питан Шапошников шел в арьергарде, так было удобнее, заметив немцев сзади, дать команду на развертывание к бою. Часов с семи утра он слышал позади себя рокот танков и шум машин. Колонна полка втягивалась в село, по карте это было Церковищи, когда Шапошников, оглянувшись, ясно увидел позади себя вереницу танков и автомашин. Батальоны спешно заняли участки обороны на окраине села и в поле и окапывались уже на виду у немцев под их пока еще редким минометным огнем. Меньше чем через десять минут танки, машин двадцать, развернулись в линию атаки и дружно пошли вперед. После боя у Семеновки в полку оставались всего четыре орудия, по два у Терещенко и Агарышева, заменившего Похлебаева, но еще ночью, во время перехода, колонна полка догнала какие-то обозы, в них нашлось несколько повозок с бронебойными снарядами, поэтому гитлеровские танкисты, знавшие, что они догнали именно ту часть русских, у которых была только картечь, надеялись на верную и легкую победу. Танки шли быстро и уверенно, почти не стреляя, оставив пехоту далеко позади. Полковник Гришин и весь его штаб в самом начале танковой атаки пошли в цепи, ложась рядом с наскоро окопавшимися, запыленными, с разводами соли на гимнастерках, почерневшими от дыма, солнца и усталости, злыми и упрямыми пехотинцами. Начальник артиллерии дивизии полковник Кузьмин, за неимением большего, принял командование орудиями полка Шапошникова. Сам расставил их, подготовил, хотя и наспех, данные для стрельбы, а когда в первые минуты обстрела был убит наводчик, сам встал к одному из орудий. Три танка, идущих по центру, почти сразу подожгли Ленский и Садыков из батареи Терещенко, четвертый танк загорелся от выстрелов Меркулова, и атака немцев после этого быстро захлебнулась. Часть танков в центре встали, начали, было, вести огонь с места, но потом отползли. Те машины, что шли по флангам, выпустив с места по деревне по десять-пятнадцать снарядов, отчего там начались пожары, тоже отошли для более серьезной подготовки. - Опять готов отходить? - подошел полковник Гришин к Шапошникову, видя, как тот дает какие-то указания Татаринову, своему заму по хозчасти. - Пока нет, но сможем собраться и уйти за несколько минут. - Что у тебя за настроение! - Товарищ полковник, мы, конечно, можем здесь продержаться и день, но что тогда от полка останется к вечеру? А завтра с кем воевать будем? Против нас танковая дивизия, это сейчас двадцать танков, а если дадим ей всей развернуться против нас? - Держаться будем, сколько сможем... - отрезал Гришин. - Это конечно... Во второй атаке противник, утроенными силами, оттеснил полк в почти сгоревшее село, а потом объехал его на танках и начал заходить с тыла. Как назло, больше ни одного танка поджечь не удавалось, и Ленский, ругая себя, что уже пятый снаряд летит "за молоком", поглядывал назад, прикидывая, как удобнее и быстрее уходить отсюда. Его наводчик Воронов убит был в Семеновке, теперь он сам вел огонь и ждал своей очереди, стараясь не думать ни о чем, чтобы не травить душу. По главной улице деревни, собранный в нестройную колонну, прошел один батальон - это Шапошников начал выводить полк из боя. Сержант Ленский видел это и внимательно посмотрел на только что подошедшего своего командира батареи лейтенанта Терещенко. - Уходим последние, остаемся прикрывать. Где у тебя упряжка стоит? Чтобы, не теряя времени, в случае чего... Автоматчики бой вели уже в деревне, выбивая стрелков Шапошникова с огородов. Лейтенант Вольхин, получив от комбата Осадчего приказ на отход, собрал свою роту, или, как он ее называл "войско", быстро пересчитал глазами - тридцать пять человек, и, не выстраивая, махнул им рукой - "На дорогу!" "Это опять у меня девяти не стало. Ну, одного ранило, посадили на повозку, а остальные - неужели все убиты? Вчера шесть, сегодня девять, так еще дней пять, и все, роты нет..." - думал Вольхин. Он настолько устал за последние дни, что болела и ныла каждая клеточка его тела. Голова и ноги гудели, казалось, как провода на телефонных столбах. Неделю он не спал больше двух часов в сутки, перерывы в питании были до суток и более, по обстановке. Бывало такое настроение, что в голову лезли мысли: "Лучше бы убило поскорее...". - Сынки, берите бульбочки, молока, - женщины, в основном пожилые, в темных платочках, выносили к дороге чугунки и кринки, угощали уходивших от них бойцов. На скамейке возле тлевшего дома сидела старушка в валенках и плакала слепыми глазами. - Бабоньки, уходите скорее, немцы следом идут! - кричал женщинам Вольхин. "Село горит, а они с молоком таскаются...", - невольно удивился он. - Та куда ж мы пойдем, сынки! Вы вертайтесь скорее! - с плачем ответила одна из женщин. Так и осталась в памяти у Вольхина эта картина: уходящие вниз по дороге его бойцы, пыльные, как дорога, лишь белеют повязки бинтов у некоторых на головах, горящие избы, женщины с кринками и узелками, и эта слепая старушка в валенках на лавочке. Никогда еще не было ему так тяжело, так тошно, хотя не один десяток деревень так вот оставил, и сотни укорявших женских глаз смотрели ему вслед. Слепая старушка сначала показалась ему его родной бабушкой... Стиснув зубы и замотав головой, чтобы не завыть от обиды и невыносимой боли в душе, Вольхин побежал догонять свою роту. 17 Полковники Гришин и Яманов и комиссар дивизии Канцедал не ушли ни с обозом, ни с первыми батальонами, а как засели на пригорке на правом фланге, так и отстреливались вместе с какой-то ротой от наседавших немцев, еще хорошо, что без танков. Уже и ротный, худющий мальчишка-лейтенант, передал им, что все уходят, а они все сидели и стреляли, обойму за обоймой. - Товарищ полковник, все-таки вы командир дивизии, я за вашу жизнь отвечаю. Так мы можем и в плен попасть! - кричал на ухо Гришину лейтенант Мельниченко. - Живым я им не дамся! - Надо уходить, а то попадемся! - прокричал Гришину Канцедал, и только тогда они, а за ними еще несколько человек вылезли из окопчиков и побежали в низину к лесу правее деревни. - Яманов остался, Иван Тихонович! - оглянулся Канцедал. Гришин быстро вернулся к окопчикам. - Ты что, умом тронулся? Уходить! - свалился он рядом с Ямановым. - Сколько можно отступать? Ты думал об этом? - зло ответил Яманов, лихорадочно блеснув глазами на черном от пыли и загара лице и передернув затвор винтовки. "Ну, точно тронулся..." - и Гришин силой потащил его за рукав из окопчика. Капитан Шапошников, когда из Церковищ ушли последние подразделения его полка, еще раз осмотрел горящее село в бинокль, то и дело встряхивая головой, потому что глаза сами закрывались от усталости, когда он приникал к окулярам бинокля. На поле за Церковищами стояли и густо дымили восемь танков. - "Четыре подбили в первой атаке, и до самого отхода поджечь не сумели, когда же остальные?" - подумал Шапошников. Три новых подбитых танка горели в районе обороны батальона Калько и один напротив батареи Терещенко. - Когда ты успел три танка поджечь? - спросил Шапошников у Калько, когда догнал его через полчаса в колонне. - Стали уже уходить, они, видно, заметили это, рванулись догонять, вот их связками и подожгли. Я специально для этого четверых оставлял. - Потом подашь мне фамилии тех, кто подбил. - Есть, сделаю, как остановимся. "Двадцать минус восемь, неплохо", - подумал Шапошников, но в голову все лезли тоскливые мысли: "А чего это стоило, сколько опять людей положили... Вот догонят на марше и передавят, как котят... Что сделаешь с тремя орудиями... Видимо, действительно мы если не дивизию, то полк точно за собой тащим", - Шапошников вспомнил, что в конце боя в село входила еще одна колонна танков. Его полк после боя у Церковищ оторвался от противника и шел весь вечер и всю ночь. К утру 15 августа у станции Коммунары их снова нагнали немецкие танки, удалось продержать их здесь до вечера без серьезного боя. За ночь полк снова оторвался от противника и к утру 16 августа переправился через реку Беседь у Белынковичей и встал здесь в оборону. Растянув батальоны полка насколько возможно пошире вдоль берега и лично обойдя оборону, осмотрев позиции всех трех орудий и всех двадцати пулеметов, Шапошников немного успокоился и решил дальше без приказа не двигаться и обязательно установить связь с начальством. Вскоре к нему подошел лейтенант Шажок и доложил, что рядом по берегу стоит армейский зенитный полк. Командир его, майор с Золотой Звездой Героя Советского Союза, очень обрадовался Шапошникову и сказал, что они стоят здесь неделю и связи ни с кем не имеют все это время. Майор был очень удивлен, что фронт уже на Беседи. Быстро договорились о взаимодействии - зенитки майора вполне могли действовать и против танков. Только Шапошников вернулся от зенитчиков в свой полк, как в его расположение въехала машина. Шапошников представился незнакомому генералу, фамилии его не расслышал. Понял лишь, что он из штаба армии. Генерал выслушал доклад и сказал: - Слушайте боевой приказ: переправиться полком через Беседь и наступать в направлении Костюковичи. Овладеть ими к исходу семнадцатого. - Товарищ генерал, перед фронтом полка до пятидесяти танков, как же их атаковать? Три мы, правда, подбили, когда они пытались переправиться, но наступать в таких условиях, да еще на танки, - значит погубить остатки полка. У меня и всего-то триста шестьдесят человек. - Вам не ясен приказ? Немедленно выполняйте поставленную боевую задачу. Не возьмете Костюковичи - расстреляю... Генерал уехал, оставив для контроля своего адъютанта, молодого старшего лейтенанта с медалью "За отвагу", а Шапошников начал готовиться к наступлению. Приказ есть приказ, да и при адъютанте генерала он был вынужден что-то делать. Не сразу дошел до него смысл последних слов генерала: "Не возьмете Костюковичи - расстреляю...". Это было уже третий раз за месяц, когда его обещали расстрелять за невыполнение задачи. Обидно и нелепо было слушать такие угрозы, тем более, что никогда ранее подобного тона во взаимоотношениях командиров он не знал. Ему не было страшно, что его могут расстрелять, Шапошников готовил себя ко всему, но обидно было бы потерять остатки полка ни за что. Он готовился к наступлению, но не торопясь, надеясь, что вдруг случится что-то такое, из-за чего наступление не состоится. До Костюковичей от Беседи было двадцать километров. В общем-то, по мирному времени и немного. - "Если и удастся переправиться через Беседь и каким-то чудом обойти немцев, то незаметно пройти эти двадцать километров, да еще атаковать и взять город. а там, конечно, есть гарнизон - задача с моими силами явно невыполнимая, - думал Шапошников, - Как-то надо оттянуть начало операции хотя бы до утра. Может быть, отыщется Гришин". Полковник Гришин со своим штабом от полка Шапошникова отстал после боя у Церковищ. Больше суток с ним не было связи, и лейтенант Шажок все это время искал Гришина по обе стороны Беседи. И уже сутки не было сведений от лейтенанта Степанцева, посланного на разведку еще на подступах к Беседи. Шапошников дал ему свою единственную карту, повозку с пулеметом и даже танк, приставший к ним из дивизии Бахарова. Без сведений Степанцева, который должен был установить количество танков в районе Костюковичи - Белынковичи, проводить операцию было тем более рискованно. Степанцев вернулся к обеду, причем вышел в расположение полка, и не с одним танком, а с двумя. Услышав шум моторов, Шапошников вышел из блиндажа. - Ну, Степанцев, я тебя уже не ждал... - Разрешите доложить? - Садись, рассказывай. - У деревни Глинки вчера около шестнадцати часов обнаружили скопление танков. Местность позволяла считать издалека, наблюдали до ста пятидесяти танков. Подползали и близко, со всех сторон. Предполагаю, что это главные силы дивизии, двигаются компактной группой. Пока считали, слышим, бой идет впереди нас, видимо, на Беседи. Идти дальше было опасно и решил дождаться вечера.. В болотце обнаружили наш танк с экипажем, вытащили его своим. Посадил на него пулеметчика, и двинулись искать вас. Сам шел впереди танков и ночью, в лесу, наткнулись на колонну. Танк с белыми крестами, а экипажи рядом лежат, храпят, - Степанцев засмеялся, - Храпят, как и наши, не