ько одно: великий музыкант творит. Да-да, на моих глазах рождалось некое творение, и неважно, опера это, симфония ли, или что-то из области христианского хард-рока, -- важен сам факт рождения чего-то нового, доселе несуществующего. Нет, что бы там ни было, а наблюдать творческий процесс композитора выпадает на долю не каждого смертного. На какое-то время я отвлекся от тревожных дум, поглощенный необычным зрелищем. Фома уже забыл обо мне. Его иерейский басок порой врывался в барабанную дробь пальцев, а самозабвенное закатывание глаз и мерное потряхивание гривы длинных волос свидетельствовали о том, что для Фомы сейчас не существует ничего, кроме его творения -- возможно, еще незрелого, сырого, только-только зарождающегося, но уже обретающего свое неповторимое лицо.
К великому моему облегчению Фома вскоре исчез и я остался один. Если Сотников где-то поблизости, то сейчас самое время для нашей с ним встречи. На часах было без десяти одиннадцать. Время, им же самим отпущенное на ожидание, истекало, и тревожные мысли роем носились в моей голове. Я терялся в догадках, не зная, что и подумать. Уж не случилось ли с ним что-нибудь?

11.

В десять минут двенадцатого я понял, что Сотников не придет. Значит, что-то ему помешало. Или кто-то. Я вернулся в номер и на немой вопрос Щеглова лишь развел руками. Щеглов нахмурился и зашагал по комнате, с пристрастием жуя незажженную папиросу.
-- По-моему, я где-то дал маху, -- пробормотал он. -- Теперь ясно, что записку писал не Сотников.
-- Кто же? -- спросил я.
-- Если бы я знал! -- Он остановился и приблизился ко мне. -- Послушай, Максим, грядут какие-то события, и эта записка -- лишь незначительное звено в их длинной цепи. Чует мое сердце -- неспроста все это. Кто-то что-то замышляет, но кто и что, я никак не могу взять в толк. Наверняка Артист приложил ко всему этому свою руку.
-- Артист?
-- Да, Артист. Это коварный враг, коварный и умный... Ты ничего не слышишь?
Я прислушался. Ни единого звука не доносилось до моих ушей, и лишь Мячиков все также метался по своему номеру, не находя себе места.
-- Мячиков, -- сказал я.
-- Мячиков, -- словно эхо отозвался Щеглов.
-- Ну и что? При чем здесь Мячиков?
Он ничего не ответил. Внезапно погас свет.
-- Что это? -- насторожился Щеглов.
-- Не знаю, -- почему-то шепотом ответил я.
Отблеск уличного фонаря частично освещал помещение, и в его неверном свете я отчетливо видел, как блестят глаза и пульсирует жилка на лбу отважного сыщика, замершего посередине номера в напряженной позе. За стеной постанывал Григорий Адамович.
Щеглов пожал плечами.
-- Ничего не понимаю. Ни-че-го!
Внезапная мысль пришла мне в голову.
-- А ведь записка написана для того, чтобы выманить меня отсюда!
-- Ты думаешь? -- с интересом спросил Щеглов.
-- Точно, Семен Кондратьевич! Сами посудите...
-- Есть другой вариант: кому-то нужно было перекрыть проход на четвертый этаж. До десяти вечера в холле еще людно, ты сам убедился в этом, и пройти наверх незамеченным практически нельзя -- кто-то смотрит телевизор, женщины меняют ведра, кто-то выходит на лестницу покурить. Да и Фома битый час, а то и больше, вертелся там, словно маятник. После десяти пройти гораздо легче, но кому-то очень нужно было оттянуть время, хотя бы на час, причем этот кто-то наверняка знает, что некто обязательно воспользуется лестницей.
-- Ничего не понимаю, -- признался я. -- А причем здесь я?
-- Этот кто-то выманил тебя на лестницу с единственной целью -- сделать из тебя сторожа. Ты честно выстоял час и даже прихватил лишние десять минут. За тобой все это время наверняка наблюдали. Вспомни, может быть, ты видел кого-нибудь, кто показался тебе подозрительным?
Я напряг свою память, но ничего вспомнить не смог.
-- Я ждал доктора и поэтому на других людей не обращал внимания.
-- На это и рассчитывал таинственный "кто-то", писавший записку, -- кивнул Щеглов.
-- Кто же он?
-- Это может быть все тот же Артист. Похоже, он решился на какой-то отчаянный шаг, но что это за шаг и против кого он направлен, я пока что сказать не берусь. Впрочем, я могу и ошибаться. Возможно, этот шаг делает не Артист, а Баварец. Эх, знать бы, кто этот Артист...
-- Его знает Сотников, -- напомнил я. -- Может быть, мне стоит к нему наведаться?
-- Утром, -- Щеглов покачал головой. -- Сейчас он наверняка еще пьян, и ты лишь зря потратишь время. Да и небезопасно тебе ходить по пустым коридорам. А утром обязательно сходи... Тихо! -- Он весь напрягся, прислушиваясь к ночной тишине. Я последовал его примеру. -- Слышишь?
-- Ничего не слышу, -- признался я.
Щеглов утвердительно кивнул.
-- Утих наш горемыка.
-- Заснул, наверное.
Щеглов отрицательно покачал головой.
-- Вряд ли. Пойдем! -- Он стремительно ринулся к двери, увлекая меня за собой.
-- Куда? -- удивился я, следуя за ним.
Но Щеглов оставил мой вопрос без внимания. Выскочив в коридор, он тихо, но настойчиво постучал в мячиковский номер.
-- Что вы делаете? -- недоуменно спросил я.
Но он снова промолчал.
-- Кто? -- глухо донеслось из-за двери.
-- Это я, Щеглов! Откройте, Григорий Адамович, -- громко прошептал Щеглов.
Замок щелкнул, и на пороге появился бледный, измученный Мячиков. Голова его была обвязана полотенцем, в глазах затаились тоска и боль.
-- Что случилось? -- Голос его звучал неприветливо и настороженно.
Щеглов поинтересовался его здоровьем.
-- Спасибо, хреново, -- ответил Мячиков хмуро.
-- А у нас, знаете ли, неприятность, -- продолжал Щеглов, -- свет погас. Вот мы и решили заглянуть к вам. У вас со светом все в порядке?
Щеглов с любопытством заглянул в номер через плечо Мячикова.
-- Как видите, -- ответил тот. -- Наверное, пробки полетели.
-- Я так и думал. А что это у вас, Григорий Адамович, окно открыто настежь?
-- Душно. Вы же знаете мой принцип: свежий воздух и сон -- лучшие лекарства от всех болезней. Я вот уже было заснул, а вы меня разбудили. -- В его голосе чувствовалось раздражение. -- Теперь опять зуб разболелся.
-- Простите нас, уважаемый Григорий Адамович, мы не знали, что вы спите. Может, анальгин возьмете?
-- Я же вам говорил, -- еще более раздражаясь, ответил Мячиков, -- что я не пью анальгин. Идите спать, Семен Кондратьевич, и не беспокойтесь обо мне, я как-нибудь дотяну до утра, а там... там поглядим.
Мы пожелали ему спокойной ночи и вернулись к себе в номер. Часы показывали начало первого ночи. Щеглов плотно прикрыл за собой дверь и приложил палец к губам. Я замер с раскрытым ртом, повинуясь его жесту, хотя один вопрос вертелся у меня на языке.
-- Ложись спать, Максим, утро вечера мудренее.
-- А вы?
-- А мне сегодня спать нельзя, есть кое-какие мысли. Если что -- разбужу.
Минувший день изрядно вымотал меня, и я с удовольствием последовал совету Щеглова. Засыпая, я видел, как он неподвижно сидит на своей кровати и невидящим взглядом смотрит прямо перед собой -- Щеглов думал.

 

ДЕНЬ ПЯТЫЙ 1.

Кто-то настойчиво тряс меня за плечо.
-- Вставай, Максим!
Я открыл глаза и первым делом взглянул на часы: без двадцати два.
-- Что случилось?
Темный силуэт Щеглова возвышался над изголовьем моей кровати. Даже не видя в темноте его лица, я чувствовал -- он сильно взволнован. До моего слуха донеслись странные звуки, напоминающие шум работающего трактора или... Вертолет!
-- Что это? -- с тревогой спросил я.
Он приложил палец к губам.
-- Это они. Скорее, Максим, а то мы их упустим!
В мгновение ока я был на ногах.
-- Пойдем! -- приказал Щеглов, когда я оделся. -- Только тихо.
-- А Мячиков? -- прошептал я.
Он покачал головой и, как мне показалось, усмехнулся.
-- Пусть отдыхает. Ему сейчас не до нас.
Да, подумал я, когда болят зубы, весь свет не мил.
Мы осторожно вышли в коридор, но, к моему изумлению, отправились не в сторону холла, а в противоположную -- туда, где коридор заканчивался тупиком, вернее, небольшим окном. Щеглов не без труда открыл его и взобрался на подоконник.
-- Не отставай! -- шепнул он и исчез в темном оконном проеме. Тут только я увидел, что в этом месте с наружной стороны здания проходит пожарная лестница. Щеглов, видимо, знал об этом давно. Я мысленно восхитился его умением видеть то, что, казалось бы, видеть совершенно не обязательно.
Недолго думая я последовал его примеру и уже через пару минут оказался на крыше, покрытой слоем сырого, грязно-белого снега, который интенсивно таял и превращался в воду буквально от одного прикосновения к нему. Я мгновенно промок, увязнув чуть ли не по пояс в этой вязкой снегоподобной жиже. Ночь была ясная, лунная, и крыша великолепно просматривалась. Грохотало так, что я не слышал собственного голоса. Кто-то схватил меня за руку и втащил в тень, отбрасываемую широкой вентиляционной трубой.
-- Шевелись, Максим! -- крикнул Щеглов, сверкнув глазами. -- Сейчас начнется... Взгляни-ка наверх.
Я поднял голову. Прямо над нами висел вертолет и яростно вращал лопастями. Страшный ветер, поднятый им, чуть не сдувал нас с крыши.
-- Клиент прибыл, -- усмехнулся Щеглов, крепко сжимая мою руку. -- Теперь гляди в оба.
Из черного брюха вертолета нырнула вниз легкая, чуть заметная лента веревочной лестницы. Чьи-то ноги показались на ее верхних ступеньках.
-- Ага! -- радостно воскликнул сыщик. -- Вот он, голубчик!
Человек спустился уже до середины трапа, когда на противоположном конце крыши метнулась чья-то быстрая тень и скрылась за невысокой постройкой, каких здесь было множество. Крыша была плоская, с бордюром, и перемещаться по ней было легко.
-- Если не ошибаюсь, к нам пожаловал Артист собственной персоной, -- спокойно произнес Щеглов и кивнул в ту сторону, где только что мелькнула тень неизвестного. Но за всем его видимым спокойствием я сумел разглядеть бурю чувств, клокотавшую в его груди.
Что-то звякнуло у моего уха, ударившись о жесть вентиляционной трубы.
-- А, черт! -- выругался Щеглов, толкнув меня в укрытие. -- Он нас заметил. А метко бьет, мерзавец! Не зацепил?
Я сказал, что нет, не зацепил, и почувствовал дрожь в коленях. Пройди пуля тремя сантиметрами правее, и не писал бы я сейчас эти строки. Удивительно, но я не слышал выстрела.
Выхватив пистолет, Щеглов ринулся вперед. Я последовал за ним, но поскользнулся и во весь рост растянулся в густом месиве из снега, льда и воды. На душе сразу стало гадко и неуютно. В темноте прозвучало два выстрела, чьи-то ноги зашлепали по гудроновому покрытию. Я поднял голову и увидел, как незнакомец поднимается по лестнице, так и не добравшись до крыши. Очевидно, перестрелка спугнула его и он решил убраться, пока еще есть возможность. Сделка не состоялась.
Я бросился туда, где только что, по-моему, мелькнула фигура Щеглова, и чуть было не свалился ему на голову. Щеглов медленно исчезал в зияющем чернотой люке, правой рукой сжимая пистолет, а левой нащупывая невидимые в темноте скобы.
-- Быстрей! -- крикнул он, скрываясь во мраке.
Следуя за ним, я краем глаза заметил, что вертолет втянул в свое нутро веревочную лестницу и теперь плавно уходил в сторону, одновременно разворачивая корпус.
Я буквально съехал вниз по отвесной стене, едва касаясь ржавых металлических скоб, и очутился на лестничной площадке четвертого этажа. Этаж был погружен во тьму, но как раз над люком висела луна, и в ее холодном свете я едва различил фигуру Щеглова. Щеглов уже несся по лестнице, настигая невидимого врага и освещая себе путь фонарем, и мне оставалось лишь последовать за ним. На площадке третьего этажа мы нос к носу столкнулись с каким-то человеком, внезапно вынырнувшим из темного холла и тут же отпрянувшим назад. В руке его блеснул пистолет.
-- Что случилось? -- испуганно выкрикнул он.
Голос его показался мне подозрительно знакомым. Щеглов быстро вскинул свой пистолет на уровень груди.
-- Не двигаться! -- рявкнул он.
Луч фонаря упал на бледное лицо незнакомца. Это был Мячиков.
-- Что вы, что вы! -- пролепетал он, пятясь в холл. -- Это же я, Мячиков! Опомнитесь, Семен Кондратьевич! Да что произошло, в конце концов?!
Щеглов сник и опустил оружие.
-- Упустил, -- глухо процедил он сквозь зубы.
-- Вы видели здесь кого-нибудь? -- быстро спросил я Мячикова. -- Кто-нибудь пробегал?
-- Нет... да... да-да! Пробегал! -- вдруг заорал тот. -- Как только я услышал выстрелы, сразу же бросился сюда. Вижу -- сверху несется...
-- Кто?!!
-- Мужчина, плотный, высокий, седой, в длинном темном плаще, -- затараторил Мячиков, вытаращив глаза. -- А что, нужно было его задержать?
-- Куда он побежал? -- набросился на него я.
-- Вниз!
Я резко повернулся к Щеглову.
-- Семен Кондратьевич! Что же вы сидите...
В кромешной тьме я смутно различил его силуэт. Щеглов сидел на ступеньках с опущенной головой и совершенно безучастным видом.
-- Поздно, -- махнул он рукой. -- Теперь уже поздно.
Снизу донесся топот множества ног и чьи-то приглушенные голоса. Щеглов резко поднялся.
-- Уходим, -- сказал он. -- Нечисть полезла из "преисподней", и нам лучше убраться с ее пути. Мы еще не готовы к открытой схватке.
-- Да-да, пойдемте скорее, -- засуетился Мячиков, боязливо озираясь.
Еще не дойдя до своего номера, мы услышали, как несколько человек миновали лестничную площадку третьего этажа и умчались наверх.
-- Зря торопитесь, ребята, -- криво усмехнулся Щеглов. -- Клиент уже отбыл. Проспали вы его.
-- Ради всего святого, объясните, что здесь произошло? -- взмолился Мячиков.
Мы как раз входили в наш номер. Глаза уже настолько привыкли к темноте, что дискомфорт от отсутствия освещения практически не ощущался.
Я вкратце рассказал ему о только что минувших событиях, хотя, честно признаюсь, сам не до конца понял их смысл.
-- Ах, какая жалость, что он от нас ушел! -- с сожалением воскликнул Мячиков. Мне показалось, что он заскрипел зубами.
-- Артист -- это пешка, -- возразил Щеглов, -- а вот Клиента мы упустили действительно зря.
-- Ваша правда, -- согласился Мячиков и вдруг застонал.
-- Что с вами? -- спросил я.
-- Болит, -- промычал он сквозь зубы. -- Так болит, что... Я, с вашего позволения, покину вас, друзья. Мне лучше побыть одному.
-- Конечно, идите, -- ответил я, от всей души сочувствуя ему. -- Если будет совсем плохо, дайте знать.
Мячиков ушел. Минут пять спустя Щеглов приложил ухо к стене, отделяющей наш номер от мячиковского, и прислушался.
-- Стонет, -- сказал он, садясь на кровать. -- Несчастный человек.
-- Еще бы! Зубы -- дело нешуточное, -- отозвался я.
Он вдруг вскочил, приблизился вплотную ко мне и шепнул в самое ухо:
-- Запомни: зубы здесь совершенно не причем.
Я вопросительно уставился на него, но спрашивать ни о чем не стал: если нужно, Щеглов сам мне все объяснит. Но вместо этого он спросил:
-- Кстати, кто, по-твоему, этот высокий, плотный, седой мужчина, которого видел Мячиков?
-- Судя по описанию, это был седой доктор.
-- Вот именно, судя по описанию. Ладно, Максим, ложись спать. Надеюсь, до утра больше ничего не произойдет.
Он оказался прав. Остаток ночи прошел спокойно, и тем не менее я долго не мог заснуть. В голове была сплошная каша, события, следовавшие одно за другим, совершенно сбили меня с толку. И лишь под утро я забылся тревожным, тяжелым сном, наполненным какими-то жуткими, сюрреалистическими сновидениями.

