аново родился... и уже стоял в раздевалке на деревянных настилах, босой, в одних трусах, тут-то и заломило всего внутри, скрутило. Заговорило мужское. Чтобы не оконфузиться, он пригнулся, сел на лавку, поскорей натянул брюки. Последние месяцы он и забыл про это, а нынче, после бани, потянуло на женщину. И так сильно, что зубы скрипели! ...двумя руками не согн?шь... В полку женщин по пальцам пересчитать можно, да и те давно все распределены. Спарились, пообжились с офицерами, не подступиться. На улице Шарагин закурил. ..."слону" легче!.. те из них, кто позастенчивей, чтоб не застигли врасплох, дрочат скрытно, на посту, когда ещ? солдат один останется? или в сортире, по соседству с говном... а мне что делать? за деньги я не умею... только водкой оста?тся глушить!.. у Женьки как-то легко получается, без разведки - в бой, и одержал победу над очер?дной барышней... и на следующий день забыл, а я так не могу... ...что вообще нужно мужику на войне? рассуждал он, возвращаясь из бани, "жратва, ордена, водка и бабы!" - как говорит Моргульцев... со жратвой более-менее, орденов на всех не хватает, впрочем, как и водки, и особенно баб... завезли б на всех, чтоб не думать об этом!.. хорошо, хоть заменщик объявился, нальют!.. Дневальный на тумбочке вытянулся, доложил, что прибыл заменщик старшего лейтенанта Чистякова, и что рота отправилась на при?м пищи. Шарагин развесил постиранное белье, лег на кровать, повернулся к стене, к приколотому снимку Лены и Настюши. Серенький картон был неровно обрезан по краям до размера ладони, потому что некоторое время он носил его в кармане. Жена и дочка застыли в несвойственных, скованных позах перед объективом, чрезмерно прихорошившись перед съ?мкой. Безвкусный провинциальный парикмахер сделал Лене "стильную" прическу, спрятав е? шикарные, распущенные длинные волосы. Она накрасила зачем-то губы и ресницы. Широко посаженные, всегда ласковые глаза, открытый лоб, чистое, трогательное лицо в данном случае застыли, будто заморозили Лену, сковали или напугали. Кроткая и беспомощная, она смотрела вглубь объектива, словно старалась заглянуть в будущее, в тот день, когда он получит фотографию, чтобы сказать ему о своей любви и тревоге, и обо вс?м, что окружает женщину, оставшуюся надолго без мужа, ушедшего на войну. Настюше же нацепили пышные банты, напоминавшие уши чебурашки. ...лучше бы дома снялись... В момент, когда "вылетела птичка", они, конечно же, думали о папе, служившем в непонятной и дал?кой стране, и тревога эта непроизвольная запечатлелась. Раньше он никак понять не мог, чем так притягивают фотографии. Смотришь, бывало, на карточку, и все равно что путешествие во времени происходит: на маленьком картоне выхвачено мгновение человеческой жизни, такое крохотное, что чаще всего и сам человек не заметил его, не придал значения. Смотришь и будто улетаешь в прошлое, начинаешь жить в ином измерении. Он представил парикмахерскую, в которую они ходили - на углу, у вокзала, чуть ли не единственную в городе. Потом - как ждали в очереди, с квитанцией в руках, и ни раз подходили прихорашиваться к зеркалу, настраивались улыбаться, и затем, нарядные выходили из фотоателье и шли домой по грязным улицам. ... никак мама надоумила их фотографироваться... Пролежал он в покое недолго. Одиночество в армии - большая роскошь. Дверь заскрипела. Вош?л старший лейтенант Иван Зебрев, командир третьего взвода, и, в радостном ожидании предстоящей пьянки, сообщил: - Заменщик Чистякова прибыл, - и добавил любимое: - Улю-улю! - Знаю, видел. - Женька вне себя от счастья. Пылинки с парня сдувает. Умора! В баню отказался идти, взял лейт?ху под руки и скрылся в неизвестном направлении. Слушай сюда! Значит так. Мои "слоны", грым-грым, сегодня в наряде по столовой, все заряжено, все притарят сюда, честь по чести, после отбоя. Посидим, старик, классно, грым-грым! Давно чего-то мы не напивались. А? Ты чего-то сказал? Ты что, заболел? - Устал. Есть что-нибудь выпить, прямо сейчас? - Улю-улю! - Зебрев нырнул под кровать Чистякова. - Сколько тебе? - в руках у него была бутылка. - Грамм сто... Тяжело было пить технический спирт. Даже наполовину разбавленный соком или водой, отдавал он то ли керосином, то ли резиной, вставал попер?к горла, а после бутылки такой гадости люди покрывались красными пятнами. - Хавать пойд?шь? - спросил Зебрев. - Нет, спасибо, Иван. Раз вечером будет закуска, не пойду. - Ну ладно, я пош?л мыться, и на ужин. - Там вода заканчивается. - Бывай! Какое-то время Олег вновь остался наедине. Расслабившись от спирта, он стал перечитывать последние письма жены. Лена никогда, ни в жизни, ни тем более в письмах, не жаловалась на сложности, писала только о хорошем, даже если этого хорошего было с крупинку за месяц. Писала, что любит его и ждет. Рассказывала, как смешно говорит Настя, как быстро она меняется, как забавно наблюдать за детским восприятием мира, и непременно в каждом письме не забывала обмолвиться, что дочка очень любит папу, скучает. Самому надо было бы сесть за письмо, но Олег никак не мог настроиться на правильный тон разговора с женой. На бумаге обычно складывались фразы общие, но и своей общей теплотой, достаточные для человека близкого, переживающего разлуку и беспокойство. Писал он обычно сдержанно, коротко, из желания сберечь слова главные до возвращения. ...Лена пойм?т, Лена простит немногословие... Вместить же в письме что-то скрытно-сентиментальное не решался из-за недоверия к армейским почтовым службам. Почта никогда не отличалась аккуратностью, особенно в военное время. Письма из дома часто опаздывали на неделю, а на оборотной стороне дважды встречался штамп "письмо получено в поврежденном виде". Это означало, что его вскрывали, проверяли, возможно читали. Иногда письма вообще не доходили. В таком случае предполагали, что какой-нибудь стервец-солдат на почте в поиске денег - а в конвертах часто их пересылали - распечатал письмо и, ленясь заклеить, выкинул. Грешили и на особистов. А он не хотел, чтобы про его любовь читал какой-нибудь сотрудник особого отдела, желая узнать, о ч?м это там думает гвардии лейтенант Шарагин. В казарме, стоило ступить старшему лейтенанту Чистякову на крыльцо, начался переполох, рапортовали один за другим бойцы наряда. Почти дрессировкой приучил он их к этому, по струнке заставлял стоять. Женька был "под мухой", раскраснелся, ...где-то уже успел хряпнуть... вталкивал в комнату лейтенанта в союзной форме: - Олежка! .бтыть! Ты чего лежишь? Подъ?м! У меня сегодня праздник! Глянь, кого я привел - заменщика! - Очень приятно, Николай Епимахов, - проговорил новичок, застряв от нерешительности в предбаннике возле собственного чемодана. - Проходи, проходи, - затаскивал его в комнату Чистяков. - Садись, скоро здесь будешь полным хозяином. - Куда?.. - Да сюда, на стул. Стаканов надо побольше принести. - Суетился Женька. Он полез под кровать за бутылкой, удивился, что она уже почата. - От, бля, на полчаса отлучился! - Что случилось? - не понял Олег. - Водку кто-то скоммуниздил! - Это я приложился. - А-а... Ну, .бтыть! Правильно, - одобрил Чистяков, и уже Епимахову: - Ладно, чижара, пить потом будем. Пошли тебе "хэбэ" вс?-таки получим. А то разгуливаешь по полку в союзной форме! На проводах Чистякова Олегу сделалось грустно. С Женькой были связаны первые месяцы войны, Женька научил выживать в Афгане. Правда, и новый лейтенант Шарагину понравился, и это обстоятельство частично сглаживало грустный настрой. Было в Николае Епимахове что-то детское, сразу располагающее, что-то чистое, наивное - в том как он смотрел на всех,. Подкупала некоторая стеснительность, и то, как он намазывал на хлеб толстым слоем масло, а сверху - привез?нное из дома варенье и сгущ?нку из дополнительных пайков, и как запивал все это чаем, в который положил кусков шесть сахара. ...интересно, как он вообще попал в армию?.. Епимахов сменил-таки союзную форму, и теперь держался гордо, стараясь не помять выглаженную, но все равно местами топорщащуюся эксперименталку. По сравнению с формами других офицеров - выцветшими от множества стирок, почти выбеленными, - епимаховская выделялась зеленовато-ж?лтой свежестью, пахла складской пылью. - Классная форма! - не мог нарадоваться лейтенант. Как маленький, играл он с липучками на карманах. - Удобная, и карманов столько придумали... - Удобная, - вставил Иван Зебрев, - только почему-то зимой в ней зело холодно, а летом запаришься... Разливал Женька Чистяков, как виновник торжества, он же и тост предложил: - За замену! Долго я ждал тебя, бача! ...первые семнадцать тостов пь?м быстро, остальные сорок девять не торопясь... Примерно так обычно складывалось застолье. В коротких промежутках между тостами расспрашивали новичка о новостях в Союзе: где служил, с кем служил. Десантура - это одно училище в Рязани и несколько, по пальцам можно пересчитать, воздушно-десантных дивизий и десантно-штурмовых бригад на весь Союз нерушимый. Десантура - это как маленький остров, на который сложно попасть и ещ? сложней вырваться, где все друг о дружке все знают: либо учились вместе, либо служили, либо по рассказам. Замкнутый круг. Десантура - это каста, это элита вооруженных сил, это жуткая гордыня, это страшнейший шовинизм по отношению к другим войскам. ...десантура - это как мифические существа, спускающиеся с небес... нет нам равных!.. "десант внезапен, как кара божья, непредсказуем, как страшный суд"... - А водку, мужики, где покупаете? - решил расспросить новых друзей Епимахов. - В дукане, - сказал Шарагин. - А-а? - Епимахов покосился на свой стакан. Перепроверил: - А я слышал, что часто отравленную подсовывают... - Не хочешь, не пей! - встрял Пашков. - У меня лично и-му-ни-тет, - он нарочно подчеркнул это слово, мол, знай наших! - Чего стращаешь бачу! - заступился Шарагин. - Не посмеют они в Кабуле отравленной водкой торговать. Все же знают, где покупали, в каком дукане. - Если что - закидаем дукан гранатами, - пояснил Женька Чистяков. Заканчивалась третья бутылка, когда вош?л командир роты Моргульцев, и вместе с ним капитан Осипов из разведки. Дверь в предбаннике резко распахнулась, кто-то закашлял. Очевидно было, что пожаловали свои, и все продолжали разговаривать и пить, как ни в ч?м не бывало, кроме лейтенанта Епимахова, который заерзал на месте, и отставил стакан, видно испугавшись, что в первый же день его застукали с водкой. Не в курсе пока был Епимахов, что любое появление в радиусе пятидесяти метров от модуля кого-либо из полковых или батальонных начальников сразу фиксировалось натасканными, привыкшими стоять на шухере бойцами из молодых, и заблаговременно докладывалось офицерам роты, чтоб не попасть впросак, не загреметь за пьянку из-за того, что какому-нибудь там придурку в политотделе не спится. Капитан Моргульцев был чем-то озабочен и от того слегка агрессивен: - Бляха-муха! Что вы мне наперстки наливаете. Достали! Ну-ка в стакан, давай, буде-буде, половину. Ещ? один стакан найдется? - прапорщик Пашков живо сбегал в умывальник, сполоснул кружку, поставил перед капитаном Осиповым. - Давай, мужики, рад, что все живы-здоровы! За тебя, Чистяков! - Когда едешь? - хряпнув стакан, спросил Осипов. - Теперь можно не спешить. - Я думал, прямо завтра умотаешь. - Завтра опохмелиться надо, передать все дела... - Дела уже давно у прокурора! - попытался сострить Пашков, который был на подхвате: открывал новые консервы, убирал со стола. - ...выспаться, собраться, - не прореагировал на шутку Чистяков. - Зайти со всеми проститься... - А вечером опять нажраться! Ха-ха-ха! - подколол Пашков и заржал как конь на весь модуль. - Ты, Шарагин, кстати, своих разгильдяев пошерсти как следует. Чую, собаки, на боевых чарс надыбали. Бляха-муха! - сердито заметил Моргульцев. - Накурятся дряни... Старшина наш, сам знаешь, ни хера не делает, - кивнул он в сторону Пашкова: - Только гранаты умеет в скорпионов кидать... Все рассмеялись, кроме Пашкова: - Никак нет, товарищ капитан, обижаете. У нас все в ажуре, никаких залетов! - А вас не спрашивают, товарищ прапорщик! - рявкнул Моргульцев, - нечего влезать, когда офицеры разговаривают! - Старший прапорщик... - поправил Пашков. - Это одно.