Я никогда не мог понять, когда шеф шутит, а когда говорит всерьез, так как ни разу не видел на его лице и тени улыбки. Как сейчас, например.
-- А вы сами у Завмагова поинтересуйтесь, Евграф Юрьевич, он у нас теперь специалист по внеземным цивилизациям. А я ровным счетом ничего не знаю.
-- Ой ли? -- подозрительно прищурившись, произнес Балбесов. -- А почему это он именно к тебе пристал со своими тарелочками? Ты где был в выходные?
-- Это что, допрос? -- нахмурился я.
-- Что вы, уважаемый коллега! -- добродушно рассмеялся Балбесов. -- Искреннее, дружеское любопытство. Не более.
Я чувствовал, что меня сейчас окончательно собьют с толку, но решил отстаивать свою легенду до конца.
-- На Истринском водохранилище рыбачил, -- ответил я.
-- И ничего не видел? -- спросил Балбесов.
-- Нет, -- категорически заявил я.
-- Много поймали? -- спросил Евграф Юрьевич.
Я замялся.
-- Да... знаете, Евграф Юрьевич... вы не поверите, осетра вытащил. Метр двадцать длиной.
-- Что? Осетра? -- проснулся Петя-Петушок. -- Быть того не может. Чтоб на Истринском -- и осетры! Сказки.
-- А я говорю -- поймал! -- уперся я. -- Не верите -- приезжайте ко мне, покажу.
-- А что, -- вдруг вмешалась Тамара Андреевна, -- и приедем! Я вот прямо сегодня, прямо сейчас поеду. Отпустите, Евграф Юрьевич, в местную командировку?
-- Только в нерабочее время, -- отрезал шеф.
-- А сейчас как раз обед начинается, -- выкрутилась моя престарелая поклонница, чтоб ей пусто было. -- Мы с Николаем Николаевичем мигом обернемся. Едемте, Николай Николаевич? -- проворковала она, оборачиваясь ко мне.
-- Нет! -- в ужасе крикнул я. -- Я есть хочу! И потом... у меня жена.
-- А причем здесь жена? -- хитро сощурилась Тамара Андреевна. -- Нас ведь ваш улов интересует. Что в этом предосудительного?
Я окончательно смутился.
-- Съездите, съездите, Николай Николаевич, -- вдруг поддержал Тамару Андреевну шеф. -- Я вам и ключи от своей машины дам. Водите автомобиль?
-- Нет! -- с надеждой завопил я. -- У меня автомобилефобия!
-- Я вожу, -- спокойно сказала Тамара Андреевна. -- Давайте!
-- Да нет у него никакого осетра, -- сказал Петя-Петушок.
-- Факт! -- согласился Балбесов.
-- Ах, нет? -- вскочил я, вконец выведенный из себя. -- Хорошо! Едем! Тамара Андреевна, вот вам моя рука!
-- И сердце? -- томно прошептала она.
-- Какое к черту сердце! Вам рыба нужна! -- грубо оборвал ее я.
Тамара Андреевна не на шутку обиделась, но от намерения ехать не отказалась.
-- Идемте, грубиян! -- сказала она и стремительно направилась к двери.
-- Не задерживайтесь! -- напутствовал нас шеф.
Через час мы вернулись. Тамара Андреевна влетела в комнату веселая, бодрая, а я плелся вслед за ней бледный и совершенно измученный .
-- Ну как? -- полюбопытствовал Балбесов. -- Есть рыба?
-- Есть! -- радостно ответила Тамара Андреевна. -- Здоровенный осетр! Правда, уже порезанный, в холодильнике лежит. Но я прикинула: на метр двадцать точно тянет. Так что правду сказал Николай Николаевич.
-- Позвольте вас поздравить, Николай Николаевич, с великолепным уловом, -- сказал Евграф Юрьевич благожелательно.
-- Спасибо, -- еле слышно ответил я.
-- Что с тобой? -- шепотом спросил Балбесов минут через десять. -- На тебе лица нет.
Я опасливо оглянулся на Тамару Андреевну и тоже шепотом ответил:
-- Эта сумасшедшая баба гнала так, словно за нами гангстеры гонятся. Я скорости не боюсь, нет, но, по-моему, женщина за рулем -- это социально опасное явление. А я жить хочу.
Балбесов прыснул в кулак и отвернулся.
"Хорошо еще, -- подумал я про себя, -- что она розы не заметила... Уф! Жарко что-то. Как-то все не так сегодня получается. С самого утра".
Я перебрал в уме события текущего дня. Утреннее объяснение с женой и сыном, конфликт с тетей Клавой, странное появление и исчезновение безбородого инопланетянина, дотошное любопытство Завмагова, бурная деятельность Тамары Андреевны, эта никому не нужная поездка домой в машине шефа, а также ряд откровений, открывшихся мне за счет моей способности читать чужие мысли. Вот только Евграф Юрьевич остался для меня белым пятном...
-- Николай Николаевич, вы закончили? -- услышал я голос шефа.
Я вздрогнул и оглянулся.
Евграф Юрьевич пристально глядел мне в глаза и загадочно улыбался. "Надо же, -- удивился я, -- как меняет человека улыбка".
-- Почти, -- ответил я и дал себе слово до конца рабочего дня больше не отвлекаться на личные дела.
После работы я, как всегда, трясся в переполненном вагоне метро. Отчет, слава Богу, был откорректирован, и я по этому случаю чувствовал себя легко и бодро. От "Площади Ногина" до "Кузьминок" было пятнадцать минут езды, и это время я решил потратить не за чтением очередного романа, примостившись на чьем-нибудь плече или распластавшись, словно распятый Иисус, на стекле автоматической двери, как я делал всегда, а за осмыслением того нового состояния, в котором по воле инопланетной науки я оказался. Подводя итог прошедшему дню, я пришел к выводу, что замечательная способность проникать в чужие мысли мною практически не использовалась. Лишь несколько раз я пытался узнать мнение окружающих о своей персоне, да и то как-то исподтишка, из-за засады. Нет, нужно срочно активизировать свои действия. Как никак, а за мной наблюдают, я -- главный объект грандиозного инопланетного эксперимента. Ученым с Большого Колеса важна моя реакция на полученный мною дар телепатии, ведь по моим действиям будут судить обо всем человечестве Земли. Вот, к примеру, о чем думает эта девица?
Я напряг свой мыслительный аппарат и вперил взор в ярко накрашенную блондинку у противоположных дверей вагона, но едва мне приоткрылась завеса ее сознания, как меня бросило в жар. Уф! Нет, такие видения не для слабонервных людей. Девица же, явно принадлежащая к так называемой "группе риска", скользнула по вагону невидящим взглядом и вдруг обожгла им высокого молодого брюнета в военной форме чехословацких вооруженных сил. Взгляд профессионала, отметил я про себя, взгляд, во мгновение ока пересчитывающий купюры в кармане любого, на ком невзначай остановится. Нет, надо переключаться. Вот, кстати, отличный объект для наблюдения.
В двух шагах от меня, держась за поручень, стоял среднего возраста мужчина с блинообразной физиономией и обильно потел от напряженной работы мысли. Я без труда поймал его "пеленг".
"Куда ж ее спрятать-то? Черт! Вечная проблема. За щеку, что ли, как у Петросяна, или под стельку ботинка? Нет, за щеку нельзя, размокнет. Вот если бы железный рубль, то ладно, а пятерку нельзя. А в ботинке жена найдет, это уж как пить дать. Она ж у меня как ищейка, деньги по запаху чует. И какой это болван сказал, что деньги не пахнут? Вот житуха! Или под половик? А ежели сопрут? Эх!.."
Что ж, проблема насущная у мужской половины нашего общества, и отнестись к ней надо со всей ответственностью. Заначки -- дело нужное, по себе знаю.
А вот, кстати, еще один экземпляр: здоровенный тип с фигурой каменотеса и багровой, опухшей физиономией. Он "излучал" следующую билеберду:
"...двадцать пять? Не помню, кажется, двадцать пять. Где же я все-таки вчера был? Кучера б найти, он-то знает. Сам слинял, гад, бросил меня одного, а одному разве от ментов отвертеться? Да ни в жизнь! Хорош кореш, нечего сказать! Сам небось дома дрых, а меня на казенную клеенку пристроил. Где ж я вчера был? На Угрешке? В Тушино? Вроде нет... И сколько сейчас по прейскуранту за медуслуги дерут? Кажись, четвертной. Цены-то как растут, следить не успеваешь. Ух, башка как трещит!.."
Я поморщился и переключился на солидного худощавого гражданина в плаще и с дипломатом в руке. Он всецело был поглощен хроникой происшествий, помещенной на последней странице "Московского Комсомольца". Газета удобно лежала на широкой спине стоящего впереди "каменотеса". Мысли гражданина в плаще соответствовали черпаемой им из газеты информации.
"Надо дверной косяк укрепить, а то вон чего, мерзавцы, вытворяют. Вор на воре сидит и вором погоняет. Сигнализацию, что ли, провести? А в лифте больше не поеду. Третий этаж, ноги не отвалятся. А то стукнет какой-нибудь битюг по башке, взять-то ничего не возьмет, потому что брать нечего, а калекой оставит... Вот те на! Гранаты в ход пошли! Какие угодно, на выбор. Купить, что ли, парочку? Интересно, почем сейчас гранаты на Рижском рынке? Хватит моей зарплаты, или нет?.."
-- Станция "Кузьминки"! -- прозвучал монотонный, неестественно быстрый голос из невидимого динамика.
"Моя!" -- спохватился я и выскочил из вагона. А поезд тем временем уносил в черную дыру тоннеля и девицу из "группы риска", и мужчину с блином вместо лица и нерешенной проблемой заначек, и алкаша с видом каменотеса, так и не вспомнившего, в каком именно вытрезвителе он вчера ночевал, и интеллигентного гражданина в плаще, заинтересованного проблемой приобретения гранат, и многих-многих других, о которых я так ничего и не узнал и наверняка уже не узнаю, но каждый из которых живет своей, неповторимой, ни на что непохожей жизнью.
Следующие два дня прошли спокойно, без происшествий. Я постепенно начинал привыкать к своему необычному положению. Проникновения в тайны чужих мыслей стали более запланированными, целенаправленными. При общении с людьми я теперь всегда дублировал словесный разговор чтением мыслей собеседника, что давало мне огромное преимущество в беседе, особенно с начальством. Один лишь Евграф Юрьевич по совершенно непонятным причинам оставался недосягаем для моих телепатических "щупальцев". Зато все остальные сотрудники лаборатории были у меня как на ладони.
Завмагов перестал здороваться и, встречая меня, теперь гордо поднимал голову, выпячивал живот, демонстративно отворачивался и чинно шествовал мимо недавнего своего приятеля. Я на это лишь пожимал плечами. Сам Завмагов меня нисколько не интересовал, но тот очевидец, на которого "ходячий футбольный справочник" ссылался при разговоре о летающей тарелке, пробудил в моей душе сильное любопытство. Узнать имя этого человека мне казалось проще простого, но информация, выуженная мною из недр обширной памяти Завмагова, не разрешила, а, наоборот, усложнила проблему. Выяснилось, что в тот самый день, в понедельник, утром, в лаборатории, где работал Завмагов, появился незнакомый субъект, отрекомендовавшийся командировочным и прибывшим по очень важному делу к товарищу Апоносову. Случилось так, что товарища Апоносова на месте не оказалось, и незнакомец попросил разрешения подождать вышеозначенного товарища здесь же, в комнате, на что был получен благожелательный ответ. А пока тянулось ожидание, незнакомец завязал непринужденную беседу с сотрудниками и рассказал, в частности, об инциденте над Истринским водохранилищем и о виденном им космическом корабле пришельцев. Сотрудники большей частью посмеялись над словами командировочного, но рассказ незнакомца произвел неожиданное впечатление на Завмагова. Потому-то он столь настойчиво выпытывал у меня подробности моего последнего уик-энда. Но самое удивительное было в том, что товарищ Апоносов до обеда так и не появился в лаборатории, и командировочному пришлось прождать несколько часов, прежде чем его терпению пришел конец и он покинул стены столь негостеприимного заведения. Правда, пока гость сидел в лаборатории товарища Апоносова, он успел снабдить Завмагова всей необходимой информацией по якобы виденной им летающей тарелочке и даже показал воскресный номер "Истринской правды", где приводилась сводка погоды на выходные; это в свою очередь привело к недоразумению между Завмаговым и мной. Так кто же был этот незнакомец? Я попытался выяснить это по своим каналам, но никто ничего не знал, и даже сам товарищ Апоносов впервые слышал о нем. "Следят, -- решил я. -- Не иначе, как решили спровоцировать меня на выбалтывание их тайны. Не доверяют. Подослали какого-то лжекомандировочного, который, кстати, сам болтает лишнее. И главное, через кого? Через этого олуха Завмагова! Конспираторы..."
В киоске "Союзпечати" эти два дня тети Клавы почему-то не было, а вместо нее сидела хорошенькая молодая девушка, которая всегда ошибалась, давая сдачу. На вопрос, куда пропала тетя Клава, она только пожимала плечами и краснела. Дома все было по-прежнему, и лишь Василий как-то подозрительно косился на меня и все время молчал, хотя жареную осетрину уплетал за обе щеки. Зато Маша была на седьмом небе от счастья. Видимо, аромат небесных роз обладал наркотически-пьянящим свойством, хотя, возможно, она просто была рада вниманию со стороны супруга. Прав был Арнольд, розы действительно хорошо стояли и за эти три дня нисколько не завяли. А по ночам от них исходил таинственный свет иных миров. Эх, Арнольд, где ты сейчас летаешь?..
