позеленевшее,  с  красными  склеротическими  жилками
шоссеек, изменчивое лицо моего собеседника.
     Он шептал мне, шелестя на ветру своими старческими бумажными губами.
     "Погляди: до Шумских и Кременецких лесов остался один переход.  Правда?
Всего одна ночка, и ты выведешь на отдых свой  уставший  отряд.  Ты  спасешь
раненых, выручишь товарищей".
     Не поймешь никак - искренняя, дружеская улыбка засветилась  в  морщинах
Кременецких кряжей или коварный блеск предательских глаз.
     - А что дальше на севере? - спрашивал я недоверчиво.
     Блеснули зубы и скрылись под хмурью холмов у Луцка, Ровно и  Ковельских
лесных бровей.
     "А что же на севере? Ровенская степь  на  севере!"  -  наивно  отвечает
карта.
     - Э, брось, не подведешь! Кременецкие леса? Один переход - это верно. А
Черный Ворон, по-шакальи нападавший на Ковпака, когда тот шел  еще  во  всей
силе? Как он поведет себя сейчас?
     Задумчиво продолжал шептать бумажными губами мой старый и коварный друг
образца 1898 года:
     "Ну, не хочешь - пожалуйста, вот другой  вариант:  Шумские  леса.  Тоже
можно перемахнуть за одну ночь. Если напрячь все силы".
     - Нет, не верю тебе!  Подведешь.  Еще  тогда,  среди  лета,  стоял  под
Шумском полк изменников. Именно там чуть не погиб Швайка со своей разведкой.
     "Вот какой ты упрямый! Ну, что ж, я могу предложить последний  вариант.
Но он - опасный. Гляди. Вот - степями (не меньше двух ночей!). Но  зато  тут
уже  наверняка  можно  будет  отдохнуть.   Смотри:   зеленые   гостеприимные
Шепетовские леса. Но к  ним  еще,  ох,  как  далеко.  Подумай!  Может  быть,
завтрашний день будет последним для твоей группы. Самолеты опять привязались
к тебе. Возможно, следом за ними перебрасываются из-под Тернополя  танки.  А
где будешь устраивать дневку? В голой степи?"
     - Возможно. Весьма возможно.
     Я вспоминаю, как Ковпак, оседлав нос очками,  прощупывал  карту  всегда
внимательно и недоверчиво.  А  нащупав  что-то  свое,  торжествующе  смотрел
поверх очков на собеседника: "А це що?" - показывал он на карте еле заметные
значки кустарника, болота либо лесной  тропы,  оглядывая  всех  победоносным
взглядом. И сразу снимал очки.
     - Це що? - говорил и я своему молчаливому собеседнику.
     Он смеялся. Синие вены рек  стали  тоньше...  Морщины  высот  и  холмов
разгладились на добродушном старческом лице.
     "Заметил-таки? Дошлый! Привыкли мы с тобой! Да, действительно  есть  на
моем теле, на полдороге до Шепетовских  лесов,  маленькое  родимое  пятнышко
леса. Но ведь лес-то маленький. Окружен рекой и болотами  с  одной  стороны.
Смотри! Загонят в реку, потопят в болоте. Но как знаешь, -  дело  твое.  Моя
хата с краю. Я только карта - зеленая, белая, красная. Постаревшая  в  своем
честном беспристрастном труде.  Решай  сам.  Убьют  тебя  там.  Может  быть,
послужу еще кому-нибудь".
     - Мы двинемся на Шепетовку, - свернув карту, сказал я начальнику штаба.
     - Решил, товарищ  командир?  -  спросил  Вася.  -  Можно  разрабатывать
маршрут?
     - Давай.
     К утру мы подошли к небольшому "родимому пятнышку" леса на полдороге до
Шепетовского массива.
     Нет, не врал мой старый бумажный друг!  Слева  -  речушка,  обмелевшая,
иногда похожая на ручей. Не утопят  нас  здесь  фашисты.  Справа  -  болото.
Только вот лесок редкий. Еле скрывала нас листва высоких дубов и грабов.  Но
другого выхода нет. Стоянка. И сон, спокойный сон.  Может  быть,  во  второй
половине дня не удастся подремать, надо поспать с утра.
     Проснулся около полудня. Тихо было в  лесу.  Изредка  стонали  раненые.
Большая часть лагеря спала. Только где-то далеко журчал мотор.
     - Давно? - спросил я у Мыколы.
     - Да почти с самого утра летает.
     - Обнаружил?
     - Кажется, нет. Ни разу над лесом не пролетал. Все вокруг кружится.
     - В степи ищет, что ли?
     - Похоже.
     И так почти до вечера летала "стрекоза".
     Удивительно - на протяжении почти 30 километров нет ни единого лесочка,
только лощины и небольшие колхозные села. И почему немец-летчик ни  разу  не
пролетел над лесом? Не искал нас здесь, заглядывая через борт  или  стараясь
проникнуть своей оптикой сквозь листву? Странно!
     И только за час до захода солнца все вокруг пришло в движение.
     За болотами видны были  телеграфные  столбы  -  там  проходил  шлях.  И
внезапно, как по команде, на шляху  показались  колонны  машин,  танков.  За
ручьем, на бугре, появилась цепь пехоты, достигла высотки и  сразу  залегла.
Только комья земли взлетали возле каждой точки.
     - Окапываются. Что такое? - спросил Усач.
     - А что там на выходе из леса на северо-западе?
     Бакрадзе донес: появилось до двух десятков машин, два  танка  курсируют
взад и вперед. Ни одного выстрела. Ни ракеты. Только сейчас, впервые за весь
день,  низко,  почти  касаясь  верхушек  деревьев,  пронеслась   над   лесом
"стрекоза".
     "Ах, вот что! Значит, знали, что мы здесь. Или догадались, но не хотели
нас тревожить. Здорово!"
     Летчик полчаса ходил над нами, дразнил, играл  на  нервах,  вызывал  на
поединок: "Ну, дайте хоть один выстрел. Подтвердите,  что  я  был  прав",  -
просил, молил, завывал мотор. Но хлопцы, сбитые с толку необычайным маневром
врага, молчали.
     - Кто отдал высотку? - спросил Мыкола у начштаба.
     - Майор Дегтев.
     - Без боя?
     - Уже готовились к маршу, сняли заслоны. Днем ведь  було  спокойно.  Не
траплялось еще такого!
     Да, такого еще не было. Вся привычная,  выработанная  опытом  двух  лет
тактика  борьбы  с  врагом  подсказывала  совсем  другое:  скрыть  бы   свое
расположение от немцев хотя бы до половины дня. А если  противник  обнаружил
нас после полудня, значит - бой  выигран.  Удержимся  до  вечера,  а  там  -
оторвемся и уйдем.
     Никогда еще не было, чтобы немец начинал охоту за нами вечером.  Что-то
необычное. Да и немец ли это?
     Вызвать майора Дегтева! Надо выместить на  ком-то  свою  неуверенность,
злость. Я ему всыплю за высотку!
     - По вашему приказанию явился.
     - Почему отдали высотку? Без боя?
     - Готовился к движению, товарищ командир.
     - Что они делают?
     - Окапываются.
     - "Языка" не достал?
     - Нет. Да и так все слышно - хлопцы в тридцати шагах лежат.
     - Ну, и что слышно?
     - Матом ругаются.
     - Кто? Немцы?
     - Да нет. Не немцы. Только команда  иногда  по-немецки  и  сразу  вроде
по-славянски кто-то переводит.
     - Ах, вот что! А кто стрелял?
     - Мои хлопцы.
     - Не отвечают?
     Странно! И только когда небо засветилось звездами и  прошумел  вечерний
ветерок, сразу, как по команде, со всех  сторон  вокруг  редкого  небольшого
лесочка взлетели в небо  ракеты.  Теперь  понятно!  Но  как  ловко  они  нас
окружили! Перед самым вечером! И замысел так  ясен  и  прост.  Ясен  знанием
поведения партизан. Нет, это не немецкая тактика.
     Пройдет еще несколько дней, и мы узнаем автора этой "тактики".
     Майор Пенчич, павелический командир, бывший офицер  австрийской  армии,
изучавший   тактику   комитатчей    в    австрогерманской    войне,    долго
приглядывавшийся к советским партизанам, выработал этот новый прием: вечером
окружить, чтобы не дать возможности уйти ночью. А на рассвете навязать бой и
за большой летний день завершить полное уничтожение группы. По всему  кольцу
окружения  курсировали  немецкие  танки.  А  впереди  них  лежали   успевшие
окопаться  сплошные  цепи  вражеских  солдат.  Это  было  полное  отсутствие
шаблона. Я видел: маневр врага, не сделавшего еще ни  одного  выстрела,  уже
вызвал у наших ребят беспокойство.
     14
     Помощь пришла неожиданно и совсем  не  оттуда,  откуда  можно  было  ее
ожидать. Еще в полдень, проснувшись,  я  сидел  и  под  монотонное  журчание
"стрекозы" читал газету. Питание рации было на исходе:  пришлось  отказаться
от сводки Совинформбюро. С той поры, как мы перемахнули кордон  Галиции,  не
попадалась нам геббельсовская "Дас Райх". Вот почему  я  очень  обрадовался,
когда разведчики принесли "Львовские вiсти",  -  дрянную  газетку,  половину
своих    страниц    уделявшую     печатанию     брачных     объявлений     и
коммерческо-спекулянтских сделок. Номер был  позавчерашний.  Но  всю  первую
полосу огромными буквами красной краской, словно цирковые анонсы на  заборе,
были напечатаны три слова: "Немцы заняли Рим".
     Дальше шло путаное сообщение, как и почему произошло это событие.
     - Ось дала трещину, - подмигнул повеселевший по  такому  случаю  Мыкола
Москаленко.
     Мы вчитывались в сообщения немецкой ставки.  Унылым  тоном  описывалась
неприступность "днепровского вала". У нас уж давно выработался верный способ
толкования  фашистских  сообщений.  Когда  не  было  вестей  с  родины,   то
приходилось пользоваться фактами из уст врага, очищая их  от  ила  и  дерьма
тупоголовой гитлеровской пропаганды.
     Собравшись вместе, Ленкин, Кульбака, майор Дегтев,  Войцехович,  Сердюк
оживленно комментировали эти новости.
     Все сходились на одном - Адольфу приходится туго.
     Газету давно бросили, и она валялась, забытая, на пне.
     Спор только разгорался. Вежливо попросив разрешения у часового, ко  мне
подошел задержанный в лесу пожилой крестьянин. Такие  люди  во  время  наших
"тихих" маршей бывали у нас ежедневно. Всех  гражданских  лиц,  появляющихся
вблизи нашей стоянки, мы вынуждены были задерживать. Иногда  их  бывало  так
много, что, не успев даже расспросить, мы  за  полчаса  до  марша  отпускали
узников на все четыре стороны.
     И  этот  крестьянин  на   первый   взгляд   ничем   не   отличался   от
примелькавшихся нам за эти трудные дни западных мужичков.
     Вышитая сорочка с шелковой ленточкой на шее, брыль, широкие "городские"
шаровары, лычаки - искусно сделанные постолы -  из  сыромятной  кожи.  Седые
виски, изморозь небритых щек, почти белые опущенные усы.  Только  совершенно
черные, будто накрашенные брови нависали на глаза, скрывая их  умный  блеск.
Взгляд его серых глаз привлек мое внимание лишь тогда, когда он сказал:
     - Можно у товарища командира попросить газету?
     Манера, с которой он приподнял брыль, ясно говорила, что передо мной не
простой ровенский крестьянин.
     Высокий с  зализами  лоб,  на  миг  мелькнувший  из-под  брыля,  усилил
впечатление интеллигентности лица. Кивнув головой, я разрешил взять газету и
отошел в сторону. Ничем не выдавая своего внимания, стал наблюдать.
     - Определенно - интеллигент! - подтвердил  мои  наблюдения  и  начштаба
Вася.
     Об этом же говорила манера, с которой  тот  уселся  на  пень  и  ловко,
профессионально,  просматривал  газету.  Взгляд   его   бегал   по   шапкам,
заголовкам, презрительная улыбка по случаю "исторического" извещения о  том,
что "немцы заняли Рим", мелькнула и скрылась в усах.
     Затем, перекинув ногу на ногу и приблизив к газете близорукие глаза, он
долго и внимательно читал.
     Если бы не шелест ветра да шорох  начавшей  опадать  листвы,  можно  бы
подумать - сидит в глубоком кресле человек, вся жизнь которого прошла  среди
книг, журналов, карточек.
     Но кто же он? Агроном, учитель, врач?
     Почему, обращаясь ко мне с галицийски построенной фразой, он  в  то  же
время не называет меня паном-начальником?
     Когда он сложил газету и с вежливым поклоном, в  котором  чувствовалось
достоинство и не было ни тени холуйской лести, столь распространенной  среди
"европейски образованных" людей, отошел обратно  к  часовому,  я  подошел  к
нему. Разговор зашел о событиях дня, о которых мы  прочитали  во  "Львовских
вiстях".
     Комментировал он их бегло, изредка сбиваясь  в  ответах,  видимо  желая
быть понятным "восточному" украинцу. Я намеренно построил несколько  фраз  с
нажимом на местный выговор.
     Он впервые взглянул на меня исподлобья и настороженно.  И  сразу  скрыл
свою заинтересованность в густых бровях.
     - А пан... выбачайте... товарищ командир, не из нашей стороны?
     - Нет... почему же? Просто,  кохаюсь  в  литературе...  Изучал  Франка,
Кобылянскую, Стефаника...
     - Ага... Цикаво, цикаво... -  протянул  он,  разглаживая  усы,  и  стал
задавать мне вопросы по... западно-украинской литературе.
     Отвечая ему, насколько мог точно и почти  не  слушая  его  поправок,  я
вскоре  угадал  профессию  собеседника.  Передо   мной   был   преподаватель
литературы.
     - Гимназиальный профессор! - подтвердил  он  мою  догадку.  -  Выкладаю
также мовы: латыну, нимецку, польску и штуку, исторични заклады...
     Когда же я спросил, почему мы встретились с ним здесь, вдали от города,
он объяснил:
     - Я живу здесь, на хуторе.
     - Учите?
     - Нет. Работаю лесником... За клапоть земли.
     - Но вы же могли быть в фаворе, знаете немецкий язык...
     - Я знаю мову Гейне, Лессинга, Фихте, Канта,  Гете,  но  не  знаю  мовы
Геббельса.
