нсии, продвижения на службе в ее низших степенях. По отношению к таким людям он, в большинстве случаев, ограничивался снабжением их короткими записками к знакомым и незнакомым ему высокопоставленным лицам. Записки эти, неизменно начинавшиеся со слов "милый", "дорогой", для неко-торых лиц -- увы! -- имели такую обязательную силу, что снабженные ими просители были обеспечены в удов-летворении своих ходатайств. Но была и другая категория дел, исполнение коих приносило Распутину крупную выгоду. Просьбы эти ка-сались различных денежных дел, как-то: концессий, получения поставок и казенных подрядов. Прямых ходатайств со стороны Распутина о предос-тавлении кому-либо ответственных должностей, одна-ко, не поступало. Известен лишь один случай, когда, по просьбе Распутина, покровительствуемый им управля-ющий пермской казенной палатой Ордовский-Танаевс-кий был назначен губернатором, и притом в его род-ную Тобольскую губернию, о чем Распутин известил его облетевшей всю Россию столь характерной для него телеграммой: "Доспел тебя губернатором". Руднев: "Следствием был собран многочисленный материал относительно просьб, проводимых Распути-ным при дворе. Все эти просьбы касались назначений, перемещений, помилований, пожалований, проведения железнодорожных концессий и других дел; но решитель-но не было добыто никаких указаний о вмешательстве Распутина в политические дела, несмотря на то, что влияние его при дворе, несомненно, было велико. Все записки Распутина касались исключительно просьб об оказании личных протекций по поводу разных случаев из жизни лиц, о которых ходатайствовал Распутин". Распутин не лез во дворец, его туда звали Укреплению же в свете мнения, будто отец забирает в свою руку Царское Село, поневоле содействовали бо-лее частые, чем раньше, встречи с Александрой Федо-ровной. Она говорила Анне Александровне, что хотела бы присутствия на этих встречах и Николая. Но тот был напуган и всячески уклонялся. Врагам трона была в действительности выгодна нере-шительность Николая в ведении государственных дел. Они полагали, что смогут в нужный момент подсунуть ему документ, передающий им всю власть в империи. (Так в конце концов и получилось, только по слабости уже соб-ственной они вырванную власть тут же упустили.) Никакого политического влияния отец во дворце не имел, иметь не мог и не желал. Он видел свой долг толь-ко в том, чтобы укреплять волю царя и поддерживать жизнь наследника. Для того, чтобы именно влиять, надо бывать в нуж-ном месте тогда, когда тебе надо. Отец же приходил во дворец только, когда его туда звали. К тому же это быва-ло совсем не регулярно и не совпадало с известными точками. Коковцов в записках признает, что отец во дворец "не лез, его туда звали". И звали не ради сугубых поли-тических разговоров. Белецкий пишет: "После долгого размышления я все-сторонне взвесил склад мистически настроенной духов-ной организации государя, который видел в даровании ему долгожданного наследника проявление милости к нему высших и таинственных сил Провидения вслед-ствие его молитв и общения с людьми, как бы имевши-ми особый дар предвидения будущего. Я учел постоян-ные опасения государя и императрицы за жизнь наслед-ника и единственную веру их в то, что только одна не-зримая мощь тех же сил и лиц способна спасти и про-длить эту дорогую им жизнь". Из этого следует, что выгоды отца, получаемые при дворе, исчерпывались тем, что он своей духовной мо-щью ограждал царскую семью от смертельной угрозы. "Он всегда умеет сказать мне то, что нужно" Гурко: "Если у государыни вера в Распутина была без-гранична и всеобъемлюща, то вера государя в него огра-ничивалась, по-видимому, убеждением, что он обладает целительной силой по отношению к наследнику. На го-сударственный разум Распутина, на его умение распоз-навать людей Николай Второй не полагался, и если тем не менее его кандидаты назначались на высокие посты, то лишь благодаря усиленным настояниям царицы. Од-нако и этим настояниям он стремился не подчиняться и, во всяком случае, не сразу им следовал. Из переписки царской четы ясно видно, что царице приходится долго и упорно настаивать на назначении или увольнении того или иного лица, чтобы наконец этого достигнуть, при-чем некоторые ее кандидаты так и не проходят, а другие назначения делаются вопреки ее желанию". Гурко говорил о равнодушии Николая к советам Александры Федоровны и о том, что тот не склонен был полагаться на дар отца распознавать людей, в по-хвалу царю. Хотя ко времени написания записок знал, чем закончилось подобное небрежение. Правильнее и честнее было бы писать об этом с сожалением. Однако правда и в том, что, по словам Евреинова, "Николай Второй считал Григория Ефимовича Распу-тина-Новых за праведника, за "человека Божьего", рав-ного святому, быть может даже за равного Христу". Он же приводит и такое: "Вот, посмотрите, -- гово-рил однажды Николай Второй одному из своих адъютан-тов. -- Когда у меня забота, сомнение, неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, что-бы тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоен-ным. Он всегда умеет сказать мне то, что мне нужно ус-лышать. И действие его слов длится целые недели". Отец был для Николая лекарем, а не советчиком. Родзянко дополняет: "Мне говорил следующее мой товарищ по Пажескому корпусу и личный друг, тогда дворцовый комендант, генерал-адъютант В.Н.Дедюлин. "Я избегал постоянно знакомства с Григорием Распу-тиным, даже уклонился от него, потому что этот гряз-ный мужик был мне органически противен. Однажды после обеда государь меня спросил: "Почему вы, В.Н., упорно избегаете встречи и знакомства с Григорием Ефимычем?" Я чистосердечно ему ответил, что он мне в высшей степени антипатичен, что его репутация да-леко не чистоплотная и что мне как верноподданному больно видеть близость этого проходимца к священной особе моего государя. "Напрасно вы так думаете, -- от-ветил мне государь, -- он хороший, простой, религи-озный русский человек. В минуты сомнений и душевной тревоги я люблю с ним беседовать, и после такой бесе-ды мне всегда на душе делается легко и спокойно". Мне пересказывали случай, описанный, кстати, и Белецким. Как-то Алексей спросил у Николая Второго, правда ли, что Григорий Ефимович -- святой человек? Николай сам не ответил на поставленный вопрос, а обратился за разъяснением к находившемуся в тот мо-мент рядом священнику. Тот стал объяснять каноничес-кие требования к тому, кто желает приблизиться к Богу. Здесь надо отметить, что Николай сам не взялся от-вечать на вопрос, чтобы это не выглядело назиданием. Но он и не возразил священнику, когда тот, пусть и в неявном виде, отнес сказанное к отцу. Глава 23 ЗАМЫСЕЛ УБИЙСТВА РАСПУТИНА Старшая сестра царицы -- Могущественная недоброжелательница -- Заговорщики -- -- Любовник Феликса -- Феликс затаился Старшая сестра царицы Правила русской жизни таковы, что чем тяжелее при-ходилось Николаю, тем шире становился круг врагов императора и, значит, врагов отца. При этом они с лег-костью преодолевали сословные барьеры, соединяя свои возможности -- бюрократы и купцы, аристократы и про-мышленники. Чуть ли не впереди всех шла великая кня-гиня Елизавета Федоровна, старшая сестра Александры Федоровны. Надо сказать, что Елизавета Федоровна играла при дворе видную роль не только потому, что приходилась близкой родней царице. Смею предположить, что бла-годаря свойствам своего характера -- властности, само-любию, переходящему в тщеславие, -- Елизавета Фе-доровна и как жена великого князя Сергея Александро-вича смогла бы претендовать на первые роли. Как раз это и важно в понимании натуры Елизаветы Федоров-ны -- первые роли, но не единственную первую роль. Элла, как называли Елизавету Федоровну в семье, появилась в России задолго до своей сестры. (В благодар-ность Елизавете Федоровне скажу, что именно она по-могла замужеству Алике.) Элла стала женой великого князя Сергея Александровича. Говорили, что она его так и не полюбила. Возможно, потому что выбрала его толь-ко как способ начать самостоятельную жизнь и вырвать-ся из-под опеки бабушки -- английской королевы Вик-тории, имевшей свои представления о воспитании деву-шек. Замечу, что никто и никогда не ставил при этом нравственность Елизаветы Федоровны под сомнение, на-оборот жизнь дала ей повод вполне проявить христианс-кие добродетели. (Правда, не по отношению к моему отцу.) Вот что пишет о великом князе Сергее Александрови-че великий князь Александр Михайлович: "Дядя Сергей -- великий князь Сергей Александрович -- сыграл роко-вую роль в падении империи и был отчасти ответственен за катастрофу во время празднования коронации Нико-лая Второго на Ходынском поле в 1896. При всем жела-нии отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере, я не могу ее найти. Будучи очень посредствен-ным офицером, он тем не менее командовал лейб-гвар-дии Преображенским полком -- самым блестящим пол-ком гвардейской пехоты. Совершенно невежественный в вопросах внутреннего управления, великий князь Сергей был тем не менее московским генерал-губернатором, пост, который мог бы быть вверен лишь государственно-му деятелю очень большого опыта. Упрямый, дерзкий, неприятный, он бравировал своими недостатками, точ-но бросая в лицо всем вызов и давая таким образом вра-гам богатую пищу для клеветы и злословия". Могущественная недоброжелательница Элла -- красавица, ученая женщина, блестящая во всех отношениях, с одной стороны, и Сергей Алексан-дрович -- высокородное ничтожество -- с другой. В из-вестном смысле то был неравный брак. Смириться было трудно, но необходимость соблюдения внешних прили-чий взяла верх. При этом Елизавета Федоровна все время искала вы-хода своей бурной энергии. Как только Алике стала же-ной Николая, Елизавета Федоровна захотела ею руково-дить на правах старшей и лучше знающей страну и местные обычаи. Но Александра Федоровна, любя сестру, все же дала ей понять, что не потерпит ничего подобного. Елизавета Федоровна уступила, но обиду затаила. Когда же при дворе появился отец и занял место, по мнению Елизаветы Федоровны, по праву принадлежав-шее ей, она решила действовать. Не было сплетни, слуха, фальшивого свидетельства относительно жизни отца, которые бы Елизавета Федо-ровна не учитывала. Важно заметить, что Елизавета Фе-доровна не была знакома с отцом и, значит, не могла судить о нем сама. После трагической смерти мужа Елизавета Федоров-на бросилась в благотворительность и на религиозных началах создала Марфо-Мариинскую обитель. Именно тогда недовольство Елизаветы Федоровны отцом дошло до высшей точки. Поводом для этого по-служили споры по вопросу об учреждении чина дьяко-нисс, что для продвижения идей Елизаветы Федоровны было необходимым. Всем, знакомым с ситуацией и пы-тавшимся честно о ней судить, было ясно, отец не пы-тался преградить путь именно Елизавете Федоровне или уязвить ее самолюбие. У него спросили, считает ли он правильным такое решение, он ответил, что не считает. Дело одной фразы. Однако люди, в чьих интересах нахо-дилось ухудшение мнения Елизаветы Федоровны об отце, доложили ей в нужном им свете. И действитель-но, в их изложении слова отца были оскорбительными для женщины и великой княгини. (Не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, будто я из любви к отцу черню других, хоть и Елизавету Федоровну, дос-тавившую ему столько переживаний. Елизавета Федо-ровна была искренна в том, что делала. Таковы ее убеж-дения. По ним ей выпал и крест.) Заговорщики Теперь скажу коротко о Михаиле Владимировиче Родзянко, новом тогда председателе Государственной Думы. Он доводился родственником Юсуповым и был весьма близок им душевно. С самого начала Родзянко был настроен против Рас-путина именно Юсуповыми, главным образом, мате-рью Феликса. Она близко зналась с Елизаветой Федо-ровной и получала сведения от нее. Дальше выстраива-лась закономерная цепочка. Замечу, что сам Сумароков-Эльстон, то бишь Юсу-пов-старший, отличался предприимчивостью и не выби-рал при этом способов. Чего стоит хотя