о ты знаешь! - усмехнулся атаман. - Нетрудно? А ты пробовал? Ладно, шучу... Мои ребята и с молодыми справятся. Отцу передай благодарность и наказ в лес ко мне больше тебя не посылать. Пусть сам приезжает или моих людей ждет. О нашей встрече никому ни слова в городе. В дороге остановят, будут допытываться, где был, отвечай, мол, у крестного в Чукманке. Запомнил, герой? Ну, иди, отдыхай! Фешка переночевал в одной из землянок. Перед тем, как заснуть он размышлял о нелегкой жизни атамана и его людей, о том, что их ждет в будущем. В Тобольске о них рассказывали страшное, называли "разбойниками", а они оказались обыкновенными, даже хорошими людьми, хотели добра народу и ради этого рисковали жизнью... В землянке истопили печурку, стало тепло. На соседних нарах похрапывал Петр. Утром проводник разбудил мальчишку. Они наскоро поели и верхами отправились до Чукманки. В деревне их встретил Серафим, который посадил мальчика на большаке в попутные сани. ... Розвальни скользили по укатанному зимнику. Пожилой возница косил глазами на хлопца, потом стянул с себя тулуп и укрыл пассажира. Фешка согрелся и уснул. Под головой у него лежала котомка, в которой он вез из отряда шмат сала и плотно закрытый туесок с медом. Перед тем, как заснуть, он подумал, что Галкин относится к нему по-доброму: распорядился дать гостинец. И это мальчишке понравилось, а еще больше понравилось намерение атамана освободить Орлика. Друга в беде не оставляет...Славный человек - Галкин. Есть на свете и другие хорошие люди. Например, крестный или даже этот молчаливый возница, уступивший свой тулуп. Выходило, что добрых людей больше, чем вредных. Утешенный этой мыслью, Фешка заснул. Дыхание его выровнялось. Он погрузился в тот особенный, глубокий сон, какой бывает лишь у детей на свежем морозном воздухе... 21. Качурин сердится За окном подвывает декабрьская метель. На улице - студено, а в доме Менделеевых прохладно: печи протоплены, но еще не прогрелся воздух, охладившийся за ночь. Утренний свет сочится в комнаты сквозь оконные занавеси, сшитые из синего штофа. Еще рано, но уже пробудились и занялись делами скотница, кухарка и кучер. Одновременно с ними поднялась Марья Дмитриевна: всюду нужны ее хозяйский глаз и умелые руки. Чуть позже встали Иван Павлович и Полинька, вскоре ушедшая к заутрене в церковь Семи Отроков. Начали новый день Лиза и Маша. Яков за воротами уже счищал лед с тротуара. И только Паша и Митя еще досматривали у себя в мезонине последние сны. Скоро поднимут и их... Марья Дмитриевна уже помогла Прасковье испечь хлеб, послала на базар за провизией Лизу. Когда дочь выезжала на бричке со двора, госпожа Менделеева окликнула кучера и осведомилась: не пора ли перековать лошадей. - Как прикажете, - ответствовал Ларион. - Однако копыта по льду скользят... - Так отведи коней к кузнецу. - Можно. Только Никиту с Кузнечной жеребец зашиб: в больницу отвезли мужика. А Ванюха Королинский в запой ударился. Теперь неделю гудеть будет. - Кто же работу выполнит? - Есть еще мастер. На Большой Спасской - Северьян Кожевников. Его сынок еще к нашему Мите шастает... - Как же! Знаю. Так ты переговори с его отцом. А пока счастливый путь! Бричка уехала, Марья Дмитриевна поднялась в мезонин и стянула с сыновей одеяла: - Поднимайтесь, лежебоки! Мыться и завтракать! Мальчики уловили категорические нотки в голосе матери и быстро встали. А потом - обычная утренняя спешка. Марья Дмитриевна поторапливает сыновей за завтраком, спрашивает, взяли ли нужные учебники и тетради, помогает в передней одевать шинели, шапки, повязывать шарфы. Она делает это по давней привычке с тех пор, когда дети были еще маленькие, и не думает о том, что они вполне могут одеться сами. ...Братья Менделеевы прибежали в гимназию, когда до построения на утреннюю молитву оставалась минута. И вот служба отца Льва. Развод по классам... Гимназисты идут строем, попарно. Впереди Мити оказывается Амвросин. Менделеев нарочно наступает ему на пятку: - Ты, Харя, за что вчера на Курдюмке лежачего пацаненка бил? С тобой Егор Саханский был. - Кончай, Джунгар! А пацана били за вредность. Егор ему в ухо въехал, тот упал, а лягается, зараза. Вот и добавили... - Но лежачих не бьют? Вместо ответа Амвросин пихнул Митю локтем, и получил сдачи - подзатыльник. Ближайшие пары гимназистов не обратили внимания на этот "обмен любезностями". Экая невидаль! В классах постоянно задираются и толкаются. Однако конфликт был замечен, и никем иным, как самим директором, случайно вошедшим в сей момент в зал. Ага, Менделеев стукнул Амвросина! Качурин немедленно вмешался: - Подойдите ко мне, забияки! Стой прямо, Менделеев. Разве можно бить товарища? - Серый волк ему товарищ, - набычившись, ответил Митя. - Оскорбляешь Амвросина даже в присутствии директора? Иван Осипович, проводи молодца ко мне в кабинет. Пусть на него посмотрят учителя. Они там собираются на педсовет. Малые советы бывали два раза в неделю, перед началом уроков. На них Качурин обычно оглашал циркуляры, полученные из Омска, объявлял изменения в расписании уроков, распекал нерадивых учеников и делал замечания педагогам, вызвавшим его неудовольствие. В этот раз, как и всегда, учителя, ожидая Евгения Михайловича, беседовали, проверяли тетради гимназистов, делились новостями. Католинский пересказывал Семашко анекдот... Петр Павлович Ершов, стоя у окна, постукивал пальцем по раме, задумчиво смотрел на заснеженную Богоявленскую, оледеневшие склоны Панина бугра. Он был недоволен тем что, директор опаздывает и тем самым крадет время у учителей. С недавних пор инспектору постоянно не хватало времени. Весь день - суета, а вечером не займешься литературным творчеством: голова тяжелая, хочется спать и к тому же завтра рано вставать... Времени, видимо, не достает всем. Вон к гимназии спешит закутанный в башлык человек. Это учитель французского языка Волков опять опаздывает на занятия. Хорошо, если он успеет прийти до начала совета, иначе директор доймет Волкова нравоучениями. А бранить надо не учителя французского, а других, например, латиниста Резанова стоит отругать за пьянство. От него, кажется, и сейчас попахивает вином. Не утерпев, Ершов говорит Резанову: - Не понимаю, Петр Кузьмич, образованный человек, Горация переводите, а позволяете себе приходить на службу под хмельком.. - Я ничуть не пьян, - возражает Резанов. - Просто выпил утром рюмку мадеры как лекарство... - Не упорствуй в грехе, Кузьмич. Покайся, любезный, - с улыбкой сказал сидевший рядом с Резановым отец Лев Иванитский. - Я в винах разбираюсь: вы благоухаете не мадерой, а перцовкой. Дурной пример подаете юношеству. А коли выпили, то закусывайте не редькой, а мускатным орехом. Запах отшибает, - сказал инспектор. - Я редьку с детства не употребляю, - обиделся латинист. - Меня напрасно в классах прозвали Редькой. Коли откровенно, то пришлось принять самую малость для опохмелки. Вчера был приглашен на ужин к купцу Сыромятникову. Я его детей прошлой зимой репетировал. Достойный человек, отказаться невозможно. Пошел. Стол, конечно, богатый. Напитков - пропасть. Как говорится, "всюду страсти роковые"... - В нашем городе спиться - не задача, - вздохнул Ершов. - И все же рекомендую перед уроками воздерживаться. - Бострем прикладывается чаще, - защищался Резанов. - У него от вина нос посинел. Детей на уроках бьет беспардонно. Хотя иного разгильдяя только оплеухой и утихомиришь... Инспектор хотел ответить, но тут надзиратель Семашко ввел в кабинет гимназиста. "Господи, это же Митя Менделеев! Что он натворил?" - забеспокоился Петр Павлович. Вошел Качурин и, сев в кресло, заговорил: - Господа, наши воспитанники ведут себя все более дурно. Этот молодой человек, - тут он указал пальцем на Митю, - только что ударил Амвросина, а на мои вопросы ответил дерзко. Менделеев и раньше имел замечания. В учебе не блещет, хотя и не глуп. Его надо наказать для острастки прочих грубиянов и драчунов. В кабинете наступила тишина. Некоторые подумали: опять в гимназии будет порка... Эта мысль пришла в голову и Ершову. Он сказал: - Разумеется, пускать в ход кулаки непозволительно. Дерзость заслуживает порицания. Но в чем причина ссоры? Не мешает побеседовать с другими мальчиками этого класса... - Вы правы, Петр Павлович, - поддержал Ершова старший учитель законоведения Попов. - Следует разобраться. Если Менделеев виноват, мы накажем его соразмерно проступку... - - Это не простая стычка, - продолжил директор. - Здесь случай - особый. Нападению подвергся сын жандармского офицера. Захар отличается преданностью начальству, и за это его не любят. Менделеев должен быть строго наказан. В Мите закипел гнев. Еще минута, и он бросился бы на директора. К счастью, его состояние понял Ершов и велел мальчику удалиться. Качурин не возражал. Когда гимназист вышел за дверь, отец Лев произнес: - Ни к чему чаду слушать наш разговор. А по сути дела: не слишком ли часто сечем мы детей? Не полезнее ли увещевать заблудших? - Вам, батюшка, положено быть добрым, а мне - требовательным, ибо отвечаю за порядок и успеваемость я. А дисциплина в гимназии падает. Да и в городе неспокойно. Однако наша беседа затянулась. Поспешите в классы... Учителя один за другим покинули директорский кабинет. После их ухода Евгений Михайлович некоторое время сидел задумавшись. Потом принялся сочинять письмо генерал - губернатору. Директор жаловался князю Горчакову на вольнодумство рядовых педагогов. "Я встречаю с их стороны сопротивление законным действиям, - сетовал Качурин. - Тревожная обстановка в Тобольске и крае обязывает меня поддерживать в гимназии строгую дисциплину, прибегая подчас даже к суровым наказаниям..." Качурин не сомневался в своей правоте. Два дня назад он обедал у купца второй гильдии Шевырина. Среди приглашенных был и майор Петровский. Жандарм поначалу любезничал с дамами, развлекал обедающих анекдотами, затем играл в преферанс. Сел за карточный стол и Качурин, что позволял себе редко. Директор и майор составили пару, и им повезло. В перерыве они выпили коньяку и разговорились. - Люблю званые обеды, - признался Петровский. - Отдыхаешь. А нам жандармам просто необходимо время от времени восстанавливать силы. Работа тяжелая. Особенно трудно стало в последние годы. В лесах зашевелились бандиты. Помните, три года назад они, возмутив сотни крестьян, подступили к самому Далматовскому монастырю? Власти тогда справились с этой сибирской Жакерией. Установилось, вроде, спокойствие. А сейчас опять наглеет смутьян. Слышали об убийстве Нефедьева? Я так и думал... У меня просьба, голубчик: если в гимназии будут болтать о некоем атамане Галкине, поставьте меня в известность. Ваши мальчики знают все на свете. А мы не пренебрегаем и молвой. В потоке ложных известий встречаются весьма любопытные. Обещайте мне помочь. Буду благодарен! Прощаясь, Петровский чмокнул Качурина в щеку. Директор слегка поморщился от пьяного поцелуя, однако решил помочь жандарму. Почти во всех классах у Евгения Михайловича имелись осведомители. Одним из них, самым ревностным, являлся Амвросин. С некоторых пор гимназисты заподозрили в нем фискала и стали относиться к нему с настороженностью и даже с враждебностью. Желая посильнее наказать Менделеева, Качурин хотел оградить от будущих нападок своего человека. Поэтому на следующий день директор позвал к себе Ершова и попытался склонить его на свою сторону. Для начала он поинтересовался состоянием литературных дел инспектора и полюбопытствовал: скоро ли выйдет в свет новое издание "Конька-Горбунка". Для издательских хлопот мы могли бы отпустить вас в Петербург, - вкрадчиво говорил Евгений Михайлович. - Попечители найдут денежные средства для столь неблизкого путешествия. Таланту надо давать возможность иногда общаться с просвещенными людьми, а в провинции так мало мыслящих...