арствование Николая I она считалась наукой подозрительной, вмешивавшейся в прерогативы власти. Давайте поговорим об армии, о той части государственного организма, которая являлась предметом пристального внимания императора и объектом его особой гордости. Оказывается, во времена Николая Павловича и в армии, мягко говоря, далеко не все было в порядке. В 1836 году действующая армия в европейской части России насчитывала 231 088 человек. Из них 173 891 солдат и офицер были в той или иной степени нездоровы, что составляло более двух третей армии! Добавим, что 11 023 человека, или одна двадцатая часть больных, скончались в госпиталях и лазаретах. В конце XVIII столетия на 500 здоровых солдат приходился один больной, за полвека соотношение стало обратным: на одного здорового - 500 больных. Беспрестанная шагистика с полной выкладкой, издевательства над солдатами, постоянная угроза быть изуродованными шпицрутенами, плохое питание, полное равнодушие офицеров к нуждам рядовых быстро сделали свое дело. Уникальных размеров достигло воровство офицерами казенных сумм, кстати, отпускавшихся на питание солдат. Поражает уверенность военачальников в собственной безнаказанности. Дело дошло до того, что в 1855 году (шла Крымская война!) некий командир бригады (минимум - полковник, максимум - генерал) обещал дать в приданое за своей дочерью половину того, что он "экономит" из сумм, отпускаемых на его бригаду. Стоит ли говорить, что свадьба состоялась и была отпразднована пышно и весело [15]. После всего сказанного надо ли удивляться тому, что российские вооруженные силы оказались оснащенными устаревшими гладкоствольными ружьями вместо нарезных, а флот продолжал оставаться парусным, совершенно беспомощным перед паровыми броненосцами противника. Убийственную, но верную по сути своей оценку дал николаевскому царствованию известный историк и очевидец событий С. М. Соловьев. "Лень, стремление делать все кое-как, на шерамыгу, - писал он, - начали усваиваться, поощряемые развращающим правительством. Т. о. правительство испортило целое поколение, сделало из него не покорных слуг, но вздорную толпу ленивцев, неспособных к зиждительной деятельности и, следовательно, способных к деятельности отрицательной, как самой легкой". Отметив наиболее броские последствия утопии Николая I, присмотримся теперь повнимательнее к ней самой, ведь внутри именно этой утопии и вырастал наш герой. Первая из ее составляющих тесно связана с именем Петра Великого. Именно он, с одной стороны, всячески приветствовал инициативу, профессионализм своих подданных, а с другой - требовал от них беспрекословного подчинения трону. Попытку воспитать инициативных рабов вслед за своим предком предпринял Николай I, но и он потерпел неудачу. Следующая черта правительственной утопии второй четверти XIX века также имела корни в петровских временах. Николай Павлович попытался, по примеру Петра I, опираясь на немногочисленных помощников и свою канцелярию, управлять всеми отраслями жизни огромной державы, не забывая и о частной жизни подданных. Однако А. Орлов, Нессельроде, Клейнмихель, Бенкендорф ничем не напоминали Меншикова, Шафирова, Ягужинского, Остермана. Дело даже не в личностях, просто положение служивших за страх, но и за совесть "птенцов гнезда Петрова" резко отличалось от ситуации, в которой оказалась служившая за страх и за кусок пирога бюрократия николаевского времени. Кроме того, император в начале XVIII столетия действительно являлся гарантом задуманных "верхами" перемен. Поэтому его появление во главе администрации, еще недостаточно развитой, не организованной в единое сословие, было исторически оправдано. Это был премьер-министр милостью Божией, с авторитетом и правами, не снившимися никакому реальному премьеру. Во времена Николая Павловича картина разительно изменилась: участие императора в решении всех проблем и проблемок лишь тормозило их снятие, мешало работе разветвленного государственного аппарата, приучала чиновников к безответственности. Третья черта царской утопии 1830-1840-х годов представляла собой идею о возможности разрешить крупные государственные вопросы путем частичных "нечувствительных" изменений привычного порядка. Как следствие, у Николая I сохранялась надежда провести необходимые изменения при помощи тех органов, которые сами являлись звеньями традиционной системы. Это привело к тому, что всесильной в России становилась не только и не столько высшая бюрократия, сколько простые канцелярии и столоначальники. Именно последние знали о реальном положении дел в стране, а все, кто располагался выше по иерархической лестнице, "питались" отчетами и докладами, в той или иной степени искажавшими действительную картину. Безнаказанность и бесконтрольность чиновничества довольно быстро привели к тому, что некоторые учреждения приобрели характер разбойничьих притонов. В 1843 году в Московском уголовном суде сенатская ревизия обнаружила грубейшие нарушения законов. Соответствующие бумаги и улики было решено отправить в Петербург, чтобы затем примерно наказать виновных. По дороге в столицу сорок (!) подвод с лошадьми и возчиками, везшими бумаги, бесследно и навсегда исчезли. Николаевское царствование, безусловно, могло дать и дало наследнику богатый опыт государственного управления. Но дело этим не ограничилось. Одна из особенностей внутренней политики Николая I заключалась не в недостатке попыток преобразований, а в той самонадеянности, с которой высшая бюрократия бралась за разработку коренных проблем. Мысль о необходимости решения сложнейших социально-экономических задач владела Николаем Павловичем буквально со дня его вступления на престол. Уже в 1826 году был создан первый Секретный комитет (впрочем, в те времена все комитеты, обсуждавшие крестьянский вопрос объявлялись секретными) для составления закона о прекращении продажи крестьян без земли. Александр Николаевич слышал о том, что, несмотря на одобрение законопроекта отцом и большинством Комитета, законом он так и не стал. В последний момент Зимний дворец испугался непредсказуемой реакции помещиков на потерю ими пусть и мелкой, но все же привилегии. Тем не менее крестьянский вопрос продолжал мучить главу государства. Во время встречи с депутацией дворян Смоленской губернии Николай I заявил: "Земли принадлежат нам, дворянам, потому что мы приобрели их нашей кровью, пролитой за государство, но я не понимаю, каким образом человек сделался вещью, и не могу себе объяснить этого иначе как хитростью и обманом с одной стороны, и невежеством - с другой". В конце 1820-х годов в доверительной беседе с П. Д. Киселевым император говорил: "Я хочу отпустить крестьян с землей, но так, чтобы крестьянин не стал отлучаться из деревни без спросу у барина или управляющего, дать личную свободу народу, который привык к долголетнему рабству, опасно. Я начну с инвентарей: крестьянин должен работать на барина три дня и три дня на себя; для выкупа земли, которую он имеет, он должен будет платить известную сумму по качеству земли и надобно выплатить в несколько лет, земля будет его. Я думаю, что надобно сохранить круговую поруку (общая взаимозависимость в крестьянской общине. - Л. Л.), а подати должны быть поменее". Без всякой иронии можно сказать, что благие замыслы были у главы государства, и трудно представить, чтобы рано или поздно он не поделился ими с наследником престола. С 1835 по 1849 год поочередно заседали девять Секретных комитетов по аграрной проблеме, обсудившие ее, казалось бы, со всех сторон. Среди поднимавшихся вопросов были и такие, как улучшение быта помещичьих крестьян, меры против их обезземеливания. По приказу императора казна выделила 100 тысяч рублей для помощи дворовым крестьянам, обсуждалась и возможность разрешить крестьянам выкупаться на волю при продаже имений, к которым они приписаны, с аукциона. Однако большинство эти благих пожеланий осталось на стадии долгих, но безрезультатных разговоров, единственным же реальным делом оказалась новая система управления государственной деревней, установленная в конце 1830-х годов Киселевым. Нет ничего удивительного в столь скромных результатах деятельности комитетов. Поддержка начинаний императора и его немногочисленных единомышленников из среды дворянства оказалась весьма слабой. Еще в 1834 году Николай I признался: "Я говорил со многими из моих сотрудников и ни в одном из них не нашел прямого сочувствия, даже в семействе моем некоторые были совершенно против". Говоря о царствующем семействе, император отнюдь не имел в виду наследника престола (да тот в это время был еще слишком мал), речь идет о братьях Николая Павловича. К тому же императору не хватало не только единомышленников, но и просто профессионалов, знающих, как решить возникшую проблему с наименьшими потерями. В 1838 году барон Корф сетовал: "... при необходимой надобности подкрепить Совет (Государственный совет - Л. Л.) еще несколькими членами... мы с графом Васильчиковым прошли весь Адрес-календарь (книга, содержавшая сведения о действующих чиновниках - Л. Л.) и не нашли никого, кто мог бы настоящим образом годиться и быть полезным в этом звании. Бедность в людях ужасная и не только в таком высшем разряде, но и в должностях второстепенных". Может быть, и по этой причине крестьянское дело напомнило историку А. А. Кизеветтеру привычную пьесу в трех действиях. Действие первое: появление обширной записки, намечающей ряд мер для того, чтобы сдвинуть вопрос с мертвой точки. Действие второе: полное одобрение Комитетом этих мер, соединенное с признанием несвоевременности их непосредственного исполнения. Действие третье: закрытие Комитета на том основании, что спокойнее оставить все по-старому. При несомненной образности и справедливой едкости данного определения, оно страдает некоторой поверхностностью. Во-первых, настойчивое обращение императора к крестьянскому вопросу означало признание им целесообразности отмены крепостного права или смягчения этого права. Другое дело, что монарх сомневался в своевременности такой меры и откладывал ее претворение в жизнь на неопределенное будущее, но важно то, что он не отрицал необходимости ее решения в принципе. Во-вторых, преобразования следующего царствования были вызваны, конечно же, не желаниями правительственных канцелярий и членов секретных комитетов и даже не требованиями передовых кругов российского общества. Они диктовались ходом объективного развития страны. Однако какими быть реформам и когда именно проводить их в жизнь во многом зависело от расстановки общественных сил и от того опыта, который приобрели к тому времени "верхи". Опыт же приобретался ими на протяжении всей первой половины XIX века, в том числе и в царствование Николая I. Важнейший Секретный комитет, в заседаниях которого наследник, правда, не принимал участия, работал в 1839-1842 годах. Несмотря на то, что его труды были окутаны еще большей, чем обычно, тайной, Александр Николаевич знал о них достаточно много. По сути, этот Комитет рассматривал общий план постепенной ликвидации крепостного права, и именно его заседания в полной мере отразили противоречия в "верхах" по поводу освобождения крестьян. Он обозначил и тот предел, до которого был готов идти Николай I в своем стремлении провести реформу. Комитет попытался, по мере возможности, упорядочить взаимоотношения помещиков с крестьянами и запрограммировать уменьшение повинностей крепостных. Автор обсуждаемого проекта, уже не раз упоминавшийся нами Павел Дмитриевич Киселев помимо официального документа подготовил и неофициальную записку, предназначавшуюся только для императора. В ней говорилось, что начиная с конца XVIII века верховная власть в России хотела ограничить, а затем и отменить крепостное право. И вот время для решительных действий наступило. Чтобы не испугать коллег по Комитету, Киселев называл предложенный им проект не самостоятельным законом, а лишь пояснением и развитием старого указа о "вольных хлебопашцах" (указ 1803 года, разрешавший помещикам отпускать своих крестьян на волю без согласования с вышестоящими органами). Далее, он предлагал устроить положение дворовых крестьян (крестьян, не имевших собственных наделов и выполнявших обязанности слуг