Борис Лапчинский -- связист -- передавал в часть все, что произошло, и просил прислать вертолет. Обещали. Сержант Сере-га Ильин послал пятерых за убитыми солдатами и оружием и еще троих отправил разведать вход в пещеру. Сашка все еще не приходил в себя, хотя Шубин обрабатывал раны спиртом и колол ему промедол. Раны были сквозные, только одна пуля застряла и бедре, и Андрей не мог понять, в мышце или в кости. Борис и двое друзей-украинцев из Знаменки не спеша шли к пещере. Они знали, что духи уже далеко, но для успокоения, по-дойдя ко входу в пещеру, швырнули туда по гранате и пальнули из автоматов. Теперь они стояли и курили-ждали, когда осядет пыль. И вот тут=то их беспечность была наказана. Подстреленный Ахме-дом дух пришел в себя и увидел прямо перед собой три солдатские спины. Он бесшумно подтянул к себе автомат, и, не целясь, реза-нул очередью по беззащитным мишеням. Все трое упали. Сержант бросился на выстрелы и, еще не осмыслив происшедшего, врезал носком сапога в лицо духа. Теперь они остались втроем с медбратом и командиром. Анд-рей стянул руки духа капроновым шнуром, накрыл бушлатами те-ла погибших и пошел в пещеру, рявкая подствольником и рыкая автоматом. Серега Ильин сидел около командира и пытался нащупать связь. Ему ответили. Он сообщил о случившемся, выслушал в от-вет мат дежурного майора Стефанчука и отключился. Скоро по-дошли посланные за убитыми. Они притащили четверых: Памлее-ва, и погибших от его гранаты Кудимова Генку и Святко Ивана, а также Пряжко Илюху из первых погибших сегодня. Сбросили с плеч автоматы и растерянно слушали ужасную новость. Серега отправил их назад, за остальными. Ребята нехотя переглянулись и побрели в гору. Сержант окликнул их: -- Мужики, вы там аккуратней, посматривайте, скоро стемнеет. Через полтора часа они вернулись, принеся с собой еще пять трупов. Уже было темно. Серега тревожился об Андрее, еще не вернувшемся из пещеры, и хотел было идти на поиски. Но Ахмед сказал, что пойдет сам. Ребята перетащили тела убитых поближе к командиру. Сашка Митюк и Васька Дымов стянули с них окровав-ленные, заскорузлые бушлаты и накрыли головы всех погибших. Потом сели, закурили и штык-ножами начали вычищать из=под ногтей засохшую кровь, хмуро щурясь и отгоняя дым, назойливо лезший в глаза в абсолютном безветрии. Вдруг от пещеры раздался крик. Все подскочили и, щелкая за-творами автоматов, побежали туда. Ахмед, затянув вокруг шеи духа размотанную чалму, тянул ее через камень, пытаясь удавить живучего духа. Серега кинулся к нему, но Ахмед, злобно ощерив-шись, смахнул автомат на грудь, направил его на сержанта: -- Назат, назат, сирщант. Я его сам убиват будую. Я этат гат раз-арву-у. Дух, чуть обмякший, встрепенулся и попытался встать на ноги, перебитые пулями, но Ахмед в ярости дернул шелк чалмы, и дух захрипел, выплевывая кровь и вытягиваясь в предсмертной судо-роге. Из пещеры вынырнул Андрей. Он подошел к умирающему ду-ху, освободил узел, пощупал шею и сказал: -- Хана. Ахмедка, ты ему шею сломал, хотя, может еще пару ча-сов протянуть. Ахмед опять вздернул автомат и влепил в духа полмагазина. Брызги крови хлестнули по лицу Андрея, он вернулся, спокойно вытерся грязным рукавом бушлата и негромко сказал: -- Сержант, я склад нашел. Наступила ночь. Сашка уже дважды приходил в себя, просил пить, требовал доложить ему обстановку и вновь уходил в свою безбольную тишину, где сразу встречал Таню. Около него посто-янно находился Андрей, остальные таскали из пещеры оружие в ящиках, патроны в цинках, коробки с минами и гранатами. Здесь было все: и автоматы "Узи", и "Томпсоны", и АК, и М-16, было несколько базук, маузеров, наганов, итальянские мины ТС-6, 5, английские МК-7, мины-лягушки и даже два пулемета "Максим". К двум часам ночи перетаскали все- устали как черти. По связи им сообщили, что вертушка будет к семи. Спать никто не хотел. На-стороженно ждали рассвета, который медленно наступал, разбухая краснотой полоски над осточертевшими горами. Вертолет прилетел в восемь часов. Сделал несколько кругов над группой, поднимая тучи пыли, потом осторожно сел. Летчики торопились -- нужно было забрать еще несколько групп, а до Кан-дагара час лету. Бортач раскинул в конце салона брезент, на него сложили штабелем двенадцать трупов. Прикрепили ремнями к бортам ящики с трофеями, только оружие, все остальное взять не могли ввиду перегрузки машины. Патроны и мины торопливо сбросили в кучу, и Андрей подорвал ее. Аккуратно положили ко-мандира на подвесные носилки, расселись по скамьям, и вертолет, грузно свистя и подрагивая, начал набирать высоту. Сержант по-просил у борттехника ларингофоны и уговорил командира борта врезать НУРСами* по пещере. Летчик кивнул головой, развернул нос "восьмерки" к скалам и, найдя нужные ориентиры, всадил всю кассету в разинутую пасть пещеры, затем поднял машину на высоту и лег на курс, ведущий в Кандагар. В то время, когда Сашку перегружали из вертолета в санитар-ную машину, Таня находилась в ста метрах от него, проходила та-моженный контроль перед посадкой в самолет. Веревкин не находил себе места от злобы. Всю группу Сашки, включая и погибших, наградили медалями "За боевые заслуги", а Сашке еще в госпитале вручили "Красную звезду". Наградные документы получал и оформлял майор Стефанчук. После госпита-ля Сашка получил досрочный отпуск. Сашка шел по знакомой дороге на аэродром, через час оттуда вылетал военный ИЛ-18 на Тузель в Ташкент. Сашка шел прихра-мывая, раненые нога и рука еще ныли, но уже не могли отравить праздничного настроения. Он шел мимо знакомых породненных с ним солдат и офицеров, такой же пропыленный и пропахший вой-ной, мимо "Арианы" с толпой бачей, желающих куда=то улететь, мимо зенитчиков, направивших свои орудия на близкие смерто-носные горы, шел к заруливающему к посадочной площадке ИЛу, который унесет его домой к родителям, к Тане, к мирной жизни на целых два месяца. Глава 6. "Димка" Все началось с того, что пропала Лидкина фотография. Димка обшарил всю палатку, просматривая каждый сантиметр, заглядывая под тумбочки, в щели между досок полово-го настила -- нигде не нашел. Димка страшно расстроился. Фото-графия была цветная. Лида сфотографировалась по колено в про-зрачной черноморской воде. Слева от нее открывалось море, сжа=тое с двух сторон затуманенными утесами, а справа тянулся пляж, усыпанный мелкой галькой. Лидка стояла, отставив левую ногу и опершись на бедро ладонью, правую руку подняла вверх, как буд=то манила кого=то к себе (Димка -- то знал, что не кого=то, а его... и только его! ). Яркий красный купальник узенькой полоской плотно облегал золотистое тело девушки. Выгоревшие светлые волосы, недавно высушенные солнцем, слегка поднимались ветром, дув-шим с моря. Лидка весело смеялась, и Димка помнил почему. Он стоял надутый из=за того, что Лидка кокетничала с молодым фото-графом грузином, который сделал снимок и ушел кокетничать с другими девушками и зарабатывать деньги. Было все это год назад, когда Димка еще и не думал, что в ок-тябре уйдет в армию, а в декабре уже будет здесь, в Афгане. Когда Димка смотрел на фотографию, все в нем сладко замирало. Он вспомнил мельчайшие подробности того лета. Чувствовал солоно-ватый привкус моря на Лидиных губах, чуть шершавую горячую кожу и неожиданно прохладную мягкую грудь, белеющую под его ладонью, когда они оставались вдвоем в своей маленькой комнат-ке, снятой за четвертак в сутки на две недели. Потом они вернулись домой в Воронеж. Оба учились в универ-ситете, но на разных факультетах и курсах. Виделись часто. Выпа-дала возможность -- ночевали в месте. Но все же такой близости, как в адлеровское лето, не было. Сумасшедший ритм городской жизни не давал расслабиться, и, оставаясь наедине, отдыхая после любви в постели, каждый строил на завтра свои планы, забывая о существовании партнера. Когда Димка получил повестку, Лида вначале расстроилась, а потом сказала, что постарается дождаться, но ничего обещать не хочет. Димка не настаивал на ожидании, впереди его ожидала не-знакомая служба. Теперь он здесь, а она там, и их снова потянуло друг к другу, любовь нахлынула с новой силой. Лида писала чуть ли не каждый день, а Димка, как только выдавался свободный час, вытаскивал из внутреннего кармана свернутый тетрадный лист и продолжал писать начатое во время перекуров-передыхов письмо. Однажды он отправил Лидке свою фотографию, где он стоял в полном вооружении: в бронежилете, в каске с маскировочной се-тью, в лифчике, набитом гранатами и автоматными рожками, с ав=томатом в руке. Он стоял у глинобитной стены дувала, обожжен-ной пламенем догорающей "барбухайки", стоящей на переднем плане. По лицу Димки стекал грязный пот, разрисовывая лицо по-лосками, как у зебры, а камуфляж был заляпан чужой кровью. Что и говорить, снимок был жутковатый. Димка чувствовал, что этой фотографией он произведет глубокое впечатление на Лиду и ее подруг, которым Лидка обязательно ее покажет. Домой он отправ-лял другие фотографии -- нейтрального содержания: встреча Кар-маля в Кандагарском аэропорту, у ротной палатки с ребятами сво-его призыва или лежа на проклятой пыли, почему=то упорно назы-ваемой песком, в одних трусах. На всех этих снимках оружия не было и близко, только в почетном карауле у входа в "Ариану", ку-да должен был проходить после высадки из самолета Бабрак Кар-маль. Димкина рота стояла с автоматами на груди. Но почему=то хадовцы* повели генсека сразу с трапа в черную "Волгу" и куда=то увезли. Сегодня они вернулись с "большого сидения" на точке, где проторчали неделю тихо и мирно, даже ни разу не выстрелив. Прапорщик Белов -- старший по команде- только недоуменно ма-терился и разводил руками. Но как бы то ни было они вернулись в часть, и Димка ждал с нетерпением время, когда он вскроет два Лидкиных письма и, поставив перед собой ее фотографию, будет читать их и перечитывать. В ответ на свою фотографию, Димка получил от Лидки ту са-мую, морскую. Снимок был размером с конверт, и носить его с собой в хэбэшке было жаль, сминались углы и пропитывалось все насквозь потом. Поэтому Димка сделал тайник. Взял "цинк" от пистолетных патронов, завернул фотографию в целлофан, выбрал время, когда никого не было в палатке, оторвал короткую доску пола под своей кроватью и сунул туда коробку со снимком и то-ненькую пачку чеков за прослуженные в Афгане девять месяцев. Димка дождался, когда все ушли смотреть фильм, вынул "цинк", деньги были на месте, а вот карточка исчезла. Лямка тупо уставился в коробку и лихорадочно соображал, куда же она могла подеваться. Прекратив поиски, он уселся на койку и замер. Что=то недоброе надвигалось на него и давило своей тяжестью. В палатку кто=то вошел. Димка поднял голову и увидел вечного посыльного по штабу, хитрющего и постоянно чем=то болеющего татарчонка Мамлеева. Тот приплясывал от нетерпения сообщить какую=то гадость и, не приближаясь к Димке, утвердительно спро-сил: -- Што, баба свая патирял? Димка взметнулся с койки. Мамлеев отскочил к выходу: -- Дай десять чек, сыкажу, кде гуляит. Димка вынул из кармана десятку, скомкал ее и перебросил Мамлееву, тот проворно схватил деньги и, озираясь по сторонам, тихо сказал: -- Бобанов у сибя в каптерка сидит, дрочит на твая баба. Димка выскочил из палатки и побежал к продскладу, где жил Бобанов -- солдатский повар. Бобанов был здоровенным мужиком лет двадцати пяти, квад-ратный, обросший сплошь волосами, весь какой=то грубый, обезь-яноподобный. Говорили, что он отсидел за что=то год или два. Но точно никто не знал, да и интересоваться не собирался. Водил Бо-банов дружбу еще с четырьмя такими же громилами из полка, вечно отирающимися у складов, но в рейдах их никто не видел. Димка добежал до вагончика, через щели занавешенного окош-ка пробивался свет. Димка приник к щели. Боб сидел на кровати спиной к Димке. Локоть правой руки Боба ходил вверх вниз. Боб постанывал, а потом вдруг захрипел, чуть ли не заорал, откинулся спиной на стенку кунга, и Димка увидел, что в левой руке зоба за-жата фотография Лиды, и тугая струя бобовской спермы ударила прямо в Лидино лицо. Димка шибанул дверь ногой, та с треском слетела с петель и рухнула внутрь, вместе с ней в комнату ворвал-ся Димка. Он подскочил к Бобу и врезал ему кулаком в челюсть. Боб