Мы окончили один институт... Да, мне чужд мягкотелый либерализм. Иногда приходится наказать одного воспитанника для вразумления остальных. Во имя высокой идеи... Иначе мальчишки сядут нам на головы. А если все пустить на самотек? Взять Менделеева Митю. Из хорошей семьи. Но горяч, вспыльчив! Его следует переломить сейчас, пока не поздно... - Ваше предложение съездить в столицу заманчиво, - отвечал Ершов. - Но оно не может менять моего отношения к ссоре Менделеева и Амвросина. Почему вы не наказываете Захара? Разве жандармские дети имеют преимущества? - Зря горячитесь, Петр Павлович. Закон не может предусмотреть все зигзаги жизни. На то и существуют чиновники. Впрочем, я не буду настаивать на порке Менделеева. Но карцера ему не миновать. И не жалейте его: он станет героем в глазах приятелей. - А вам не кажется, что дети считают Амвросина доносчиком? - спросил Ершов. - Отсюда и их отношение к нему... Разумеется, я признателен вам за отказ от мысли подвергнуть Митю самому суровому наказанию... Так, когда лучше мне поехать в Петербург? - Мы еще вернемся к этой теме, - сухо ответил директор. - Я вас более не задерживаю... Качурин погрузился в чтение лежавших перед ним бумаг. 22. Зимней порой Снег выпал на редкость обильный. Человек, сойдя с дороги, вяз в нем по пояс. Стряпчий губернского суда Авраам Воловакин, возвращаясь домой из гостей, оступился на лестнице Прямского всхода, упал в снег и не мог выбраться. Замерзавшего стряпчего вытащили хожалые. Порою низовик наметал снегу выше завалинок. - В былые годы и не такое случалось! - вспоминали старики. - За ночь столько навалит: утром двери не отворить. Приходилось на помощь звать. Мол, люди добрые откопайте! В декабре бушевали метели, но под Рождество вьюга утихомирилась. Народ высыпал на улицу. Из дома в дом кочевали ряженые, колядовали, пели, плясали. Ряженых сменяли цыгане, водившие медведя. Увидя или только почуяв косолапого, захлебывались в лае собаки. Перед Новым годом мороз усилился, вызвездилось небо. Горожане, вскинув головы, всматривались в высь. В первый день января 1846 года Митя поздним вечером вышел из дома и удивился: весь двор был залит ровным молочно-серебристым светом. Над Тобольском плыла луна, похожая на круглое лицо пиленковского приказчика Гаврилы. Она освещала дом, амбар, флигель, покрытые инеем деревья... Неожиданно северная часть неба из черной превратилась в темно-синюю. Звезды померкли и в зените стал разгораться неясный круг Из него брызнули вниз лучи, основания которых упирались в землю, а узкие верха терялись в вышине. Ночь сделалась похожей на день. Митя собрался было позвать во двор всех домашних, но родители, сестры и братья уже высыпали на крыльцо. Кто набросил на плечи полушубок или пальто, кто закутался в шаль.. - А где Паша? - спросила Марья Дмитриевна. - Спит, как сурок, - ответила Лиза, - в прошлую ночь почти не ложился, а сегодня завалился сразу после ужина. Будили: не встает. Только мычит... Между тем, на небе продолжалась изумительная игра света. Одни серебристые лучи гасли, на их месте возникали другие, переливавшиеся всеми цветами радуги... Из-за забора доносились голоса соседей, также любовавшихся северным сиянием. Наконец, все Менделеевы и прислуга, - порядком озябшие,- поспешили в дом, шумно делясь впечатлениями... К Крещенью вновь похолодало. В менделеевском доме на окнах выступили снежные цветастые узоры. В гостиной утром и вечером потрескивали в камине дрова - от них несло уютным жаром. Рано темнело. За окнами поскрипывали полозья невидимых саней и кибиток. По вечерам семья собиралась за самоваром. Пахло круто заваренным чаем, привезенным купцами из далекой Кяхты. Румянился на столе пирог, мерцали свечи, было оживленно. На этот раз в гости приехали Муравьевы и Фонвизины. Обещали быть и Анненковы, но: у них заболела дочь. Ссыльные поселенцы Муравьевы - Александр Михайлович и его жена Жозефина Адамовна - часто появлялись у Менделеевых. В Тобольск они приехали год назад. Их дом был неподалеку от менделеевского - на углу Абрамовской и Мокрой. Получая помощь от состоятельных родственников, Муравьевы вели безбедный образ жизни, навещали друзей и принимали их у себя. Столь же открыто жили и Фонвизины, устраивавшие у себя литературные и музыкальные вечера. Их украшением являлась хозяйка - Наталья Дмитриевна Фонвизина. Несмотря на зрелый возраст, она сохранила былую красоту и иногда с улыбкой говаривала: "Пушкин писал с меня свою Татьяну..." Мите не верилось, что эту полнеющую, хотя и красивую даму встречал на балах великий поэт, и он спрашивал у матери: - Как же так? Ершов и Плотников говорили, что портрет пушкинской Татьяны списан с Марии Волконской? Слова твоей подруги смахивают на хвастовство. - Не торопись обвинять, сынок, - отвечала Марья Дмитриевна. - В Татьяне много от Волконской, но есть и фовизинское... Судьба Натальи Дмитриевны очень напоминает судьбу Татьяны. Дочь костромского предводителя дворянства Апухтина, она отличалась весьма привлекательной внешностью. Несколько претендентов добивались руки красивой девушки из состоятельной семьи. Одному из них Наташа ответила взаимностью. Все клонилось к свадьбе, но вдруг Апухтин разорился. Кавалеры исчезли, в том числе и жених. - Он пренебрег Наташей, как Онегин юной Татьяной? - Онегин действовал бескорыстно. Жених же Наташи хотел заполучить не только красавицу, но и солидное приданое. Он бросил полюбившую его девушку. Апухтина вышла замуж за Фонвизина, героя войны с Наполеоном. В 1812 году он был адьютантом у самого Ермолова, затем командовал полком. В год свадьбы Михаил Николаевич вышел в отставку, выслужив уже генеральские эполеты. Фонвизин старше своей жены на 17 лет. Вскоре после свадьбы молодожены поехали в Москву. Там молодая Фонвизина блистала на балах, приковывая внимание мужчин. Среди них оказался и когда-то ее покинувший. Паркетный щеголь снова пытался завоевать расположение Натальи, но был решительно отвергнут. История получила огласку. По слухам, она стала известна и Александру Сергеевичу. Так что, Митенька, не спеши с выводами... Наталья Дмитриевна - достойнейший человек. В 23 года она добровольно последовала в Сибирь за мужем, осужденным на каторжные работы. Каждая ли на такое способна? Марья Дмитриевна неспроста вступилась за подругу. Она ее любила. Фонвизина и ее муж навещали Менделеевых, внося оживление в собиравшуюся там компанию. Вот и в тот вечер, о котором идет речь, Наталья Дмитриевна увлеченно беседовала с инспектором Ершовым, вспоминала общих петербургских знакомых. - Вы не только превосходный поэт, но и милый человек, - с улыбкой говорила Фонвизина. - У вас доброе лицо. Нет, очки его совсем не портят. Напротив, придают оттенок еще большей интеллигентности. Жаль, что у вас многочисленное семейство, иначе бы я вскружила голову такому обаятельному мужчине... Не волнуйтесь, оставлю в покое. Лучше покорю сердце Михаила Лонгвиновича. Не возражаете, сударь? Этот шутливый вопрос был адресован стройному брюнету - молодому преподавателю гимназии Попову. Тот слегка зарделся, но оценил юмор собеседницы: - Вы в состоянии обворожить любого. Особенно, когда одеты в это строгое черное платье. Однако я устою перед вашими чарами, поскольку всецело предан Машеньке... Окружающие засмеялись, глядя на смутившуюся Машу Менделееву... Домашние и их друзья были осведомлены, что она и Попов без ума друг от друга и близится день их помолвки. - Не волнуйтесь, Маша, - успокоил девушку Ершов. - Как инспектор я обязан наблюдать за нравственностью и поведением не только гимназистов, но и преподавателей. Пока при всем усердии за Михаилом Лонгвиновичем ничего дурного не замечено. Однако не будем молодого человека смущать, а попросим спеть. У него славный голос. Учитель не заставил себя упрашивать и, взяв гитару, спел под собственный аккомпанемент романс на стих Батюшкова "Разлука". Ему от души хлопали. "Какой одаренный, скромный человек!" - думал Митя, наблюдая за Поповым. Ему нравились гости, собиравшиеся в их гостиной. Он гордился, что у родителей такие друзья... Вечер между тем продолжался. Фонвизин рассказывал о войне с Наполеоном, вспомнил заграничный поход русской армии, в котором ему довелось участвовать. Потом Маша и Лиза, набросив на плечи цветастые платки, сплясали "цыганочку". Им подыгрывал на гитаре Попов. Затем Марья Дмитриевна пригласила всех чаевничать. Время летело незаметно. Часы пробили десять, гости ушли. Проводив последнего, Марья Дмитриевна, уступая просьбе детей, согласилась почитать им перед сном. Паша и Митя устроились поудобнее на диване в кабинете и приготовились слушать. Обычно Марья Дмитриевна читала им по вечерам стихи Пушкина, Жуковского, повести Гоголя, занимательные рассказы из приложения к журналу "Отечественные записки", который выписывали Менделеевы. Пушкинские строки пленяли детей волшебной простотой. Гоголь покорял лукавым юмором, богатством красок. С особым вниманием слушали они Марью Дмитриевну, когда та читала библию. Эта древняя мудрая книга захватывала и саму чтицу. Колыхалось пламя свечей, звучал ровный голос матери. Наконец, она замолкала, и Паша после короткой паузы просил: - А теперь что-нибудь легкое, развлекательное. Хотя бы "Дмитрия Самозванца"! - Только нам сейчас Булгарина не хватает, - возражала Лиза, вошедшая в кабинет и прислушивающаяся к разговору. - Вам, мальчики, спать пора. Не утомляйте маму... - Пора, так пора, - соглашался Митя. - Мама, Деденко просил дать ему на два дня Вальтера Скотта. Можно? - Дай, - разрешает Марья Дмитриевна. - Максим ведь бережно обращается с книгами. - А мне позволь завтра взять из дома немного сухарей и соли, - просит Поля. - Заболела прачка Агафья, та, что живет на Почтовой. Она - вдова, у нее трое детей. "Вечно сестра о ком-то заботится, - подумал Митя. - Это прекрасно, но не мешало бы подумать и о себе самой: ее здоровье в последнее время заметно ухудшилось". Его размышления прервал голос маменьки: - Конечно, возьми. Я помню Агафью. Мы обращались к ней прошлой осенью. Снеси ей еще рафинаду. И спроси, что требуется из вещей, одежды... - Дай, я тебя расцелую... - воскликнула Поля. - Это наш долг, - сказала Марья Дмитриевна. - А сейчас все идите спать. - Да, пора бай-бай, - подхватил Митя. Затем он посоветовал матери: пусть завтра сухари и прочее отнесет больной прачке Лиза. А Поле лучше побыть дома. У нее явное недомогание, надо пригласить врача. - Вот я тебя и попрошу сходить за ним, - продолжила разговор мать. - К Дьякову, пожалуй, на этот раз не обращайся. Он заглянул к нам на прошлой неделе, прописал Поле росный ладан, а это лекарство что-то не помогает, разве что нервы успокаивает. Дойди до доктора Вольфа. Фердинанд Богданович у Муравьевых живет. Ты знаешь их дом... А не застанешь его, иди к Свистунову. Я не посылаю тебя к нему сразу, потому что мы Петра Николаевича и так часто беспокоим, а он по доброте душевной не отказывает... Митя тоже был высокого мнения о Свистунове. Он знал: тот бесплатно лечит бедняков. Доктор всегда приветлив и внимателен. С трудом верилось, что Петр Николаевич был членом тайного общества и что его сослали на каторгу как государственного преступника. Митя, наверное, сильно удивился, если бы узнал, что ссыльные и в Тобольске находятся под надзором властей... 