2.

Проснулся я поздно и сразу же вскочил с постели. Целый сонм дурных предчувствий не давал мне покоя. Щеглова в номере не было. Быстро одевшись, я вышел в коридор.
У раскрытого окна, того самого, через которое мы совершили ночную вылазку, спиной к коридору стоял Щеглов и курил. На подоконнике красовалось уже не менее полудюжины окурков.
-- Встал? -- покосился он на меня через плечо. -- Отлично. Ступай к Сотникову и выпытай у него все до конца. Постарайся, Максим, сделать это, очень тебя прошу. И запомни: главное -- истинное имя Артиста.
Дверь ближайшего номера отворилась, и из нее показался Мячиков. Ночью из-за темноты я не мог его хорошо разглядеть, но сейчас... Сейчас перед нами стоял человек, лишь отдаленно напоминавший того жизнерадостного, вечно улыбающегося Мячикова, которого я знал всего лишь сутки назад. Григорий Адамович был не то что бледен -- он был зелен, зелен до желтизны, щеки его ввалились, глаза горели лихорадочным огнем, губы дрожали.
-- У вас жар! -- кинулся я к нему.
-- Нет! -- выкрикнул он и предостерегающе поднял руку, как бы останавливая меня.
-- Да что с вами? Я позову врача.
-- Не надо врача! -- Голос его срывался. -- Никого не надо. Это вы во всем виноваты. Вы... вы... Простите, мне очень плохо, я вряд ли дотяну до вечера. Еще раз простите.
Шатаясь, он прошел в туалет.
-- По-моему, он бредит, -- шепнул я Щеглову, но тот отрицательно покачал головой.
-- Нет, Максим, это не бред.
-- Что же это тогда?
-- Ступай к Сотникову, -- вместо ответа сказал он. -- И будь осторожен.
Как я и предполагал, медпункт оказался на замке. Я спустился в биллиардную, но не рискнул заходить в само помещение, дабы не встречаться с алтайцами, опознавшими меня накануне, а притаился у входа, в темной нише, где меня никто не мог заметить. В первую очередь я прислушался к голосам, доносившимся из биллиардной, и без труда узнал тех, кого я здесь, собственно, и ожидал встретить. Это были алтайцы, все четверо. Они громко спорили, совершенно не заботясь о том, что их может услышать кто-то посторонний. Их слова без искажений долетали до меня, и мне оставалось только слушать.
-- Ты все-таки думаешь, что этот чертов Клиент где-то здесь?
-- Почем я знаю! Но в том, что Артист встречался с ним, не сомневаюсь.
-- Мне кажется, Артист на крыше был не один. Никто не слышал выстрелов?
-- Крестись, если кажется.
-- Я слышал, но точно утверждать не могу.
-- Что же это может значить? Баварец божится, что в тот час дрых без задних ног и абсолютно ничего не слышал, а когда прибыл туда со своими парнями, вертолета и след простыл. Можно ему верить?
-- Кто ж его разберет? Впрочем, я скорее поверю, что он дрых, чем в то, что всю ночь продежурил на крыше, карауля Клиента.
-- А я ведь его предупреждал, что Клиент может объявиться в любую минуту!
-- Кто ж знал, что тот воспользуется вертолетом!
-- Да ты высунь свой нос наружу -- на чем же еще сюда доберешься?
-- Что верно, то верно. Но кто же тогда носился по крыше?
-- А ты у Артиста спроси, он тебе скажет, с кем он там в кошки-мышки играл.
-- Вот сам и спрашивай, а мне еще жизнь дорога.
-- Ха-ха-ха!
-- Эй, Самсон, хорош дрыхнуть, сгоняй к Лекарю за пойлом!
Я насторожился. Теперь было ясно, что доктора Сотникова здесь нет, зато был Самсон, которого я во что бы то ни стало должен увидеть. Интересно, кто же им окажется?..
Из глубины биллиардной послышалось чье-то кряхтение, сопение и бормотание -- и снова требовательный голос одного из алтайцев:
-- Вставай, вставай, боров жирный! Заодно пустую посуду снеси, чтоб здесь не маячила. Во, нализался!
-- Иду, иду, -- проворчал кто-то в ответ.
Я вжался в стену, слившись с темнотой, и стал ждать. И вот наконец мимо меня, шатаясь и чертыхаясь, с пустой четырехгранной бутылью в руке, проковылял сам директор дома отдыха. Вот так штука! Выходит, он и был Самсоном!
Я решил подождать, когда он вернется. Интересно, достучится ли он до Сотникова?..
Самсон вернулся на удивление быстро. Он пронесся мимо меня, совершенно трезвый и с выпученными от ужаса глазами.
-- Лекарь повесился! -- крикнул он с порога.
В ответ раздалась длинная, густая, аж до самых пят пробирающая брань.
Я выскочил из своего укрытия и бросился наверх. В кабинете врача хозяйничали Щеглов, седой врач и две женщины из отдыхающих. Тело Сотникова к моменту моего появления уже сняли с петли, и теперь оно покоилось на очищенном от хлама столе. Щеглов бросил на меня хмурый взгляд и промолчал. Лицо его было серым и злым. Смотреть на несчастного Сотникова я не мог, поэтому с пристрастием осмотрел петлю. Петля была сделана из тонкой капроновой веревки и крепилась за вентиляционную решетку под самым потолком в углу кабинета. Она висела достаточно высоко, и я непроизвольно начал шарить глазами в поисках какой-нибудь табуретки или стула, с которых можно было добраться до нее, но ничего, кроме кресла у письменного стола, не обнаружил. Я вопросительно посмотрел на Щеглова и встретил его многозначительный взгляд.
Седой доктор окончил осмотр тела и сказал:
-- Смерть наступила не менее двенадцати часов назад.
Щеглов издал какой-то мычащий звук и громко захрустел скулами.
-- Ах я осел! -- процедил он сквозь зубы, закатывая глаза. -- Ведь я должен был предвидеть это! Двенадцать часов!.. -- Он повернулся ко мне. -- В десять часов вечера он был еще жив. Ты понял?
Да, я понял. В десять часов он был еще жив, я прождал его на лестнице до одиннадцати, а в одиннадцать... Если седой доктор не ошибся, в одиннадцать его в живых уже не было. Значит, он повесился в интервале от десяти до одиннадцати вечера. Я взглянул на часы: половина одиннадцатого. Так-то. Пока я ждал его, поддавшись на провокацию, он сводил счеты с жизнью.
На душе было муторно и гадко. Не сказав никому ни слова, я вернулся в номер, завалился на кровать и впервые за эти дни задумался о бренности человеческого существования.

3.