Зато четверг был богат неожиданными событиями. Начать хотя бы с того, что в газетном киоске снова появилась тетя Клава, все такая же добродушная и приветливая, только слегка бледная и уставшая.
-- С добрым утром, тетя Клава, -- остановился я у киоска не без опаски. -- Где же это вы пропадали? Я уже беспокоиться начал, не случилось ли, думаю, чего...
-- Ох, соседушко, и не говори, -- запричитала тетя Клава, закатывая глаза. -- Хворала я, недуг меня скрутил, проклятый. Залетела на кухню шаровая молния, ну, я ее веником, веником, а она ка-а-ак бухнет! Веник сгорел, а я -- в обморок. Вот только сегодня оклемалась.
-- Да что вы говорите! -- искренне удивился я. -- А мне вот никогда не приходилось видеть шаровую молнию.
-- Ишь, любопытный, -- проворчала тетя Клава. -- Увидишь еще, придет время. А пока -- на вот, забирай прессу, специально для тебя отобрала... Не гудишь больше? -- спросила она вдруг, пристально взглянув поверх очков в мои глаза.
-- Что? -- не понял я.
-- Ну ладно, иди, иди, а то вон народ сзади напирает.
Я отошел, взяв предварительно подготовленную для меня прессу, и оглянулся.
В амбразуру киоска по самые плечи влез безбородый субъект в морковном свитере и хрипло потребовал:
-- Шахматы!
Я зажмурился и что было силы тряхнул головой. Когда глаза мои вновь открылись, странного субъекта уже не было, а тетя Клава обслуживала следующего покупателя.
-- И часто он у вас бывает? -- поинтересовался я, когда мы снова остались вдвоем.
-- Кто? -- спросила тетя Клава.
-- Да этот, в свитере.
-- Не помню. В постоянных клиентах не числится, -- сухо ответила киоскерша. -- И вообще, оставьте меня в покое!
Озадаченный, я поехал на работу. Вторая встреча с предполагаемым инопланетянином окончательно сбила меня с толку, но в то же время я был рад, что он жив и от столкновения с КАМАЗОМ ничуть не пострадал. Смысл происходящего был совершенно не ясен мне. Впрочем, может быть, все это игра больного воображения? Может быть, это вовсе не инопланетянин, и никакого контроля надо мной нет? И тот лжекомандировочный, может быть, вовсе и не лжекомандировочный, а самый что ни на есть настоящими, самый обычный командировочный? И НЛО он вполне мог видеть, тем более, что тарелочка действительно была.
На работе все было по-прежнему, и день прошел как обычно. Но вот после работы... После работы я собрался было заехать к одному знакомому филателисту, который обещал показать мне свою коллекцию довоенных марок. Знакомый жил где-то на Авиамоторной улице -- туда-то я и направил свои стопы по окончании трудового дня.
День был жаркий и солнечный. Столбик термометра стоял на отметке "32", духота и пыль окутали город, асфальт плавился под горячим солнцем и прилипал к подметкам ботинок.
Я вынырнул из метро на поверхность пылающего города и вдоль сквера с бюстом "всесоюзного старосты" направился к рынку. У цветочного магазина, не доходя двух шагов до рынка, путь мне внезапно был прегражден внушительной толпой, из недр которой доносились встревоженные голоса. Действуя локтями, я пробрался вперед и увидел следующую картину.
Тщедушная старушка мертвой хваткой вцепилась в руку слабо сопротивлявшегося гражданина лет тридцати с небольшим. Тут же стояла бочка с надписью "Квас".
-- Попался, голубчик! -- ехидно прошепелявила старушка, зло блеснув зеленым глазом из-под кустистых бровей, и я вдруг обрел уверенность в том, что именно с нее Эдуард Успенский писал свою знаменитую старуху Шапокляк.
-- И чего привязалась? -- недоуменно вопрошал у толпы гражданин, добродушно взирая на цепкую старушенцию с высоты своего почти двухметрового роста. -- Никого не трогаю, стою, пью квас...
-- Видали? -- завопила Шапокляк. -- Никого не трогает? Ишь ты! А кто же, как не ты, рубь железный в банку кинул, кружку опорожнил, а сдачи взял мелочью рубля на два, не меньше: шесть двадцаток, три пятнашки и еще что-то из меди. Не ты, скажешь?
Гражданин пожал плечами, отхлебнул из кружки изрядную порцию темного, ароматного напитка и ответил:
-- Не я, конечно. И в голову такое не пришло бы.
-- Как же, не пришло бы! -- не отставала старушенция. -- Знаем мы вас, окаянных!.. Ворюга он, истинный крест, ворюга!
-- И не стыдно вам, мамаша? -- укоризненно покачал головой высокий гражданин, приканчивая свою кружку с квасом.
-- Это мне-то должно быть стыдно? -- взвилась Шапокляк. -- Милиция!..
Тут только до меня дошло, в чем дело. Здесь, у самого входа в цветочный магазин, каждое лето ставили квасную бочку, но это была бочка непростая, а уникальная: квас отпускался не продавцом, а самими покупателями, иными словами, каждый мог подойти, положить деньги и налить себе прохладительного напитка на сумму, им оставленную. Весь эффект был построен на доверии. Поэтому ситуация, представленная старушенцией, теоретически была возможна, но вот практически... Я "настроился на волну" обвиненного в воровстве гражданина и в следующий миг уже знал всю правду.
-- Не надо звать милицию, -- сказал я, выходя в центр круга, образованного толпой. -- Я все видел и могу клятвенно подтвердить: этот парень ни в чем не виноват. У него и в кармане-то не больше гривенника.
Гражданин благодарно улыбнулся мне, обрадованный поддержкой постороннего человека, и произнес:
-- Ну вот, я же говорил, а мне никто не верил... Да отпустите же меня, мамаша! Вот прицепилась...
Старушенция сконфузилась, выпустила руку гражданина из своих цепких пальцев, окинула меня подозрительным взглядом, еще больше сконфузилась, махнула рукой и заковыляла прочь, бормоча себе что-то под нос. В толпе послышались незлобливые смешки:
-- И на старуху, как говорится, бывает проруха.
-- Нет, видали? Как она его!
-- Молодец, бабка!
-- Шустрая бабуля...
Толпа постепенно рассеялась, исчез и обвиненный в краже парень. Я же, довольный своим поступком, гордо поплелся дальше.
Кто-то осторожно тронул меня за локоть. Я обернулся. Круглолицый румяный мужчина средних лет шел чуть сзади и с интересом разглядывал мой профиль.
-- Вы что? -- спросил я настороженно.
-- Удивительно! Как это вы догадались? -- приглушенно произнес мужчина; в его последних словах слышался скорее не вопрос, а восхищение.
-- Что? -- Я остановился.
-- Вы меня извините, товарищ, что я вот так сразу, среди улицы, остановил вас, но вы на меня произвели неизгладимое впечатление. Вы так блестяще разрубили этот гордиев узел...
-- Ну и что?
-- Но ведь вы же подошли позже! -- с жаром произнес мужчина. -- Я вас сразу заметил, когда вы появились. Вот, думаю, чудак, -- вы уж меня извините, -- в такую жару в пиджак вырядился (сам он был в темно-синем батнике фирмы "Вранглер").
-- Ну и что? -- с вызовом спросил я, чувствуя, что балансирую на краю пропасти. -- Может, мне холодно. А вам что за дело до моего пиджака?
-- Да Бог с ним, с пиджаком! -- замахал мужчина пухлыми руками. -- Ходите хоть в шубе, это я так, вообще. Просто я вас заметил по этому пиджаку...
-- Не трожьте пиджак! -- взвился я, догадываясь, что с этим подозрительным типом необходимо поссориться -- может быть, тогда он отстанет.
-- Да что это вы, право, -- обиделся мужчина, выпятив толстую нижнюю губу, но уходить, по-видимому, не собирался, и вдруг неожиданно спросил: -- Вы экстрасенс?
Кто-то грубо толкнул меня в спину, и я по инерции навалился на румяного мужчину, слегка боднув его в круглый подбородок; мимо вихляющей походкой прошлепал субъект в морковном свитере (в такую-то жару! -- подумал я).
-- Вы что? -- изумился мужчина.
-- Простите, -- виновато пробормотал я, и мне почему-то стало стыдно. Морковного субъекта мужчина, похоже, не заметил.
-- Да что с вами? Вам нехорошо?
-- Нет, нет, ничего, уже прошло. Жара, знаете ли, и все такое.
Высоко в небе острым клином прошел косяк двугорбых верблюдов.
-- Верблюды клином пошли, -- задумчиво произнес я, провожая их взглядом. -- Весну чуют.
Мужчина с недоумением взирал то на меня, то на небо.
-- Да причем тут весна! Какие верблюды? -- прорвало его наконец. -- Нет, вы мне все-таки скажите, товарищ, -- вы экстрасенс?
Верблюды скрылись за зданием райкома. Я очнулся.
-- Что? Что вы говорите? -- спросил я, оборачиваясь к незнакомцу. -- Экстрасенс? Да... Нет, что вы! Просто... так получилось... Случайно...
Мужчина игриво погрозил мне пальцем.
-- Знаем мы вас, экстрасенсов, скромничаете небось. А я ведь не из праздного любопытства вас спрашиваю, у меня к вам чисто профессиональный интерес. Я следователь по особо опасным делам.
"Да знаю я! -- с досадой подумал я. -- Все о тебе знаю. И что тебе от меня нужно -- тоже знаю".
-- Вы не удивлены? -- спросил следователь, пристально глядя в мои глаза.
-- Нет, почему же, -- я попытался удивиться, -- удивлен. Весьма.
-- У меня вот к вам какое предложение...
-- Догадываюсь.
-- Догадываетесь?
-- Да. Вы хотите, чтобы я помог вам в раскрытии одного преступления. Так ведь?
Следователь испуганно отступил назад.
-- Так. А вы откуда знаете?
-- Так я же экстрасенс!
-- Нет, правда?
-- Так вы же сами меня так назвали!
-- Ну, я думал... Скорее гипотеза... шутка...
-- Хороша шутка! Пристаете к незнакомцу на улице и -- нате, шутите! Вот теперь я действительно удивлен. Весьма.
-- Так вы на самом деле...
-- А то как же!..
В этот момент что-то больно ударило меня по макушке. Я оглянулся, но ничего не увидел. "Да отвяжитесь вы!" -- мысленно огрызнулся я, но вслед за первым последовало второе предупреждение: по левой ягодице словно кто-то дал пипка.
-- В общем, я согласен, -- зло проговорил я, и тут же получил второй пинок. -- Едемте.
-- Ну и дела! -- восхищенно покачал головой следователь.
Я направился к стоявшему у обочины желтому "москвичу".
-- Ну, что же вы? -- бросил я на ходу оторопевшему следователю.
-- А ведь верно! -- произнес тот, не трогаясь с места. -- Это мой автомобиль. Откуда вы узнали?
-- По отпечаткам пальцев, -- съязвил я. -- Вы едете, или я отправляюсь домой? У меня своих дел по горло.
-- Едем! -- спохватился следователь.
Про филателиста с довоенными марками я напрочь забыл. А когда вспомнил, то и не очень огорчился.
Следователя звали Сергеем Тимофеевичем Прониным. "Майор Пронин", -- окрестил я его про себя, тем более, что Сергей Тимофеевич, действительно, был майором. "Холост, но был женат, имеет двоих детей, которым выплачивает алименты, карьерист, бездарность, взяточник, -- читал я в его голове, как в анкете. -- Любит выпить, но тщательно скрывает это от сослуживцев, страстный болельщик, страдает гипертонией, коллекционирует пустые пачки от сигарет... "
Пока мы ехали к месту назначения, под наш "москвич" дважды бросался субъект в морковном свитере -- на шоссе Энтузиастов и на Марксистской, -- но оба раза следователь по особо важным и очень опасным делам никак не реагировал на эти попытки самоубийства. Раскаленное солнце жгло сквозь лакированную крышу автомобиля и птом стекало по нашим шеям за шиворот.
Мрачное серое здание, внезапно остановившееся с правой стороны, спустя несколько минут поглотило нас с майором. Небольшой, аскетически убранный кабинет, встретил нас сыростью, прохладой и зарешеченным окном. Румяный майор предложил мне располагаться за его столом, а сам взялся за телефон.
-- Дежурный! -- крикнул он в телефонную трубку. -- Следователь Пронин. Пришлите ко мне Мокроносова из сто семнадцатого... Да. В мой кабинет. Что? Нет, нет, спасибо, я сам.
Майор Пронин бросил трубку и пристально посмотрел мне в глаза.
-- Итак, Николай Николаевич, -- произнес он, потирая руки, -- сейчас сюда приведут одного типа, который подозревается в убийстве. Но улик у нас явно недостаточно, и поэтому доказать его вину мы пока не можем. Ваша задача заключается в следующем. Применив свою удивительную способность, попытайтесь узнать у него необходимые подробности совершенного им преступления и добыть, так сказать, недостающие улики. Только вот о чем я вас попрошу, -- он замялся и смущенно засопел, -- пусть ваше участие в этом деле, уважаемый коллега, останется тайной для всех. Это просьба. Хорошо? -- Я кивнул. -- А пока, -- Сергей Тимофеевич вынул из ящика стола папку с надписью "Дело", -- ознакомьтесь с материалами следствия. У вас есть пятнадцать минут.