23. У майора Петровского Следили жандармы и за Свистуновым. Разумеется, за ним не ходили по пятам. Просто засылали в окружение доктора своих людей. Поручения майора Петровского и его помощников мог выполнить хозяин дома, в котором снимал комнату государственный преступник. За ссыльным присматривал мальчик из ближайшей мелочной лавки или соседская горничная, квартальный полицейский и дворник... Да мало ли кто оказывал платные и бесплатный услуги голубым мундирам? В жандармском управлении знали, куда ездили вчера Фонвизины и кто навещал Муравьевых, когда получили посылку из Москвы Анненковы и кого лечил доктор Вольф... Все сведения обычно поступали к капитану Шадзевичу, а он их обобщал, делал выводы. Капитан излагал их во время очередного доклада Петровскому. Майор слушал, задавал вопросы: - Вы не упомянули о Свистунове. Как он там? Все знахарствует? - Да, продолжает, не имея диплома. Может быть, запретим? - Я бы не торопился, - ответил Петровский. - Жалоб на него не поступало. Практика у Свистунова обширная. Лишив его возможности лечить горожан, мы вызовем недовольство в местном обществе. Обострятся наши отношения с прочими поселенцами. А у некоторых из них - влиятельные связи в столицах... Нет ничего вечного: сегодня он - преступник, а завтра - гуляет на свободе, занимает важную должность в департаменте... - Лучше на поднадзорных не давить? - Разумнее завоевывать их расположение, даже доверие. Тогда мы будем больше о них знать и сможем принимать более правильные решения. Например, я не препятствовал переводу в Тобольск господина Кюхельбекера. За него ходатайствовали Фонвизин и Пущин, мотивируя необходимостью лечить здесь больного поэта. Кюхельбекер уже не жилец на этом свете. Не все ли равно, где он умрет? А Фонвизин благодарил меня за содействие. Я намекнул ему, что не буду возражать, если к нам пожелает перебраться и сам Пущин... Пусть мнение ссыльных о нас хоть чуточку улучшится. - Но вы знаете, Василий Петрович, они - народец опасный. Мне лично не нравятся их сборища, в частности, у Менделеевы. Приходят учителя гимназии, чиновники городского управления. Из Омска наезжает государственный преступник Басаргин. Фонвизин сочиняет какой-то труд по крестьянскому вопросу. Как бы у нас под носом не возникло антиправительственное общество... Капитан замолк, вопросительно глядя на Петровского. Выражение его лица как бы говорило: не слишком ли ты благодушен, майор? Поменьше бы играл в карты, а усерднее занимался службой. Василий Петрович поправил перстень на указательном пальце левой руки, неторопливо ответил: - Для меня не секрет, что у них сложился здесь круг единомышленников. При желании можно назвать это обществом. Но не направленным против правительства. Чего нет, того нет! Поймите, жизнь основательно поломала наших либералов и ушла вперед. Тобольские поселенцы уже не бунтовщики и не будут ими, хотя и либералы. Да и Менделеевы не склонны к крайностям. Уважаемые в городе люди, религиозны. Иван Павлович болен... До революции ли ему? Конечно, мы не спустим глаз с этой компании. Разумеется, если узнаете что-либо серьезное: сообщите мне. Люди Шадзевича постоянно наблюдали за поселенцами. А те жили своей жизнью, своими заботами. Что касается Свистунова, то все свободное время он посвящал медицине. Иногда, вернувшись из губернского управления, играл на виолончели. Ее звуки настраивали Петра Николаевича на лирический лад. И вспоминались далекие годы учебы в пансионе Шато, пажеском корпусе, служба в кавалергардском полку... - Зашел бы завтра к Менделеевым, - сказала жена. - Я на базаре их Лизу встретила. Говорит, что Поля опять приболела... - Непременно зайду, Танюша, -пообещал Свистунов. Свое слово он сдержал. На следующий день, вернувшись из гимназии, Митя совсем было собрался идти за доктором, как вдруг в передней раздался звонок, а затем оттуда донесся голос Свистунова. Расправляя бакенбарды, он вслед за Марьей Дмитриевной прошел наверх в мезонин, в комнату Поли...Теперь Митя был свободен и решил после обеда навестить старика Вакарина. Дед любил детей, которые тоже тянулись к нему. У Якова Васильевича и сегодня вполне можно было встретить кого-нибудь из знакомых мальчишек. Накануне выпал сильный снег, однако тротуары уже успели очистить. Было солнечно, и по улицам прогуливались горожане. Один щеголял в модной бекеше, другой в новой шубе. А иной, в заношенном армяке, спешил поглощенный заботами. Крестьянская лошадка тащила вдоль Большой Пятницкой розвальни, груженные мешками с зерном. Промчались расписные сани, в которых сидела полковница Маковкина - дама, знаменитая тем, что узнала раньше других все городские новости. Судя по выезду, батальонная командирша отправилась делать визиты. Рысаки, запряженные в сани, гнули крутые шеи... Два казака проехали по направлению к базару. Малорослые гривастые кони пританцовывали, покачивая лоснящимися крупами. Закутанные в бурки всадники посматривали на прохожих из-под мохнатых шапок. Распахивались двери лавок и трактиров, исторгая клубы пара, быстро таявшего на сильном морозе. В окне одной из чайных Митя приметил знакомое лицо: доктор Вольф сидел за столиком. Что-то говоря подошедшему половому, и тот угодливо кивал. Рядом с Фердинандом Богдановичем сидел еще один человек, в котором мальчик узнал ссыльного по фамилии Семенов. Он тоже раз или два был в доме Менделеевых... Митя отошел от окна чайной. По тротуару приближался жандармский офицер. Он был в фуражке, бобровый воротник шинели поднят. Поблескивала медная рукоять сабли. В такт шагов покачивались кожаные кисти, украшавшие черные, с серебряной отделкой ножны. - Это поручик Амвросин, отец Захарки! - вспомнил Митя. Жандарм шел, развернув грудь. Он чем-то напоминал аремзянского петуха Оську... 24. Вакарин Старик Вакарин снимал комнату на Большой Болотной во флигеле дома Мелковых. Сын его служил у Менделеевых городским приказчиком, сбывая купцам и обывателям изделия аремзянской фабрики. Молодой Вакарин получал приличное жалование и мог бы содержать отца. Однако Яков Васильевич предпочел не обременять семейного сына и жил отдельно от него. А кормился дед портняжеством, которому научился еще в солдатскую пору. Умел Вакарин-старший и сапожничать, и печи класть, но печное ремесло оставил по причине возраста. Якову Васильевичу шел девятый десяток. Годы ссутулили некогда статного молодца, и все же Вакарин был подвижен, голос его звучал зычно. И нитку в игольное ушко старик вдевал легко, хотя и пользовался иголками покрупнее. Когда Митя переступил порог вакаринского гнезда, хозяин сидел на лавке и шил. Словно ожидая приход гостя, он выставил на стол плошку с медом. - Заходи, вьюнош! - приветствовал старик мальчика. - Не забываешь ? Вот и ладно: мне с молодыми веселее... - Сын навещает? - А как же? Каждую неделю гостинец приносит. Пособит по хозяйств, пообедаем вместе и - восвояси Как твои родители? Митя ответил, что отец и мать здоровы: ему не хотелось распространяться о батюшкиных немочах. - Ты присмотрись, как я шью, - продолжал дед. - Портновское ремесло не хуже любого другого. Одежда всем нужна: голым на улицу не выйдешь. Однако уберу свое рукоделие...И погоди мед лизать. Сейчас картошку из печи достану. Линь жареный есть. Ефим-бондарь на Пиляцком озере промышлял и мне две рыбины принес. Вакарин поставил на стол чугунок с вареной картошкой. В это время в сенях затявкала собачонка и в избу вошел Фешка: - Наше вам, дедуля. Ба, и ты, гимназист здесь! У меня и к тебе дело есть... - Потом потолкуете, шустрики, - заворчал добродушно дед, - пока ешьте. Яков Васильевич вышел из комнаты и вернулся, принеся бадейку с квасом. Он поставил ее на печную лежанку: - Пущай малость нагреется. Иначе горло застудите. А я вам пока про Лисандра Василича расскажу... Дед участвовал в швейцарском походе Суворова и охотно вспоминал о самой яркой и необыкновенной поре своей жизни, когда сам он был молод: - Суворов - полководец почище Македонского. Я его близко видел не раз. Давненько это было. Мы домой из Италии ворочались, а француз нам путь перекрыл. Кругом горы высокие, поболе уральских, хотя кавказским уступят. Неприятели попрятались за камнями, выцеливают нас, словно охотники белок. - Как же вас не перебили до единого? - волнуется Фешка. Вакарин берет с подоконника табакерку, украшенную облупившейся финифтью, и извлекает щепотку нюхательного табаку. Сунув ее в ноздрю, он прикрывает глаза, чихает и только после этого говорит: - А могли бы и перебить, ядрена вошь! И перебили бы, если не Суворов... Выезжает он на белом коне и приказывает идти вперед: "Если олени по этим тропам проходят, то и вы одолеете. Смелей, богатыри! Я с вами. С нами бог!" Мы в атаку, а француз не пущает, держится. Три раза на него в штыки бросались и все зря. Тогда велит Cуворов князю Багратиону противнику в тыл зайти. Те, как увидели наших сзади, сразу и наутек... Суворов князя перед войском поцеловал. В том бою я и поцарапан не был. Меня в следующем сражении ихний егерь штыком пропорол. Дед стянул с себя рубаху и показал белесый шрам на левом боку: - Ловкий француз попался. Но и я его достал штыком... - Он, дедушка, тебя убить мог, а ты на него вроде и не серчаешь? - спросил Митя, удивляясь спокойствию, с которым Вакарин вспоминал о своем ранении. - Сколько серчать можно? Ведь и он был человек подневольный. Тут без чарки не разберешься... Я вам лучше расскажу о том, как возле палатки Суворова часовым стоял... - Мы, дедуля, об этом уже слышали, - сказал Фешка. - Ты лучше про Пугачева... - Про Емельку так про Емельку, - охотно согласился Вакарин. - Я тогда уже вроде вас был годами и все ясно помню. Страшно тогда воевали: русский на русского шел. Пугачева мы считали государем Петром Третьим. Его спихнула с престола жена Екатерина. А помогали этой заморской царевне наши гвардейцы Орловы, ее полюбовники. Вгорячах они ухлопали другого человека, а царь в заварухе скрылся и под чужим именем по Руси бродил, высматривал, как народ живет. Добрался до реки Яик. А там как раз казаки бунтовали от плохой жизни и притеснений губернатора. Государь им и открылся, кто он есть. Казаки попросили его вести яицкое войско на Казань, а потом и на Москву. Император посулил простым людям волю, и потянулись к нему крестьяне, уральские мастеровые, башкиры и другие поволжские народы... - Где же вы видели Пугачева? - не утерпел Митя. - Погоди, скажу. Моя мать и я гостили в ту пору у ее сестры в крепости Озерной. А бунтовщики взяли ее приступом, солдаты-то особо не сопротивлялись, да и гарнизон был мал. Государь-батюшка восседал в кресле на крыльце комендантского дома. У ног красный ковер постелили. За спиной - генералы стоят, а перед ним - пленные офицеры. Пугачев им: "Повинитесь и поступайте ко мне на службу!" А они отвечают ему дерзко, мол, не царь ты, а вор.. Он и велел вздернуть горемык на воротах. Потом все в поход двинулись... Только через какое-то время изменила народному войску удача. Тогда казаки, спасая свои головушки, выдали Пугачева властям. Граф Панин повез его в железной клетке в Москву. Однако он по дороге сбежал... - А я читал, что Пугачева казнили в Москве на лобном месте, - заметил Митя. - Остатки мятежников еще посопротивлялись, но не долго... - Это ты брось! - не согласился Фешка. - Бунты и потом были, хотя, может, и поменьше. Атаманы разные по губерниям объявлялись. Говорят и ноне под самым Тобольском в лесах прячется одна шайка. - Теперь не разгуляешься, - сказал Вакарин. - Леса повырубали. Всюду дороги проложены. Чуть не в каждой деревне - пристав или урядник, в городе - полиции тьма. Лишнее слово молвить боязно, вы, ребята, держите язык за зубами... Со мной, конечно, можно поболтать, с Северьяном. А больше - ни-ни... И хватит об этом. Ты, Феша, передай отцу, что рубаху ему сошью к воскресенью, хотя и посулил к четвергу. Пальцы у меня не такие проворные, как раньше. А сейчас ступайте домой: я малость отдохну, а потом шить буду. Не серчайте на старика. Возьмите на дорожку орехов... Приятели вышли из флигеля. Фешка отправился в Отрясиху обменивать бабки на рыболовные крючки, а Менделеев подался к себе на Большую Болотную: у него не были выполнены домашние задания по русскому и математике. Остаток дня он старательно занимался... 