     "Интересно! Говорит правду? Похоже... А если обманывает с таким честным
взглядом... тогда это враг опасный. Такие, вероятно, и  те...  изощренные  в
обмане,    натасканные    на     шпионаже,     предательстве,     отточившие
националистическую фразеологию..."
     - Товарищ командир замыслился?.. - говорит он ровным баритоном опытного
педагога. - Я знаю о чем. Пан думает о том, что вот поймали  мы  петлюровца,
або ж националиста?.. Пришел к нам в разведку. Пусти его -  он  сразу  немца
приведет... - и он печально махнул рукой. - Правда?
     Я не выдержал и засмеялся.
     Он тоже улыбнулся просто и невесело.
     - Угадал?
     - Угадали. Не совсем, но почти угадали... Как же это вы так?
     - Я внимательно приглядываюсь  к  людям,  которые  мне  нравятся,  -  с
грустью начал он свой рассказ. - Я не могу сказать, что я - коммунист.  Нет.
Все-таки воспитание наше псевдодемократическое...
     - Или социал-демократическое? - поправил я его полушутя-полусерьезно.
     - Ну, пусть так, - не спорю. Но если  бы  вы  сумели  понять,  как  мне
дороги ваши высокие идеалы. Они волнуют меня, и я не только умом  -  умом  и
подавно, - а сердцем чувствую: правда  на  стороне  ваших  идей.  Это  самые
прекрасные идеи человечества. Но...
     - И все же нельзя без "но"?.. - сказал я с вежливой  улыбкой,  стараясь
вызвать его на откровенный разговор.
     - Не смейтесь. Я думаю, вам должно быть интересно,  что  думает  о  вас
хотя бы вот такой эрзац-европеец, как я.
     - Конечно. Извините. Вы сказали - но...
     - Да, я сказал - но... Продолжаю... Но чистые  идеи  надо  проводить  и
честными людьми. Когда ваши войска пришли и освободили  нас,  -  здесь  было
ликование, - и он широким жестом  обвел  степь  вокруг,  над  которой  мерно
журчала  немецкая  "стрекоза"-разведчик,  -   всеобщее   ликование.   Каждый
радовался по-своему. Но радовались все...
     - Почти все, - поправил я его.
     - Да. Кроме будущих фашистов. Вам все это должно быть понятно...
     - Конечно. Итак, каждый ликовал по-своему... -  усилил  я  иронию,  все
вызывая его на откровенность.
     - Да, одни -  потому,  что  наконец  Украина  воссоединилась.  Об  этом
мечтали и Франко, и Стефаник, и  Кобылянская,  и  Коцюбинский.  Многие  наши
лучшие люди. Это понятно и близко миллионам крестьян, столетия жившим то под
австрийским цесарем, то под  Шмиглой...  Так  звали  наши  мужики  польского
Рыдз-Смиглы...
     - Другие? - подтолкнул я его вопросом.
     - А другие ликовали, что наконец не  надо  будет  ехать  за  товаром  в
Лодзь.
     - А можно будет в Москву?
     - Совершенно верно...
     - Третьи?
     - Третьи потому, что они русские, русины,  украинцы.  И  не  зная,  что
принесет им завтрашний день: под игом говорили одни, под солнцем -  говорили
другие...
     - И все-таки?..
     - Все-таки все верили, что этот день - день будущего, а не вчерашнего.
     - Ну, а вы? Вы как? - поставил я ему вопрос в лоб.
     - Я не выражал восторгов. Не носил цветов. Я думал. И понял, что я ждал
этого дня всю жизнь. Пришло лучшее, прекрасное, о чем  я  не  смел  говорить
даже любимым ученикам. Я сел за труды Ленина и Сталина. Я читал  Конституцию
и восторгался... А затем... Затем Наробраз прислал нового  директора  школы,
она  только  что  окончила  педтехникум.  Она  приходила  на  мои  уроки   и
пренебрежительно глядела на меня. Я вкладывал душу в свое  дело...  А  затем
говорила своей подруге, но так, чтобы я слышал: "Недорезанный буржуй"... Это
я - недорезанный буржуй...
     - Это была дура и невежда...
     - Благодарю вас. Я знаю. Но она была не одна.
     - Вы не ошибаетесь?
     - Нет. Может быть, я ошибаюсь в арифметике. Я -  профессор  литературы.
Но разве вы не поняли, что мы тоже стали советскими  гражданами.  Не  все  -
согласен. Но многие верили в это,  хотели  этого,  стремились  к  этому.  Вы
думаете, я книги и Конституцию читал на виду у всех? Я не хотел, чтобы  меня
заподозрили в заигрывании с новым строем. Я  читал  их,  как  читают  стихи,
поэму. Может быть, это сентиментально. Но надо считаться с  людьми,  такими,
какие они есть. Не в лаковых же сапожках вы строили социализм? И сейчас  вам
строить его вместе с нами. Хотя мы и... недорезанные буржуи.
     Я смотрел на этого человека  и  думал:  вот  безусловно  заблуждающийся
человек. Но как дать ему понять, как объяснить ему, что во имя одной большой
справедливости часто надо закрывать глаза на мелкие несправедливости?
     - Сначала надо выгнать немца... - сказал я ему после паузы. -  А  потом
исправим и мелкие промахи.
     Он молча взглянул на меня испытующими глазами и так же молча показал на
шапку в газете...
     - Немцы заняли Рим! Значит, не за горами тот  день,  когда  вы  займете
Берлин?
     - Социализм строить нам с вами, а занимать Берлин - без вас? -  съязвил
я. - Ну, ладно, не обижайтесь. Но верите ли вы в это?
     - Если бы не верил, я не был бы лесником в этом  краю.  Мы,  многие  из
нас, готовы были в те дни поклониться вашему грубошерстному  костюму...  как
власянице апостола! И вдруг мы с удивлением видели погоню некоторых, и в том
числе моей директрисы, за гнилым лодзинским товаром, залежавшимся в подвалах
Львова, и недоумевали, не зная, как это понять...
     "Ах, вот что у тебя ноет!" - подумал я про себя. - Ну, это уж не  такая
сложная психологическая язва. Не страшнее насморка.
     - А понять ведь так просто...
     -  Скажите  же,  как?  Скажите!  -  Он  схватил  меня  за  руку,  и   я
почувствовал, что он действительно по-настоящему взволнован этим разговором.
     - На светлом фоне, на белом платье даже небольшие пятнышки грязи  режут
глаза...
     Он долго смотрел на меня  широко  открытыми  глазами.  Затем  пошевелил
седыми усами и отпустил мою руку.
     - Верно... Ах, как это верно. На белом платье... Так, так...  Да.  А  у
вас действительно белоснежное платье невесты. И вот сбежались  поглазеть  на
него и мечтатели, и завистники, и стяжатели, и развратники  старого  мира...
Белое  платье...  И  вдруг  кто-то  один   заметил:   пятнышко...   Заорали,
заулюлюкали...
     - А кто же этот один?
     - Вы думаете: я с этой девчонкой?
     - Нет, не думаю...
     - А я думаю, что так. Да, конечно... Она ведь тоже... была  расстреляна
немцами в сорок первом году, но не поклонилась  им...  Я  должен  был  тогда
понять ее. Послали  ее  начальником,  а  подчиненный  -  в  грамматике  и  в
синтаксисе разбирается на многих языках... А я обиделся,  в  амбицию...  Эх,
как это нехорошо, как нехорошо!
     - Так кто же виноват?
     - Не знаю... Наверное, те, кто посылал... Не знаю... Но сейчас я больше
всех чувствую виноватым себя.
     - Узнаю интеллигента... узнаю...
     Он улыбнулся и печально покачал головой.
     Мы довольно мирно кончили с ним разговор. Дела отвлекали меня от  этого
человека, и, может быть, я совсем забыл бы о нем, как  забываешь  о  многом,
что встретилось на пути мимоходом. Но именно в этот день к  вечеру  началось
наступление немцев и хорватов...
     Когда кольцо окопавшихся врагов все больше сжималось железным  урчаньем
танков, казалось уже физически ощутимым, кто-то подошел ко  мне  и  взял  за
руку. По особой манере брать за руку я узнал преподавателя литературы,  того
самого, который разносил нас сегодня...
     - Пане начальнику, товарищ командир... На штыре ока...
     Опять встала в памяти фигура Мыколы Струка из Белой Ославы.
     Я подумал, что опасность, угрожающая нам,  волновала  и  профессора  не
меньше, раз в минуту опасности с его уст слетели эти простые мужицкие слова,
не посеребренные "европейской" культурой.
     Мы отошли в сторонку.
     - Через болото можно выйти... Я знаю тропу...
     - Повозки?
     - Возы не пройдут... Коней в поводу провести, пожалуй, можно. А возы  -
нет, не пройдут.
     Долго раздумывать было некогда. На  противоположной  опушке  леса  сухо
потрескивали автоматы. Полминуты мы советовались с Мыколой и Васей...
     - Кидать возы! Раненых - на  носилки!  Способных  сидеть  верхом  -  на
коней, - скомандовал я.
     Команда спасительным журчаньем горного ручья  пошла  назад  по  цепочке
вытянувшихся рот.
     Мы прекрасно понимали, что на какие-то минуты вручаем судьбу  полтысячи
человек,  веривших  в  данный  момент   только   нам,   в   руки   человека,
встретившегося всего несколько часов назад.
     Тихо пробирались мы по кочковатой  тропе.  Иногда  слышалось  чавканье,
бульканье, храп и стоны... Но умные,  привыкшие  к  походам  животные  будто
понимали: если в болоте  нас  обнаружат  и  возьмут  на  прицел  пулеметами,
пристреляют минометами, - мы погибли...
     По времени и  пройденному  пути  я  отметил  про  себя  -  вся  колонна
втянулась в болото. Топь стала все сильнее засасывать... вот уже по  колено,
по пояс бредут люди в вонючей, пахнущей лягушками и тиной жиже... Неужели он
предатель? Но вот  мы  нащупали  ногами  под  грязью  твердый  грунт,  стали
попадаться камни, галька. Вот уже и песчаный берег... На горизонте  на  фоне
неба проектируются телеграфные столбы. Шоссе близко.
     Командиры расположили выходящих из болота цепью.
     - На шоссе - разведку! - скомандовал я Васе.
     Люди начали шуметь. Выливали из сапог и штанов воду, звякали оружием...
Изредка хлюпал смешок... Раненые стонали на носилках.
     Вернулась разведка.
     На шоссе - немцы. Но посты их дремлют, не подозревая вблизи противника.
Уверенные в непроходимости болота, они надеялись провести спокойную  ночь  в
затишных кюветах шоссейки.
     - Натаскали снопов... Устроились надежно... Изредка курсирует по  шоссе
один танк, - докладывал Лапин.
     История партизанского движения знает много примеров, когда партизаны  в
одиночку или мелкими группами скрывались в болотах, лесах, горах  от  врага.
Иногда это голодное, холодное бегство переходило  в  героическую  борьбу  со
страхом смерти, которым враг изматывал изо дня в день,  из  месяца  в  месяц
загнанных в дебри людей.
     Но для нас после трех славных  рейдов  в  этом  окружения  было  что-то
обидное.
     Хотя мы и знали, не могли не знать осенью 1943 года, что в  бою  пехоты
против танков многие лягут здесь навеки, мы дали команду - в атаку!
     Организовать атаку мы не успели... Нужно было еще хотя бы  5-10  минут,
чтобы распределить между командирами сектора шоссе. А в это время позади, на
той стороне болота,  где  час  назад  мы  бросили  возы  и  слабых  лошадей,
шквальным огнем  ударили  пулеметы,  автоматы,  раздались  взрывы  гранат  с
высотки, оставленной майором Дегтевым, полетели в небо ракеты.
     Некоторые, явно шальные очереди попали и в нашу сторону.
     Думать было некогда, организовать атаку не пришлось.
     Вася командовал где-то слева:
     - Вперед!
     Рядом со мною был комиссар Мыкола. Я крикнул ему:
     - Держись за мной, подгоняй ребят, чтобы не залегли.  Иначе  -  гибель.
Только вперед! В случае чего, принимай команду. Только не останавливаться.
     - Только вперед! - подхватил чей-то голос рядом.  Я  увидел  соломенный
брыль нашего проводника.
     Вся группа пошла на прорыв, ориентируясь по столбам шоссе.  Мы  поспели
вовремя. Смяли, передушили, перебили прикладами и ножами еще спящих в снопах
фашистов... И только проскочили  шоссе,  как  с  боков  почувствовали  клещи
немецких танков. Но они уже не могли нас зажать. Это были  клещи,  хватавшие
пустое место, вернее, больно прищемившие наш  хвост...  С  каждым  шагом,  с
каждой перебежкой мы все дальше уходили на внешнюю сторону кольца.
     И уже совсем шальной снаряд из танковой мелкокалиберной пушки  отомстил
нам за  неудавшуюся  врагу,  так  искусно  организованную  ловушку.  Трасса,
оранжевая, словно бархатный канат, преградила нам путь... и где-то недалеко,
мягко шлепнувшись, погасла.
     - Ой, мамцю моя! - жалобным восклицанием отозвалось  впереди.  Я  сразу
узнал голос нашего проводника. Он лежал, уткнувшись лицом в землю,  раскинув
белые-белые руки. На шоссе вспыхнула ракета. Темное пятно на сорочке  росло,
расползалось.
     - Переверните меня... - попросил он.
     Доктор Циммер исполнил его просьбу.
     - А, товарищ командир...
     В груди у него забулькало, страшно и громко.
     - Умрет через две-три минуты, - шепнул мне доктор.
     Мимо пробегали наши, припадая к земле при частых вспышках ракет.
     Танки продолжали бешено обстреливать цепь, но, выскочив на  шоссе,  они
переносили огонь дальше. Снаряды и пулеметные трассы уже давали перелет.
     Белая рука поднялась в воздухе, словно звала на помощь. Я нагнулся...
     - Ну, ось... мы вместе с вами, пане-командире... брали Берлин... -  еле
слышно прохрипел профессор. - Берлин бралы...
     Через две минуты он скончался.
     В лесу шла сумасшедшая  стрельба.  Слышалось  ржание  раненых  лошадей,
похожее на детский плач. Молча, бегом двигалась колонна...