схлипнул от неожиданности и быстроты случившегося и по-пытался встать на ноги. Но Димка, не давая ему опомниться, с раз-ворота ударил каблуком ботинка Боба в грудь. Боб все же успел увернуться и смягчил удар. Димку занесло, и он чуть не упал. Боб поднялся с кровати и, широко расставив руки, не выпуская оск-верненную фотографию, шел на Димку. Ширинка штанов Боба была расстегнута, и сквозь нее Димка увидел волосы лобка, пятна спермы на штанах и, кипя от омерзения и ярости, нанес Бобу удар в пах, после которого тот рухнул на колени, ткнулся лбом в пол и глухо завыл. Димка выхватил из крепкой лапы Боба карточку и бросил ее в печурку, на которой разогревалась банка тушенки. Димка от злости швырнул и ее вслед за вспыхнувшей фотографи-ей, и не успел он еще выйти из кунга, как нераспечатанная банка взорвалась, обрызгивая Боба ошметками горячего мяса и обсыпая пеплом. Димка возвращался в палатку. Его душили слезы и злость. Что=то оборвалось в нем, сломалась вера в то, что все будет хорошо. Он долго ворочался на скрипучей кровати, все никак не мог успо-коиться и задремал только под утро. Димка понимал, что все это ему так просто с рук не сойдет. Боб и его друзья никогда не сдадут своих позиций ни околоскладской жизни, сытой и безбоевой, ни "дедовских" привилегий, которые старались сами же насаждать. И такое происшествие-"годок" из-бил "деда"-просто не могли оставить без внимания. Димка никому не рассказывал о случившемся, но за него постарался Мамлеев. Так что все уже знали, что именно Димка расквасил морду Бобу. По полку ходили слухи, что Боб и его друзья- гомики. Якобы, кто=то из молодых насильно побывал у них "в гостях" и был изнасило-ван. В знак благодарности за услуги его пристраивали на тыловую работу при содействии прапорщика Веревкина. Димка тоже это знал. Были у него два хороших товарища: Се-рега Пухин и Денис Ковров, предлагали ему свою помощь, но Димка не захотел, отказался. Через неделю рота ушла в горы. Десять дней бродили по зелен-кам и кишлакам. Были стычки с духами, но не серьезные, издалека. В последний день поиска наткнулись на большую банду-караван. Бились с ними часа три в теснине узеньких кишлачных улочек. По-гиб Сережка Пухин. Пуля всхлипнула в его горле и обдала кровью Димкины руки. Упал Серега, Денис подскочил к нему, а Димка, поняв безнадежность, ринулся вперед, за прапорщиком Беловым. Бежали рядом. Широко раскинулась цепь роты, охватила весь кишлак. Плечо в плечо бежали вслед за бандой, уходящей в зелен-ку, прапорщик и солдат. Вдруг Димка увидел, как из=за покоре-женного дувала высунулся ствол винтовки и направил свой злой зрачок в грудь Белова, а тот, часто и громко дышал, целился на бегу в духа, мчавшегося по дувалам и поливавшего преследовате-лей из своего автомата. Димка кошкой кинулся на грудь прапор-щика и сбил его с ног, когда хлопнул одинокий винтовочный вы-стрел. Пуля угодила Димке в предплечье левой руки. Белов мгно-венно среагировал, швырнул за дувал гранату, и оттуда уже боль-ше никто не стрелял. В этот же вечер рота вернулась в полк. В госпиталь Димка не пошел. В лазарете ему промыли сквозную рану, сделали уколы. Димка отлеживался в палатке между перевязками утром и вече-ром. К нему каждый день заходил прапорщик Белов, приносил шоколад, виноград, дыни, угощал сигаретами. Сегодня, перед ухо-дом в очередной рейд. Белов сказал, что на Димку отправили на-градной лист за спасение жизни командира. Рота ушла. Димка и еще несколько легко раненных солдат слонялись по плавящемуся от жары городку, не зная, чем себя занять. До одури играли в нарды, спали в липком поту, писали письма. Несколько раз в палатку заходил Мамлеев, но с ним никто не разговаривал, и он, ничуть не обижаясь, уходил к офицерскому модулю, где охра-нял вещи офицеров, за что те щедро делились с ним своим пайком. После обеда Димка бродил между палаток, сочинял ответ на последнее Лидкино письмо. Рука чуть ныла, заживляюще подерги-вало рану. Мимо Димки проскочил Мамлеев с "цинком" автомат-ных патронов. Димка пошел за ним и увидел, как татарчонок шмыгнул в каптерку Боба и так же быстро выскочил оттуда... Димка заинтересованно подошел поближе. Около домика стоял привязанный уздечкой к распахнутой двери ослик местного ду-канщика*, а из домика слышался голос Боба: -- Старик, сто тысяч афошек и до свидания. -- Бали, бали, да-да, шурави, семисят тыщач, бали, бали, -- отве-чал голос торговца. Бача, имей совесть. Смотри, совсем новый. Еще семьсот па-тронов дам. -- Бали, бали, шурави, семисят... -- Вот, мать твою, давай сто, еще ящик тушенки даю. -- Восимисят, шурави, восимисят, -- гнул свое голос дуканщика. Димка не мог понять и поверить догадке, чем торгует Боб. Но щелканье автоматного затвора развеяло сомнения. -- Ладно, Дед, бери за восемьдесят. Димку обдало холодам. Ведь этот ствол завтра, если уже не се-годня вечером, будет стрелять в наших ребят! Димка шагнул ко входу. Дуканщик отсчитывал деньги из боль-шой пачки, обстоятельно поплевывая на пальцы, выбирал бумажки постарее и складывал их в кучку на кровати Боба, бормоча впол-голоса: -- Як сад пенджо, ду сат пенджо... Боб внимательно следил за стариком, кривя губы, когда тот подкладывал в денежную горку совсем уже засаленную бумажку. Между дуканщиком и Бобом стоял сорокабаночный ящик тушен-ки, а на нем лежал новенький АК. Димка рассвирепел: -- Ах вы, суки, -- и, обращаясь к одному Бобу, завизжал, -- чуче-ло, педик вонючий, крыса складская... Боб от испуга обмяк. Старик исчез, словно растаял. Лишь даль-нее постукивание ослиных копыт свидетельствовало о том, что дуканщик здесь был. Димка замолчал, тяжело переводя дыхание. Боб сполз с койки на колени, лихорадочно зашарил под кроватью одной рукой и вытащил из=под нее вещмешок, вытряхивая из него пачки афганей и чеков. Дрожащим голосом он умолял Димку: -- Димок, ну что ты, я же шутя с ним. Делать=то все равно нече-го. Если бы он согласился, я б его особистам сдал. Губы Боба тряслись. Их сводила судорога страха. Ослабевшие руки подталкивали к Димке деньги: -- Ты возьми, Димок, возьми, купишь на дембель что=нибудь ро-дителям в подарок или девушке своей. Ты уж прости, что так с фоткой получилось. Прости. Димка качнулся вперед. Боб обрадованно подбрасывал еще и еще денег: -- Бери, бери, я тебе через месяцок еще подкину. Димка вышел из кунга. Его трясло от отвращения. Он пошел к ко-лодцу, вытянул ведро воды и, неловко действуя одной рукой, ока-тил голову ледяным освежающим потоком. Потом Димка вернулся в свою палатку и мгновенно уснул. Снилось ему, что он в горах на точке. Зима. Страшный холод. Димка прижимается к камням, но от них нет тепла. Димка про-снулся. Его морозило -- поднялась температура. Уже вечерело. По-красневшее солнце заглядывало через полог палатки. Вставать бы-ло лень. Димка сдернул с ближних кроватей одеяла, укутался в них и задремал. Разбудили его осторожно- настойчивые толчки в ногу. Димка открыл воспаленные глаза и разглядел стоящего перед ним Мамлеева. -- Димка, тебя дембеля зовут. Димка опять закрыл глаза. Но Мамлеев зашептал громче: -- Ты не бойся, Димка, они мириться зовут. Димка с трудом сел на постели. Лихорадило. В палатке все спали. Мамлеев уже исчез. Димка пошел к Бобу. В домике было застолье. На ящиках из=под гранат стояли бу-тылки с водкой, итальянские мясные консервы с острой томатной подливкой, жареный картофель в огромной сковороде, лук, поми-доры, виноград, чеснок, сало. Вокруг ящиков сидели все полковые дембеля -- жители складов. Боб, улыбаясь, пригласил Димку сесть, приложив при этом палец к губам. Киргиз Жалымов перебирал струны гитары, затем ударил по ним всей пятерней и запел хрип-лым голосом: Когда, забыв присягу, повернули В бою два автоматчика назад, Догнали их две маленькие пули- Всегда стрелял без промаха комбат. " Упали парни, ткнувшись в землю грудью, А он, шатаясь, побежал вперед. За этих двух комбата кто осудит? Никто его невправе осуждать! А вечером в землянке полкового штаба, Бумагу молча взяв у старшины, Писал комбат двум русским верным бабам, Что смертью храбрых пали их сыны. И сотни рая письмо читает людям В глухой деревне плачущая мать. За этих двух комбата кто осудит? Никто его невправе осуждать. Димка сидел на ящике, с трудом воспринимая слова песни, тем-пература поднималась все выше и выше. Кто- то протянул ему кружку с водкой, но Димка оттолкнул ее от себя. Боб заговорил: -- Ну, что, Дима, будем квиты?! Я тебя прощу, а ты- промол-чишь. Ага?! Боб совершенно изменился. От дневного испуганного Боба уже ничего не осталось. Теперь это был самоуверенный, наглый в сво-ей безнаказанности хам. Боб был очень похож на надутого павиа-на, которого Димка видел в Сухумском заповеднике. Павиан сидел на камнях и онанировал, глядя на проходящих женщин. Вспомнив это, Димка расхохотался: -- Боб, обезьяна ты хренова. Ублюдок. Все вскочили на ноги. Димка медленно поднялся и, повернув-шись спиной к кампании, пошел к дверному проему, в котором мелькнуло бледное раскосое лицо Мамлеева. Димка почувствовал, как кто=то схватил его сзади за больное плечо. Мгновенно срабо-тала натренированная годами подпольных тренировок реакция. Удар ногой назад вызвал крик нападавшего. Димка уже стоял ли-цом к этим мерзким рожам, наступавшим на него, пытавшимся взять его в кольцо. -- Эх, если бы не рука, --горько подумал Димка и кинулся на вра-гов. Он сбил одного хлестким ударом тыльной стороны кулака, прямым ударом ноги в пах завалил другого. Оставались Журымов и Боб. Журымов держал в руке нож, а Боб сорвал с крючка авто-мат. -- Тот самый, --заметил Димка. Журымов, выбросив перед руку с ножом, приближался к Димке. Димка обманным движением пнул Журымова по ногам, тот согнулся, пытаясь уберечься от удара, и тут=то Димка с подскоком нанес ему проникающий удар в нос, с удовольствием услышав хруст сломанного хряща. Только хотел Димка обернуться назад, как крепкий удар по затылку погрузил его в темноту. Пришедшие в себя дембеля со стонами поднимались с пола. Боб уже стянул руки и ноги Димки брючными ремнями. Выпив еще водки, дембеля заметили, что Димка пытается приподнять го-лову. Они кинулись к нему. Били Димку ногами. Боб старался уго-дить ботинком в голову, пах, по раненому плечу. Били с остерве-нением, матерясь, когда задевали друг друга. Боб остановил всех жестом: -- Хорош. Теперь по программе. Журымов привычно перекинул Димку поперек кровати, стянул с него до колен брюки и трусы. Насиловали Димку по очереди. Потом отволокли его в ротную палатку. ... Димка пришел в себя. Никак не мог понять, что с ним. Рвущая боль напомнила о драке с дембелями, страшно болели ягодицы и задний проход. Хотелось пить. Димка попытался приподняться. Его тут же стошнило. Стало чуть легче. Переставляя мягкие непо-слушные ноги, Димка прошаркал на улицу. У палатки сидел Мам-леев. Увидев Димку, он вскочил на ноги: -- Дима, Димочка, прасти, я ни знал, что они хатят тибя... Теперь Димка понял, откуда эта незнакомая, пугающая боль и почему брюки сзади пропитаны кровавой коркой, неприятно цара-пающей кожу. -- Принеси мой автомат, -- прошептал он Мамлееву. отступив-шему от него. -- Ну, быстро. Мамлеев вынес Димкин АКМС. Димка, напрягая все силы, про-верил магазин и передернул затвор. -- А теперь заткнись и сиди, --едва шевеля языком, сказал Мам-лееву. Путь до домика Боба занял минут двадцать, хотя в обычное время это занимало минуты три. Димка брел, сжав волю в единую точку, как когда=то учил сэн сэй на тренировках. Цель была ясна, требовалась только сила изнасилованного, истерзанного тела. Все пятеро спали вповалку на заблеванном полу. Димка пытал-ся разбудить их слабым криком, но пересохшее горло только пи-скнуло. Димка выстрелил в пол. Медленно просыпались перепив-шиеся дембеля, тараща глаза на перепачканного кровью, -- изуро-дованного Димку. -- Гни-и-и-ды, --сипел Димка, водя плюющим огнем автоматного ствола. -- Гни-и-и-ды... Он выкарабкался из домика и увидел, что к нему бегут какие=то люди. Димка тяжело лег на землю, уютнее подтянул к груди коле-ни, плотно зажимая между ними автомат и, уже нажимая на курок, узнал в бегущих Мамлеева и прапорщика Белова в полном боевом снаряжении. -- Вернулись! --успел облегченно подумать Димка прежде чем пули разорвали его голову. Глава 7. "Витька" Оглушающий удар