с бревнами топляка вязкая грязь на дне русла, в которую птицы проваливались чуть ли не по брюхо. Диатрима мчалась прямо на Таши, в пляшущем свете чудилось, что она сейчас взлетит на немощных крыльях и единым движением перемахнет огненную полосу. Наученный горьким опытом, Таши знал, что останавливать эту тварь почти бесполезно. Оставалось надеяться, что без седока птица сражаться не станет. Опалится в огне и назад повернет. В следующее мгновение Таши понял, что ошибался, и даже огонь не может так просто остановить разогнавшуюся хищницу. Первая диатрима со всего разгона влетела в пламя. Взвихрились искры, стена огня на мгновение выросла чуть не выше хохлатой головы, а затем орущее чудовище пробило пламя и вырвалось в степь. Гладкие перья плотно прилегали к телу, не пушились - и огонь просто не успел охватить их. И уж тем более не боялись жара лапы, привыкшие к многочасовому бегу по камням раскаленных пустынь. Но все-таки, геройский рывок не прошел диатриме даром. Птица вдруг завертелась, подпрыгивая, словно танцующий журавль, метнулась в одну, потом в другую сторону споткнулась обо что-то и рухнула. К ней тотчас ринулось несколько охотников - добивать. Другие диатримы, не лишившиеся наездников, прорвались через пламя успешнее - карлики направляли их туда, где огонь был пониже. Но и их пламя не пощадило. Несколько диатрим в панике сбросили седоков и теперь заполошно метались из стороны в сторону, точно в этом надеялись найти спасение. Прорвашиеся сквозь пламя диатриты сшиблись в воинами Бойши. Не на такой исход рассчитывал вождь, отдавая приказ подпалить степь; но и к подобному тоже был готов. Охотники торопливо утыкали толстенные загонные копья в землю, сводя их остриями в сторону налетающих диатрим; другие били из луков, надеясь поразить карликов-вожатых; третьи крутили ременные петли пращей, ожидая, что речные окатыши окажутся действенней стрел. Дюжие сыновья Свиола готовили ременные петли, надеясь если не в одиночку, то хотя бы втроем свалить заарканенную птицу. Таши бесхитростно упер свое копье в землю. Рядом оказался Мугон, сильный охотник, лишь немногим уступавший мощью богатырю Туне. В руке Мугон крутил пудовый булыжник в ременной оплетке, с виду вроде как праща. - Удержишь, парень? - крикнул Мугон в самое ухо Таши. - Удержу. Таши не отрываясь глядел на диатриму, которая мчалась прямо на них. Пламя отражалось в круглых выкаченных глазах карлика, играло в желтых буркалах птицы; диатрима хрипло и торжествующе горланила, увидав наконец противника. Видела она, конечно, плоховато - но видела сама и, своенравная, неслась, не замечая оружия, которое в другой момент заставило бы ее приостановиться и нападать аккуратнее. Не обращая внимания на вопли седока, слишком поздно понявшего, куда его занесло, она наскочила на прижавшихся друг к другу двуногих. Тысячевековый опыт подсказывал ей, что мелкие, сопротивляясь, всегда прыгают навстречу удару, стараясь вцепиться в горло, вознесенное на недоступную высоту и закрытое пластами жестких перьев. И как велел беспрекословный опыт, она изогнула шею, готовясь в воздухе встретить противника, который немедленно станет едой. Но встретила камень. Таши, конечно, на ногах устоять не смог. Да и никто бы не смог, разве что сам великий Лар или очень сильный колдун. Все, что он смог - это в последний миг уклониться от низринувшегося с небес клюва, да удержать до последнего наклоненным копье. Но и этого оказалось достаточно. Толстенное загонное копье, на которое полуслепая птица не обратила внимания, вошло ей в подгрудье. Таши никогда не смог бы на ровном месте достать ей до головы или хотя бы до глотки. Грудь диатримы прикрывала плотная броня из перьев, и вновь лишь собственный разгон птицы позволил примотанному кремню поразить ее. Хотя рана оказалась не только не смертельна, но даже