Я открыл папку и бегло просмотрел дело. Суть загадочного убийства сводилась к следующему. Две недели назад, в пятницу, в три часа пополудни, сосед Мокроносова по лестничной клетке, некто Пауков, был обнаружен с проломленным черепом в своей собственной квартире. Убийство было совершено тупым твердым предметом, по-видимому, пустой бутылкой из-под водки, осколки которой находились тут же, в квартире, рядом с убитым. Входной замок был цел, никаких следов взлома не обнаружили. Следовательно, либо убийца воспользовался запасным ключом, подходящим к замку, либо пострадавший сам впустил его в квартиру. Минут за сорок до обнаружения трупа соседка Паукова с верхнего этажа, направляясь в ближайший магазин, спускалась по лестнице и случайно увидела, что дверь в квартиру Паукова чуть приоткрыта. Она не придала бы этому факту значения, если бы в 15.00, возвращаясь обратно, не увидела бы ту же картину. Заподозрив неладное, она остановилась, слегка толкнула дверь, осторожно вошла и на кухне обнаружила труп Паукова. Милиция, сразу же прибывшая на место происшествия, обратила внимание на спертый воздух в помещении, пропитанный густым запахом спиртного перегара и давно немытой посуды. Медицинская экспертиза установила, что накануне смерти Пауков потребил изрядную дозу алкоголя и был сильно пьян. Смерть наступила где-то около 14.00. Опрос свидетелей начали с ближайшего соседа Паукова -- Мокроносова. И тут же всплыло одно неожиданное обстоятельство: незадолго до убийства Мокроносов находился в квартире Паукова, где они вдвоем успешно выпили две бутылки водки. Затем, по словам Мокроносова, он покинул соседа, вернулся к себе и завалился спать. Разбудил его уже приход милиции. Майор Пронин, взявшийся за это дело, справедливо полагал, что Пауков был убит своим соседом во время попойки, когда между ними, возможно, вспыхнула ссора. Отпечатки пальцев на осколках разбитой бутылки укрепили следователя в его версии: их, действительно, оставил Мокроносов. Но тот категорически отрицал свою причастность к убийству, заявив, что покинул Паукова, когда тот был в полном здравии и лишь слегка "поддамши". Тем не менее следователь решил задержать Мокроносова по подозрению в убийстве, но с тех пор следствие не продвинулось ни на шаг.
Я отложил папку в сторону. Следователь оторвался от подоконника, на котором только что удобно сидел, и с надеждой взглянул на меня.
-- Ну как?
-- Есть вопрос, -- ответил я. -- Когда Мокроносов покинул квартиру Паукова?
-- В 13.30, там же написано. Но это с его собственных слов.
Я кивнул. Честно говоря, сыскное дело меня никогда не прельщало, поэтому сейчас, сидя в сыром кабинете этого пухлого майора, особого рвения к раскрытию преступления я не испытывал. Единственное, что мне хотелось -- это "прощупать" мозг Мокроносова и установить, действительно ли он виновен, или это просто случайное стечение обстоятельств, крайне неблагоприятное для подследственного.
Ввели Мокроносова. Это оказался щуплый, худосочный, немолодой уже мужчина с характерным лицом хроника, измученным видом и печальными, без тени надежды, глазами.
-- Вот он, голубчик, -- впился в него взглядом следователь, и я вдруг понял, что этот добродушный с виду майор может быть жестоким.
-- Зачем вызывали, гражданин начальник? -- глухо спросил Мокроносов.
-- Тебя привели. Вызывают оттуда, -- Пронин ткнул жирным пальцем в зарешеченное окно, -- с воли.
Мне уже было ясно, что Мокроносов ни в чем не виноват, более того, он вообще ничего не знал и не ведал, и как я ни пытался отыскать в его памяти хотя бы тень убийцы, случайно виденного им или, может быть, слышанного -- все было напрасно. А раз Мокроносов к делу непричастен, решил я, то убийца мог проникнуть в квартиру Паукова только в те полчаса, когда тот оставался один, то есть с 13.30 до 14.00. Мне вдруг пришло на ум, что теперь, когда я убедился в невиновности сидевшего передо мной человека, на мне лежит ответственность за его судьбу, за его полное очищение от нависшего над ним страшного обвинения. Потому что только я знал о его невиновности, хотя и не мог пока этого доказать. И пусть он мне глубоко несимпатичен, этот запойный алкаш с многолетним стажем, но разве дело в моем личном отношении к нему? Важно установить объективную истину, ибо истина выше наших симпатий и антипатий.
-- Ну как типчик? -- спросил меня майор Пронин, кивая на сникшего Мокроносова.
-- Товарищ майор, -- официально заявил я, вставая из-за стола и в упор глядя на него, -- пойдя вам навстречу, я согласился помочь в расследовании этого дела, прибегнув к способу, известному одному лишь мне. Поэтому не требуйте от меня ни фактов, ни улик, ни доказательств того, что я сейчас скажу. Этот человек, -- я кивнул на Мокроносова, -- к убийству Паукова не имеет никакого отношения.
-- Вот как? -- вскинул брови следователь и нахмурился. -- Вы уверены?
"Зря я с ним связался, -- прочел я его мысли. -- Эх, зря! Так все гладко шло, а теперь выкрутись попробуй".
-- Абсолютно, -- ответил я.
Мокроносов взирал на меня с удивлением и любопытством.
-- Гражданин начальник, -- просипел он возбужденно и взглянул мне в глаза с внезапно вспыхнувшей надеждой, -- вы что же, действительно думаете, что я не убивал Паукова? Или снова ваньку валяете, как вот этот?.. -- он кивнул в сторону майора Пронина.
-- Молчать! -- взревел майор, багровея буквально на глазах и вызывая у меня весьма серьезные опасения, что его вот-вот хватит кондратий. Но до кондратия дело не дошло: вспышка гнева постепенно улеглась. Нет, этот недостойный тезка легендарного сыщика все больше переставал мне нравиться. Хотя, надо сказать, он на меня с самого начала произвел впечатление не самое благоприятное.
Следователь взял себя в руки, хотя и с большим трудом. Ему было неловко передо мной как за свое собственное поведение, так и за слова внезапно осмелевшего подследственного.
-- Вы что же думаете, гражданин Мокроносов, -- сказал он, яростно вращая глазами и сопя, словно компрессор, -- ваши оскорбительные слова останутся безнаказанными? Это я-то здесь ваньку валяю? -- Он бросил на меня неприязненный взгляд и ледяным тоном произнес: -- Если ваше утверждение, товарищ Нерусский, окончательно, то, по-моему, дальнейшее присутствие здесь подследственного Мокроносова необязательно. Необязательно и нежелательно. У вас есть к нему вопросы?
-- Нет.
Следователь холодно кивнул и взялся за телефон. Когда несчастного Мокроносова увели и мы остались одни, майор Пронин долгое время молчал, искоса кидая на меня колкие взгляды, и старательно мерил шагами мрачный кабинет. Но вот он наконец остановился и произнес:
-- Вы допустили ошибку, Николай Николаевич. Вы допустили две ошибки. Во-первых, вы объявили подследственному, что он невиновен, а этого делать нельзя было ни под каким предлогом. Подобные утверждения вправе делать только суд. Во-вторых, вы вообще были не правы, заявляя о его невиновности. Он виновен, я в этом уверен, и хотя прямых доказательств его вины у меня пока нет -- но они будут, ручаюсь вам. Повторяю, он виновен. Он должен быть виновен.
Последние слова следователя Пронина окончательно рассеяли мои иллюзии по поводу личности и моральных устоев пухлого майора. Он был предубежден против этого несчастного, этого невезучего алкаша, которому-то и крыть нечем в свое оправдание. Он заранее был убежден в его виновности. Что это -- недобросовестность, тупость или злой умысел? Впечатления разумного, вдумчивого человека майор не производил, добросовестностью тоже, по-моему, не отличался, что же касается злого умысла, то что общего может быть между следователем по особо опасным делам и хроническим алкоголиком? Дабы не ломать голову над различными версиями поведения майора Пронина, я решил "прощупать" его мозг и выявить, если удастся, его потаенные мысли. Мне не пришлось долго ворошить весь тот хлам, скопившийся в его голове, -- та мысль лежала на самой поверхности и, видимо, давно не давала покоя румяному майору. Все было до смешного просто: через три дня, в понедельник, наш бравый майор Пронин должен отчитаться перед начальством по поводу проведенного им расследования дела Паукова, так как в понедельник по плану дело должно быть закрыто. Вот и вся разгадка. Если убийца будет найден -- а чем Мокроносов не убийца? -- следователю по особо опасным делам светит премия, а если нет -- взбучка от начальства. Так стоит ли копать глубже, когда кандидат в преступники уже сидит в КПЗ?
Я понял, что следователь Пронин -- свинья, как внешне, так и по своей внутренней сути. И раз я уже влип в эту историю, то отстаивать справедливость я чувствовал себя обязанным не столько перед Мокроносовым, сколько перед самим собой. И дернул меня черт связаться с этим типом! Шел бы себе к своему филателисту -- и горя не знал, так нет, надо же было влезть в эту свару у квасной бочки, а потом клюнуть на удочку румяного проходимца! Да уж не проверка ли это? Впрочем, нет, на проверку не похоже, а вот предостережение от необдуманных действий мне, кажется, сделано было -- и не одно. Я вдруг вспомнил того типа в морковном свитере, пребольно отвесившего мне солидный пинок в некую область тела, специально для того предназначенную, и его же, дважды бросавшегося под колеса желтого "москвича". Потом эти дурацкие верблюды... Ясно было, что следившие за мной инопланетные экспериментаторы предупреждали меня о том, что я вплотную подошел к запретной черте. Выходит, они были против моего вмешательства в дела следственных органов?
Я очнулся от своих мыслей, а очнувшись -- заметил, что румяный майор с любопытством и интересом смотрит на меня из-под пухлых потных век, почти лишенных ресниц.
-- Мне очень жаль, дорогой коллега, -- произнес он слащавым голосом, -- что я втянул вас в наше нелегкое дело, а потому прошу считать наш договор аннулированным, а мою просьбу о помощи -- недействительной.
-- Позвольте, -- возразил я, -- так дело не пойдет. Я теперь так просто от вас не отстану, и пока справедливость не восторжествует, буду копать до конца.
-- Да поймите же вы, наконец! -- горячился майор. -- Я обратился к вам исключительно за тем, чтобы вы помогли мне найти какое-нибудь веское доказательство вины Мокроносова, но я никоим образом не предполагал, что вы выкинете этакий фортель. Я веду следствие и я же отвечаю перед своим руководством и своей совестью...
-- Да нет у вас никакой совести, -- махнул я рукой, вставая и приближаясь к нему. -- Если бы была, вы бы в подследственном первым делом видели человека, а не удобный трамплин для получения премии за успешно раскрытое преступление.
Следователь изменился в лице и весь как-то посерел.
-- Да как вы смеете! -- прошипел он, брызгая слюной. -- Да за такие слова вас следует...
-- Не стращайте, -- произнес я твердо, глядя ему прямо в глаза, -- не поможет. Я хочу только одного -- справедливости, а справедливость уже сейчас требует либо признать невиновность Мокроносова -- не мне вам напоминать о таком принципе, как презумпция невиновности, -- либо искать истинного убийцу. Самое же лучшее -- сделать это одновременно. Что касается Мокроносова, то я совершенно уверен в его непричастности к убийству Паукова. Даже не уверен -- знаю.
-- А доказательства у вас есть? -- прищурившись, спросил мерзкий майор.
Я пожал плечами.
-- По-моему, не я должен доказывать его невиновность, а вы -- его вину.
-- Вот-вот, -- подхватил майор, -- вину мы его докажем, в этом можете быть уверены. А вот вы его невиновность доказать не сможете.
Я понял, что этот рыхлый тип загнал меня в угол. Действительно, мое голословное утверждение в защиту Мокроносова доказательством его невиновности не является, других же доказательств я не имел. Для меня самого все было ясно, наверняка, все было ясно и для этого майора, но чтобы все стало ясно и суду, нужны факты, а фактами я, к сожалению, не располагал. И майор это знал.
-- Ну, как же? -- ехидно спросил этот гнусный тип. -- Будут доказательства?
-- Будут, -- твердо ответил я, с отвращением глядя в его свинячьи глазки.
-- Вот как? -- он, похоже, удивился. -- А я рассчитывал, что вы все-таки одумаетесь. Ну что ж, дерзайте, уважаемый коллега. Если что найдете, я буду только рад. Только вот адресок убитого Паукова я вам дать не могу -- служебная тайна, знаете ли. Адресок вы ищите сами.
-- Адрес Паукова, равно как и Мокроносова, мне известен, -- отрезал я. -- Известно мне и кое-что другое, о чем вам, гражданин майор, даже в голову не приходит.
-- Вот как? -- повторил майор, ерзая от беспокойства в своем обширном кресле, куда он воссел только что.
-- Именно так, -- сказал я, направляясь к двери. -- До скорой встречи. Очень бы хотел надеяться, что одумаетесь все-таки вы. Хотя вряд ли.
Я вышел, демонстративно хлопнув дверью, и решил тут же, не откладывая, ехать на Мурановскую, 33, где жили подследственный и потерпевший. "Служебную тайну" я выудил из недр памяти майора Пронина; не блефовал я, впрочем, и тогда, когда говорил о чем-то, что ему в голову не приходит: в этой самой его голове я отыскал нечто такое, что могло в дальнейшем сыграть мне неплохую службу. Но пока что об этом ни звука.