по голове бросил Витьку на колени и погрузил в тяжелое липкое забытье... Большой обломок скалы, сорванный взрывом с пятиметровой высоты, расколол Витькину каску и прокатился по обмякшей спине солдата, прочно приковав его ноги к земле. Щебень дождем прошуршал, засыпая могильным пластом разгоряченное боем тело. из=под свежего холмика лишь слабо краснело лицо и белели кисти рук с ободранными до корней ногтями. Рота с хрипом ушла вперед, не заметив такой нелепой гибели Витьки. Сопя и потея, матерясь и стреляя из всех стволов, рота рвалась на гребень (кому нужной?! ) скалы, откуда духи с именем Аллаха так же яростно отбивали от шурави кусок родной земли. Роту вел начальник строевой части майор Стефанчук. Вот так случилось. Командир роты Сашка Бледных в третий раз лежал в госпитале -- сразу после "свадебного" отпуска нарвались на бээмпэшке на мину, крепко тряхануло о броню. Прапорщик Белов был в рейде под Кабулом. Когда командир полка дал распоряжение идти на прочесывание, Стефанчук доложил, что никого из офицеров нет, а рота под командованием сержанта идти в поиск не может. -- Как никого нет? -- возразил подполковник. --А ты что, уже не офицер? Разъелся на штабных харчах. Значит так, завтра в пять выходишь в горы с ротой Бледных. Возьмешь себе еще Веревкина в помощь. Вообщем, повоюете. Задача такая... Но Веревкин идти в горы отказался, не прямо, конечно. Нажрался, гад, дерьма какого=то, у него температура под сорок навалила, и остался он при продскладе "бдить и охранять", проявив при этом даже геройство. "Даже при такой высокой температуре в госпиталь не иду, не могу покинуть пост. " Стефанчука уже третий день душила злоба: -- Вот гавнюк, кинул меня под винты одного, а сам, сученыш, к Надьке моей подбивает клины. Воспоминание о Надежде -- новой официантке из столовой напрочь испортило и без того хреновое настроение начальника строевой части, вызвав цепную реакцию злобы на еле шагающих и измотанных рейдом солдат. -- Вперед, мать вашу, быстрее шагать! -- гаркнул Стефанчук, понимая, что и сам уже вот-вот повалится от усталости, но при этом сладко думая: "Уж теперь=то никто тявкнуть не посмеет, что Стефанчук на халяву опять орденок отхватил... " Вот тут=то и резанули со скалы пулеметы. Можно было уйти, спрятаться за другой сопкой, но взыграло по-молодецки ретивое, и крикнул роте Стефанчук: -- Скалу взять! Духов выбить! Вздрогнули, как боевые кони, солдаты и ринулись под защиту нижних складок скалы. Стефанчук -- за ними, высоко подбрасывая враз полегчавшими коленями, а в голове мысль -- хорошая та, которая всегда приходит поздно: -- Вот дурак, надо же было вот за той сопочкой прикрыться, да вертушки вызвать. Но дело сделано. Не будешь же команду отменять, тем более, что солдаты взбрыкнулись и на второй "этаж" скалы лезут. Один Стефанчук остался, солнце, хоть и январское, а полуденное -- сильно греет, бежать, воевать мешает. Поднапрягся майор, догнал солдат, решил облагодетельствовать: -- Всем, --кричит, -- снять бушлаты. На обратном пути заберем! Тут бою на полчаса. Ничто так сильно не расслабляет в бою, как заминка. Это как с женщиной в ответственный момент: вот все, она твоя, а тут -- бац, звонок в дверь... Солдаты сбросили с себя бушлаты, парят под солнцем, а Стефанчук опять "Вперед! " орет. Взобрались на третий уступ солдаты. Духи, слышно уже, визжат, орут, из миномета долбят по шурави, но те пока скрыты от них. Вот сейчас и было время залечь и вызвать вертушки, даже солдаты ему, майору, подсказывать стали. Нет. Вперед. Не перечь мне, обезьяна! Вперед! Последним карабкался Стефанчук, перед ним мелькали подошвы "Арены" -- нахальные такие подошвы кроссовок, неуставные. В свое время Стефанчук такие раздолбоны устраивал офицерам и солдатам за неуставняк... Хорошо Веревкин подсказал, что раздолбоны, оно, конечно, вещь пользительная, но в определенных условиях. Когда три дня назад утром Стефанчук вышел проверять роту в "адиках", солдаты почти с любовью посмотрели на него и с его же позволения кинулись вынимать из тайников кроссовки и переобуваться, сбрасывая с себя абсолютно непригодные в горах ботинки на гладкоскользкой подошве. Сопя, майор с трудом поднимался на каменный выступ, и тут соскользнула нога на ледышке и рухнул бы вниз Стефанчук, но сильно обхватила его запястье рука впереди карабкающегося солдата и помогла удержаться. Влез Стефанчук на выступ, сердце испорченным будильником верещит. Солдат уже дальше лезет, назад не оглядывается, а майор ему вслед: "Спасибо! Не забуду". Поднялись еще выше, а там дело к рукопашной идет, ломятся солдаты стеной -- благо пулемет заткнули, а от миномета в таком бою толку, как от тех самых ботинок в горах. Но дух, который минометом заправляет, один черт, плюется снарядами, и сшиб он каменюку со скалы, и рухнула она на Витьку, того самого солдата, что выдернул из лап смерти (ой, каких холодных! ) Стефанчука. Видел это майор, видел. Но слишком уж плотным показался ему огонь душманов. Залег Стефанчук за камнями и прицелился из автомата. Но куда стрелять? Солдаты как шли стеной, так и смели духов, всего=то десяток их был. Стефанчук стрельнул для порядка в небо весь магазин и покарабкался вверх к солдатам. Начинало уже темнеть. Не пол-часа понадобилось для боя, а почти пять часов. Потеряли десятерых. Вертушки вызывать майор запретил, приказал трупы взять, собрать трофеи и спускаться вниз. Солдаты почти в открытую огрызались, со злобой собирая духовское оружие и сбрасывая его вниз. Оставили только три автомата и красивый маузер с деревянной кобурой, который Стефанчук тут же нацепил на себя. Взвалили солдаты трупы товарищей на плечи и сунулись было вниз. Ан нет! Духи=то, капкан закрыли, и без бинокля видно как они, хитрюги, безоткатки на прямой прицел вывели. Что тут началось! Дым, огонь, грохот, осколки, то ли снарядные, то ли каменные над головой шныряют. А главное, что обидно, из автоматов бить по ним бесполезно, все равно, что из трубочки пшеном плевать. Миномет бы... да нет его..., улетел вместе с парой РПК вниз со скалы, да вдребезги... Не рискнул Стефанчук солдат вздрючить за это. По связи вымолил майор вертушки, а ночь -- вот она подлая, все темью укрыла, да морозцем прижимать стала. Духи понимают, что вниз шурави ходу нет, но для острастки через некоторые промежутки лупят по скалам, головы поднять не дают. До утра промерзли на голом камне солдаты, отмораживая носы и уши, руки и ноги. Будет работка хирургам! Стефанчук всю ночь глотал спирт, спрятавшись за штабель трупов. Так и грелся всю ночь. К утру надрался в стельку. Растолкал заиндевевших солдат, но они лежат, не шевелятся, только постанывают от боли, глаза не открывают. Понял Стефанчук -- хана ему, если ничего не придумает. Духи уже ушли, оставив после себя стреляные гильзы. От восходящего солнца прямо на Стефанчука шла пара вертолетов. Голова у майора хмельная, легкая в мыслях. Отошел Стефанчук в сторонку, за выступ скалы спрятался, вынул весь запас бинтов и ваты, приложил к мякоти ляжки и долбанул сквозь тампон из трофейного маузера. Ноге стало горячо. Маузер подальше закинул вместе с кобурой и бинтами, испачканными пороховой гарью и кровью. Выполз из=за выступа и хрипит: "Духи! " Солдаты задвигались, как в воде: автоматы хватают, а руки не держат, вскочить хотят, а ноги не сгибаются. Вскоре вертушки подлетели. Первая и вторая всех на борт взяла, как замерзшие бревна, на пол побросали людей. Третья подошла с другой стороны. Стефанчук показал, где оружие бросили, шмотки, и улетел в Кандагар. Не нашли ничего внизу солдаты из спасательной группы, все духи с собой унесли. Возвращались назад и услышали -- стонет кто=то. Бросились искать, нашли Витьку живого, но почерневшего, с лицом и руками помороженными. Погрузили и его в вертолет и полетели в Кабул с дозаправкой в Газни. Лежал Витька в госпитале месяц. Две недели в себя не приходил, лежал, глаз не открывая и слабо дыша. Доктора уж и рукой махнули -- вряд ли... Оклемался Витька, но молчит, ничего говорить, не хочет, да и не может. Через месяц его отправили в Ташкент, в триста сороковой госпиталь. Стефанчук проявил себя героем, даже в госпиталь не лег. Пулю из него вынули и опознали в ней вражескую, из маузера, хотя и дивились эксперты из особого отдела, слишком уж в упор стреляли. Но свидетелей нет, а на нет... Стефанчук доложил "как все было" командиру и пошел к себе в строевую часть похоронки и отпуск себе оформлять. Не дрогнула рука офицерская даже тогда, когда подписывал сопроводительные бумаги для военкоматов на организацию бесплатных похорон, не дрогнула даже тогда, когда вспомнил он того солдата, что из пропасти его выдернул, а потом под камнем лежать остался. Кесарю кесарево. Витькины затерялись документы, нет нигде. С одеждой изгаженной, окровавленной сгинули его бумаги, историю болезни ведут бесфамильную. Молчит солдат, хотя по глазам видно, что все соображает-понимает. Лежит Витька в белой палате, в белой постели, уплетает все подряд, все вкусно. И стукнуло его в голову: "Мама", а чуть погодя: "Папа! " и брата вспомнил, и всех бы родственников так пересчитал, но вырвался из него крик: "Домой хочу! " Засуетилась дежурная сестра, побежала к ординатору. А из Витьки прет двухмесячное молчание, обо всем рассказать хочет. Хорошо хоть укол ему дали, уснул солдат. Через две недели дали Витьке месяц отпуска с учетом дороги, выдали новую парадку, сухпай на три дня, помогли взять билет на поезд в общий вагон. И протрясся Витька в поездах до своей родной Сибири. Благо люди добрые везде есть, не дали с голода напухнуть. Развеселые нефтяники и водочкой попотчевали, но плохо стало Витьке, и не стал он пить больше. Ребята пытались разговорить Витьку, но он отмалчивался, и ночью пришел поезд на любимую таежную станцию -- центр Витькиной вселенной. Вышел Витька на заснеженный перрон, с мартовской коркой льда, сунул руки свои страшные, без ногтей, в карманы шинели и зашагал по знакомой темной улочке к своему дому, выбросив напрочь из головы то, что через три недели должен явиться назад в Кандагар. Не знал Витька, что уже прошел с той поры месяц, как похоронили его родители и ежедневно они обивают порог военкомата, выясняя, когда же тело его пришлют, ведь в похоронке сказано "погиб", а не "пропал без вести". Не знал еще Витька, что после отпуска мать его увезут в районную больницу и похоронят ее очень скоро -- не выдержит материнское сердце. А в отпуск его не отпустит подполковник Стефанчук, поясняя это тем, что до дембеля три месяца осталось. Пока совсем вернется домой Витька, младший брат уйдет в армию и попадет в Киев, на Чернобыль. Не зная, что у отца ноги после смерти матери откажут, носить перестанут. Всего=то два месяца батя порадуется на здорового, живого Витьку и уйдет вслед за мамой. В девяносто втором летом будет отдыхать Витька в Старой Рузе в реабилитационном центре для афганцев и встретит там полковника Стефанчука, вмиг узнавшего Витьку и быстро уехавшего из санатория неизвестно по какой причине. Глава 8. "Игорь" Игорь дружил с Витькой уже почти год. Раньше друг на друга почти не обращали внимания. А однажды вместе попали в плен к духам. Глупо попали, у самого подъезда к кандагарской зеленке. Застучал двигатель "Урала", и Игорю пришлось остановиться. Колонна дальше пошла. Ремонтная машина подскочила, прапорщик, начальник ремонта, ругается. Да и как не ругаться. Двое суток шли колонной из Газни -- ничего. А здесь уже почти дома -- и на тебе. Охранение боевое тоже укатило. Да и что охранять, склады ГСМ под носом. Машины с поста видны, как на ладони. Витька -- водитель ремонтной машины --вытащил из кузова ящик с инструментом, и ребята начал колдовать над заупрямившимся "Уралом". Все излазили ребята, нашли причину, устраняют. Прапорщик ушел на склады за свежей водой, сказал, что туда и обратно и чтобы они машину к тому времени на ноги поставили. Рядом с машиной ребятня афганская кружится, бакшиш у шурави клянчат. Игорь отдал им свой оставшийся сухпай, а Витька почти полную пачку "Памира" бросил. Пацаны визжат от радости, но не уходят, еще попрошайничают. Ничего нет у солдат больше. Хэбэшки с себя сбросили да в кабину спрятали, а то не углядишь -- враз детвора утянет, отчитывайся потом перед старшиной. Возятся Игорь с