в поместьях), ограничить барщинные работы тремя днями, усилить ответственность помещиков за злоупотребления своей властью и устроить, в том или ином виде, крестьянское самоуправление. "Сим способом, - писал Киселев, - нечувствительно мог бы совершиться переход крепостных крестьян к прежнему обязательному положению, к земле без личной зависимости от помещиков, а сии послания, сохранив при себе права вотчинничества на землю, получили бы за пользование ею от крестьян соразмерный доход". Все эти меры содержала неофициальная записка. Проект же, предложенный Киселевым Комитету, был куда более скромным. Однако и он мог стать реальным шагом к постепенному освобождению крепостных крестьян с землей. Сам Павел Дмитриевич писал по этому поводу: "Я всегда полагал, что крестьянская земля должна остаться (с вознаграждением помещикам) в полной и неотъемлемой собственности крестьян". Он же высказал важную для грядущих преобразований мысль о зависимости пореформенных крестьянских повинностей от количества земли, которую они получат от помещика. Проект Киселева (ближайший предшественник документа об отмене крепостного права в 1861 году) был реалистичен, по крайней мере, в том смысле, что его автор исходил из принципиального недоверия к способности большинства помещиков поставить государственные интересы выше сословных, а значит ратовал за постепенную реформу, проводимую строго "сверху". Несмотря на два уровня секретности (создание Комитета оставалось тайной для страны, а об истинных целях царя не подозревали даже члены Комитета) и хитроумную тактику Киселева, который на каждом заседании открывал коллегам только часть правды, его план оказался отвергнут большинством членов Комитета. Спасение проекту не принесло даже принципиальное согласие с ним государя. Последние Секретные комитеты в царствование Николая I заседали в 1846 и 1848 годах под председательством наследника престола, что, безусловно, свидетельствует о том, что Александр Николаевич был в курсе того, чего желал добиться в аграрном вопросе его отец. Обычно отмечается, что, работая в них, наследник не только не проявил никаких реформаторских наклонностей, но был иногда более консервативен, чем Николай I. Вряд ли этим, однако, исчерпываются те уроки, которые наследник извлек из работы отцовских Секретных комитетов. Именно из их трудов он узнал о полутайном и давнем желании Зимнего дворца уничтожить или смягчить крепостное право. Более того, ему стала понятна настоятельная необходимость того или иного решения крестьянского вопроса. Постепенно для наследника начали проясняться и некоторые немаловажные детали будущего освобождения крестьян. В частности, когда перед ним встала дилемма, заключавшаяся в безземельном освобождении крестьян или выделении им пахотного надела и усадьбы (дома с огородом), Александр Николаевич, пусть и не сразу, но все-таки пришел к наиболее безопасному решению вопроса. Видимо, тогда же цесаревич определил для себя ту силу, опираясь на которую можно было провести крестьянскую реформу. Такой силой стала умело подобранная и тщательно контролируемая монархом высшая бюрократия. Наконец, ему стали ясны и главные опасности, сопровождавшие отмену крепостного права: крестьянские беспорядки, с одной стороны, и недовольство помещиков - с другой. Ни дядя Александра Николаевича, ни его отец не осмелились задеть интересы дворянства, хотя и понимали, насколько беспощадным, в случае дальнейшего промедления правительства, может быть стихийный крестьянский протест. Организованное противостояние помещиков казалось им опаснее. Теперь этот важный выбор вставал перед нашим героем. После всего сказанного, думается, понятно, что царствование Александра II никак не могло быть простым слепком с правления Николая I. Во второй четверти XIX столетия принцип личной неограниченной власти оказался доведенным до своего апогея. Дальше можно было или пытаться удержаться на вершине абсолютизма, или искать иные методы управления государством. Позже мы посмотрим, сумел ли Александр II сделать окончательный выбор. Но уже сейчас можно сказать, что, как правитель, он совершенно не был похож на своего отца, будучи гораздо терпимее, мягче, осторожнее. Он, если можно так выразиться, был менее абсолютен, самодержавен. Их отличали даже чисто внешние признаки, скажем, двор Александра Николаевича уступал двору Николая I в пышности, балы - в блеске, приемы - в парадности, представительности. Здесь, конечно, сказалось и веяние времени, но не в меньшей степени - личные вкусы и пристрастия нового монарха. Да! Но мы ведь еще не побывали на коронации нашего героя - самом торжественном дне его жизни, это упущение необходимо исправить. Коронационные торжества проходили в Москве с 14 по 26 августа 1856 года. Для их проведения в старую столицу доставили Большую и Малую короны, скипетр, державу, порфиры, коронные знаки ордена Андрея Первозванного, Государственную печать, меч и знамя. Большая императорская корона, которую и возлагали на голову нового самодержца, была создана в 1762 году известными ювелирами Георгом-Фридрихом Экартом и Жереми Позье по специальному заказу Екатерины II. Знаменитым мастерам поставили только одно условие - корона должна была весить не более 5 фунтов (2 килограмма). Сделанная из чистого золота, она украшена множеством бриллиантов и других драгоценных камней. Самым известным из них был рубин на дуге, разделявшей две половины короны. Поверх него находился крест из пяти больших бриллиантов. К началу 1880-х годов ювелирная стоимость изделия Экарта и Позье превышала 1 миллион рублей. Золотой скипетр, сделанный по заказу императора Павла I, имел в длину 81 сантиметр и был украшен уникальными камнями. В середине ручки и внизу его опоясывали два бриллиантовых обруча, а наверху вделан знаменитый бриллиант "Орлов" в 185 карат. Как ни противны в данном случае меркантильные соображения, но следует заметить, что стоимость скипетра оценивалась в 2,5 миллиона рублей, и он считался одним из самых дорогих ювелирных украшений своего времени. Впервые в истории государства церемониальный въезд в Москву осуществился не торжественно-медленным кортежем, состоящим из карет, а достаточно скромно - по железной дороге. 17 августа 1856 года Александр Николаевич с семьей и блестящей свитой проехал по Тверской улице под звон многочисленных московских колоколов и грохот артиллерийского салюта. У часовни Иверской Божьей матери царь и вся свита сошли с коней (императрица с детьми вышла из экипажа) и приложились к чудотворной иконе, пройдя после этого пешком на территорию Кремля. Церемониал коронации следовал утвержденным Петром I наметкам плана, разработанного для коронации его супруги Екатерины I. Шествие открывал взвод кавалергардов, который позже выстраивался по обе стороны паперти Успенского собора в Кремле. Следом за ним шли 24 пажа и столько же камер-пажей, проходивших через собор и ожидавших окончания церемонии в Синодальной Палате. Затем за верховным маршалом князем А. Ф. Голицыным следовал император под балдахином, который несли шестнадцать генерал-адъютантов. Во время коронации Александр Николаевич восседал на престоле Ивана III, а Мария Александровна - на троне Михаила Федоровича Романова. После окончания церковной службы, венчавшей всю церемонию, император с супругой прошли в Архангельский собор, чтобы поклониться могилам русских царей из рода Рюриковичей. Возвращаясь к предзнаменованиям, которыми столь богато царствование нашего героя, отметим, что не обошлась без них и его коронация. Стоявший с "державой" старик П. Д. Горчаков внезапно потерял сознание и упал, выронив подушку с символом. Шарообразная "держава", зазвенев, покатилась по каменному полу. Все ахнули, и лишь монарх спокойно сказал, имея в виду Горчакова: "Не беда, что свалился. Главное, что стоял твердо на полях сражений". ЦАРЬ И КОРОНА Итак, Александр Николаевич стал императором Александром II - апостолом и культовым героем, призванным действовать, сообразуясь не столько с собственной логикой, сколько с логикой своего нового поста. Может, он и имел определенные исторические пристрастия, но в отличие от предшественников никогда не ссылался на Петра Великого или Екатерину II, как на некие ориентиры в своей деятельности. В начале царствования новый монарх робко попытался опереться на опыт государственного управления отца Николая Павловича, но время и обстоятельства заставили его действовать вопреки этому опыту. Он был призван помочь стране сделать резкий рывок и догнать ведущие державы мира, надеясь осчастливить этим своих подданных. К сожалению, как показала история, их могли осчастливить или чудеса, исходившие от верховной власти, или резкое ограничение и слом этой власти. Александр же Николаевич собирался заниматься всего-навсего проведением реформ. Можно спокойно и с достоинством нести бремя власти, гордясь тем, как богатеет, становится все более могучей держава. А если не становится или это происходит слишком медленно, незаметно для глаза? Можно погрузиться в рутину каждодневных дел и монотонно исполнять роль директора огромного департамента, именуемого державой, империей. А если к подобному роду занятий не лежит душа, а то просто нет таланта к бюрократической работе? Можно попытаться рывком совершить почти невозможное, переменить вековой быт страны, подстегнуть ее неторопливое перемещение по пути прогресса. А если результаты подобных рывков сказываются далеко не сразу, да и не все из них однозначно благотворны?.. И возникает мысль облегчить монаршью ношу, оставить участок деятельности своим наследникам. Впрочем, до подобных настроений, до усталости от власти Александру Николаевичу в 1856 году было еще очень далеко. Он полон сил и замыслов, он нравится окружающим его людям, да и российское общество присматривается к нему достаточно доброжелательно. Так был ли он готов к тому, чтобы не только занять престол, но и совершить, утвердясь на нем, те действия, которых ждала от него страна? По этому поводу в исторической литературе существуют самые разные точки зрения: от утверждения, что наш герой был бледным эпигоном своего отца, до мнения, будто на российский престол вступил прирожденный реформатор. Для того чтобы разобраться в этой разноголосице, попробуем не столько начать с начала, сколько подвести некоторые итоги первой части нашего разговора. Во-первых, кто и чего ждал от нашего героя? Не секрет, что единодушия в российских ожиданиях не было и не могло быть, слишком пестрым оставалось общество, а значит, слишком противоречивыми оказывались интересы разных его слоев. Высшая бюрократия в лице старых николаевских служак жаждала наведения порядка в стране, то есть отлаживания работы государственного аппарата, разболтанного за годы Крымской войны. Ни о каких серьезных переменах, кроме разве что кадровых, эти люди не думали, поскольку николаевская система правления представлялась им единственно возможной, а Крымская война - досадным недоразумением. За этими деятелями, как вскоре оказалось, располагался относительно широкий и достаточно влиятельный слой средне-высшей бюрократии, многие представители которого имели свое видение решения возникших перед Россией проблем. Оно включало в себя реформирование разных сфер жизни империи, вплоть до введения в будущем конституционного правления. С точки зрения чиновников-реформаторов, Александр II должен был встать во главе преобразований и своим авторитетом помочь им (чиновникам) вести Россию по пути прогресса, то есть дальнейшей европеизации страны. Этот слой средне-высшей бюрократии не верил в способность разобщенного, неорганизованного общества помочь Зимнему дворцу в деле преобразований, допуская участие отдельных членов этого общества в реформах в качестве экспертов или проводников перемен на местах. Поместное дворянство, несмотря на свою неоднородность, ожидало от нового императора прежде всего наведения порядка в растревоженной войной деревне и финансах. Подавляющее большинство из этих дворян и не думало ни о каких серьезных переменах в социально-политической области, с трудом представляя себе некрепостническую Россию. Конечно, среди помещиков имелись люди, просчитывавшие варианты отмены крепостного права и даже