По дороге я звякнул домой и предупредил Машу, что немного задержусь. Вместо раздраженного ворчания я услышал в ответ весьма музыкальное мурлыканье, означавшее одобрение и высочайшее позволение: видимо, подарок Арнольда продолжал отравлять атмосферу в нашей квартире.
Улица Мурановская оказалась у черта на рогах, и добираться туда мне пришлось весьма продолжительное время. Обогнув угол кинотеатра "Будапешт", автобус наконец влился в нее и на первой же остановке после поворота выплюнул меня на тротуар. Дом я нашел быстро.
План у меня был следующий. Раз убийство было совершено средь бела дня, то не могло быть, чтобы убийца проник в дом незамеченным: наверняка кто-то где-то и как-то его видел, хоть краем глаза, подсознательно, не помня об этом -- но видел. Именно на это я и рассчитывал. Покопавшись в мозгах соседей, я надеялся получить нужную мне информацию, так сказать, портрет предполагаемого преступника. Что мне это даст, я пока не знал, но это было единственное, на что я мог рассчитывать в ближайшее время.
У нужного мне подъезда толкались вечные бабульки и со знанием дела перемывали косточки всех жильцов как этого подъезда, так и всех, к нему прилегающих, с самого первого этажа и до самого последнего. Разумеется, приоритетом пользовалась тема недавнего преступления. Я расположился метрах в двадцати от подъезда, как раз напротив входа в него, и, подперев корпусом трансформаторную будку, принялся изучать мысли всезнающих бабулек.
Прав был Арнольд, когда говорил, что порой приходится изрядно попотеть, прежде чем извлечешь из всей груды никчемных, пустых, сорных мыслей ту единственную, которая тебе как раз и нужна.
Потеть мне пришлось около полутора часов. И какого только хлама не носили эти пожилые женщины в своих убеленных сединами головах! То ли старость тому виной, то ли чисто женская приверженность ко всяким мелочам, только мне пришлось переворошить такой объем информации, которой бы с лихвой хватило на Большую Советскую Энциклопедию и еще бы осталось на кучу всевозможных справочников. Но мой кропотливый и отнюдь не легкий труд был вознагражден: постепенно, штрих за штрихом перед моим мысленным взором стал вырисовываться портрет незнакомого мужчины, чей образ отпечатался в памяти двух или трех женщин где-то в районе двух часов пополудни в день убийства Паукова. Это был молодой мужчина лет двадцати восьми -- тридцати, длинноволосый, слегка в подпитии, в джинсах, тельняшке и с сумкой в руке. Он уверенно прошел в подъезд и скрылся в нем; когда и как он выходил, никто не видел. Доверия мне этот тип явно не внушал.
Потоптавшись еще минут десять и заметив, что женщины у подъезда начали кидать в мою сторону тревожные и беспокойные взгляды, я решил покинуть свой пост и на досуге поразмыслить о своих дальнейших шагах.
-- Гражданин, предъявите ваши документы! -- услышал я вдруг сзади требовательный голос.

 

Глава седьмая

Я обернулся. Прямо передо мной стоял немолодой уже милиционер с погонами сержанта и цепким, подозрительным взглядом ощупывал мою фигуру.
-- Вы это мне? -- спросил я, заподозрив неладное.
-- Именно вам, -- подтвердил милиционер. -- Ваши документы!
Сопротивляться власти я не рискнул, но и документов у меня с собой не было, поэтому, прежде чем принять решение, я решил узнать, чем же все-таки вызвано это странное любопытство к моей персоне со стороны блюстителя порядка. Не ошибка ли это?.. Нужная мне информация имела явный приоритет перед всеми другими мыслями, поэтому "считать" ее из памяти сержанта не составило особого труда. Информация гласила:
"-- Стоеросов!
-- Я!
-- Слетай быстро к дому номер 33 по Мурановской, оттуда только что сигнал поступил, что какой-то подозрительный тип уже битых два часа околачивается у пятого подъезда -- ну, у того, где эту пьянь пристукнули, -- и что-то вынюхивает. Выясни личность и доложи. Усвоил?
-- Есть, капитан!"
Коротко и ясно. Кто-то обратил на меня внимание и звякнул в ближайшее отделение. Докажи теперь, что ты не верблюд.
-- Документов у меня с собой нет, -- сказал я, мысленно приготовившись к волоките установления моей личности.
-- В таком случае вам придется пройти со мной в отделение, -- бесстрастно, словно выученный урок, произнес Стоеросов.
-- А по какому, собственно, праву? -- сделал я слабую попытку избежать объяснения в отделении милиции.
-- На предмет установления вашей личности, -- также бесстрастно ответил сержант.
-- Ну что ж, идемте, -- пожал я плечами, поняв, что сопротивляться бесполезно. Краем глаза я заметил, как старушки у подъезда No 5 ехидно посмеивались мне вослед.
Отделение милиции располагалось на опушке небольшой рощи метрах в трехстах от места моего пленения. Стоеросов провел меня в комнату дежурного офицера и легонько толкнул навстречу сурового вида капитану, который отчаянно дымил подмокшей "Примой".
-- Вот он, голубчик, -- сказал сержант, -- документы предъявить отказался.
-- Вот как? -- сузил глаза капитан и судорожно затянулся.
-- Не отказался, а просто у меня их нет, -- поправил Стоеросова я.
-- Вы что -- бомж? -- спросил капитан.
-- Почему бомж? -- удивился я. -- Я коренной москвич...
Мне пришлось довольно-таки долго объяснять обоим служителям правопорядка, кто я, где живу и чем занимаюсь. Капитан, зло выплюнув так и не поддавшийся его натиску окурок "Примы" на пол, позвонил куда-то, потом что-то долго выяснял, и наконец, слегка разочарованный, объявил:
-- Мы установили вашу личность, товарищ Нерусский. Вы именно тот, за кого себя выдаете.
-- Я в этом нисколько не сомневался, -- ответил я, восхищаясь его гениальной проницательностью. -- Рад это услышать лишний раз, тем более, из ваших уст. Обретя теперь полную уверенность, что я -- это я, надеюсь заснуть в эту ночь спокойно. Мне можно идти?
-- Минуточку! -- рявкнул капитан, доставая еще одну сигарету из лежащей на столе пачки. -- Один вопрос. Что вы делали у подъезда номер пять дома 33 по Мурановской улице в течение последних двух часов?
Я пожал плечами.
-- Ничего. Просто стоял и ничего не делал.
-- Просто стоял и ничего не делал, -- повторил капитан, впиваясь в меня глазами. -- Несколько странное времяпровождение, вы не находите?
-- Надеюсь, уголовной ответственности за этот поступок я нести не обязан?
-- За этот -- нет. -- Капитан сделал ударение на первом слове. -- Но, возможно, за вами есть и другие.
-- Бесспорно, иначе и быть не может.
-- Так рассказывайте, рассказывайте все, -- встрепенулся капитан.
-- Рассказывать -- что? Обо всех моих поступках, которые я совершил за свою жизнь? Тогда мне придется начать со дня своего появления на свет.
Я знал, что рано или поздно капитан поймет, что я над ним издеваюсь. Он это понял не слишком рано, но и нельзя сказать, чтобы поздно.
-- Вы что, издеваетесь надо мной?! -- вскочил он, яростно вращая глазами и усердно пережевывая потухший окурок. -- Отвечайте, что вы делали у дома, где две недели назад произошло убийство?
-- Послушайте, капитан, -- сказал я, решив впредь говорить только серьезно, -- если вы хотите получить какую-нибудь информацию обо мне, позвоните следователю Пронину в МУР, он вам все объяснит. Сергей Тимофеевич как раз ведет дело об убийстве Паукова.
-- Да, я знаю, -- буркнул капитан, несколько остывая и вновь садясь в кресло. Найдя в ворохе бумаг нужный телефон, он набрал номер уголовного розыска.
-- Следователь Пронин? Здравствуйте, товарищ майор, это капитан Матерый из триста двадцатого. Да, да, того самого... Рад, что вспомнили. У меня к вам вот какое дело, товарищ майор. Ко мне в отделение поступил один подозрительный субъект, который утверждает, что лично знаком с вами и работает в контакте с органами. Кто именно? Некто Нерусский, Николай Николаевич... Что? Первый раз слышите? -- Губы капитана растянулись в мстительной ухмылке, когда он буквально пробуравил меня взглядом. -- Я, собственно, так и думал.
Ну и свинья же этот майор! Вот не думал, что сведет меня судьба с этаким типом. Чего-чего, а такой подлости я от него не ожидал.
Я подскочил к письменному столу, выхватил у капитана трубку и что было силы крикнул в микрофон:
-- Послушайте, вы, слуга закона! Или вы перестанете валять дурака, или я довожу дело сам, но уже без вашего участия. О моих возможностях вы должны иметь некоторое представление, тем более, что кое-что я уже откопал.
Несколько секунд молчания прервал умиротворенный и чуть ли не радостный голос этого хамелеона в майорских погонах:
-- Ах, это вы, уважаемый коллега! Как я рад слышать ваш голос! Я, знаете ли, не сразу понял, кого назвал мне капитан Матерый. Слышимость никудышняя. Извините за недоразумение. Так вы говорите, Николай Николаевич, что напали на след убийцы? Я не ослышался?
-- Нет, не ослышались. Поищите в своей картотеке мужчину лет двадцати восьми -- тридцати, с длинными, темными волосами, крупными, несколько грубыми чертами лица, в тельняшке и старых потертых джинсах. Ходит уверенно и слегка вразвалку. Похоже, что бывший моряк. Есть все основания полагать, что в момент убийства Паукова этот тип находился где-то в районе квартиры пострадавшего.
-- Хорошо, Николай Николаевич, -- любезно ответила трубка. -- Я учту вашу информацию. А теперь, дорогой коллега, если вас не затруднит, передайте трубочку капитану Матерому.
Во время этого краткого диалога капитан Матерый и сержант Стоеросов стояли молча и не предпринимали никаких попыток прервать его. Я протянул трубку капитану.
-- Вас.
Матерый некоторое время внимательно слушал, искоса наблюдая за мной, а потом односложно ответил:
-- Понял, товарищ майор. Всего доброго, -- и положил трубку.
Воцарилось неловкое молчание. Нарушить его рискнул хозяин кабинета.
-- М-да, интересное дельце получается. Вы, стало быть, частным образом расследуете убийство Паукова?
Я категорически замотал головой.
-- Нет, мое дело -- доказать невиновность Мокроносова, а расследование -- это ваша прерогатива... Надеюсь, теперь я могу идти?
-- Да, конечно. Ваша личность установлена и причин задерживать вас я больше не вижу.
-- Прощайте, -- бросил я, резко повернулся и вышел из кабинета, не дожидаясь взаимного жеста вежливости со стороны капитана Матерого.
Но не успел я пройти и пяти метров, как услышал сзади чьи-то торопливые шаги. Предчувствуя недоброе, я обернулся. Это был сержант Стоеросов.
-- Послушайте, Нерусский, -- заговорил он, и в его тоне я уловил нотки доброжелательности. -- Я не знаю, каким образом вы хотите раскрутить это дело, но я очень бы хотел надеяться на успех вашего предприятия. Потому и решил помочь вам. Я знаю человека, описание которого вы сообщили следователю Пронину. Это некто Козлятин из дома 29 по той же Мурановской улице. Квартира, по-моему, сорок три.
Вот так-так! Неприятность с задержанием неожиданно обернулась удачей. Вот и не верь после этого в случай!
-- Спасибо, сержант, -- тряхнул я его руку. -- Огромное вам спасибо.
-- Это еще не все, -- прервал он меня. -- Несколько штрихов к портрету. Козлятин -- окончательно спившийся тип, нигде не работающий, вечно ошивающийся у винного магазина на улице Коненкова -- здесь недалеко, минут десять ходьбы. Холост, как, впрочем, и два его дружка -- Пауков и Мокроносов, а то что они его дружки, сомнений у меня не вызывает: мы несколько раз брали всю эту теплую компанию за распитие спиртных напитков в общественном месте. Бывший моряк, о чем говорит его тельняшка, а также кличка -- "Боцман". Вспыльчив, не пропускает ни одной драки, есть сведения, что ворует по мелочи, но пока что уличен не был. Вот, пожалуй, и все.
Я с благодарностью взирал на сержанта.
-- Еще раз спасибо, сержант. Именно этой информации мне и не хватало. Теперь, если Козлятин действительно причастен к убийству Паукова, можете считать, что дело в шляпе.
-- Вам он ничего не расскажет, -- уверенно сказал сержант.
-- Поживем -- увидим, -- подмигнул я ему и выскочил на улицу.
Прежде чем ринуться на поиски Боцмана, я взглянул на часы. Было уже без десяти восемь. Нет, на сегодня, пожалуй, достаточно, пора и честь знать, а то, чего доброго, жена хай поднимет. Встречу с Козлятиным придется отложить на завтра.
Домой я прибыл в начале десятого. Вопреки ожиданиям, Маша встретила меня с улыбкой. "Ах, ну да -- цветы!" -- вспомнил я и воспрянул духом. Надо сказать, что в этот день я вообще чувствовал себя в приподнятом настроении и лучился энергией, как никогда в жизни. Что-то со мной творилось.
-- Наконец-то! -- возвестила Маша, с хитрецой глядя на меня. -- А где это ты пропадал чуть ли не до ночи? Неужто у своего филателиста?
Глаза ее светились лукавством.
-- У него, проклятого, -- ответил я ей в тон.