Сколько я так пролежал, не помню, может быть, минут тридцать. Из коридора вдруг донесся какой-то шум. Я выскочил за дверь и увидел нескольких человек, бегущих в мою сторону из противоположного конца коридора. Они что-то кричали и отчаянно махали руками. Я поспешил им навстречу. Словно из-под земли вырос Щеглов.
-- Стойте! -- крикнул он. -- Что случилось?
-- Там... там... там человек! -- прохрипел один из бежавших, пожилой мужчина в вязаном свитере, и махнул рукой куда-то в сторону. -- Под окнами лежит!
-- Где?!
Мы бросились к окну в холле и попытались открыть его, но оно до того срослось с рамой, что нам пришлось изрядно попотеть, прежде чем мы добились результата. Я, Щеглов и еще кто-то выглянули вниз.
Человек неподвижно лежал под окнами противоположного крыла здания, справа от нас. По его позе можно было предположить, что он либо упал с крыши, либо его сбросили оттуда. Прямо над ним свисал длинный канат с узлами, верхний конец которого скрывался в окне четвертого этажа.
-- Так, понятно, -- пробормотал Щеглов и повернулся к седому доктору, только что подошедшему. -- Вы уже в курсе, доктор? -- Тот кивнул. -- Тогда идемте скорее!
Они помчались вниз, к выходу, я же отправился на четвертый этаж. Туда я поднимался впервые.
Этаж был пустынен и носил следы заброшенности, пыль толстым слоем лежала на всем, что способно было ее удержать. Стараясь ничего не трогать, я вычислил ту дверь, которая должна бы вывести меня к таинственному окну. Рядом с ней висел пожарный щит с традиционным набором инструментов: небольшая лопата, ломик, огнетушитель и так далее. Я перевел взгляд на саму дверь. Она была чуть приоткрыта, на косяке и на самой двери были видны свежие следы взлома. Я снова вернулся к пожарному щиту и особое внимание уделил ломику. Как я и ожидал, на одном из его концов остались следы краски -- той самой, которой была выкрашена дверь. Так, подумал я про себя, для начала неплохо. Я осторожно открыл дверь, стараясь не браться за ручку, и заглянул внутрь. Моему взору открылась картина, напоминающая сарай или в лучшем случае чердак. Куча старой мебели, в беспорядке сваленная по углам, сырость, полумрак, паутина и все та же пыль. Прямо передо мной было настежь распахнутое окно. То самое. Я нащупал на стене выключатель, но вспомнил, что света нет во всем здании. Впрочем, я вполне мог уже обходиться без света, так как глаза мои привыкли к этой серой мгле, царившей здесь повсюду. Именно благодаря этой новой способности своих глаз я вдруг с удивлением обнаружил, что пол в помещении чисто выметен. И это в то самое время, когда пыль со шкафов можно брать горстями! Значит, кто-то заметал следы, причем в буквальном смысле этого слова. Я подошел к окну и выглянул вниз. Там никого уже не было: ни Щеглова с доктором, ни тела. Я осмотрел подоконник. Может быть, приглядись я пристальней, то обнаружил бы там какие-нибудь следы, но мое внимание в этот момент привлекло нечто иное. Под подоконником проходила батарея отопления; именно к ней и был привязан канат с узлами, спускавшийся за окно. Я осмотрел пол рядом с окном, но ничего примечательного не нашел. Чуть ли не вплотную к окну стоял небольшой фанерный шкаф; я дернул сначала за одну, потом за вторую дверцу, но они оказались заперты. Я обошел шкаф и обнаружил, что задней стенки у него нет, а внутри он совершенно пуст. Это несколько озадачило меня.
-- Так, -- вдруг раздался резкий, неприятный голос Щеглова. -- Я же просил не заниматься самодеятельностью.
Я готов был простить ему даже это, так как понимал, что ему сейчас приходится хуже всех.
-- Семен Кондратьевич, по-моему, обстоятельства настолько изменились... -- попытался было возразить я, но он тут же перебил меня:
-- Ладно, опустим. Выкладывай, что удалось разнюхать.
Я рассказал ему о всех тех мелочах, которые сумел зафиксировать при обследовании помещения. Щеглов несколько смягчился.
-- Хорошо, на этот раз прощаю, но чтоб впредь...
-- Но ведь дорога была каждая минута!
-- Довольно! -- оборвал он меня.
Я стерпел и на этот раз.
-- Что вам удалось узнать о том человеке? -- спросил я минутой позже. -- Он жив? Кто он?
-- Он мертв, -- бесстрастно ответил Щеглов. -- И кто он -- никому не известно. Он умер от удара тупым предметом по голове около двенадцати ночи. -- Он пристально посмотрел мне в глаза. -- В это самое время в здании погас свет.
Мне стало холодно. Словно чья-то жуткая невидимая рука сжимала пальцы вокруг моего горла -- я знал, что она где-то здесь, эта рука, но не видел ее и поэтому не мог расцепить ужасных пальцев. Бессилие пугало меня более всего. Бессилие и неизвестность.
-- Судя по всему, его ударили в тот самый момент, когда он начал спускаться по канату. Рядом с телом найден этот нож. -- Щеглов вынул из кармана длинный узкий обоюдоострый кинжал и протянул мне. Я с трепетом взял это орудие убийства в руки, но ничего примечательного в нем не заметил. Щеглов уловил вопрос в моих глазах. -- Дело в том, что таким, или очень похожим, ножом был убит Мартынов. Этот нож вполне может оказаться тем самым.
Я поспешил вернуть кинжал Щеглову.
Пока Щеглов самолично осматривал помещение, я рассказал ему об утреннем происшествии в биллиардной и о подслушанном мною разговоре.
Щеглов заметно оживился.
-- Неплохо, -- сказал он. -- Значит, они думают, что Клиент здесь, в здании? Гм... Что ж, неплохо.
В комнату вошел Мячиков.
-- А, вот вы где! Не помешал?
Сейчас он выглядел несколько лучше, чем утром, но до здорового человека ему было еще далеко. И тем не менее он даже пытался улыбаться.
-- Рад вас видеть, Григорий Адамович, -- поприветствовал я его. -- Я так полагаю, вы идете на поправку. Как зубы?
-- Да так... -- он неопределенно махнул рукой. -- Но уже лучше. Благодарю вас, Максим Леонидович.
Щеглов никак не среагировал на появление Мячикова. А Мячиков, не ожидая особого приглашения, в свою очередь принялся осматривать помещение.
-- Какой ужас! Представляете? -- Он обращался исключительно ко мне. -- Я уже все знаю. Весь дом гудит, среди людей настоящая паника. Боюсь, добром это не кончится.
-- Добром? -- поднял голову Щеглов. -- О каком добре вы говорите, когда за четверо суток погибло четыре человека? Добром уже не кончится. -- Он сделал ударение на слове "уже".
-- Да-да, вы правы, -- согласился Мячиков. -- Какой ужас!
Проходя мимо шкафа без задней стенки, он случайно задел его плечом, и тот легко сдвинулся с места. Щеглов быстро оглянулся, приблизился к шкафу, внимательно осмотрел его и отодвинул в сторону. Нашим взорам открылся участок пола, покрытый толстым слоем пыли и испещренный следами чьих-то ног. Следы были свежими и явно принадлежали человеку очень высокого роста. Мы с Щегловым переглянулись.
-- Кто из отдыхающих носит большой размер обуви? -- спросил он у меня.
Я ненадолго задумался.
-- Если мне не изменяет память, -- начал я, -- то это может быть либо Сергей, супруг Лиды, либо...
-- ...либо Старостин, тот долговязый тип с Алтая, -- закончил Мячиков. -- Мне кажется, других гигантов среди нас нет.
-- Но вы забываете о бандитах, -- возразил я.
-- К сожалению, о них нам ничего не известно, -- сказал Щеглов, -- поэтому пока придется довольствоваться малым.
-- В таком случае Сергея следует исключить, -- заявил я.
-- Исключить его мы не можем, -- покачал головой Щеглов, -- но и заниматься им сейчас не будем. Вторая кандидатура нас устраивает в гораздо большей степени.
-- Верно! -- согласился Мячиков. -- Алтайцем следует заняться в первую очередь.
Щеглов молча кивнул, и мы продолжили осмотр. Внезапно под потолком что-то зашуршало и метнулось в темный угол. Я вздрогнул от неожиданности.
-- Это же летучая мышь! -- рассмеялся Мячиков. -- Я не удивлюсь, если мы встретим здесь привидение.
Через пару минут Мячиков вышел в коридор и продолжил поиски следов там.
-- Семен Кондратьевич! Максим Леонидович! -- послышался его нетерпеливый призыв. -- Идите сюда!
Мы устремились к выходу. Мячиков стоял у двери и бережно держал ломик с пожарного щита.
-- Вы обратили внимание на это? -- спросил он.
Я пожал плечами.
-- Да, им вскрыли дверь. Вон там остались следы краски.
-- Им могли не только вскрыть дверь, но и ударить того несчастного по голове, -- сказал Мячиков. -- Кстати, у вас не возникло вопросов, почему преступник не воспользовался ключом? Нет? Тогда посмотрите на замок.
Замок был "английский", как, впрочем, и все замки в здании. Замочная же скважина была наглухо забита обломанными спичками -- тем самым замок оказался выведенным из строя.
-- Неплохо, -- одобрительно произнес Щеглов.
-- Это еще не все, -- сказал Мячиков. -- Вот, посмотрите на этот предмет, -- он кивнул на ломик, -- видите?
Ломик был покрыт слоем пыли, но в некоторых местах обозначились свободные от пыли участки.
-- Видимо, преступник здесь брался за него руками, -- продолжал он. -- Я, конечно, понимаю, что отпечатки пальцев мы снять не можем -- не те условия, но обратите внимание на этот вот след. Видите, здесь четко пропечатался след руки, но след, надо признаться, весьма странный. Взгляните, взгляните, Семен Кондратьевич, я думаю, этот след наведет вас на кое-какие мысли.
Щеглов был окончательно заинтригован. Он взял ломик из рук Мячикова, поднес его к окну и принялся пристально разглядывать. Я с не меньшим интересом смотрел через его плечо. Отпечаток, действительно, был необычный. Создавалось впечатление, что кисть, его оставившая, не имела одного пальца. И тут я словно прозрел.
-- Это Старостин! -- воскликнул я. -- У него на правой руке не хватает указательного пальца.
-- Вот как! -- резко повернулся Щеглов.
-- Не знал, -- удивился Мячиков. -- А вы молодец, Максим Леонидович, у вас хватка профессионала.
-- Если уж у кого и есть хватка, то у вас, Григорий Адамович, -- возразил я, улыбнувшись. -- Ведь именно вы обнаружили этот отпечаток и спички в замке, а я, увы, довольствовался лишь следами краски на ломике.
-- Довольно! -- резко оборвал Щеглов поток взаимных восхвалений. -- Идемте в номер, нам нужно поговорить.
Мы безропотно подчинились. Войдя в комнату, Щеглов плотно закрыл дверь.
-- Итак, -- начал он, -- совершено еще одно убийство. Сразу же возникает ряд вопросов: кто убитый? кто убийца? каковы мотивы преступления? и наконец, с какой целью неизвестный собирался спуститься из окна четвертого этажа? Личность убитого мы пока установить не можем -- при нем не оказалось ни одного документа, мотивы преступления нам тоже неизвестны, не говоря уже об ответе на последний вопрос. Но вот личность убийцы нам, кажется, установить удалось. Это небезызвестный нам Старостин, один из торговцев драгоценными камешками. Однако знать имя -- это еще очень мало. Я бы хотел услышать от вас, друзья, какие-либо соображения на этот счет, если, конечно, они у вас есть. Максим? -- Я беспомощно развел руками. -- Хорошо, тогда вы, Григорий Адамович.
Мячиков уже давно ерзал на стуле от нетерпения, а тут буквально вскочил.
-- Есть! Есть у меня версия, Семен Кондратьевич.
-- Я с удовольствием выслушаю ее, -- сказал Щеглов. -- Только вы садитесь, в ногах правды нет.
Мячиков сел.
-- Моя версия построена исключительно на фактах, и, хотя в ней много белых пятен, в целом она, по-моему, вполне реальна. Итак, убийца -- алтаец Старостин. О том, что он был на месте преступления, свидетельствуют, во-первых, следы его ног и, во-вторых, отпечаток кисти правой руки на ломике. Сейчас остается только гадать, в каких отношениях был алтаец с убитым, но то, что он неплохо знал планы последнего, не оставляет сомнений. Старостин знал, что этот человек в определенное время придет в это помещение и попытается спуститься по веревке вниз. Другими словами, ответ на ваш четвертый вопрос, Семен Кондратьевич, должен знать Старостин. Далее, он заранее решает проникнуть в это помещение, чтобы там подстеречь свою жертву, но наталкивается на неожиданное препятствие: дверной замок забит спичками, и ключом его не открыть. Тогда он снимает ломик с пожарного щита, который так кстати оказывается тут же, рядом с дверью, без труда взламывает замок и проникает в комнату. Ломик он предусмотрительно кладет на место. Потом внимательно осматривает помещение в поисках укрытия и в конце концов обнаруживает старый фанерный шкаф в каком-нибудь дальнем углу. Он как бы специально предназначен для тайника: пуст внутри и не имеет задней стенки. Недолго думая Старостин волочет его поближе к окну, где и решает сделать засаду. Но вот его взгляд падает на пол, и он с ужасом замечает множество следов, оставленных его собственными гигантскими ботинками, так как пол весь покрыт слоем пыли. Он отлично понимает, что, во-первых, эти следы могут насторожить его будущую жертву, а во-вторых, наверняка не останутся незамеченными сыщиками, которые не замедлят появиться здесь. Что же он делает? Берет веник и сметает пыль в углы, уничтожая тем самым отпечатки своих ботинок. Решение мудрое, ничего не скажешь, но он совершенно забыл о фанерном шкафе: ведь под ним-то следы остались! Потом он возвращается к щиту, берет ломик, прячется в шкаф и ждет. Сколько он ждет, неизвестно, но в конце концов дожидается -- появляется незнакомец, привязывает к батарее канат и пытается спуститься вниз. И в этот самый момент из засады выходит Старостин и бьет незнакомца ломиком по голове. Удар настолько силен, что тот либо сразу же умирает, либо на некоторое время теряет сознание. Сюда же следует приплюсовать падение с высоты четвертого этажа в бессознательном состоянии -- если, разумеется, удар не сразу убил его, -- словом, Старостин мог быть уверен, что добился своего. Теперь о ноже...
-- О каком ноже? -- насторожился Щеглов.
-- О том, что вы нашли у тела убитого, -- удивленно ответил Мячиков.
-- Откуда вы о нем знаете? -- резко спросил Щеглов.
-- О нем все знают, -- пожал плечами Мячиков. -- Пока вы с доктором осматривали убитого, за вами из окна наблюдала добрая дюжина любопытных.
-- И вы тоже?
-- Я -- нет, но разговор о ноже слышал. Кстати, нельзя ли на него взглянуть?
-- Можно, -- сказал Щеглов, -- но только из моих рук. Необходимо сохранить отпечатки пальцев на нем.
Он аккуратно вынул из кармана кинжал. Мячиков кивнул.
-- Ясно. Таким и медведя можно уложить. Так вот, о ноже. По-моему, человек, держащий при себе такой нож, явно собирается кого-то убить. Как вы считаете, Семен Кондратьевич?
-- Не знаю.
-- А больше ничего при нем не было найдено? -- спросил Мячиков.
Щеглов некоторое время молчал.
-- В кармане его куртки я обнаружил пистолет, -- наконец сказал он.
-- И все?
-- И все.
-- Та-ак, -- протянул Мячиков, задумавшись. -- Наверняка этот тип из числа местных бандитов. За кем он охотился, неизвестно, но не исключено, что кровь Мартынова -- на его совести. Если это так, то тогда понятно, почему Старостин убил его -- решил рассчитаться за смерть друга.
-- Гм... -- Щеглов потер подбородок. -- Интересная мысль... Что ж, Григорий Адамович, я с удовольствием выслушал вашу версию. Думаю, -- во многом вы правы.
-- Во многом? А почему не во всем?
-- Потому что многое еще нужно доказать.
-- Что же нам теперь делать со Старостиным? -- спросил я.
-- Ничего, -- пожал плечами Щеглов. -- Будем делать вид, что ни о чем не догадываемся. Ведь арестовать его мы не можем -- пока не можем.
-- Как же так! -- воскликнул Мячиков. -- Убийца разгуливает на свободе, а мы должны с ним раскланиваться? Нет, его надо немедленно обезвредить.
-- Хорошо, -- сказал Щеглов не очень вежливо, -- мы запрем его в вашем номере, а вас поставим охранять. Благо что у вас оружие при себе. Идет?
-- Нет, ну зачем же меня... -- смутился Мячиков.
-- А кого же? Нас здесь всего трое, а их три десятка. Нет, Григорий Адамович, это не выход.
-- Где же выход? -- упавшим голосом спросил Мячиков.
-- Пока не произошло еще что-нибудь ужасное, я должен добраться до своих и привести сюда опергруппу, так как там, -- он махнул рукой в сторону окна, -- до сих пор не знают, что здесь творится, и наверняка считают, что всесильный капитан Щеглов сам справится со всеми трудностями. А вызвать по рации я их не могу -- рация неисправна.
-- Вот так так, -- покачал головой Мячиков и испуганно посмотрел на меня. -- А как же мы?
-- Вы с Максимом останетесь здесь, -- решительно заявил Щеглов.
-- Семен Кондратьевич! -- вдруг заорал Мячиков. -- Возьмите меня с собой! Умоляю, возьмите!
-- Нет, -- отрезал Щеглов.
-- Возьмите, -- хныкал Мячиков. -- Я не могу здесь оставаться. Я боюсь!
-- Прекратите! -- грозно потребовал Щеглов и брезгливо поморщился. -- Ведь вы же мужчина! Держите себя в руках.
-- Простите, -- ответил Мячиков и высморкался, -- я слегка раскис. Пойду к себе, что-то мне нехорошо.
Он вышел.
-- А наш Мячиков слегка оклемался, -- усмехнулся Щеглов. -- Живучий, паразит.
-- Семен Кондратьевич, почему вы его так не любите? -- спросил я.
-- Не люблю? -- Щеглов в упор посмотрел на меня. -- А за что мне его любить?
-- Он ведь помогает нам по мере сил и возможностей. Вот и сейчас -- вон как здорово все расписал.
-- Разумеется, -- Щеглов прошелся по номеру, -- только это еще не повод для любви. Ладно, давай закроем эту тему.
Он начал собираться. А я наблюдал за его действиями и размышлял. С одной стороны, ему вряд ли сейчас можно было позавидовать: идти одному через сырой, залитый водой лес, напоминающий скорее болото, идти не один километр, а может быть, и не один десяток, идти наобум, без специального снаряжения, без сапог, без пищи... Но с другой стороны, в конце тяжелого пути его будут ждать дружеские объятия товарищей и, главное, конец этому ужасу, когда в каждом встречном тебе мерещится убийца. Я очень хорошо понимал Мячикова и сам бы пошел с Щегловым, если бы он разрешил. Но Щеглов шел один.
-- Я готов, -- сказал он, проверив свой пистолет и положив в карманы два запасных магазина. -- Сиди здесь и жди моего возвращения. Если что произойдет, действуй по обстоятельствам, но с умом и не теряя головы. Я бы очень хотел застать тебя живым и невредимым, когда вернусь.
-- Вы тоже берегите себя, Семен Кондратьевич, -- произнес я и почувствовал, как сердце мое сжалось.
И снова Щеглов поставил меря в тупик своими следующими действиями. Он вдруг приложил палец к губам, бесшумно подошел к двери, осторожно открыл ее, стараясь не щелкнуть замком, и выскользнул в коридор, предварительно кивнув мне, приглашая последовать за ним. Я беспрекословно повиновался, сообразив, что задавать вопросы сейчас не время. В коридоре мы отошли на значительное расстояние от нашего номера, прежде чем Щеглов проронил хоть одно слово.
-- Максим, -- сказал он чуть слышно, останавливаясь в двух шагах от пустого холла, -- будь готов к любым неожиданностям и помни, что я рядом и всегда приду на помощь. И еще, -- его и без того серьезное лицо стало суровым и озабоченным, -- позаботься о практикантке Кате. Я посоветовал ей запереться в своей комнате и не покидать ее в течение всего сегодняшнего дня. Она девушка разумная и, надеюсь, сделает все именно так, как я ей сказал, но все же... Словом, старайся держать ее в поле зрения, тем более что ее комната -- на втором этаже, вдали от людей и в двух шагах от бандитов.
Что я мог ответить? Что и думать забыл о практикантке Кате? Разумеется, я сказал, что позабочусь о бедной девушке, если, не дай Бог, в этом возникнет необходимость. Щеглов кивнул, тряхнул мою руку и вышел на лестницу. Я же вернулся в номер.