уйственно! - выдавил ротный. Пашков никогда не обижался. Он был немолод и хитер, как все прапорщики. Моргульцев как-то заметил, что "прапорщик - это состояние души", что "весь мир делится на две половины - на тех, кто может стать прапорщиком, и на тех, кто не может". Ротный старшего прапорщика Пашкова любил, но на людях кричал на него, чморил, как новобранца, обвинял во всех смертных грехах. Пашков пил махом, не закусывая. По возрасту он был старше всех офицеров роты, но алкоголь, который он потреблял в избытке, оказывал на него эффект омоложения. Удивительно, что и с утра никто не замечал, чтобы прапорщик мучился с похмелья. "Кость, - стучал пальцами по голове прапорщика Моргульцев, - что ей болеть!" На физзарядку Пашков выбегал после любой пьянки. "Не в коня корм", - обычно подтрунивал ротный, - "не наливайте вы ему, бестолку переводите драгоценный напиток! На халяву старшина и "наливник" с водкой одолеет за три дня запоя". Щеки прапорщика после определенной "разгонной" дозы розовели, как на морозе, он оживал и наполнялся энергией, как автомобиль, в пустой бак которого залили бензин. И если б приказали в этот момент Пашкову, он поднялся б на вершину самой высокой горы в Афганистане, миномет бы втащил на спине, и дрался бы один против десяти душар, и победил бы! Любимым словом старшины было "Монтана". Оно означало вс? - и одноименную фирму выпускающую популярные у советских джинсы, и восторг, и понимание, и согласие с говорящим, и радость, и счастье. Если же он был по той или иной причине недоволен, то говорил: "это не Монтана!" Водка сегодня показалась ему чрезвычайно вкусной, настоящей, неподдельной, и он довольно произносил, вытирая усы: - Монтана, настоящая Монтана! Пашков намазал на хлеб толстым слоем масло, положил сверху добрый кусочек ветчины, откусил. От удовольствия скрытые под усами губы вылезли наружу. - Якши Монтана! Дукан, бакшиш, ханум, буру! - на этом познания старшего прапорщика в области местных наречий заканчивались. - Что вы сказали? - переспросил Епимахов. - Народная афганская пословица, - с умным видом ответил Пашков. - Дословно: "Магазин, подарок, женщина, пош?л вон!" - перевел Моргульцев. - Больше ему не наливайте! - Это почему же? - Потому, что каждый раз, как я слышу от тебя эту идиотскую фразу, у тебя запой начинается! Иван Зебрев от водки морщился, и потому лицо его выглядело поношенным, усталым, и повторял: - Как е? проклятую, грым-грым, большевики пьют? На что Моргульцев, как правило, откликался: - Да, бляха-муха, крепка, как советская власть! По ночам Зебрев иногда, матерясь, командовал боем, отчего просыпались Шарагин, Чистяков и Пашков; и все они понимали, ни разу не обмолвившись между собой, что Зебрев, если не убьют его, будет следующим командиром роты, потому что в этом невеликого роста, невзрачном, сереньком на вид человечке сидел упрямый, добросовестный офицер, который умением своим и трудом, и преданностью армии поднимется по должностной лестнице до командира батальона. Такие люди рождаются, чтобы со временем занять определенное место в Вооруженных силах. Иван Зебрев родился для того, чтобы стать комбатом, и по всем законам он должен был остаться комбатом и в тридцать, и в сорок лет, и на пенсию уйд?т, а комбат в н?м жив будет. На данном же этапе Зебрев мечтал о капитанских погонах, потому что, как он сам не раз подчеркивал, и в этот вечер повторил специально для Епимахова: - На капитанских погонах, грым-грым, самое большое количество звездочек... Женька Чистяков всегда запивал водку рассолом. Отказавшись от открывалки, он локтем вдавил крышку на банке, большими пальцами подковырнул е?, повыдергивал вилкой огурцы, словно рыбу в пруду трезубцем прокалывал, навалил огурцы в тарелку, а банку с рассолом поставил подле себя, и никому не давал. Замкомандира роты по политической части старший лейтенант Немилов никогда не допивал до конца, оставлял на донышке. Немилова офицеры и солдаты роты не любили, не вписался замполит в коллектив. С первого дня он никому не понравился из-за маленьких, хитрых, вдавленных глубоко внутрь черепа, затаившихся глаз. По всему видно было, что приехал он в Афган из соображений корыстных и честолюбивых, и что в душе наплевать ему на сослуживцев, что презирает он всех. К тому же, будь он совершенным трезвенником, как порой следовало из пламенных выступлений на собраниях, товарищи отнеслись бы к нему с известной долей недоверия, но, тем не менее, возможно, простили б, сочтя за блажь, а поскольку Немилов всего лишь рьяно играл в принципиального коммуниста, следовавшего указаниям партии и нового генсека, товарища Михаила Сергеевича Горбачева, провозгласившего решительную борьбу с пьянством и алкоголизмом, и повелевшего даже свадьбы проводить без шампанского, друзья-товарищи презрительно воротили от замполита нос. И все же, несмотря на надменность, высокомерие и показушные цитаты, не брезговал старший лейтенант Немилов выпивать по поводу и без, потому что выпить в Афгане всякому хотелось, но собственные деньги тратили на водку не все. При этом он чаще всего в компании молчал, что только лишние подозрения вызывало. В целом отношение к политработникам было всегда неоднозначное, часто неуважительное, как к пятому колесу в телеге. Не любили их, и отодвинуть от себя старались подальше, отгородиться. Хотя, были и такие комиссары, что жили с командирами душа в душу, и дело делали исправно, и геройствовали на славу родине. Шарагин безусловно слышал о подобных людях, но сам лично за время службы не встречал. Николай Епимахов после каждого тоста долго готовился, и, выдохнув воздух, вливал в себя дозу с трудом, и по всему видно было, что он не привычен к выпиванию в больших количествах, но старается угнаться за остальными. Новичок быстро захмелел. Моргульцев, - у которого нижняя челюсть чуть выдавалась впер?д, от чего и дразнили близкие товарищи его, что вода, мол, во время дождя в рот попадает, - закусывал огурцами, хрустел, и получал от этого неописуемое удовольствие. У него был смешной лоб бугром, под которым заключено было много "крылатых фраз" и "подколов". - Голова дана офицеру не для того, чтобы кашу есть, а для того, чтобы фуражку носить, - любил повторять ротный. Служил он в Афгане второй срок. О первых месяцах после ввода войск в декабре 1979 года он никогда никому не рассказывал. На капитана Осипова изначально не рассчитывали в этой компании, но легендарную "полковую разведку" приняли с радостью, вопреки известной поговорке, что непрошеный гость хуже татарина. - Непрошеный гость лучше татарина, - поправился Чистяков, когда увидел разведчика. Осипов глотал водку вс? равно что обыкновенную воду, и иногда подносил к носу луковицу и занюхивал. Недавно его разведрота накрыла караван с большим количеством оружия. И как нельзя кстати подоспел за прошлые заслуги орден. Вот он и обмывал его, который уж день. Осипов был невысок ростом, коренаст, крепкий орешек с жесткими волосами, подстриженными под ежик, с жесткими усами и чрезвычайно колючим и опять же жестким взглядом, взглядом одинокого волка. Даже будучи пьяным, разведчик сохранял эту жесткость, взгляд его не мутнел, а делался более колким. - .бтыть, Василий, покажи орден, - протянул Женька Чистяков руку. Капитан Осипов с некоторой неохотой расстался с наградой. Женька не собирался рассматривать "железку", у самого был такой же. Чистяков хотел приятеля испытать, и потому спросил: - Обмоем ещ? раз? - Чего? - не дошло до Осипова. - Давай ещ? раз, - Чистяков уложил орден в стакан и залил водкой до края, не пожалел для приятеля. - Ну-ка, слабо, блядь? - Не слабо! - Мой заменщик, - похлопал Чистяков по спине Епимахова и указал пальцем на разведчика: - Капитана Осипова не забывай, далеко пойд?т. Легенда полка! Что там полка, - дивизии! Легендарный, блядь, разведчик! - Да ладно тебе! - Этот человек скоро Звезду Героя получит. Я, блядь, сам слышал, командующий объявил: "Кто, блядь, первый "стингер" у духов захватит - сразу Героя даю!". Ты, бля, когда "стингер" захватишь, Василий? - Работаем над этим. - На, - протянул Чистяков стакан, и часть водки плеснулась через край. - Пей, Василий. Бог даст, и Героя получишь. Но это уже без меня. Я, на .уй, сваливаю отсюда... Хватит, навоевался! Всех афганцев не перестреляешь. Они, бляди, плодятся быстрей, чем мы успеваем их резать! Капитан Осипов углубился мыслями в полный стакан водки так, как будто решил прыгать с высокого моста в реку и вдруг задумался: снимать ботинки, или ну их на фиг? Наконец собрался с духом и прыгнул... Он поперхнулся, но продолжал глотать. Волосы, подстриженные под ежик, будто напряглись и встали торчком. На горле выпирал кадык, который двигался, как затвор автомата, пропихивая водку. Стакан наклонился, поднялся вверх дном, вот уже орден осушился, заскользил по стенке, ухватил его довольный капитан Осипов зубами, расплываясь в улыбке, усатый, похожий на моржа. Взял орден пальцами, убрал в карман, откашлялся, и закусил куском ветчины, нарезанной по-мужски, толстыми ломтями. - Баста, - Осипов накрыл стакан рукой. - Хозяин - барин, - развел руками Женька, начавший разливать под следующий тост. - Свой литр я сегодня выпил... - докончил мысль разведчик. - Надо, господа офицеры, меру знать! - Вот и я об этом твержу постоянно, бляха-муха! - продолжил тему Моргульцев. - Выпили норму и по койкам! Несколько месяцев назад Моргульцев вел себя иначе, проще, по-приятельски, и не уш?л бы, пока все не допили. Нынче же, когда метил на должность комбата, выдерживал дистанцию, отгораживался от подчиненных. К тому же, капитан считал, что прибывший в его роту лейтенант должен начинать службу со строгости и порядка, а не с пьянства. Но запретить праздновать отъезд Чистякова он, при всем желании, не решился бы. Словно нехотя просидел Моргульцев ещ? с четверть часа, однако, выпил за это время порядочно. Наконец, он поднялся из-за стола, сославшись якобы на дела, подхватил пьяного в дымину капитана Осипова. Засобирался и Немилов. ...давно пора... На прощанье Моргульцев налил рюмку, с сильным выдохом опрокинул, рыгнул и на ходу уже подцепил последний в тарелке огурец, хрустнул: - Я пош?л, мужики. Чтоб здесь, бляха-муха, порядок был! Шарагин, ты самый трезвый. Отвечаешь головой! - Не беспокойся, Володь! Все будет в порядке, - пообещал Чистяков. - Пока, Володя! - вторя Женьке, проговорил закосевший совсем от водки и технического спирта, еле ворочая языком, и не соображая, что ротный ещ? здесь, лейтенант Епимахов. - Классный мужик наш ротный! И вы, мужики, все такие классные... - Встать, товарищ лейтенант! - вбежал с перекошенным лицом из предбанника Моргульцев. - Смирно! Вы, товарищ лейтенант, что о себе возомнили?! Ты, лейтенант, сперва свою бабушку научи через соломинку сикать! Ты кому это тыкаешь, сопляк?! Я с тобой детей не крестил и на брудершафт не пил. Вы поняли, товарищ лейтенант?! Лейтенант Епимахов стоял, покачиваясь, собираясь что-то ответить, но вместо этого икнул. Офицеры грохнули со смеха, разрядив обстановку. - Чего смешного-то? - не понял Пашков. После ухода ротного Епимахова передразнивали и копировали. Он сидел сам не свой, в миг протрезвев, покраснев, как первоклассница. Все в комнате были пьяными. ...а когда напь?шься, ещ? больше хочется, замучил бы кого- нибудь в постели... Шарагин пил весь вечер по полной, налегая на закуску, и наблюдал, сам почти в разговор не вступая, за Чистяковым и Епимаховым. Лейт?