почти и не опасна. Диатрима привыкла сбивать грудью преграду, а мощные пласты мышц давно превратились у нелетающей птицы в дополнительный щит. Древко вывернулось из рук Таши. Его самого отбросило в сторону. Но драгоценное мгновение было выиграно и Мугон успел. Сильные руки охотника крутнули странное, неудобное оружие; такое против человека или Согнутого в ход не пустишь - мигом копьем пропорют, а вот против птицы пришлось в самый раз. Тяжелый камень описал дугу и, заставив крошечного владыку птицы отшатнуться, ударил ей в самое основание шеи, туда, где позвонки ближе всего подходили к коже. Выше Мугон попасть при всем желании не смог бы, но и здесь удар оказался роковым для почти неуязвимого страшилища. Хрустнули кости; клекот обернулся сиплым перханьем, птица пошатнулась. Голова бессильно мотнулась из стороны в сторону; и тут кто-то еще из охотников пустил меткую стрелу. Карлик опрокинулся набок - из покатого виска торчала тяжелая боевая стрела. Тело шлепнулось в пепел; а Мугон, раскрутив свой камень, грянул диатриме по шее вторично. Лапы чудовища подломились; она повалилась наземь. Не везде удалось справиться так же лихо; несколько охотников погибло, сбитые ударами беспощадных клювов, часть диатритов ускакали-таки в темноту; но большинство одолевших пламенную преграду осталось лежать перед строем Бойшиного войска. Одуревшие от дыма пернатые плохо слушались карликов, не видели, куда бить клювами и, главное, не могли сберечь крошечного разумника, сидящего на спине. Карликов сшибали из пращи, пробивали стрелами, сдергивали вниз арканами и немедленно били, не давая уползти в темноту, где юркого малютку сумел бы найти разве что Ромар. И неважно, что большинство неуязвимых птиц утекло в степь, на спинах у них уже никого не было, а это значит, что грозное чудище стало отныне не страшнее простого, хоть и опасного зверя. x x x Тейко попал в тот отряд, которому выпало спуститься в речное русло со стороны Великой. Он шел, мрачно предвкушая, как посчитается с проклятым мангасом (приговор рода есть приговор рода, но ему, Тейко, думать по-своему никто не запретит!), как в одиночку завалит диатриму, и как сородичи воздадут ему хвалу. И Уника... вот тогда-то несчастная мангаска поймет, какой дурой была, им, Тейко, пренебрегая! Поймет, да поздно будет! Он на нее и смотреть не станет. Зачем ему такая?.. Мало ли пригожих девок в роду. А уж вдовы из-за него и вовсе передерутся, Это же понимать надо: каждой лестно, чтобы не корявый какой сучок к ней вперся, а он, Тейко, молодой, красивый, с клювом добытой диатримы... Тейко еще не успел придумать, на какое место он сумел бы пристроить громадный клюв длиной в локоть взрослого мужчины, когда отряд остановился. Здесь, под откосом, у людей были кое-какие преимущества. Во-первых, диатримы не так ловко лазили вверх-вниз, как бегали по ровному месту; во-вторых, достать человека клювом на крутизне птицам было вовсе не просто; в третьих, бить птицам по ногам здесь было куда сподручнее, нежели на равнине. Поэтому Бойша и отправил на обрывы всего сотню охотников, оставив для сражения на равнине две. Хвороста натаскать успели самую малость. Наверху завопили, загомонили карлики и заорали их птицы. А потом все вокруг внезапно осветилось; четко прорисовались пятна кустов на фоне трепещущего пламени - это Бойша зажигал сухую степь. - Жги! - раздался приказ и Тейко с первого удара высыпал сноп искр в заранее подготовленный ком сухого ковыля. От нетерпения Тейко облизнул пересохшие губы. Сейчас он всем покажет, что напрасно хвалили мангаса - подумаешь, трех баб до ворот довел! Чалох женщин спас, а Таши Чалоха бросил, и сам сбежал! Это все видели! Жаль его, Тейко, рядом не было... Будь он там, небось и Чалох живым вернулся бы... Сейчас Тейко уже не помнил, что сам остался стоять за спинами охотников, когда