че врага нажив?шь  в лице
начальства. Ищи постоянного мужика, тогда отстанут. Ты здесь уже три месяца,
неужели никого до сих пор не нашла?
     - Есть один советник...
     - Ишь ты какая.
     - Да нет, не знаю, не то, что ты думаешь...
     - Капитана-майора мало, сразу генерала или советника подавай! А кто он?
Давай-давай,  я никому не скажу. Тот, что на "Жигулях"  приезжал  на прошлой
неделе?
     - Нет. Он в госпитале лежит, ногу сломал.
     - С гипсом?
     - Да.
     - Губа не дура! Холеный. Москвич?
     - Да.
     - Женат?
     - Не спрашивала.
     - Ой, подруга, это не для тебя!
     - ...
     - У вас что-нибудь было?
     - Нет.
     - Дурашка, ты ж ему только для этого и нужна, а выпишется - поминай как
звали!

     <i>...зачем они так громко говорят? выходит, что я вроде бы</i>
     <i>подслушиваю их... как это подло! но что я могу сделать?..</i>

     - Я тебе говорила, я  в течение двух лет надеялась уехать. Афганистан -
это случайно, поначалу я и не думала, что окажусь здесь. Подруга одна из ГДР
вернулась. Так на не? было приятно посмотреть! Мы-то  в нашей дыре свыклись.
Дальше местного универмага не дотянешься. А она, понимаешь, вернулась, как с
другой планеты:  приоделась, ухоженная,  не  чета нам, деньги появились! Два
чемодана тряпок  привезла!  И  самое  главное, вернулась  не  одна, капитана
нашла, такой мужик! В отпуске расписалась, и упорхнула опять. Потом перевели
капитана  обратно в Союз. Где-то  в Прибалтике служит, тоже, считай, как  за
границей. Письмо вот недавно прислала. Говорит, квартиру получили.
     - Ну, а ты-то чего?
     -  Ой, не знаю. Я всегда считала себя неудачницей. Вс? думала:  у людей
семьи нормальные, квартиры, дети,  машины. А у меня ну  никак не ладилось. В
девятнадцать замуж выскочила. Парень знакомый со школы. Жил через дом. После
армии на завод  устроился. Ал?нка  родилась. Думала:  счастья сколько будет!
Измучилась я  с  ней. Он совсем  не помогал, поиграет и уйд?т  куда-нибудь с
мужиками.  Столько болезней детских, и сразу в первый год!  Ал?нка  хворая с
рождения  самого  была,  не доносила я  е?. Дома тяжко было.  Крутилась, как
угорелая,  вечно до получки  занимала, не то,  чтобы отложить на  что-нибудь
там. Да  и  квартиры у нас своей не было.  С родителями моими жили. У нас на
троих восемь метров, у стариков комната - чуть больше, вот и вся жилплощадь.
     - Можешь не рассказывать, я сама в коммуналке росла.
     -  Старики,  конечно, помогали.  С  внучкой  посидят,  денег  подбросят
малость,  но вс? это не то,  понимаешь. Хотелось вырваться, изменить что-то,
свежего  воздуха  хотелось.  Свою  квартиру,   чтоб  хозяйкой  быть.  Вот  у
некоторых, знаешь, как-то складно выходит. Что-то меняется к лучшему. А мы -
на одном месте. Помню, Светка, одноклассница моя, так они с мужем каждый год
что-то  покупали.  Оба  в торговле  работали.  Сначала  на цветной телевизор
скопили, затем стенку импортную достали, диван, холодильник поменяли.
     - Вот я и говорю, не от хорошей жизни бабоньки наши сюда едут.
     -  Потом запил. Ал?нке всего год  исполнился. А вскоре загулял. А когда
Ал?нке  четыре было, он совсем  уш?л. Женился.  Она старше на восемь лет,  с
реб?нком.  Что  он  в  ней  наш?л?..  У  той  квартира,  правда,  отдельная,
однокомнатная.

     <i>...замолчала... почему она замолчала?.. может быть, я снова</i>
     <i>оглох?..</i>

     <i>...плачет...</i>

     - Ну-ну, перестань...
     - Понимаешь... До сих пор, как вспомню... Не хотела ведь рассказывать.
     - Успокойся.
     -  Думала,  забыто.  Нет.  Как  сейчас   помню...  Вернулся  пьяный,  в
двенадцатом  часу,  не позвонил,  ногой  долбил в  дверь. Родители легли.  Я
открыла, а  он  стоит  заросший  щетиной, пиджак  надет  на  майку,  ботинки
грязные,  без  носок, рваные тренировочные штаны. Ал?нка проснулась, вышла в
прихожую. Хотела папу увидеть. Три дня  его  не было.  А он  даже не заметил
реб?нка, сразу  прямиком на  кухню, к  холодильнику. Вытащил  остатки водки,
выпил  из горла, и в туалет направился. А там на пол свалился. Туалет у  нас
настолько маленький,  что я никак  не могла  даже  войти,  чтобы помочь  ему
встать. Пришлось его за  ногу тащить в коридор. А потом он  немного приш?л в
себя, и  начал  ругаться. Говорил, что я  виновата, жизнь ему всю испортила.
Что не надо было никакого реб?нка заводить. А  Ал?нка  тут же  рядом стоит и
плачет,  папочка  говорит,  папочка,  а  он будто  и  не  видит  е?.  Хотела
выпроводить, а он меня бить начал. Искалечил бы, если б отец не вмешался.
     - Мерзавец!
     -  Развелись.   Пять  лет  прожили.  Вычеркнутые  годы...   Работала  в
поликлинике   тогда.  Восемьдесят  рублей   зарплата.   Как  хочешь,  так  и
выкручивайся.
     - На алименты подала?
     - Какие там алименты! Он почти никогда на работу не ходил. И женщина та
его выгнала. Даже одно время жалко его было...
     - Поделом ему!
     - Первый раз  подумала о загранице  месяцев через шесть  после развода.
Так,  подумала  и забыла.  А  когда  приехала подружка  из ГДР,  наслушалась
рассказов, и  засосало под сердцем. Заснуть не могла, думала,  мечтала. Одна
бы и не раздумывала. А Аленку  куда девать? Как я металась! Чувствовала, что
если сейчас не вырвусь, погибну в этой дыре.  Пошла  в военкомат.  Там сходу
заявили, что надо  оформлять опекунство над реб?нком.  При  живой-то  матери
передавать реб?нка!
     - Так все делают.
     -  Это я  сейчас  понимаю,  но  тогда... И родители пожилые. Я  поздний
реб?нок у них. Как они справятся? Мать сразу сказала, что против. Отец,  как
обычно, промолчал. Значит:  делай как знаешь, не маленькая. После замужества
он считал, что воспитание окончено. А как-то вечером, мать в гости к подруге
ушла,  опрокинул отец пару стопок, заглянул  ко  мне  в комнату,  Ал?нка уже
спала, и  говорит: "Завтра ид?м  в  райисполком оформлять  опекунство.  Будь
готова. С  матерью  я переговорил". Я, помню, оцепенела  от неожиданности! И
радостно  было  услышать это,  и страшно.  Раз отец  сказал, я знала, он  не
отступит  никогда.  Он у  меня  упрямый,  батя  мой. До  замужества  столько
натерпелась! Воспитывал! Стоило  вечером из  гостей задержаться  на полчаса,
ремнем порол. До сих пор не понимаю, что случилось с ним. Мать действительно
уговорил. Не знаю, как  это  у  него  получилось, но  уговорил. Я по дурости
решила, что вопрос решится в считанные дни, собирала чемоданы. Наивная была,
не представляла, сколько волокиты предстоит...
     - Ну, а дальше?
     - Дальше? Райисполком опекунство не утвердил...  Ни в первый раз, ни во
второй. Вы  - мать, вы и  воспитывайте, сказали на комиссии. А то знаем вас!
Особенно  там одна старая дева выступала! Найдете,  сказала,  кого-нибудь, и
про реб?нка позабудете.
     - А ты?
     -  Вначале  держалась,  надеялась  на  что-то.   Мать   твердила:  пора
успокоиться, ничего у тебя  не получится,  что тебя, говорила, тянет  в  эту
заграницу, вон сколько молодых парней!

     <i>...снова замолчали... нет, какой-то шум, пошла к больному,</i>
     <i>действительно, кто-то стонал...</i>

     - Так как же ты?
     -  Прош?л год,  подожди...  да, почти год.  И вот  однажды после работы
забирала Аленку из сада, и увидела на улице председателя райисполкома. Чудно
как-то было глядеть  на него: в руках  авоська с хлебом, кефиром. Помню, так
поразило это: большой человек, персональная машина, кабинет,  вопросы решает
масштабные, и вдруг в  магазин  за  кефиром ходит. А  сама  думаю:  что если
поговорить  с ним по-человечески, с глазу на глаз?  Объяснить вс?, как есть?
Вдруг поможет? Неделю ходила  с этой идеей, обдумывала, что говорить буду. И
решилась. Записалась  на  при?м. Ему  было  лет  пятьдесят. Интересный, надо
сказать, мужчина, добрый с  виду, немного только толстоват. Жена его, я даже
позавидовала  ей,  наверняка,  как за  каменной стеной  себя  чувствует. Раз
десять  репетировала, что скажу. У зеркала  репетировала,  поверишь?  Что-то
подсказывало,  что надо  сказать  прямо и  коротко.  Он  внимательно слушал,
кивал. У него в глазах, у него такой взгляд был...
     - Какой?
     -  Не то, что ты подумала... Взгляд настоящего мужика, порядочного,  не
кобеля. Знаешь,  какой-то  и оценивающий  с одной стороны,  но  не похабный,
жалеющий,  что  ли?  Я  бы  сказала  даже  почти  отцовский.  Выслушал  меня
внимательно,  набрал  номер телефона  и говорит: "Покажите  мне, пожалуйста,
личное дело Макеевой". И через минут  пять, пока я досказывала свою историю,
появился мужчина с папкой. Валентин  Павлович, так его звали, раскрыл папку,
пробежался взглядом по документам  и сказал: "Вот, смотрите, я подписываю. И
члены комиссии тоже подпишут. Удачи вам..."
     - Ничего себе!
     - За пятнадцать  минут  вопрос  решился. Целый год билась, а тут раз, и
оформили  опекунство. Хотела сразу  побежать  в военкомат, но подумала,  что
сперва  надо обнять,  поцеловать Валентина Павловича,  сказать ему какой  он
хороший,  добрый. А  он  протянул  руку  и  сухо  так  немного  сказал:  "До
свидания".  Но  затем заметил мо?  разочарование,  и  радость,  и  слезы,  и
улыбнулся. Родителям ничего не говорила, сглазить боялась. Мать обрадовалась
было, но  сразу потом  скисла. Видимо, свыклась с тем, что я никуда не уеду.
Плакала, вплоть  до отъезда  плакала. Как  тут заснуть?! Вставала, открывала
форточку, курила, подходила к кровати Аленки, укрывала е?, хотя она девчонка
спокойная у меня, обычно не ворочается во сне.  Мне  казалось, что я предала
е?.  Так  жалко стало. Курила одну за другой  в форточку  и  плакала.  Даже,
честно сказать,  подумывала  бросить всю эту затею. А  как пошла  на работу,
ветер  дул  пронизывающий,  стояла  на  остановке,  мерзла,  ждала  автобус,
автобус, как всегда опаздывал,  стояла  и  смотрела  на  усталых  женщин,  и
решила: если сейчас не вырвусь, никогда уже не соберусь.
     - Да-а-а.
     - Так  вот, слушай дальше. В военкомате  оказалось не  вс?  так просто.
Начальник отделения был майор один. Мерзкий тип, перхоть у него на плечах  и
спине, он  рукой е? стряхивал. Сейчас вспоминаю,  прямо тошнит. Именно майор
занимался  оформлением служащих.  И этот  гад  сразу дал  понять,  что я ему
понравилась. Говорит: "Вы знаете, сколько у меня лежит заявлений!" Тихо так,
а сам, сволочь, глазами облапал всю.  Если,  говорит, вы оставите заявление,
оно может пролежать  и полгода и  год, а может и  дольше.  У  нас,  говорит,
столько  желающих, что  оформление  займ?т месяцы.  Я рассердилась, и говорю
ему: "Вы же в прошлый раз сказали, что главное  - опекунство оформить!" А он
говорит: "Видите ли, в прошлый раз  я не хотел обсуждать с вами подробности,
тогда ещ?  не  решен  был вопрос с опекунством..."  Я на  стуле сидела, а он
подош?л  вплотную  почти,  рукой  своей  погладил  меня по  голове. В другой
ситуации я бы не растерялась.
     - Мразь!
     -  Врезала б пощ?чину! Но ведь от него вс? зависело. Захочет, заявление
похоронит.  Не забуду  эту  морду!  Говорит: "Вы  заявление оставьте, а сами
подумайте,  и приходите через недельку,  мы поговорим". Так откровенно  меня
никогда  не  покупали.  Я  уже встала  уходить, чувствую рука  его по  спине
скользит. Вечером звоню подруге, посоветоваться.  Она  рассмеялась, говорит:
"Что ты  дура,  что  ли, что тут  такого?  Переспишь с майором,  зато будешь
уверена,  что  через  месяц  документы  оформят! А там кто  узнает?"  Честно
говоря,  я тогда и на Валентина Павловича подумала, грешным делом, что, будь
другая ситуация, он бы так же, наверное, пов?л себя.
     - Все они, мужики, одинаковые! Ничего, вс? позади. Ты уж прости меня.
     - За что?
     -  Ну,  что  так  резко тогда  сказала.  Что  от начальства  никуда  не
денешься, что на подводной лодке, мол.
     - Да ну что ты! Ты ведь права, в принципе.
     - Эх, что бы там ни говорили,  бабы приезжают сюда в надежде найти сво?
счастье...

     <i>...счастье... что такое счастье на войне?.. это то, что осталось дома,</i>
     <i>та жизнь, которая не с нами, вымышленная, это время в конце</i>
     <i>войны, когда кажется, что впереди будет только любовь, это надежда,</i>
     <i>которая жив?т в каждом из нас, это когда тебя не заносят в списки</i>
     <i>убитых, когда после боевых рота приезжает без потерь...</i>



     глава пятнадцатая
     <b>СОВЕТНИК</b>



     В  палате находилось  человек  тридцать.  Все они  лежали.  Некоторые -
накрывшись простыней с головой. Выделялись те, что на вытяжках. Одна  нога у
таких раненых была подвешена, либо покоилась на наклонной плоскости.
     Шарагин  направился  в дальний  конец  комнаты,  где  после  нескольких
двухъярусных  кроватей,  отделенная  от  основной,  находилась  комната  для
офицеров.
     Стену  перед  офицерской  комнатой расписали яркими  красками. Какой-то
художник-самоучка изобразил русский пейзаж: березки, речка, избушка.