ха давился, но продолжал хлебать водку из опасения осрамиться перед новыми товарищами. Он слушал рассказы о Панджшере, то и дело теребил пальцами пшеничного цвета усы, поправляя их кончиком языка, глаза его, несмотря на хмель, искрились интересом. Чистяков был ростом ниже Епимахова, но сложен покрепче, накаченный. Волосы его начали редеть, свисали на лоб короткими жидкими струйками, взгляд то медленно блуждал по комнате, скользил мягко, плавно, то замирал, тускнел. Когда он упирался этим взглядом в собеседника, то по его выцветшим, как армейская форма, глазам было совершенно не ясно, переживает ли Чистяков то, о ч?м рассказывает, или нет. Вспоминал хмельной Чистяков про ранение, как выковыривали застрявшие в разных местах осколки, и указывал пальцем на глубокую ямку в сантиметре от глаза: - ...Ещ? бы чуть-чуть, блядь, и в роли великого полководца Кутузова можно было бы сниматься. Историй разных о душманах Женька знал уйму, и с удовольствием повторял для заменщика, дабы знал лейт?ха, что здесь настоящая война идет, а не в бирюльки играют. Афганцев называл Чистяков "обезьянами" и неоднократно повторял, что вырезал бы всех поголовно, будь на то его воля. - Всех-то за что? - напрягся Епимахов. - Крестьяне-то простые разве виноваты? ...ещ? один приехал сюда правду искать... - За что? - взорвался Чистяков. - За то! За то, блядь, что твои крестьяне наших раненых вилами добивают! И на базаре отрезанные головы вывешивают на обозрение! Скоты! ...наивный мальчишка... Епимахов поерзал на стуле, затих, а Женька поведал ему, как пленного духа расстрелял, и Шарагин вспомнил, при н?м это было, как всадил Чистяков в духа весь рожок. Афганец валялся бездыханный, а пули ковыряли тело. ...Женька смеялся, а потом сплюнул и попал духу на лицо плевком... Новому лейтенанту, безусловно, слушать про войну всамделишную было интересно, в новость, но и странно немного, жутковато. Жутковато не от того, что боевые офицеры так запросто рассуждают о том, как убить человека, и бахвалятся этим, и не от натуралистичности описаний, а из опасения, что нечто страшное произойдет и с ним, как с командиром взвода, о котором упомянул Чистяков - тот подорвался на первом же выезде. Как у любого нормального человека, екнуло у Епимахова что-то внутри при мысли, что впер?ди ещ? два года войны, и может произойти все, что угодно, например на первых же боевых пулю из "бура" можно получить. - Старая винтовка начала века, - рассказывал Чистяков. - Духи из "буров" за три километра в голову попадают. Винтовки от англичан остались. Афганцы англичан в пух и прах разбили. Одну половину экспедиционного корпуса вырезали, вторая от гепатита скончалась... Водка помогала перебарывать плохие предчувствия, и Епимахов, как завороженный, слушал дальше. Сильно нагрузили его - и рассказами, и спиртом. Для него в этот вечер был только один настоящий герой, один истинный боевой офицер - старший лейтенант Чистяков, покидающий на днях Афган с боевым орденом. Совсем иначе воспринимал рассказы друга Шарагин. Любил он Женьку, жалел, понимал, и в то же время иногда побаивался, потому что с головой у Чистякова, чтобы ни говорили, было не совсем все в порядке. Как и у многих, кто пров?л в Афгане весь срок, и не в штабе просидел, а воевал, по-настоящему и много. Рассказывали, что Женька сильно переменился за два года. Приехал он в Афган добровольно, по рапорту, так же как и его брат Андрей. ...приехал, наверное, таким же наивным, как лейтенант Епимахов... Веселей Чистякова во всем батальоне, а то и в полку, офицера было не сыскать. Жил он легко, служил добросовестно, воевал грамотно, смело, лихо, отчаянно, так что на медаль представление пошло через несколько месяцев. Комбат в Женьке души не чаял. И вот однажды забрел Женька в гости к полковому особисту - они чуть ли не на одной улице в Союзе жили, - и наткнулся на специально подобранные фотографии со "зверствами душманов". Держал их особист, главным образом, как пособие для бойцов. Раз такое увидишь - навсегда передумаешь шастать за пределы части, с афганцами на посту и на выезде торговать, и на боевых дальше двадцати метров от позиций не отойд?шь, за заставу шага не ступишь. - Гляди, этот солдат, у которого звезда на спине вырезана, - купаться с заставы отправился, - обычно вкрадчиво начинал особист, уведя бойца в отдельную комнату, а вскоре начинал вздрючку: - И с тобой то же самое будет, но сначала тебя духи всей бандой отпедарасят, и жопу на фашистский знак разорвут! Тебя никогда в жопу не трахали? Нет? Хорошо, значит не педераст. А духи из тебя сделают педераста! А потом яйца отрежут! В первую очередь особист обрабатывал новеньких солдат, которые, по его данным, доведенные до отчаяния произволом в казарме, колебались - то ли бежать куда попало, то ли застрелиться или повеситься. Стращал, совал под нос солдатам снимки особист: - Этого хочешь, идиот?! Не отворачивайся! Гляди у меня! Если солдат застрелился - это ещ? полбеды, это можно при желании замять, списать на неосторожное обращение с оружием или как-то по иному объяснить. И вообще, в таком случае, непосредственный командир пусть выворачивается. А если солдат от отчаяния в горы подался - с особого отдела спросят. В дверь постучали. - Наливай чайку. Варенье возьми. Домашнее. Я на минуту, - особист выскользнул в коридор. Чистяков зачерпнул варенье ложкой, облизал. Вкусное! Малиновое. Прямо как мама готовит. Положил варенье в стакан, потянулся к полуоткрытой папке, и, отпивая чай, равнодушно просматривал: вспоротые животы, кишки разбросаны, глаза видимо ножом выковыривали, член отрезанный изо рта торчит, как кляп, головы отчлененные. Ничего особенного. В Союзе ужаснулся бы Женька таким картинам, здесь же привычное дело - на войне всякого повидал. - Э-э, дай-ка я уберу, - забеспокоился, вернувшись в комнату, особист. - Это для служебного пользо... Не успел докончить фразу особист, остановился посреди комнаты, потому что земляка вдруг передернуло, побелел Женька. На одной из фотографий как будто узнал брата. Присмотрелся к снимку. Он! Андрюха! Вернее сказать, голову отрезанную узнал, что лежала рядом с туловищем. В "спецназе" служил Андрей Чистяков, в засаду их группа попала, никто не уцелел. Женька ездил на похороны брата в Союз, но все детали гибели выяснить не удалось. Темнили. О том что вытворяли духи с ранеными, о том, как надругались они над трупами, скрыли. Духи не церемонились с пленными. Кожу живьем содрали и на базаре, на солнцепеке, на всеобщее обозрение вывесили. Мучительно умирали ребята. - И ты, падла, знал! Знал, что это мой брат! И бойцам фотки показывал как учебное пособие! Ну, ты ублюдок! - заорал Женька. Всполошился особист, потребовал немедленно фотографию вернуть, угрожал. - Ах ты тварь! Земляк, тоже мне, блядь! Все вы особисты твари последние! Не подходи! - замахнулся Женька стулом. Он зажал фотографию, потом запрятал в карман. Разругались вдрызг, до драки дело дошло, и чуть не покалечил Женька особиста. Прямо взбесился: - Только попробуй отобрать, сволочь, застрелю! С тех пор, как узнал про брата всю правду, и свихнулся Женька слегка, тронулся. Озверел, уш?л в себя. И мстил, весь оставшийся срок службы мстил за брата, безжалостно расправлялся с духами. ...Родители опасались, что загремит Андрюха в тюрьму, все по молодости со шпаной крутился старший брат, в драки ввязывался, забияка, и настоящую зековскую финку носил, мечтая испробовать е? в деле, и наколки на руках сделал. Женька его боготворил. А вот ведь настоящий офицер вышел из Андрюхи, лихой командир, и то, что забияка по натуре помогло. С пьянками завязал, увлекся спортом, поступил в Рязанское училище. Наш?л себя парень в военном деле. Минные поля Андрюха не обходил, напрямик пересекал. Кайф от этого получал. Караваны брал мастерски, без потерь выходил из самых что ни на есть безнадежных ситуаций. Духи, если верить слухам, за голову "командора Андрея" обещали сто тысяч афгани, а то и больше. Неувязочка только вышла однажды. Что там на самом деле произошло, дело темное. Факт, что рассвирепел один генерал, чуть под трибунал Андрея не отдал. "Подумаешь, духа одного не досчитались!", возмущался Женька. И представление на досрочное звание Андрюхе отозвали, и долго он ещ? в опале пребывал. Генерал тот оказался злопамятным. Когда группа Андрея в засаду попала, его посмертно на Героя командир выдвигал, завернули наградной, получил Андрей всего лишь орден Красного знамени. Привезли Андрея домой в цинковом гробу без окошечка. Как в консервной банке. Ни открыть, ни заглянуть во внутрь. Стоял гроб в квартире на столе, чужой, холодный; мать царапала в надрыве ногтями крышку, умоляла открыть; так и не поверила, что он м?ртв; жалобно стонала мать, уткнувшись щекой в единственный портрет-фотографию сына, сделанный сразу после выпуска из училища. - Оставь, не ходи, - попросил отец. - Ей надо выплакаться. У Женьки, как у собаки Павлова, выработался рефлекс на духов. Он распознавал их сразу, по крайней мере, так ему казалось, и сомнения всяческие отвергал, а потом проверять было поздно и ни к чему; кончал чаще всего на месте, сразу после боя, в плен не брал; ...кровожадным варварам отвечаем тем же... и никто не мог его остановить, даже Моргульцев. Ротный просто делал вид, что ничего не знает. Попробовал как-то Немилов, которому кто-то из солдатиков донес, пригрозить прокуратурой, и после пожалел, испугался. ...Женька его предупредил: "ты либо с нами, либо против нас..." Однако, при всей ненависти к афганцам, бойцам Женька воли не давал, руки распускать и издеваться над пленными духами запрещал категорически, также как не допускал у себя во взводе мародерства, за любое воровство, пусть самое незначительное карал беспощадно. Он один был и судьей, и мстителем, и палачом. ...и не погибни брат Женьки при столь трагичных обстоятельствах, не изуродуй его тело духи, не превратился бы Женька в кровожадного мстителя... это уж точно!.. Не пытались остановить Чистякова, потому как знали, отчего у него это все пошло, и понимали, что люто мстит он афганцам за брата, и сочувствовали. ...а кого не изменил Афган?.. Начиналось чаще всего с услышанного о жестокостях войны. Позднее наслаивались, нанизывались увесистые, сочные, как хорошее мясо на шампур, собственные испытания и впечатления. И, сам того не всегда ведая, человек все дальше и дальше отодвигался от привычных для Союза ценностей, норм, заражался здешней, временной афганской моралью, грубыми нравами; ...как во времена монголо-татарского ига... сила становится правом... то, что считалось диким там дома, в Афганистане незаметно становилось естественным, повседневным, обычным, как смена дня и ночи, как подъ?м и отбой. Непомерные страдания и переживания за потерянных друзей, трудности полукочевого, непонятного по сути существования на чужбине, за сотни и сотни километров от родных краев, физические лишения, столкновение со средневековым варварством и дикарством, пережитые ужасы - все это притупляло чувства, притупляло жалость, притупляло врожденную, свойственную русскому человеку от природы доброту, и возрождало давно забытые, затерянные в глубине веков грубость, бесчеловечность, унаследованную древними предками от двухсотлетнего ига татарщины. ...верн?тся Женька домой, и все изменится, забудется, останется позади, навсегда в прошлом... или я просто успокаиваю себя?.. Чтобы прервать наступившее в комнате молчание, как бы между прочим, заговорил Женька Чистяков про последний рейд, подчеркнув, что прош?л он удачно: -...в плане выполнения социалистических обязательств по сбору "ушей". Я, бля, целый мешочек привез. Они уже подсохли... Для подарков собираю: на веревочку нанизываю, как бусы. Хочешь тебе, бача, подарю? На счастье, бача! - искренне обратился Чистяков, впервые за вечер улыбнувшись, к заменщику, и полез в боковой карман "хэбэ". Лейтенант Епимахов ухмыльнулся, не сразу поняв о ч?м, собственно говоря, идет речь, и так остался сидеть с улыбкой на лице, верно думая, что это розыгрыш такой придумали новые друзья. Когда же до него, наконец, через пьяную голову дошло, что предлагалось ему в качестве первого афганского сувенира, он побледнел, уставившись на развернутую тряпочку в руках Чистякова, где маленькой кучкой лежали коричнево-ч?