     С высоток за болотом взлетали ракеты. Но они уже не освещали нас. Танки
близко, но неровности почвы  спасали.  Пули  проходили  невысоко,  почти  на
уровне головы, но как только пулеметчик снижал обстрел, -  они  ударялись  о
спасительный бугорочек, всего на  полметра  возвышающийся  на  горизонте,  и
взмывали вверх. Люди, сгибаясь, перебегали к нам в лощину.
     Постреляв  немного,  танки  перевели  огонь  на  лес.  Мы  использовали
передышку и ушли от шоссе.
     Построив колонну и сориентировавшись по полям и оврагам, мы взяли  путь
прямо по азимуту на Шепетовские леса.  Там  будет  вырыта  могила  участнику
Карпатского рейда, могила "гимназиальному профессору", преподавателю  латыни
и германской  литературы,  человеку,  ставшему  в  пятьдесят  лет  советским
патриотом и вместе со всеми нами "бравшему Берлин".
     15
     Зацепившись за кромку Шепетовского леса, мы свалились отдыхать.
     После пройденной степями и лесостепью тысячи километров всем  казалось,
что теперь мы уже в полной безопасности.
     Передохнув, люди, как обычно после тяжелого пути, вспомнили прошлое.  И
самое страшное казалось смешным.
     Уже кто-то подсчитал,  что,  начиная  от  Збруча,  было  двадцать  одно
окружение.
     - Очко! - смеялись бойцы. -  Ну,  теперь  уже  больше  не  может  быть.
Хватит. А то будет перебор.
     Разведки пошли, как всегда, звездным маршрутом. Но  самых  отчаянных  я
послал на север: на асфальт.
     Люди, возвращаясь, приносили разные сведения,  но  самого  главного  не
могли узнать. А главное для нас было: где Руднев? Проходил ли здесь  Ковпак?
Где-то под Тернополем затерялся его след. На третий день  Лапин  прикатил  с
асфальта на "оппельке".
     - Переговорщицу поймали, -  объявил  громогласно  дежурный,  подходя  к
начштаба.
     Пока виновник  торжества  возился  с  трофейной  машиной,  я  вышел  на
просеку. Ветровое стекло было вдребезги рассечено автоматной очередью. Рядом
с Лапиным восседала немка.  В  шляпке  и  дорожном  клетчатом  макинтоше,  с
ярко-красной сумкой в руках.
     - Принимайте кралю! Кавалера ее я срезал, - чудил Лапин.
     Немка оказалась секретаршей-стенографисткой майора Дормана,  инспектора
управления Розенберга. Ее патрон совершал инспекторскую поездку по Украине.
     Вот уже второй месяц, как нет  Миши  Тартаковского.  Я  никак  не  могу
привыкнуть к новому  переводчику.  Исполняющий  по  совместительству  и  эти
обязанности доктор Циммер выводил меня из  терпения.  Он  прекрасно  владеет
немецким языком. Но допросы пленных при помощи доктора не удавались.  Циммер
никак не может удержаться на строго целеустремленной военной  мысли:  он  то
ударялся в психологию и быт, то вдруг  со  слезами  на  глазах  вспоминал  о
зверствах фашистов и в  самый  напряженный  момент  допроса  лез  ко  мне  с
воспоминаниями.
     - Пора привыкнуть, доктор. Вы теперь военный человек. Какие могут  быть
нервы? Возьмите себя в руки.
     - Ничего не могу поделать, пане подполковник.
     - Сколько раз говорил - не называйте меня так!
     - Извините, пожалуйста. Я постараюсь, товарищ командир,  -  говорил  он
виновато и замолкал.
     Мне становилось жаль его.
     - Давненько мы с вами, доктор, перестали "подписываться" на "Дас Райх",
- пытался я пошутить.
     - О да. Еще от Черного леса, - говорил он печально.
     Допрос немки он начал вяло. Затем увлекся. И если бы  нас  интересовали
Германия и Франция, нормы пайка  и  настроения  немецких  фрау,  если  бы  я
понимал что-нибудь в парфюмерии и военных модах - лучшей  информации  трудно
было бы желать. Но в те дни меня совсем не интересовала Германия. Я  смотрел
в пустые глаза немки, отворачивался от ее дрожащих рук и думал: "Ну, что  ты
можешь мне еще рассказать? Откуда тебе знать, где Ковпак?  Что  случилось  с
Рудневым? Как идут Фесенко и Матющенко?" - и, махнув рукой, ушел в лес.
     Тихо и сочувственно шушукались высоко в небе своими кронами корабельные
сосны. Словно старушки-богомолки, покачивали они задумчиво  головами:  "Ага,
не знаешь-шь... ага..."
     Доктор Циммер один еще не меньше часа продолжал галантный разговор.
     На исходе второго часа, проходя по лесу, я услышал крик: "Где командир?
Найдите командира". Дело было  похоже  на  тревогу.  Я  быстро  откликнулся.
Навстречу мне бежал доктор  Циммер,  без  шапки,  лысина  его  искрилась  на
солнце.
     - Вы знаете, что это за птица? Я-таки докопался!
     - Ну и что? Какая птица? Говорите спокойнее.
     - Нет, вы знаете, куда она ехала?
     - Она же вам сразу сказала: во Львов.
     - Это я хорошо понял - во Львов. Но почему во Львов из  Днепропетровска
нужно ехать через Ровно? А? Почему бы такая топография?  Не  знаете?  А  вот
теперь попробуйте мне сказать, что доктор Циммер  -  плохой  переводчик  или
плохой разведчик. Майор Дорман не поехал из Днепропетровска во  Львов  через
Каменец-Подольский и Тернополь, потому что там полно партизан. Это она  мне,
доктору Циммеру, говорит, что там полно партизан. Ну, как вам нравится?
     Я сказал, что мне все это не так уж нравится.
     - Ну и что же дальше?
     - А дальше то,  что  на  мой  вопрос,  каких  партизан  она  знает  под
Винницей, - что, вы думаете, она мне ответила?..
     - Ну, кто под Винницей?
     - "Под Винницай партизанен Кальпак". А  когда  я  спросил  ее:  кто  же
вокруг Проскурова? - она ответила: "Тоже партизанен Кальпак", и что бы я  ни
спросил, какие города ни называл бы - Волочиск, Тернополь, Бучач,  Злочев  -
всюду ей и ее майору чудится "Кальпак".
     - Чудился, доктор, - поправил я Циммера.
     - Верно, верно...
     - А как же вы все это выпытали?
     Доктор улыбнулся.
     - Эта женщина... настоящая немка. Она, как кошка.  Кто  ее  по  шерстке
погладит, тому она и мурлычет.
     - А больше она ничего не знает?
     - Нет. Больше ничего. Она знает только... и просит, чтобы ей дали время
сделать... - доктор Циммер  заулыбался  и  прикрыл  нос  двумя  пальцами,  -
сделать туалет.
     Значит, от  Львова  до  Проскурова  широким  "фронтом"  проходили  наши
группы. Измученные, израненные, без патронов, они наводили страх на  немцев.
Это шорох тысяч ног наших колонн и колоннок, скатившихся с  гор,  разносился
от Днепропетровска до Львова.
     Может быть, и не сразу, но через несколько минут я  подумал:  "Шуму  от
выхода  нашего  из  Карпат  было  больше,   чем   серьезного,   продуманного
партизанского  дела.  Но  наша  ли  в  том  вина?  Мы  -   подвижные   части
партизанского движения. Мы выполнили свой долг. А вот  партизанская  пехота,
закрепляющая успех... если  бы  она  подошла!  Тогда  то,  что  было  только
отражением  в  трусливых  мозгах  фашистов  от  нашего  похода,   стало   бы
реальностью".
     И, уже попав на верную колею допроса, мы  вместе  с  доктором  Циммером
беседовали с немкой... Уверившись в наших "благих  намерениях"  (она  так  и
сказала: "я вижу у вас благие намерения", - шепнул мне лукаво Циммер), немка
болтала без умолку. А я задумчиво листал толстую тетрадь  -  дневник  майора
Дормана. Чем-то необычным казался мне он... Некоторые страницы  были  сплошь
исписаны под одной датой. Между датами пропуски иногда по нескольку месяцев.
     - Нет, определенно это был мыслящий немец, - сказал я Циммеру.
     -  Одну  минутку,  товарищ  командир,  -   ответил   Циммер,   галантно
разговаривавший с немкой.
     И хотя я не мог понять и половины  написанного,  все  же  видел,  здесь
записывались  мысли,  а  не  велся  скрупулезный  учет  кур,  индюшек,  сел.
деревень, городов, рек, гор...
     - Бросьте немку к черту. Она и так влюбилась в вас...
     - Не шутите так, командир...
     - Я не шучу... Познакомьте меня лучше вот с этим манускриптом...
     Циммер  минуты  три  читал  про  себя,  затем,  откашлявшись,   перевел
по-русски почти без ошибок.
     3.10.41 г.
     "Мы перед Харьковом. Наступление задержано. Это  поразительно.  Русская
оборона усиливается, а разрушенные дороги лишают нас возможности массировать
новые силы".
     - Дальше. Дальше. Вот здесь, пожалуйста...
     5.11.41 г.
     "Мы  в  Чугуеве.  Дальше  мы  не  можем  идти.  Дожди  сделали   дороги
непроходимыми.  Восточное  Чугуева  -  бездорожье.  Русские  ушли,   оставив
ничтожный по численности, но упорный арьергард. Наш главный враг - громадные
пространства без дорог. Наши полки перед стенами Москвы".
     - Напрасно он валит все на дороги... А,  впрочем,  надо  же  на  что-то
ссылаться. Все они "завоеватели" так: чуть споткнулся - дорога виновата...
     - Ага, вот уже и про нас... - с гордостью говорит Циммер.
     "В Харьковской области русские установили  очень  много  адских  машин,
которые взрываются в определенное время. Значительное число их  было  отрыто
нашими инженерами. Часть их была выдана перебежавшими к  нам  саботажниками.
Многие из них погибли при удалении мин".
     - Туда им и дорога...
     - Продолжайте, доктор...
     - Сейчас... так... вот есть интересное...
     10.11.43 г.
     "Русские в Харькове. Самолеты  над  Германией.  Становится  скверно  на
душе. Есть желание с горя пить, и мы пьем. А  теперь,  когда  мы  отступаем,
встречаем только вражду".
     - Что посеешь - то и пожнешь. Дальше...
     "Вражда это не так важно, но хуже  то,  что  против  наших  арьергардов
действуют партизаны из тех... которые в 1941  г.  свободно  жили  и  повсюду
ходили. Они применяют самые жестокие средства, как зубами  перегрызают  наши
внутренние связи. Мы не можем ни выехать, ни подъехать по  железной  дороге.
Узловые станции Ковель и Ровно  парализованы  с  августа.  В  разгар  нашего
наступления и потом, в печальные дни нашего отступления,  в  северной  части
Украины поезда не ходили нормально и часто подвергались крушению. А теперь я
должен сидеть в жалкой избе и заботиться об  охране  железнодорожной  линии.
Музыка играет, и я в настроении писать и писать.
     Становится страшно обозревать местность, когда едешь.  Повсюду  остатки
разрушенных поездов.  Ни  одного  дня  в  моем  районе  без  железнодорожных
катастроф.  Русские  партизаны  устанавливают  адские   мины,   которые   мы
отказались удалять и которые должны взорваться.  И  часто  приходится  самим
взрывать рельсы, где только подозреваем мины. Некоторое время в Белоруссии и
некоторых районах Украины было даже известное облегчение. Партизаны  сотнями
взрывали рельсы. Это было плохо для восстановительных работ, но  хорошо  для
поездов.
     Какая паника! И вообще, если бы не было  мин,  партизаны  не  могли  бы
совершать ничего особенно вредного.  Они  причиняют  нам  непоправимый  вред
минами и при этом  сами  остаются  невредимыми.  Каким  образом  так  сильно
развился на дорогах бандитизм? Во многом мы сами виноваты.  Наша  жестокость
послужила причиной тому, что тысячи русских ежедневно нападают  на  железные
дороги..."
     Дальше шли дорожные записи.  Дневник  съехал  на  обычную  форму.  Еда,
сон... Выпито... Имена украинских девушек...  Затем  довольно  презрительная
запись о женских достоинствах спутницы майора...
     - О дороге из Днепропетровска не сделано ни  одной  записи...  Обратите
внимание, командир.
     - Что ж, придется полагаться только на словесные показания фрейлейн...
     - Фрау, товарищ командир... - вежливо поправил Циммер.
     Картина прояснилась... Разобравшись  в  душевном  состоянии  этих  двух
немцев, мы яснее поняли, каким кошмаром было для оккупантов наше движение...
Страх перед дорогами! Паника на станциях... Ужас!
     Кто же сделал это?
     Ковпак, как говорила в страхе немка.  И  он,  конечно!  Но  его  имя  -
символ... Этот ужас в черные фашистские души вселили разные люди.  Советские
патриоты, о которых устами старейшего большевика Михаила Ивановича  Калинина
партия сказала: фашизм это враг, которого "надо бить много и долго  для  его
же  собственного  вразумления,  для  внедрения  в  его  сознание  того,  что
партизаны - это благороднейшие граждане подвергшейся нападению страны".
     И как упрек и укор малодушным и двуличным, как восхищение всем  лучшим,
прямодушным и чистым, что есть в человеке, стоит моя многострадальная Родина
и ее лучшие люди с чистой совестью, с ясным взглядом вперед, трезвым умом  и
пламенным сердцем, таким, каким оно было у Семена Васильевича Руднева.
     Десятки крупных соединений действовали в тылу у  врага  Каждое  из  них
делало свое честное, благородное дело. К лету 1943 года картина была  такая.
Далеко на западе за Стоходом  и  Серетом  Федоров  стальными  тисками  зажал
крупный железнодорожный узел Ковель. Не выпускал поездов ни из Бреста, ни из
Холма, обрубал немецкие щупальца на Сарны и Здолбунов.  На  Карпатах  бились
Ковпак и Руднев. Блестящие рейды совершали Наумов и  Мельник.  Еще  зимой  и
весной Наумов пронесся ураганом по всей Украине. В степях  Кировоградщины  и
Одесщины, по нижнему течению Днепра и Полтавщине проходили его рейды. Старик
Мельник нагнал страху на гитлеровскую ставку.
     Севернее  -  вся  Белоруссия  горела  под  ногами   у   немцев.   Враг,
проскочивший случайно  через  диверсионные  заставы  Федорова,  проходил  на
Шепетовку и Сарны, где его добивали Бегма и  Одуха.  Организованное  партией
большевиков народное партизанское движение действовало во всю силу,  и  даже
наши временные неудачи в Карпатах предстали перед нами в другом свете.