Витькой, гайки крутят ничего вокруг себя не видят. Одуревшее солнце металл плавит, прикоснуться не дает, но у Витьки на этот случай -- всегда есть несколько пар холщовых рукавиц. Спрыгнул Витька с подножки, другой ключ понадобился, а Игорь гайку прижал и ждет, когда же Витька, наконец, ключ принесет. Заметил вдруг Игорь, что тишина наступила и холодом отчего=то по всему телу повеяло. Отпустил Игорь проклятую гайку, что никак не хотела на место встать, и выпрямил спину. От усталости и неудобной позы в глазах разом потемнело, и поплыли перед глазами фигурки микроскопные, прозрачные. Схватился за зеркало Игорь, прошла мгновенная слабость, и увидел он Витьку, лежащего в пыли вниз лицом, а под левой лопаткой у него узкий напильник торчит. Слетел с машины Игорь -- про автомат свой, что в кабине лежит, вспомнил, но прежде к Витьке кинулся. Только наклонился над телом товарища, как почувствовал на шее веревку. Еле успел под петлю пальцы просунуть, как сильный рывок протащил его по бетонке, обдирая до костей спину. Перед тем как удар в лицо вышиб из него сознание, увидел он двух бородатых мужиков, а неподалеку от них стайку притихших пацанят-попрошаек. Очнулся Игорь под вечер. Солнце садилось за знакомые очертания гор. Руки стянуты сзади крепко-накрепко, во рту промасленная тряпка торчит. Стертая спина горит огнем. В голове гул тошнотворный. Осторожно заворочал по сторонам головой Игорь. В подвальной темноте глинобитного домишки разглядел Витьку, также связанного и таращившего глаза. Попробовал Игорь кляп изо рта выпихнуть, но духи еще сверху веревкой перетянули. Витька упал на бок и, извиваясь червяком, пополз к Игорю. Придвинулся вплотную и зашептал: -- Влипли мы, Игорек! Как будто Игорь сам этого не понимал, но замычал согласно, как, мол, ты от кляпа избавился? Да пока Витька полз к Игорю, веревка чуть сползла с кляпа, вот н выплюнул его. Чуть постанывая от боли, потянулся губами к Игорю, как будто поцеловать его хотел. Впился зубами в веревку, охватившую лицо Игоря, и начал ее расшатывать, ослаблять ее узел. Веревка толстая, крепкая, противно скользила под зубами. Наконец, Витька справился с нею, начал тянуть кляп. Игорь изо всех сил толкал распухшим языком вонючую тряпку, и, как только она выпала, попытался сплюнуть противный привкус. Но наждачный язык только ободрал сухое н?бо. Сколько ни бились, сколько ни елозили ребята по глиняному полу, никак не получалось у них растянуть и распутать зубами хитроумные духовские узлы, только подсыхающие раны опять кровью наполнились и больно ныть начали. Сели тогда плечом к плечу солдаты и тихонечко зашептались. Витька рассказал, что как только он за ключом спрыгнул, над ящиком наклонился, увидел, как тень мелькнула, и острая боль пронзила под левой лопаткой. Всего лишь чуть успел Витька отклониться, но эта малость спасла жизнь. Под другим углом, не в сердце, вошло жало напильника, по ребрам скользнуло, убить не убило, а сознание выбило. Рассказал и Игорь свою грустную историю. Заскучалось ребятам. Жизнь к концу подходит, а даже закурить нельзя. Понимают, что если уж к духам попали в руки, живыми не уйти. А обиднее всего то, что из окошечка незнакомые горы видны. По изгибам вершин точно определить можно, где стоит их полк, да и не только полк, но и палатка где родная -- сказать с точностью до метра можно. Вскоре стемнело. Руки и ноги занемели до деревянности, хоть и пытались ими шевелить по Витькиному совету. Начали было говорить о доме, но только тошно стало, хоть вой на луну, такую огромную, ясномордую, чем=то на кантинщика Али похожую. Услышали ребята, как где=то неподалеку мулла проплакал призыв в вечернему намазу. Значит, уже скоро. Как только перед Аллахом за день отчитаются, так за ними и придут правоверные господа мусульмане. В абсолютной тишине, остро ударив по нервам, скрипнула расшатанная дверь. В комнату ввалились несколько человек. Первым вошел тот самый мужик, что чуть не вышиб мозги из Игоря. В руках у него светила "летучая мышь". Видно, сильно душманов обидело, что шурави, не уважая их труда, кляпы изо рта повытаскивали. Ox, и били же солдат. Пинали их ногами, хорошо хоть чувяки мягкие, но все равно пытались побольнее пяткой врезать, Игорь долго не мог сознание потерять, желая этого больше всего на свете. Витька тоже хрипел, вполне осознанно, сквозь новый тугой кляп. Когда хрустнула лучевая кость у Витьки, тогда только он замолчал, безвольно перекатываясь телом под футболящими ногами. Игорь прижимал локти к ребрам, втягивал по-черепашьи голову в плечи, подтягивал колени к груди, но все это мало помогало. Вспышки боли пронзали до удивления ясный мозг. Игорь понимал, что боль в боках -- это сломанные ребра, не дающие глубоко вздохнуть между беспорядочными ударами. Наконец, он отключился. В голове что=то ярко вспыхнуло, наливаясь белым светом, и тут же погасло. Игорь приоткрыл глаза. Сквозь распухшие веки при керосиновом свете лампы увидел он порыжевшие носки мягких сапог с трещинкой у самой подошвы, попытался приподнять голову, но треснувший носок сапога врезался чуть пониже глаза, и новые удары многих ног сбросили Игоря в тот черный тоннель, из которого он только что пытался выбраться. В следующий раз Игорь открыл глаза, когда услышал (как будто сквозь вату) стрельбу. Безучастно наблюдал он за размытыми фигурами, мечущимися перед его глазами, то наплывая, то исчезая, удивляло только то, что почему=то смотрел он на все вниз головой. Потом в госпитале Витька рассказал, что духи собирались увезти их в горы, перекинули уже через седла, сами уже на коней сели, да налетели ребята прапорщика Белова с ним во главе и крепко дали духам, те не успели смыться. Отлежались ребята в госпитале больше месяца, срослись поломанные кости. Пока валялись на больничных койках, посещали их строгие офицеры -- особисты, но ничего не сумели вменить солдатам, отступились, слишком малый срок для предательства, всего четыре часа в плену побыли. С тех пор и стали не разлей вода Игорь и Виктор. Продолжали ходить колоннами из Кабула на Газни, из Газни на Кандагар, из Кандагара на Шинданд. Везде, где могли пройти колеса машин, побывали они в Баграме, Мазари-Шарифе, Саланге, Лошкаревке, Черикаре. Во сне видели эти маршруты. В этот раз шли из Шинданда на Кандагар, везли двадцать тонн огурцов и помидоров, которые в качестве шефской помощи Ташкентский горком комсомола выделил. Не только, конечно, фрукты-ягоды везла колонна из пятидесяти грузовиков, но и доски, и кирпич, и цемент -- все, что нужно для постройки модулей. Как всегда впереди шел на пониженной скорости танк с тралом впереди, и время от времени тяжеленный металлический каток с легкостью мяча подскакивал на разорвавшейся мине. Над колонной со свистом носилась пара "МИ-24", зорко следящая за сопками и близкими к дороге кишлаками. Дорога была хорошо известна Игорю, но это нисколько не расслабляло, потому что ее рельеф бесконечно принимал новые очертания благодаря минной войне. Задача была одна -- держать колею. "Урал", который вел Игорь, шел последним в тяжело груженной колонне, за ним шли пять порожних грузовиков, ремонтная Витькина машина, а за ней катил БТР, ни на миллиметр не сходящий с пробитой идущими впереди машинами колеи. Впереди Игорь увидел вспухающее облако разрыва, и тотчас же последовала команда остановиться. Игорь нажал на тормоз и закурил, поглядывая в зеркало заднего обзора. Приказали всем заглушить, двигатели и погрузить мешки с цемен том с подорванной машины на запасную. Подождали пока танк пробьет новую колею для прохода пустой машины и быстро стали перебрасывать тяжеленные мешки из кузова в кузов. Игорь видел, что Витька с другими солдатами из ремвзвода, торопясь, снимал колесо, вывороченное взрывом из переднего моста машины. Когда закончили погрузку, начальник колонны --майор -- отогнал ремонтников от машины и, щелкая затвором "ФЭДа", начал снимать машину со всех сторон, стараясь избегать при этом попадания в видоискатель номера. Все понимали, что командир делает снимки впрок. Дело в том, что подорванную машину, если она полностью вышла из строя, очень трудно списать. Для этого нужно оформить гору документов. Проводятся расследование, опросы свидетелей, требуются фотоматериалы. О чем думают там, в Министерстве обороны?! Это хорошо сейчас, обстрела нет, и командир снимает и снимает, а бывает, что голову не высунешь, и, рискуя жизнью, лезут люди под огонь, оправдания для себя добывать. Колонна пошла дальше, змеей проползая мимо подорванной машины, ремонтников и БТРа, оставленного для прикрытия. Вертолеты нетерпеливо сновали над колонной, изредка выстреливая желтыми вспышками тепловых ракет и постреливая из пулеметов в какую=то видимую им одним, цель. Проезжая мимо Витьки, понуро стоящего у машин, Игорь коротко гуднул и махнул рукой, Витька в ответ что=то прокричал и тоже помахал. Часа через три отставшие догнали колонну на привале. Витька пришел к Игоревой машине и устало плюхнулся в пыль, прислонясь спиной к заднему колесу, от которого падала тень. Подошел Игорь, не скрывая радости, хлопнул Витьку по плечу, вынес из кабины сухпай и термос с горячим отваром из колючки. Обедали быстро. Съели банку минтая в масле, банку сгущенки с галетами, запивая все это желтым антисептическим отваром. Покурили Витькины "Мальборо" из НЗ. Всегда курили их, как только Витька догонял колонну. Традиция такая появилась у друзей. Подошел к ребятам испуганный солдат-водитель подорванной машины. Страх до сих пор так и сочился из глаз. Молодой, не обстрелянный еще. Первый раз в рейсе. -- Спасибо, товарищ сержант. Ты извини, что не смог вести машину. Испугался сильно. Руки, понимаешь, трясутся. -- Да ладно, садись, кивнул Витька. -- Есть хочешь? -- Нет, спасибо, нелезет, -- жалко улыбнулся солдат. --Я бы покурил. Витька протянул ему пачку. Солдат присел рядом с ним и, с интересом разглядывая быстро тлеющую сигарету, медленно затягивался. Покурил, с виной в голосе сказал: -- Ну, я пойду. Спасибо, -- поднялся с земли и пошел, неловко переставляя ноги, всей своей фигурой выказывая неловкость от того, что его воинскую работу выполнил другой. После привала шли уже второй час. Машины втягивались в неглубокое ущелье с обширными зарослями зеленки. Вертушки продолжали молотить знойный густой воздух желто-зеленого неба. Жаркий ветер ничуть не помогал избавиться от тяжелой духоты в кабине, густо пропахшей бензином. Автомат дребезжал в зажиме. Игорь пожалел, что забыл подтянуть винты. Вел Игорь машину, а в голове роились разные мысли. Есть тайна одна у Игоря. Он никому не открыл ее, даже Витьке, стыдно почему=то было. Дело в том, что в Бога поверил Игорь. Ну, может не поверил, а все же... Зажали однажды колонну духи перед Баграмом. Молотили со всех сторон из пулеметов, минометов, безоткаток, автоматов, базук и прочей стреляющей дряни. В клочья рвали машины и людей. Вертушки пытались сверху отбить нападение. Да куда там! Одну сбили духи почти сразу. Видел Игорь, как метнулась какая=то штуковина к "восьмерке", волоча за собой длинный дымный хвост, и врезалась в правый бок вертолета. Моментально вспыхнула машина, превратилась в ярко-красный шар с черными полосами просветов и рухнула камнем в голову колонны, прихватывая два "Урала". Вторая вертушка еще побесновалась над духами, отстреливаясь тепловыми ракетами, а потом легла на левый борт я, блеснув под солнцем блистерами, ушла от боя в сторону баграмского аэродрома -- видимо, боекомплект закончился. Что тут началось! Духи палили бесконечно, лупили по почти беззащитной колонне, хотя солдаты и огрызались автоматным и редким пулеметным огнем. Бээмпэшки почти сразу же подбили, и они дымили, бесполезно задрав к небу пулеметы. С ГАЗ=66 тоже вначале квакал "Василек", метая в духов мины. Но духи спокойно брали колонну в кольцо и очень быстро разнесли газон в куски. Игорь залег за передними колесами, пробитыми уже в самом начале боя, и выцеливал автоматом метавшиеся невдалеке фигуры. Скоро патроны закончились. Понял Игорь, что из колонны уже никто не стреляет. Духи шли уже в открытую, простреливая насквозь притихшую истерзанную колонну. И было в их наступлении что=то такое неумолимое, что стальным штырем пронзило сердце Игоря. Посмотрел по сторонам Игорь -- никого живого не