тому факту прелестями. Проснувшись среди ночи, начинаешь переворачивать мучительные мысли. Можно было бы употребить оборот "бродят мысли", но уж очень он избит, а поновей было бы сказать, что как будто видишь переворачивающееся в стиральной машине белье. Сон приходит не сразу, а производя эксперимент над самим собой, я установил следующее. У сна есть две граничные точки. Это переход от бодрствования ко сну и обратно. Вторую точку мозг фиксирует, а первую нет. Ты понимаешь, что проснулся, и только в этот момент узнаешь, что спал, а как заснул - не помнишь. Не мудрено, засыпающий, отключающийся мозг не может контролировать самого себя. xiiI. тенденции Каким-то странным образом в значительной части нашего общества возникает контур одинакового отношения к двум трагедиям века. Зачастую, бывает, от фронтовых записок требуют обязательно философских обобщений. Просто личные впечатления, или просто описания боев с их невыносимыми подробностями уже не всех занимают, уже набили оскомину, уже не воспринимаются, не доходят до сердца. Надоели, видите ли. А ведь об этих испытаниях рассказывает живой человек, который сам вынес их своей плотью. Если уж и не представить себя на его месте, то хотя бы не только из уважения к нему, но и к себе, следует выслушать его, дабы перед окружающими, что ли, не выглядеть черствой шкурой барабанной. Представьте себе, что совершенно чужой Вам человек, измученный, скорчившийся в сыром окопе, который не в силах даже поесть, который мечтает только несколько минут поспать, - это Ваш дед, отец или брат. Он не вернулся с войны, а Вы в своем многоэтажном благополучии недовольны, что телевидение или книга снова возвращают Вас к тем временам. Достойно ли это?! К тому же, господа просвещенное общество, неужели вы забыли про две такие философские категории, как "единичное" и "всеобщее". Их связь я расшифровывать не буду, рассчитывая на обширность ваших познаний. Более того, вы, я уверен, не забыли и про "случайность" с "закономерностью" (помните, через массу случайностей пробивает себе дорогу закономерность), вы только делаете вид, что не принимаете этих категорий во внимание. Иначе Вас заподозрят, чего доброго, что Вы протягиваете ниточку к "сакраментальному" и ехидно осмеянному определению: "свобода есть осознанная необходимость". Ведь тогда, страшно подумать, "что станет говорить княгиня Марья Алексевна!". Когда не останется ни одного фронтовика, тогда не останется ничего, кроме как заниматься чистыми философскими обобщениями, благо, они уже не будут бередить души покойников, а сами покойники, слава создателю, не будут путаться под ногами со своими воспоминаниями. Но нельзя же не понимать, что высокого уровня абстракции, к которому заведомо будет стремиться добросовестный исследователь, можно добиться только расширением и углублением фундамента конкретного. Не боясь вступить в противоречие с самим собой, должен сказать, однако, что истинное представление о войне, понимание глубины и остроты ее трагедии, понимание сопровождающих ее страданий, незаживающая боль потерь доступны разве что тем, кто все это перенес сам. Потому то, как удивительно верно заметила одна моя очень интересная и на редкость тонко и точно мыслящая собеседница, фронтовики между собой молчат. И только скупой вопрос и такой же лаконичный ответ можно услышать от них, когда они пытаются уточнить географическое место, быть может, общих боев и время, когда могли оказаться на одном участке фронта. А если таких совпадений не было, ну так и не было. Проникнуть сквозь завесу такого молчания может только тот, кто сам смотрел смерти в лицо. Ибо только такой момент в жизни оставлял в душе неизгладимый след. Настолько неизгладимый, что разглядеть его невооруженным взглядом непосвященного - невозможно. Фронтовики понимают друг друга молча, дети фронтовиков не поймут их, сколь бы отцы ни были красноречивы. Здесь могут помочь только чувства. Зато про Великую отечественную войну нам, в том числе и фронтовикам, рассказывают, да еще как живописуют, молодые историки, да так бойко, да с такой самоуверенностью! Надо сказать, часто рассказы молодых историков об их исследованиях и выводах призваны как будто нарочно опровергать представления и память о войне, свойственные нам, фронтовикам. Недавно я услышал такую фразу: "Когда человек, не нюхавший пороха, рассказывает фронтовику про войну, то это все равно, что слепой расписывает зрячему красоты природы". Откуда все они черпают сведения и суждения о войне, что считают они правдой о войне? То, что они вычитали в Гудериановских или других каких ни будь мемуарах. Но вычитать - это одно, а испытать на себе - это совершено другое. Читатель помнит эпизод с пулями, вращающимися на снегу, и мое отношения к факту моего же права на рассказ о нем. Продолжением этой зарисовки будет следующая. В конце апреля 1945 г., когда я возвратился из госпиталя и снова стал командиром взвода пешей разведки 71-го стрелкового полка 30 стрелковой Краснознаменной Киевско-житомирской дивизии, ко мне на мой НП, очень удобный, хорошо выдвинутый вперед с прекрасным обзором, пробрался заместитель ПНО-2, т.е., заместитель помощника по разведке начальника штаба дивизии. Майор, фамилии которого я не знал, так как он только что прибыл в дивизию. Мы тихонько переговаривались о том, что видели у противника. Вдруг у него не стало головы. Срезало как бритвой. Немцы иногда стреляли артиллерийскими болванками, без взрывного заряда. То была ЕГО болванка. Но он не увидел ее, как я увидел свою пулю, и не он, а я рассказываю об этой дикой человеческой катастрофе, не зная, почувствовал ли майор ужасающий взрыв всей вселенной, его вселенной... Вот уж, что личное, то личное! У каждого на войне была своя пуля, свой ужас и своя победа Так где же общий знаменатель, т.е., тот знаменатель, под который можно подвести все личное и общее на войне, трагическое и радостное, мученическое и торжествующее, ужасающее и вдохновляющее?! А он в признании того, повторюсь, что народ совершил колоссальный нравственный подвиг! И как бы ни хотелось назвать эту фразу общим местом, но только проникнувшись ею до каждой клеточки своего тела и своей души можно приобщиться к Великому и занять достойную позицию на Земле. И еще один случай - курьезный взгляд молодых людей и замеченный мной однажды. Ведущий телеканала "Сов. Секретно" в беседе 23 декабря 2007, оценивая события октября 1993 г., говорил: "Я тогда был пацаном, мне было всего двадцать лет". Подумать только! Он в его двадцать лет позиционирует себя пацаном!.... А я? Мог ли я тогда в 1945-м двадцатилетний офицер переднего края, с двумя орденами, с ответственностью за моих разведчиков и за выполнение боевого приказа чувствовать и называть себя пацаном, могу ли я сейчас плакаться, что я тогда, дескать, был пацаном. Ни в коем случае! Такое и в голову не могло прийти. Когда в марте 1943-го в Сердобске при выгрузке санитарного эшелона одна из женщин со слезами бросилась помочь мне, а другая причитала: "Ой, совсем мальчонки!", так это была ее оценка, а не моя. И могу ли я теперь принять менторский тон такого несмышленыша, "пацана" ведущего!? Его самооценка - пацан (!) - помимо его воли формирует его взгляды и суждения. А ведь он уверен, что за ним истина даже в суждениях о тех событиях, участником, или, по крайней мере, свидетелем которых был я, а не он, он, который знает о них разве лишь понаслышке. Потрясающая самоуверенность. Должен оговориться, современные солдатики в Чечне тоже зовут себя пацанами, но это вовсе не возрастная оценка, как у ведущего телеканала, а констатация воинской общности, принадлежности к одному подразделению, к одной судьбе. Например, "мы с пацанами заняли оборону", или по радио России в передаче о воинской службе : "Пацаны! Засада конкретная! Дедушки задолбали! Есть и другая, аналогичная тенденция. Вот цитата из вполне доброжелательной рецензии ("Знамя", 2003, No 9) на вполне хорошую книгу. "Законный вопрос: что нового может сказать нам автор, когда романы, повести и рассказы о сталинских репрессиях, войне и фашистском геноциде пишутся уже не одно десятилетие, когда они представлены читателю и зрителю во всех мыслимых и немыслимых подробностях?" (Слава богу, в рецензированной книге автор сказал много нового, и, таким образом, вопрос, заданный рецензентом, риторический.) Я опускаю имя автора рецензии и название обсуждавшейся книги, так как это не имеет ни малейшего значения. Это не первая ссылка на журнал. При большом желании можно разглядеть в них отрицательный оттенок. Прошу не подозревать меня в плохом отношении к журналу. "Знамя" - мой любимый журнал. Только на него я подписывался и только его читал. Поэтому и ссылаюсь только на него. Чтобы отвести от себя подозрение в плохом отношении к журналу "Знамя", здесь я сошлюсь на No 8, 2002. На мой взгляд в статье "Иосиф Виссарионович меняет профессию" Николай Работнов на стр. 209 совершенно убийственно развенчал этого "недочеловека" вместе с Гитлером. Заодно он показал всем тем, кого недочеловек из своей могилы до сих пор держит за фалды, их ничтожность. Я завидую Николаю Работнову. В литературе нет ничего подобного. Мне ни за что не удалось бы написать о Сталине с такой же силой. Лучше сказать - невозможно. Поэтому я прошу у читателя прощения за то, что все-таки задел эту тему