рные, скукоженные, как чернослив, человеческие уши. - На, бача, они не кусаются, - совал уши Женька Чистяков. - ?.. - Убери! - рассердился Шарагин. - Сейчас блеванет и стол загадит... Достал ты всех этими ушами... Женька как будто и не обиделся даже: хмыкнул, пожал плечами, сворачивая тряпочку, запрятал е? обратно в карман. x x x Чистяков улетел в Союз. Распрощались с дембелями. Приняли пополнение. И рота прямо-таки обеднела, притихла, сделалась серой. Понуро, затравлено шатались по казарме новички, наводя на Шарагина тоску. Он присматривался к их сонным, мало что выражающим рожам, не припоминая сразу имена, фамилии, различая пополнение по курносости, по веснушкам, по оттопыренным ушам, недовольно косился на стесненные движения, раздражался неуверенностью молодых в обращении с оружием и техникой, но обнаруживал, хотя и редко, у отдельных новичков едва намечающуюся хваткость. Постепенно он составил представление о пополнении. Кого-то, между делом, расспросил о жизни до призыва, и о родных, о ком-то узнал из личных дел; много-много маленьких, казалось бы, незначительных, мало что значащих деталей обнаружил, обдумал, взял на заметку. Он хотел твердо знать, и быстро уяснил, что определяет настроение того или иного солдатика, все ли годны к службе в Афгане, какая прилетевшая из дома весть беспокоит выезжающего на боевые молодого бойца. И все же рано было загадывать, кто и на что способен, потому что только война в состоянии расставить все по полочкам. Как говорил в таких случаях капитан Моргульцев: "Весна покажет, кто где нагадил..." глава пятая ЕПИМАХОВ В первый вечер Шарагин не разглядел, что лейтенант Епимахов относился к числу тех людей, поговорив с которыми накоротке, наполняешься сочувствием и отчасти даже жалостливой тревогой. Уловил Шарагин в Епимахове, за его неистребимым, ни то юношеским, ни то совсем детским интересом к войне и азартом, какую-то отдаленную, ещ? не разыгравшуюся трагедию. Новый взводный оказался не по-армейски начитан и образован. Кость - армейская, вэдэвэшная, а сердце - мечтателя. Увидев как-то по прошествии нескольких недель Епимахова в роли ответственного по роте, Шарагин усмехнулся: - Такой массивный череп зажимать ремнями и портупеей - преступление! Пойд?м, Николай, подышим свежим воздухом. - Хорошо учился? - как бы невзначай поинтересовался, прикуривая, Шарагин. - Да, неплохо, вроде бы, - скромничал Епимахов. - Все помнишь? - Все... - Ну так вот - забудь всю эту ахинею! Из Епимахова ученик получился послушный, внимательный и благодарный; он впитывал советы жадно, как промокашка, и с вопросами не стеснялся больше: а что в такой ситуации обычно делают? а если так выйдет? Во все вникал до мелочей. Только тянуло его больше говорить на другие темы. Как мальчишка (да мальчишкой он, по сути дела, и был - солдатам старослужащим почти ровесник!) заглатывал Епимахов все услышанное и тут и там о войне, все героическое и трагическое; о войне, что жила совсем близко, где-то за оградой части, и все видели е? много раз, все, кроме него. Не терпелось, как водится новичку, Епимахову испытать, проверить себя в бою, под огн?м, и награды, пожалуй что, мерещились, подвиги разные. А в глазах, в этих голубых глазах, и в не пораж?нном пока войной взгляде, читался невысказанный Шарагину вопрос, почти по теме, но не совсем: "А ты сам много убивал? А что при этом чувствовал?" Мелькал вопрос тот, да и нырял обратно - не решался лейтенант Епимахов вот так напрямую, в лоб спрашивать о подобных вещах, хоть и друзьями они уже заделались. К тому же, ожегся он за первые недели, осторожней стал, сдержанней. Сперва поставлен был на место, когда, обманувшись офицерским братством, улыбками и добрым расположением, и будучи к тому же пьяным, капитана Моргульцева на "ты" назвал, затем послан был в "длительное сексуальное путешествие", то есть на три буквы, когда влез с рассуждениями в чужой рассказ. - Философия твоя, лейтенант, нам не интересна, - сказал один офицер. - Сопляк, без году неделя, а уже рассуждать лезет! Нам твои книжные цитаты не нужны, мы другие университеты проходили! А дальше обидней: - ...твоя философия, если хочешь знать, начинается с обеда, а заканчивается в сортире... У Женьки Чистякова и спрашивать не надо было: убивал - не убивал? Возьми пересчитай ушки, а Шарагин - другой. Умел слушать внимательно, любил читать, если на то было время. Только он оценил привезенные Епимаховым книги. А остальные до сих пор смеются, и будут смеяться до конца его, Епимахова, службы в полку. - Что это у вас такое тяжелое, товарищ лейтенант? - со свойственным прапорщикам отрепетированным уважением по отношению к офицерским погонам, с плохо скрываемой надеждой в голосе от предвкушения халявы, интересовался при знакомстве старший прапорщик Пашков, приподнимая и опуская чемодан новичка. - Пивка, наверное захватили? Умираю, хочу пивка! - Не-а. - Колбаса? Сало? - гадал уже немного разочаровавшийся, но все же надеявшийся на чудо старшина. - Нет. Вещи разные, а в основном - книги, журналы. - Че-во? - не поверил ушам старший прапорщик Пашков. - Книги сюда тащили? Ты ч?, очумел? - не сдержался от неожиданного поворота Пашков, и переш?л на "ты". - Зачем они тебе? Отчасти обидно где-то было новоиспеченному лейтенанту, что в таком тоне говорит с ним, офицером, прапорщик, но возраст Пашкова и тот факт, что прослужил он здесь в Афгане дольше, не позволяли Епимахову сердиться. К тому же они были в комнате одни. Епимахов постарался представить его просто добрым и глупым, почти в двое старше себя, мужиком, к тому же Пашков действительно таким и был в жизни, и с первых минут это читалось на лице, пусть он и напускал на себя важность. - Читать. Я так подсчитал, что на первый год хватит. Есть, кстати, очень интересные, детектив есть один... Потом достану, покажу. - Дожили... На войну книги привозить стали. Ты только никому не говори об этом. - О ч?м? - Что книги тащил через границу. Тут, поди-ка, с полпуда будет, и одна бумага, - толкнул разочарованно Пашков сумку ногой. - Большую Советскую Энциклопедию всю притащил, что ли, или собрание сочинений Карла Маркса? - Почему никому не говорить? - спросил Епимахов. - Не поймут... Понять мог только Шарагин. В этом Епимахов убедился сразу. Иным он был, не как остальные офицеры. Только с бойцами напускал строгость, а так - дружелюбен, открыт, негруб, и циничность - чисто напускная. Да и кто бы ещ? стал с новичком разговаривать по душам: - Ты думаешь, что сразу лицом к лицу с ними столкн?шься? Не завидую тебе, если это будет так, если в глаза им живые прид?тся заглянуть. Заглянешь - значит слишком близко подош?л. Вряд ли потом кому пересказывать прид?тся. Лучше уж м?ртвых духов после боя рассматривать... И не думай, никогда не думай, что хитрей их. Духи за тобой весь день могут наблюдать из укрытий, а как найдут слабинку, самое уязвимое место - так засадят туда. И вот ещ?... Не стесняйся быть дотошным и въедливым с бойцами. Не сюсюкайся - на шею сядут. Если не можешь строгостью держать - бей! Мордобой на войне - хороший воспитательный при?м, профилактика против потерь. Видишь, что оборзели "слоны" - мочи их! Чтоб не разбаловались и вольничать не привыкли после Чистякова. За этими хануриками, знаешь, глаз да глаз нужен! Следи, чтоб бензин не сливали духам, чтоб броники не снимали на выезде. Сдохнет от пули - сам потащишь! Видишь, что не слушаются - зап.здячь в харю! Только силу они понимают, только силу! У Женьки они как по струнке ходили. И сбер?г их Женька. Теперь благодарны, что мочил их каждый день, живы остались... - Но ты ведь не бь?шь их, как Чистяков... - подловил Епимахов. - Вот прослужишь здесь с полгода, тогда решай, либо по печени солдата бить, либо на "Вы" называть... Я, кстати ты меня просто не видел на боевых, но я, если надо будет, могу похлеще Женьки двинуть. Если за дело... - Знаешь! - переключился Епимахов, и с выражением маленького озорника и проказника рассказал: - Вчера после отбоя, только свет погасили, по потолку казармы топот. Я уж думал прямо целое стадо мышиное несется в другой конец модуля пожрать. Обгоняют друг друга. Боятся опоздать к столу. Лапами скребут по фанере. Бойцы из наряда, знаешь, что придумали? Они уже, оказывается, с полсотни мышей уничтожили, мышеловки расставляют. - Женька особенно любил это дело. - ...а вчера слышу - щелчок. Подбежали. Попалась мышь! Честное слово, такая радость была! Бойцы визжали, как дети. - Да они и есть дети... - Они мышь в ведро пустое посадили, а сверху бензинчиком из банки брызнули, я боялся, что пожар будет, ничего, и спичку кинули! У-у-й! Ты б видел! Мышь воспламенилась, больно, наверное ей, горит вся, и носится по дну ведра, как очумевшая! И все ржут! Такой факел прямо получился! - Ты, давай-ка загляни, - Шарагин кивнул на модуль, - все ли там в порядке, и пошли на обед. Есть хочется. В курилке возле столовой, под масксетью ждали обеда проголодавшиеся офицеры и прапорщики. У штаба же полка, расправив плечи и выпятив грудь, картинно вышагивал, будто богатыря былинного изображал, подполковник Богданов, оставшийся на время за командира в части. Все собравшиеся в курилке поглядывали на бравого офицера с кулачищами, подобными баскетбольным мячам. - Говорят, он кулаком духу в чайник однажды заехал и тот сдох сразу... ...неприятный взгляд у подполковника... мурашки по коже... деды при его виде стягивают за спину отвисшие ремни... боятся.. уважают... строг не в меру Богданов... и редко справедлив... самодур... поставят на полк - сдохнем здесь... такие командиры только о званиях и должностях мечтают... - ...сдалась тебе эта Югославия, Петрович! - громко говорил прапорщик. - Чего ты там будешь делать? - В военторге эти вишни югославские в банке продают. Как их там? Юготутун на банке написано. - Ну. - Хочу поехать на завод в Югославии и посмотреть, каким образом они все косточки из ягод вынимают. - Наверняка машина у них там это делает, - предположил капитан Осипов. - Действительно интересно, я и не задумывался никогда... - Или сидят вручную выковыривают. - Не-е-е, вручную, столько банок, не-е, тяжело. - А что?! Запросто. Ты знаешь, сколько взвод солдат может картошки начистить за час? - Мешков пять. - Какой пять?! Десять! Только .издюлей надо отвешивать чаще. - А за ночь - несколько тонн! - все согласились с ним, закивали. - Так что в Югославии у них тоже запросто солдат для этого дела используют. А что? - ?-о-о! - головы офицеров и прапорщиков, как на строевом смотре, синхронно повернулись в сторону полной молодой женщины. Она шла к столовой. - Новая официантка! - Во, гляди, Якимчук, какая жопа! Сколько сала! Тебе столько за год не сожрать! - начал кто-то словоохотливый. И дальше понеслось-поехало: - Вот это станок! На взвод за раз хватит! - Да, старина, секс-бомба замедленного действия. - Не-е, это не по мне... - А тебе никто и не предлагает... - В Афгане, брат, выбирать не приходится. Что уж достанется... - Рядом с такой жопой и зимовать не страшно. Всю казарму отопит. - Где е? только отыскали? - Так это вместо Люськи... - Какой Люськи? - Ну, помнишь, Люська-официантка, сисястая такая была? - А-а, ну, помню. - Она и проработала всего ничего, под Богданова легла. - Ну, этот до женщин горазд! Кобель! - Только он недолго е? попользовал. Она генерала из штаба армии охмурила, пока Богданов на боевых был. Генерал е? и перев?л куда-то, поближе к телу. Говорят, врут конечно, но кто знает, е? к медали генерал представил. - Ну-ну: "Ивану за атаку - .уй в сраку, а Машке за .