Каким тяжелым камнем ложилась на мою душу эта ложь! Но я был связан по рукам и ногам условиями дурацкого эксперимента.
В гостиной взвизгнул телефон.
-- Это ты, отец? -- услышал я голос Василия, когда снял трубку. -- А я тебе уже третий раз звоню.
-- Ты откуда? -- спросил я.
-- Неважно. Ты никуда не исчезнешь? Нет? Тогда жди, скоро будем. -- Короткие гудки возвестили о конце разговора.
Я так ничего и не понял. Пожав плечами, я отправился на кухню, откуда несся ароматный запах яичницы с жареным луком и свежесваренного кофе. Минут через двадцать, когда вечерняя трапеза подходила к концу, я услышал мягкий скрип тормозов и выглянул в окно. Прямо у подъезда стоял длинный черный "роллс-ройс", из которого важно выходил какой-то пузатый господин в сопровождении Василия. Оба тут же исчезли в недрах хрущевской пятиэтажки. Я вопросительно посмотрел на жену. Она, кажется, понимала еще меньше моего.
Василий открыл дверь своим ключом, и в квартиру ворвался тлетворный дух западного образа жизни: запахло импортными сигаретами, импортным одеколоном и далеко не импортным коньяком.
-- Знакомься, отец, -- пробасил сын, когда мы все четверо столкнулись на кухонном пороге. -- Это сэр Роберт Иванофф из Филадельфии, богатый бизнесмен и страстный коллекционер. Кстати, миллионер, -- добавил он многозначительно. -- А это из май фазер, -- представил он в свою очередь меня этому заморскому фрукту.
-- О, йес! -- расплылся сэр в широкой, типично американской, улыбке. -- Фазер есть харашо! Гуд! Хау ду ю ду, фазер?
Он мне с самого начала подействовал на нервы. И какого дьявола Васька приволок сюда этого типа?
-- Иванофф? -- спросил я, подозревая подвох. -- А вы, часом, не русский? Не из эмигрантов?
-- Ноу эмигрант, -- отрицательно замотал головой сэр Роберт. -- Я есть чистокровный американец. Это есть факт.
Я вдруг понял, что истина откроется мне, если я без разрешения влезу в его память... Ага, врет, голубчик, эмигрант, во втором поколении, сын диссидента, высланного из молодой Страны Советов в конце 20-х годов. И хотя меня это, в общем-то, не касается, но разговор, начатый со лжи, наверняка ложью и закончится. Но не успел я копнуть глубже и выяснить причину его прихода, как сын Василий взял слово и дал ответ на мои тайные мысли:
-- Сэр Роберт интересуется твоими розами, отец. У себя на родине он имеет богатейшую коллекцию розовых кустов, в которой собраны, как он утверждает, все существующие в природе сорта роз. Категорически заявляет, что голубых роз, равно как черных и зеленых, нет и быть не может. Когда я сообщил ему о твоем приобретении, он мне, разумеется, не поверил и не верит до сих пор, но посетить нашу хибару все же согласился: видать, любопытство разобрало. Так что будь добр, отец, утри нос мистеру Иванову.
-- О, утри нос! -- радостно подхватил гость и шумно высморкался в заграничный носовой платок. -- Немного насморк, а эм сорри! Я должен ходить ту доктор. Совьет доктор -- самый бесплатный доктор в мире! Гуд!
Он потянул мясистым носом и вдруг изменился в лице. Дежурная улыбка тут же исчезла, глаза застыли в немом вопросе, зато нос заметался по широкому лицу, словно у выхухоли. Ага, учуял все-таки арнольдов подарок, буржуй ты иноземный! Ничего, сейчас ты забудешь и о насморке, и о своей заморской плантации!..
Я изобразил на лице приветливую улыбку и жестом пригласил гостя проследовать в гостиную. Его уверенности как не бывало; осторожно, чтобы не спугнуть неземной аромат, он шагнул в комнату и остолбенел. Я никогда не думал, что у таких полнокровных людей, каким был этот американец, бледность может принять столь устрашающий оттенок: он немногим сейчас отличался по цвету от объекта своего вожделения -- голубых космических роз.
-- Пли-из, -- произнес я как можно более по-американски и снова воспроизвел приглашающий жест. -- Прошу вас, господин Иванофф, не погнушайтесь нашим простым русским гостеприимством... Маша! Свари, пожалуйста, кофе гостю.
Василий, стоявший позади сэра Роберта Иваноффа, усиленно подмигивал мне, тер пальцами правой руки друг о друга, удачно имитируя шелест долларов, и излучал следующие мысли: "Будь спок, предок! Мы его сейчас выпотрошим -- так, что у него даже на самый бесплатный совьет доктор денег не останется..."
Вот оно что! Значит, Васька покупателя привел -- и все это за моей спиной. Хорош сын, нечего сказать! Откопал где-то этого миллионера, помешанного на розах, каким-то образом приволок его к нам и поставил лицом перед фактом. А тот-то как позеленел -- того и гляди, удар хватит!
Из состояния транса гостя вывел звон разбившейся чашки на кухне. "Ой!" -- взвизгнула Маша испуганно, но тут же добавила, смеясь: "К счастью!"
-- Это... есть что? -- шепотом, выпучив глаза, прохрипел сэр Роберт и ткнул пухлым пальцем в голубой букет. -- Это -- розы?
-- Это -- розы, -- как можно спокойнее сказал я. -- Это есть голубые розы.
-- Где вы их достал? -- сгорая от нетерпения, любопытствовал иноземец.
-- У старушки купил, в Новом Иерусалиме. На станции, когда электричку ждал.
-- Иерусалим? Израиль? О! Как далеко! И вы туда ездил за этот розы?
"Это только ты можешь себе позволить слетать в обед в Израиль или, скажет, на остров Калимантан, чтобы вдохнуть аромат неведомых тебе роз, плантатор ты недобитый, -- зло подумал я, -- а нам, простым советским смертным, это не дано".
Я отрицательно покачал головой.
-- Нет, Новый Иерусалим -- это станция на рижском направлении, в шестидесяти километрах от Москвы. Город Истра -- знаете?
-- Истра? Истра не знаю. Ноу, Истра. Иерусалим знаю, Иерусалим йес... И сколько вы платил за этот букет, сэр Николай?
-- Червонец, -- ляпнул я первое, что мне пришло в голову.
-- Червонец? О, знаю червонец! Русский червонец -- самый твердый валюта в мире!.. Но это было очень давно. -- Он махнул рукой куда-то в сторону кухни. -- Сколько вы хотите за эти розы?
Началось! Он думает, что раз у него полны карманы долларов, то ему все позволено. Как же, жди! У нас здесь не Америка, а передовое общество развитого социализма, и наши люди за их паршивые зеленые бумажки не продаются. Не на тех напали. И потом, ведь это подарок: Арнольд подарил мне, я -- жене. Это не просто розы -- это символ, символ нашего счастья и благополучия...
На пороге, затаив дыхание, стояла Маша и в ожидании смотрела на меня.
-- Розы не продаются, -- твердо заявил я, обводя присутствующих гордым и неподкупным взглядом.
-- Как -- не продаются? -- опешил сэр Роберт. -- Вы меня не понял, мистер Нерусский: я дам вам много, очень много долларз!
-- Сколько? -- спросил этот стервец Васька, оказавшийся, надо сказать, практичнее меня.
-- Василий! -- строго оборвал его я. -- Розы не продаются!
Казалось, бизнесмен не слышал меня; все его внимание было устремлено теперь на моего алчного сына.
-- Десять тысяч! -- сказал сэр Роберт и замер в ожидании ответа.
Десять тысяч! Не слабо... Но Васька, похоже, не разделял моего скрытого восторга. Он скорчил кислую мину и поморщился.
-- В таком случае, розы действительно не продаются.
Он еще и торгуется! Ну, погоди, Васька, уйдет этот заморский тип -- я с тобой поговорю!..
-- Сколько же вы хотите? -- с беспокойством спросил сэр Роберт.
-- Миллион, -- ответил Васька просто и как бы невзначай.
-- Миллион?! -- ужаснулся мистер Иванофф и схватился рукой за карман, будто Василий уже запустил в него свою хищную лапу.
-- Я так и думал, что вы не согласитесь, -- пожал плечами Васька. -- Дело понятное: миллион за букет -- это не каждому по карману. Но согласитесь, сэр Роберт, меньшего он не стоит. Боюсь, что это единственный в мире букет голубых роз.
"В этом ты прав, -- подумал я, -- другого такого нет".
Американца била дрожь, словно в лихорадке. Страсть коллекционера боролась в его душе с чувством меры и трезвым расчетом. А трезвый расчет подсказывал ему -- я это ясно увидел, заглянув в его мысли, -- что миллион -- это, пожалуй, многовато, да и завянут они, эти розы, где-нибудь через недельку, и останутся от них одни воспоминания, миллион же, как никак -- это целое состояние.... Словом, метался господин Иванофф в поисках решения и никак не мог найти выход из создавшейся ситуации, но в самом дальнем углу своей души он все же был готов пойти на этот отчаянный шаг и выложить требуемую сумму.
Сэр Роберт Иванофф медленно и осторожно, словно готовящийся к прыжку лев, подкрался к букету голубых роз и буквально впился в них безумным от восторга и жажды обладания взглядом. Ему не терпелось ущипнуть хотя бы один лепесток, но он сдерживал себя, хотя и с большим трудом, и лишь вбирал своим мясистых носом космический аромат уникальных цветов. И с каждым вдохом он чувствовал, как уверенность вливается в него, придавая силу и решимость.
-- Я согласен! -- тяжело уронил он в тишину роковые слова и расплылся в судорожной улыбке. -- Я дам вам миллион долларз за этот розы.
Он обращался ко мне как к владельцу букета, считая, видимо, что именно я уполномочил Василия вести с ним переговоры о купле-продаже голубых цветов. Я бросил на стервеца Ваську уничтожающий взгляд, но тот лишь ухмыльнулся и, радостно блеснув глазами, затараторил:
-- Соглашайся, отец, ведь миллион сам в руки плывет. Такая удача раз в жизни бывает. Ну же!
Теперь борьба противоречивых чувств началась в моей душе. Миллион -- это прекрасно, думал я, за миллион я бы отдал этому типу и десять таких букетов, будь они у меня и будь они моими, но... Вот это-то "но" и держало меня. Ведь букет был подарен мною Маше в день двадцатой годовщины нашей свадьбы -- как же я мог теперь продать его? Эти чудесные розы привели Машу в такой восторг и, похоже, продолжают благотворно действовать на нее и поныне. Да что Маша! Они и на меня производили какое-то гипнотическое, фаталическое действие, обостряя во мне чувство собственного "я". Нет, их никак нельзя продавать, никак.
-- И вы еще думаете? -- удивленно вылупил на меня глаза эмигрант Иванофф. -- Да я и то легче расстаюсь со своим кровно нажитым миллионом, чем вы, сэр Николай, с каким-то сомнительным букетом!
Интересно, куда подевался его филадельфийский акцент и откуда вдруг всплыл этот невыносимый южнорязанский говор?
Ища поддержки, я взглянул на жену. Она чуть заметно пожала плечами, давая понять: решай, мол, сам. Похоже, что и на нее миллион долларов произвел магическое действие. Все-таки живем мы небогато, подумал я, и лишние деньжата нам явно не помешали бы. Маша давно уже собиралась дубленку себе купить, да и Ваське-стервецу на кооперативную квартиру неплохо бы подзаработать. Да что говорить -- многие проблемы сразу бы разрешились! Скоро отпуск, можно будет путевку в капстрану взять, мир повидать, себя показать, барахлишка прикупить... Кстати, мне давно уже новый спиннинг нужен, а то старый совсем в негодность пришел... Так что же делать, а? Плюнуть на все и загнать этот букет, пока сэр из Америки не передумал? Арнольд, я думаю, не очень обидится, а Маша, мне кажется, в принципе согласна. Э-эх, была не была!..
-- По рукам! -- отрубил я, замахиваясь пятерней для традиционного рукопожатия с этим вымогателем, но тут...
Но тут на кухне что-то яростно зашипело, забулькало, в воздухе почувствовался резкий запах озона, за окном вдруг стало темно и мрачно, словно мир весь поместили в черные чернила -- и на фоне этой черноты, густой, вязкой, клейкой, обволакивающей черноты, со стороны кухонного окна и в сторону окна нашего, гостиного, пронзая тьму холодными ослепительными протуберанцами, с треском, шипением и искрами, величаво и бесшумно проплыла тарелкообразная шаровая молния. Гладя на нее, мне сразу же вспомнилось картофельное поле близ Истринского водохранилища и прошлая суббота: столь милый теперь моему сердцу звездолет Арнольда по форме был точной копией этого ослепительного чуда природы, которое сейчас неподвижно зависло перед нами, но неподвижность эта была лишь кажущаяся, внешняя -- молния вся словно бурлила внутри самой себя, вращалась различными частями своего электрического тела, являя нашим ошеломленным взорам то очертания материков, то водные артерии бассейна реки Амазонки, то прожилки кленового листа, то странные письмена на непонятном языке, -- и вдруг в самом центре искрящегося, испускающего люминесцентный свет, голубого чуда возникла красная точка, которая стала быстро расширяться, увеличиваться в диаметре, и вот на меня уже взирает наглая физиономия субъекта в морковном свитере (думаю, что его видел только я) и скалит свои пораженные никотином зубы. Все ясно, догадался я, меня снова предостерегают от необдуманного шага, в котором они, видимо, усмотрели предстоящую продажу голубых роз. Словом, розы продавать мне нельзя. Не имею права. Ан нет, зло подумал я, шиш вам на постном масле, захочу -- продам, а захочу -- оставлю, и ничего вы мне не сможете сделать. Так-то, господа экспериментаторы, тем более, что этим я наш договор не нарушу: я ведь никому не собираюсь раскрывать тайну их приобретения. Мне почему-то вспомнилась тетя Клава, ее история с шаровой молнией (странное совпадение!), весьма необычное и ставшее теперь каким-то двусмысленным предсказание киоскерши о том, что я, мол, еще увижу свою молнию, придет время... Вот и увидел -- что из того? Я ничего не мог понять. Но одно я знал совершенно точно -- эта молния предназначалась для меня, и была она прислана сюда чьей-то далекой волей с вполне определенной целью.
