как будто и нет? 12 Год назад Бирса по службе направили в Лос-Анджелес, где его принимала телевизионная компания. Джуди встретила его на аэродроме и две недели опекала, как ребенка, с утра до вечера. Эти две недели Бирс вспоминал, как сказочный сон. Чтобы он не тратился на гостиницу, Джуди поселила его у своих родителей в фешенебельном районе Беверли Хиллс. Сама Джуди предпочитала жить отдельно и снимала квартиру неподалеку от студии. В свободное время она играла в клубе в теннис, плавала в бассейне и каталась на роликовых коньках. Улица Оукхест, Дубовая роща, была тенистой и тихой, как парковая аллея. Бирс насчитал в доме двенадцать больших комнат, маленькие были не в счет, со стороны улицы у дома зеленела лужайка - аккуратно стриженые кусты и газон, позади дома располагался бассейн, апельсиновый сад и гараж; зрелые плоды висели среди зелени, как яркие желтые фонари. Ему отвели спальню на втором этаже, по размерам она напоминала скромный гимнастический зал, рядом помещалась просторная ванна и гардеробная. На другой день после его приезда родители Джуди устроили прием. Антон удивился, насколько обстановка напоминала фильм из светской жизни: к дому один за другим подкатывали лимузины, из которых выбирались породистые гости и несли себя в дом, принося с собой веселую живость, блеск глаз, лучезарные улыбки, громкий смех, оживленные возгласы, аромат духов... О да, это была та ослепительная жизнь, какую все мы знали понаслышке, Бирс в том числе. Хозяева встречали гостей в просторном холле, знакомили с Антоном, лица дам сияли преувеличенным восторгом, мужчины излучали сдержанное улыбчивое дружелюбие, как и положено сильным мира сего. Бирс то и дело пожимал чью-то руку, иногда вокруг него закипала легкая толчея, и он с непривычки был скован, окруженный общим вниманием. По правде сказать, он был изрядно смущен. Впрочем, кто из нас, живущих в России, пусть даже из слывущих ушлыми, москвичей - кто из нас, перемахнув второпях границы, почувствует себя непринужденно среди роскоши Беверли-Хиллс в окружении знаменитостей и богачей, которые наперебой расточают нам улыбки? Он не мог с этим свыкнуться и чувствовал себя не в своей тарелке, слишком разительной была перемена - лишь сутки отделяли его от дома, да и как поверить, что ты представляешь для них хоть какой-то интерес? В огромной, украшенной цветами гостиной бар поражал обилием и разнообразием бутылок, наемный бармен угощал выпивкой, по залу скользили официанты с подносами, на кухне колдовал черный повар из ресторана, и Бирс помимо всего прочего испытывал неловкость, что доставил всем столько хлопот. С бокалами в руках гости разбрелись по гостиной и соседним парадным комнатам, Бирс на ходу осваивал нелегкое бремя светской жизни. Да, это требовало особой выучки и умения. Бирс своим умом дошел, что следует улыбнуться каждому в отдельности, каждому сказать приветливые слова, каждому показать, что ты расположен именно к нему. В то же время нельзя было ни с кем уединяться или отдавать кому-то предпочтение. Да, это было особое искусство: на глазах у всех следовало хоть на миг как бы остаться с каждым наедине, высказать приязнь и уверить, что он представляет для тебя особый интерес. Приходилось быть начеку. Гости кружили вокруг, приближались и удалялись, словно в причудливом общем танце с замысловатыми фигурами. Бирс постепенно освоился, стал подходить к разным людям. Иногда ему удавалось овладеть вниманием, вызвать смех и одобрительные возгласы. Джуди ужасно переживала за него, он видел, она была, как мать, которая впервые вывела своего ребенка в свет. Яркое электричество заливало большую, с окнами в два этажа, гостиную, искрящиеся хрустальные люстры и бра отражались в темных стеклах, в бутылках бара, в бесчисленных бокалах. На стенах висели дорогие картины, с трудом верилось, что ты в обычном жилом доме, скорее можно было подумать, что ненароком забрел на праздник в музей или в картинную галерею. Ах, эта праздничность, веселый гомон, свежие цветы, аромат духов, волны которого обдают тебя что ни миг... Да, взрывы смеха, веселая непринужденность, сияние глаз, ослепительные улыбки... Как описать красоту длинного богатого стола, звон бокалов, наполненных шампанским, всевозможными соками и прочим, прочим - кому что по вкусу. Джуди была оживлена, лицо ее раскраснелось от возбуждения, глаза горели. Она была счастлива, что вечер удался и гордилась Бирсом, как своей собственностью. Ухватив его за руку, она таскала Антона за собой, он каждый раз вынужден был с полуслова встревать в чужой разговор. Стэнли Хартмана он отметил сразу. Тот припоздал и появился перед ужином. Джуди вдруг поспешила к двери, Бирс увидел на пороге рослого красавца. Тот помешкал немного, обозревая зал, и даже издали была очевидна спокойная уверенность, с какой он держался. Было что-то победное в его манере обозревать толпу, судя по всему, этот человек заведомо знал свою силу - силу и власть, знал и верил, не сомневаясь в этом нисколько. В глаза бросалась его победная осанка, снисходительность к окружающим, нечто хозяйское, точно он пришел не в гости, а домой, и Бирс подумал, что у этого человека есть все основания чувствовать себя здесь своим. Хотя люди такого склада, подумал Бирс, чувствуют себя уверенно везде. Новый гость был, пожалуй, с Бирса ростом, не меньше, такой же поджарый, Антон сразу признал в нем спортсмена. Да, рост и стать - все при нем, великолепная стрижка, безукоризненный пробор, волосы поблескивают влажно, словно он только-только из бассейна или с теннисного корта и еще не просох после душа. Лицо у него было сухощавое, гладкая чистая ухоженная кожа, в теле угадывалась упругая сила, как и должно быть, когда к твоим услугам любая еда, спорт, путешествия, да и вообще все, что взбредет в голову. Так, вероятно, и должен выглядеть молодой миллионер, спортсмен, плейбой, гений бизнеса, надежда нации, будущий президент или, по крайней мере, сенатор, отпрыск знатной семьи, вожделенная дичь для всех мамаш, у кого на выданьи дочь. Таким и должен быть жених Джуди - прекрасная партия, идеальная пара, слияние капитала, мечта двух семей, чудесные дети, начало нового могущественного клана. Гость дружески поцеловал Джуди и, улыбаясь, уверенно приобнял одной рукой; Бирс поймал себя на мимолетной досаде. - Друг нашей семьи Стэнли Хартман, - представила она красавца. - Надеюсь, и твой друг, - с усмешкой уточнил гость. Как Бирс и предполагал, рукопожатие у него оказалось твердым - сильная рука с мозолями, которые возникают от весел, ракетки, бегущего парусного такелажа, - фалов и шкотов. - Как поживаете, мистер Бирс? - улыбнулся Хартман вполне приветливо и миролюбиво, даже дружелюбно, однако и сдержанно весьма, точно знал цену своей улыбке и не транжирил попусту. И снова Бирс отметил в его улыбке что-то победное, непререкаемую уверенность в себе, снисходительность к собеседнику и даже что-то покровительственное, словно у взрослого по отношению к ребенку. Конечно, у него и в мыслях не было унизить кого-то, для этого он был слишком умен, однако понималось внятно: человек привык повелевать и побеждать, привычка, как водится, сказывалась на манерах. Когда Джуди держала Бирса при себе или водила за руку по гостиной, Антон несколько раз ловил на себе внимательный, плотный, ощутимый, как прикосновение, взгляд Хартмана. Вскоре произошел забавный эпизод, похожий на профессиональный тест для тележурналиста - проверка на находчивость. - Мистер Бирс! - громко обратился к нему подвыпивший ведущий одной из местных программ, телевизионная знаменитость. - Я слышал, вы хорошо работаете в эфире, это так? В общем гомоне возникла пауза, гости услышали вопрос и обернулись к Бирсу. - Я думаю, слухи сильно преувеличены, - вежливо ответил Антон. - Вы привезли кассету со своей программой? Или не рискнули? - запальчиво поинтересовался собеседник, разгоряченный обильной выпивкой. В гостиной смолкли голоса, стало тихо. Все смотрели на Бирса, ждали ответа, он почувствовал себя на ринге: то ли примешь вызов и ответишь ударом на удар, то ли сникнешь и тебя будут жалеть, а пожалев, отвергнут. - Однажды русский писатель Куприн ехал в поезде. В купе он оказался с итальянцем, который читал газету. Там было написано, что знаменитый русский певец Федор Шаляпин едет на гастроли в Италию. Итальянца это ужасно возмутило. Он с гневом сказал: "Ехать петь в Италию - все равно, что... - Бирс умолк и обвел взглядом присутствующих: все смотрели на него с интересом и ждали. И Джуди смотрела, распахнув глаза, даже издали было заметно, как она волнуется за него - волнуется и переживает. Хартман ждал спокойно, но был задумчив, словно размышлял над чем-то. Антон выдержал паузу, пока в воздухе не повисло напряжение, и подождал еще чуть-чуть, пока оно не сгустилось и не стало явным. - Ехать петь в Италию - все равно, что... - повторил Бирс, - все равно, что везти хлеб в Россию! - последние слова он произнес громко, чтобы все слышали. Миг еще держалась тишина, потом раздался взрыв хохота, грянули дружные аплодисменты. Многие зашлись от хохота, на глаза навернулись слезы. Джуди горделиво озиралась: знай, мол, наших! Хартман улыбался, но был явно раздосадован. Он смотрел на Джуди, которая искренне радовалась за Бирса, и понятно было, что он не одобряет ее. Среди общего смеха Бирс поднял руку, прося тишины, и когда все притихли, сказал: - Показывать свою программу в Лос-Анджелесе, все равно, что петь в Италии. Но поскольку в Россию давно возят хлеб, я рискнул и привез кассету в Америку, - объявил он во всеуслышанье под общий смех и аплодисменты. Пока все смеялись, знаменитый ведущий программы, похоже, протрезвел и выглядел сконфуженно. - Это вам за самоуверенность, - уколола его одна из дам. - Неплохо бы и кассету посмотреть, - огрызнулась знаменитость. - Когда вам угодно, - вежливо поклонился Бирс. Герой экрана, видно, понял, что историю лучше замять. - Хочу с вами выпить, - предложил он, взял с подноса два бокала и один протянул Бирсу, другой взял себе. Они выпили, многие из гостей подходили к Бирсу, чтобы чокнуться с ним. - Мистер Бирс, позвольте вручить вам приз! - громко объявила Джуди и наградила его поцелуем под аплодисменты гостей; Антон заметил, как по лицу Хартмана скользнула тень. Можно было подумать, что все эти люди счастливы и живут в свое удовольствие. Разумеется, у них были свои заботы, но никто не выставлял их напоказ, напротив, все тщательно скрывали свои проблемы от чужих глаз, вот почему мнилось, что жизнь их исполнена счастья. - Мистер Бирс, вы - коммунист? - неожиданно обратился к нему Хартман, и все снова притихли. - Нет, никогда не был, - покачал головой Антон. - Но вы так давно живете при коммунистах... - Всю жизнь, - покивал Бирс, соглашаясь, и усмехнулся печально, удрученно развел руками - мол, что делать... - Вы бы могли объяснить, в чем разница между нами? Я имею в виду - между капитализмом и коммунизмом... - спросил Хартман как бы невзначай и смотрел невинно, ждал ответа. О да, это был подвох так подвох! Стоило Бирсу ответить всерьез, он бы неизбежно пустился в политику, славный вечер был бы испорчен. Бирс это тотчас уразумел. Мало того, он потерял бы очки, набранные прежде, счет стал бы не в его пользу. Антон понял, что его втравливают в никчемный спор, из которого не выбраться мирно: стоит начать, и увязнешь, как последний зануда. - Все говорят, что между нами огромная разница, - пожал плечами Бирс. - Я с этим не согласен. На самом деле между капитализмом и коммунизмом нет никаких различий. Почти никаких. И вас и нас одолевает одна и та же забота: как выжить? И вы и мы думаем об этом постоянно. Просто вы думаете, как продать, а мы - как купить. Это прозвучало настолько неожиданно, что несколько мгновений все молчали, соображая, потом, как обвал, в стены ударил хохот. Хартман усмехнулся и похлопал слегка, отдавая должное собеседнику, а Джуди едва не заплакала от радости. - О Тони, это замечательно! - улыбнулась она сквозь слезы, Хартман помрачнел, Бирс видел. В соседней комнате кто-то сел за рояль, потек густой томительный блюз, Джуди потянула Бирса танцевать. И вот полумрак, в стеклах