Таши двинулся к воротам. - Копья упира-а-ай! - не таясь, орали старшие охотники. Наверху, на крутизне, во всю слышался гомон, клекот и треск - это диатримы слепо ломили сквозь заросли, не разбирая дороги, одним лишь инстинктом чуя - надо бежать от огня. Куда лучше понимали это их вожатые - карлики. - Лапы им руби! Копьем прикрывайся и поджилок руби! - надсаживаясь, орали справа и слева. Тейко, как и Таши, стоял с толстым загонным копьем; рядом с ним оказалось трое или четверо охотников постарше, с топорами. Кое-кто ради такого случая успел пересадить кремневое лезвие рабочего топора на длинную рукоять топора боевого; на таких взирали с завистью - то-то удобно в схватке будет! Над обрывом черными змеями взметнулись шеи диатрим. Птицы валили напролом, понукаемые зоркими хозяевами, на залитом тьмой склоне им было очень легко оступиться - и одна из птиц оступилась. Не выдержав тяжести, вывернулся камень, подломилась чудовищная лапа - и диатрима кубарем покатилась вниз, прямо под ноги охотникам. Прежде, чем она успела встать, заработали топоры и копья детей Лара. Памятуя слова вождя, били в глаза - ослепленная диатрима не противник, да и нельзя долго с одной птицей возиться - другие напирают. Тейко к расправе не поспел: вовремя понял, что нельзя к врагу спиной поворачиваться. Пернатый силуэт, подсвеченный дальними кострами, вознесся над ним, и Тейко, хакнув от напряжения пхнул копьем спешащую к нему смерть. При таком ударе тяжеленное ратовище с иззубренным кремнем не смогло бы даже пробить скользкие перья, но и соскользнуть копью в сторону Тейко не позволил: успел упереть застроганную пятку в камень и диатрима, не сумев остановиться на крутизне, сама напоролась на преграду. Почувствовав вошедший в тело камень, птица сиганула вверх, над головой Тейко мелькнули лапы, впустую загребающие воздух, вершковый коготь рванул из головы клок волос вместе с кожей. Клекот птицы слился с надрывным хрипом Тейко, а потом вся громада ухнула вниз, унося вырванное из рук копье. Где-то должно было быть второе загонное копье - зря, что ли всю дорогу тащил на плече две жердины, но оно никак не попадалось под руку, Тейко безоружный метался, стремясь лишь уклониться от катящейся сверху птичьей лавы. - Копья упира-ай!.. - натужно ревел чей-то голос и словно послушавшись команды, отыскалось копье, сам же положил на склон так, чтобы удобно было схватить. Что творилось по сторонам, Тейко не очень видел, слышал лишь радостный посвист стрел - значит целы лучники, засевшие под каменным обрывом, сшибают с птичьих спин мелкую погань. Вторую птицу взяли разом на два копья - кто пособил, Тейко и заметить не успел, гадина задергалась, отшвырнув Тейко в сторону. Приложило к камням крепко, но и то к добру, потому что в ту же секунду кувырнулось через бьющуюся тварь третье чудовище, и в той каше уже никто бы не уцелел. Тейко с трудом приподнялся, ухватил топор, оброненный кем-то из старших охотников. Он уже видел, что лапы птицам так просто не перерубишь, но, когда мозолистая нога ступила совсем рядом, что было сил рубанул диатриме топором по голени. Всю силу вложил с этот удар - а только и успел, что просечь толстенную бугристую кожу. Оно и понятно - если так бегать, то неизбежно ноги набьешь. Да и кости птичьи упруги: нечеловеческая сила нужна, чтобы их сломать. И, все-таки раненая диатрима заорала дурным голосом, слепо ударяя клювом, скакнула, и Тейко, очутившийся сзади, саданул по той же лапе второй раз. Эх, кабы всегда можно было диатриму со спины бить! Острый рабочий топор, пересаженный на тяжелое топорище, пересек-таки сухожилие, лапа конвульсивно подогнулась, когтистые пальцы сжались, громадина запрыгала вниз на одной ноге, не умея ни остановиться, ни стать на больную ногу. Рядом с Тейко уже почти никого не было. Люди вовремя сообразили, что