     <i>...капельницы, торчащие на длинных палках прямо под потолком... как</i>
     <i>надоели мне капельницы, синяки одни на руках, живого места не</i>
     <i>оставили, изверги...</i>

     И он  приподнял рукав больничной  пижамы,  сначала  на левой, затем  на
правой  руке,  осматривая  ж?лто-синие  пятна.  Длинные   голубоватые  вены,
напоминавшие  притоки  Волги, или Амазонки, или  Нила  безжалостно  искололи
толстой иглой.

     <i>...белое кругом, белое и синее... и все одеты в одну форму...</i>
     <i>пацаны лежат плечо к плечу почти что, точно не госпиталь это, а в</i>
     <i>строю они продолжают стоять... и у каждого сво? неразделенное</i>
     <i>горе...</i>

     Он  пытался  вспомнить и  не мог. Что привело его в  эту палату?  Какая
такая необходимость была кого-то искать среди этих лиц, зачем ему нужна была
травматология?  И правильно  ли  вообще  приш?л в это  отделение?  Он  искал
кого-то, но кого именно он не знал, снова подводила память, забыл, надеялся,
что узнает, если увидит.

     <i>...третий слева - парень с забинтованной головой, рука в гипсе,</i>
     <i>пальцы испачканы зел?нкой... знакомое лицо... похож на...</i>
     <i>нет, я не знаю его... солдатики похожи один на другого...</i>

     Парень  был накрыт простыней. На месте правой ноги простыня прижималась
к кровати.
     - Дневальный! Принеси утку! Оглох что ли?!

     <i>...из дальнего правого угла кричит ещ? один ампутант...</i>

     <i>...и кровати целой не надо - половины кровати достаточно...</i>

     На крик спешил дневальный, затюканный боец, из молодых, в пижаме,  тоже
на излечении,  только явно идущий на  поправку. Дневальный порхал по комнате
бабочкой.

     <i>...голый торс, хорошо развитая мускулатура...белобрысый мальчишка,</i>
     <i>чем-то на Сыча похож... смотрит на меня, будто я виноват... я тоже</i>
     <i>ранен и контужен... что это я оправдываюсь?..</i>

     Дневальный  помог парню  подняться  с  кровати,  поднес сосуд. Солдатик
откинул простыню. Обе ноги у него были  ампутированы почти у самых бедер. Он
облокачивался  одной рукой  о  кровать,  другой держал стеклянную  баночку -
"утку".
     И  чего   это  офицер  с  замотанной  бинтами   шеей   так   уставился?
Разволновался, и

     <i>...ж?лтая моча...</i>

     потекла мимо "утки", по рукам и на простыню.
     Шарагин  отвернулся.   В  растерянности,  стоял   он  посреди  комнаты,
рассматривал остальных ребят. Но взгляд непроизвольно вновь вернулся к парню
с ампутированными ногами.

     <i>...как он будет передвигаться? он же будет всем по пояс... кто</i>
     <i>заметит его, такого маленького, точно распиленного пополам?..</i>

     Вошла медсестра с подносом, на котором  стояли стаканы  и  малюсенькие,
грамм  по сто, баночки с яблочным соком. Дневальный отнес  "утку", присел за
стол, а рядом устроился, прислонив костыли к стене, второй раненый солдатик,
и оба они стали ковырять банки консервным ножом, проделывая отверстия.

     <i>...ведь тысячи таких вот "огрызков" оставит Афган! и всем будет</i>
     <i>наплевать, за что они воевали, где, когда... хорошо, что меня пощадила</i>
     <i>судьба!..</i>

     Пришла ещ?  одна медсестра, низенькая,  с распущенными волосами. Из под
белого халата виднелось легкое хлопковое синее платьице в белый горошек. Она
несла "хэбэ" и солдатский ремень.

     <i>...все в белых и синих тонах...</i>

     Она тронула за руку солдата, который спал на животе и сопел.
     - Одевайся, борт приходит, через полчаса отправляем тебя в Ленинград, -
сказала медсестра тихо, но настойчиво.

     <i>...как сказала бы мама, если бы хотела быть строгой...</i>

     Худенький  паренек понял,  закивал головой,  сел на кровати. Одна  нога
была ампутирована по колено.
     Медсестра помогла надеть майку.
     - Извини,  на  складе была  форма  только  пятидесятого размера, -  она
подвернула  штанину на отрезанной ноге, заколола английской булавкой. Солдат
с  соседней койки встал,  похлопал  по плечу отъезжающего приятеля, вынул из
тумбочки лист бумаги, стал записывать адрес.
     Шарагин по-прежнему стоял посреди комнаты, в проходе между кроватями.
     - Вы кого-то ищите? - спросила медсестра, разносившая сок.
     - Я?

     <i>...кого-то я ищу... медсестру, как же е? звали? Галя... нет, кого-то</i>
     <i>ещ?...</i>

     - Вам плохо?
     - Мне?
     - Вы из какого отделения?
     - Не помню...
     - А фамилия ваша как?
     - Шарагин, старший лейтенант Шарагин...
     - Пойд?мте со мной.
     В коридоре, около перевязочной, он остановился:
     - Понимаете, я ищу друга. Нет, не так. Не совсем он друг - знакомый. Мы
лежали вместе в реанимации.
     - Как фамилия?
     - Шарагин...
     - Нет же, приятеля вашего.
     -  Не знаю,  не помню. У него верхняя часть  лица забинтована была,  но
губы я помню, и подбородок... усы, усы у него были...
     -  Как  же  вы хотите его без фамилии найти?.. Ну хорошо, звание,  имя,
ранение какое?
     -  Стойте,  Иван, точно,  Иваном  его звали. Звание?  Не помню. У него,
понимаете, две ноги ампутированы были, и ещ? - слепым он был.
     - Вот что, подождите меня здесь в коридоре, никуда не отходите, я скоро
вернусь. Постараюсь что-нибудь узнать.
     - Постарайся, сестричка.
     - Вы сами-то как себя чувствуете?
     - У меня вс? в порядке. Мне бы, вот, Ивана найти...
     Два санитара тащили на носилках  парнишку.  В ногах лежал "дипломат", и
стояли новые, не разношенные, прямо со  склада, солдатские  ботинки. Глаза у
солдатика были закрыты, и Шарагин подумал, что он умер.

     <i>...нет же, если б это был труп, его б накрыли с головой и несли</i>
     <i>впер?д ногами... должно быть спит... а я бы выдержал, если бы</i>
     <i>вернулся калекой, если бы комиссовали меня из Вооруженных сил?..</i>

     - Узнала, капитан Уральцев, Иван Николаевич. Вы его искали?

     <i>...точно!..</i>

     -  Наверное.  Да,  конечно  же  -  капитан Уральцев.  Где  он?  В  Союз
отправили? Он говорил, что его в Союз должны отправить.
     - Он ваш близкий друг?
     - Да нет вроде, сестричка, говорю же, лежали мы  вместе в реанимации, а
затем потерял его, меня перевели. Так где же он теперь?
     - Умер капитан...
     - ?..
     - Умер, больше недели назад... Вы куда? Постойте!..

        x x x

     - Подонки!  Где врачи?! - рычал на  санитаров покрытый пылью после езды
на броне офицер в панаме. - Офицер умирает, а вы, как мухи сонные ползаете!
     - Он м?ртв, - сказал санитар.
     - Молчать! Несите его в госпиталь! Врача сюда!
     - Убери автомат! Нечего здесь воевать! - осадил его с крыльца при?много
отделения врач.

     <i>...Рубен Григорьевич...</i>

     - Сделайте что-нибудь! - взмолился офицер.
     Врач  взял  лежащего на  носилках  за запястье.  Отпустил.  Кисть  руки
осталась беспомощно,  безжизненно висеть. Затем он дотронулся до лица, будто
хотел  погладить  его, а на самом  деле закрыл устремл?нные в кроны деревьев
застывшие глаза.
     - Он давно м?ртв.
     Офицер опустился на колени, осторожно приподнял руку погибшего товарища
и положил обратно на носилки.

     <i>...ещ? одного снимут с довольствия... и меня могли бы не довести до</i>
     <i>госпиталя... лежал бы на спине, утонув в глубоком небе, и взял бы</i>
     <i>меня точно также за руку врач... или ангел... и пов?л бы за собой...</i>

     В  халате, накинутом на белую майку, с седыми, чуть вьющимися волосами,
карими, полными многовековой  армянской  печалью  глазами,  напоминал  Рубен
Григорьевич персонажа из библейских рассказов.
     - Шарагин!
     - Добрый день, Рубен Григорьевич.

     <i>...не до тебя мне сейчас... не хочу тебя слушать...</i>

     - Будете курить?
     - Спасибо, у меня свои.

     <i>..."Ахтамар", откуда он их бер?т?..</i>

     - Я, Шарагин,  мечтал  играть на фортепиано.  Пальцы  подвели. Пианисту
нужны длинные тонкие пальцы. А у меня совершенно немузыкальные, смотри, - он
вытянул руки, - короткие, пухлые.
     Шарагин и слушал, и не слушал. Волновала его другая проблема:

     <i>...что же вс?-таки произошло той ночью после разговора с капитаном</i>
     <i>Уральцевым?.. "вот и ладушки, значит сможешь"... я ничего не</i>
     <i>помню... почему он спросил, крещ?ный я или нет? почему он сказал,</i>
     <i>что невелик грех человеку помочь, что мне зачт?тся это?..</i>

     -  Кстати,  о пальцах.  Видишь того  солдатика?  Вывезли  проветриться.
Бахтияром зовут. Он пока не ходит, лежачий.

     <i>...сдался мне твой Бахтияр!..</i>

     - Интересная судьба. Шесть пуль в него духи всадили. В бедро, в руку, в
ногу, и  три - в спину. Выжил. До сих пор не понимаю как.  Вот тебе -  жажда
жизни. Два товарища его погибли. Они в кишлак пошли за водой.
     - Самовольно.
     - Этого я  не уточнял. Отстреливались, пока  патроны  не  кончились. Он
притворился м?ртвым. И представь, когда ему палец отрезали... да-да, что  ты
так на  меня смотришь?.. не пискнул, лежал, как убитый. Боялся одного - чтоб
голову не отрезали. Он ведь понимал, что духи говорят. Таджик.
     Шарагин присмотрелся к солдатику, сказал:
     - Живчик.
     - Когда духи ушли, он перетянул раны на руке и ноге подтяжками, и ждал.
Наши кишлак  долбили из минометов, чудом его в  клочья не разнесли. Вертушка
над ним  летала. Он курткой махал.  Не заметили. Часов пять спустя нашли,  -
Рубен Григорьевич, явно, искренне проникся к солдатику,  -  собака с заставы
почуяла. Умный пес. Своих прив?л.
     - Зачем вы мне это рассказываете?
     - Я не из тех  людей, Шарагин, что переживают, когда в Африке умирают с
голода дети. Это  очень далеко. Меня это совершенно не трогает. Тысячи, там,
десятки тысяч  людей.  Вот  мои больные,  в  этом конкретном госпитале. И  о
каждом из вас я беспокоюсь и переживаю.

     <i>...господь Бог местного значения...</i>

     Я  тебя, Шарагин,  поставлю на  ноги! Главное - чтоб ты сам верил. Если
веришь - вс? будет хорошо. Постарайся побольше говорить о том, что беспокоит
тебя. С кем? С  кем  угодно! Приходи ко мне. Я не  психиатр, но я  знаю, что
происходит в  голове, в душе человека. Душа  человека -  механизм посложней,
чем  все органы  вместе взятые. Органы  разные  можно  удалить,  пересадить,
прожив?т без  них  человек, а  душу лечить  очень  сложно, это такой  тонкий
инструмент!

     <i>...скрипка Страдивари...</i>

     - При ч?м здесь душа? Меня комиссовать могут,  если не поправлюсь! А вы
мне про душу рассказываете!
     -  Есть  такой  термин  -  "эмоциональная вентиляция". Усмехаешься?! Ты
сейчас от боли мучаешься, а когда раны заживут,  вот тогда-то настоящие боли
и  начнутся... Война, прежде всего,  калечит душу... Я, Шарагин, хочу помочь
тебе освободиться от  собственных страхов, - от зла,  что жив?т в тебе. Пока
не поздно. Иначе никто и ничто не поможет. Не надейся.

     <i>...Боженька поможет...</i>

     С ехидством подумал Шарагин.
     - А если окажется, что нет никакого Бога, и дьявола нет, что тогда?

     <i>...прямо мысли мои читает...</i>

     - Тогда...
     - Тогда вот что, Олег. Есть у человека душа и совесть. Внутри нас живут
и Бог и  дьявол.  Внутри  они и борются за правду и неправду. Разгадку всему
надо искать, прежде всего, внутри себя. Человек сам себе судья...

     <i>...сейчас, конечно, я начну исповедаться... кого убивал и зачем...</i>
     <i>раскаюсь... жди!.. мне мальчики кровавые не снятся!..</i>

     А вслух сказал:
     - Хорошо, Рубен Григорьевич. Приду.
     - Ты хотя бы понимаешь, о ч?м я говорю?
     - Конечно.

     <i>...хороший дедушка, но, честное слово, если зациклится на своей</i>
     <i>любимой теме, сушите в?сла! до отбоя будет голову морочить! ты</i>
     <i>меня лечи скорей, Рубен Григорьевич, а не мораль читай!.. уш?л,</i>
     <i>обиделся, что ли? я ж ничего ему не сказал...</i>

     Из   проходной  выбежал  солдат,  распахнул  ворота,  и  на  территорию
госпиталя вкатила "Волга" с афганскими номерами.
     Дежурный офицер  и замполит  госпиталя синхронно козырнули  приехавшему
генералу  в  камуфляжной  форме.  Замполит  собрался   докладываться  важной
персоне, но генерал протянул лодочкой руку:
     - Я одного советника ищу.
     - Сюда, товарищ  генерал, -  замполит проводил генерала к корпусу,  где
обычно лечились высокие армейские чины.
     - Как  сыр  в масле катаются, - пробурчал безногий офицер. -  Напьются.
Сердце прихватит, его в госпиталь сразу кладут на восстановление.
     Госпиталь Сорокину понравился. Устроились основательно, подумал он, как
будто  собираемся  находиться в Кабуле вечно. И правильно. Э-х, нам бы такие
условия в восьмидесятом! Тогда об этом и не мечтали. Тогда...