приветствовавшие их, однако они составляли ничтожную часть провинциального дворянства. Что касается изменения системы управления страной, то большинство помещиков придерживалось убеждения своих дедов и прадедов, считавших, что абсолютная власть монарха справедливее и выгоднее для первого сословия, чем олигархическое правление нескольких аристократических фамилий. Конституционные мечты либералов упрямо ассоциировались в головах помещиков с хаосом Смутного времени или "затейкой верховников" в конце 1720-х годов. Наконец, для городских слоев и крестьянства воцарение нового императора связывалось с надеждами на выравнивание правового положения российских сословий, вплоть до освобождения помещичьих крестьян и отмены ряда проявлений крепостного права. Ожидания широких народных масс весьма трудно точно классифицировать и потому, что эти ожидания слишком широки, и потому, что они чрезвычайно неопределенны. Можно сказать, что массы надеялись на улучшение своей жизни, подразумевая под этим прежде всего улучшение своего материального положения. Однако не будем и слишком упрощать народные требования. Шеф III отделения А. X. Бенкендорф еще в 1827 году отмечал: "Среди этого класса (крепостных крестьян - Л. Л.) встречается гораздо больше рассуждающих голов, чем это можно было бы предположить с первого взгляда". О чем же рассуждали эти крепостные "головы" и что они противопоставляли существующему порядку вещей? Первую половину XIX столетия недаром считают временем наибольшего распространения народной социальной утопии, отразившей представления крестьянства об идеальных формах человеческого общежития. Эти формы были облачены в религиозные одежды, обращены в далекое прошлое и включали в себя принципы всеобщего братства, совместного и посильного труда, организацию артелей-коммун, дающих каждому их члену равные права и возможности с другими. Описания идеального человеческого сосуществования в народных утопиях живо напоминают картины Царства Божия, обычно рисуемые людьми, искренне верующими, но не слишком сведущими в богословии. Насколько соответствовал этому пестрому набору надежд и чаяний наш герой, какие из перечисленных выше слоев населения страны могло удовлетворить его воцарение, что он был в силах сделать, а против чего оказался бессилен? Александр Николаевич являлся одним из образованнейших монархов, когда бы то ни было вступавших на российский престол. Он обладал не только широкими теоретическими сведениями, но и достаточными практическими навыками управления государством. В последнем случае особенно важно знание принципов деятельности бюрократического аппарата, так как направление его деятельности во многом зависит от мнений монарха и его умения направлять эту деятельность в нужном ему направлении. С механизмом работы государственной машины наш герой был знаком очень неплохо. Второе, о чем следует поговорить, анализируя его готовность к преобразованиям или, напротив, к защите традиционных устоев, является тот самый дух времени, на который так любят в трудных случаях ссылаться историки. Когда пишут о Крымской войне, то единодушно отмечают, что она стала рубежным моментом именно для России. Это утверждение совершенно справедливо, и у нас еще будет время в этом убедиться. Однако при этом как-то забывается, что Крымская война стала своеобразным водоразделом для всей Европы. В середине 1850-х годов происходят важнейшие престижные потери, заметно повлиявшие на дальнейшее развитие стран континента. Во-первых, был положен конец политическому и военному диктату России, которыми упивались не только императоры, но и большинство образованных русских людей. Во-вторых, завершается духовный диктат французской революции конца XVIII века, финал которого был предрешен рядом революций 1830-1840-х годов. Закончился великий революционный кризис в Западной Европе и началась стабилизация ее политического и гражданского устройства. Абсолютизм сменяется конституционализмом, феодальное право - буржуазным, демократическим, отменяются сословные привилегии. В-третьих, с Крымской войной заканчивается "первый тур" европеизации России, "тур" политический, когда происходило становление имперских высших и местных органов, утрясалось взаимодействие церковных и светских властей, нарождалось общественное движение. Иными словами, перед правительством Александра II вырисовывалась задача начать "второй тур" европеизации страны, прежде всего ее социальных отношений (отмена крепостного права, судебная и военная реформы, изменение финансовой и образовательной систем). Заметим в скобках, что этот "тур" обещал быть более трудным, чем предыдущий, так как надо было ограничить или уничтожить тот самый механизм, с помощью которого до Александра II европеизация производилась, то есть саму крепостническую систему. Однако если качества личности нашего героя и дух времени благоприятствовали восшествию его на престол, то в чем, собственно, сущность разногласий по поводу того, был ли он именно тем императором, которого ждала Россия? Судя по всему, сложность заключается в идейной и, если хотите, психологической предрасположенности или нерасположенности Александра Николаевича к тем или иным шагам на новом посту. И здесь мы вступаем на зыбкую почву предположений и догадок, когда можем руководствоваться только тем, что знаем о его детстве и юности, а также о том, что будет совершено им позже. Тем не менее позволим себе задержаться на данной теме, поскольку она во многом определяет наше отношение к императору. Если говорить об идеологии, то позицию Александра Николаевича вряд ли удастся определить однозначно, как либеральную или, скажем, консервативную. И вовсе не потому, что наш герой был политически всеяден или, как выражаются политологи, являлся конформистом. Он искренне и убежденно был готов действовать по обстоятельствам, но эти действия определялись не столько его политическими симпатиями, сколько личным пожеланием главы государства, монарха. В силу исторических обстоятельств хозяин Зимнего дворца и его ближайшее окружение, как уже отмечалось, лучше кого бы то ни было в России ощущали дыхание времени и, если не зашоривались, не пытались навязать времени свою точку зрения, то имели реальный шанс вести страну по пути постепенных, но необходимых изменений без ненужных потерь и потрясений. Говоря иначе, Александр Николаевич являлся эволюционистом и ради постепенного, но непрерывного движения вперед был готов поддерживать либералов либо консерваторов, то есть тех, чьи позиции в данный конкретный момент жизни России наиболее соответствовали, с точки зрения монарха, историческим реалиям. Именно эти реалии задавали курс государственному кораблю, а задача капитана корабля заключалась в том, чтобы вверенное ему судно не получило критического крена ни на один борт и благополучно достигло промежуточной гавани. Ведь каждое царствование - это благополучное или не очень благополучное плавание от одного порта к другому. Когда ближайшие соратники Александра II сетовали на невнятность позиции императора (а это случалось достаточно часто), они, при всей своей формальной правоте, не понимали главного. Определенность политической позиции важна и обязательна для члена партии или политической организации. Монарх же, даже самый жесткий, обречен на немыслимые компромиссы, внезапные и не всегда осознанные изменения курса. Он не может стать членом какой-то одной партии, потому что сам по себе является уникальной партией, в которую нет доступа посторонним и которая обречена на одинокое существование. Если говорить о характере, о личности Александра Николаевича, то давайте в первую очередь вспомним, что он вступил на престол в возрасте 37 лет, то есть совершенно зрелым человеком. О каком-то психологическом взрослении, изменении черт характера и т. п. в такие годы говорить уже не приходится. Родившийся наследником престола и воспитанный Зимним дворцом, он усвоил традиционное отношение к положению монарха. Это положение требовало полнейшего самоотречения, растворения царствующего лица в том, что называется монаршим долгом, подчинения каждого дня жизни императора, всех сторон его существования выполнению этого долга. Однако, когда речь заходит о нашем герое, во всех этих вроде бы бесспорных сентенциях начинает проклевываться некая особенность, привлекательная для любителей загадок хитрость, характерная не столько для Александра II, сколько для времени его правления. Абсолютная монархия, иными словами, все абсолютное, связанное с монархией, изживало себя, постепенно отмирало, в том числе и абсолютное одиночество монарха, абсолютное отличие его от других людей, вознесенность над ними. В силу черт своего характера наш герой был готов к такому развитию событий более, чем любой из его предшественников и преемников. Можно сказать, что он с детских лет мечтал об изменении имиджа российского самодержца. Те исследователи, которые считают Александра II недостаточно подготовленным к миссии, выпавшей на его долю, по сути, укоряют его в том, что он не был новым Петром Великим. Но, во-первых, как он мог им стать, если ему предстояло разрушить как раз ту крепостническую систему, на которой Петр возвел здание новой России? А во-вторых, дело заключалось в том, что освобождение крестьян от безграничной власти помещиков, слова от цензуры, армии от рекрутчины и т. п. переплелось для Александра Николаевича со своим собственным освобождением от абсолютизации положения монарха, отсутствия у него частной жизни. Он хотел быть на престоле человеком, а не символом. Стоит ли его за это осуждать или надо призывать восхищаться смелостью решения императора? Не будем спешить с выводами, посмотрим, к чему привели попытки нашего героя сделать монарха в глазах россиян обыкновенным человеком. Впрочем, почему только россиян? Уже упоминавшийся в ходе нашего разговора Бисмарк был неплохим психологом, но всяком случае, он умел подмечать незаметные на первый взгляд, но "говорящие" черточки характеров своих собеседников. Так, вот, прусский канцлер однажды записал в дневнике следующее: "Я всегда чувствовал симпатию к нему (Александру II - Л. Л.) на обедах у нашего императора, где подают немецкое шампанское и по одной котлетке на человека, царь ел и пил с отвращением и не очень умело старался это скрыть. Он бывал мил за столом... Я более типичного русского не видел... А эта способность влюбляться... Он всегда был влюблен и потому почти всегда благожелателен к людям". Можно вести долгие и достаточно интересные теоретические споры о человечности или бессердечии того или иного монарха - вряд ли подобные дискуссии прибавят что-то значимое к нашим знаниям об этих людях. Ясно лишь, что одиночество монархов, связанное с чином, который они приняли, неотъемлемая часть их жизненного пути. И так же ясно, что полноценного разговора о конкретном правителе не получится до тех пор, пока мы не углубимся в изучение всех сфер его жизни, пока не попытаемся посмотреть на него не только как на самодержца, но и как на общественного деятеля, сына, брата, мужа, отца. Куда же нам теперь направить наш разговор, какую тему затронуть? Забавную фразу бросил Бисмарк, помните "Он был всегда влюблен..." Вас она не заинтриговала? А вот меня, признаться, задела за живое... Часть II ОДИНОЧЕСТВО ВТОРОЕ. БЕГСТВО Трудно привыкнуть к жизни, которая целиком проходит в приемных залах, в дворцовых подъездах и на лестницах. Жан де Лабрюйер В КРУГУ РОДНЫХ Если бы наш разговор был посвящен только событиям и процессам, происходившим в России в 1850-1880-х годах, то сейчас, конечно, следовало бы побеседовать о реформах, проведенных в царствование Александра II, о непростых отношениях Зимнего дворца с общественно-политическими лагерями страны, о надеждах и разочарованиях, поочередно охватывавших как государственных или общественных деятелей, так и простых обывателей России, наконец, об обстоятельствах трагической гибели героя этой книги. Однако тема нашего разговора: Александр Николаевич - человек и монарх, а потому речь сейчас пойдет о его пребывании в семье родителей, создании им собственного домашнего очага, и в дальнейшем - о попытках найти счастье и успокоение за пределами семейного круга. Хочется