грудью в грудь напор диатрим не остановишь. Отбегали, выпуская стрелы, норовя зайти сбоку, чтобы кремневый оголовок не скользил по плотным перьям. Диатримы, оступаясь на крутом склоне, скатывались к руслу; большинство повернуло не через Истрец, а через Великую, где ила оказалось куда меньше, да и противоположные берег был гол, точно камень-окатыш. Те же из диатрим, что первыми рванули через старицу, получили полной мерой. Сухая корка проломилась; первые беглецы забились, пытаясь выбраться из зыбучей грязи. Людям там тоже пришлось несладко - но вывернулись как-то, исхитрились; били скатившихся на землю карликов пронзали копьями, разбивали черепа дубинами, втаптывали в ил ногами. С той стороны, где расстилалось мертвое русло Великой, победа далась не так просто, но и там, пользуясь темнотой и неприятными противнику каменными россыпями, люди одолевали. Тейко мало что не обеспамятовал от льющейся крови. В его руках снова было копье - то же самое, или новое где подобрал? Наконечник с копья давно слетел, оставшись в брюхе одного из несущихся с горы чудовищ, и Тейко орудовал ратовищем словно дубиной. Оказалось, что ими всего удобнее действовать: ежели приложить длинной жердью по слабому птичьему месту - основанию шеи. Жаль, что редко поворачивается бегунья спиной к врагу. Но уж тем пернатым, что, потеряв хозяев, пытались не биться, а бежать, немедленно доставался удар в спину: под перо, по сухожилиям, а потом находилась пара здоровяков с бревном на замахе и в кашу разбивали шею бьющейся птице. Но уж пока седок был там, на верхотуре, к диатриме было не подступить. Она даже словно видеть начинала лучше, а может и впрямь глядела чужими глазами. Визг карликов, горловые звуки птиц, крики людей слились в один бесконечный вопль, круживший голову и вселявший безоглядную храбрость в сердца всех, кто оказался в этот миг поблизости. Среди всеобщего ада невозможно помнить о себе. И все-таки в какое-то мгновение Тейко краем глаза заметил согнутую фигуру, которая кубарем скатилась с откоса и зачавкала по грязи, стремясь уйти от схватки. Кто-то пытается бежать! Тейко вдруг ожгла дикая догадка - это Таши струсил, не выдержал настоящего боя и уползает в темноту! - Тр-рус! - рявкнул Тейко. Швырнув ратовище, он выдернул из-за кушака так и не пригодившийся покуда боевой топор, невероятным прыжком рванулся вслед за беглецом, разбрызгивая жидкую грязь в три скачка догнал его. В призрачном свете пляшущего над обрывом огня блеснули круглые глаза и хищно изогнутая спина готового к броску карлика. Тейко играючи отбил в сторону тонкое костяное копьецо; и окончательно потеряв голову, отчего-то не стал добивать врага топором, как положено, а рванулся в рукопашную. Так хотелось ощутить под пальцами мерзкое горло, сдавить его, поймать последний предсмертный хрип! Тейко и диатрит вдвоем опрокинулись в грязь; озверев, парень одной рукой вдавил чужинца в ил, со всего размаха приложил кулаком и раз, и два, и три; в настоящем бою такого себе не позволишь, но тут Тейко словно бы ума лишился. Не диатрита бил, а Таши, проклятого мангаса, обманным своим колдовством уведшего Унику... Лицо карлика скрылось под слоем грязи. Бестолково задергались руки, судорожно засучили кривые ножонки; а Тейко, упоенный победой, все давил и давил, пока враг не замер окончательно. И лишь потом, подняв голову, увидал, что сверху валят новые и новые диатримы и, если бы не другие охотники, не сносить бы ему головы. Словно в тяжком сне наблюдал Тейко, как движутся их темноты громадные тени, как встал на их пути Дир - воин из Бараговой семьи, встретил копьем первую птицу и тут же упал под ноги следующим - некому оказалось прикрыть охотника сбоку. И Тейко вдруг вспомнил: это с Диром они останавливали птицу в два копья! Тейко вскочил, страшным усилием вырвал тяжелое копье из туши