А молния тем временем продолжала вращаться и одновременно видоизменялась. Из тарелки она постепенно превратилась в длинное веретено. Я никак не мог понять, где же она находится: у нас в комнате или за окном? Ощущение было такое, что окна вообще не существовало -- только мы, молния и чернота за ней. Краем глаза я заметил, что и остальные трое участников необычной сделки стоят тут же, в комнате, и, с ужасом и восхищением взирая на голубую красавицу, которая вот-вот может рвануть и разнести всю нашу хибару на мелкие кусочки, боятся шевельнуть даже пальцем. Портрет гнусного типа в морковном свитере исчез. Значит, сейчас что-то произойдет и с самой молнией.
Я не ошибся. Еще минуты три она стреляла в нас своими электрическими протуберанцами, а потом начала медленно уходить в пустоту -- туда, где ничего не было, кроме тьмы, чернил и мрака. И вот она пропала совсем, оставив после себя лишь резко ионизированный воздух. Все вновь встало на свои места -- и окно, и ночь за ним (уже ночь!), и тиканье часов на стене, и вой последних троллейбусов. Как будто ничего и не было.
Нет, было, потому что теперь я знал точно: розы я продам.
-- Уф! -- перевел дух сэр Роберт Иванофф. -- Ну и хреновины у вас тут летают...
-- Наша местная достопримечательность! -- тоном профессионального экскурсовода возвестил Васька. -- В смету текущих расходов за голубой букет не входит.
-- Васька! -- строго оборвал я его. -- Замолкни!
Американец снова потянул мясистым носом и восхищенно произнес:
-- А воздух какой, чувствуете? Гуд воздух.
-- Озон, -- пожал плечами Васька. -- Обычное дело во время грозы.
Я случайно взглянул на розы. Розы словно замерли в напряженном ожидании чего-то страшного.
-- Давайте завершим сделку, -- сказал я торопливо. -- А уж потом можно и о воздухе, и о грозе, и о погоде вообще поговорить.
-- Верно, отец! -- похвалил меня Василий. -- Дело прежде всего.
Сэр Роберт болезненно улыбнулся и дрожащей рукой вынул из кармана чековую книжку.
-- О'кей, господа! Сделка есть сделка. Я готов рассчитаться с вами сию же минуту. Надеюсь, сэр Николай, никаких препятствий больше не предвидится?
-- Да уж какие препятствия! -- воскликнул Василий, хватая в охапку букет голубых цветов и всучивая его американцу. Тот небрежно бросил чек на миллион долларов на стол и с трепетом принял от Василия дорогой букет. Я успел прикинуть, что каждый лепесток из этого букета обошелся щедрому гостю тысяч в десять-двенадцать.
Чек, сиротливо лежащий посередине стола, действительно был на миллион долларов. Шесть нулей притягивали мой взор и вызывали дрожь во всем теле. Я взял его в руки и с интересом оглядел. Как ни был сэр Роберт занят своим приобретением, он все же уловил мою нерешительность в обращении с денежным документом.
-- Вас интересует, сэр Николай, -- обнажил он ровные белые зубы в снисходительной улыбке, -- каким образом этот невзрачный клочок бумаги можно превратить в целый миллион? О, все очень просто. Чек рассчитан на предъявителя. Достаточно предъявить его в банке, как вам тут же выложат круглый сумма. -- Он периодически сбивался и коверкал русскую речь, но мне почему-то казалось, что он это делает умышленно.
-- В каком еще банке? -- нахмурился Василий. -- Это нам что же, в Америку переться за вашим миллионом? Нет уж, господин Иванофф, гоните наличными, или сделка не состоится.
-- Погоди, Василий, -- остановил я сына, -- погоди, может, сэр гость...
-- Зачем Америка? -- искренне удивился сэр Роберт. -- Не надо никакой Америка! Обращаетесь в Интернэйшнл Банк оф... -- он привел замысловатое название какого-то солидного банка, -- и получаете свой миллион долларз... Как! Вы не знаете, что в Москве открыт филиал этот банк? Вы меня просто удивляете, господа!.. На чеке указан адрес филиала.
Адрес, действительно, был -- по-английски. И вообще, все, казалось бы, было в порядке. Но что-то свербило мою душу, не давало покоя, тревожило, слишком уж фантастической казалась сама мысль, что у нас в стране, да еще в самом ее сердце -- в Москве -- открыт филиал какого-то буржуйского банка, этого рассадника чуждой нам идеологии и образа жизни. Нет, этот факт требовал проверки. Я включил свой "детектор лжи" и слегка прошелся по лабиринтам сознания мистера Иваноффа. Нет, он не врал: банк, действительно, существовал и имел свое представительство в СССР. Я мысленно пожал плечами и, пряча чек в карман, сказал:
-- Все в порядке, господин Иванофф, я вполне удовлетворен. Будем считать, что деловая часть разговора закончена.
-- О, я рад, сэр Николай! Вы настоящий деловой человек!
У самого своего уха я услышал страстный предостерегающий шепот Василия:
-- Отец! Не доверяй этому франту, требуй с него наличными...
-- Отстань! -- цыкнул я на него и снова обратился к гостю. -- Надеюсь, господин Иванофф, вы не откажетесь отведать нашего кофе. Моя супруга великолепно готовит его... Маша, кофе готов?
-- Готов, -- буркнула она ворчливо откуда-то из коридора, и я сразу уловил перемену в ее голосе.
-- О нет, господа, я должен ехать, -- возразил новый обладатель уникального букета. -- Нужно позаботиться о цветах -- они стоят того. Прощайте, господа, гуд бай, сэр Николай!..
Он быстро пересек гостиную, на ходу фамильярно потрепал злого Василия, нагловато подмигнул моей жене и, торжественно неся перед собой на вытянутой руке букет голубые роз, исчез за входной дверью.
Мы смотрели ему вслед и не шевелились. Молчание было долгим, тягостным и неловким. На душе отчаянно скребли кошки, муторно выли бродячие псы и тоскливо скрипели ржавые петли садовой калитки -- словом, было так, будто кто-то вилкой карябает по пустой тарелке. Словно какой-то кусок оторвали от сердца, растоптали и выбросили в мусорпровод. Хотелось выть и биться головой о дверной косяк, стихийное раздражение поднималось откуда-то изнутри и грязной мыльной пеной готово было выплеснуться наружу. Комната сразу уменьшилась, сжалась, потускнела, стала неуютной и серой, что-то погасло в ней, умерло, улетело... Недовольная физиономия жены выплыла из кухни.
-- Ну что, доволен? -- проворчала она. -- Заработал свой миллион? И всегда ты так, ничего у меня не спросишь -- все по-своему!
-- Ну что завелась? -- раздраженно ответил я. -- Ты ж сама хотела!
-- Я? А ты спросил? Может и хотела -- так ты узнай сперва, спроси, посоветуйся... Ну-ка, дай сюда миллион!
Вот так просто возьми и выложи ей миллион! Здорово, да?
-- Как же, держи карман шире! -- огрызнулся я, еле сдерживаясь, чтобы не добавить что-нибудь похлеще.
Сын Василий тоже кипел от обуревавших его чувств.
-- Ну ты, отец, и лопухнулся! Вот уж не ожидал! Я ж тебя пихал -- а ты ноль эмоций. Миллион! Как же! Продинамил тебя этот фраер, этот аферист заморский, а ты лишь уши подставлял под его лапшу. Э-эх!..
-- Заткнись, -- зло бросил я ему и приготовился защищать свой карман от жены, которая грозно двинулась на меня с весьма серьезным намерением вырвать из него злополучный чек. Мы все трое набычились и, похоже, решили, что от слов пора переходить к делу. Кулаки, по-моему, чесались у всех. Сейчас, сейчас мы вцепимся друг другу в волосья и изольем друг на друга гнев, ярость и желчь...
Грозно и настойчиво прозвенел дверной звонок. Васька метнулся в прихожую, и в ту же минуту в комнату, грохоча и не вписываясь в повороты нашей малогабаритной квартиры, влетел пунцово-красный сэр Роберт Иванофф и, изрыгая слюну, шипение и американизированную нецензурщину, жестом оскорбленного короля Лира бросил на стол некое подобие веника.
-- Вы есть жулики, господа! Да, да, жулики, все русские есть жулики! Верните мне мой чек и заберите этот ваш розы!
И тут до меня дошло. Боже! Ведь этот веник, небрежно брошенный им на стол, и есть тот самый уникальный букет голубых космических роз, еще пять минут назад лучащийся неземным фосфоресцирующим светом и благоухающий так, что хотелось обнять весь мир -- теперь он безнадежно завял, засох, умер. Вот почему в наши души вселился бес гнева и противоречия -- розы охраняли нас от всего дурного, от всего того, что порой накипью оседает в наших сердцах и рвется наружу в виде необузданной злости, раздражительности и плохого настроения. Розы облагораживали нас, создавали атмосферу добра, веры, терпимости, любви и понимания. Насчет Василия я точно сказать не мог -- я его вообще мало видел в последние дни -- а вот на Машу и на меня розы оказали воздействие неизгладимое и поистине феноменальное. Да, розы спасали нас в критических ситуациях -- впрочем, таковых просто не возникало. Теперь они мертвы. И виной тому -- я, продавший их этому типу, словно Фауст Мефистофилю свою душу. Поделом мне. Несчастный Арнольд! Бедная Маша, бедный, бедный я...
Сэр Роберт то багровел, то зеленел, то покрывался обильной испариной -- и все вился вокруг меня, сшибая стулья и некоторые другие легкие предметы мебели, все шипел и требовал свой кровно нажитый миллион. А мы с Машей стояли и широко раскрытыми глазами смотрели друг на друга. Она тоже все поняла.
-- Прости, -- чуть слышно сказала она.
-- Прости, -- чуть слышно ответил я.
Она бережно, словно боясь сломать, взяла умерший букет и унесла его на кухню. Я вынул злополучный чек и положил его на стол.
-- Возьмите ваш чек, господин Иванофф, -- обратился я к ненавистному визитеру, -- и соблаговолите, пожалуйста, покинуть мой дом. Наша сделка расторгнута.
Резким движением сэр Роберт Иванофф смахнул чек к себе в карман и кинул на меня исподлобья неприязненный взгляд.
-- Мошенники, -- процедил он сквозь зубы, но злости в его словах уже не было: возвращенный миллион, видимо, сделал свое дело. -- Гуд бай, май френдз! Не поминайте лихом.
Он торопливо ринулся к выходу и исчез за входной дверью -- теперь уже навсегда. А я тяжело опустился на стул и задумался. Как все гадко, мерзко, некрасиво! Как, оказывается, хрупко человеческое счастье и как легко можно разбить его одним лишь мановением руки, необдуманным поступком, дурным словом, жестом, взглядом, мыслью. И весь ужас в том, что процесс-то этот необратим: разбитое не склеишь...
-- Коля! Коля, скорее! -- вдруг донесся до меня испуганный, взволнованный и в то же время радостный голос Маши с кухни. -- Скорее сюда!
Опять что-то стряслось! Я бросился на выручку. Влетев на кухню, я остановился как вкопанный. Моему взору представилась следующая картина.
На табуретке у стола сидела Маша с заплаканными щеками и завороженным взглядом смотрела на бывший некогда прекрасный, а теперь превращенный в облезлый веник, букет, который лежал у нее на коленях. Но что это? Нет, это уже не веник, это уже далеко не веник... На моих глазах происходило чудо: засохшие, сморщенные лепестки роз распрямлялись, разглаживались, голубели, оживали и -- или мне это только показалось? -- улыбались. Сухие листочки становились зелеными, колючие стебли наливались соком, весь букет оживал, дышал, благоухал, самопроизвольно шелестел лепестками и -- все-таки кажется мне это или нет? -- весело звенел, словно бубенчики. Или это звенит радостный, по-детски чистый и счастливый смех Маши? Она действительно смеялась, лучась веером морщинок вокруг глаз, и слезы облегчения падали на букет -- не веник, заметьте, а самый настоящий, самый прекрасный в мире букет голубых роз!
-- Как в сказке! -- шептала она. -- Помнишь -- про Аленький цветочек? Я заплакала -- и он ожил. Слеза что ль капнула...
Я был уверен, что это не мистификация, а самое настоящее чудо. По крайней мере, я очень, очень хотел на это надеяться.
На этом бы и закончился этот удивительный, насыщенный событиями и треволнениями и все-таки чудесный день, если бы под занавес его не омрачил этот стервец Васька. Он внезапно появился за моей спиной и басом прогудел:
-- Может, вернуть американца? Ведь букет-то целехонек. Только теперь не за миллион, а за десять -- ведь за чудеса платить надо...
-- Пошел вон! -- рявкнул я, зверея.