отличишь. Точно не скажу, но, вероятно, это была та самая колонна, что мы засекли в Глинках. Решил рискнуть пройти между танками, и - прошли. Приняли нас, наверное, за своих. - Молодец, иди отдыхай, до вечера... - "Что бы сказал генерал Еремин - сто пятьдесят танков. Не поверил бы, конечно", - подумал Шапошников. Да, действительно, круглая цифра, а этого Шапошников не любил. Сомнительно было и то, что в одном месте и такая масса танков. - "Может быть, немцы готовят бросок, а это ударный кулак? Какой смысл теперь наступать на Костюковичи: и задачи не выполним, и сами погибнем... Почему так необходима эта операция? Привлечь на себя силы противника, попытаться их сковать, или, может быть, это должно быть попыткой выручить какие-то наши окруженные части или штаб Магона? Все равно авантюра..." - подумал Шапошников. Через час на броневике приехал полковник Ивашечкин. Поздоровавшись с Шапошниковым, первым делом спросил: - Со штабом дивизии связь есть? - Нет, третьи сутки. Утром приезжал какой-то генерал из штаба армии. Приказал наступать на Костюковичи. Ивашечкин горько усмехнулся. - Приказ отменяю, - и добавил тихо: - Ты что, думаешь среди генералов дураков не бывает? Перед нами танковая дивизия, мощный кулак да мотодивизия подходит. Это еще самое малое. Есть сведения, что перед фронтом нашей армии действуют до двадцати дивизий. А у нас сколько? Не знаешь? И не надо, лучше не знать... - Товарищ полковник, почему они теснят нас на юг, а не на восток, к Москве? - Пока не знаю. - Вышел ли штаб Магона? - Никаких сведений о его судьбе не имею. Возможно, погиб. - Кто у меня соседи? - Слева дивизия Бирюзова, справа - Осташенко. А Попсуй-Шапко, есть сведения, погиб. Бахаров и кавдивизия в резерве. Мой штаб во Мглине. Учти, что все эти дивизии в основном номера. Твой полк, гляжу, наиболее организованная дивизия в корпусе, а сейчас, может быть, и в армии... - Да у меня всего-то, я же докладывал. - У других еще меньше. Учти: приказы, любые, выполнять только мои или Гришина. В случае приказа на отход уходить вдоль линии Сураж - Унеча, до Трубчевска. "Ничего себе, - подумал Шапошников. - До Десны..." Трубчевск представлялся ему такой глубиной России, что стало жутко от мысли: "Куда пришли...". Полковник Гришин после боя у Церковищ, отходя вместе со своим штабом, под вечер, у Костюковичей, встретил батальон связи капитана Лукъянюка, которого не видел двое суток. От Милославичей связисты, оставив там весь провод и катушки, опять действовали, как пехота. Когда полковник Гришин пришел в расположение батальона, там копали окопы. Капитана Федора Лукъянюка Гришин знал несколько лет, за отличную организацию связи сам представлял его к ордену Знак Почета. До войны он любил бывать у связистов, знал, что батальон подготовлен отлично, а в моральном отношении это едва ли не самая надежная единица: личный состав - в основном автозаводцы, комсомольцы, ребята грамотные. Многих Гришин хорошо знал не только в лицо. - Товарищ Старостин! - приветливо помахал Гришин политруку с большим грустными глазами. - Откуда тебя знает командир дивизии? - спросил Старостина красноармеец Пархаев, его земляк. - Я до войны книги выдавал в батальонной библиотеке, а она у нас была лучшей в гарнизоне, досталась еще от старой дивизии. Полковник Гришин часто приходил, вот и знает меня. Политрук Старостин и Пархаев, как земляки - жили на одной улице, с начала войны держались вместе, и на этот раз, как и всегда, отрыли окопчик на двоих. Старостин, раскладывая по дну окопчика солому, не заметил, как подошел командир их взвода старший лейтенант Бажайкин. - Товарищи, спать по одному. Пока будем держать оборону здесь, уйдем утром. Пархаев уснул мгновенно. Старостин, борясь со сном, просидел до темноты свое время, а в девять вечера растолкал напарника: - Виктор, давай ты, да смотри не усни. - Да-да, слышу... Проснулся Старостин среди ночи. Ярко светила луна, было тихо. Поискал глазами Пархаева - лежит на бруствере. "Убит?" - испугался Старостин. Ему то ли снилось, то ли пригрезилось, что рядом стреляют, где-то недалеко рвутся мины, но проснуться не было сил. - Спишь? - растолкал он напарника. Орудия, стоявшего неподалеку, не было. Старостин, проверив соседние окопы, понял, что все ушли ночью, а их, как самых крайних в цепи, забыли предупредить. - Эх, Виктор, проспали из-за тебя. Что теперь делать? - Убей меня, Николай, - виновато сказал Пархаев. Лесочком они прошли к какой-то деревне, а когда вышли на улицу, рядом раздалась длинная очередь из пулемета. - Рус! Руки вверх! Пархаев остолбенел, но Старостин ткнул его локтем в бок, и оба, прижимаясь к забору, пригнувшись, побежали по улице. Свернули в калитку, куда-то бежали, и, не помня как, оказались в своем окопчике. - Я тебе говорил, что лучше идти лесом к железной дороге! - Откуда же я знал, что в деревне уже немцы. Как это наши так быстро ушли? Давай хотя бы закурим, - сказал Пархаев. Обоим стало не по себе: оказаться одним, да еще ночью, когда рядом в деревне немцы. Вскоре на дороге послышался шум мотора. - Николай, а это ведь явно ЗИС-5. Неужели наши? Вылезли из окопчика, осторожно подошли к дороге, ожидая колонну. - Смотри, трое идут. Кажется, в наших касках, - сказал Старостин. Командир батареи, куда попали Старостин и Пархаев, а это оказался гаубичный артполк Полтавской дивизии, взял их обоих с собой. Утром батарея догнала свою дивизию, комбат предложил им остаться на батарее, но оба отказались. - Смотрите, а то был приказ товарища Сталина, что бродяг расстреливать. - Нет, мы, пожалуй, будем искать своих. Они где-то недалеко. Оперативный дежурный штаба, куда зашли Старостин и Пархаев, не удивился их вопросу - где может быть дивизия Гришина, а даже благожелательно сказал: - А где-то здесь, ребята, был ваш комдив. В коричневой "эмке", стоит у артиллеристов. В машине они, не веря своим глазам, увидели спокойно спавшего полковника Гришина. Тот сразу проснулся, услышав их покашливание. - Старостин? Вот так встреча... Гришин посмеялся, выслушав рассказ, что их забыли, и предложил: - Есть хотите? Сейчас и чаю принесут. Вот смотрите маршрут, куда будете идти. Найдете Лукьянюка... Впрочем, я буду у него раньше вас. Взял бы и вас с собой, но у меня здесь дела, да и в машине мест нет. Свой батальон Старостин и Пархаев догнали только на следующий день. Сначала пристроились к какой-то части и уж было потеряли всякую надежду догнать своих, как с обочины, где расположилось какое-то подразделение, услышали: - Эй, смотрите, Старостин и Пархаев к саперам перешли! Комиссар батальона политрук Ткачев, узнавший их, с некоторым разочарованием, как показалось Старостину, протянул: - А мы вас уже в списки пропавших без вести занесли... Оба были так рады встрече, что не обратили внимания на эти слова, пожимая протянутые руки товарищей. Только Старостин услышал краем уха: - Сопляк ты, двоих коммунистов потерял. Как это так - уйти и не проверить: все ли в строю. Уйти даже без политрука роты! - ругал Ткачев старшего лейтенанта Бажайкина. Вечером 16 августа к Шапошникову приехал полковник Гришин, с Церковищ отходивший с полтавчанами и безуспешно искавший своих, пока генерал Бирюзов не подсказал ему, что какой-то полк его дивизии стоит в обороне у Белынковичей. Прежде чем приехать к Шапошникову, Гришин побывал у полковника Ивашечкина, которого не видел несколько дней, и получил от него указания, как действовать дальше. Встретив Шапошникова, Гришин начал с дела: - Немедленно сниматься и уходить на Сураж. Танковая дивизия прорвалась через соседа справа. Еще не налететь бы на них по дороге... У тебя, надеюсь, сборы, как всегда, будут недолгими? Лукьянюк пойдет впереди тебя, а Туркин с Минаевым мост взорвут. Шапошников не осмелился ничего спросить о других полках, но и по этим словам Гришина можно было понять, что под рукой у него сейчас только он, Лукьянюк и Минаев. Шапошникову показалось, что Гришин нисколько не удивился встрече. Как будто само собой разумелось, что они должны были встретиться именно здесь. "Даже не спросил, как полк после Церковищ, - с досадой подумал Шапошников. - Неужели ни о Корниенко, Смолине, Михееве и Малыхе никаких вестей? Туркин и Минаев: значит, они пристали к Гришину тоже где-то после Церковищ...". Саперную роту старшего лейтенанта Минаева Шапошников по приказу Гришина передал майору Туркину, начальнику инженерной службы дивизии, сразу после Милославичей. Это была теперь, значит, единственная саперная рота в дивизии. Шапошников поймал себя на мысли, что ему жалко, если рота уйдет от него. А если останется подрывать мост через Беседь, то он может и вообще ее потерять. Увидев капитана Реутова из оперативного отделения штаба дивизии, которого он хорошо знал через его брата, их инженера полка, погибшего на Соже, Шапошников подошел к нему: - Владимир Константинович, здравствуй. Тебе, конечно, больше всех известно - просвети немного. Вышли ли полки Корниенко и Михеева, где Смолин? Какая сейчас вообще обстановка в армии? Реутов, оглянувшись на стоявших и тихо о чем-то переговаривавшихся полковников Гришина и Яманова, отошел в сторону, взяв Шапошникова под локоть. - Александр Васильевич, боюсь, что знаю не больше вашего. Ни от Корниенко, ни от Михеева никаких вестей нет с десятого августа, и на участках других дивизий ничего о них установить не удалось. Посылали им связных, еще в первый день наступления немцев, с приказом отходить в общем направлении на Трубчевск, но так пока никого из этих полков и не встретили. "Но тогда же дивизию расформируют, если эти полки не выйдут!" - испугался Шапошников. - Полк Смолина, - продолжал Реутов, - отходит левее нас. Вернее, должен бы отходить, так как связь с ним, да и то с одним из дивизионов, была только первые три дня, а где он сейчас - неизвестно. Надеемся, что как боевая единица, полк все же существует. Обстановка в армии в целом мне известна плохо. Я даже ни разу не видел карты с обстановкой в корпусе, а Яманов, хотя и был у Ивашечкина, ничего не рассказал. Такой мрачный приехал, что и говорить не мог. Знаю только, что немцы уже у Гомеля. А что на Западном направлении в целом - не имею представления: газет две недели не получали, и радио давно не слушали... Саперной ротой 771-го полка, работавшей последние две недели за всех саперов дивизии, командовал капитан Минаев. Это был коренастый мужчина с простым крестьянским лицом, похожий на типичного председателя колхоза. Шапошников хорошо знал его еще до войны: вместе формировали полк. Да одно то, что Минаев был сормович, бывший строитель, а в молодости балахнинский каменщик, как и Шапошников, внушало ему полное доверие. Политруком саперной роты был Сергей Моисеев, тоже земляк, человек немногословный и абсолютно надежный. Все время с ротой был и инженер дивизии майор Туркин, человек редких организаторских способностей. Оказавшись с начала войны без подчиненных - отдельный саперный батальон дивизии на фронт не прибыл, потерявшись по дороге, - майор Туркин, опираясь в основном на саперов Минаева, ухитрялся делать всю работу, что полагалась саперам дивизии, одной ротой. Строили переправы через речки, минировали дороги, делали завалы, ставили колючую проволоку, когда была возможность и необходимость. Этой колючей проволоки Туркин достал на фронтовом складе такое количество, что ее хватило бы на три дивизии. В одной из поездок в тыл фронта он сумел достать даже несколько противотанковых ружей, о которых в дивизии тогда никто и не слышал. Туркин всем говорил, что ему их дали для испытания в войсках. Саперная рота капитана Минаева работала едва ли не круглосуточно, но и народ в роте подобрался сильный, в основном из Павлова и Богородска: угрюмые плечистые мужики, все в годах, младше тридцати лет не было ни одного. Все бывшие строители - землекопы, бетонщики, плотники, привыкшие и на гражданке работать через силу. Перекуривали они только тогда, когда ждали, пока через наведенные ими мосты пройдут войска. Потом сами же подрывали эти мосты и уходили догонять пехоту. Так было и на Беседи. По инициативе майора Туркина в качестве центральной опоры использовали застрявший в реке танк. Быстро