     ...Дн?м внутри наспех  развернутого палаточного дивизионного  госпиталя
можно  было  сдохнуть  от  духоты. Под брезентом было  хуже, чем  в парилке.
Поэтому с раннего утра, пока  солнце  не  раскочегарилось,  раненых, человек
пятнадцать,  выносили  проветриться  на  улицу,  и  хромой  солдат-узбек  на
костылях  перемещался  между  носилками,  давая  затянуться  одной  на  всех
сигаретой.  А тем, кто  не мог  взять сам, узбек  вкладывал сигарету  в рот,
ждал,  пока солдат как следует вдохн?т дым; у некоторых сигарета без фильтра
прилипала  к  сухим губам,  и приходилось е?  отдирать,  отчего нижняя  губа
оттягивалась...

     -  ...Вы  никогда  не  задумывались,  какая у  нас  огромная  власть  в
Афганистане? Нет? Мы здесь полубоги. Хотим - казним, хотим  -  милуем.  Дома
никогда  человеческая  жизнь у  нас  не ценилась, а  в Афганистане тем более
никто  не  считается.  Подумаешь, какие-то там  афганцы,  миллионом  больше,
миллионом  меньше...  -  рассуждал  советник  пока  они  с генералом  шли  к
скамейке.  Советник  с  загипсованной  ногой  был одет  в синюю госпитальную
пижаму,  передвигался  на костылях.  - Хотите, я вам скажу  прямо? Путного в
Афганистане никогда ничего не выйдет! У себя дома не сумели за семьдесят лет
построить  ничего  путного.  А  в  Афганистане  и  подавно не сможем  ничего
изменить к лучшему! Здесь - прорва, ч?рная дыра... Мы уйд?м, а она останется
навечно.

     <i>...это уж точно...</i>

     -  Зачем же  так  категорично,  Виктор  Константинович? -  встрепенулся
Сорокин, будто стал  соучастником страшного заговора, будто  испугался,  что
кто-то может подслушать.  Пов?л головой. Но никого, кроме одиноко сидящего в
каком-то  трансе  офицера с  забинтованной  шеей поблизости  не  было.  Явно
контуженый. Однако, для перестраховки генерал сказал: - Давайте не будем так
громко.
     Рассуждать  на  тему  "будущего  Афганистана" Сорокину  было интересно,
особенно со знающим человеком. Говорить же  о том,  что  касается Советского
Союза,  тем более в  таком  резком ключе, генерал  опасался.  Непростительно
такое поведение для политработника.
     - Вы, извиняюсь, сколько в Кабуле, Алексей Глебович?
     Сорокин почувствовал, что  от советника попахивает коньяком.  Значит, и
от меня будет пахнуть. Зря я согласился с ним выпить.  Он-то уже  полбутылки
одолел  в  одиночку.  Эстет!  Вс?, как  положено: лимончик  нарезал, шоколад
наломал в фольге.
     - В  этот  приезд -  несколько недель,  но вы не забывайте, -  обиделся
немного  генерал,  -  я входил сюда  в  семьдесят девятом,  и почти  полтора
года...  Я,  кстати,  неплохо знаком  с  традициями  и  обычаями  афганского
народа...
     - Алексей Глебович, - перебил советник, - дорогой вы мой. Я не хотел ни
в  коем случае вас  обидеть. Но военные никогда не  понимали Афганистан.  Вы
жив?те  за  колючей  проволокой,  смотрите  советское  телевидение,  читаете
советские газеты.  Армия давно  забыла  про афганцев. Армия  думает, как  ей
самой уцелеть. Разве не так?
     -  Нет, конечно! Армия  пришла сюда,  чтобы  помогать  афганцам строить
новую жизнь, защищать революцию! - с легкостью парировал Сорокин.

     <i>...слово в слово, как Немилов говорил... лапшу на уши солдатам</i>
     <i>вешал...</i>

     - И мы бы давно навели порядок, если б Армию не ограничивали. Поставили
бы вдоль границы с Пакистаном и Ираном  несколько  дивизий, перекрыли бы все
караванные  пути, и  со всей мощью  обрушились бы на  бандформирования. Смею
заверить: за несколько месяцев навели бы порядок!
     - Вьетнам  американцы напалмом выжигали. И проиграли... Против партизан
любая армия бессильна.
     - Вы хотите сказать, что мы заранее проиграли эту войну?
     - Я хочу сказать только одно. Армия, дорогой мой Алексей Глебович, бь?т
по площадям, по большим площадям. Она бомбит сразу целое ущелье. Целый район
обстреливает.  Одно  дело сражаться против регулярных войск,  а  другое дело
против  партизанского движения.  Армия столько бед  натворила!  Сотни  тысяч
афганцев уничтожила! Нет, в Афганистане, повторяю, ничего путного никогда не
выйдет. - Советник замолчал, пошевелил пальцами на загипсованной  ноге. - Мы
привыкли вс? подгонять под собственные мерки. Пытались  добиться в афганской
армии дисциплины, схожей с  нашей,  боеспособности.  Что я  вам рассказываю?
Сами знаете. Наглядную агитацию,  которая всегда была малоэффективна и у нас
дома, использовали для афганцев. А толку то?
     - Не согласен.
     -  Да бросьте, Алексей Глебович!  Мы не  на партсобрании,  умоляю  вас!
Давайте называть вещи своими  именами, кстати, нас к этому партия призывает,
открыто обсуждать проблемы.  Что,  скажите, меняется  от того,  что у  вас в
Москве  на  соседнем  доме  весит  лозунг  из  пятиметровых  букв:  "Решения
такого-то  съезда  выполним  и  перевыполним"? Ничего, конечно.  Мы  помогли
афганцам скопировать  наше  худшее.  Бездумно навязали  то, что у нас  самих
никогда  не  работало. Да что там  говорить, - махнул он  рукой. -  А теперь
удивляемся, отчего  же это толку  нет?! Им эти наши  нововведения как собаке
пятая нога. И все наши ошибки повторяют. Один в один. А некоторые, так прямо
революционеры-террористы. У меня есть один такой коллега - Мухиб. Да не один
он  такой.  Радикальный  халькист,  правда,  думает, что  никто  об этом  не
догадывается. Начальника  своего - парчамиста - люто ненавидит. Раскол у них
в партии похлеще...  нет, хотел сказать похлеще, чем у нас был. И у нас друг
друга уничтожали, столько расколов было, столько процессов, просто мы забыли
о том...  И ничего, работают. Мухиб  только со мной  откровенничает. Бывало,
пригласит домой на плов, выпьем водч?нки, и начн?т  душу изливать. А потом с
грозными заявлениями! Прямо-таки второй Троцкий.  Всех  врагов  -  в тюрьмы,
красный террор,  трудовые армии, мечом и огн?м! И, знаете, его  абсолютно не
волнует, если в ходе революции погибнут тысячи или миллионы. Он считает, что
главное -  это лучшее  будущее новых  поколений. Мы уже это  проходили... По
приказу  таких  людей  враги,  а все кто  не  согласен  -  враг,  - исчезают
навсегда. Между тем, он хороший семьянин, жена русская. У  него, знаете,  на
столе в кабинете  портрет  Ленина,  и  очень  просил меня привезти значок  с
Горбачевым  и  Сталиным,  прямо  бредит Советским  Союзом...  Вы  скажите  -
истинный партиец,  настоящий революционер. А  мне иногда  страшно. У  нас  в
стране террор  больше  невозможен.  Для  нас  -  это  пережиток  прошлого. А
здесь...  история повторяется... Парчамистов-то кто у власти  поставил?  Мы!
Помните, наверное, как Бабрака  Кармаля  наши  войска на бронетранспорт?ре в
Афган привезли?.. Вечно угодные  нам, "братские" режимы  на советских штыках
держатся,  на наши  деньги живут...  Амина  ликвидировали, решили  что  пора
революционных халькистов на более умеренных лидеров из парчама поменять. Две
стороны одной медали... Теперь халькисты выжидают своего часа. Затаились. Мы
уйд?м - они друг другу глотки перегрызут
     -  Мне,  однако,  кажется,  Виктор   Константинович,  что  ситуация  не
настолько  плачевна, как  вы  рисуете.  И  определенные  подвижки безусловно
наблюдаются. - "Подвижки", это слово Сорокин позаимствовал у "папы". Хорошее
слово, очень  русское и ?мкое, считал генерал.  - Москва не сразу строилась.
Вспомните,  у  нас  после  революции  тоже  много проблем  было.  Апрельская
революция...
     -  Революция? Алексей Глебович, спуститесь  на  землю! В Афганистане не
революция произошла, а дворцовый переворот. С самого начала мы по  сути дела
защищали  небольшую группу  людей,  которые спекулировали  на  революционных
идеях,  пробивались  к  власти по  трупам  товарищей. Поверьте  мне, Алексей
Глебович, я  знаю лично всех людей в ЦК, которые  составляли  идеологические
разработки и  обоснования  по  Афганистану.  На  самом  верху  рассуждали  о
расширении  социальной  базы  революции,   о  рабочем  классе   и  передовом
крестьянстве.   Какой  здесь,   к  ч?рту,   рабочий  класс!   -   возмущенно
зажестикулировал  советник.  - Откуда ему  взяться?  Поедите  из  госпиталя,
обратите  лишний  раз  внимание  на  местных жителей,  посмотрите,  куда  мы
вляпались. Они живут при феодализме. В четырнадцатом веке живут! Большинство
из них не то, чтобы не поняли, но и  не в состоянии знать,  что  "революция"
произошла. Нельзя было войска вводить!
     - Не по  собственной прихоти армия здесь!  - генерал, принимавший лично
участие в вводе войск, восстал против  обвинений  в  просч?те.  Эти товарищи
всегда  на  армию  вс?  сваливают.   Армия   просчиталась!  А  КГБ  что,  не
просчитался?  А Министерство  иностранных дел?  Как  отвечать, так армии!  А
остальные  -  в кусты. -  Афганское  руководство  неоднократно обращалось за
военной помощью.
     -  Для  афганцев  с нашим  приходом  началась  священная  война  против
неверных,  джихад. Вот уж  поистине,  Алексей  Глебович,  всегда у  нас  так
бывает: сначала себе искусственно трудности придумываем,  а потом героически
их  преодолеваем.  Это  ведь  надо  было  быть полными  идиотами,  чтобы  не
додуматься,  что именно так и  получится  в  Афганистане!  Сколько служебных
записок писали! Нет, не послушали...  - советник закурил. - Схватив манатки,
афганцы  пустились  наутек  в Пакистан,  в  Иран.  Пять миллионов человек не
поняли  "революцию"?!  Для  кого  же   тогда,  извиняюсь,  е?  делали,  вашу
революцию?
     -  Правильно,  потому  что   надо  сразу  было  вдоль   границы  войска
вытягивать.
     - В западню  попали! Заманили нас в  Афганистан! Не зря считается,  что
Амин  на американцев  работал.  Он  же  учился  в  США, там, видимо,  его  и
завербовали...  Американцы,  пропади  они  пропадом,  давно  гадали, как  бы
отомстить за Вьетнам. Долго думали, что бы такое придумать, чтоб у нас пупок
развязался.  Элементарно  вс?  просто придумали...  Афганистан  и  "зв?здные
войны"...
     - ..."зв?здные войны"? - удивился генерал. - Каким это боком?
     - А таким, что мы поверили в эти сказки! Они же смеются над нами!
     -  Стратегическая оборонная  инициатива, СОИ  - вещь серьезная, - решил
показать  свои познания  Сорокин. - Но  мы  что-нибудь придумаем  в ответ. Я
уверен.


     <i>...СОИ - это солдат одноразового использования...</i>

     подумал Шарагин.

     <i>сапер, то бишь... вот что такое СОИ... не в космосе воюем...</i>

     -  Вот   видите,  как  вы  рассуждаете,  и  наверху  такое  же  мнение.
Американцам  только  и надо,  чтобы мы  новыми  дорогостоящими  разработками
занялись. Экономика не потянет!.. Клюнули на голый крючок... Удивительно! Я,
кстати, не утомил вас, Алексей Глебович?
     - Что вы! Я слушаю с интересом, - из приличия сказал генерал.
     У  него вдруг совершенно  отпало желание, сидя на скамейке в госпитале,
рассуждать о том, надо было вводить  войска в Афганистан или не надо,  да  и
"звездные войны" совершенно тут не прич?м! Вот если бы Виктор Константинович
просветил  насч?т  настроений   в  Москве  и  возможного  вывода  войск.  Уж
кому-кому, а ему должно быть многое известно!
     - С  кем из наших ни поговори, все уверены, что знают афганцев как свои
пять пальцев, - сменил тему советник. - Подумаешь, несколько раз с ними плов
поели, в гости сходили. А ведь ни черта они не знают! Для того, чтобы понять
афганца, любого,  будь то крестьянин или  миллионер, надо пожить  в кишлаке.
Про язык я уже не говорю. У всех наших, я заметил, иллюзия полного понимания
афганцев после разговора  с ними, особенно  с теми,  кто  в Советском  Союзе
учился.  Да,  конечно,  они  образованы,  у  них  есть  цветные  телевизоры,
телефоны,  машины, они  одеваются по-европейски. Но это,  на самом деле,  не
естественно для них. Для афганца естественно  ходить в национальной одежде -
в шальвар камис, - знаете, свободная такая рубаха, и брюки обвисшие, да  вон
на улице все подряд  так  ходят. Афганцы завязаны  на родоплеменных  связях.
Афганец  будет  слушать,  утвердительно  кивать  головой,  но никогда  вы не
узнаете, что он  на самом деле думает, какие выводы сделает, и как поступит.
Позвольте у вас ещ? одну сигарету попросить, Алексей Глебович.
     - Пожалуйста.
     - Вообще, мы с вами, Алексей Глебович, в интересное время жив?м... - Он
на какое-то мгновение задумался. Могло показаться, что  он  обдумывает очень
важное  решение,   взвешивает:  открывать   или  не   открывать   информацию
собеседнику. Сорокин приготовился к откровению, но вместо  этого  услышал: -
Как насч?т ещ? по рюмочке?  У меня сегодня вс?-таки такое событие! У дочери,
я уже говорил вам, сын родился. Значит дедушка теперь.
     - Хорошо, по полрюмочки.