изду - "Красную Звезду..." - Во-во, я говорю, эту тоже скоро подомнет под себя какой-нибудь полкан. - Да кому она такая жирная нужна?! - Не могли постройней на пересылке отыскать! Я неделю назад за "слонами" ездил, мать честная! Какие там бабы прилетают! Я тебя укушу! Загляденье! А это что такое?! Каждый день видеть толстый зад в столовой! Она ж между столиков не протиснется. Тьфу, стошнит... Я больше в столовую не ходок! - Тебя никто не гонит. За официанткой захлопнулись двери столовой, когда разразился молчавший ранее седовласый прапорщик. Затянувшись глубоко дымом, философски заметил прапор: - Зря, зря вы, хлопцы, смеетесь... На каждую бабу в Афгане найдется мужик. Ни одна не останется без дела. И этот станок найдет когда-нибудь свой рубанок... - Уж не ты ли, Петрович?! - засмеялись над прапорщиком все собравшиеся. - Тогда, глядишь, вскоре весь ш?лк парашютный из полка ей на трусы пойд?т!.. Бычки полетели в гильзу от снаряда, служившую урной, отправились на обед курильщики. Остались сидеть два прапора - в углу, и Шарагин с Епимаховым у выхода из курилки. Хотел увести Олег приятеля, но тот с интересом слушал беседу, повернувшись спиной и делая вид, что не слышит их. - Вот возьми мою семью, Петрович, - говорил один из прапорщиков. - У меня жена не работает. Двое детей. В прошлом году третий родился. Что ей да?т государство, знаешь? Тридцать пять рублей в месяц! Тридцать пять! Это, случись здесь что со мной... - Ни хера здесь с тобой не случится, в тылу-то! - Нет, нет, я на полном серьезе. Вот случись что со мной, как она прожив?т?! Да я, бля, за тридцать пять рублей до КаПэПэ не пойду! - Пойд?шь, куда ж ты на хер денешься! - уверял седой прапорщик товарища. - Прикажут и пойд?шь! - Не пойду! Из принципа не пойду! Нет, ну скажи ты мне, как так жить? И ещ? хотят, чтобы я жил и не воровал! - Ладно, пошли отсюда! - встал с места заскучавший от этих фраз Олег. - Недаром им в характеристике пишут, что прапорщик такой-то "вдумчивый" и "выносливый"... - В смысле? ...а парень и впрямь не от мира сего... - Ну, это... чтоб по справедливости, не буду за всех прапоров говорить. Наш-то, Пашков, не зря медаль получил. А эти двое - другое дело, крысы складские. Эти - не ровни Пашкову. Так вот, "вдумчивые" и "выносливые" они потому, что сидят у себя на складе до обеда, одним местом груши околачивают, и думают, думают, а после обеда выносят. Когда в город удастся выбраться, сам увидишь - все дуканы забиты нашими же банками и продуктами. Мы с тобой, понимаешь, должны жрать нормально, а эти суки все распродают направо налево, а нам, офицерам советским, - хер лысый оста?тся! - А когда, Олег, как ты думаешь, в город удастся поехать? - уже в столовой спросил Епимахов. - Без году неделя, а уже в город рвется, - с ноткой высокомерья сказал Немилов. - Интересно ж посмотреть... - Чеков-то накопи сперва, - посоветовал через стол Зебрев. - Все в сво? время... - подмигнул Шарагин. Хлебая из пластиковой тарелки суп, вспоминал Шарагин свой первый выезд в город - нелегальный. Тогда, вместе с Иваном Зебревым, который собирался в отпуск, и которому, кровь из носа, надо было закупиться, отправились они на свой страх и риск по дуканам. Дело в том, что, на их беду, вышел приказ, и в город вообще никого не пускали, по соображениям безопасности. Только с письменного разрешения начальника штаба армии дозволяли выезд, и комендачи свирепствовали - жуть! Всех гребли из дуканов прямо в комендатуру. Переоделись они "в гражданку". Договорились за литровую бутылку "Столичной", чтобы вывезли их мужики на бронетранспорт?ре из полка, а всю дорогу переживали, что случится какое построение, тревога, и в полку заметят отсутствие. Замполит Немилов опять же мог настучать. Прятались от патрулей. Шарагин просто обомлел, когда первый раз вош?л в дукан, и увидел изобилие импортных шмоток: джинсы, материал любой на платья, обувь, складные солнцезащитные очки, часы кварцевые, зажигалки всякие, и так обидно стало вдруг за Лену и Настюшу, что сидят они там в Союзе, и ничего подобного никогда в своей жизни не увидят. ...а как было бы здорово, если б Лена сама выбрала, что ей нужно!.. все чеки бы отдал ей - пусть тратит... а детских вещей! да почему же у нас дети такие серые и невзрачные?! почему нельзя выпускать для них красивую одежду?!. Как же потом отчитывал их Моргульцев! Словно пацанов! Чуть не лопнул от негодования ротный, узнав, что надули его лейтенанты, кричал и кричал, минут двадцать кричал, весь красный стал, как сваренный рак, и вынес приговор: - Объявляю строгий выговор, с занесением внутрь! Это означало, что ротному надо поставить пол-литра, чтобы он нервы в порядок привел. ...мы к нему, конечно же, привыкли, и не реагируем, не обижаемся особо, уж какой есть... дерганый, быстро заводится, кричит много, но почти всегда беззлобно... отходчивый он все-таки мужик, наш ротный... поэтому и прощаем ему вспыльчивость... орет и орет, обидно, а замолкнет - жалко становится, потому что знаешь, что не со зла он, что все-таки неравнодушен он, что переживает он, любит свою роту, и взводных, и "слонов"... - Пошли? - поднялся из-за стола Епимахов. Перебил Шарагину воспоминания. - Иди-иди! Я чайку попью... Почти все пообедали. Шарагин сидел в пустом зале. Лениво смахивал крошки хлеба со столов солдатик, у кухни ворковали две официантки. Боец без ремня мыл пол. Олег макал кусочки сахара в стакан чая, обсасывал их, держа двумя пальцами. Сахар, наполовину сменив цвет, разваливался, таял во рту, - и закусывал бутербродом с маслом, пропахшим вонючим складом. В тот день, когда провернули вылазку по дуканам, он был несказанно счастлив. Вместе с Зебревым он отправлял в Союз, домой, первые подарки для Лены и Настюши, дополнив их безделушками - музыкальной открыткой и баночкой чая... ...с бергамотовым маслом... не какой-нибудь там грузинский, и даже не индийский с тремя слонами!.. вот обрадуются!.. Зебрев не поленился, заехал с посылкой к Шарагиным, посидел, рассказал, что живут они и служат хорошо, успокоил Лену, что опасности почти никакой, изредка только столкновения происходят на границе где-то, но это вдали от расположения полка. "Жена у тебя, - признался Зебрев, - необычная, грым-грым. Скромная бабенка, робкая. Мне б такую. Я ей бакшиши-то из сумки вынул, а она пакет даже не раскрывает. Отложила на диван. Еле уговорил посмотреть. Надо ж, говорю, убедиться, что все подошло. Сколько ж ты чеков потратил? Вообще, правильно, это я пожадничал тогда в дукане. Особенно голубое платье ей приглянулось. Я думал пойд?т мерить, моя сразу бы мерить побежала, так нет, странная она у тебя какая-то, села у стола и заплакала. Я спрашиваю, чего ж ты, дуреха, слезы ль?шь, а она говорит, что никогда в жизни у не? таких красивых вещей не было. Вот тебе на! Прямо неудобно стало. Моя-то коза фыркала, критиковала, что не в тон пришлось кое-что. А твоей платье в самый раз будет, не переживай, она ж у тебя худенькая. Вот, и, значит, стала она детскую одежду разбирать, нарядила дочь. Опять села на стул и давай про тебя расспрашивать. А чего я ей сказать мог? Грым-грым... Как сейчас вижу, сидит на краешке стула, бледная, она чего, больная у тебя что ли? Хрупкая такая. ...как чашечка из китайского сервиза... Пашков себе в дукане такой приобр?л... Я ей несу лабуду всякую, а она слушает, улыбается и плачет. Вот дур?ха, грым-грым..." Шарагин прихватил банку кабачковой икры, поблагодарил куривших за столиком в углу официанток, и пош?л в роту. Моргульцев выглядел недовольным, с ходу выпалил: - Собирайся! Завтра на выезд. - Опять? Куда? - А хер его знает! Из политотдела звонили. Там у них какой-то то ли продотряд, то ли музотряд, то ли агитотряд. Тьфу ты! Не понял я толком, не спрашивай! Не нервируй меня, Шарагин! Я сегодня в плохом настроении, сразу предупреждаю!.. Чего стоишь? - Жду более детальных указаний. - Уши прочисть, Шарагин, я сказал, завтра на выезд! - Так точно, куда едем-то? - Откуда я знаю?! Бляха-муха... Значит так, задача простая. Нужна, видите ли, рота охраны в сопровождение, чтоб, понимаешь, по кишлакам кататься, духов на балалайке учить играть! - Серь?зно? - Ну откуда я на хер знаю?! Машины разваливаются, запчастей нет, списывать пора, не то, что по кишлакам с самодеятельностью разъезжать! Я им говорю: "Не готова рота к выезду!" А мне: "Приказ, бля, выполняй!" Короче! Бляха-муха! Завтра в четыре ноль-ноль выходим... глава шестая АГИТОТРЯД Десантная рота с грохотом ползла через ещ? не проснувшийся Кабул, словно в отместку за собственный недосып хотела разбудить ненавистных афганцев. БМП скрежетали по асфальту гусеницами, гудели мощные двигатели, рыскали фары-искатели, высвечивая в темноте каменные заборы и редких в столь ранний час людишек. И только когда рота пересекла весь город, начали просыпаться муллы. С минарета через репродуктор разнесся пронзительный крик: "Аллах акбар!" Загадочный агитотряд дожидались больше тр?х часов на северном выезде из города, перед последним контрольным пунктом армейской дорожной комендатуры. Моргульцев бранился, связывался со штабом, выяснял, куда запропастились "артисты". Солдатня дремала. - Бардак! Бляха-муха! Рассвело. Проснулись ночевавшие на площадке перед КПП комендачей водители, умывались, чистили зубы, завтракали, наконец, их колонна грузовиков под прикрытием бронетранспорт?ров тронулась в сторону Саланга. Так происходила временная смена власти в Афганистане. С утра до вечера на дорогах хозяйничали советские, с наступлением сумерек - правили духи и любое передвижение по трассе прекращалось. Лейтенант Епимахов сидел, не расставаясь с автоматом, на башне БМП в шлемофоне, в новом бушлате, серьезный и сосредоточенный. ...пусть прокатится на экскурсию, поторчим пару дней на воздухе и в полк... наконец прибыл агитотряд. Офицеры и механики-водители, те, у которых имелись, надели очки, мотоциклетные и горнолыжные, чтобы пыль не слепила глаза. Шарагин кивнул приятелю. Епимахов в ответ поднял большой палец, мол, полный ажур! Рота перестраивала боевой порядок, пропуская между бронемашинами грузовики. Поднялись на пригорок. И дыхание перехватило: развернулась перед ними красивейшая долина, разрезанная пополам вьющейся бетонной дорогой, а в глубине долины, затерянные в "зел?нке", и особенно по краям, приклеенные к горным уступам, как грибы на пеньке, собрались один к другому афганские домишки, образуя кишлачки. - Я ноль-третий, я ноль-третий! Как слышите меня? При?м! - раздался в шлемофонах голос Зебрева. - Я ноль-первый, слышу хорошо! При?м! - ответил Моргульцев. - Ниточка движется нормально, - переговаривался с ротным Зебрев. Его машины шли последними - в замыкании. Если бы не опасность, занятное дело наблюдать как вьется по бетонке колонна: бронемашины - следом несколько "КамАЗов" - бронетранспорт?р агитотрядовский - "Уазик" с красным крестом - БТР - бензовоз - БМП - "ЗиЛ" - снова броня - парочка "Уралов" - БРДМ со звуковещательной станцией - ещ? "КамАЗы" - и ещ? одна боевая машины пехоты - в замке. - Внимание влево! - басил в эфире Моргульцев. И стволы БМП развернули влево. Замелькал разрушенный артиллерией кишлак, что означало: "будь начеку!". Навстречу двигались афганские пассажирские автобусы и грузовики. Колонна миновала выстроенные вдоль дороги советские и афганские заставы, подбитую когда-то военную технику, ржавеющую на обочинах, одинокие памятники погибшим советским солдатам. Добрались до уездного центра, постояли, пока согласовывали предстоящую работу с афганцами. Епимахов отвечал афганцам доброй улыбкой, кивал выклянчивающим мальчишкам. - Не стоит принимать звериный оскал за дружескую улыбку! - предупредил проходивший мимо ротный. - Да что вы! Это же дети! - Сукины дети! - уточнил Моргульцев. Несколько афганцев, в военной форме, но без оружия, забрались на первую БМП - показывать дорогу к кишлаку. Селение выбрали, как нарочно, подальше от дороги. Тревожно было забираться в такую даль. Переглядывались офицеры и солдаты - не западня ли? - Надо было сперва блоки выставить, а потом уж лезть в эту дыру! - бубнил Моргульцев. В кишлаке рота расползлась, заняв оборонительные позиции. Прижались к дувалам боевые машины пехоты, затаились. - Они глупостями занимаются, а мы их прикрывай! - негодовал ротный. - Без саперов полезли по проселочной дороге! Одного Епимахова, не понимавшего пока всей опасности затеи с посещением отдаленного кишлака, не нюхавшего пороха, не знавшего коварности афганцев, воодушевляла ура-пропагандистская акция агитотряда. Охватила лейт?