25. Вальс, вальс... Дни были короткие, и обыватели рано ложились спать. Их жизнь зимой текла довольно однообразно. Состоятельные горожане развлекались катанием на тройках, охотой или карточной игрой. Каждый тешил себя согласно своим наклонностям и достатку. Молодые дворяне волочились за актерками заезжей труппы. После их очередного дебоша в гостинице антерпренеры жаловались гражданскому губернатору, и тот наказывал виноватых. Заметным событием в жизни Тобольска становился приезд цыганского хора. Тогда в трактире, где поселялись дети кочевого племени, заполночь звенели гитары и раздавались песни... Казначей губернского правления Сериков потратил на заезжих чернооких красавиц казенные деньги и потом выстрелил себе в грудь. Рана не оказалась смертельной, и несчастный остался жив. А цыгане часть денег вернули... Благополучно окончилась и дуэль подпоручика линейного батальона Калугина с экзекутором судебной палаты Пивоваровым, повздоривших из-за премьерши цыганского хора Маши. Экзекутор, стреляя, промахнулся, у него от огорчения и страха потекли от волнения слезы. Увидев их, подпоручик выстрелил в воздух... Купцы тоже ударяли за цыганками и актрисами. Не поделив избранниц, тузили друг друга крепкими кулаками, таскали за бороды, круша трактирные зеркала и мебель. Владелец рыбных промыслов Евграф Себякин просил хор продать ему Машу. Получив отказ, с горя топил печку в трактире "Иртыш" пачками ассигнаций, Губернатор Энгельке пригрозил Евграфу судом. Дворянство не без высокомерия наблюдало за грубыми нравами местных негоциантов, само оно в образе жизни подражало столичной знати. Состоятельные чиновники устраивали у себя дома балы, правда, больше смахивавшие на вечеринки. Но танцевали на таких балах азартно, с сибирским размахом, поистинне "паркет трещал под каблуком". Настоящие балы устраивали в благородном собрании на Рождественской улице. В таких случаях играл гарнизонный оркестр, и распорядитель с белым бантом в петлице управлял мазуркой, почти не уступая петербургским хватам. Респектабельные мамаши в старомодных шелковых платьях располагались на стульях вдоль стен, лорнировали девиц и кавалеров. Пахло духами и звучала французская речь, впрочем далеко не идеальная. Среди матрон ярким пятном выделялась полковница Маковкина, одетая в платье ядовито-сиреневого цвета. Она являла собой воплощение энергии и общительности. Обмахиваясь веером, полковница что-то нашептывала жене председателя судебной палаты Шенига. О Маковкиной местный поэт сложил стихи, в которых, в частности говорилось: "А вот в углу в сирень одета Сидит тобольская газета..." Мадам Шениг говорила с Еленой Петровной о предполагавшемся приезде в город князя Горчакова, столичных модах и Жозефине Муравьевой, отправившейся на богомолье в Ивановский монастырь. - Почему давно не видно Фонвизиных и Менделеевой? - спросила председательша. - Михаил Александрович простудился, отгребая в саду снег от теплицы, - охотно разъяснила полковница. - А Менделеевой недосуг на балы ездить: готовит приданое для дочки. За ее Машей ухаживает учитель гимназии Попов, - непьющий, но фармазон. - Ноне и таких женихов мало. Везет Марье Дмитриевне, - сказала Шениг. Собеседницы сошлись на том, что лучше выдавать дочек за немолодых чиновников с положением. Их мнение разделили и сидевшие рядом дамы. Но если бы разговор услышали тобольские невесты, то они вряд ли бы согласились. Девицы больше мечтали о душках-офицерах и самозабвенно танцевали и с прапорщиками, расквартированного в городе батальона, и прибывшими на время драгунами. Военные отвечали девушкам взаимностью: молодые тоболячки были отнюдь не дурны... Старожилы любили вспоминать, как приезжал в 1837 году в Тобольск сам цесаревич. На балу он обратил внимание на красивую жену батальонного командира Скерлетова и с удовольствием с ней вальсировал. Что касается самой госпажи Скерлетовой, то она вскоре овдовела, имея на руках несколько дочек. Через какое-то время она снова вышла замуж. На сей раз за инспектора гимназии Ершова, который не устоял перед чарами вдовы... Обычные же балы были довольно схожи: мазурка, котильон, полонез, плюс посещение буфета, карточная игра в соседнем помещении. Поэтому Менделеевы появлялись в обществе редко, хотя их и приглашали. - Марья Дмитриевна, рассыльный принес... - докладывала хозяйке Прасковья, протягивая изящный конверт. - От кого бы? - недоумевала госпожа Менделеева, а, прочитав письмо, восклицала: - Я так и знала! Председатель губернского правления Владимиров приглашает нас на ужин, с танцами. Поедем, Ваня? - Уволь, душенька, от таких развлечений, - протестовал Иван Павлович. - У них там водкой мерзко пахнет. Толкотня, картежники тешатся древними анекдотами. Лучше навестим в субботу Фонвизиных, возьмем с собой детей, послушаем душевную музыку. Да и стол у них отменный, генерал сам - превосходный кулинар. - Я и Паша согласны. Едем! - возликовал Митя. Ему нравилось бывать у радушных Фонвизиных. Не подумаешь, что они - люди с необыкновенными биографиями. Если бы он, Митя, был писателем, то сочинил бы о Фонвизиных роман или повесть, что-нибудь в вальтер-скоттовском духе. Достойна пера и судьба поселенцев Анненковых, бывающих у Фонвизиных и Менделеевых. По словам маменьки, Иван Алексеевич Анненков был в молодости богат, хорош собой и служил в столице в кавалергардском полку. А любил он скромную юную француженку Полину Гебль. Потом - восстание на Сенатской площади... Анненков заключен в Петропавловскую крепость, затем отправлен в Сибирь на каторгу... Во время военных маневров девица Гебль кинулась в ноги императору Николаю, вымолила у него разрешение поехать в Читу к любимому. Там Анненков и Полина обвенчались... В гостиной дома Фонвизиных собирались также Бобрищевы-Пушкины, Вольф, Свистунов... Долго светились окна в доме на углу Петропавловской и Павлуцкой улиц. Мелькали тени: хозяева и гости вальсировали. Танцевать в городе вообще, как уже сказано выше, любили. Вечера устраивали даже в гимназии, хотя и не часто. Проходили они благопристойно, даже скучновато. Надзиратели ревностно следили за поведением гимназистов. Но и эти чопорные вечера разнообразили жизнь мальчишеской вольницы, скованной режимом казенного учебного заведения. И еще: вечера хоть чуть-чуть приобщали старшеклассников к загадочному миру женщин. Один из таких балов устроили в январе. Митя решил непременно на нем присутствовать и вместе с Максимом Деденко в семь вечера был в гимназии. В гардеробе уже грудой висели девчоночьи шубки, пальто, пелерины, салопы... В вестибюле и коридорах витал запах духов, непривычный и тревожно волнующий. На лестнице постукивали туфельки... В зале музыканты-кантонисты раскладывали на пюпитрах ноты. Капельмейстер - полный пожилой фельдфебель - давал своим воспитанникам последние указания. - Пошли вниз? - предложил Деденко. На первом этаже, в столовой, превращенной в буфет, продавали бутерброды, лимонад, сельтерскую, пирожные и конфеты. Приятели выгребли из карманов мелочь, купили минеральной с сиропом и по бутерброду с сыром. За соседним столиком расположились старшеклассники Северьян Бутаков и Венька Шишкин со знакомыми барышнями. Компания вела себя шумно, кавалеры отчаянно любезничали. Митя невольно проворчал: - Цацкаются с девчонками, дылды... - Смотреть противно, - поморщился Деденко. - Уйдем отсюда. Митя и Максим поднялись на второй этаж, откуда уже доносилась музыка. Посередине зала вальсировали две пары. Вскоре к ним присоединились явившиеся из буфета Бутаков и Шишкин с подругами. Оркестранты старательно дули в трубы, маленький кантонист ритмично ударял в литавры. Танцоры старательно демонстрировали хореографические таланты, с торжеством посматривая на подпиравших стены товарищей. Среди последних был и Менделеев. "Почему я не столь же развязен, как этот верзила Шишкин? - мысленно сетовал он. - По сути, Венька - трус. Месяц назад мы с Чугуном обратили его в бегство. Конечно, он испугался прежде всего Андрея, но все-таки удрал. А сейчас прямо - орел! Глядит на окружающих свысока... Если бы мне пригласить на танец вон ту белокурую девочку в голубом платье. Как она мила!" Лицо девочки показалось Мите знакомым, видимо, он встречал ее на улицах: Тобольск не велик... Время летит быстро. Кончается очередной вальс... Какая жалость! - Айда за мной, Дед! - Менделеев увлек Максима в пустой, оказавшийся незапертым класс, - повторим некоторые па. Они затоптались на узком пространстве между классной доской и кафедрой, репетируя вальс и полечку. Минут через десять Максим изрек: - Можем, идем в зал! Вернулись. При первых звуках мазурки Митя пересек зал и, приблизившись к избраннице, шаркнул ступней, мол, ангажирую ... Девочка в голубом согласно кивнула и возложила на плечо его изящную ручку. Партнер бережно обнял даму за немыслимо тонкую талию и повел по паркету. Раз-два-три!.. Вроде получается. Не без опаски всмотревшись в порозовевшее лицо незнакомки, кавалер увидел потупленные глаза, вздернутый носик и пухлые, сердечком, губы. Уловив его взгляд, девочка слегка улыбнулась. - Если не секрет, как вас зовут? - отважившись, спросил Митя. - Фелицатой, - сказала девочка. - Не правда ли редкое имя? Правда, дома меня зовут просто Татой. - Очень музыкальное имя, - не без восхищения отозвался Митя. - Вам известно его значение? - Да, Фелицата - значит счастливая. Но, право, моя жизнь не столь уж безоблачна. Впрочем, вам это, наверное, безразлично... - Отчего же? - запротестовал Митя. - Только я полагаю, что беззаботной жизни вообще не существует. Надо уметь преодолевать трудности. Он тут же подумал, что давать банальные советы проще всего и замолк. Все же до конца танца Митя и Фелицата обменялись еще двумя-тремя фразами, которые хотя и не имели особого значения, но свидетельствовали, что между ними установились почти приятельские отношения. Поэтому Менделеев уже уверенно пригласил свою даму на следующий танец. Теперь он чувствовал себя почти триумфатором: "Смотрите все! Я танцую с самой красивой девочкой!" Скорее всего, Тата не была лучшей в зале, но ему в этот миг представлялось именно так. Он снисходительно взирал на толпу нетанцующих, приметил в ней Пашу и обрадовался: теперь-то брат непременно поведает дома об его, Митином, успехе. Между тем близился конец бала. Мать Таты, строгая представительная дама, увезла дочь домой. После их исчезновения Митя с полчаса подпирал спиной стенку зала, потом отыскал в гардеробе свою шинель и отправился домой. Сыпал редкий снег. В просветах темного неба мерцали звезды. На душе у Мити было празднично, хотя он и не понимал причины приподнятого настроения. Неужели все дело в девчонке? Но разве он не встречал подобных ей раньше, не дергал их за косы и не швырял в них снежки? Отчего же сегодня хорошо и приятно? Ненароком, поправляя шапку, он поднес руку к лицу. От нее шел чуть уловимый запах духов. Митя замурлыкал вальс, который играли кантонисты... Дома оказалось, что Паша еще не вернулся, и пришлось самому рассказать Лизе о своем успехе. Сестра вышивала в гостиной салфетку и похвалила брата. Но похвалила, как ему показалось, из вежливости. И Мите больше не захотелось распространяться на эту тему. Он пошел к себе в мезонин и пока поднимался по лестнице, у неговозникла утешающая мысль: сочинить стихотворение. Мальчик уединился в своей комнате и сел за стол... Горели свечи, белел лист бумаги. Перо то двигалось, то замирало, рождая неровные строки. Наконец, сочинитель скомкал бумагу и хотел было бросить ее в стоявшую подле стола корзинку, но передумал: пошел в коридор и сунул неудавшееся творение в печку. Сочиненные стихи явно ему не понравились: они не передавали его мыслей и чувств. Он извлек из ящика стола тетрадь и в синей клетчатой обложке, в которую записывал понравившиеся стихи, афоризмы, пословицы. Вот стихотворение, которое ему дал переписать Ершов: Слышу ли голос твой Звонкий и ласковый, Как птичка в клетке Сердце запрыгает; Встречу глаза твои Лазурно-глубокие, Душа им навстречу Из груди просится. И как-то весело, И хочется плакать... "Какие простые и волнующие слова! - подумал Митя. - В них бездна чувств. Их сочинил гений! А ведь это стихотворение, по словам Петра Павловича, Лермонтов написал в юности!" Восковые сосульки на канделябре образовали причудливую бахрому. После полночи обгоревшие свечи были погашены, но мальчик лег спать не сразу. Он стоял у окна и всматривался во тьму ночи, с грустью размышляя о собственной бездарности: "Наверно, Лермонтов тоже встретил на балу девушку, такую же прелестную, как Фелицата, и так же думал о ней и мечтал увидеть снова. Он, скорее всего, при следующей встрече преподнес барышне свои стихи, аккуратно переписанными - и она посмотрела на него уже с гораздо большим интересом, чем тогда, на балу. А он, Митя, сочинять не может. И белокурая девочка в голубом платье, необыкновенная Тата, увидев его в толпе гимназистов, не отличит от прочих мальчишек. С подобными мыслями Митя и уснул. 