постах  в
государстве? Были ли симптомы готовящегося путча? От Ю. Щекочихина я услышал
и  такие  детали,  о  которых не  знал. Приведу эту  часть  беседы с ним  по
возможности более полно.
     -- Доходила ли до Вас  правдивая  информация  о том,  что происходит  в
стране? -- спросил собеседник.
     --  Доходила  и информация,  и, к  сожалению, дезинформация. Как теперь
ясно, это делалось  целенаправленно на протяжении последнего  года -- хотели
подвести  меня  к  введению  чрезвычайных  мер.  Не  только  целенаправленно
подбиралась  тенденциозная информация, но даже события организовывались так,
чтобы потом на их основе эту дезу создать.
     -- То есть как это? -- спросил он.
     --  А  так:  выехать  куда-нибудь  по поручению  ЦК  Компартии  России;
организовать  --  где встречу с партийными секретарями, а где  удастся  -- с
рядовыми коммунистами (правда, это хуже удавалось -- легче с секретарями), и
потом   резолюция  с  протестом,   с  требованиями  ко  мне.   Ультимативные
требования! А я  чувствовал, что эти резолюции написаны в Москве,  до выезда
на место.
     -- А вы знаете, что на митинги  в Литву -- для массовости! -- привозили
целые автобусы "митингующих" из Белоруссии?
     --  Этого  я  не знал.  Кстати,  требования  оттуда, из Литвы,  еще  до
январских  событий  шли очень жесткие.  И не  только из партийных  структур.
Реальные  трудности -- то же беспокойство отставных или действующих офицеров
-- переплетались  с  теми, что  рождались  в кабинетах  на  Старой  площади.
Требования шли довольно жесткие -- ввести президентское правление...
     --  Михаил  Сергеевич, --  сказал  Щекочихин, -- а  для  меня и  сейчас
кое-что остается загадкой. Я опубликовал 10 июля статью "Литовская карта" --
о  зловещей  роли КГБ,  которую  он  сыграл  во  время  январских  событий в
Вильнюсе, и в тот же день, десятого,  направил вам письмо... Дошло ли оно до
вас?
     -- О чем?
     -- Письмо  с  требованием отставки Крючкова  и  о том, что еще он может
устроить...
     -- Знаете,  таких  писем шло много.  Да  что тут отдельные сигналы!  Вы
возьмите события начиная с российского съезда, потом  XXVIII съезд, помните,
какая там возникла ситуация и какие бои пришлось
     выдержать?  Пленум за пленумом  --  и все время изнурительные  бои. Уже
было видно, как поднимаются реакционные силы...
     -- Но я писал конкретно о  Крючкове! Потом, спустя несколько дней, меня
поддержали  несколько  академиков,   направив  вам   письмо  с  аналогичными
требованиями: Шаталин, Петраков, Арбатов, Рыжов.
     -- О чем?..
     -- О  том же,  о чем  и  я. Требовали отставки  Крючкова --  как лидера
будущих заговорщиков.
     -- Как-то не отложилось в памяти...
     --  Об этом сообщалось в газетах и  в "Вестях". Может быть, до вас  эти
письма все-таки не дошли? Их от вас скрыли?
     -- Возможно. Но тема  заговора  все время  возникала. Мне  даже звонили
руководители  зарубежных правительств: к  нам доходит информация,  что будет
переворот.
     -- Кто, например, звонил?
     -- Вдруг срочный  звонок от  президента  Буша: "Есть  информация...  Ты
извини, я  не могу скрывать  от  тебя, должен  сказать  -- может быть, это и
несерьезно, но сегодня ночью будет переворот".
     -- Да, все чувствовали, что они на это пойдут.
     -- Но все-таки  и мы все  свое дело сделали. Считаю, что свою  миссию я
выполнил: общество  уже  стало  таким, что  всякая  попытка  переворота была
обречена. И  потому думал,  если  у  тех, кто намерен  совершить  переворот,
присутствует  хоть  доля  здравого  смысла,  даже  ради собственных  шкурных
интересов они  должны  были просчитать на пять-шесть шагов вперед и  понять:
они будут посрамлены и разгромлены.
     -- Тем не менее, когда все случилось, это было для Вас неожиданным? Как
Вы уже не  раз  говорили, Вы переживали  не только из-за самой авантюры, а и
из-за того, что на нее пошли люди из Вашего близкого окружения.
     -- Безусловно. Я говорил и об огромном  нравственном ущербе. Взять хотя
бы  того  же  Крючкова.  Сейчас  делаются  попытки  доказать,  что  это  был
ограниченный, недалекий человек...
     -- Ну нет. В результате  работы комиссии  по расследованию деятельности
КГБ выяснилось, что он по-своему и тщательно ко всему  готовился. Так, стало
известно,  что  постоянно  прослушивались  телефонные  разговоры  не  только
Яковлева и Шеварднадзе, но и людей из Вашего ближайшего окружения. Например,
разговоры Виталия  Игнатенко. Как мне стало известно, в  сейфе Болдина  были
обнаружены целые тома записей разговоров Игнатенко с Яковлевым, Шеварднадзе,
с Вами... Даже разговоры Лукьянова.
     -- И его подслушивали?
     --  Да. Не знаю,  слушали ли  разговоры в кабинете, в котором мы сейчас
сидим?
     --  А черт его  знает. Сейчас уже ни в  чем  нельзя быть  уверенным, но
тогда думал,  что  на это они  не пойдут. Но я  хочу  продолжить о  Крючкове
лично.  Для  меня  в  значительной мере,  помимо  того,  что  знал  я, имело
значение, что его поддерживал Андропов.
     -- А для Вас мнение Андропова было очень важным?
     -- При  всех  недостатках Андропова -- я не хочу идеализировать  его (и
его идеологические позиции, и  участие в борьбе с  диссидентством -- это мне
все  было  ясно) --  это был  человек с  большим  интеллектом  и  решительно
настроенный против коррупции.  Я с ним связан был долго. Не скажу, что у нас
с ним были очень близкие отношения, но я его хорошо  знал, и мы  встречались
регулярно. Крючкова, к которому Андропов относился хорошо, я поэтому и взял.
А где для  этой сферы брать людей? Отношение  Андропова к  Крючкову было для
меня   критерием.   Примитивизиро-вать   никого   нельзя.   Разве   назовешь
ограниченным человеком Крючкова, Лукьянова?
     -- Янаева я бы все-таки назвал.
     -- Янаева  я  знал не  так хорошо.  Но  в конце концов дело не в  этом.
Главное все-таки  -- их политические позиции. Они почувствовали, что идет за
новым проектом Программы  партии,  куда  ведет ново-огаревский процесс, и  в
этой  новой жизни  они  себя  не  видели.  То есть  выявились  уже  глубокие
расхождения.
     -- Я до сих пор не понимаю, почему они полетели в Форос.
     -- Второй раз?
     --  Да, когда уже было все ясно. Зачем?  Упасть в ноги? Или что?  Я  не
вижу логики в этом поступке.
     -- Я тоже.
     -- Для Вас этот визит тоже загадочен?
     -- Конечно. Может, они рассчитывали, что раз не пошли  на кровь, то все
и забудется?  Но это  уж  слишком. Нет,  наверное, то  была просто паника. И
запаниковали они  сразу же,  как только  о себе объявили. Когда они в  Форос
приехали в первый раз, а потом пустили слух, что Горбачев болен и так далее,
они поняли, что уже  за  это  придется отвечать! И начали сдавать позиции. У
них был разработан вариант по типу отставки Хрущева.
     -- Боюсь, могло случиться и хуже... Еще 19-го мы в редакции узнали, что
могло  быть сообщение о том, что Горбачев психически болен... А были ли  для
Вас  среди гэкачепистов фигуры неожиданные?  Или Вы  могли предположить, что
заговорщиками станут именно они?
     -- Я все-таки не думал, что они пойдут на путч...
     --  Почему   вы  не  предприняли  превентивные   меры,   получив  через
Бессмертных  предупреждение  от господина  Бейкера о  готовящемся  путче,  а
президенту Бушу сообщили, что здесь все спокойно? -- спросил Щекочихин.
     -- Для меня  это сообщение не  послужило новостью. Разве не видно было,
как   проходили   последние   партийные   форумы,   на   которых   постоянно
провозглашали:  "Долой Горбачева!"? А последний  пленум,  где  32  секретаря
составили  коллективный  протест  против Генсека? По  мере  того  как власть
уходила  от  партии к  народу, сопротивление  становилось более жестким. Моя
задача  состояла в том, чтобы сдержать этот процесс до тех  пор, пока партия
перестанет представлять опасность для народа и не  уступит полностью  дорогу
демократии. Ведь когда  в Форосе гэкачеписты изложили мне свои требования, я
им ответил, что  нового для  меня в смысле  оценки обстановки они  ничего не
привезли.  С  этим же две недели  назад уехал из  Москвы.  По-прежнему стою,
сказал  им,  за  подписание  ново-огаревского  Договора   о   взаимодействии
республик, за  реформирование партии, для чего и назначен съезд в ноябре, за
осуществление  антикризисной  программы  в  экономике.  Вы,  говорю  им,  не
согласны? Что ж, пусть нас рассудят народ,  сессия  Верховного Совета, Съезд
народных  депутатов,  наконец.   Для  того   и   существуют  демократические
институты. Да нет,  была бы  у  них голова на плечах, наверное, прежде всего
они подумали бы обо всем этом. В чем  тут я действительно ошибся, так  это в
том, что не мог предположить такой безмозглости...
        Подбор кадров
     В интервью для "Московской правды" (опубликовано 24 декабря) также была
затронута проблема  моей  ответственности  за  "подбор  кадров".  Меня тогда
спросил корреспондент газеты:
     -- Михаил  Сергеевич,  одна из загадок времени --  Ваш  принцип личного
подбора  кадров.  Ведь  всех  своих  оппонентов  Вы  сами вызвали на большую
политическую арену. Как можно объяснить такой выбор "союзников"?
     --  Разгадка проста. Я  за то, чтобы  во всем превалировал политический
процесс  -- свободный выбор, обмен и плюрализм  мнений.  Раньше мы  все были
опутаны паутиной  лжи. Мы  все врали друг другу,  захлебываясь  от восторга,
лицемерили, определяя морально-политический облик каждого человека, радостно
голосовали за  единое решение... Но вот подул ветер демократических перемен,
а с ним наступило пробуждение гражданской  совести. Появились разные течения
в политике, стали формироваться индивидуальные точки зрения. Меня привлекает
достойный оппонент, если к  тому же он обладает политической культурой. Хуже
политический  монополизм, который  приводил к загниванию общества. Мы видели
это на примере Москвы в период правления Гришина и Промыслова, встречали это
явление в Казахстане и на Украине. Да где  только  этого  не  было! Я всегда
стараюсь  стать  на позицию своего оппонента и, если есть  чему поучиться  у
него,   с   удовольствием   это    делаю.    Кроме   того,   демократическая
разносторонность показала, кто есть кто. И мы воочию увидели лицо каждого из
нас. Я лично расположен к  сотрудничеству за одним  столом с представителями
разных  партий,   кроме,   разумеется,  тех,   кто  откровенно   проповедует
реакционные идеи.
        Мы выстрадали новую национальную политику
     Во  всех моих беседах и переговорах в декабре  так  или иначе возникала
проблема <b>национальной политики,</b> ибо  она  прямым  образом связана  с главной
моей заботой в то время -- с судьбой Союза.
     Новая национальная политика  далась нам нелегко. Через многое надо было
пройти, перестроить в своих головах и нам, политикам, и в обществе. Многое в
принятии  тех или иных удачных или неудачных решений зависело и от огромного
давления, которое оказывается на политиков.
     Да  и новые национальные лидеры  должны  были набить шишки,  приобрести
необходимый опыт, частенько и горький.
     Отношения между республиками -- это самый больной вопрос, который мучил
меня в последние годы.  Когда  мы беседовали с В. Третьяковым, зашла  речь о
предложениях В. Чалидзе  по национальному  вопросу у нас в стране. Статья В.
Чалидзе, опубликованная в "Московских новостях" в 1989 году, натолкнула меня
на  мысль,  что,  реформируя  наше  государство,  мы  должны  иметь  в  виду
возможность  дифференцированных связей в новом Союзе. Я давно понял: если мы
не  будем  реформировать  наше  многонациональное  государство,  то  реформы
задохнутся. При  всех  несомненных достижениях  предшествующей  национальной
политики -- а они  есть -- она могла существовать только на известном этапе,
да  и  тогда всех  держать  в  узде  не  удавалось.  Вспомните,  какие  были
репрессии,  просто  подавляли  многое.  Такую  национальную политику  дальше
нельзя было вести в этом государстве. Для меня это было ясно.
     Уже на ранних  стадиях перестройки, когда наблюдал реальные процессы  и
изучал решение  национального  вопроса в  других странах, я  не раз мысленно
возвращался   к   истории  Российского  государства,   обдумывал  отношения,
например,  с  Финляндией. Ведь  многие прогрессивные  деятели  до  революции
обращали внимание на деятельность финского  парламента, говорили, что здесь,
может   быть,  отрабатывается   то,  что   понадобится   для   всей  России.
Действительно,  царь  допускал одни формы отношений -- с Закавказьем, другие
-- с Польшей, третьи -- с Финляндией, с Бухарой -- иные и так далее.