4.

Каково же было мое удивление, когда на самом пороге я неожиданно наткнулся на аккуратно сложенный листок бумаги. Опять записка! Я поднял ее и тут же почувствовал чье-то дыхание у самого своего уха. Я резко обернулся и нос к носу столкнулся с Мячиковым. Глаза его горели от нетерпения.
-- Что это у вас? -- спросил он с любопытством, кивая на листок.
-- А я почем знаю? -- не очень вежливо ответил я; сейчас, когда рядом не было Щеглова, присутствие Мячикова меня почему-то раздражало.
-- А вы прочтите, -- не отставал он, просвечивая листок взглядом, словно рентгеном, -- может быть, там что-нибудь очень важное.
Предложение было настолько резонным, что возразить что-либо я не смог. Войдя в номер и впустив следом за собой Мячикова, я развернул записку. Она была написана той же рукой, что и предыдущая. Читая, краем глаза я видел, как Мячиков бесцеремонно заглядывает мне через плечо. Текст гласил: "Следователю Щеглову. Приношу свои глубокие извинения за розыгрыш, ваше легковерие позволило мне добиться некой цели. Благодарю вас. Поверить мне и в этот раз -- в ваших же интересах. Ровно через пятнадцать минут после получения вами этого письма я буду ждать вас в правом крыле четвертого этажа, возле пожарного щита. На этот раз обмана не будет. Артист".
-- Артист! -- невольно вскрикнул я.
-- Артист... -- словно эхо повторил Мячиков, глядя на меня круглыми немигающими глазами.
-- Я пойду, -- твердо сказал я, хотя тон послания был мне явно не по вкусу. -- Нельзя упускать возможность встретиться с этим человеком.
-- Но ведь записка адресована капитану Щеглову, а не вам, Максим Леонидович, -- сухо возразил Мячиков, -- значит, ему и идти на встречу с Артистом.
Я усмехнулся и покачал головой.
-- Щеглова нет в здании, он покинул его несколько минут назад. Записка пришла слишком поздно.
-- Как -- покинул?! -- заорал Мячиков, бледнея. -- Уже? Не может быть!..
-- Может.
Бурная реакция Мячикова меня сейчас мало волновала. Передо мной стояла проблема совершенно иного рода: выйти на Артиста, постаравшись заменить Щеглова. Но тут же возникало сомнение: а согласится ли Артист на подобную замену? У меня были весьма веские основания считать, что Артист такого согласия не даст. Щеглов был представителем правоохранительных органов, то есть лицом официальным, с которым вполне можно было вступить в переговоры, -- поскольку именно на переговоры, как мне кажется, рассчитывал Артист, -- а кем был я? Никем. И тем не менее я решил рискнуть. Сунув записку в карман, я решительно направился к двери, но неожиданным препятствием на моем пути возник Мячиков. Он крепко схватил меня за рукав и горячо заговорил:
-- Нет-нет, Максим Леонидович, вам не следует ходить туда. Артисту нужен исключительно Щеглов, вы же только спугнете его. Не ходите, молю вас, это совершенно бессмысленно.
И все-таки я пошел. Подобный шанс я упускать никак не мог. Мячиков же, сославшись на какие-то неотложные дела, заперся в своем номере. Мне показалось, что он крепко на меня обиделся из-за моего упрямства. Но мне сейчас было не до его обид.
Ни Артист, ни кто-либо другой на встречу не явился. Либо меня снова обманули, либо моя кандидатура Артиста не устраивала. Удрученный неудачей, я вернулся в номер, по пути встретив заплаканную Лиду; она мелькнула мимо меня, даже не удостоив взглядом. И лишь в номере меня начали осаждать сомнения и различные мысли. Кто и каким образом, думал я, мог подбросить эту записку, если мы с Щегловым покидали номер буквально на несколько минут? Более того, эти несколько минут мы провели тут же, в двух шагах от номера, причем коридор, холл и лестница были пусты. Если записку писал Артист, заключил я, то он не только неуловим, но и невидим. Тут я вспомнил о Мячикове. Возможно, Григорий Адамович что-нибудь видел? Я сунулся было к нему, но на мой стук никто не отозвался.
Я взглянул на часы: без двадцати час. Пожалуй, это время и следует считать началом тех событий, которые резко изменили положение дел в доме отдыха и намного приблизили финал всей истории.

5.

Не успел я захлопнуть за собой дверь, как услышал шум и чьи-то голоса, доносившиеся со стороны лестницы. Терзаемый неясными предчувствиями, я высунулся за дверь, но тут же вынужден был нырнуть обратно: по холлу и обоим крыльям здания быстро растекалась толпа вооруженных людей. Крики, грубый гогот и брань, долетавшие до моих ушей, не оставляли больше сомнений, что "преисподняя" активизировала свои действия и перешла в решительное наступление. Баварец и его молодчики выползли на свет Божий. Я тщательно запер дверь и бросился собирать вещи. Признаюсь честно: я не на шутку испугался и растерялся. Мне хватило всего лишь нескольких мгновений, чтобы осознать: я в ловушке. Впрочем, был один выход, но выход, надо сказать, не из лучших -- окно! Сигануть с третьего этажа и оказаться в ледяной воде -- перспектива, знаете ли, малоприятная. И все же я распахнул окно и по пояс высунулся из него. Сквозь закрытую дверь я слышал, что бандиты уже в двух шагах от моего номера. Слева, в бывшем хомяковском номере, истерично завизжал женский голос.
Несмотря на безнадежность моего положения и грозившую мне опасность, я все же отметил про себя, что погода стояла прекрасная, по-настоящему весенняя, хотя до весны, если судить по календарю, было еще очень далеко. Небо было ясное, чистое, до рези в глазах голубое, ослепительно-яркое солнце плавило темный, набухший снег, превращая его в многочисленные ручейки, которые со всего близлежащего леса стекались в низину, -- в ту самую, где стоял наш злополучный дом отдыха. Процесс снеготаяния был настолько интенсивным, что талая вода в течение последних суток образовала некое подобие озера, в самом центре которого и возвышалось здание. Признаться, зрелище было жутковатое, на ум приходили ассоциации с тонущим кораблем. Впрочем, ситуация скорее походила на захват судна пиратами. Кстати, они уже ломились в мою дверь.
Какой-то шорох с наружной стороны здания привлек мое внимание и заставил осмотреться. Я увидел странную картину. Слева, над самым окном мячиковского номера, по веревочной лестнице, спускавшейся из окна четвертого этажа, отчаянно карабкался человек. Приглядевшись, я узнал в нем Мячикова Григория Адамовича. Да-да, это был именно Мячиков! Он судорожно цеплялся за веревочные перекладины и рывками продвигался вверх. Вот он достиг окна, поднатужился, перевалился через подоконник, ноги его взвились кверху, -- и он благополучно исчез из поля моего зрения. Вот отчаянный тип! Я и не ожидал от него такой прыти. Следом за Мячиковым исчезла и веревочная лестница. Я мысленно пожелал ему удачи.
А дверь моего номера тем временем трещала под ударами бандитов и доживала свои последние мгновения. Я отошел от окна и приготовился встретить опасность лицом к лицу. Жаль, что у меня не было такой лестницы. А Мячиков, чего греха таить, мужик себе на уме. Ловко он это дело провернул. И ведь заранее предусмотрел возможность бегства!..
Дверь наконец поддалась, хрустнула и влетела в номер. Я едва успел отскочить в сторону. В номер ввалились трое бандитов. Судя по их экипировке, они походили на хорошо подготовленный вражеский десант: у всех троих были автоматы, на поясах висели штыки. Двое взяли меня на мушку, а третий бегло обшарил помещение и выскочил в коридор.
-- Самсон! -- рявкнул он, останавливаясь у дверного проема. -- Да где этот болван?..
Через пару минут третий бандит вволок в номер Самсона. Тот был в стельку пьян и самостоятельно держаться на ногах не мог.
-- Этот? -- грубо спросил бандит, тыча в мою сторону дулом автомата и держа Самсона за шиворот. -- Да смотри же, ублюдок!
Самсон набычился, промычал что-то нечленораздельное, собрался с силами и вытаращил на меня глаза.
-- Не... не он, -- буркнул он и мотнул головой; силы вновь оставили его, и он обмяк, словно сдувшийся баллон.
-- Не он? -- Бандит подозрительно посмотрел на меня. -- А ты не врешь, Самсон?
Тот снова замотал головой. У бандита пропал к нему всякий интерес, и он отпустил директора. Самсон рухнул на пол, словно мешок с костями, и застонал. Из коридора доносились крики, плач, грубые окрики и топот множества ног. Кто-то настойчиво ломился в мячиковский номер. Как хорошо, что Григорий Адамович успел скрыться!..
-- Где сыскник? -- дыхнул мне в лицо спиртным перегаром и отвратительным запахом гнилых зубов бандит. -- Отвечай, щенок!
Я не сразу понял, что он имеет в виду Щеглова, а когда наконец понял, то искренне порадовался за моего друга: попади он в лапы к этим молодчикам, живым бы уже вряд ли выбрался.
Я пожал плечами и сказал, что не имею ни малейшего понятия. Он прищурился и зло ухмыльнулся.
-- Ничего, Баварец тебя вмиг расколет, он в этом деле мастер.
Натиск бандитов на мячиковский номер в конце концов увенчался успехом: дверь захрустела, затрещала и... В коридоре что-то оглушительно грохнуло, яркая вспышка на мгновение осветила все вокруг, где-то посыпалась штукатурка, оконные стекла... Мимо нас пронеслось несколько человек. Бандиты, находившиеся в моем номере, бросились вон, сыпля проклятиями и угрозами в чей-то адрес. Я последовал было за ними, но один из них сильно врезал прикладом в мою правую ключицу, и я вынужден был отказаться от своего намерения, стискивая зубы от боли и обиды. Минут пять-семь обо мне никто не вспоминал, и у меня даже затеплилась надежда, что, может быть, меня вообще оставили в покое -- но я ошибся. В номер вновь ввалились все те же трое бандитов, а вслед за ними не спеша вошел человек среднего роста интеллигентной наружности и без малейших признаков оружия в своей экипировке. Был он рыжеват, в очках, с правильными чертами лица и бесцветными невыразительными глазами. На бандита он походил менее всего.
-- Итак, где же ваш сосед по номеру? -- вкрадчиво спросил он, предварительно окинув меня изучающим взглядом. -- Где капитан Щеглов?
Я ответил, что не знаю, и в свою очередь поинтересовался, что означает это вторжение. Но моя персона, по-видимому, больше не интересовала человека в очках. Он пропустил вопрос мимо ушей и двинулся к выходу.
-- Послушай, Баварец, -- прорычал один из бандитов, -- этот тип наверняка знает, где прячется сыскник. Может, потрясти его, а?
-- В спортзал, вместе со всеми, -- отрезал Баварец бесстрастно. -- И поменьше думай, Утюг, это тебе вредит. Я не люблю, когда мне дают советы.
-- Да на него стоит только поднажать... -- не сдавался Утюг, хватая меня своей волосатой ручищей за лацкан пиджака; видимо, "поднажать" он собрался тут же, немедленно, не откладывая в долгий ящик.
-- В спортзал! -- повысил голос Баварец, и глаза его сверкнули металлом. Пятерня Утюга неохотно разжалась.
-- Ну, топай давай! -- ткнул он меня в спину прикладом, толкая к тому месту, где совсем еще недавно висела дверь. Я чуть было не налетел на храпящего Самсона, но вовремя успел обогнуть его неподвижное тело. Очутившись в коридоре, я невольно взглянул на мячиковский номер -- и буквально оторопел от удивления. Дверь болталась на одной петле и слегка покачивалась на сквозняке, часть стены была разрушена и опалена огнем, из нее торчала покореженная арматура, линолеум у дверного проема оплавился и чуть дымился, пол в некоторых местах был залит кровью, следы крови тянулись также по всему коридору и терялись в холле. Без сомнения, здесь произошел взрыв. Невероятно!..
-- П-пшел! -- зло прохрипел сзади Утюг и сильно толкнул меня в спину; я едва удержался на ногах, чтобы не упасть.
По вполне понятным соображениями я не в состоянии передать на бумаге все то многообразие сленговых, мягко говоря, выражений, которыми пользовались Утюг и его коллеги по гангстерскому ремеслу. Поскольку же их словарный запас на девяносто девять процентов состоял именно из таких выражений, мною здесь опускаемых, то у неподготовленного читателя может сложиться превратное впечатление о речи бандитов как лаконичной и немногословной. Поэтому я и делаю здесь эту оговорку, чтобы читатель мог сам восполнить пробелы в лексиконе бандитов по мере своих познаний в области старинного русского нецензурного фольклора.
Меня вытолкнули в холл. Изо всех номеров -- кого силой, кого окриком, кого жестом -- выгоняли несчастных "отдыхающих". Бандиты орудовали быстро и четко, часто прибегая к помощи прикладов и отборной брани. Людей гнали по лестнице вниз; на каждом повороте лестницы и на этажах стояли головорезы из банды Баварца, направляя людской поток в нужном направлении. Я стал частицей этого потока. Впереди меня, прихрамывая и держась за правый бок -- видно, досталось ему от этих негодяев, -- торопливо ковылял пожилой мужчина, один из тех, с кем я постоянно сталкивался то в столовой, то на лестнице, то в холле у телевизора. Минуя второй этаж, он оступился и чуть было не упал, но я вовремя поддержал его под локоть. Он мельком взглянул на меня и, когда мы поравнялись с очередным бандитом, развалившимся в кресле с бутылкой пива в руке, процедил сквозь плотно сжатые зубы:
-- Фашисты!
Но тот даже ухом не повел. Похоже, что он воспринял эту реплику как некий комплимент.