26. У Семи Отроков Миновало Крещение. Ярче светило солнце, и в полдень начиналась дружная капель. Однажды, воскресным днем, Марья Дмитриевна объявила о намерении ехать с детьми в церковь Семи Отроков к обеденному богослужению. В назначенный час у крыльца стояла кибитка. Возле нее топтался Ларион. Марья Дмитриевна, Поля, Лиза и мальчики забрались в кибитку. Кучер тронул лошадей, когда появилась Прасковья. Запыхавшаяся кухарка возгласами остановила отъезжающих. Оказалось, она вернулась из верхнего города, куда ходила навестить куму, и теперь решительно заявила, что ехать туда просто опасно. - Ахти, милая! - возразила Марья Дмитриевна. - Но мы давно собирались побывать на Завальном кладбище... - Вольному воля. Только потом на меня не пеняйте, дескать, не предупредила, - не сдавалась кухарка, - езжайте! Однако сегодня там стреляли, а может и сейчас палят... На лицах мальчиков отразилось крайнее любопытство. А стряпуха продолжала: - В верхнем посаде многие в погребах спрятались. А как не испугаешься, коли на улице - бах-бабах! Кума Фестинья с Аннушкой в подполье забились. У бабки Анфисы собака со страху с цепи сорвалась и убегла невесть куда: еще покусает кого. - Полно тебе, Параша, языком молоть. Кто в кого стрелял? - спросила хозяйка. - Бой был у кладбища и на нем самом, - охотливо отвечала кухарка. - Знакомый городовой сказал куме, будто разбойники из леса нагрянули. Там арестантики дорожки от снега очищали. А лесные злодеи, видать, замыслили отбить их у стражи. Ох, родимые, кажись, опять выстрелы слышу! Прасковья юркнула в калитку. Все прислушались: ничего тревожного не доносилось. Мальчики улыбнулись, мол, кухарка просто трусиха. Однако Марья Дмитриевна сказала: - Береженого бог бережет. Поедем к обедне, но не к Семи Отрокам, а в наш, Михайло-Архангельский собор. Решение маменьки удивило Пашу и Митю. Но потом они поняли, что она не зря отменила поездку в верхний город. От соседей и прохожих братья узнали: возле кладбища произошло что-то серьезное... Обыватели, между тем, встревожились. Поползли невероятные слухи... Вечером, после ужина, под окнами дома Менделеевых раздался короткий свист. Так сигналил братьям только Фешка. Они, немедля, выскочили на улицу. Кто-кто, а сын кузнеца должен был знать все верховские новости. Фешка повел приятелей на ближайший пустырь и там рассказал необыкновенную историю. Еще он предложил разжечь костерок и испечь картошку, которую принес с собой. Развести костер зимой оказалось не просто. Собранные щепки не разгорались, пришлось сломать валявшийся поблизости ящик, сухие доски которого быстро занялись желтым пламенем. Когда накопилась горячая зола, в нее закопали десяток картофелин. В ожидании, пока те испекутся, братья и выслушали Фешкин рассказ. По словам приятеля, нынче утром Северьян попросил его отнести вдове стряпчего Собакина две заказанные ею дверные скобы. Фешка завернул их в холстину, положил в сумку и пошел. Собакина обитает недалеко, близ вала. Ворота у ее дома оказались запертыми. На стук никто не отозвался. "Спит или ушла куда-нибудь? А домашние где?", - недоумевал Фешка и собрался спросить у соседей, однако не успел. Неподалеку раздался громкий хлопок, похожий на выстрел. Затем словно горсть щебня швырнули на дно пустого жестяного таза: это был залп из ружей... За первым залпом последовал второй. Доносились и одиночные выстрелы, крики. Похоже, где-то возле кладбища шел настоящий бой... И тут Фешка догадался: люди Галкина отбивают у конвоя Орлика! Ноги сами понесли его к кладбищу... А по Большой Спасской уже бежали к центру города испуганные люди. Забросив за спину лоток, спешил убраться подальше молодой разносчик. Промчались наемные сани... Сидевший в них чиновник торопил кучера: - Быстрее, родимый! На водку получишь! "Испугался барин", - подумал Фешка и пошагал в сторону кладбища, но вынужден был остановиться: возле большого и нарядного дома купца Тверитинова улицу перегородила цепочка городовых. Фешка попытался прошмыгнуть между двумя крайними. Однако один из полицейских успел ухватить его за ворот шубенки: - Нельзя дальше, малый. Или жить надоело? Фешка вырвался из цепкой руки городового, но тот поймал его вновь и пригрозил крупным, не сулящим ничего хорошего кулаком. Пришлось перелезть через забор. В чужом дворе к Фешке устремился рычащий пес. К счастью, он оказался на цепи, длина которой не позволила огромной собаке вцепиться в мальчишку. Торжествующий Фешка метко бросил в пса ледышку и, не искушая далее судьбу, перебрался через плетень в соседний огород. Затем он преодолел еще три-четыре изгороди и так, задами, выбрался к кладбищу. В душе Фешки гнездился страх, подогреваемый все еще раздававшимися впереди выстрелами. Он, наверняка, повернул бы обратно, если бы его не подталкивала надежда каким-либо образом помочь атаману Галкину. Вот и кладбищенская ограда. У главных ворот толпились жандармы. Приняв левее, Фешка пошел по Рощинской улице и снова приблизился к кладбищенской ограде. Он без труда нашел подкоп под нее, сделанный окраинной детворой, и оказался на кладбище. Здесь было по-обычному тихо. Стрельба прекратилась. Белые снежные шапки покрывали могильные памятники и кресты. Фешка осмотрелся и различил за деревьями и надгробиями несколько темных фигур, но прежде чем он отчетливо осознал опасность, из-за ближайшего выдвинулся усатый жандарм: - Тебе что тут надо? - - У меня мамка вон там захоронена... - заныл Фешка, и все получилось у него правдоподобно, потому что Аграфена Кожевникова и впрямь покоилась на Завальном, только в другом его конце. После этих слов он спохватился: с жандармом лучше вообще не разговаривать, а то скажешь лишнее... Лучше зареветь, и Фешка громко завыл. - Молчи, щенок! - усатый дал ему чувствительный подзатыльник. - Не обижай парня, Никифор, - раздался голос сбоку. К первому жандарму подошел второй, пожилой и степенный. Он достал кисет, и оба служивых, прислонив ружья к мраморному монументу, свернули по цигарке. Пожилой ударом куска стали по кремню высек искры, загорелся трут. Жандармы закурили. - Не вздумай удрать, - предупредил усатый. - Догоню и капитану сдам. Уж он-то всыплет тебе ума в задние ворота... - Оставь его, - молвил второй. - Затягивайся поглубже, а то цигарка затухнет. Табачком только и погреться, озяб я... Будь они неладны, эти разбойники... - Простуда - пустяк, - отозвался Никифор. - Вот шлепнет пуля, а я еще жить еще желаю... - На сей раз убереглись, - заметил второй. - Видать, разбойнички утекли. Сейчас нам команду к отходу дадут. Впереди послышались крики, и курильщики, бросив цигарки, взялись за ружья. О Фешке забыли, и он вполне мог улизнуть, но остался на месте из-за любопытства. Из глубины кладбища появился и подошел вплотную офицер в порванном мундире, из-под которого белела рубашка. Сквозь повязку на голове - проступила кровь. - Где капитан? - хрипло спросил раненый. - Неподалеку... Сейчас кликну, вашбродь, - с готовностью откликнулся пожилой жандарм. - Быстрее, Трофимыч, - поторопил раненый поручик. Вскоре Никифор привел другого офицера, лицо которого показалось Фешке знакомым. Он вспомнил, что видел его в жандармском управлении, когда тот толковал с толстым начальником. - Рад вас видеть, Виктор Антонович! - воскликнул раненый. - Я тем более, Александр Петрович, - ответил капитан. - Мне доложили, мол, Амвросин убит, и я был расстроен сим известием. Но вы поручик, предо мной... Правда, ваша голова в крови. Не послать ли за доктором? Он где-то в оцеплении. - Не тревожьтесь. Ничего серьезного. Хотя, пролети пуля на вершок левее, я был бы уже покойник. - Как завершилось дело? Мы проторчали здесь, в резерве, и ничего не знаем. Судя по всему, негодяям удалось уйти. - Да, капитан, а виновато наше начальство. Бандитов явилось из леса больше, чем предполагал Петровский. У нас - двое убитых и трое раненых. О себе не говорю. Орлик во время перестрелки бежал, атамана схватить не удалось. Я виню в неудаче себя... - На войне, как на войне, - философски заключил капитан Шадзевич. - Я предупреждал майора. О чем теперь толковать и спорить? Трофимыч, собирай нижних чинов, веди в город! Пожилой побрел по кладбищу, скликая своих. Вскоре вокруг него собралась группа жандармов, Трофимыч повел ее к воротам. Офицеры двинулись следом. Споткнувшись о занесенную снегом могилу, поручик упал. Капитан помог ему подняться: - Не ушиблись, Амвросин? - Пустяки. Что доложить майору? - Доложите все, как было, голубчик, - устало сказал Шадзевич. - Рано или поздно он узнает правду. Конечно, огорчится, ведь Буков вовремя предупредил нас о готовящемся нападении. Казалось, мы с майором все предусмотрели. Однако не учли по-настоящему силы проклятого Галкина... Капитан вспомнил, как вместе с майором они целый вечер обсуждали план действий. Близ места ожидаемого нападения устроили засаду из жандармов во главе с Амвросиным. Опасное место на некотором расстоянии опоясала цепь нижних чинов, которыми командовал Шадзевич. Она должна была пропустить людей Галкина на кладбище и замкнуть окружение. За оградой скрытно расположились два наряда полиции. Один из них перекрыл Большую Спасскую, второй отрезал разбойникам путь в лес. - Итак, вы, поручик, полагаете, что мы потерпели фиаско вследствие неожиданного для нас численного превосходства неприятеля? - спросил капитан, как бы ища подтверждения собственным мыслям. - Полагаю, так, Виктор Антонович, - согласился Амвросин. - Возле церкви они напали на конвой, обстреляв его из ружей и пистолетов. Охрана арестантов, хотя и усиленная, не смогла оказать достойного сопротивления. Разбойники вместе с освобожденными острожниками устремились к северной окраине кладбища. Им удалось прорвать редкое оцепление и перелезть через ограду. Затем они побежали к опушке леса, где их ждали коноводы с запасными лошадями. - А почему бандитов не перехватил полицейский кордон? - Он попал под обстрел из леса и отступил, унося убитого и раненого. - Видели вы, Александр Петрович, самого атамана? - Имел счастье. Во время прорыва нашей цепи он, черт возьми, выбежал прямо на меня. Я прицелился и, наверное, уложил бы негодяя на месте, но упал от удара саблей, нанесенного сбоку. Очнулся, когда злодеи были уже далеко. Подчиненные сказали мне, что Галкин, очевидно, тяжело ранен. Скорее всего, его спрятали где-нибудь на городской окраине... Капитан тут же послал гонца к начальнику полиции с просьбой обыскать все близлежащие дома и дворы. - Наши полицейские - слабые вояки, но ищейки искусные, - сказал Шадзевич поручику. - Будем надеяться, что им повезет. Офицеры разговаривали громко, и Фешка, укрывшийся за ближайшим монументом, слышал почти все. Когда собеседники удалились в сторону главных ворот, он, пригибаясь, побежал к знакомому лазу. Оказавшись по другую сторону кладбищенской ограды, Фешка увидел, как капитан и поручик сели в сани, и пара рысаков помчала их в город... Вернувшись домой, он застал Северьяна в кузне и рассказал ему обо всем, что видел на кладбище. Признался он и в потере скоб, которые нес Собакиной. - Я найду их, - пообещал он. - Не ходи. Скобы у меня еще есть, - сказал отец. - Хорошо, что сам цел... Северьян снял фартук, помыл руки и, сказав, что ему надо навестить товарища, удалился. Фешка малость отдохнул и затем отправился на Большую Болотную поделиться с братьями Менделеевыми распиравшими его новостями. Возможно, гимназисты тоже узнали что-нибудь интересное... Возле костерка на пустыре, где приятели пекли картошку, сын кузнеца и поведал о своих необычайных приключениях. Рассказывая, он не удержался и прихвастнул, будто сам стрелял на кладбище из пистолета. - Нашел его среди могил. Там мертвяк лежал, а в руке у него пистолет... Я хватаю, ба-бах в небо! И бежать... Жандармы за мной, не поняли, что я их просто отвлекаю. Тут Орлик и другие арестанты и смогли удрать... - Феша, ты - хвастун! - воскликнул Митя. - Бессовестный врун... - Не горячись, - остановил его Паша. - Конечно, Фешка присочинил. Пистолета у него не было. Но до кладбища он добрался, а там стреляли, но он не испугался. Так мог поступить только смельчак. Тогда Митя сказал, что лично он тоже не побоялся бы и тоже помог бы людям из леса освободить арестантов. Эти лесовики так похожи на вольных стрелков Робин Гуда. И Митя начал пересказывать роман "Айвенго", однако ему вскоре помешал подошедший к мальчикам кучер. - Костер-то