бы деятельность так называемой безобразовской компании, в которую вхо-дили первейшие придворные -- спекуляции и злоупот-ребления в Маньчжурии! -- великий князь Александр Ми-хайлович, князь Щербатов, граф Воронцов-Дашков, ми-нистр внутренних дел Плеве и, конечно, Сумароков-Эль-стон, без которого не обходилось ни одно скандальное на-чинание того времени! Феликс унаследовал и это качество. Когда Феликс вернулся из Англии, сцена заговора против моего отца была уже подготовлена. И Феликс живо откликнулся. Думаю, что он быстро оценил пре-лести возможной игры и свое место в ней. Скорее всего, не без помощи родителей. Родзянко прямо сказал Феликсу, что законным пу-тем с моим отцом ничего нельзя поделать ("никаких выдающихся преступлений не совершал"). Есть только один выход, утверждал он, -- убийство. Но он сомневался, чтобы нашелся человек, способный на такой подвиг. Себя Родзянко считал слишком ста-рым для осуществления подобного замысла. Надо представлять себе Феликса Юсупова, чтобы понять, в какой азарт привел его такой разговор. Фе-ликс оказался правильно подобранным орудием. Феликс раньше был вхож во дворец благодаря свое-му положению и тем чувствам, которые сумел внушить Романовым вообще, а не только Николаю и Александ-ре Федоровне. Но кроме душевной привязанности, ко-торую я, несмотря ни на что, все же допускаю со сторо-ны Феликса по отношению к царю и царице, было и другое. Феликс был полностью поглощен пороком. Этот порок влек его к великому князю Дмитрию Павловичу. Поскольку Феликс никогда не считал нужным скры-вать свои наклонности, об этой связи стало известно при дворе всякому. Любовник Феликса Великий князь Дмитрий был любимцем царя и ца-рицы; он даже жил у них во дворце и считался членом семьи. Когда Николай и Александра Федоровна узнали, что происходит между ним и Феликсом, Дмитрию за-претили видеться с совратителем. Специальным аген-там же поручили открыто следить за Феликсом и тем самым сдерживать его. На какое-то время их усилия увен-чались успехом, и молодые люди не встречались. Одна-ко вскоре Дмитрий снял дом в Петербурге, и Феликс поселился вместе с ним. Скандал вышел за пределы двора и доставил много огорчений Романовым. Но любовников это нисколько не стесняло. Дмитрий говорил, что счастлив. Феликс же давал понять всем, что только делает одолжение великому князю. И в этом, похоже, он усматривал особое наслаждение. Возможно, он и любил какое-то время Дмитрия. Но, получив же-лаемое, Феликс не мог не мучить любимого, превра-тившегося в жертву. И вот однажды, доведенный до отчаяния ревностью, Дмитрий попытался покончить жизнь самоубийством. Вернувшийся поздно вечером Феликс нашел его на полу бездыханным. К счастью, Дмитрия спасли. Феликс затаился Как и следовало ожидать, этот случай не отрезвил Феликса. Он лишь затаился. В то время Феликс сблизился с Елизаветой Федоров-ной, относившейся к нему как к сыну. Она решила, что он образумился и старалась вовлечь его в религиозную жизнь. В салонах много говорили о новой дружбе скан-дального молодого человека. Да и сам он рассказывал о своих поездках к Елизавете Федоровне весьма охотно и подробно. Немудрено, что многим показалось, будто Феликс и впрямь вступает на путь истинный. В пользу этого свидетельствовало и намерение Феликса женить-ся на великой княжне Ирине Александровне, дочери великого князя Александра Михайловича. Интересно, что многие хвалили Феликса за то, что, сделав предложение Ирине Александровне, он ничего не утаил от нее из своей прошлой жизни. Но такой по-ступок -- только вынужденный. Он поспешил упредить рассказы других. Выступив первым, Феликс предстал перед невестой раскаявшимся грешником, молящим о прощении. Великая княжна оказалась в роли отпускаю-щей грехи -- разве это могло не льстить невинной де-вушке? Разумеется, она была великодушна. Ее велико-душие простиралось так далеко, что она делала вид, будто не замечает настойчивого внимания Феликса к юношам, увивавшимся вокруг него и после помолвки. С удивительной настойчивостью он преодолевал со-противление родственников невесты. Охотник по нату-ре, Феликс, может быть, и был сильнее всего раззадо-рен именно сопротивлением. Наконец, Юсупов обвенчался с великой княжной Ириной Александровной -- внучкой вдовствующей им-ператрицы Марии Федоровны -- и вошел в семью Ро-мановых. Кстати, один из любимых рассказов Феликса -- и в эмиграции особенно -- как его любит вдовствую-щая императрица, и что именно благодаря ее благо-склонности удалось устроить этот, как считала вся ари-стократическая Россия, невозможный брак. Рассказывали, что Дмитрий не пришел в церковь Аничкова дворца на венчание Феликса, но последним ушел с перрона, когда новобрачных провожали в сва-дебное путешествие. Глава 24 УДАР НОЖОМ Черногорская игра -- Великий князь злится -- -- Помешательство на крови -- Несимпатичный Николай Николаевич -- Сообщники -- Кокетки -- -- Телеграмма -- Трагедия -- Лицо мертвеца -- -- Между жизнью и смертью Черногорская игра Известно, что такое 1913 год. К сожалению, 300-ле-тие династии Романовых стало последним праздником империи. Приближалась война, которой многие в Петербурге хотели. Если бы можно было как-то предупредить этих неумных людейНо если отступился Бог, человек бес-силен. Когда Греция, Болгария и Сербия вместе с Черного-рией восстали против турецкого владычества, черногор-ские агенты зачастили в Петербург. Вспомнили, что при русском дворе есть две черногорки -- великие княгини Милица и Анастасия. Они всегда оставались патриотка-ми больше Черногории, чем своей новой родины -- России, поэтому их даже не надо было уговаривать по-мочь. Действуя через своих мужей великих князей Петра Николаевича и Николая Николаевича (особенно!), они почти уговорили царя вступить в войну против Турции. Вряд ли великий князь Николай Николаевич вполне понимал, что сулит России война против Турции. Зато ясно видел перед собой пост верховного главнокоман-дующего. К тому же на продолжающихся в великокня жеском дворце спиритических сеансах к войне генера-лов склоняла сама Жанна Д'Арк. (Бедный архимандрит Феофан так ничего и не смог поделать с черногорками!) У Николая было большое искушение поддаться на уговоры и вступить в войну. Многие даже умные люди полагали, что она окажется полезной для России: "Горь-кое, но лекарство". Из всех, кому в то время разрешалось говорить с ца-рем о войне, только двое были против нее -- граф Вит-те и отец. Если у Витте доводы были политические и экономи-ческие, то у отца совсем другие, но, как ему казалось, не менее важные. Анна Александровна передавала их так: "Отец верил, что Царство Божье существует во всех людях, поэтому считал войны насмешкой над Божьей волей, безумием, попыткой обратить Господа против Самого Себя". Не знаю, что именно подействовало на Николая, но он издал манифест, в котором заявил, что Россия не вступит в Балканскую войну. Сразу после этого царская семья отправилась на охо-ту в Польшу. Таким образом Николай, возможно, хотел N избежать объяснений с великими князьями, боясь ока-заться нетвердым. Великий князь злится Великий князь Николай Николаевич и его сторон-ники обвиняли в происшедшем отца, крича во всех до-мах, что "мужик остался мужиком, не чувствующим благодарности". Действительно, великий князь Николай Николаевич и его жена Анастасия первыми из аристократов поддер-жали отца в Петербурге. А брат великого князя -- Петр -- проявил исключительную доброту и щедрость во время маминой болезни. Об этом отец никогда не забывал. Но он не мог переступить через совесть. Я своими ушами слышала, как великий князь Нико-лай Николаевич, ворвавшись в нашу квартиру и не смущаясь моим и Варимым присутствием, поносил отца, называя его неблагодарной свиньей. По словам Анны Александровны, именно тогда у ве-ликого князя Николая Николаевича родилась идея смес-тить Николая, а Александру Федоровну отправить в ле-чебницу для душевнобольных. Он даже уже готовился к этому, не без участия старого двора. (И кроме виднейших дворянских фамилий у Николая Николаевича оказался под рукой весьма полезный и неразборчивый в средствах Джунковский -- товарищ министра внутренних дел, ко-мандующий отдельным корпусом жандармов. Вот почему так легко было стряпать скандальные провокации типа "фотографирования" и статеек в газетах.) Помешательство на крови Но у поведения великого князя Николая Николае-вича есть и объяснение, к которому никто не прибегал, но которое находится на поверхности. Отклонения разного рода не были редкостью в той среде, к которой принадлежал великий князь. О них предпочитали не говорить и уж тем более не увязывать с ними происходившее при дворе. Но случай с Николаем Николаевичем был особым. Болезнь его многие воспринимали как часть его воен-ной профессии. Доктор сказал бы, что великий князь страдает болезненной жаждой крови. Всякий другой за-метил бы -- наслаждается. Впервые это открылось во время русско-турецкой войны. Тогда Николай Николаевич был совсем еще мо-лодым офицером. Но военные предприятия случались недостаточно часто для получения желаемого удовлет-ворения. В мирное время нашлась замена -- охота. В силу обычаев своего сословия сильное пристрастие к охоте долго ни у кого не вызывало вопросов. Но потом на-шлись свидетели, видевшие, как именно великий князь утолял свою жажду крови на животных. После того, как отец был введен в дом великого кня-зя, Николай Николаевич нашел возможным признаться ему в своем пороке, который все же осознавал как порок. Отец пытался его лечить, и это послужило даже некоторому их сближению. Николай Николаевич скоро отказался от лечения и, как уверял Симанович, не мог простить отцу, что тот узнал о его постыдной слабости. Однако он боялся совершенно напрасно, отец никогда не позволял себе разговоров на темы, связанные с его целительскими делами. И вот перед великим князем возникла почти реаль-ная картина войны, а значит, крови. Он не мог устоять, стремясь к войне как к изысканнейшему наслаждению. При чем здесь были интересы России? Несимпатичный Николай Николаевич Я не сгущаю краски. Личность Николая Николаевича вообще была несимпатичной. Великий князь Александр Михайлович пишет: "Оглядываясь на двадцатилетнее правление императора Николая Второго, я не вижу ло-гического объяснения тому, почему государь считался с мнением Николая Николаевича в делах государствен-ного управления. Как все военные, привыкшие иметь дело с строго определенными заданиями, Николай Ни-колаевич терялся во всех сложных политических поло-жениях, где его манера повышать голос и угрожать на-казанием не производила желаемого эффекта. Всеобщая забастовка в октябре 1905 года поставила его в тупик, так как кодекс излюбленной им военной мудрости не знал никаких средств против коллективного неповино-вения. Нельзя же было арестовать несколько миллионов забастовщиков! По его мнению, единственное, что мож-но было сделать, -- это выяснить требования "команди-ров восстания". Попытка объяснить Николаю Николае-вичу, что восстание 1905 года носило анархический ха-рактер и что не было "командиров", с которыми можно было вести переговоры, оказалась бы безрезультатной. С тех пор, как существует мир, все армии, в том числе и революционные, находились под предводительством командиров. И вот 17 октября 1905 года, перед угрозой всеобщей забастовки, руководимой штабом большеви-стской секции социал-демократической партии, и аг-рарных беспорядков крестьян, которые требовали зе-мельного передела, Николай Николаевич убедил госу-даря подписать злополучный Манифест, который мог бы удовлетворить только болтливых представителей рус-ской интеллигенции. Манифест этот не имел отноше-ния ни к большевикам, ни к крестьянам". Граф Витте: "Николай Второй никогда бы не подпи-сал октябрьского Манифеста, -- если бы на этом не настоял великий князь Николай Николаевич". Так кто же был больше, чем великий князь Николай Николаевич, виноват в том, что бунтовщики не встре-чали должного отпора? А еще находились такие, кто говорил, будто подпи-сать Манифест 1905 