ху революционная эйфория. Офицеры агитотряда, и те озабоченно поглядывали на холмы, на мелькавших в толпе афганцев вооруженных людей. - Это кто, с автоматом и ч?тками? - наконец-то забеспокоился Епимахов. - Это не душман? Нахохлившийся, как воробей, переводчик агитотряда, щуплый узбек, прищурился: - Ты это слово не употребляй. Это значит враг. А этот, - он кивнул на афганца, - из отряда самообороны. - А-а... - Недавно приехал? - Ага... Николай, - Епимахов протянул переводчику-узбеку руку. - Тулкун, - рука у узбека была маленькая, безвольная. - Слушай, Тулкун, ты не мог бы мне подсказать несколько фраз, а то так хочется что-нибудь сказать афганцам?! - Какие фразы? - узбек насторожился, прищурился. - Ну, например: "Как дела?", "Все ли в порядке?" - Афганцы обычно говорят: "Джурасти, четурасти?" Епимахов записал в книжечку. Повторил вслух. Афганец с автоматом, из отряда самообороны, заулыбался. - Джурасти, четурасти, хер расти до старости, прилетят вертал?тасти, будет всем .издец! - передразнил прапорщик Пашков. - Я тебе советую, - сказал узбек, когда Пашков уш?л, - выучить несколько сур из Корана. - Зачем? - Всегда может пригодится. Епимахов записал под диктовку переводчика длинное предложение: - А что это значит? - Это значит, что нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммад - его пророк. - Переводчик взял Епимахова за руку, понизил голос: - Если вдруг попад?шь в плен, повторяй эту фразу, духи тебя не убьют... Извини, мне надо помочь доктору. Потом скажу. "В плен? - опешил Епимахов. - Я не собираюсь попадать в плен к бандитам! И о пощаде, как этот узбек, просить не стану!.." Непривычно ощущал себя Шарагин от участия в благотворительной акции агитотряда. Сидел он на нагретой солнцем броне, курил, наблюдал за холмами, за бородатыми афганцами с оружием, за действиями агитотряда. ...правильно Моргульцев говорит: "...хороший афганец - м?ртвый афганец"... в Афгане все кишлачки стр?мные... с этими бородатыми шутки плохи... отверн?шься - нож в спину воткнут за милое дело... ... вот так вот мы и профуфукали Афган! вместо того, чтобы БШУ нанести, они с ними сюсюкаются, думают, что за мешок зерна афганцы в друзей превратятся!.. как бы не так! разбежались!.. Воевать привык он против афганцев, а не в гости по кишлакам ездить, с бачами якшаться. А тут: ...доктор Айболит в белом халате их осматривает, умора! хорошо хоть бойца с автоматом рядом поставил охранять, от этих обезьян что угодно можно ожидать, говорят: кишлак поддерживает народную власть, да хер он вам поддерживает!.. просто мужики все в горы ушли или в Пакистане в лагерях мины ставить учатся, что же им ещ? делать? работы никакой, пахать и сеять разучились! а вернутся мужики - так кишлак вновь духовским станет... дед весь в язвах каких-то к доктору Айболиту протискивается, к столику с лекарствами... у нас таких из больницы не выпускают, в лепрозорий тебя надо отправить, дед, а ты каждый день, конечно же, в поле ещ? вкалываешь... Айболит ватку в раствор бульк, по коже деду раз-раз, не боится заразу подцепить Айболит, иди, говорит через переводчика, иди, дед, следующий... дехкане, слово какое! вроде нашего: рабочие и крестьяне! дех-ка-не! потянулись труженики афганского села из домов, поверили, что их вот так одним мазком, одной таблеткой от всех сразу недугов излечат! блажен, кто верует! младший лейтенант переводчик только и успевает врачу с ихнего разъяснять: гепатит, язва, давление, понос, триппер.. вот молодец дедушка! говорит давно триппер, а у самого, как пить дать, ещ? "стоит", иначе чего тебе, дед, лечиться, может жену молодую решил завести, у вас тут с многоженством вс? в порядке... ай да доктор Айболит! на все руки мастер! невозмутим, всем бачам помогает, порошочек сунет, таблетку пополам разломит - на, бача, эта половина таблетки от поноса, а эта - от головы... радуются духи, что вылечил их советский доктор, три таблетки дал и вылечил... а медсестра агитотрядовская, ох! вот девка что надо! ради такой готов и неделю в кишлаки ездить... женщин афганских осматривает... под задранную паранджу стетоскопом нырк... там, небось, грязи-то! с рождения не мылась... лица не видать... страшна, наверное, как сто китайцев страшна... медсестра ей сердечко слушает: тук-тук, тук-тук, и не догадаешься сразу, сколько ей лет - двадцать пять или шестьдесят пять - у всех руки одинаково до черствости высохшие, а остальное под балахоном скрыто... эх, медсестричка, лучше бы ты мо? сердце послушала!.. а у грузовика дел?жка идет, мешки с зерном уходят запросто так, калоши дармовые расхватывают духи... у нас у самих страна не вся обута, без дорог который век жив?м! грязь везде, в любом городе, лучше б нашим, советским гражданам бесплатно калоши раздавали: на-те, это вам заместо асфальта! каждой семье советской по паре калош!.. фиг тебе! афганцам, оказывается, нужней... дружественному афганскому народу! революции помогаем... вот так мы всю страну и разбазариваем... не разбрасывались бы друзьям по лагерю, по борьбе, давно б зажили нормально... а бабаи-то в драку полезли, толкаются, как их там называют? саксаулы? аксакалы! старейшины! как петухи дерутся, им дай волю - такую драку устроят! зерно выдают мешками, халява!.. кино запустили... на кой хрен этим папуасам кино показывать?! фильм-то тем более советский, художественный... "Анна Каренина", что ли? с переводом, правда, но разве поймут бачи, что там на экране делается!.. одну часть показали и сворачивают кино... поагитировали... ...а у бээрдээма, что надрывается бабайскими песнями через громкоговоритель, листовки разбрасывают... лучше бы книги печатали, вместо листовок, нормальные книги только через макулатурные карточки, иначе не достать, это же полное собрание сочинений Дюма можно было издать вместо этих листовок! ну зачем, зачем, скажите вы мне, этим бабаям листовки? да они же все подряд неграмотные! они даже подтираться бумагой не научились! ссут и то сидя!.. ...лейтенант, который Айболиту помогал, теперь беседует со старейшинами... вы им, бля, ещ? под баян спойте, хороводом походите, может, тогда они нам хоть в спину стрелять не станут, когда будем выбираться из этого кишлака! накроют нас здесь с этим агитотрядом!.. - Наконец-то, закончился балаган! - обрадовался Моргульцев. Поползли обратно на основную дорогу, оттуда - в уездный центр. Командование агитотряда с местными афганскими активистами ушли совещаться в одноэтажные казармы. ...да жрать, наверное, плов пошли... а мы - сиди и жди, вроде бедных родственников... Наглые, назойливые бачи, как мухи навозные, зашныряли возле машин. Отдельные по-русски шпарили, будь здоров, в основном - матом. Вьются бачи, суют, суют всякую мелочь; двое барахлом торгуют, а четверо зыркают, что бы спереть. ...проморгаешь, всю БМП по деталям за пять минут растащат... ...бача-то сам ростом ниже колеса БТРа, а готов это колесо на спине унести... - Я тебе щас такой бакшиш покажу! - заорал рядовой Чириков и затряс гранатой. ...а бачи не боятся, не уходят, знают, что здесь в них никто стрелять не станет... Через дорогу, напротив от машин Шарагина, остановился красно-белый рейсовый пассажирский автобус. Вскоре он двинулся дальше, оставив стоять старика-афганца, на спине которого, обхватив руками за плечи, сидела девочка лет четырех-пяти. Медленно сгибая трясущиеся колени, старик положил девочку, встал, растерянно оглядываясь. Справа, особняком, сидели за чаем индусы-дуканщики, слева сошлись бородачи с автоматами, долго приветствовали друг друга, лобызались, прикладывались щеками. ...то ли духи договорные, что перемирие выдерживают, то ли так называемые народные ополченцы, в сущности, тоже духи, только сегодня за кабульский режим, а завтра - против... Нерешительно, по-холопски пригибаясь, съежившись, подош?л старик к дуканщикам, постоял над ними, промямлил что-то, указывая рукой на девочку. Дуканщики окинули его презрительными взглядами, пожали плечами. Индусы и думать о н?м забыли, а старик не уходил, топтался на месте, крутил головой, наконец, остановил прохожего. И тому было некогда выслушивать. ...девчонка хворая совсем... или спать хочет... Настюшка, что там, интересно, моя Настюшка сейчас делает?.. И он представил, как его родимая дочурка бегает по травке в беленьких трусиках, порхают бабочки, а Лена лежит на одеяле с книжкой, греется на солнышке... Шарагин наблюдал за растерянно стоящим стариком, который то и дело исчезал из виду, когда по дороге проезжала машина и загораживала его. Афганец топтался на месте, поглядывал на девочку, которая как-то странно завалилась на бок, на дуканщиков. ...а что, если бы это была моя Настюша?.. - Герасимов! - Я! - Ну-ка, сбегайте, товарищ солдат, приведите-ка мне переводчика из агитотряда. Не узбека только, а русский там - младший лейтенант. Пусть узнает у деда... Какого? Вон, переходит дорогу! Пусть узнает, что стряслось с девочкой его! Все понятно? Бегом! Саватеев, Сыч?в, за мной. - И Епимахову, который у БМП стоял: - Присмотри-ка за хозяйством. Спроси кто Шарагина, что это вдруг затронули его проблемы дряхлого афганца, не ответил бы. Просто, видимо, на тот конкретный момент, ничто другое не занимало лейтенанта, и ещ? показалось ему, что девочка плачет. Сбивчиво, многочисленными жестами, по-мужицки бестолково объяснялся афганец. - У него внучка ранена. Пуля в плечо попала. Врач нужен, - переводил младший лейтенант. Солдаты перенесли девочку через дорогу, положили на траве. - Чириков! - Я! - Ищите врача! - Есть! Шарагин повернулся к переводчику, словно оправдывался: - Я-то думал, может быть, е? в автобусе укачало. Потом вижу, она на бок завалилась... Посланный солдат вернулся без врача. - Где Айболит?! - недовольным голосом спросил Шарагин. - Он там, товарищ лейтенант, с афганцами обедает... Говорит, скоро прид?т... Набежали любопытные афганцы, человек тридцать, толкались, карабкались на плечи друг другу. - Разогнать! - приказал Шарагин. Рядовой Бурков направил на афганцев автомат, передернул затвор. Мальчишки отскочили, но не испугались. Дразнили советского солдата. Девочка сидела и тихо плакала. Явившийся наконец врач поднял разорванный рукав, осмотрел наспех перебинтованную несвежими тряпками серую от грязи тонкую детскую руку с запекшимися пятнами крови. Очевидно, пуля на излете вошла в плечо, и застряла где-то под лопаткой. Переводчик со слов старика объяснял, что произошло: - Она в поле работала, в верхнем кишлаке. Душманы часто обстреливают советскую заставу, и застава отвечает, а мирным жителям доста?тся. Шальная пуля. Поле посреди, получается, расположено... Часа три назад е? ранило. ...бедная девочка, три часа терпит боль... Врач сменил бинты, сделал обезболивающий укол, через переводчика объяснил деду, что необходимо срочно везти реб?нка в госпиталь, а там немедленно оперировать. - Скажи деду, что не исключено, задето легкое и перебиты сосуды. Пусть поспешит. Заражение, скажи, может начаться. - Не знаю, как перевести... - Скажи просто, что оперировать срочно надо! Пусть в Кабул едут. Иначе не выживет! - Говорит, денег нет. - Тьфу ты, ч?рт, - рассердился Айболит. - А я тут прич?м? Я врач или шофер такси? Может, прикажешь на дороге е? оперировать, штык-ножом?! - Подожди, - вмешался Шарагин. - У вас там мешки с зерном ещ? остались? - Наверное, - кивнул переводчик. - Дай ему мешок. За мешок зерна их любая машина до Кабула довез?