развели напрасно, - ворчал Ларион. - Хотя и зима, и ветра нет, однако баловать с огнем не надо. Вон изгородь рядом: жерди сухие. Как бы чего не вышло. А ну, бросайте в костер снег... Матушка Пашу и Митю домой звала... Ребята торопливо погасили костер и ушли. Над черными головешками некоторое время еще курился белый пар. 27. Идемте, доктор! Голубело мартовское небо. В окрестных лесах еще лежал глубокий снег, покрытый корочкой наста. Митя особенно любил кататься на лыжах в раннюю весеннюю пору. Как приятно скользить по блестящей лыжне, вдыхая воздух, насыщенный запахом сосен и елей, по временам слыша глуховатое постукивание дятла и оживленный пересвист овсянок. Отмахав по лесным просекам с десяток верст, Митя возвращался домой и с особым аппетитом поглощал обед. Потом читал, играл в шахматы с братом Пашей или Деденко, иногда - с отцом. Иван Павлович обычно давал сыновьям фору - слона или ладью. Но и в этом случае мальчики чаще терпели поражение, одерживая победу лишь тогда, когда Менделеев-старший недостаточно внимательно следил за перипетиями на доске. Шахматы - прекрасное развлечение, особенно в вечерние часы. Днем же Митя предпочитал улицу. Весной он бродил от дома к дому, навещая одноклассников. Или прогуливался по главным улицам города просто так, без цели. Во время одного подобного хождения ему встретились на Большой Пятницкой Деденко и Пашков. По Прямскому всходу троица поднялась в кремль. Там мальчишки уселись на старинные пушки, стоящие перед арсеналом. - Наверное, из них Ермак по Кучуму палил, - сказал Деденко. - Нет, они более позднего времени, - не согласился Митя. - Пушки привезли в Тобольск по приказу императора Павла. Он хотел ими вооружить войско, отправлявшееся в поход на Индию... - Если расковырять заглушку и набить в ствол пороху, то можно здорово бабахнуть, - размечтался Пашков. - Столько пороху не достанем, - деловито возразил Митя. - Да и полиция не позволит. Это разбойников на Завальном она упустила, а нас сразу схватит. - Лесовиков полицейские, точно, проморгали. Теперь бегают по городу, словно потревоженные муравьи, - засмеялся Деденко. Гимназисты вышли к пустырю у острога. Там несколько подростков играло в бабки. Среди них был и Сенька-Огонь с Кузнечной. На этот раз задираться он не решился: и улица не своя, и гимназистов - трое. Тем не менее, Сенька и его дружки посматривали все более неприязненно. Лучше было уйти... Вернувшись домой, Митя застал мать в столовой, что-то читавшей за конторкой. Услышав стук двери, она оторвалась от бумаг, подняла голову: - А я уже беспокоюсь, где ты? Поешь, да сходи к докторуСвистунову. Скажи Петру Николаевичу, что наш батюшка опять занемог. Не горячка ли у него? Пообедав, Митя направился к Свистунову. На улице было людно, спешили по делам чиновники, мещане... Целовальник зазывал прохожих в кабак. Брали "на караул", отдавая честь офицерам, двое часовых у батальонных казарм. "Смотри-ка, усилили охрану, раньше здесь стоял один солдат...", - подумал Митя. После недавней заварухи на кладбище город явно зажил беспокойнее. Это чувствовалось и по разговорам обывателей. - Я, Матвеевна, раньше ставни на ночь не затворяла. А ныне запираю, - говорила одна соседка другой. - Того и гляди, шиши в дом влезут... А хожалые днем прогуливаются, а ночью их не видно. Наверное, в темноте ходить боятся... - Шиши нас не обворуют, - успокаивала ее собеседница. - У меня им и брать нечего. Они к купцам лезут. - Вор-то разный бывает, - сомневалась Матвеевна. - Матерый, конечно, по богатым купцам промышляет. А шушера воровская и нашим добром не брезгует. Намедни скатерку во дворе повесила сушить, так унесли вместе с веревкой... Веревка была совсем новехонькая... - В мой двор не сунутся. У меня - собака. - Вор - не дурак. Бросит собаке кость, она и не гавкнет. Да и не больно испугаются шиши вашего Полкана. Он с голоду еле шевелится... - Не мели, кума. У самой кошка отощала и удрала. Женщины были готовы рассориться вконец. Однако Митя не стал ждать - подерутся они или нет - и продолжил путь. Свистунов, к счастью, оказался дома. Это был человек лет сорока пяти. Каштановые с проседью волосы ниспадали на высокий лоб. Доктор, видимо, недавно вернулся из губернского правления и не успел снять темно-синий, с красной окантовкой мундир. Выражение лица у него было усталое, но приветливое. Вскоре он собрался обедать и сел за стол вместе с квартирантом седобородым поселенцем Бобрищевым-Пушкиным. Петр Николаевич предоставил другу по несчастью бесплатную комнату в правом крыле своего дома. Бобрищев-Пушкин испытывал к благодетелю самые теплые чувства, ибо существовал лишь на скудное казенное пособие и еще немного прирабатывал медицинской практикой, леча больных, причем преимущественно травами. Когда хозяин и его друг приступили к трапезе, они пригласили к столу и Митю. Петр Николаевич налил ему кружку молока, а жена - Татьяна Александровна принесла блюдо с горячими араматными блинами. Митя ушел от Свистуновых только через час... 28. На Кузнечной Возвращаясь, Митя увидел на Почтовой улице обывателей, обступивших слепого шарманщика, на груди которого висел обшарпанный ящик. Старик крутил ручку шарманки, и из нее слышалась дребезжащая жалобная мелодия. Возле бродячего музыканта стояла девочка-поводырь, примерно тех же лет, что и Митя. Тонким голосом она пела: Стонет сизый голубочек, Стонет он и день, и ночь. Миленький его дружочек Отлетел надолго прочь. Лицо девочки выглядело бледным, как бы прозрачным. Пела она привычно, опустив голову, лишь иногда поднимая ее, словно стараясь понять нравится ли окружающим ее выступление: ...Он уж боле не воркует И пшенички не клюет, Все тоскует, все тоскует И тихонько слезы льет... В шапку, лежавшую у ног шарманщика, упало несколько монет. Услышав позвякивание, старик склонил голову в поклоне и хриплым голосом сказал: - Спасибо, добрые люди. Да воздаст вам бог... Наша артистка немного отдохнет и будет петь снова. А пока послушайте музыкальный ящик, который стар, но еще играет... Слепец завертел ручку шарманки и через некоторое время вновь обратился к зрителям: - Прошу не расходиться. У вас есть редкая возможность узнать свою судьбу. Всего пять копеек, господа, и перед вами откроется ваше будущее... Девочка вытащила из сумки белую крысу с выпуклыми, словно бусинки, красными глазками. Потом зверек стал нырять в сумку, каждый раз извлекая из нее кусочек картона, надпись на котором сулила не пожалевшим пятачок, то большие деньги, то дальнюю дорогу или приятную встречу... "Интересно, что предсказала бы крыса своей хозяйке? - думал Митя, отходя от толпы. - Вряд ли эту девочку ждет что-то хорошее..." Задумавшись, он не свернул на Большую Болотную, а прошел дальше - до Кузнечной улицы. Здесь было больше луж: в пору мартовского потепления с Панина бугра в низину стекал не один бурный ручей. Вода наполняла канавы, выкопанные вдоль тротуаров, и выбоины на проезжей части улицы. Митя оступился и, черпанув башмаком воду, обозвал себя раззявой. Он был недоволен собой еще и потому, что ненароком оказался на улице, мальчишки которой враждовали с юными обитателями Большой Болотной. Никто не помнил: когда и из-за чего возникло жестокое противостояние, но оно не прекращалось, а длилось год за годом, то ослабевая - то усиливаясь. Необъяснимая вражда осложняла жизнь мальчишек двух соседних улиц, но и разнообразила ее насыщая ощущением постоянной опасности. У Мити еще оставалась надежда пройти по Кузнечной беспрепятственно. Однако вскоре она иссякла: на поляне перед домом умершего прошлой осенью титулярного советника Белошеева четверо пацанов развлекались, играя в "чижика". Митю сразу приметили, и игра остановилась. - Болотная вошь, куда ползешь? - крикнул один из мальчишек, в котором Митя узнал Сеньку - Огня. Неприятели обступили чужака, не скрывая воинственных намерений. - Отвали, - сказал Митя вплотную подступившему Сеньке. - А ты чего по нашей улице разгуливаешь? Драться хочешь? Или мое хозяйство порушить? - Сенька, говоря так, имел ввиду свою голубятню, которой очень дорожил, и потому в каждом пришлом видел возможного вора. - Хожу, где хочу, - ответил Митя. - Тебя на нашей улице намедни не тронули... - Забоялись, - зло засмеялся Сенька-Огонь. - И мы тебя не тронем, если полтинник дашь. Мне надо турмана выкупить. Его Ваня Кривой сманил. - Ты долги не отдаешь. - Я? Не отдаю? Гляди: вздуем! Драка казалась неизбежной, и опыт подсказывал Мите, что лучше бить первым. Но еще теплилась надежда, что все кончится миром. - Петьку Рябого с Абрамовской знаешь? - спросил Сенька, давая понять, что у него есть сильный и влиятельный друг в уличном мире. - Испугался я Рябого... А ты Фешку-кузнеца с Большой Никольской знаешь? Сенька на миг задумался. Очевидно, Фешкино имя не было для него пустым звуком. - Максим-Дед - тоже мой лучший друг. Но оказалось, что о Деденко лучше было не вспоминать. У Сеньки с Максимом имелись старые счеты: они соперничали как заядлые голубятники. Услышав последние Митины слова, Сенька без промедления боднул супротивника головой в грудь. Однако Митя успел отступить на шаг и тут же ударил напавшего кулаком в подбородок. Сенька мужественно стерпел боль, прошипев: - Держись, гимназия! Кузнецовские плотно окружили Митю, и ему пришлось бы туго, но тут раздались свист и возглас: - Держись, Митяй! Невесть откуда, но очень во время, возник Фешка. При его появлении Сенька и его товарищи сначала отступили, а потом обратились в бегство... - Катись, Огонек, колбаской по Малой Спасской! - крикнул вслед Фешка. - Шустрее, а не то догоним... Здорово ты рыжему двинул, я видел. - Да я бы его на месте уложил, -сказал Митя. - Однако пойдем, они с подмогой вернутся... И приятели ушли с Кузнецовской. У старушки, сидевшей на скамеечке, возле е дома, они купили по жареной репе и съели. Потом прицепились сзади к возу сеном и ехали, пока их не согнал какой-то дворник. Возле Казанской церкви два дородных полицейских вели молодого человека в распахнутом фризовом пальто. Стражи порядка держались так, будто изловили крупного преступника. - За что схватили? И не надо меня тащить. Я пойду сам. Вам известно, что я - чиновник? - А будь ты хоть енерал. Безобразить в трактире некому не дозволено. У нас служба. - Извините, может, перебрал перцовой: у меня сегодня именины... К городовым подошла женщина и сказала: - Он и вправду коллежский регистратор. Пеньков его фамилия. Из благородных... Маменька желают женить его на богатой девице, а он не хочет, мол, невеста красотой не вышла. Вот и колобродит по трактирам. Истинный крест... Полицейские, посовещавшись, отпустили гуляку и тут же остановили пожилого человека в тулупе и папахе, из-под которой выбивались пряди седых волос. Видимо, в его облике было что-то необычное, привлекшее внимание городовых. - Кто таков? - спросил старший из них и велел показать документ. - Пожалуйста, я - ссыльный Семенов Семен Михайлович, - спокойно ответил прохожий, доставая из-за пазухи какую-то бумагу. - Я поселенец, состою на казенной службе как советник губернского правления. Слово "советник" произвело на полицейских должное впечатление. Они даже отдали Семенову честь и удалились. - Вот чокнутые. Всех подряд хватают, - засмеялся Фешка. - Им переодетых разбойников приказано ловить. За Галкиным охотятся. Только он в надежном месте... - А тебе это откуда известно? - полюбопытствовал Митя. - Я сказал, должно быть, в надежном... - поправился Фешка. - Знать, в лесу скрылся. А мне своих забот хватает: батя в кузнице оступился, на раскаленный шкворень упал. Вот гривенник дал, просил мази купить. В аптеку на Большой Пятницкой говорят: нет такой мази, приходи послезавтра... Митя вспомнил, как кузнец однажды подарил ему на счастье подковку, и ему стало жаль Северьяна. Его осенила мысль: - Пойдем к нам! У мамы, наверное, есть такая мазь. Лекарство у Марьи Дмитриевны нашлось. Она взяла банку с желтоватым снадобьем и отложила его в другую скляночку: - Феша, возьми вот еще бинты и вату. Если станет Северьяну хуже, то зови Свистунова, Дьякова или еще кого из докторов. Фешка ушел в приподнятом настроении. Митя стоял