по совершенно личным мотивам. Так вот, на самом деле о сталинских репрессиях нового сказать можно очень много. Автору рецензии, (о ней речь шла выше), только кажется, что нечего сказать. На самом деле ничего и не сказано. Любое архивно-следственное дело-38 годов - это готовый киносценарий, но никем из кинодраматургов не реализованный. Каждое такое дело даже без литературной обработки - это книга, пьеса. Путь от ареста до расстрела был всюду одинаков. Трагедия безвинной жертвы и подлость высшей власти - вот что не показано и не описано во всех ужасающих подробностях. Нельзя же, в конце концов, клоунаду в "10 лет без права переписки" или развесистую клюкву "Утомленных солнцем", где трагедия миллионов подменена бытовыми отношениями на фоне вздымающегося портрета полубога, считать художественными свидетельствами сталинских преступлений. Или так, может быть, и задумано - переложить всю ответственность за убийства ни в чем не повинных людей то ли на потерянного неудачника, политического подонка, то ли на обладателя лоснящейся рожи, исполнителя ареста, пожирающего огурец?! Я знаю только две ленты, где психология уничтожаемой жертвы и ложь следствия и пропаганды показаны глубоко и последовательно. Это "Человек из мрамора" Вайды и "Признание", чешский фильм о процессе Сланского. Вернемся к маминым строчкам. Как записать и на чем это высечь, Что неповинных вы сотнями тысяч По лагерям увезли эшелонами, Как рассказать о злодействе над женами? Неужто все записано, все высечено? Вот уж поистине "век-волкодав", если так обкормил кровью, что даже и вкус ее перестал ощущаться, и кажется, что море, образованное ею, уже обошли все вокруг, по урезу, а берега окончательно изучены. Ах как мне понравилось Мандельштамовское определение века! Еще бы, главное - в созвучии с повторяющимися звуками "век-волк..." Однако Мандельштам не мог знать, как через много лет противопоставил Солженицын два термина - волкодав и людоед. Спиридон в "Круге первом" говорит: "Волкодав - прав, людоед - нет". Так что справедливей, все-таки, "век-людоед". Хотя и приходится жертвовать благозвучием. Век!... При чем же тут век! Век - это отрезок времени. В нем просто было два людоеда, два вурдалака: Сталин и Гитлер, которые у Н. Работнова названы "недочеловеками". В связи с этим не могу не сказать об одном абсурде. Несколько лет тому назад поэзия ГУЛАГа по воле одного парикмахера от поэзии стала подразделяться на два жанра. Один - это просто лагерь заключенных, с его людьми, их страданиями, тяготами и ужасами... Другой - это, видите ли, лагерная лирика. Предпочтение отдавалось, разумеется, последней. Не вдаваясь в рассуждения по этому поводу, достаточно вспомнить то самое стихотворение "Жены". Не бесчеловечно ли требовать лирики от совершенно безвинной матери, которая бьется от безысходности и тоски по оставленным детям? И все это выносит несчастная, ни в чем (!!!) не повинная женщина. О ее невиновности известно a priori. И кому-то приходит в голову требовать от нее лирических стихов, написанных в лагере. Иначе, дескать, тема избитая. Забыли, про "Худые песни соловью в когтях у кошки". По-видимому, не лирическими объявляются и такие лагерные стихи, которые сочинила мама, когда ее подруги были отправлены в очередной этап, а она оставлена по болезни (см. выше). В одном из писем тонкий и чуткий ценитель поэзии Н. Гумилев писал, что ему удалось найти пару новых рифм. Уверен, что рифму "компресс - наперевес" в этом стихотворении он оценил бы высоко. А уж то, что за ней... Только "век-людоед" и мог соединить медицинское средство со штыком. Вопрос только, что хуже: по колено ледяной компресс, или штык у ружья, которое наперевес. Узнай Маяковский, что и как после него было приравнено к штыку... Стихи мамы произвели на меня впечатление совершенства в передаче всей трагедии и семьи, и страны. Их чисто поэтические качества я считал безупречными. Да и теперь я отношусь к ним и с нежностью, и с интересом. Совершая акт первоначального предания их бумаге под диктовку мамы через тринадцать лет после ее освобождения, я настолько впитал их в себя, настолько был одержим стремлением напечатать, что совершенно отгородился от вех остальных стихов, в которых сама мама видела свою поэтическую суть и выражение своей души. Мама и понимала меня и сожалела о моем якобы пренебрежительном отношении к ее истинным переживаниям. Она сожалела молча, а я понял это слишком поздно. Я напечатал и те и другие. Мне удалось это только после маминой смерти. Теперь я часто перечитываю лирическую часть, и мне бывает стыдно перед мамой. Приведу пока только три коротеньких лирических стихотворения. А хотелось бы больше. От жизненных сомнений и обид Я ухожу в поэзию как в небыль. Там для меня особый мир открыт, Там по-другому Солнце светит в небе. Там все не так, как хочется уму, И сам ты ученик, а не учитель. Там все подвластно слову, лишь ему. Оно мой друг, мой враг и обличитель. *** Три жизни нам дается от рожденья: Одна размеренно проходит день за днем В делах, поступках наших и свершеньях, И каждый шаг ее реален и весом. Другая жизнь .... Мы те в ней, кем не стали, Когда у случая пошли на поводу, И пленники недостижимых далей Грустим о тех, кого не повстречали, С кем разминулись где-то на ходу. А третья жизнь придет, когда не станет нас. В сердцах живых она хранит свой след. Бывает - день, бывает - год иль час, Бывает так, что и конца ей нет. *** Не нахожу противоречий В движеньях сердца своего, Когда легко иду навстречу, Не догоняю никого. Из гордости, или от лени, А может быть, от самомненья, Но уходящая спина, Хоть кто бы ни была она, Нет, мне нисколько не нужна! Но я бегом бегу навстречу, Я на порыв вдвойне отвечу, За сердце - сердце я отдам! ................................... ................................... Поверить только бы глазам... Рискну, и пристрою сюда еще одно мамино стихотворение Ослабивши земное притяженье, Приблизив Солнце, звезды и Луну, Она безумный взлет воображенья Настроила на точную волну. Прислушиваясь к отдаленным звукам, Загадкой увлекает вновь и вновь, И служит нам, и звать ее Наука, Двадцатый век, она твоя любовь. Она твоя поэзия и слава, И к той минуте время мчит свой бег, Когда из замечательного сплава Родится сын ваш, Двадцать первый век. Так она писала задолго до катастрофических перемен в нашей стране и тем более задолго до наступления нового века. Ее не стало в 1994-м. По ее представлениям два персонажа, наука и влюбленный в нее XX век, должны были произвести на свет век XXI-й. Как мы знаем, так оно и случилось. Но какую оплеуху[]отвесил новорожденный своей российской маме! Ни наука, ни моя мама не ожидали такого оборота событий. Да что говорить, оба упомянутых века начинали с места в карьер. С каким бы удовольствием я поместил сюда и многие другие стихи мамы... К душевным качествам мамы я добавлю, что незаслуженной похвалы я от нее никогда не слышал, да и на заслуженную была не щедра. При всей ее нежности ко мне и заботливости, требовательность и критичность выглядели весьма определенными. Когда я получил профессорское звание, она с подчеркнутым удивлением и сарказмом сказала: "Ты профессор?!"[], хотя и гордость по этому поводу сквозила безусловно. Какие мамины стихи были совершенно лишены всякой лирики, так это "производственные". Их мама штамповала в открытую, в отличие от тех, что приведены выше. О существовании последних не мог и не должен был знать никто. Про "трудовые" стихи знали все. Иногда маму под конвоем водили в клуб для лагерного персонала, и она читала им про "норму", "трудовой героизм" и "соревнование". Однажды стрелок, конвоируя ее в клуб, где начальство собралось на концерт, сказал: "Ну что ты им все про норму да работу! Ты напиши, как ихные дети уроки учат с електрицством, а у наших и карасину-то в лампах нет, все при лучине. Вот". Усвоил-таки стрелок принцип: "критика и самокритика - движущая сила развития советского общества". Сам он побаивается прибегать к критике. Может и не поздоровиться. А вот подбить на это несчастную бесправную женщину... Почему бы и нет. Она и безответная жертва. Она же и заступница. Нашел, видишь ли, себе защиту! И перед кем! Ты мне помоги с "електрицством", а доведись, шаг в сторону - пристрелю и глазом не моргну. Вот уж, поистине, нарочно не придумаешь. А в другой раз мама грузила на телегу какие-то тюки. Возница заботился и о грузе, и о лошади, которую звали Белка. Лошадь, по словам мамы, была изящным и стройным животным. Ее хозяин это сознавал, и потому относился к лошади соответствующим образом: за всю дорогу не употребил ни кнута ни ругани. На пути встретилась рытвина, Белка не могла вытянуть из нее телегу с грузом. Все увещевания человека остались ею не услышанными. На Белку не подействовал и упрек: "Я с тобою, як с дамою, а ты, як курва". "Разгружай", - скомандовал он маме, а сам стал заворачивать самокрутку. Через несколько минут сквозь дымок он сказал маме с участием и почти нараспев: "И чего они тебя, такую птаху, мучают... " За поэтические успехи в пропаганде высокопроизводительного рабского труда от имени "управления лагерей Севера и Урала" маму наградили грамотой. Вместо привычного нам обрамления грамоты красными лентами, дубовыми листьями и прочими "бантиками", у этой - доски, привинченные шурупами к полю грамоты. По доскам - слабенький, тощий и бледный растительный орнамент. "Живописные" элементы грамоты, как клейма на иконе, изображают весь процесс добычи и первоначальной обработки древесины: в его начале обозначен мачтовый лес. Затем пни и лежащие рядом спиленные плети и связки по девять бревен в каждой. Далее все, что сопровождает лесосплав, затем лесопилка. Процесс венчают товарные вагоны с раздвинутыми дверями и готовыми к погрузке штабелями досок. В слове "грамота" все буквы набраны из коротких деревянных планок, скрепленных между собой и привинченных к полю грамоты шурупами. Все слово подчеркнуто также длинной привинченной планкой. Всюду бревна и доски, доски и бревна. В тексте - и про режим, и про ударный, стахановский труд, производительность и массовость, а также и соревнование, которое названо трудовым, но не социалистическим. Грамота помечена датой 7.XI.44. Через несколько дней после этой даты я был назначен командиром взвода пешей разведки стрелкового полка на 4-м Украинском фронте. Эти события были независимы. Темы причудливо переплетаются. Недавно один из "вечеров с Владимиром Соловьевым" был посвящен проблеме коррупции. Эту тему можно поместить куда угодно, и в главу "Нечто о современном", так как коррупция - это губительная черта нашей сегодняшней жизни, и в главу "Тенденции", так как коррупция - это несомненно тенденция, разлагающая наше общество. Но дело не только в этом, а в том, что при обсуждении коррупции на упомянутом "вечере" обнаружилась новая неожиданная тенденция. Я вовсе не собираюсь пересказывать совершенно бесплодные разговоры о происхождении и распространенности коррупции, изощренности российского чиновничества на этом поприще. Одна тоска. А вот экскурс в историю борьбы с коррупцией в СССР был поистине головокружительным. Один из участников упомянутого вечера сообщил с уверенностью, не допускающей возражений, что в свое время Сталин объявил расплодившихся коррупционеров врагами народа и расстрелял. Вот, оказывается смысл Сталинского террора! Успешная борьба успешного менеджера Сталина с коррупцией. " А что? Все правильно!" - воскликнет обыватель. Жестоковато, но ведь какое простое и доходчивое объяснение, вот, оказывается, откуда появилась эта неизбывная, незаживающая кровоточащая рана! Почти век потрясает и сверлит человеческое сознание вопрос Лидии Чуковской "Зачем?" Наконец-то ответ найден, да какой ответ! И радикальный способ искоренения коррупции предложен, и Сталин почти реабилитирован. Жестоко, жестоко, конечно. Но ведь и вождя понять можно. Ну, прямо достали, настырные коррупционеры нашего любимого вождя. Единственная цель, с которой на вечере у Соловьева был оглашен этот выдающийся проверенный Сталинский рецепт, это еще одна попытка реабилитировать Сталина. Вот, оказывается, в чем причина сталинского палачества! Она совсем не политического характера, и не в личной ненависти к своим прежним, даже и не врагам, а быть может, в худшем случае, оппонентам, и возможно, тем, кто может в будущем станет оппонентом, а сейчас, в данный момент, вообще ни в чем не повинен. То есть, причина экономическая. Ну и замечательно, гора с плеч, справились, наконец, и поделом им, коррупционерам. Коррупция во времена Сталина была "ниже плинтуса", т.е., на уровне, дай бог, завмага, игравшего на вечном дефиците и пересортице. Да среди снабженцев с их правилом - ты мне (например, цемент для нового цеха) , а я тебе (фанеру). Такой обмен был неизбежен из-за дефектов планирования. Скудная жизнь, преимущественно безналичный расчет между хозяйствующими субъектами не способствовали личным денежным накоплениям. Малейший признак более или мене улучшенной пищи или одежды рядового советского служащего (читайте "Золотого теленка") вызывал подозрения, доносы. Малейшие излишки керосина или мыла уличал их владельца в спекуляции. Этими делами занималась милиция, а позднее - ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности), но никак не ведомство Ежова, подручного своего хозяина по расстрелу 750 тысяч "врагов народа" Еще больший контингент зеков той же категории, был зарыт в лагерных ямах. И сравните, пожалуйста, манеру и процедуру ареста "врага народа" с банальным вызовом в милицию злостной спекулянтки, т.е. коррупционерки, Марии Павловны Белокриницкой из дома No 3 по Большой Татарской улице (я там родился). Все жильцы этого дома застыли в ожидании, когда же эта особа возвратится из милиции, куда ее вызвали на допрос. И вот в воротах появляется широченная фигура Марии Павловны, посетившей начальника милиции. М.П. артистически удовлетворяет любопытство публики: - Вы уходите у комнату, и перед Вами бандич сидич. И тут у него револьвер вишич, а тут у него телефон блишьтич. Господа приверженцы новой концепции сталинского способа борьбы с коррупцией, поверите ли вы сами себе, что коррупционерами были Мандельштам, Мейерхольд, Кольцов, Заболоцкий, Бабель, Николай Вавилов, несметное множество других деятелей науки и культуры, духовенство и цвет армии, от командиров полков до командармов и маршалов, да и простых рабочих и крестьян!? А уничтожение всех Аллилуевых, родственников жены Сталина, это тоже борьба с коррупцией? А какая коррупция могла быть в партийной среде, с ее пресловутым партмаксимумом. А какая коррупция без материальной заинтересованности в результатах своего труда, которая с величайшим скрипом была провозглашена только через десяток лет после смерти Сталина и именовалась ее отрицателями оппортунистической!? Иначе говоря, в сталинские времена коррупция в причинах массовых расстрелов не состояла. . Все преследования перечисленных слоев населения, повторюсь, вождь вершил, именно, именно, ради самого себя. В отличие от тех, кто проходил по 58-й статье, кто как раз именовался "врагами народа" и был социально чуждым, все ворье, спекулянты, бандиты и прочие отбросы общества были социально близкими и верховодили в лагерях, с задачей подавлять все человеческое в душах "врагов народа". Но какое извращенное мышление! Перевернуть все с ног на голову и политического преступника объявить борцом с коррупцией! Сколько, сколько сделано попыток реабилитировать Сталина, и их растущее количество, их безуспешность и беспомощность только подчеркивает и утверждает неопровержимость единственно возможной характеристики Сталина. Убийца остается убийцей, кровожадный палач остается таковым, какими бы румянами-белилами его ни подкрашивали старательные гримеры . . Не могу не рассказать об одном случае. Вечером следующего после крещения дня, 22 января 2008 г. я возвращался из гостей домой и вошел в вагон метро на станции "Новокузнецкая". Парень, годами между двадцатью и тридцатью мгновенно вскочил и усадил меня на свое место. Я оказался свидетелем продолжавшихся препирательств между ним и остальными пассажирами двенадцатиместного отсека вагона. Парень был в легком подвыпитьи и яростно обличал их в бездушии, которое они проявили (по-видимому, до моего появления в вагоне.). Он кричал, что им удобство их "жопы" дороже соблюдения правил вежливости. Это был целый скандал, вспыхивавший в течение пяти минут кратковременными потасовками средней активности. Инициаторами применения силы были трезвые граждане, которых явно задело то, что какой-то недостойный, по их мнению, алкаш, осмелился воспитывать их, добропорядочных членов общества. Они были злы и жестоки, эти лицемерные и самодовольные бюргеры. До прибытия поезда на "Автозаводскую" парень утихомирился, и севшая рядом с ним женщина стала успокаивать его и упрашивать, чтобы он не возобновлял "воспитательной" деятельности. Делая первый шаг из вагона на моей станции "Коломенская", я чуть не столкнулся с подбегавшим к дверям милиционером. Кто-то уже после "Автозаводской", т.е., когда уже все улеглось, воспользовался вагонной сигнализацией и вызвал милицию, хотя в этом уже не было никакой необходимости. Милиционер схватил парня, и они стали быстро (парень не сопротивлялся) удаляться к южному выходу. Не надеясь догнать их, я стал голосом защищать парня.... И тут - вот ради чего я включил это событие в круг обсуждавшихся выше тем - меня дернул за плечо уверенный в себе здоровенный детина, весьма ухоженный и благополучный, со всеми признаками преуспеяния. Надо думать, единственная причина, по которой он оказался в метро, это длительный снегопад, воспрепятствовавший езде на автомобиле. Он стал распекать меня за "горбачевское слюнтяйство": - Пьяный? В морду его и в тюрьму! Тридцать седьмой (год) необходим! - Это же бесчеловечно! А вдруг, говорю, ненароком и Вас туда же? - А если ненароком, так разберутся! Нечего цацкаться, Двадцать пять миллионов лишних, все пьяницы. Уничтожить! Только тридцать седьмой! Вам нужны Врангель, Власов и Горбачев, а нам (!?) Сталин, орал он.. (Это мне-то! Врангель и Власов! Вот идиот! А почему он свалил в одну компанию с ними Горбачева? К Горбачеву я отношусь со всем уважением.) Я не сказал этому типу, что он набитый дурак, а ограничился минимально саркастическим замечанием: - Желаю Вам дожить до Вашего естественного конца. - (Уходя и глухо). Доживу! Какое злобное и тупое существо! И каковы аппетиты, масштабы: уничтожить двадцать пять миллионов! Человеконенавистник. И сколько дерьма и мешанины в голове! И что еще таится в недрах нашего сознания! Между прочим, уверенность в том, что "разберутся", основана