т. - Это надо с командиром отряда обсудить... - А что здесь обсуждать?! В кишлаке сколько мешков духам подарили?! Я пойду сам говорить с командиром отряда. Где он? - А вот он идет - капитан Ненашев. Командира агитотряда уговаривать не пришлось, порядочным оказался капитан Ненашев, мигом все понял, отдал распоряжение бойцам сгрузить мешок. Пока ловили машину, договаривались с водителем, перетаскивали зерно из "КамАЗа", врач спешно писал что-то на клочке бумаги. Закончив, протянул переводчику: - Скажи, пусть в Кабуле идет в советский госпиталь, записку там покажет, я все написал... глава седьмая МОРГУЛЬЦЕВ Утром командир агитотряда решил утром выезд по кишлакам повторить, чтобы "избавиться" от оставшейся в грузовиках материальной помощи и в Кабул вернуться с громким рапортом об успешном пропагандистском рейде. Десантуру вновь никто не спросил, хочет она - не хочет по кишлакам мотаться. Приставили десантуру к охране агитаторов, подчинили политработникам, вот и томились гвардейцы в безделье на БМПэшках с раннего утра. Лагерем встали в поле за советской заставой. Лейтенант Епимахов помаленьку приобщился к жизни на броне, афганцев рассмотрел вблизи; уверенно и довольно грамотно бойцам позиции определил, часовых на ночь назначил. Командирский тон прорезался в н?м, ещ? пока наигранный и слишком громкий, подражательный, да и это уже было неплохо. Главное, чтобы бойцы все время чувствовали его уверенность, которая и в самом лейтенанте постепенно укрепится. Пусть усваивают голос взводного. ...чтобы он им во сне слышался вперемежку с голосом матери... "Слоны" - те тоже не промах, чуть заприметят слабинку, почувствуют нерешительность, - пиши пропало, падет авторитет командира, сядут старослужащие на шею, оборзеют. Они знают себе цену, вразвалочку передвигаются, умело отлынивают от работы, "шлангуют". В начале перемигивались, что, мол, инициативу проявлять? Подождем распоряжений, пусть попрыгает "щегол", попотеет, пойм?т новый взводный, что без нас он - нуль. Зубоскалили дедушки... Епимахов не растерялся - шпарит приказы, на глупые вопросы и остроты не сердится, делает вид, что не замечает, выражение лица строгим держит. По лицу можно подумать, что шибко недоволен взводный, но пока сдерживается, но церемониться не станет, в рыло двинет непонятливому бойцу не моргнув. Дедушки таким увидели его впервые и решили тогда, что лучше на конфликт не нарываться. Нашли соломоново решение: разделись до пояса, и, оттягивая подтяжки, с важным видом громко повторяли приказы командира чижам и черпакам. Оголили те свои торсы, поплевали на ладоши, и, налегая на лопаты, углубились в землю, подышали е? разрытой свежестью. Заморышам этим и подавно не разобраться было сходу, что за птица новый комвзвода, да и времени нет - лопаты в руки и впер?д! пош?л копать! до темноты б успеть! Первый снаряд лег в ста метрах от лагеря. Епимахов повернулся и увидел столб дыма. Секунд через пять второй реактивный снаряд разорвался ближе. Он услышал вначале свист, и, сам не понимая почему, решил, что следующий эрэс попадет прямо в лагерь, и что он непременно будет убит. Епимахов оторопел, заметался, взглядом спешно отыскивая безопасное место, закричал солдатам: "В укрытие!", хотя большинство и так уже попрятались. Третий эрэс громыхнул всего-то метрах в пятидесяти. И земля вздрогнула. И от того, что задрожала она под ногами, Епимахову стало жутко. Ложились снаряды вразброс, в поле за лагерем. Едва зародившись, страх, глубокий животный страх, охватил все тело и душу лейтенанта, спутал все мысли в голове, вырвал и решительность всякую, и уверенность напускную. Страх пронизывал сознание, но Епимахов боролся с ним, боролся с естественным желанием спрятаться, бежать прочь от опасности. Озноб почувствовал он, слабость в коленях, продолжая стоять на месте, повторял про себя: "Ты офицер - ты не имеешь права бояться, ты офицер - ты не имеешь права бояться". Всего из-за горки прилетело семь снарядов. Шарагин считал разрывы. Прикрываясь, на всякий случай, броней БМП, вместе с офицерами агитотряда прикидывал он, откуда идут "пуски". Духи явно били наобум. Увидели, небось, откуда-нибудь с горы, что советские бронегруппа и грузовики, съехав с дороги, встали лагерем, и решили обстрелять. Потом взорвалось что-то на дороге, ведущей в Кабул, и, в этот раз не на шутку встревоженные, и Шарагин, и офицеры агитотряда, как по команде в этот раз обернулись. На мгновение показалось всем, что духи надвигаются с разных направлений. На дороге застрекотали автоматы. Успокаивало лишь то, что там была советская застава - надежное прикрытие хотя бы с одного фланга. Капитан Моргульцев занервничал, закурил, отправился связываться со взводом Зебрева. Скоро вернулся, подозвал Шарагина: - У Зебрева "коробочку" подбили... - Где? - На дороге. - Выезжаем?! Потери есть? - дернулся было Шарагин. - Спокойно, все нормально, бляха-муха, - приглушенно, как заговорщик, сказал Моргульцев. - Потерь нет. Но одну машину сожгли. Я сам поеду разберусь. Когда обстрел прекратился и стихло, Епимахов выглянул из-за брони, и тут же внутренне смутился, сообразив, что нечего было победу над страхом праздновать после того, как струсил. Он быстро оглянулся: не заметил ли кто его растерянный вид? В том, что вид у него был жалкий и растерянный, Епимахов не сомневался. Вроде бы никто не смеялся. Но от этого легче не стало. Чудовищное презрение обожгло самолюбивое сердце неудавшегося героя. - Наши, наверняка, засекли пуски и накроют духов артиллерией, - услышал Епимахов разговор офицеров, подходя ближе. - Как же! Разбежался! - Шарагин прикурил от чужой сигареты, и, бегло бросив взгляд на Епимахова, догадался, отчего не весел лейт?ха, но не выказал догадки ни единым жестом, ни ухмылкой. - Они из-за той горы прилетели, - продолжал как ни в ч?м не бывало Шарагин. - Думаешь, там кто-нибудь остался? Духи сразу же прыгнули в "Тойоту" и смылись. Ищи ветра в поле!.. Епимахов сел рядом с Шарагиным. Замкнувшись в себе, он понуро и скучно тыкал ложкой в рисовую кашу. ...нормально, что испугался парень... странно было б, если не испугался...боится - значит не дурак... привыкнет... ко всему привыкает человек, привык и Герасим к городской жизни.... По наезженной колее катил к лагерю бронетранспорт?р. Майор в шлемофоне, комбат с ближайшей заставы, с виду туркмен, спрыгнул с бэтээра: - Где командир роты? - завопил он разъяренно. - А, вот ты где! Ты здесь сидишь, значит, чаи гоняешь, капитан, а там бээмпэ твоя горит! - А вы что на меня орете! - поднимаясь, возмутился капитан Моргульцев. - Знаю про бээмпэшку, сам только что вернулся. Е? духи из гранатомета подожгли. Прямо в масляный бак попали! - Какой на .уй гранатомет! Какие на .уй духи! - кричал командир заставы. - На моем участке за последний месяц духи ни одной колонны, ни одной машины не тронули! У меня договор с главарем местной банды! Так что не надо мне, капитан, лапшу на уши вешать! Я проезжал мимо ваших тр?х бээмпэшек, сам видел, что последняя неисправна была, е? ремонтировали... Вы сами е? подожгли! - Не-на-да, товарищ майор! Нечего на моих офицеров покл?п наводить! - раздраженно выговорил Моргульцев, лицо его сделалось пунцовым. - Все, бляха-муха, слышали выстрел из гранатомета! - Хорошо, допустим, - не унимался майор: - В таком случае, где ваши раненые, где контуженые? А-а? Молчишь, капитан?! Где же это видано такое, даже контуженых нет! Словесная баталия затягивалась. И майор, и капитан сражались уже не один на один. Майор втягивал в спор офицеров агитотряда, капитан же явно искал поддержки у своих. Разгоряченный, майор стянул шлемофон, показав бритую голову. ...и я такой же лысый когда-то ходил... усмехнулся Шарагин, ...как залупа!.. Командир заставы то прятал, то доставал из карманов руки, жестикулировал, тыча то в ротного, то в направлении горящей машины, которую из лагеря все равно видно не было. - Что ты улыбаешься, капитан? Скажи честно, что просто хотел списать неисправную машину на боевые потери! Не выйдет, мальчишка! Где ты видел, чтобы так атаковали бээмпэ?! - Товарищ майор! - с неприязнью в голосе ответил Моргульцев. - Я, бляха-муха, уже второй срок в Афгане, самого три раз подбивали... - Если списать надо было машину, - перебил командир заставы, - обратился бы ко мне. Я б тебе показал, на какую мину наехать, здесь их до ... ! Где-то за заставой, километра за полтора от лагеря послышались взрывы. Начали взлетать боекомплекты сгоревшей БМП. Майор сплюнул под ноги: - Только вчера встречался с главарем банды. Договорились, что на моем участке духи к дороге не выходят. - Значит вы больше верите бандиту, чем советскому офицеру?! - Слушай, - шепнул Шарагин, - напусти на него нашего замполита. Пусть мозги прополощет. - Да ну его! - отмахнулся Моргульцев. - Я, капитан, верю своим глазам. - продолжал, чуть остывая, командир заставы. - Сначала на дороге стоит поломанная бээмпэ, а потом вдруг духи нападают. И в результате никаких потерь! Все живы и здоровы!.. Молодец! А ты подумал, капитан, что теперь будет? Это же ЧП! Что я скажу главарю? Рейнджеры, .. вашу мать! Выехали повоевать, пострелять, а после вас расхл?бывай! Вы завтра в Кабул смоетесь, а мне тут оставаться... Мало-помалу он затухал, накричавшись. Тяжело дыша, майор обращался к присутствующим офицерам, объясняя им сво? возмущение: - Подъезжаю, а эти гаврики заняли оборону и строчат по кишлакам. Я говорю: в кого стреляете? а они говорят: там за дувалом духи должны быть. Видите ли, им па-ка-за-лась, что по ним стреляли. А я в полный рост хожу без бронежилета и унимаю этих рейнджеров! Там этот старлей, как его... - Старший лейтенант Зебрев, - подсказал Моргульцев. - Вот именно, Зебрев. Такую пальбу устроил! А если, капитан, твои рейнджеры кого-то ранили или убили в кишлаках? Да завтра вся банда выйдет на дорогу и подожжет в отместку колонну! Что тогда?! - Пойд?мте, товарищ майор, - уводил Моргульцев командира заставы от лишних свидетелей. Минут пять они петляли по лагерю, спорили. Майор уп?рся: - Нет, я доложу, что машина загорелась при невыясненных обстоятельствах. Пусть приезжает комиссия, разбирается. И охрану выставлю, чтоб кто-нибудь из твоих рейнджеров не продырявил е? из гранатомета. В роте происшествие не обсуждали. Молчали глухо, ...как в танке... Всем было понятно, что приключилось с БМПэшкой. Обычный случай на войне. Чего зря языком молоть? У одного Епимахова, по наивности и незнанию реалий, тлели весь вечер сомнения, и, когда опустилась на лагерь ночь, вспыхнул в груди молодого интернационалиста протест, захотелось разобраться, обсудить случай с товарищем: - Ничего не понимаю, - вполголоса рассуждал он. - С одной стороны, если действительно духи машину подбили, значит все герои, так? И можно на медаль посылать! А если правда на стороне майора, а я, да и ты тоже, мы оба видели, когда возвращались, что взвод Зебрева остался на дороге и с бээмпэшкой возится, тогда саботаж выходит, тюрьмой попахивает. Что ж мы сами, значит, технику гробим, а? Это ведь какой кипешь на весь полк будет!.. - Не все так просто, - задумчиво ответил Шарагин. - Замнут это дело, вот увидишь. ...кому охота на войну ехать на поломанной технике!.. нельзя починить, нельзя списать - в расход е?! иначе на боевых подвед?т... - Если не было никаких духов, это же нечестно... несправедливо... Я не думал, что Моргульцев способен на такое!.. - Ты здесь новенький. Не суди людей. Что справедливо - несправедливо будешь в Союзе рассуждать... Когда война закончится... Не находил себе месте и без того излишне дерганый капитан Моргульцев, ходил по лагерю, топтался то тут то там, курил сигарету за сигаретой. - Напоролся, бляха-муха! Упрямый, как ишак! Туркмен его мать! Чурка! Всю жизнь так было у Моргульцева - то орден, то нагоняй! То пан, то пропал! ...Впервые попал он в Афган лейтенантом. Ни у кого не спрашивали: хочешь - не хочешь в Афганистан? Родина за всех решила. Перед самой отправкой, в декабре семьдесят девятого, сидели больше недели на учениях в белорусских лесах. Морозы стояли лютые, каких и врагу не пожелаешь. И немца и француза сломили в сво? время такие же морозы. Только русские в состоянии были терпеть их, и все же, что ни день, солдаты выбывали из строя - то пальцы на руках, то ноги отморозят, то уши. Знали офицеры, интуиция подсказывала - неспроста устроили учения, готовят к чему-то, и вечера коротали в долгих беседах, обмениваясь соображениями. Об Афгане разговоров не было, никто и не знал толком, что там происходит? Подумывали об Иране, именно в этом, из всех граничащих с Советским Союзом государств, было наиболее неспокойно. Догадка про Иран приободрила всех. Шутили, что, мол, вовсе неплохо было бы провести зиму в южных краях. Время шло. Стали поговаривать о доме. Пора елку наряжать! "Даже если, в крайнем случае, Новый год пропустим, Двадцать Третье февраля справим дома", - вздыхали офицеры. Судьба рассудила иначе. АН-12 набрал высоту, взял курс на Урал. Лейтенант Моргульцев легко определил это по звездам. Пять часов л?