     Я  интересовался,  что   в   Канаде  происходит,  обращался  к  истории
гражданской войны в США. Изучал, как эти  вопросы стояли  или стоят в других
странах, занимался типами  государств, например, конфедерации -- когда были,
почему  от  них  отказались.  Есть   конфедерации,  которые  на  самом  деле
федерации. Словом,  материала в моем распоряжении было много. Я старался его
передать и руководителям республик, и политикам здесь, в Москве. Мои взгляды
формировались   в  широком  общении  со   специалистами,  с  представителями
республик.
     К сожалению, на  волне демократических процессов и используя их, сильно
вышли  вперед движения  сепаратистского толка.  Жизнь  опережала  нас, мы не
успели по-настоящему проработать проблему  дифференцированных связей в новом
Союзе.  Все смешалось,  мы втянулись в политические дебаты, не смогли отсечь
одно от другого и, откровенно говоря, потеряли время.
     Затем,  после  выборов, после формирования  новых Верховных Советов,  и
особенно в связи с приходом Ельцина на  пост главы Верховного Совета России,
развернулся  очень  острый  этап,  связанный  с   суверени-зацией.  Началась
дезинтеграция, возникли нестыковки законов, война законов.  Берите,  сколько
проглотите,  как хотите,  так  и  живите,  заявил  Б.  Н.  Ельцин.  При всем
демократизме и большой содержательности части этих лозунгов,  они  вызвали и
много такого, что мы теперь, увы, пожинаем.
     Мы  выбились  из  нормальной  колеи,  запоздали, и  этот процесс принял
хаотические формы. В результате оказались в нынешней ситуации. И сейчас я не
могу  взять  на  себя всю ответственность за то,  что мы не  смогли ввести в
нормальное  русло  преобразование  государства,  за  то,  что  произошло.  В
политическом противоборстве руководители и Верховные Советы республик начали
эксплуатировать также и национальный  вопрос.  И  этим еще больше  осложнили
весь процесс реформ.
     Вспомните, как у  нас  все развивалось. Осенью  и ранней зимой так и не
удалось составить бюджет Союза  и республик, договориться, как  будем  вести
дела в экономике.  С трудом  вышли на решение (причем  не лучшее!) после  IV
Съезда народных  депутатов  СССР. Зима и весна 1991  года были  такими,  что
стало  ясно:  если  не  перешагнуть  через  препятствия,  которые  разделяли
политиков, особенно тех, кто у руководства республик и  Союза, то можно было
ожидать очень крупного и опасного раскола во  всем обществе. Все было  очень
остро.  С одной  стороны  --  призывы: "Долой!". Идти  на  Кремль  и  вешать
коммунистов...  А  с  другой --  ситуацию  можно спасти только чрезвычайными
мерами.  В общем, было видно:  происходит  нечто такое, что нужно немедленно
остановить. 23 апреля был сделан для этого первый  шаг... И когда сошлись  и
обсудили, то поняли: по  сравнению с  задачами, решения которых ждет страна,
вся эта возня  --  я,  может быть, грубо говорю, --  все это  противоборство
между  политиками  имеет   подчиненный  характер.  Речь  все-таки  идет   об
<b>общенациональной</b> цели.
     То,  с чем мы  столкнулись, --  это уже  политические  амбиции, влияние
сепаратистских  сил.  Но  это   не  народные  и  не  национальные  интересы.
Национальным интересам отвечает  то, чтобы  данное союзное  государство было
реформировано, но сохранилось как союзное.
     С  весны 1990 года я  спорил и доказывал, что  нам  нельзя разделиться.
Надо перераспределить полномочия.
     Я был  уверен, что  решение  надо было  искать  в рамках реформирования
Союза. И  соответственно действовал.  К началу  августа проект Договора  был
согласован  и  его  решили  подписать.  А из-за  путча  многие  решили,  что
самозащиту  и  самосохранение  можно найти  только  в  полной независимости.
Усиление дезинтеграции  оказало большое влияние на  умы и  настроения людей.
Некоторые демонстративно начали трактовать независимость как отход  от Союза
-- с  целью, мол,  оградить себя  от того,  что  проявило себя в путче и что
несло угрозу потери суверенитета.
     Последовавшие вслед  за этим  выборные  кампании  и политические  шаги,
сделанные  политиками в атмосфере предвыборной борьбы,  привели  к тому, что
кое у кого из них мосты уже сожжены:  стремясь выиграть выборы, они изменили
свои позиции.
     Об  этом  мы тоже  говорили  с  Юрием  Щекочихи-ным.  Было ли  для меня
неожиданным, спросил он, столь быстрое изменение позиции бывших товарищей по
партии?
     -- Здесь  все  серьезнее,  -- ответил  я. --  Что  наши  с  вами личные
чувства, впечатления, переживания? Полтора года назад я говорил: не дай Бог,
чтобы   народ  Украины   поддержал  сепаратистов,   чтобы   дело  дошло   до
противостояния русских и украинцев. И вот такая угроза стала реальной. В чем
тут  дело? Прежде всего, конечно, сказались тяжелые  последствия путча,  его
воздействие  на  общество.  Но не только  это.  В  дни  путча и  после  него
некоторые  заявления  и  действия  руководства России,  которые  подстегнули
размежевание,  подтолкнули  дезинтеграцию.  Недоверие  стало  усиливаться, а
отчуждение  нарастать.  Сыграло свою роль  и то, что  политики в республиках
сочли (я убежден, что это иллюзия), что социально-экономическая  ситуация  у
них легче,  а  снабжение  лучше.  И  провозглашение  независимости  даст  им
возможность на трудном переходе  к рынку получить какой-то выигрыш для себя.
Я же думал, что  с выходом из  Союза ситуация, наоборот, сильно усложнится и
что это проявится в ближайшее время.
     В беседе со  мной 12 декабря среди редакторов газет и журналистов  было
немало тех, кто  в распаде СССР  не видел  большой трагедии.  Такое  у  меня
сложилось мнение.  И поэтому помимо  собственных аргументов  по поводу того,
что сулит  расчленение России, я  сослался на  доводы выдающегося  мыслителя
Ивана Александровича Ильина,  высланного  вместе с  другими в 1922  году  за
границу: "Расчленение организма на составные части нигде не давало и никогда
не даст ни оздоровления,  ни творческого равновесия, ни мира. Напротив,  оно
всегда  было  и будет  болезненным распадом, процессом разложения, брожения,
гниения  и всеобщего заражения. И в нашу эпоху в этот процесс  будет втянута
вся   Вселенная.   Территория   России   закипит    бесконечными   распрями,
столкновениями и гражданскими войнами, которые будут постоянно перерастать в
мировые столкновения. И это перерастание  будет  совершенно  неотвратимым  в
силу  одного  того,  что   державы  всего  мира  (европейские,  азиатские  и
американские) будут вкладывать свои деньги,  свои  торговые  интересы и свои
стратегические  расчеты  в   нововозникшие  малые  государства;  они   будут
соперничать друг с другом, добиваться преобладания и "опорных пунктов"; мало
того, выступят империалистические соседи, которые будут покушаться на прямое
или скрытое "аннексирована" неустроенных  и незащищенных новообразований..."
Это не я говорю, это -- не мои слова.
     И далее:  "...мы должны быть  готовы  к  тому,  что расчленители России
попытаются   провести   свой    враждебный   и   нелепый   опыт    даже    в
послеболыневистском  хаосе,  обманно  выдавая   его   за   высшее  торжество
"свободы",  "демократии" и "федерализма" -- российским народам и племенам на
погибель,  авантюристам,  жаждущим политической карьеры,  на  "процветание",
врагам России -- на торжество".
     "Народы бывшей России, расчленяйтесь!"?  Если  будет  утверждаться этот
лозунг, "то откроются две  возможности:  или  внутри  России встанет русская
национальная  диктатура,   которая  возьмет  в  свои  руки   крепкие  бразды
правления,  погасит этот  гибельный  лозунг  и  поведет  Россию  к единству,
пресекая  все  и  всякие  сепаратистские  движения  в  стране; или же  такая
диктатура не сложится, и в стране начнется непредставимый хаос передвижений,
возвращений, отмщений,  погромов,  развала транспорта,  безработицы, голода,
холода и безвластия".
     Вот  этого не надо допустить ни в каких вариантах. Думаю, что мы делаем
ошибку, вот почему я так серьезно обеспокоен.  Наблюдая за реакцией общества
на Минские соглашения, с ужасом и тоской осознал: наши люди еще не понимают,
что лишаются страны.
        После Крыма -- другой человек?
     В  интервью  для  программы  Антенн-сет   французская  журналистка  Анн
Сен-клэр напомнила мне  о словах, сказанных  по  возвращении из "форос-ского
плена": я,  мол, вернулся  другим  человеком.  "В  чем  Вы  изменились?"  --
спросила она. Вот мой  ответ: люди  в этой  стране являются  частью  мировой
цивилизации. Необходимо  реформирование всех  сфер жизни  на  базе  глубоких
демократических  преобразований. Это было и остается моим выбором, и в  этой
части Горбачев не  изменился. Но путч помог мне извлечь уроки. Очень суровые
уроки.  Самой большой  моей ошибкой было то, что я  позволил втянуть себя  в
дискуссию и в политическую борьбу  между  различными  течениями  демократов.
Выясняли  нюансы.  В то  время как перед  нами была огромная страна, которая
нуждалась в политических ответах. И надо было объединять все демократические
течения, встать выше политических  страстей, отдельных привязанностей. Здесь
и моя ошибка.
     Анн Сенклэр развивала тему: "Вы изменились. От чего наиболее важного Вы
отказались? От чего было труднее всего отказаться? Готовы ли  Вы  отказаться
от Ленина на Красной площади и готовы ли Вы  к переносу тела Ленина в другое
место?"
     --   Я  исповедую  социалистическую  идею.  В  христианстве  тоже  вижу
стремление к  лучшей  жизни. Вижу ее  в исканиях Кампанеллы,  Томаса  Мора и
других мыслителей, в разных общественных течениях. Пока люди думают  о своей
судьбе, о смысле пребывания в  этом мире, они будут продолжать искать ответы
на вопрос, как улучшить  жизнь. Если  они  перестанут искать, они перестанут
быть  людьми. Я лично  думаю, что  это -- самое главное в социализме. Это --
поиск лучшей жизни, более справедливой. Я -- за такой поиск. В этом смысле я
неистребимый социалист. Глубоко уважаю Ленина и знаю драму этого человека. И
в словах, сказанных им,  в  его последних словах  -- о  том, что  он изменил
точку  зрения  на  социализм коренным  образом, мы  видим, что  этот великий
человек  осознал,   увидел  под  конец  жизни,   что   происходило  под  его
руководством, что  происходило такое, чего он  никоим образом не  хотел и не
должен был делать, будучи социалистом.
     Знаю очень много фактов, которые могут сделать Ленина менее популярным,
но это не снимает того, что он был величайшей  фигурой,  великим мыслителем,
выдающимся политическим деятелем. Даже его ошибки служат важным уроком.
     А что касается  Мавзолея... знаете, я вообще категорически против каких
бы то ни было актов вандализма, особенно гробокопательства.
     Когда я  нахожусь в Испании и вижу  памятник  Франко, понимаю испанцев,
потому  что это --  их история.  У нас тоже своя история состоялась. И Ленин
является ее частью. Если бы я жил в то время, если  бы участвовал в принятии
решения, я бы был  на стороне  тех, кто  хотел, чтобы тело Ленина, его прах,
был захоронен по-русски. Но сегодня я бы советовал быть очень внимательным к
памяти этого человека и, главное,  к  отношению людей  к нему.  Пусть  люди,
общество сами  спокойно сделают  выводы.  Эти вопросы  не решаются поднятием
руки.
        Отношение к Ленину
     Вспоминаю  один разговор "по  душам"  -- речь тоже зашла об отношении к
Ленину. Мы были воспитаны на Ленине, и  к нынешнему  пониманию его роли надо
было прийти...
     Где-то в начале 83-го года Андропов неожиданно сказал: а что, если тебе
сделать доклад о ленинской годовщине? Образовали группу, которая должна была
помочь в работе над  материалом, стали обсуждать концепцию. Потом в какой-то
момент  я все прекратил. То,  что предлагалось, -- все это мне не подходило.
Уже  тогда  я  был  переполнен  иными  идеями,  уже  тогда.  И моя  мысль не
укладывалась в традиционные представления.
     Я решил взять  совсем  другой ракурс -- обратиться к  последним работам
Ленина   (как  раз  им  исполнялось  тогда   60  лет!).   И  решил  на  этом
сосредоточиться.  Почему? Для  Ленина  это момент  истины. Я это  и  взял за
отправную точку.
     Думаю,  Ленин  исходил  из правильного  представления о том,  что  есть
логика  исторического  процесса.  Но,  видя  какие-то  закономерности  этого
процесса,  его движущие  силы,  он все же  оказался в  плену авангардистской
концепции. Вот что, наверное, помешало  ему  использовать  свой колоссальный
интеллектуальный  и нравственный потенциал, чтобы действительно  реализовать
выдвинутую им же формулу: социализм --  это живое  творчество масс. Известна
также его мысль:  коммунистом можно  стать лишь тогда, когда обогатишь  свою
память  знанием всех богатств, которые выработало  человечество. Вот эти две
формулы  означают, что ты не можешь игнорировать весь  опыт  цивилизации, ты
должен  его  видеть  и,  размышляя,  всегда  чувствовать  себя  частью  этой
цивилизации.