 

Глава восьмая

На следующий день я наметил встречу с Козлятиным-Боцманом. Была пятница, накрапывал мелкий колючий дождь, и ехать после работы в другой конец Москвы очень не хотелось -- но дело требовало моей жертвы. И я поехал.
Винный магазин на улице Коненкова я нашел быстро. Несмотря на дождь, вход в него атаковала голодная разношерстная толпа, преимущественно мужского пола, а вдоль очереди, которая то и дело теряла свои контуры и сбивалась в кучу, патрулировали два милиционера. Еще два стояли у входа в магазин в полной боевой готовности. Невдалеке дежурила милицейская машина, в которой сидел милиционер с рацией, готовый в любой момент вызвать усиленное техникой подкрепление.
Я не долго думал, прежде чем отдал предпочтение винному магазину, нежели законному обиталищу Козлятина, обозначенному в его паспорте в графе "прописка". Зная повадки своих, кузьминских, алкашей, я мог почти безошибочно указать, в каких точках микрорайона обитает их основная масса в то или иное время суток. Этими точками могли быть либо винные магазины, либо пивнушки. В этой же местности концентратором мужского населения служил вышеозначенный винный магазин, который мне посоветовал посетить сержант Стоеросов. Затаившись несколько поодаль, я стал скрупулезно и с пристрастием просеивать сквозь зрительное сито страждущую толпу, выискивая в ней нужного мне человека. Как и следовало ожидать, в хвосте очереди его не оказалось. Не оказалось его и в первых рядах, где было заметно наибольшее оживление и где страсти накалились до предела. Ага, значит он внутри! -- догадался я и стал ждать, когда находящиеся в недрах магазина счастливчики прорвутся сквозь кордон таких же, как они, но еще не отоваренных спиртным, и вырвутся на оперативный простор предмагазинного пространства.
Бежали минуты. Я уже порядком продрог и в душе клял всю эту затею, когда внезапно встретился взглядом с патрульным милиционером, сидевшим в машине у рации. Ба, да это же мой старый знакомый, сержант Стоеросов! Он улыбнулся одними углами рта, чуть заметно подмигнул и кивнул в сторону магазина, давая понять, что клиент на месте. Ответным кивком я поблагодарил его, собрал всю свою волю в кулак и приготовился ждать дальше. Наконец ожидания мои увенчались успехом: на пороге магазина, расталкивая страждущих и жаждущих, вырос человек в тельняшке и джинсах с четырьмя или пятью бутылками водки в обеих руках. Да, это был Козлятин, именно его образ остался в памяти тех нескольких бабулек, которых я "просветил" вчера. Случайный взгляд, брошенный много на Стоеросова, подтвердил мои догадки: он снова кивнул в сторону магазина.
А Козлятин тем временем, злой, довольный и красный, спускался со ступенек и, высоко подняв руки с огненной жидкостью над головой, победно взирал на толпу. Толпа шумно глотала слюну и урчала пустыми желудками. К счастливчику тут же ринулись его дружки и знакомые -- те, с кем ему надлежало раздавить эти несколько поллитровок. (Надо заметить, что в такую погоду я и сам бы не прочь... впрочем, это к делу не относится.)
-- Ну ты, Боцман, молоток! -- гоготнул один из дружков. -- Ведь больше двух на рыло не дают.
-- Это тебе, Француз, не дают, а мне меньше пяти не положено. Как бывшему моряку. Усек?
Кто-то визгливо заржал.
-- Слышь, Боцман, вскрой одну здесь, пустим ее по кругу, а остальное -- где всегда, а? -- заканючил какой-то щуплый потертый мужичок, вертясь у ног Козлятина. -- А то не дойти мне...
-- Вот-вот, на глазах у ментов, чтоб всех повязали, -- зло отозвался Козлятин. -- Потерпишь, не сдохнешь.
Оставив этих молодцов самим решать их собственные проблемы, я принялся за решение своих. Предполагаемый убийца стоял в десяти метрах от меня, и ничто не мешало мне прозондировать его мозг и докопаться до истины. Что я и не замедлил сделать.
Чего там только не было наворочено! Я чувствовал себя так, словно меня окунули в бочку с помоями, и на дне этой бочки я должен был найти маленькую невидимую иголку. Я ныряю в помои с головой, шарю вслепую рукой по дну, меня тошнит от этой мерзости, но я все ищу, ищу, ищу чего-то, потом выныриваю, хватаю ртом воздух -- и снова на дно. Можете мне поверить -- сравнение наиточнейшее, по крайней мере, вряд ли я испытал ощущения более острые и гадкие, если бы меня действительно окатили помоями -- причем, несколько раз. Но игра стоила свеч, и я добился своего. Я откопал в памяти Козлятина-Боцмана, которая то тут, то там зияла глубокими и обширными провалами, нужную мне информацию -- ту самую, которая пролила свет на участие этого типа в убийстве Паукова. И хотя мне пришлось порядком попотеть, собирая воедино разрозненные куски памяти Боцмана, я в конце концов получил довольно-таки цельную картину происшедших две недели назад событий. Моя версия подтвердилась: именно Козлятин стал причиной смерти Паукова. События в тот роковой день развивались следующим образом.
Около двух часов дня Боцман, слегка опохмелившийся после вчерашнего, стукнул пару раз в дверь квартиры Паукова. Тот долго не открывал, а когда все же открыл, то Боцман увидел, что Пауков находится под приличной мухой.
-- Наклюкался уже, Паук? -- со злостью произнес Боцман, входя в квартиру. -- Налей полстакашка.
-- Н-нету, -- заикаясь, ответил Пауков и смачно рыгнул.
-- Врешь, гад! -- не поверил Боцман и прошел прямо в комнату. В комнате воняло так, что даже видавший виды Боцман поморщился. На столе стояли две пустые бутылки из-под водки и два грязных стакана.
-- С кем жрал-то?
-- С Носом, -- ответил Пауков, еле ворочая языком.
-- А, с этим шизанутым. На какие шиши-то?
-- Да наскребли малость... Посуду пустую снесли.
-- Посуду, говоришь? -- сощурился Боцман, меряя Паукова взглядом. -- Ну-ну...
-- А ты чего заявился?
-- Должок гони. Помнишь, как проспорил мне?
-- Че-во-о? Какой еще должок?
Боцман нахмурился.
-- Ты, Паук, шлангом не прикидывайся, а то я ведь не посмотрю, что ты инвалид, -- враз напомню. -- Боцман поднял свой увесистый кулак и сунул его под нос Паукову. -- Ну, вспомнил?
Пауков тупо кивнул, и от этого кивка его шатнуло так, что он не удержался и упал на стол. Со стола свалилась пустая бутылка и разбилась.
-- Болван, -- сплюнул прямо на пол Боцман.
Пауков поднялся и исподлобья уставился на гостя. Мотало его все сильнее и сильнее.
-- Чего надо-то? -- проговорил он сквозь внезапно одолевшую его икоту.
-- Бабки гони. Имеешь возможность отделаться трояком. Ну!
-- Гол как сокол, -- выдавил из себя Пауков между двумя приступами икоты. -- На, обыщи. -- Он вывернул карманы.
-- Ладно, -- тихо, но с нескрываемой угрозой произнес Боцман. -- Поговорим иначе. -- Он вынул из сумки некую металлоконструкцию и бросил ее на стол. -- Пятерка. Почти даром отдаю. Покупай, Паук, не пожалеешь!
На столе лежал теплообменник. Это был металлический цилиндр сантиметров пятнадцати в диаметре, пронзенный сквозь оба торца обычной водопроводной трубой; сбоку цилиндр щетинился еще какими-то отростками.
-- Ну что, берешь, Паук?
-- На кой черт мне эта бандура?
-- Сливе толкнешь. Я у него был только что, но дома не застал. Бери, Паук, не прогадаешь! Тебе за пятерку отдам, а ты Сливе за чирик толкнешь. Ну!
-- А Сливе-то оно на кой ляд, чтобы он чирик просто так отстегивал?
-- Дурак ты, Паук, и не лечишься. Это ж первейшая вещь в аппарате! Ты ж знаешь Сливу: сам не пьет, зато первач гонит -- что твой спирт.
-- Во-первых, бабок у меня и вправду нет, а во-вторых, сам толкай эту бандуру своему Сливе. Он, того и гляди, засыпется со своим аппаратом, а я вместе с ним садиться не желаю. Не желаю -- и все тут! Слышь, Боцман, шел бы ты, а? Надоел -- хуже некуда.
Боцман в бешенстве сжал трубу теплообменника -- так, что его пальцы аж побелели.
-- Значит, нету бабок, Паук? -- прошипел он, сузив глаза до чуть заметных щелочек. -- Или поищешь?
-- Утомил, Боцман. -- Паукова совсем развезло, он засыпал буквально на ходу. -- Покемарить охота. К Носу сходи, может, у него что обломится.
-- К Носу я обязательно схожу -- потом. А пока что потрясу тебя. Давай, выкладывай все что есть.
-- Иди-ка ты... -- не выдержал Пауков.
-- Что-о? -- Физиономия Боцмана покрылась багровыми пятнами, а рука, сжимающая теплообменник, угрожающе поднялась. -- Что ты, сволочь, сказал?
-- Это кто сволочь? -- вскинулся Пауков и навалился на Боцмана. -- Это я сволочь? Да сам ты...
-- Кто же? -- в бешенстве прохрипел Боцман, хватая свободной рукой дружка за грудки.
-- Гнида ты -- вот кто!
-- М-М-м...
Рука с теплообменником молниеносно взвилась вверх, и в ту же секунду на голову Паукова обрушился сильнейший удар. Раздался хруст ломаемых костей, и Пауков, теряя сознание и хрипя, рухнул на пол. Рядом валялись осколки разбитой бутылки из-под водки...
...Кто-то тряс меня за плечо. Я вздрогнул и очнулся. Передо мной стоял сержант Стоеросов.
-- Я наблюдал за вами и решил, что пора вмешаться. Нашли что-нибудь?
Я кивнул.
-- Это дело рук Боцмана. Только ударил он Паукова не бутылкой, на которой отпечатались пальчики Мокроносова, а стальным теплообменником. Я думаю, повторная экспертиза сможет это доказать.
-- Вот оно что, -- протянул Стоеросов, с интересом разглядывая меня.
-- Теплообменник следует искать у некоего Сливы, специалиста по самогоноварению и поставщика этого зелья местной клиентуре. Вот только адреса его...
-- Адрес Сливы мне известен, -- перебил меня Стоеросов, -- как, впрочем, и сам Слива... Спасибо вам, товарищ Нерусский, вы нам очень помогли.
-- Пустяки, -- ответил я, смутившись. -- А вот вам, сержант, действительно, огромное спасибо.
-- Да ладно, -- отмахнулся Стоеросов. -- Вы теперь куда? К Пронину?
-- К нему. -- Я удивился его прозорливости.
Сержант поморщился.
-- Может быть, мне и не следовало бы вам этого говорить, но все же считаю своим долгом предупредить: не связывайтесь вы с этим майором. Я слышал о нем не очень хорошие вещи.
Я улыбнулся.
-- Давайте говорить начистоту. Майор Пронин -- подлец, но именно потому, что он подлец, я и должен повидать его во что бы то ни стало. Я обещал ему найти истинного убийцу Паукова -- и я его нашел. Боюсь, сам бы он его искать не стал... Кстати, где он?
Боцман о дружками исчез, растворившись в близлежащих домах.
К следователю Пронину я попал сегодня же, решив не откладывать столь серьезного разговора на потом. К моему рассказу он отнесся с величайшим интересом, а ко мне лично -- с благожелательностью и, я бы сказал, с дружеским участием.
-- Вы просто молодчина, дорогой коллега, -- вещал он, расплываясь в сладчайшей улыбке. -- Подумать только -- провернуть такое дело! Нет, о вас стоит упомянуть в рапорте, вы того заслуживаете... Кстати, вчера, прежде чем покинуть эти стены, вы, уважаемый Николай Николаевич, обещали достать доказательства невиновности Мокроносова. Ваш рассказ любопытен, и я склонен поверить ему, но одной моей веры на суде будет недостаточно. Нужны доказательства. Они у вас есть? Я так думаю, что в качестве вещественного доказательства вины Козлятина могло бы служить орудие совершенного им преступления, то есть пресловутый теплообменник -- но где его найти? Вам известно только прозвище самогонщика, которому Козлятин сбыл свой агрегат, -- Слива, -- и все: ни адреса, ни настоящего имени. Этого, согласитесь, мало, чтобы разыскать человека, и тем более деталь якобы созданного им самогонного аппарата.
-- Сведения об этом человеке имеются в местном отделении милиции, -- сказал я. -- Им известно и его полное имя, и его место жительства. -- Я заметил, как он нахмурился. -- Кроме того, и Козлятин, и Мокроносов наверняка знают этого алхимика... Послушайте, майор, перестаньте, в конце концов, играть со мной в кошки-мышки! -- не выдержал я. -- Создается такое впечатление, что вы любыми путями пытаетесь увильнуть от расследования, ищете хоть какую-нибудь зацепку, чтобы не дать делу дальнейшего хода. Что, опять, скажете, сроки поджимают? Некогда, да и неохота, возиться в этом дерьме? А невинного человека сажать -- на это у вас и время, и охота есть? Ведь в ваши руки судьбы людей вверяют, а вы... Эх, вы!..
Мои слова все-таки возымели действие. Я видел, как он смутился. А это уже, согласитесь, кое-что. Несколько минут он молча ходил по кабинету, насупив брови и боясь встретиться со мной взглядом. Наконец он остановился как раз напротив меня.
