коек, меж тем как небо из опалового становилось голубым и море расписали полосы тумана. Жизнь кипела на борту парохода, когда мы поднялись на ноги, следуя призыву собраться в главном салоне. Вскоре там же появился казначей, поклонился маме и Марго, передал привет от капитана и пригласил нас всех подняться на мостик и полюбоваться панорамой порта. Мама милостиво согласилась принять участие в великом событии с таким видом, точно ей было предложено самолично осуществить спуск судна на воду. После короткого, типично греческого завтрака (холодные гренки, холодный бекон и холодные яйца на ледяных тарелках, плюс теплый чай - нет, кофе, почему-то поданный нам в фарфоровом чайнике) мы дружно взошли на мостик. Капитан, чье слегка потухшее после утомительной ночи лицо отнюдь не утратило своего обаяния, радостно приветствовал нас, вручил Марго и маме по гвоздике, с гордым видом показал нам рулевую рубку, после чего повел нас на палубу, именуемую, согласно утверждениям Ларри, квартердеком. Отсюда нам открылся превосходный вид как на нос, так и на корму нашего "Посейдона". Старший помощник стоял возле лебедки, обмотанной, словно диковинным ржавым ожерельем, якорной цепью, рядом с ним мы увидели матросов, три из которых, если не больше, входили в состав импровизированного оркестра. Все они приветственно махали нам и посылали воздушные поцелуи Марго. - Марго, дорогая, - сказала мама, - тебе не следует так уж фамильярничать с этими моряками. - О, мама, не будь такой старомодной, - отозвалась Марго, возвращая воздушные поцелуи. - Как-никак, у меня есть бывший муж и двое детей. - Именно расточая воздушные поцелуи незнакомым морякам, ты остаешься с двумя детьми и бывшими мужьями, - мрачно заметила мама. - А теперь, - сказал капитан, сверкая на солнце золотыми зубами, - приглашаю вас, мисс Марго, посмотреть на наш радар. Это устройство позволяет нам избегать столкновений и катастроф на море. Если бы Улисс располагал радаром, он смог бы плыть гораздо дальше, верно? За Геркулесовы столбы, вы согласны? И мы, греки, могли бы открыть Америку... Идемте. Он завел Марго в рулевую рубку и принялся объяснять принцип действия радара. Корабль в это время приближался к пристани со скоростью велосипеда, укрощаемого пожилым джентльменом. Старший помощник не сводил глаз с мостика, ожидая команды, точно охотничий пес в стойке перед первой в сезоне куропаткой. Тем временем капитан рассказывал Марго, что при помощи радара греки могли бы открыть не только Америку, но и Австралию. Глядя, как сокращается расстояние между нами и пристанью, Лесли забеспокоился. - Послушайте, капитан! - крикнул он. - Не следует ли нам отдать якорь? Капитан отвернулся от Марго, и улыбка на его лице сменилась сугубо официальной миной. - Прошу вас, мистер Даррелл, не беспокойтесь. Все в полном порядке. Тут же, подняв глаза, он увидел впереди надвигающуюся на корабль, словно несокрушимый цементный айсберг, высокую пристань. - Матерь Божья, спаси! - крикнул он по-гречески, выскакивая из рубки. - Попадопулос! Отдать якорь! Именно этой команды ждал старший помощник. Сразу все зашевелились, загремела якорная цепь, тяжелый якорь шумно шлепнулся в воду, и цепь продолжала греметь, разматываясь. Однако корабль упорно продолжал скользить вперед. Было очевидно, что якорь отдан слишком поздно, чтобы играть присущую ему роль тормоза. Капитан, готовый, как и всякий судоводитель, незамедлительно реагировать в чрезвычайных обстоятельствах, ворвался в рулевую рубку, отдал команду "полный назад!" и резко повернул штурвал, оттолкнув рулевого. Увы, ни блестящая оценка ситуации, ни быстрая реакция, ни мастерство судоводителя уже не могли спасти нас. Продолжая разворачиваться, "Посейдон" с грохотом врезался в пристань. Учитывая, как медленно мы двигались, я ожидал, что нас лишь чуть-чуть тряхнет. Я ошибался. Казалось, мы напоролись на мину. Семейство Дарреллов кучно упало на палубу. Три тучные леди, которые в это время спускались по трапу, лавиной покатились вниз. Никто не устоял на ногах, даже сам капитан. Ларри рассек себе лоб, мама ушибла ребра, Марго порвала чулки. Капитан живо поднялся на ноги, покрутил штурвал, отдал необходимые