     <i>...сладкая жизнь, господа генералы...</i>

     Много пить до обеда генералу Сорокину было не в охотку. Он привык ближе
к ужину принимать крепкие напитки, перед сном можно пить не мерея,  а сейчас
по кабульской-то жаре запросто развез?т. А что, если к начальству вызовут? И
пить  не  хотелось, и  отказывать советнику  было неудобно.  Кто знает,  как
поверн?тся?  Сегодня он советник  в Кабуле, а  завтра  пойд?т на повышение в
Москве.  После  Афганистана многие пошли  в гору. Хорошо иметь  влиятельных,
высокопоставленных  знакомых, особенно в таком  ведомстве.  В  Кабуле многое
упрощается, доступней делается. В  Москве  Сорокин никогда бы не  повстречал
такого  количества  нужных людей,  и  выпивать с ними вот так запросто его б
никогда  не  пригласили.  В  командировке же  всегда  люди  делаются  проще,
демократичней.
     - ...сейчас, только мысль закончу... Так вот. О ч?м я говорил?
     - Что мы в интересное время жив?м, - подсказал Сорокин.
     - Да... Действительно интересное.  Во-первых,  мы с  вами  участвуем  в
последней  войне Европы против Азии. По крайней мере в этом веке уж точно. А
во-вторых, грядут большие перемены дома.
     - Перемены? Вы имеете в виду перестройку?
     -  И  да, и  нет.  Когда  смотришь  на  события со стороны -  лучше вс?
разбираешь. Многое ещ? у  нас в  стране  изменится. И эта  война сыграет  не
последнюю роль. Я не знаю, не могу сейчас сказать, что и как будет, но война
разрушит многое, если не вс?, что возводили десятилетиями. Не верите? Я вижу
по вашему лицу,  Алексей  Глебович,  что вы  не верите. Правильно. Лучше  не
верить. Иначе тяжело будет жить дальше.
     - А что о выводе говорят? - не удержался Сорокин.
     - Я думаю, что не так долго осталось ждать...
     - Год, два, три? - Сорокину не терпелось узнать.
     -  Не  завтра,  конечно  же,  но  скоро.  А  пока,  к сожалению,  будем
продолжать терять людей... Вы же, кажется, летали на боевые?
     - Да,  - гордо сказал генерал.  - Операция  идет успешно. Я утром читал
последние сводки. Скоро захватим базовый район бандформирований.
     -  Представляю,  какой   ценой!  Каждый  день  вижу  эти  успехи.  Коек
больничных не хватает. В коридорах раненые лежат.

     <i>...какой ценой? нашей кровью горы вымазаны!..</i>

     -  М-да,  за ошибки надо платить... -  грустно отметил советник.  - Это
называется большая политика... Вы знаете, наверху, на уровне Политбюро,  уже
признали, что Афганистан - ошибка. Так что  теперь, я думаю, вывод -  вопрос
полутора-двух лет. Я надеюсь это останется между нами.
     - Разумеется.

     <i>...в Москве давно считают Афганистан ошибкой... столько лет воевали</i>
     <i>впустую... сколько ребят потеряли... жертвы напрасны... зря воюем...</i>
     <i>зря ввели войска, зряшные жертвы!..</i>

     Разве  мог  он   забыть  лицо  сержанта  Панасюка,  с  уже  послабевшей
краснотой,  размягчившейся  в  загар,  и чуть  подрагивающие  ресницы, и  не
остановившиеся, продолжающие мерно отсчитывать секунды, несмотря  на  смерть
хозяина,  часы на руке сержанта?! А вытекший глаз Мышковского?  А падающую с
небес горящую вертушку?
     - Выходит, что как только укрепится новая власть, так и уйд?м?
     - Опять вы за сво?, Алексей  Глебович, - советник покачал головой. - Не
укрепится эта власть! Как только мы выведем танки, рухнет она.
     Разговор  заш?л слишком далеко, и напугал генерала прямолинейностью; он
вообще  не планировал обсуждать с  этим  выпившим советником  подобные темы.
Пусть  и  встречались они  на различных  совещаниях,  и  выпивали пару раз в
Кабуле, сильно  выпивали, но близкими  друзьями не стали. А такие щекотливые
вопросы,  касающиеся  политических  ошибок,  критики социалистических  идей,
такие  серьезные  разговоры можно вести  только  с очень  близкими друзьями,
которые не продадут. Он даже испугался,  не подвох  ли  это, не хотят ли его
проверить на лояльность? Или подставить задумали, скомпрометировать? Главное
-  ни  с чем не  соглашаться,  выслушаю его  и  уеду,  думал  генерал. Лучше
перестраховаться, кто его знает, с какой целью он мне вс? это рассказывает?
     Сорокин верил партии, почти во всем, и служил ей, и карьеру себе сделал
на партийном поприще, и никогда не  был он любителем пускаться в пространные
беседы о  просч?тах  партии и правительства. Если  не  задаваться  вопросами
"отчего"? и "почему"? будет легче жить, считал он.
     Генералы  от  политики  редко  пускались  в  дискуссии  о  правильности
выбранного пути,  не  до этого  им  было,  и  потому, пожалуй,  любовь  их и
преданность  партии  и социалистической  Родине  никогда не была  надрывной,
пламенной, до конца искренней - напоминала она скорее брак по расч?ту.
     Почему  вс?-таки он так откровенен  со  мной? -  недоумевал генерал,  и
нервничал, понимая,  что его провоцируют на откровенность,  а он из-за своих
однобоких, стандартных ответов и возражений выглядит глупо.
     Политработники, считал  советник,  и  наблюдение  это  находило  теперь
подтверждение  и  в  лице  Сорокина,  знают  вс?  или почти  вс?, но  крайне
поверхностно, часто  понаслышке; они всегда готовы к  любым спорам, и всегда
умеют  защититься, но  они редко видят дальше завтрашнего дня. Правда, этого
от  них и не  требуется.  Они  должны помнить то,  что сказали  им  вчера, и
многократно повторять  это  сегодня  и завтра, как пластинку проигрывать,  а
когда сменить пластинку, им вовремя подскажет вышестоящее начальство.
     Сорокин  соглашается со мной,  ещ? бы он не соглашался! Он боится меня!
Нет, он,  конечно же, не фанатично  преданный партии человек, он лукавит, он
лицемерит.  Что  они  будут  делать,  когда  наступит   эпоха  коллективного
прозрения? А ведь ещ? самую малость ослабят вожжи, и народ прорв?т. Народ не
удержать.  Народ распустится.  И  никто  и  ничто  не  в силах  будет  тогда
управлять  нашим  любимым  Советским  Союзом.  Такие,  как  Сорокин,  быстро
переквалифицируются,  иную  веру  исповедовать  будут.  У  них  нет  никаких
принципов...  А  жаль.  Мне  при  первых   встречах   он   показался  весьма
неординарным человеком. Чуть лучше остальных, но из той же породы. Поставили
"реформаторов"  у власти,  а они  не  знают,  куда идти.  Ни рыба  ни  мясо.
Бесхребетные... Лучше бы не начинали этих перестроек вовсе! Жесткость нужна,
а е?-то как раз и нет. Погубят страну реформаторы!
     - Я,  Виктор  Константинович, с вашими  пессимистические прогнозами  не
согласен, - сказал генерал. - Мне кажется, постепенно  наладятся у  афганцев
дела.  Я на  прошлой  неделе  был в  ЦК НДПА,  имел долгую  беседу с главным
партийным советником, с Поляковым...
     - И  что? Интересно, что вы там узнали от Полякова? Что там наши друзья
в ЦК НДПА придумали? - с некоторой иронией спросил советник.
     - Зря  вы  так! У  них  много  интересных  разработок!  Вы слышали, что
собираются  объявить так  называемое  национальное примирение? Сесть за стол
переговоров с оппозицией. Там, знаете, много моментов серьезных.
     -  Эх,  -  выдохнул   советник.  -  Бросьте,  Алексей  Глебович!  Какие
разработки! Вы хоть сами в это верите? Это как м?ртвому припарки!
     - Инициативы серьезные. В Москве, в ЦК прорабатывали...
     -  Хотите  знать,  кто  вс? здесь развалил?  Всю работу, если  уж на то
пошло?
     - Интересно.
     - Советники. Первым  делом  партийные советники!  А товарища  Полякова,
между нами говоря, - да  это  всем  в Кабуле известно!  -  называют "главным
могильщиком Апрельской революции". А  если серь?зно, я  уже говорил вам, что
изначально  вс? было неправильно.  Миссия у  нас,  русских,  наверное, такая
историческая.  Всех освобождать.  Цыгана от табора освободили, и посадили  в
избу,  посередине  которой  он  тут  же  разв?л  костер.  Узбека  от  ислама
освободили,  и  предложили  взамен  водку. Теперь  за афганцев взялись...  А
знаете, - советник потрогал гипс  на ноге. - Большинство людей  шли  сюда  с
чистыми помыслами,  хотели  помочь  другому  народу. Достаточно было бросить
несколько  сентиментальных  фраз,  как  тысячи  честных  русских, спрыгнув с
теплой печки, устремились в погоню за очередной призрачной идеей. Афганистан
- это последний вздох идеи о мировой революции.
     - Виктор Константинович, как же вы продолжаете работать здесь?
     - Я, Алексей Глебович, реалист. Прагматик. В Кабуле на многое начинаешь
смотреть иначе. Я себе  пообещал, что  обязательно приеду  сюда, когда война
будет заканчиваться. Я имею ввиду вывод войск. После  и поговорим... О, пора
обедать. Присоединяйтесь, Алексей Глебович! Здесь отменно кормят!
     - Нет, мне пора. Важная встреча через час.
     - А по рюмочке?
     - Давайте в другой раз.
     - Ладно.
     - Да, кстати, с ногой-то у вас что приключилось?
     - Пустяки!  Сломал.  У командующего в бассейне  плавал. Да мы же вместе
тогда с вами  к нему заходили.  А  потом я  купаться отправился.  С  бортика
прыгнуть хотел, поскользнулся.



     глава шестнадцатая
     <b>САШКА</b>


     Генерала    армии   Вампилова,    возглавлявшего   оперативную   группу
Министерства  обороны СССР, окружение  называло  между собой "папой". Группа
разместилась в особняке за высоким забором у подножия дворца Амина. Охраняла
"папу" отдельная  рота десантников,  которым,  немало хлопот  доставляли  не
духи, духов на пушечный выстрел к штабу армии и резиденции не подпустили бы,
а бегающие по территории резиденции ч?рные  и белые кролики. Развели на свою
голову! Резвящиеся животные постоянно срывали сигнальные растяжки.
     Прикомандированные офицеры и генералы опергруппы писали отч?ты, справки
и донесения, анализировали  обстановку,  клеили  карты  и  разукрашивали  их
цветными карандашами,  мечтали о  досрочных званиях  и наградах, мотались по
дуканам,   парились  в  банях,  резались  в   шахматы.   Однажды,  устав  от
однообразной жизни,  притащили они в резиденцию теннисный стол. Но "папе" не
понравилось турниры в пинг-понг и мерное постукивание шариков  в резиденции,
и он распорядился передать стол в роту охраны. Злые языки  называли офицеров
опергруппы  "колобками"  за их  маслянистые, овальные,  румяные лица, а саму
группу - "райской".
     И  если  к офицерам  относились скептически  и с завистью, то  "папу" в
войсках любили. Не кабинетный генерал, боевой. В  Отечественную сражался под
Сталинградом, войну закончил  в Берлине, в параде  Победы на Красной площади
участвовал. Одним словом,  герой. И  такой опыт колоссальный  -  от простого
взводного  по всем  ступеничкам служебной лестницы  до личного представителя
министра.
     "Колобки", помыв руки, ждали, пока спустится со второго этажа "папа".
     Вампилов пригласил подчиненных к столу, заметил и Сорокина:
     - А я думал вы уже улетели.
     - Через два часа рейс, товарищ генерал армии. Перенесли.
     - А-а-а, - протянул "папа", - тогда прошу к столу.
     Стол накрыли на  десять  человек, но пришло  только  семь.  В  углу  на
тумбочке  стоял  телевизор.  Дн?м  его  не  включали.   Тихо  играло  радио.
Полненькая,  румяная  официантка  в  переднике  поставила  перед  Вампиловым
тарелку супа. "Папа"  положил  на колени салфетку, отломил кусочек хлеба. Ел
он без всякого аппетита, как-то механически.
     - Картошка  у вас  сегодня искусственная. Резиновая, - сказал "папа". -
Когда будет настоящая картошка?
     - Скоро будем собирать, - поспешил успокоить начальник охраны.
     -  Ты  уже  здесь  три месяца,  а  до сих  пор ничего  не  вырастил,  -
констатировал Вампилов.
     -  Здесь, товарищ генерал, холодновато.  Вот, к примеру, в  Джелалабаде
уже давно бы выросла картошка.
     -  В  Джелалабаде картошку не выращивают,  -  заметил личный переводчик
Вампилова, молоденький майор.
     "Папа"  брезгливо  выловил  ложкой  из супа  кусочки  теста, отложил на
тарелочку.
     Подали второе - парные котлеты с пюре.
     -  Вкусные сегодня котлеты, - похвалил официантку  Вампилов  и поправил
спавшую на лоб челку.
     - Да, Людочка, - вторили ему подчиненные. - Котлеты отменные. И пюре.
     -  Совсем  другое  дело,  когда на  свежем  молоке,  - сказала  в ответ
Людочка.
     Сорокин по опыту знал, что с обедом надо торопиться, "папа"  дожидаться
никого  не будет. Поест и встанет,  и ты  должен к  тому  времени  закончить
трапезничать.
     "Папа"  дожевал котлетку,  потянулся  к сухарикам, захрустел, предложил
соседу-полковнику:
     - Хотите? Особенно хорошо с чаем, - офицер осторожно отсыпал на блюдце,
два сухарика послал себе в рот.
     - А что вы компот не пьете? - "папа" заговорил с полковником слева.
     -  Мне нельзя, товарищ генерал,  - диабет. Но если вы приказываете... -
он поднес  к губам  стакан, отхлебнул немного и  поставил  на стол:  - Очень
вкусный.
     -  А вы знаете,  Людочка, - посмотрел "папа"  на официантку,  - кто это
поет?
     - Нет, не представляю, - официантка стояла спиной и разливала чай.
     - Вы погромче сделайте. Ну? Не узнаете?
     - Это Лемешев, - подсказал Сорокин. Сказал и застыл в ожидании. А вдруг
ошибся?  Но ведь это точно Лемешев! Такой голос не спутаешь.  А если генерал
сейчас назов?т другую фамилию?..
     - Да, - подтвердил Вампилов, и у Сорокина отлегло от сердца, - Лемешев.
Какой сильный голос! А вам, Людочка, надо бы знать наши лучшие голоса.
     - Откуда ж мне знать? - кокетливо отреагировала официантка.
     - Что-то Людочка у нас  сегодня не в настроении. Спасибо. Но картошка у
вас вс?-таки искусственная, - Вампилов вытер накрахмаленной салфеткой губы и
седые  усы,  поднялся  из-за  стола.  Заблаговременно   закончившие  обедать
подчиненные последовали за ним к выходу. "Папа" собрался было к себе наверх,
как  вдруг  вспомнил,  что  не  попрощался  с Сорокиным, обернулся,  выделил
взглядом, и Сорокин тут же поспешил подойти ближе.
     - Ещ? раз благодарю, уверен, мы с вами вновь встретимся.
     -  Для меня  была очень  познавательная командировка,  товарищ  генерал
армии...  -  Сорокин   давно   научился   обходительности   с   начальством,
немаловажная деталь для карьерного роста.
     Однако,  продолжить  лестные изливания Вампилов  не  позволил, протянул
руку:
     - До скорой встречи.