напилили бревен, уложили, сбили - через мост успели пройти обозы корпуса и разрозненные части других дивизий армии. - Полковник Гришин приказал этот мост взорвать вместе с танками. Слышишь, Моисеев? - сказал майор Туркин. - Попробуем, но не гарантируем, товарищ майор, - сдержанно ответил политрук Моисеев. Один раз они пытались взорвать мост с танком, но ничего не вышло: танкист остановился перед мостом, прошелся, заметил провода и оборвал их. Вскоре к мосту через Беседь подошли пять танков. Встали. Несколько человек танкистов зашли на мост, потоптались на нем. Один нагнулся, осматривая настил снизу. - Эти ученые... Сейчас заметят провода. Эх, рви, Егоров, - подал команду Моисеев. Мост, в дыму и огне, поднялся метра на два и рухнул. Танки с берега открыли огонь из пулеметов. - Ну вот, - теперь проблема, как уйти, - и Моисеев с группой подрывников побежал догонять роту. На марше, километрах в десяти от Беседи, саперов догнали немецкие мотоциклисты. По команде капитана Минаева рота развернулась к бою. Один мотоцикл свалили в первые же секунды, а остальные, с десяток, и идущая за ними танкетка повернули к лесу. Минут через пятнадцать из леса начался шквальный пулеметный и минометный огонь. Саперы видели, как к противнику подошли еще несколько автомашин с пехотой, но уходить было поздно. Капитан Минаев был ранен в первые же минуты обстрела. - Продержись, Сергей, сколько сможешь, но отходи организованно. Побежите - конец роте, - прошептал он, теряя сознание. - Давай его, ребята, в мотоцикл и вперед по дороге, - приказал политрук Моисеев двоим саперам. Немцы поднялись в атаку, но их довольно быстро заставили залечь. Моисеев был уверен, что здесь они смогут продержаться и до вечера, если к противнику не подойдут танки. И не было бы у немцев минометов... Все же у него в роте почти восемьдесят карабинов и пулемет, а саперы его стреляли всегда не как-нибудь, лишь бы на курок нажать, а прицельно, основательно. Многие карабином владели не хуже, чем топором. После того, как гитлеровцы откатились к лесу, политрук Моисеев с немалым удивлением насчитал на поле два десятка трупов. "Какие оказались упрямые! Куда так торопятся? Неужели нельзя нас объехать?" - подумал Моисеев. Но вторую атаку противник начал серьезно и по всем правилам: артподготовка, поддержка минометами, впереди шли танки, да немало - машин девять сразу, и автоматчиков было до двух рот. "Ничего себе! Это на одну-то роту мужиков и такой силы не пожалели!" - удивился Моисеев. Увидев эти танки и цепи пехоты, Сергей понял, что сидеть здесь и дальше - верная смерть всей роте, поэтому приказал отходить. Но не бегом, а медленно, отстреливаясь. В полном порядке, так и двигаясь цепью, рота отошла за очень кстати оказавшийся недалеко противотанковый ров. Там они продержались примерно час, то и дело укладывая автоматчиков, которые подбегали ко рву. Танки, частью разъехавшись в стороны, отыскивали проход через ров, а частью стреляли с места. Пока гитлеровцы думали, как перейти ров, Моисеев собрал роту и повел ее по маршруту, догонять своих. Вечером они были в том же лесу, что и штаб дивизии, расположившийся в нескольких палатках, простреленных местами так, что смотрелись они, как решето. Политрук Моисеев, найдя майора Туркина, доложил, что мост взорван, а задержались потому, что вели бой. Спросил, доставили ли к ним капитана Минаева, узнал, что его повезли куда-то в госпиталь и решил, что можно отдохнуть. Моисеев только приготовился было вздремнуть, как к нему подошел связной и сказал, что его вызывает командир дивизии. У палатки сидели полковники Гришин, Яманов и полковой комиссар Гаранин, начальник политотдела. Его Моисеев не знал - в дивизию Гаранин пришел уже на фронте. - Садитесь, Моисеев, - полковник Гришин ловко свернул самокрутку и закурил. - Доложите, где вы были. - Взорвали мост на Беседи. Когда отходили с ротой, то приняли бой с мотоциклистами. Потом подошли автомашины с пехотой, несколько танков, вот и задержались. Гришин курил, чуть прищурив глаза. - Овец они ловили, - перебил Моисеева Гаранин. - Каких овец? А-а, ну да после боя. Недалеко от расположения штаба, попалась нам отара. Бойцы взяли двух. Пастуха не было, а то бы спросили. - Я же говорю: овец они ловили, - повторил Гаранин, - а пастух был. - Майора Зайцева ко мне, - приказал Гришин своему адъютанту лейтенанту Мельниченко. Подошел начальник разведки дивизии майор Иван Зайцев. - Кто вел бой на дороге у Барсуки? Есть у вас такие сведения? - Саперы, товарищ полковник. - Идите, Моисеев. И вы, Зайцев, - сказал полковник Гришин и бросил неприязненный взгляд на Гаранина. - Что он на меня набросился за этих овец? - спросил Моисеев Зайцева, когда они отошли от палатки. - Кто-то видел, как вы этих овец ловили. Так могут и в мародерстве обвинить, ты смотри. В этом бою вы целую колонну задержали, выходила она прямо на штаб. Наши успели отойти в сторону, пока вы держались. Если бы не это - досталось бы тебе за овец. Вот Гришин и простил. - Овцы... Мародерство... - усмехнулся Моисеев, чувствуя, как отлегло от сердца. - Он почему придирается, Гаранин-то, - сказал Зайцев. - Потеряли сейф с партийными документами. Взбучка ему будет, если вообще не снимут, вот он и срывает злость на других...18 Когда полк капитана Шапошникова вышел к Суражу, его внимание привлекли группы людей в пижамах, бродивших около усадьбы с садом. - Тюкаев, узнайте, кто это. Сумасшедший дом, видимо. Лейтенант Тюкаев вернулся через десять минут: - Дом отдыха, товарищ капитан. Я им говорю: "Немец на хвосте", они мне: "Чего панику разводишь!" Как из другого мира. В пижамах... Шапошников вывел полк за реку, положил его в оборону. А в реке продолжали беспечно купаться отдыхающие, даже не поинтересовавшись, почему здесь начали окапываться пехотинцы. Вскоре к реке выскочили немецкие мотоциклисты, за ними подкатили автомашины с пехотой, и только тогда отдыхающие, натянув пижамы, разбежались кто куда. Разгорелся бой, тяжелый, изматывающий, на почти 30-градусной августовской жаре. К вечеру, с большим трудом выйдя из боя, полк оторвался от колонны немцев, жертвуя несколькими взводами прикрытия, и ушел проселком в сторону Унечи. На следующее утро, когда полк после короткого отдыха начал втягиваться в ритм марша, Шапошников увидел, как параллельно его колонне, примерно в километре справа, прошла длинная вереница бортовых машин с пехотой. "Немцы!" - жутко ударила в голову мысль. А гитлеровцы, заметив из машин колонну русских, начали что-то громко кричать и махать касками. "Догоняйте, мол", - понял Шапошников. В более унизительном положении с самого начала войны он себя еще не чувствовал. Незадолго до этого Шапошников, посоветовавшись с Наумовым и Татариновым, весь обоз полка отправил в брешь между Клинцами и Унечей. - Пусть вы сделаете крюк, зато целее будете, - сказал он Наумову. - Если что, то прикроем вас. Должны успеть проскочить. Встретимся в Стародубе, дозоры выставь заранее, - ответил Шапошников. И опять ЧП: разбежался батальон Чижова. Когда танки противника объехали его, командир собрал людей и сказал, что батальон в окружении, можно разбегаться. Поскольку большую часть батальона составляли украинцы, они этот приказ выполнили без колебаний. В полк из батальона пришли всего несколько человек, остальных собрать не удалось, хотя Шапошников специально посылал для этого группу лейтенанта Шажка. Исчез и комбат Чижов.19 Легко прорвав фронт, который был, что называется, "в нитку" и к тому же в движении, танковые дивизии гитлеровцев обошли крайне истощенные части 45-го стрелкового корпуса полковника Ивашечкина и к исходу 17 августа вошли в Унечу. Части полковника Гришина, а точнее - полк Шапошникова, батальон связи, саперная рота, остатки недавно примкнувшего к дивизии артполка майора Малыха и нашедшийся накануне автомобильный батальон сосредоточились в обширном орешнике у деревни Ляличи, что восточнее Суража. Шоссе Клинцы - Унеча, через которое предстояло прорываться, несколько часов, как было занято противником, немцы ждали советские окруженные части, держа на дороге крупные силы танков и мотопехоты, которые патрулировали в пределах видимости или же стояли в засадах. Под вечер разведчики привели к полковнику Гришину лесника. - Сможешь, отец, вывести из этого орешника и провести через шлях, да так, чтобы было незаметно? Где лес погуще... - Конечно. Что мне лес, хоть и ночью. Я все тропинки здесь знаю. - Веди. Через полтора часа лесник вывел группу полковника Гришина со штабом и остатками его частей на... то же самое место, откуда они двинулись в путь. - Промашка вышла, не на ту тропку свернули, теперь понял, - оправдывался лесник, вполне искренне, как показалось всем. Однако и вторая попытка закончилась тем, что они пришли туда же, откуда вышли. - Заколдованный лес! Где этот дед? - ругался Гришин. - Исчез наш дед, - сердито ответил Канцедал. - Так почему же его не охраняли? Теперь он сюда немцев приведет! Майор Зайцев, берите группу и по компасу - разведать проход через шоссе. Ждем вас не позднее двух часов ночи. Однако в назначенное время никто из группы майора не вернулся. Ждали еще полчаса - никого. - Алексей Александрович, - позвал Гришин Яманова, - что-то мы совсем заблудились и растерялись. Куда делся Шапошников? - он уже жалел, что 771-й полк отправил на прорыв еще с вечера, впереди себя, понадеявшись, что штаб выведет лесник. - Придется идти тебе. Зайцев, конечно, сюда не вернется, даже если у него и есть такая возможность... Ты, надеюсь, не подведешь. Бери Бабура, Реутова и человек трех, не больше. Не было сведений от Лукъянюка и Малыха? - Нет, Иван Тихонович. Наверное, они все прошли через шоссе. - Выходит, мы тут одни остались? Дивизия впереди, а мы сидим в этом проклятом орешнике! Полковник Яманов успел еще в темноте разведать подступы к шоссе, но возвращаться всей группой назад посчитал неразумным и послал в орешник с донесением лейтенанта. Он слышал шум боя в стороне, примерно метрах в пятистах, значит, лейтенант вывел Гришина неточно, да еще угодил на немцев, но идти им на помощь не было ни сил, ни смысла, поэтому Яманов дождался, когда на перестрелку по шоссе проскочили несколько автомашин с пехотой и стало тихо, а потом перебрался на ту сторону.20 Гришина Яманов догнал под утро. - Ты где был? Смотрел, как нас всех чуть в плен не забрали? - ругался Гришин. - Еле вырвались, хорошо еще, что ни зги не видно было. - Я ждал в условленном месте, лейтенант должен был привести вас ко мне, а потом слышу - стрельба идет где-то вообще в стороне, - оправдывался Яманов. - Пересчитай, сколько нас осталось, пока привал. Через полчаса Яманов подошел к Гришину, который устало сидел на пеньке. - Саперная рота - семьдесят человек, и управление дивизии, всего около ста пятидесяти. Потерь, можно сказать, при прорыве не было. Столько нас и было в том орешнике, никто не отстал, - доложил Яманов. - А Лукьянюк, Малых, Шапошников? Где их теперь искать? - в сердцах сказал Гришин, - Давай команду на движение. Саперов - вперед... Глядя на нестройную колонну качавшихся от усталости людей, полковник Гришин впервые с начала войны почувствовал приближение конца всей его дивизии... - "Два месяца всего провоевали... И под рукой - сто пятьдесят человек...". Батальон связи капитана Лукьянюка и полк капитана Шапошникова через это шоссе прошли удачно: даже без боя. Помогли ночь и то, что немцы не могли просматривать все шоссе. Да и людей в полку оставалось немного: все повозки были с комиссаром полка Наумовым, а они, видимо, уже подходили к Стародубу. Почти весь световой день Шапошников не мог догнать колонну, как ему казалось, своих. Дорога петляла, то поднималась на холм, то скрывалась в лесу, и только под вечер разведчики Шажка, давно уже ходившие пешком, разглядели, что они весь день идут за колонной немцев. - Прут так, что оглянуться им лень, - горько усмехнулся Шажок. Шапошников с холодком в душе подумал, что он хотел, было, дать команду "Бегом!", когда его колонна спускалась с пригорка. Тогда бы они догнали колонну немцев, на свою голову. Ночь застала полк на подходах к большому селу. Разведчики доложили, что