увидел. Дымит колонна, языки пламени подбираются к его машине, а в ней снарядов нурсовских три тонны. Онемел от страха липкого Игорь, шевельнуться не может. А задний борт чадить начал. Детство почему=то промелькнуло перед Игорем, да так быстро, но очень, ясно, а губы одеревеневшие сами по себе непослушно зашептали: -- Господи, спаси и помилуй. Даже испугался Игорь, что это такое он бормочет. А сам выполз из=под машины, в кабину юркнул, бушлат из=за сиденья выдернул и метнулся к уже вспыхнувшему борту. Начал пламя сбивать, а духи увидели и перенесли весь огонь на него. Пули свистят вокруг, в землю зарываются, дрожа от злого нетерпения, откалывают щепки от досок, ослепить пытаются Игоря. И тут уж совершенно несуразное выкинул Игорь. Плюхнулся на колени, коряво перекрестил себя, зашептал где=то слышанные слова: -- Господи наш, Иисусе Христе, Спаситель, спаси и сохрани... Потом опять вскочил на ноги, и показалось Игорю, что сияние от него какое=то исходит и пули от него отскакивают. Сбил пламя Игорь, для верности еще, из канистры водой залил. Тут вертушки налетели, задали жару духам, отбили остатки колонны. Потом танки оттаскивали побитые машины, перегружали грузы. Работал Игорь молча, а сам все думал, что же происходило с ним? Машина его была буквально изрешечена. Витька головой только качал, удивлялся и все на друга поглядывал, странный он какой=то. Задумался Игорь, пропустил команду "Стой". Хорошо интервал между машинами есть, а то так бы и врезался в идущую впереди. Бросил ногу на тормоз. Только теперь понял, что стреляют. Из зеленки стреляли по колонне, но жидко как=то, неумело. Танк с тралом уже несся в сторону зеленки, на ходу всаживая в нее снаряд за снарядом. Вертушки, суетливо заходя в разворот, тоже лупили из подвесок по невидимому врагу. Игорь выхватил из зажима автомат и спрыгнул на землю с левой безопасной стороны. Водители остальных машин уже лежали под колесами, выставив стволы автоматов наружу. Игорь посмотрел в хвост колонны. Какая=то машина уже затянулась плотным шлейфом черного дыма. Ветер налетел и пригнул к земле завесу. Игорь увидел горящую Витькину машину. Он кинулся к ней, пригибаясь к земле, когда оказался на открытом месте между машинами. Добежал, попробовал открыть дверь, но ее заклинило. Он вскочил на подножку. Через открытое окно увидел, как Витька отчаянно выдирает ногу, зажатую между педалью и вмятым металлом кабины. Игорь влез через окно в кабину, развернулся спиной к Витьке и высадил обеими ногами дверцу. Потом сунулся вниз и стал тянуть Витькину ногу, одновременно надавливая головой в каске на выпученный металл. Обдирая ногу в кровь, со стонами и воплями Витька освободился. Игорь вынырнул из кабины и протянул руку Витьке. Но Витька встал на подножку и потянулся за автоматом. Вдруг со стороны зеленки раздался грохот, и один-единственный снаряд, успевший вылететь из безоткатной пушки, тут же раздавленной гусеницами танка врезался в машину Витьки. Игоря отбросило на землю выбив на время дыхание. Крыша кабины оторвалась и острым лезвием сорвала с плеч голову Витьки, которая плюхнулась на колени уже поднимавшегося со спины Игоря. Тело Витьки, нелепо корчась, сползало в пыль, поливая все вокруг, кровью, свертывающейся в ярко-пыльные шарики. Игорь сидел и смотрел в лицо друга. Широко открытый рот, полуприкрытые глаза смотрели на Игоря с укоризной: -- Что ж ты, дружище?! Что ж ты раньше=то не подошел... Скрежет порванного железа все еще стоял в ушах Игоря, в голове у него что=то щелкнуло. Игорь крепко прижал к себе голову Витьки и заплакал. Тщательно пытались отобрать голову санитары. Игорь плакал, ругался, прятал голову под гимнастерку. Так и увезли его в Кандагар, а оттуда отправили в Ташкент. Голову, конечно, отобрали, вложили ее вместе с телом Витьки в цинковый гроб и отправили "черным тюльпаном" домой. Разгружали у продсклада ящики с огурцами и помидорами солдаты. Руководил ими прапорщик Веревкин, досадливо морщился и грязно материл шефов за семьдесят процентов гнили. Ведь видно же, что еще в Союзе половина сгнила. Мать вашу, шефы... Игоря привезли в госпиталь. Солдаты-санитары отмыли его от крови, переодели в пижаму. Тут Игорь пришел в себя после укола, вернее, проснулся. Беспокойно ему. Нет Витьки рядом с ним. Засуетился Игорь, растолкал санитаров, ищет что=то. Понятное дело. Отправили его в зарешеченное психиатрическое отделение. Хорошо, что кто=то из раненых надоумил санитаров. Сунули они в руки Игорю глобус школьный, небольшой такой, размером с солдатскую голову, только ножку отвинтили, конечно. Спокоен Игорь. Дружок его -- Витька с ним. Обнял Игорь земной шар руками солдатскими, охраняет его покой. Беспокоится только тогда, когда баня, и глобус забирают. Вежливо со всеми разговаривает, вполне разумно, между прочим. Пришла пора выписывать Игоря домой. Сколько же можно? Уже почти восемь месяцев лечится. Оформили билет на поезд. Благо, он идет напрямую из Ташкента до города, откуда уходил Игорь в армию, где живут его родители. В день отправления дали телеграмму, чтобы встретили сына. Сидят Игорь с сопровождающим на привокзальной площади, ждут, когда объявят посадку на поезд. Сопровождающий уже бутылку "Чашмы" выпил, по нужде хочется. Огляделся по сторонам, никого рядом из военных нет, некого попросить за больным посмотреть. Не просить же гражданских -- тайну военную выдавать. Слева от вокзала портрет Брежнева висит, очень на узбека похожего. Ручкой приветствует всех на русском и узбекском языках. Полиглот. Взял сопровождающий за руку покорного Игоря, поинтересовался, не хочет ли в туалет. Отвел его на перрон, посадил на скамейку, приказал ждать его, а сам в вокзал кинулся. Сидит Игорь на скамеечке, глобус поглаживает, о чем=то с Витькой толкует. Вдруг взвизгнули тормоза прибывающего на третий путь товарняка, ну очень похоже на полет снаряда взвизгнули. Холодно стало Игорю. Поднялся он со скамейки, по сторонам озирается. Тут как раз объявили, что на первый путь прибывает поезд, на котором поедет сейчас домой Игорь. Люди забегали, заторопились, узлы свои с чемоданами к платформе волокут. Игор?к между ними бредет, тревожит его что=то. Вот и локомотив идет. Мечется сопровождающий по платформе -- нет нигде чокнутого. Идет Игорь, а сзади него старуха торопится, в обеих руках по чемодану. Захотела бабка обогнать неспешащего солдата, толкнула его сердито. Разжались руки Игоря и заскакал глобус по асфальту да вниз на рельсы спрыгнул. -- Ви-и-и-ить-ка-а, -- заметался Игорь и прыганул прямо под колеса налетевшего поезда... Глава 9. "Колька" Жутко... Жутко... Страх наползает липким потом, заставляя забыть о горном холодном воздухе, за десять минут до этого покалывавшем морозными иглами. Рев разрывов мин в близком ущелье заставляет сильнее (куда больше! ) втягивать голову в воротник бушлата, теснее обхватывать заиндевевший автомат, глубже втискиваться в призрачное убежище -- небольшую ложбинку за камнем, пробитую ежегодными весенними потоками воды. Теперь промерзшая ложбинка заполнена крупным телом Кольки. Метрах в семи от него, за камнями, покрытыми толстым слоем голубого искристого снега, лежит прапорщик Белов. Засада. Группу сбросили с вертушек в трех километрах от нужного места. Маршрут прошли быстро, без затруднений, что в общем=то немного удивило Белова. На восемьдесят процентов группа состояла из молодых. По разведданным на этом участке горной вьючной тропы должен появиться караван с оружием из Пакистана. Реализацию разведданных возложили на Белова и придали ему свежесформированную группу "горных егерей", как их прозвал один из первых командиров роты. Так название и закрепилось за ними. На совещаниях у командира полка эту роту иначе и не называли. Название=то названием, да вот люди постоянно менялись. Хорошо, если по ранению, а то все больше "черными тюльпанами" домой отправляли. Раньше было хуже. Попадет в роту солдатик, а по физкультуре у него в школе "трояк" был, на гражданке крутым считался, портюшку по подъездам глотал, дурь курил, худо-бедно за себя мог постоять, особенно если толпой наваливались. А здесь... Эх, да что тут говорить! Еле на горушку вскарабкается и все -- сдох. А по маршруту еще топать и топать, да не только топать, а еще груз свой тащить, да воевать надо. Дело в том, что ножонки слабые. Горы -- не дискотека. Вот и проходили месяцы, пока молодые окрепнут, к горам привыкнут, приноровятся к ним. Теперь=то полегче. Замкомандира по физо выбил в Союзе тренажеры -- доказал их нужность. Молодые с них месяц не слезают, колени накачивают, а потом уж с ними в горах легче. Ждали в засаде уже три часа. Ни единого движения не улавливалось. Белов неслышной тенью проскальзывал по залегшей цепи из двадцати солдат, перебрасывался короткими фразами со "стариками", дольше задерживался с молодыми, чувствовал притаившийся страх у молодежи, пытался ободрить, настроить на предстоящий бой. Ночное небо черным куполом висело над горами. Звезды по-сумасшедшему сияли, выжимая слезы из пристальных глаз взглянувшего на восток, откуда придет рассвет. Январский мороз давил, усиливая свою мощь ветерком. Тишина звенела. Люди старались лежать спокойно, только про себя ругали мороз и мечтали о кружке обжигающего чая. Изредка где=то далеко срывался со скал одинокий камень и катился вниз. Легко можно было пересчитать, сколько выступов имеет стена, по которой щелчками летел в пропасть камень, прежде чем пропадал в расщелине или ущелье. Однажды услышали рев сошедшей лавины. Подумалось: начался артобстрел. Но по скоро наступившей тишине и снежной искрящейся пелене, поднявшейся высоко в небо, поняли, что духи не атакуют. Колька поежился в своей ложбинке и невольно оглянулся назад на стену скалы, с которой они слезали к месту засады. Только отлегло, только прошел первый испуг, как опять зарокотало. В первый миг почудилась опять лавина. Но нет. Вслед за ударом последовали еще и еще, зарыдали, заплакали в резком воздухе траектории мин, застрекотали автоматы и пулеметы. -- Как? Откуда узнали? -- стучало в голове у Белова. -- Что делать? На извечный вопрос ответа не было. Пока не было. Белов окинул взглядом близлежащих солдат. Никто не вскочил, не вскрикнул, так же и лежали, заметно напружинив тела. Только шалопут Сережка Донцов, уловив взгляд прапорщика, оскалился в белозубой бесшабашной улыбке и едва заметно махнул ладонью в теплой двухпалой рукавице. Как=то спокойнее стало Белеву, прошла мгновенная паника. Задумался прапорщик: -- Почему же духи лупят по ущелью? Кто там? Может, наши? Пришлось выходить на связь. Благо, грохотало здорово. Быстро настроившись. Белов доложил обстановку. -- Ничего не предпринимать. Ждать. При изменении обстановки -- доложить! --глухо прогудело в наушниках. Через десять минут, когда стрельба достигла тугого грохочущего вала, который катился из ущелья к вершинам гор, прапорщик опять связался с полком и получил приказ разведать обстановку, хотя сам уже отправил солдат. К ущелью ушли двое: Колька Светлый и Сережка Донцов. Белов следил за их удаляющимися фигурами: гибкой и ловкой Сережкиной и крупной, приноравливающейся Колькиной. Сережка дослуживал уже второй год, весной -- дембель, привык к горам, даже полюбил их, несмотря на то, что горы всегда здесь приносили увечья и смерть. Нравилось Сережке испытывать свою силу и выносливость. Ловко, легко двигался он по горам. Безошибочно находил безопасные тропы, чувствовал необходимую устойчивость камня, нависшего над пропастью; запросто ориентировался в пещерных лабиринтах, хотя и жил в степном Казахстане. Почувствовал Сережка в Николае Светлом тягу и интерес к горам, поэтому и взял его сейчас с собой в разведку. Белов предлагал кого=нибудь из тертых ребят, но Сережка уперся и настоял на своем выборе. Солдаты передвигались по узкой щели, в направлении боя. Колька быстро приладился к крадущимся шагам Сережки и старался повторять все его движения. В Кольке боролись два чувства. Страх, который он испытал, пробегал ознобом по телу от попадавших в рукава и за воротник струек мороза, но его легко пересиливало чувство любопытства. Еще ни разу не был Колька в бою, но слышал, конечно, стрельбу, видел хищные хвосты " Стингеров", пытающихся врезаться в борт вертушек, в одной из которых сидел он сам. Теперь он