отражаются скользящие пары, слегка кружится голова, ты обнимаешь красивую девушку, и тебе кажется, кто-то свыше высек в пространстве между вами искру: да, короткое замыкание, похоже. Впрочем, он тут же себя стреножил: не дури, у богатых свои причуды, тебе до юной леди, как до луны, любая старуха в русской деревне остережет тебя - не в свои сани не садись, милок, или еще почище: на чужой каравай рот не разевай! Вечеринка удалась на славу, гости, прощаясь, благодарили хозяев и Бирса, многие приглашали его к себе. Хартман пожал Бирсу руку и по-хозяйски, как само собой разумеющееся спросил у Джуди так, чтобы слышал Бирс: - Ко мне поедем? - Я так поздно в гости не езжу, - нашлась Джуди. - В гости?! - развеселился Хартман, всем своим видом показывая, как удачно она пошутила. Бирс и сам знал, что на самом деле все обстоит иначе. Ну разумеется, разумеется, они спят вместе, а ты пришелец, случайный прохожий - мелькнул, исчез. - Навестите как-нибудь нас с Джуди, мистер Бирс. Будем рады, - прощаясь, пригласил его Хартман, и Антон хорошо понял смысл сказанного: его не приглашали приехать вместе с Джуди в гости, напротив, Хартман позвал его в свой, как бы общий с Джуди дом. Да, Хартман умело показал Бирсу его истинное место: третий лишний. "Напрасно стараешься, нам не привыкать", - подумал Антон, но оказалось, что Джуди придерживается другого мнения. - Окей, мистер Хартман! Как-нибудь мы с Тони навестим вас. Если выберем время, - пообещала она с усмешкой. Гости разошлись, в доме стало пусто и тихо, и невероятно просторно, лишь официанты вышколенно, без лишнего шума двигались, убирая посуду. Верхний свет отключили, остался гореть лишь один светильник, окрасив пространство в нежный розовый цвет. Родители Джуди попрощались и ушли наверх, в свою спальню, Джуди включила радиоприемник: ночной саксофон источал приятный тягучий звук. - Вам понравился вечер? - спросила Джуди, когда они с Бирсом остались одни и сидели друг против друга на диванах в углу. - Да, весьма. Незнакомая жизнь. Поначалу я очень трусил. - Действительно? Спасибо за откровенность. Это значит, вы доверяете мне. Стэн Хартман ни за что не признался бы в своем страхе. - Что тут скрывать? Я на самом деле ужасно боялся. Вдруг сделаю что-то не так. - Вы были великолепны! - Что вы!.. Просто я не хотел вас подвести. - Все сложилось удачно. Даже Хартман оценил. А уж он... - она умолкла, но и без слов понятно было: мнение Хартмана что-то да значит. - Я сразу понял, что он ви-ай-пи [английская аббревиатура: очень важная персона], - сказал Бирс. - О да, Стэн - банкир, дает деньги на фильмы. В Голливуде перед ним все заискивают. Он вообще много вкладывает в шоу-бизнес. - Кормилец! - произнес Бирс по-русски. - Что вы сказали? - удивилась Джуди. Хотя английские слова bread-winner и berefactor имели другой смысл, Джуди, похоже, поняла. - Да, он стал очень самоуверенным, - заметила она огорченно. - Правда, от него действительно многие зависят. - Вы давно знакомы? - спросил Бирс. - Сколько себя помню. Наши родители дружат. Когда я родилась, он пошел в школу. Мне всегда ставили его в пример: он был круглый отличник. - Наверное, вы скоро поженитесь, - предположил Бирс. - Родители очень хотят. Его и мои. - А вы? - как можно непринужденнее поинтересовался Бирс, стараясь избавиться от ноющего чувства утраты. - Я? - Джуди задумалась, как бы в сомнении, стоит ли говорить, потом улыбнулась. - Все говорят, что я счастлива. - Еще бы! Такая пара!.. Настоящие жених и невеста. С рекламной открытки. Поздравляю вас, о лучшем и мечтать нельзя. Но он видел, что ее точит какой-то червь, мучают сомнения, однако он осек себя: "Не твое дело, - сказал он себе, - ты здесь вообще командировочный: прибыл-убыл, день отъезда - день приезда... Билеты, суточные, постель. Главное - это вовремя сдать бухгалтеру финансовый отчет". - Джуди, утром на студию, надо выспаться. Я еще не привык: разница во времени, - Бирс встал. - Спокойной ночи. Я посижу. Спасибо за вечер. - Вам спасибо, - Бирс направился к двери, на пороге обернулся: Джуди сидела в углу, слишком одинокая и хрупкая для такого огромного помещения. Это было все равно, что в одиночестве сидеть в зале ожидания на вокзале; она показалась Антону беззащитной и неприкаянной. Сладкоголосый саксофон источал в полумраке ностальгическую мелодию, которая сочилась в ночную тишь, подобно струе меда. Джуди налила себе вина и потягивала маленькими глотками, погруженная в раздумья; можно было подумать, что она спит с открытыми глазами. Бирс вышел в холл и осторожно, стараясь не шуметь, поднялся по деревянной лестнице на второй этаж. Скрип его шагов сопровождала тихая, льющаяся снизу музыка. За месяц, что Бирс жил в Лос-Анджелесе, это была единственная ночь, которую Джуди провела у родителей. Она заезжала за ним по утрам, вечером привозила на ночлег, Антон не сомневался нисколько, что ночи она проводит с Хартманом. Впрочем, это его не касалось. В разгаре была зима, однако завтрак неизменно начинался со свежей клубники, разнообразных фруктов и соков, как и ланч на студии, где компания устраивала для сотрудников шведский стол. Джуди приезжала за Бирсом в половине девятого, белая "хонда" появлялась бесшумно, как рыба, стремительно и плавно въезжала на пологий косогор и замирала у дома. Джуди целовала родителей и везла Антона на студию, где они работали до четырех с перерывом на ланч. Бирс сделал несколько репортажей и часами сидел с Джуди в монтажной, готовя материал в эфир. После работы они отправлялись обедать, обычно навещали какой-нибудь ресторанчик с хорошей кухней. В первый день они заехали в бизнес-клуб отеля "Четыре сезона" на Дохени драйв, и Бирс как деревенщина пялился по сторонам, разглядывая нарядные золотистые стены, овальные холлы, где стояли огромные кадки с фикусами, зеркала во всю стену, в которых отражались уютные залы с круглыми столами, ноги утопали в толстых коврах, повсюду встречались укромные уголки для отдыха, а однажды Бирс и Джуди приехали сюда вечером и его ошеломил сад с подсвеченным бассейном и рождественскими деревьями, усыпанными маленькими горящими лампочками. Чаще всего они обедали в ресторане, который Джуди любила сама. Их угощали на славу, а то, что они не могли съесть, им, как водится, заворачивали с собой. Везде расплачивалась Джуди, Бирс испытывал неловкость, но когда он сделал попытку заплатить, Джуди погрозила пальцем: - Тони, за все платит компания. Он удивлялся, насколько она бесхитростна, все ее поступки, слова и воззрения отличались простотой и естественностью и потому казались весьма разумными, плодом раздумий. Они заехали в пиццерию "Ангелы" на углу Пойнсетия и Мэлроуз в Голливуде поблизости от студии Парамаунт. Снаружи это было неказистое старое здание в два этажа, над входом громоздились металлические конструкции, внутри тесно стояли черные пластиковые столы, но оказалось, что здесь чудесно кормят, и многие голливудские знаменитости частенько наведываются сюда, чтобы вкусно поесть; почти все они дружили с хозяйкой. Она вышла к Бирсу и Джуди в просторном сером комбинезоне, раскрасневшаяся, только что от плиты. Джуди познакомила их, и оказалось, что хозяйка знаменита не только как повар, но и как автор кулинарных книг. Они закатились в знаменитый ресторан "Паламино" на бульваре Ланкершим в Северном Голливуде, где подавали изысканную морскую пищу и хорошее мясо, и Антон вспоминал свою нищую голодную страну на другом конце света - страну, богаче которой не было на земле. А здесь столы ломились от сочной, вкусной еды, съесть все не было сил, и он подумал, как будет сожалеть об этом дома. По ночам в черном калифорнийском небе далеко окрест была видна яркая неоновая вывеска "Паламино": желтая подкова, в которой поднялась на дыбы желтая цирковая лошадь; Бирс часто вспоминал ее в зимней сумрачной, перебивающейся впроголодь Москве. 13 Беглецы уходили отстреливаясь. Одиночными выстрелами они стреляли из пистолетов и бежали в надежде оторваться. Отряд отвечал беглым огнем и продвигался вперед ползком, бросками и короткими перебежками. Иногда пальба прекращалась, понятно было, что беглецы пошли в отрыв. Першин поднимал отряд, они бежали следом по шпалам и обочинам колеи, рискуя угодить под прицельный выстрел; несколько выстрелов попали в цель, наружный слой кевлара на бронежилетах висел клочьями, а один из разведчиков получил ранение, к счастью, легкое. Фельдшер перевязал его. Першин оставил раненого у шахтного телефона, приказав связаться с диспетчерской, чтобы со следующей станции навстречу выслали подкрепление на перехват. Он рассчитал, что перекроет тоннели и возьмет беглецов в клещи, но они неожиданно исчезли - как в воду канули. Отряд тщательно осмотрел тоннель и обнаружил в стене панель, замаскированную под тюбинг, ее открыли с трудом и увидели узкий черный лаз, соединяющий тоннель со старыми горными выработками, не обозначенными на схеме. Лаз прорезал толщу грунта - очевидно, его пробили, чтобы в случае нужды быстро убраться из тоннеля, такие скрытые лазы отряд находил в самых неожиданных местах: те, кто прорыл их, хорошо знали подземную географию. Судя по всему, заброшенные штреки соединялись с древними подземельями, свежий лаз вел в старинный, выложенный кирпичом ход со сводами. Отряд медленно продвигался, затенив фонари и освещал пол, чтобы не прозевать ловушки. Беглецов было пятеро. Першин подозревал, что это посланная на задание команда - из тех, что крали людей. Отряд перехватил их в шахтном стволе, откуда сеть ходов вела в коллекторы водоканала, а те, в свою очередь, сообщались с подвалами окрестных домов. Сотни шахт действующего метрополитена имеют выходы на поверхность по всей Москве - во дворах, парках, на улицах - сотни шахт, не считая множества тайных. Почти в любой московский дом можно попасть снизу, из-под земли, имея сноровку в земляных работах, достаточно из ближайшего коллектора или колодца вывести ход под фундамент или взрезать его; существуют буры и пилы, способные пройти бетон и стальную арматуру, как масло. Невидимые команды рыскали в подземной Москве, не зная преград: они легко попадали в любое место города, проникали в дома и уводили людей. Это было все, что удалось узнать, прочее - кто они, откуда, зачем? - оставалось загадкой. Тайным чутьем, развитым у людей, подвергающихся опасности, отряд угадал в шахте чужое присутствие, вернее, почувствовал до того, как чужаки появились. Отряд погасил фонари и затаился во мраке - слился с ним, стал его частью, неразличимой на глаз. Незнакомцы появились в нижнем коллекторе - не пришли, нет - возникли, будто часть мрака обратилась в пять сгустков, которые приняли очертания людей: мрак выдавил их из себя, как пасту из тюбика. Незнакомцы постояли, прислушиваясь, потом включили фонари и поводили ими по сторонам: фонари их были немощны и слабы, свет едва пробивал темноту. Незнакомцы один за другим бесшумно заскользили к железному трапу, ведущему в шахтный ствол; вероятно, они намеревались по стволу подняться наверх. Першин включил сильный фонарь и ярко осветил их - всех пятерых. - Стоять! - крикнул он оглушительно, и они застыли на миг, застигнутые врасплох. Из темноты он хорошо разглядел их, окаменевших на свету: бледные лица, мешковатые комбинезоны, грубые башмаки. Один к одному они выглядели, как беглец, покончивший с собой несколько дней назад - та же одежда, такие же мучнистые, белые, бескровные лица, в которых присутствовало что-то неживое, какая-то странная жуть: с первого взгляда они были похожи на оживших мертвецов. Незнакомцы мгновение пребывали в замешательстве и вдруг все разом бросились на бетонный пол и покатились кубарем в полумрак. Отряд ударил из автоматов вдогонку, но били поверх голов в надежде взять живьем. Из сумрака раздались ответные выстрелы, пришлось погасить фонари и лечь на пол, чтобы не маячить живыми мишенями. Выложенный старым кирпичом ход привел отряд в каменную галерею: массивные опоры поддерживали тяжелый сводчатый потолок, узкие арочные проемы соединяли одну палату с другой. В галерее беглецы приняли бой. Отстреливались они скупо, отряд рассыпавшись цепью, поливал их огнем. Першин