там немцы, предупредила их одна женщина. Но обходить село стороной не было никаких сил, и Шапошников приказал ночевать там, где остановились. ... Так, день за днем, еще десять суток шел полк Шапошникова от Суража до Трубчевска, стараясь не ввязываться в бои. За это время полк численно увеличился почти вдвое: как магнит притягивал он к себе отставшие от других частей группы, одиночек, обрастал повозками и даже автотранспортом. "НАС ПУЛИ С ТОБОЮ ПОКА ЕЩЕ МИЛУЮТ..." Командир батальона связи капитан Лукьянюк в лесу под Новгород- Северским наткнулся на нескольких военных, стоявших у грузовика с зенитной установкой. Это оказалась оперативная группа 13-й армии. - Сколько у вас людей, капитан? - спросил его моложавый генерал, в котором Лукъянюк узнал начальника штаба армии. - Около ста человек. - Даю вам маршевую роту, это будет еще сто, три пулемета, и пойдете в Трубчевск. Наведете там порядок. На дорогах выставить охранение, организовать разведку и обо всем докладывать мне. Даю вам для этого своего человека, для связи. Капитан Лукьянюк, получив от генерала задачу, был в недоумении и тревоге: как он сможет с двумя сотнями бойцов оборонять целый город? Он знал, что Трубчевск совсем рядом, и не успеют они туда прийти, как там окажутся немцы. Покрутившись среди окружения генерала, Лукьянюк узнал, что из 137-й дивизии никто еще не вышел. Вообще нет никаких сведений ни о Гришине, ни о Шапошникове. Сплошного фронта на участке Новгород-Северский не существует, сил в армии очень мало, а надеяться, что в ближайшие дни на этот участок выйдут наши резервы, было, в общем-то, только мечтой. Прибыв в Трубчевск, Лукьянюк застал там полный разгром. Никаких наших частей и властей в городе не было, жители попрятались или ушли на восток. Он сразу же выставил на окраине Трубчевска заставы. И уже на следующий день, 28 августа, его патрули привели троих немецких кавалеристов. Это была разведка гитлеровской 1-й кавалерийской дивизии. От пленных стало известно, что кроме нее на Трубчевск двигается еще и пехотная дивизия, а правее, в направлении Брянска, танковые части. Этой же ночью в Трубчевск вошли остатки нашей кавалерийской дивизии, понесшей по дороге большие потери от авиации. В этот же день, 28 августа, в леса юго-восточнее Трубчевска, за Десну, вышел и полк капитана Шапошникова, от Суража не встречавший ни своих, ни немецких частей. У Трубчевска представители штаба армии направили полк на сборный пункт, где Шапошников и узнал, что фронт стоит на Судости, то есть позади их. Вечером этого же дня на сборный пункт прибыл и обоз полка, успешно выведенный из-под удара немецких танков комиссаром полка Наумовым. Целые сутки люди отдыхали и приводили себя в порядок, веря и не веря, что они все-таки и в этот раз вышли к своим. Лейтенанта Вольхина разбудил уже забытый, было, запах пшенной каши. Бойцы его роты доставали из вещмешков котелки, готовясь к обеду. Знакомая фигура Миши-повара разбудила в нем воспоминания. - Мишя, что у тебя на обед? - с улыбкой, заранее зная ответ, спросил Вольхин. - Кашя, - просто, но с достоинством ответил Миша. Вольхин засмеялся, - "Кашя!" - очистительно, легко, от души, как не смеялся очень давно. - "Живы! Полк живой!". Полковник Гришин с управлением дивизии в Трубчевск вышел днем позднее Шапошникова. Он быстро нашел штаба полковника Ивашечкина, который поставил его дивизии задачу на оборону Трубчевска. От Ивашечкина Гришин поехал к Шапошникову. - Здравия желаю, товарищ полковник, - не скрывая радости от встречи, поздоровался Шапошников. - Здравствуй, - крепко пожал ему руку Гришин. Шапошников заметил, что глаза его потеплели, - давно здесь? - Позавчера утром прибыли. - Сколько у тебя людей? - Пятьсот пятьдесят человек, орудий - три, минометов - пять, пулеметов - тридцать, лошадей - около сотни, автомашин - пятнадцать... - А это откуда? - перебил Гришин удивленно. - Пристали по дороге. - Из нашего автобата? - Нет, кто откуда. И уходить не хотят. Были три шофера-грузина, без машин, хотел их в пехоту направить, - "Нет, мы себе найдем!", исчезли куда-то, а через день все трое на машинах приехали. А что с автобатом, товарищ полковник? - Накрылся автобат, - со злостью вздохнул Гришин, - под Ляличами, со всем хозяйством, видимо. Теперь будут таскать особисты... А сколько у тебя кухонь? "Опять..." - Шапошников вспомнил, что этот вопрос Гришин ему один раз уже задавал. - Девять, а что? - Ого! Куда тебе столько? Две отдашь Михееву. Люди от него придут. - Михеев вышел? - обрадовался Шапошников, и подумал: "Значит, теперь дивизию точно не расформируют, а то такого позора Гришин бы не перенес...". - Пятьдесят человек привел, - ответил Гришин, - а от Смолина и Корниенко никаких вестей. Малых, правда, здесь, но что там у него - сотни не наберется, так с одной пушкой и воюет... Полковник Гришин, когда узнал, что прибыла группа из полка Михеева, да еще со знаменем полка, обрадовался так, будто ему вручили орден. Если бы не это, то вполне возможно, вопрос о существовании дивизии решался бы уже в штабе фронта. Он знал немало примеров, когда расформировывали дивизии, понесшие и не такие потери, как у него, и даже под командованием заслуженных и широко известных в армии командиров, и понимал, что если у него под командованием останется только полк Шапошникова, то и его дивизии вряд ли миновать подобной судьбы. А свою дивизию Иван Тихонович Гришин любил, в глубине души считал, что она воюет гораздо лучше других, и даже одна мысль, что ему пришлось бы с ней расстаться, была для него мучительно невыносимой. В штабе армии, когда он туда приехал, зашел, было, разговор: целесообразно ли иметь несколько истощенных дивизий, может быть, переформировать их? Полковник Гришин категорически дал понять, что его дивизия не будет расформирована, и сумел убедить командующего, что она вполне боеспособна. Впрочем, на общем фоне это действительно так и было. А через сутки полковнику Гришину доложили, что в расположение дивизии вышла группа лейтенанта Нагопетьяна в количестве семидесяти человек и батарея лейтенанта Сливного. - Ты понял, Алексей Александрович? - обрадовался Гришин, обращаясь к Яманову. - К нам идут наши же люди! А ведь могли бы и остаться в любой другой части или куда направят со сборного пункта, там не больно-то разбираются - приказали и все. Батарея? - переспросил он адъютанта. - Позовите ко мне ее командира. - Сколько орудий вывели? - спросил он лейтенанта Сливного, когда тот вошел в блиндаж и представился. Иван Сливный ожидал этого вопроса, но никак не думал, что командир дивизии спросит его прежде всего об этом. - Никак нет, товарищ полковник, - растерялся, было, он, - Разрешите доложить? Десятого августа вел бой с танками в селе Питири, подбили и сожгли одиннадцать и четыре бронетранспортера. Потерял связь с полком и отходил на Климовичи, но там были уже немцы, оттуда на Костюковичи, в бою при переправе через реку Ипуть пришлось оставить орудия: кончились снаряды и побиты все лошади. Оттуда пробирались ночами на Брянск, и вот вышли, шестьдесят человек. - А я уж обрадовался - батарея... Чем теперь воевать будешь? Потерял орудия - сам и добывай, как хочешь. Иди, - разочарованно закончил Гришин. Лейтенант Сливный, выходя от Гришина, еще был рад, что его не наказали за потерю орудий, оставили командовать батареей. - "А орудия я себе найду..." - думал он с облегчением. - Товарищ полковник, - обратился к Гришину его адъютант лейтенант Мельниченко, - тут несколько человек из полка Корниенко. Помните Дейча, капельмейстера? - Давай его сюда! - обрадовался Гришин, что теперь и из полка Корниенко кто-то появился. Вошел младший лейтенант Дейч, маленький, с измученным лицом, но большими живыми глазами. Гришин хорошо его знал - музыкальный взвод Дейча считался лучшим в дивизии. - Здравствуй, где же твои трубы, капельмейстер? - шутливо начал Гришин. - Здравия желаю, товарищ полковник. Трубы остались в Чаусах, на пекарне. Так ни разу и не поиграли. Пока там хлеб получали - нас и накрыли... - Дейч тяжело вздохнул, высморкался, вытер платком, похожим на тряпку, какой бабы со стола вытирают, нос и глаза, - Сначала до Кричева отступали, точнее... быстро шли... - Драпали, - усмехнулся Гришин. - Потом в Рославле оказались, оттуда снова в полк попал, в начале августа. - Что-нибудь знаете о полковнике Корниенко? - Убило его во время прорыва, числа... девятого августа, вместе с его адъютантом, одним снарядом. Я с ним был. Я и хоронил - сняли ремень, медаль, и закопали их в лесочке. А Кузнецов, начальник особого отдела, был смертельно ранен, выводить его не было возможности, оставили ему пистолет, он сильно просил... - Как же ты вышел? - Сначала нас было трое. Еще Ремизов, на трубе который играл, и Гибнер, шофер наш. Нарвались как-то на немцев, они кричат: "Иди сюда!", по-русски, мы подумали сначала, что наши, Гибнер пошел, а я увидел, что это немцы да и карабин уже с него снимают. Ну и побежали. Ремизова я там и потерял. Целый день ходил с гранатой - чеку выдернул, а бросить некуда, да и страшно, и жалко. Выбирался один, потом пристал к какой-то части. До Родни шли дней девять... - Девять дней? Ползли что-ли? - Всяко было. Немцев там - как саранчи. Пир горой, "Катюшу" нашу играют, фальшивят только... Вышли в Жуковку, там из нашей дивизии было сто сорок человек. Капитана Филимонова там видел... - Он здесь уже. - Видел там, товарищ полковник, - как будто по секрету продолжал Дейч, - маршала Кулика, тоже из окружения шел. В лапти был сначала обут, при мне новые сапоги мерил. - Ну и ну... - протянул Гришин. - Так, хорошо, что ты вышел, но музыкой будешь после войны заниматься, а сейчас - снабжением. - К капитану Продчеву? - Нет. Убит он, - и Гришин вспомнил, какой страшной смертью он погиб: ехал на машине, взрыв - и костями черепа шофера ему выбило глаза, умер через час в мучениях. - Будете инспектором по снабжению. - Да, жаль Корниенко, - с горечью думал Гришин. - Умница был, настоящий русский человек. В академии тактику преподавал, чего бы еще, кажется, надо, но рвался в войска. Командовал бы сейчас дивизией, а то и корпусом. - Товарищ полковник, - сказал Дейч, - я здесь недалеко видел лейтенанта Ларионова, лежит раненый на повозке, он из нашего полка, из батальона капитана Кима. - Кима, говоришь? - поднял глаза Гришин. - Пошли, покажешь. Повозки с ранеными стояли под соснами недалеко от штаба. - Вы лейтенант Ларионов? - спросил Гришин раненого с забинтованной головой, на которого показал Дейч. - Говорить можете? - Могу, товарищ полковник. Сведений о батальоне капитана Кима Гришин не имел вообще, на фронт он выехал последним эшелоном. - Высадились мы двенадцатого июля в шестидесяти километрах от Кричева, - начал лейтенант Ларионов, - Дальше шли пешком. Шестнадцатого июля заняли оборону у деревни Сокольничи, в четырех километрах западнее Кричева. Я был командиром пулеметной роты. Орудий было - своих четыре, да одно, на тракторе, приняли к себе - отходили они по шоссе. Бой начался утром семнадцатого, шла колонна танков, двадцать машин. Семь подбили сразу, минут за тридцать, потом вторая атака... - Ларионов поморщился, потрогал повязку на голове, - Всего подбили тринадцать танков. Хорошо нам помогало какое-то орудие с фланга, какой части - не знаю, но больше половины танков - его. Потом немцы зашли нам в тыл, начали давить окопы танками. Капитан Ким увел стрелковые роты в Кричев, нас оставил прикрывать. Отбили еще одну атаку и тоже отошли... - Что потом? - нетерпеливо спросил Гришин. - Капитана Кима я видел потом только один раз. Отругал нас за немецкие автоматы, а приказаний никаких не дал. Солдаты потом рассказали, товарищ полковник, что он воюет уже без петлиц, разжаловали, а кто - не знаю. Потом начались бои в городе, и немцы оттеснили нас за Сож. Мост мы взорвали и перебили взвод немцев на понтонных лодках, в капусту всех, - лейтенант Ларионов невольно сжал кулаки при этом воспоминании: единственный пленный из этой группы немцев, толстый фельдфебель, плюнул одному из его бойцов в лицо и он тогда не сдержался, влепил ему затрещину, - Подчинили нас авиадесантной бригаде, воевали три недели, пока