     16
     Спустя два дня, на подходах к  железной  дороге,  мы  встретили  первых
партизан. Это были отряды, сразу при формировании присвоившие  себе  славные
имена Котовского, Фрунзе.
     Наши маршруты совпадали.
     Договорились с командованием двух отрядов о  переходе  железной  дороги
Здолбуново-Шепетовка.
     Ночью мы подошли к железной дороге засветло и остановились в  километре
от нее на опушке леса.
     Еще бывали перестрелки,  два  эшелона  было  пущено  под  откос,  через
асфальт мы переходили с боем, но все это  уже  казалось  катившимися  с  гор
камнями.
     Выход из Черного леса через всю Галицию и Ровенщину  занял  без  малого
месяц.
     27 сентября мы подошли к Городнице. Здесь начиналась зона партизанского
края. Хотя мы еще не встречали стоянок партизан, но и немецким  духом  почти
не пахло.
     - Обойдем Городницу и остановимся в лесах  на  отдых,  -  решили  мы  с
комиссаром Мыколой и начштаба Васей.
     - Надо все-таки поразведать городишко, где его лучше объехать, - сказал
Вася.
     - Торопиться надо.  Пойдем  в  леса  -  большую  часть  групп  придется
разослать по разведкам. Будем разыскивать Ковпака и остальные группы.
     Но в Городницу разведку все-таки послали. Вернувшись, она сообщила, что
побывала в самом городе.  Там  не  было  ни  немцев,  ни  других  каких-либо
властей.
     - Удрали от партизан немцы, - докладывали разведчики.
     Гарнизон Городницы еще с лета был обречен. Уже в июне  немцы  с  трудом
подвозили питание, а связь осуществлялась  только  по  радио  и  самолетами.
Позже окопавшиеся здесь огромные соединения партизан  полностью  блокировали
Городницу. А на период, когда  потребовалось  перебросить  отряды  в  другие
места, партизаны плотно замуровали имевшимся в избытке толом все  выходы  из
города.
     Когда я узнал все эти подробности, то подумал: "Так ласточки  поступают
с воробьем, забравшимся в их гнездо: плотно прикрывают выход,  а  затем  все
вместе замуровывают его в гнезде".
     - Но как же вы все-таки осмелились сунуться в самый город? - спросил  я
разведчиков.
     Лапин рассказал:
     - Подходим мы к предместью. Что такое? Нет ракет. Не может быть,  чтобы
немцы без ракет спали. Подходим ближе. Тишина... Еще ближе... Уже на огороды
вышли. Слышим, гармоника играет и дивчата хохочут. Ну, тут я хлопцам говорю:
"Пошли! Нема никого!"
     - Так из чего же ты это понял?
     - Если были бы немцы, дивчата б не хохотали.
     Действительно, город был пуст. Здесь  перед  войной  стоял  пограничный
гарнизон. Казармы, отличная баня.  Все  сохранилось.  Искушение  было  очень
велико. Махнув рукой на предосторожности, мы с Васей заняли Городницу.
     Попарившись в бане, на следующий день дали  координаты  обещанному  нам
еще в Карпатах самолету. Три раза переспрашивала Большая  земля  координаты,
примеряя их, видно,  к  своей  карте,  и,  конечно,  каждый  раз  они  точно
совпадали с Городницей. О ней все лето имелись разведданные, что  там  стоит
упорный, не сдающийся гарнизон. Решили, что напутал наш штаб.
     Наконец на вторые  сутки  из  партизанского  штаба  пришла  недоуменная
радиограмма: "Сообщите, кто занял Городницу?" Но что мы могли сообщить?  Кто
занял Городницу? Да никто ее не занимал. Немцы сами еле ноги унесли оттуда.
     За несколько дней стоянки мы успели передохнуть. Наиболее сильные  роты
выслали диверсионные группы на  асфальт.  Войцехович  в  перерывах,  лежа  в
кровати, читал Клаузевица:
     "На войне зачастую, когда полководец уже считает себя побежденным,  уже
велит трубить отступление, уже готовится очистить поле битвы, вдруг является
посланец и медоточивыми устами сообщает, что противник отошел, уступив  поле
брани, и тем самым признал себя побежденным. Иногда мгновение,  одно  только
мгновение - и чаша весов из  темной  бездны  отчаяния  взлетает  к  вершинам
счастья".
     - Это про нас, командир! Про Городницу, - шутил начштаба.
     Конечно, медоточивого  посланца  не  было.  Но  выдержки  действительно
хватило у партизан, а не у немцев.
     И  по  этому  случаю  день  и  ночь  наши  бойцы  посменно  парились  в
гарнизонной бане до потери сознания.
     17
     Однажды вечером разведчики сообщили, что севернее Городницы реку  Случь
с запада форсировал какой-то небольшой отряд. Разведчики не дошли  до  него,
торопясь передать эти сведения. Но были догадки, что это группа Ковпака.
     Уточнив  все  сведения,  на  другой  же  день  мы  с  Мыколой   выехали
рапортовать командиру.
     Встреча с Ковпаком произошла в той самой Старой Гуте, где четыре месяца
назад на митинге поляков выступал ксендз пан Адам.  Сейчас  он  тоже  угощал
Ковпака. Правда, с кисло-сладкой улыбкой, но все же он сообщил Ковпаку,  что
стол, за которым он тогда обедал, они сохраняют как реликвию.
     Я хотел было произнести рапорт по всей форме. Но Ковпак махнул рукой  и
сказал: "Ладно, потом отрапортуешь, на "дозвольте", и  крепко  обнял  нас  с
Мыколой.
     Пункт сбора  обеих  групп  был  назначен  в  районе  дислокации  отряда
Иванова. Туда была отправлена четвертая рота и остатки третьей, пришедшей  с
Ковпаком.
     Ковпак выехал со мной в Городницу. К его приезду жарко  натопили  баню.
Коренные сибиряки - Ленкин, Ефремов и и Тетерев - поддавали жару.  Выйдя  из
бани, командир долго ходил  по  Городнице,  присматривался  к  людям,  к  их
выправке, любовался на коней, внимательно разглядывал тачанки.
     - Ну, езжай вперед к Иванову, - сказал он мне. - А я пойду с  остальным
отрядом.
     И уже в деревушке,  резиденции  Иванова,  я  снял  с  себя  обязанности
командира группы. Снова стал разведчиком, заместителем Ковпака. Расспрашивая
Панина и Лисицу, я пытался восстановить  их  маршрут,  который  разошелся  с
нашим еще у Днестра.
     Возле хаты штаба был устроен небольшой "парад", даже с выносом  знамени
отряда.
     И с этого дня в  партизанском  крае  стало  известно,  что  не  разбили
Ковпака немцы, что этот кремневый дед не только ускользнул  от  бесчисленных
ударов врага, но и вернулся с обозом, не растеряв оружия, во главе батальона
испытанных, карпатские виды видавших бойцов.
     Еще говорили, что по следам Ковпака  идет  самый  сильный  батальон  во
главе с комиссаром Рудневым. Он должен был прийти последним, но задержался в
Карпатах для выполнения особого задания.
     Пикеты и разведчики партизанского края ждали  с  нетерпением  и  готовы
были соревноваться в том,  кто  первый  встретит  легендарного  комиссара  и
самыми краткими, самыми безопасными тропами проведет быстрее его батальон  к
Ковпаку. Уж очень хотел наш народ видеть эту встречу.
     -  Комиссар  вернется!  Щоб  я  вмер,  вернется!   -   убеждал   Ковпак
партизанских  командиров,  заезжавших  "в  разведку"  и  "в   разглядку"   в
знаменитый штаб.
     Но дни шли, а батальон комиссара не был отмечен  пикетами  и  заставами
партизанского края.  Разведчики  успели  смотаться  под  самую  Шепетовку  и
вернуться  обратно.  Но  они  не  принесли   никаких   вестей.   Руднев   не
возвращался...
     В третий раз у знаменитых уже Глушкевичей остановился  на  стоянку  наш
отряд.
     18
     Недели на две собрались все основные группы. "Давыдовский  маневр"  был
проверен на территории всей Западной Украины. Он оказался правильным. Больше
того, из разошедшихся в звездном порядке шести групп ни одна не погибла.  До
партизанского края раньше всех  дошел  Кучерявский,  затем  наша  группа,  а
вместе с нами Павловский и Кульбака. Затем подошел Ковпак. Последним  явился
Матющенко. Но, кроме основных  шести  групп,  еще  десятки  мелких  групп  и
одиночек собирались больше месяца. Отколовшиеся  разведчики,  отрезанные  на
форсировании рек и переколов шоссеек "хвосты" колонны  образовали  небольшие
маневренные отрядики. Все они, повинуясь чутью, выработанному  за  два  года
борьбы, и знанию вражеского тыла - всего того, что  укладывается  в  понятие
"партизанский нюх", прошли сотни километров. И все находили свой отряд. Одни
- с большими боевыми результатами, другие -  с  меньшими,  некоторые  просто
проскальзывали.
     Но все приходили в свой отряд.
     Из  небольших  групп  больше  всего  отличилась   команда   архитектора
Тутученко. Он с семнадцатью бойцами  еще  в  Карпатах  ушел  в  разведку  от
Ковпака. И, вернувшись, не нашел его. Выходил на север без карты, по старому
маршруту. Прошел  без  боев  до  Збруча.  Тутученко  был  окружен  у  города
Волочиска. Но, не растерявшись, хлопцы обманули противника,  пристроились  в
хвост к нападающим, подошли к их колонне  и  молниеносным  ударом  захватили
машины. Затем они на двух машинах объехали другую немецкую  колонну,  бросая
ракеты.  Приняв  их  за  подкрепление,  немцы  подпустили  машины  к  своему
сомкнутому строю. Напав на немцев, не ожидавших налета,  семнадцать  человек
сумели перебить большую часть гарнизона. Был убит комендант Волочиска и  еще
до полусотни фашистов.
     Дальше путь  на  север  группа  Тутученко  совершала  уже  на  машинах,
переодевшись в мундиры жандармов и полицейских.
     Вышел Бережной со своей группой. Но  его  группа  понесла  значительные
потери. По дороге к Днестру они наткнулись на засаду: были  убиты  разведчик
Остроухов, медсестра разведки Лиза, Миша Тартаковский и Радик Руднев.  Радик
пережил отца только на восемь дней.
     Всех нас крепко огорчило известие о смерти Ганьки, белорусской девушки,
Ганьки-дипломата.
     Роту Курочкина, с которой она выходила, раненная, окружили немцы. Рота,
согласно приказу Ковпака,  прикрывала  выход  санчасти.  Начальник  санчасти
хирург Иван Маркович Савченко, сын  машиниста,  рабочий  человек,  советский
интеллигент, совершил свой последний боевой  подвиг.  Приказав  Курочкину  и
здоровым бойцам вынести раненых, он взял шесть автоматных дисков,  залег  за
деревьями и до конца прикрывал отход своей санитарной части.
     Ганька, раненная, отдыхала в стороне. В суматохе о ней  забыли.  Только
когда застрочил автомат Ивана Марковича, она проснулась.  Хотела  взобраться
на коня (раненные в ногу ехали верхом), но без посторонней помощи не  смогла
сесть на неоседланную лошадь. А к ней уже подбегали шесть  немецких  солдат.
Она хлестнула коня нагайкой и свалилась на землю. Немцы подбежали к ней.  Но
только они склонились к ней, как оглушительный взрыв разорвал лесной воздух.
Вверх полетели ошметки немецких мундиров.  Только  тогда  вспомнили  хлопцы:
Ганька со дня ранения всегда носила на поясе четыре гранаты -  две  лимонки,
две противотанковые.
     Иван Маркович прикрывал отход своей санчасти до последнего патрона,  он
тоже погиб на славном посту солдата-врача.
     Веселое оживление вызвало появление  в  отряде  двух  одиночек.  Первый
"воскресший из мертвых" партизан третьей роты по прозвищу "Васька-порченый".
Еще на Князь-озере у него был припадок аппендицита.  Дина  Маевская  сделала
ему  операцию,  после  чего  он   быстро   стал   в   строй.   Но   прозвище
"Васька-порченый" так и пристало к человеку. С ним дошел он  до  Карпат.  На
Карпатах приключилось с  ним  следующее:  объевшись  в  голодные  дни  сырых
грибов, Васька-порченый свалился. Вечером перед маршем к  нему  подошел  сам
еле стоявший на ногах врач.  Он  пощупал  пульс  и,  махнув  рукой,  сказал:
"Готов!"
     В Карпатах мы были не в  силах  копать  могилы  в  каменистой  земле  и
закладывали убитых камнями. Скал  вблизи  не  было,  и  Ваську-порченого  мы
засыпали листьями. А через день он пришел в  себя,  но  отряда  вблизи  и  в
помине не было. Не было  у  Васьки  и  оружия.  Парень  скитался  по  горам,
пробрался в село, но оно оказалось битком набито немцами. Случайно  вышедший
из хаты гуцул увидел партизана и провел его к стогу сена.  На  стогу,  между
сеном и крышей. Васька прожил  четыре  дня.  Хозяйка  подсовывала  ему  туда
молоко, хлеб, брынзу. На четвертые сутки немцы ушли. Парень спустился вниз и
уже совсем окрепший устроился под образами,  за  столом.  Хозяйка  выставила
вареники. В это время в избу ввалилось двое полицейских.  Скомандовав  "руки
вверх!", они обыскали Ваську. Не  найдя  оружия,  стали  допрашивать.  Малый
прикинулся военнопленным.  Вернуться  в  лагерь  он  с  видимой  готовностью
согласился, и полицаи успокоились. Они подсели к столу, к вареникам.  Улучив
момент, Васька схватил винтовку, прислоненную  к  стенке  полицаем,  и  убил
обоих. Затем он один, по следу отряда, прошел из Карпат через Тернопольщину,
Подолию, Житомирщину в партизанский край.
     Еще больше растрогал Ковпака и всех нас Велас.