вдруг понял, что ответной стрельбы никто не ведет. Они нашли всех пятерых, тела их валялись в укрытиях, все пятеро были мертвы. Першин осмотрел их и не поверил глазам: каждый из них, похоже, последней пулей покончил с собой, все они предпочли умереть, но не сдались. Это было непостижимо. Кто были эти люди в старых комбинезонах, бледнолицые, все как один низкорослые, с белыми волосами и нездоровой мучнистой кожей, которая как будто не знала не только солнца, но обычного дневного света? Першин с горечью подумал, что предстоят новые жертвы, прежде чем отряд узнает хоть что-то. Неожиданно один из них поморщился и слегка застонал. Першин мгновенно наклонился к нему, нащупал пульс: человек был жив. По-видимому, он был ранен раньше и потерял сознание до того, как остальные застрелились. Фельдшер отряда расстегнул раненому комбинезон, нашел проникающее ранение в грудную клетку, обработал рану и наложил давящую повязку, чтобы унять кровотечение. Пока фельдшер оказывал помощь раненому, разведка, рассыпавшись, осмотрела галерею и обнаружила в стене кирпичные ступеньки: узкая лестница вела наверх. Разведчики поднялись в глубокий подвал разрушенной давно церкви, теперь здесь стоял неказистый одноэтажный дом [на этом месте в XVIII веке стояла церковь Николы, что в Турыгине]. Дверь подвала была снаружи закрыта на висячий замок. Ключников просунул в щель штык-нож, поддел и оторвал щеколду. Крутая деревянная лестница поднималась к решетке, за которой лежал маленький замкнутый дворик, росли густые кусты и деревья, и была разбита маленькая детская площадка. Раненого с большим трудом подняли во двор, незнакомец не приходил в сознание и по-прежнему морщился и стонал. Было раннее утро, в траве поблескивала роса, верхние окна высокого соседнего дома отражали светлую пустоту неба. Прежде чем вызвать машины, Першин приказал Ключникову выйти на улицу и определить, где они находятся. Прорезающая дом узкая темная арка вела в соседний двор-колодец, откуда сквозь другую арку можно было попасть на улицу. Двор был удивительно знаком, Ключников огляделся и понял, что был здесь недавно: в этом доме жила Анна, ее машина стояла под окнами у подъезда. Да, они выбрались на Малой Знаменке, через дорогу от доходного дома в красивом особняке помещалось отделение милиции. Першин по рации вызвал машины, шум и голоса разбудили обитателей дома, на разных этажах в окнах появились сонные лица. Открывшаяся им картина могла напугать любого: из подвала один за другим поднимались рослые автоматчики в пятнистых комбинезонах, лица их покрывала комуфляжная краска; поднявшись, они тут же устало валились на землю. И уже вовсе перепугались жители, когда из подвала вынесли раненого и убитых. Люди в Чертолье с давних пор подвержены беспричинным страхам. Необъяснимое беспокойство держится здесь неизменно, смутная тревога присутствует повсюду, никто не знает, в чем причина, но дурная слава издавна ширилась и росла. В разные времена московские ясновидцы, чуткие на чужой умысел, испытывали здесь смятение сродни тому, какое несет человеку тайный соглядатай. Как будто постороннее внимание преследовало здесь человека на каждом шагу, тянуло оглянуться в смутном желании поймать чей-то взгляд. Знатоки, ведающие толк в свойствах рогатинки из лозы, с ее помощью отыскивали по всему Чертолью подземную пустоту: лоза то и дело указывала в глубине земли ходы и тайники. Какая печаль разлита в тихих изогнутых переулках, в раскидистых зеленых дворах, как ноет бепричинно душа и нет утешения, точно поразил ее тайный сглаз. Не случайно много церквей было поставлено здесь в незапамятные времена, чтобы уберечь жителей от влияния темных сил. Так возникли на маленьком пятачке церковь Знамения, церковь Ржевской Божьей Матери, церковь Луки, церковь Пятницы на Нарышкином дворе, церковь Николы в Турыгине, церковь Всех Святых, не говоря уже о храме Христа Спасителя и соседней с ним церкви Похвала Богородице. Сколько их было здесь бок о бок, но не устояли, рухнули - одни от времени, а другие от слепой силы, и столетие за столетием отчетливая враждебность густеет и копится на Чертолье по укромным углам. Между тем и раньше, до возведения храма Христа Спасителя, стоявший на этом месте Алексеевский монастырь был порушен и по указу царя переведен в дворцовое Красное Село. Не хотели уходить отсюда монахини, но принудили против воли, и настоятельница предрекла, что впредь ни одна церковь не устоит на этом месте: "Быть месту сему пусту!" Так и случилось, и никто не знает истинной причины, но, возможно, искать ее следует в незапамятных дославянских временах, когда на этом месте располагалось племенное капище лесных язычников. Одна лишь церковь Антипия, что на Колымажном дворе, устояла при всех превратностях, но видно, мало одной церкви Чертолью, и потому неприкаянно здесь человеку по всяк день и час. ...иногда они с Джуди ехали в музей, Бирс не подозревал, что местные музеи так богаты. Он увидел коллекцию Поля Гетти, но особенно ему понравилась картинная галерея во дворце "Легион чести" между 34 авеню и улицей Клемент, где выставлялось много картин итальянского Возрождения и французских импрессионистов. Вечером Бирс и Джуди отправлялись в гости, на вечеринки - "парти", как говорили американцы, где Бирс становился "гвоздем" вечеринки. Все упрашивали его рассказать о войне в Афганистане, он видел, как Джуди гордится, что он в центре внимания, глаза ее сияли от радости. Она улыбалась всегда, более лучезарного существа Бирс не встречал. Практичность и расчет в ней уживались с простодушием и наивностью, она была необычайно доброжелательна и улыбалась каждому, словно не подозревала ни в ком каверзы или подвоха, можно было подумать, что ее никто никогда не обманывал. Это были недели веселья. Они с Джуди все время смеялись и подтрунивали друг над другом, им было необычайно легко и празднично, и казалось, на свете исчезали все горести и печали. Иногда на вечеринках появлялся Хартман. Обычно он приезжал позже всех, когда гости, разгоряченные выпивкой, теряли контроль и погружались в безоглядное веселье: громкие голоса, смех, звон посуды, музыка сливались в пестрый шум, который под кровлю наполнял дом, зыбью плескался в окна и, угасая, растекался в темноте по окрестностям. Хартман незаметно возникал в дверях - трезвый, сдержанный, его внимательный взгляд скользил по разудалой толпе и как бы остужал ее: могло сдаться, из дверей внезапно потянуло прохладным сквозняком. Когда Хартман пригласил Бирса поужинать, Антон удивился, но не подал вида, тем более, что Джуди сопровождала их. Они приехали в китайский ресторан "Тсе Янг" на Дохени драйв, управляющий которого Боб Чанг, рослый тучный китаец, принял их как старых знакомых, радушно кланялся и улыбался сердечно. Едва они вошли, Джуди отлучилась на несколько минут, чтобы привести себя в порядок; этого времени Хартману хватило для мужского разговора наедине. - Тони, вы оказывается, сердцеед, - заметил он с усмешкой. - Почему вы решили? - удивился Бирс. - Как же... Все женщины только о вас и говорят. - Ах, если бы! - мечтательно произнес Бирс. - Бросьте, Стэн! К сожалению, это не про меня. - Не притворяйтесь. На самом деле вам ничего не стоит увлечь женщину. - Какую женщину? Вы о чем? - изобразил непонимание Бирс, но про себя решил, что Хартман приревновал его к Джуди. - Одна моя знакомая совсем потеряла из-за вас голову, - продолжал Стэн. "Так, - подумал Антон. - Сцена у фонтана. Неужто будем выяснять отношения?" Он молча смотрел на Хартмана и ждал продолжения. Но оказалось, все обстоит иначе, Бирс даже предположить не мог развития событий. - Тони, она все уши прожужжала мне о вас. Просила познакомить. Я не мог ей отказать. Надеюсь, вы не против? Бирс растерялся и пребывал в замешательстве, Хартман, не дожидаясь ответа, на ходу сказал что-то официанту, который тотчас поспешил куда-то. Зал был похож на сказочный китайский дворец: в полумраке светились разноцветные фонарики, отражаясь в покрытых лаком деревянных стенах, украшенных причудливой резьбой, на столах горели маленькие настольные лампы, в глубине мерцали стеклянные витражи и огромные напольные вазы из тонкого фарфора. Боб Чанг усадил их за удобный стол в углу зала и убрал со стола табличку с надписью "зарезервировано". "Вот как! - подумал Бирс. - Значит это заранее задумано. А если бы я отказался?" Но видно, Хартману даже в голову не приходило, что кто-то может ему отказать. Боб Чанг с поклоном предложил меню в кожаной папке, Бирс открыл и подумал, что ему не хватит вечера, чтобы дочитать меню до конца. - Вот она, - неожиданно произнес Хартман. Бирс рассеяно поднял голову. На мгновение ему показалось, что в зале вспыхнул яркий свет: к столу приближалась писаная красавица. Девушка была на редкость хороша. Когда Бирс встречал таких женщин, он начинал подозревать, что их специально выводят где-то, в тайных лабораториях, сама по себе природа не могла создать подобного совершенства. - Позвольте представить вам: мисс Эвелин Аранс, - поднявшись, сказал Хартман, Бирс встал и пожал ей руку. Разумеется, она появилась здесь не случайно, вероятно, ждала в ресторане или сидела в машине, и Бирс лишний раз убедился, что Хартман всегда все продумывает и устраивает заранее. Эвелин была начинающей актрисой, прокладывала себе путь в Голливуд, приглашение Хартмана могло означать для нее поворот в судьбе. Стол был на четверых - два стула с одной стороны, два с другой, Хартман усадил Эвелин с Бирсом, и понятно было, что Джуди сядет с ним. "Умник, - подумал Бирс. - Все рассчитал". Да, это был точный расчет - каждому показали его место, расписали роль: Бирс с Эвелин, Хартман с Джуди - все пристойно, две пары, как две семьи. "Интересно, знает ли об этом Джуди?" - подумал Бирс с любопытством. Едва Джуди появилась, как тут же остолбенела, лицо у нее стало удивленным, точно она увидела какую-то диковину: судя по всему, появление Эвелин было для нее полной неожиданностью. - Вот так сюрприз! - воскликнула она. - Эвелин любезно согласилась пересесть за наш столик, - с усмешкой объяснил Хартман. - Чтобы Тони не скучал. "Благодетель", - подумал Бирс. Конечно, это было лихо придумано, расписано, как по нотам: Хартман отодвинул Бирса на причитающееся ему место, в то же время благородно позаботился о своем госте. Пища в ресторане была весьма причудлива, Бирс ел с опаской. Проворные официанты-китайцы принесли множество немыслимых салатов, горы рачков, трепангов, лангустов, всевозможные травы, орешки и невероятное количество соусов, которыми следовало приправлять еду. Боб Чанг открыл на пробу несколько бутылок с вином, чтобы гости могли выбрать по вкусу, и Бирс подумал, что в России такой обычай не привился бы: хозяин живо вылетел бы в трубу. Славный вечер плыл в полумраке и цветных огнях, как мирная ладья по тихой воде: легкий флирт, легкое вино, непринужденный разговор, беззаботный смех... Такими они и смотрелись со стороны - две прекрасные пары, красивые, молодые, хозяева жизни, олицетворение удачи и успеха. Неподалеку курились на подносе ароматные травы, дым благовоний кружил голову, поднимал над землей и уносил в невесомый полет. Стоило слегка забыться и казалось, это и есть твоя жизнь, привычное существование. Бирс понимал, что когда-нибудь он с тоской будет вспоминать эти минуты и посетует с грустью на их мимолетность. Но стоило сейчас отчетливо представить, где он и с кем, как верилось с трудом. Да, в нынешнем его существовании было что-то нереальное, - даже в самих названиях: Лос-Анджелес, Калифорния, Голливуд, Беверли-Хиллс... И если соотнести это с его прежней жизнью, свихнуться можно: неужели это он и неужели здесь?! Эвелин Аранс ошеломила всех вокруг. Едва она появилась, мужчины в зале потеряли покой: она притягивала их взгляды, как магнит. Эвелин не портила компанию, напротив, тотчас подстроилась и сразу же усвоила правила игры: ей выпал Бирс, так тому и быть, она постарается не разочаровать его. С первой минуты она взяла роль верной подруги, - смотрела преданно и восхищалась каждым словом; Бирс опомниться не успел, как забыл, что они едва знакомы. Это не понравилось Джуди, но она держала