команды в машинное отделение, после чего с искаженным яростью лицом вышел на мостик. - Попадопулос! - заорал он злополучному старшему помощнику, который медленно вставал, вытирая разбитый нос. - Ты - сын путаны, болван, осел! Незаконный отпрыск подзаборного турецкого кретина! Почему не отдал якорь? - Но, капитан, - промычал старший помощник через окровавленный носовой платок, - ты не отдавал такой команды. - Неужели я один должен следить за всем здесь на борту! - бушевал капитан. - Управлять кораблем, следить за машиной, собирать оркестр, умеющий исполнять греческие мелодии? Матерь Божья! Он спрятал лицо в ладонях. Кругом царила какофония, обычная для греческих ситуаций. Дикий шум, трагическая фигура капитана - казалось, мы стали свидетелями одной из сцен Трафальгарской битвы. - Да уж, мама, - произнес Ларри, стирая с век капли крови, - это была блестящая идея. Поздравляю тебя. Однако я, пожалуй, полечу домой. Если мы еще благополучно сойдем на берег. Наконец ходячим раненым разрешили спуститься на пристань, и мы увидели, что "Посейдон" обзавелся с другой стороны новой пробоиной, почти идентичной первой. - Что ж, теперь хотя бы установилась полная гармония, - мрачно заметил Лесли. - Ой, смотрите! - воскликнула Марго. - Наши бедные старые музыканты! Она помахала им, три джентльмена в ответ поклонились нам, стоя на палубе. Мы рассмотрели, что скрипач сильно рассек себе лоб, а переносица владельца тубы была залеплена пластырем. Наши приветствия явно были восприняты как знак поддержки их достоинства, столь прискорбно подорванного унизительной отставкой накануне вечером, три музыканта дружно повернулись лицом к мостику, демонстративно подняли свои тубу, тромбон и скрипку и заиграли. Сверху до нас донеслись звуки "В воскресенье нельзя". ВЫПУСКНИКИ ЧАСТНЫХ ШКОЛ Венеция - один из красивейших городов Европы, и я часто посещал ее, однако задерживаться не приходилось. Каждый раз я спешил куда-то еще, а потому для настоящего знакомства не оставалось времени. И вот однажды летом, когда царила жара и я здорово устал от работы и ощутил охоту к перемене мест, решил я на неделю съездить в Венецию, отдохнуть и получше изучить город. Сказал себе, что спокойный отдых в такой обстановке - как раз то, что мне нужно. Редко мне доводилось так раскаиваться в принятом решении; знай я, чем все обернется, скорее улетел бы в Нью-Йорк, или Буэнос-Айрес, или Сингапур, чем отправляться в дивную Венецию. Мой путь пролегал через Францию с ее бесподобными ландшафтами, через аккуратистку Швейцарию, через высокие перевалы, где на обочинах еще лежали безобразные серые сугробы, и дальше вниз, в Италию, к месту назначения. Погода стояла прекрасная до той самой минуты, когда я въехал на мост, соединяющий город с материком. Тут небо, как по мановению волшебного жезла, вместо синего стало черным, с прожилками ярко-голубых и белых молний, и обрушило на землю такие потоки, что никакие "дворники" не спасали и на дороге замерли длинные вереницы автомобилей, упираясь бамперами друг в друга. В обездвиженных ливнем машинах сотни итальянцев бились в истерике, отчаянно сигналя и облегчая душу отборной бранью. Продвигаясь дюйм за дюймом вперед, я наконец добрался до гаража за мостом. Благополучно пристроив здесь машину, высмотрел дородного носильщика, и под сильным дождем мы понеслись галопом к пристани, где ждал катер, принадлежащий гостинице, в которой я забронировал номер. Дождь хлестал мои чемоданы, и к тому времени, когда мы достигли цели, я рассчитался с носильщиком и вместе с багажом очутился на борту катера, мой тонкий летний костюм больше всего походил на мокрые тряпки. Однако едва мы тронулись в путь, ливень сменился легкой летучей моросью, окутавшей каналы, точно батистовой тонкой вуалью, так что красновато-коричневые и розовые стены домов смотрелись совсем как на прекрасных полотнах Каналетто с их мягкими полутонами. Быстро промчавшись по Большому каналу, катер пришвартовался к пристани у моей гостиницы. Смолк, поперхнувшись, мотор, в это время мимо нас проплыла гондола, довольно вяло управляемая промокшим насквозь гондольером. Два пассажира были защищены от ненастья большим зонтом, так