     Сорокин сиял  - напросился на похвалу, прич?м при других офицерах: если
"папа"  отметил, вс? равно  что  благословил! Он поспешил к выходу, и Сашка,
рассматривавший  пулем?тные позиции на  стене  перед  резиденцией, выехал со
стоянки.
     - В гостиницу, я переоденусь, - велел Сорокин.

        x x x

     На  аэродроме  попался ему один капитан. Знакомая  физиономия.  Мелькал
где-то. Сорокин  припомнил. Конечно же, в политотделе армии! Неприятный тип,
на гиену смахивающий, вечно заискивающий, увивающийся.
     Капитан  развлекал  разговорчиками   ярко  накрашенную,   с   намеренно
расстегнутой на лишнюю пуговицу блузкой, женщину, на которую засматривались,
сглатывая слюни, охранявшие  въезд на аэродром и пересылку  часовые. Завидев
генерала Сорокина, капитан подбежал помогать  вытаскивать из "Волги" коробки
с импортной техникой и чемоданы.  Даже Сашка  удивился,  что капитан вежливо
отнесся к нему, солдату, и взял  у  него коробку,  чтобы донести до литерной
площадки.
     -  Нельзя  ли  будет  потом,  товарищ  генерал,  воспользоваться  вашей
машиной, -  попросил капитан, - доехать до штаба? Я бы один-то запросто и на
броне доехал, но тут, понимаете, такое дело. Вот, - он подозвал жестом, - из
отпуска вернулась сотрудница штаба тыла, а машина куда-то подевалась. Больше
часа ждем.
     -  Очень приятно,  товарищ  генерал, - напустив застенчивость,  сказала
женщина, назвалась: - Люся.
     При виде столь пышной особы,  глаза  Сорокина заблестели. Он незаметно,
отвернувшись  к подруливающему  самол?ту, облизнул  сухие  губы, чтобы легче
было их развести в улыбку, представился:
     - Алексей  Глебович, - и, к собственному стыду, заметил, что смотрит на
пышную грудь женщины. Он смутился и дал добро капитану.
     Надо же, подумал генерала,  а ведь я на  не?  уставился как голодный на
хлеб. А она заметила это, и лукаво улыбнулась. В следующую командировку я е?
разыщу, дал себе слово генерал.

     Кадровые военные носить обычную одежду не  умеют, и чувствуют себя даже
в  хорошо  скроенном костюме  непривычно,  неуютно,  скованно.  Особенно  же
несуразно  выглядят  без  формы  и  погон  генералы, потому как они редко  в
состоянии  забыть  о  собственной  значимости,  и  не  умеют  оторваться  от
армейского мира, который  вырастил их. Пожалуй что, им не хватает подспорья,
той форы, которую да?т генеральский мундир.
     На аэродроме Сорокина  никто не провожал, и никто  в лицо не знал, и на
какой-то  миг  он  даже  растерялся  и  забеспокоился,  что  примут  его  за
обыкновенного  работника  какой-нибудь  второсортной  службы,   технического
специалиста или советника захудалого, например, и позволят себе какой-нибудь
невежливый  выпад по  отношению к нему. Потом прид?тся делать строгий вид, и
повышать голос, и объяснять, что он генерал  такой-то, из оперативной группы
министерства   обороны.  Это   всегда  крайне  неприятно  -   генералу,   да
оправдываться. Надо было лететь в форме, ругал он себя.
     На его счастье приехал  ЧВС.  Он  в первый  момент не узнал Сорокина  в
штатском, но затем почтительно приветствовал, проводил  к  спецрейсу в Союз.
Как  сообразил Сорокин позднее,  уже  в самол?те,  ЧВС  приехал на  аэродром
неслучайно.  Дальновидным  был   начальник  Политотдела.   Не   успел  особо
подружиться с Сорокиным, так хоть проводить прибыл. Чины, звания и должности
в  Советской  Армии - дело темное, дело деликатное,  и кто окажется наверху,
редко известно заранее.
     -  Домашний мой  телефон тоже на всякий случай  запишите,  -  предложил
Сорокин.
     -  Добро,   -  ЧВС  гордо   продемонстрировал  на   запястье   японские
часы-записную  книжку.  Кончиком  ногтя  нажал на малюсенькие кнопочки, часы
запипикали. - Записываю.
     - Дорогие? - маскируя интерес и нахлынувшую зависть, спросил Сорокин.
     - Не  дешево,  -  ЧВС задумался.  -  Какой же  тогда  курс афгани  был?
Чеков... Нет, не стану врать. Не помню точно. А хотите я вам закажу? Передам
в Москву с кем-нибудь.
     - Я подумаю.

     Вот и закончилась командировка в Кабул. Подводить итоги было рано. Люди
военные  подводят итоги, когда  результаты налицо  - когда  очередное звание
присвоено, когда  приказ  о  назначении на  новую  должность  приш?л,  когда
награда находит  героя. Однако, Сорокин не сомневался,  что поездка  в Кабул
прошла  на  пятерочку  с  плюсом. Начальство  осталось  довольным.  Успешная
командировка на войну  - дело  архиважное. А он не просто проторчал в штабе,
он решал сложные  политические  вопросы,  ездил на боевые, докладные записки
писал, и  потому улетал в Москву с сознанием, как сам он для себя определил,
выполненного долга.
     Он   заручился  расположением  влиятельных,   видных  руководителей:  в
посольстве, в советническом аппарате,  заимел  дружелюбную поддержку "папы".
Непременно вспомнит, позов?т  вновь,  не забудет.  Честно  и открыто  всегда
держался   с   "папой"   Сорокин.  Не  выскакивал,  не  лез   с   суетливыми
предложениями,  а  показывал  во  всем  взвешенность,  рассудительность,  и,
конечно,  отменную  исполнительность.  Он умело оценивал  сложные вопросы  и
грамотно выкручивался из сложных, запутанных ситуаций. Заслужил похвалу. Ещ?
раз вспомнив, как проводил его "папа", загордился.
     Много  чего почерпнул  он  за  командировку у офицеров и  генералов  из
окружения   "папы",  подметил,  скопировал,  подстроился,   приноровился   к
аппаратным законам.
     И это - так важно для дальнейшей карьеры. Попасть в правильный поток, и
чтобы он  подхватил  тебя,  приподнял  и пон?с  впер?д,  наверх,  к вершинам
армейской  пирамиды. Удастся  -  не удастся  на самый  верх вскарабкаться, -
неизвестно.  Но и сюда,  в окружение высшего генералитета страны забраться -
значит, карьера удалась.
     -  Вы  у нас,  Алексей  Глебович,  дважды  интернационалист,  -  сказал
Сорокину на прощание ЧВС. - Привет Москве.
     - Обязательно. До встречи.

     Сашка  остановился  посередине торгового  ряда,  таким  образом,  чтобы
советский военный  патруль, который  стоял  в  начале улицы,  у самых первых
дуканов, не успел подойти.  Патруль и так сразу  не  обратил  бы внимание на
"Волгу" с  афганскими номерами, но предосторожность была необходима, так как
у Люськи и капитана разрешения на посещение дуканов не было.
     Сашка нервничал и злился,  что вообще  повстречался им этот  капитан на
аэродроме. Ведь если  б они выехали чуть раньше, как изначально планировали,
и не заезжали  бы прощаться на разные виллы, то, возможно, не столкнулись бы
с этим противным капитаном, и не стал бы тогда  Алексей Глебович кавалера из
себя  изображать  и машину предлагать  этой смазливой бабе, и не пришлось бы
вести капитана с его любовницей по дуканам, а поехал бы Сашка один, прямиком
в штаб. Что он, извозчик что ли, капитанов  всяких с бабами  на генеральской
"Волге" по магазинам возить?!
     Но капитану ведь так прямо не скажешь!  Как  было  отказаться? Конечно,
сказал Сашка, не положено ему заезжать в район  дуканов. А ему-то, капитану,
что  с этого?! Приказал  капитан Сашке ехать, и пойди Сашка на конфликт, кто
заступится за него, за солдата? Генерал Сорокин? Он уже взлетает, его больше
нет, вон набирает высоту самол?т...
     Капитан и Люся появились  из  дукана, и тут же шмыгнули в  следующий. А
сказал, на одну только минуту зайдет! переживал Сашка.  Куда же они?! Сейчас
нас патруль сцапает! Где же они?! Я ведь потом никому не докажу, что генерал
разрешил довести капитана до штаба армии! Меня же с машины снимут!
     На пороге каждого  магазинчика стоят дуканщики или мальчишки-помощники,
зазывалы. И в комендатуру попадать ни к чему,  и  глаза разбегаются, столько
всего  иностранного  в витрине  выставлено.  Когда  ещ?  представится  такая
возможность? Пять шагов  всего.  Разрывался Сашка. Ведь есть с собой чеки! В
кармане,  вместе  с военным  билетом  и  водительским  удостоверением лежат.
Накопил  кое-как. Должно хватить.  А  прямо  на  двери дукана джинсы  висят.
Монтана!  Точно  то,  о ч?м  он мечтает. Подойти, что  ли,  спросить сколько
стоят? Афганцы зовут. Рискнуть, что ли?  Что ему стоит, пока никто не видит,
выйти из машины, переступить через сточную канаву, и забежать на минутку, на
тридцать секунд,  в  дукан!  Нет, вон комендачи на  улице  появились. Где же
капитан? Что он там так долго делает?
     Тут афганец, студент с виду,  аккуратно  выбритый, худощавый, с впалыми
щеками, в двубортном ч?рном пиджаке кивнул Сашке, на чисто русском сказал:
     - Привет, солдат! Как дела?
     - Вс? нормально, - ответил через спущенное стекло Сашка.
     - Слушай, - афганец положил  руки на  дверцу машины. Холодные глаза его
блестели, будто он наркотиками накололся. - Помоги. Машина сломалась.
     - Не-е, не могу, командора жду...
     - Вот машина, рядом.
     В случае  чего,  смекнул Сашка,  можно  будет сказать, что остановились
помочь афганским друзьям машину завести.
     - Ладно, показывай.
     Сашка  ступил на тротуар, озирался, колебался, брать не  брать автомат,
но решил, что раз соседняя машина, можно не брать.
     - Посмотри, посмотри, - уводил афганец, - "Фольксваген", видишь?
     -  Ты  же  сказал рядом... нет, я  не пойду, я не могу,  - Сашка крутил
головой -  не  заметил ли его,  в  советской военной  форме выделяющегося на
улице, патруль.
     Возник  второй афганец, тоже  похожий  на  студента,  тоже  щупленький,
только одетый не в костюм, а в  джинсы и белую рубашку в голубую  полоску, с
сумкой на плече. Он  вынул из сумки  пистолет,  сказал  что-то  на  сво?м, и
дважды  выстрелил. Падая,  Сашка схватился руками за  живот, будто прикрывал
его, опасаясь,  что вывалится или  вытечет  из него что-то очень  ценное. На
лице выразилось, нет, не испуг, и не злость, а недоумение:
     - За что? - только и успел проговорить он.
     Немногочисленные прохожие поспешили спрятаться в ближайшие дуканы.
     Афганцы  дернулись  было  к  машине,  чтобы  прихватить  лежащий  между
сиденьями автомат,  но на выстрелы,  с другого конца  улицы уже бежал офицер
комендатуры  в портупее, и  двое патрульных солдат в бронежилетах и  касках.
Патрульные скинули на ходу с плеч автоматы и передернули затворы.
     Афганский солдат, что дежурил на противоположной стороне улицы, охраняя
посольство  Пакистана,  после  выстрелов  перепугался,  привстал  со  стула,
схватил автомат.
     "Студенты" пересекли улицу, помчались в направлении парка.
     Капитан  выстрелов  не  слышал,  он  торговался.  И  Люся  торговалась.
Совершенно не стесняясь индуса-дуканщика, она достала из бюстгальтера тайком
провезенные через  границу сторублевые купюры, но расплачиваться не спешила.
И капитан и Люся знали,  что если  выбрать  сразу много товаров и нажать  на
дуканщика  как следует, то он всегда сбросит в цене, а если поупрямей быть и
сделать  вид,  что  уходишь,  потому  что,  мол,  в  другом  дукане  дешевле
предлагали, скидка и того больше получится, и останется аж  на целую бутылку
водки.
     Выйдя из дукана, радостный и счастливый, что удачно отоварился, капитан
с первого мгновения не мог разобрать, что же такое стряслось, и почему лежит
в  крови  водитель "Волги". Он  совершенно растерялся и  вместо того,  чтобы
побежать к Сашке, остолбенел. Патруль чуть не сбил его с ног. Капитан уронил
покупки, нащупывал трясущейся рукой пистолет в кобуре.
     "Студенты" бежали быстро. Какая-нибудь минута ещ? и скрылись бы  они за
углом,  а  там дальше  - парк, и если  пересечь его, можно сесть  в машину и
спастись от преследования.
     Наперерез афганцам появился второй патруль. Парень в полосатой  рубашке
и  джинсах  выстрелил  на  бегу,   промахнулся.  Добежавший  офицер   ударил
"студента" в голову прикладом автомата. Хлипкий афганец отлетел на несколько
метров,   ударился  спиной  о  стоявшую  на  обочине  машину.  Напарник   не
сопротивлялся,  он  остановился  и пытался отдышаться.  Офицер со  всей силы
заехал ему кулаком  в лицо, отчего у парня хрустнул горбатый нос  и брызнула
кровь, а сам он полетел на тротуар.
     Капитан сидел на корточках около "Волги". Он  не  знал, как ему быть  и
что делать дальше.