себя в руках и не подавала вида: светской выдержки ей было не занимать. И все же Антон не раз перехватывал ее неодобрительный взгляд, когда Эвелин касалась его, изображая влюбленность. О, делала она это ловко, умело, словно на самом деле влюбилась с первого взгляда и всю жизнь мечтала о таком мужчине. По правде сказать, Бирсу льстило, что его обхаживает голливудская звезда. Пусть не звезда, но все же... Будущая звезда. Во всяком случае, женщина с ослепительной внешностью. Такая кого угодно может сразить наповал. Не будь здесь Джуди, он бы охотно приударил за красавицей, тем более, что это как бы и полагалось по отведенной ему роли, но он сдерживал себя, зная, что огорчит Джуди. И все же он испытывал нечто вроде гордости: Эвелин привлекла общее внимание. На нее поглядывали отовсюду, а стоило ей подняться и направиться в холл, как все мужчины, сколько их было, вывернули шеи и пялились вслед. Их можно было понять: длинные, немыслимо длинные ноги, крутое бедро, шелковая кожа, тугой, рвущийся на волю бюст... А походка, осанка, спина!.. В Эвелин все как будто было предназначено вызывать восхищение, кружить голову - похоже, она для того и появилась на свет, чтобы нравиться и сводить с ума. Это была сама чувственность, обольстительный сон. Понятно, что завидев Эвелин, мужчины теряли головы и готовы были на глупости: уже один вид ее будил желание, разжигал вожделение. Но сегодня она была с ним, была его дамой, Бирс чувствовал, как тщеславие переполняет его до краев. После ужина Джуди хотела отвезти Бирса домой, но Хартман предложил поехать к нему, до его дома было рукой подать, несколько минут езды. Джуди заикнулась было, что им с Бирсом с утра на студию, но Хартман отмахнулся: "Рано еще!" Сам Бирс был не прочь поехать, Хартман вызывал у него интерес - магнат как-никак, воротила. И если представился случай своими глазами увидеть, как говорится среду обитания, зачем отказываться? Эвелин, та вообще готова была ехать куда угодно, а тем более - к Хартману. Большой дом стоял на склоне холма, окруженный высокими деревьями и газоном. На глаз даже нельзя было определить, сколько в ней комнат. Из холла лестница вела вниз, в цокольный этаж, где находился бар: обшитые темным деревом балки под потолком, как на старом парусном корабле, маленькие, похожие на иллюминаторы оконца; угол занимала обитая кожей стойка, за которой высились уставленные бутылками полки. Джуди почти не пила, остальные эахмелели и неожиданно Хартман предложил всем поплавать. - У меня с собой нет купальника, - сразу же отказалась Джуди. - Во-первых, здесь полно твоих купальников, а во-вторых, тебе это никогда не мешало, - с усмешкой напомнил ей Хартман и предложил плавать вообще без всего, голыми. - Не возражаете? - обратился он к Бирсу и смотрел с лукавым интересом, как бес, искушающий праведника: откажется или согласится? Это была задача не из легких. С одной стороны, Бирс не хотел выглядеть ханжой и провинциалом, а с другой, что ни говори, на это надо решиться, особенно в первый раз. Он пожал плечами и медлил, не зная, как быть. Нет, он не стыдился своего тела, однако надо было переступить в себе что-то, а осилить, казалось, невмоготу. Конечно, он знал, что так иногда проводят время в компаниях, присягнувших на легкость нравов, и даже иные пары сообща меняются партнерами, забавляясь наперекрест, но как представишь, с души воротит. - Оставь Тони в покое, - придя на помощь, вмешалась Джуди. - Я всего лишь предложил поплавать, - ответил Хартман. - Что тут плохого? - Я готова! - неожиданно объявила во всеуслышанье Эвелин Аранс и все обомлели: пока шел диспут, она в мгновение ока скинула с себя одежду и осталась в чем мать родила. Правда, еще и в туфлях, это была ее единственная одежда. - Чудесно! - одобрил Хартман и потащил всех за собой. Яркие лампы осветили уютный бассейн, прозрачную голубую воду, цветную пляжную мебель, стоящую по бортам: кресла, топчаны, легкие столики... Каблуки Эвелин простучали по кафелю, она сбросила туфли и с наслаждением погрузилась в воду. Втроем они смотрели, как она нежится в воде, похожая на гибкое ласковое животное, движения ее напоминали любовную игру, иногда она замирала в истоме, словно отдаваясь кому-то и готова была вот-вот изойти. Они следили за ней, замерев. Она как будто заворожила всех, они смотрели, не отрываясь, погруженные в странное забытье, и казалось, еще миг, она обратит их в свою веру: они сбросят одежду и прыгнут к ней. - Нам пора! - решительно заявила вдруг Джуди, словно отгоняя наваждение. - Минутку... Я покажу Тони еще кое-что, - воспротивился Хартман, увлекая Бирса за собой, а Джуди глянула бдительно, точно заботливая наседка, пекущаяся о своем цыпленке. По соседству с бассейном находился спортивный зал. Повсюду стояли тренажеры и снаряды, в углу висели тугой кожаный мешок и боксерская груша, в центре канаты ограждали ринг. "Неплохо для одного человека, - подумал Бирс. - Впрочем, может себе позволить". - Вы спортсмен, не так ли? - спросил Хартман. - В прошлом. Но признаюсь откровенно: я восхищен! - Это моя гордость. Хотите попробовать? - С удовольствием, - Бирс в охотку опробовал тренажеры, поработал на груше и на мешке, сделал несколько махов на брусьях. - Сразу видно настоящего спортсмена: у вас даже глаза разгорелись, - похвалил его Хартман. - Еще бы: такой зал! - Попробуем? - Хратман снял с крючка и протянул Антону боксерские перчатки, себе взял другую пару. Они натянули перчатки, стали в боевую стойку и обменялись шутливыми ударами, изображая бой. В дверях появилась Джуди, остановилась у порога и смотрела молча, словно опасалась чего-то. Она наблюдала, но Бирс сразу почувствовал, как изменился партнер: подобрался, стал нападать, удары приобрели силу и точность, и двигался он расчетливо, словно они не дурачились, а дрались по-настоящему. Хартмана разбирал азарт. Присутствие Джуди раззадорило его, он явно старался не ударить лицом в грязь и показать себя бойцом. Вздумай Бирс ответить, начался бы обмен ударами, и положение могло бы выйти из-под контроля; он решил вести себя осмотрительно, усилил внимание и защиту - уклонялся, подставлял перчатки и плечи, а сам только обозначал удары, но не бил всерьез: ему совсем не хотелось конфузить Стэна перед Джуди. Между тем сохранять спокойствие становилось все труднее и труднее, Хартман завелся, видно, хотел выглядеть победителем. Вероятно, в нем сохранилась эта мальчишеская черта - быть во всем первым, иначе он не мог. Он шел вперед, Бирс отступал, но в конце концов, ему надоело изображать тренировочный мешок. Стараясь его достать, Хартман сделал выпад, раскрылся, и Бирс ударил вразрез, встречным прямым ударом в голову, удар получился жестким, словно Хартман с разбега врезался в стену. Его отбросило назад, он потерял равновесие и едва не упал, в глазах мелькнуло недоумение, он не понял, что произошло и обомлел на миг, застыл растерянно. Судя по всему, этот человек не знал, что такое отпор. - Может, хватит? - спросил Бирс. - Работаем! - запальчиво крикнул Харман, очертя голову кинулся вперед и нападал, нападал, осыпая Бирса градом ударов. Трудно было поверить, что это тот же трезвый, сдержанный Хартман, который шага не ступит опрометчиво. Сейчас он безрассудно рвался вперед в неукротимом желании во что бы то ни стало нанести удар; при желании не составляло труда воспользоваться его горячностью. На ринге он, видно, терял голову, ему непременно надо было стать первым, проигрывать он не умел. Антон пока владел собой, но постепенно терял терпение и готов был вот-вот встретить Хартмана новым сильным ударом. - Вы сошли с ума! - громко вмешалась Джуди. - Совсем спятили! Прекратите сейчас же! Хартман не слышал, его красное потное лицо блестело на свету, глаза воинственно горели. Бирс вошел в клинч, обхватил соперника и сковал, чтобы тот остыл. - На сегодня довольно, - сказал он как можно рассудительнее, чтобы успокоить Хартмана, который прилагал все усилия, чтобы вырваться. - Мистер Бирс, нам утром на студию, - напомнила Джуди. - А вам в банк, мистер Хартман. Хороши вы оба будете. - Почему женщины всегда мешают мужчинам заниматься своим делом? - спросил Хартман, тяжело дыша. - Стэн, проведем спарринг в другой раз, - предложил Бирс. - Обещаете? - Хартман был явно недоволен. - Клянусь! Донесся дробный стук каблуков, в зале появилась голая, в одних туфлях Эвелин; держалась она свободно, без всякого смущенья, и похоже, вообще не подозревала, что на свете существует стыд. - Что-то я заскучала, - пожаловалась она компании. - Все меня бросили... Она с недоумением воззрилась на мокрых, распаренных мужчин, стягивающих боксерские перчатки. - Что происходит? - спросила она удивленно. - Стэн и Тони занимались боксом, - бесстрастно объяснила ей Джуди. - Бокс? - непонимающе переспросила Эвелин и улыбнулась простодушно. - Вдвоем? Неужели вам не с кем сразиться? Все засмеялись, напряжение растаяло и лишь помнилось смутно, как слабый отголосок мимолетной ссоры. - Поздно уже, - сказала Джуди. - Пора ехать. - Незачем вам никуда ехать, - решительно заявил Стэн. - У меня переночуете. Это был прежний Хартман, голос звучал повелительно, как приказ. Джуди взглянула на Бирса: все зависело от него. Согласие означало ночь с Эвелин, знойное приключение, о котором любой мужчина мог только мечтать. Хартман, конечно, для того все и придумал: у каждого свой выбор, каждому свое, это так просто, понятно. Бирс колебался и медлил. Его нерешительность выглядела странной причудой. Разуй глаза, приятель, взгляни, какая женщина: мечта, волшебный сон, вожделение всей жизни! Эвелин ждала, улыбаясь голая, в одних туфлях, соблазнительная до умопомрачения. Но Бирс медлил. В эту минуту лишь одно он знал твердо, одна мысль засела гвоздем в голове и не отпускала: его согласие сделает Джуди больно, в этом он был уверен. Джуди неожиданно повернулась и направилась к выходу. Хлопнула дверь, в коридоре простучали шаги, потом в отдалении глухо хлопнула другая дверь, и все стихло. - То-о-ни... - ласково позвала его Эвелин и подразнила кончиком обольстительного розового языка, отвлекая и маня. - Извините, - скованно пробормотал он, опустив глаза, и потупясь, вышел из зала; чувствовал он себя при этом полным идиотом. В поисках выхода, Бирс заблудился и побродил немного по дому, прежде чем нашел наружную дверь. Когда он вышел, Джуди сидела в машине, лицо ее смутно белело в темноте за ветровым стеклом. Вероятно, она решила, что он остался и уже собралась уезжать: в тишине зашуршал мотор, свет фар ослепил Бирса. Он открыл дверцу, молча опустился на сиденье, они выехали на дорогу и помчались по гористой, заросшей густыми высокими деревьями улице, прорезающей ночной Беверли-Хиллс, как тоннель. - Почему вы не остались? - спросила вдруг Джуди, глядя на бегущую навстречу дорогу; по обочинам с двух сторон стеной тянулись деревья. - Вы этого не хотели, - без обиняков ответил Бирс. - Не хотела, - согласилась Джуди. - Возможно, вы совершили ошибку, потом будете сожалеть. - Конечно, буду, - подтвердил Бирс. - Еще бы! Такая женщина! - Тогда почему? - с интересом глянула на него Джуди, глаза ее блеснули в полумраке. - Дурак, - кратко объяснил Антон, а она засмеялась, и им снова стало весело - весело и легко, как всегда, когда они оставались вдвоем. - Одно только угнетает меня: как она переживет нашу разлуку, - огорченно посетовал Бирс. Джуди засмеялась еще сильней и сбавила скорость: - Тони, я все-таки за рулем. Могу аварию совершить. Не смешите меня. - А я серьезно. Меня это волнует. Бедная девушка. Кто я после этого? Гнусный обманщик! - Успокойтесь. Стэн утешит ее. - Тем более обидно. Моя девушка и вдруг с чужим мужчиной! Куда это годится? Никогда ее не прощу! Вот уеду к себе в Россию, будет знать. Пусть кукует здесь одна. От смеха Джуди вынуждена была снова сбавить скорость; они медленно ехали по пустынной улице; словно катались в свое удовольствие. - Джуди, а вам безразлично, что они остались вдвоем? - вдруг серьезно спросил Бирс с замиранием, потому что не привык вторгаться на чужую территорию. Однако Джуди отнеслась к вопросу спокойно, Антон даже удивился. - Знаете, с некоторых пор я стала замечать, что Стэн всегда прав, - ответила Джуди. - Наверное, это очень утомительно - быть всегда правым. Бирс не ожидал такого поворота и уклончиво пожал плечами. - Вот видите: вы сомневаетесь. Человеку свойственно сомневаться. А Стэн никогда не сомневается. - Может быть... он просто не показывает... - предположил Бирс. - А в глубине души... - Вряд ли. И потом эта страсть: быть во всем первым. - Женщинам нравятся победители. - Разные мужчины, разные женщины... Стэн всегда был самоуверенным, а теперь особенно. Все время старается утвердиться, - она вдруг засмеялась, как будто вспомнила что-то. - Вы бы видели его лицо, когда он наткнулся на ваш кулак. - Он просто не ожидал. - Разумеется. Но у него был вид обиженного ребенка. Как же... Все знают, что он самый сильный, и вдруг кто-то не знает. Возмутительно! Насмеявшись, Джуди прибавила скорость и живо доставила его домой, на улицу Оукхэст, дождалась, пока он откроет ключом наружную дверь, помахала из машины рукой и умчалась в сторону голливудских холмов, студийного городка и бульвара Санта-Моника, где снимала квартиру. ...