от роты нас только двое не осталось, я и Шемякин, мой политрук. "Вот и еще один батальон можно списывать...", - тяжело вздохнул Гришин, вспоминая лицо Кима. До войны он был начальником полковой школы, неплохим командиром. - Как же вы здесь оказались? - И сам не знаю, я без сознания был очень долго, а потом узнал, что в своей дивизии, чудо какое-то... - Поправляйтесь, товарищ Ларионов, - сказал полковник Гришин и пожал ему руку. В тот же день ему доложили, что из полка Смолина вышло двадцать восемь человек - остатки дивизиона капитана Пономарева во главе с командиром и работники штаба полка капитаны Балакин и Малахов. Гришин приказал вызвать обоих. - Здравствуйте, - ответил он на приветствия, - Где ваши командиры, Малахов? Где вы Смолина оставили? Где Макаревич, Полянцев? Что у вас вообще случилось? - Под Суражом нас отрезали танки. Тогда был еще весь полк, не считая конечно, того дивизиона, что так и не прибыл, - сказал капитан Малахов, - Да и танки эти, как потом через несколько часов, оказалось - были наши. Разведчики установили - проходила какая-то часть Бахарова. Но пока это сообразили, да ждали разведку... - Малахов зло поморщился, - Полдня потеряли на привал, да пока думали, а надо было двигаться, можно было проскочить. Сказать по правде - нарушилось управление, и не то чтобы обстановка была очень тяжелой, а просто не знали ее, не могли разобраться, были все в каком-то оцепенении. Устали все... - Разрешите мне, товарищ полковник, - перебил Малахова капитан Балакин, красивый мужчина с удивительно чистыми и мягкими вишневыми глазами, - Ночью, числа не помню, но где-то около двадцатого, было совещание у командира полка. Полковник Смолин сказал, что мы в глубоком окружении, полком не выйти, будем выходить мелкими группами. И приказал - технику вывести из строя, лошадей распустить, каждому вести свое подразделение в Трубчевск. Мы тогда слушали все это с недоумением, многие в душе были не согласны с приказом, ведь были еще и орудия и снаряды, лошади, солдаты - прекрасные. Помню, за несколько дней до этого полковник Смолин говорил мне, что подписал двести похоронок с начала боев, но все же полк был боеспособен, а такой приказ означал фактически его роспуск. Нам не верилось, что этот приказ был оправданным, но Смолин сказал тогда, что это и ваш приказ, хотя мы знали, что со штабом дивизии связи не было уже больше недели... "Что ж ты, Трофим Григорьевич, неужели сломался? - думал Гришин, - Можно было бы попробовать выйти полком...". - Дальше что? - Я повел группу в тридцать человек. Шли мы по следам половника Смолина, с ним было только человек шесть-семь, но Макаревича с ним не было, это точно, он вообще еще раньше отстал от нас с дивизионом Братушевского. Карты у нас не было, да и надежней казалось... - Малахов замолчал, подумал, но все же продолжил: - Потом он нас заметил и сказал, что если еще нас увидит за собой, то расстреляет. Мы и пошли другой дорогой. "Неужели погиб?" - думал о Смолине Гришин. Никаких сведений о нем ниоткуда не поступало, хотя если бы он вышел даже в расположение других частей армии, то обязательно дал бы о себе знать. - Хорошо, идите оба. Найдите полковника Кузьмина, будете в его расположении. - Не попал ли он в плен? - осторожно спросил Гришина Канцедал. - Исключено, застрелился бы. Это не тот человек. Оба они не могли даже предположить, что в тот момент полковник Смолин подъезжал не к Трубчевску, а к Варшаве, в вагоне для военнопленных. Гришин был прав, что полковник Смолин застрелился бы, если бы его брали в плен, но судьбе угодно было распорядится так, что Смолину не удалось этого сделать: их взяли спящими, на рассвете.21 Его роковой ошибкой было то, что он запретил капитану Малахову следовать за его группой. ... В тот же день, 28 августа, вечером, полковники Гришин и Яманов, прихватив с собой капитана Шапошникова, выехали на совещание в штаб 3-й армии генерала Крейзера, куда теперь перешла дивизия после выхода из окружения. - Товарищи, - обратился к собравшимся командирам генерал Крейзер, - ввожу в обстановку. Армия вошла в состав Брянского фронта, командующий генерал-лейтенант Еременко. Задача армии - прикрыть брянское направление с юго-запада. Перед нами по-прежнему вторая танковая группа Гудериана... - Шестнадцать дивизий в составе фронта, а фронт - двести тридцать километров, - услышал Шапошников шепот слева, говорил незнакомый полковник своему соседу, - да и дивизии-то в основном номера, свежих всего три-четыре... Шапошников вспомнил, как перед началом совещания видел карту приехавшего в армию начальника главпура Красной армии Мехлиса. Трубчевск на ней был обведен красным кругом, рядом стояли крупные цифры - 137 СД. На карте их дивизия выглядела внушительно. "Если бы так было и на самом деле... Неужели он не знает нашего истинного состояния? - думал Шапошников. - Ведь на самом деле мы почти голые - одни винтовки..." Если бы знали в штабе фронта, что на самом деле в 137-й дивизии один полк, в этом полку - один батальон, а в батальоне - боеспособна одна рота... Дивизия полковника Гришина получила подтверждение приказа оборонять Трубчевск. Фронт был впереди, в семидесяти километрах, на Судости. Но фронт "в нитку", там уже шли тяжелейшие бои, и немцев можно было ждать в ближайшее время. И в тот же день, 28 августа, поздно вечером, едва вернувшись в свой полк, Шапошников узнал, что немцы еще утром форсировали реку Судость, оборонявшаяся там Ивановская дивизия не выдержала удара и начала отходить к Трубчевску. "Ну, вот и отдохнули, называется, завтра и нам предстоит..." - понял капитан Шапошников. Рано утром его поднял капитан Тихон Филимонов, его новый начальник штаба, но старый приятель по службе еще в довоенное время. - Пополнение, Александр Васильевич. Четыреста человек! И кто - сибиряки! Шапошников искренне обрадовался, но оказалось - рановато: половину пополнения по записке Яманова тут же увели к Михееву, у него людей было совсем ничего. "И зачем так? - обескураженно думал Шапошников, - Имели бы хоть один полк, но более-менее, а теперь будет два, но оба слабых". - Людей распределили по батальонам? - спросил он у Филимонова. - Нет еще, прибыли полчаса назад. - Постройте, хочу посмотреть. Двести человек пополнения были выстроены на полянке. Шапошников с Наумовым поздоровались, услышали в ответ сочное и дружное "Здравствуйте!", довольно переглянулись и пошли вдоль строя, внимательно вглядывались в лица. Люди были молодые, крепкие на вид, в новеньком обмундировании, и сразу видно, что недавно с кадровой, это Шапошников определил по изящно сидящим на головах пилотках. - И все сибиряки? Откуда? - С Омска все, - ответили сразу несколько человек. - Ну, как народ, Алексей Дмитриевич? - спросил Шапошников Наумова. - Думаю - не подведут? - Надо было всех у нас оставить, - тихо сказал ему Филимонов. - Орлы! - А ведь у нас Калько омский! - вспомнил Наумов. - Давайте, Тихон Васильевич, сто человек к Калько, остальных пополам в другие батальоны, - сказал Шапошников. - Распределите людей и позаботьтесь, чтобы накормили. Лейтенант Вольхин принял в свою роту пятьдесят человек, и теперь она была почти по штату. Это и радовало, и немножко пугало. Вольхин хоть и был ротным вот уже третью неделю, но все же ощущал себя взводным, так как людей у него все это время было как раз со взвод и он еще не представлял себе, что командовать придется сразу сотней человек. Раньше и участок его был - сотня-другая метров, а теперь рота получила почти полтора километра, и надо было смотреть вперед и по сторонам уже гораздо внимательней. - Давно из Сибири? - спросил он крайнего из пополнения. - Красноармеец Ефим Беляев. Тринадцатого августа еще в поле был, комбайнером я работал, в тот же день мобилизовали - и в эшелон. - Две недели и добирались? - удивился Вольхин. - От Брянска шли пешком четверо суток, а по железной дороге, в общем-то, быстро, нигде долго не стояли. "А мы все эти недели, да и раньше, все на своих двоих... - подумал Валентин. - Неужели и август кончился? И я все еще живой...". К этому времени из взвода лейтенанта Вольхина, что выехали с ним на фронт, в живых осталось только пятеро: два сержанта - Фролов и Вертьянов, "Савва" Морозов, Латенков и Углов - самый высокий не только в роте, но, наверное, и в полку. Вольхин думал о нем, еще в первые дни, что вот его-то, с таким ростом, убьют быстрее всех, а он был живой до сих пор. Из полтавчан, что ему дали еще на Соже, у него осталось только трое, остальные все погибли в Милославичах, Семеновке, Церковищах, и фамилии их в записной книжке он обвел траурной рамкой - Алексеенко, Голубцов, Ишов, Кунгуров, Пистаков, Познюк, Ращеня, Фролов, Чубаров, Макаров, Каменский, Кушнеров, Ходыкин... Список был длинный и Вольхину всегда становилось не по себе, когда он видел длинный ряд траурных рамочек, одну за другой. Взводами командовали сержанты. Вот и сейчас пришло пополнение, а ни одного лейтенанта. Третьим взводом у него командовал сержант Жигулин, переведенный из другой роты. Горьковчанин, симпатичный, высокий блондин, спокойный, уверенный, и Вольхин был рад, что он попал именно к нему, да и мужики из отделения приняли его быстро. Иногда Вольхин думал, глядя на него: "Пока у нас есть такие ребята - ни за что немцам нас не одолеть", - и никак не мог представить себе его убитым - это было как-то даже противоестественно, невозможно, чтобы такого парня, образец русского солдата, и убили. К вечеру рота Вольхина довольно неплохо окопалась - взводные опорные пункты были готовы. Он сам обошел все окопчики, с тоской думая, что слишком велик участок, пехоту они еще отобьют, а если танки - на полчаса, не больше. Он знал, что в полку осталось всего три орудия. Гранаты и бутылки у них были, но очень мало и комбат ничего не обещал. Ночь прошла спокойно, впереди, правда, изредка раздавались танковые выстрелы, иногда стучали пулеметы, но чувствовалось, что немцы еще далеко. Вольхин даже поспал часа два, а на рассвете, еще раз обойдя свои окопчики, перекинувшись со взводными по паре фраз, решил все же послать разведку к хутору, что лежал перед его позициями километрах в трех. - Давай я пойду, командир, - предложил его политрук, Павлик Бельков, высокий и плечистый парень с уверенными и отчаянными глазами. К нему в роту он был назначен после Милославичей, а в полку был со дня формирования, и вообще едва ли не единственный политрук оставался из тех, кто выехал на фронт в составе полка. Вольхин сразу понял, что политрук предпочитает показывать примером, чем слова говорить, это и хорошо, но рисковать то и дело, надо и не надо - это ему не нравилось. Как-то Вольхин ему даже сказал, что лучше бы он политработой занимался, чем то и дело в разведку лазить по своей инициативе. - "А это тоже политработа, командир, или, думаешь, мне только боевые листки выпускать, да газеты читать? Тем более, где их взять, да и в мирное время они мне надоели". - "А напорешься?" - "Нет, командир, если я после Сожа жив остался, то судьба мне до победы". - Нет, Павлик, не ходи. На хуторе, чувствую, немцы. А ты нам нужен и здесь. Лучше давай пошлем из пополнения, пусть на живых фашистов посмотрят. Вольхин приказал Фролову дать пятерых из пополнения, один из них оказался тот самый комбайнер Беляев, и лично поставил им задачу. Разведчики, взяв винтовки наперевес, быстро пошли к хутору и скоро растворились в утреннем тумане. Вольхин съел без аппетита полкотелка сухой каши и посмотрел на часы: "Восемь тридцать... Немцы тоже позавтракали. Если они точно на хуторе, то скоро надо ждать...". Разведчики не возвращались более двух часов и это начало беспокоить. "Что-то очень долго, - думал Вольхин, не надо было посылать этого комбайнера. В пехоту он, конечно, угодил по ошибке, сидеть бы ему сейчас в танке. Ухлопают парня напрасно". Со стороны хутора донеслось несколько выстрелов из танковых пушек, а вскоре показались и три танка, а перед ними метрах в пятистах бежали пятеро его разведчиков. "Ну вот, так и знал - танки... Сейчас начнется..." - чувствуя холодок в душе, подумал Вольхин. Минут через пятнадцать к позициям его роты вышли десять танков. До окопов