непосредственный участник событий. Думал Колька о себе как=то отстраненно, словно видел все по телевизору. Чувство реальности ушло. В конце каменного коридора, изгибающегося в сторону ущелья, уже видны были вспышки и красно -- люминисцентная стена огня. Не боясь быть замеченными, ребята торопливо протискивались между теснящихся камней, задевая, за выступы касками и автоматами. Сережка добрался до расширившегося края щели и лег на снег. Колька притиснулся ближе к нему и улегся рядом. Под ними огромным провалом виднелось ущелье, широко раскинувшее щупальца трещин, наподобие той, в которой разместились разведчики. Колька напрягал зрение, пытался разглядеть что-либо в ярких вспышках, мечущихся с одной стороны ущелья к другой и наоборот. Сережка внимательно изучал обстановку в прибор ночного видения, потом матюкнулся и сунул Кольке под нос трофейный американский бинокль. Колька ткнулся носом в специальное углубление и тут же отшатнулся от окуляров. На него вдруг накинулся ствол миномета, выплюнувший очередной снаряд. Калька вновь прильнул к биноклю и отчетливо разглядел в красном свете панораму боя. С левой стороны духи вели минометный огонь из пяти видимых орудий. Снаряды с воем неслись по восходящей траектории и плюхались беззвучно в стойком гуле на правой стороне ущелья, где на нешироком плато метались фигурки людей. Калька никак не мог понять, кто это. Люди на правой стороне огрызались редким огнем автоматов и ружей. Укрыться им было негде, только редкие камни могли служить защитой, но мины доставали всюду. Колька разглядел тропу, заваленную камнями, по которой могли уйти эти люди, по плотный огонь не давал им этой возможности. Сережка толкнул Кольку в бок и махнул рукой назад. Ребята скользнули вниз, поднялись со снега, н Сережка, хохотнув, сказал: -- Во дают душары! Друг друга крошат- ослы... Колька недоуменно взглянул на него. -- Да какая=то мелкая банда захотела караван пощипать, а те, видишь, по соплям им врезали. Хрен с ними, пусть долбятся, нам же легче потом будет. Ладно, пошли назад. Колька опять шел за Сережкой. В голове проносились вырванные биноклем эпизоды боя. Он вспомнил взметнувшуюся вверх в снопе пламени фигуру человека, рядом с которой вспух разрыв. Еще одну фигуру, переломленную пополам на камнях засыпанной тропы... Вернулись к своей группе. Сережка скользнул к прапорщику, доложил результаты, а Колька улегся в свое остывшее ложе. Белов вышел на связь, в свою очередь доложил результаты разведки: караван имеет семь минометов (углядел же Сережка, посчитал по вспышкам), четыре пулемета, около сорока человек. А вот количество лошадей уточнить не удалось, их духи укрыли за валунами. С той стороны приказали ждать караван, по возможности уничтожить его своими силами, а к рассвету подойдут вертушки. Белов прошел по цепи, дал приказ пулеметчику ударить по каравану в голову и хвост, минометчикам двух орудий сосредоточиться на центре колонны, тем самым перекрывая пути духам вперед и назад и сея панику в середине. Остальные солдаты должны будут поражать уцелевших автоматным огнем. Вдали стихал бой. Только поспешно трещали запоздавшие одиночные выстрелы. Тишина. Колька вглядывался в угол скалы, прикрывавшей поворот тропы. Он вспомнил, как мальчишками играли на развалинах старых домов, окружавших новый район города. Делились на две группы. Устраивали засады. Пуляли друг в друга горохом из прищепковых самострелов и крупой из трубочек. Случалось, дрались. Помнил Колька сладкое чувство безопасности и безпроигрышности, когда пацаны другой армии, ничего не подозревая, пробирались между разрушенных стен в поисках противника. Колька всегда верховодил своей группой мальчишек -- считался самым отчаянным и бесстрашным. По всем правилам военного искусства располагал своих бойцов, пытаясь предугадать маршрут противника, по обе стороны его движения, и, когда "враги" достигали критической точки засады, кричал страшным голосом: "Огонь! " Тут же из щелей высовывались стволы горохового оружия, и противник осыпался со всех сторон жалящими снарядами... Колька увидел на тропе первую лошадь. Она шла почти вплотную к скале, а по другому краю тропы шагал человек с автоматом на груди. Вслед за первой лошадью показалась вторая. Вскоре весь караван из семидесяти тяжело навьюченных лошадей растянулся по хорошо просматриваемому с места засады участку тропы. Душманы шли весело, разгоряченные успешным для них боем. Калька примерно прикинул размеры цепи и одновременно с классическим криком прапорщика Белова "Огонь! " мысленно дал команду на поражение противника своим пацанам из детства. Пулеметы и минометы ударили в унисон, разом осветив тропу с остолбеневшими людьми и животными на ней. Колька поймал в прорезь прицела чалмастую голову одного из погонщиков, задравшего ствол автомата верх, и ударил по ней короткой очередью. Душман взмахнул руками, далеко отбросил от себя оружие и упал под копыта взвившейся лошади. -- Есть, -- совсем по-киношному подумал Колька и удивился тому, что ничего, кроме удовлетворения от удачного выстрела, не испытывал. А караван внизу метался, как совсем недавно металась напавшая на них банда. Люди и кони смешались. Треск выстрелов и разрывов, крики отчаяния, ржание -- все это странно возбуждало Кольку. Он водил автоматом по хорошо видным ему целям и, увидев пораженного им человека, с наслаждением всхлипывал: "Есть! " Забывшись в угаре стрельбы. Колька высунулся из=за камней по грудь, выискивая все новые и новые цели. Вдруг по камням царапнула пуля и с густым упругим воем унеслась вверх. -- Вот черт! -- подумал Колька. -- Ведь могла же и в меня. Его тряхнуло страхом. Он представил себе, как кто=то из духов вскрикнул бы: "Есть! ", если бы лежал сейчас Колька с пробитой головой. Вот тут=то реальность зашумела в ушах Кальки, заставляя втиснуться глубоко за камни. Духи опомнились от внезапной атаки и бросились к стене, под защиту неровностей скалы. Стрельба утихла. Прапорщик Белов сообщил в полк. До утра нужно было держать духов на месте, не упускать их из сектора обстрела до подхода вертушек. До рассвета оставалось час-полтора. Солдаты закурили, и в воздухе, который становился прозрачнее, потянулись тягучие, крепкопахнущие волокна табачного дыма. Колька не курил и поэтому пристально смотрел вниз на тропу, пытаясь разглядеть высовывающихся из укрытия духов. Тропа была завалена трупами людей и лошадей, тяжелыми вьюками, которые падали во время обстрела со спин животных с металлическим цоканием. Покурившие и вроде бы отдохнувшие солдаты опять припали к своим щелям, выискивая цели, но духи высовывались редко, так как насыщающееся светом утро неумолимо приближалось, и любое неосторожное движение грозило смертью. Белов никак не мог успокоиться. На духов не похоже, чтоб они так пассивно вели себя. По связи предупредили, что вертолеты подойдут минут через сорок. Оставалось только ждать. Рассвет полностью охватил нeбo, заблестел нестерпимым сиянием на снегах, окрасил их в красно-розовый цвет, блеснул золотой полосой над отрогами Гиндукуша и вытолкнул огромное белое солнце. У Кольки даже дыхание перехватило от этой впечатляющей картины. Грандиозность горной панорамы подавляла его. При ярком свете тропа поразила Кольку безжалостностью смерти. В темноте все казалось бесформенным, слитым в одно целое. А сейчас он разглядел огромные ржавые пятна впитавшейся в снег крови, страшные позы мертвых людей, придавленных тюками и лошадьми. Один из душманов лежал на вьюке, безвольно свесившись руками и ногами. Голова его представляла собой кровавое месиво, смерзшееся в кошмарный шар из шелка чалмы и раздробленного черепа. Из ватной спины поднимались струйки дыма, и отверстия от трассирующих пуль все расширялись. У самого поворота скалы, из=за которого вышел караван, лежала еще одна лошадь, но только живая. Она поднимала голову, пыталась вскинуть передние ноги, но все ее попытки были напрасны. Калька находился в середине цепи, и край тропы хорошо открывался только ему. Он приложился к автомату, поймал голову лошади в прицел и выстрелил. Лошадь встрепенулась, легко вскочила на колени и с пронзительным визгом-ржанием стала валиться под откос. Большой вьюк, обтянутый грязно-серым брезентом, рванулся вниз, увлекая за собой животное и человека, который запутался рукой в узде. Духи под скалой грозно завизжали бесполезно паля в воздух. Со стороны солнца показались вертолеты. Очертания двух машин размылись от яркости, но по мере приближения принимали четкость, доносили до людей свист и гул двигателей. Душманы вновь загалдели, и к вертолетам понеслись перекрещивающиеся линии очередей. Белов закричал: -- Всем укрыться... Колька высунулся из=за камней и наблюдал за надвигающимися вертолетами до тех пор, пока не увидел струи пламени из подвесок. Он быстро опустил голову н обхватил ее руками, при этом понимая всю бесполезность этого движения, когда за спиной грохнуло сразу несколько взрывов и каменный щебень плеснулся на солдат. Вертолетчики промазали. Дали залп поверх духов и чуть не смели со скалы группу Белова. Со следующего захода залпы ударили ниже тропы, и вертушки пошли на третий заход. Колька услышал мощный выстрел над головой с самой вершины скалы. Он выглянул в щель между камнями как раз в тот момент, когда снаряд, посланный духами, забравшимися высоко в горы, влетел сквозь блистер ведущего вертолета и блеснул разрывом внутри него. Колька завороженно смотрел, как метнулись в разные стороны куски машины, как она, распухая огненным шаром, рухнула вниз. Вторая вертушка шарахнулась ввысь, паля НУРСами из подвесок по вершине горы, и водопад щебня зашуршал по стене, срывая с нее снежный покров, засыпая площадку- Калька почувствовал, что его засыпало достаточно сильно. Он рванулся и легко выскочил из холмика, но теперь его ложбинка оказалась засыпанной, и защитный уровень камня, за которым он лежал, теперь едва прикрывал макушку каски. Колька беспомощно огляделся. Все солдаты лежали так же тихо и спокойно под кучами щебня, как перед самой вертолетной атакой, лишь осторожно освобождали головы, сметая с касок пыль, мелкие камешки. Белов, разъяренно жестикулируя, позвал Кальку к себе. Тот на четвереньках пополз было к прапорщику, но увидел Сережку, залегшего между большими валунами, и метнулся к нему. Сережка имел способность устраиваться как можно более комфортно в любой ситуации. Вот и сейчас камни окружали его со всех сторон и щебень задерживался, не засыпал Сережку, как всех остальных. -- Что ж ты. Колек... Раз засыпало -- лежи, не шевелись, -- хлопнул Кольку по плечу Сережка, -- Представляешь, какой толщины бронежилет над тобой? Ведь зашита! А ты дергаешься. Хорошо еще, что обстрела не было, а то бы -- крышка. Пока Калька менял позицию, духи угодили из базуки в хвост второй вертушки. "Восьмерка", заваливаясь на правый бок, уходила между горами прочь от группы Белова. За вертушкой тянулся негустой черный след. Духи внизу ликовали. Белов сообщил в полк. Оттуда его злобно выматерили, обвинив в том, что он не выставил дозоры на возможных подходах к группе. Прапорщик понимал всю несправедливость этих слов: людей в его группе как раз хватало на то, чтобы успешно провести бой из засады, но спорить было бесполезно. Теперь оставалось только ждать. А сколько ждать? Очевидно, до завтрашнего утра. Первым делом нужно организовать оборону, и прапорщик с головой окунулся в решение неотложных задач.. Вот она, война! Недавно были охотниками, а теперь сами стали дичью. Белов, зная повадки духов, выставил пост у щели тропы, сквозь которую они ночью спустились к месту засады. Духи сверху так просто не уйдут, всячески будут помогать оставшимся внизу. Второй пост оставил у среза площадки контролировать движение на тропе. Остальным солдатам приказал приткнуться к стене скалы под выпуклости. Солдаты стеснились у стены -- и вовремя. Сверху духи сбросили несколько валунов, но они, не причинив никому вреда, гулко рухнули на площадку и, подскакивая, скатились вниз. Солдаты нехотя жевали холодную тушенку, молча курили. Спать хотелось зверски. Белов разрешил спать, а сам еще раз связался с полком. Колька не спал. Панорама гор, гораздо более высоких, чем они казались ночью, приковывала к себе. Яркое солнце пригревало, и от солдатских