     И еще,  что помешало ему, -- это упор на  революционные методы, а не на
эволюционные, на то, чтобы  свергнуть, а  не  реформировать. Но реформы ведь
могут  быть  самые   радикальные,  они   могут  быть  более  глубокими,  чем
перевороты,  которые  часто  мало осмысленны и  мало  что дают.  Реформы же,
глубоко  задуманные, как раз и дают  мощнейший  толчок преобразованиям. И не
зря всегда  рефоматоры  оказывались  в  сложном  положении.  Или потом  сами
становились реакционерами, как Александр I,  или...  их просто убивали,  как
Александра П.
     Возможно,  в то тяжелое время выбор, в общем, был не очень  большой, но
все  же он был. Поэтому я думаю,  что в учении Ленина, в его  взглядах,  его
позиции  содержится  огромное  противоречие.   Он  не  мог,  как  крупнейший
мыслитель, не видеть реальности. И видел, и  способен был  анализировать. Но
находился  во  власти  определенной  идеологии  и  не  был  свободен,  чтобы
предложить средства как справиться с ситуацией.
     И  вот я  думаю,  мне  пришлось подобное преодолеть и самому, прийти  к
глубокому убеждению, что надо брать  за точку отсчета  ту,  к которой пришел
Ленин в  конце жизни. Ибо все последующее -- это волюнтаристская утопическая
модель  Сталина, навязанная  железной  рукой,  это прокрустово ложе, которое
душило  страну,  сковывало ее силы, ее интеллектуальные  и  производительные
возможности.  Ленин понял опасность  в конце жизни. Когда читаешь  последние
его работы, видишь: он чувствовал, что дело, которому он посвятил жизнь, под
угрозой, что допущены огромные стратегические просчеты.
     Кто-то  (не помню  кто) в этом  месте прервал  меня и  спросил: Вам как
политику много раз приходилось подавлять  в  себе человека?  Я  сказал:  это
постоянный процесс. Гармонизировать политику  и совесть  и нравственность --
это то, что надо делать, но и то, что еще мы только начинаем понимать... Нам
недоставало  научной обоснованности, аргументированности в выборе и принятии
политических решений. Но очень многое мы потеряли и оттого,  что политика во
многих случаях  была безнравственной,  антигуманной.  Это так. Все  мы,  кто
политикой занят, с этим сталкивались.
     Я остаюсь убежденным сторонником социалистической  идеи. И позволю себе
такую претензию: сейчас я с  большой убежденностью  могу говорить,  что  это
всемирное движение.
        Кто я -- коммунист, социалист, демократ?
     Меня  все  время терзают  вопросами: кто  Вы  -- товарищ  Горбачев? Или
господин Горбачев?  Коммунист, социалист, демократ?  А с  другой  стороны --
пресса:  "Вот  Горбачев  никак  не  может  отрешиться  от  социалистического
выбора..." В плену ли я иллюзий?
     Ю. Щекочихину я на этот счет сказал следующее:
     --  Никто   не  реализовывал  специально  разработанную  концепцию   по
разрушению  социализма.  Мы  должны  прямо  сказать: та  концепция,  которая
потерпела поражение, -- это модель  сталинского  социализма, она должна была
потерпеть  поражение,  потому  что противоречит самой  сути социалистической
идеи  и по  существу  ее отрицает. И в  то же время не  будем идеализировать
капиталистическое  общество. А  раз  так,  то поиски  будут продолжаться  на
основе сближения, а не противостояния, на основе синтеза опыта всех народов.
И  поиски  будут  нас  продвигать  к  более  человечному,  демократическому,
справедливому обществу.  Элементы социализации -- они везде присутствуют. Мы
часто    очень    примитивно   разделяем    мир   на   социалистический    и
капиталистический.
     -- Но сейчас само слово "социализм"  вызывает -- особенно у молодежи --
неприязнь и даже ненависть.
     --  А  у меня нет,  потому  что я  представляю, что  социализм связан с
политической и духовной свободой, с уважением  к культуре, с гуманизацией, с
демократией.
     -- Но это для вас. А для тех же двадцатилетних  слово "социализм", увы,
больше связано со словом "очередь".
     --  Но хоть убейте  меня: я  -- это  я, и  это мои убеждения!  Я уважаю
убеждения  другого человека. Оставайтесь со  своими, но оставьте и мне  мои.
Оставайтесь либералом, демократом, консерватором или монархистом.
     Эта  тема звучала и  в  беседе  с  директором Международного  института
сравнительных  социальных   исследований,   бывшим   генеральным  секретарем
Социнтерна Г. Яничеком.
     --  Поиск в  рамках социалистической  идеи -- это  глобальный  феномен.
Немыслимо,  чтобы человечество  в  таких сложнейших  условиях,  когда  среда
обитания предъявляет столь жесткие требования,  -- чтобы в этих условиях оно
не взяло все, что предлагает общий опыт, отказалось бы от него.
     Ленину  в  рамках  своего  опыта,  связанного  с  жестким  историческим
контекстом,  приходилось и отступать, от чего-то отказываться. Но  он сказал
многое такое, что имеет огромное значение для наших сегодняшних размышлений.
Еще в  1984  году я  приводил  его слова: "Социализм -- это живое творчество
масс". А  это  означает поиск,  а  не  попытки  загонять действительность  в
прокрустово ложе, навязывать искусственную модель.
     Новое мышление  направлено  и  вовнутрь,  и  вовне.  Оно  выражает  эту
переориентацию   нашего  мышления  на  общечеловеческие  поиски,   на  опыт,
выработанный  всем человечеством.  Идет очень  трудный  процесс формирования
идеалов, жизненных ориентиров людей -- может быть, самый сложный  процесс. В
конце концов, с экономикой мы как-то разберемся, тем более что  идем по пути
экономической  свободы  к  смешанной  экономике,   реформированию  отношений
собственности, даем свободу крестьянам, рабочим, предпринимателям. На пути к
рыночной экономике со временем все образуется, хотя дается это трудно.
     Но  все же рыночная экономика по-разному функционирует в зависимости от
политических отношений. Почему  происходит  чередование у руля  политической
власти  консерваторов и социал-демократов?  Это происходит, когда ослабевает
социальная защита, возникает потребность в гуманизации социальных отношений.
Но на каком-то этапе оказывается, что производители, когда им нужно выйти на
новый  виток,  нуждаются  в  более  жестком  режиме,  и  тогда  консерваторы
вытесняют социал-демократов. Потом  давление на предпринимателей возрастает,
и снова возвращаются социал-демократы. То есть возникает потребность в новой
динамике  социальных,  политических  отношений.  Но  при  всех  этих  сменах
остаются  какие-то  уже  выработавшиеся  ориентиры,  от  которых   общество,
политическая власть не отказываются.
     И  я  задаю  себе  вопрос:  как  теперь  следует  относиться  к формуле
Бернштейна  --  движение все, конечная цель ничто? Мы всегда  клеймили  этот
тезис.  А  теперь  думаю,   что  Бернштейн  был  прав.  Социализм  --  живое
творчество, это не конечная цель, а  постоянное приращение нового.  Нам надо
все  переосмыслить  и  не бояться  делать выводы. А  меня  уже наши "твердые
коммунисты" исключили из партии.
     Хорошо, что мы вырвались на свободу, -- без нее не может быть движения.
Ситуацию, в которой находится общество, хорошо выразил наш маститый писатель
Леонид Леонов, с которым я не раз встречался. Он сказал как-то:
     "Ваша  главная  проблема состоит в том, что сейчас закладываются  новые
формы  жизни на двести--триста лет вперед, а люди живут и хотят жить сейчас.
Как совместить то и другое? Страна переживает системный  кризис, надо решать
стратегические задачи и вместе с тем  дать почувствовать реальные перемены к
лучшему ныне живущим.  Люди  не  могут вдохновляться только образом светлого
будущего".
     То, что вернули  человеку человеческое, -- уже  значит много. Нам нужно
через движение к рынку  дать людям почувствовать реальное  улучшение условий
жизни.  Сейчас  мы  как бы  опять  возвращаемся  к  дооктябрьским нерешенным
лозунгам: преодолеть отчуждение  от  власти,  от  собственности,  от средств
производства, от культуры. Вот где развязка.
     Представьте,  что  стоило  коммунисту выдвинуть  идею  общечеловеческих
ценностей? По  моим данным,  75  процентов  аппарата  ЦК  были  против  моей
позиции. Я это знал и поэтому не бросал партию. Мы вышли на новую  программу
социалистического типа. Осенью уже должен  был состояться съезд, но путчисты
помешали. Мне не жалко путчистов -- жаль людей. Рядовые коммунисты оказались
в тяжелом положении.
     Мое положение изменилось,  но я защищаю те  же идеи. Когда вернулся  из
Фороса, пришлось  выступить в Верховном  Совете России, где  был  подвергнут
оскорблениям, даже  унижениям. И, надо быть  до  конца  откровенным,  не без
участия  Ельцина.  В  другое  время  я бы  ушел.  В  тот  момент не  мог так
поступить. Мне бросили фразу: опять Вы говорите о  социалистическом  выборе,
надо  метлой  вымести социализм  с  территории  страны. Ответил:  не вершите
быстрый суд, не впадайте в безумие. Ведь  это же миллионы людей. И считаю --
моральная победа осталась за мной.
     Добавлю  в   развитие  этих   мыслей  небольшой  отрывок  из   <b>интервью
итальянской газете "Стампа" (26 декабря).</b>
     <b>Вопрос:</b> Вы по-прежнему называете себя социалистом. Считаете ли  Вы, что
социализм все еще является проектом, в который можно верить?
     <b>Ответ:</b>  Потерпел   поражение  не  социализм,   а  сталинизм  в  обличье
социализма. Социализма у нас не было; более того,  с  самого начала было его
отрицание, потому что социализм -- это свободы, демократия, реальное участие
народа в  делах государства.  Потерпела поражение ультрареволюционная модель
социализма, которая все  нивелировала и подавляла, исключая всякие поиски. Я
же, напротив, чувствую  себя участником коллективных поисков справедливости,
свободы и демократии. И человечество  будет продолжать  эти поиски,  которые
ведутся  на разных направлениях  и в которых участвуют течения, исповедующие
разные идеалы.
     <b>Вопрос:</b> Можно подумать, что вы цитируете Сахарова...
     <b>Ответ:</b> Да, теория конвергенции двух миров.  Для  меня очень важна мысль
таких людей, как он, их моральный авторитет.
        Я не ошибся в главном
     В последние недели 1991 года у  меня было достаточно поводов  для того,
чтобы по самому крупному счету еще и еще раз оценить свою ответственность за
политику  перестройки,  за  то,  как  она проводилась и к  каким результатам
привела.  Тем  более  что  я знал  о  критических  настроениях  в  обществе.
Журналисты в эти недели  не раз  спрашивали меня: "Сегодня много  говорят об
ответственности Президента за судьбу Союза. Скажите, пожалуйста, если бы Вам
представилась возможность все начать  заново, какие принципиальные изменения
в свой курс, стратегию и  тактику и в последовательность этапов реформ Вы бы
внесли?"
     --  В стратегии  изменений не было бы,  --  ответил я. -- Что  касается
политического курса,  то здесь я  остаюсь приверженным  своему  выбору.  Все
критические выпады в мой  адрес: и страну развалил, и социализм  погубил,  и
Восточную Европу отдал  и т. д. -- досужие обвинения, часто с провокационным
подтекстом. Общество наше и в Восточной Европе, Европа в целом, вся  планета
созрели для крупных, радикальных перемен.  Мир,  образно  говоря,  беременей
переменами глобального масштаба. С одной стороны, цивилизация  уже на другом
уровне, и она сама себя лучше  познала. С  другой  стороны,  мощные импульсы
дают уже развернувшиеся  процессы. К жизни пробудились огромные национальные
силы,  которые  спасают  свою  историю,  свою  культуру,  свою   духовность.
Поглядите на те же наши республики с их мощным интеллектуальным потенциалом.
Они способны  взять в руки свою судьбу,  они ни на кого уже не  надеются, не
ждут  милостыни. А ведь этого же  не было... Такова одна сторона в  процессе
накопления нового качества.
     Далее,  возьмем экологию. Мы оказались  на  грани катастрофы.  Проблемы
дефицита ресурсов, загрязнения воды, земли -- все это сделало нас уязвимыми.
Если  еще добавить,  что  в  нашем государстве  функционировал  тоталитарный
режим, который подавлял и духовную, и экономическую, и политическую свободу,
демократию, то тем более неизбежен  был крутой перелом. Хорошо, что мы смело
начали. Как бы ни было трудно нам сейчас -- надо удержаться, даже если очень
и очень будет  тяжело. Но если  мы попадем в струю недовольства,  поддадимся
настроениям  "долой  все",   то  можем  оказаться   в   ситуации  совершенно
непредсказуемой. Если удержимся, то можно будет  сказать, что в этом сложном
обществе,  где  надо  было сломать хребет системе и демонтировать весь  этот
тоталитарный режим, мы обошлись самыми минимальными потерями.