что я не видел их лиц, однако в ту минуту, когда гондола свернула в боковой канал, ведущий к дому Марко Поло, из-под зонта до моего слуха донесся звонкий женский английский голос (несомненно, продукт Роудин-Скул, одной из ведущих привилегированных частных школ Англии). - Ну конечно, Неаполь очень похож на Венецию, только воды там меньше, - пропела живая флейта. Я остолбенел. Стоя на пристани и провожая глазами удаляющуюся гондолу, я говорил себе, что мне почудилось; между тем во всем мире не было второго такого голоса, к тому же способного высказать такое смехотворное суждение. Он принадлежал одной моей подруге, которую я не видел лет тридцать, а именно - Урсуле Пендрагон-Уайт, пожалуй, самой обожаемой изо всех моих подруг, что не мешало ей порой повергать меня в полное смятение. Меня терзало не только ее безалаберное обращение с английским языком (это она однажды рассказала мне, что ее подруга решилась на промывание, не желая производить на свет неграмотного младенца), но и бесцеремонное вмешательство в частную жизнь ее многочисленных знакомых. Последний случай такого рода, запечатленный в моей памяти, - как она пыталась повлиять на своего друга, который, по ее словам, пил так много, что ему грозила девальвация. Нет-нет, сказал я себе, не может быть. Урсула благополучно вышла замуж за бесцветного молодого джентльмена и поселилась вместе с ним в Гемпширской глуши. С какой стати ей оказаться в Венеции в такое время года, когда все прилежные фермерские жены помогают мужьям убирать урожай или организуют благотворительные базары в своей деревне. Как бы то ни было, сказал я себе, если это все-таки Урсула, не дай Бог снова войти с ней в соприкосновение. Я приехал в Венецию в поисках мира и покоя, а по прошлому опыту общения с Урсулой слишком хорошо знал, что ее присутствие начисто исключает и то и другое. Как человек, которому довелось во время исполнения творений Моцарта гоняться за щенком китайского мопса в битком набитом концертном зале, я мог немало рассказать о способностях Урсулы без особых усилий ставить людей в невыносимейшее положение. Нет, повторил я, это не Урсула, а если все же она - слава Богу, что не увидела меня. Гостиница была роскошная, просторный и красиво обставленный номер с видом на Большой канал - весьма комфортабельный. Сбросив мокрую одежду, приняв душ и глотнув спиртного, я увидел, что погода переменилась и Венеция переливается нежными красками в лучах заходящего солнца. Гуляя по многочисленным переулкам, пересекая маленькие мосты над каналами, я вышел наконец на огромную площадь Святого Марка, окаймленную барами. В каждом из них играл свой оркестр, и в прозрачном воздухе кружили сотни голубей, пикируя на щедро рассыпаемую людьми кукурузу на мозаичной мостовой. Сквозь полчища голубей я пробился к Дворцу дожей, с картинами которого мечтал познакомиться. Дворец был набит туристами самых разных национальностей, от японцев, увешанных фотокамерами, как рождественская елка игрушками, до тучных немцев с их гортанной речью и гибких светловолосых шведов. Влекомый потоком человеческой лавы, я медленно плыл из зала в зал, любуясь живописью. Внезапно откуда-то спереди до моего слуха донесся певучий голос. - В прошлом году в Испании я посмотрела все картины Грюера... такие мрачные, сплошные трупы и все такое. Тяжелое зрелище, не то что здесь. Право же, Канеллони - мой самый любимый итальянский художник. Высший класс! Конец моим сомнениям - это Урсула. Никакая другая женщина не сумела бы так тесно переплести сыр, макароны и двух живописцев. Осторожно протиснувшись сквозь толпу, я рассмотрел ее характерный профиль, большие ярко-синие глаза, длинный утиный нос с плоским кончиком - очаровательный эффект - и шапку все еще черных волос, правда, с серебристыми нитями. Она была все так же прекрасна, годы милостиво обошлись с ней. Урсулу сопровождал растерянный мужчина средних лет, с удивлением слушающий ее оценки, соединяющие живопись и кулинарию. По выражению его лица я заключил, что это какой-то недавний знакомый Урсулы, потому что всякий основательно знающий ее человек спокойно воспринял бы ее реплику. Как ни хороша она была, я сознавал, что