6.

На первом этаже весь пол был залит водой, и я тут же промочил ноги. Та же участь наверняка постигла и всех остальных пленников, -- а то, что из отдыхающих мы превратились в пленников, не вызывало у меня теперь никаких сомнений. Нас впихнули в обширный спортзал, похожий на те, что обычно строят в школах, и заперли на ключ. Здесь уже было собрано все население дома отдыха, все три десятка так называемых "отдыхающих", на долю которых выпало столь неожиданное и жестокое испытание. И здесь тоже под ногами хлюпала вода. Людям пришлось расположиться на трех или четырех теннисных столах, так кстати оказавшихся здесь. В зале было холодно и сыро, через разбитые окна, забранные решетками, тянуло сквозняком. Через весь зал была натянута волейбольная сетка. Люди в основном молчали, изредка перекидываясь отдельными словами, кто-то всхлипывал, кто-то проклинал судьбу, кто-то молился -- но всеобщей паники не было. Лица осунулись, побледнели, на долю этих людей выпало столько передряг за последние дни, что на панику, взрыв отчаяния или бурный протест просто не осталось сил. Кроме того, опасность, которая прежде подстерегала их на каждом шагу, теперь приобрела конкретные очертания и тем самым как бы отмежевалась от них, простых смертных, превратилась в нечто реальное, осязаемое. Такая опасность, пусть даже ощетинившаяся десятками автоматных стволов, не так ужасна, как та, чей источник невидим, необъясним и непонятен. А это значит, что теперь можно смело повернуться спиной к соседу, не опасаясь более удара в спину и зная, что враг остался по ту сторону двери. Люди расслабились, ими овладели апатия, безразличие к собственной судьбе. В довершение ко всему, они были голодны вот уже почти сутки.
Я огляделся в поисках свободного места на каком-нибудь из теннисных столов и вскоре нашел его. Усевшись на край стола, я вдруг почувствовал чье-то осторожное прикосновение к своей руке. Я оглянулся. Рядом со мной сидел седой доктор.
-- Максим Леонидович, мне нужно сказать вам два слова, -- произнес он. -- Вы позволите?
-- Да, конечно, -- ответил я, насторожившись.
Он говорил тихо, так, чтобы слышал только я один.
-- Прежде чем покинуть здание, капитан Щеглов попросил меня связаться с вами, Максим Леонидович, если вдруг возникнет критическая ситуация, и в дальнейшем действовать согласно обстоятельствам. По-моему, такая ситуация возникла. Поэтому предлагаю искать выход из нее сообща.
Предложение седого доктора смутило и озадачило меня. С одной стороны, его удостоил своим доверием сам Щеглов, а с другой -- в своих умозаключениях я отводил ему чуть ли не самое почетное место -- место возможного кандидата на роль Артиста. Чем мне руководствоваться в данном случае? Какое мнение взять за основу? Должен ли я возвести в абсолют свои собственные подозрения и напрочь отвергнуть многолетний опыт Щеглова и его умение разбираться в людях? Тем более что мои подозрения вызваны в основном чисто субъективными факторами и не опираются ни на один конкретный факт, который мог бы подтвердить бесспорность выбранной мною кандидатуры. Словом, своим предложением седой доктор поставил меня в тупик. Не знаю, как бы я из него выбрался -- а выбираться из него пришлось бы, это не подлежит сомнению, -- если бы мне не помог решить эту дилемму лично Баварец. Не успел я и рта раскрыть, как дверь в спортзал распахнулась и на пороге возник главарь банды с несколькими сообщниками; среди последних я узнал Утюга. Баварец был в сапогах и по-прежнему без оружия. Вошедшая группа была хорошо видна из любой точки зала, так как вход в него на несколько ступенек возвышался над уровнем пола.
-- Добрый день, граждане отдыхающие, -- поприветствовал нас Баварец, и я уверен -- у многих в этот момент возникла надежда, что этот спокойный, невозмутимый человек с таким приятным лицом решит все наши проблемы и защитит от тупых и злобных налетчиков, которыми кишело сейчас все здание. -- Надеюсь, претензий к администрации дома отдыха нет? Уверен, что нет. К сожалению, обстоятельства сложились таким образом, что вам придется поселиться -- временно, заметьте, -- в этом прекрасном зале и впредь проводить часы досуга исключительно в нем. Что ж делать, мы сами -- жертвы обстоятельств. -- Он говорил очень вежливо и даже с виноватыми нотками в голосе. -- Думаю, вам не будет здесь скучно. Предложения, жалобы и прошения направляйте ко мне лично в любое время суток, разбирательство гарантирую в кратчайшие сроки. Кормить, к сожалению, вас не будут, и спальные принадлежности, боюсь, тоже не выдадут, но ведь не это главное, правда?
Один из его молодчиков загоготал.
-- Прекратите издевательства! -- крикнул кто-то в ответ. -- На каком основании вы нас держите здесь?
-- О, оснований предостаточно! -- мягко улыбнулся Баварец. -- По некоторым имеющимся у нас сведениям, среди вас находятся два террориста, которых необходимо немедленно обезвредить. Собственно, за этим я и пришел сюда. -- Голос его вдруг зазвучал резко и повелительно. -- Всем встать вдоль правой стены!
Среди пленников произошло чуть заметное движение, но теннисных столов никто не покинул.
-- Стало быть, ноженьки боитесь замочить? -- продолжал издеваться Баварец. -- Ай-ай, нехорошо!
-- Эй, вы слышали? -- выступил вперед Утюг и гаркнул хриплым басом на весь зал: -- Встать вдоль стены, уроды! Чтоб вас... Ну, живо!
-- Оставьте нас в покое! -- раздался женский голос. -- Убийцы!..
Баварец пожал плечами.
-- Вы сами выбрали свою судьбу... Бизон, давай!
Один из бандитов вскинул автомат и дал очередь по потолку. Эхо ответило громким сухим треском, сверху посыпались штукатурка и осколки разбитой лампы дневного освещения. Пули, отрекошетив от потолка, застучали по стенам и полу, но никого из сидящих на столах, к счастью, не задели.
Последний "аргумент" Баварца подействовал. Люди с мрачными лицами нехотя ступали в воду и промокшие, окоченевшие, плелись к правой стене. Вскоре весь контингент "отдыхающих" был выстроен вдоль нее в ожидании своей участи.
-- Вот так-то оно лучше, -- ласково произнес Баварец и, сопровождаемый свитой, направился вдоль строя пленников. Он шел медленно, словно генерал на параде, и внимательно всматривался в наши лица. Возле меня он чуть задержался и затем двинулся дальше.
-- Их здесь нет, -- услышал я голос Утюга.
-- Вижу, -- отозвался Баварец.
У меня было достаточно времени, чтобы понять, кого они искали. Это могли быть только два человека, или два "террориста", как называл их Баварец, -- Артист и Клиент. Артиста они хорошо знали в лицо, и его отсутствие среди нас могло быть легко выявлено, зато Клиента никто из них наверняка прежде не видел -- и тем не менее и Баварец, и даже Утюг сумели определить, что его тоже среди нас нет. Видимо, внешний вид трех десятков пленников был настолько далек от их представлений о Клиенте, что, даже не будучи физиономистами или ясновидящими, они смогли сделать правильный вывод. Мне же этот инцидент принес неожиданное решение моей собственной проблемы: раз Артиста среди нас нет, то седой доктор им никак быть не может. Словом, доктор полностью реабилитировал себя в моих глазах -- и все благодаря Баварцу!
А Баварец тем временем окинул взглядом шеренгу пленников в последний раз и решительно направился к выходу. Свита последовала за ним.
-- Курт, останься, -- приказал он одному из сообщников, немолодому плотному мужчине с седеющими волосами и перебитым носом. Тот молча кивнул, занял место у двери, широко расставил ноги и взял автомат наизготовку. Баварец со свитой вышел, вызвав тем самым вздох облегчения у доброй половины пленников. Люди молча возвращались на свои столы, искоса поглядывая на неподвижную фигуру Курта и избегая смотреть друг другу в глаза.
И снова я оказался рядом с седым доктором -- с той лишь разницей, что теперь я смело мог положиться на него и принять его предложение.
-- Я согласен с вами, доктор, -- горячо шепнул я ему и пожал руку. -- Будем искать выход вместе.
-- Меня зовут Иван Ильич, -- сказал он с чуть заметной улыбкой. -- Судя по всему, этот тип занял здание с вполне определенной целью, наша же задача состоит в том, чтобы спастись самим и спасти людей. Думаю, он и сам еще не знает, как поступить с нами, но вполне возможно, что он решится на крайние меры -- чтобы не оставлять свидетелей.
-- Вы думаете, он пойдет на это? -- ужаснулся я.
Иван Ильич пожал плечами.
-- Кто знает, кто знает, -- пробормотал он и вздохнул. -- Но не учитывать этот вариант было бы преступно. И действовать нужно исходя именно из него. Я считаю, что вам необходимо срочно выбираться отсюда.
-- Мне? -- я удивленно вскинул брови.
-- Да, Максим Леонидович, именно вам. Вы молоды, умны и решительны и, я уверен, сумеете найти выход, когда окажетесь на свободе.
Он изложил мне свой план, снизив голос до чуть слышного шепота. План был до смешного прост и, казалось, легко выполним, причем наиболее опасная часть его ложилась на плечи доктора. Он должен был отвлечь Курта, хотя бы на минуту удалив его из зала. Я принял план безоговорочно, так как отлично понимал, что выжидательная позиция может привести к трагедии. Надо было действовать -- действовать уверенно, умно и наверняка. Договорившись о деталях, Иван Ильич приступил к реализации плана. Он спустился с теннисного стола на залитый водой пол и направился к выходу, где маячила неподвижная фигура Курта. Когда до двери оставалось метров семь, доктор остановился.
-- Эй, Курт, или как тебя там, -- сказал он нетерпеливо, -- скажи своему шефу, что мне нужно выйти.
Курт не шелохнулся.
-- Ты что, оглох, что ли? -- раздраженно произнес доктор. -- Я тебе, кажется, русским языком говорю: мне нужно выйти.
Иван Ильич сделал еще два шага -- и тут Курт резко вскинул автомат и направил его в грудь доктору.
-- Стоять! -- рявкнул он с угрозой и ухмыльнулся. -- Что, приспичило? Боишься в штаны наложить? А ты ложи, не стесняйся...
-- Не будь идиотом, -- произнес доктор, в упор глядя на бандита, -- мне действительно нужно выйти. Мужик ты, в конце концов, или...
-- Ладно, -- нехотя проворчал Курт, -- сейчас доложу. А ты ступай назад, и чтобы ни одна собака не смела приближаться к двери -- прошью насквозь, и пикнуть не успеете. Всем ясно?
-- Ясно, -- ответил Иван Ильич за всех и пошел обратно к столу.
-- То-то, -- самодовольно хмыкнул Курт и открыл дверь. -- Эй, кто-нибудь!..