     Но просчеты были, и я уже об этом говорил.
     Разумеется, более основательное осмысление  того, что  произошло за эти
семь  лет  со всеми  нами, со  страной,  -- еще  впереди.  В декабре,  когда
развитие событий  все  больше наталкивало на размышления о пережитом за годы
перестройки, мне не раз приходилось говорить об этом.
     <b>Виталий Третьяков  в интервью со  мной 11  декабря</b>  задал такой вопрос:
"Если вспомнить апрель 1985 года, начало перестройки, и если очутиться вновь
в сегодняшнем  дне, Вы можете себя назвать счастливым политиком,  человеком,
который счастливо провел эти уже почти семь лет?"
     -- С точки зрения того,  -- сказал я ему, -- как распорядилась судьба и
мне  пришлось стать не  просто  участником,  но и возглавить эти процессы, я
считаю,  у меня редкая судьба,  несмотря  на все  испытания,  которые выпали
мне... бремя тяжелейшее.  Я не знаю счастливых реформаторов. А вот судьбой я
своей доволен.  Это не значит,  что я доволен  каждым днем  или тем или иным
решением.  Чего  только  сейчас   не  хотят   сделать  из  Президента.  Даже
омерзительно читать.  И я это оставляю  без  внимания.  Что дает силы в этой
ситуации, сохраняет равновесие духа,  нормальное, сбалансированное состояние
-- это то, что я не ошибся в главном. Я сам принял решение отказаться от той
власти,  которая  ко   мне  пришла  по  воле  истории,   и  встать  на  путь
реформирования общества, тотального демонтажа всей системы.
     -- А все-таки Вы тогда не предполагали, как это все пойдет?
     -- Это я оставляю для себя.  Я кое-что в эти дни уже сказал больше, чем
обычно... Кто вообще  знал замыслы Горбачева? А вот  сейчас  они выясняются.
Сколько  раз я слышал  от  наших  "выдающихся"  демократов:  Горбачев,  мол,
исчерпал себя, он в плену консерваторов, он не вырвется  никогда, это у него
в генах сидит... Чепуха это все. Я-то как раз знаю всю эту машину. Если бы я
из нее ушел, где мы были  сейчас?  Вы  же наблюдали, как проходили последние
пленумы  ЦК.  Это  же был  просто  мордобой.  А вспомните  съезд  российской
компартии, когда -- помните? -- всех членов политбюро -- к стенке! Размазать
их! Раздавить!
     -- А Вы не преувеличивали их силу?
     -- Нет, нет. Это мощнейшая система. Я должен сказать, что задача сейчас
состоит в том,  чтобы быстрее формировать  настоящий политический плюрализм.
Без  этого демократия  жить  не может. Очень важно,  чтобы эти  процессы шли
побыстрей.  Сейчас  это главное.  И это состояние,  когда  люди выбились  из
политической колеи,  тоже содержит определенную опасность, ибо  не действуют
механизмы, на которые демократия должна опираться.
        Пусть история вынесет свой приговор
     Эту тему  пришлось развивать и в беседе с журналистами многих газет  12
декабря.
     На  моем  месте многие  из  наших героев  давно  бы  бросили все.  Меня
испытывали и на  разрыв, и на разлом. И партия  мяла, и  военно-промышленный
комплекс, и друзья-коллеги  по новому Союзу. Все. Я проявлял гибкость, и тем
не менее главные идеи перестройки на всех направлениях, включая политическую
и  экономическую  реформы, обновление  многонационального  государства, -- я
"протащил", хотя и не без  ошибок. Допускал иногда  несвоевременные решения,
упустил  какие-то  моменты,  что-то неправильно оценив... Когда мне говорят:
вот программы не было,  этого  или того не сделали,  знаете, все это  --  от
старых коммунистических подходов  и стереотипов. Мол,  давай модель, загоняй
опять в  коллективизацию  или еще куда-нибудь. А я хочу,  чтобы этот процесс
сотворили   люди,   используя   новые  ценности,   демократию,   свободу   и
экономическую, и политическую, раскрепостившись интеллектуально.
     Я  думаю, на  мою судьбу выпало великое дело. Главное  дело моей  жизни
свершилось. Придут другие, может быть, лучше будут делать. Я хочу, чтобы все
закончилось успехом, а не поражением.
     Пусть история сама вынесет свой приговор. Мы в  бурном потоке жизни,  а
пытаемся анализировать ее  перспективы с  позиции быстротечного сегодняшнего
дня. Но, как  говорится, лицом к лицу лица не увидать. Историки скажут  свое
слово. Но в главном я уверен. Процессы, которые при мне начались, нужны были
обществу. Они бы  в любом  случае начались,  но не через эволюцию,  не через
реформы, а со взрыва.
     Мы начали реформировать наше общество, дали мощный импульс процессу его
выздоровления,   обновления   на  принципах   демократии,  свободы   выбора,
политической  и   интеллектуальной  свободы,  социальной  справедливости   в
правовом государстве.  Это было необходимо. Но это очень большая  цель, и  с
ходу ее не возьмешь.
     Я прошел через такой опыт, что считаю себя  совершенно свободным. В  то
же  время  чувствую,  что  собранный  мною  капитал  должен  быть  полностью
использован во имя свободы моей страны и новых международных отношений.  И я
чувствую в себе достаточно сил, чтобы продолжать свою работу.
     --  Чувствуете ли  Вы  себя  спокойно? --  спросил  меня  корреспондент
"Стампа" Джульетто  Кьеза.  -  Не  боитесь ли Вы, что  Вас превратят в козла
отпущения, если дела будут плохи?
     В истории так часто  бывает.  Когда политики у власти  терпят поражение
или им  не удается контролировать ситуацию, они  стараются отвлечь  внимание
граждан на другие проблемы,  лихорадочно  ищут во  что  бы то ни стало козла
отпущения. Следовательно, нельзя ничего исключать. Первые признаки  подобной
тактики уже есть.  Но я чувствую себя спокойно. Провокаторы будут посрамлены
и  ответят  по  закону.  Мне  продолжают  задавать  вопрос  и  российские, и
иностранные журналисты: не собираюсь ли я возглавить оппозицию?
     Мой переход в  оппозицию был бы ничем не оправданным: ни с политической
точки зрения, ни  с точки зрения интересов страны.  Это я  говорил почти  во
всех  своих  интервью   в  последние   недели  своего  пребывания  на  посту
Президента.  И  вновь повторил на  другой  день  после  ухода -- в беседе  с
Джульетто   Кьеза  и  в  прощальной  встрече  с  журналистами  в   гостинице
"Октябрьская". Совершенно немыслимо, чтобы Горбачев выступал против политики
реформ в России. Я  могу давать советы, высказывать суждения, но  я разделяю
основной  курс  реформ  и заявляю,  что мы  должны  поддерживать руководство
России. И я сказал об этом Ельцину.
     Сейчас не  могу даже представить себе мысли  о переходе в оппозицию.  В
оппозицию чему? Демократическим реформам? Пойти против самого себя? Горбачев
не таков, и это все знают.
     * * *
     Что чувствует человек, оказавшийся волею судеб  главой государства -- и
в великой стране! -- что  он чувствует в той ситуации, в какой я находился в
декабре 91-го  года? Понимая, что я  заканчиваю  свое  пребывание  на  посту
Президента  СССР, мои  собеседники задавали много  вопросов  личного  плана.
Расспрашивали,  как  я  распоряжаюсь  свободным  временем,  что  читаю,  как
воспринимаю музыку, как преломляются в этом восприятии мои переживания.
     В  последние два  года жизнь набрала такой темп, что мне мало удавалось
выделить  времени  для  художественной  литературы,  для   музыки,  особенно
симфонической,  которую  я очень  люблю. Как-то во  второй половине декабря,
когда в Москве  выступали оркестры  под управлением Клаудио Аббадо, я  решил
все  же  пойти  на  концерт. Это  был незабываемый вечер.  Впервые,  кстати,
познакомился с музыкой Малера, да еще в таком прекрасном исполнении.
     Оказывается, Малера  у нас долгое время  "не  пускали", как  и Вагнера.
Поэтому практически он был  недоступен  нам...  То, что  исполнялось, -- это
потрясающая  вещь! У  меня  было  такое ощущение,  что это о  нас,  о  нашем
перестроечном  времени.  Со  всеми  его  страстями,  борениями.  Потрясающая
музыка!  Тут  не  только  человеческие  страсти,  но  и большие  философские
обобщения -- на них построен весь этот концерт Малера.
     Впечатление осталось очень сильное... Думал отдохнуть -- не получилось.
Было   какое-то   состояние  полного   отключения   от   всего   остального,
поглощенности лишь  музыкой. Для меня это было как открытие... Наверное, мое
тогдашнее состояние  как-то  соответствовало этой музыке. И Раиса Максимовна
точно  так же ее восприняла. Когда мы встретились после концерта с К. Аббадо
-- он сам захотел этого, и мы тоже хотели, ведь это сейчас мировая величина,
дирижер номер один, -- то Раиса Максимовна ему сказала:  знаете, я потрясена
этой  музыкой...  И  спрашивает:  как  вы трактуете финал? У меня,  говорит,
осталось ощущение безысходности... Он запротестовал -- нет, нет, есть выход.
Он понял ее состояние. И снова повторил: есть, есть выход.
     Симфоническая  музыка  --  это,  может  быть,  наиболее  высокая  форма
абстракции,  философского  обобщения.  Я  воспринимаю настоящую  музыку  как
выражение философских позиций, размышлений, исканий. Там у Малера есть такие
места,  особенно в  первой  части, когда звучат виолончели  и альты,  и  это
потрясает, ты просто долго не можешь выйти из этого состояния. И это словами
не выразишь, никогда не выразишь.
     В музыке Малера  звучит  тема жизни и  смерти -- я так  воспринял. Тема
борьбы,  трагической борьбы. Есть просветление, но  все на фоне борьбы. И  я
думаю: так ведь и  в  жизни -- если нет движения, то  все, это конец.  А раз
есть  движение  -- то  всегда  в нем есть и  противоборство, противоречие...
Умение  передавать  это в музыке, свойственное таким  композиторам,  которые
ощущают,  воспринимают драму своего времени,  своей эпохи,  -- это, конечно,
огромное достижение человеческого  духа. Малер это  сумел. А  Вагнер! Я ведь
только  в последние годы прослушал  несколько  вагнеровских  записей.  Какие
вещи,  какой  композитор! Могут сказать,  что оптимизма, уверенности  он  не
прибавляет, скорее  сомнений.  Но  человек  остается  человеком  и  способен
сделать  все,  выбраться из любого  кризисного  состояния, пока  может и ему
позволяют  размышлять, думать,  творить.  А  мы вот были  скованы,  нас  эта
система держала в  узде, мы были подавлены интеллектуально, закомплексованы,
и, конечно, нам было не до Вагнера. Все должно было быть просто,  как дважды
два -- четыре.
     Если  же  говорить о чтении... Был такой исследователь, историк, хорошо
владевший пером, -- Валишевский, поляк.  О нем высоко отзывался Лев Толстой.
Так вот, как раз в декабре  я читал  его книжку "Смутное время". После Ивана
Грозного страна  осталась в таком состоянии, с  такими  страстями,  с такими
баталиями,  что это время и государство  требовали  сильной власти.  Грозный
удерживал государство жестокостью. Старший сын  погиб  от его руки.  Престол
занял младший сын Федор Иоаннович, которого считали блаженным. А государство
требовало  колоссальной   воли,  огромных  способностей.  И  вот  начинаются
процессы, которые получили название Смутного времени.
     Для меня такое чтение -- это процесс познания, размышлений. Иногда одна
фраза может натолкнуть на далеко  идущие выводы, раздумья. Потом к ним снова
и снова возвращаешься, сопоставляешь, сравниваешь.  Моя обычная  привычка --
читаю сразу несколько книг. Примерно  тогда же читал интересную книгу нашего
историка Авреха  "Реформа  Столыпина". Еще  несколько  книг --  не  буду все
перечислять...
     Жизнь политика практически не делится на "рабочее" и "свободное" время.
Независимо  от  того,  где  я нахожусь, -- это всегда и процесс размышлений,
всегда и работа,  она продолжается в разных формах. В одном случае я в своем
кабинете  провожу  какие-то  совещания,  на  них обсуждаются,  готовятся или
принимаются решения. Это -- одна сторона. Другая -- это встречи с отдельными
людьми.  Такие встречи  очень важны  для того, чтобы, как говорится, держать
руку  на  пульсе.  Особенно  в  переломные  моменты.  Что  думают,  как себя
чувствуют  рабочие, как  себя  чувствует интеллигент, как крестьянин,  а как
новые  эти  люди,  предприниматели,  как  их  воспринимают,  в  каком вообще
состоянии общество.
     Главное, конечно, это все время получать живую информацию, иметь каналы
обратной связи, чтобы  видеть, чувствовать, что твоя политика дает,  а в чем
ее слабости, в каких коррективах она нуждается... Это непрерывный процесс. А
вечерние, домашние, ночные занятия  -- это  все-таки чтение. Читать надо,  и
читать  много. Покидая вечером свой кабинет  в Кремле, я всегда брал с собой
кипу  аналитических  документов, газет,  журналов.  Старался  вникнуть,  что
говорит наша  пресса, телевидение, как они оценивают  те  или иные  события,
хотя практически не имел, конечно, возможности прочитать или посмотреть все,
что  нужно  было бы. И наконец, пометки, наброски,  подготовка к предстоящим
встречам, знакомство с материалами -- все это работа.