года царя заставила Александра Фе-доровна, выполняя приказ своих заграничных друзей. Сообщники В это время Илиодор, теперь расстрига Сергей Тру-фанов, замыслил страшное преступление. Для его со-вершения был назначен день -- 6 октября 1913 года, день царского тезоименитства. Должны были погибнуть шестьдесят высших правительственных чиновников и сорок епископов. Труфанов без труда вовлек в заговор многих врагов трона. Разумеется, действовать решили чужими руками. Подготовили бомбистов, которые и должны были мет-нуть снаряды в толпу. Заговорщики настолько были уверены в успехе свое-го предприятия, что не позаботились о сохранении тай-ны. Полиции удалось сорвать планы преступников, а Труфанова отправить в тюрьму. Но интрига продолжилась. В нее вступил великий князь Николай Николаевич. Ему приходилось соблюдать осторожность, чтобы не навлечь на себя царский гнев. В лице Труфанова он получал человека, готового на все. К тому же Труфанов не смог бы оправдаться, попадись он снова -- расстриге никто не поверил бы. Великий князь устроил побег Труфанову, взяв с того слово убить моего отца. Выйдя на свободу, Труфанов начал подыскивать по-мощника. И нашел довольно быстро. Хиония Гусева никогда не встречалась с моим отцом и не имела личных причин убивать его, но она находи-лась в полной власти Труфанова и этого было достаточ-но. Ждали только удобного случая. Кокетки Мне исполнилось 15 лет. Я чувствовала себя вполне взрослой -- молодые люди присылали мне приглаше-ния в театр. Но отец установил очень строгие правила: меня всегда сопровождал кто-нибудь из взрослых, и я обязана была вернуться домой до 10 часов вечера. Однако как и любая другая девушка, я находила мно-жество способов обойти строгости. Чаще всего мы гуляли с Марусей Сазоновой по Не-вскому и делали вид, что рассматриваем витрины мага-зинов. Конечно же, мы использовали их как зеркала, чтобы видеть идущих следом за нами юношей. (Помню, например, что напротив гостиницы "Европа" находил-ся большой магазин, чьи витрины очень нам нравились.) Невинный флирт. Ни в мою, ни в Марусину голову (более искушенную) и придти не могло, что можно познакомиться с молодыми людьми на улице. Однажды раздался телефонный звонок, звали меня. Мужчина, совершенно не знакомый мне, с ходу начал объясняться в любви, говоря, что видел меня на улице. Я спросила, уверен ли он, что имеет в виду именно меня, а не Марусю. Он ответил, что совершенно уверен. Он пообещал позвонить снова и стал звонить каж-дый день. В конце концов, признался, что шел за мной до самого дома и так узнал, что я -- дочь Распутина. Молодой человек не скупился на лесть, и я уже по-чти влюбилась в него, но мне пришлось сказать, что я не могу с ним встретиться, потому что через несколько дней уезжаю с отцом в Сибирь. Звонки тут же прекратились. Телеграмма Добравшись до Тобольска, мы пересели с поезда на пароходик и на нем приплыли в Покровское. На одной из остановок, совсем недалеко от Покров-ского, на пароход сел смуглый молодой человек. Он, дождавшись, пока рядом не окажется отца, представился мне, назвавшись газетным репортером Давидсоном. Я сразу узнала голос -- это он звонил мне. Мне не очень понравилось лицо молодого человека, но я была польще-на тем, что он поехал вслед за мной. Все это было так романтично. Отцу я ничего не сказала. И жалею об этом до сих пор. Моя глупость привела к трагедии. (Потом выяснилось, что Давидсон -- один из участников поку-шения на моего отца. Как только мы прибыли в По-кровское, он тут же отправился к Хионии Гусевой, что-бы закончить подготовку к преступлению.) На следующий день было воскресенье, стояла пре-красная погода, опровергавшая представление о Сиби-ри, как о мрачном и холодном крае. Наступило 28 июня 1914 года. По возвращении из церкви наша семья с друзьями (все, кроме нас с Варей -- потому что мы были пригла-шены к соседям) собрались за воскресным обедом. Как мне потом передавали, отец чувствовал себя обновленным, как всегда после возвращения домой. Он находился в прекрасном расположении духа, рассказы-вал о своей жизни в Петербурге: как ему удавалось из-бавляться от полицейских агентов, о слухах, им же са-мим и изобретаемых (однажды это был слух о несуще-ствующем китайце, с которым он вел некие таинствен-ные переговоры), и как он потчевал самогоном являв-шихся шпионить за ним (напиток, по вкусу напомина-ющий керосин, отец называл "Месть Распутина"). Обед проходил очень весело. Раздался стук в дверь. Дуня пошла посмотреть, кто это. Через секунду она вернулась и сказала, что староста принес телеграмму от царицы. Отца просили немедленно вернуться в Петербург. Отец тут же вышел со старостой, решив немедленно отбить телеграмму и выехать в столицу. Трагедия Улица была полна народу: односельчане, принаря-дившись, вышли на воскресную прогулку. Уже совсем недалеко от почты отец столкнулся лицом к лицу с не-знакомой женщиной, лицо которой было закрыто плат-ком так, что видны были только глаза. Это и была Хио-ния Гусева. Она протянула руку, словно за подаянием, и когда отец замешкался, доставая деньги из кармана брюк, она второй рукой стремительно выхватила из-под широкой накидки нож и вонзила его в живот, про-поров его снизу до самой груди. Намеревалась ударить снова. Но не успела -- отец, теряя сознание, все же умуд-рился загородиться руками. Оказавшиеся рядом люди навалились на Хионию. Она бросила нож и хотела бежать, но разъяренная толпа схватила ее и принялась избивать. Хионию спас подо-спевший полицейский и уволок, почти бесчувственную, в крохотную тюрьму, состоящую из одной комнатки. Отец согнулся от боли, обхватив живот, чтобы внут-ренности не вывалились прямо в дорожную пыль. Кровь лилась сквозь его пальцы. Перепуганные соседи помогли ему добраться до дома, но к тому времени, когда добрались до двери, он уже совсем обессилел, пришлось подхватить его на руки и внести в дом. И мама, и Дуня остолбенели: подумали, что отец мертв. Но они не были кисейными барышнями и мгновенно оправились от первого испуга. Мама смахнула со стола на пол всю посуду, чтобы освободить место для раненого. Дуня послала одного из мужчин привести нас с Варей домой. Потом вернулась и стала помогать маме. Раздев отца, они смыли кровь, что-бы определить серьезность повреждений. Рана оказалась серьезной, некоторые кишки были перерезанными. Дмитрия послали на почту вызвать телеграммой бли-жайшего доктора из города, а мама и Дуня тем време-нем пытались остановить кровотечение. Они знали, что впереди у них длинная ночь: доктор быстро не успеет. Лицо мертвеца Вскоре раздался стук в дверь. Я побежала открывать. Пришел Давидсон, который хотел узнать о положении отца, объяснив, будто хочет послать репортаж в свою газету. Пока я смотрела на него и слушала его расспро-сы, меня вдруг осенила ужасная догадка: этот человек меня обманул. Мой мозг словно осветил взрыв фейер-верка, я поняла все: зачем он звонил мне по телефону, зачем льстил мне, пока не выудил нужные ему сведе-ния о нашей поездке в Сибирь, почему оказался на том пароходе, и самое отвратительное из всего -- зачем он пришел к нам домой. Конечно, он хотел разузнать, уда-лась ли попытка убийства. Я -- причина несчастья! Я привела убийцу к отцу! Я толкнула Давидсона, что-то кричала ему -- не по-мню. Потом -- провалилась в обморок. Но скоро очну-лась лежащей на полу. Мама громко звала меня. С трудом встала, ноги и руки были как ватные. Когда я вошла в комнату, где лежал отец, снова чуть не упала в обморок -- у него было лицо мертвеца. В этот самый момент он захрипел. Это придало мне силы -- значит, еще жив. Все время я держала отца за руку, молясь и плача. В редкие секунды возвращения в сознание он останавли-вал мутный взгляд на мне. Я сжималась, словно от уда-ра ножа. (Этот взгляд преследовал меня до тех пор, пока отец не выздоровел и не сказал, что любит меня по-прежнему.) Никто из нашей семьи в ту ночь не сомкнул глаз. И хоть мы не признавались в этом даже самим себе, каж-дый был убежден, что отец не доживет до рассвета. Между жизнью и смертью Доктор приехал далеко за полночь, совершенно заг-нав лошадей. Осмотрев рану, провел предварительную операцию, чтобы очистить брюшную полость и сшить, насколько это возможно при домашнем свете, разорванные кишки. Отец пришел в себя. Он очень страдал от боли. Док-тор хотел дать эфир, но отец отказался. Попросил толь-ко вложить ему в руку крест, подаренный епископом Феофаном. Мама, Дуня и я оставались в комнате и по мере сил помогали доктору. Когда скальпель начал свою работу, я почувствовала, как отец содрогнулся, и с ужасом по-няла, какую боль он вынужден терпеть. Слава Богу, отец тут же снова погрузился в спасительное беспамятство. Как только рассвело, доктор велел собрать своего бесчувственного пациента -- ехать в город. В деревне не нашлось экипажа с рессорами, и доктору предстояло принять очень трудное решение: гнать во весь опор по разбитым дорогам и подвергать опасности жизнь боль-ного, который мог скончаться от толчков и тряски, или ехать медленнее с риском не успеть довезти его вовремя. Он выбрал первое, и такое решение оказалось верным. Мы с Дуней сидели по обе стороны от отца, придержи-вая его и оберегая от ударов о стенки своими телами. За время шестичасовой поездки отец всего один раз приходил в себя. Когда я склонилась над ним, он попы-тался заговорить, но смог только пробормотать в полу-бреду: "Его надо остановить... надо остановить..." Я не могла понять, что он пытается мне сказать. В суматохе минувшей ночи никто не догадался прочесть телеграмму царицы, а даже если бы и прочел, то не понял бы, кого же надо остановить. Июль подходил к концу, отец все еще находился в больнице между жизнью и смертью. Глава 25 ЭТО -- НОЧЬ Война на пороге -- Иллюзии Николая Второго -- Напрасное предупреждение -- Распутин сломлен -- -- "Пусть поломойкой, но в России" -- -- "О Боже, спаси Россию" Война на пороге А к России приближалась война. В Сербии убили австрийского эрцгерцога. Австрия направила Сербии ультиматум, потом объявила войну. Немецкий канцлер настоял на переговорах между Рос-сией и Австрией, и Россия ограничила мобилизацию только районами, прилегающими к австрийской грани-це. Но сторонники войны, великий князь Николай Ни-колаевич первый в их рядах -- взяли верх. Была объявлена мобилизация вдоль западной границы. 