на незнании истории. Достаточно вспомнить анекдот, который мне в семидесятые годы рассказали либеральные философы: "Вопрос. Какая разница между философом-идеалистом и философом-материалистом? Ответ. Философ-идеалист верит в загробную жизнь, а философ-материалист верит в посмертную реабилитацию". Снабдил-таки наш великий вождь весь свой народ, все его слои, универсальным средством - тридцать седьмым годом - на все времена и на все случаи жизни. Показал, как уничтожать своих ни в чем не повинных соотечественников. Но он-то делал это ради себя, ради своей неприступности, которой, кстати, никто и не угрожал. Однако внушил народу, что делает это на его - народа - благо, против его - народа - врагов, которыми подло и лживо объявил свои жертвам. Теперь бедняки грозят тридцать седьмым годом богачам и олигархам, а их антиподы - лобазники - грозят тем же самым годом - пьяницам! И делают это взахлеб, очертя голову, предвкушая торжество от кровопускания. Между прочим, тем сталинистам, которые всеми силами стараются преуменьшить масштабы сталинских зверств в 37-м, стоило бы, наконец, понять, что, если бы сталинизм действительно был невинным озорством гения шалунишки, то описанная чуть выше разъяренная особь, потерявшая человеческий облик, не призывала именно 37-й себе в помощь для одномоментного убийства оптом двадцати пяти миллионов своих соотечественников. И эта убойная мощь сталинизма указана его почитателем не случайно, вполне точно. Внутреннее чувство, интуиция не обмануло. Мое словечко "ненароком" прозвучало, конечно, довольно ласково, деликатно. Оно не позволило тому дураку, жаждавшему убийства двадцати пяти миллионов людей, понять, что любой новый 37-й год, если такой, не дай бог случится, будет обращен также и именно против него, благополучного, ухоженного, удачливого и безусловно богатого. А те, кто развяжет новый виток уничтожения людей, легко найдут способ превратить значительную часть ненавистного нашему герою контингента в ударную силу, которая припомнит и ему его намерения, заявленные на перроне станции метро "Коломенская", и мне, мягкотелому защитнику пьяниц и "почитателю Врангеля и Власова". Стоит пристальнее всмотреться в это уродливое явление - новое почитание Сталина. После распада СССР и проведенных реформ (закономерных или нет, оправданных или нет - предмет особого обсуждения) уровень жизни значительной части населения России упал настолько, что возникла обостренная тоска по прошлым временам. Она многократно усилилась подавляющим разгулом воровства, бесстыдства, взяточничества, засилия чиновничества, разрывом естественных человеческих связей, наконец, катастрофическим материальным расслоением общества. Предметом доблести стал обман. Надуть ближнего - большая удача. Эта ностальгия бросила многих отчаявшихся людей в объятия деспота, палача, убийцы миллионов соотечественников, Сталина. Он-то, дескать, сумел бы навести порядок, прижал бы к ногтю этих либералов, этих демократов. Забыт весь кошмар сталинизма. Это и бесконечное вранье, и повальные расстрелы, и лицемерие власти, и беззастенчивая государственная преступность. Более того, в безнравственном сознании ради психологического комфорта злодеяния с необычайной легкостью обращены в добродетель. Наша жизнь, как поверхность Луны, испещрена кратерами безнравственности: от огромных до едва различимых. Но Луна лишена защитной оболочки, атмосферы, которая предохранила бы ее от ударов извне. Что же, за тысячелетия существования земляне так и не выработали иммунитета от эпидемий безнравственности?! А наша страна, все еще переживающая постигшую ее катастрофу, так и мечется между безнравственностью, которую она не может преодолеть якобы из-за нищеты, и нищетой, которую, не преодолев безнравственности, так и не изжить. Безнравственность многолика. Вот выбранный наугад еще одно ее проявление. некоторые ветви власти из кожи лезли вон, чтобы свалить ответственность за принятие порочных законов с себя и переложить ее на другую. И это благородство? Да ну его, это благородство! Достаточно помнить русские пословицы: "Чем кумушек считать-трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться?", или "Неча на зеркало пенять, коли рожа крива!" Разве некоторые высокопоставленные персоны, пропагандируя некоторые проводившиеся мероприятия, не в унисон по радио и телевидению дырявили наши барабанные перепонки с такой силой, что поверхности упомянутых слуховых устройств нуждались в удалении с них осадков, выделяемых во время не в меру азартной речи? Мое представление о моей собственной жизни противоречиво. В самом деле, я не имею права не считать себя счастливым человеком, не имею права жаловаться: Война подарила мне теперь уже 70 лет жизни, в то время, как очень многие мои сверстники погибли. Мне 91 год. Инвалид войны и пенсионер, я еще занимаюсь исследовательской работой и преподаю; с другой стороны мне бывает неловко жить, когда я узнаю о смерти и хороню людей моложе меня. Чувство радости от того, что война кончилась, а я жив, охватившее меня в то победное утро - непростительно эгоистично: ведь они то погибли! С детства усвоивший принцип разумного потребления, я материально не бедствую, хотя у меня нет ни дачи, ни автомобиля, отчего я никоим образом не чувствую себя ущемленным (формулировку "разумное потребление" я узнал только недавно; когда я его "усваивал", я не знал, что это так называется, так жила семья). У меня есть замечательные дочь и внучка и еще более замечательные правнучка и правнук. Ей было семь, ему на год меньше, когда писалось первое издание этой книжки. Теперь они приближаются к совершеннолетию. Не задержаться на детишках нельзя. Был хотя бы вот такой случай. Обладая к своим малым годам уже достаточно большим опытом воспитуемых, они решили, очевидно, что для его практического использования время вполне настало. "Ты будешь наш сын", - сказали они мне однажды. Я согласился. Через полчаса многочисленных воспитательных действий, иногда весьма противоречивых, я тихонько возроптал. Тогда мальчишка встал в позу, подбоченился и с интонацией, не допускавшей сомнений в ее происхождении, заявил: "Ты серьезно думаешь, что со старшими можно разговаривать таким тоном?" Чего же еще желать! (В начале весны ему исполняется 17. Погодки брат и сестра оканчивают школу одновременно. Когда она пошла в школу, ему стало одному дома скучно, он самовольно пошел и сел с нею за одну парту). Эти строчки написаны 10 лет тому назад, а 3-го декабря 2014-го года мои правнуки выпускники средней школы, писали сочинение. Правнучка выбрала тему "Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне". Эти слова принадлежат Юлии Друниной. Они успешно сдали ЕГЭ. Продолжают учебу . Однако есть вокруг меня еще то, что называется политико-моральным и психологическим климатом. В предыдущем издании он назван отвратительным. Как мне отнестись к такой характеристике теперь? Сейчас перед угрозой возможных осложнений, связанных с конфликтом на Украине, происходит консолидация всех прогрессивных патриотических сил российского общества. Естественно, оттесняются и отходят на второй план многие невзгоды и, мало сказать, отрицательные обстоятельства нашей жизни. Они воспринимаются не так остро как всего лишь год тому назад. Происходит осознание того, что преодоление разных (и не малых) трудностей может потребовать от людей серьезного напряжения сил. Означает ли это что теперь можно сквозь пальцы смотреть на те черты действительности, которые раньше назывались отвратительными? Ни коим образом. Я ничего не забыл Вот у А.С. Пушкина в "Истории села Горюхина" замечательно сформулирована вечная истина: "Мысль о золотом веке сродна всем народам и доказывает только, что люди никогда не довольны настоящим и, по опыту имея мало надежды на будущее, украшают невозвратимое минувшее всеми цветами своего воображения". Конечно, Пушкин ведет речь о народе, а не об отдельном человеке, и прямой проекции одного предмета на другой ожидать трудно. Все-таки какую-то привязку этапов отдельной жизни к трем временным категориям допустить можно. Минувшее... Для меня оно было и счастливым, и горестным, интересным до увлекательности и нудным до отвращения, при этом никто не может меня упрекнуть в неправедности моего существования: свой долг перед моей страной я исполнил; но самым ярким и неизгладимым было то, что можно назвать "я на войне". Между прочим, "я на войне" - это не только обобщающая, быть может даже несколько более выразительная, краткая характеристика. Это еще и курьезные воспоминания, связанные с войной. Ее, так сказать, отдаленные последствия. В сентябре 1970 г. я в составе группы сотрудников нашего института был в Мюнхене на конгрессе. В один из дней у меня образовалось свободное время, и я отправился к месту давнишних фашистских сборищ, Хофбройхаузу на "экскурсию". Возле киоска с сувенирами я увидел на вертушке открытку с изображением фестзала и попросил хозяина киоска показать мне, где находилось кресло Гитлера. Хозяин был весьма любезен. Пожилой здоровяк со щетиной под цвет щек, он стал говорить, что фотография сделана именно с того места, где обычно сидел Гитлер, и что именно поэтому самого гитлеровского кресла увидеть нельзя. Вдруг он резко оборвал свой рассказ и с оттенком подозрения спросил, почему я интересуюсь гитлеровским креслом, кто я такой и откуда. Я сказал, что из Москвы. В ответ: "Ich glaube nicht Ihnen !" Я показываю свой паспорт. Да, действительно... "O, Ich war in Russland, Wolchov! Und Ich habe ein Stuck..." - показывает на бедро. "Und Ich war in Deutschland" - отвечаю я. "In Arme-e-e?!" - изумляется он. "Ja, Ja, Und Ich habe ein Stuck auch" - показываю я на свое бедро. Лицо моего собеседника оживилось, глаза заблестели, во всей фигуре обозначилась решимость. Закрывает киоск и .... ведет меня на экскурсию по Хофбройхаузу, а потом дарит мне упомянутую открытку. Второй комичный эпизод случился в предместье Цюриха ранней весной 1978 г., т.