верить, что многое в судьбе и поступках Александра II станет понятнее, если мы обратимся именно к событиям его личной жизни. В конце концов, реформы и прочие деяния определили величие и особенности его царствования, но вряд ли сильно воздействовали на человеческую сущность Александра Николаевича, его симпатии и антипатии. Да и не из одних лишь величественных моментов состояло его правление, как и правление любого другого монарха. Все они были людьми, желавшими тепла, заботы, понимания, пытавшимися укрыться от жизненных невзгод за прочными стенами своего дома. Наш герой всегда был окружен многочисленной родней: бабушка, отец, мать, браться, сестры, жена, шесть сыновей, две дочери. Казалось, что еще нужно, если не для полного счастья, то хотя бы для того, чтобы не чувствовать себя одиноким как в семье родителей, так и в собственной семье? На первый взгляд все верно, но... Сколько таких "но" встречалось на жизненном пути Александра Николаевича! Однако прежде чем углубляться в обстоятельства личной жизни нашего героя, скажем несколько слов о воспитании дворянских детей в России первой половины XIX века. Это поможет нам оценить типичность или уникальность воспитания наследника престола в 1820-1830-х годах. В России в указанный период существовали три типа отношений между родителями и детьми. Первым отметим так называемый английский, при котором детям разрешалось практически все. Считалось, что таким образом из детей вырабатываются подлинно свободные личности, не стесненные неуместными запретами, не искалеченные контролем со стороны взрослых. На самом деле родители, отстаивая абсолютную свободу ребенка, на деле потакали его прихотям и чаще всего растили отнюдь не идеальных английских джентльменов, а черствых эгоистов и самодуров. Вторым типом внутрисемейных отношений было спартанское воспитание, при котором мир детей и взрослых оказывался разделенным непреодолимой стеной. Отношения старшего и младшего поколений в таких семьях напоминали отношения начальства и подчиненных в присутственных местах. Особой теплоты в подобной обстановке существовать не могло и не существовало, хотя жесткость домашнего воспитания зачастую давала неплохие результаты: дети росли физически здоровыми, у них вырабатывался твердый характер, готовый к суровым жизненным испытаниям. С другой стороны, людям, выросшим в такой обстановке и подчинившимся ей, порой не хватало душевной тонкости сопереживания ближнему. Но имел место и третий тип отношений между родителями и детьми, окрашенный многообещающей гармонией. Привычная для России идиллическая патриархальность дополнялась в этом случае действенным интересом к мировой культуре, что образовывало духовное равновесие в семье, тщательно выстраиваемое и сохраняемое. Гармонично и высоко развитые дети вырастали чаще всего именно в таких семьях. Примеры подобной высокой педагогики не были в России правилом, но не являлись и столь уж редким исключением. Дворяне постепенно дорастали до понимания простой истины, заключавшейся в том, что в воспитании детей надо думать не о потребностях современного общества, не о будущем страны, а только и единственно о самом конкретном ребенке, развитии его личности, души. Готовить его нужно не для будущего (тем более не для такого будущего, каким его представляют себе воспитатели), а для него самого. А уж он потом решит, как и чем может оказаться полезным для страны, для мира, для отдельного человека, оказавшегося рядом с ним. Какой же тип отношений между родителями и детьми господствовал в семье, где довелось родиться нашему герою? В его отце, императоре Николае I, воплотилось российское самодержавие в самом чистом виде и на самом высоком уровне. Николай Павлович чувствовал себя властелином и Богом миллионов людей, что нисколько не сковывало его, не пригибало плеч, наоборот, гордое чувство власти и силы естественно отражалось в облике и существе императора. Он был деспотом из принципа, в соответствии со своим пониманием требований момента, и чья-то независимость от монарха или превосходство над ним воспринимались Николаем Павловичем как оскорбление. Дело здесь не в обычной человеческой мелочности или пошлой зависти, а в попытках сохранить чистоту и недоступность для простых смертных того поста, который занимал император. Может быть, еще и поэтому армия была для Николая I не просто любимым государственным институтом, но эталоном для выстраивания образа жизни всех своих подданных, включая и членов собственной семьи. Объясняя свою симпатию к армейским установлениям, он еще в 1821 году писал: "Здесь порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одного из другого... никто без законного основания (то есть без команды сверху - Л. Л.) не становится впереди другого, все подчиняются одной справедливой цели, все имеет свое назначение. Я смотрю на человеческую жизнь, только как на службу, так как каждый служит". Честно говоря, взгляд довольно-таки унылый, но что было, то было. К концу 1840-х годов казалось, что императору удалось повсеместно привести свою мечту в исполнение и подчинить мысли и устремления подданных долгу непрерывного служения родине и трону. По отзыву одного из тогдашних литераторов, "... все казалось поконченным, запакованным и за пятью печатями сданным на почту для выдачи адресату, которого зараньше предложено было не разыскивать. Впрочем, оставим в покое подданных, для нас сейчас важно, что названные идеи и чувства Николая Павловича в полной мере распространялись и на его семью, в которой он ощущал себя в какой-то степени восточным владыкой. Он требовал от детей полной покорности, корил их за малейшую провинность, то есть, желая того или нет, ежеминутно подавлял их личность. Одна из фрейлин его жены вспоминала, как Николай строго следил "за стоянием своих детей в церкви, малолетние были выстроены перед ним и не смели пошевелиться". Он совершенно спокойно мог приказать дочерям, собравшимся на бал, снять драгоценности, обозвав их "мартышками". Понятно, что дети отвечали отцу восточным же чувством почитания с изрядной долей лицемерия. Вряд ли можно назвать это любовью, точнее будет обозначить как вынужденное уважение, основанное на укоренившейся привычке к безраздельному господству взрослых. Все это проистекало отнюдь не только из-за деспотических черт характера императора, но и потому, что он прекрасно понимал, что их ждет в будущем. Его дочь, великая княжна Ольга Николаевна вспоминала: "Папа требовал строгого послушания, но разрешал нам удовольствия, свойственные нашему детскому возрасту. Когда ему доносили о наших шалостях, он отвечал: "Предоставьте детям забавы их возраста, достаточно рано им придется научиться обособленности от всех остальных"". Все вышесказанное об отношениях отца и детей полностью и в первую очередь было характерно для первенца Николая Павловича. Иного и трудно было ожидать, ведь с наследника престола спрос особый и начинался этот спрос с раннего детства. Графиня М. М. Медем вспоминала: "В 1821 году после нашего выпуска из Екатерининского института отец повез меня... представить великой княгине Александре Федоровне. После нескольких приветствий великий князь Николай Павлович... объявил, что желает похвастаться своим сыном, и, несмотря на протест великой княгини, ввел всех... в спальню сына, отодвинул ширму, разбудил спящего ребенка и вынул его из кроватки, утверждая при этом, что солдат должен быть готов во всякое время. Потом, поставив сына на пол, стал рядом с ним на колени, взял огромный барабан и под звуки выбиваемого им марша заставил сына маршировать". По свидетельству другого очевидца: "Государь бывал строг к своему наследнику, скажу даже, в некоторых случаях немилосерд... что могло остаться в памяти сына в виде болезненных ощущений, которые вызываемы были резкими замечаниями, запрещениями выражать мнение молокососу, как он его называл... Никогда не забуду горьких слез цесаревича после прочтения ему официальной бумаги... в которой ему было сообщено высочайшее повеление чтобы он никогда не утруждал себя ходатайством по прошениям, на имя цесаревича поступающим" [1]. Любящий отец, общавшийся с сыном посредством официальных бумаг - это сильно, хотя и несколько странно. Однако повторим еще раз, законы николаевской системы одинаково распространялись на всех, в том числе и на наследника. Впрочем, Александру Николаевичу приходилось переживать и более неприятные мгновения, ведь в минуты гнева Николай I забывал о своем величии и вел себя с детьми самым оскорбительным образом. Он был законченным педантом, соблюдавшим распорядок дня (а может быть, просто установленный им для всех порядок) по минутам. Так вот, однажды за то, что цесаревна Мария Александровна опоздала явиться в назначенный час, император прилюдно обозвал Александра Николаевича "коровой" (правда, так и не пояснив, чем виновато это животное, а также чем виноват наследник в опоздании своей супруги). Наверное, монарх посчитал, что тот распустил свою жену и не сумел установить дома требуемую императором военную дисциплину. Конечно, перед таким отцом дети трепетали и старались скрывать истинные мысли и чувства. Некоторые авторы утверждают, что Николай I не очень любил старшего сына и даже будто бы подумывал об устранении его от престола. Такие прецеденты в семье Романовых, как известно, случались, но тут было скорее другое. Действительно, однажды на параде Николай I вслух и непристойно обругал Александра Николаевича перед строем. В другой раз, заехав к сыну на дачу под Петергофом, государь увидел, что тот посреди дня играл с придворными в карты, и надавал ему пощечин, но все это было в порядке вещей, дело житейское. Слухи же об отлучении наследника от престола кажутся явным преувеличением, они не в духе, не в правилах Николая Павловича. К тому же не будем сгущать краски, иначе жизнь царской семьи представится одноцветно-черной. По-своему Николай I был внимательным отцом, но, тем не менее, отцом-императором, больше владыкой, нежели родителем. Он позаботился о прекрасном образовании сыновей и дочерей, тщательно следил за их успехами, карал за неудачи, мальчиков назначал шефами гвардейских и армейских полков, а наследника престола еще и активно приобщал к государственной деятельности. Однако трудно поверить, что Александр Николаевич ощущал неизбывное семейное тепло и постоянное родительское внимание. Вмешательство же Николая I в учебный процесс сыновей, общение его с ними носили характер набегов сеньора на владения вассалов, вассалы трепетали, но ближе сеньор им от этого не становился. Николай I был суров не только к сыновьям, но и к дочерям. Скажем, великая княгиня Мария Николаевна была замужем, и весьма счастливо, за одним из Богарне, но ее отец считал этот брак мезальянсом и терпеть не мог мужа дочери. Во время визитов молодой четы в Россию Николай Павлович даже запрещал упоминать о новом титуле дочери, требуя, чтобы она по-прежнему звалась великой княгиней. Другая его дочь, Ольга Николаевна, страстно любила князя А. И. Барятинского, блестящего гусарского офицера. Император отправил его на Кавказ и всячески препятствовал продвижению по службе. Дочь же выдал за принца Вюртембергского, хотя о противоестественных наклонностях последнего шептались все европейские дворы. Мать Александра Николаевича, Александра Федоровна, была женщиной приветливой и приятной во многих отношениях. Образованная и одаренная большим художественным вкусом, она всю жизнь была склонна к меланхолии и мечтательности, прерываемыми периодами бурной, но несколько непонятной активности. В молодости будущая императрица считалась "богиней красоты и грации". Именно ее Жуковский назвал "гением чистой красоты" (эта удачная строка прославилась благодаря Пушкину, который переадресовал ее А. П. Керн в широко известном стихотворении). Тот же Жуковский посвятил Александре Федоровне следующие строки: Все - и робкая стыдливость Под сиянием венца, И младенческая живость, И величие лица, И в чертах глубокость чувства С безмятежной тишиной, - Все в ней было без искусства Неописанной красой! Александра Федоровна никогда не употребляла слов "приказание" и "приказывать", говоря, что произносить их имеет право только самодержец, а она - всего лишь его