31 июля немцы предъявили ультиматум с требованием прекратить под-готовку к войне вдоль ее границ с Россией, а в семь ча-сов вечера 1 августа Германия объявила войну России. А до этого, в конце июля, когда отец уже смог, на-конец, сидеть, написал письмо царю: "Мой друг! Еще раз повторяю: на Россию надвигается ужасная буря. Горе... страдания без конца. Это -- ночь. Ни единой звезды... море слез. И сколько крови! Не нахожу слов, чтобы поведать тебе больше. Ужас бесконечен. Я знаю, что все требуют от тебя воевать, даже самые преданные. Они не понимают, что несутся в пропасть. Ты -- царь, отец народа. Не дай глупцам торжествовать, не дай им столкнуть себя и всех нас в пропасть. Не позволяй им этого сделать... Может быть, мы победим Германию, но что станет с Рос-сией? Когда я об этом думаю, то понимаю, что никогда еще история не знала столь ужасного мученичества. Россия утонет в собственной крови, страдании и без-граничном отчаянии. Григорий". Когда стало ясно, что отец поправляется, все верну-лись в Покровское, а меня оставили с ним, чтобы он не скучал. Поэтому я не присутствовала при странном со-бытии, происшедшем у нас дома. Дуня, не отличаясь обычно религиозностью, моли-лась в те долгие часы, пока мы ждали врача, и продол-жала молиться, пока папа находился в больнице. Когда стало известно, что опасность миновала, она стала ежед-невно читать благодарственную молитву перед иконой Казанской Божьей Матери, которая висела на стене в комнате, служащей нам столовой. Однажды, стоя перед ней на коленях, Дуня заметила, что в уголке глаза Пре-святой Девы появилась капля влаги. Не прерывая мо-литвы, Дуня смахнула каплю. К ее изумлению, тут же появилась следующая, потом еще одна. Она снова вы-терла икону, но, как ни старалась, не могла вытереть ее досуха. Дуня позвала маму и остальных, и когда они уви-дели, что происходит, то опустились на колени перед иконой и стали молиться, преисполненные увереннос-ти, что стали свидетелями чуда. Мне написали об этом в Тюмень, и когда я прочита-ла отцу письмо с рассказом о чуде, его лицо побелело: "Пресвятая Богородица плачет о России. Это знак боль-шой беды, грозящей всем нам". А через неделю весь мир узнал, что это за беда. Иллюзии Николая Второго Несколько месяцев после объявления немцами вой-ны царь был уверен, что поступил мудро, последовав советам сторонников войны, и что удача, наконец, повернулась к нему лицом. Его армии наступали на всех фронтах, народ поддерживал своего императора так, как никогда за все годы правления. Беспорядки на фабриках прекратились, граждане мужского пола записывались добровольцами в армию, апатию сменил патриотизм. Русский флаг развевался на каждой улице, в каждом театре пели гимны союзных государств: за гимном Рос-сии следовали гимны Англии, Франции и Бельгии. А когда 3 сентября русская армия одержала победу подо Львовом, всех охватило лихорадочное стремление по-мочь армии. Именно в это время столичные патриоты опомнились, что живут в городе с немецким названием -- Петербург. Решили изъясняться по-русски и переиме-новали столицу в Петроград. Так что отец, уехав из Петербурга, вернулся в Петрог-рад. Он приехал еще совсем слабым, боли не проходили. У отца в столице осталось мало друзей, потому что он не скрывал своего отношения к войне. Подобные настроения были не в моде. Теперь очередь просителей в нашем доме состояла из людей, стремящихся узнать о судьбе попавших в плен сыновей и мужей или пытающихся добиться освобож-дения от призыва. Все другие ходатаи по делам (своим и чужим), рань-ше толпившиеся в нашей квартире, больше не давали о себе знать. Конечно, не из патриотических соображений они вдруг перестали печься о выгодах. Просто держали нос по ветру и знали, что отец впал в немилость и, стало быть, покровительства надо искать в ином месте. Даже круг его учениц поредел. Затихли и враги отца -- настало время, когда и жи-вой он им не был страшен. Отцу наверное было очень трудно. Он, сознавая свою правоту, остался в одиночестве, его никто не слышал. Николай упивался народной любовью, не понимая, что не его личная популярность, а военная лихорадка покончила с внутриполитическими неурядицами. Он был совершенно убежден в правильности своей позиции. Насколько я помню, то был единственный период, когда царь по-настоящему холодно относился к отцу. Николай даже был горд, что проявляет, наконец, ре-шительность. Надо заметить, что к такой губительной решительности подталкивал царя великий князь Нико-лай Николаевич. После неудачи с турецкой войной он, словно лишенный жирного куска зверь, искал прило-жения своих порочных наклонностей. Новая кровь зара-нее пьянила его. Неважно, что цена наслаждения -- смерть миллионов несчастных русских людей. Напрасное предупреждение, Я была рядом с отцом во время той его встречи с царем. Не в пример другим встречам, Николай приветство-вал отца подчеркнуто официально. Я же, как всегда, сидела у ног Александры Федоров-ны (конечно, тогда я многого просто не поняла, во мне остались больше ощущения тех минут. Но в дальнейшем Анна Александровна часто возвращалась к этому разго-вору, до мелочей запечатленному в ее памяти со слов императрицы). Отвращение отца к войне было общеизвестным. Ко-нечно, не все считали это позой или, тем более, зака-зом неких сил. Возможно, в глубине души Николай и разделял чувства отца. Но царь, нерешительность кото-рого стала притчей во языцех, получил, как ему внуша-ли и внушили, возможность показать себя императором -- сильным и любимым своим народом именно за эту силу. Николай был опьянен даже не столько победами на фронте, сколько самим собой в образе воителя, ис-полненного силы. В мыслях царь уже видел, что победит в войне (а пос-ле позора японской кампании об этом только и мечта-ли), что его начнут любить подданные и уважать соб-ственные приближенные и, главное, что он оставит Алексею Россию, в которой монарх не должен будет бояться за жизнь свою и своих близких. Внешне в тот вечер Николай производил впечатле-ние спокойного человека. Но тех, кто имел представление о его привычках, обмануть было нельзя. В минуты сильного душевного волнения Николай постукивал паль-цами по столу или по оконному стеклу. И именно это он делал, пока отец пытался объясниться. Тон отца был просительным. Я не слишком вникала в разговор, а даже если бы и была внимательнее, вряд ли смогла бы оценить все сказанное. Я только и слыша-ла, что речь идет о войне, что отец против ее продолже-ния. Я никогда ни до, ни после не видела отца таким. Отец умолял Николая поверить, что не ищет соб-ственной корысти, возражая против бесполезной вой-ны. Более того, именно из-за этих взглядов отца недо-брожелатели легко настроили царя против него. Но не это заботит. В войне гибнут русские люди, и когда она закончится, даже победа обернется поражением. Госпи-таля переполнятся ранеными и больными; озлобленные, искалеченные, они наводнят деревни, города. Их недо-вольство нечем будет удовлетворить, потому что в Рос-сии ничего не переменится. И все начнется сначала, только надеяться уже будет не на что. Распутин сломлен Николай не прерывал отца. Когда тот замолчал, царь встал из-за стола и подошел к отцу. Отец же продолжал сидеть. В этом не было ничего странного. Отец в этом смысле не отличал царя от любого другого человека, и, надо заметить, Николая Александровича и Александру Федоровну это ничуть не задевало. Николай несколько нетерпеливо сказал: -- Есть время слушать и время что-то делать. Нам пред-ставилась великая возможность спасти империю и доб-рое имя Романовых. Ты верно служил нам, мы это зна-ем. Но чего же еще ты от нас хочешь? Стать царем? Отец застыл. Лицо его побледнело, а пронзительные, гипнотические глаза, казалось, потеряли свою силу. Его дух был сломлен одним вопросом человека, которого он так уважал и любил. У Евреинова я прочитала такие слова: "Да, то был "царь" -- некоронованный, но все же "царь"! -- перед кем смирялась воля самого "помазанника Божьего"! Не-гласный "царь", творивший чудеса, исцелявший боль-ных, воскрешавший мертвых, заклинавший туманы, изгонявший "блудного беса", спасавший, наконец, дер-жаву Российскую. "Царь не от мира сего". Выше царя! -- вот истинное положение, какое зани-мал этот простец в больном воображении своих держав-ных приверженцев. Но кто же мог претендовать на положение "выше царя"? Бог, только Бог. "Григорий, Григорий, ты Христос, ты наш Спаси-тель", -- говорили своему "лампаднику" цари, целуя его руки и ноги". Евреинов попался на тот же крючок, что другие, менее умные обличители отца. Желая пригвоздить Рас-путина, они только называли вещи их именами. Если слово произнести в вульгарной обстановке, оно тоже неизбежно перенимет вульгарность. Но отделите злобу и желчь, и вы увидите, что перед волей царя не от мира сего, то есть человека, одаренного силой большей, чем земная, царь земной (при этом только помазанник Бо-жий) смиряется. Но и это к славе его, а не к унижению. Зачем бы отцу нужен был царский венец? Он уже обладал венцом большим и осознавал это. Вопрос же Николая был оскорбителен для отца по-тому, что свидетельствовал -- самодержец оставался или хотел казаться, по известно чьему наущению, равно-душным к увещеваниям отца. И не только в тот страш-ный вечер. Если бы решимость государя исходила из него само-го, разве не был бы он спокоен? Но я уже показала, что спокойствия не было и в помине. Он опять поддался манипуляциям своих врагов. "Пусть поломойкой, но в России" Царица опустила глаза. Она не проронила в тот вечер ни слова. Ей тоже было больно. Она, как и отец, высту-пала против войны. Но ее положение было гораздо хуже. чем положение отца. Ведь по рождению она была нем-кой и ее родной брат, как и другие родственники, слу-жил в германской армии и, значит, воевал с Россией. Надо заметить, что с началом военного угара возоб-новила свои действия против Александры Федоровны Мария Федоровна. А поле для них было и вправду бла-годатным. Если бы возможно было тогда передать понимание событий Александрой Федоровной! Над ней смеялись, говоря, что немка вообразила себя Екатериной Второй. Но как можно было над этим смеять-ся? Она никем себя не воображала, в этом просто не было нужды -- она была законной русской императрицей. Пу-ришкевич пишет, что императрица Александра Федоров-на была злым гением России и царя, что она оставалась немкой на русском престоле, чужая стране и народу. Эта ложь повторялась с началом войны множество раз. Вот одно из правдивых свидетельств Боткиной-Мель-ник: "Немного было людей, решавшихся защищать го-сударыню императрицу, как делал это мой отец, но зато в его доме никто не позволял себе сказать что-либо дур-ное про царскую семью. А если моему отцу случалось попадать на подобные разговоры в чужих домах, он все-гда возвращался до крайности раздраженный долгим спором и говорил: -- Я не понимаю, как люди, считающие себя монар- хистами и говорящие об обожании его величества, мо- гут так легко верить всем распространяемым сплетням, могут сами их распространять, возводя всякие небыли- цы на императрицу, и не понимают, что, оскорбляя ее, они тем самым оскорбляют ее августейшего супруга, которого якобы обожают... -- Я теперь понимаю, -- слышала я от одной дамы после революции, -- что мы своими неумеренными раз- говорами оказали неоцененную услугу революционерам; мы сами во всем виноваты. Если бы мы раньше это по- няли или имели достаточно уважения к царской семье, чтобы удерживать свои языки от сплетен, не имевших даже основания, то революционерам было бы гораздо труднее подготовить свое страшное дело. У нас же к моменту революции не было ни одного уважающего себя человека, не старавшегося как-нибудь задеть, если не его величество, то ее величество. Нахо-дились люди, когда-то ими обласканные, которые про-сили аудиенции у ее величества в заведомо неудобный час и, когда ее величество "просила" зайти на следую-щий день, говорили: -- Передайте ее величеству, что тогда мне будет не- удобно. При помощи тех же злых языков распустился слух о германофильстве нашего двора и о стремлении ее вели-чества заключить сепаратный мир. Все кричали: -- Подумайте, она немка, они окружили себя нем- цами, как Фредерике, Бенкендорф, Дрентельн, Грюн- вальд, -- и, ухватившись за эти четыре фамилии, скло- няли их во всех падежах, забывая прибавить, что, кро- ме этих лиц, при дворе были графиня Гендрикова, князь Долгоруков, генерал Татищев, Воейков, граф Ростов- цев, Нарышкин, Мосолов, Комаров, князь Трубецкой, князь Орлов, Дедюлин, Нилов, граф Апраксин, Анич- ков, князь Путятин и другие. Да и никто не старался проверить, немцы ли или германофилы граф Фреде- рике и граф Бенкендорф. Всякий же, хоть раз видевший Дрентельна, твердо запоминал по его наружности, что он русский, имев-ший несчастье носить иностранную фамилию, так как кто-то из его предков-иностранцев сотни лет тому на-зад поселился в России. Бенкендорф, католик и говоривший даже с легким акцентом по-русски, действительно был прибалтийс-кий немец, но, во-первых, он был обер-гофмаршал, то есть заведовал такой отраслью, которая к политике ни-какого отношения не имела, а если бы он даже пытался на кого-нибудь влиять, то результаты наверное получи-лись бы самые благоприятные, так как он был человек большого ума и благородства. Грюнвальд имел еще меньше касания к политике, чем Бенкендорф. Действительно, при первом взгляде на него можно было догадаться о его происхождении: сред-него роста, полный, коренастый, со снежно-белыми усами на грубом, красном лице, он ходил в своей фу-ражке прусского образца, прусским шагом по Садовой. Иногда его вместе с женой можно было видеть верхом, и никто, глядя на молодцеватую посадку этих старичков, не дал бы им их возраста. По-русски