     В горах, после потери обоза, грузы санчасти и радиоузла  распределялись
между бойцами. Из санчасти Велас  был  переведен  еще  в  Карпатах  приказом
Ковпака в радиоузел. Где-то возле Делятина старший радист поручил ему  нести
походный движок - "солдат-мотор", тяжелую  железную  штуку,  килограммов  до
десяти весом. В горах Велас потерял отряд. По его рассказам, он достиг  горы
Дил, с которой мы разошлись по группам, на следующий день после нас.  И  вот
тут-то он окончательно сбился со следа.  Его  ввело  в  заблуждение  деление
отряда на группы. Следы перекрещивались, путались, сбивали его с  толку.  Он
заблудился и попал в Венгрию, а оттуда в Румынию;  затем  через  Бессарабию,
Подолию, Винничину и Житомирщину, помытарствовав на два месяца  больше  всех
нас, он пришел в Полесье, нашел свой отряд, явился в штаб  и  молча  положил
перед Ковпаком движок "солдат-мотор".
     Ковпак,  серьезно  расспросив  Веласа  о  всем  его  маршруте,   вызвал
Войцеховича и сказал ему: "Занеси маршрут на карту, как  движение  отдельной
партизанской группы". Затем вынул из-под кровати заветную фляжку и, наполнив
два стакана самогоном, чокнулся с польщенным солдатом, Потом вызвал старшего
радиста и передал ему "солдат-мотор".
     - Да он нам ни к чему теперь, - сказал радист. - Нам новый  сбросили  с
Большой земли. А этот мы еще в Карпатах решили выкинуть.
     Ковпак нахмурил брови. Но, к счастью, Велас не слышал слов радиста.  Он
давно уже был глуховат, а после карпатских лишений совсем стал туг на ухо.
     Ковпак приказал отремонтировать веласовский мотор и ежедневно  по  часу
работать на нем.
     Последней пришла группа начштаба Базымы. Раненный в голову и грудь  под
Шепетовкой, он был спасен двумя бойцами - Бычковым и Сениченкой. Уже подходя
к Шепетовским лесам на Тернопольщине, его  небольшая  группа  напоролась  на
засаду. Минер Давыдович был  убит  наповал.  Оператор  Вакар  успел  сказать
только: "Пленку! Доставьте отснятую пленку в Москву",  и  умер  на  руках  у
Базымы.
     Мы стояли в октябре на хуторе Конотоп в четырех километрах  от  тех  же
Глушкевичей, где мы 12  июня  1943  года  начали  рейд  на  Карпаты.  Третий
знаменитый рейд на Карпаты окончился там же, откуда мы  шли  в  "обитель,  о
которой раньше подумать надо, как из нее выйти".
     Как часто мы с Васей вспоминали эти слова Руднева.
     Осень уже позолотила леса Припятского бассейна. Зелень совсем  исчезла.
Даже хвоя елей и сосен приобрела бурый цвет.
     19
     В эти дни золотой осени Ковпак сказал мне:
     -  Петро!  Полетишь  на  Большую  землю?  Тебя  давно  твое  начальство
вызывало... Доложи заодно и про нас. А!
     Сказано  это  было  спокойным  тоном,  но  я  видел,  -  старик  сильно
волнуется. Никто из нас не знал, как оценит руководство наш Карпатский рейд.
"Задача выполнена", - радировал Ковпаку партизанский штаб во время  рейда...
Но как?
     Ковпак страдал бессонницей... Он прислушивался к скрипу дверей в новом,
только что срубленном доме.
     Ясно было - Ковпак больше всех ждет Руднева... А  когда  и  он  сказал:
"Петро... Полетишь на Большую  землю"...  я  подумал  про  себя:  "Значит  -
все"... и стал собираться...
     Сабуровский аэродром находился вблизи от  Лельчиц.  Вспомнились  зимние
ночи...
     Всего только десять месяцев назад готовились мы к Лельчицкой  операции.
А казалось - прошли годы...
     Вспомнились слова Руднева:
     "Хлопцы! Это наши "партизанские Канны". Много воды утекло  с  тех  пор.
Уже даны немцу нашей доблестной армией настоящие Канны под Сталинградом, уже
завершена полной победой битва на Курской дуге... А как же мы? Есть ли  наша
доля, наша капля труда, подвига в общей победе? - спрашивали мы себя  в  эти
осенние дни.
     Вот Боровое - село, где мы стояли после "партизанских  Канн"...  Теперь
тут расположены отряды Сабурова и Бегмы.
     Мы подъезжали к аэродрому на рассвете... Подморозило...
     - Щира лошадка, - почему-то ни к кому не обращаясь, сказал Ковпак.
     Встает в памяти зимний день, когда мы впервые пришли сюда.
     "Отсель грозить мы будем шведу", - декламировал тогда Руднев.
     - Ты расскажи там... не забудь... про Проскуровску  дорогу,  -  твердил
Ковпак.
     Я вспомнил... на обратном пути из Карпат все группы докладывали об этой
дороге... Вспомнил, как проходил ее и сам...
     Лом людей, машин и танков двигался сплошным  потоком  по  Проскуровской
дороге на запад... Это  была  гигантская  работа  наших  старших  братьев  -
Красной Армии на Курской дуге. Там, далеко, за тысячу километров от  нас  на
восток, они взяли за глотку Гитлера, и хруст фашистских костей дошел до  нас
сюда, до Тернополя, по железной дороге "першей клясы".
     - Скажи, что мало мы ее поковыряли?.. Не було чем...
     Вспоминаю, как по  ночам,  бывало,  не  спит  наш  командир...  скрипит
зубами, ворочается...  Не  хватило  тола,  чтобы  полностью  закрыть  дорогу
"першей клясы".
     И, прощаясь с командиром, я думаю о своем...
     Ковпак сложен и разнообразен. Все в нем есть - и величие, и простота, и
хитрость, и наивность. Что же главное в этом человеке? Главное - преданность
партийному долгу... Это несомненно... Затем - требовательность к  себе  и  к
своим  подчиненным...  Он  любит  законченность  мысли,  отточенность  плана
операции. Как  всякий  новатор,  он  иногда  даже  в  ущерб  делу  впадал  в
резкости... Не раз наскучивал он нам своей придирчивостью, и  казалось,  что
делает он это зря. Но, вдумываясь глубже, я видел в этом самородке ту  черту
совершенства, которая всегда отличает незаурядных людей от посредственности.
     Опыт солдата помогал ему решать серьезные задачи,  отмыкая  их  сложный
замок ключом "маленьких дел". На разборе этого рейда  Ковпак  ясно  объяснил
неудачу боя тем, что выход батальонов на исходное положение  был  не  в  том
порядке, который нужен был к началу боя. "Что недоделано, то не  сделано"  -
эту истину понимал и ее всегда добивался этот народный вожак.
     Уже перед самым вылетом приехал из Конотопа связной и передал  принятую
после нашего отъезда радиограмму:
     "Ковпаку - Вершигора.
     Приветствую честные ваши заслуги... Ходатайствую о представлении  ваших
героев заслуженным наградам.
     Хрущев".
     Ковпак немного повеселел...
     - Не забув наградные листы, Петро?!
     И снова взмыл ввысь самолет... Уже не Лунц, а новые крылатые партизаны,
бывалые хлопцы Гризодубовой везли нас на Большую землю.
     Почти на рассвете перелетели Днепр... Пожары, пожары, пожары кругом...
     - Тут сейчас - фронт. Армия наша подходит к  Киеву.  Это  немец  уносит
ноги с советской земли, - говорит Таран, командир корабля...
     Левобережье было уже полностью свободно от немца.
     Светало. Я глядел вниз из кабины пилота...
     Ох,  как  ты  постарела,  заморщинилась  окопами,  траншеями,  надулась
волдырями бомбовых воронок, украинская земля!
     Догорала справа Дарница...
     Самолет наш не приняли в Харькове. Мы сели в Курске.  Со  мною  Николай
Смирнов - наш главный радист, Анютка Маленькая и Володя  Лапин.  Они,  после
полутора  лет  пребывания  в  тылу  врага,  первый  раз  на  Большой  земле.
Добираемся в Харьков эшелонами... Из одного в другой... Молодые ребята  были
взволнованы, веселы... Я не слушал их болтовни...
     Крепко запомнилось все виденное и  слышанное  в  эти  первые  сутки  на
Большой земле. В теплушках ехали солдаты,  женщины,  воюющий  народ.  Именно
воюющий народ...
     И в эту ночь с предельной ясностью  осознал  я  такую  простую  истину:
война - это труд. Весь народ, и мы с ним вместе - совершаем величайший труд.
     Вот   тихо,   словно   воркуя,   разговаривают   бывалые   гвардейцы...
Потрескивает от глубоких затяжек махорка, выхватывая на миг из тьмы теплушки
гвардейские усы...
     - Полк был хороший, дружный полк...
     А из другого угла недовольный голос разъясняет:
     - У него, брат, не такой пост, чтоб он наперед знал. Он только то может
знать, что было... Должность не такая, чтобы вперед...
     И снова вокруг треск махорочной затяжки.
     - И начали нашу роту общипывать...
     - Из зависти, что ли?
     - Не-е-э, по недоумению... А у меня ж был Нестеренко, пулеметчик такого
класса... Знаешь, какого? Высшего класса.
     Баба цыкает на ребенка  и  в  перерывах  между  его  криками  торопливо
рассказывает соседке:
     -  "А  ну,  покажи  руки",  -  говорит  секлетарь...  "У  нее  руки  не
порепанные,  значит,  и  в  партию  принять  не  можем",  это  -  я  кажу...
"Правильно", - говорит секлетарь... А я партизан передержувала...  Мне  вера
от партии большая.
     Другая баба говорит о чем-то своем:
     - Теперь ведь бога нет, ни сына божья, ни святого  духа.  Если  бы  был
бог, разве допустил бы он такое?
     Из другого угла басит кто-то:
     - Женщины? Ох, женщины... Боны нам  и  велыкую  службу  служыли...  Ох,
ох... воны нам и велыкие грехи робылы... От, скажем, Ульяна... ерой...  нет,
именно - ерои... а що я через нее натерпелся, ох-го-го... брат ты мой...
     В центре теплушки у гаснущей печурки толкуют два политработника  еще  с
лазаретным запахом распарившихся шинелей.
     - Пролежал я без чувств на морозе сутки. Вся душа до мосла промерзла. А
дальше не помню... Раны залечил, а вот суставной ревматизм... никак  его  не
выгоню.
     - Да... плохо твое дело. Какой же ты замполит, если,  скажем,  полк  на
лыжах, а ты на тачаночке... Гнать тебя  из  армии  надо...  В  армии  только
здоровые служить могут.
     И говоривший натужно кашляет, сдерживаясь  изо  всех  сил...  Терпеливо
переждав приступ кашля у товарища, ревматик продолжает оправдываться:
     - В нашей дивизии многие ранены. Кто в живот, кто в Руку, кто в ногу...
     - Ну, тогда на турецкую границу дуй. Там с ревматизмом  можно...  Да  и
дела хватит. Все ж таки там на нашем парадном входе чужой швейцар стоит... -
помолчав, он добавляет, чтобы отвлечь внимание собеседника от мучившего  его
кашля. - А у меня мозоли... на левой ноге, совсем замучили.
     И, мстя собеседнику, ехидно смеется ревматик:
     - Да, солдату, да еще в пехоте, с мозолем никак  нельзя-а-а...  Нельзя,
брат...
     В глубине вагона слышен стариковский козлетон:
     - Братцы мои, украинцы! Когда мой Ванька с  победой  явится,  -  знаешь
чего? Вся земля дыбом станет - вот чего. Я русский человек. Да...
     - Это, понимаешь, те - ну,  те,  що  бублики  пекут...  -  бубнит  тот,
которому далась в память геройская Ульяна.
     Я вспомнил... Когда Ковпак провожал меня на  сабуровский  аэродром,  на
лесной дороге лежало березовое  полено...  В  лучах  заходящего  солнца  оно
казалось темно-оранжевым... И было почему-то похоже на пачку печенья... Надо
спросить Анютку, куда девала она банку с вареньем на  делятинском  мосту.  И
только стук колес на стыках и сон, как пропасть под Делятином.
     Проснулся,  Анютка  и   Володя   Лапин   спали.   Светало...   Теплушку
покачивало... Тишина... Только в  углу  сидел  худой  нахмуренный  старик...
Перекинул нога на ногу. Покачивало теплушку  -  качалась  и  нога...  Словно
старик "качает черта на ноге". Слезятся стариковские очи...
     Недалеко, в куче тряпья, возилось что-то. Тихий детский голосок лепечет
спросонья:
     - Мама...
     - Чего тебе, сынок?
     - Мама! Сейчас война стрелять будет: бух, жик-жик,  бум.  И  наша  хата
пых-х-х...
     - Спи, сынок. Война далеко ушла.
     - А кто ее прогнал, мама?
     - Наш папа... прогнал.
     - А война боится папу?
     - Боится... Спи, сынок.
     - Не плачь, мамка, не плачь... Папка приедет и за шейку обнимет, как я.
Вот так.
     - Не приедет...
     - Не плачь, мама...
     Утро. Совсем рассвело. Остановка.
     Поезд стоял в Белгороде долго.
     В классном вагоне ехал корреспондент английской "прогрессивной" газеты.
Каким-то образом он узнал, что я - партизан.  Подошел,  показал  карточку  и
бумажку  одной  из  наших  культурных  организаций,  где  просят  "оказывать
содействие..." Задал вопросы, касающиеся моей особы. Говорю -  сколько  лет,
откуда... профессия... Удивленно поднял  брови.  Щелкнул  зеркалкой.  Решив,
вероятно, что с "бывшим" интеллигентом можно говорить начистоту,  спросил  в
лоб, приготовив вечное перо:
     - Как вам нравится партизанская война? Это русское название действий  в
тылу противника. Командос - это английское название...
     "Ну, что я могу тебе сказать? Вступать  в  спор?  Доказывать,  что  это
совсем-совсем не одно и то же?"
     Ответил:
     - Очень нравится... Все время на воздухе... Полезно для здоровья...
     - Иес-сс... - прошипел он с каким-то гадючьим удовольствием.
     Выручил машинист. Гудок... Мы - по вагонам. Я не пригласил "союзника" в
теплушку, и интервью на этом оборвалось.
     Стучали колеса. Из окон - всюду видны были следы боев на Курской дуге.
     Скоро Харьков.
     Все в теплушке пришло в движение.
     Люди забыли свои сны, разговоры... Сразу стали словно чужие друг другу.
     Мы тоже, спрыгнув на ходу, заторопились.
     Надо было найти коменданта, добраться до штаба. Трамваев не было.
     Пошли пешком по обугленным улицам. Какая-то опустошенная тишина  стояла
на улицах Харькова. На нескольких кварталах не встретили ни души...
     По дороге шли две старушки...