на дороге и махал вслед, пока приятель не скрылся из виду. 29. В семье  Митя вернулся домой. И, когда переступил порог, его пронзило глубокое, хотя и мимолетное, ощущение радости и душевного покоя. Уют и надежность семейного гнезда порождали неосознанное чувство счастья и долговечности жизни. Все в доме выглядело прочным, разумным и единственно возможным. И сам дом, срубленный из вековых сосен. И фронтон, и наличники, и ставни, и навес над крыльцом, украшенный затейливой резьбой. И внутри дома все так обжито, привычно. Убранство комнат. Цветы... Мите случалось бывать в домах более состоятельных тоболяков, но у себя все казалось лучше... Наблюдательный гость, осматривая жилище Менделеевых, заметил бы, что они унаследовали от предков не только мебель, утварь, книги, но и тот дух семейного гнезда, прочного и разумного, который как бы подсказывает: это дом людей, трудолюбивых, основательных. Место, где умеют заботиться о ближних, особенно о младших. Внимание к детям в семье порой становилось даже чрезмерным. Например, Паша и Митя собираются утром в гимназию. Их старательно, опекают мать и сестры. Одна напоминает: надо взять с собой учебник латыни, вторая в передней торопливо чистит щеткой Митину куртку и ворчит: - Разве нельзя быть поаккуратней? Мог бы почистить и сам. Боже, да тут везде шерсть! Опять таскал на руках собаку? А ну-ка бери в руку щетку! Голос Лизы звучит требовательно. И брат подчиняется. Потом Митя и Паша шагают в гимназию. Вдвоем идти веселее и за разговором дорога кажется короче. Несколько минут ходьбы - и гимназия. Здесь все, в отличии от дома, выглядит казенно. Регламентированная обыденность гимназической жизни тяготит учащихся. Мите часто хочется нарушить ее скучное течение. Уже на первом уроке он о чем-то шепчется с Деденко. Видимо, в их головах созревает какой-то замысел. Потом друзья посвящают в свой план и Андрея Чугунова. Жевавший бутерброд Чугун сперва возражает: - Ну, вас! Еще влетит от директора. Зачем? - Повеселимся, - поясняет Митя. Чугун достает из ранца второй бутерброд и методично его уничтожает. А Менделеев и Деденко на большой перемене ловят во дворе гимназии черного кота, принадлежащего Католинскому, приносят его в класс и незаметно от Амвросина пихают в его ранец, вытащив оттуда учебники и тетради. Начинается латынь. Кот в ранце скребется, начинает отвратительно орать. Учитель Резанов в недоумении озирает класс. Наконец, обнаружив местонахождение кота, вышвыривает в коридор и протестующего владельца ранца, и животное. - За поведение - двойку! - кричит Редька вслед Амвросину. Захар оглядывается на пороге, стремясь отгадать, кто подстроил ему такую пакость... Митя и Максим едва сдерживают смех... Гимназический день теперь не кажется слишком нудным и длинным. И вот уже тарахтенье последнего звонка, можно возвращаться на Большую Болотную. А дома, пообедав, отдыхай себе или иди к старику Вакарину, Фешке или Косте Пашкову. Однако чаще всего Митя направляется к Деденко: тот живет по соседству, у него - голубятня. ...Максим отворяет дверцы клеток, и птицы желанно взмывают в небо... Их высотный полет не может не завораживать. С земли голубиная стая похожа на белое облачко. Возле него возникает второе, потом - третье. Стаи сливаются в одну и, кружась, удаляются. Максим обеспокоен. - Чужие? - спрашивает Менделеев. - Андрюха Словцов с Мокрой своих поднял, - поясняет Деденко. - Вторая стая - Сеньки с Кузнечной. Ох, любит Огонь чужих сманивать! Деденко складывает рупором ладони и призывно курлычит. Слышно, как старательно манит птиц Сенька. Доносится издали и голос Андрюхи. Голубятники состязаются. Каждый надеется, что его стая преданней. Верные вожаки - в цене: случается по ночам их крадут. Кроме похитителей голубям угрожают коршуны. Они с высоты нападают на стаю, и тогда кружатся в воздухе перья и пух. Еще опаснее - орланы-белохвосты... На этот раз стая Максима благополучно возвращается к хозяину. Довольный, он запирает клетки. Мальчики идут к Деденко в дом и какое-то время развлекаются просмотром и обменом старинных монет: у обоих скопилось по коллекции. Менделеева хлебом не корми - дай с монетами повозиться. Он - заядлый собиратель. Монеты у него хранятся в специально сделанном ящичке с отделениями, и он сортирует их по датам выпуска, странам и денежному достоинству... Но вот Митя возвращается от Деденко к себе домой. Родные ужинают. Все в сборе: начинается маленький семейный праздник., который сводится к взаимным шуткам, живленному обмену новостями и планами на следующий день. После ужина батюшка дремлет в кресле. Матушка вяжет Лизе шарф и допытывается, как сыновья провели день в гимназии, какие у них отметки, не набедокурили ли? Паша и Митя, переглядываясь, заверяют, что все, мол, благополучно. Растормошив мужа, Марья Дмитриевна предается воспоминаниям: - Вот вы, мальчики, озорничаете в гимназии, а я была бы счастлива учиться. У меня вообще - несчастливое детство, Мама умерла в молодых летах. Отец, Дмитрий Васильевич, с горя хотел руки на себя наложить. Еле отговорили, опамятовался. Заботился о нас, растил. А потом, как один из его сыновей утонул, снова сник. Если бы не старая няня Прасковья Ферафонтова, выжила ли бы я в ту пору? Потом к чтению пристрастилась, в отцовской библиотеке почти все прочла. Тянуло меня к знаниями. Братья в гимназии учились, а я вместе с ними домашние задания выполняла... Марья Дмитриевна брала в кабинете книжку позанимательнее и читала детям перед сном. Наконец, говорила: - Хватит, милые, пора спать. Я тоже пораньше лягу: завтра Ивана Павловича чуть свет в Ирбит провожаю. Не советовала ему ехать - чуть оправился после болезни. Не слушает. Сама бы поехала, да Полинька нездорова. За ней глаз нужен... - Женское ли дело дальние поездки, да в зимнюю пору? - подает голос муж. - Застудишься. - Сибирячки к холоду привычны, - возражает жена. - И с купцами я торгуюсь лучше. Ты больно уступчив. Да, ладно. Езжай. На обратном пути купи муки пшеничной пуда два. Она в Ирбите дешевле и рису персидского. - А картофеля купить? - До посадки своего хватит. Коли семенной попадется, возьми четвертей шесть. И одевайся теплее. Тулуп непременно не забудь. На рассвете следующего дня батюшка укатил в Ирбит. Митя проводил его, помахал вслед удалявшейся кибитке. Потом поднялся в мезонин, постучал в дверь Полиной комнаты. - Входи, - отозвалась сестра, узнавшая его по стуку. В помещении пахло лекарствами. Поля полулежала в постели и читала Карамзина. При появлении брата отложила томик в сторону, спросила: - Что? Проводили? - Проводили, уехал. Только бубенцы зазвенели... Как ты себя чувствуешь? - Голова словно ватная. Что нового в городе? - Возле абрамовской пристани два лабаза сгорели. Говорят, сторож пьян был, курил и уснул... - Обычная история, - вздохнула Поля. - Сколько бед от вина. А само пьянство - от выматывающей работы, невежества и скуки. - С горя тоже пьют, - сказал брат. - Конечно! Есть и наследственные выпивохи. Пагубная привычка родителей передается детям, - сестра как бы размышляла вслух. - Ершов видит спасение народа в его просвещении, - заметил Митя. - Разумеется, наука - великое благо, - согласилась сестра. - Но важно, чтобы сердца не черствели. Ты учись! Поезжай в Казань. Там университет, крупные ученые. А в провинции засохнешь. В лучшем случае , дослужишься до столоначальника. Дерзай, Митенька. Ты - самый способный в нашей семье... - С чего ты взяла? Учусь средне. Даже двойки получаю. - В тебе - искра Божья. Я читала твои классные сочинения по истории и литературе, они очень основательны... Нам, брат, повезло. У нас образованная семья, бывают гости - очень интересные люди... Поля закашлялась и попросила принести ей пить. Митя спустился на первый этаж, налил в кухне в ковш хлебного кваса и отнес наверх. Сестра пила большими глотками. У нее была жажда. Митя посоветовал: - Не торопись, горло застудишь... Поля поблагодарила его взглядом и махнула рукой, мол, иди... На пороге Митя обернулся: в его сердце шевельнулась острая жалость. "Ничего, скоро поправится", - утешил он себя и затворил дверь. 30. Чувашский мыс Однажды словесник Плотников уговорил гимназистов поставить большой спектакль - народную драму о царе Максимилиане. Сколько было хлопот, волнений, разговоров! Рисовали декорации, шили костюмы, учили роли. А как смеялись зрители во время представления, видя в роли царя Андрюху Чугунова! Случались и другие, не столь выдающиеся, но по-своему приятные события. К ним можно отнести прогулки в окрестностях Тобольска. Их инициатором обычно выступал инспектор Ершов. Одна из таких прогулок и состоялась в начале апреля. Петр Павлович пригласил четвероклассников пойти с ним на Чувашский мыс. Казалось бы, экая невидаль! Они и сами бегали туда, но охотно откликнулись на предложение инспектора, потому что знали: с ним будет интересно. Уж очень увлекательно рассказывал Ершов о прошлом Тобольска. - В поход идемтолько при ясной погоде, - полушутя предупредил Ершов. Однако его опасения оказались напрасны. Воскресный день выдался безоблачным. Во дворе гимназии собрались все четвероклассники, кроме Никанора Каренгина, который приболел. Тронулись в путь с разговорами, шутками и толкотней. - Кто полез в лужу? - повышал голос Петр Павлович. - Деденко, сейчас пойдешь домой! Чугунов, оставь в покое Пашкова. Под лучами весеннего солнца уже растаял снег на косогорах. Сквозь поблекшую прошлогоднюю траву пробились подснежники. Дорога освободилась от наледи, но еще не просохла. Слева вздымалась гряда прибрежных холмов, то отлогих, то обрывистых. Справа в прогалинах прибрежных зарослей угадывалась, а иногда и светилась, еще дышавшая холодом гладь Иртыша. Кончилась третья неделя апреля, и ледоход набрал силу. Его величественная картина не могла не завораживать. Хотелось смотреть и смотреть на голубые льдины, спешившие вниз по реке, сталкивающиеся и громоздящиеся друг на друга. Московский тракт был пустынен. Лишь изредка встречались экипажи, повозки, одинокие путники. Вот и мыс. - Высотища! - восхитился Деденко. - Не Казбек, но сажен тридцать будет, - изрек Чугунов и предложил взобраться на вершину холма. Ершов согласился и первым пошел вверх по извилистой тропе. Подъем длился недолго, но мыс был круче, чем казалось снизу. С него широко обозревалась окрестность. - Здесь и разыгралось сражение дружины Ермака с войском хана Кучума, - торжественно произнес Ершов. - Я знаю, вы писали об этом сочинение. Господин Доброхотов, насколько я помню, особо хвалил тогда домашнюю работу Менделеева. Думаю, что мы еще не раз с вами вспомним о Ермаке. Просто невозможно жить в Тобольске и не знать историю края. Но сегодня хотелось бы поговорить на иную тему: о природе. Посмотрите вокруг. Какая благодать, простор! Всего в Сибири в достатке: земли, воды, леса, подземных богатств. Рыбы и птицы... Климат наш, пожалуй, полезнее петербургского или московского. И флора не беднее. Ну, молодые люди, вспомните здешние растения! - Мы не ботаники, - запротестовал было Чугунов. - Я не требую от вас особых знаний. Самые элементарные... Пошевели мозгами, Андрей, - сказал Ершов. - Сколько угодно: осока, камыш, крапива, щавель... - тут Чугунов задумался. - Ромашки, незабудки, колокольчики, васильки, - подхватил Гавря Пешехонов. - Кажется, все. - А лопухи, папоротники, ландыши, - не согласился Менделеев. Эта своеобразная викторина ему нравилась. - Багульник, сушеница, клюква, черника, голубика, княжевика, морошка, земляника, малина... Из цветов - саранки, лютики... Митя назвал бы и другие растения, но заскучавший Путьковский толкнул Митю, который ответил ему тем же. Оба упали на землю, продолжая барахтаться. - Вставайте, борцы! - воскликнул инспектор. - Испачкаетесь. Послушайте, что я еще расскажу. Он назвал ребятам некоторые лекарственные растения и познакомил с их свойствами. А потом снова стал хвалить природу Сибири, заметив, что в Тобольск нельзя не влюбиться. - Все верно, но зимы у нас долгие, - сказал Митя. - Ждешь, ждешь тепла... Морозы сильные... - Да, здешний климат суров, - согласился Ершов, - но разве холод страшен русскому человеку. Он к нему привычен. Были бы добрая одежда, еда и надежные друзья. Опаснее не природный холод, а сердечный... равнодушие, жестокость. Кстати, я написал стих , котором идет речь и о нашей северной природе, о себе как сибиряке. Хотите прочту? Все выразили согласие послушать, и Петр Павлович негромко и раздумчиво продекламировал: Рожденный в недрах непогоды, В краю туманов и снегов, Питомец северной природы И горя тягостных оков, Я был приветствован метелью И встречен дряхлою зимой, И над младенческой постелью Кружился вихрь снеговой... Ершов говорил уверенно, как человек, привыкший к публичным выступлениям, хотя и несколько монотонно. Когда он кончил, воцарилось недолгое молчание. Тишину нарушил Деденко: - Душевные стихи! - Мне тоже понравились, - признался Менделеев. - Петр Павлович, не дадите их переписать? - Переписывайте, кто хочет, - разрешил Ершов. - А не опасно? - подмигнув, поинтересовался Медведенков, - там про какие-то оковы упоминается, значит, политикой пахнет. - Я имел ввиду нравственные оковы, - сказал инспектор. - Но, если бы употребил слово "оковы" и в прямом смысле, то не ошибся. Не секрет, что наш город - этакий пересыльный пункт. Тобольский острог вмещает две тысячи арестантов, кого только среди них нет: воры, убийцы, казнокрады. - За решетку попадают не только злодеи, - сказал Пашков. - Вы сами нам рассказывали, что в остроге одно время находился писатель Радищев... - Да-да, его сослали в Сибирь за дерзкую книгу о жестоких помещиках, - вступил в разговор Путьковский. Петр Павлович внимательно посмотрел на гимназистов поверх очков: как быстро взрослеют его мальчики...