убитой птицы и успел к обрыву, над которым уже вздымались новые тени бегущих птиц. Там, на высоте, в битве произошел перелом. Диатриты больше не пытались прорываться сквозь две сотни Бойши и полыхающую степь. Темнота показалась им не столь опасной, как огонь. И они угодили в расставленную Бойшей ловушку. Вот только тем людям, что ждали врага под обрывом, вторая волна беглецов доставила много трудов и крови. Тейко не знал, что это побежали те остатки пришельцев, что пытались было уйти через огонь, не знал, что победа уже в руках людей. Неведомо ему было, что творилось наверху. Видел лишь, что прут злодеи нахрапом и попытался загородить им дорогу, хоть и видел, что бегущие с потерями считаться не станут. Даже если диатрима и разглядела нацеленный кремень, она не могла ни остановиться, ни хотя бы замедлить бег. Удар был так страшен, что проломилась прочная грудная кость, на полузвуке оборвалось курлыканье, диатрима кувырнулась всем весом грянув оземь. Тейко в это мгновение показалось, что само небо обрушилось сверху, погасив огни, и шум сражения и весь мир... x x x Отогнанные кострами карлики вязли на своих птицах в топком иле. Мечта Таши почти исполнилась - люди разили врага в самом для врага неудобном месте. Не помогла диатритам их хитрость, обманул их казалось бы прочный слой ила, и, хотя огонь на них как следует пустить не удалось, но потрепали их изрядно. Нет, дрались чужаки отчаянно и отступать не собирались. Некуда им было отступать. Догадывался мудрый Ромар, понимал слепой Матхи, ведал решительный Бойша - не от хорошей жизни явились сюда недомерки. Страшная засуха, поразившая Великую, не могла не согнать с обжитых мест и чужинцев. Так что это был не набег. Это было вторжение, и решалось теперь - кому властвовать в этих местах: людям или карликам. - Не спать! Чужаки через воду пошли! - пронеслось по цепи. Таши повернул и одним из первых бросился к откосу, что падал в сторону Истреца. Там в полутьме, которую не могли рассеять отблески степного пожара, шла отчаянная битва. Казалось, ожил весь склон. Масса диатритов катилась вниз. Еще немного - и застывшая река вновь потечет - только вместо воды будет бурлить алая руда: птичья, человеческая и чужинская. Диатримы не умели сражаться на склонах. Их уделом были привольные, ровные пространства. На крутизне, среди обрывов и камней они едва могли ступать. Да еще и темнота. И все равно, врагами они были страшными. То и дело с предсмертным хрипом - или молча - падали воины Бойши. Отступавшие птицы бились чуть не по брюхо в иле; людям было легче, но и они проваливались. Грязные, страшные, они уже почти ничем не отличались от чужинцев, что по-прежнему пытались вырваться из цепкой западни. Кое-кому это удавалось, правда не здесь, а у другого склона, где некогда могучее течение Великой сметало донный ил, унося его в море. Одолев речное дно Великой, чужинцы мало-помалу выбирались на другой берег, исчезая в темноте. А вот тем беглецам, что стремились на левый берег старой протоки удачи не было - дети Лара рубили и кололи, избивая вязнущих в грязи диатрим. Правда, и сами теряли многих. Страшные клювы били почти вслепую, но мощи у них не поубавилось, и немало охотников расстались с жизнями. В зыбучем иле бой шел почти равный, меняли одного за одного. Таши не боялся. Смерть ходила слишком близко, чтобы теперь кланяться ей и просить чуточку погодить. Внизу, под откосом, упрямо держались остатки высланной туда сотни; ей на подмогу Бойша спешно вел остальных ополченцев. Ударили дружно, сверху, метя в спины уходящим, норовя успеть, пока диатриты не сообразили, что степной пожар быстр, легко вспыхивает, но, не находя достаточно пищи, так же быстро и гаснет. Сейчас наверху горели лишь остатки принесенных вязанок. Глядя сверху, Бойша первым разобрался что к чему. - Низовые, раздайсь! - во