     - Ох, скорее бы смерть пришла, - ныла одна, скользя по выбитой  мерзлой
мостовой.
     - Не спеши, помрешь еще! - вызывающе бойко крикнула другая.
     Украинский  партизанский  штаб  мы   нашли   скоро.   Обычная   деловая
обстановка.
     Дежурный, начальник питания,  часовые  у  входа.  Показался  дежурному,
получил койки и талоны... Дела всего было на полчаса...
     - Вас вызывает генерал, - запыхавшись, сказал дежурный офицер.
     Начальник Украинского партизанского штаба Тимофей  Амвросиевич  Строкач
поднялся мне навстречу и приветливо протянул руку...
     - Слыхал, много слыхал о вас...
     Генерал Строкач -  лицо  известное  всем  партизанам  Украины.  Нам  не
довелось встретиться перед Карпатским рейдом. Я  вылетел  в  Москву  тем  же
самолетом,  каким  прилетел  к  Сабурову  и  Ковпаку  начальник  Украинского
партизанского штаба. Когда же я вернулся и на марше догнал  отряд,  Строкача
уже не было - он совершал поездку по Полесью из одного соединения в  другое.
От Сабурова к Бегме, от Бегмы - к Федорову. Из вражеского тыла  он  выбрался
на самолете  с  Демьяном  Сергеевичем  Коротченко  -  "товарищем  Демьяном",
пробывшим в отрядах более двух месяцев...
     Но только после войны, встретившись как-то с летчиками и с  начальником
штаба полка Гризодубовой, я узнал подробности того, каким  образом  пришлось
заканчивать "товарищу Демьяну" свою служебную командировку в тыл врага.
     Когда были просмотрены и составлены планы, даны задания,  проверено  их
исполнение, ряд соединений (Ковпака, Мельника,  Наумова,  Шукаева,  Буйного)
двинулись на юг и уже были  в  рейде.  Федоров  пошел  на  запад.  Народу  в
партизанском крае стало вдвое-втрое меньше. Половина сабуровцев  действовала
диверсионными группами вдалеке от штаба.
     Враг уже давно стягивал к Припятскому  бассейну  свои  войска.  Но  они
опоздали. Вся колоссальная подготовительная работа ЦК КП(б)У  и  Украинского
партизанского штаба была закончена. Основные силы партизан были уже в пути к
своим, неведомым врагу целям. Пребывание в тылу врага Коротченко и  Строкача
сейчас уже не вызывалось необходимостью. Руководители  собирались  отъезжать
на Большую землю.
     Гитлеровское командование разработало  концентрический  удар  и  начало
быстро стягивать петлю сразу со всех сторон. Бросило на блокировку подвижные
части, и все устремилось к партизанскому штабу  и  партизанскому  аэродрому.
Немцы наступали и днем и ночью. Сабуровцы сражались как львы, но немцев было
во много раз больше, и на третьи сутки они уже пробивались к аэродрому.
     Аэродром пришлось оставить. Около  полумесяца  отбивались,  маневрируя,
сабуровцы. Немецкое командование, видимо, знало, что в  соединении  Сабурова
действуют крупные советские руководители. Поэтому они стремились во  что  бы
то ни стало разгромить отряды Сабурова. А до этого войскам  была  поставлена
задача - не дать ни одному советскому самолету совершить посадку в Полесье.
     Хитрыми уловками, мелкими, но неожиданными налетами, засадами сабуровцы
измотали  немецкие  войска.  Техника  немцев  рвалась  на   минах.   Солдаты
обессилели в погоне за неуловимым  противником.  Они  так  же,  как  солдаты
Кригера в Карпатах, стали морально сдавать.
     Тайком, тщательно маскируясь,  удалось  нащупать  площадку  для  приема
самолетов. Неудобную, на песке, - длинную поляну. С большим  риском  на  ней
можно было посадить машину. Дело осложнялось еще  тем,  что  летом  самолеты
летали к партизанам "с подскоком" и в обратный рейс уходили на другую  ночь.
На партизанских аэродромах дневало иногда по нескольку  самолетов.  Короткой
летней ночи хватало только на один конец. В самую  рискованную  ночь,  когда
уже немецкие автоматчики подошли к сабуровскому  аэродрому  и  невдалеке  от
костров шлепались мины, за час до рассвета  совершил  посадку  наш  самолет.
Один из лучших летчиков полка Гризодубовой - Феофан Родугин - привел  машину
по заданию товарища Хрущева. Товарищам  Демьяну  и  генералу  Строкачу  было
приказано немедленно вылететь на Большую землю.
     В том, что удастся удержать  до  следующего  вечера  аэродром  в  своих
руках, а тем более сохранить машину Родугина способной для полета в  далекий
шестичасовой рейс,  уверенности  не  было.  Где-то  в  лесу  ворчали  моторы
немецких танков. Минеры кидались им наперехват, но по лесу сплошными  цепями
шла  немецкая  пехота  с  собаками,  миноискателями,  минометами.  Пьяная  и
нахальная. Было только два выхода  из  создавшегося  положения.  Либо  сжечь
самолет и пробиваться через немецкую облаву, либо поднять самолет в воздух с
расчетом уйти от наземной облавы, но  через  полчаса-час  попасть  в  облаву
вражеских истребителей. Уже когда розовела  утренняя  заря,  Феофан  Родугин
поднял с песчаного грунта самолет и повел его на бреющем над  опешившими  от
неожиданности немецкими войсками.
     - Прорвались! - сказал Родугин через десять  минут,  выходя  из  кабины
летчика.
     Наверху  сразу  посветлело,  а  через  несколько  минут   лучи   солнца
позолотили крылья машины.
     - Запрашиваю Москву, - доложил командир корабля генералу Строкачу.
     - Что дает Москва?
     Родугин виновато развел руками. Это означало - связи нет.
     Да Строкач и сам знал: когда брезжит заря - утомленные  почти  суточной
работой аэродромщики, офицеры штабов идут на отдых. Надо и им эти  несколько
часов поспать. В десять ноль-ноль  начнется  снова  трудовой  день,  который
окончится только завтра на рассвете. Только дежурный  радист  держит  точную
связь с самолетами, ночью перелетевшими через фронт и сейчас  подходящими  к
своим аэродромам.
     - Навряд ли сейчас кто-нибудь ожидает нас в воздухе за пять часов  лету
над немцами, - сказал Строкач командиру корабля.
     - Попробую еще связаться,  -  словно  провинившись  в  чем-то,  ответил
летчик.
     - Попробуйте...
     Товарищ Демьян сидел на жесткой скамье и сортировал какие-то заметки  и
бумаги. Видимо, смотрел, что нужно уничтожить в случае аварии, а что  беречь
до самого конца.
     И вот тут-то и случилось то, о  чем  рассказывал  мне  начальник  штаба
Гризодубовой.
     "Дежурила у нас в тот день радисточка одна. Все мы ее  звали  Наташа  -
"Золотые ушки".
     Гризодубова отдала уже все приказания, села за руль своего  "оппелька".
А я остался в  штабе.  Прилег.  Подремлю,  думаю,  пока.  А  там  и  экипажи
соберутся. Тогда под душ и на отдых. Родугина мы всю ночь держали на  особой
связи: знали - обстановка напряженная, знали - Родугин повез приказ Хрущева.
Но раз нет его до зари... Значит, будем ждать завтра.
     Вдруг в это время вбегает Наташа.
     - Ты чего, Золотые ушки? - спрашиваю. А она какая-то  вся  растерянная.
"Феофан в  воздухе,  товарищ  начштаба!"  -  "Как  в  воздухе?  Где?!"  Беру
радиограмму, глазам своим не верю. "Нахожусь в  воздухе...  На  борту-ценные
люди.  Номер  Родугина".  Глянул  я  на  его  координаты  -  волосы  у  меня
зашевелились. Ведь это ему, транспортнику,  по  вражескому  тылу  до  полдня
топать! Это все равно, что, извините,  голяком  через  колючую  проволоку  в
десять колов пролезть. "Когда приняла?" - спрашиваю. "Только что... Еще  все
спрашивал: дайте посадку! Дайте где сесть!" А тут уже Гризодубова,  командир
наш, вбежала. Мы к карте. Ну, где ты была, Золотые  ушки,  хоть  на  полчаса
раньше? - упрекаем мы Наташу, а сами понимаем, что она тут ни при  чем.  Раз
вылетел - значит другого выхода не было. Но и у нас выхода нет. Товарищи  по
краю гибели ходят, а чем мы отсюда помочь можем? В тылу  врага  партизанских
площадок десятки. Но там тоже уже часа полтора как никто не только самолета,
а и вороны не ждет. Костры разбросали, замаскировались и храпят себе хлопцы.
Но другого выхода нет. Даем координаты на ближайший аэродром.  Ближайшими  к
курсу Родугина были площадки белорусских партизан.  Вот  одна  под  Мозырем,
другая - на реке Друть. "Давать?" -  спрашиваю  командира.  "Давай,  Наташа,
стучи!" Сами пошли с ней в аппаратную. Тут она сразу его поймала. Ходит  наш
Феофан по немецкому тылу, между аэродромами немцев, пробирается чуть теплый.
Но еще пока живой. Нас сразу услышал. "Давайте посадку!" - просит. Даем  ему
самую близкую. Через двадцать  минут  принимаем  сигналы:  "Сел  на  дневку.
Маскируюсь. Все в порядке". Вот тебе и Феофан. Вот тебе и Наташа  -  Золотые
ушки. Ага... А немцы уже "фоккеров" своих подняли. Гоняют, гоняют.  Да  нет,
брат, близок локоть, да не укусишь. Уж  наш  "Ли-2"  в  кустиках  сидит,  на
солнышко поглядывает.
     На вторую ночь, поднявшись с аэродрома  белорусских  партизан,  самолет
доставил в Москву руководителей украинских партизан.
     Карательная экспедиция немцев, начавшаяся через  несколько  дней  после
нашего  ухода  на  Карпаты,  окончилась  безрезультатно.  Немцы  справедливо
догадывались, что неспроста очутились в  партизанском  крае  эти  выдающиеся
организаторы. Но - опоздали.
     И вот сейчас навстречу  мне,  одному  из  многих  исполнителей  планов,
разрабатывавшихся летом, поднялся генерал Строкач со словами:
     - Слыхал, много слыхал...
     Не помню, что сказал я в ответ... Но мог ответить теми  же  словами.  Я
много слыхал о Строкаче от Руднева и Ковпака.  Слыхал  о  нем  и  от  врага.
Немцы, наладив  свою  карательную  экспедицию,  разбросали  много  листовок,
именуя  в  них  генерал-майора  Строкача  генерал-полковником.  Знал  я   от
побывавших на Большой земле раненых партизан о  том,  что  каждого  человека
лично принимает начальник Украинского штаба, расспрашивает, узнает, дополняя
личным общением тоненькую и не всегда ясную нить  радиосвязи...  Он  защищал
Киев и оставался там до последнего дня. Затем  вывел  из  окружения  большую
группу офицеров Красной Армии. Уже  осенью  1941  года  Строкач  организовал
руководство партизанами. Сначала посылались через фронт небольшие  самолеты,
налаживалась связь с действующими отрядами, посылались ходоки, выбрасывались
радисты, велась разведка... А к моменту, когда товарищ Сталин вызвал к  себе
на прием  командиров  наиболее  известных  соединений,  уже  действовали  на
Украине сотни отрядов... Ближайший помощник Хрущева  и  Коротченко,  Строкач
управлял партизанами Украины.
     Я хотел "по всей форме" начать доклад генералу. Он остановил меня.
     - Давайте у меня на квартире поговорим...
     И вот я на квартире у  генерала  Строкача.  Солдатская  койка,  полевой
телефон...
     - Дни и ночи в штабе. А здесь только несколько часов сна и обед...
     Несколько дней, в перерывах между работой, за обедом и  ужином  пытливо
расспрашивал меня генерал о нашем Карпатском рейде...  Я  понял  вскоре:  не
внешняя  сторона  событий,   не   путь   движения,   изображенный   узенькой
извивающейся  полосой  на  карте,  даже  не  словесное  описание  боев,  уже
известных ранее по донесениям, которые, видимо, тщательно изучал Строкач  по
ночам, - нет; присутствие живого человека,  видевшего  события  во  всей  их
противоречивой сущности -  борьба  ведения  и  неведения,  работа  разведки,
привычки и шаблоны, повадки врага и наших командиров, уловки Ковпака, взлеты
таланта Руднева и их просчеты, предательская  роль  бандитов  и  их  шакалья
тактика, давыдовский маневр и авторы  его  применения,  выход  из  Карпат  и
борьба командирских честолюбий - все, все интересовало генерала...
     Он по нескольку раз переспрашивал об одном и том же, улавливал оттенки,
исправлял неточности, словно испытывая, выверяя сложный механизм, заведенный
им самим и пущенный в самостоятельный полет.
     - Давыдовским маневром, говорите? Это хорошо... Но ведь  Давыдов  пункт
сбора назначал за 30-40 верст... А у вас - Полесье. От Карпат?.. Сколько?  -
он подошел к карте, - 600 километров по  прямой?  Это  как  понимать?  Эпохи
разные, говорите? И рейд ваш по километражу - один рейд  отрядов  Ковпака  и
Сабурова - перекроет  все  прошлые  достижения  наших  прадедов  разочков  в
пять-шесть. Правильно? А ведь после еще были рейды  не  меньше.  На  Карпаты
какой? Третий? Это у вас - у Ковпака? А, кроме вас, еще - Федоров,  Сабуров,
Мельник рейдировали. А рейд Наумова?  Зимой  по  степи...  Знаете?  Дерзкий,
очень смелый рейд. Советую изучить его результаты  и  ходы.  Там  есть  свой
почерк...  Конечно,  Ковпак  на  этом  деле  собаку  съел.  Но  и  другие  в
партизанском деле смыслят... Вот, например, рейд Мельника под Винницу... Ему
было передано на ходу задание Ковпака, когда вас перенацелили на  Карпаты...
Знаете? Очень хорошо... Разведчик должен много знать?.. Согласен  с  вами...
Вы умеете водить врага за нос...
     Генерал весело засмеялся.
     Здесь-то я впервые и услышал слова Маркса о партизанах: "Они носят свою
оперативную базу в самих себе, и каждая операция по их уничтожению кончается
тем, что объект ее исчезает".