     Сейчас у меня  больше  таких возможностей.  Сожалею  ли  я о  том,  что
пришлось оставить пост Президента? С первого дня пребывания у власти я начал
сознательно  распределять  ее. Я  не дорожу властью ради власти.  Сейчас,  в
новом  моем  положении, у меня большие планы. Я получаю много предложений, в
том числе  от моих  иностранных  друзей,  но сосредоточу  свою  деятельность
здесь, в России.
     Меня однажды спросили: почему Вы приняли премию Мартина  Лютера  Кинга,
она  ведь  не самая престижная? Вам же предлагали множество других почестей.
Потому  что  мне  близко его  восприятие  мира.  Правильно: власть  --  дело
преходящее и не лучшее.  Если бы это была "высшая ценность" -- не нужна была
бы  мне, отдал  бы  ее  всю. Главное другое: возродить эту страну, в которой
заключен  огромный  мир  --  исстрадавшийся,  измученный,  деморализованный,
возродить его к нормальной жизни, возродить ощущение человека человеком.
        Послесловие
     Я закончил работу над книгой в феврале. Драматические события последних
месяцев  1991 года уходят в  историю, а жизнь  продолжается, и мы  находимся
сегодня в совершенно новой ситуации.
     Я   остаюсь  приверженным   идее  глубоко  реформированного  Союза  как
целостного  государственного образования.  Не могу согласиться,  что  распад
Советского  Союза  был  предопределен,  неизбежен, поскольку-де  "имперский"
характер   унитарного   государства   препятствовал   обретению   подлинного
суверенитета республиками. Если это и была империя,  то совсем особого рода:
не     было     господствующей     нации,     господствовала    тоталитарная
административно-распорядительная система,  которой были подчинены все народы
Союза.
     Логика перестройки неумолимо вела к подлинной независимости, отвечающей
воле и  коренным  потребностям  народов.  Но это  должно  было  произойти  в
контексте  и взаимосвязи со  всеми социально-экономическими преобразованиями
страны. Ибо  только  в этом случае процесс  суверенизации прошел бы наименее
болезненно -- в такой стране, где степень  интегрированности давно переросла
в "монолитность".  Именно поэтому я все  время  настаивал:  нельзя допустить
хаотического распада страны.  Эта мысль и  это  беспокойство лежали в основе
моей  формулы  о  "Союзе  Суверенных   Государств",   которая  первоначально
встретила   поддержку   большинства   руководителей   нынешних   независимых
государств.
     Мы  многое сделали,  чтобы предложить  народу  адекватную  политику. Но
многое  и недооценили.  В частности, силу национальных чувств и устремлений,
но  также  и то,  как  национализм умеет  использовать  реально существующие
социальные,  политические, культурные и иные проблемы. Оказывается, в памяти
народов не стерлось, какая судьба многих из них постигла при сталинизме, как
тогда (да  и потом) кромсались  границы, попирались  национальная  культура,
обычаи, язык,  превращались в декорацию,  в  формальность политические права
меньшинств,  автономий. Стоило обществу вдохнуть кислород демократизации  --
старые  обиды  вырвались  наружу.  И  все  же  в  основном  удавалось  через
предложенные  реформы  придать  национальному  возрождению более  или  менее
мирную направленность. Мы  были уже  на пороге подписания Договора  о Союзе.
Путч    сорвал    это.    Приверженцы     тоталитарного,    бюрократического
централизованного  государства  не  приняли  идею  нового  Союза и  пошли на
крайние шаги.
     Я  утверждаю,  что  эта идея  была  жизнеспособной.  Даже  несмотря  на
августовский путч, который резко подстегнул дезинтеграционные тенденции, нам
удалось выйти на знаменитое  заявление "10+1" и на формулировку краеугольных
принципов  обновленного  Союза. Но, к сожалению,  события  пошли по  другому
руслу.  Если воспользоваться выражением  Линкольна,  мы уподобились тем, кто
меняет лошадей и колеса кареты посреди бурной реки.
     Когда заявляют,  будто другого выбора  не было,  -- это неправда. Выбор
был, и не какой-то умозрительный, взятый  "из головы". Предпосылки  для него
появились  не вдруг, не  на пустом месте, а были подготовлены политически --
мартовским референдумом, обсуждениями и решениями Съезда народных депутатов,
согласованным проектом Союзного договора.
     Почему возобладал  иной сценарий -- я попытался объяснить  в  книге. Но
политика есть политика, и  сетовать  теперь на неблагоприятную  политическую
погоду или стечение  обстоятельств -- занятие  бесполезное. Что сделано,  то
сделано. Пройден определенный рубеж, возникла новая реальность. Для политика
это значит, что  надо это учитывать  и соответственно действовать. И главное
--  сохранить  в новых  условиях стержневой  вектор  развития  в направлении
демократии и реформ.
     Надо теперь уберечь Содружество, сделать его работоспособным. Пусть это
не союзное государство, а Сообщество государств. Но все  же это политическое
образование.  И  оно  должно  иметь   свои  институты,  занимающиеся  общими
интересами в  экономике,  политике,  в военном  деле.  Пока  же  Содружество
остается формой с весьма неопределенным содержанием. В этом -- моя тревога и
забота.
     Жизненно  важно, чтобы  сложнейший процесс  становления  СНГ не  усилил
разрушительные тенденции,  наметившиеся  в  обществе.  Ведь процесс  идет  в
обстановке  глубочайшего  экономического,  политического и  межнационального
кризиса,  резкого  снижения  жизненного  уровня.  Народ  встревожен,  растет
недовольство. Я не теряю надежды, что главы государств по-настоящему  оценят
жизненную важность  взаимодействия,  --  в  первую очередь  для  преодоления
кризиса.
     Ставки велики, и как никогда нужен государственный подход. А он требует
первостепенного внимания созданию механизмов и институтов реальной работы на
общий  интерес. Для  этого  есть  предпосылки. Неразумно  пустить  на  ветер
накопленный  капитал совместной  жизни  народов,  пренебречь  преимуществами
общего  экономического и  культурного пространства. Стремление  решить  свои
проблемы  за  счет  других   выйдет  боком.  Я  уж  не  говорю  о  возможных
междоусобных   конфликтах   и  соперничестве  в  борьбе  за  благосклонность
окружающего мира.
     К сожалению, пока что вольно или невольно новорожденные государства СНГ
придерживаются  кредо,  что  им  лучше  выжить  в  одиночку.  Иначе   трудно
объяснить,  почему  так заторможенно  решаются  (или  не  решаются) основные
крупнейшие  проблемы.   Такой   размеренно-упорядоченный  стиль  могут  себе
позволить  члены  Европейского  Союза,  которые давным-давно  создали мощную
интеграционную группировку и благоденствуют.
     Но у нас ситуация совсем иная. Развал, хаос, потрясения угрожают всем в
Содружестве и предотвратить это можно  только общими усилиями. Сейчас  -- не
до политических игр. Призрачны шансы на выигрыш в таких  играх. Всякие могут
быть расчеты  и прогнозы,  но лучше  сообразовываться с  реальным положением
дел.
     Время   тает  на  глазах.  Само  собой  ничего   не  образуется.  Нужны
координационные структуры,  полномочные  и пользующиеся доверием  участников
СНГ.  Их надо создавать не  мешкая.  Судя по  всему, нужен Совет полномочных
представителей  глав   государств  Содружества,  действующий  на  постоянной
основе.  Думаю,   что  хорошо  бы   также  создать  на  паритетных   началах
российско-украинскую правительственную комиссию, которая в  конфиденциальной
обстановке  тщательно прорабатывала  бы двусторонние вопросы. По-видимому, и
главам  государств и правительств стоило бы  собираться почаще  до тех  пор,
пока не начнется процесс стабилизации.
     В  судьбе  СНГ  велика  роль  и  ответственность  России.   Она  кровно
заинтересована   в   том,   чтобы   развиваться   в   окружении   свободных,
благополучных, стабильных соседей.
     Демократические  силы России,  Украины,  других независимых  государств
просто обязаны  сделать все, чтобы вместо старого  тоталитарного  режима  не
возникло  много новых, которые вполне могут стать худшими вариантами. Мелкие
тирании, как правило, отвратительнее, чем крупные.
     Нужны  гражданский мир,  общественное согласие,  готовность  объединить
усилия хотя бы  ради  народного самосохранения.  Не  война всех против всех,
хотя  бы  и  "холодная", а согласованность  и готовность идти навстречу друг
другу.  Это  решающее  условие  успеха  экономической реформы -- перехода  к
рыночным отношениям. Необходимо развязать инициативу производителя, фермера,
предпринимателя,     торговца,     госпредприятия.     Учитывая     масштабы
госсобственности, отсутствие возможности изменить ситуацию в короткий  срок,
это особенно важно для госпредприятий.
     Правительство реформ  получит  поддержку  жизнеспособных  сил общества,
если превратит граждан из поденщиков  в собственников,  работающих на  себя.
Ничто  теперь  не  в  состоянии  отменить  этот  основополагающий тезис: кто
владеет  и распоряжается  богатствами  страны, тот  и  должен определять  ее
политику.  Преодолеть отчуждение  человека  от собственности -- это и значит
найти ключ к решению главных проблем России.
     Рабочие   требуют  права   распоряжаться  конечным   продуктом,  частью
прибылей.   Этот   вопрос   надо    решать,   чтобы   развязать   инициативу
госпредприятий.   Здесь   необходим  и  пакет  защитных  мер,  особенно  для
малоимущих. При  такой  последовательности была бы логичной  и либерализация
цен.
     Правда, должен сказать, что вопрос о последовательности и темпах реформ
-- это  вечная тема споров среди  реформаторов.  Вчера требовали -- ускорить
реформы;  сегодня,  когда  отпустили тормоза и ситуация приобрела угрожающий
характер,  говорят,  что  надо  было  сделать  по-другому.  Сперва  провести
приватизацию,   ликвидировать   монополизм,   создать   налоговую   систему,
стимулирующую производителей. И  теперь российское руководство критикуют  за
то, что оно  этого не сделало. И критикуют поделом, ибо оно повторяет ошибки
предыдущих правительств.
     Но  в  рассуждениях  на эту  тему  слишком  много некомпетентности.  Не
учитывают: то, что было сделано за  шесть лет  -- причем поначалу  в  рамках
сверхцентрализованного,  тоталитарного  режима,  -- это просто невероятно. С
другой стороны, ведь и сегодня огромная масса людей выступает против частной
собственности. Критикам проще: они могут говорить что угодно. Если ошибутся,
скажут:  моя  задача  была  --  привлечь  внимание.  А  решать -- тем,  кому
положено...
     Сейчас нельзя ни останавливаться, ни пятиться назад.  Общество должно и
способно  собрать  силы  и  резервы,  чтобы  вырваться  из  порочного  круга
негодных,  устаревших  форм  жизни.  Ему  трудно   отрешиться  от  привычной
российской  веры в  начальников  и вождей. Кстати, и  вожди  должны  наконец
понять  эту  простую  истину  и перестать  по-царски давать  клятвы  вывести
"слепых" на истинную дорогу  счастья.  Побольше думать  о том,  как  быстрее
создавать  предпосылки,  которые  давали  бы  человеку  возможность  реально
использовать  дарованные  перестройкой  свободы   и  права.  Общество,  надо
сказать, все больше понимает, что  придется полагаться на собственные  силы.
На  это  и  была  рассчитана перестройка. В  этом  --  один  из ее  главных,
принципиальных замыслов.
     Первейший приоритет --  сохранить  демократические завоевания последних
лет. Свобода слова, печати, собраний, свобода совести,  разделение  властей,
выборность  должностных  лиц  -- этот  прорыв страны в  будущее должен  быть
развит  и закреплен. Многие из тех, кто у власти, еще не умеют  пользоваться
доверенными  им  правами,  нередко плоды  демократии,  пусть  еще  незрелые,
беззастенчиво присваивают  люди без  чести  и совести.  А страдает  от этого
народ.
     Как бы  ни было тяжело,  надо идти вперед дорогой свободы. Установление
диктатуры,  о неизбежности и желательности которой говорят и справа и слева,
-- гибельный путь.  Железной  рукой  можно навести относительный,  временный
порядок. Иллюзия,  будто таким  способом  можно приучить  людей  к свободной
жизни. А без свободы не видать и достатка.
     Я  бы хотел  ошибиться,  но риск хаоса, из  которого уже  не  выбраться
демократическим  путем, очень высок. Мы должны быть предельно внимательными,
чтобы победа демократии не стала победой над здравым смыслом. Чтобы этого не
произошло,   во   всем  надо   исходить   из   понимания   Содружества   как
многонационального  образования   при   абсолютном   равноправии  не  только
государств,  но  и  живущих  в  них  национальностей,  а также всех граждан,
независимо от их вероисповедания, традиций, обычаев и происхождения.