     глава семнадцатая
     <b>ДНЕВНИК</b>



     <i>...в Афгане госпиталь, теперь вот в Союзе лечиться...</i>
     <i>Бог знает сколько!.. осточертела эта госпитальная канитель!</i>
     <i>что ж теперь никогда не встану с больничной койки?..</i>
     <i>пора уже в строй!.. вот только пройд?т боль...</i>

     Лекарства  не помогали, лишь  притупляли боль. Соседи  по  палате,  два
лейтенанта, не потерявшие  жизнерадостный  настрой несмотря  на перенесенные
тяжелые ранения, также скептически,  как и  Шарагин, относившиеся к людям  в
белых халатах и длительным  курсам лечения, придумали собственное,  домашнее
средство  от приступов: обвязали голову приятеля мокрым полотенцем и крутили
его,  вс? равно  что  тисками зажимали. Помогало  слегка,  хотя в  последний
момент Шарагин пугался, что закрутят полотенце сильней, и треснет черепушка,
как грецкий орех.
     Как раз во  время  этой  самодеятельной "процедуры"  в палате  оказался
майор, которого подселили утром. Он выходил курить.
     - Что ж вы, ироды, делаете!
     Лейтенанты послушно отпустили полотенце. Шарагин завалился на  кровать,
стиснув зубы, терпел.
     Майор обхватил  его  голову жилистыми руками, стал массировать какие-то
точки, и боль, удивительным образом, притупилась.

     <i>...старые майоры, как ангелы, вс? знают...</i>

     Сам Шарагин  тоже позднее пытался нажимать на подсказанные точки, когда
становилось нестерпимо  больно, однако ничего не  выходило.  Будто и в самом
деле особым даром лечить обладал майор.
     Майор этот, несмотря на явное старшинство - и в звании, и в возрасте, -
легко и  быстро был принят в  их лейтенантский коллектив. Он  прост и открыт
был в общении и сразу всех к себе расположил.

     <i>...ему надо было не в командное, а в педагогическое училище</i>
     <i>записываться... такой учитель пропал...</i>

     Не за отца,  скорее  за старшего, мудрого брата негласно приняли майора
лейтенантики.
     Когда  заходили в палате разговоры об Афгане,  и каждый  вспоминал свои
"истории" - смешные и трагичные, - майор вс? больше рассказывал о пустыне, и
о боевых действиях в пустынной  местности, что для Шарагина было  совершенно
непривычно.

     <i>...как так, в Афгане и без гор?..</i>

     И  остальные, находящиеся на  излечении  офицерики -  один лейтенант  в
Баграме служил, второй - в Джелалабаде  -  не  представляли себе этой страны
без  горных  вершин, чтоб прямо совсем почти плоская,  и один песок,  и  без
главенствующих  высоток,   без  снежных  пиков.  Странно.  Вообразить-то,  в
принципе, можно: как движется вдали по пустыне, по афганской степи,  колонна
бронемашин  или  духовский  караван  на "Тойотах",  и  как клубится  пыль на
горизонте, но воевать в таких условиях, после гор, ещ? привычка нужна.

     Под  вечер  за  окном  палаты  начинался  базар:   слетались   со  всех
окрестностей на ночевку вороны. Сотни и сотни птиц чистили  перья, порхали и
вновь  садились на ветки,  ссорились. Час, а то и больше продолжался  жуткий
галд?ж.
     Птицы  облюбовали  тихий  безветренный  госпитальный  дворик.  Дн?м  по
дорожкам бродили, отдыхали и курили на выставленных каре скамейках под худой
еловой  троицей  больные.  А  после  темноты  полными  хозяевами становились
пернатые.
     Птицы галдели перед сном, и просыпались с восходом, как будто армейские
распорядки распространялись и на них.
     Вороны   копошились  на  ветках,  шумели,  как   солдатня   в  казарме,
оставленная без офицерского присмотра, и беспризорность подобная нервировала
некоторых командиров. Хаос длился с  полчаса,  после чего вороны разлетались
по всему городу: улицам и помойкам.
     В  палате не любил пернатых только майор. Когда начинался утром вороний
переполох,  майор  высовывал  из под  одеяла  руку,  вытаскивал из  тумбочки
электробритву,  втыкал в розетку, и, л?жа  с закрытыми глазами, долго жужжал
ею, водя по лицу, и в завершении, уже встав с  кровати, обливася одеколоном,
отчего палата почти до обеда пахла так, словно третьесортная парикмахерская.
     Шарагин считал, что у каждой птицы,  безусловно, в пределах города своя
зона ответственности, как у каждого полка, у каждой дивизии.
     Когда пернатые друзья утром улетали, на деревьях обязательно оставалась
как минимум одна ворона.
     - И пернатые живут по уставу. Дневального оставили, - сказал Шарагин.
     Никто  из офицеров  не разделял его восторга. Откликнулся только майор,
лежавший у стены:
     - Ошибаешься,  - майор недовольно покосился на окно и резко,  будто и в
самом деле речь шла  о нерадивом  солдате ответил: - Сачкует  она или хворая
какая.
     - Понаблюдайте за птицами, - не сдавался Шарагин. - У них вс? продумано
до мелочей. Мне  кажется,  даже звания и  должности  существуют.  Посмотрите
внимательней вечером,  когда орава на ночлег слетится. У них и генералы свои
есть. Сидят  на  ветке,  ни  хера  не  делают, а суетятся  те, что  пониже в
званиях.
     - ...дай поспать, - проворчал, отворачиваясь к стене, майор.
     - Неважно чувствуете?
     - Спал плохо.

     <i>...интересный человек Геннадий Семенович, мой "ангел-</i>
     <i>спаситель" от боли, полночи колобродит, курит, читает, с</i>
     <i>медсестрами шушукается, а утром жалуется, что спать ему</i>
     <i>не дают... чего это женщины только находят в н?м? худой,</i>
     <i>плешивый...</i>

     Майор  не пел песни  под гитару,  не собирался покорять  женские сердца
внешним  обликом -  никто  бы и  не  позарился  на  морщинистого, невысокого
мужчину, когда  столько молоденьких,  ясноглазых, симпатичных офицериков  на
излечении.  Не рассказывал майор  и душещипательные истории,  но использовал
при?м  попроще  - гадал  на картах. Действовало безотказно. Не все, но почти
все медсестры госпиталя в палату хоть раз да заглядывали, майора спрашивали,
в коридор вызывали.
     - Где  вы  гадать  научились,  Геннадий  Семенович? -  полюбопытствовал
Шарагин.
     - Как-то само собой пришло.
     - Научите как-нибудь? - Шарагин достал из тумбочки колоду.
     -  Отстань,  - рявкнул майор, но рявкнул не  сердито, а по-приятельски,
так что Шарагин не  обиделся. - У меня никогда не получалось выспаться.  Вс?
время заботы одолевали, пока не ранили.
     - Скоро на завтрак.
     - Скоро - это через сколько?
     - Через полчаса.
     - Значит, через двадцать пять минут разбудишь.
     По идее старший лейтенант Шарагин давно имел право перейти с майором на
"ты",

     <i>...медсестры и то его Геночкой зовут... а я вс? по имени-</i>
     <i>отчеству...</i>

     однако воздерживался  из уважения. Майор вс?  же был на десять с лишним
лет старше.
     Шарагин сразу  угадал в майоре неординарного человека, майор же получил
в Шарагине  благодарного,  понимающего слушателя,  с "не закостенелым умом",
как он сам выражался.
     Другие лейт?хи шли на поправку, готовились скоро  выписываться. Считали
оставшиеся дни.
     Геннадий Семенович не воспитывал лейтенантов, не читал  мораль, тонко и
незаметно  поучал,  наводил на  размышления, как  бы подсмеиваясь над  самим
собой, учил жизни, приводя примеры из собственной биографии.

     <i>...выдумщик! а они вс? за чистую монету принимают...</i>

     Откуда он сам,  и что  за  смешение  крови  придало его лицу кавказское
напыление,  как  он приш?л в армию, где  семья, есть  ли  дети?  -  от таких
вопросов Геннадий Семенович  Чертков уклонялся, как мог. Пробормотал  что-то
невнятно ещ? в  первый  день,  отвечая  и вроде бы  и не  отвечая  одному из
лейтенантиков, что  жена и сын в Ташкенте, что не видел  давно. И по  поводу
семейной жизни выдал  наставление, когда лейтенантики медперсонал обсуждали.
Слишком торопились  они,  судя по всему, влюбиться,  обзавестись  невестами,
некогда им было выбирать. Вновь на войну скоро, а ждать некому...
     -  Жениться  не  спешите.  Жену  надо выбирать  не  просто  красивую  и
покладистую, но и, прежде всего, здоровую, - советовал майор.
     - В смысле?
     - В смысле того, что это мать твоих будущих детей.
     - А-а-а, - растянул лейтенантик из Джелалабада и глупо заулыбался.
     - Плохая жена - это как старый чемодан.
     - Почему чемодан? - переспросил лейтенант из Баграма.
     - И с собой таскать тяжело, и бросить жалко.

     Иногда  на  улице,  на  скамейке  под елями,  иногда  в  палате,  когда
лейтенанты выходили  в коридор, к  телевизору,  а то  и просто на лестничном
пролете во время перекура делился майор с Шарагиным разными мыслями.

     <i>...лучше футболом интересоваться... отец всегда любил футбол и</i>
     <i>любил выпить, и никогда не переживал из-за политики, а уж тем</i>
     <i>более не философствовал, служил себе и служил...</i>

     У  телевизора,  бывало,  и  Шарагин с майором  задерживались -  новости
посмотреть, и,  если не упомянали  в выпуске об Афганистане,  разочарованные
уходили. А программа "Время" вспоминала про Афганистан не часто.

     <i>...замалчивают...</i>

     Или же перевирали вс?.

     <i>...когда Андерсен с экрана вещал...</i>

     -  Афган - очень глубокая насечка на теле России.  Как ты думаешь,  эта
война действительно необходима? - однажды спросил майор.

     <i>...прощупывает меня, что ли? хитрит?..</i>

     Обиделся Шарагин. И зачем-то заосторожничал:
     - Разве офицер имеет право рассуждать на такие темы?
     - Ты  же ведь  умный  парень,  Олег,  ты  же  и так  наверняка  ни  раз
задумывался: что, да как, да почему?
     - Задумывался.
     - И?
     - Ни конца, ни края войны не видно.
     - И вс??
     - Много сил она у нас отнимает, а результатов - никаких.
     - А то, что страна наша из-за этой войны меняется, заметил?
     - В смысле?
     - Что мы с  тобой, да и сотни тысяч отслуживших Афган задаются одними и
теми же вопросами: что это  за война? что это за страна, в которой мы жив?м?
куда мы идем?
     - Задаемся.
     - Брожение началось. Недовольство в людях растет. По-старому жить никто
не хочет. И вс? меньше скрывают это.
     - Да?
     - Началось, поверь мне. Мы перестали бояться.
     - Бояться? Чего бояться?
     -  Всего! И это хорошо!  В тебе, прежде всего, и во мне это уже глубоко
сидит. Значит, власть в стране больше не держится на страхе, как раньше.
     - Дальше Камчатки не пошлют!
     - Народ  стал умней.  Думать  начал. Ему и сверху  помогают - гласность
провозгласили. Все карты - в руки.
     - Времена меняются.
     - Меняются. А знаешь,  ведь  судьба России, вполне возможно, выбрала бы
совсем иное русло, не открой кто-то шлюз в Афганистан. У нас в стране именно
с войны в Афгане, по сути, начались перемены.  Не сразу, не с  первого  года
войны, постепенно начал Афган влиять на вс?.
     -  Какие  перемены?  Ускорение,  перестройка? А при ч?м тут  война? Это
новая политика партии.
     -  Подожди, основные перемены - ещ? не  пришли. Они придут, когда война
закончится.

     <i>...советник в госпитале, с загипсованной ногой, то же самое</i>
     <i>говорил...</i>

     - Если вс?  сложить вместе  - Афган, новую политику  партии и нежелание
масс жить по-старому, то...
     - Прямо как по Ленину, революционная ситуация!
     - Вот  именно! Что ни  война - перемены  для России, ломка, крушение, -
заключил майор.
     - Разве?
     - А  как  же?! Смотри:1812 год породил  декабристов, Крымская  кампания
подвела  к освобождению  крестьянства, война с Японией сотрясла всю  страну,
вс?  общество, подтолкнув Россию к первой революции, с Первой мировой войной
связан крах самодержавия, полный разлом  страны, от которого, - он оглянулся
- одни ли они? - никто до сих пор не оправился. Теперь - Афганистан.
     Шарагин  согласно  закивал. И правда. Он  никогда  не обобщал вот таким
образом войны, не связывал их с историческими изменениями в России.
     - Хорошо, а Отечественная, Вторая мировая война? Что, в  таком  случае,
она принесла России, какие перемены? - подметил Шарагин.
     - Пожалуй, только Отечественная не привела к  резким переменам. Почему?
Во-первых, вся страна сплотилась ради победы, во-вторых, Сталин был.
     - Сталин, - повторил Олег.
     - Сравнения напрашиваются  у человека,  вернувшегося  из чужой  страны.
Размышления отнимают покой.

     <i>...что верно - то верно...</i>

     - Порядок бы навести! Выправить недоделки, зажить лучше, чтоб вс? было,
и чтоб вс? правильно делалось, с умом.
     - Точно.
     -  Реформы напрашиваются. Назревшие - не  назревшие.  И если власть  не
укрепилась   войной,   если  не   в  состоянии  справиться  с   нахлынувшими
настроениями,   если   не   решается  силой   утихомирить   усомнившихся   и
разочарованных, то  волна сносит и саму  власть. Яркий  пример тебе - Первая
мировая война.  Сталин же предвидел вс? это. И  принял меры. Потому-то после
Отечественной, единственный раз, Россия не треснула.