     - Не знали? Но чувствовали то же? Правильно. Ведь  марксизм,  как  учил
Ленин, не "выдумывает" никаких доктринерских рецептов. Он изучает, объясняет
и переделывает жизнь. Но если хотите знать наше мнение... Победа не  в  том,
что вы сумели исчезнуть. Фокус  не  в  том,  что  соединение  разбрелось  по
частям. А в том фокус, что оно собралось обратно...  За  тысячу  верст...  И
этот дед глухой?.. Ну  да,  Велас...  через  Румынию  и  Венгрию,  говорите,
прошел? Вот в чем победа. И эсэсовцы орденов ни один не заработал.  Даже  за
глухого Веласа... А хвалились самого Ковпака поймать...
     Генерал опять рассмеялся. Затем сразу стал серьезным.
     - А теперь скажите, фокус-то фокус, но в чем он? И чья  в  нем  главная
заслуга? Сплоченности отряда?  Традиции?  Верно,  конечно.  И  это  качества
немаловажные. А главное что? Вот тут позвольте вас  поправить...  Главное  -
существование партизанского края. Знаю, знаю, вы, рейдовики,  всегда  о  нем
несколько презрительно так... Сидуны, мол... Даже  песню  слыхал  вашу:  "Во
селении Купели цело лето просидели, удивительно..." А когда  туго  пришлось,
куда все отряды рвались? На север.  А  что  на  севере?  Партизанский  край!
Верно? Верно! Верно и то, что кое-кто из местных  командиров  считает:  вот,
мол, пришли и немца к нам привели... Тоже ошибка, конечно. Не понимает,  что
он вроде базы для вас... Что без него вы рейдировать неспособны,  а  он  без
вас - не вояка. Взаимодействие. Народное движение - вот главное... А тактика
может быть разная. В степи одно, в горах  -  другое...  А  в  городах?  А  в
Донбассе? Все по-разному... Советую вам немного опыт  других  перенять.  Все
может пригодиться. В рейдах вам, ученикам Ковпака и Руднева, - первое слово.
А правильно применять разную тактику - это уже будет  оперативное  искусство
партизанского дела. Тут уже крепко надо сочетать  каждый  шаг  с  действиями
армии на фронтах. Не учтешь - такое  можно  напартизанить.  Вот  смотрите  -
карта фронтов. Рейдами партизаны постепенно продвигаются на запад и на юг  -
к западным границам нашей страны. А партизанские края,  глядите,  многие  из
них территорией в тысячи квадратных километров помогают наступающей  Красной
Армии с тыла.
     В конце одной затянувшейся вечерней беседы, все более раскрывавшей  мне
глаза, генерал спросил в упор:
     -  Почему  вы  не   воспользовались   нашим   разрешением   действовать
самостоятельно? А опять подчинились... Так... Слава ковпаковцев - это и ваша
слава? Интересный ответ... Ковпак был ранен... Как, вы не  знали?..  Неужели
скрывал всех?  Ах,  старик...  Какой  старик!  Кремень!  Здорово...  Да,  вы
правильно сделали, что опять пришли к нему.  Он  очень  тепло  отзывается  о
вас... Я обязательно расскажу об этом Никите Сергеевичу. Это новые отношения
командиров...
     Спустя несколько дней генерал Строкач повез меня  к  Никите  Сергеевичу
Хрущеву.
     20
     Это были дни деятельной подготовки штурма Киева. Штаб 1-го  Украинского
фронта  работал  уверенно  и   четко.   Шла   работа   сложного   механизма,
осуществлявшего задание  Ставки:  взять  Киев  раньше,  чем  фашисты  успеют
опустошить его. Уже накапливались войска на плацдармах.
     Генерал Армии Ватутин со своего командного пункта наблюдал  видневшийся
в дымке золотоглавый город.
     Никита Сергеевич  -  член  Военного  совета  важнейшего  из  Украинских
фронтов  -  принял  нас  в  сельской  хате.  К  Военному   совету   тянулись
многочисленные провода. На огороде трещали моторы радиостанций.
     - Кроме дел по фронту, у Никиты Сергеевича еще заботы об  освобожденной
территории... Берегите его время, - сказал мне по дороге генерал Строкач.
     В последний раз просматриваю "простыню", которую сунул мне на аэродроме
Ковпак. Ее заботливо составляли в  Глушкевичах  Базыма  и  Вася  Войцехович.
Скрупулезно и внимательно суммировали они донесения командиров батальонов  и
рот.
     Сводка говорит о том, что еще 4708 гитлеровцев  нашли  себе  могилу  на
украинской земле; о 54 тысячах тонн нефти и бензина, которые пошли дымом;  о
сожженных танках и сбитых самолетах. Она говорит о том, что отрядами Ковпака
уничтожено несколько железнодорожных станций и водокачек; пущено  под  откос
29 эшелонов, расстреляно 14 паровозов; разбито при  крушениях  468  вагонов,
платформ, цистерн  с  горючим  на  станциях,  разъездах  и  в  пути;  что  к
гитлеровскому фронту не  доходили  вагоны  с  обмундированием,  авиабомбами,
снарядами,  патронами  и  продовольствием;  уничтожено  сотни  пулеметов   и
автоматов разных систем, тысячи винтовок и пистолетов, сотни тысяч  патронов
и ручных гранат, и раций, и ракетниц, и прочего военного имущества;  о  том,
что нами взорвано 14 железнодорожных мостов и 2 бронепоезда; разгромлено  17
немецких гарнизонов  и  взято  5  райцентров;  что  взорвано  38  мостов  на
шоссейных дорогах; и о том, сколько уничтожено  электростанций,  лесопильных
заводов, разных мастерских, хлебозаводов, автогаражей, кабеля,  радиомаяков,
полицейских участков, телефонных аппаратов, пивоваренных заводов,  вальцовых
мельниц, фольварков, молочарок, продовольственных баз; сколько захвачено  на
немецких складах сахара, масла сливочного, сыра, соли и табака.
     Есть там и такая графа, из которой видно, что из числа трофеев, отбитых
у немцев, населению Западной Украины, ограбленному немцами, партизанами были
розданы: мануфактура, обувь, табак, сахар, масло сливочное,  соль,  зерно  и
мука, рогатый скот и многое другое.
     В сводке еще сказано о том, что за период рейда в  Карпатах  ковпаковцы
прошли 2500 километров боевого  страдного  пути,  и  еще  о  многом,  многом
другом.
     - Вот из-за чего терпели мы лишения в Карпатах. Стоит ли докладывать ее
всю? - спрашиваю я у генерала Строкача.
     Он улыбается.
     - Тогда у вас не останется времени своих двух слов сказать...  Выберите
наиболее показательные две-три цифры. Главное - расскажите о  людях,  об  их
подвигах...
     Но я так и не успел выбрать "наиболее  показательные"  цифры.  Помощник
Хрущева полковник Гапочка вышел к нам.
     - Прошу. Никита Сергеевич ждет вас.
     В дверях мы столкнулись с высоким озабоченным человеком.
     - Петр Петрович, - улыбнулся он, - прибыли.
     Это был Демьян Сергеевич Коротченко, второй секретарь ЦК КП(б)У.
     - Зайдите ко мне после... Обязательно...
     Хрущев поднялся из-за стола.
     Я  впервые  представлялся  этому  известному  всей   Советской   стране
человеку. Усталое, усталое лицо.
     Я немного робел.
     Мне хотелось подвергнуть критике нашу деятельность. Но я отчитывался не
за себя...
     - Мой командир поручил мне доложить вам...
     Усталые глаза внимательно взглянули на меня.
     - Я вас слушаю, - сказал Хрущев задумчиво.
     Строкач легко толкнул меня локтем. Я вспомнил его слова. Кроме  дел  по
фронту за плечами этого человека тысячи километров украинской  земли  -  все
Левобережье  уже  было  освобождено  Красной  Армией,  -  той  самой  земли,
израненной бомбами и снарядами. Разрушенные  колхозы,  тысячи  вдов,  сирот,
калек... И как-то вдруг побледнела вся наша четырехмесячная эпопея.
     - Мой командир поручил мне доложить вам о ходе рейда на Карпаты.
     И  я  стал  торопливо,  перескакивая  через  месяцы,  опуская   детали,
рассказывать о ходе рейда на Карпаты.
     Выручила карта рейда, нарисованная архитектором Тутученко.
     Никита Сергеевич жестом остановил меня:
     - Вы опускаете важное... Расскажите, как брали город  Скалат.  Подробно
расскажите...
     Я поднял глаза на Строкача. И вместо рассказа о бое за  Скалат  сказал,
что не хотел отнимать время... Сказал, что знаю о  том,  что  кроме  дел  по
фронту у  не  спавшего  многие  ночи  человека  есть  еще  вторая  забота  -
оставшаяся  позади,  постаревшая  от  траншей  и  окопов,   залитая   кровью
отгремевших боев, обугленная земля Левобережья...
     Хрущев улыбнулся.
     - Но у нас есть и третья забота... Это  те  люди,  настоящие  советские
люди, там за фронтом, на правом берегу, помогающие и фронту  и  тылу...  Вы,
партизаны, тоже прямая забота ЦК. И пока враг топчет Украину - это  одна  из
главных забот ЦК. Докладывайте  подробно.  Не  экономьте,  а  только  цените
время.
     Неловкость мою как рукой сняло.  Ободренный,  я  докладывал...  полтора
часа. Почти не перебивая, Хрущев внимательно слушал, вникая  в  самую  суть,
словно вместе с нами совершал этот страдный и славный путь... Радуясь  нашим
победам, печалясь нашими неудачами, он озабоченно хмурился и качал  головой,
когда я говорил об ошибках и промахах.
     Несколько раз подходил к телефону, отдавал короткие приказания. И сразу
возвращался к деревянному столу,  покрытому  вышитой  украинской  скатертью.
Коротко бросив: "Продолжайте!" - он слушал внимательно и целеустремленно.
     Когда Никита Сергеевич отошел от аппарата, мелькнула мысль:
     "Часто недостаток вышестоящих военных командиров заключается в том, что
они только сами говорят. Некоторые из них плохо  умеют  слушать..."  А  этот
человек, несмотря на всю свою занятость, умел слушать.
     Когда весь рейд, за ходом  которого  мы  следили  по  карте,  был  мною
доложен, Никита Сергеевич как бы стряхнул с лица печаль, навеянную рассказом
о судьбе Руднева и других наших боевых товарищей.
     - Хорошо... Я обязательно доложу об этом  рейде  товарищу  Сталину.  Он
знает и следит по вашим радиограммам... Но  важны  и  подробности...  Это  -
выдающаяся страница в истории украинского народа. Безусловно,  выдающаяся...
Я уже показывал эту карту товарищу Ватутину. Сначала не поверил.  "Группа  в
15-20 человек тайком, конечно, может пройти глубоко в  тыл  врага.  А  чтобы
отряд в полторы - две тысячи человек? С боями? Не  может  быть..."  А  затем
командующий пообещал: "Ну, раз есть на свете такие вояки,  надо  им  помочь.
Пусть доложат, в чем нуждаются". Так что не  зевайте,  -  засмеялся  Хрущев.
Затем сразу посерьезнел: - Профессиональные  военные  -  они  ведь,  знаете,
требуют обеспечения флангов. А вот ваши - партизанские фланги - это народ...
Как этот - Мыкола...
     - Мыкола Струк из Белой Ославы.
     - Да, я его знаю. В Яремче  я  бывал  перед  войной.  Как-то  на  охоте
встретил и беседовал с отцом сержанта, который служил в  Гори.  И  профессор
гимназиальный... и доктор Циммер, и Велас,  и  женщины.  Вот  они  -  фланги
партизан. А сила - в народной вере в правоту нашего непобедимого дела.  Сила
в партийности наших идей... Я доложу товарищу  Сталину  о  Карпатском  рейде
Ковпака.
     Спустя несколько дней я  получил  из  рук  Строкача  решение:  "Принять
командование над отрядами Ковпака". Правительство Украины, учитывая ранение,
оставляет Ковпака на Большой земле...
     - Хватит, повоевал, Сидор Артемьевич,  -  сказал  опечаленному  Ковпаку
генерал Строкач.
     На следующий день на рассвете моя команда отбывала в Овруч. А оттуда  -
через фронт, и мы дома. Но перед отбытием за несколько часов я был вызван  к
генералу Строкачу.
     - Вас срочно вызывает Демьян Сергеевич, - сказал генерал.
     - Товарищ Демьян?..
     Ведь я так и не успел подробно рассказать ему о Карпатских делах.  Было
много нового. Он пробыл у нас в  соединении  более  двух  месяцев  и  многих
наших, и  живых,  и  оставшихся  навеки  в  горах,  знал  лично...  Конечно,
интересуется их судьбой, делами...
     Было и у меня новое. Перед Карпатами я был принят в кандидаты, а  после
Карпат - Ковпак, Базыма и Павловский рекомендовали меня в члены партии.
     Прибыв к Демьяну Сергеевичу, я было пытался развернуть свою "простыню".
Он улыбнулся.
     - Я знал ее наизусть еще когда  мы  прилетели...  Расскажите-ка  своими
словами о Карпатах... Как горы? На своем месте?
     И когда я,  увлекшись,  рассказывал  о  боях,  Коротченко  слушал  меня
внимательно и устало. Изредка он подходил к карте.  Вскоре  я  заметил,  что
думает он о чем-то своем, и остановился.
     - Куда вы дошли дальше всего на запад?..
     Я показал.
     - Жаль...
     Помолчали.
     - Ну, а разведка ходила дальше?
     - Ходила, конечно. В Венгрию... По Румынии дед Велас мотался немного.
     Товарищ Демьян несколько укоризненно и разочарованно качнул  головой  и
прикрыл глаза ладонью.
     И я вспомнил первую встречу в лесу, возле белорусского села  Аревичи...
и этот самый жест ладонью, прикрывающий усталые  или  досадливо  прищуренные
глаза.
     "Неужели опять про сельское  хозяйство  спросит?  Да  и  какое  там,  у
гуцулов, хозяйство - ни колхозов, ни МТС... Их самих кормить придется", -  с
досадой думаю я, кусая ус.
     Но словно не теряя надежды на мою расторопность и догадливость, товарищ
Демьян отнял от глаз ладонь, нашел  на  карте  какой-то  пункт.  Я  прочитал
мелкий шрифт, обведенный почему-то желтым, зеленым  и  красным  карандашами.
Надпись гласила: "Дашава"...
     - Сюда разведка ваша доходила?
     - Кажется... Был Лисица, нефтепровод взрывал недалеко.