7.

Тех нескольких секунд, что Курт стоял к залу спиной, мне хватило, чтобы соскользнуть со стола и добежать до ближайшего угла, в котором были свалены маты, неисправный спортинвентарь и несколько бухт каната. Но этот угол был примечателен другим: здесь была дверь, неизвестно куда ведущая и не замеченная бандитами. Только бы она не оказалась запертой! Я толкнул ее и, к величайшей своей радости, почувствовал, как она поддалась. Я юркнул в образовавшуюся щель и хотел было прикрыть дверь, но кто-то оттолкнул меня так, что я чуть не упал. Я сжал кулаки, готовясь продать свою жизнь как можно дороже, и ринулся было на невидимого врага -- но в недоумении остановился. Прямо передо мной стоял длинный парень с пучком волос за спиной, перехваченных шнурком, и старательно делал мне знаки, чтобы я не поднимал шума. Что-то знакомое показалось мне в чертах его лица, где-то я уже видел эти глаза... Ба, да это же Фома! Только теперь он был без бороды и усов и выглядел лет на десять моложе.
-- Тише! -- одними губами прошептал он, прикрывая за собой дверь. -- Если вы не возражаете, Максим, я пойду с вами.
План доктора заключался в следующем: проникнуть в помещение, скрытое за этой одинокой дверью, замеченной им еще накануне, и действовать согласно обстоятельствам. Правда, дверь могла оказаться запертой, и тогда план доктора рухнул бы еще в самом начале, но, к счастью, судьба благоволила нам. А тут еще Фома подвернулся... Верно говорят, что характер человека проявляется в критических ситуациях. Я даже и представить себе не мог, что он способен на такой решительный шаг. В тот момент я чувствовал к этому симпатичному человеку такую благодарность, что готов был буквально расцеловать его. Ведь так приятно сознавать, что рядом надежный друг, всегда готовый прийти тебе на помощь. Я крепко пожал ему руку.
-- Спасибо, Фома, -- с чувством сказал я. -- Будет просто великолепно, если вы пойдете со мной. Ваша поддержка может оказаться весьма кстати.
Он ответил понимающим взглядом. Мы осмотрелись. Помещение, куда нас занесло, было небольшой комнатой или, вернее, служебным кабинетом спортивного инструктора -- по крайней мере, таков, видимо, был первоначальный замысел создателей этого уникального спортивного комплекса. Кабинет отличался запущенностью и повышенной влажностью, в углах и на стенах красовались причудливые узоры плесени. У стены стоял письменный стол с кипой старых, пожелтевших книг на спортивные темы, рядом возвышался покосившийся пустой шкаф со стеклянными дверцами, а на нем, словно гигантские грибы, росли облезлые кубки, неведомо кем завоеванные, и бледный, покрытый толстым слоем пыли глобус с рваной дырой на месте Саудовской Аравии. Позади стола часть стены была закрыта большим деревянным щитом, имеющим отношение, по-моему, к местной системе канализации и водоснабжения; шум воды в трубах, доносившийся из-за него, служил подтверждением этому. Но наше с Фомой внимание было обращено в совершенно ином направлении -- к окну. Окно было без решетки, и выбраться через него на волю не составляло особого труда. Мы обменялись с Фомой взглядами, как бы окончательно решая вопрос о пути нашего дальнейшего следования, и принялись осторожно, без лишнего шума, открывать раму. Но легкая на первый взгляд операция заняла у нас довольно-таки много времени: рама словно вросла в оконный косяк, древесина набухла от сырости и почти не поддавалась нашим усилиям. В конце концов нам удалось сдвинуть эту проклятую раму с места, но Фома вдруг схватил меня за руку и замер. Я невольно последовал его примеру и прислушался. Из-за двери, со стороны спортзала, доносились голоса.
-- Что случилось, граждане отдыхающие? -- вежливо спрашивал Баварец. -- Кто желал меня видеть и по какому поводу?
Далее я разобрал голос Ивана Ильича, но он говорил настолько тихо, что я ничего не понял.
-- Увы, я не в силах удовлетворить вашу просьбу, товарищ, -- вновь послышался невозмутимый голос Баварца. -- Мои люди заняты поимкой опасных преступников, скрывающихся где-то в здании, каждый человек у меня на счету, а мне самому водить вас на оправку, согласитесь, не солидно. Так что решайте этот вопрос сами, коллегиально, без привлечения моих парней и по возможности в рамках этого помещения. По принципу: лучше пусть лопнет моя совесть, чем мочевой пузырь. Всего хорошего, граждане, приятного вам отдыха. Всегда к вашим услугам.
В ответ раздалось несколько возмущенных голосов, но Баварец больше не отвечал -- видимо, успел покинуть зал.
-- Мерзавец! -- крикнул кто-то.
-- Да они просто самые настоящие фашисты! -- в сердцах воскликнула какая-то женщина.
-- И откуда они взялись на нашу голову?
И тут я услышал отчетливый голос Ивана Ильича:
-- Нет, товарищи, они не фашисты. Тех толкала на убийство вера в превосходство арийской расы и в торжество идей национал-социализма, а этих -- исключительно животные инстинкты.
-- Закрой свою пасть, падаль, -- ворвался в общий хор грубый голос Курта, -- и не вякай без нужды, не то... -- далее последовала длинная тирада с применением исключительно сленговых выражений, общий смысл которых сводился к тому, что у Курта вдруг возникло непреодолимое желание выяснить, сколько у собравшихся в зале зубов и у всех ли они стоят в шахматном порядке.
-- Подонки, -- промычал Фома и хрустнул скулами. Голубые глаза его потемнели, руки непроизвольно сжались в кулаки.
Мы снова принялись за окно. Рама шла туго, и нам пришлось немало повозиться, прежде чем мы без шума ее открыли.
-- Послушайте, Максим, -- шепнул мне Фома в самое ухо, когда мы почти что добились успеха, -- вы, возможно, знаете, кого ищут эти мерзавцы, и потому вам небезынтересно будет узнать, что в зале не хватает шести человек.
-- Вот как? -- Это наблюдение меня весьма заинтересовало.
-- Пока мы там сидели, я внимательно оглядел всех присутствующих и пришел к выводу, что шестерых среди нас нет. У меня хорошая память на лица, и я не мог ошибиться. Вы знаете, кто эти шестеро?
Я кивнул. Ими могли быть только Щеглов, Мячиков и четверо алтайцев. Мячикову удалось скрыться, Щеглов покинул здание еще до открытого выступления банды Баварца, а алтайцы были заодно с бандитами и поэтому в спортзал не попали. Мне вспомнились последние слова Щеглова о практикантке Кате, и у меня невольно защемило сердце. Где она сейчас? Грозит ли ей опасность и нуждается ли она в моей помощи? Я был в совершенном неведении.
-- Для вас что-нибудь прояснилось? -- спросил Фома. -- Я имею в виду тех шестерых.
Я снова кивнул. Да, для меня многое прояснилось. Для меня совершенно ясным стало то, что я окончательно запутался. Пожалуй, здесь и сам Щеглов оказался бы в тупике. Все дело в том, что след Артиста растворился, исчез, растаял, словно никакого Артиста и в помине не было. Баварец не опознал Артиста среди собравшихся в спортзале -- значит, его там действительно не было, а тех шестерых я знал достаточно хорошо, чтобы сделать аналогичное заявление относительно них. Мячиков и Щеглов были моими друзьями, в них я был уверен, как в самом себе, а алтайцы сами пострадали от Артиста и были его непримиримыми врагами. Выходит, что Артист не существует -- физически не существует. Но он должен был существовать -- иначе все здесь происходящее теряло смысл.
Окно наконец отворилось, и я первым полез в него, стараясь делать это бесшумно и быстро. Перевалившись через подоконник, я оказался по колено в воде. Вода подступала чуть ли не к самому окну. Вцепившись обеими руками в водосточную трубу, так как под водой скрывался гладкий и скользкий лед, стоять на котором не было никакой возможности, я скорее почувствовал, чем услышал, как рядом со мной оказался Фома.
-- Вот мы и на воле, -- чуть слышно шепнул он.
Хороша воля, когда шаг ступить боишься без риска грохнуться в ледяную воду! Однако стоять здесь и трястись от холода было бы уже совсем неразумно. Осторожно ступая, мы двинулись вдоль стены, пригибаясь напротив окон, чтобы не быть замеченными из помещений первого этажа. Минуя небольшой навес, примыкающий к стене здания, и крест-накрест заколоченную дверь, неизвестно куда ведущую, Фома вдруг поскользнулся и с громким плеском упал в воду. Стараясь не терять драгоценных секунд, я схватил его за шиворот и буквально втянул под навес, где мы оба и затаились. Фома промок до нитки и дрожал теперь крупкой дрожью, губы его посинели, но глаза пылали такой жаждой деятельности, что я невольно улыбнулся.
-- Пустяки, -- прошептал он, бодрясь. -- Обсохну.
То, чего я опасался больше всего, случилось: шум от падения Фомы привлек внимание бандитов. Скрипнула рама, и где-то над нами открылось окно. К счастью, навес надежно скрывал нас от посторонних глаз.
-- Проклятье! Там кто-то есть! -- послышался сверху настороженный голос.
Фома сильно сжал мне руку. После небольшой паузы кто-то ответил:
-- Наверное, снег с крыши упал. Видишь, что творится...
Мимо нас, описав в воздухе дугу, пролетел окурок.
-- Мрак, а не погода, -- согласился первый.
Мы выждали еще минут десять и двинулись дальше вдоль стены. Что мы искали, на что надеялись, не смогли бы ответить ни я, ни Фома -- нас толкала вперед исключительно вера в будущее и в счастливую нашу звезду. Обогнув угол здания, мы остановились. Прямо над нами уходила вверх пожарная лестница -- та самая пожарная лестница, по которой минувшей ночью мы с Щегловым взобрались на крышу. Мы миновали ее и добрались до следующего поворота. Нашим взорам открылся ряд неказистых одноэтажных построек, выполняющих, по-видимому, функции хозяйственных и подсобных помещений. Среди них выделялся запертый гараж (на нем висел мощный амбарный замок), но автобусу, который привез нас сюда, места в гараже почему-то не нашлось: он одиноко стоял в стороне, чуть ли не до половины погруженный в воду. Ровная водная гладь ослепительно сверкала на солнце, заставляя нас жмуриться. Возможно, этот нестерпимый блеск послужил причиной галлюцинации, или нервное перенапряжение последних дней сыграло со мной злую шутку, но мне вдруг показалось, что в окне одной из построек мелькнул чей-то силуэт -- мелькнул и тут же исчез. Я повернулся к Фоме, чтобы поделиться увиденным (либо померещившимся), но сдержался. Фома, не переставая дрожать, напряженно всматривался в сторону леса, лицо его выражало крайнюю степень озабоченности.
-- Там люди, -- произнес он с тревогой, кивая вдаль.
-- Люди? -- Я проследил за направлением его взгляда, но ничего не увидел, кроме мокрых сосен и рыхлого, покрытого коркой тающего льда, снега. -- Я никого не вижу.
Он тряхнул головой, зажмурился и снова устремил взор на группу деревьев метрах в ста пятидесяти от нас.
-- Странно, -- сказал он растерянно, -- но я только что видел их. Думаете, показалось?
Я пожал плечами. Он произнес это так, словно спрашивал: "Думаете, я сошел с ума?"
-- Мне тоже кто-то привиделся вон в том доме. Возможно, это просто нервы.
Он неуверенно покачал головой.
-- Если бы так...
Мы двинулись дальше, опасаясь удаляться от стены, и вскоре наткнулись на свисающий сверху канат. Я задрал голову и обнаружил, что канат крепится в одном из окон четвертого этажа. Вдруг меня осенило.
-- Это же то самое место, где нашли труп неизвестного, убитого сегодня утром! -- воскликнул я, забыв об осторожности.
-- Тише! -- предостерег меня Фома.
Мысль подняться по канату и проникнуть в здание через окно пришла нам в голову одновременно. Я, как всегда, полез первым. Признаюсь честно: подобное упражнение давалось мне с трудом, несмотря на узлы, которыми был снабжен канат.
Я миновал первый этаж, мельком заглянув в окно и ничего не увидев из-за толстого слоя грязи на стеклах (хотелось бы верить, что я также был невидим для возможного наблюдателя изнутри), миновал окно второго этажа -- за ним обнаружилась чья-то аккуратно прибранная жилая комната, и наконец добрался до этажа третьего. Окно было чуть приоткрыто, и я, не зная еще, пусто ли помещение, скрытое за ним, осторожно заглянул внутрь. На наше счастье, в помещении никого не оказалось. Это был стандартный номер для рядового отдыхающего, вернее, для пары отдыхающих, но, по-видимому, так никем и не заселенный. Везде были чистота и порядок. Что ж, стоит рискнуть, подумал я, и толкнул раму. Окно раскрылось.
-- Ну что там? -- услышал я приглушенный шепот Фомы.
-- Порядок, -- махнул я рукой, приглашая его следовать за собой, и ступил на подоконник.
Вскоре мы оба были в номере. Из-за двери не доносилось ни звука. Мы переглянулись.
-- Что будем делать? -- спросил я.
-- Действовать! -- решительно сказал он. -- Сперва проникнем в коридор, а там -- смотря по обстоятельствам.
Я кивнул. Хотя особого смысла в подобных действиях я пока не видел, но отсиживаться здесь, в тепле и безопасности, ожидая Щеглова и его опергруппу, было бы преступно не только по отношению к оставшимся в спортзале людям, но и по отношению к собственной совести. У самой двери я случайно увидел пуговицу и поднял ее. Пуговица как пуговица, подумал я про себя, но что-то необычное показалось мне в ее не совсем идеальном овале. Пожав плечами, я сунул ее в карман, по собственному опыту зная, что подобная предусмотрительность совершенно неожиданным образом может оказать мне добрую услугу.
Фома осторожно повернул ручку и слегка нажал на дверь. Дверь поддалась -- тишина... Тогда, осмелев, он толкнул дверь посильнее, и...