Какие речи! Опасные! Вслух сказал: Александр Николаевич Радищев томился в здешнем остроге около семи месяцев. Потом отправили дальше, в Илимск. Его жизнь - пример гражданственности и мужества. Император Александр Первый милостиво вернул Радищева в столицу. Это было давно. С тех пор нравы в России заметно смягчились, хотя крепостное право еще тяготит над крестьянами... - Как же облегчить их жизнь? - спросил Пашков. - Кто им поможет? - Это сделают новые Ломоносовы или Радищевы, - воскликнул Митя. - Грядущее скрыто во мгле, - усмехнулся Ершов. - Да и история полностью не повторяется. Конечно, выдвинутся новые деятели, радеющие за благо народное, но действовать они будут иначе... А вам советую: не делайте людям того, чего не желали бы себе. Творите добро! Он протер стекла очков носовым платком, усмехнулся: - В стенах гимназии о нашем разговоре лучше не вспоминать. Его могут истолковать его превратно. На прогулке мы знакомились с тобольской флорой и точка... В вашей порядочности не сомневаюсь. Компания вернулась в город часам к девяти вечера. Было еще светло, уже вступали в свои права белые ночи. Довольные прогулкой гимназисты оживленно переговаривались, но их группа уменьшалась: то один, то другой отделялись от группы. Наконец, остались Ершов и Митя, потом разлучились и они. Инспектор зашагал в сторону гимназии, в одном из флигелей которой была его казенная квартира. А Менделеев по Абрамовской вышел на Большую Болотную, по которой фланировали молодые парочки. Неподалеку негромко играла гармошка. Только войдя в свой дом. Митя почувствовал усталость, но одновременно он ощущал и явное удовлетворение: день прошел интересно, с пользой для души и ума... Темнело. За окном еще перекликались в саду галки, обживавшие прошлогодние гнезда. 31. Тайна Кожевниковых Весна 1846 года наступила в положенный срок. В обычную пору очистился ото льда Иртыш, хотя остатки шуги еще долго спешили к северу. В мае лес и сады приоделись в молодую листву. На влажных полянах зацвели ландыши. Над речной гладью кружили чайки. Набирало силу половодье, вода в Иртыше поднялась вершков на тридцать. На берегу маячили терпеливые фигуры рыболовов. Митя слазал на чердак, достал хранившиеся там всю зиму удочки. Стер с них пыль, подергал лески, пощупал крючки: они слегка заржавели. "Ничего, наждаком протру", - подумал он. Потом мальчик пошел в огород и там, за банькой, не без труда поднял с земли пропитавшуюся влагой осиновую плаху. Под ней копошились дождевые черви. Он набрал их в жестяную банку, подсыпал земли и плотно закрыл крышку. Митя вознамерился идти к Деденко и позвать его на рыбалку. Однако во дворе появился Фешка. - Удить собрался? - не без зависти спросил он. - Стоящее дело. Я бы тоже пошел, да отец велит лекаря позвать. Посоветуй, к кому обратиться. - Идем к Свистунову, - великодушно предложил Митя. - Он денег мало берет с больных, а то и совсем от платы отказывается. Приятели отправились на угол Большой Архангельской и Абрамовской, где жил доктор. Но дома его не оказалось. Им сказали, что Петр Николаевич вместе с Бобрищевым-Пушкиным ушел в гости к Фонвизиным. Пошли туда... У дома Фонвизиных Митя попросил Фешку подождать возле крыльца, а сам подергал медную ручку звонка. Горничная впустила его в переднюю. Там на вешалке из оленьих рогов висели плащи, пальто, накидки. В глубине дома мелодичный женский голос пел романс под аккомпанемент клавесина: Минувших дней очарованье, Зачем опять воскресло ты? Кто разбудит воспоминанье И замолчавшие мечты? Когда у Менделеевых собирались гости, этот романс иногда пела сестра Маша. ... Шепнул душе привет бывалый, Душе блеснул приветный взор. И зримо ей минуту стало Незримое с давнишних пор... Пение окончилось. Раздались одобрительные возгласы и хлопки. Дверь гостиной отворилась. Митя успел увидеть людей в гостиной, клавесин, белый камин, на котором стояли красивые бронзовые часы. В переднюю вышел Свистунов и приветливо спросил: - В чем дело, Митенька? Услышав, что отец Митиного приятеля, кузнец Северьян, нуждается в помощи доктора, Петр Николаевич сказал: - Посмотрим, что с этим кузнецом... Он тут же набросал на клочке бумаги несколько слов о том, чтобы жена его вручила юным подателям записки медицинскую сумку доктора. Затем Свистунов дал Мите денег на извозчика. - Возвращайтесь сюда. Мы втроем на том экипаже поедем к больному... И вот уже врач и мальчики едут к Кожевниковым. В пути Свистунов рассказывает: - Вчера я вернулся из Абалакского уезда. Меня пригласили учителя тамошней школы, поскольку уездный лекарь занемог. Да и неопытен он. Ладно, поехал. Побывал в трех волостях. Впечатление самое тягостное. Заболевших тьма. Лекарств нет. Правда, в волостных правлениях имеются аптечки, но медикаменты в них в полнейшем беспорядке. В одной посудине хранятся, представьте себе, азотная кислота и скипидар! В общем мешочке - мята, свинцовый сахар и липкий пластырь! Большая часть лекарств - просто мусор... Постукивали колеса экипажа. Из сказанного доктором ребята усвоили одно: крестьян лечат плохо, а Свистунов - добрый, жалеет мужиков и баб. В Завальной деревне у избы Кожевниковых, Петр Николаевич расплатился с извозчиком и вошел во двор. Увидев из окна приехавших, на пороге избы появился Северьян, развел руками: - Виноват, ваше благородие. Полегчало мне, хожу. Не серчайте. - Рад, что лучше, - откликнулся доктор. - И не зовите меня благородием, давно не состою на военной службе. Можете обращаться по имени-отчеству. Меня зовут Петр Николаевич... - Как угодно, - ответил кузнец. - О доброте вашей наслышаны. Разве иной лекарь поехал бы к нам? - Отчего же? В Тобольске есть и другие медики, готовые помочь страждущим. Но коль скоро вы выздоровели, я могу удалиться? Кожевников замялся: - Сейчас я почти здоров. Однако у меня есть просьба. Извольте пройти в дом, и я все объясню. Северьян и Свистунов скрылись в избе, а мальчики, посидев на крыльце, подались на улицу. Там они попытались кататься верхом на Жульке. Но собака каждый раз вывертывалась из-под наездника. Она даже слегка цапнула Митю за колено. Тогда приятели сели на скамейку, вкопанную в землю рядом с калиткой. По бокам ее росли две высокие березы. Их вершины были когда-то спилены: затеняли огород. Теперь стволы вздымались вверх искривленными. Среди редкой весенней листвы на березах темнели комки гнезд. В них копошились птицы. - Галки птенцов высиживают, - сказал Митя. - Сороки! - поправил приятель. - Съешь их яйца, если достану? - Не долезешь. - Спорим! Фешка принялся было карабкаться на березу, но Митя придержал его за ногу. - У них же птенцы будут! Маленькие, хорошие... Приятель слез, сел на скамейку, поплевал вдаль, в призаборную канаву. Митя тоже попробовал, но плевок его оказался вдвое короче. Тогда он вспомнил, что у него в кармане остались кедровые орехи, и приятели стали их лущить. - Феш, а какое дело у твоего отца к доктору? - полюбопытствовал Митя. - Будешь много знать, - скоро состаришься, - приятель предпочел быть скрытным. - Скажи, пожалуйста! - Не проболтаешься? - Разрази меня гром, если кому скажу... - Повторяй: умори лихоманка всех моих родных, коли не удержу язык за зубами! - А можно другую клятву. - Можно... Пусть моя шея станет тоньше волоса, если не сдержу слово. Митя с готовностью повторил, после чего Фешка, не спеша, объяснил: - Слухай. Батя у горна не один обжегся. Он, как падал, молотобойца сильно толкнул. Тот упал и опалился. Сейчас у нас в сеннике отлеживается. Ему лекарь нужен, батя-то поправился. - Чего же молотобоец не в избе? - На сене спится лучше. А главное, полиции он опасается, потому что из беглых. Митя застыдился собственной назойливости. Конечно, осторожность Кожевниковых оправдана. Менделееву пришлось извиниться перед приятелем и еще раз пообещать хранить доверенную ему тайну. Между тем, Северьян и Петр Николаевич прошли из дома на сенник, взобрались наверх по приставной лестнице. Потом в двери сеновала вновь показался доктор и обратился к Мите: - Я, юноша, задержусь. Советую идти домой. Поторопись, дорогой. Поклон родителям! - Топай, Митяй! - подхватил Фешка, - я тебя малость провожу. Они расстались только на середине Прямского всхода. 32. Будни Стаял последний снег на полях. Зацвели тополя. Ветер разносил по городу белый пух. В окрестных болотах уже токовали бекасы. Погода в мае установилась теплая, но тоболяки медленно расставались с зимней одеждой. С верховьев Иртыша приплыли первые пароходы, для пристанских крючников наступила горячая пора. По качающимся сходням свели на берег новую партию арестантов, доставленных в острог... Из трактиров громче обычного раздавались песни и переливы гармошки: гуляли успевшие продать первый улов рыбаки; охотники с низовьев Оби, сбывшие перекупщикам добытую за зиму пушнину; остяки, пропивавшие своих "олешек"; босяки, приехавшие наниматься в рыболовные артели и уже получившие задаток... Благородная публика чинно прогуливалась по Большой Пятницкой и другим главным улицам, по бульвару, разбитому на Панином бугре возле обелиска Ермаку. Господа наносили друг другу визиты. В гостиных пили чай и шампанское, раскладывали пасьянсы и играли на гитарах. В домах местных интеллигентов звучали либеральные речи, похожие на те, что раздавались здесь в прошлом и в позапрошлом годах. Разумеется, какие-то перемены в умах, настроении происходили. В жандармских рапортах - этих чутких барометрах общественного сознания, - регулярно отправляемых в Омск и Петербург, упоминалось о спорах вольнодумцев по крестьянскому вопросу, о росте интереса к столичным газетам и журналам. Образованные тоболяки - служащие губернского правления, судебной палаты, учителя гимназии, просвещенные купцы - спорили о будущем России и о том, будет ли война с Пруссией... Политические темы затрагивались наряду с прочими и в разговорах, которые велись в доме Менделеевых, когда приходили гости: ссыльные Фонвизины, Анненков, Муравьев, инспектор гимназии Ершов, преподаватели Доброхотов, Попов, Плотников, Желудков... - Господа, доколе наше общество будет мириться с угнетенным положением собственного народа? Мы единодушно осуждаем жестокость англичан в колониальной Индии - и стараемся не замечать злоупотребления отечественных плантаторов! - возмущался Фонвизин. - Сколько в России явных анахронизмов! - Вы меня восхищаете, Михаил Николаевич! - с улыбкой отвечал Ершов. - Сенатская площадь стоила вам лучших лет жизни, а вы все горячитесь. Завидую и благодарю бога, что избежал вашей доли. Случайно услышавший этот