ради моего душевного спокойствия лучше не возобновлять знакомство, дабы какая-нибудь каверза не испортила мне весь отпуск. Неохотно покидал я Дворец, решив прийти на другой день, когда Урсула вдоволь насмотрится живописи. Вернувшись на площадь Святого Марка, выбрал кафе поуютнее, полагая, что вполне заслужил право выпить стаканчик бренди с содовой. Все кафе вокруг площади были битком набиты посетителями, и я надеялся, что это позволит мне остаться незамеченным. К тому же я был уверен, что Урсула не узнает меня, даже если увидит - я заметно прибавил в весе, поседел и отрастил бороду. Итак, я спокойно наслаждался своим бренди под звуки прелестного вальса Штрауса. Ласковое солнце, приятный напиток и умиротворяющая музыка внушили мне ложное ощущение безопасности. Я забыл о присущей Урсуле способности (весьма развитая у большинства женщин, у нее она граничила с волшебством), войдя в наполненное людьми помещение и окинув его беглым взглядом, не только всех разглядеть, но и описать, в чем каждый был одет. Словом, мне вовсе не следовало удивляться, когда сквозь звуки музыки и гомон в кафе до моего слуха донесся ее голос. - Дорогой! Дорогой! - кричала она, пробираясь ко мне между столиками. - Джерри, дорогой, это я, Урсула! Я встал, готовый встретить свою погибель. Урсула бросилась в мои объятия, и губы ее слились с моими губами в долгом поцелуе, сопровождаемом стонущими звуками, какие (даже в наш век терпимости) обычно ассоциируются с альковными сценами. Я уже начал опасаться, что итальянская полиция вот-вот арестует нас за нарушение общественного порядка, наконец она с явной неохотой отступила на шаг, продолжая крепко сжимать мои руки. - Дорогой, - ворковала Урсула, и в ее огромных синих глазах сверкали счастливые слезы, - дорогой... Я не верю своим глазам... увидеть тебя снова после стольких лет... это чудо... о, я так счастлива, дорогой. Как это здорово - увидеть тебя снова. - Но как ты меня узнала? - спросил я, отдышавшись. - Как узнала, дорогой? Глупенький, ты нисколько не изменился, - покривила она душой. - К тому же, дорогой, я видела тебя по телевизору, видела фотографии на обложках твоих книг, еще бы мне не узнать тебя. - Что ж, я очень рад нашей встрече, - сдержанно произнес я. - Дорогой, мы не виделись сто лет, - отозвалась она, - слишком долго. Я отметил, что она рассталась с тем растерянным джентльменом средних лет. - Садись, - предложил я, - выпей стаканчик. - Конечно, любимый, с удовольствием. - Она элегантно опустилась на стул. Я подозвал официанта. - Что ты пьешь? - спросила Урсула. - Бренди с содовой. - Фу! - воскликнула она, деликатно передернув плечами. - Отвратительная смесь. Тебе не следует ее пить, это кончится испарением печени. - Оставь в покое мою печень, - страдальчески вымолвил я. - Ты что станешь пить? - Мне что-нибудь вроде Бонни Принц Чарльз. Официант тупо воззрился на нее. Ему еще не доводилось слышать лексические упражнения Урсулы. - Мадам желает рюмку дюбонне, - объяснил я, - а мне принесите еще бренди. Я сел, и Урсула, наклонясь над столом, с чарующей улыбкой схватила двумя руками мою руку. - Дорогой, разве это не романтично? - спросила она. - Мы встречаемся с тобой столько лет спустя в Венеции! В жизни не слышала ничего более романтичного, ты согласен? - Согласен, - осторожно ответил я. - А где твой муж? - Как? Разве ты не знаешь? Я развелась. - Извини. - Ничего, ничего. Это было даже к лучшему. Понимаешь, после ящура он, бедняга, был уже совсем не тот, что прежде. Мне не помог даже прежний опыт общения с Урсулой. - У Тоби был ящур? - спросил я. - Да... ужасно, - произнесла она, вздыхая, - и он так и не пришел в себя. - Еще бы. Но ведь ящур у людей - это, должно быть, большая редкость? - У людей? - Она сделала круглые глаза. - Как тебя понимать? - Да ведь ты сказала, что Тоби... - начал я, но меня перебил громкий смех Урсулы. - Глупенький, - вымолвила она, хохоча. - Я говорила про его скотину. Все его племенное стадо, которое он выращивал годами. Ему пришлось всех зарезать, и это страшно подействовало на беднягу. Он начал водиться с недостойными женщинами, пьянствовал в ночных клубах, и все такое прочее. - Вот уж никогда