8.

-- Та-ак, -- произнес чей-то резкий, неприятный голос, -- к нам святой отец пожаловал. Не иначе как с благими вестями, а, батюшка?
Я выглянул из-за плеча Фомы и вздрогнул от неожиданности. В номере по ту сторону коридора, как раз напротив нас, скрывшись за самодельной баррикадой из мебели, постельных принадлежностей и какого-то хлама, из-за ствола крупнокалиберного ручного пулемета гнусно ухмылялся Старостин. Чуть позади него, щупая нас недобрыми, колючими взглядами, от которых холодок пробегал по спине, примостились остальные трое алтайцев.
-- Ба, и этот сморчок здесь! -- удивленно воскликнул долговязый и осклабился, обнажив гнилые зубы. -- Видали, мужики?
К дверному проему приблизился второй алтаец и мрачно спросил:
-- Чего надо? Какого дьявола вас сюда принесло?
Мы с Фомой неподвижно стояли в двух метрах от их баррикады и ждали развязки. Пулемет холодно уставился на нас, готовый в любую секунду выплюнуть смертоносный заряд свинца и тем самым пресечь наши неудавшиеся жизни. Но долговязый не спешил, ситуация его явно забавляла. Отхлебнув из стоявшей возле него бутылки изрядную порцию спиртного, он громко икнул и с издевкой произнес:
-- Святой отец, на коленях молю об отпущении грехов -- и мне, недостойному, и моим несчастным товарищам, по уши погрязшим в... э-э... пороке и плененным блеском злата. Выведи нас из мрака, отче, наставь на путь истинный, ибо... э-э... как там дальше, мужики?
Ответом ему послужил взрыв дружного хохота.
-- Ха-ха-ха! Во, завернул, прямо как по писаному шпарит!..
-- Кончайте эту комедию! -- выкрикнул Фома, сдвинув брови от негодования. -- Либо стреляйте, либо...
Он осекся, не веря в возможность второго "либо". Багровая физиономия Старостина внезапно стала серьезной и злой.
-- Ни одной капли человеческой крови не пролила вот эта рука! -- рявкнул он, потрясая над головой огромным кулаком. -- Слышишь, поп, или кто ты там есть на самом деле? Ни одной! И через вас свою душу марать не хочу -- не стоите вы того.
-- Как! -- вырвалось у меня. -- Разве не вы убили того несчастного? -- Я кивнул в сторону каната, болтающегося за нашими спинами.
И без того багровое лицо Старостина приобрело угрожающий оттенок -- угрожающий скорее не мне, а его здоровью.
-- Сопляк! -- зарычал он, гневно сверкая глазами. -- Да как ты смеешь! Я ж тебя, щенка... -- Он схватился за пулемет и резким движением направил его в мою грудь.
Вот и все, подумал я, пробил мой последний час.
-- Брось, -- остановил Старостина один из алтайцев, -- не стоит горячиться из-за этого... -- Он угрюмо посмотрел на меня. -- А ты не трепи языком попусту, понял? -- Я судорожно кивнул. -- То-то же. Куда твой кореш подевался?
-- Кореш? -- не понял я. -- Какой кореш?
-- Да сыскник, черт бы тебя побрал!
До меня наконец дошло, что он имеет в виду Щеглова. И еще я понял, что, сказав правду, может быть, спасу себе жизнь -- себе и Фоме.
-- Он уже три часа как покинул здание. С минуты на минуту сюда нагрянет милиция.
Я остался доволен произведенным эффектом. Их физиономии вытянулись, от былого куража не осталось и следа. Старостин резко повернулся к своим сообщникам.
-- Так какого ж черта Баварец медлит?! -- взорвался он. -- Долго он будет разводить эту канитель?!
-- А ты его об этом спроси, -- огрызнулся один из его дружков. -- Артиста с Клиентом, поди, все ловит.
-- Вот и пусть ловит, а нам здесь ловить больше нечего, -- решительно заявил долговязый. -- Хватит, поиграли в кошки-мышки, того и гляди паленым запахнет. Уходить надо, мужики, пока менты не нагрянули.
-- А с этими что? -- кивнул в нашу сторону один из алтайцев.
-- Пусть проваливают, откуда пришли. Слышите, вы, шелупонь вонючая? -- Старостин обернулся к нам. -- А ну валите отсюда, пока я из вас сито не сделал! Ну!
Мы не стали себя долго уговаривать и тут же захлопнули за собой дверь, снова скрывшись в номере. Фома вытер пот со лба тыльной стороной ладони.
-- Фу-ух! -- выдохнул он. -- Ну и денек!
-- Быстрее! -- торопил я его. -- Отсюда надо убираться, пока эти молодчики не передумали.
-- И то правда!..
Мы бросились к окну. И вот я снова лезу по канату -- вверх, на четвертый этаж, туда, где было совершено убийство. Второй раз за сегодняшний день я попадаю в это помещение.

9.

Спрыгнув на пол, я первым делом замер и прислушался. Где-то вдалеке слышались голоса. Я помог Фоме взобраться на подоконник и сделал ему знак соблюдать тишину. Он молча кивнул. Я осторожно выглянул в коридор. В противоположном крыле рыскали бандиты и громко переговаривались между собой. Они переходили из одного помещения в другое и постепенно приближались к нам. Судя по голосам, их было трое или четверо. "Они ищут тех двоих!" -- догадался я.
-- Отсюда надо уходить, -- шепнул Фома, оценив ситуацию.
-- Куда? -- беспомощно развел я руками.
Фома не успел ответить: из коридора донеслись приближающиеся шаги. Едва мы успели скрыться за ветхим шкафом, лежащим на боку, подняв в воздух тучу пыли, как в комнату вбежали два бандита и еще кто-то третий.
-- Скорее, Смурной! -- услышал я торопливый голос одного из них. -- Здесь нам никто не помешает.
-- Э-э, нет, сначала гони обещанное, -- отозвался второй.
-- Да успеется, черт побери! Потом разочтемся.
-- Разочтемся сейчас, -- упрямо возразил Смурной. -- В конце концов, телку я привел -- я с нею и займусь, а ты ищи себе другую. Если хочешь, конечно.
-- Ну ты и скотина! -- взвыл первый. -- На, подавись! -- Он рывком снял с себя часы и швырнул Смурному; тот ловко поймал их.
-- О'кей! -- удовлетворенно хмыкнул он. -- Теперь ты вступаешь в долю -- но только после меня... А ну-ка, девочка, подойди ко мне! Ух, хороша!..
И тут я увидел Лиду. Смурной вытолкнул ее на середину комнаты, и свет из окна упал на стройную фигуру девушки. Руки ее были связаны за спиной, платье на плече разодрано, волосы в беспорядке падали вниз. Губы плотно сжаты, в глазах затаились ужас и ненависть. Боже мой, что они хотят с ней сделать?! Я услышал, как Фома скрипнул зубами.
Смурной жадно облизнулся и заурчал, словно сытый кот.
-- Уйди! -- крикнул он второму, но тот не шелохнулся.
Скинув автомат, Смурной бросил его на пол. Второй бандит последовал его примеру. У обоих тряслись руки, воздух со свистом вырывался из их глоток. Такой омерзительной картины мне видеть еще не приходилось. Мне показалось, что у Смурного текут слюни. Ну и рожи!.. Я крепко сжал руку Фоме.
Бандиты, словно учуявшие мясо псы, медленно приближались к девушке, а та, замирая от страха и отвращения, пятилась назад, в нашу сторону.
-- Ну куда же ты, девочка? -- мурлыкал Смурной. -- Я не сделаю тебе ничего плохого. Ну иди же сюда, ну... Иди сюда, стерва! -- вдруг заревел он и кинулся на бедную девушку.
В ту же секунду из укрытия вылетел Фома и с яростным воплем обрушился на Смурного. Отстав от него лишь на сотую долю секунды, я ринулся на второго бандита. Лида вскрикнула и отскочила в сторону. А мы тем временем катались по полу, сцепившись в два плотных, урчащих и мычащих клубка.
Эффект неожиданности сыграл свою роль, и на первых порах мы с Фомой одерживали верх, но физическая сила наших противников -- а они были явно здоровее нас -- в конце концов решила исход схватки не в нашу пользу. Краем глаза я видел, как Смурной одолевал Фому, да и мой противник уже оседлал меня и размеренно, со знанием дела вколачивал мою бедную голову в пол. И тут буквально в двух шагах от своего правого уха я увидел брошенный автомат одного из бандитов. Теряя сознание, с совершенно безрассудной надеждой на чудо, я протянул было руку к нему, но этот мерзкий тип опередил меня и, скривив в злорадной усмешке толстые губы, схватил автомат первым. В это самое мгновение Смурной, хрипя и кроя изощренной бранью всех и вся, осыпал Фому мощными ударами, на что несчастный музыкант лишь глухо охал и безрезультатно пытался сбросить бандита на пол.
И тут произошло нечто неожиданное. Не успел еще мой противник как следует схватиться за автомат, как над его рукой взметнулся острый дамский каблук и с силой пригвоздил ее к полу. Молодец Лида! Вот это по-нашему! Бандит взвыл, лицо его исказилось от ярости и боли. Он сразу обмяк и ослабил хватку. Вот он, единственный шанс из тысячи!.. Я собрал воедино все свои оставшиеся силы и скинул его с себя. В следующий миг автомат был у меня в руках.
-- Встать! -- заорал я, забыв о всякой осторожности.
Смурной на мгновение оторвался от избиения Фомы и удивленно поднял голову. Воспользовавшись его замешательством, Фома вскочил на ноги и нанес бандиту сокрушительный удар в челюсть. Смурной упал навзничь и зарычал.
-- Я сказал -- встать! -- повторил я, наступая на бандитов и угрожая им оружием. Фома тем временем завладел вторым автоматом.
Бандиты поднялись и угрюмо уставились на меня. Сейчас они походили на смертельно раненных хищников -- и тем опаснее были.
-- Ладно, мусор, я с тобой еще поквитаюсь, -- негромко, с угрозой произнес Смурной, в реальности намерений которого я ничуть не сомневался.
Фома вынул из-за пояса второго бандита финку и перерезал веревку, стягивавшую руки бедной девушке.
-- Свяжите их! -- потребовал я, отлично понимая, что этих животных может обуздать только сила, страх и вовремя предпринятые меры предосторожности. Именно поэтому я неотрывно держал их на прицеле, фиксируя каждое их движение.
-- Стоять, мерзавцы! Иначе я уложу вас обоих, и, клянусь, рука у меня не дрогнет!
Наверное, мой тон был настолько убедителен, что они поверили мне. Лида и Фома связали им руки найденной в углу веревкой.
-- А теперь -- лечь! -- скомандовал я. -- Лицом вниз! Живо!
Они подчинились, а Фома тем временем связал им ноги. И только когда эта неприятная, но необходимая процедура была закончена, я с облегчением вздохнул и опустил автомат. Голова раскалывалась от боли.
-- Подонки, -- услышал я гневный голос девушки.
Я повернулся к ней.
-- Спасибо вам, Лида, вы спасли нам жизнь.
-- Пустое, Максим, -- ответила она, даже не взглянув на меня. -- Это мне нужно вас благодарить.
Она вдруг зарыдала, уткнувшись лицом в мое плечо.
-- Что с вами, Лида? -- в тревоге спросил я, обнимая ее за плечи. -- Они обидели вас? Скажите, что они вам сделали, и я тут же пристрелю этих мерзавцев.
Мое сердце сжималось от ее горьких рыданий, и я не кривил душой, обещая расправиться с ее обидчиками. Но она решительно замотала головой и, продолжая всхлипывать, сказала:
-- Нет-нет, Максим, не надо, со мной все в порядке. А вот Сергей... -- она осеклась и заплакала вновь.
-- Успокойтесь, девушка, -- вмешался Фома, -- и расскажите, что произошло. Сергей -- это ваш муж?
Она кивнула и подняла на меня полные муки заплаканные глаза.
-- Если бы видели, Максим, как он смотрел на меня, -- прошептала она, -- если бы видели!.. Его глаза -- сколько в них было тоски и отчаяния...
-- Да что случилось, в конце концов? -- воскликнул я.
-- Вскоре после вашего побега к нам ввалился этот тип, -- она с ненавистью кивнула на Смурного, -- и поволок меня к выходу. А Сергей... он так смотрел... он хотел было вступиться, но что он мог сделать -- один, безоружный? Я всю жизнь буду помнить его глаза...
Смысл ее слов постепенно начал доходить до меня.
-- Так он не вмешался, этот ваш Сергей? -- спросил я без особой симпатии к ее супругу.
-- Он бессилен был что-либо изменить, -- горячо заговорила Лида. -- Ну скажите, Максим, зачем бы он полез? Они бы просто убили его. Ведь никто же не вступился... кроме доктора, правда. А этот, как его, Курт, что ли, ударил его сапогом в лицо. Но ведь это бессмысленно, бессмысленно!..
Я пожал плечами и отвернулся. Мне давно стало ясно, что Сергей -- трус и мелкая душонка.
-- Вы оправдываете своего супруга, -- жестко произнес я, -- хотя сами на его месте поступили бы иначе. Ведь так?
-- Ну, я совсем другое дело, -- сказала она убежденно.
Вот именно, что другое, подумал я. Мне вспомнились слова, сказанные мною Лиде пару дней назад в столовой. Я сказал тогда, что завидую ее супругу, но лишь теперь, в этой самой комнате, на краю пропасти, со всей ответственностью осознал глубину и истинный смысл тех случайно оброненных слов. Быть любимым такой чудесной девушкой, как Лида, -- это великое счастье, достойное лишь избранных. И великая несправедливость, порой сопутствующая нам повсеместно, состояла в том, что предметом этой бескорыстной, самоотверженной любви был человек недостойный ее, себялюбивый, трусливый и эгоистичный. Любовь ослепляет -- гласит народная мудрость. Впрочем, возможно, прав был Франкл, утверждавший, что любовь не ослепляет, а, напротив, дает любящему истинное зрение, срывает пелену с его глаз, заставляет видеть неповторимость, уникальность, красоту любимого человека, недоступную для людей посторонних. А я в этой ситуации был именно посторонним. Что ж, может быть, во всем этом и был какой-то смысл, скрытый от меня, поэтому я не стал спорить с Лидой, убеждать ее в слепоте (или в прозрении -- кто знает?), но про себя отметил, что к Сергею отношусь крайне отрицательно.
-- Что же нам теперь делать? -- спросило Лида, беспомощно переводя взгляд с меня на Фому.
-- Сухари сушить, -- раздался чей-то грубый голос, -- и запасаться гробами. Они вам сейчас понадобятся.
В дверях стояли три здоровенных лба и мерзко лыбились, предвкушая грядущую расправу. Все трое были вооружены и готовы пустить оружие в ход при малейшем неосторожном движении с нашей стороны. В пылу схватки и за разговорами мы не заметили, как те бандиты, что обыскивали противоположное крыло коридора, добрались до нашей половины.
-- Бросить оружие! -- скомандовал самый старший из них, огромный детина, похожий на портового грузчика. -- Я не люблю повторять дважды. Ну!
Наши с Фомой трофеи со стуком упали на пол.
-- Так, хорошо! -- продолжал бандит, не отрывая от нас глаз. -- А теперь пусть девчонка подойдет ко мне... Сундук, развяжи этих кретинов! -- Он кивнул на Смурного и его товарища.
Я схватил Лиду за руку и крепко сжал ее.
-- Не бойтесь, мы не дадим вас в обиду.
-- Пусть девчонка подойдет ко мне! -- повысил голос бандит и угрожающе поднял автомат. -- Быстрее!
Сундук наклонился над Смурным, намереваясь освободить его от стягивающих конечности пут, но тут неожиданно грохнуло подряд сразу три выстрела, слившиеся почти в один, и бандиты, так и не успевшие понять, что же происходит, посыпались на пол, словно стебли, подкошенные умелой рукой косаря.
-- Проклятье! -- яростно прошипел один из них, судорожно дернулся и замер.