     - Нефте- или газопровод... Точнее...
     Но я не мог сказать точнее...
     Он встал из-за стола и прошелся по кабинету, хмурясь все больше.  Затем
кашлянул и, потерев руки, повернулся ко мне на каблуках:
     - Газопровод будем строить: "Дашава -  Киев".  Вы  понимаете,  что  это
такое?..
     Глаза его горели так, словно уже не было немца  ни  в  Житомире,  ни  в
Ровно, ни во Львове, Станиславе, Дрогобыче... По блеску его  глаз  я  понял,
что в этом газопроводе есть что-то важное, увлекательное, чертовски  трудное
и нужное товарищу Демьяну.
     Я думал еще о патронах, пулеметах и о том, как провезти их через фронт.
А партия уже думает о мире. О том,  как  его  отстоять.  Как  украсить  нашу
Родину дворцами, садами... - О счастье народа  и  его  созидательной  мирной
жизни.
     И в это время я подумал о будущем. Впервые о будущем не  только  как  о
взятии Берлина.  А  о  будущем  как  о  строительстве  коммунизма  на  нашей
израненной войной прекрасной земле. Как-то легко задышалось, словно из  дыма
пожарищ вырвался в степь на вольный воздух.
     Видимо, Демьян Сергеевич заметил  это  и  уже  не  хмурился,  а  весело
смотрел на меня.
     - Воюете хорошо... Вы молодцы. Но думайте, думайте уже и  о  завтрашнем
дне. Вы боевая разведка. Запомните, нам нужно сразу, за авангардом, вслед за
батальонами везти плуги, за  танками  -  тракторы  и  нефть...  И  из  ваших
партизан уже сейчас ковать бригадиров для колхозов и прорабов  строительств.
Так помогайте нам и в этом, черт возьми... Народ наш заслужил,  чтобы  сразу
после войны он имел и теплый кров и чистый угол, хлеб и культурную  жизнь...
Понятно? Ну,  то-то  же...  Должно  быть  понятно.  Вы  уже  теперь  не  тот
беспартийный романтик, каким были когда-то, четыре-пять  месяцев  назад!  Вы
уже коммунист. Молодой, правда, но закаленный в боях. Помните и не забывайте
Семена Васильевича. Он ведь давал вам рекомендацию в кандидаты.  Ну  да,  ну
да, по моей просьбе. Так что за вас и я в ответе. Буду рад  не  ошибиться...
Живите сегодняшним, реальным днем. Но думайте, всегда думайте о  завтрашнем.
Тогда и сегодня будет казаться лучше и красивее...
     - И легче... - вставил я.
     - И труднее, - поправил он весело. - Почему? Да  потому,  что  нагрузка
больше. Но  все  же  красивее.  Ну,  до  встречи...  Где?  В  Берлине?  Нет,
давайте-ка лучше  в  Киеве.  Давайте  в  Киеве  -  на  открытии  газопровода
"Дашава-Киев"... стадиона, Дворца  пионеров,  метро...  Когда  хотите...  Но
обязательно на мирном поприще, в мирной обстановке.  Ну  ее  к  богу  -  эту
войну. Да и какой вы военный? Вы и козырнуть-то как следует не  умеете!  Вот
тогда мы достойно помянем и тех, кто не дожил до наших триумфов, но завоевал
право быть помянутым на любом из наших торжеств. Будем надеяться, что так  и
будет.
     27 декабря 1943 года вместе с излечившимися в госпиталях бойцами нашего
отряда мы выехали к отрядам  через  "партизанские  ворота".  До  Овруча,  по
приказу Ватутина, ехали на 22 грузовиках. Туда я вызвал по радио сто подвод.
Вася Войцехович выслал в Овруч сто пар быков. Там мы перегрузили боеприпасы,
оружие, 6 новых пушек, снаряды...
     Помогала 4-я гвардейская дивизия, стоявшая в Овруче...
     Новый год встретили мы уже в отрядах... А 3 января  тронулись  в  новый
рейд. На Запад. В Польшу. Хлопцы давно мечтали добраться и  до  Германии.  У
нас было много  забот.  В  рейде  мы  получили  постановление  правительства
Украины о переименовании нашего соединения  в  1-ю  Украинскую  партизанскую
дивизию имени дважды Героя Советского Союза Ковпака.
     Первому полку было присвоено имя Героя Советского Союза  генерал-майора
Руднева.
     21
     В Киевском театре оперы и балета  собрались  лучшие  люди  Украины.  На
трофейной  машине,  прямо  через  фронт,  через  "партизанские  ворота"  под
Овручем, прикатили в Киев Ковпак и Сабуров.
     Долгими,  как-то  по-особенному  звучащими  аплодисментами,  трогающими
сердце, встретил актив столицы Никиту Сергеевича.
     Он поднялся на трибуну и впервые в освобожденном Киеве говорил о борьбе
советского народа-победителя, о доблестной Красной Армии, теснящей врага  на
Запад. Вот что о нас, партизанах, сказал Никита Сергеевич:
     "С начала войны до 15 февраля 1944 года  партизаны  Украины  только  по
сведениям, которыми  располагает  Украинский  партизанский  штаб,  истребили
свыше 175 тыс. солдат и офицеров противника.  Наши  партизаны  уничтожили  и
повредили: эшелонов - 2331, паровозов - 2230, бронепоездов - 21,  вагонов  -
24121, самолетов - 64, танков  и  бронемашин  -  527,  речных  судов  -  30.
Взорвано 792 железнодорожных и шоссейных моста...
     Украинские советские партизаны захватили и удержали до  подхода  частей
Красной Армии 25 переправ через реки: Десна, Днепр,  Припять,  захватили  16
районных центров  Житомирской,  Ровенской,  Волынской  и  Каменец-Подольской
областей.
     Мы гордимся борьбой  наших  славных  партизан  и  партизанок,  гордимся
героическими походами и рейдами партизанских отрядов.
     ...Соединение дважды Героя Советского Союза тов. Ковпака прошло  рейдом
через 217 районов, 13 областей...
     Партизаны этого соединения прошли свыше 10 000 километров и  разгромили
гарнизоны противника в 39 районных центрах. Наиболее выдающийся рейд товарищ
Ковпак провел летом 1943 года из Киевской области в Карпаты. Во время  этого
рейда было разгромлено 13 крупных гарнизонов противника в районных  центрах,
взорвано 34 нефтяные вышки, два нефтеперегонных завода и  уничтожено  до  50
тыс. тонн нефти. Одно имя "Ковпак"  наводило  страх  и  трепет  на  немецких
захватчиков.
     ...Они  делали  все  для  того,  чтобы  захватить  и  уничтожить  этого
выдающегося командира партизан. Они даже объявили  большую  награду  за  его
голову.  Но  Сидор  Артемьевич  Ковпак  живет  и  здравствует  и  продолжает
замечательное  дело,  дело  украинского  народа,  дело  борьбы  с  немецкими
оккупантами. Сидором Артемьевичем  Ковпаком  дорожат  и  гордятся  украинцы,
потому что это верный сын своего народа, он борется за дело  своего  народа,
борется против врагов советского народа - немецких оккупантов.
     ...Здесь, на сессии Верховного Совета Украинской ССР, нужно сказать и о
таких замечательных командирах и  комиссарах  украинско-советских  партизан,
как комиссар соединения, где командиром  товарищ  Ковпак,  Герой  Советского
Союза генерал-майор Руднев, комиссар соединения, где командиром дважды Герой
Советского Союза товарищ Федоров, Герой Советского Союза  товарищ  Дружинин,
командир соединения украинских советских  партизан  Герои  Советского  Союза
генерал-майор Сабуров, комиссар соединения товарищ Богатырь.
     ...Немцы  страшились  мести  украинского  народа,   боялись   советских
партизан. Оккупанты построили на всем протяжении железных и шоссейных дорог,
на своих главных коммуникациях укрепления, держали здесь крупные  гарнизоны,
которые несли охранную службу. Но это их не спасало. Народные мстители брали
с боем эти укрепления, прорывались на дороги и пускали  под  откос  эшелоны.
Сами гитлеровцы вынуждены были признать грозную  силу  ударов,  наносившихся
украинскими советскими партизанами...
     Небезызвестный немецкий генерал Дитмар говорил:
     "В  тылу  германской   армии   образовался   численно   сильный   враг.
Деятельность вражеских отрядов  создала  серьезные  препятствия  германскому
командованию в снабжении фронта и передовых линий, став в конце концов бичом
в этих районах".
     Красная Армия продолжает свое наступление и очищает украинские земли от
фашистской нечисти.  Украинские  советские  партизаны  и  партизанки  должны
всемерно усиливать помощь наступающей Красной Армии, громить  тылы  и  штабы
врага, спасать советских людей от  истребления  и  угона  их  на  каторгу  в
Германию,  беспощадно  истреблять   немецко-фашистских   оккупантов   и   их
пособников". [Речь на VI сессии Верховного Совета УССР 1 марта 1944 г.]
     Сбылись, сбылись слова товарища Сталина, произнесенные  им  в  сентябре
1942 года на совещании партизанских командиров в Кремле!
     Обращаясь  к  Ковпаку  и  Сабурову,  ставя  им  боевую  задачу,   Иосиф
Виссарионович сказал еще тогда, указывая по карте на правый берег Днепра:
     - Скоро там Красная Армия будет. Помогайте нашей армии с тыла.  Пойдете
поднимать народ...
     Громом партизанских рейдов, сотнями взорванных эшелонов отозвались  эти
слова на правом берегу Днепра, на Украине и в Белоруссии.
     Зиму, весну и лето 1944 года 1-я Украинская партизанская дивизия  имени
дважды Героя Советского Союза  С.А.  Ковпака  рейдировала  по  тылам  врага.
Совершала она рейды по Украине, в  Польшу,  по  Западной  Белоруссии.  Сеяла
панику среди оккупантов, мстила за слезы нашего народа, за вдов и сирот,  за
смерть наших товарищей, за кровь незабвенного Семена Васильевича.
     Ну, а что же было дальше?
     А дальше были рейды - в Польшу, под Восточную Пруссию. Были  ковпаковцы
и в Чехословакии, и в Австрии.
     Ну, а какова судьба знакомых читателю персонажей книги? Каковы их пути?
Какова судьба Руднева?
     Долго мы не знали ее. И все больше и  больше  гасла  последняя  искорка
надежды, что 18  бойцов  и  фельдшер  Галя  Борисенко,  может  быть,  спасли
комиссара.
     Но проходили месяцы,  годы,  а  Руднев  не  возвращался.  Б  1946  году
решением правительства Украины была снаряжена экспедиция в горы. Участвовали
в этой экспедиции Панин, Базыма и я. На горе Дил и в урочище Дилок мы  нашли
могилы погибших в Делятинском бою. 72 наших товарища  остались  там  навеки.
Подробно опросив гуцулов, хоронивших  погибших,  мы  выяснили,  что  в  двух
могилах в овраге были зарыты: в одной - 18, а в другой  -  22  человека.  По
фотографии гуцулы указали, где был похоронен еще не старый красивый  человек
с черными усами. Разрыв эту могилу, вторым мы увидели череп с черными усами.
     "Это он!" - хотелось вскрикнуть  мне,  лишь  только  я  увидел  пулевые
пробоины в височной кости черепа. И как живой встал в памяти комиссар...
     "А кому из нас оно светит в последний  раз?"  И  жест  тот  -  навсегда
врезавшийся в память жест - движение пальцев к виску,  и  резкий  щелчок,  и
бессильно упавшие по швам руки. А затем еще целая ночь, делятинская  ночь  и
еще две встречи в темноте, в бою...
     - Да, это он, - тихо сказал я Базыме, Вместе  с  комиссаром  лежало  16
бойцов, в том числе и Галя Борисенко. Они грудью  своей  закрывали  раненого
комиссара до последней минуты. В кармане коменданта Петра Скрыльникова  были
заржавевшие часы. Стрелки циферблата остановились на двенадцати.
     А что сталось с остальными?
     Михаил  Кузьмич  Семенистый,  Черемушкин,  Чусовитин  и  многие  другие
остались в горах навеки.
     Только о Карпенке не было ничего известно. Лишь через полгода, во время
рейда в Польшу, мне пришлось допрашивать пленных из 26-го,  13-го  и  других
полков, входивших ранее в группировку Кригера.
     Они рассказывали, что в Станиславской тюрьме сидели пленные  партизаны.
Один из них, раненный в плечо (это был  Швайка),  другой  не  называл  своей
фамилии, но Швайка звал его  Федей.  После  долгих  допросов  они,  наконец,
"сдались"... Федя заявил, что он знает место в горах, где должен  скрываться
Ковпак... Вместе со Швайкой они вызвались указать это место. Поехали в  горы
и долго водили за собой гестаповцев... пока в сумерках  не  бежали,  прыгнув
один за другим со скалы... Швайка сломал ногу и был пристрелен  разъяренными
гестаповцами. А Федя бежал... Говорили хлопцы,  что  встречал  его  какой-то
лейтенант среди чехословацких партизан. И письмо он  привез  к  партизанской
жинке Наташе и маленькому сыну.
     Не знаю, что писал он в этом письме.
     Многие бывшие ковпаковцы живут и трудятся и по сей день.
     Тысячи пройденных километров, сотни боев, тысячи убитых  врагов  -  вот
чем славен путь дивизии имени Ковпака, полка имени Руднева.
     Через 9 месяцев, 14 октября 1944 года, в  день  освобождения  Советской
Украины от немецких захватчиков, на той же трибуне в Киеве Никита  Сергеевич
Хрущев, говоря о партизанах Украины, так оценивал наши дела:
     "Много  партизанских  отрядов  Украины  прославило  своими   блестящими
рейдами  по  тылам  противника.  Партизанское   соединение   славного   сына
украинского народа дважды Героя Советского Союза  генерал-майора  Ковпака  с
начала Отечественной войны прошло по тылам врага свыше 18  тыс.  километров.
Крупные  боевые  рейды  осуществили  партизанские  соединения  дважды  Героя
Советского Союза генерал-майора Федорова, соединение Героя Советского  Союза
генерал-майора Сабурова, соединение Героя  Советского  Союза  генерал-майора
Вершигоры, кавалерийское соединение Героя  Советского  Союза  генерал-майора
Наумова, соединение полковника Мельникова и другие.
     Украинские  советские  партизаны  вписали  много  славных   героических
страниц в летопись Великой Отечественной войны".
     Но здесь в числе д