     <i>...всю страну превратили в ГУЛАГ, застращали...</i>

     - Застращали... Но в наше время этот номер не пройд?т.
     - Правильно.  В  принципе,  и после  Отечественной назревали  перемены.
После  смерти  Сталина  ведь  развенчали  культ личности!  Потом  хрущевская
оттепель наступила.
     - И снова заглохло. Испугались?
     -  Испугались   не  внизу,   а  наверху.  Испугались  потерять  власть.
Почувствовали,  как   запросто  она  ускользнет,   позволь   только   народу
расслабиться. Настало время обкомовских  секретарей.  Один кукурузой бредил,
ботинком размахивал...
     - Как ботинком размахивал? - усмехнулся Шарагин.
     - Ну, в ООН. Снял ботинок и стал им размахивать. Я вам, говорит, покажу
Кузькину мать!
     - Серь?зно? Я не знал.
     - Было-было... Другой звездочки себе на  грудь вешал.  Всего  достигли!
Успокоились!   Развитой  социализм  построили!  И  не  заметили,  как  стали
буксовать.
     - Вас послушать, нами одни дураки управляли.
     - А что, не так что ли?
     - Как же мы тогда столько всего добились?
     - Чего добились?
     - Сверхдержавой  стали! Промышленность  какую создали! Первый спутник -
наш, первый человека в космосе - советский! Да много чего!
     - "Волга"  -  не автомобиль, колбаса  - не  еда, - майор прикурил новую
сигарету,  сгоревшую   спичку   убрал  обратно   в   коробок.  -  Спутник...
космонавт... Это  вс?  исключение из  правил.  Я  про другое сейчас. Вот  ты
знаешь, куда ид?т наша страна?
     - В каком смысле?
     - В прямом.
     - Впер?д идем.
     - Я не шучу.
     - Геннадий  Семенович,  но ведь  наша страна  столько  пережила!  -  не
сдавался Шарагин.
     Перечил  он  майору, потому  что, наверное,  угадывал -  кто-то  должен
отстаивать  страну,   кто-то   должен   заступаться   за   державу,   нельзя
переч?ркивать вс? только потому, что перегибы были.

     <i>...а перегиб по-русски - это не просто перегиб, это - надлом...</i>

     И нынче, видел он ясно, если так рассуждать,

     <i>...прид?м к надлому...</i>

     - Ошибки  были, естественно. Но  каждый  раз  мы выправлялись, находили
правильный путь.  Да, при Брежневе  затормозились. Но не надолго... Я верю в
Горбачева, - признался Шарагин.
     -  И  я  верю.  Он  руководитель  новой  формации.  Понимает,  что   мы
засиделись,  закисли,  что  нужен новый  импульс,  чтобы  встряхнуть страну!
Сдвинуть с места! Растолкать, обновить...
     - Точно.
     - Точно-то точно, но пока ещ? перестраивать и перестраивать! До полного
обновления ой как далеко! Разве  при третьем человеке мы б с  тобой на такие
темы говорили?
     -  Слава  Богу,  сталинская  эпоха  закончилась.   Горбачев  такого  не
допустит.
     - Откуда ты знаешь? - испытующе посмотрел на Шарагина майор.
     - В наши дни сталинский террор невозможен.
     - Соображаешь. И  вс?-таки  особые отделы  никто  не  отменял...  Но  и
Горбачева,  между  прочим,  идеализировать  не  надо. Кто  его  знает,  куда
поверн?т!  Вдруг тоже спохватятся и  гайки  начнут закручивать.  Тогда сразу
конец перестройке. Горбачев, тоже мне, у власти без  году неделя, а дров уже
успел наломать. Начал не с того. Во-первых, нельзя одновременно ускоряться и
перестраиваться. Чепуха  получается. Во-вторых, сколько  виноградников из-за
него повырубили?! Ч?рт его дернул этот сухой закон вводить. В России - сухой
закон?!  Даже  когда  христианство  принимали, и то выясняли,  какая религия
разрешает,  а какая не  разрешает  вино пить. А он сразу  раз -  и  запретил
русскому человеку гулять и веселиться.
     - Согласен. Глупо.
     - Глупо, - повторил майор. - Не самое лучшее начало.
     - С кем не бывает? На ошибках учатся.
     - Эпоха великих  вождей  закончилось, Олег. Великие правители рождаются
один раз  в столетие. И вряд ли в этом веке, если и народился такой человек,
прид?т  он к власти  в России. Потому-то я  и  говорю,  что  афганская война
сыграет  важную  роль в  перерождении  Советского  Союза.  Никто  не  сможет
остановить то, что  надвигается. Горбачев, судя по всему, мягкий человек. Он
начал реформы, но они могут его же и потопить.
     - Каким образом?
     - Сегодня мы ругаем брежневскую  эпоху,  потому  что  нам разрешили  е?
ругать, потому что он больше не у власти.
     - Это у нас всегда так было.
     -  А  завтра  начнем   над  Горбачевым   смеяться.   Только   что   вон
подсмеивались, что он сухой закон пытался навязать. И  если не пресекут это,
то значит у власти нет больше власти, значит, рычаги не действует, команд не
слушаются. Если  мы всех руководителей будем  считать недостойными, и ничего
не будем бояться, и уступим природному бунтарскому духу, наступит анархия...
Вс? может измениться,  Олег. Страна  может так измениться,  что ты  е?  и не
узнаешь через несколько лет. Вот только хорошо это или плохо?
     - Я что-то не пойму,  Геннадий Семенович, вы за перестройку или против?
Вы оптимист или пессимист?
     - Пессимист - это хорошо информированный оптимист.
     - Здорово сказано, - хмыкнул Олег.
     -  Как любой русский человек,  я долго верил в сказки. Коммунизм  - это
полная утопия. И не больше того<i>...</i>

     Что-то  недоговаривал  майор  Чертков.  Или давал Шарагину  возможность
додуматься самому? Какой-то  вовсе не офицерский проглядывал в майоре охват,
шире,   круче  брал  он,  чем  любой   иной  встречавшийся  ранее   Шарагину
образованный   человек.   И  поражало  при  этом  спокойствие,   с   которым
произносилось вс?, будто  перекипело  в  н?м самом, либо  отговорил  себя он
расстраиваться.

     <i>...ведь не в книжках он вс? это вычитал... не продают у нас таких</i>
     <i>книжек... сам докопался... .</i>

     <i>... но что же тогда получается, товарищ майор? выходит, что на</i>
     <i>деле самые священные понятия, с которыми мы выросли -</i>
     <i>революция, Советский Союз - ценности мнимые? что это всего лишь</i>
     <i>выдуманные кем-то громкие слова, деревянные, ничего незначащие</i>
     <i>божки, и мы покорно поклоняемся им, как темные язычники?..</i>

     <i>...нельзя же так! великая страна, а мы ругаем е?! смешиваем с</i>
     <i>грязью... в который уж раз вс? повторяется! во что же верить, если</i>
     <i>мы вс? время торопимся отречься?!!</i>

     Мучительно-болезненный процесс происходил в сознании Шарагина.  Видимо,
до обещанных перемен в Союзе что-то сначала должно было переломиться  в душе
человеческой, в сердце. Рушилось. Постепенно, но рушилось.
     Если  честно,  ведь  и  у самого  Шарагина уже  ни раз теснились мысли,
схожие  с  высказываемыми  майором суждениями (или  ему только  так казалось
теперь?),  но  официальная пропаганда твердила  обратное, и  спорить  с  ней
открыто Шарагин никогда бы не додумался; не бунтарем он был по натуре своей,
потому как  на  первом  плане  для  него  стояли  с  детских  лет  усвоенные
незыблемые  ценности  социалистической  родины,  и  вести  под  ними  подкоп
означало бы в очень скором времени потерять их вовсе.
     Он легко  различал и положительные и  отрицательные моменты такой веры,
но он принял однажды присягу, как отец, как дед, как прапрадед, присягнул на
верность и слово  сво? нарушать не намеревался, а уж тем более низвергать те
понятия, на которых выстроен был весь привычный мир.
     Однако, некоторые слова и рассуждения Геннадия Семеновича имели сильное
воздействие,  и Шарагин,  лежа ночью в постели, поглядывал в сторону спящего
майора, и переживал, терзался:

     <i>...без свобод мы начинаем задыхаться, но и слишком много свобод</i>
     <i>для России - не смертельная ли угроза? разве я, разве мы</i>
     <i>способны, научены жить без ограничений?..</i>

     <i>...солдат ведь надо держать в ежовых рукавицах, иначе забалуют... и</i>
     <i>мы привыкли жить при твердой власти, привыкли к жесткости...</i>
     <i>привыкли, что над нами стоит царь, монарх, диктатор, генеральный</i>
     <i>секретарь, привыкли жить ради великой идеи, не ради себя, ради</i>
     <i>России, кто как это понимает... значит, пришло время поменять и</i>
     <i>это? каждый будет жить, как захочет... но тогда не будет никакого</i>
     <i>порядка... никогда не будет России!.. разве в армии такое возможно?</i>
     <i>нет! а у России получится?.. без строгости и порядка?..</i>

     <i>...дай людям возможность выбирать, отними единоначалие - так тут</i>
     <i>же пойд?т деление на наших и не наших! а ещ? и междоусобица</i>
     <i>начн?тся! как в гражданскую... и снова брат на брата пойд?т?! дай</i>
     <i>только волю - вс? переверн?т лавина чувств и эмоций, без меры, без</i>
     <i>головы всегда действуем, рубим с плеча, не умеем вовремя</i>
     <i>затормозить...</i>

     <i>...однако, если мы уже допустили перемены в мыслях, через это</i>
     <i>наступит разочарование и соблазн в очередной раз перестроить</i>
     <i>жизнь... а надо ли?..</i>

     <i>...плохо вс?... да, плохо... а вс? ли на самом-то деле так плохо?..</i>

     <i>...да какая, по большому сч?ту, разница, самодержавие у нас, или</i>
     <i>диктатура пролетариата, или культ личности, или развитой</i>
     <i>социализм? главное, чтоб страна оставалась мощной державой, чтоб</i>
     <i>уважали е?, за силу и дух, чтоб побаивались враги!..</i>

     Долго не выходило случая продолжить тему. Процедуры, обследования, да и
подходящего настроения у майора  Черткова не было, -  он увлеченно обхаживал
сестричек.
     Шарагин терпеливо ждал.
     - Что мы вечно рв?мся за пределы собственных границ? - досадовал майор.
-  На запад,  Европу  завоевывать?  Что  у  нас  - миссия  какая-то  тайная?
Возносимся, зазна?мся?  От имперских амбиций - к перманентным  революциям. О
собственной душе думать давно пора. Хватит разбазаривать русские силы. Вс? о
других печ?мся, правдоискательством  увлекаемся. С  обрыва,  с  головой да в
омут, лишь бы за правду  пострадать! Ведь  никто никогда спасибо  не скажет!
Навязанная  дружба  вс?  равно рано или поздно в тупик  зайд?т.  Навечно под
нашим присмотром не  останутся  соседи.  Вырвутся... Венгрия,  Чехословакия,
Польша...  А  сколько земель  собрали вокруг себя за прошедшие века! Средняя
Азия,  Прибалтика, Кавказ!  И хватит. А за  спиной  у  нас - целый  материк.
Сибирь!  Нераспаханная,  непокоренная,  нескончаемая!  Ты бывал  в Сибири? -
Шарагин кивнул.  - Совсем  забыли  о ней.  Лежит  себе и  лежит. Наша же! Не
отнять! И воевать не надо. Строить, осваивать.
     Он вс? понимал, и, казалось, предвидел многое. Догадывался, что ожидает
Россию, и лучшего желал стране.  Надеялся, что здравый смысл восторжетсвует,
верил в скорые перемены, и при вс?м при этом, удивительно, но как-то вновь и
вновь  проскальзывало у  Геннадия  Семеновича в  разговоре, что, несмотря на
выверты  российской истории, несмотря на все  перегибы,  на  всю тупиковость
ситуации,

     <i>... так и сказал: "тупиковая ветвь человечества"... вслух и не</i>
     <i>произнес?шь во второй раз...</i>

     <i>..."и в Афгане зашли в тупик, и вся страна зашла в тупик..."</i>

     мы ни в коем случае не должны вновь, как в семнадцатом, вс? разрушать.
     - Не  пойд?т это  на благо отечества.  Только постепенно перестраивать.
Обновлять. Весь  мир пойд?т нам навстречу. И  мы  пойд?м навстречу, - мечтал
майор. - Медленно, но  верно. У России  всегда был свой путь. Надо его снова
нащупать. И где-то посередине встретимся. Перемены сами собой придут. Уже не
за горами. Главное - знать, чего хочешь достичь.
     Видать, накипело у майора, видать, не с кем ему было раньше делиться.
     -  Мы,  видите  ли,  решили,  что  умней  всех!  -  переживал  Геннадий
Семенович. - Мы  решили, что возьм?м, да и построим  райскую  жизнь. Взяли и
запросто отрезали от  мира одну шестую часть, и долго удивлялись, почему эта
часть  самостоятельно не  выживает.  Сколько  ж  лет прошло,  сколько  крови
пролили, прежде чем осознали, что невозможно построить рай на грешной земле.
Написано ведь в Библии, что рай создан для праведников, для людей блаженных,
что рай жд?т людей праведных <i>после</i>, а не  <i>во время</i> жизни.  А мы, как всегда,
замахнулись  на невозможное, мы решили, что  сумеем  надуть  Боженьку. Но не
тут-то было! Он  вс? видит, Он не простил нам эту затею! - Выпалил, и тут же
Афганистан  притянул:  - И  как  же  мы допускаем,  что  вольны чужую судьбу
определять, коли собственную выправить не можем?
     Взгрустнулось после всего сказанного и услышанного.
     - А вы крещ?ный, Геннадий Семенович?
     - Крещ?ный.
     - И в Бога веруете?
     Не понравился майору вопрос. Поморщился, покривился.
     Вероятно, не  следовало, влезать в частности,  в  личное, допытываться,
кто во  что верит. Одно дело политика, другое - вера.  Сообразил Шарагин, да
поздно.
     А майор, помолчав, вновь заговорил о России, только уже совсем древней,
он явно искал новый пример, чтобы рассуждения свои сделать доказательней, и,
зачерпнув  из  прошлого, хотел провести  аналогию с  современными событиями,
показать, что история повторяется, и, несмотря на это:
     - ... всегда люди ведут себя одинаково, выводов не делают. Помнишь, кто
Русь крестил?
     - Владимир.
     - А как он долго решался! Колебался!
     Говорил  майор  долго,  и удивлялся Шарагин его складной, почти книжной
речи...