е. через тридцать три года после войны. Поднимаясь по довольно крутому склону в направлении нового комплекса Высшей технической школы, я поймал себя на том, что шаг мой стал пружинистым, и я слегка пригнулся, подавшись вперед. В чем дело? А в том, что по мере моего подъема над небольшим холмом стала вырастать крыша с характерными для немецких деревенских построек очертаниями. Приглушенный временем рефлекс сработал мгновенно. Я выполнил, что полагалось мне как мужчине, и при этом на мою долю выпал жребий остаться живым. Я не только не питаю надежды на будущее (его у меня нет), но завтрашнего дня просто боюсь. А настоящим кто доволен у нас? Я к тому же все время в готовности получить зуботычину то ли с экрана телевизора, то ли из радиодинамика. А то и на улице...А то и от Украины... С другой стороны, не все потеряно. Ведь я самым непосредственным образом связан с молодежью. В первую очередь, это мои студенты. Конечно, мне бы хотелось видеть в них романтиков, какими были студенты в середине прошлого века. Наверняка, среди них такие есть и сейчас, хотя практическая житейская жилка зачастую бьется все заметнее. Настоящую самоотверженную учебу, какая была свойственна им в 70-х годах, удается видеть значительно реже.. И я не считаю себя вправе укорять их за это, хотя в душе и сожалею. А ведь умные и сообразительные люди. Важное обстоятельство: в последние двадцать лет на группу в 8 - 10 человек не более одного москвича в год. Иной год бывает, что и ни одного. Несмотря на пессимистические ноты в этих рассуждениях, неизвестно, кто кому больше дает. То, чему я их учу, при большой необходимости они смогут прочитать сами в разных источниках (в том числе, выдержавшей три издания моей книжке), потратив, разумеется, значительно больше времени, чем слушая мои лекции. Меня же постоянное общение с ними держит на плаву. Хотя бы вот почему. Какая-нибудь формула или рассуждение в моей лекции отпечатываются на некотором молодом лице либо нахмуренными бровями, либо расширенными округлыми глазами. Потом вдруг наступает момент, когда лицо расправляется почти в улыбку, сопровождаемую еле уловимым кивком согласия. Понял и формулу, и рассуждение! И как же меня всякий раз обескураживает очередное известие об отъезде моего выпускника за границу в аспирантуру или на работу. И я бессилен противопоставить этому что-нибудь, кроме сожаления. И что я должен был испытывать, когда один из американцев, приезжавший на рубеже веков в Россию на симпозиум, сказал мне: "Откуда же нам брать, как не у вас?!" Пожалуй, это была скорее пощечина, чем похвала. Возвышающимся сейчас новым "отцам" нации на это наплевать... А может быть, выгодно? А может быть, на все вопросы уже ответил Фазиль Искандер ("Знамя", No2, 2004) перекрыв мой пролившийся выше интеллигентский плач только несколькими строчками: И не новый сановник, И не старый конвой - Капитал и чиновник Тихо правят страной Без особых усилий, Знать не зная греха, На глазах у России Жрут ее потроха. И далее Вдохновенное племя (Вдохновенным племенем Ф.Искандер называет Шестидесятников), Где теперь твоя мысль? Ты раздвинуло время - И скоты ворвались. Иногда меня приглашают в соседнюю школу к старшеклассникам на беседы по поводу военно-исторических годовщин. Я помню, как первый раз, это было несколько лет тому назад, я шел на такую встречу не без опаски. Ведь на улицах по вечерам я видел и слышал столько отталкивающего... Однако когда я пришел на встречу, я увидел несколько десятков молодых красивых умных и одухотворенных лиц... Беседа удалась. Но самое интересное было перед 9-м мая 2009-го года в соседней школе, куда меня в числе других фронтовиков приглашали каждый год. Сам праздник был организован из рук вон плохо. Профанация. Директора школы не было, и по тому, как это отсутствие прикрывалось так и не сбывшимся обещанием, что директор вот-вот вернется, можно было понять, что и директору и его присным было неуютно врать, но, что поделаешь, если нельзя, но приходится. Старшеклассников не было. Они "крутые", и им праздник Победы - не самый главный. Есть дела и интересы поважней. Жидковатая "линейка" младших классов на школьном плацу выглядела довольно странной. Каждый класс сначала показывал свою строевую[]выучку, которая по определению никогда не смотрится, если нет общей формы одежды. Затем малышня, потешно и старательно чеканя шаг, пела, каждый класс свою, строевую песню. Один из вторых классов пел: "На земле не успеешь жениться, а на небе жены не найдешь". Постарайтесь представить себе эту картину. Беседы фронтовиков с ребятишками в их классах не предусматривались, и фронтовикам отводилась роль статистов, мебели, декораций. Но классный руководитель 3-го "Б" класса упросила меня что-нибудь рассказать. В классе стояла тишина, и глаза были широко раскрыты. Потом весь класс пошел провожать меня к выходу. По пути кортеж таял, и до дверей школы меня довела только одна девчушка, которая ни на секунду не отпускала мою руку. У дверей она спросила: "А Вы Пушкина видели?" Оценивайте и анализируйте этот замечательный факт сами. Но минимальное значение этого случая состоит в том, что я стал обладателем верного средства поднять настроение окружающих при любых обстоятельствах: только расскажи, и сразу хохот. Поднимается настроение не только окружающих, но и мое собственное. С удовольствием и смехом вслух вспоминаю эту милую крошку. Ее зовут Сабина. Вот это был настоящий праздник! Теперь эта девочка стала барышней. Ведь дело не только и не столько в том, что я для современного ребенка есть нечто из ископаемых. А в том, что для него самая значимая культурная и историческая веха - Пушкин! Вспомните, например, как обсуждалось прохождение демонстрации трудящихся по Красной площади! "А ты Сталина (Хрущева, Брежнева) видел?" Или анекдот из серии тех, что рассказывались во время столетнего юбилея Ленина: Вернувшийся домой муж увидел в постели у жены старика-любовника. Предупреждая нежелательные действия мужа, жена прикладывает палец к плотно сжатым губам: "Тише, он видел Ленина..." Думаю, что не будет большой натяжкой провести параллель с Н.А. Некрасовым: "Эх! Эх! Придет ли времечко, Когда (приди, желанное!...) Дадут понять крестьянину, Что розь портрет портретику, Что книга книге розь? Когда мужик не Блюхера И не милорда глупого - Белинского и Гоголя С базара понесет?..." Приходится констатировать, что самая первая реакция на рассказ об этом происшествии в школе всегда подчеркивает его комичность. И только потом слушатели понимают, и то не без моего вмешательства, что главную роль в вопросе маленькой девочки играет ее интерес именно к Пушкину. Есть и еще один аспект моих отношений со школой. В каждой беседе со школьниками ли, директором ли, с учителями я предлагал совершенно без всякого вознаграждения свои услуги вести математический кружок для старшеклассников. Всякий раз мои намерения встречали вежливое одобрение, но на этом все и кончалось. Никакие организационные шаги не предпринимались, хотя я был готов начать работу в любой момент. Каждый год 9 мая я прихожу в Центральный парк им. Горького на встречу с однополчанами. Правда, это скорее "одноармейцы", т.е. ветераны 1-й гвард. армии. Но все равно, общих воспоминаний очень много. Однажды, в хорошую погоду мы сидели на солнышке за пластмассовыми столиками, помаленьку потягивали водочку. Обрывки фраз, вспышки воспоминаний, смех и грусть. Я думаю, каждый может представить себе, что такое встреча стариков-фронтовиков. Таких группок с транспарантами, на которых написаны номера армий и дивизий, всегда множество. Целые семьи с детьми в праздничном расположении духа прогуливаются тут же, с уважением и почтением рассматривают виновников торжества, заговаривают с ними, рассказывают про своих воевавших родственников, придирчиво расспрашивают о прошлом, выясняют разные детали и оценки. В нескольких шагах от нашей 1-й гвард. армии я увидел трех девушек. Неброско и со вкусом одетые, они тихо переговаривались, комментируя происходившее. На милых лицах мысль и интеллигентность. Умные глаза. Само собою, красота, молодость и стать. Не помню как, но так или иначе завязалась беседа, в которой, несколько минут спустя принял участие и я. Под легким хмельком я сказал: "Если бы я был лет на сто моложе, как бы я за вами ухлестывал!" Сказал и испугался. Во-первых, почувствовал некоторую фривольность, если не сказать, пошлость, своей фразы. Во-вторых, по нынешним временам могли последовать, например, такие ответы: "Ну, дед, ты даешь!" или "Ты, дед, прикольный, в натуре!" Ничего подобного не случилось. Ответ был быстр и точен: "А мы бы с удовольствием приняли Ваши ухаживания". Разумеется, это было