ватников валил пар. Когда=то Колька был в горах, но в цивилизованных краях. Промок -- пошел в гостиницу, переоделся, согрелся. А здесь... Задремал Колька, а через два часа разбудил его Сережка. Прапорщик послал их двоих сменить наряд у тропы. Колька поплелся за Сережкой, еще не совсем проснувшись. Предыдущий наряд ушел, и Сережка с Колькой уселись в их логово. Но деятельная натура Сережки заставила их обоих собрать крупные камни и выложить что=то вроде крепостной стены, прикрывающей тропу. По задумке архитектора в ней были, как и полагалось, амбразуры, дающие возможность для широкого наблюдения за тропой и обстрела. С площадки слышалась стрельба, видимо, нижние духи сделали попытку пробиться дальше по тропе. Внезапно что=то грохнуло, и, едва ребята упали на землю, снаряд из базуки врезался в кладку. Сережка вскочил на колени, высунул ствол автомата в амбразуру и, ничего не видя в каменной и снежной пыли, зачастил выстрелами. Калька сунулся к другой щели и тоже нажал на курок. Пули злобно защелкали, взвыли рикошетом, беспорядочно заметались по всей длине расщелины. Утихло. Пыль быстро осела. Сережка весело выругался, а Колька остолбенело молчал. Вдруг сзади раздался голос Белова: -- Психуете? Что за дела? -- Веселимся, -- повернулся к нему Сережка. -- Ослы из базуки стрельнули -- а тут ловить нечего. Колька тоже повернулся к прапорщику, с одобрением осматривавшему сооружение. И опять грохнул выстрел. Солдаты вновь застрочили. К ним присоединился Белов, предварительно швырнув гранату. Она метнулась через стену, несколько раз задела боками о камни и рванула метрах в десяти от баррикады. Опять тишина. Сережка услышал стон. У плавного поворота он увидел ствол брошенной базуки и руку, тянущуюся к ней. Сережка полоснул очередью по руке и рывком перескочил через стену. Белов закричал: -- Стой... Назад, назад... Ты куда? Но Сережка уже несся к базуке. Подскочил к повороту, схватил оружие одной рукой, левой навел автомат на духа и добил его, выглянул за угол и попятился назад, простреливая тропу перед собой. У стены он остановился, перебросил через нее базуку и повернулся спиной к тропе, чтобы перемахнуть через ограду к своим. Духи выскочили из=за поворота, поливая очередями. Сережка присел, сжался в комок, развернулся лицом к нападающим, но выстрелить не смог. Обожгла руку вражеская пуля, пронизала жгучей болью. Белов лупил очередями по пригибающимся, но неумолимо приближающимся к Сережке духам. --Серега, быстро лезь сюда, --звал прапорщик. Колька целился сквозь амбразуру, но не стрелял: голова Сережки закрывала сектор обстрела. Сережка перекинул левую руку через край стены, попытался подтянуться. Автомат скользнул ремнем вниз, вдоль раненой руки, вызвав адскую боль. Сережка наклонился, перехватил оружие левой рукой и, перебросив его через стену, попытался еще раз вскарабкаться на нее, поставив ногу в амбразуру Кольки. Белов крикнул Кольке: -- Я прикрою. Помоги ему. Колька отбросил автомат, хотел было подняться, но страх, тошнотворный, животный страх, притиснул его к земле. Не мог Колька оторвать себя от уютного убежища. Он ясно представил себе, как над срезом стены появляется его голова, и пули, учуяв жертву, впиваются в его лицо. Жутко. Жутко! --Ну, что ты, гад! --орал Белов, продолжая палить. -- Помоги же ему. Помоги же ты, сука. Колька даже не пошевелился, занемел всем телом. Белов бросил автомат, вскочил на стену, схватил руку слабеющего, изрешеченного Сережки и потянул к себе уже мертвое тело солдата. Вдруг прапорщик вздрогнул, секунду постоял и рухнул назад с развороченным лицом и перебитыми ногами. Колька лежал оглохший, опустошенный ужасом. Через стену хлынули солдаты, выметая духов на самую вершину горы. Медбрат горестно мотал головой, осматривая еще теплые трупы Белова и Сережки. Потом подошел к Кольке, попытался перевернуть его на спину, думая, что и он мертв. Но Колька напрягся и не дал себя перевернуть. Медбрат все понял и выплюнул одно единственное слово: -- Дерьмо... Глава 10. "Олег" С самого вечера варан лежал на песке, широко раскинув мощные лапы и вытянув безобразную голову. Теперь уже приближался рассвет, вытягивая розовую нитку на горизонте. Древний зверь мудрыми глазами всматривался в очертания построек кандагарского аэродрома, с которого со звонким свистом взмывали в еще ночное небо один за одним вертолеты. Знал варан, что нужно поскорее убираться отсюда. Где есть человек и его машины, там обязательно будут неприятности. Но это было любимое место "ящера" на протяжении долгих лет. Вот уже пять лет, как он мог приходить сюда только ночью, а днем убирался подальше в пустыню. Удивительно быстрым движением варан развернул свое длинное тело головой на восток, но свист летящей мины остановил его. Еще ни разу за столько лет войны варан не слышал так близко этого звука, поэтому он вновь замер, впитывая новую информацию о людях. Зря... Мина конечной точкой своей траектории выбрала имение варана. Сверкнул разрыв, взметнулись ошметки животного. Афганистан просыпался. Олег встал рано, еще не было пяти. Вчера было очень много полетов. Вертушки до бесконечности взлетали и садились. Олег бегал к каждой из них, ловко выдергивал кассету с фотопленкой, на которой прописывались параметры полетов, вставлял другую и возвращался в лабораторию. Там проявлял эти пленки в огромном ведре с проявителем, затем, взглянув на обрабатываемую пленку в лучах света, определял достаточность или недостаточность проявления и перебрасывал пленку в ведро с закрепителем. За целый день набегался до изнеможения без перерыва на обед. Когда вернулись последние "восьмерки", у Олега хватило сил только на то, чтобы снять с них кассеты, сунуть в аппарат новые и добрести до своего топчана в этой же пропахшей фотозапахами лаборатории. Ночью постоянно преследовала одна и та же мысль: "Проснуться раньше, проявить оставшиеся кассеты". Олег знал, что с утра будут опять массовые полеты, и он просто зашьется на работе. Вообще=то одному здесь было тяжело, но остальные двое солдат улетели в Шинданд в командировку для обеспечения полетов полковых вертолетов. Под Шиндандом проводилась широкомасштабная операция по уничтожению огромных скоплений врага. Те двое улетели под командованием Малыша --прапорщика Малышева -- добрейшего человека. Он всегда помогал своей группе быстро расправиться с проявкой и прочтением пленок. Олег только печально вздохнул, когда увидел на столе огромную кучу непрочитанных пленок. Был у него помощник, дембель Вовка Долгов, в принципе, неплохой парень, но по общему признанию -- алкоголик. Действительно, не было ни одного дня, чтобы Вовка хоть немного, но не был бы выпившим. Где он доставал спиртное? А черт его знает. Где=то брал. Вчера еще Вовка набрался с утра, потом в обед приложился к фляжке со спиртом, а вечером уже не поднимался со своего топчана. Лежал на нем, улыбался в ответ на ворчание Олега, тихо напевал что=то себе под нос, потом уснул. С ним пытались бороться и командир полка, и замполит, и начальник группы АФС (аэрофотосъемки) капитан Кулаков и Малыш. Но все было тщетно. Даже на импровизированной гауптвахте-яме, вырываемой в день ареста самим арестованным, Вовка умудрялся напиваться, чем окончательно сломил командира полка -- боевого летающего полковника. На Вовку махнули рукой, и он, одинокий герой, продолжал свою службу. Олег читал уже седьмую пленку, записывая в журнал снятые параметры, когда Долгов, тяжело постанывая, поднялся с топчана и побрел к туалету, шаркая в пыли давно нечищенными ботинками. Вернулся назад он через полчаса уже навеселе, зато притащил с кухни горячую перловку с тушенкой и котелок чаю. Олег на ходу жевал, заряжая пустые кассеты, а Вовка взялся за чтение оставшихся пленок, отрываясь от них только для того, чтобы отхлебнуть из фляги. Олег с опасением посматривал на Вовку, боялся, что он не до конца выполнит работу, напьется раньше времени. Но Вовка работал быстро и четко, несмотря на принятую изрядную дозу спиртного. Олег услышал двигатели заходящих на посадку вертолетов и выскочил из лаборатории. Вертушки садились парами. Сразу четыре машины зарулили на стоянку полка. К ним со всех сторон кинулись механики, сразу же набросились на свой узел вертолета. Олег заменил кассеты и вернулся в лабораторию. Пленки извивались в ведре змеями, неприятно прилипая к изъеденным химикатами рукам. Олег вынул одну на свет, и тут=то раздался ужасающей силы грохот. Вовка, уже дремавший за столом, выскочил из домика. Олегу ужасно хотелось сделать то же самое, но он не мог, так как пленки еще были в проявителе. Грохнуло еще раз тогда, когда Олег выходил из лаборатории. В конце взлетной полосы находились склады артвооружения, и именно над ними вставал огромный гриб взрыва. Дым клубился черной массой, поблескивая языками огня. Зрелище было потрясающим. Вовка и Олег зачарованно смотрели на все поднимающийся в небо сгусток взрыва, пока сверху не стали падать осколки растерзанного металла. Они падали под ноги солдат, шипели в бочке с водой, стоявшей рядом с лабораторией. Со стороны складов грохнуло еще раз, но уже не так громко как прежде, но этот взрыв принес целую стаю осколков поменьше, опаснее предыдущих, они шли параллельно земле на большой скорости. Мгновенно аэродромный порядок сменился панической суетой. Люди носились по взлетке, выискивая защитные места. Олег с Вовкой спрятались за большие жестяные контейнеры, но осколки легко пробивали их. Неподалеку от лаборатории находился пост афганского караула. Он представлял собой глубокую яму, сверху которой была натянута палатка. Ребята бросились к посту. Там уже было полно людей. В основном летчики и технари. Испуганный ""зеленый" афганский солдат-часовой сжимал побелевшими пальцами автомат, шепча молитвы. Все сидели на земле, прямо в пыли. Олег увидел, что у большинства есть автоматы, и пожалел, что свой оставил в домике. Он тут же кинулся к ступенькам, ведущим из ямы, и побежал за автоматом. Еще раз грохнуло. Олег остановился. У него на глазах вертолет, с которого он только что снимал кассету, начал растекаться огромной лужей дюраля. Пламя невозможно было разглядеть под ярким солнцем, и что=то мистическое чудилось в тающем вертолете, прощально постреливающем разрывами боеприпасов. Горело сразу четыре вертолета, беспомощно оседая на бетонку. Олег встряхнулся и влетел в домик. Косые лучи солнца перечеркивали внутренность лаборатории сквозь пробоины. Олег сдернул с гвоздя куртки: свою и Вовкину, на ходу проверив, в них ли военные билеты, вытащил из=под топчана автоматы, перебросил их на спину и потянулся рукой к зеркальному фотоаппарату японского производства -- монстру фототехники, гордости Малыша. Олег снял аппарат с полки и пошел к выходу, но звяканье в футляре "зеркалки" остановило его. Олег открыл кофр. * Аппарат рассыпался на три части, среди которых хищно поблескивал острыми гранями металлический осколок. Олег вернулся назад в яму. Командир полка уже был там и распределял людей на спасательные работы. Олега с Вовкой отправили к самолетам "МИГ=21". Самолеты стояли почти у самых складов, и было удивительно, что они еще уцелели у клокочущей огнем чаши. Наваливались на самолет вдесятером. Быстро подкатывали "водило", цепляли к нему передние шасси самолета, один оставался рулить, а остальные толкали машину, обжигая руки о раскаленный металл. Отталкивали "мигарь" подальше от пожара, на него тут же налетали машины, поливали водой, что=то подсоединяли и проверяли. Олегу некогда было рассматривать, что делают с самолетом. Он бежал назад, к другой машине. Навстречу им катили самолет другие солдаты. Как только этот самолет удалился метров на десять от группы Олега, сзади проревел взрыв, валяя на землю и разбрасывая людей. Олег больно ударился локтем и, ругнувшись, посмотрел назад. Самолет пылал огромным факелом. Огонь легко и свободно рвался к небу, питая свою силу большим запасом топлива. Несколько горевших трупов корчились от жара рядом с остовом самолета. Олег увидел бегущего к нему человека, от которого хлестало пламя. Олег кинулся ему навстречу, но человек не добежал до Олега, упал на колени и повалился ничком. Его одежда горела. Человек дико кричал. Олег оглянулся и увидел спешащего к ним Долгова с большим брезентовым