     Мало  просто  подтвердить  Декларацию  прав человека и  демократических
свобод. При  уникальной рас-селенности  людей на огромных пространствах, где
на  протяжении веков  перемешивались и пересекались судьбы миллионов  семей,
где  десятки миллионов смешанных браков,  проблема открытости границ  должна
быть проработана  особенно тщательно.  Вопрос  о  границах  --  это  вопрос,
обращенный  и  в   прошлое,  и  в   будущее.   Нельзя  эти   вопросы  решать
"кавалерийскими  наскоками",  а  тем  более превращать  в  разменную  монету
национал-популизма.  Нельзя  забывать,   что  почти  все  европейские  войны
начинались на почве территориальных споров.
     Не  менее  острой   может  стать  проблема   национальных   меньшинств.
Стремление  некоторых  новых  государств  конституироваться  как государства
национальные  может  поставить  некоренное население  этих стран в положение
граждан второго  сорта, спровоцировать взрывоопасные  миграционные процессы.
Все это может породить такие "выбросы" супернационализма,  на  фоне  которых
политические  амбиции и проблемы версальской эпохи  покажутся  ничтожными  и
несущественными.
     Остро стоит  вопрос реформирования  и сокращения  армии. Это  теперь --
крупнейшая  социальная  проблема.  Одновременно  это  проблема  политической
безопасности на территории  всей  страны,  обладавшей испокон  века  едиными
вооруженными силами.
     Очень многое зависит от международных отношений СНГ с внешним миром.
     Вхождение  новых  государств  в   устоявшуюся  структуру  международных
отношений -- процесс всегда  непростой, особенно когда речь идет о  странах,
ослабленных  внутренними  кризисами.  Неоспоримо  стремление этих государств
стать  самостоятельными  участниками  международной  жизни,  обладать  всеми
необходимыми  для этого атрибутами, соответствующим статусом.  Вместе  с тем
никому не дано войти дважды в одну и ту же реку: современный мир неузнаваемо
изменился,   и  его  определяющей  чертой   является   сегодня  тенденция  к
интеграции, объединению усилий государств.
     Возможно  ли,  чтобы  на  том   геополитическом  пространстве,  которое
составлял Советский Союз, события  пошли  бы в  противоположном направлении?
Опасности такого развития нетрудно предвидеть. Речь пойдет  уже не  просто о
распаде  бывшей  великой  державы,  а  о  тяготении отдельных  ее  частей  к
различным   "полюсам   притяжения",  о   новой  перекройке   карты  мира,  о
формировании в  новой  конфигурации  той  же по сути конфронтационной модели
мира, от которой мы с таким трудом отказались.
     В решении этой проблемы многое будет зависеть от России, ее способности
выстроить  новую  систему   отношений  со  своими  ближайшими  соседями,  от
формирования   целостной   внешнеполитической   стратегии,   учитывающей   и
собственные интересы,  и интересы  СНГ, всех сопредельных государств и  всех
партнеров. Это  возможно  только  на  базе  принципов  нового  политического
мышления и при освоении уже имеющегося опыта его осуществления на практике.
     Было бы  не просто заблуждением,  но непростительной ошибкой,  если бы,
формулируя нынешнюю и предстоящую внешнюю политику, делали это так, будто до
того  ничего  не было, ничего существенного  не произошло, что  за последние
годы коренным образом не были  изменены и условия, и  критерии международной
деятельности. Российские творцы внешней политики не должны  поставить себя в
смешное  положение  изобретателей велосипеда.  Это недостойно  и опасно  для
страны.
     Понятно  также,  что  этот процесс  нуждается во  встречном движении со
стороны  мирового  сообщества.  Труден  будет  путь  полного  переосмысления
правил, по которым мир жил до сих пор. Многие  лоцманские карты для плавания
к новым  и подчас неизвестным берегам  уже не  годятся.  На них,  случается,
целые новые материки не обозначены.
     Существует   мнение,  что  мы   вступаем  в   период  новой  глобальной
неустойчивости,  идущей  вслед  за крушением биполярного мира.  Однако  дело
современных  политиков  --  предвидеть и нейтрализовать возможные опасности.
Один из путей -- создание  новой  по  своим географическим  рамкам структуры
международной  безопасности,  включающей Россию,  другие государства СНГ,  и
корректировка собственных концепций национальной безопасности.
     Отсюда --  важнейшее  значение,  которое имеет  для  всего мира процесс
мирной трансформации на пространстве бывшего  СССР. И сейчас, на решающем ее
этапе, нужна  определенная синхронизация и поддержка партнеров в критических
точках усилий. Ведь в конечном счете -- это  вклад в  общее будущее, вклад в
стабильность завтрашнего дня.
     Конкретно  речь  идет  и  об  экстренных   мерах,  и  о  долговременных
программах. Что-то в  последнее время сдвинулось в продовольственной помощи,
в  поставках  крайне   необходимых  товаров,  в  кредитах  для  стабилизации
финансов.  Не могу,  однако,  удержаться  от  того,  чтобы не напомнить:  на
протяжении целого года, если не больше, я убеждал, аргументировал, доказывал
своим партнерам по "семерке"  и  в контактах с  представителями других стран
необходимость, срочность оказания  такой  поддержки. Не могу не подчеркнуть,
что  принципиальный  сдвиг  в  подходе  к  проблеме  мирового  значения  был
достигнут в 1991 году. Но в реализации договоренностей продолжалось топтание
на месте  --  до  тех пор  пока  процессы  у  нас  действительно  не  начали
приобретать опасно хаотический и явно разрушительный характер.
     Было  упущено драгоценное время. И  это тем более обидно, что понимание
международного  значения  грандиозных  преобразований в  такой  стране,  как
Советский Союз,  уже  было  налицо,  проникло  не  только  в  широкие  круги
общественности, но и на высокий государственный уровень.
     Конечно,  мы сами должны усвоить: настоящая  помощь извне придет тогда,
когда  там  окончательно, на фактах убедятся, что мы  действительно  взялись
учиться жить по-новому,  иначе говоря --  как все в цивилизованном мире. Тем
не менее  в  глобальном  балансе интересов  сейчас, в данный  момент, акцент
должен быть сделан на  создании наиболее мощными государствами Запада режима
наибольшего благоприятствования для возвращения России и других стран  СНГ в
мировую цивилизацию.
     Ни мы, ни Запад  не  можем упустить  открывшийся  в результате политики
нового  мышления   шанс.  Сегодня   время   не  бухгалтерских  расчетов,   а
стратегических решений.
     Я  много думаю об этом.  И все больше  убеждаюсь --  оказавшись в новой
ситуации, я  должен,  нравственно обязан  сделать все, чтобы  помочь  успеху
того, что было  начато в  1985 году. Сдвиги к новым отношениям в Европе  и в
мире привели в движение большие, ранее замороженные  силы. Появились и новые
возможности,  и  новые опасности. Поэтому все должны  думать. И не с позиций
политиканства -- как  бы себе урвать побольше  в данный смутный  момент, а с
позиций разумного и ответственного выбора, в конечном счете -- в собственных
же интересах.  Все, кто привержен начавшемуся движению, уже  покончившему  с
"холодной  войной", запустившему процесс разоружения, снявшему многие страхи
(хотя некоторые считают, что это  плохо, -- видно, привыкли жить в состоянии
испуга), должны и дальше идти избранным путем.
     Цивилизация  сегодня  получает  сигналы  тревоги  отовсюду  --  из всех
"внешних сред", окружающих  человека,  --  не  говоря  уже  о  не  до  конца
отключенном сигнале ядерной тревоги. Надо осмыслить -- как жить дальше? Если
Запад  не  будет проявлять внимания  к  Югу,  если  ситуация  там  не  будет
оздоровляться, если не будет видно, что жизнь там улучшается, пусть и не так
быстро,  возникнет  опасный заряд,  похлеще  ядерной  угрозы. А  возможность
движения  к  лучшему  есть. Возьмите  Китай.  Можно  за  что-то  критиковать
китайцев, но факт остается фактом: миллиард с лишним  людей там накормили  и
одели. Прецедент колоссального масштаба. А если на Юге ситуация взорвется --
все взорвется.
     Всем  этим и  должна заняться политика, ориентируясь на XXI век. Я буду
делать  это  в  рамках  международного   Фонда,  взявшего  девиз   "К  новой
цивилизации".
     Когда  я  смотрю  на  сегодняшнюю  российскую  жизнь,  меня  охватывают
противоречивые  чувства надежды  и  тревоги.  Тревоги  потому,  что  еще  не
пройдена нижняя точка кризиса  и не забрезжил свет в  конце туннеля. Надежды
потому,  что  в этой ситуации  люди  проявляют  удивительное самообладание и
терпение.  Они  надеются выйти  на  новую  дорогу,  чтобы достойно  войти  в
двадцать первый век. Буду счастлив, если моя книга поможет в этом поиске.
        От тоталитаризма к демократии
     <b>В  последний  момент  перед  изданием  книги  я  решил  сделать  к  ней
дополнение  --  как бы второе  послесловие. Наиболее  подходящей по теме мне
показалась  лекция, с которой я выступил 8 марта перед большой  аудиторией в
Мюнхене во время своего визита в Германию уже в качестве председателя Фонда.
Там  --  мои  размышления о  сущности перестройки, об  объективной логике ее
развития,  о том, что  сделано и что не удалось сделать  -- и почему. У  нас
этот текст нигде не публиковался.</b>
     XX век подходит к концу. Может быть,  исторически он уже завершился. На
наших  глазах  идет  формирование  политических,  экономических,   моральных
очертаний  нового мира. Так или  иначе  приходит, а  может быть, уже  пришло
время подводить итоги.
     Чем  же  был  XX век?  Это был  век крупнейших,  поистине революционных
свершений  в  науке  и технике,  в  производстве и  потреблении, в  развитии
материальной цивилизации. Этот век породил новые формы общественной жизни. Я
уверен,  что  все это  наложит  отпечаток на  дальнейшее  развитие  мирового
сообщества, на жизнь последующих поколений.
     Но  одновременно  с  этим  XX век  оказался  и  самым  жестоким,  самым
антигуманным  веком в  летописях  человеческой истории.  Он  был  свидетелем
чудовищных,  не  сравнимых с прошлым  войн. Противоречащее здравому смыслу и
разуму  использование  достижений  человеческой  мысли  привело  к  созданию
оружия, способного уничтожить цивилизацию, самого человека. Реальностью стал
экологический кризис, масштабы которого приобретают взрывоопасный характер.
     В  XX  веке  мир  оказался  расколотым  на  противостоящие  друг  другу
социально-экономические системы, отношения между которыми с течением времени
все больше приобретали конфронтационный характер.
     XX  век  стал веком  возникновения и  длительного  господства небывалых
тоталитарных,  воистину  античеловеческих  режимов.  Они  существовали  и  в
Европе, и в Южной Америке, и в Африке, и в Азии. Как, чем это объяснить?
     Глобализация экономических  и  социальных процессов <b>XX</b> века происходила
на фоне и под воздействием ожесточенной борьбы классов и наций, государств и
целых  континентов,  через  революции,  войны  и  экономические  потрясения.
Конфронтационная логика этих процессов и  тяжелейшее материальное состояние,
в котором оказались десятки, сотни миллионов людей, позволяли манипулировать
массами,  навязывать им  демагогические доктрины.  В этих  условиях  и стало
возможным  возникновение авторитарных, диктаторских, тоталитарных обществ  и
режимов. В конечном  счете они не  могли  решить, да и не решили возникавшие
проблемы.  А выход из  создаваемого ими самими  тупика искали в насилии  над
собственным народом или в поиске внешнего врага, в нагнетании напряженности,
в развязывании военных конфликтов.
     Однако  канун  третьего  тысячелетия  христианской  эры   ознаменовался
началом  поворота в  мировой  цивилизации. Один за  другим пали диктаторские
режимы. Огромные  массы  людей, причем в  большинстве случаев  не прибегая к
оружию, сумели  добиться того,  что процессы государственных  преобразований
пошли мирным, демократическим путем.
     Советский Союз, где  шесть  лет назад  началась перестройка, оказался в
центре грандиозных перемен конца <b>XX</b> столетия. Это объяснимо, ибо речь шла об
огромной  стране, раскинувшейся  на  двух  континентах, о  стране, в которой
произошла   великая  революция.  Но  речь  шла  и  об  обществе,  в  котором
сформировался  тоталитарный   режим.   И  наконец,  о  государстве,  которое
превратилось в державу с огромным ядерным потенциалом.
     Сейчас я  не  собираюсь  углубляться  в  нашу  сложную, противоречивую,
трагическую,  беспрецедентную историю.  Скажу  только, что  она  была именно
такой в силу различных внутренних и внешних обстоятельств. Отмечу здесь лишь
одно из них -- может быть, при нынешнем нашем разговоре, его направленности,
его теме, -- главное.
     Из  опыта  всех  стран Европы --  да и  не  только Европы --  известно:
стремление  масс к  прогрессу не  получало  должного развития в тех случаях,
когда власть,  проявившая стремление к  диктатуре, не  имела демократических
противовесов. У нас,  в  России, гражданское общество  до  октября 1917 года
сформироваться  не  успело.  Существовал царистский  режим.  И после Октября
политическая инициатива безраздельно оказалась  в руках  партийных структур,
изначально склонных к монополизму и диктаторским методам.
     Все  тоталитарные  режимы  в  чем-то  схожи,  но   каждый   имеет  свои
особенности. Наша система -- система  сталинизма, а  затем постсталинизма --
отличалась тем, что была всепроникающей и всеохватывающей. Сверху донизу, по
вертикали  и   горизонтали,  она  сковала  все  общество,   подавляла  любое
инакомыслие, используя для этого и репрессивные методы.