ту и приземлились в Шадринске. Летчиков увезли питаться в теплую столовую, а десантура грызла при минус тридцати сухпайки. Снова взлетели и сели часа через четыре в Андижане, где пробыли на полосе около полутора суток. За это время все стало ясно, секретов больше не делали - командирам поставили задачи, выдали боеприпасы и карты... афганской столицы. Начальник штаба полка сказал: "...Вам поручено оказать помощь дружественной стране, защитить е? от реакционных сил... Обстановка очень опасная. Банды мятежников захватили аэродром..." После таких слов летчики лететь отказались. Не положено при такой обстановке летать, в один голос заявили они. Десантироваться - пожалуйста, а сажать машину на полосу, захваченную мятежниками - об этом и речи быть не может! Где же это слыхано! Ни один командир такого приказа не отдаст! "Да нет, ребята, - выкручивался начштаба. - Это я так, чтобы солдат постращать... Аэродром не захвачен, вс? в наших руках!" С рассветом сели в Кабуле. Ударная сила, готовая к молниеносной победе, а врага нет, враг затаился. Задумал что-то враг, хитрит? Один за другим заходили на посадочную полосу борта, выгружали личный состав, технику. Нешуточная операция разворачивалась. Окопывались. Первую ночь спали в бронетехнике, накрывшись бушлатами, шинелями. Дн?м пош?л мокрый снег, совсем невесело сделалось от промозглого ветра и гнетущего чувства неопределенности. - Вот тебе и южные страны! - Моргульцев растирал закоченевшие руки. Поджимая замерзшие лапы, жалобно мяукая, подошла к нему кошка необычной тр?хцветной раскраски, потерлась о вымазанные грязью сапоги. Он решил традиционным "кис-кис-кис" подозвать е?, взять на руки. Кошка испуганно отпрыгнула. - Что, не понимаешь по-русски? А я по-вашему не бум-бум. Вс?-таки живое существо... Иди, покормлю! Он забрал у солдат почти доеденную банку тушенки. Продрогшая как и люди, кошка с голодухи накинулась на еду, остервенело вылизывая стенки консервной банки. Она не ушла, осталась с десантниками. - Первый контакт с местными аборигенами состоялся, - обрадовался лейтенант, и размечтался: - Через недельку-другую закончится здесь все, полетим домой, и Мурку афганскую захватим! Надо же домой хоть какой-то сувенир привезти! После завтрака его вызвали в штаб. Незнакомый генерал присутствовал при постановке задачи. Получил лейтенант Моргульцев в помощь военного советника, работавшего в Кабуле, и план объекта под номером 14, который предстояло его взводу захватить. Название объекта выговаривали старшие офицеры с трудом - тюрьма Пули Чархи. Прич?м здесь "пули" Моргульцев так и не понял. - Ваша задача - захватить объект 14 и освободить политзаключенных! По нашим данным, там человек сто двадцать охраны. Товарищ Коробейников даст вам консультации по объекту. Он его прекрасно знает, - ставил задачу командир полка. - Найд?шь начальника тюрьмы и лично его расстреляешь. Товарищ Коробейников займется политзаключенными. Вопросы есть? - Никак нет! - Наемник американского империализма Амин собирался уничтожить всех заключенных Пули Чархи, - с пафосом добавил начальник политотдела. - Верные ему части охраняют тюрьму! Они могут в любую минуту приступить к расстрелам! Жизнь сотен и сотен людей в опасности! - Не выполнишь задачу - пойд?шь под трибунал! - пообещал напоследок хмурый генерал. Он пристально и испытующе смотрел на Моргульцева, будто не доверял ему, будто сомневался в лейтенанте. Переодевшись в белые халаты, Моргульцев с советником отправились на разведку на санитарной машине. Проехав недалеко от тюрьмы, они внимательно осмотрели местность и вернулись на аэродром. Дядя Федя - так прозвали солдаты курносого советника, лицо которого можно было циркулем обвести, - развернул детальный план тюрьмы. Прикинули, что к чему, обмозговали. Появилась некоторая ясность. Да и с воздуха ведь видел тюрьму Моргульцев, когда заходил их борт на посадку в Кабул. Точно-точно, напоминала она с высоты оторвавшееся от телеги и закатившееся ч?рти знает куда громадное колесо. Именно так и подумал - "колесо какое-то валяется". Грелись у костра, обсуждали план операции. Солдатам приказали внимательно слушать и запоминать. - Можете палить сколько угодно, - дядя Федя помолчал, оглядел всех, давая понять, что здесь не учения. - Никаких, бляха-муха, ограничений! Любые неповиновения, любые сомнения - стрелять на месте. Разбираться некогда будет! "Сто двадцать человек охраны! - прикидывал Моргульцев. - Это не шутка. А нас всего взвод. Но мы ведь ВДВ, мы на боевых машинах и очень наглые!" Выехали в полной темноте. Путь преградил выносной пост с самодельным шлагбаумом, выставленный у ближайшего от Пули Чархи кишлака. Боевые машины десанта остановились. С головной направили прожектор, осветили афганского солдата, который наставил на колонну штык-нож и дико закричал: "Дры-ы-ы-ш!" - Этот откуда, бляха-муха, взялся?! - задвигал желваками дядя Федя. - Гаси свет! Не стреляй. Ножом его... - Чего он кричит, как поросенок резаный? - "Стой" кричит. Давай, лейтенант, действуй! Моргульцев спустился с брони, приветливо протянул руку афганцу: - Да мы свои, земляк! Как дела, губошл?п? Ну, чего вылупился? - Он похлопал афганца по плечу: - Пойд?м-ка со мной! Сюда, сюда, чего на дороге стоять? Моргульцев выкрутил солдату руку, забрал нож, и приставил к горлу: - Брат, иди-ка ты на ... отсюда. Не хочу брать грех на душу, понимаешь? Дуй! Парень упал на колени, раскрыл от ужаса рот, поднялся, попятился, споткнулся, побежал. У Пули Чархи дорогу перегородил афганский БРДМ. Его быстро приструнили - пулем?тами шины пробили. Ответного огня не последовало. Возможно, у афганцев и боеприпасов-то не было. - Гаси фонари на вышках! - приказал дядя Федя, и солдаты автоматным огн?м "погасили" освещение. - Всем под броню! Накануне Моргульцев выпросил у командира полка самоходную установку - СУ-85. С е? помощью рассчитывал с ходу вышибить массивные ворота тюрьмы. "Не на БМД же это делать! Фанерный щит родины! БМД такие ворота не проломит!" И надо же было такому приключиться! Лейтенант на СУшке попался придурошный: съехал с дороги, растерялся и открыл болванками огонь по Пули Чархи. Без приказа бабахнула "Сушка" по сторожевым вышкам. - Прекратить! - крикнул по рации Моргульцев. - Вас понял! - ответил лейтенант, однако через полминуты вновь открыл огонь. - Идиот! - разозлился Моргульцев и, не теряя времени, отдал приказ механику-водителю: - Вали ворота! Выдержала БМД! Не подвела! Вот тебе и фанерный щит родины! Ворвались в тюрьму. - Теперь назад подавай! Быстрей! - командовал Моргульцев. Они с дядей Федей все рассчитали заранее: наехали задним ходом и раздавили деревянный дом, где, по их представлениям, находилось караульное помещение. - Впер?д! Полный впер?д! У корпуса для политзаключенных пришлось таранить вторые ворота. Стрельба, полный хаос. Хорошо хоть рассвело, через триплекс Моргульцев разглядел копошащихся людей с автоматами. Пули барабанили по броне, как дождь по крыше при сильном ливне. - Заводи карусель! БМД закрутилась на месте, поливая из всех стволов. - Пора! - тронул Моргульцева за плечо дядя Федя. Они открыли люк, выпрыгнули из БМД. - Впер?д! Солдатня колебалась. Выстрелы не утихали, но где, кто и в кого стрелял было не разобрать. Дядя Федя подгонял: - Время теряем! Вылезай! - и побежал, перепрыгивая через трупы, к дверям корпуса. - Два человека остаются здесь! В глубине коридора слышалась незнакомая речь. Они прижались к стене, а когда шаги приблизились, дядя Федя пустил от пояса, веером, длинную очередь. В темноте кто-то вскрикнул, кто-то, видимо, упал. - Бросай гранату! Чуть рассеялся дым, побежали в конец коридора. Справа и слева висели одеяла, прикрывавшие проем за отсутствием дверей. Одно из них колыхнулось и Моргульцев нажал на спуск. Вывалился окровавленный старик с ч?тками в руке. - Пошли! Пошли! - звал дядя Федя. Но сам замедлил, сменил рожок. - Прикрывай! Афганцам, поди, было страшнее. Кто из них мог знать, сколько советских ворвалось в тюрьму, и сколько ещ? снаружи, какими силами осуществляется операция захвата Пули Чархи, и вообще, что происходит в Кабуле? Оттого-то и сопротивлялись они недолго. В общей сложности насчитали человек двести с лишним охраны. Небольшую часть десантура постреляла, остальные с готовностью сдались. На смерть стоять афганцы и не думали. Через тюремные решетки торчали сотни и сотни рук, кто-то махал длинной тряпкой - распущенной чалмой, кто-то сумел дотянуться до окна и высунуть голову. Он должен был чувствовать себя победителем, вернее сказать освободителем, человеком, спасшим тысячи жизней. Но ничего подобного Моргульцев не испытывал. Напротив, его охватил страх: незнакомые бородатые люди наблюдали сквозь решетки за советским офицером. Моргульцев вздрогнул. Освободили! Спасли! А кого? Что там за люди? Против кого бунтовали? За что поплатились? Не уголовники ли? Как тут, бляха-муха, разобраться! Язык - чужой, лица - подозрительные. Спасли, освободили, а что теперь? Не брататься же с ними! Какие они, к ч?рту, друзья! Пусть до поры до времени посидят по камерам! Так спокойней! Так - верней! Пусть те, кто знает, что к чему, разбираются, решают, кого выпускать, а кого - нет! Мо? дело малое. Задачу выполнили. Коли у нас бы такое произошло, если б, к примеру, революционеров освободить из тюрем... Тогда понятно. Это святое дело! А здесь... - Никого из камер не выпускать! - предупредил он солдат. - Раненые есть? - В нашем отделении нет, товарищ лейтенант. - А где третье отделение? - Не знаю, товарищ лейтенант, - пожал плечами боец. Третье отделение на боевой машине десанта провалилось в яму с дерьмом. Ворвавшись на территорию тюрьмы, вторая БМД взяла влево, и, не разглядев в суматохе, куда рулить, плюхнулась в темную жижу. Выхлопные газы пошли в кабину, солдатня начала задыхаться. Нашли их совершенно случайно и очень вовремя. Заметили торчащую из вонючей ямы башню. - Засранцы! - негодовал Моргульцев. - Не десантники, а форменные засранцы! Захват Пули Чархи продолжался меньше часа, пятьдесят четыре минуты. Моргульцев засек по своим "командирским" часам. Доложил по рации: "Объект номер14 взят!" Дядя Федя уехал в Кабул, вскоре вернулся с афганскими "товарищами" и занялся сортировкой заключенных. Взводу Моргульцева по рации из штаба приказали: "Оставаться на охране объекта. Продовольствие и боеприпасы вам подвезут". Выставили посты, заняли под казарму самое т?плое помещение с печкой, работавшей на солярке, занавесили одеялами выбитые стрельбой окна. Моргульцев грелся на солнышке, первый раз увидел он здесь солнце, курил. - Товарищ лейтенант. Там журналисты приехали, говорят с советского телевидения. Пустить? - Валяй, пусть сюда идут. - Там ещ? афганцев много. - Каких афганцев? - Человек триста, может, набер?тся. - Т-а-к, - растянул Моргульцев, и повторил любимое выражение дяди Феди: - Бляха-муха! Что им, интересно, здесь надо? Впускать кого-либо в тюрьму Моргульцев наотрез отказался, связался со штабом, долго ждал разъяснений. Береженого Бог бережет! - Я на себя ответственность не возьму! Присылайте представителя из штаба! Тогда пущу! - Телевидение должно заснять взятие тюрьмы Пули Чархи, - разъяснил приехавший полковник. - Это мы запросто, сейчас свистну своих гавриков. - Вы не понимаете, товарищ лейтенант. Тюрьму захватывали афганские военнослужащие, из частей, которые по