-- Хорошо, Николай Николаевич, -- сказал следователь Пронин, и я впервые услышал в его голосе человеческие нотки, -- я доведу это дело до конца. Обещаю вам. Позвоните в понедельник, я сообщу вам результаты расследования. В неофициальном порядке, конечно, сами понимаете...
Мне ничего не оставалось, как поверить румяному майору. Кто знает, может, хорошее в нем возобладает и перетянет, наконец, плохое.
Увы, моим надеждам не суждено было сбыться. В понедельник, опять-таки после работы, я решил лично повидать майора Пронина, предпочитая беседу с глазу на глаз телефонным разговорам. Но дежуривший у входа милиционер не пустил меня наверх, заявив, что следователь Пронин отсутствует и будет отсутствовать до конца недели. Что мне еще оставалось делать, кроме как положиться на свой безотказный "детектор лжи"? Я прозондировал мозг дежурного и выявил лживость его сообщения: майор Пронин в это самое время сидел у себя в кабинете и меня -- лично меня! -- велел к себе не пускать ни под каким видом. Что ж, придется идти на хитрости. Я пересек узкую улочку, остановился в тени какого-то подъезда и приготовился к длительному ожиданию. Должен же он когда-нибудь выйти оттуда! Ждать мне пришлось около часа. Наверное, он заметил меня еще раньше, из какого-нибудь окна, или дежурный сообщил ему, что "тот самый тип" караулит напротив, -- словом, не успел майор выйти, как сразу же юркнул в стоявшую у подъезда "волгу" и тут же умчался, дав полный газ. А я, несолоно хлебавши, вышел на середину безлюдной улочки и вдруг почувствовал приступ неудержимого веселья. Ведь кому сказать, что следователь по особо опасным делам избегает меня, словно муха хищника-паука, -- поднимут же на смех!
Майора я поймал только через два дня. То ли он ослабил бдительность, то ли понадеялся на судьбу, но только в среду я столкнулся с ним нос к носу при входе в его контору. Он понял, что влип, и не стал разыгрывать комедию.
-- Идемте, -- бросил он на ходу и быстрым шагом направился к себе. Пока мы шли, я проник в его сознание и как следует поворошил там. К концу нашего недолгого пути я уже знал все.
Войдя в кабинет, он резко повернулся и, с неприязнью глядя мне в глаза, выпалил:
-- Послушайте, гражданин Нерусский, в вашей самодеятельности нет теперь никакого смысла. Дело закрыто и передано в суд, Козлятин к убийству Паукова оказался непричастен, в то время как вина Мокроносова полностью доказана. Более того, Мокроносов сознался.
-- Сознался?!
-- По крайней мере, он не отрицает такой возможности. Мокроносов подтвердил, что в том состоянии, в котором он тогда находился, им вполне мог быть нанесен удар бутылкой.
-- Так мог или был нанесен? -- ухватился я за соломинку.
-- Мог или был нанесен -- какая разница? Главное -- есть вещественное доказательство: отпечатки пальцев убийцы на бутылке из-под водки, которой был убит Пауков.
Да, ловко плел паутину этот проходимец. Но сегодня я намеревался дать ему бой по всему фронту, перейти в решительное наступление, прижать его в угол и разбить наголову. У меня перед ним было два огромных преимущества: первое -- я знал о нем гораздо больше, чем он думал, и второе -- в глубине души он все-таки считал меня шарлатаном, а я таковым не являлся.
Одно из главных условий победы -- брать быка за рога, пока он еще тепленький. Что я и не замедлил сделать. Изобразив на лице сатанинскую (как мне казалось) ухмылку, я нагло расселся в его кресле и не спеша, так, как будто бы между прочим, спросил:
-- А что, Сергей Тимофеевич, родной дядя Козлятина действительно занимает очень ответственный пост в одном крупном союзном министерстве, или я его с кем-то спутал? Не слышу?
Кровь отхлынула от его лица, а глаза его потемнели. Если его сейчас не хватит удар, решил я, то это будет просто чудом. Значит, я попал в самую точку.
-- А вот какой мне сон вчера приснился, -- продолжал я. -- Будто бы вызывает вас к себе ваш шеф и говорит: "Что же это вы, батенька, поклеп на честного человека возводите, а? Поторопились вы с Козлятиным, видит Бог, поторопились. Чист он перед законом". И тут он вам на ушко шепчет, что-де Козлятин-то не простой смертный, а единственный племянник весьма и весьма ответственного товарища Икс из одного очень солидного министерства, и что преступником он быть никак не может, ибо болен он, и болезнь эта нуждается в срочном и немедленном лечении. Не помните, Сергей Тимофеевич, в какой именно санаторий отправили невинного Козлятина? В Ялту? В Пицунду? Или, может быть, в Ниццу? А то, знаете, сон какой-то нечеткий, самое важное-то и не высветилось. Что с вами, Сергей Тимофеевич, вы прямо весь как-то осунулись, позеленели? Вам дурно?
Майора Пронина шатало. Мой "сон" ему пришелся явно не по вкусу. Однако у меня не было жалости к этому скользкому типу -- мне хотелось его уничтожить. Но он, оказывается, еще способен был кусаться.
-- Все это вас, гражданин Нерусский, -- глухо произнес он, -- никоим образом не касается. Да, Козлятин признан больным и отправлен на лечение в Крым. В этом нет ничего противозаконного. А что касается родственных связей вышеозначенного Козлятина, то о мифическом "дяде" из министерства впервые я услышал именно от вас и именно сейчас, сию минуту. По поводу же методов ведения следствия я с вами, как в человеком посторонним, вообще говорить не желаю.
Я видел, что формально он прав, и что-либо изменить в создавшейся ситуации я, пожалуй, был не в силах, но как следует проучить его я был просто обязан.
-- Нет, Сергей Тимофеевич, о методах ведения следствия вам все же придется со мной поговорить, потому как методы, вами применяемые, являются преступными, я же, как гражданин и советский человек, мимо преступления проходить не имею права. Вспомните, пожалуйста, дело аферистки Крутой. Вспомнили? Отлично! А теперь скажите, какая сумма находилась в конверте, который вам передал незнакомый мужчина у входа в метро "Таганская-кольцевая" 17 апреля сего года? Не помните? Хорошо, подскажу: триста пятьдесят рэ. Так, далее. Третьего мая, прямо в кабинете, сидя в этом самом кресле, вы приняли от гражданки Вислоуховой конверт на сумму пятьсот тридцать рэ... Продолжать?
Майору стало совсем худо. Одной рукой он ухватился за сердце, второй -- за стол, чтобы не упасть, а головой в это самое время начал усиленно мотать, что, видимо, означало: нет, продолжать, мол, не надо. Что ж, я человек добрый и отходчивый.
Я встал и направился к выходу. У самой двери остановился и, в упор глядя на поверженного врага, жестко произнес:
-- Учтите, майор, судьба Мокроносова целиком на вашей совести. Если через две недели с него не снимут обвинения в убийстве, я снова приду в этот кабинет и продолжу перечисление полученных вами конвертов, а их было, поверьте мне, ох как немало! Прощайте.
Но еще прежде, чем истекли эти две недели, произошли события, избавившие меня от необходимости еще раз встречаться с майором Прониным.

 

Глава девятая

Я настолько увлекся расследованием этого гнусного убийства, что пропустил даже традиционную рыбалку, посещение которой считал делом более важным, чем сон, еда и -- даже страшно признаться -- работа. Но мои телепатические способности настолько перевернули всю мою жизнь, что невозможное стало обыденным, а в повседневность стали вкрадываться такие невероятные изменения, о каких я раньше даже помыслить боялся.
Во-первых, я перестал терпеть издевки и смешки Балбесова, и в один прекрасный момент осадил его так крепко, что он стал обращаться ко мне только на "вы" и исключительно по работе, а в глазах его затаилось нескрываемое любопытство, разбавленное изрядной дозой чисто животного страха. Во-вторых, я посмел выразить свое несогласие с мнением нашего шефа, Евграфа Юрьевича, чего ранее себе позволить никогда не мог. Инцидент возник из-за пустяка: один из пунктов квартального отчета вызвал у меня сомнения, и я его высказал. Воспринят этот факт нашими сотрудниками (кроме, разве, самого Евграфа Юрьевича) был с затаенным дыханием и раскрытыми ртами. Еще бы! Я осмелился сделать то, чего до меня не делал никто. Самым же знаменательным оказался финал инцидента: шеф отказался от своего мнения и принял мое. Этим я нанес Балбесову еще один удар, окончательно сокрушивший его. В коридорах при виде меня сотрудники стали шушукаться и откровенно тыкать пальцами. Но я сносил эти знаки внимания и милостиво разрешал им бесплатно восхищаться мною.
Как-то на институтской доске объявлений появилась запись о том, что через два дня нас посетит великий шахматист, непобедимый гроссмейстер Иванов-Бельгийский. После обширной вступительной части и рассказа о своем тернистом пути к вершинам шахматного Олимпа гений намеревался снизойти до местных любителей шахмат и дать им непродолжительный сеанс одновременной игры. Разговоры о предстоящем визите великого гроссмейстера велись в каждом закутке, знатоки и признанные мастера древней индийской игры досконально разбирали знаменитые партии Иванова-Бельгийского, пытаясь понять его стиль, методы защиты и нападения. Откуда-то из недр письменных столов выплыли пыльные шахматные доски с комплектами фигур, на треть и более замененных предметами, к шахматам не имеющими никакого отношения. Бурные дебаты и обсуждения с проигрыванием наиболее выдающихся партий Иванова-Бельгийского велись даже в туалетах, причем общему шахматному вирусу поддались не только мужчины, но и значительная часть прекрасной половины рода человеческого.
Я сейчас уже не помню, что именно толкнуло меня на эту авантюру и когда в моей голове засела эта безрассудная мысль, но в день проведения встречи с великим шахматистом моя фамилия красовалась в списке желающих принять участие в сеансе одновременной игры. Друзья и знакомые при встрече косились на меня, хлопали по плечу и качали головами: дерзай, мол, Коля, в душе мы с тобой. Следует сразу же оговориться: в последний раз я сидел за шахматной доской где-то классе в третьем, так что о способе передвижения некоторых фигур я имел довольно-таки смутное представление. Словом, в шахматы я играть не умел. Полагаю, что сей безрассудный шаг я предпринял исключительно в расчете на свое шестое чувство -- телепатию. Именно его я намеревался использовать в предстоящем поединке с признанным мастером шахматных баталий. Не имея практических навыков в этом виде спорта и абсолютно не зная теории, я надеялся строить свою защиту -- о нападении я и не помышлял, -- опираясь на богатый опыт противника и попутно раскрывая все его замыслы.
И вот настал тот знаменательный день. Если еще вчера в мужских разговорах наряду с шахматной тематикой уверенно конкурировали такие извечные темы, как женщины, пьянки и анекдоты, то сегодня все это ушло на второй план -- остались только шахматы. Еще бы! Поди, не каждый день и не в каждый институт приезжает такой корифей от шахмат, как Иванов-Бельгийский!
К шести часам вечера конференц-зал был набит до отказа. Великий гроссмейстер, как и все уважающие себя знаменитости, позволил себе опоздать на сорок минут, но, несмотря на его опоздание, ни один из любителей шахмат не посмел возроптать против этой задержки. Когда на сцену слегка вихляющей походкой вышел чрезвычайно худой, высокий, чем-то недовольный субъект и скучающе-надменным взглядом окинул всех присутствующих, зал взорвался овациями. Субъект терпеливо принял причитающуюся ему долю народного восхищения, затем поднял руку и толкнул вялую, никому не нужную речь часика этак на полтора. Где-то около восьми прямо на сцене установили шесть столов, один из которых предстояло занять мне. Несмотря на уже довольно-таки поздний час ни один человек не покинул помещения -- ведь именно сейчас начиналось самое интересное. Весь зал затаил дыхание в предвкушении грандиозного зрелища. И пока избранные, в число которых затесался и я, занимали места на сцене, шахматный гений подкреплялся за кулисами черным кофе и бутербродами с красной икрой, причем сия скромная трапеза оплачивалась за счет профсоюзных средств, а значит -- за наш счет. Но такова традиция -- гостя надо угощать. Слегка "заморив червячка" и сразу повеселев, Иванов-Бельгийский выскочил на сцену и деловито потер руки.
-- Тэк-с, начнем, -- произнес он, когда все шесть соперников были усажены за столы спинами к залу.
Справа от меня сидел Апоносов, большой, грузный человек с усами рукомойником и бровями, напоминающими крылья орла, -- тот самый Апоносов, который ходил в начальниках у футбольного феномена Завмагова; слева нетерпеливо ерзал шустрый очкарик с ежиком на голове по фамилии Пепсиколов, из патентно-лицензионного отдела. Остальных трех смельчаков я разглядеть не успел.
Сеанс начался. Великий Иванов-Бельгийский легко порхал по сцене (потом, из компетентных источников, я выяснил, что в кофе, им питый, был подмешан коньяк) и, снисходительно ухмыляясь, ловко передвигал фигуры. Игра шла быстро. Его пятеро партнеров пыхтели, краснели, бледнели, скрипели стульями и зубами, морщили высокоинтеллектуальные лбы, делали ходы, тут же забирали их обратно, снова ходили, теряли слона или, скажем, ферзя, сокрушенно качали головами и обреченно разводили руками. Шестой же, то есть я,