     ...Нел?гкий выбор предстоял князю. И кто б мог  предположить, насколько
судьбоносный! Что вдохн?т своим решением Владимир в Россию душу... Казалось,
что тут сложного? Ведь прежде наметила путь княгиня Ольга.

     ...<i>бабка раньше покрестилась...и первой в царство</i>
     <i>небесное от Руси взошла...</i>

     Уже растекались по Руси идеи христианства, уже церкви первые стояли, но
никак не принимал  народ богооткровенную  религию, ибо  сильна  была  власть
язычников.  Заставляли  самоуверенные  жрецы  кланяться  деревянным  идолам,
оскверняли землю подношениями праотеческим бесам.
     Ждала  Русь  своего крестителя.  И  вот он  явился. Заговорил  в сердце
Владимира Христос.
     <i>...тяготили грехи совесть язычника...</i>

     <i>...широкая русская натура - типичный русский темперамент...</i>

     <i>...кидаться от одной крайности в другую...</i>

     <i>...то неистовый знаменосец язычества - то смиренный христианин...</i>

     Но требовалось вс? взвесить! Русь - как невеста на выданье. Главное, не
просчитаться! Ведь на всю жизнь, навечно!

     <i>...ставил кумиры вдоль Днепра и Волги, чтоб облегчить</i>
     <i>душу, да только не доставляло это покоя - душа тянулась</i>
     <i>к свету и миру...</i>

     Разные  послы  приходили  к Владимиру,  в ноги  кланялись,  предлагали:
"Прими наш закон". Немцы приходили,  болгары магометанской веры. И хазарские
евреи приходили, иудейскую веру  пытались  навязать князю. Выслушал  и таких
Владимир, да спросил под  конец, где, мол, их отечество. Отвечали ему, что в
Иерусалиме,  правда,  добавили,  что  Бог   в  гневе  на  них,  и  за  грехи
многочисленные  рассеял по всему свету... Вспылил  тут  Владимир,  да быстро
остыл, и уже с усмешкой заключил: "И  вы, наказываемые Богом, дерзаете учить
других?" "Мы не хотим, подобно вам, лишиться своего отечества...."
     А после остальных пришли греки, и бранили другие законы,  и только свой
восхваляли.  Мудро  рассуждали  греки, заслушаешься!  Рассказывали о  другом
свете. Если кто, говорили греки, перейд?т в нашу веру, то после смерти вновь
восстанет и не  умр?т  уже вовеки. Если же иную веру исповедуешь,  то гореть
тебе вечно на том свете в огне.

     <i>...эта версия - для сказочных преданий...</i>

     <i>...для себя он уже давно решил...</i>

     Что выбрать? Ведь каждый заманить пытается, выгоды разные сулит!

     <i>... обратился он к вере не по подсказке посольств и</i>
     <i>рассказов собственных мужей, а по внутреннему побуждению...</i>

     Пош?л тогда князь за советом к  старцам да к купцам знатным, повидавшим
разные края.
     Своего  никто никогда  не бранит,  лишь  нахваливает, отвечали  ему.  А
посему вели верным людям пойти в дал?кие страны да разузнать подробно, какая
у кого служба и кто как служит Богу.

     <i>...да дружину он свою хотел убедить!..</i>
     <i>самых близких удержать при себе...</i>

     <i>...после всех злодейств, после безмерно жестокого</i>
     <i>братоубийства и блуда, после всех поганых дел,</i>
     <i>воспламенел князь любовью Христовой и разум</i>
     <i>в него вселился...</i>

     <i>..."я - убежден, теперь вы пойдите и убедитесь"...</i>

     Поручил тогда  князь  к  болгарам  идти,  про ислам  узнать. И,  придя,
увидели,  что  вино  они не пьют, и свинину не едят, что совершают никому не
нужное надругательство над собой - обрезание, и что стоят в храме в поклоне,
а главное - нет в них  веселья, ни капельки, и радости в глазах никакой нет,
только  печаль  на лицах. Да  ещ?  поди  разбери их арабские загагуленки!  И
терпят они вс? ради того, чтобы по смерти вознаграждение получить. Беднякам,
якобы, богатства обещаны по смерти,  и  всем творить блуд с женами разрешено
будет. Не приглянулись такие условия князю.

     <i>...неполной жизнь будет в такой вере...</i>
     <i>слишком много запретов...</i>

     Послал тогда людей своих Владимир к немцам. Побывали и у немцев, но  не
пришлась  по душе служба  их  церковная, и про прегрешения папские прознали,
невольно отверн?шься.
     И отправились тогда к грекам. В Царьграде для  послов русских сотворили
праздничную  службу,  кадила  зажгли,  хор  запел.  Поражены  остались  люди
Владимира  красотой  храма,  очарованы  литургией,  восхищались  благолепием
богослужения и сладостным пением. Радость небывалая объяла послов русских, и
разобрать  не могли, на  земле ли они,  или на небесах. По душе  им пришлось
увиденное, полюбилось такое служение Богу.
     И когда возвратились, рассказали при всей дружине,

     <i>..."при дружине"! вот оно! чтоб войско против</i>
     <i>командующего не взбунтовалось!..</i>

     что в разных краях побывали,  и  разные службы повидали,  но красоты не
увидели. Но когда  пришли к грекам, повели  их  туда, где служат Богу своему
греки, почувствовали  они,  что  будто на  небе вдруг оказались.  Потому что
пребывает в тех храмах Бог вместе с людьми!
     Главное же,  передали князю свидетельства о том, как страдал Спаситель,
и как восстал из м?ртвых, и возвестил свет народам.

     <i>...уразумел суету идольского заблуждения...</i>

     <i>...религиозный переворот совершил!..</i>

     <i>...и кто? бывший неистовый фанатик!...</i>

     <i>...защитник национальных божков!...</i>

     <i>...и вдруг кинулся искать истинную веру...</i>

     <i>...к Христу обратился...</i>

     Наставляли  князя  старцы  умные:   пора  и  нам  прекратить  приносить
напрасные жертвы истуканам, да обратиться от богов деревянных

     <i>...ложных... бездушных...</i>

     к Богу  Живому,  Истинному, дабы очистила  вера новая сердца людей. Ибо
Бог,  сотворивший  земли  и небеса, повелевает  людям  покаяться в содеянных
грехах,  и  уже  назначен тот  день, когда  будут  все  Им судимы,  и  будет
воскресение из м?ртвых.

     <i>...сколько боролся с христианами! кровь христианскую</i>
     <i>пролил...</i>

     <i>...заблуждался?..</i>

     <i>...прозрел?...</i>

     <i>...подобно тому, как чудесным образом</i>
     <i>превратился Савл в Павла?...</i>

     Истинно  говорено!  Ведь  явился  Господь апостолу  Павлу,  открыл  ему
замысел, и  напутствовал идти к язычникам, дабы  обратились  они  от  тьмы к
свету.  "Итак, да будет вам известно, что  спасение Божие послано язычникам:
они и услышат".
     Значит,  судьба!  Решено!  И  станет   когда-нибудь   Русь   такой   же
могущественной, как Византия! С Божьей помощью! Права была княгиня Ольга.
     Крестил сперва Владимир сыновей.

     <i>...выходит, сам уже крещ?н был...</i>

     Пример показать!  Хватит  возвеличивать  Перуна, нечего  угождать  богу
войны!  Настрадались  через  него! И  жрецов-волхвов, что  вечно науськивали
против христиан, припугнул, чтоб не  смущали народ.  Народ пойм?т, поддержит
князя!  Непременно!  Доколе  будем  жертвы  приносить  ничтожным  деревянным
истуканам?! Отныне с нами - Христос!

     <i>...и возлюбил невидимое и устремился к небесному...</i>

     <i>...другие властители видели, как святые мужи возвращали</i>
     <i>здравие больным, как мертвые воскресали - и не веровали,</i>
     <i>а он - уверовал...</i>

     <i>...воссиял в его сердце разум и возжелал он сердцем</i>
     <i>христианином стать и землю свою обратить в христианство...</i>

     И велел Владимир избавиться от выставленных на видных  местах в  городе
языческих   идолов,  дабы   показать   народу   их  ничтожество,   и  изжить
идолослужение на Руси.

     <i>...после того, как сам же наставил кумиров</i>
     <i>на холмах вдоль Волги и Днепра...</i>

     И поспешили  преданные люди  уничтожать  идолов:  рубили их  на  части,
насмехались над тем, во что  сами  недавно ещ? верили, и  во  что  предки их
верили, кололи идолов острыми мечами, жгли.

     <i>...как легко мы отрекаемся от прошлого!..</i>
     <i>сегодня - любо, а завтра - прошла любовь,</i>
     <i>остыли, прозрели и отреклись, и готовы нещадно</i>
     <i>бичевать то, во что, казалось бы, свято верили...</i>

     Самого же главного, громовержца Перуна, серебряно-голового, златоусого,
привязали  к хвосту  лошади  и потащили с горы,  и при  этом колотили  идола
палками.
     А кое-где  уже  и  других  божков избивали  палками: Волосу  досталось,
Дажьбог пострадал, и Стрибог, и Хорс - всем попало.
     И делали это вовсе не потому, что дерево могло что-то чувствовать, а на
поругание бесу, который этими идолами прельщал людей.

     <i>...и так запросто низвергли громыхавшего на огненной колеснице</i>
     <i>Перуна... сколько лет приносили ему жертвы...</i>

     Поволокли Перуна  к Днепру, и  собравшийся простой люд плакал, глядя на
это зрелище.

     <i>...к слабому да униженному русское сердце тянется...</i>

     Когда  же Перуна спустили в воду, и он поплыл  по течению, долго бежали
по  берегу  верные слуги и  следили, чтобы  не пристал деревянный  истукан к
берегу, чтобы миновал пороги, а  если случалось, что застревал он, так ногой
его пихали, палкой толкали к середине реки.

     <i>...а ведь мы до сих пор наполовину язычники... скифы...</i>
     <i>разжигаем костры и приносим жертвы деревянным богам...</i>
     <i>и так легко преда?м их потом...</i>

     Одни  не  торопились  креститься, будучи  упорно  привязанными к старой
вере,  другим же просто  необходимо  было время, чтобы  свыкнуться  с  верой
новой, чтобы пойти  на  крещение искренно  и в  радости, а не в сомнениях  и
печали. Были и такие, что вовсе  заупрямились, отшатнулись от князя, попер?к
воли его мыслить задумали.
     Повелел тогда князь всем некрещ?ным у реки собираться, и пригрозил, что
кто не  явится  будет считаться  противником. И отправились люди  к  реке. И
рассуждали они так: "Не приняли  бы князь  и бояре новую  веру, не  будь она
хороша..."  Но  не все пошли за  князем  по  доброй воле.  Собрались у  реки
некоторые  и  по  принуждению. И лишь немногие,  самые преданные  деревянным
идолам, не явились на крещение вовсе, либо  заперлись в домах и не открывали
посланным собирать людей  дружинникам, либо, опасаясь  немилости  княжеской,
бежали в леса и степи.

     <i>...так кто же вс?-таки прав? тот, кто сбежал или тот,</i>
     <i>кто крестился?.. кто позднее страдал за веру и сохранил</i>
     <i>старый обряд или тот, кто отр?кся и принял новые порядки?</i>
     <i>кто мечтал освободить народ от самодержавия и построить</i>
     <i>новое общество или тот, кто сражался против революции</i>
     <i>и верил в царя? кто недоволен Советским Союзом и думает</i>
     <i>о том, как разрушить его или кто видит в н?м великую державу?..</i>

     Пришедшие же на крещение зашли в воду, и стояли. Одни по шею, другие по
грудь. И взрослые держали  на руках младенцев. А священники на берегу читали
молитвы...
     И воздвигли на высоком берегу  Днепра крест. Приняла  Русь Православие.
На веки вечные!..

     Пока слушал рассказ майора, возникла у Шарагина мысль,

     <i>...совершенно и безусловно нелепая и бредовая...</i>

     что совсем не к нему обращается майор, и, в отдельные минуты разговора,
даже казалось, что вообще в природе нет и не было никакого майора Черткова.

     <i>...и вовсе я не в Союзе, а по-прежнему в Кабуле...</i>

     Показалось  Шарагину, что сидит он сам по себе отрешенно на скамейке, а
до него доносится чей-то откровенный разговор.

     <i>...или даже, что и госпиталя нет, и ранения никакого</i>
     <i>не было... это мы с Епимаховым говорим, спорим...</i>

     -  Мало быть  крещ?ным, - тем временем  рассуждал Геннадий Семенович. -
Надо  ещ?  и жить соответственно. Лет пятьсот ушло, пока  научили  мужика  в
церковь  ходить,   а  не   идолам  поклоняться,  да  христианской   сущности
придерживаться.  Крестили Русь, кого - насильно,  кого -  по доброй  воле, а
грешить-то люди не перестали, не испугались Бога обманывать. Бог милостивый,
Он вс? простит! Видишь  ли, Олег, я считаю  так: по причине того, что решили
Боженьку мы  надуть, и наказаны мы. И ещ? многие  годы будем наказаны! Грехи
не  так-то  просто замаливать. Мы виноваты  уже  хотя бы потому,  что решили
возвыситься  над  Богом, что  поверили в  сладкие речи. Целый народ, великий
народ попутал бес и зав?л в тупик.

     <i>...когда только это произошло? когда мы оступились?..</i>

     <i>...видимо, наша страна никогда не увидит счастья, потому что она</i>
     <i>расположена где-то на задворках рая...</i>

     - ...мы верим в  возможность лучшей жизни,  тянемся к ней, мечтаем, что
дети наши доживут до светлых дней... Только светлые дни никогда не придут, а
если случится чудо, и они наступят, жить в этой лучшей жизни мы не сможем...
Разве уместится  русская  душа, мятежная и  неустроенная, в  рамках  любви и
согласия?

     <i>...безнадега какая-то...</i>

     Под конец разговора  майор Чертков  явно  устал, почти  охладел к теме.
Иные мысли теперь занимали его. Он  посматривал на госпитальный корпус, ждал
кого-то.

     <i>...понятно, кого...</i>

     И вот по дорожке уже направлялась к ним пухленькая, с короткой стрижкой
медсестра.  Она  иногда  заходила на их  этаж, и  Геннадий Семенович  с  ней