супруга. О скромности притязаний императрицы свидетельствует и ее дочь Ольга Николаевна: "Главным назначением Мама было быть любящей женой, довольной своей второстепенной ролью..." Улыбка и доброе слово были у императрицы всегда наготове, но все это как-то походя, свысока, мельком. К тому же доброта ее никогда не выходила за пределы достаточно ограниченного круга тех лиц, кого судьбе было угодно к ней приблизить. Всю жизнь Александра Федоровна, по словам Тютчевой, прожила в золотой клетке, сооруженной ей мужем, и относилась к числу тех правительниц, которые способны спросить, почему народ не ест пирожных, если у него не хватает хлеба. Может быть и так, но... Когда некоторые дамы жаловались Московскому митрополиту Филарету на то, что императрица танцует и гоняется за развлечениями вместо того, чтобы думать о спасении души, тот обычно отвечал: "Возможно, но я думаю, что она танцуя попадет в рай, в то время, как вы еще будете стучаться в двери". Как мы уже говорили, Александра Федоровна временами любила разнообразие, предпочитала, чтобы вокруг нее было оживленно, красиво, даже блестяще, отчего семье и придворным приходилось нелегко. Суматоха и бестолковщина перемещений двора, вызванных очередной причудой императрицы, достигала своего апогея летом: по дорогам между Царским Селом и Павловском, Петергофом и Гатчиной кочевали кареты и обозы, перемещая из одного пункта в другой придворных, мебель, прислугу, съестные припасы, гардеробы и т. п. Мало того, по распоряжению Николая I в нижней части Петергофа на берегу моря был разбит огромный парк, названный в честь любимой супруги Александрией. Здесь наскоро возвели несколько десятков построек, но все эти швейцарские шале, китайские пагоды, голландские мельницы и итальянские палаццо не были рассчитаны на долгую жизнь в суровых российских условиях. Они оказались настолько сырыми и холодными, что на стенах комнат императрицы росли грибы, а жаркая погода приносила другую беду: в помещениях становилось абсолютно нечем дышать. Зато со стороны этот городок выглядел не просто красиво, но и по-царски великолепно. В общем, хотели, как лучше... К сорока годам Александра Федоровна заметно изменилась внешне. По словам очевидца: "Императрица обладает изящной фигурой и, несмотря на чрезмерную худобу, исполнена неописуемой грации. Ее манера держать себя далеко не высокомерна, а скорее обнаруживает в гордой душе привычку к покорности. Нервные конвульсии (память о 14 декабря 1825 года. - Л. Л.) безобразили черты лица, заставляя даже трясти головой. Ее глубоко впавшие голубые глаза выдавали сильные страдания, переносимые с ангельским спокойствием..." Сильные страдания - это о постоянных мигренях и невралгических болях, мучивших Александру Федоровну. Женщина слабая и болезненная, она, как это часто случается, пережила мужа на пять лет, хотя ей приходилось трудиться зачастую не меньше венценосного супруга. По свидетельству маркиза де Кюстина: "Трудовой день императрицы начинается с раннего утра смотрами и парадами (она обязана была в них участвовать вместе с мужем - Л. Л.) Затем начинаются приемы. Императрица уединяется на четверть часа, после чего отправляется на двухчасовую прогулку в экипаже... По возвращении - опять приемы. Затем она посещает несколько состоящих в ее ведении учреждений или кого-нибудь из своих приближенных. После этого сопровождает императора в один из лагерей (имеются в виду военные лагеря гвардии или армейского столичного гарнизона - Л. Л.), откуда спешит на бал. Так проходит день за днем..." Именно она, а не Николай Павлович, могла написать Жуковскому письмо, в котором содержались не педагогические сентенции и требования жестче и больше спрашивать с наследника, а простые рассказы о том, чем повседневно заняты дети, во что они играют, что их тревожит и радует. Кстати, Александра Федоровна в отличие от своего мужа не переставала думать о том, какая печальная участь уготована ее первенцу. В 1826 году она пишет Жуковскому, находившемуся за границей. "Саша горько плакал перед троном, на котором он когда-нибудь будет коронован, я молила Бога о том, чтобы Он не допустил меня дожить до того дня". Эти мольбы остались не услышанными. Мать была для наследника престола безусловно понятнее и ближе, чем отец. Видимо, поэтому его память навсегда сохранила предрождественские праздники, устраиваемые в Зимнем дворце. Накануне Рождества в сочельник у императрицы обязательно ставилась елка (этот обычай был завезен в Россию из Пруссии именно Александрой Федоровной. Первая елка устроена ею в 1818 году, в год рождения наследника престола) [2]. Елочные праздники проводились для царских детей, но на это семейное торжество приглашалась вся свита. Каждый усаживался за отведенный ему стол, на котором стояли маленькие елки и лежали подарки (игрушки, книги, платье, серебро), а в гостиной возле большой елки проводились шуточные аукционы с ценными призами. Однако таких теплых воспоминаний у наследника сохранилось не много. Его мать, занимавшаяся по должности широкой благотворительностью, участвовавшая в обязательных официальных мероприятиях, также не могла уделять Александру Николаевичу достаточно много внимания. Его же доброе и влюбчивое сердце хотело гораздо большего. Некоторое сближение Николая I с наследником началось слишком поздно, чуть ли не после женитьбы последнего. Может быть, этому сближению поспособствовало и то, что в конце 1830-х годов император стал жаловаться на ухудшение здоровья: его одолевали головокружения, колотье в боку, приливы крови к голове. Судя по симптомам, у монарха развилось какое-то заболевание сердечно-сосудистой системы, что в общем-то не удивительно при столь напряженном образе жизни. Именно в те годы Александр Николаевич смог по достоинству оценить степень увлечения отца историей, особенно биографиями великих государей. Он начинал понимать, что ничто человеческое Николаю I не чуждо: тот свободно говорил на трех европейских языках, прилично рисовал, любил музицировать и играть в пьесах Мольера во время домашних спектаклей. Николай Павлович и Александр стали совершать совместные прогулки, во время которых отец без утайки рассказывал сыну, как Екатерина II заставила Петра III отказаться от престола, как его убили в Ропше, о судьбе своего отца Павла I. Подобные откровения, понятно, были сугубо конфиденциальными и доверительными, думается, что они способствовали выработке у нашего героя определенного отношения к власти. Правда, к этому времени у него появилась собственная семья, да и вообще свободного времени оставалось все меньше и меньше. Иными словами, запоздавшее сближение отца и сына получилось для обоих приятным, но несколько формальным, скорее всего император, наконец, заметил, что первенец вырос из коротких штанишек, стал помощником, на которого можно переложить часть государственных забот. Различия же между монархом и его старшим сыном, хотя и проявлялись поначалу редко, выглядели довольно существенными; иначе и не могло быть, так как по уровню образования, по складу характера они оказались достаточно разными людьми. Свидетельством тому служат несколько случаев замеченных и пересказанных окружавшими их придворными. Так, однажды, узнав, что Жуковский анализировал с наследником события 14 декабря 1825 года на Сенатской площади, Николай Павлович, имея в виду декабристов, спросил сына: "Саша, как бы ты наказал их?" Мальчик подумал и ответил: "Я бы их простил". Николай I вздохнул и, ни слова не говоря, вышел из классной комнаты. Вряд ли его умилило мягкосердечие сына, скорее он подумал о том, как легко рассуждать о прощении, будучи наследником, и как трудно решиться простить врагов престола, став самодержцем [3]. Во всяком случае, после этого разговора Николай Павлович упорно пытался внушить первенцу мысль о необходимости твердой руки в деле управления государством. Как-то Александр Николаевич в ответ на его вопрос сказал отцу, что Россия держится самодержавием и законом (именно этому учили его Жуковский, Сперанский и другие учителя). "Законом - нет! - возразил Николай I. - Только самодержавием и вот чем, вот чем, вот чем!" - трижды махнул он крепко сжатым кулаком. Даже предсмертная его фраза, обращенная к сыну, была весьма характерна для их отношений: "Держи все, держи все", - сказал император и сопроводил свои слова энергичным жестом, показывая как это все надо держать. Но подобные советы и наставления Николая Павловича пропадали втуне, Александр II не мог и не собирался им слепо следовать, хотя и отказываться от строгости и твердости действий не был намерен. Из братьев и сестер ближе всех к наследнику престола и по возрасту, и по образу мыслей стоял великий князь Константин Николаевич. Его фигура для нас особенно интересна, так как роль великого князя в реформах 1860-1870-х годов была очень велика. Константин с детства готовился отцом к руководству Морским ведомством, недаром воспитателем его стал знаменитый полярный исследователь и моряк Ф. П. Литке. В семье, где отличались высоким ростом, крепкими мускулами, военной выправкой, великий князь рос ребенком относительно хилым, тщедушным. Его дядя, великий князь Михаил Павлович, душевной чуткостью отнюдь не отличавшийся, без обиняков называл племянника Эзопом. В семье, где предпочитали чтению физические упражнения, он рос любителем литературы и музыки (в зрелые годы профессионально играл на виолончели и фортепиано, чуть хуже - на органе). За это на него зачастую сыпались насмешки и упреки. "Костя с книжками, Костя скучен, Костя педант". А этот "педант", хотя и любил общество взрослых, мог при случае расшуметься и разрезвиться так, как все его братья и сестры вместе взятые. С помощью постоянных упражнений Константин Николаевич избавился от физической немощи и сутуловатости, но блеск военной славы, в отличие от многих других Романовых, не слишком его прельщал. В юности он написал записку о возможности взятия Константинополя с моря, а в 1849 году получил из рук фельдмаршала И. Ф. Паскевича Георгиевский крест за боевые заслуги в Венгерском походе (честно говоря, никаких ратных подвигов в этом походе великий князь не совершил). Вот, пожалуй, и все его достижения на поле брани. Морское же ведомство под руководством Константина Николаевича быстро набирало силу. Его руководитель пожертвовал 200 тысяч рублей личных средств на строительство новых паровых кораблей, в то время как правительство отказалось выделить деньги, ссылаясь на отсутствие их в казне [4]. Однако прославился великий князь не только этим. Он, видимо, хорошо усвоил слова Жуковского, наставлявшего его в юношеские годы: "Революция есть безумно губительное усилие перескочить из понедельника прямо в среду. Но и усилие перескочить из понедельника назад в воскресенье столь же губительно". Будучи моложе наследника на девять лет, Константин Николаевич, похоже, раньше брата понял, что реформы в России необходимы и неизбежны. Причем, как он считал, речь должна идти не только об отмене крепостного права. Иначе "Морской сборник" - сугубо официальный орган Морского ведомства вряд ли бы стал одним из самых либеральных печатных изданий в стране, поднимавшим темы суда, отмены телесных наказаний, свободы слова. Кроме того, в недрах ведомства готовилось изменение флотского судопроизводства, во многом предвосхитившее аналогичную общероссийскую реформу 1864 года. Константин Николаевич уже с середины 1850-х годов ясно представлял себе, что именно в государстве требует перемен. "Положение, - отмечал он, - становится тем важнее, что теперь явились с новою силою... важно жизненные вопросы... а именно: о крепостном праве, о раскольниках, о крайней необходимости устроить судопроизводство и полицию нашу так, чтобы народ находил где-нибудь суд и расправу, чтоб приказания правительства исполнялись и чтоб высшие правительственные лица не были вынуждены для достижения благих целей прибегать к незаконным средствам". Заслуга великого князя состояла и в том, что он вырастил в буквальном смысле этого слова целую плеяду деятелей будущих реформ. Один из них, П. П. Семенов, взял на себя труд подсчитать, что из пятидесяти человек, игравших достаточно важные роли в разработке крестьянской реформы, двадцать вышли