10.

В дверях, непринужденно облокотившись на косяк, стоял Мячиков и ласково улыбался.
-- Я не опоздал? -- спросил он, пряча пистолет в боковой карман пиджака.
-- Григорий Адамович! -- воскликнул я, кидаясь ему навстречу. -- Это... вы!
-- Я, мой друг, я, кому еще и быть? -- мягко ответил он и вошел в комнату. -- Ба, да здесь целое Ледовое побоище!
Фома и Лида стояли у окна и подозрительно смотрели на приближающегося Мячикова.
-- Это вы... их?.. -- спросила девушка, кивая на неподвижные тела бандитов.
-- Я, девочка, я, -- ответил Мячиков совершенно спокойным тоном, словно он сделал только что самое обычное, повседневное дело, недостойное даже упоминания. -- Вы думаете, зря я их так?
-- Ну, может быть, не стоило... -- неуверенно произнесла Лида.
-- Стоило, -- твердо ответил Мячиков. -- Иначе бы вы сейчас лежали на их месте. Ручаюсь вам, иного выхода не было. Эти выродки способны на все.
-- Григорий Адамович, да откуда же вы взялись? -- радостно воскликнул я, хватая его за руку и тряся изо всех сил.
-- О, это большая тайна! -- Он лукаво подмигнул.
-- Все равно, как я рад вас видеть!
Фома тем временем собирал трофейное оружие. Обвешанный автоматами с головы до ног, он приблизился к нам.
-- Пора уходить, -- озабоченно сказал он. -- Выстрелы наверняка привлекли внимание бандитов.
-- Да-да, вы правы, молодой человек, -- засуетился Мячиков и первым направился к выходу.
-- Теперь нас четверо, и мы неплохо вооружены, -- шепнул я Фоме. -- Может быть, рискнем на открытую схватку? Как ты думаешь, Фома?
-- Тебе решать, командир, но я бы не стал рисковать. Среди нас женщина, -- и он кивнул на Лиду.
Да, подумал я, если ее убьют, я себе этого никогда не прощу. Напролом лезть нам, пожалуй, еще рано, здесь я вынужден был согласиться с Фомой.
-- Идите за мной! -- громким шепотом позвал нас Мячиков и скрылся в коридоре. Мы последовали за ним. Но не успели добраться до лестницы, как снизу послышалась отборная брань и топот ног. Мы бросились назад, в помещение, где только что разыгралась трагедия, и, миновав пять неподвижных тел, два из которых проводили нас мрачными взглядами, кинулись к окну. Иного выхода, как воспользоваться канатом, у нас не было. Первым спустился Фома, потом Лида, отважно шагнувшая в пустоту оконного проема. Следом полез было я, но...
-- Григорий Адамович, где вы? -- невольно вырвалось у меня.
Мячикова нигде не было. Он исчез так же внезапно, как и появился. У меня не было времени, чтобы предаваться размышлениям на этот счет, и я быстро последовал вслед за своими друзьями.
Фома и Лида уже ждали меня внизу, стоя по колено в воде.
-- Мячиков пропал, -- сказал я, оказавшись рядом с ними.
Фома недоуменно уставился на меня.
-- Бежим отсюда, мы все равно не сможем помочь ему! -- крикнул я, услышав сверху грубые проклятия, и помчался вдоль стены, увлекая за собой Лиду.
Фома снова поскользнулся и грохнулся в воду, но тут же вскочил на ноги и догнал нас. Добежав до угла, мы остановились, чтобы перевести дух.
-- Вон они! -- услышал я сзади. -- Стреляй же, Курт!
Курт? Откуда он здесь взялся? Ведь он охранял спортзал...
По воде хлестнула автоматная очередь, но мы к тому времени уже успели завернуть за угол.
-- Куда теперь? -- задыхаясь, спросил Фома. С его одежды ручьями текла вода.
Я кивнул в сторону одноэтажных построек и гаража.
-- Туда!
Мы бросились бежать, теперь уже не думая об осторожности и уповая лишь на свои быстрые ноги и счастливую звезду. Нам с Фомой приходилось поддерживать Лиду с обеих сторон, так как бежать на каблуках по скользкому льду, да еще по колено в воде -- это, признаться, не под силу даже самому выдающемуся бегуну.
Мы благополучно достигли построек и скрылись за стенами одной из них. Сколько минут понадобится бандитам, чтобы добраться до нас? Три? Пять? Что делать дальше? Бежать в лес, где нас перестреляют, словно кроликов? Или засесть в одном из этих домиков и отстреливаться, пока хватит патронов? Последний вариант показался мне не лишенным смысла. Мы смогли бы держать под прицелом те двадцать -- двадцать пять метров, отделяющих нас от основного здания. А там и Щеглов подоспел бы с опергруппой.
-- А, черт! -- услышал я голос Фомы. Вот не думал, что будущий служитель Божий способен поминать врага рода человеческого!
Фома споткнулся и в очередной раз грохнулся оземь. Причиной этому послужил люк канализационного колодца. К счастью, местность здесь шла несколько вверх и потому не была залита водой, как все вокруг, так что на этот раз Фома отделался только лишним синяком. Забрав у него все наши трофеи, состоявшие из пяти автоматов, я обвешался ими, словно елка в канун Нового года игрушками (вот бы сейчас попозировать перед фотоаппаратом!) и сочувственно похлопал его по плечу.
-- Ничего, Фома, до свадьбы заживет. Ты пока отдохни, а я потаскаю этот металлолом. Он нам еще может пригодиться.
Со стороны главного здания раздалось несколько автоматных очередей, причем стреляли одновременно из нескольких точек и, судя по многочисленным фонтанчикам, забившим вдруг вокруг нас, стреляли исключительно по нам. Мы оказались в положении, выбраться из которого можно было только чудом. До поры до времени нас скрывала глухая стена деревянной постройки, но проникнуть внутрь, как я предполагал сначала, теперь не было никакой возможности: вход находился в зоне, отлично простреливаемой из здания.
-- Худо дело, -- покачал головой Фома.
-- Да уж хуже некуда, -- согласился я.
И тут меня осенила мысль, которая впоследствии оказалась решающей во всей этой жуткой истории. Люк! Ведь под нашими ногами был люк канализационного колодца, о который споткнулся Фома!
-- Помоги! -- крикнул я Фоме и схватился за массивную металлическую крышку. Он тут же понял мою затею и бросился на помощь. В два счета мы скинули крышку и заглянули вниз. Колодец был неглубоким, на дне его плескалась вода и поблескивали мокрые трубы. В вертикальную кирпичную кладку была вделана железная лестница, покрытая толстым слоем ржавчины.
-- Я пойду первым, -- решительно заявил я, -- следом вы, Лида, а последним полезет Фома. Оружие я беру с собой, чтобы Фоме было легче закрыть за нами люк. Живее, ребята, дорога каждая секунда! Эти головорезы в любой момент могут перейти к решительным действиям!

11.

Я ринулся вниз, не успев даже заручиться их согласием, и в следующую минуту оказался чуть ли не по пояс в воде. Воздух здесь был спертый, явственно ощущалась нехватка кислорода, пахло какой-то гадостью и гнилью. Колодец вел в низкий горизонтальный тоннель. Только я собрался было крикнуть Лиде, чтобы они поторопились, как крышка люка вдруг со скрежетом упала и я оказался в кромешной тьме. И тут же сверху, над самой моей головой, отчетливо прозвучала короткая автоматная очередь, затем еще одна, и еще, и еще... Сердце мое сжалось от бессилия и боли. Не успели! Пока мы возились с люком, бандиты наверняка добрались до одноэтажной постройки, за которой мы прятались, и застали Фому с Лидой врасплох. А Фома, чтобы не выдавать моего местонахождения, в самый последний момент успел, видно, закрыть крышку люка. Э-эх, ребята!.. Я чуть было не расплакался от отчаяния и обиды на судьбу за этакие выкрутасы, но сдержался и лишь до крови закусил губу. Первым моим порывом было броситься им на выручку, но уже в следующий момент я трезво оценил ситуацию. Чем я мог им помочь? Как только я попытаюсь открыть люк, меня тут же схватят и... Что будет дальше, нетрудно себе представить. Либо меня тут же пристрелят, либо вернут в спортзал -- и тот и другой вариант меня нисколько не устраивал, тем более что своим попавшим в беду друзьям я все равно ничем помочь не смогу. Остается только идти вперед по этому темному тоннелю, неизвестно куда ведущему. Положение мое было незавидным. Я стоял в холодной, мутной, грязной воде, в совершенной темноте, промокший до нитки и продрогший словно цуцик, обвешанны