     Однако   правящая  верхушка  понимала,  что  нельзя  постоянно  держать
миллионы людей  на  одном страхе.  Отсюда  --  целая  система всеподавляющей
демагогии,  дезинформации,  изоляции  общества от  внешнего мира, от  других
стран  и  народов.  В  целях  сохранения тоталитарного режима безнравственно
эксплуатировались высокие идеалы -- народности,  равенства,  справедливости,
счастливого будущего для всех. Ложь облекалась в демократические декорации.
     У  нас  была  конституция,  у  нас  были  выборы,  у нас  были  советы,
многочисленные  общественные   организации  и  многое  другое.  Но   вся  их
деятельность так же, как и массовые кампании и движения, от  начала до конца
направлялась партийными структурами, их постановлениями, их директивами,  их
решениями    и    указаниями   вождей.   В    результате    общество   стало
сверхцентрализованным,  бюрократизированным.  По существу, оно  оказалось  в
стадии окостенения.
     В  бесправном  положении находились  не только местные  органы, но даже
законодательно-исполнительные  органы власти республик, государств,  как они
именовались в конституции.
     Отличительной особенностью советской тоталитарной системы было то,  что
в СССР  фактически  была полностью ликвидирована частная  собственность. Тем
самым   человек   был  поставлен  в  полную   материальную   зависимость  от
государства,  которое  превратилось в  монопольного  экономического монстра.
Господство государственной собственности в той или иной ее форме было полным
--  ив этом не  должно быть никаких  заблуждений, в том числе и относительно
колхозов: назывались  они кооперативными хозяйствами,  но на  самом деле они
действовали в рамках тех  же принципов,  что и  предприятия,  находившиеся в
государственной собственности.
     Все это привело  к анемии, к  экономической и  социальной апатии. Массы
народа,  отчужденные от  собственности,  от власти,  от  самодеятельности  и
творчества,  превращались  в  пассивных  исполнителей приказов  сверху.  Эти
приказы могли носить разный характер: план, решение совета, указание райкома
и так  далее -- это не меняет сути дела. Все определялось сверху, а человеку
отводилась роль пассивного винтика в этой страшной машине.
     В  обществе  в  такой ситуации были подорваны  стимулы  к  эффективному
труду,  да  и  к   участию   в  общественно-политической  жизни,  стимулы  к
предприимчивости и инициативе, хозяйственной и другой,  глубоко  укоренилась
уравнительная психология.
     Причем  --  и  это правда  -- недовольство  существующим  положением  в
обществе  практически было всегда. Вы можете сказать:  а в какой  стране все
всем  довольны?  Наверное, это так: общество, в  котором  все всем довольны,
обречено на умирание. Но я в данном случае говорю о другом.
     Люди не  мирились  с  тоталитарной  системой.  Люди  видели, что  живут
гораздо хуже, чем могли жить, располагая  такими огромными ресурсами, такими
огромными возможностями. И все время общество было в ожидании перемен. А это
ожидание подкреплялось пропагандой, утверждавшей: вот-вот перемены наступят.
Сменялись программы, и  каждая из  них  твердо, надежно,  со  статистикой, с
заключением научных центров доказывала: завтра все  будет иначе,  завтра все
будет  лучше. Это тоже  сдерживало людей, не давало  им пойти на решительные
меры.
     Такова была ситуация.
     Но  есть  и  еще одна  правда.  Когда  ты  десятилетия  живешь в  таком
обществе,  то  возникают определенные стереотипы, привычки,  создается  своя
особая культура  (если  это можно  назвать  культурой  --  может  быть,  это
антикультура), свои правила и  даже  традиции. Участью  общества была боязнь
перемен.  Для многих  стала характерной  неприязнь к  новым  формам жизни, к
свободе. И не только в экономической жизни, но и в духовной культуре.
     И вот сейчас нас, может быть, больше всего сдерживают эти привычки, эти
традиции, которые  сложились за  долгие десятилетия, когда  мы реализовывали
сталинскую концепцию организации  жизни общества. Иждивенческая  психология,
суть которой можно свести к  двум-трем словам: пусть думают вожди, политики,
а мы подождем и  посмотрим, что они нам могут дать, -- живуча и сегодня. Она
сказывается  до сих пор.  И без учета этой  реальности понять  нашу ситуацию
невозможно.
     Словом,  сознание  необходимости  перемен  в  обществе  зрело  давно  и
приобретало самые  разные формы. Одной из них было явление, которое получило
название диссидентского движения. И его наиболее  выдающимся  представителем
был академик  Андрей Сахаров. Читая  его оставшиеся без ответа письма бывшим
руководителям  страны,  видишь,  насколько  точно  он  определил  причины  и
последствия <b>общего</b>  нашего  кризиса,  насколько разумными  были  многие  его
рекомендации.
     Ощущение,  что  не   все  в  системе   было  благополучно,  появлялось,
проявлялось  после  смерти  Сталина не раз  и  в  высшем руководстве страны.
Предпринимались  попытки  частичных  реформ.  Но  они  ничего  не  меняли  в
политической  структуре общества, не затрагивали отношений собственности, не
затрагивали монополии партии на власть, на духовную жизнь. И поэтому все они
оказались обреченными. Нужны были не меры, пусть даже и крупные; нужна  была
принципиально иная политика, новый политический путь.
     "Так больше  жить нельзя!" -- эта фраза была произнесена  в ночь  перед
мартовским  пленумом Центрального Комитета партии  1985 года,  который после
смерти  Черненко  должен  был  избрать   нового  Генерального  секретаря  --
фактически в наших  условиях  главу государства. Именно  с этого времени,  а
особенно  с апреля 1985 года, начала формироваться и проводиться такая новая
политика, начал прокладываться новый политический путь.
     Понимали  ли  те,  кто   начинал,   кто  осмелился  поднять   руку   на
тоталитарного монстра, что их ждет? Понимали ли они масштаб того, на что они
идут?
     Поскольку это впрямую и в первую очередь относится ко мне, я скажу:  мы
хорошо  знали  существующую  систему.  Знали  ее изнутри.  И  понимали,  что
придется  пойти далеко  и что это  будет не  просто.  Мы это чувствовали уже
тогда, с самого начала.
     Я   хочу   сказать,  что   развитие  философии  перестройки,   политики
перестройки прошло  через ряд этапов. Это был мучительный и сложный процесс.
Приходится ломать себя. Ведь прежде всего перестройка -- это революция умов.
Все остальное -- это вторично.
     Все    мы    были   детьми    своего    времени,    сформировались    в
командно-административной системе, в  атмосфере, в которой жило  общество. И
мы были частью этого общества. Да, делая свой выбор, мы были за перемены, мы
были   недовольны   существовавшими   порядками,   не   хотели   мириться  с
безобразиями, творившимися  под прикрытием  социалистических лозунгов. И тем
не менее на  всех наших инициативах и методах действий сказывались привычки,
выработанные нашим  прошлым  опытом.  Все  приходилось делать с оглядкой  на
идеологические догмы и  на  возможную реакцию партии. А как партии следят за
своими вождями? За каждым словом!
     Однако,  повторяю, принципиальный  выбор был  сделан. На избранном пути
были неудачные попытки. Была поначалу и недооценка того, с каким обществом и
с каким наследием прошлого мы встретились.
     По  мере  того  как  силы  старого  осознавали,  что  им  грозит, стало
нарастать  сопротивление  и в обществе  развернулась  настоящая ожесточенная
схватка. Политическая схватка. И только расширение  демократии и утверждение
гласности  все  же  позволили  нам в  самых  сложных  условиях  накапливать,
наращивать потенциал демократии и тем самым создавать защитные механизмы для
проведения нового политического  курса,  для  перестройки. И делать перемены
необратимыми.
     В  конечном счете  мы и  теоретически, и  в  реальной  жизни  пришли  к
пониманию  того,  что  свобода,  которую  мы хотели дать  народу,  обществу,
предполагает  правовое  государство,  разделение властей,  свободу  слова  и
вероисповеданий,    признание   инакомыслия,   многопартийность,   подлинную
выборность органов власти, многообразие форм собственности, включая частную,
рыночные отношения и отказ от унитарности многонационального государства.
     В свою очередь, возникло  понимание и того, что внутри страны мы ничего
не  добьемся без коренного  изменения отношений с  внешним  миром. Отсюда --
новое политическое мышление, новые подходы  во внешней политике,  основанные
на  общечеловеческих ценностях, на  признании  взаимозависимости всех частей
цивилизованного  мира, на понимании жизненной необходимости прекратить гонку
вооружений,  покончить  с  "холодной  войной".  И еще.  Наше общество,  если
соотносить военные расходы с валовым национальным продуктом, оказалось одним
из  самых милитаризованных среди  развитых  государств. Это деформировало не
только  нашу экономику, лишило ее жизненных соков, возможностей для  решения
социальных проблем, но  это деформировало  и наше сознание.  Мы должны  были
покончить с гнетом милитаризма в нашей стране.
     Я думаю, одна эта инвентаризация проблем,  задач,  которые сразу встали
перед  нами, показывает,  каков  должен  был быть  масштаб перемен  и какова
степень ответственности  тех,  кто решился пойти на их  осуществление. Можно
было себе заранее представить, что нас ждут тяжелые испытания.
     Переломным в  ходе всех  развернувшихся процессов оказался год  1988-й.
Именно в этом году мы приступили к глубокой реформе политической системы.
     До этого мы пробовали проводить частичные реформы в аграрном секторе, в
машиностроении.  Мы  пробовали ввести  в  ряде  министерств  новые  принципы
хозяйствования, дать предприятиям  больше  самостоятельности. Все эти пробы,
все эти  частные подходы  ничего  не  давали.  Все упиралось в  политическую
систему,  ядром  которой являлась  партия. Партия --  государство. Поэтому и
нужна была политическая реформа.
     Я  специально  говорю  сейчас  об этом потому, что идет  слишком  много
споров:  надо ли  было  так раскручивать демократию в стране?  Надо ли  было
начинать  политическую  реформу, не реформировав экономику?  Да,  надо было,
потому что все попытки  реформировать экономику и все остальное общество без
политической  реформы,  без  снятия монополии  партии  на  власть не  давали
результатов.
     Уже в 1988 году  перестройка начала буксовать.  Все  хорошие лозунги, и
хорошая политика, и аплодисменты, приветствовавшие  эту политику, -- все это
было, но  все оставалось на  месте,  ничего не менялось.  Поэтому нужно было
подкрепить   решительность  тех,   кто  наверху  пошел   на  реформы.  Через
развертывание демократии, через проведение политической реформы, через новые
свободные выборы нужно было вводить новые силы.  Поддержать революцию сверху
революцией  снизу.  Вот  объяснение  процессов, через  которые  мы прошли  в
1988--1989 годах.
     Иногда нам ставят в  пример Пиночета,  который,  используя диктаторские
возможности, провел реформы.  Нам говорят, в  Китае крепко держат  власть  в
руках партии и  тем не менее двигают реформу. У меня нет возможностей читать
курс лекций на  этот счет  -- у меня одна лекция, я располагаю  ограниченным
временем. Но я прошу всех думающих и мыслящих людей вдуматься в  наш опыт. Я
думаю, невозможно было не прийти к  тому выводу, к  какому мы пришли. Как бы
это  ни  было  трудно,  это  надо было  сделать.  Без  политической  реформы
государства,   без  политического  плюрализма,  демократии,  опирающейся  на
многопартийность, без политической свободы, без экономической свободы ничего
не могло получиться.
     Однако, если бы мы на XIX  партийной конференции  летом 1988 года прямо
сказали: задача состоит в том,  чтобы партию отодвинуть,  убрать ее из сферы
государственной,  чтобы  партия  занималась  своими, то  есть  политическими
функциями, -- готовила лидеров, готовила программы и вела работу  с народом,
--  эта конференция  провалилась  бы.  Потому  что и  в  это время  всем еще
командовала партия.
     И  тогда вопрос был поставлен по-другому --  о разделении  властей. Это
прошло.  Но как  только увидели, к чему ведет  разделение  властей и кто чем
должен заниматься,  так  в партии снова возникло противодействие реформам. С
этого времени заседание каждого пленума Центрального Комитета превращалось в
бой. Это была изнурительная, тяжелая борьба.
     Надо  сказать, что к этому времени демократические  силы,  приверженные
политике  перестройки,  еще  не сформировались. Они были слабы, разрозненны,
втягивались  в дебаты, взаимные упреки, обязательно старались  доказать, кто
из них  лучший и больший демократ. А  в  это время  консервативные силы были
сплочены и  тормозили процессы преобразований. Это тоже реальность, это тоже
урок из нашей истории. Да и не только нашей.
     И  все  же,  несмотря  ни   на  что,  историческую  задачу  мы  решили:
тоталитарный  монстр рухнул, люди получили  свободу, в обществе развернулись
демократические  процессы. Они идут очень остро, болезненно, но  они  идут и
набирают  силу. И  доказательством  того, что  они уже к  середине 1991 года
набрали силу, стал провал путча 19--22 августа.