Грюнвальд говорил непростительно плохо, но, опять же, на занимаемом им посту это никого не могло особенно смущать. Он заведо-вал конюшенной частью и так как дело знал в совер-шенстве, был очень строг и требователен, то конюшни были при нем в большой исправности, сам же он появ-лялся во дворце только на парадных обедах и завтраках. Единственный, имевший возможность влиять на по-литику как министр двора и близкий к царской семье человек, был граф Фредерике. Но мне каждый раз ста-новится смешно, когда говорят о нем как о политичес-ком деятеле. Бедный граф уже давно был на этом посту, так как его величество был слишком благороден, чтобы увольнять верного человека единственно из старости. Уже к началу войны Фредерике был так стар, что вряд ли помнил даже, что он министр двора. Все дела велись его помощником генералом Мосоловым, а он только ездил на доклады и, несмотря на всеобщее к нему уважение, служил пищей для анекдотов, так как доходил до того, что собирался выходить из комнаты в окно, вместо две-ри, или, подходя к государю, спрашивал его: -- А ты будешь сегодня на высочайшем завтраке? -- приняв его величество за своего зятя Воейкова, хотя даже слепой, кажется, не мог бы их спутать. Конечно, такой человек не мог иметь никакого вли-яния, и все, знавшие его, относились к нему с боль-шим уважением, но, когда приходилось переходить на деловую почву, обращались к генералу Мосолову. Теперь об ее величестве. Я утверждаю, что не было ни одной более русской женщины, чем была ее величе-ство, и это с особенной яркостью высказывалось во вре-мя революции. Глубоко православная, она никогда и не была немкой иначе, как по рождению. Воспитание, по-лученное ее величеством, было чисто английского ха-рактера, и все, бывшие при дворе, знали, как мало об-щего у ее величества с ее немецкими родственниками. которых она очень редко видела, из которых некото-рых, как например дядю -- императора Вильгельма, прямо не любила, считая фальшивым человеком. Не будь ее величество такая русская душой, разве смогла бы она внушить такую горячую любовь ко всему русскому, ка-кую она вложила в своих августейших детей. После революции особенно сказалось отношение ее величества ко всему русскому. Пожелай она, намекни она одним словом, и император Вильгельм обеспечил бы им мирное и тихое существование на родине ее ве-личества, но, уже будучи в заключении в холодном То-больске и терпя всякие ограничения и неудобства, ее величество говорила: -- Я лучше буду поломойкой, но я буду в России. Это -- доподлинные слова ее величества, сказанные моему отцу. Я думаю, что этого не скажет ни одна рус-ская женщина, так как ни одна из них не обладает той горячей любовью и верой в русского человека, какими была проникнута государыня императрица, несмотря на то, что от нас -- русских, она ничего не видала, кроме насмешек и оскорблений. Нет тех кар, которыми рус-ский народ может искупить свой великий, несмывае-мый грех перед царской семьей, и, переживая теперь все нескончаемые несчастья нашей родины, я могу ска-зать, что, продолжайся они еще 10, 20, 30 лет, это было бы вполне заслуженное нами наказание". "О Более, спаси Россию" Приведу и слова Гурко: "Здесь именно сказалась ее в высшей степени благородная, возвышенная натура. Когда в Тобольске у нее закралась мысль, что государя хотят увезти, чтобы путем использования его царского пре-стижа закрепить условия Брест-Литовского мира, ей и в голову не пришла возможность использовать это для восстановления своего царского положения или хотя бы для избавления дорогих ее сердцу детей и мужа от даль-нейших страданий. Мысли ее в тот момент всецело были сосредоточены на России, на ее благе, на ее чести, и она решается даже расстаться с наследником и тремя из своих дочерей, чтобы ехать вместе с государем и под-держать его в отказе от санкционирования чего-либо невыгодного для России. Письма ее из Тобольска к А.А.Вырубовой об этом свидетельствуют с необыкновенной яркостью: "О Боже, спаси Россию, -- пишет она 10 декабря 1917 года. -- Это крик души днем и ночью, все в этом для меня. Только не этот постыдный ужасный мир", -- и дальше: "Нельзя вырвать любовь из моего сердца к России, несмотря на черную неблагодарность к государю, кото-рая разрывает мое сердце. Но ведь это не вся страна. Бо-лезнь, после которой она окрепнет". "Такой кошмар, что немцы должны спасти Россию; что может быть хуже и более унизительным, чем это..." -- пишет заточенная царица, когда до нее доходят в марте 1918 года сведения о том, что немцы предполага-ют свергнуть большевиков. "Боже, что немцы делают. Наводят порядок в горо-дах, но все берут... уголь, семена, все берут. Чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как за своего ре-бенка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все согрешения". Сколько бескорыстной любви в этих словах, сколько самоотвержения, при полном отсутствии малейшей жа-лобы на положение свое и семьи, -- сколько благород-ного чувства!" Александре Федоровне ставили в вину фразу: "Я бо-рюсь за моего господина и за нашего сына", истолковы-вая ее таким образом, будто царицу не трогает ничего, кроме семьи. Но эти слова значат совсем другое. Она с самого начала воспринимала себя не как немку на рус-ском престоле, а как православную царицу, которой надлежит всей жизнью подтвердить правильность выбо-ра русского императора. Ковыль-Бобыль: "Когда великая княгиня Виктория Федоровна заговорила о непопулярности царицы, Ни-колай Второй, прервав ее, сказал: -- Какое отношение к политике имеет Alice? Она сестра милосердия -- и больше ничего. А насчет непо-пулярности -- это неверно. И он показал целую кипу благодарственных писем от солдат". Бесконечно жаль, что нападки на Александру Федо-ровну привели к тому, что она не выступила открыто против начала войны, опасаясь упреков в адрес царя. Если бы она заговорила, то с помощью отца смогла бы убедить Николая в пагубности предпринятого им шага. Но увы. Вернемся к разговору между отцом и Николаем. Пос-ледняя фраза, обращенная им к отцу: -- Я вынужден просить тебя не осуждать публично мои начинания. Николай простился с отцом и вышел из комнаты. Потом к отцу подошла Александра Федоровна. Царица положила ладонь на щеку отца, а он взял ее руку в свою и поцеловал. Александра Федоровна сказала: -- Не отчаивайся. Твое время не кончилось. Ты нам нужен, теперь и всегда. Это был дружеский жест. Но прежние времена вер-нуться не могли. Глава 26 НАПАСТИ Распутин пошел вразнос -- "Приезжай, я тебя повешу" -- Еврейский вопрос -- Евреи при дворе -- -- "Прости, я не могу помочь" -- Аннушка в опасности -- Исцеление -- Звонок от царицы Распутин пошел вразнос После этого не было и речи о появлении отца во дворце. Очень редко отец навещал Александру Федоровну и в маленьком домике Анны Александровны, распола-гавшемся в парке Царского Села. Звонила же Александ-ра Федоровна иногда и по два раза в день, справляться об отце и сообщать о здоровье царевича. Варя продолжала ходить в гимназию. Я же оставила учебу и начала брать уроки французского языка у част-ного учителя. Если бы отец тогда был более здоровым душой и телом, уверена, он бы очень возражал против моего решения. Но он сильно переменился. Случись нападение на него хотя бы годом раньше, он быстро оправился бы от ран, но сейчас он, каза-лось, и не хотел выздоравливать. Думаю, виной тому непонимание и даже разлад между ним и горячо люби-мым им Николаем. Дело усугублялось тем, что вместе со здоровьем из отца уходила и способность исцелять людей. Пытаясь заглушить боль и стыд, отец начал пить. Это приносило лишь временное облегчение. Чем больше он пил, тем больше ему приходилось пить, чтобы загнать боль поглубже. Все это подрывало его физические и ду-ховные силы. Отец молился с прежним рвением, но его накрывала новая "темная ночь души". Молитвы оставались без от-вета. В те дни отец был похож на внезапно ослепшего. Кроме меня -- а он никогда не любил обременять своих детей личными проблемами -- был только один человек, к которому он мог обратиться за утешением и пониманием. Верная и любящая Дуня лучше всех про-никала в охватившее его смятение. Она считала, что в нынешнем состоянии отцу было бы лучше вернуться домой, в Покровское. Но отец не желал отдаляться от царской семьи. Отец метался в поисках избавления от надвигавшей-ся ночи. Только Дуне удавалось хотя и немного, но все же сдерживать его, не позволять окончательно уничто-жить самого себя. Но Господь решил подвергнуть отца еще одному ис-пытанию: Дуня получила из Сибири телеграмму с сооб-щением, что ее мать при смерти. Решили, что Катя при-едет в Петроград ей на смену. Конечно, Катя была от-личной хозяйкой и кухаркой, но она не могла стать для хозяина ангелом-хранителем. Отец пошел, что называется, вразнос. "Приезжай, я тебя повешу" Вести с фронта во второй половине 1915 года прихо-дили плохие и становились все хуже. Львов пришлось сдать, следом русские войска, испытывавшие нехватку в оружии, оставили Варшаву. Вся Польша была захваче-на немцами и австрийцами. Душевно терзаясь от невозможности как-то помочь несчастным на фронте, отец, как его ни отговаривали, послал великому князю Николаю Николаевичу запис-ку, в которой просил разрешения приехать в передовые части, чтобы помолиться вместе с солдатами. Великий князь, упивавшийся собой даже в пораже-нии русских войск, ответил: "Приезжай, я тебя-повешу". Прекрасно понимая, что это сказано не ради крас-ного словца, отец все равно порывался ехать. Только мысль об Алексее остановила его. До царицы донесли, что великий князь Николай Николаевич уже похваляется, что лично казнит "этого грязного мужика". Все, кто еще сохранял способность думать непредвзято, не сомневались в причинах такой болезненной ненависти. Однако великий князь зашел слишком далеко. Не стесняя себя в ругательствах отца, он приобрел врага в лице царицы. В одном из писем к Николаю Александра Федоровна писала: "Твой Друг молится о тебе день и ночь, и Господь его услышит. Здесь начинается слава твоего правления. Он так сказал, и я ему верю. Пускай отставка Николаш-ки произойдет как можно быстрее. Никаких колебаний". "Друг" -- это мой отец, а "Николашка" -- семейная кличка великого князя. Последовав совету царицы (то была воля Божья, как он считал), царь сместил великого князя, обвинив его в неумелом руководстве войсками, и взял на себя обя-занности главнокомандующего. Но было слишком поздно исправлять эту ошибку, когда была допущена главная ошибка -- начата война. Общество, напичканное агентами старого двора, по-старалось истолковать решение Николая не в его пользу. И такой маневр удался. В интригу была вовлечена и Дума, и правительство. От поддержки первых недель войны у царя не осталось почти ничего. Еврейский вопрос Когда русские войска оставляли Польшу, они сгоня-ли с мест еврейские общины и расселяли их по различ-ным местам России -- все это из-за ошибочного убеж-дения, будто евреи настроены прогермански. В России же их, с голоса великого князя Николая Николаевича, считали немецкими шпионами и поступали соответ-ственно. О еврейском вопросе в России я впервые узнала от Симановича, что понятно. Разумеется, он говорил у нас дома не только об этом. Но известно ведь, что "голос крови" у людей этого племени говорит громче, чем у других. Я это замечаю только в похвалу. Ведь если бы и другие давали себе труд так биться за единоверцев, мир изменился бы в лучшую сторону. Отец уважал Симановича, иначе не держал бы его возле себя так долго. И надо сказать, что Симанович не оставил нашу семью. О нем ходит много слухов. Согла-шусь, за Симановичем водится немало темных дели-шек. И у меня есть причины злиться на него. Но все-таки он помог мне, когда я хотела получить по суду деньги от Феликса Юсупова как от убийцы отца и ви-новника моего бедственного положения. Юсупов, прав-да, и здесь вывернулся. До меня доходили разговоры, что он дал отступного Симановичу за мое молчание. Но в это я не верю. Как бы там ни было, Симанович прекрасно знал положение евреев