перед приходом машин раненый очнулся и открыл глаза. Не двигаясь, он молча взирал вокруг, и, похоже, то, что он видел, не достигало сознания. Постепенно взгляд его стал осмысленным, беглец, видно, понял, что с ним стряслось, он рванулся внезапно с воплем, но фельдшер и Бирс стерегли его и успели схватить. Как он боролся с ними! Рвался неистово из последних сил, какие остались в слабом теле, бился в судорогах, как бы в надежде изойти кровью или вконец обессилеть и испустить дух. Конечно, он не мог одолеть своих противников, но сражался до конца, пока не изнемог. Шум борьбы снова привлек внимание жителей, в окнах появились лица зевак. Ключников поднял голову и увидел Анну. В одной сорочке она стояла у окна, тонкие бретельки лежали на смуглых плечах, красивые руки были опущены, легкое недоумение и недовольство проглядывали в сонном лице - разбудили, мол; был в лице и вопрос на который она не могла получить ответ: кто такие, откуда? Она споткнулась взглядом о Ключникова, глаза ее расширились от удивления. Молча и оцепенело разглядывала она его: лицо, как у всех в отряде, было покрыто камуфляжной краской, он был грязен, увешан оружием, и Аня, вероятно, задавалась вопросом, он ли это, и если он, как сюда попал? В этом заключалась некая загадка. Разумеется, встреча не могла быть случайностью или совпадением, они неотрывно смотрели друг на друга, понимая явную предопределенность встречи. Аня легла на подоконник, расставила локти, подперев голову кулаками, и смотрела, не отрываясь, как бы в желании что-то уразуметь. Его подмывало подняться к ней, но пришли машины, и отряд стал грузиться: на глазах у всего дома они положили в машину тела убитых, раненого в сопровождении фельдшера отправили в госпиталь. К вечеру его можно было допросить, но он молчал - звука не проронил. Анализы показали, что у незнакомцев отсутствует в тканях меланин, все они оказались альбиносами, как и тот, что покончил с собой неделю назад. В это трудно было поверить - альбиносы встречаются весьма редко, но незнакомцы были сплошь альбиносами, весь отряд в поисках причины терялся в догадках. Раненого спеленали простыней и привязали к кровати, чтобы предупредить попытку самоубийства. Он лежал под капельницей. Першин несколько раз пытался с ним поговорить, но тот молчал и упорно смотрел мимо, не обращая внимания на уговоры. Его бесцветные с розовыми, как водится у альбиносов [у альбиносов сквозь зрачки просвечивают кровеносные сосуды глазного дна], зрачками глаза выражали непреклонную враждебность, понятно было, что он скорее умрет, чем расскажет что-то; даже опытные психологи не могли его разговорить, он молчал, лишь прикрывал глаза, когда уставал. Казалось, альбинос получил однажды строгий приказ не разговаривать ни с кем из посторонних и готов был скорее погибнуть, чем его нарушить. Похоже, он даже не размышлял над этим, способность к размышлению отсутствовала в этом человеке, как пигмент в его тканях. Першину случалось встречать таких, кому нельзя ничего объяснить. Вскормленные одной простенькой идеей, вынянченные ею, они не знали ничего другого и не хотели знать. Внушенная им однажды идея овладевала ими безраздельно, подчиняла себе, они служили ей слепо, без сомнений и колебаний, а все, что не укладывалось в эту идею, они наотрез отвергали. Как правило, чужое мнение они ставили ни в грош и готовы были на все - на кровь и на резню, чтобы утвердиться. - Ты пойми, парень, люди гибнут, - пытался втолковать ему Першин, но тот молчал, глядя мимо, и понятно было, что уговоры и увещевания напрасны. - Ненавижу! - пробормотал однажды незнакомец сквозь зубы и опустил веки, как бы не в силах вынести чужого присутствия. Его молчание и то, что другие незнакомцы предпочли умереть, наталкивало на серьезные размышления. Это была какая-то особая порода, выведенная селекционерами-злоумышленниками. Вскормленные фанатизмом и ненавистью, эти люди не знали ничего, кроме своей куцей идеи, ради нее они готовы были всех уничтожить - единственное, на что были способны. Поводыри их на весь мир трубили о всеобщем счастье, ради счастья они готовы были всех погубить - всех, кого намеревались осчастливить: с теми, кто не хотел быть счастливым, они боролись не на жизнь, а на смерть, пока не стирали в пыль. 14 Следующую неделю отряд рыскал по всей Москве. Они проверяли технические коллекторы, по которым из одного района города можно было скрытно попасть в другой. От станции Переделкино труба широкого профиля в полкилометра длиной привела отряд к тоннелю, и они бежали по нему еще с километр, пока не вышли к Боровскому шоссе. Осмотрев тоннель и подступы к нему, отряд помчался в Тушино, где в новом районе, застроенном гаражами, обнаружили ведущие под землю люки. Спустившись, разведчики оказались в тоннеле, который тянулся на несколько километров, пройдя его, они вышли в Митино. К этому времени отряд уже разведал границы глубоких подземелий Сретенского холма, состоящих из партийных бункеров Старой площади и Лубянки, связанных между собой, с Кремлем, с окраинами и предместьями. Огромный тайный город существовал на Юго-Западе. Сверху можно было увидеть обширный пустырь, лежащий через дорогу против Университета. Одной стороной пустырь выходил на проспект Вернадского, другая сторона круто обрывалась над зеленой бугристой долиной, раскинувшейся внизу. Загадочный пустырь покрывали кустарники и высокая трава. Повсюду виднелись песчаные бугры и овраги, заросшие лощины и рощицы, бесконечный забор окружал пустырь, на котором мог разместиться целый город, но никто не строил здесь ничего, и это выглядело странно: Москва задыхалась от нехватки земли, однако пустырь оставался неприкосновенным. Жители окрестных домов, чьи окна располагались выше забора, приметили посреди пустыря некое строеньице, похожее на будку, дворовый туалет или пивной ларек. Каждое утро сюда подкатывали набитые людьми автобусы, пассажиры один за другим исчезали внутри, и это было похоже на цирковой фокус: маленькое строение вмещало всех пассажиров. Высадив пассажиров, автобусы уезжали, чтобы вернуться за ними в конце дня. С высоты соседних домов забавно было наблюдать, как под вечер ездоки нескончаемой чередой тянутся из будки, вмещающей на глаз лишь несколько человек. Иногда автобусы запаздывали, и большая толпа дожидалась их посреди пустыря. Окрестные жители называли приезжих шахтерами, и с тех пор так и велось. - Шахтеры приехали, - кивали на автобусы старухи, сидящие на лавках у подъездов домов. По ночам вереницы самосвалов вывозили с пустыря известняк, кузов каждой машины был доверху забит белой породой, хотя никто не видел на пустыре землеройных машин. Со временем за забором появились легкие павильоны, навесы, ангары, цветники и дорожки, посреди пустыря возник обширный и глубокий котлован, на краю, выходящем к проспекту, выросли три высоких дома, видные издалека. Поговаривали, что под пустырем находится секретный город, который специалисты и знатоки именовали НИБО "Наука" и за который многие чины из госбезопасности удостоились орденов. Отряд изнемогал от усталости, Першин понял, что еще день-два, люди свалятся. Он решил устроить им передышку, объявил увольнение на сутки, каждый был волен делать что вздумается. Ключников решил, что поедет в Звенигород. Две недели он не видел домашних и Галю, надо было подать заявление и готовиться к свадьбе. Занятый погонями и боями, он не думал об этом, но вот передышка и разом вспомнился Звенигород: лес, овраги, ручьи, дом над обрывом и сенной сарай, где уединялись они с Галей. Его остро потянуло туда, и если б не форма оружие и камуфляжная краска на лице и руках, он помчался бы на вокзал, чтобы поспеть на ближайшую электричку. В штабе он умылся и переоделся, но вместо того, чтобы бежать на вокзал, медленно брел по улице, как будто имел в запасе уйму времени и не знал, куда себя деть. Это было странное состояние. Пребывая в здравом уме и полной памяти, он отчетливо понимал, что следует спешить - торопись, торопись, служивый, времени в обрез, каждая минута на счету, не теряй попусту. Однако по непонятной причине он неприкаянно таскался по улицам, пока не обнаружил себя на Волхонке: ноги сами привели его сюда. Дворами и террасами он прошел к церкви Антипия, что на Колымажском дворе за Музеем изящных искусств. Он прогуливался здесь недавно с Аней, отсюда рукой было подать до ее дома. Так же медленно, но не колеблясь нисколько, точно кто-то вел его за руку, он добрел до Знаменского переулка, зашел в знакомый двор, поднялся на третий этаж и позвонил. Аня открыла сразу и не удивилась, словно он бывал здесь не раз. - Вот и ты, - кивнула она, точно они сговорились заранее, но он задержался в пути. - Наконец-то. - Ты ждала меня?! - поразился Ключников. - Я знала, что ты придешь, - ответила она спокойно, как будто речь шла о чем-то привычном. - Откуда? - недоуменно воззрился на нее Ключников. - А я сама тебя позвала, - она закрыла за ним дверь. - Как?! - опешил он и застыл у порога. - Проснулась и подумала: пусть он придет. Как видишь... - улыбнулась она, призывая его в свидетели, что задуманное сбылось. - Я сам пришел! - запротестовал Ключников. - Не-е-ет! - насмешливо передразнила она его. - Это я захотела. Сам ты бы поехал в Звенигород. Он остолбенел и глазел ошеломленно, не зная, что думать. Она за руку привела его в свою комнату, квартира поразила его простором и пустотой, - ни мебели, ни людей, голые стены, емкая глубина, чемоданы, постели, разостланные на полу. - Уезжаете? - спросил Ключников, обозревая чемоданы и дорожные сумки. Она кивнула с грустным смирением - что делать, мол, и объяснила, хотя он и не спрашивал: - Мои все на таможне. Багаж сдают. - Трудно? - поинтересовался он, потому что слышал об этом не раз. - Что у нас легко? - усмехнулась она. - Там такое творится... Второй день торчат, отлучиться нельзя. Посреди комнаты сиротливо стоял колченогий табурет, Ключников хотел сесть, но Аня подняла его. - Прими душ, - предложила она просто, как будто была уверена, что он не ослушается. Ключников покорно отправился в ванную и, раздевшись, стал под струю. Все, что происходило выглядело странно, как причудливый сон, но и наяву было странно, Ключников был смущен и скован, точно делал что-то, несвойственное ему. Однако он не строптивелся, понимая, что деться некуда: он обречен и от судьбы не уйти. Когда он вышел из ванны, Аня раздевшись, сидела на колченогом табурете и расчесывала волосы. Она поднялась навстречу, не стыдясь наготы, и обняла его. Как тогда, в машине, губы у нее были мягкие и влажные, она помогала себе языком, Ключников почувствовал легкую слабость, голова пошла кругом. Его опыт был ограничен одной женщиной, первой и последней, которую он узнал еще юношей, школьником, почти подростком, за все годы он не знал никого, кроме Гали, и не подозревал, что бывает иначе. Сейчас его ошеломила новизна. Аня была изобретательна, ее непредсказуемость и своенравие проявлялись в постели в полной мере. Она была раскована и свободна, Ключников иногда замирал