оставалось не больше двухсот метров, когда они вдруг остановились, держа линию. - "Заметили, сейчас рванут", - с тоской подумал Вольхин. Но танки стояли. Стреляли с места, но стояли. - "Ждут - есть ли у нас артиллерия? Раньше были смелее". Минут через десять один танк, переваливаясь на буграх и лязгая гусеницами, осторожно пополз к окопам. Возле него разорвалось несколько гранат, но танк шел, периодически стреляя из пулемета. "Вот гад, что делает!" - смотрел Вольхин на танк. Бронированная машина утюжила окоп за окопом. На броне его хлопком разорвалась граната, но танк продолжал ползти. Раздавив несколько окопов, он резко развернулся и на скорости ушел к своим, на линию машин. "Сейчас пойдут все, - обречено подумал Вольхин. - Поняли, что ничего у нас нет, можно давить". Он доложил обстановку комбату, в душе надеясь услышать, что он посылает ему орудие, но услышал только требовательное и грозное: "Держаться!". - Но ты смотри, командир, - услышал Вольхин голос своего политрука Белькова, - ни один из наших из окопов не выскочил. - Вот сейчас как все танки пойдут, что будем делать? Ждать, пока передавят всю роту? Пять гранат бросили и ни одна не попала! Но танки все еще стояли. Пять минут, десять. Изредка стреляя, но так и не двигаясь с места. "Ничего не понимаю. Чего же ждут? Боятся? Но кого им тут бояться?" - недоумевал Вольхин. Когда капитану Шапошникову доложили, что атака противника началась, двумя группами танков по десять машин в каждой, он немедленно позвонил в штаб дивизии. У аппарата был майор Кустов, новый начальник оперативного отделения штаба, мужчина энергичный и веселый, так что Шапошников с первого же дня знакомства почувствовал к нему симпатию и они быстро стали приятелями. - Алексей Федорович! - кричал в трубку аппарата Шапошников. - Танки пошли, двадцать машин. Подбрось огоньку, а то не отобьемся. У меня всего три орудия, ты знаешь, да и те без прицелов, стреляем, как при Иване Грозном... - А ты выведи их на прямую наводку и расстреливай эти танки, - спокойно ответил Кустов. "Ну и арап!" - удивился Шапошников. - За Десной тяжелый артполк, попросил бы хотя бы два залпа! - Да ты что, это только с разрешения командующего артиллерией армией! У них и снарядов-то всего на полчаса! А у меня откуда возьмутся орудия? Все у вас! Шапошников положил трубку. - "Что же делать? Танки, конечно, пойдут кулаком, а у меня пять километров фронта. Чего стоит смять роту, полчаса и - в городе". - Меркулов! - позвал он начальника артиллерии полка. - Берите два орудия Терещенко от Калько и немедленно на позиции седьмой роты. Галопом! К десяти танкам, что стояли против роты Вольхина, вскоре подошли еще десять, подъехали несколько автомашин с пехотой. "Вот чего они ждали! - понял Вольхин. - Ну, теперь нам конец...". Бойцы его роты, тускло поблескивая касками, ждали идущие на них танки. Казалось, что даже чувствовалось, как напряглись в ожидании боя его люди. "Если хотя бы один побежит, то, как цепная реакция, не устоять... Хотя - все равно передавят...". В столь безнадежном положении Вольхин с начала войны, пожалуй, еще не бывал. Если бы только пехота, а тут еще двадцать танков. "А вот, вроде бы, не все на меня, машин пять повернули на соседа", - чуть успокоился Вольхин. Танки открыли огонь с коротких остановок. Затрещали автоматы пехотинцев. Из окопов ответили из винтовок. Потом включились и два станковых пулемета. Несколько танков быстро переехали окопы, но потом сразу три из них, словно споткнувшись обо что-то, встали. Один закрутился, разматывая гусеницу, с брони другого потек огонь - кто-то ловко угодил бутылкой с бензином. Третий не горел, но стоял, тоже, видимо, подбитый. Еще несколько танков, выпустив струи огня, от чего на траве образовались черные проплешины метров по десять, крутились на окопах. Вольхин видел, как вспыхнул расчет станкового пулемета, люди катались по земле, пытаясь сбить пламя. "Живьем сгорели!" - ужаснулся Вольхин. Еще кто-то, как живой факел, бежал с диким криком. Вольхин то и дело поглядывал на часы, будто атака должна была продолжаться какое-то определенное время. - "Всего пять минут!". Танков пять-шесть все-таки стояли, остальные давили гусеницами окопы и, бессильный чем-либо помочь, Вольхин только зло кусал губы. Политрук Бельков убежал в окопы, и Валентин, видя, что на НП он остался один - телефонист был убит и присыпан землей, схватил гранату и бутылку с горючкой и тоже побежал навстречу танкам. - "Теперь уже все равно!". Он не слышал и не видел, как сзади подъехали и развернулись два наших орудия, как они подожгли еще два танка. В бешеном исступлении, задохнувшись, он подбежал метров на двадцать к ближайшему танку. Метнул гранату - не попал, бутылку - на танке загорелось, но слабо, и мощная машина, вертясь по оси, сбила пламя. Вольхин стрелял в нее из пистолета, стоя во весь рост, не думая, что его могут убить, пока не упал - кто-то столкнул его на землю. - Ты что, командир, - это был политрук Бельков. - Я вижу - ты на подвиг идешь, думаю - надо остановить, пока живой! Смотри: наши орудия! Страшно болела голова, в теле была невероятная усталость, глаза слипались от пота. - Отдохни маленько, командир, они уползают! Танки действительно отходили, с левого фланга три машины и в центре две. Автоматчики поодиночке, отстреливаясь, догоняли танки. - А ты говоришь - не устоим! Наша взяла! - услышал Вольхин знакомый, с хрипотцой, голос Белькова. Было несколько минут, мгновений ли, когда он не слышал ни выстрелов, ничего. Бой стих быстро. Танки ушли на хутор. Вольхин с Бельковым, отдышавшись, медленно пошли по окопам. Вся позиция их роты была настолько передавлена гусеницами, что казалось, ничего живого здесь быть не может. Пахло жареным человеческим мясом вперемежку с гарью и порохом. Вольхин посмотрел на часы: "Всего тридцать минут!". - Николай, живой! - обрадовался он, увидев сидевшего в окопе сержанта Фролова, он жадно курил самокрутку. - Куда ж я денусь от тебя, командир... - Сколько людей у тебя осталось? - Погоди, дай покурить. Вон ту дуру, - Фролов показал окурком на танк, - на мой счет запиши. В окоп спрыгнул политрук Бельков. - У Вертьянова из пятнадцати осталось четверо. Одного вообще раскатали в лепешку... Пошли к Жигулину. У сержанта Жигулина, взвод которого стоял на левом фланге, из двадцати убиты было трое, шестеро тяжело ранены. Один, обожженный, умирал. Это был Федор Углов, тот самый высокий в их роте парень. - Просит, чтоб пристрелили, командир. Тяжело ему, - сказал Жигулин. - Страшная смерть парню досталась... - Не вздумай! Где санинструктор? Неужели ничем нельзя помочь? - Что он сделает? Не бог ведь... Обожженный лежал на плащ-палатке, сильно дрожа, ловил ртом воздух, лицо его, черное, без глаз, выражало такую боль, что смотреть на него было невозможно. "Вот чего стоит победа..." - глотая спазму, подумал Вольхин. - Два танка все же сожгли, - услышал он голос Жигулина. Но и покуражились они над нами, как хотели. Хорошо еще, что автоматчиков у них было немного, да трусоваты оказались. - Семь танков наши, командир, - присел Белков к Вольхину, - да человек двадцать автоматчиков все же уложили. "Как он может быть спокойным!" - поразился Валентин. Хотя после всего, что они увидели, пережили за это время, было ли еще чему удивляться? За это железо столько людей положили! Неужели нельзя было попроще? Подойди эти пушки хотя бы на полчаса пораньше.." и почувствовал, как его сердце словно сдавило клещами. - Комбайнер? Живой? - через силу улыбнувшись спросил Вольхин, увидев Беляева. - Я-то живой, а вот земляков моих многих не стало. У Атабаева все отделение передавило. Один он остался... Вольхин не смог посмотреть ему в глаза. Проходя по раздавленным окопам мимо мертвых, он чувствовал себя виноватым в их смерти едва ли не больше, чем немцы. Ловя взгляды живых, Вольхину казалось, что все на него смотрят с укором. "Дурацкий у меня характер! Ну что я мог сделать!" - ругал он себя, но сердце точила боль. - Товарищ лейтенант, комбат вызывает, - подбежал к Вольхину связной. - Молодец, Вольхин! - услышал он в трубке голос комбата Осадчего. - Продержался, молодец. Потери большие? - Двадцать пять убитых, восемнадцать раненых, есть безнадежные, - глухим, не своим голосом ответил он. - Да, много... Но как ты семь танков подбил? Артиллеристы помогли? - Какие артиллеристы? А, эти... Они в конце боя подошли. А, может быть, они все и повернули, не знаю. - Сосед твой три танка подбил, слышишь? Они нигде не прошли у нас, ты слышишь, Вольхин? Удержались мы! "И как мы только удержались... - подумал Вольхин - "Люди железные..". - Ты проверь все в обороне, возможно, еще пойдут сегодня. Бутылок я тебе пришлю - ящик! - услышал он голос Осадчего. Подошел лейтенант Терещенко. - Спасибо, Борис. Выручил, - сказал ему Вольхин. - Что мне, ты Ленскому говори. Как он здорово эти два танка саданул! Между прочим, последний был у него десятым с начала войны... В этот день дивизию полковника Гришина немцы больше не атаковали. Тихо было и на следующий день "И как это не сбросили нас в Десну, - удивлялся капитан Шапошников, - ничего же у нас нет, воюем голыми руками...". - Товарищ капитан, - вывел его из раздумий лейтенант Тюкаев, - Терещенко предлагает сходить на Судость, там ивановцы, должно быть, много чего оставили, а вытащить можно. - А что - дело! - ответил Шапошников. Кустов говорил ему, что остатки Ивановской дивизии после тяжелейших боев отведены к Трубчевску и занимают теперь всего два километра фронта. А была - свежая дивизия... После отхода с Судости много своего снаряжения и техники оставили у реки, часть людей дивизии перешли к полковнику Гришину, остальных спешно переформировывали в Трубчевске. - Подготовьте несколько групп и этой же ночью, пока нет сплошного фронта - сходите, - распорядился Шапошников. - Можно с повозками? - спросил его Терещенко. - Возьми с десяток. Может быть, снаряды попадутся. А на рассвете в расположение полка Шапошникова вернулись все группы, ходившие в поиск на Судость, и сходили они не напрасно. Удалось перетащить пять исправных орудий, три кухни и десять подвод со снарядами. Четверо "безлошадных" шофера-грузина вернулись на полуторках, счастливые, словно по невесте отхватили. - Это как же вы сумели? Не у своих ли угнали? - спросил их Шапошников. - Там еще есть! - ответил один из водителей. "Ну и ивановцы, вот дали нам подлататься-то..." - довольно подумал Александр Васильевич. - Агарышева убило, - подошел к нему Терещенко, когда шофера отъехали. - Как же так, Борис Тимофеевич, такого парня... Ну, что же вы... Как я теперь его матери напишу: единственный сын! Лейтенант Николай Агарышев, командир похлебаевской батареи, весельчак, удалец, любимец бойцов лежал на телеге, покрытый с головой шинелью. - Единственный и погиб... Напоролись на засаду у Магара. Прямо в лоб пуля. Старик подвел: спрашивали дорогу на Погар, а он, глухой, показал на Магар. Ну, а там немцы. - Похороните его как следует. Матери я сам напишу, - сказал Шапошников и вспомнил ее, старушку. - Она до войны часто бывала в гарнизоне и перед отправкой просила поглядеть за Николаем, все еще считая его мальчишкой. - Вот и остались, Борис, мы двое, - тяжело вздохнул политрук батареи Иванов. - Сасо в первом бою, Похлебаев, теперь вот Николай... А давно ли на танцы вместе бегали... Так и не узнает, кто у него родился. В сентябре, говорил, жена должна родить... Похоронили лейтенанта Агарышева у трех берез, на высоком, чистом месте... Вечером 5 сентября к Шапошникову приехал полковник Гришин. - На тебя жалуются, что ты у ивановцев снаряды увез, - сухо поздоровавшись, сказал он. - Не надо было бросать. Мы их вывезли, можно сказать, у немцев из-под носа. За их счет и ожили, и кухоньками опять разжились, и пушечками. Неужели опять отдавать? - Нет. Ты нашел - твое. Не чувствуешь: немец как будто отходить собирается? - спросил Гришин. - Южнее Трубчевска Крейзер и Чумаков сильный контрудар нанесли, отбросили километров на пятьдесят. Нам их давить, увы, нечем, но есть данные, что и на нашем участке они уйдут за Судость. Так что готовься к преследованию... Начальник