в империи и судил о нем с сердцем. Чувствительный к чужому горю, отец не мог оставаться равнодушным и в этом деле. У Симановича: "Для Распутина было решающим то, что проситель нуждался в его помощи. Он помогал все-гда, если было только возможно, и он любил унижать богатых и власть имущих, если он этим мог показать свои симпатии бедным и крестьянам. Если среди проси-телей находились генералы, то он насмешливо говорил им: "Дорогие генералы, вы привыкли быть принимае-мыми всегда первыми. Но здесь находятся бесправные евреи, и я еще их сперва должен отпустить. Евреи, под-ходите. Я хочу для вас все сделать". Далее евреи уже поручались мне, и я должен был от имени Распутина предпринимать соответствующие шаги. После евреев Распутин обращался к другим посети-телям, и только под самый конец он принимал просьбы генералов. Он любил во время своих приемов повторять: -- Мне дорог каждый приходящий ко мне. Люди дол-жны жить рука об руку и помогать друг другу. Однажды я нашел Распутина в большом волнении и заключил из этого, что с ним происходит что-то осо-бенное и опять проявляется его "сила". Он меня дей-ствительно удивил ошеломляющим сообщением: -- Слушай, Арон, в Киеве готовится еврейский по- гром. Ты должен принять меры. Можно себе представить, насколько меня такое со-общение поразило. Я имел в Киеве много родственни-ков, и нападки на евреев мне и так причиняли много хлопот. На мою просьбу о сообщении подробностей Рас-путин ограничился еще более неясным намеком: -- Нужно будет кончить со стариком, -- сказал он. Прозвище "старик" нами всегда употреблялось для председателя Совета министров. В то время эту долж-ность занимал Столыпин. Намек Распутина я мог по-нять только в том смысле, что Столыпин скоро умрет. Ближайшие подробности о предстоящем несчастье мне не были сообщены. Я старался разузнать у Распутина, почему Киеву уг-рожает еврейский погром и каким путем можно его пре-дотвратить. В случае необходимости я хотел послать в Киев предупреждение. К моему удивлению, Распутин объяснил мне, что избежать погрома можно лишь в том случае, если царь при своей поездке в Киев не возьмет с собой Столыпина, так как Столыпина в Киеве убьют и он больше не вернется в Петербург. Я должен сознаться, что, даже при моей вере в спо-собность Распутина предсказывать будущее, это откро-вение мне показалось маловероятным. Несмотря на мою малообразованность, во мне часто возникали сомнения в возможности тому подобных чу-дес и что не кроется ли за ними надувательство. Однако многое из деятельности Распутина возбуждало во мне большое изумление. Что же касается указанного пред-сказания, то я не знал, что о нем думать. Несколько дней спустя Распутин рассказывал мне, что он имел с царем беседу по поводу его предстоящей поездки в Киев. Результатом беседы он был очень недоволен. Он пре-дупреждал царя и советовал ему не брать с собою Сто-лыпина. Хотя он и не предупреждал самого Столыпина о грозящей ему опасности, ибо он не был его другом, но так как царь в нем нуждался, то нужно было его щадить. Столыпин меня не трогает, пояснил Распутин, и я не хочу подставлять ему ногу. Царь также не обратил особого внимания на это пред-сказание Распутина. Он не хотел отказаться от сопро-вождения его Столыпиным. Это послужило поводом недовольства Распутина, которое не было вызвано тщеславием, а сознанием того, что поездкой решается судьба Столыпина. Столыпин поехал в Киев и был там убит агентом Киевской охранной полиции евреем Багровым. Когда я впоследствии рассказывал этот случай моим знакомым из придворных кругов, то некоторые из них высказали мысль, что царь, может быть, потому и взял с собой Столыпина, что верил предсказаниям Распутина. Я считаю это мнение совершенно необоснованным. Хотя Николай и верил предсказаниям Распутина, но это предсказание могло и ему показаться слишком не-вероятным, чтобы ему верить. После покушения на Столыпина царь послал Распу-тину телеграмму: "Что делать?" Распутин ответил теле-граммой: "Радость, мир, спокойствие! Ты, миротворец, никому не мешаешь. Кровь инородцев на земле русского царя столь же ценна, как своих собственных братьев". Царь распорядился о принятии всех мер против воз-можных выступлений против евреев. Реакционеры были разочарованы. Погром не состоялся". Но все сказанное Симановичем по этому поводу ни в коем случае нельзя понимать как выделение одних за счет других. Это было совершенно противно убеждени-ям отца. Евреи при дворе В обществе говорили о враждебном отношении Ни-колая Второго к евреям. Но правдой это было только отчасти. Отец не раз говорил, что царя настраивают против евреев родственники и министры. Главной картой противников евреев при дворе был вопрос о "ев-рейском засилье". Неудивительно, что это имело по-следствия. В то же время при царском дворе всегда были евреи. А когда особую силу набрал еврейский капитал, многие даже из самых знатных фамилий решались вступать с богатыми евреями в родственные отношения -- это про-исходило посредством заключения весьма выгодных бра-ков. Так были поправлены многие состояния. Интересно, что Александра Федоровна, выросшая при английском дворе, вообще не имела понятия о ев-рейском вопросе и только в России получила представ-ление о нем. Как бы там ни было, Николай тут же после принятия им командования над армией отменил практиковавшие-ся Николаем Николаевичем притеснения евреев. Не без гордости я говорю, что благодаря именно отцу был принят закон, защищающий права евреев, в том числе право на обучение в государственных школах. "Прости, я не могу помочь" С тем временем у меня связано одно воспоминание, которое мучает меня все эти годы. Как-то к нам пришла незнакомая старуха, изувечен-ная артритом настолько, что походила на сгоревшее дерево. Она страдала от невыносимой боли и умоляла отца помочь. Отец взял ее руку в свою и начал молиться. По его лицу было видно, что он растерян. Он не чувствовал в себе прежней силы. Несчастной не становилось лучше. Отец, сглатывая слезы, сказал: -- Прости меня, бабушка. Господь отнял у меня силу. Это было последним ударом: сперва покушение, от которого он так и не оправился, потом охлаждение от-ношений с Николаем, теперь -- это. Господь будто оставил его. Когда Дуня вернулась после похорон матери, то уви-дела исхудавшего, похожего на покойника человека, обессилевшего после многомесячных кутежей. Наступило Рождество. Всегда такое радостное, сей-час оно казалось неуместным и даже кощунственным. Это было не только настроение нашего дома, но всех домов, которые я знала. Отец таял на глазах. Дуня уложила его в постель. Она ухаживала за ним, как за ребенком, и одновре-менно тянула на себе весь дом -- Катя вернулась в Покровское. Аннушка в опасности Я была в гостях у Маруси Сазоновой, когда пришло известие, что Анна Александровна попала в ужасную железнодорожную катастрофу. Она ехала из Царского Села в Петроград. Из-за сильного снегопада машинист не заметил какого-то важного знака, произошло столк-новение двух паровозов. Анну Александровну ударило по голове упавшей балкой, ноги зажало и раздавило обломками. Ее вытащили из вагона и положили вместе с другими пострадавшими в зале ожидания на ближай-шей станции. Прибывшие доктора бегло осмотрели бездыханную Анну Александровну и убедились в близости ее к смер-ти. Они сочли преступным тратить на нее время, когда среди жертв были такие, которым еще можно было по-мочь. Анну Александровну оставили умирать. И так она пролежала много часов. К счастью, она почти не прихо-дила в сознание и не страдала от боли. Когда известие о происшествии достигло дворца, оттуда немедленно послали карету скорой помощи за Анной Александровной. Ею тут же занялись доктора, сетуя на упущенное время. Обо всем этом я, давясь слезами, рассказала отцу. Когда я дошла в своем рассказе до слов: "Она совер-шенно безнадежна", -- отец с трудом стал выбираться из постели. Позвал Дуню, чтобы та помогла ему одеться. Не обращая внимания на ее протесты, он приказал на-нять автомобиль, чтобы везти его в Царское Село. (Тог-да "наш" автомобиль кем-то из чиновников двора был радостно отобран у нас.) Я побежала за ним. Еще час назад отец не мог самостоятельно поесть, но страшная весть заставила его двигаться -- он был нужен Анне Александровне, которую искренне любил. Кроме того, со смертью Анны Александровны оборва-лась бы тонкая ниточка, продолжавшая связывать отца и царскую семью. Если бы отцу кто-то сказал, что он по своей воле поедет в Царское Село, где может столкнуться с царем, так обидевшим его, он бы не поверил. Сейчас же раз-рыв с царем и то, как истолкуют появление его среди придворных, ничего не значили. Исцеление Отец молча прошел мимо Николая. Царица стояла у изголовья кровати Анны Александровны. Отец опустил-ся на колени у постели больной, взял ее за руку и про-изнес мягко, но настойчиво: -- Аннушка, Аннушка, проснись, поглядь на меня!.. Не дождавшись ответа, он снова позвал, на этот раз громче. Веки ее задрожали и приподнялись. -- Отец Григорий, слава Богу. -- И она снова впала в забытье. Я заплакала, уверенная, что Анна Александровна умирает. -- Тише, дитя, -- сказал отец, с трудом поднимаясь с колен. Затем каким-то непривычным, чужим голосом обратился к царю и царице: -- Она будет жить, но калекой. Казалось, отец хочет сказать Николаю и Александре Федоровне еще что-то, но он повернулся ко мне: -- Пойдем. Мы вышли из комнаты. Я шла позади него и видела, насколько ему самому плохо. Когда за нами закрылись высокие двери, отец заша-тался, колени его подогнулись. Я не смогла бы его под-хватить, он был слишком большой для меня, но все равно бросилась к нему -- слишком поздно. Он упал навзничь, сильно ударившись о пол. Я закричала. Слуги бросились его поднимать, а я держала его за руку. Она была ледяной, а лицо -- пепельно-серым, со-вершенно безжизненным. -- Позовите доктора! -- кричала я. -- Не надо! Отвези меня домой. Слуги отнесли его к автомобилю, где ждала Дуня. Мы усадили отца, и Дуня велела шоферу быстро везти нас домой. Там Дуня немедленно уложила отца в постель. Удос-товерившись, что отец спокойно уснул, она пришла ко мне на кухню. Лицо ее было мрачным. Она сказала: -- Думаю, ему недолго осталось жить. Пойдем, поси- дим с ним. Звонок от царицы Мы вместе смотрели на отца. Дыхание его было по-верхностным, щеки ввалились, лицо белое, почти как наволочка, кожа туго натянута на скулах и похожа на пергамент. Тело холодное, как у мертвого. Вернувшись из гимназии, Варя присоединилась к нам. Мы просто сидели у постели отца, то и дело подтыкая одеяло, как будто это могло его согреть. Телефон зазвонил, когда я как раз сокрушалась, что Александра Федоровна не задержала отца. Звонила царица. Ей только что сообщили, что отцу сделалось плохо, и она хотела узнать, не надо ли чего. Я поблагодарила. Но, очевидно, в моем тоне прорвались ноты обиды. Алек-сандра Федоровна все поняла. Она сказала: -- Все мы, сбитые с толку, допускали ошибки, не- верные суждения. Но сейчас важно, чтобы твой отец Поправился. Александра Федоровна сказала, что послала цветы, и попросила уверить отца в ее глубокой к нему привя-занности. Скоро цветы прибыли, это оказался огромный бу-кет, а с ним -- большая корзина с фруктами, такая тяжелая, что одному из переодетых полицейских, вы-шагивавших целыми днями у нас под окнами, пришлось помочь посыльному втащить ее вверх по лестнице. Отношения с царской семьей были восстановлены, но чего это стоило отцу... Позже отец говорил, что, входя в комнату, где лежа-ла Анна Александровна, он не знал, способен ли выле-чить порез на пальце, не то, что сломанные ноги и раз-битую голову. Но уже поднимаясь с колен у постели боль-ной, отец почувствовал, как сила возвращается к нему. Так и было. Глава 27 ПОИСКИ ВИНОВАТОГО Кто кем вертит ? -- Разница между советом и руководством -- Случай или закон ? -- -- "Бессмертные штаны" -- Каверзы и поклепы Кто кем вертит? Война складывалась для России неудачно. Завсегда-таи салонов стали искать козлов отпущения. Первыми подняли крик, как