весь голос гаркнул он. - Пусть в вязле тонут! Отходи, мы их сверху приложим! И приложили. Приложили так, что по склону потекли кровавые ручьи. - Карликов бейте, чтоб ни один недомерок не утек! - орал Бойша, сам ринувшись в свалку. - С птицами и так совладаем! И били. Но - переусредствовали, хотя, казалось бы, как можно переусердствовать в бою? Но на сей раз так и вышло. Чуя неминуемую гибель, карлики перестали искать спасения в бегстве. Повернули назад, уперлись, посылая птиц на атакующих. И оказалось, что пробить живую стену, из которой с быстротой молнии разят смертоносные клювы, вовсе не так просто, как хотелось бы. Налетели и откатились, оставив не меньше десятка своих. Таши, спрыгнувший с обрыва в сторону Истреца оказался в стороне от главной схватки. Зато отсюда, сбоку всего удобнее было сбивать засевших на птичьих спинах малюток. Таши вскинул лук, но тут из темноты вынырнул спешенный, перемазанный грязью карлик. Острая пика ткнула в бок, вспоров кожан. Боли Таши не почувствовал и даже головы не потерял, вырвал у противника копьецо и хлобыстнул, как учили, на развороте тупым концом древка чужинцу по ногам. Точнее, хотел по ногам. Поставленный на человека удар пришелся карлику в локоть; левая рука его обвисла, вторым ударом Таши сбил его с ног, а потом ударил копьем вниз, словно колючего судака на острогу насаживал. Проверять хорошо ли пришелся удар, было некогда. И без того ясно, что хорошо: не оправится злыдень... Таши нащупал оброненный лук, выдернул из колчана стрелу... - Стрелами их, стрелами! - орал Бойша, понимая, что еще немного, и диатриты рванутся обратно. Послушались. Слитно, радуя сердце мастеров, загудели десятки тетив. Колючий дождь прошелся по рядам чужинцев. Стрелы летели со всех сторон, и коротышки, привыкшие ничего не бояться под прикрытием мощной птичьей шеи, теперь не могли укрыться от свистящей смерти. - Бей, не жалей! - кричал вождь, сам выпуская стрелу за стрелой. Диатримы первого ряда теряли вожатых, и начинали метаться из стороны в сторону, расталкивая своих же. Снизу тоже поднажали; и наконец чужинцы не выдержали. Толпой ринулись к Великой, не считаясь с потерями, стоптали тех, что пытался их остановить, и пошли наутек. Самые жадные до драки кинулись было вдогон, на топких местах взяли еще с пяток птичьих жизней, пока Бойша, надседаясь от крика, не завернул-таки воинов обратно к берегу. Ночной бой кончился. Но и тогда мудрый Бойша не дал передыха усталой рати, погнал собирать раненых и мертвых родичей. Никого диатримам оставлять нельзя. Кто-то, быть может, доживет до целителей. Старухи выходят, Матхи поможет, да и Ромар тоже. Ходили, выкликали. Подбирали. Раненых, правда, оказалось мало - клювы диатрим разили насмерть, и кто выжил после первого удара, тот отошел к предкам, лишившись крови или затоптанный в суматохе боя. Когтистая птичья нога тяжела - не хуже клюва будет. Несколько человек принялись ладить носилки. Унести с поля надо не только раненых, но и убитых. Пусть больше нет храбреца в живых, но среди родовичей он пребудет навек. Найденного Тейко выволокли из под убитой диатримы, привели в чувство. Теперь он сидел, смутно глядя на окружающее и с трудом вспоминал прошедшие события. Ну и дуралей же он был! Диатриму мечтал завалить, с клювом вернуться... Сейчас этих клювов кругом - сотни. И диатрим он завалил, никак три, а может и четыре штуки. Вон, та, которой он ногу подрезал - до сих пор жива, ворочается в грязи, тянет перемазанную шею, а встать не может. И люди на нее внимания не обращают, берегут стрелы. Эта зверюга все равно уже, считай, сдохла. Тейко поднялся, нашел топор, деловито поплевал на ладони и принялся вырубать из тела убитой птицы засевшее в кости копье. На клюв, так недавно грозивший ему смертью, он и внимания не обращал. - Поторапливайтесь! Живей! - покрикивал