     Общество начало все быстрее  меняться, стало иначе размышлять. При всем
том, что оно перегружено тяжелыми  социальными проблемами и  нуждой, которую
сейчас переживает  весь  народ, люди не хотят возвращаться назад. Они  хотят
идти вперед, несмотря на все трудности.
     Мой собственный опыт  говорит о  том,  что радикальные реформы не могут
быть безболезненными, не могут идти гладко. Но они необходимы.
     Меня  часто  упрекали  и   продолжают  упрекать   в  медлительности,  в
нерешительности,  в   маневрировании.   Между  прочим,  все   это   было:  и
медлительность, и нерешительность,  и уж особенно маневрирование. Но я знал,
для чего я все это делал.
     В  нашей  стране продвинуться вперед,  дойти  до этапа,  когда процессы
демократизации стали  бы необратимыми, можно  было только не ломая  общество
через колено. И считаясь с тем, что происходит  в головах у людей. Иначе это
была бы  авантюра, она была бы отвергнута, и консервативные силы  немедленно
смели бы  с  лица земли  всех реформаторов в считанные  недели. Мои действия
отражали рассчитанный план, нацеленный на обязательное достижение победы.
     Но  в каждой  революции есть романтики,  идеалисты.  Им хочется,  чтобы
вечером мы легли спать под покрывалом тоталитарного режима, а  проснулись бы
утром под одеялом расцвеченной всеми цветами радуги демократии. А кто должен
был и  кто смог бы мгновенно осуществить  такие радикальные перемены? Да еще
ночью, когда  не все видно, когда можно напутать... Но  такие неоправданные,
нереалистические   ожидания   сопровождают   каждый   коренной   поворот   в
общественной жизни.
     За  время перестройки допускались,  конечно,  ошибки,  в том  числе и в
тактике поведения, были просчеты. Это все было. Но я  хотел бы выделить один
принципиальный момент, поскольку правильное его понимание многое объясняет и
в  прошлом,  и  в  настоящее  время.  Речь идет  о  соотношении  политики  и
нравственности.
     Еще на первых этапах перестройки, когда только намечалось представление
о ней,  когда формировался  сам  облик,  контуры концепции  перестройки, как
глубоко революционного  по существу преобразования всего общества, я,  можно
сказать, поклялся сам себе и заявил об этом публично: сделаю все, чтобы этот
революционный переход в  обществе  впервые в такой стране, как наша,  прошел
мирно, без крови, без раскола на "красных" и "белых", на "черных" и "синих".
Без того  чтобы одна сторона видела  бы  свою  победу  в  уничтожении  своих
противников, всех, не согласных с нею. А ведь именно  такова была до сих пор
политическая  культура нашего  общества. Но  на основе  этой  культуры мы не
можем  построить,  обновить наше общество,  достичь  тех целей, которые были
выдвинуты в рамках перестройки.
     Новое    мышление   как   философия    перестройки    основывалось   на
общечеловеческих ценностях,  а не  на классовом подходе, который  все  время
приводил к конфронтации в  обществе, к расколу, к противоборству. Я и сейчас
твердо  убежден, что это была единственно  правильная позиция. На протяжении
всей своей деятельности я придерживался именно этой позиции. Считаю, что это
-- не проявление слабости, а наоборот -- силы и решительности.
     Но  в чем  уязвимость  этой  позиции? Слабость,  скажем,  этой позиции?
Слабость, которая была  противниками (или  конкурентами  --  не  буду сейчас
сортировать их по категориям) широко использована.
     Противники  реформ, пользуясь  напряженностью  в  обществе, подстрекали
людей, вступая в противоречия с законом, и все это выдавалось за  проявление
демократии.  Демократы   --  за   демократию,  демократия  многое  дает.  Но
демократией  пользуются не  только те,  кто  хочет  уверенного  будущего для
страны,  но  и  негодяи  и политические проститутки.  И  как  только  власть
пытается  предпринимать  необходимые  меры  противодействия,  ее  немедленно
обвиняют в антидемократизме. И  власть -- и  при  мне,  и сейчас -- не нашла
решения этой реальной политической дилеммы.
     Между  тем противник, скажем, политический или  оппозиционные  силы, --
они ведь хитры в  своей тактике. Они приходят на площади со своими лозунгами
тогда,  когда туда  приходит народ, недовольный социальной  ситуацией. И они
пытаются  как  бы  слиться  с народом, подстегнуть его к антиконституционным
действиям.  Вот  тут  наступают  самые  трудные  дни   для  президента,  для
руководителя  страны.  Об этом я должен сказать. Это --  реальный опыт, это,
если хотите, наука, которая очень дорого обходится всем нам.
     Президента упрекали  в том, что он не использует  своих  полномочий. Но
дело  не  в  полномочиях  президента  и не  в их  использовании. Дело  в его
нравственной позиции. Раз мы признали законность плюрализма и в экономике, и
в   политике,  во   всей  общественной  жизни,  необходимо  было  кончать  с
административными  подходами,  с  силовым  решением  проблем, которые встают
перед обществом.  Это --  тоже наука, которую мы  до конца еще не  знаем. Ею
надо было овладевать на ходу, а это все не так просто.
     Потребовался огромный запас  уверенности  в правильности взятого курса,
запас выдержки, с тем чтобы не отказаться от первоначального выбора.
     Вспоминается  интересный  пример  из  нашей  российской  истории.  Царь
Александр  I  в начале своей  деятельности. Кто с ним был рядом? Сперанский,
автор  реформ  России.  А кто заправлял в конце  царствования Александра  I?
Аракчеев.   Аракчеевщина,   аракчеевский   режим.   Вот    как   реформаторы
трансформируются под давлением обстоятельств! В противоположность тому, чего
они поначалу хотели, к чему стремились.
     Сохранить до конца свою нравственную позицию  -- самый трудный  вопрос.
Но я решил не отступать от этого самого главного моего политического выбора.
     Нравственного   выбора.   В    конце   концов,   я   думаю,   вот   эта
"нерешительность"  президента,  его  "медлительность" (в  кавычки я все  это
ставлю), то  есть  моя тактика, мой подход  и позволили накопить  в обществе
такие  силы,  которые,  как  теперь  говорят, создали  базу для сохранения и
продвижения демократических преобразований.
     И еще один вопрос.
     То, что  происходит в  России, касается всех нас. Это должны понять все
европейцы. Мы должны совместными усилиями сотворить новую Европу.
     Меня  очень волнует, что глубокие перемены, происходящие  в  Европе и в
мире,  кое у кого  из политиков,  политологов, научных центров, занимающихся
вопросами стратегии, вызвали состояние, ну, скажем, легкой паники.
     Как хорошо было! НАТО, Варшавский договор. Два  миллиона  солдат  с той
стороны, два миллиона с другой. Сферы распределены, цели выбраны. Прекрасно!
Хорошо работать дипломатам,  и зарплата у  них подходящая.  Но то,  что  это
измотало   даже  такие  страны,  как   Америка  и  Советский  Союз,  нанесло
экономический  и  нравственный  ущерб  этим  странам,  --  это  должно  всех
заставить задуматься.
     Так  что  же  мы   будем  --  назад  возвращаться?  Испугавшись  первых
испытаний? Нет. Я думаю,  мы совместно вышли на  новый путь, пошли навстречу
друг другу и должны идти общей дорогой к новой цивилизации.
     Я думаю, что Россия  вместе  с другими народами будет привержена  этому
выбору.



        Приложения

        ЗАЯВЛЕНИЕ
        ПРЕЗИДЕНТА СССР И ВЫСШИХ РУКОВОДИТЕЛЕЙ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК
     В  результате государственного переворота, совершенного  19--21 августа
сего года,  был сорван процесс  формирования новых  союзных  отношений между
суверенными государствами, что поставило страну на грань катастрофы.
     Сложившаяся в стране  после путча  ситуация,  если  она  выйдет  из-под
контроля, может привести  к непредсказуемым  последствиям внутри страны и  в
отношениях с зарубежными государствами.
     Мы констатируем, что срыв заговора, победа  демократических сил нанесли
серьезный удар по реакционным силам  и по всему тому, что сдерживало процесс
демократических  преобразований. Тем  самым  создан  исторический  шанс  для
ускорения коренных преобразований, обновления страны.
     В  этих условиях законно избранные высшие  руководители  страны  в лице
Президента  СССР, президентов  и председателей Верховных Советов республик в
целях недопущения дальнейшего распада структур  власти  и до создания  новой
политической,  государственной   системы   отношений   между   республиками,
формирования  межреспубликанских  (союзных) структур  власти  на  переходный
период  (до принятия новой Конституции  и  проведения  на ее основе  выборов
новых органов власти) согласились с необходимостью:
     1. Подготовить и подписать всеми желающими республиками Договор о союзе
суверенных  государств,  в  котором  каждая  из  них  сможет  самостоятельно
определить форму своего участия в Союзе.
     2.  Обратиться  ко  всем республикам независимо от  декларируемого  ими
статуса с  предложением безотлагательно заключить экономический союз с целью
взаимодействия в рамках единого свободного экономического пространства и для
нормального   функционирования    народного   хозяйства,    жизнеобеспечения
населения, ускоренного проведения радикальных экономических реформ.
     3.  В  условиях  переходного периода создать: --  Совет  представителей
народных   депутатов  по  принципу  равного  представительства  от   союзных
республик  по 20  депутатов  из  числа народных депутатов СССР  и республик,
делегированных их Верховными  Советами, с  целью  выполнения законодательных
функций и разработки новой Конституции Союза суверенных государств;
     -- Государственный совет в составе Президента СССР и высших должностных
лиц  союзных  республик  для согласованного  решения вопросов  внутренней  и
внешней политики, затрагивающих общие интересы республик;
     --  для координации  управления  народным хозяйством  и  согласованного
проведения   экономических   реформ   создать  временно   межреспубликанский
экономический   комитет  с  представителями  всех  республик  на  паритетных
началах.
     Проект  Конституции после  его  подготовки  должен  быть  рассмотрен  и
утвержден  парламентами   союзных   республик,   а  окончательное   принятие
осуществлено на съезде полномочных представителей союзных республик.
     Подтвердить  сохранение  статуса  народных   депутатов  СССР  за  всеми
избранными депутатами на весь срок, на который они были избраны.
     В связи с этим мы обращаемся к Съезду с просьбой временно приостановить
действие соответствующих статей Конституции СССР.
     4.  Заключить  соглашение  на  принципах  коллективной  безопасности  в
области   обороны   в   целях   сохранения   единых   вооруженных    сил   и
военно-стратегического   пространства,   проведения  радикальных  реформ   в
Вооруженных  Силах,  КГБ,  МВД  и Прокуратуре  СССР  с  учетом  суверенитета
республик.
     5.  Подтвердить  строгое  соблюдение  всех  международных соглашений  и
обязательств, принятых на себя СССР,  включая  вопросы сокращения и контроля
над вооружениями, внешнеэкономические обязательства.
     6.  Принять декларацию,  гарантирующую  права  и  свободы  граждан  вне
зависимости от их национальности, места проживания, партийной принадлежности
и политических взглядов, а также права национальных меньшинств.
     7. Просить Съезд народных депутатов СССР поддержать  обращение  союзных
республик   в   ООН  о  признании  их  субъектами  международного   права  и
рассмотрении вопроса об их членстве в этой организации.
     В связи  с  безотлагательностью  проведения  указанных  мер,  диктуемых
сложившейся  ситуацией,  мы  обращаемся к  Съезду срочно принять  решение по
предложенным вопросам.
     Заявление подписали:  <b>Президент Союза ССР и высшие руководители  РСФСР,
Украины,   Белорусской   ССР,    Республики   Узбекистан,   Казахской   ССР,
Азербайджанской Республики, Республики  Кыргызстан,  Республики Таджикистан,
Республики Армения, Туркменской ССР.</b>
     Грузия участвовала в работе в качестве представителя.
        <i>Опубликовано в газете "Известия" 2 сентября 1991 г.</i>


        ПОСТАНОВЛЕНИЕ СЪЕЗДА НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ СССР
     О МЕРАХ, ВЫТЕКАЮЩИХ ИЗ СОВМЕСТНОГО ЗАЯВЛЕНИЯ
     ПРЕЗИДЕНТА СССР И ВЫСШИХ РУКОВОДИТЕЛЕЙ
     СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК И РЕШЕНИЙ ВНЕОЧЕРЕДНОЙ
     СЕССИИ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
     В результате  государственного  переворота, совершенного 19--21 августа
1991  года,  был  поставлен  под угрозу  процесс  формирования новых союзных
отношений  между  суверенными  государствами.  Сложившаяся  ситуация   может
привести к тяжелым последствиям  внутри страны  и в отношениях с зарубежными
государствами.
     Срыв  заговора,  победа демократических сил  нанесли серьезный  удар по
реакции,   по   всему   тому,   что   сдерживало   процесс   демократических
преобразований.  Тем самым создан исторический шанс для  ускорения  коренных
преобразований, обновления страны.
     В целях недопущения дальнейшего распада  структур власти Съезд народных
депутатов  СССР объявляет переходный период для  формирования  новой системы
государственных   отношений,  основанной  на  волеизъявлении   республик   и
интересах народов. .Съезд народных депутатов СССР постановляет:
     1. В основном одобрить предложения, вытекающие из совместного Заявления
Президента  СССР  и  высших  руководителей  союз