чехлом от самолета. Вдвоем они быстро накрыли человека, и Олег побежал, размахивая руками, навстречу санитарной машине. Склады горели почти весь день. Только к четырем часам вечера к ним смогли подъехать пожарные машины. Мощные струи воды и пены разбрасывали пожарище, разметали тлеющие ящики с патронами, НУРСами и гранатами. Редкие несильные взрывы на время прекращали работу пожарников. Когда огонь начал отступать, шипя и взметываясь на ярких головешках, в склады ринулись саперы. Они быстро обнаруживали взрывоопасные материалы и выносили их из зоны огня, складывали на машины и увозили прочь от аэродрома. Закончив с самолетами, Олег с Вовкой вернулись в расположение своего полка. На складах еще звучали взрывы, ралбрасывая кругом уже неопасные осколки. Вокруг царила паника. Афганские солдаты ничего не хотели делать и во главе со своими офицерами молили Аллаха о спасении, стоя покорно на коленях. По пути Олег подобрал офицерскую афганскую фуражку с огромной кокардой, с ярко-красным гофрированным ободком. Олег покрутил ее в руках, удивляясь в который раз опереточному виду военного обмундирования "зеленых", и напялил ее себе на голову. Хоть какая=то, но защита от солнца. Вовка Долгов, не выпивавший с самого утра, приложился к бездонной фляжке и шел счастливый и улыбчивый. Солдаты из советского гарнизона металисъ по всей территории Кандагарското аэродрома, разбойничая и мародерствуя. Влетали в кантины*, хватали все, что попадало под руку, выскакивали и неслись дальше, опустошая все на своем пути. Олег увидел "Волгу" афганского генерала, когда=то она сияла блеском черно-лакированного величия. Теперь она имела вид ободранной кошки. Ну ладно, стекла на ней разбиты осколками. А вот кто посрывал поворотники и бамперы, можно было только догадываться, тем более, что Олег увидел чью=то предприимчивую спину, усердно склоненную над передними колесами машины. Вечерело. Все, ужасно уставшие, занимались подготовкой ко сну. Олег сидел у вечернего костра с ребятами с метеостанции -- ждали, когда закипит вода для чая. Вовка уже просыпался и начинал медленно, но верно надираться спиртом опять. Подошли танки охранения. Танкисты приволокли мешок муки и один из них привычно начал готовить огромные оладьи с изюмом на прокаленном жестяном противне. Уже стемнело. Тревога дня не проходила. Ребята с метеостанции толковали о том, что духи, конечно же, совершат нападение, раз гарнизон остался без патронов. Как бы в подтверждение этого далеко грохнул малиновый разрыв. Олег сходил в домик и принес автоматы. Вовка взял свой и положил его рядом с собой. Со стороны сгоревших складов доносилась стрельба. Солдаты молча жевали вкуснейшие горячие оладьи и запивали их крепким горячим чаем. К ним подошел капитан Баранов -- начальник метеослужбы полка. Попил с солдатами чаю, покурил и, уходя, посоветовал танкистам быть внимательнее, подтверждая этим опасения солдат о нападении духов. Костер угасал. Угли подернулись белой накидкой, чуть просвечивали сквозь нее глаза-огоньки. Вовка уже дремал. Олег рассказывал негромко одну из своих гражданских историй. Небо иногда озарялось редкими цветками ракет -- красных и зеленых. Внезапно небо рассекли огненные струи крупнокалиберных пулеметных трассеров. Со стороны складов опять затрещали длинные нервные очереди. Танкисты кинулись на броню. Остальные спрыгнули в глубокий окопчик, вырытый на досуге Олегом. Спрыгнули в него и примолкли, настороженно ожидая развития событий. Вовка покачивался, держась одной рукой за край окопа, а другой укладывал автомат перед собой. Издалека донесся мощный вой двигателей "Урала". Столбы света освещали то небо, то стены афганских крепостей, окружавших аэродром. Вдруг фары вынырнули из=за поворота и ударили светом по глазам солдат, спрятавшихся в окопе. Уснувший Долгов испуганно дернул курок автомата, и пули застучали по мгновенно завизжавшемy тормозами "Уралу". Олег прыгнул к Вовке: -- Ты что, охренел?! Но Долгов пьяно хохотал, саданул Олега прикладом в живот и опять пальнул в сторону машин. Из "Урала" вылетали солдаты и залегали в цепь, мгновенно ощетинившуюся огоньками выстрелов. Олег поднялся с земли, держась за ушибленный живот. Вовка заставил вылезти всех из окопа и приказал идти стеной на солдат из машины. Олег подобрал свой автомат, никак не решаясь выстрелить в Вовку, заговорил с ним. Но тот мгновенно озлобясь и выходя из пьяного забытья, заорал на Олега н повел стволом автомата на него. Олег вскинул свое оружие и, закрыв глаза, длинной очередью вспорол Долгова, ощутив на своих Щеках тошнотворно теплую кровь. Афганистан засыпал. Глава 11. "Костя" Разгулялся, расшумелся ветер "афганец", превративший из легкого дуновения в рассвирепевший натиск бури. Вначале налетал порывами, потом однообразно, тоскливо завыл, затем пошел резиновой мощной стеной. Летели бумажки, невесть откуда взявшиеся, спички и щепки, но самым неприятным и страшным летящим предметом был песок. Песок хлестал с силой по всему, что попадалось на его пути: по броне танков, дюрали летающей техники, парусине палаток. Неосторожно высунувшиеся на открытое пространство люди отскакивали в укрытие, вскрикивая от боли. Песок стегал по коже, моментально рассекая ее в кровь, забивался в самую ничтожную щелку, насквозь пробивал хэбэшную ткань. Если бы не забота технарей, полетели бы самолеты и вертолеты, но не легко и красиво, ведомые людьми, а безобразно и неестественно, ломаясь на бетоне взлетной полосы, подпрыгивая и круша свои стремительные хищные тела. Но механики знают свое дело, и техника крепко притянута растяжками к земле и зачехлена брезентом. Тросы растяжек тоскливо гудели, рассекая струи ветра. Лопасти вертушек чуть подрагивали, словно ожидали внезапного звука двигателей. Привычная картина осенних ветров. Ветер начинал свою работу около двух часов дня и неутомимо усиливался, усиливался и усиливался, сводя с ума людей своим упорством. В четыре часа утра внезапно наступала тишина, и обезлюдевший гарнизон оживал. Люди выбирались из палаток, измученные ветром и духотой, выходили на улицу а одних трусах, жадно втягивали в обожженные песком легкие свежий ночной воздух. Вытряхивали мельчайший песок из одежды, постелей, посуды. Техники шли и машинам, продували, прочищали, готовили самолеты и вертолеты к очередному боевому дню. Отдельные звенья восьмерок уже перемешивали воздух широкими лопастями винтов, унося в своих утробах людей на войсковые операции, продукты на дальние точки, да мало ли что может перевезти на себе этот незаменимый трудяга-вертолет МИ-8! Оставшиеся на земле спешат в душевые кабинки, построенные из нурсовских ящиков, сверху которых приспособлен топливный бак от "мигаря". Люди стоят под холодными струями воды и пьянеют от наслаждения. Грязь и пот смыты с тел, и теперь дышится легко, и не хочется верить, что днем все начнется сначала. Костя вернулся во взводную палатку первым. Сидел на кровати и чистил автомат. Шомпол вначале с трудом ходил по каналу ствола, но обильная смазка и ершик сделали свое дело, и шомпол залетал легко и свободно. Ветошью Костя снял излишки зеленоватого масла, собрал автомат, защелкнул предохранитель и вставил полный магазин. До подъема oставалось еще больше часа, и Костя вытянулся на старом синем армейском одеяле. Кто=то из солдат приподнял с двух сторон полог палатки, и свежесть легким сквознячком хлынула внутрь, вытесняя затхлый воздух. Солдаты ложились и засыпали. День тянулся противно медленно. Комбату пришло в голову провести строевые занятия. Рота уныло стучала каблуками ботинок по жалкому подобию великолепных армейских плацев. Их плац -- это прочная корка пыли, залитая водой, как каток, несколько раз. Этим самым достигалась прочность необыкновенная. Костя летал весной на дальние приграничные точки и был поражен, когда увидел, что даже тяжелые транспортные самолеты садятся на импровизированные взлетные полосы, сделанные таким же способом. -- Рота-а-а, стой! --выкрикнул старшина. -- Пятнадцать минут на оправку и на обед. Второй взвод заступает в караул. После обеда спать. Взвод, в котором служил Костя, как=то сразу обмяк. До последней минуты каждый надеется, что неизбежная неприятность обойдет стороной, не коснется тебя, при этом понимая всю невозможность желаемого. В общем=то, быть в карауле второго эшелона, не такое уж наказание. Знаешь ведь, что первым эшелоном идут минные поля, танки, БТРы, десант и пехота, значит основная тяжесть на них, но только не в сезон ветров. Душманы привычны к местным условиям и легко используют их для своей выгоды. Костя тщательно готовился к караулу. Затянул шнурки на битниках, приладил широкие кожаные щитки, закрывающие голени. Давно подсмотрел у "зеленых" этот способ защиты ног от песка и свистнул у одного из них. Плотно застегнул бронежилет, подогнал лямки вещмешка, экономно уложил в него боекомплект и сухпай. Ремень затянул так, чтобы не давил, но и не болтался и как можно меньше пропускал под куртку песка. Встал, попрыгал на месте, проверил, не звенит, не стучит ли что=нибудь. Удовлетворенно крикнул и пошел на развод. Взвод стоял за штабной палаткой. Ветер уже ярился. Все гудело и хрипело. Комбат напрягал горло: -- Первое отделение на доты! Доты окружали аэродром со всех сторон. Вообще=то, это были не доты в полном значении этого слова. Просто широкие кольца бетонных труб с бетонной же плитой сверху, с узким лазом -- амбразурой. Сидели в дотах по двое, наблюдали за своим сектором. -- Второе отделение на склады. Не очень, конечно, весело, но жить можно. Есть навесы. Можно укрыться от ветра. Сердце Кости сжалось от сознания неизбежного. -- Третье отделение на "сквозняк"... -- Мать твою! --чуть не вырвалось из пятнадцати глоток. Сутки торчать на лысом холме, имеющем только неглубокую песчаную трещину. Сутки! До утра так исхлещет песком, что, сели вернешься в полк, неделю сгибы на теле кровоточить будут. А днем без ветра тоже не фонтан. Прийдется лежать под солнцем, не снимая бронежилета и каски, высматривать возможное движение противника и плавиться, разбухать от пота. Вот и "сквозняк". Низко склонившись, солдаты карабкались на холм, тяжело дыша, задыхаясь. Кристаллики песка уже раздирали пах и терли под руками. Костя влез на площадку и нос к носу столкнулся с командиром отделения, которое пришли менять, литовцем-тезкой Кястасом. Растягивая слова, Кястас обрадованно залопотал: -- Привет, Костик, все нормально. На ближнем подступе мины сигналили, но прорыва не было. Из пулемета стрельнули- тихо. Может, ослы? Действительно, в этом районе водилось огромное количество ослов, давно уже одичавших. Это тихое животное пострадало от войны не меньше людей. Кишлаки выжжены, кормить их некому. Вот и бродят стада брошенных животных, нарушая границы, прочерченные воюющими людьми. Костя молча выслушал Кястаса, завидуя в душе, что он уже возвращается в полк. Отделение Кястаса уже нетерпеливо топталось у края площадки, а Костины ребята прятались в траншее. -- Ладно, Кястас, давай, шлепай в полк. До завтра, --хлопнул Костя тезку по плечу и пошел к своим. Ночь наступила как=то сразу, словно ее принес ураган. Небо, густо заштрихованное летящими песчинками, тускло освещалось луной и мириадами звезд. Все было тихо на охраняемом участке. Костя назначил первый наряд, остальным разрешил отдыхать. Сам прислонился к стенке мелкой траншеи, поднял короткий воротник куртки, закурил и задумался. Незаметно подкралась дремота. Вой ветра и летящие штрихи песка убаюкивали своим однообразием, легко напоминали зимние бураны в родном городе. Сквозь сон удивляется Костя бурану без снега и мороза. Соображает, что батареи горячие, оттого и тепло. Над сопкой вспыхнула ярко-красная ракета, быстро лопнула аккуратным солнечным шаром и мгновенно проспала, унесенная далеко-далеко разъяренным "афганцем". Костя вздрогнул, просыпаясь, скользнул глазом по циферблату часов. Смена постов через сорок минут. Можно еще вздремнуть. Только прикрыл глаза, как почудился ему снег. Да не простой снег, а крупный, густой. Такой снег, что за считанные минуты укутывает город толстым одеялом, глушит все звуки, погружает город в блаженную тишину. Вскинулся Костя и увидел: на сопку и дальше к аэродрому летели хлопья чего=то белого. Встряхнулся Костя и протянул