на суетящихся людей Бойша. Никак нельзя терять времени, хоть и длинна осенняя ночь, а и рассвет недалек. Как потом возвращаться посветлу? Никто, кроме Бойши, не думал в тот момент, что бежавшие диатриты могут повернуть вспять и обрушиться на недавних победителей, доказав, что днем да на ровном месте одна диатрима стоит десятка людей. А вот Бойша думал - и потому торопил своих, не давая ни отдыху ни сроку. Считали мертвых. Выходило, что из трех сотен на собственных ногах вернутся домой только две с тремя десятками. Правда, и врагов положили достаточно. Отыскалось без малого три сотни побитых чужинцев да почти две - птиц. Этих, кого смогли стаскали в Истрец, притопили в грязи; прочих оставили лежать - пусть гниют, пожива для пожирателей падали. Потом, когда жизнь наладится, надо будет сюда вернуться, собрать разбросанные кости, насыпать над ними курганчик, а сверху идолов поставить: Пура - духа могил, Хурака, чтобы не смели зарытые носа наружу показать, а главным над всеми - Хавара. Но и после того долго будет слыть недобрым местом узкая коса меж двух рек. x x x До рассвета было еще порядочно, когда ополчение двинулось в обратный путь. Шли бодро, часто переменяя людей, тащивших носилки с ранеными и убитыми. Только Свиоловы сыновья: Машок и Курош ни разу не попросили смены. Шагали, пугая людей неживыми лицами, никому не доверяя составленных из двух копий носилок, на которых лежало мертвое тело Лутки. Сумела-таки проклятая птица достать старшего брата и нет больше в роду троих неразлучников - всего двое осталось. Но у большинства настроение было доброе и если бы не строгий запрет Бойши - кто-нибудь затянул бы песню. Догадываясь о таком, вождь строго-настрого велел молчать. Не хватало только поутру на диатритов наткнуться. И все-таки люди уверовали в победу. Как же, одолели непобедимых чужинцев, хоть и великой кровью, но переломили хребет вторжению; теперь дело за малым. Добить уцелевших, и все снова будет хорошо. Глядишь, и Великая в свое русло вернется... Под утро несколько раз замечали диатрим, но птицы, по счастью, были без всадников - верно, из тех, что прорвались сквозь огненное кольцо, потеряв хозяев. Пернатые бестии носились туда-сюда, верно, так и не опомнившись после ночного боя. Наученные, люди тотчас ощетинивались копьями - не зря, значит, тащили назад толстые, неудобные жерди, каких возле дома за час можно десяток настругать. А без них диатриму и не остановить. Но - пособили предки, не выдал своих детей великий Лар - и ночной переход не стоил Бойше ни одного воина. Утром залегли, правда, место оказалось неудачным - крошечная роща в балочке, что встретилась поперек дороги, протянувшись от холмов к Великой. Однако, выбирать не приходилось. И - как ни старался Бойша, а полной тишины так и не добился. Попробуй удержать в себе слова, что так и рвутся из груди! Мы ведь победили! Победили, сломили чужинскую силу! Больше небось не сунутся... Бойша укрывался вместе со всеми; однако он не был бы вождем, не вышли во все стороны дозорных. И вновь Таши выпало караулить; правда, дело досталось самое скучное - лежи себе, глазей на Великую; да только что там теперь углядишь? Чужинцев проредили изрядно, от такой взбучки они не скоро оправятся. Лежал, глаза проглядывал. Пуст луговой берег, нет там никого, да и быть не может; те карлики, что ночью туда ушли теперь трижды подумают, прежде чем вновь через русло поволокутся... Но - приказ Бойши! Вождь ночным походом славу себе снискал почти как Умгар, великий вождь, или как Карн, что загнал в леса пожирателей падали. Бойшу и так-то слушали не прекословя, а теперь и вовсе - одному взгляду повиновались. Таши лежал на животе, от нечего делать всматриваясь в противоположный берег. Мертво было вдали, лишь не по-осеннему поздний суховей гонит клубок перекати-поля. А больше н