из недр Русского Императорского Географического общества, которым долгие годы руководил Константин Николаевич и которое было своеобразным штабом реформ 1860-х годов. Среди высшей петербургской бюрократии великий князь приживался с трудом и так никогда и не стал для нее "своим человеком". В конце 1850-х годов он первым принял на себя огонь, открытый реакционерами по деятелям, поддерживавшим планы реформирования страны. Противники преобразований, не осмеливаясь критиковать императора, дружно обрушились на его брата, называя того "якобинцем", "красным" и распуская о нем всяческие нелестные слухи. Будучи человеком высокообразованным, инициативным, реформатором по убеждениям, он одновременно имел несчастье быть заносчивым, высокомерным с министрами и сановниками. Как отмечали современники, внимательным и чутким Константин Николаевич оставался только с членами небольшого кружка, сплотившегося вокруг него (эти люди назывались "константиновцами"). Немудрено, что большая часть дворянства недолюбливала великого князя - одни из-за того, что считали его "отцом" крестьянской реформы, другие потому, что видели в нем символ бюрократического, верхушечного проведения реформ, отстранения от них представителей общества. Однако у главы Морского ведомства непросто складывались отношения не только с дворянством и высшей бюрократией. Случались у него недоразумения и со старшим братом. В феврале 1855 года он, принося присягу на верность новому императору, заявил: "Я хочу, чтобы все знали, что я первый и самый верный из подданных императора". Почему Константину Николаевичу потребовалось специально подчеркивать свою верность брату-венценосцу? Видимо, это был не слишком завуалированный ответ на слухи (упорные, но совершенно неосновательные), согласно которым великий князь якобы во всеуслышание заявлял, что наследником престола должен считаться он, так как Александр родился тогда, когда их отец был еще только великим князем; первенцем же императора Николая I является именно он, Константин. Эти слухи, по словам очевидца, "... возбуждали недовольство императора и беспокоили его". Подобная реакция Александра II вполне естественна, впрочем, вряд ли дело было только в слухах. Константин Николаевич, решительно преобразовавший не только аппарат Московского ведомства, но и российский флот, горячо отстаивавший отмену крепостного права, судебную, земскую и другие реформы, многим современникам представлялся истинным инициатором и мотором преобразований. Императора же, стоявшего во главе реформаторских процессов и считавшего сделанное им в 1860-х годах украшением и смыслом своего царствования, громкая слава брата не могла не раздражать. В результате, отношения между ними были не всегда ровными и, что называется, братскими. На протяжении своего царствования Александр II, с одной стороны, использовал главу Морского ведомства на самых важных и "горячих" постах, а с другой - всячески пытался поставить великого князя на место, указывая на его подчиненное положение по отношению к венценосцу. В 1859 году, выговаривая Константину по поводу серьезной размолвки того с братом Николаем, император заявил: "Ты и брат Николай, вы оба служите мне, и ваше дело состоит в том, чтобы друг другу помогать, а не ссориться". Через три года, отправляя великого князя в Польшу, Александр Николаевич писал ему: "Не забывай, что будучи моим наместником... служи мне верою и правдою в Польше..." По уже знакомой нам схеме Россия и монарх сливаются в этих словах в единое целое, подчеркивая тем самым, что великий князь является лишь первым подданным среди всех подданных императора. После трагической гибели Александра II Константин Николаевич оказался невостребованным новым главой государства (отношения с наследником престола Александром Александровичем, будущим Александром III, не сложились у него с давних пор). Он прожил остаток жизни в Крыму в окружении друзей и семьи. С другими братьями и сестрами особо близких отношений у нашего героя не получилось. Они были гораздо моложе его, поэтому детские воспоминания связывали их мало, к тому же постоянное подчеркивание особого положения Александра отдаляло их от него. Для постоянного общения с братьями и сестрами позже у наследника, а затем монарха, не оставалось достаточно времени, да и политические их симпатии порою не совпадали. Великий князь Николай Николаевич не был ни одарен никакими особыми талантами, ни воспламенен какой-то высокой идеей, что он блестяще продемонстрировал во время Русско-турецкой войны 1877-1878 годов, являясь не более, не менее как главнокомандующим русской армии. По замечанию злого на язык, но умного насмешника П. В. Долгорукого [5], великий князь "...имеет особую слабость, в которой он вряд ли найдет себе соперника, Он выводит и улучшает породы кур". Справедливости ради скажем, что Долгорукий ошибся, поскольку в выборе хобби Николай Николаевич не был так уж одинок. Римский император Диоклетиан в свое время тоже не без успеха занимался сельским хозяйством и даже оставив ради выращивания то ли спаржи, то ли капусты все государственные посты, чего великому князю, к сожалению, сделать не разрешили. Другой брат Александра II великий князь Михаил Николаевич по своим способностям находился, как говорили знающие люди, "на полдороге" между Константином и Николаем. Он был чрезвычайно высокомерен и горд, что делало его непопулярным и среди высшей бюрократии, и в обществе. К преобразованиям старшего брата Михаил Николаевич относился подчеркнуто негативно, поскольку не переносил ни либеральных, ни, тем более, радикально-демократических идей и начинаний. Сестры же Александра II, как и положено великим княжнам, были достаточно рано выданы замуж, и их пути со старшим братом разошлись. Да и в детстве, как вспоминала Ольга Николаевна, им постоянно напоминали, что Александр - это особая статья, его ждет престол, а потому относиться к нему необходимо то ли с почтением, то ли просто не докучать ему своими детскими "глупостями". Нельзя, наверное, безапелляционно утверждать, что в отцовской семье Александр Николаевич был постоянно одинок и несчастен. Он очень любил мать и сестер и с удовольствием проводил с ними свободные часы. Однако вряд ли приходится спорить с тем, что особое положение наследника престола, заметная разница в возрасте, а иногда и в уровне образования сказывались в его отношениях с родными. Может, он и не был одинок, но постоянно ощущал холодок одиночества (избранности), может, он и не был отчаянно несчастлив, но крайне редко чувствовал себя счастливым. Так неужели великому князю Александру Николаевичу, а позднее императору Александру II ни разу не довелось испытать теплоту истинной любви, ощущения человеческой заботы о себе, не затуманенного государственными соображениями? Ведь у него со временем выстроилась собственная семья: жена, сыновья, дочери... Впрочем, это слишком важная и деликатная тема, настоятельно требующая отдельного и серьезного разговора, к которому мы, не откладывая дела в долгий ящик, и перейдем. ОТ ПЕРВОЙ ДО ПОСЛЕДНЕЙ ЛЮБВИ АЛЕКСАНДРА II Повышенная чувственность, необходимость ощущения постоянной влюбленности были, видимо, одной из отличительных черт психологического облика всех Романовых. В качестве иллюстрации этого утверждения можно было бы сослаться на многочисленные любовные истории Петра Великого, Елизаветы Петровны, Екатерины II, Павла I, Александра I, Николая I... Однако, думается, у читателя эти сюжеты благодаря заботам литераторов и вообще людей, пишущих об истории, в последние годы и так, что называется, на слуху, поэтому подобные отсылки в нашем разговоре кажутся совершенно излишними. В то же время сказать несколько слов по этому поводу безусловно придется, хотя бы для разгона, то есть для того, чтобы начать разговор о личной жизни нашего героя с некой предыстории, а не брать быка за рога, ведь речь пойдет об очень тонкой материи. Вспоминая о любовницах и любовниках тех Романовых, которым довелось взойти на престол, менее всего хочется размышлять о том, к чему приводит вседозволенность и, принимая вид сурового моралиста, грозить в прошлое пальцем. Конечно, без изрядной доли распущенности, без человеческой слабости здесь не обошлось, но вообще-то проблема видится гораздо серьезнее, чем обычно представляют ее ревнители нравственности или любители "клубнички". Не были ли любовные истории Романовых в XVIII-XIX столетиях поиском выхода из монаршего одиночества, попытками прорыва к искренней, простой человеческой любви? Ведь бегство "в женщин", в частную жизнь, даже в скандалы - это и есть бегство от трона, от официального "надо" или "нельзя", это бунт, протест против навязанных родителями и государственными соображениями семейных союзов, каждый из которых представлялся даже не лотереей (это характерно для любой семейной пары), а "русской рулеткой". Правда, убегая на поиски обычной, "земной" любви, властители, не подозревая об этом, из одиночества монаршего попадали в одиночество человеческое. Свободная смена любовников и любовниц - не то средство, которое делает людей счастливыми прочно и надолго. Возвращаясь к нашей теме, отметим, что различия в проявлении чувственности у Романовых были достаточно существенны, индивидуальность каждого из них окрашивала влюбленности государей в особые краски, требовала различных нюансов в отношениях с женщинами. Кроме того, времена менялись, а вместе с ними менялись и отношения между полами, хотя перемены здесь были менее разительны, чем в экономике, общественной жизни или художественной культуре. Если вспомнить самодержцев, правивших в первой половине XIX века, то можно заметить, что Александр I предпочитал вызывать восхищение окружающих дам, ему нравилось их, как говорили любители смеси "французского с нижегородским", шармировать и он не слишком упорно настаивал на чем-то большем. Его отношения с фрейлинами жены трудно назвать исключительно платоническими, но в их основании лежал нарциссизм, самолюбование, желание нравиться и очаровывать [6]. Николай I, со свойственными ему прямотой и неумением тратить время попусту, старался покорить, завоевать взять приступом приглянувшихся ему фрейлин, актрис или светских дам. Если же это не удавалось, то он разыгрывал перед предметом своей страсти роль средневекового рыцаря или усталого воина (как говорил один из персонажей "Тетушки Чарлея": "Я старый солдат и не знаю слов любви") Впрочем, эти различия лишь подчеркивали главное - Романовы не могли, да и не считали нужным скрывать свою повышенную чувственность, неуемное желание находиться в состоянии перманентной влюбленности. Заметим, что мемуаристы и мемуаристки, которые, уважая истину, не могли вообще закрыть глаза на подобные сюжеты великосветской хроники, в то же время далеко не всегда умели найти верный тон, впадая то в уродливое пуританство и нудное морализаторство, то в совершенно несвойственную им странную игривость. Так, к примеру, баронесса М. П. Фредерикс, рассказывая об альковных похождениях императора Николая Павловича, делала порой удивительно лихие замечания и выводы. "Известно, - писала баронесса, - что он (Николай I - Л. Л.) имел любовные связи на стороне - какой мужчина их не имеет, во-первых (так их, мужчин! - Л. Л.), а во-вторых, при царствующих особах нередко возникает интрига для удаления законной супруги, посредством докторов стараются внушить мужу, что его жена слаба, больше, ее нужно беречь и т. п., а под этим предлогом приближают женщин, через которых постоянное влияние могло бы действовать. Хотя предмет его постоянной связи (фрейлина императрицы Александры Федоровны В. А. Нелидова - Л. Л.) и жил во дворце, никому и в голову не приходило обращать на это внимание, все это делалось так скрытно, так порядочно..." В последних замечаниях баронессы не грех и усомниться. И обращать внимание на Нелидову было кому (взять хотя бы императрицу и наследника престола), и благородство, порядочность этой ситуации вызывают законные сомнения. Однако не будем впадать в бесполезное морализаторство, тем более что до нас этим занимались десятки мемуаристов и исследователей, не согласных с игривой куртуазностью оценок баронессы Фредерикс и иже с ней. Важно другое: в отношениях с