сказано не мне, старому грибу, лично, а моему поколению, чем было признано его нравственное превосходство над всеми последовавшими. При этом вполне сознательно был отсечен, как несущественный, тот самый оттенок пошлости, который меня напугал. Я уверен, что в сгорбленном, седом и морщинистом старичье эти девушки увидели тех нас молодых, которые были движимы в первую очередь своим, может быть, и неосознанным, мужским бескорыстным долгом защитников. Кроме того, мгновенная реакция девушек на мои слова, настоящий русский язык, правильность речи, тон и естественная, я бы сказал, светскость их поведения, - все это свидетельствовало об их воспитании и культуре. Прошло уже столько времени, а я с благодарностью вспоминаю тот случай, вижу лица тех девушек и слышу их голоса. А вот записанные впечатления о праздновании 69-го дня Победы: Прошел день Победы, и состоялся референдум на юго-востоке Украины. Был в парке Горького (тридцать пятый раз). Народу - наводнение. Ликование. Цветов - море. Молодой человек, помогавший мне нести охапку цветов (я не успевал поворачиваться, принимая их поток, главным образом от детей), сказал: "Тут цветов - килограммов на пять. Но вижу и слышу я и значительно более раннее. Я помню свое детство, которое проходило на фоне героики, романтики и самоотверженности. В мои 10 - 12 лет была и челюскинская эпопея, и Гражданская война в Испании, когда мы все ходили в шапочках-"испанках", и замечательные перелеты через Северный полюс. Во всем этом было столько привлекательности, смелости и благородства!.. Объездив вместе с моим отцом на его служебном "газике" все строившиеся дороги Подмосковья от Клина до Серпухова и от Можайска до Коломны, с их асфальтовыми базами и участками, асфальтосмесителями и катками, каменными и песчаными карьерами, рабочими столовыми в огромных брезентовых палатках, увидев и почувствовав напряженный ритм огромной стройки, я с гордостью присоединял жизнь отца и всей нашей семьи к делам страны. Однажды дождливою летнею ночью я проснулся и увидел, как отец и мама стояли у открытого окна и напряженно всматривались в несущиеся по небу тучи, не появится ли в них просвет: это будет признаком вероятного прекращения дождя, что даст возможность выполнять план укладки асфальта. Дело в том, что, не в пример нынешним дорожным работам, в те времена асфальтирование воспринималось как священнодействие, и укладка асфальта в дождь - считалась кощунством. Думали ли мои родители, что за эту бескорыстную и горячую преданность делу строительства отец вскоре получит пулю в затылок, а маму упекут на восемь лет в концлагерь!? Я - продукт сталинизма в том смысле, что хотя ни мои родители, ни я не только не совершили ничего противоправного, а наоборот, трудом и поведением, следуя социалистической идее, воплощали ее в жизнь, тем не менее, были физически растоптаны сталинской подлостью. Утверждаю, что отец и мама морально выстояли. Доказательства? В деле отца, которое я прочитал в 1995 г., от корки и до корки, нет ни одного места, где бы он оговорил кого-нибудь. Когда на очной ставке, ему задавали вопрос, были у него неприязненные отношения с таким-то и таким-то, и чем объяснить такие "обличительные" показания против него, он отвечал, что неприязненных отношений не было, и чем объяснить показания против него, он не знает. Ни одного слова в отместку за грязный поток, выбитый против него. Что до мамы, то сами за себя говорят ее стихи. Повторю некоторые из них: "Не убежденные дикой расправою, Мы не поверили, мы не поверили". Или такие: "Много же мужества было у каждой, Что б продержаться два года. Однажды Свет засиял в нашей мрачной могиле: Весточку детям послать разрешили... ". Или, наконец, такие: "Время придет, Эту ложь бутафории Шквалом снесет, Беспощадна история, И вдохновитель безумного фарса Будет известен до самого Марса! Кончится путь, умощенный страданием, Сдвинутся с шумом могильные плиты, И пред Особым, другим, совещанием Встанем мы правдой и светом залитые". И когда даже люди, которых никак не причислишь к жрецам революции, искренне говорят, что Маяковский был искренним романтиком революции, то я этому верю и верю тоже искренне. И если именно от этой искренности Маяковский погиб, разбившись о стену революционного цинизма, то я скорблю об этом. Каким-то образом то время ассоциируется у меня с песней на стихи Иосифа Уткина: Были два друга в нашем полку, Пой песню, пой, Если один из них грустил, Смеялся и пел другой. И ссорились часто наши друзья, Пой песню, пой, Если один говорил из них "да", "Нет", - говорил другой. Однажды их вызвал к себе командир, Пой песню, пой, "На Север поедет из вас один , На Дальний восток - другой". Друзья усмехнулись: "Ну, что за пустяк!" Пой песню, пой, "Ты мне надоел", сказал один "И ты мне", - сказал другой. А северный ветер кричал: "Крепись!!!" Пой песню, пой, Один из них вытер слезу рукавом, Ладонью смахнул другой. Ведь именно с этим перекликаются слова К. Симонова: "Где настоящие друзья, там дружба не видна". Эти искренние отношения, верность, доверие и преданность... Они так свойственны были тем поколениям. И как они гармонировали с передовыми идеями справедливости, готовностью к самопожертвованию, с мужественностью, рыцарством. Я видел это вокруг себя и среди друзей и сослуживцев моего отца. И в какое русло подлости и предательства было канализировано все богатство человеческих чувств... Изъедено разнарядками на расстрел, доносами, клеветой, ложью и наветами. Уничтожением миллионов неповинных людей. Все это совершил сталинский "гений". Носители благородства были поглощены лагерями и застенками, а затем - уничтожены. Я скорблю о них. Близка ли песня И. Уткина последующим поколениям? Несомненно. Но у разных поколений она вызывала разные ассоциации. У меня - незамутненность преданности, верности и романтики. Как мне не хочется расставаться с нею. XIV. Заключение Я заканчиваю эти записки. Они - сотая доля того, что я мог бы написать еще. Но моя основная работа и возраст оставляют мне мало времени. Чуть было не написал "моя деятельность". Однажды в Совете ветеранов 1-й гвард. армии меня пригласили написать пару страниц в сборник "Автографы победителей". Там вместо моих слов: "...Меня назначили командиром взвода пешей разведки", было напечатано: "Я возглавил взвод пешей разведки". До сих пор краснею, когда вспоминаю про это. По-моему, даже маршал Жуков не говорил, что он "возглавил" фронт. Я могу сказать только следующее. Я не подгонял это свое повествование ни под какой шаблон, не следовал никакой моде или тенденции. Писал о том, что знал и сам видел, что сам делал. Ни слова неправды. Сообщая о неудачах, да и просто о катастрофах, на каком бы уровне ни гнездились их причины, я уверен, что ничего не "очерняю" и не "охаиваю". Рассказывая о победах, ничего и никого не обеляю. Не скрывая презрения к Ткачуку и Гоняеву, я с признательностью вспоминаю многих других конкретных людей, которые повстречались мне на войне, вспоминаю подчас с восхищением. Я их люблю. Я не скрываю своего отношения к Сталину и cнисхожу к проклятиям сталинистов. Войну мы выиграли не благодаря "гению всех времен и народов", а вопреки ему. Вот уж кто очернил нашу историю!.. Поразительно только, что есть сколько угодно и таких, которые с уже не раз попранными честью и нравственностью готовы не задумываясь расправиться еще раз. И все ради того, чтобы полнее насладиться ощущением, как убийца благословляет из могилы. Но при ближайшем рассмотрении все оказывается до боли просто. Приверженцы сталинизма демонстрируют готовность и желание ценой убийства безвинных умножить свое благополучие и возможность властвовать над ближними, подавлять их. А прятать преступления Сталина за феноменом якобы "спасения России" - это безнадежное занятие . Просталинские заклинания шиты белыми нитками. Миром управляют не идеи, а интересы. Каким я помню и вижу собирательный облик дорогого мне однополчанина? Бравый подтянутый офицер с гладко выбритым лицом, спрыснутым шипром, в предвкушении принятия награды, сопровождаемой рюмкой - эти внешние симпатичные признаки далеко не исчерпывают офицерской сути. Пехотный офицер - заботливый трудяга, отвечающий за все, все понимающий, смельчак, личный пример которого непререкаем. Это и пахнущие потом портянки на сбитых сильных мужских ступнях. Это и нажитая боевым опытом мудрость, которая во сто крат шире боевого устава пехоты. С другой стороны, портрет воина-фронтовика не исчерпывается простуженным голосом, небритым лицом, красными от недосыпания слезящимися глазами и чернотой под ногтями на руках, сжимающих саперную лопату. И, разумеется, жизнь фронтовика - это отнюдь не только невыразимые внутренние страдания. Но часто она выражается и внутренним удовлетворением, и гордостью, и успокоением после удачного боя, когда, ощутив себя живым, можно расслабиться, передохнуть и поесть, да и пропустить несколько живительных глотков. Я знаю, что такое голод, холод, страх смерти и нечеловеческое физическое напряжение готовых лопнуть жил. Но я вынес все это и выжил. А потому я не был бы достоин самого себя, если бы жалость к себе была лейтмотивом моих воспоминаний о войне. При всем при том, оглядываясь назад, я с сожалением сознаю, что мог бы и воевать и вести себя лучше, чем это было на самом деле. А впрочем, почему я думаю, что размышления старика могут кому-то понадобиться. Надежда на то, что ближайшее будущее окажется результатом прямой экстраполяции прошлого и настоящего, весьма иллюзорна. Если бы это было не так, то предсказания сбывались бы. Однако чаще всего повороты бытия неожиданны и внезапны. Я все более убеждаюсь в том, что современная жизненная норма во многом мне чужда и отталкивающа. А вдруг именно то, что мне чуждо, как раз и есть истина (которая, черт побери, всегда конкретна!)