водится, именно истинные винов-ники: тыловые генералы, армейские поставщики, зем-гусары, чиновники высших классов, советчики царя в Ставке и во дворце. Искусно возбуждаемая толпа, казалось, только того и ждала. Петроград узнал, что такое погромы магазинов и ла-вок, чьими хозяевами значились люди с немецкими фамилиями. При этом никто не думал о действительном отношении их к России. Надо ли объяснять, что целью этих действий была Александра Федоровна. К тому, о чем говорили еще в самом начале войны, добавились совсем уж нелепые слухи: якобы Александра Федоровна -- немецкая шпи-онка; у нее в Царском Селе построен секретный радио-передатчик, с помощью которого она посылает шиф-ром подробные планы военных действий России кайзе-ру. Не оставлен был без внимания и отец -- его записа-ли в платные агенты Германии. При дворе были хорошо осведомлены, что Вильгельм через своих агентов пытался привлечь Александру Федоровну к проведению германских интересов. Но вся-кий раз царица (и в мирное время отстранявшаяся от слишком назойливых приветов своих немецких родствен-ников) не просто отказывалась, а с возмущением объяс-няла невозможность предлагаемого. Но кто из представ-лявшихся друзьями Александры Федоровны защитил ее в мнении общества? В лучшем случае они молчали, а если и говорили, то очень тихо. Когда Николай отстранил от должности главноко-мандующего -- патологически-эгоистичного и бесталан-ного великого князя Николая Николаевича, это сочли победой Александры Федоровны, которая "вертит ца-рем, как хочет". Вообще же этот вопрос очень трудный для толкования. Между Александрой Федоровной и Николаем суще-ствовали отношения, которые в силу особенностей их личностей могли при известном освещении показаться именно такими -- царица диктует, а царь исполняет. Но с жизнью это не имеет ничего общего. Действительно, когда царь встал во главе действую-щей армии, царица сочла необходимым, насколько это возможно, заменить его. Но заменить, а не подменить собой. Воейков: "Можно думать, что государыня, под вли-янием Распутина, распоряжалась всеми назначениями и разрешала важные государственные вопросы. На са-мом же деле это было далеко не так: если судить по результатам, число лиц, кандидатуру которых поддер-живала императрица, было прямо ничтожно. Ярким под-тверждением сказанного могут служить напечатанные ныне письма императрицы: если кто-нибудь даст себе труд ознакомиться с именами лиц, упомянутых в ее письмах за время войны, когда государь отсутствовал, то убедится, что число их столь незначительно по срав-нению с количеством лиц, получивших за этот период назначения, что математически будет выражаться не процентом, а лишь дробью процента. Что же касается вмешательства ее величества в уп-равление государственными делами, я лично могу констатировать, что его не было. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог эту клевету подтвердить документальными данными. Конечно, как и в каждой семье, между их ве-личествами не могли не затрагиваться в частной пере-писке и разговорах темы, имевшие отношение к теку-щим делам". Разница между советом и руководством Александру Федоровну много упрекали за ее письма Николаю, в которых содержались советы по текущим делам. При этом особые упреки раздавались по поводу упоминания в этих письмах имени моего отца. Отмечу, что Руднев, располагая всеми возможными документа-ми, доказал, что отец не имел никакого влияния на ведение внутренней и внешней политики и во время войны тоже. В записках Гурко читаем: "При этом Распутин ут-верждал, что он обладает даром безошибочно опреде-лять степень преданности тех или иных лиц царствую-щему дому. Вера государыни в божественную силу Рас-путина была безгранична. Усматривая в его безграмот-ных и нарочито затуманенных телеграммах какой-то глубокий, сокровенный смысл, она их тщательно пе-реписывала на отдельном листе и снабжала ими своего супруга. Ему же она сообщает все вновь получаемые ею от Распутина телеграммы, причем неизменно настаи-вает на исполнении всех его советов. Само собой разу-меется, что и доверие ее к Распутину также было без-гранично. Получив секретный маршрут путешествия государя по фронту, она пишет: "Я, конечно, никому ни слова об этом не скажу, только нашему Другу, что-бы он тебя всюду охранял". Предлагая государю на ту или иную должность свое-го кандидата, она неизменно сообщает об его отноше-нии к Распутину. Так о князе Урусове, которого она прочит на пост обер-прокурора Св. Синода, она пояс-няет в скобках: "Познакомился с нашим Другом". Говоря о кандидатуре на ту же должность Гурьева, она пи-шет: "Любит нашего Друга". Относительно Петроградс-кого градоначальника кн. Оболенского она утверждает: "Он стал лучше с тех пор, как слушается советов наше-го Друга". Про А.Н.Хвостова и его кандидатуру на пост министра внутренних дел она решительно заявляет: "С тех пор, как и наш Друг за него высказался, я оконча-тельно уверовала, что это лучшее назначение". Передает Александра Федоровна государю и указания Распутина, касающиеся способа ведения войны и направления на-ших усилий на ту или иную часть фронта. Мало того, с очевидной непоколебимой верой в чудотворную силу Распутина Александра Федоровна сообщает государю, что, узнав о наших каких-то военных операциях, успеху которых помешал туман, Распутин "выразил сожале-ние, что не знал об этих операциях раньше, ибо в таком случае тумана бы не было, но что, во всяком случае, туман впредь мешать нам не будет". Надо, однако, при-знать, что Распутин, проводя своего кандидата, сперва тщательно старался выяснить степень приемлемости его самой государыней и лиц, ей неугодных, поддерживать не решался, хотя бы это и входило в его расчеты. Так, например, он состоял в близких сношениях с Витте, но, зная отношение к нему царской четы, и заикнуться о нем не смел". Конечно, Гурко не верит в то, что отец мог распоз-навать людей. Но при этом было известно, как много давал отец подтверждений именно этой своей способ-ности. Ведь многие из знакомых Гурко поплатились ка-рьерой именно потому, что отец смог предупредить их дурные намерения. (За каждым человеком числятся гре-хи. За кем -- большие, за кем -- меньшие. На то и раска-яние дается. Сам Владимир Иосифович Гурко был от-мечен доверием царя и имел чин камергера. Но после назначения на должность в Министерство внутренних дел не удержался и попользовался казенными деньгами. В тот год разразился голод, и Гурко заключил сделку с неким купцом о поставке хлеба в бедствующие губер-нии. Сумма доходила до миллиона. Нуждающимся же хлеба попало очень мало. Мошенничество вышло нару-жу, Гурко отставили.) Он же пишет, что в телеграммах отца не было смыс-ла. Соглашусь, не было -- для тех, кто не мог их понять. Впрочем, об этом я уже говорила. Гурко попрекает Александру Федоровну в ссылках на отца. Но что же делать, если при дворе не нашлось честного человека, кроме отца, мнением которого можно было мерить других. И другое. Александру Федоровну ругали за то, что она прислушивалась к советам отца по всякому поводу. Но есть очень много свидетельств того, как она посту-пала по собственному усмотрению и в противополож-ность мнению отца. И тот же Гурко пишет, что пред-ставляется весьма сомнительным, мог ли бы Распутин, невзирая на все свое влияние, заставить царицу отка-заться от осуществления какого-либо намерения, ко-торое она горячо желала исполнить. Она осознавала себя царицей, и правила самодержавия были ею усвоены вполне. Надо понимать разницу между советом и руко-водством. Случай или закон? Еще один важный пункт. Иногда Александра Федо-ровна, чтобы придать больший вес своим предложени-ям, ссылалась на отца, который часто и не принимал участия в обсуждениях. В тех же случаях, когда исполнялись советы отца, получалось почти всегда хорошо. И Гурко вынужден это признать: "Увеличилась у Николая Второго и Алексан-дры Федоровны вера в правильность советов Распути-на и после того, как принятие государем верховного командования армией не только не имело тех дурных результатов, которых опасались министры, а наоборот, вызвало заметное улучшение нашего положения на фронте. Между тем в той упорной борьбе, которую вынес государь по поводу задуманного им личного воз-главления армии, его усиленно поддерживал Распутин, и государыня это впоследствии неоднократно на-поминала царю". Подчеркну: "Увеличилась вера и после того..." Зна-чит, это не единственные примеры, если вера увели-чилась. Конечно, Гурко называет это случайным стечением обстоятельств. Но при иных обстоятельствах он назвал бы это законом. "Бессмертные штаны" Гурко явно с осуждением приводит слова Александ-ры Федоровны из одного ее письма Николаю в Ставку: "Уверяю, я жажду показать всем этим трусам свои бес-смертные штаны, я вижу, что присутствие моих черных брюк в Ставке необходимо, такие там идиоты". (Пояс-ню, что Александра Федоровна иногда, подтрунивая над Николаем, видя его нерешительность в чем-либо, гово-рила: "Я ношу штаны, а не ты".) Гурко усмотрел в сло-вах царицы претензию на руководство, в частности, войной. Но это не так. "Такие там идиоты" -- вот ключ к тому, что в действительности сказала Александра Фе-доровна. Даже ее слабые возможности способны повли-ять на положение там, где находятся люди, подобные обретавшимся тогда возле царя. Александра Федоровна только это "штанами" и сказала. Но даже недоброжелатели не могли не замечать уси-лий, которые прилагала Александра Федоровна, чтобы помочь раненым. При этом важно, что делала это она по наставлению отца. Александра Федоровна говорила Анне Александровне: "Я замечаю, что в моем присутствии больные действительно держатся спокойнее, когда я держу их за руку, они говорят, что боль утихает. Я ду-маю, это от того, что все мои мысли сосредоточены на нашем Друге. Я стараюсь поступать, как он". Гурко: "Осенью 1915 года во дворец прибыла депута-ция от Св. Синода, привезшая государыне благословен-ную грамоту за ее деятельность на пользу раненых; го-сударыня была столь смущена, что заявила о невозможности для нее выйти к прибывшим архипастырям, так как чувствует, что горловая спазма лишит ее способно-сти промолвить хотя бы несколько слов. Надо было упот-ребить много усилий, чтобы убедить ее выйти к иерар-хам церкви, причем маленький наследник принимал в этих уговорах очень деятельное участие". Каверзы и поклепы Однако это не мешало врагам трона продолжать пле-сти интригу. Здесь приведу свидетельство Руднева относительно того, к каким уловкам прибегал "честнейший молит-венник" Труфанов: "Года за полтора до переворота 1917 года известный бывший монах Илиодор Труфанов при-слал в Петроград из Христиании свою жену с поруче-нием предложить царской семье купить у него в руко-писи написанную им книгу, выпущенную впоследствии под названием "Святой черт", где он описывает отно-шение Распутина к царской семье, набрасывая на эти отношения тени скабрезности. Этим вопросом заинте-ресовался Департамент полиции, и на свой риск и страх вступил в переговоры с женою Илиодора о приобрете-нии этой книги, за которую Илиодор просил, насколь-ко помню, 60 000 руб. В конце концов дело это было представлено на усмотрение императрицы Александры Федоровны, которая с негодованием отвергла гнусное предложение Илиодора, заявив, что "белое не сделаешь черным, а чистого человека не очернишь". Кстати, отец часто повторял: "Все минется, одна правда останется". По соображениям Труфанова и его покровителей, подлинным правителем России был мой отец. Дальше рисовалась леденящая картина: "безумный монах" (так прозвал отца Труфанов, хотя тот ни монахом, ни бе-зумным не был) и Анна Александровна Вырубова всту-пили в сговор с немецкой шпионкой, царицей. Их цель -- гибель России. Трезвой мысли в поклепах искать трудно. Зато можно одним замечанием разрушить и без того шаткий домик наговора. В ряд заговорщиков поставлена Анна Александровна. Ей в вину кроме любви к царской семье и привязанно-сти к отцу недоброжелатели трона поставить не смогли ничего. Но и этого оказалось достаточно: зачем любит? На какие каверзы, какое шпионство она при своем простодушии была способна? Какие секреты выведы-вать? Какие тайны хранить? Она, сделавшая достояни-ем света потаенные страницы личной жизни... На руку врагам трона были и "невинные" забавы мо-лодых аристократов. Анна Александровна как-то расска-зала, как ее невестка, придя на чай, смеясь, сообщила: -- Мы распустили новые слухи о Николае. Это так весело! Глава 28 СМЕРТЬ РЯДОМ Диета Феликса -- "Ему нужен я" -- "Афедроны помешали" -- Попытка совращения -- -- Ожидание ужаса -- Прощание с царской семьей -- -- Печать гибели -- Утро последнего дня -- -- Последний ужин -- Круг замкнулся Диета Феликса Участь России не сказывалась на судьбе Феликса Юсупова, который старался, не слишком, впрочем, усердно, стать нормальным мужем. В марте 1915 года Ирина Александровна родила ему дочь. Царь принял на себя хлопоты крестного отца, а вдовствующая императрица, прабабушка ребенка, -- крестной матери. Вскоре после этого отец Феликса был назначен ге-нерал-губернатором Москвы, но там он вскоре попал в затруднительное положение из-за своих диктаторских замашек. Выставляя идейные начала в разговорах о причинах участия в убийстве моего отца, Феликс никогда, разу-меется, и не заикался об истории отставки в 1915 году Юсупова-старшего с поста начальника Московского военного округа. Не в силах мстить царю, он мстил мо-ему отцу. Уверена, что он складывал свою месть из ка-мешков, представлявшихся ему глыбами. Но это было так мелко! Феликс Сумароков-Эльстон не был надежным чело-веком для такой должности. Сказалось то, что, получив через женитьбу титул князя Юсупова, он старался ут-вердиться в новом "сиятельном" положении. Но делал это слишком напористо. Он считал любое противодей-ствие личным вызовом и следствием предательства и был убежден, что несогласные с ним действуют заодно с партией сторонников Германии, относя к последним царицу и моего отца. Сумароков-Эльстон с готовностью присоединился к заговору, преследовавшему цель свер-гнуть царя, заточить царицу в монастырь и сослать мое-го отца обратно в Сибирь. Мой отец (вернее, его смерть) превратился для Фе-ликса в навязчивую идею. Но Феликс не был бы самим собой, если бы не нагромоздил вокруг пошлого уголов-ного убийства "роковые страсти", сообразные его про-тивоестественным наклонностям. Семейную жизнь с Ириной Александровной Феликс называл "диетой". Опыт порочной страсти никогда не оставлял его. (При этом не стану отрицать -- Феликс любит жену и живет с ней до сих пор. Хотя кто загляды-вал в их спальню?) Отношения с Дмитрием, то возоб-новлявшиеся, то затухавшие, не слишком привлекали Феликса. С полным подчинением Дмитрия для Феликса исчезла острота, а значит, притягательность связи. "Ему нужен я" Подчинить себе Распутина, подавить и раздавить -- вот цель, достойная артиста, каким, без сомнения, во-ображал себя Юсупов. По Петербургу ходили слухи, похожие на сказку. Будто бы Феликс закрывается в особой комнате своего огром-ного дворца и часами смотрит на бесценную жемчужи-ну "Перегрину" -- гордость ювелирной коллекции рода Юсуповых. Эта жемчужина -- по преданию -- одна из двух, принадлежавших некогда египетской царице Кле-опатре. Вторую великая грешница растворила в уксусе на пиру, данном ею в честь Антония. Так вот, Феликс будто бы впадал в мистический транс от созерцания огромной жемчужины и, выходя из комнаты после сеанса, воображал себя самой Повелительницей Египта. Не знаю, правда ли и другое: будто Феликс в память своего кумира Уайльда устраивал тайные представле-ния пьесы "Суламифь", где роли и Суламифи, и Иоан-на Крестителя исполняли мальчики из балетных. В глав-ный же момент действия проливалась настоящая кровь. Подробности передавались самые отвратительные. Нуждаясь в доверенном лице, Феликс отправился навестить Марию Евгеньевну Головину. Он изложил ей свои желания, напустив поэзии ровно столько, сколько понадобилось, чтобы сбить с толку добрую душу, пол-ную сочувствия. В подобных делах Мария Евгеньевна была невежественна и поняла все так, будто бедный Феликс наконец-то захотел излечиться. Она с жаром принялась уговаривать его повидаться с человеком, которого счи-тала воскресшим Иисусом Христом. Как бы там ни было, их цели сошлись. Местом встречи был назначен снова дом Головиных. Там, перемолвившись парой слов, Феликс и отец дого-ворились о следующей встрече -- у нас дома. Как-то мы с Варей, вернувшись с прогулки, увидели красивого изысканно одетого молодого человека, бесе-довавшего с отцом в столовой. Это и был князь Юсупов. Мы пробыли в столовой не больше пяти минут, обме-нявшись ничего не значащими фразами. Я обратила вни-мание только, что на столе стоял один бокал с вином. При нас отец отпил из него один раз, а потом Феликс не выпускал бокал из рук, то и дело прикасаясь губами к краю в том месте, где оставались следы губ отца. После ухода Феликса я спросила отца, зачем тот при-ходил. Отец ответил, что за помощью. И добавил: -- Ему нужен я. С того дня молодой Юсупов стал у нас в доме посто-янным гостем. "Афедроны помешали" Несмотря на то, что война продолжалась уже более двух лет, Юсупов ни разу не выказал желания отпра-виться на фронт. Тогда существовал закон, принятый в интересах кре-стьянских семей, по которому единственного сына нельзя было призвать в армию. Однако в законе не уточ-нялось, что он применим только к крестьянским семь-ям. Этой лазейкой и воспользовался Феликс. Он дей-ствительно остался единственным сыном после смерти старшего брата -- Николая, но его никак нельзя было отнести к числу "незаменимых кормильцев семьи". Тем не менее, он прикрывался этим законом до тех пор, пока царица выговорила ему за нежелание служить. Деваться было некуда. Феликс записался в Пажеский корпус (там готовили офицеров). 29-летний Феликс ока-зался самым старшим среди однокашников, в большин-стве почти подростков. Будь на месте Феликса нормаль-ный мужчина, он стал бы опекуном младших, подавая хороший пример. Другой, но -- не Феликс. Он усмотрел в своем новом положении приятные возможности. Го-ворили: "У Феликса закружилась голова в цветнике". Военные науки Феликс "не превзошел", -- "афедроны помешали". Это правда, да и сам Феликс не скрывался. Попытка совращения Отец не обманывался относительно порочности Фе-ликса и его намерений. Но он был уверен, что сумеет переломить волю князя. Была и еще причина, по кото-рой отец взвалил на себя эту ношу. Зная, что мать Феликса близка с великой княгиней Елизаветой Федоровной и что они обе возглавляют одну из самых деятельных оппозиционных царице групп, отец надеялся, что, помогая Феликсу, завоюет их друж-бу или, по крайней мере, добьется их непротивления, сможет погасить ненависть и прекратить заговоры, уби-вавшие Россию. Визиты князя держались в тайне, но Анна Александ-ровна о них все-таки узнала. Она, думая предупредить отца, принялась уговаривать его прекратить встречи с Феликсом. Она говорила: -- Феликс погиб. Он способен за собой потянуть всех. Отец отвечал: -- Пока пакостит, не погиб. Думал, что успеет остановить и остановиться на краю. Феликс же прилежно исполнял свою роль. Он делал вид, что поддается лечению, в то же время пытаясь вов-лечь отца в игру на роль любовника. Стараясь избежать огласки, Феликс всегда приходил к нам в дом по черной лестнице. Но в доме не считал нужным стеснять себя -- говорил громко и откровенно. Слуги или те, кого он считал таковыми, в расчет не брались. Дуня говорила: -- Он смотрел на меня незрячими глазами. Однако Дуня была там и слышала их разговоры. От нее я и знаю о многом, что тогда происходило. Однажды Феликс пришел пьяным. Не стал дожидать-ся отца в столовой, сразу проследовал в кабинет. Когда отец через несколько минут вошел туда, он увидел на кушетке голого Феликса. Не оставалось сомнений в том, что у Юсупова на уме. Отец ударил Феликса и приказал убираться. Мгно-венно протрезвевший Юсупов кое-как оделся и выбе-жал прочь. Ожидание ужаса Зима 1916 года даже для России была суровой. При-ходилось туго всем. Хуже всех -- солдатам на фронте от западной границы до самого Урала. Плохо одетые, пло-хо накормленные и плохо вооруженные, они совсем пали духом. Началось повальное дезертирство. В Петрограде и Москве женщины выстраивались в очереди у хлебных лавок и стояли на морозе целый день. Подойдя к заветной двери могли узнать, что хлеба нет. Ввели нормы на уголь и дрова. Отец впал в глубокое уныние. Все сорок пять лет своей жизни, за исключением очень коротких периодов, мой отец был оптимистом. Он всегда считал, что на всякое зло найдется добро, которое победит это зло; на всякое страдание всегда найдется утешение; милостивый Господь всегда рядом с теми, кто обращается к Нему в нужде. Но все-таки нужно, чтобы люди к Нему обратились. Русские же, за редкими исключениями, вовсе не спешили поклонить-ся Ему в ноги. А раз так, то им не на что надеяться; им уготованы уничтожение и гибель. В своих мыслях он называл это "их" судьбой, но не своей собственной. Он почему-то знал, что его уже не будет, и ему не придется пережить последнего мучи-тельного поражения и хаоса. Обрывки видений являли отцу картину ужасающих несчастий. Он бродил по квартире, придавленный гру-зом своих предвидений. Из-за небывалых холодов работы по хозяйству в По-кровском замерли. Мама разрешила Дмитрию поехать навестить нас. После приезда Дмитрия отец немного повеселел. Но когда настала пора Дмитрию возвращать-ся в деревню, отец, предвидя будущее, попросил его остаться на Рождество. Сказал: -- Это Рождество будет последним, которое суждено встретить вместе. Но Дмитрий обещал маме вернуться с Дуней в По-кровское до Рождества и потому отказался. Отец, конечно, оказался прав в своем предвидении. Отец начал совершать длительные прогулки в оди-ночестве. Его сопровождали лишь охранники. Теперь он был слишком погружен в мрачные раздумья и не бол-тал с ними, как прежде. Однажды под вечер, после прогулки по набережной, отец рассказал мне, будто видел, как Нева стала крас-ной от крови великих князей. Потом отвернулся и, по-шатываясь, прошел в кабинет. Там он написал длинное письмо, запечатал и отдал мне. -- Не открывай, пока не умру. Я неловко рассмеялась, -- не могла вообразить мир без отца. Прощание с царской семьей Тем временем Феликс нашел себе помощников. Великий князь Дмитрий Павлович легко дал себя убедить в правоте Феликса. Уже вдвоем они принялись за поиски сообщников. Все дело Феликс хотел обста-вить идейно. Он знал, что "большой круг" -- вдовствую-щая императрица Мария Федоровна, великие князья, их жены и приближенные заранее приветствуют любые действия, направленные против Распутина. Последнее же средство -- убийство -- тоже найдет их одобрение. Великая княгиня Елизавета Федоровна приехала из монастыря навестить Александру Федоровну и произ-несла против Распутина обвинительную речь. Некото-рые члены Думы, особенно Маклаков и Пуришкевич, поносили отца в каждом своем выступлении. А в Сино-де всерьез обсуждали опасность "отвращения Распути-ным царевича от православной веры". Все вокруг было враждебным. Отец зачастил на "Виллу Родэ". В ответ на наши уве-щевания он раздражался (что было совершенно для нас непривычно, и так с ним, прежним, не вязалось) и буквально стонал в ответ: -- Скучно, затравили... Чую беду! Не могу запить того, что будет потом. Как-то утром отец вернулся домой обессиленным и едва смог одолеть ступеньки. Упал на постель. Обхватил голову руками, давя пальцами на глаза. Было слышно едва различимое причитание: -- Только бы не видеть, только бы не видеть... Вдруг раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и узнала голос царицы. Она была взволнована, даже не пыталась скрыть истерики. Царевич отправился на фронт вместе с отцом, чтобы поднять боевой дух в войсках, и заболел. -- Только Григорий Ефимович может помочь. Я бросилась к отцу. Он лежал, глядя невидящими гла-зами в потолок, и явно не слышал ни одного моего слова. Лицо его было пепельно-серым, руки ледяными. Печать гибели Отец знал, что смерть рядом.