женщинами Александр II не был исключением из общепринятых правил. Но в отличие от дяди или отца он, похоже, не пытался лишь очаровывать дам или брать приступом их добродетель, он хотел просто любить и быть любимым, искал настоящую привязанность, покой, тепло... Впрочем, обо всем по порядку. Из воспоминаний весьма осведомленной А. О. Смирновой-Россет, и не только из них одних, известно, что Александр Николаевич уже в пятнадцатилетнем возрасте увлеченно флиртовал с фрейлиной матери Натальей Бороздиной. Первая юношеская влюбленность наследника престола не осталась тайной для окружающих (что вообще могло остаться для них тайной?), да он и не считал нужным особенно скрывать ее, не видя в своих чувствах никакого криминала. Мы не знаем, что говорил Николай Павлович сыну (а страшно интересно, что он мог ему сказать, помня о Нелидовой, проживавшей в соседних покоях?), но реакция родителей на пока что невинное увлечение великого князя оказалась быстрой и решительной. Бороздина была немедленно удалена из дворца и вместе со спешно появившимся у нее мужем-дипломатом незамедлительно оказалась в Англии. В восемнадцать лет Александр Николаевич стал предметом горячего обожания Софьи Давыдовой, дальней родственницы известного поэта гусара Дениса Давыдова. Одна из чувствительных современниц, посвященная в сердечную тайну девушки, писала в духе то ли вышедшего уже из моды сентиментализма, то ли модного еще романтизма: "Она любила наследника так же свято и бескорыстно, как любила Бога, и, когда он уезжал в свое путешествие по Европе (1836-1840 годы - Л. Л.), будто предчувствовала, что эта разлука будет вечной. Она простилась с ним, как прощаются в предсмертной агонии, благословляя его на новую жизнь..." Чувство Давыдовой к цесаревичу было чисто платоническим. Не одна российская барышня испытывала нечто подобное к Александру Николаевичу, но только Софье Дмитриевне удалось попасть на станицы литературного произведения (о ее любви написана необычайно дамская повесть), а потому чувство именно этой девушки нашло заметный отклик в душах современников и осталось в истории. В двадцать лет наследник престола впервые влюбился самым серьезным образом. Предметом его страсти стал опять-таки фрейлина (что делать, если именно они, фрейлины, были всегда перед глазами и под рукой) императрицы Александры Федоровны некая Ольга Калиновская. Когда придворные заметили симпатию красивой девушки и Александра Николаевича друг к другу, то немедленно доложили об этом императрице. Любовь наследника к Калиновской оказалась для царской семьи еще более неприемлемой, чем флирт с Бороздиной. Ольга была не только "простой смертной", то есть в ней не текло ни капли королевской крови, но еще и являлась католичкой - сочетание для Зимнего дворца сколь знакомое (великий князь Константин Павлович, брат Николая I, был женат на польской графине Лович), столь и скандальное. Эта история заставила императорскую чету поволноваться и оставила след в переписке супругов. В одном из писем жене Николай I передает ей свой разговор с Х. А. Ливеном: "Мы говорили про Сашу. Надо ему иметь больше силы характера, иначе он погибнет... Слишком он влюбчивый и слабовольный и легко попадает под влияние. Надо его непременно удалить из Петербурга..." Александра Федоровна, в свою очередь, записала в дневнике: "Что станет с Россией, если человек, который будет царствовать над ней, не способен владеть собой и позволяет своим страстям командовать собой и даже не может им сопротивляться?" И вновь из письма Николая I: "Саша недостаточно серьезен, он склонен к разным удовольствиям, не смотря на мои советы и укоры..." Скандал в благородном семействе набирал силу, пока, наконец, не было решено всерьез и надолго разлучить влюбленных и поспешить с поисками подходящей партии для наследника престола. С этой целью Александр Николаевич был отправлен за границу, тем более что такое путешествие соответствовало плану его обучения. Ему повезло в том, что Жуковский, сопровождавший ученика в его европейском турне, был крупным поэтом-романтиком, специалистом в выражении возвышенных романтических чувств, к тому же он прекрасно помнил о собственных горестях на любовном фронте [7]. Поэтому, как нам представляется, поэт оказался идеальным попутчиком для разочарованного в жизни и убитого горем юноши. Жуковский чутко ощущал страдания будущего самодержца, разлученного с возлюбленной, и не раз восхищался его выдержкой и верностью долгу. Сам же Александр Николаевич, похожий в тот момент на кого-то вроде гетевского Вертера, только в письмах к отцу позволял своей боли выплескиваться наружу. "Ты, наверное, приметил, - писал он в одном из них, не подозревая, насколько отец "приметил" то, о чем он ему писал, - мои отношения с О. К. ... Мои чувства к ней - это чувства чистой и искренней любви, чувства привязанности и взаимного уважения". Отцу же нечем было утешить сына, кроме обещания позаботиться о достойном будущем его возлюбленной. Как уже упоминалось, в Дармштадте наследник российского престола познакомился с пятнадцатилетней Марией, носившей, как и положено германской принцессе, пышный шлейф имен: Максимилиана-Вильгельмина-Августа-София-Мария. Вряд ли между молодыми людьми тотчас вспыхнуло чувство шекспировского или шиллеровского накала. Страдающему от насильственной разлуки с Калиновской Александру Николаевичу казалось, как это часто бывает в юности, что все потеряно, единственная, настоящая любовь разбилась о непонимание окружающих, о подножие престола. Можно предположить, что именно с такими ощущениями он, помня о долге монарха, написал отцу письмо, в котором говорил о возможности своего брака с симпатичной дармштадтской принцессой. Однако на пути этого, казалось бы, со всех сторон приемлемого союза возникло неожиданное препятствие. Дело в том, что по европейским дворам давно ходили глухие слухи о незаконном происхождении принцессы. Задолго до рождения Марии ее родители фактически разошлись, жили порознь и имели любовные связи на стороне. Поэтому настоящим отцом принцессы молва называла не герцога Людвига, а его шталмейстера, красавца барона де Граней. Эти слухи, дошедшие до Петербурга, чрезвычайно взволновали императрицу Александру Федоровну, которая яростно воспротивилась браку своего первенца с "незаконнорожденной" дармштадтской. Император Николай I, слава богу, оказался гораздо хладнокровнее и мудрее супруги. Понимая, что еще одна любовная неудача может всерьез надломить наследника и заставить его наделать глупостей, он решил изучить вопрос всесторонне. Прочитав отчеты Жуковского и Кавелина о событиях в Дармштадте и ознакомившись с циркулировавшими по Германии слухами, император решил проблему кардинальным образом. Он раз и навсегда запретил своим подданным (значит, и супруге), а заодно и германским дворам, обсуждать вопрос о происхождении Марии. Нарушать приказ монарха не осмелился никто ни в России, ни в Европе. Николаевское самодержавие с его грозной репутацией зачастую оказывалось весьма полезным институтом. Тем временем продолжавший путешествие по Европе наследник престола умудрился завязать очередной роман, еще более бесперспективный, чем предыдущие. На этот раз дело происходило в Англии. В 1839 году королеве Великобритании Виктории исполнилось двадцать лет, и она, повинуясь долгу монарха, была озабочена выбором мужа, принца-консорта [8]. Напомним, что Россия не была для Виктории только далекой экзотической страной, как для большинства ее подданных. Ее крестным отцом являлся император Александр I, именно в честь него, победителя Наполеона, новорожденная получила имя Александры, о котором позже никто не вспоминал под впечатлением ухудшения англо-российских отношений. Иногда политические причины не давали монархам возможности сохранить даже данное при крещении имя. Итоги первого же бала, устроенного английским двором в честь высокого русского гостя, оказались не совсем обычными. Первый адъютант Александра Николаевича полковник С. А. Юрьевич записал в дневнике: "На следующий день после бала наследник говорил лишь о королеве... и я уверен, что и она находила удовольствие в его обществе". Тон адъютантской записи, как видим, легкомысленный, даже несколько игривый, мол, знай наших! Юрьевич пока не видит опасности в легком царственном флирте. Однако через два-три дня тон записей в дневнике полковника меняется почти на панический. "Цесаревич, - пишет Юрьевич, - признался мне, что влюблен в королеву, и убежден, что и она вполне разделяет его чувства..." Перспектива превращений наследника российского престола в британского принца-консорта совершенно не входила в планы Зимнего дворца. Наследники - товар, если можно так выразиться, слишком штучный, чтобы ими можно было легко разбрасываться. Конечно, нам с вами было бы любопытно пофантазировать о том, как изменилась бы карта Европы и мира в результате подобного союза. Однако оставим описание того, что было бы, если бы историческим маньеристам, у нас еще появится возможность поговорить о вариативности исторического процесса. Пока же английское правительство, запаниковавшее не меньше Зимнего дворца, удалило Викторию в Виндзорский замок, затруднив тем самым встречи молодых людей. Решение оказалось своевременным, так как Александр Николаевич не ошибался по поводу чувств, которые королева питала к нему. Во всяком случае, в своем дневнике Виктория, еще не выработавшая своего стиля, который так и назовут викторианским, в те дни писала: "Я совсем влюблена в Великого князя, он милый, прекрасный молодой человек..." Сейчас трудно сказать, насколько чувства Виктории и Александра были сильны и долговременны. Во всяком случае, вскоре, как и следовало ожидать, государственные интересы двух стран возобладали над их то ли любовью, то ли увлечением друг другом. Молодые люди осознали неосуществимость своей мечты и сочли за благо принести ее в жертву долгу. Расставание их было печальной неизбежностью, и с этим они оба, скрепя сердце, смирились [9]. Таким образом, к началу 1840-х годов женщины, в которых влюблялся Александр Николаевич, оказались для него, по тем или иным причинам, недоступны. Вернувшись в Россию, он, правда, попытался вновь встретиться с Калиновской, но Николай I пресек продолжение этого романа со свойственной ему решительностью. Калиновская была выдана замуж за супруга ее покойной сестры, богатейшего польского магната Иринея Огинского. Позже старший сын этой четы будет утверждать, что он является сыном Александра II, но доказательств этому ни он, ни мы привести не можем. Впрочем, не можем мы привести и доказательств, свидетельствующих об обратном. Под влиянием обстоятельств и давлением родителей Александр Николаевич вернулся к "дармштадтскому варианту", и, честно говоря, этот вариант оказался совсем не плох. Начнем с портрета великой княгини Марии Александровны, оставленного ее фрейлиной Тютчевой. "Прекрасны ее чудесные волосы, - пишет та, - ее нежный цвет лица, ее большие голубые, немного навыкат глаза, смотревшие кротко и проникновенно. Профиль ее не был красив, так как нос не отличался правильностью, а подбородок немного отступал назад. Рот был тонкий, со сжатыми губами, без малейших признаков к воодушевлению и порывам, а едва заметная ироническая улыбка представляла странный контраст с выражением глаз". Мария Александровна хорошо разбиралась в музыке, прекрасно знала новейшую европейскую литературу. Вообще широта ее интересов и душевные качества приводили в восторг многих из тех, с кем ей довелось встречаться. "Своим умом, - писал известный поэт и драматург А. К. Толстой, - она превосходит не только других женщин, но и большинство мужчин. Это небывалое сочетание ума с чисто женским обаянием и... прелестным характером". Другой поэт, Ф. И. Тютчев, посвятил великой княгине пусть и не самые лучшие, но возвышенные и искренние строки: Кто б ни был ты, но встретясь с ней, Душою чистой иль греховной, Ты вдруг почувствуешь живей, Что есть мир лучший, мир духовный... В России Мария Александровна скоро стала известна широкой благотворительностью - мариинские больницы, гимназии и приюты были весьма распространены и заслужили высокую оценку современников. Всего она патронировала 5 больниц, 12 богаделен, 