... Кто рассудит? Но я такой истины не принимаю. До чего же картинная концовка. Какая категоричность, пафос и драматичность. Поневоле вспомнишь Базарова: "Друг Аркадий, не говори красиво". Ну и что с того, что ты этого не принимаешь? И почему я вроде бы и не настаиваю на своей же резкой оценке? В сентябре 44 года я следовал в направлении от Моршанска на 4-й Украинский фронт. Я сознавал себя офицером. Шутка ли, мне присвоено звание младший лейтенант! Более того, в отличие от многих и многих моих спутников у меня уже есть приличный боевой опыт и ранение. Ни тени пессимизма и страха. Я еду побеждать. Я молод и даже доволен собой. Трагедия семьи отодвинута на второй план. Хотя я сознаю масштаб истребления людей, почти похоронивший гуманистическую составляющую жизни всего человечества. И вот оказывается, что другой человек, сорокалетний, а не двадцатилетний, как я, в то же самое время воспринимает действительность, в которой мы оба существуем, совсем по-иному. Крупный ученый и общественный деятель, доктор филологии, профессор. Несмотря на ограниченную подвижность, связанную с болезнью ног, ведет активный образ жизни и выполняет не только профессиональные обязанности, но участвует во многих акциях, свойственных последней военной осени. Приведу цитату из сентябрьской дневниковой записи этого человека. Дневник публиковался в журнале "Знамя" (Опять "Знамя"). В составе пропагандистской группы ЦК автор записи летал в Минск после его освобождения летом 44-го. "...Главное - поездка по району: печь, где немцы сжигали трупы, груды вещей расстрелянных, обнесенный колючей проволокой лагерь - пустырь с изоляторами на столбах (ток), поле, где похоронено 220000 человек, траншеи с человеческим пеплом (крупный, светло-серый, много мелких костей). В траве валяются вставная челюсть, носовые платки. Лес, где наши самолеты громили окруженных немцев, - всюду разбитые танки, пушки, машины, ракеты, снаряды. Трупы лошадей, до сих пор не закопанные немцы. Они уже истлели, но местами - еще сильный запах гниения. Большой лес заполнен этими остатками уничтоженной армии. Рассказы партизан о сражениях, расстрелах, убийствах, пытках". Вот что увидел и услышал в Белоруссии автор дневника. И вот что следует сразу после этой записи. "Некуда уйти: вера в бога - интеллектуальное убежище кретинов. Вера в культуру и прогресс, но они-то и довели до всего этого. Вера в себя - миллионы таких же гибли в самых жестоких страданиях. Не остается ничего, кроме цинизма, фатализма, пустой инерции жизни. Кто найдется, чтобы сказать о новых моральных ценностях после этой войны. Она убила людей внутренне". Можно понять отчаяние человека. Психологическая, возрастная усталость. Минутная слабость. Эмоциональный срыв. И ведь мы знаем, что отнюдь не все исчерпалось цинизмом, не исчезла вера ни в бога, ни в себя. Ни в культуру. Так или иначе, но все было преодолено. Вглядываясь и в себя тогдашнего, и в автора дневниковых записей, прожив с тех пор 70 лет, я могу сказать только одно: даже при крайне критической оценке явлений жизни следует воздерживаться от категорических прогнозов, пророчеств. Упаси боже, это не поучение, это попытка защититься от окончательного расставания с надеждой. Пока продолжаю записки. Убит Борис Немцов. Чудовищно! О результатах расследования уголовного дела известно мало. Появился новый обвиняемый. А истребление жителей Донбасса! Мне необычайно грустно и тревожно. Семьдесят лет прошло после войны. Целая жизнь! В гуще каких событий и среди каких людей пришлось мне быть. Сколько научных открытий, произведений искусства свершилось за это время! Личная жизнь, работа, семья, успехи и неудачи, всякие там диссертации и публикации, летом этого года исполнилось 59 лет, как я работаю в моем институте. (Состоится ли 60-летие?). Сколько замечательного можно было бы рассказать об этом счастливом творческом отрезке жизни ....Но воспоминания о войне неизмеримо ярче всех остальных, вместе взятых. Вот и прошел день Победы. Название книги вполне оправдано. Сам день, сам праздник прошли прекрасно. Опять утро теплое, небо синее. В парке культуры им. Горького - ликование, и я еще живой, и остатки Первой гв. армии в сопровождении родственников, и мои правнуки тут же, и комок в горле так и не проходит. И только успевай принимать цветочки, которых опять целая охапка, и нескончаемое "спасибо за Победу". А меня ли благодарить, когда я только капля в этом море радости-горя. А они-то ничего не знают о победе, и не слышат, как их помнят и благодарят. А их цветы - на могилах... Нашего брата совсем мало. Ордена и медали среди людского моря - редкими вкраплениями. А сколько детишек, и как уморительно-трогательно по-военному некоторые из них одеты. Сижу, и в какой-то момент перед моим лицом появляется очередной цветочек. Поворачиваю голову и вижу изумительное создание нескольких лет от роду, молчаливое и смущенное, в гимнастерочке, юбочке и пилоточке защитного цвета. Глаз не оторвать. И как трудно все это вынести. А ведь вынес, и капелька коньячку не повредила. И с транспортом все получилось. И Тема привез домой, и поменял перегоревшую лампочку. И плюхнулся я поперек кровати, не сняв пиджак с орденами-медалями. И целый час "отмокал". А потом был "Бессмертный полк". И не бывает труднее дня, чем день Победы. Оглавление []После предыдущего издания, которое называлось "59 лет жизни в подарок от войны", прошло девять лет, и мне уже 91. []Через тернии к звездам (лат.) []В воинских эшелонах, перевозивших маршевые роты, вагонов с кухнями не бывало. Давали сухой паек. []А впрочем, чего стоит описание чувств, и возможно ли оно! Так... , приблизительный слепок. []Не хотелось бы приводить расшифровку, противно, но что поделаешь. ЧСИР - это член семьи изменника родины. Так назывался ни в чем не повинный совершеннолетний родственник, проживавший вместе с самим "изменником", который также был ни в чем не виновен. []С зажигательной смесью. []Пистолет-пулемет Шпагина, скорострельное надежное стрелковое оружие, на смену которому уже после войны пришел автомат Калашникова. []Почтальон встретил мою тетю на улице и вручил ей похоронку. Похоронка была спрятана, и никто о ней не знал. Месяцем позже тот же почтальон на той же улице отдал моей тете письмо из госпиталя. С криками "Жив, жив, жив!" тетя (которая была только на десять лет старше меня) опрометью помчалась домой. Бабушка, ничего не знавшая о похоронке, не понимая, что происходит, уставившись на кричащую дочь и вытаращив глаза, медленно двинулась ей навстречу, споткнулась, упала и сломала руку. Похоронку не сберегли, я досадовал. Но недавно на сайте ОБД Мемориал в разделе "Информация из донесения о безвозвратных потерях" я прочитал, что я, гвардии красноармеец, убит 08.02.1943 и похоронен на Украинской ССР, в Ворошиловградской обл., Краснодонском р-не, на х. Ворошилов. Теперь, сделав распечатку сайта, я обладаю документом о своей гибели. []Пятьдесят четыре года спустя меня пригласили оппонентом на защиту докторской диссертации в Пензенский политехнический институт. Должен признаться, что я принял приглашение в немалой степени от того, что мне предстояло по дороге проехать мимо станции Башмаково. В трехстах метрах от перрона находилась вытянувшаяся вдоль путей двухэтажная школа, в которой располагался мой госпиталь. Проходившие мимо поезда были тогда для нас, "ранбольных", как принято было называть население госпиталей, важным развлечением. И вот морозной ночью в конце декабря 1997 года поезд Москва-Пенза остановился на две минуты на ст. Башмаково. Уже на стоянке, прижавшись к стеклу окна вагона, можно было разглядеть впереди длинное белое здание, освещенное пристанционными огнями. А потом поезд тронулся и, не успев набрать хода, устроил мне свидание с частичкой юности. В одном окне школы горел свет. То же самое было и на обратном пути, когда поезд медленно подходил к станции. []Впрочем, звания майора и подполковника я получил, находясь в запасе, а ушел я из армии капитаном. При этом чувствую я себя лейтенантом. Мне по душе кем-то высказанное утверждение: "Войну выиграли лейтенанты-десятиклассники", хотя я вынужден в этом усомниться. Вообще, люди моего возраста вступили в бой под прикрытием целого года войны, под прикрытием тех, кто был подставлен под якобы внезапный удар жуткой силы, кто встретил врага своей грудью в начале войны. Но затем и мое поколение было почти целиком выбито. [] Напрашивается пугающий, скорее каламбур, чем парадокс. Мертвое пространство спасает жизнь, и даже незначительный выход из него - путь к смерти. [] Летом 1943 года в госпитале в Башмакове Пензенской области моим соседом по палате был человек, которому пуля попала в переносицу и прошла навылет, не задев жизненно важных центров. [] До начала зимнего наступления начальником штаба полка был майор Борзиков, которого с