политотдела у нас новый - Кутузов, - добавил после паузы Гришин. - Откуда? - Из Ивановской дивизии. Перевели с полка. Хваткий мужик, дело знает. Да, доведи до личного состава, что товарищ Сталин за оборону Трубчевска дивизии благодарность объявил, - с удовольствием сказал Гришин. - Да, устояли на этот раз... - Крейзер помог. Когда немцы на Михеева пошли, а там же ни одного орудия, все, думаю, крышка, так попросил огоньку тяжелого артполка из-за Десны, и, какие молодцы - так точно дали! Да и помог-то он, считай, по знакомству, что в академии вместе учились. А так бы - отбивайтесь своими силами, "изыскивайте резервы на месте", у этого артполка каждый снаряд на особом учете. В районе Карбовки ударная группа генерала Ермакова нанесла тяжелое поражение 47-му моторизованному корпусу гитлеровцев. Отбросила их на несколько десятков километров, и дивизия полковника Гришина, используя общий успех, за двенадцать дней, преследуя отходящие части немцев, вышла к реке Судость. Как только полк капитана Шапошникова вышел к Судости, к нему снова приехал полковник Гришин. - Смотри на карту, - сухо поздоровавшись, раскрыл он планшет, - Вот Баклань, вот Юрково. Здесь берег пониже, тут и надо захватить плацдарм. Зацепимся - дальше пойдем. Приказываю: боем руководить лично. Я буду в Березовке, связь - туда... Настроение у всех в дивизии в эти дни было приподнятое: наступали, впервые с начала войны шли на запад, а не на восток. Казалось, что и Судость не будет серьезной помехой. А там - дорога на Унечу, на Сураж. Капитан Шапошников, придя в батальон Осадчего, который начал готовиться к бою за плацдарм, расположился с биноклем на бугре, откуда хорошо было видно и Баклань - справа, и Юрково - в центре, и Михновку - слева. Берег противника был заметно выше, пойма Судости - широкая по фронту, и Шапошников с неудовольствием думал, что атака будет явной авантюрой, тем более что без артподготовки и плавсредств. Оторвавшись от бинокля, он спросил Осадчего: - Что говорят ваши разведчики? - Сунулись было, да обстреляли. Ничего толком не узнали. Засекли пять пулеметов. Траншеи у них отрыты по всему фронту. Когда только успели... Артиллерия и танки себя не проявляли. - План боя продумал? - Прикинул. Задачи ротным поставил, но все это "на авось". С Шапошниковым на НП батальона были замполит полка Наумов и начальник штаба Филимонов. Тюкаева оставили на командном пункте полка для связи со штабом дивизии. На душе у Шапошникова было нехорошо от предчувствия беды, но, посоветовавшись с Наумовым и Филимоновым, он все же решил отдать приказ на начало атаки, пока совсем не стемнело, да и Гришин уже два раза звонил и требовал начинать. Около 7 часов вечера роты батальона Осадчего частично на лодках, плотах, а в основном вплавь перешли Судость. Шапошников видел в бинокль, как фигурки его бойцов, выйдя на противоположный берег, быстро бежали через луг с кустарником к горе, как немцы, то ли прозевавшие переправу, то ли нарочно давшие возможность перейти реку всем, открыли огонь, когда цепочки атакующих уже начали подниматься в гору. Сначала огонь противника был довольно редким, и минут через десять бой шел на горе под Юрковом. В сумерках ход боя видно было плохо, Шапошников ждал первых донесений с того берега - вводить ли второй батальон, готовый к атаке, как с КП полка позвонил лейтенант Тюкаев. - Товарищ командир, полковник Гришин спрашивает, как идет бой. - Передай: переправились, бой идет в траншеях, для развития успеха готовлю второй батальон. Но через десять минут поступило донесение, что противник атакует батальон с флангов, крупными силами, да Шапошников видел это и сам. Огонь со стороны немцев резко усилился, начали бить минометы и скоро стало ясно, что батальон Осадчего от реки отрезан. - Надо вводить второй батальон! - сказал Шапошникову Наумов, - Выручать надо, а то получится, как с Леоненко! - А если и этот батальон также? Теперь им ничем не помочь... "Эх, знали же, что авантюра - все равно лоб подставили!" - ругался Шапошников. К ночи из батальона вышли около ста человек, мокрые, злые. Еще несколько часов с противоположного берега то и дело раздавались короткие очереди. - Почти двести человек потерял! - ругался капитан Осадчий. - Полезли, "разведка боем"! - Доложите в штаб дивизии об итогах боя, - вздохнул Шапошников, посмотрев на Филимонова. Всю ночь он не сомкнул глаз, переживая случившееся, да и ждал звонка от Гришина с разносом: "Нет, немец не дурак. Безусловно, здесь была подготовленная оборона, система огня, и мы должны были это предвидеть... Сейчас будут искать виновного. Хотя - в корне эта операция была построена на риске. Виноват тот, чья это была идея. Но и он не мог предвидеть, что немцы так грамотно дадут по носу. Только-только батальон восстановили...". На КП батальона Осадчего Шапошников встретил сержанта Михаила Шикина, минометчика. В полку он был с кадровой, поэтому Шапошников знал его хорошо. - Что с вами, Шикин? Сержант встал, худой настолько, что невольно вызывал чувство жалости. - Извините, товарищ капитан, задумался. Вернее - горюю. Осталось от роты нас всего четверо. Столько прошли, держались, а тут в одном бою - вся рота. Лейтенант Лисин погиб, Брызгалов Иван... - Шапошников, слушая, мысленно отметил: "Знаю, помню его...", - Волков Иван, Жохов Николай, Кулюхин, Замораев, Колесников, - Шикин тяжело вздохнул. Лицо его, сухое, с влажными черными глазами, выражало такую боль, что Шапошников, обычно несентиментальный, дружески похлопал его по плечу: - Ну, успокойся. Война, потери неизбежны. А нам надо жить. И мстить. Рано утром в 771-й полк приехал заместитель начальника связи дивизии майор Бабур, посланный полковником Гришиным для проведения дознания. Выслушав доклады Шапошникова и Осадчего о ходе боя, по согласованию с командиром дивизии лейтенанта Тюкаева за неправильную информацию о ходе боя понизили в должности и перевели заместителем командира роты. Все понимали, что козла отпущения сделали из одного Тюкаева. Куда-то наверх пошла бумага, что конкретный виновный в провале операции наказан. Через двое суток к Тюкаеву в роту пришли Шапошников и Наумов и сказали, что есть приказ полковника Гришина вернуться ему на прежнюю должность помощника начальника штаба полка. - Ты извини нас, Вениамин. На войне всякое бывает... - сказал Шапошников. - Я понимаю, - ответил Тюкаев, чувствуя в душе неприятный осадок. Ему понятно было, что кто-то должен был быть наказан за неудачную операцию. Наказание это выпало ему, да и то чисто символически. Серьезного расследования причин поражения, он это знал, не было. "Виноват противник... Вот так и бывает у нас: лошадь потерял - особый отдел затаскает, а батальон загубил - ничего...", - с горечью подумал Тюкаев. Рота лейтенанта Вольхина в этом неудачном бою под Юрково потеряла двадцать человек, и, что самое горькое для него - погиб сержант Вертьянов. Столько было пройдено с ним и пережито за это время, что смерть его Валентин воспринял, как гибель родного брата. Сам он в этом бою жив остался, как сам считал, случайно... Через три дня после боя под Юрково в полк к Шапошникову приехал майор Кустов. - Зарываться в землю. Встаем в глухую оборону. Слышал, что наши Ельню взяли? - Слышал. А под Киевом как? - Плохо. Несколько наших армий, похоже, в окружении. Давай "языка" срочно. И систему огня противника изучи досконально и как можно быстрее, даю трое суток. - Работаем. Тридцать наблюдателей в полку. Но что толку ее изучать: стрелять все равно нечем. А немцы пограничные столбы ставят, кричат, что дальше не пойдут, - усмехнулся Шапошников. - Дешевый приемчик. "Языка" давай сегодня же, - напомнил Кустов и пошел к машине. Трое суток полк Шапошникова готовил оборону на Судости. Земля была сухая, погода стояла теплая - бабье лето, немцы не стреляли. Казалось, что война дала передышку, отчего и настроение становилось получше. Хотелось верить, что и зимовать придется в этих окопах, что противник наконец-то выдохся. Сразу после того, как уехал майор Кустов, Шапошников вызвал своего помощника по разведке старшего лейтенанта Бакиновского. - Есть у тебя кого послать сейчас же? - Готовы группы лейтенантов Абрамова и Барского, да двоих подготовил для глубинной разведки, - ответил Бакиновский, - Оба добровольцы. Штатское им нашли, лапти, не бреются который день, даже листа березового насушили для табаку. Сегодня провожать буду, пойдут оба с Абрамовым. Если пройдут, конечно. У Осадчего вчера два раза пытались - никак, приходится возвращаться, смотрят за нами хорошо. - Место перехода наметил? - Все до кустика изучил. До проволоки поведу сам. Той же ночью группа лейтенанта Абрамова ходила в поиск и удачно: приволокли немца-майора. Шапошников сначала не поверил: "Фельдфебель, наверное, не может быть, чтобы майор...". - Реку переплыли незаметно, - скупо рассказывал Абрамов, юный лейтенант с острым носом и мальчишескими губами. - Подползли. Метров с пятнадцати атаковали траншею и блиндаж, гранатой уничтожил пулемет и четверых гитлеровцев, а этот вот выскочил из блиндажа - и прямо в руки. Немец, действительно майор, стоял с отрешенным видом, держа руки по швам, как новобранец. - Иоффе, спросите его: какой он части? - приказал Шапошников переводчику. - Австрийской восемнадцатой танковой дивизии, начальник штаба батальона, - перевел Иоффе. - Собираются ли они наступать? - Говорит, что если ему дадут кофе и приготовят ванну, то он расскажет все, что знает. Шапошников невесело усмехнулся: - Кофе? Мы его не пьем, и не только на фронте, а ближайшая ванна, думаю, где-нибудь в Брянске. Сам в баню ходил последний раз еще дома. Видно, тоже им несладко. Ишь ты, ванну захотел, - и Шапошников только сейчас подумал, что действительно, они на фронте третий месяц, а помыться толком не пришлось ни разу. Даже умываться доводилось не каждый день, брились раз в три-четыре дня, а то и в неделю, по обстановке. - Переведите, что здесь фронт и удобств нет, - отрезал Шапошников. Немец показал, что у них в полку ничего не слышно, когда будет наступление. Несколько дней они не получали никаких приказов. Сообщить какие-либо сведения о составе полка и его батальоне отказался категорически. - Пожалуй, он действительно и сам ничего толком не знает. Отправьте его в дивизию, Бакиновский, - сказал Шапошников. "Будут ли немцы наступать в скором времени? Загадка... Наступать, конечно, будут. До зимы им надо постараться выйти к Москве, - Шапошников не допускал и мысли, что немцы могут взять Москву, - Вопрос только в том, сколько времени у них уйдет на подготовку большого наступления... Если учесть, что против нас все время действуют одни и те же части, которые воевать начали от границы, понесли потери, измотаны не меньше нашего, и тоже долго не отдыхали и не пополнялись, то на подготовку большого наступления группе Гудериана потребуется не меньше десяти дней". Через двое суток группа лейтенанта Абрамова привела пленного немца-сапера. Он сообщил, что у них каждый день выводят по одной роте с передовой в тыл на отдых. "Значит, двигаться вперед пока не собираются...", - решил Шапошников. Каждый день затишья для дивизии полковника Гришина был поистине золотым. После тяжелейших июльских и августовских боев она оживала, набирала, пусть и не прежнюю, но достаточную силу. Кроме окруженцев из разных разбитых частей, в дивизию пришло несколько маршевых батальонов из Саратова, Куйбышева, Сибири, за счет чего были восстановлены все стрелковые полки, хотя и не до штата, но пополнены батальоны, воссозданы все роты. Из управления кадров фронта пришло необходимое количество командиров, которые заменили многих взводных-сержантов, а то и рядовых. 409-м стрелковым полком стал командовать майор Петр Князев, а батальонный комиссар Максим Михеев свои полномочия командира 624-го полка сдал майору Павлу Тарасову. Дивизия получила немного пулеметов, минометов, лошадей, автомашин, но с артиллерией дело обстояло все еще неважно. 