36 приютов, 2 института, 38 гимназий, 156 низших училищ и 5 частных благотворительных обществ - все они требовали от великой княгини неусыпного внимания. На них Мария Александровна тратила и государственные деньги, и часть своих средств, ведь ей выделялись на личные расходы 50 тысяч рублей серебром в год. Она оказалась человеком глубоко религиозным и, по свидетельству современников, ее легко можно было представить в монашеской одежде, безмолвную, изнуренную постом и молитвой. Впрочем, для будущей императрицы такую религиозность вряд ли можно было считать достоинством. Ведь ей приходилось выполнять многочисленные светские обязанности, а чрезмерная религиозность приходила с ними в противоречие. Переезд в Россию стал для Марии Александровны не простым делом, явившись для нее подлинным потрясением. Блеск и роскошь двора, частью которого она должна была стать, угнетали ее до слез. Первые годы она боялась всего на свете: свекрови, свекра, фрейлин, придворных, своей неловкости, "недостаточного французского". По ее собственным словам, будучи цесаревной, она жила "как волонтер", готовый каждую минуту вскочить по тревоге, но еще не слишком хорошо знающий, куда бежать и что именно делать. Положение жены наследника престола, а затем императрицы требовало от Марии Александровны слишком многого. Она была нежно привязана к мужу и детям, пыталась добросовестно исполнять обязанности, налагавшиеся на нее, но, как это часто бывает, чрезмерные усилия лишь подчеркивали отсутствие у нее столь необходимой государственному деятелю естественности. Она по природе своей была слишком не императрицей. "В моей голове, - говаривала Мария Александровна, - все вперемежку... смех и слезы, благоразумие и сумасбродство, сильные увлечения и мелочность, доброта и желание посмеяться над ближним, а при случае, быть может, даже героизм". Трудно сказать об остальном, но своеобразный героизм ей приходилось проявлять чуть ли не ежедневно. Женщина далеко не безвольная, она направляла все свои усилия на выполнение долга, соответствие занимаемому посту. Может быть, поэтому супруга Александра Николаевича многим казалась осторожной до крайности, что делало ее в жизни слабой, нерешительной, а то и тягостной в общении. Мария Александровна, естественно, особо ценила уединение и малочисленное собрание знакомых лиц, что для императрицы являлось или считалось (а по отношению к царствующим особам это, по сути, одно и то же) пороком. Ее вскоре начали обвинять в чрезмерной гордости (чего на самом деле не было и в помине). Даже такой умный и внимательный наблюдатель, как Б. Н. Чичерин [10], признавая за императрицей ум, образованность, возвышенную душу, говорил о том, что впечатления от общения с ней "... подрывались непонятной апатией, которая делала ее неспособной к долгой работе". Почему Борис Николаевич не предположил, что императрице было тяжело или попросту неинтересно с ним беседовать? К тому же до восшествия вместе с мужем на престол у Марии Александровны начала развиваться тяжелая болезнь (туберкулез), спровоцированная промозглым петербургским климатом и частыми родами. В 1860 году, когда она родила последнего ребенка, ей исполнилось 36 лет, и болезнь уже ни для кого не составляла секрета. Придворные шептались по углам, что императрица страшно похудела, превратилась почти в скелет, покрытый толстым слоем румян и пудры. Изменилась и обстановка вокруг нее. В. П. Мещерский вспоминал: "Так, например, гостиная императрицы была уже не та. Прежде, с начала царствования, в Петербурге говорили об этой гостиной, потому что в ней раз или два раза в неделю бывали небольшие вечера, где велись оживленные беседы о вопросах русской жизни. Но в 1864 году уже этих вечеров исчезли и следы. И все знали с грустью, что императрица старалась отстраниться от всякого прямого вмешательства в дела. Вечера бывали, но они имели характер светский и абсолютно не политический. Только по средам, когда император уезжал на охоту, императрица собирала у себя за обедом иногда людей для политической беседы..." Впрочем, виной тому, о чем рассказывает Мещерский, была не одна болезнь, но об этом чуть позже. И все же в конце 1850-х - начале 1860-х годов императрица и не помышляла о самоустранении от государственных забот, да и как она могла от них устраниться? В 1857 году известный либерал-западник К. Д. Кавелин, находясь за границей, был принят лечившейся на водах Марией Александровной и говорил с ней о проблемах воспитания наследника престола (великого князя Николая Александровича) и о необходимости освобождения крепостных крестьян. Императрица поведала ему, что отмена крепостного права всегда была заветной мечтой ее супруга (оставим на ее совести это "всегда", являющееся явным преувеличением, для нас важно, что Александр II твердо желал этого в конце 1850-х годов). Что же касается вопросов воспитания и образования, то, по словам Кавелина: "... эта женщина разбирается в них лучше педагога". Помимо педагогики, Мария Александровна живо интересовалась политикой и нередко присутствовала при чтении дипломатических депеш и военных донесений. Нет ничего удивительного в том, что Александр II охотно советовался с супругой, которая всегда была в курсе докладов его министров. Впрочем, идиллия совместных трудов на благо отечества продолжалась недолго, иной поворот событий выглядел бы чересчур благостно и малоправдоподобно. Доверие императора к супруге вызвало ревность его ближайшего окружения (к тому же оно было слишком не похоже на отношения между Николаем Павловичем и Александрой Федоровной), и придворные начали нашептывать ему, что по Петербургу ходит слух, будто Мария Александровна им руководит, а значит, является соправителем государства. Этот шепоток упал на подготовленную почву, с детских лет предположение о том, что он может быть чьим-то "ведомым", было наиболее обидным для Александра Николаевича. Слух же о том, что он находится "под каблуком" у жены, оскорбителен не только для монарха, но и для всякого взрослого мужчины (совершенно не важно при этом, справедлив подобный слух или нет). Не удивительно, что государь вскоре перестал говорить с императрицей о делах и вообще начал обходиться с ней довольно холодно. Отныне, если она хотела за кого-нибудь похлопотать, то вынуждена была обращаться к министрам, у мужа ее просьбы вызывали лишь резкую отповедь. Выше приводился портрет императрицы, нарисованный Тютчевой. Будет небезынтересно посмотреть глазами той же фрейлины на нашего героя. "Черты лица его, - пишет Анна Федоровна, - были правильны, но вялы и недостаточно четки, глаза большие, голубые, но взгляд мало воодушевленный; словом, лицо его было маловыразительно и в нем было даже что-то неприятное в тех случаях, когда он при публике считал себя обязанным принимать торжественный или величественный вид... когда он позволял себе быть самим собой, все его лицо освещалось добротой, приветливой и нежной улыбкой, которая делала его на самом деле симпатичным". Даже учитывая огромную привязанность Тютчевой к императрице, а также силу женской солидарности, крепнущей перед лицом мужской неверности (об этом подробная речь пойдет чуть позже), учитывая и то, что император часто вынужден был играть столь нелюбимую фрейлиной роль сурового, но справедливого владыки, держа в голове все это, отдадим должное проницательности Анны Федоровны. Она абсолютно права в том отношении, что Александр и Мария, видимо, представляли собой далеко не идеально совместимую пару. Императрица была в этом дуэте чересчур возвышенным началом, а ее муж представляется абсолютно земной, даже несколько приземленной личностью. Им пришлось пережить вместе немало тяжелых минут, даже потрясений (так, в 1849 году умер первый ребенок Александра и Марии, дочь Александра), но испытания до поры только сближали великокняжескую чету. Переломным моментом, неким водоразделом в их отношениях стала, по мнению большинства современников и исследователей, болезнь и внезапная смерть наследника престола, великого князя Николая Александровича. Он заболел вследствие то ли падения с лошади, то ли от удара об угол мраморного стола во время шутливой борьбы с принцем Лейхтенбергским. Причем в первое время на ушиб позвоночника родные не обратили особого внимания, не замечая, что цесаревич бледнел, худел, иногда не мог выпрямить спину и ходил немного сгорбленным. На его долю доставались лишь упреки окружающих за то, что он специально "ходит стариком". Болезнь же тем временем прогрессировала. Впрочем, недостаточно внимательными оказались не только родные великого князя, но и наблюдавшие его специалисты-медики. Они пользовали Николая Александровичи от ревматизма или какой-то иной невралгической хвори, болезнь же начинала приковывать наследника к постели, сначала на недели, затем и на месяцы. Лишь после этого ему посоветовали отправиться на лечение в Ниццу, где французские врачи поставили роковой диагноз - туберкулез позвоночника. Весной 1865 года состояние наследника стало критическим, и на юг Франции прибыла царская чета с сыновьями Владимиром и Алексеем. Царский поезд пересек Европу с небывалой для тех лет скоростью, всего за 85 часов. Трудно поверить, но и здесь во время смертельной болезни старшего сына, приличия диктовали Александру I и Марии Александровне свою волю. Императрица ежедневно навещала великого князя после обязательной прогулки в коляске. Но однажды Николай Александрович почувствовал себя хуже и стал отдыхать в часы обычного визита к нему матери. В результате они не виделись несколько дней и Мария Александровна поделилась с одной и фрейлин своей досадой на это обстоятельство. "Да отчего ж Вы не поедете в другой час?" - удивилась та. "Нет, это мне неудобно", - ответила императрица, будучи не в силах нарушить заведенный порядок даже тогда, когда речь шла о жизни ее любимого сына. Александру же Николаевичу не давало покоя сознание того, что, быть может, именно он стал невольной причиной болезни цесаревича. В детском возрасте наследник был хрупким, чересчур изнеженным ребенком, и чтобы исправить этот недостаток, отец приказал ему усиленно заниматься физическими упражнениями, что привело, пусть и случайно, к печальному исходу. А ведь речь шла не только о жизни цесаревича. Император видел, как в результате разворачивающихся событий ухудшалось здоровье и Марии Александровны. Кроме того, как мы уже отмечали, наследник престола - это не просто царский сын, это человек, определенным образом подготовленный к занятию трона, в конце концов, человек, избранный на этот пост Богом. 11 апреля 1865 года Александра Николаевича разбудили в шесть часов утра и доложили, что "цесаревич слабеет". В тот же день Николай Александрович умер, а 16 апреля гроб с телом наследника был перенесен на фрегат "Александр Невский", который 28-го числа того же месяца прибыл в Петербург [11]. Наследником же престола был объявлен великий князь Александр Александрович. Роковое для жизни императрицы впечатление произвели на нее и измена мужа (о которой речь, как мы и обещали пойдет ниже), и многочисленные покушения народников-террористов на его жизнь. В своей сумме эти события не позволили ей ни оправиться от болезни, ни забыть о бедах и горестях, свалившихся на ее плечи. Ей ничего не оставалось, как только повторить что-то вроде: "Больше незачем жить, я чувствую, что это меня убивает... Знаете сегодня убийца (А. К. Соловьев - Л. Л.) травил его как зайца. Это чудо, что он спасся". К 1880 году Мария Александровна превратилась в собственную тень или, как предпочитали выражаться придворные, "стала воздушной". Она вставала только затем, чтобы совершить утренний туалет, и изредка поднималась к обеду в кругу семьи. 17 февраля 1880 года у нее случился очередной приступ болезни, который оказался настолько силен, что императрица впала в летаргическое состояние и даже не слышала взрыва, произведенного в Зимнем дворце Степаном Халтуриным. Иными словами, с середины 1860-х годов жена физически не могла в полной мере оставаться опорой, помощницей и утешительницей императора. 22 мая 1880 года Мария Александровна скончалась. Незадолго до этого она попросила, чтобы ей дали умереть в одиночестве. "Не люблю я этих пикников возле смертно