от неожиданности, когда она без раздумий делала то, что взбредало ей в голову. Стыдясь, он цепенел, тогда как она без остатка отдавалась страсти, необузданных всплесков которой он страшился. Ему становилось неловко за свою сдержанность и смущение, а она была неистощима на выдумку, буйная фантазия била через край. В тот день, разумеется, он так и не поехал в Звенигород. И теперь Ключников жил под знаком страсти: Аня занимала все мысли, его тянуло к ней ежечасно. Улучив час-другой, он звонил ей и летел, как на крыльях. Вспоминая Звенигород, он испытывал угрызения совести, но призови его кто-нибудь к благоразумию, у него не достало бы сил совладать с собой. Правда, никто не призывал, никого пока не нашлось. Он был горд, что такая умная, яркая женщина принадлежит ему, однако ему мнились незнакомые люди, которых знала она, чужие дома, какие-то встречи, он угадывал у нее другое существование - помимо него; сомнения точили его что ни день. Ане нравилось разглядывать его, когда он был раздет: никогда прежде не встречала она такой физической мощи. С ним она чувствовала себя в безопасности. Ни один из ее высоколобовых знакомых, кто набрался пропасть всякой всячины и мог ответить на любой вопрос, не способен был дать ей такого чувства уверенности и покоя, какое она испытывала с ним. Он не знал малой доли того, что знали другие ее знакомые, но с ним она чувствовала себя, как за каменной стеной. Встречаться у Ани удавалось редко, дом был полон людей. Обычно она везла его к подруге, у которой была свободна квартира, но чаще они мчались за город и устраивались в машине или на открытом воздухе - в поле, на лугу, на опушке леса; повалив его на спину и оседлав, Аня изображала счастливую наездницу, которая на глазах у всего света самозабвенно скачет вдаль. Его постоянно жгло нетерпение, распаляло ожидание встречи, и если, позвонив, он не заставал Аню дома, то не знал, куда себя деть, томился, ждал, нетерпеливо названивал, слонялся, мрачнел и как будто заболевал. Его одолевали сомнения, травили едко, когда он думал о том, что для нее это всего лишь приключение, в которое она окунулась без оглядки, перед тем как уехать: укатит, и воспоминания растают вскоре, как свет на исходе дня. Он имел основания для сомнений, слишком разным было у них все до сих пор - среда, возможности, условия существования, вся жизнь, наконец. Она знала языки и читала книги, о которых он понятия не имел, и она была сведуща во многом, о чем он знал лишь понаслышке или вовсе не знал, ее изо дня в день окружали люди, с которыми он не мог знаться по той простой причине, что у каждого из нас свои пути-дороги. Иногда Аня везла его к своим друзьям. Большинство из них были образованными состоятельными людьми, радушными, хлебосольными и гостеприимными, однако Ключников чувствовал себя у них неуютно. Что он мог сказать им - он, который слыхом не слыхивал малой доли того, о чем они говорили? Он видел, что Ане интересно с ними, ее занимали их мысли, суждения, веселили их шутки, она была в своем кругу и чувствовала себя там непринужденно и легко, как рыба в воде, тогда как он ощущал себя чужаком. Впрочем, он и был чужаком. И чем дальше, тем сильнее зрела и копилась в нем неприязнь. По правде сказать, они не помышляли обидеть кого-то. Разговоры и споры, которые они вели, поглощали их целиком, но Ключникову нередко мнились скрытая насмешка или подвох, он долго потом испытывал досаду, будто опростоволосился или угодил в конфуз. Их разговоры, шутки, споры, застолья, посиделки, даже их богатые библиотеки вызывали у него злость. Разумеется, он не мог вступить с ними в спор, а тем более что-нибудь доказать или опровергнуть, и потому его подмывало грохнуть кулаком по столу, чтобы заткнуть им рты. Не говоря уже о том, что он изревновался весь, что было не мудрено: кому по нраву, если женщина с тобой лишь телом, а душой на стороне? Ключников долго терпел, но не выдержал, упрекнул ее, обуреваемый досадой, Аня удивилась, глаза ее округлились. - Ты ревнуешь?! - она смотрела на него с веселым недоумением, как бы не в силах уразуметь, чего он хочет. Аня была своенравна и быстра на язык и не задумывалась, что ответить и как поступить; она не выносила малейших посягательств на свою свободу и тотчас давала отповедь, нередко с перехлестом, чтобы не повадно было; язык у нее был, как бритва, за словом в карман она никогда не лезла. Это было необъяснимо. Где, когда эта молодая женщина приобрела свободу, не свойственную большинству людей, кто наделил ее такой независимостью и как жила она, неподвластная никому, как уживалась с нашим кромешным существованием? Спустя время Ключников понял, что привязан к ней. Это было похоже на серьезную болезнь: лекарства бессильны - ни избавиться, ни излечиться. Чем дальше, тем сильнее она привязывала его к себе, он удрученно думал о том, какую власть она взяла над ним. Случилось это само собой, Аня не прилагала никаких усилий, иногда он испытывал к ней ненависть за свой плен, но поднять бунт, освободиться не мог и не хотел. Между тем приближался день ее отъезда. Ключников не хотел об этом думать. Он знал, что отъезд неизбежен, но стоило представить, что ее нет, как становилось не по себе, жизнь мнилась пустой и тусклой, почти бессмысленной - представишь, свихнуться впору. В общежитии Ключников появлялся редко. С Буровым они не встречались, лишь однажды Ключников столкнулся с ним в коридоре. Сосед вперил жгучий пристальный взгляд, в котором светилось невысказанное тайное знание. - Тут тебе Галя звонила, - сообщил он хмуро, с обидой и внятным укором. Ключников кивнул - понял, мол, и прошел мимо. Он копался в шкафу, когда на пороге возник Буров. - Думаешь, я не знаю? - прищурился он, глядя в упор неукротимо горящими глазами. - Мы все знаем. - Что? - вяло поинтересовался Ключников, озабоченно роясь в вещах. - Все! - в голосе соседа прорезался торжественный металл. - От нас не скроешь! Не выйдет! Нам все известно! - Слушай, не темни... - поморщился Ключников. - Говори толком или заткнись. Я спешу. - К еврейке?! - с огнем в глазах и прокурорской медью в голосе натянулся, как струна, Буров. - Вот оно что... - понимающе кивнул Ключников. - Тебе-то что? - Мне?! Мне?! - выкрикнул Буров и задрожал мелко, затрясся. - Своих предаешь?! Ради жидовки?! Невесте изменил! Товарищей забыл?! Организацию бросил! - глаза его пылали неукротимо, он дрожал весь от возбуждения, голос звенел и бился, как огонь на ветру, в паузах он подвывал, словно заклинал кого-то. - Заглохни, Буров... Не до тебя, отвали, - устало попросил Ключников. - Ну да, конечно... У тебя теперь евреи друзья! Купили они тебя! На бабе поймали! Что - нет, скажешь?! Присушила она тебя! Между ног держит! Ключников не выдержал, выставил его в коридор. Буров вопил и упирался, Ключников выволок его за порог и повернул ключ в замке. Буров с криком бился в дверь, и когда Ключников вышел, по всему коридору из комнат пялились соседи; Ключников шел, словно сквозь строй. Было от чего помрачнеть, и пока Ключников ехал в отряд, он чувствовал позади внимательные взгляды соседей, спину жгли раскаленные глаза Бурова, его пронзительный крик все еще резал слух. ...по ночам отряд тщательно прочесывал подземную Москву. Все чаще они натыкались на бункеры и тоннели, весь центр был изрыт на разной глубине - Лубянка, Мясницкая, Старая и Новая площадь, Китай-город, широкие ухоженные тоннели вели в Кремль и в соседние ветки метро, мощные бункеры и коммуникации залегали на большой глубине рядом с Арбатской площадью и Пречистенским бульваром, на Таганке и на станции метро "Павелецкая", где за раздвижной стеной длинного перехода с кольца на радиус располагался резервный штабной бункер. Новые сооружения нередко соседствовали с древними подземельями, иногда они пересекались или соединялись в общую систему. Особенно тесно старые и новые постройки смыкались под Кремлем. Из Боровицкой башни древний, увешанный сталактитами ход, направлялся к руслу Неглинки, новый секретный ход был прорыт вдоль всего Тайнинского сада, где на месте подворья Угрешского монастыря и соседнего с ним двора Беклемишевых между Петровской и Москворецкой башнями за церковью Константина и Елены, от которой остались лишь подклет и фундамент, охрана Кремля поставила в угловой садовой низине приземистое здание, невидимое снаружи через кремлевскую стену и похожее на старинные палаты: кирпич, крутая кровля, кованые решетки... Отсюда старый ход вел под ров Калиты и дальше, под кремлевскую стену между Петровской и Безымянной башнями в сторону Москва-реки, а древний, обнаруженный еще в XVIII веке князем Щербатовым ход направлялся от Никольской башни к Лубянке. Современный, хорошо оборудованный тоннель шел под Красной площадью к Шевалдышевскому подворью, где соединялся с благоустроенными бункерами коммунистической партии, уходящими вниз на большую глубину. Поодаль бункеры имели замаскированные выходы в метро и на поверхность и сообщались с подземными этажами Лубянки. Весь Сретенский холм, один из семи московских холмов, был изрезан внутри, как муравейник, скрывая опрокинутый вниз загадочный город, подземное отражение Москвы, сказочный Китеж-град - с той лишь разницей, что существовал не в воде, а под землей. ...довольно часто Хартман приглашал Бирса на свою яхту. Стэн был хорошим яхтсменом, и Бирс, который никогда прежде не ходил под парусом, как прилежный юнга учился у шкипера ставить грот, стаксель и спинакер, управляться с такелажем и помалкивал, стирая шкотом в кровь ладони, лишь дул на них, когда они особенно горели. Оба они любили серфинг и нередко галсами носились под парусами на досках, а иногда выходили на катере Хартмана в открытое море и, надев акваланги и гидрокостюмы, ныряли с гарпунами, чтобы поохотиться под водой. Хартман пригласил Бирса полетать на собственном спортивном самолете, который он сам пилотировал. Раз в году Хартман отправлялся на охоту в Африку, во время сафари ему доставляло особое удовольствие встретить крупного зверя один на один, чтобы в полной мере пережить опасность и почувствовать риск. О, это была мужская жизнь! Бирсу не под силу было делать все наравне с Хартманом, однако тому не пришлось доказывать свое превосходство: узнав, что Антон новичок, Стэн успокоился и взялся его обучать; делал он это охотно и терпеливо. На уик-энд они втроем с Джуди отправлялись в горы и два дня катались на лыжах и загорали, попивая по вечерам у камина вино в принадлежащей Хартману альпийской хижине, сложенной из бревен и дикого камня. Это были два счастливых безмятежных дня. Ярко сияло солнце, цветные костюмы лыжников красиво выделялись на заснеженных склонах, белизна слепила глаза, и лишь свист лыж, взрезающих наст, нарушал плотную космическую тишину, которая лежала на склонах окрестных гор. На лыжах Антон чувствовал себя увереннее, чем в море, и все же он не мог тягаться с Хартманом, который катался, как профессиональный горнолыжник, что и не мудрено было: когда все к твоим услугам, грех не уметь. Как спортсмен, Хартман был сильнее Бирса. Стэн выиграл все партии в теннис и плавал он лучше, но в одном, Антон знал, он сильнее: в умении убить и выжить; об этом Хартман не подозревал, а Бирс помалкивал. Да, он умел убивать из всех видов оружия и даже голыми руками и умел выживать в любых условиях - научила родная страна, но чем тут хвастать, чем гордиться перед мирными дружелюбными людьми? И потому он помалкивал скромно о своих возможностях, словно в них заключалось что-то постыдное для него. В один из вечеров Бирс и Джуди, поужинав, сели в машину. - Сегодня нам предстоит бессонная ночь, - объявила Джуди. - Хорошая новость! - с воодушевлением одобрил Бирс. - Это совсем не то, что ты думаешь. - Жаль. Из-за чего тогда не спать ночь? - Сюрприз! - состроила рожицу Джуди. Они свернули на автостраду Сан Винсент и, набрав скорость, помчались на юг, минуя по дороге бульвары Олимпик и Пико. Машина на большой скорости шла по автостраде, в свете фар ярко фосфоресцировали дорожные знаки и разметка полотна, поодаль от дороги то с одной, то с другой стороны появлялись и уходили назад, как плывущие в ночном небе эскадры, светящиеся