497-й гаубичный артполк майора Малыха с учетом тех людей, что влились к нему из артполка Смолина, насчитывал около ста пятидесяти человек, но орудий у него имелось всего три. В один из сентябрьских дней в блиндаж к Гришину пришел его комиссар Петр Никифорович Канцедал: - Иван Тихонович, есть сведения о последнем бое комиссара ЛАПа Макаревиче. Вот товарищ, вчера вышел из окружения... - Лейтенант Ковалев, командир взвода управления дивизиона старшего лейтенанта Братушевского. - Садитесь товарищ Ковалев, - предложил Гришин, - рассказывайте. - Было это девятнадцатого августа, - начал свой рассказ лейтенант Ковалев. - Наш дивизион оборонял мост через Ипуть на станции Сураж. Где-то после обеда показалась колонна немецких танков, завязался бой. Стояли все насмерть. Комиссар Макаревич сам стрелял из орудия, когда погиб расчет, это я видел. Били прямой наводкой, но снарядов у нас оставалось мало, всего по одному зарядному ящику на орудие. Потом ко мне прибежал посыльный от Братушевского, там же был и комиссар. Они приказали мне забрать всех раненых и тех, кто не связан с орудиями, показали маршрут, и я с проводником, местным жителем, пошли на Унечу. Прибыли туда к утру следующего дня. А вечером с места боя пришел сержант Славянский, он и рассказал, что дивизион погиб, Братушевский и Макаревич тоже. Ночью мы с разведчиками ходили на место боя. Тела убитых Макаревича и Братушевского мы не нашли, местные жители рассказали, что бойцы похоронили их в воронках возле реки... Гришин переглянулся с Канцедалом. Оба нахмурились. - А о полковнике Смолине и капитане Полянцеве вам ничего не известно? - Нет. Связь с ними мы потеряли раньше. - Спасибо, товарищ Ковалев. Идите отдыхайте. Когда Ковалев ушел, Гришин достал папиросу. - Вот, Петр Никифорович, еще одна страничка истории нашей дивизии... Что же произошло со Смолиным? Не хочется думать о нем плохо. - Да, жалко Макаревича, жалко. Как бы там ни было, но честь полка он спас. Ты веришь, что они в одном бою подбили одиннадцать танков? - Братушевский - сильный артиллерист. Его батарея и до войны была лучшей в полку. Был бы жив, да знать бы все обстоятельства этого боя - подали бы на Героя. - Да-а, - протянул Канцедал. - Из пяти комиссаров полков остался один Михеев. А Иванова мне что-то больше всех жаль... - Из командиров полков один Малых остался, - добавил Гришин. - Потери, потери... Разве думали, что такого сильного состава не хватит и на три месяца войны. Сколько людей потеряли, и каких людей... - И что, думаешь, напрасно? - спросил Канцедал. - Я слежу за обстановкой и по газетам и, по-моему, нам досталось воевать с самой сильной группировкой немцев на всем фронте. И, думаю, воевали мы в целом неплохо. - Да, это большое дело, что у нас кадровая дивизия, - сказал Гришин. - Если бы не это, давно бы от нас ничего не осталось. - Да, костяк у нас сохранился, не смотря ни на что. Как думаешь, дальше не побежим - к Волге? - Немец подвыдохся, это чувствуется. Но маневрирует лучше нас. Ты думаешь, у нас так уж намного по сравнению с ним меньше сил? Не всегда умеем ими как следует распорядиться, вот беда. Но уверен, что если по нам будет нанесен главный удар, выстоим. Сейчас все же выстоим. - Это без артиллерии-то, Иван Тихонович? - Удар танковой дивизии сдержим, готов спорить. Ты вспомни бои под Трубчевском. Чем тогда воевали? - Да, иной раз кажется, что хотя нас и меньше, но стали сильнее, чем тот состав, с которым выехали на фронт. Воевать стали злее и увереннее. Нет, с таким народом воевать можно... Ветеринарный врач капитан Набель, уставший за день, сидел в избушке у дороги, дожидаясь, когда сварится ужин. На дороге послышался шум мотора и вскоре в избушку постучались. - Можно на огонек? - спросил, открыв дверь, высокий мужчина. Вошли двое. - О, почти коллеги, - Набель посмотрел на эмблемы медиков, - а я конский доктор. Проходите. Капитан ветслужбы Набель, или проще, если сумеете выговорить, Никтополион Антонович. Вошедшие недоуменно переглянулись, услышав необычное имя. - Никтополион - значит, занимающийся государственными делами ночью. Хотите - конятиной угощу? - А фронт здесь с какой стороны? - спросил худощавый, с впалыми щеками. - Стрельба отовсюду... - А что вы за птицы? - Мне в полк майора Князева. Назначен врачом, - ответил высокий в не по росту короткой шинели и представился: - Военврач Пиорунский. - А мне в медсанбат, - ответил второй. - Гуменюк Иван Иванович. - Располагайтесь, переночуете, - предложил Набель, - утром покажу дорогу, - он достал из чугуна три куска мяса. - Любите конину? - Как вам сказать... Не пробовал еще, - ответил Гуменюк. - А вы давно на фронте? - С третьей недели войны. - И все время в этой дивизии? - Да. С формирования. Два раза судьба меня от нее отрывала и снова, чудом, возвращала. - Повидали, значит, много чего? - Выгрузились мы под Чаусами, - начал свой рассказ Набель, чувствуя, что нашел хороших слушателей. - Только с эшелона - стрельба. Я пошел узнать, в чем дело - немецкие танки. Стали запрягать лошадей, а у нас у одной повозки сломалось дышло, пока я его заменял, гляжу - остался один. Пошел на восток. Спустился лесом по речке Проня, вышел в район Кричева, там, на шоссе - поток людей, повозки, орудия, машины, и все спешат на восток. Случайно узнал, что ветчасть полка впереди. А самолеты их - ну просто издевались над нами. Под Кричевом затор, сбрасывают с дороги повозки, машины. Врача там нашего убило, пулей в спину, с самолета. Добрался до Рославля. Там войск полно, а понять ничего не можно, все движется вперед. Указок на дорогах нет, едем на Юхнов, какие-то войска идут и на Брянск. Наконец, дошел, до столицы осталось всего сто километров. Завернули нас оттуда к Брянску, потом снова оказался в Рославле, оттуда опять со многими приключениями попал в свою дивизию, и то хорошо, что Бодякшина встретил, нашего дивизионного ветврача, он думал, что я уж давно убит. Вот какой крюк по России пришлось сделать. Потом отступали на Стародуб, и, наконец, Трубчевск. Вот только здесь и начал конями заниматься, а то все было не до них. - Да-а, - протянул Пиорунский. - Вот это одиссея... Скажите, а раненых много сейчас? - Нет. Сейчас затишье. Я вижу, вы спать хотите? Давайте я вам соломы постелю. - А сами вы где ляжете? - На лавке, не беспокойтесь. Так началась дружба этих людей. На фронте они всегда были готовы к худшему, но верили в жизнь, хотя и отлично понимали, что всем дожить до Победы не удастся. Один из них не доживет до Победы всего несколько месяцев, когда позади будут такие испытания, что, казалось, сама судьба теперь должна бы смилостивиться и дать ему жить... Роман Хмельнов, старший военфельдшер санроты полка Князева, прибывший в полк в середине сентября, несколько дней без сна и отдыха работавший на санитарной обработке прибывшего маршевого пополнения, после очередной бомбежки оказывал помощь раненым. К нему медленно подошел человек, тоже военфельдшер, судя по эмблемам в петлицах, среднего роста, с очень усталым видом. - Здравствуйте, - не по-военному сказал он. - Я назначен военфельдшером батальона, со мной медсестра, совсем девочка. Голодные, конечно, но не в этом дело. Можно у вас отдохнуть? Завтра на рассвете мы уйдем. - А сам откуда будешь? - Из Ростова-на-Дону. Фамилия - Богатых. Иван Иванович. - Хотите каши, селедка есть. - Спасибо. А вы откуда? - Из Москвы. Жена и сын там. Чувствую, вы на фронте не первый день? - Начал под Белостоком. - А я под Кобрином, у Бреста. Оступали, значит, вместе, только разными дорогами. И оба, еще не зная друг друга, почувствовали взаимную симпатию, потому что понимали: проделать такой путь и остаться в живых - многое значит. "Вот как бывает: от самой границы отступаем, а встретились в глубине России..." - подумал Хмельнов. Иван Богатых начал есть, но от усталости аппетита не было и, завернувшись в шинель, быстро уснул. "Чувствуется, волевой парень, сообразительный, подтянутый. Не скажешь, что окруженец", - думал Хмельнов о новом знакомом. Сколько друзей и товарищей полегло за эти три месяца войны, несколько частей сменил он за лето, в этой дивизии ни с кем еще не подружился, а с этим человеком - поговорили всего несколько минут и уже хотелось дружить. "Бывает же такое, - думал потом Роман Хмельнов. - Или повлияло то, что судьба оказалась примерно одинаковой, или еще что-то неуловимое, но когда утром Иван ушел в батальон, мы расставались, как старые знакомые. Как друзья...". Эти люди пронесли свою дружбу, которая началась в брянских лесах, через десятилетия... Утром 20 сентября, до завтрака, в блиндаж к полковнику Гришину вошел его первый адъютант лейтенант Серый, которого послали в Горький, как только дивизия вышла из окружения в Трубчевск. - Товарищ полковник, здравия желаю! Шефы приехали! Подарков - одиннадцать грузовиков, да три орудия, две легковушки... Гришин вышел из блиндажа. Под соснами стояла колонна автомашин, из которых уже выгружали какие-то ящики, а вокруг ходили, оживленно переговариваясь, бойцы и командиры. Гришин подошел к группе штатских. - Товарищ Рогожин! - поздоровался он с заведующим военным отделом обкома партии, - Здравствуйте! Как доехали? Как там дома? - Здравствуйте, Иван Тихонович. Привет вам от земляков, от товарища Родионова. Как воюете? А то никаких вестей от вас два месяца. Вот вам письмо от жены. Гришин взял конверт, в глазах его потеплело, но сразу читать письмо он не стал, положил в нагрудный карман гимнастерки. - Как там в тылу? - Народ у нас трудится, ждем от вас победы. - Вот победы пока нет... - Настроение, вижу, у бойцов хорошее, рвутся в бой. - Да, настроение есть. - Собрались на скорую руку, но кое-что привезли. Своим ходом добрались, за неделю. А это от товарища Родионова подарок, - показал Рогожин на легковую машину. - Спасибо, передайте ему от меня привет и благодарность. - Передовую бы нам посмотреть, Иван Тихонович, с людьми поговорить. Мы писем много привезли. Как только узнали, что дивизия вышла из окружения, так жен в обком - целые делегации. - Давайте сначала позавтракаем. Весть о том, что приехали шефы из родного города, быстро разнеслась по дивизии. Читали письма от родных, и многие мысленно были в это время дома. Полковник Гришин просмотрел областную газету. - "Чувствуется, что глубокий тыл: даже фильмы в кинотеатрах идут, соревнования по французской борьбе... Странно, не верится", - думал он. Гостям показали передовую, майор Малых стрелял по немцам из новых орудий. Он, кажется, подаркам рад был больше всех. Гости побывали в полку Шапошникова, осмотрели оборону, сфотографировались. - Снимки отдадим вашим женам, чтобы увидели документально, что вы живы, - сказал Рогожин, - и надо бы подготовить материал для статьи в газету, чтобы у нас там все знали, как вы воюете. - А давайте прямо сейчас сядем и напишем, - предложил Канцедал, - я только Яманова позову. - Прежде всего, надо написать благодарность землякам за подарки, - предложил полковник Яманов, когда командование дивизии и делегаты собрались в блиндаже, чтобы написать письмо землякам, - и обязательно написать, что гордимся их успешной работой. - Надо побольше отметить героев первых боев, - сказал Рогожин. - На их примерах нам пополнение воспитывать. - Напиши о Фроленкове, что лично водил своих бойцов в атаку, его полк уничтожил передовые части гитлеровцев в первых боях, - сказал Гришин. - О Нагопетьяне надо бы написать, - предложил Канцедал. - Обязательно, только все названия населенных пунктов должны быть зашифрованы. А цифры можно давать, - сказал Яманов. - О Наумове напишите, дома его многие знают. Лично в одном бою убил семь гитлеровцев, чем обеспечил успех боя. - О Братушевском можно подробно написать, - сказал полковник Кузьмин, начальник артиллерии дивизии. - Все же одиннадцать танков под Милославичами да тринадцать под Суражем. О лейтенанте Лебедеве надо бы написать: три танка подбил на Варшавском шоссе, в решающий момент боя. У Шапошникова в полку сколько героев: Терещенко, Похлебаев, Ленский, Чайко... - Он и наградных листов написал больше всех: пятьдесят два, - сказал Яманов с гордостью. - Можно добавить, что несмотря на общую неблагоприятную обстановку на фронте, дивизия добилась серьезных успехов. За два месяца боев выведено из строя до девяти тысяч гитлеровцев, более восьмидесяти танков, десятки орудий, минометов, автомашин.