фронта отозвали в военную академию. []Ясно, что по-русски это название звучит, как Приварувка, и означает "приварок", придаток, примыкающий к основному населенному пункту. Интересно, что одна из жительниц этой деревушки в разговорах с нами произносила именно "Приварувка", подчеркивая этим, что она стремится облегчить понимание (якобы) незнакомой нам речи. []Так как не попавший нам в руки фриц абсолютно гипотетичен, и более того, не известно, существовал ли он, я вспоминаю один анекдот такой же логической структуры. Надпись на кладбищенской плите гласит: "Под этой плитой никто не лежит, так как его отец всегда пользовался изделиями нашей фабрики". Еще несколько лет тому назад я бы не в любой компании решился рассказать этот анекдот. Теперь же я его пишу черным по белому, ни капли не стесняясь. По сравнению с тем, что мы видим и слышим вокруг и в своем собственном доме по радио и телевидению, этот анекдот - невинный лепет годовалого ребенка. []Рифма на "ню", именно, без мягкого знака. []Кстати, тогда не было солдат, а были бойцы или красноармейцы. Солдаты появились лишь после войны, когда вышел новый Устав внутренней службы. []Всю вторую половину июля 2013-го г. я провел в санатории "Литвиново". В санатории было несколько инвалидов войны, или просто участников. Ведут себя по-разному. Вот один - с больными ногами, матерщинник (через каждое слово - "б..."). На два года моложе меня. Невзрачный хитрющий мужичонка. Представляется комиссаром. И вдруг слышу, как он, обращаясь к другому, припирает его к стенке, выпытывает у него, знает ли тот такие-то и такие-то стихотворения Константина Симонова. А перечисляются те стихи, которые с юности запали мне в душу и засели в ней навсегда. Они перечислены выше. Естественно, я заинтересовался происходящим. Через несколько часов, улучив момент, я подсаживаюсь к "комиссару" и произношу первую вспомнившуюся мне строчку. Она подхватывается, и мы буква в букву, губа в губу читаем стихи Симонова наизусть, без запинки и с удовольствием, не замечая времени. Так продолжается несколько дней. А ведь мы с ним совершенно разные люди. []Бывшее в употреблении, хлопчатобумажное обмундирование. []В полевом госпитале на ст. Тарасовка у одного из нашей палаты начался столбняк. Я видел, как с каждым часом он все труднее разжимал челюсти, и даже горошина не могла пройти в рот. Его эвакуировали самолетом (кукурузником). []Через пять лет он дал флегмону, и тогда его удалили. []Прошу не проводить аналогии с анекдотом: - "Маша, ты слышала, сейчас снова модно быть девушкой". - "Ну, знаешь, за модой не угонишься". Но есть и еще одно обстоятельство, не позволявшее нам подражать рассказчику романа Э. Ремарка "На западном фронте без перемен" и его приятелю Кату. С трудом и невероятным шумом украсть одного из двух гусей, предварительно промахнувшись из револьвера в дога... Не профессионально! Как-никак, а мы могли и без огня, втихую, украсть, что там гуся - человека. Правда, если Дьяченко (без бороды) не наставит на нашей тропе мин. [] Это суждение потом в литературе варьировалось по-разному. У Л. Лазарева (в "Знамени" No 7, 2003, стр. 129) оно выглядит так: "Дальше фронта не пошлют, больше роты не дадут". На мой взгляд, такое суждение лишено логики, так как наряду с готовностью и покорностью оказаться в самом опасном месте одновременно носит оттенок претензий: хочется, дескать, больше роты, да не дадут. У А.Т. Твардовскго Теркин говорит: "Дальше фронта не пошлют и с земли не сгонят". Это сильнее, оба исхода - по минимуму преимуществ. Правда, Теркин был сержантом, и ему о взводе вообще не полагалось мечтать, хотя командиров взводов-сержантов было сколько угодно. []В журнале "Знамя", No 5, 2003, Ольга Грабарь на стр. 108 с некоторой, как мне кажется, отстраненностью пишет: "Стремление непременно вернуться в свою часть проявляли многие, хотя объяснить его толком не могли". Как будто такое стремление обязательно требует объяснения. А если не можешь (да и надо ли) объяснить это стремление, то что тогда, оно и не обоснованно? Уверен, что именно потому, что я вернулся в свой полк, даже в самый первый момент выполнения самого первого после возвращения из госпиталя приказа командира полка, т.е. с места в карьер, я чувствовал себя совершенно в своей тарелке. И это состояние заведомо преобладало над опасностью. []Это юркие и сильные автомобили грузоподъемностью в 3/4 тонны. В данном случае они выполняли функции скоростных тягачей для противотанковых пушек. [] Чудны дела твои, господи. Во-первых, фронтовиков теперь называют "участниками" войны, и из них, что правильно, выделяют "инвалидов войны". Но последних можно бы выделять также из фронтовиков, а не из "участников". Во-вторых, когда категорий участников, инвалидов и тружеников тыла стало не хватать, учредили новую категорию: "ветераны войны", в которую участники и инвалиды не вошли. Таким образом, по воле чьей-то "умной" головы, фронтовики ветеранами войны не считаются. [] Почти у каждого командира было свое фирменное высказывание, своеобразный шик. Например, генерал Н.Г Лященко чуть ли не каждую фразу заканчивал словами "туточки, пожалуйста Вам". Генерал Кириллов при абсолютно грамотной речи, вместо "каждый" говорил только "кожин"; а еще один генерал-танкист помещал предлог "для" не иначе, как в конце предложения. Один ротный свои ежедневные намерения укрепить воинскую дисциплину выражал фразой: "Вот брошу пить - я за вас возьмусь". []Хотя была, например, эпопея с проческой опустевших территорий Пруссии, с защитой от нападений на репарационные коровьи гурты, следовавшие из Германии в Россию. В проческе участвовали все разведывательные подразделения корпуса. Дело в том, что южные две трети Восточной Пруссии отходили Польше и постепенно стали заселяться ее гражданами, которые свободно выбирали себе брошенные поместья. В них было все, что нужно для безбедного хозяйствования, кроме скота. Единственным источником его приобретения как раз и оказались упомянутые гурты. [] Одним преимуществом, когда Ткачук вел роту, я, безусловно, пользовался: запевала освобождался от тяжеленной матчасти - станка или тела пулемета. Весь пулемет вместе со щитом весил 66 кг [] В выражениях "осужден по первому разряду" (точнее, по первой категории) и "окончил училище по первому разряду" номер разряда имеет разные значения. В первом случае он означает расстрел, а во втором - высший успех. [] Имею ли я право судить, кто из таких же, как я, хорош или плох. Вступавшим в партию во время войны карьеристские мотивы их партийности были чужды, они были, безусловно, честны и самоотверженны. Позже, в семидесятые годы, получил хождение анекдот в виде вопроса-ответа: "Кто такой порядочный человек? Это тот, кто не совершает подлых поступков по собственной инициативе". Я знал очень много членов партии, которые не совершали таких поступков ни по чьей инициативе. [] Редакторская система word удивительно щепитильна. Слово "дурак" оказалось подчеркнутым красной волнистой линий. Дескать, ошибка в правописании. А читатель видит, что правильней и не напишешь. Наверно, употребление этого слова расценено как снижение стиля. Вот уж чистоплюйство! []Вспомните С. Михалкова. []Том 5 (АП РФ, оп. 24, дело 413) лист 258. []Там же, лист 255. [] На самом деле значительно больше. Первоначально эта цифра рассчитывалась по книгам памяти. Однако многие фамилии, содержащиеся в сталинских расстрельных списках, в книги память не вошли. []А другой скажет: "Ну что ты дурью мучаешься, хватит рефлексировать, пора все это забыть". Тоже будет правильно. []См. журнал "Военная мысль", 1954 г. []А.П. РФ, т. 2, оп. 24, дело 110, лист 310 []А.П. РФ, т. 5, оп. 24, дело 413, лист 264. []Не повышай цены - отпадет нужда в скидках. [] Ей-то можно, одна голова не бедна, а бедна так и то одна. А каково неполным семьям, где мать одна выбивается из сил, вытягивая в люди детей! [] Сначала придаточное предложение в этой фразе звучало скромнее, а именно: "...в общественном устройстве которых социалистические отношения, если и не преобладают, то прочно вплелись в ткань всей жизни". Но вскоре в переданной по радио России беседе русский художник Владимир Любаров, язык которого отличался сочностью, образностью и отсутствием каких бы то ни было признаков стандартной канцелярской жвачки, утверждал как-раз, что в таких странах, как Германия или Швейцария, - настоящий социализм, которого у нас и не было. А восхищение шведским социализмом он выразил словом "сумасшедший", произнесенным с такой восторженной интонацией, что ему я и последовал. [] Возможны такие примеры игры слов: "качество бесценной жизни" и "качество обесцененной жизни". []Иной читатель и всю книжку сравнит с этим переворачивающимся бельем. Ну, пусть позабавится. []Как нескладно, дважды в тесте слово "оплеуха". [] Подозреваю, что все адресованные мне критические замечания были отголосками ее несбывшегося ожидания родить девочку. Она говорила: "Нет ничего прелестнее маленькой девочки." [] Как же, возможно ли! Младшие классы и без строевой выучки! По-видимому, именно ее не достает в условиях нерешенных проблем образованя. [] Года полтора тому назад в санатории один бывший сотрудник госбезопасности с умилением рассказывал мне, как Сталин отверг заботу своей охраны, молча заменившую ему стоптанные домашние валенки новыми.