небоскребы. В кабине играла музыка, и казалось, музыка звучит над летящей навстречу дорогой, над обочинами, над окрестным пространством, над широкой зеленой долиной между океаном и горным хребтом и возносится вверх, высоко над грешной землей. Бирс рассеянно смотрел по сторонам, слушал музыку и думал о превратностях судьбы, занесшей его в морскую пехоту на Курильские острова, позже на войну в горы Афганистана, а теперь сюда, в калифорнийскую долину. Тогда он не знал еще, что причуды судьбы приведут его на войну в подземелья Москвы. Джуди выехала на бульвар Венеции, идущий от океанского побережья в сторону центра, и затормозила возле одноэтажного плоского белого здания Уилширского дивизиона городской полиции. - Понятно. Ты решила сдать меня в полицию, - сказал Бирс. - Да, сэр, - подтвердила она. - В чем меня обвиняют? - Вы уделяете мне слишком мало внимания. - Серьезная вина. За это полагается электрический стул. Начальником смены в дивизионе оказался высокий чернокожий лейтенант с тонким интеллигентным лицом, приятель Джуди. С его помощью она устроила Бирсу патрулирование по ночному Лос-Анджелесу. Лейтенант показал Бирсу помещение дивизиона - множество комнат, в которых за компьютерами работал дежурный персонал, а потом вызвал сержанта, широкоплечего крепыша с накачанными мышцами, и приказал ему повозить гостей по городу. - Давайте договоримся: что бы ни случилось, из машины не выходить. Я за вас головой отвечаю, - сказал сержант по имени Майкл, когда они сели в просторную полицейскую машину. Пока они ехали, Майкл показал, как работает бортовой компьютер: можно было связаться с компьютером любой другой машины, с картотекой дивизиона, городского полицейского управления, со штаб-квартирой ФБР в Вашингтоне, даже с Интерполом, чтобы получить необходимые сведения. - Смотри, - Майкл показал на пронесшуюся мимо светлую "тойоту". - Делаем запрос, - он нажал несколько кнопок, на маленьком светящемся экране побежала разверстка. - Машина в угоне не значится. Фамилия и адрес владельца. За ним ничего не числится. Ангелочек. Даже штраф не платил. - Здорово! - восхищенно покрутил головой Бирс. Они поспели на несколько происшествий, на пожар, на мелкую кражу в баре, но в целом вечер выдался спокойный, и они медленно объезжали криминальные кварталы, где проживали пуэрториканцы, китайцы и черные. Сидя за рулем, сержант ловко управлял машиной и дополнительными фонарями, расположенными на крыше машины, освещал верхние этажи, двери и окна подвалов и темные углы в стороне от дороги; он успевал вести переговоры по рации, поглядывал на планшет с планом города, а иногда вылезал и, придерживая кобуру с пистолетом, настороженно обходил подозрительные тупики и задворки. Из дивизиона по радио сообщили, что их разыскивает Стэнли Хартман, вскоре он и сам позвонил в машину и спросил, где они находятся. Поглядывая на планшет, сержант объяснил ему маршрут движения. - До встречи, - сказал Хартман и отключил связь. Драку на пустыре неподалеку от автострады Санта Моника они заметили еще издали, сержант прибавил скорость, резко затормозил и какое-то время наблюдал из машины, оценивая обстановку. Дрались двое черных - рослые парни в кожаных куртках, еще несколько человек сидели вокруг и, попивая из банок пиво, наблюдали за дракой. - Эй, кончайте! - крикнул сержант из машины, однако драчуны не подумали подчиниться. - Проваливай! - обернулся на мгновение один из них. - Сопротивление полиции! Сейчас заберу, - сержант показал им в оконце наручники и поболтал ими в воздухе. - Люди выясняют отношения. Не надо никого забирать, сами разберутся, - обратился к нему один из зрителей. - Кому сказал?! - железным голосом рявкнул на них Майкл и, прихватив дубинку, вылез из машины. - Что тебе надо? - повернулись к нему драчуны, а зрители лениво поднялись и, сделав несколько шагов отрезали путь к машине. В это мгновение сзади на большой скорости подкатил Хартман, резко затормозил и, открыв дверцу, выбрался из машины. - А это еще кто? - удивился один из зрителей. - Ты тоже полицейская задница? А ну, проваливай! - Что происходит?! - громко спросил Хартман, который не привык к такому обращению. - Сядьте в машину! - резко приказал ему сержант, кладя руку на торчащий из кобуры пистолет, но было поздно: Хартман опомниться не успел, кто-то схватил его и, понятное дело, словами уже было не обойтись. Бирс стремительно выскочил из машины, поймал в захват руку, которая держала Хартмана и, нагнувшись, бросил нападавшего через спину. Работая руками и ногами, он устроил им мельницу, после которой двое улеглись на землю, а третий скрючился и не мог разогнуться; остальные уставились на Бирса с уважением. Сержант между тем выхватил из кобуры пистолет и навел на компанию. - Эй, парень, где ты научился так драться? - миролюбиво поинтересовался один из драчунов. - В России, - ответил Бирс. - А еще я воевал в Афганистане. Они явно не поверили и уставились на него, тараща глаза, Бирс обратил внимание, какие у них яркие и огромные белки. - Он русский, - объяснил сержант, пряча пистолет. - Настоящий. Из Москвы. - Действительно? - недоверчиво глянул собеседник, а второй тут же предложил зайти в соседний бар, он еще никогда не пил с русским. - Нам некогда, джентльмены, мы с сержантом патрулируем по городу, - приветливо объяснил им Бирс. - Он мне помогает, - добавил Майкл. - У нас обмен опытом. Черные парни понимающе покивали, их белозубые улыбки сверкнули в калифорнийской ночи, как яркие вспышки. - Благодарю вас, - сдержанно сказал Хартман Бирсу. - Я хочу забрать Джуди. Это не женское дело. - Да, конечно. - Бирс показал на полицейскую машину, в которой, оцепенев от страха, сидела в полумраке Джуди. - Прошу вас. Он намеренно не стал подходить, чтобы они могли объясниться. Джуди отказывалась, Хартман настаивал, а потом сел в свою машину и раздраженно захлопнул дверцу; издали было заметно, что его разбирает злость. Хартман круто развернулся и помчался назад. Бирсу казалось, что даже улетающие в темноту красные стоп-сигналы машины выражают досаду. Он постоял, глядя вслед, и открыл дверцу полицейской машины, сел на переднее сиденье. Неожиданно сзади его шею оплели руки Джуди. - О Тони, я горжусь тобой! - воскликнула она, сияя. - Тебя опасно выпускать, ты нам всех клиентов разгонишь, - садясь за руль, проворчал сержант. - Без работы останемся. Они покатили дальше, и, как настоящий полицейский патруль, объезжали территорию Уилширского дивизиона. ...Першин установил наблюдение за всеми подземными ходами, но понять что-либо не мог: люди продолжали исчезать. По ночам то в одном, то в другом районе Москвы пропадали люди, рассказы убитых горем домочадцев сводились к набегу бледных, беловолосых, низкорослых людей в старых комбинезонах, каких давно уже, с послевоенных лет никто не носил. По описаниям выходило, что это те же альбиносы. Они проникали под землей в любое место Москвы, в любой дом и похищали людей; никто не знал, откуда они появляются, куда исчезают, где скрываются, куда уводят свои жертвы. Отряд не раз перехватывал их - группы и одиночек, однако взять живым никого не удалось: зная подземелья, как свой дом, альбиносы исчезали тотчас, а те, кому не удавалось оторваться, отчаянно сопротивлялись и в безвыходном положении, загнанные в тупик и обложенные со всех сторон, кончали жизнь самоубийством. Раненый между тем выздоравливал - креп день ото дня, но молчал. Уговорить его было невозможно, полученный им приказ застил все здравые доводы, как плотная штора свет. Альбиносу дали особые препараты, человек под их действием рассказывал все, что знал. То, что Першин услышал, ввергло его в растерянность, хорошо, что заранее вели съемку, не будь кассет, не поверил бы. 15 Когда он приехал, Аня сразу поняла: что-то стряслось. Ключников без утайки рассказал ей о Бурове, она внимательно выслушала, не перебивая. Он ждал от нее каких-то суждений, но она промолчала, лишь обмолвилась кратко: - Сам решай. - Что? - Как тебе быть. Больше они на эту тему не говорили. Аня была спокойна, ни тени насмешки или привычной иронии. Ни разу еще, с тех пор, как они сошлись, не говорили они о своих племенах, он о русских, она о евреях - не было нужды. В часы свиданий ни ей, ни ему в голову не приходило вспоминать, кто из них какой национальности, как не приходит это в голову тем, кто под огнем сидит в одном окопе или бок о бок идет в атаку: в любви, как в бою, национальность роли не играет. С самого начала Ключников с отчетливой ясностью понял, что говорить об этом нельзя, если он не хочет ее потерять: то был заповедник, запретная зона, нечто вроде минного поля, куда не стоит вступать - одно неосторожное движение и тебя разнесет на куски, даже пуговиц не останется. И по естественному в природе инстинкту самосохранения Ключников уразумел, что нельзя вторгаться на заповедную территорию. Вскоре он заметил в ней какие-то перемены - горечь в лице, печаль, заплаканные глаза; что-то происходило в ее жизни, чего он не знал: спросить не решился, а она не сказала. Спустя несколько дней, когда они на машине ехали в гости, Аня притормозила на красный свет у перекрестка и обронила как бы невзначай. - Если ты хочешь, можешь переехать ко мне. - Как? - не понял Ключников и повернулся к ней с невысказанным вопросом в лице. - Ты можешь теперь жить у меня, - ответила она, глядя на дорогу перед собой. - А твоя семья? - Ключников непонимающе морщил лоб. - Все уехали. - А ты? - он смотрел на нее и не мог взять в толк, что произошло. - Я осталась, как видишь, - усмехнулась она горько. Ключников оцепенел, не в силах постичь смысл сказанного. Нет, он понял, но не мог говорить, это было неправдоподобно. Теперь понятно было, откуда у нее эта печаль, заплаканные глаза, горькие складки вокруг рта, надо думать, ей несладко пришлось. Новость оглушила его, медленно, шаг за шагом он осторожно свыкался с ней, а иначе можно было задохнуться: тугая жгучая радость теснила грудь. Он еще додумался спросить, почему она передумала, и Аня несколько раз с осуждением покачала головой - ну и ну, мол, ума палата. Он поглядывал на нее, ждал ответа. В конце концов, он получил его. - Из-за тебя, дурак! - отрезала она, удрученная его тупостью. Ключников внезапно ударил себя по коленям. - Поворачивай! - решительно приказал он ей. Теперь недоумевала она: они ехали в гости, где их ждали - неделю сговаривались. - Поворачивай! - твердо и настойчиво повторил Ключников. - Быстро домой! - Нас ждут... - попыталась она урезонить его. - Обойдутся! - неуступчиво возразил он и ладонью отверг все доводы. - Ты что хочешь, чтобы я тебя посреди улицы уложил? Аня тотчас все поняла, вникла в самую суть. - Я не против, прохожие советами измордуют, - ответила она, но послушно развернулась посреди улицы, нарушив дорожные правила, и покатила назад. В тот день страсть захлестнула их с головой, могло сдаться, они угодили в невиданный шторм, волна за волной накатывались отчаянно, и жуть брала - выплывут или утонут? Он был горд, что она осталась с ним, его просто распирало от гордости, он готов был расшибиться в лепешку ради нее. По ночам Ключников спускался с отрядом под землю. Он возвращался на рассвете, Аня еще спала, он ложился с ней рядом, и она, сонная и теплая, улыбчиво и томно обнимала его. Каждое утро, несмотря на усталость и бессонную ночь, у него просыпалось желание, и каждое утро, прежде чем уснуть, они на рассвете любили друг друга. Это было похоже на медовый месяц, на свадебное путешествие. Судьба благоволила к ним: они одни жили в пустой квартире, никто не мешал им, не вторгался, даже в гости они перестали ходить. Одно лишь досаждало ему: телефонные звонки ее знакомых, которых у нее была пропасть; Ключников то и дело норовил отключить телефон. Квартира была похожа на необитаемый остров, на котором, кроме них, не было ни души. Они наслаждались уединением, но иногда тонкой иглой грудь Ключникова пронзал острый мимолетный страх: так не может продолжаться вечно. В один из дней они поехали в общежитие за вещами. Аня осталась в машине, Ключников направился внутрь. Бурова, к счастью, в комнате не оказалось, можно было спокойно собраться. Но видно, Провидению не угодны были покой и ровный ход событий. С двумя сумками Ключников вышел из общежития и направился к машине, когда увидел Галю. Она торопилась в потоке людей, видимо спешила в общежитие. Почти полтора месяца не виделись они, он не был в Звенигороде, лишь звонил иногда матери на работу, чтобы известить - жив, здоров... Мать каждый раз упрашивала его послать весточку Гале, которая тревожилась за него и, что ни день, забегала к ним в беспокойстве. Ключников страшился встречи, хотя понимал, что она неизбежна, рано или поздно надо держать ответ. Ему нечего было сказать Гале, как ни тщись, любое слово будет ложью. Он предполагал, они встретятся наедине, с глазу на глаз, но вот людная улица, толпа, час пик, гомон и толчея. Галя быстро шла, постукивая каблуками, углубленная в свои мысли, на лице внятно угадывалась озабоченность. Ключников понял ее тревогу и беспокойство и почувствовал страх перед неизбежной встречей. При желании он мог ее избежать, он увидел Галю раньше, чем она его, нырнуть в машину было делом мгновения. Но он оцепенел - шага не мог ступить. Галя неплохо смотрелась в городской толпе - миловидная, пушистые светлые волосы, чистая белая кожа, которая, казалось, излучает свет, что и понятно было: другой воздух, несуетная жизнь. Даже на расстоянии от нее исходило ощущение тишины, опрятной прохлады, свежести, душевного равновесия и здоровья. Но было в ней вместе с тем что-то неуловимо провинциальное, не поймешь сразу что, какие-то мелкие признаки - выражение лица, прическа, детали одежды... Наблюдательный глаз мог определить в ней приезжую, сродни тому, как даже издали определяют иностранца: слова не сказал, а понятно. Разумеется, она не случайно оказалась здесь, вероятно, спешила в общежитие в надежде что-то узнать. Она вдруг замедлила шаг и подняла голову, наверное, почувствовала взгляд, потом повела глазами по сторонам, словно кто-то окликнул ее. Галя заметила его, удивилась, обрадовалась, но тут же острым женским чутьем поняла, что он не один, и побледнела, замерла в растерянности, как ребенок. Она быстро совладала с собой, лицо у нее стало спокойным, молча и неподвижно смотрела она на Ключникова, словно обдумывала что-то и старалась понять. Вокруг шумно жила оживленная московская улица, они стояли в людском потоке, суетная толпа огибала их и текла мимо, тугой городской гул висел над мостовыми. Ни упрека не было в ее взгляде, ни осуждения, лишь тихая печаль и смирение, когда все ясно без слов и нет нужды объясняться. Никому в толпе не было до них дела, ни один человек не остановился, головы не повернул, никто их не замечал; гомон и шаги толпы, пестрая разноголосица, рев моторов и рокот колес шумным облаком взбухали над ними, однако для них сейчас не было никого вокруг, царила полная тишина; не замечая толпы, они смотрели друг на друга, словно в беззвучии остались на улице одни. Никто не знал, сколько длилась эта немая сцена. Сидевшая за рулем Аня заметила его, стоящего в столбняке посреди тротуара с сумками в руках, вышла из машины и открыла багажник. Ключников не двигался, Аня глянула на него удивленно, проследила его взгляд и уразумела все в тот же миг. Как опытная цыганка, Аня тотчас определила, что было, что есть, а что будет, она решила дождаться, не вмешиваясь в события. Оставив багажник открытым, Аня села за руль и ждала, не двигаясь. Ключников с трудом оторвал взгляд от Гали, оцепенело словно во сне, обошел машину, сунул сумки в багажник и захлопнул крышку. Галя не стала дожидаться, пока машина отъедет, быстро направилась к метро. Сергей скованно залез в машину и сжался, замер, словно окоченел на морозе; можно было подумать, что его разбила неведомая хворь. Аня повременила немного, как бы давая ему возможность подумать, он мог еще выскочить, побежать следом, настичь и объясниться. Но он сидел, горбясь, словно от холода, и она, помешкав, спросила: - Поехали? Вопрос с трудом дошел до него, наконец Ключников уразумел, кивнул рассеянно, оставаясь во власти раздумий. Аня завела мотор и покатила вдоль улицы, которая жила шумно, как прежде, впрочем - как вся Москва. Встреча оглушила Ключникова, он кротко сносил контузию, лишь отвечал иногда невпопад. Аня обращалась с ним, как с больным, и, чтобы развлечь, вечером взяла в гости. Они приехали в большую богатую квартиру, набитую книгами и гостями, книги стояли на полках и лежали повсюду, гости слонялись по комнатам и вели нескончаемые разговоры, от которых Ключников заскучал. Он видел, что Ане здесь интересно, она живо включилась в беседу и развеселилась вскоре. Неожиданно для себя Ключников заметил среди гостей своего напарника по отряду Антона Бирса. - Ключ, ты как здесь? - удивился Бирс. ...остаток ночи они провели в разъездах. Бирс удивлялся, как на любой вызов к месту происшествия со всех сторон, как гончие на звук рожка, слетались патрульные машины - иной раз с десяток и больше, кроме того, над местом происшествия нередко зависал полицейский вертолет, и яркий сноп света мощного прожектора, вспоров темноту, падал отвесно вниз. На исходе ночи сержант отправил гостей в дивизион, где они оставили машину. На прощание Майкл сделал несколько снимков "поляроидом", который тут же выдал готовые снимки: Бирс и Джуди стояли рядом на фоне полицейской машины. Отвезти гостей в дивизион сержант поручил Вилли, миловидной негритянке из парного патруля, а сам пересел в ее машину, на которой она работала с напарником. Бирс и Джуди сели на заднее сидение, Вилли неторопливо повезла их назад, на бульвар Венеции. Было еще темно, но близился рассвет, небо на востоке окрасила заря, и бледный холодный свет рос и набирал силу над вершинами гор. Вилли неожиданно притормозила возле стоящей на обочине в зарослях акации и жимолости темной машине. Осветив номер, Вилли набрала его на компьютере и озабоченно покачала головой: машина значилась в угоне. Придерживая кобуру с пистолетом, Вилли настороженно обошла машину, вызвала по рации буксир и, сев за руль, принялась ждать. Джуди вспомнила, что поблизости есть ночной бар, и предложила выпить кофе. Вилли отказалась, сославшись, что ей надо дождаться буксир, Бирс и Джуди вылезли, разминая затекшие ноги. Из низин за обочинами тянуло сыростью, вязкий туман заволок дорогу. Джуди ежилась от ночного холода, куталась в плащ, Антон обнял ее, и они медленно побрели в густом тумане. Дверь бара была закрыта, но не заперта, в слабо освещенном зале теплилась жизнь, в полумраке за одним из столов сидела пестрая компания - длинноволосые юноши и единственная девица. Все курили, передавая окурок из рук в руки, будь Бирс и Джуди повнимательнее, они заметили бы неестественную бледность лиц, странный блеск в глазах. Однако они не обратили внимания и направились к стойке, за которой дремал бармен. Джуди заказала два кофе и страшно удивилась, потому что бармен по непонятной причине отказал им и делал глазами какие-то знаки, как будто хотел о чем-то предостеречь. Джуди повторила заказ, бармен помешкал и, вздохнув, нехотя покорился. - Эй, парень, не одолжишь нам свою подружку? - поинтересовался один из длинноволосых юношей, остальные с интересом обернулись к стойке. - Тони, я прошу тебя, - Джуди накрыла его руку ладонью, и Бирс смирился, промолчал. За столом, хихикая, совещались, Джуди и Антон пили кофе, как вдруг тот же парень поднялся и направился к стойке. Он приблизился к Джуди и положил руку ей на плечо. - Если хотите, я могу заплатить, - сказал он, чуть покачиваясь, движения его были скованно-тягучими, Бирс понял, что компания курила марихуану. Поднявшись с высокого табурета, Антон вывернул курцу руку за спину, подталкивая, отвел к столу и, вернувшись, сел на место. Он услышал за спиной грохот отодвигаемых стульев и увидел испуганное лицо бармена. - Тони! - вскрикнула Джуди, обернувшись. Четверо курцов, поднявшись из-за стола, достали ножи и сообща направились к стойке. - Полезай в бар! - приказал Бирс, Джуди вскочила ногами на табурет и перемахнула через стойку. Все четверо медленно сходились к стойке, Бирс ждал, когда они приблизятся, как вдруг у входа зазвенел колокольчик и на пороге появилась Вилли. Она сразу все поняла, выхватила из кобуры пистолет и хладнокровно приказала им бросить ножи, потом поставила парней лицом к стене и держала под пистолетом, пока не прибыл вызванный барменом патруль. - Я тебе обещала бессонную ночь, - напомнила Джуди, когда они пересели, наконец, в свою машину. - Вы сдержали слово, мисс Джуди, - согласился Бирс. - Столько удовольствия и всего за одну ночь. В один из дней Джуди привезла Бирса в Диснейленд. Машину они оставили на необозримой, заставленной автомобилями стоянке, слева от которой высился отель "Диснейленд", справа монорельсовая дорога делала кольцо. Они направились к светлым, резным, похожим на русские деревянные теремки кассам, где играла бравурная музыка, и хотела купить билеты, но администратор объявил им, что они гости компании и выдал бесплатный жетон на аттракционы и на ланч в летнем ресторанчике "Голубой залив". На весь день они впали в детство, хохоча до упаду и радуясь, и когда под вечер, обессиленные, они сели в машину, само собой получилось, что они осторожно и целомудренно поцеловались, благодаря друг друга за проведенный сообща день. В следующий уик-энд они поехали к океану в поместье родителей. Прибрежное шоссе тянулось вдоль гряды холмов, на которых стояли виллы кинозвезд. Джуди показывала Бирсу, где чья вилла, но вилла ее родителей ничем не уступала прочим: огромный дом из валунов, дерева и стекла, стоящий на крутом склоне над океаном. Они проехали тридцать миль на север и свернули налево. Большой земельный участок террасами спускался к воде, дорожки были выложены галечником и деревянными кругляками, в некоторых местах склон подпирали отвесные стены из дикого, поросшего мохом, камня. Бирса определили в отдельный домик для гостей, тропический бунгало, стоящий на сваях под пальмами поблизости от воды. Весь день они с Джуди загорали на берегу, удили рыбу и плавали на доске под парусом, вечером ужинали при свечах в гостиной и расстались заполночь. Бирс спустился в бунгало и под плеск волны, лежа в постели, смотрел по телевизору ночные новости, когда неожиданно пришла Джуди. - Подвинься, - улыбчиво сказала она, отогнула одеяло и легла рядом. Выглядело это естественно и непринужденно, как все, что делала Джуди. Антон обомлел и скованно молчал, не в силах что-либо произнести; сквозь паузы в речи дикторов доносился мерный плеск волны. Бирс не двигался, чувствуя себя полным идиотом. Джуди с улыбкой взглянула ему в лицо. - Я тебе нравлюсь? - спросила она просто. - Очень, - чистосердечно признался он. - А тогда, что же? - она удивленно вскинула брови. - Я... понимаешь... - ему вдруг стало недоставать слов в английском языке, он мялся, не зная, как ей объяснить. - Я не хочу приключений... я хочу всерьез... - Да, всерьез. Я тоже всерьез, - подтвердила она и смотрела на него озадаченно, не понимая в чем дело. - Всерьез - мы слишком далеко живем: ты здесь, я там. - Ты можешь остаться, - предложила она. - Захочешь, я приеду к тебе. - Я не могу остаться, - возразил Бирс, сгорая от стыда. - А ты не сможешь жить у нас. - Почему? - на ее лице прочно держалось недоумение; она силилась понять причину и не могла. - Ты говорил, ты в разводе. У тебя там девушка? - Нет. У меня там сын. - Мы возьмем его сюда, - предложила Джуди, не мудрствуя лукаво. Любое препятствие мнилось ей пустяком, она искренне старалась понять, что мешает им быть вместе, и не могла. - Наверное, я просто тебе не нравлюсь, - сказала она огорченно. - Джуди! - он поцеловал ее ладонь. - Ты мне очень нравишься. Поверь, я ужасно хочу тебя. Она без промедления сунула руку под одеяло, пошарила там и, потешно округлив глаза, воскликнула: - О, Тони! В чем же дело?! Даже сейчас она была естественна и бесхитростна, ни намека на притворство. - Джуди, Америка - прекрасная страна, но жить я могу только в России. Там плохо, но там интересно, - попытался он ей объяснить. Она наморщила лоб, как будто решала трудную задачу и не могла решить. Не могла осилить своим американским умом, хот