не думал, - сказал я, - что у ящура могут быть такие серьезные последствия. А Министерству сельского хозяйства известно про этот случай? - Ты думаешь, это могло бы их заинтересовать? - удивилась Урсула. - Если хочешь, я могу написать им и рассказать. - Нет-нет, - поспешил я возразить. - Я просто пошутил. - Ладно. Теперь расскажи мне про твой брак. - Я тоже развелся. - Ты тоже? Дорогой, я же сказала, что это романтическая встреча. - Ее глаза затуманились. - Мы встречаемся с тобой в Венеции после расторгнутых браков. Совсем как в романах, дорогой. - Вряд ли нам следует особенно зачитываться этим романом. - А какие у тебя дела в Венеции? - спросила она. - Никаких, - ответил я неосмотрительно. - Просто приехал отдохнуть. - О, чудесно, дорогой, тогда ты можешь мне помочь! - воскликнула Урсула. - Нет! - поспешил я ответить. - Это исключено. - Дорогой, ты еще даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить, - жалобно молвила она. - И знать не хочу. Все равно не стану помогать. - Милый, мы столько лет не виделись, а ты сразу, даже не выслушав, так груб со мной, - возмутилась Урсула. - Ничего. Я знаю по горькому опыту, на какие затеи ты способна, и вовсе не намерен тратить свой отпуск, участвуя в твоих ужасных махинациях. - Ты противный, - сказала она, и губы ее задрожали, а синие, как цветки льна, глаза налились слезами. - Жутко противный... я тут одна в Венеции, без мужа, а ты не хочешь даже пальцем пошевелить, чтобы выручить меня в беде. Это не по-рыцарски с твоей стороны... ты гадкий... и... противный. - Ну ладно, ладно, - простонал я, - выкладывай, в чем дело. Только учти, я не стану ни во что вмешиваться. Я приехал сюда провести несколько дней в мире и покое. - Так вот, - начала Урсула, вытирая глаза и подкрепляясь глотком дюбонне. - Я приехала сюда, чтобы, можно сказать, совершить акт милосердия. Дело чрезвычайно трудное, возможны ослижнения. - Ослижнения? - не удержался я. Урсула осмотрелась кругом, проверяя нет ли кого поблизости. Так как поблизости было всего лишь около пяти тысяч веселящихся иностранцев, она посчитала, что может спокойно довериться мне. - Ослижнения на высоком уровне, - продолжала она, понизив голос. - Это должно оставаться только между нами. - Ты хочешь сказать - осложнения? - спросил я, желая придать беседе более осмысленный характер. - Я сказала именно то, что подразумеваю, - сухо ответила Урсула. - Может быть, перестанешь меня поправлять? Эти вечные попытки поправлять меня всегда были одной из твоих худших черт. Это ужасно неприятно, дорогой. - Извини, - произнес я покаянно. - Валяй, рассказывай, кто там, на высоком уровне кого ослизывает. - Ну вот. - Она понизила голос так, что ее слова с трудом доходили до меня сквозь окружающий нас гомон. - Тут замешан герцог Толпаддльский. Я потому и приехала в Венецию, что Реджи и Марджери, да и Перри тоже доверяют только мне, и как герцог, разумеется, он просто душка, который страшно страдает от этого скандала, и когда я сказала, что приеду, они, конечно, сразу ухватились за эту возможность. Но ты не должен никому ни слова говорить об этом, дорогой, обещаешь? - О чем я не должен говорить ни слова? - озадаченно справился я, давая жестом понять официанту, чтобы принес еще выпить. - Но я ведь только что тебе сказала, - нетерпеливо произнесла Урсула. - О Реджи и Марджери. И Перри. И о герцоге, разумеется. Я сделал глубокий вдох. - Но я не знаю этих Реджи, Марджери и Перри. И герцога тоже. - Не знаешь? - удивилась Урсула. И я вспомнил, как ее всегда удивляло, что я не знаю никого из широкого скучного круга ее знакомых. - Нет. А потому, сама понимаешь, я затрудняюсь понять, в чем дело. Могу только представить себе самые разные варианты - то ли все они заболели проказой, то ли герцога поймали на незаконном производстве спиртного. - Что за глупости ты говоришь, дорогой, - возмутилась Урсула. - У него в роду нет алкоголиков. Я снова вздохнул. - Послушай, может быть, ты просто расскажешь, кто из них кому что сделал, учитывая, что я никого из них не знаю и, по правде говоря, предпочел бы не знать. - Хорошо, - согласилась Урсула. - Перегрин - единственный сын герцога. Ему только что исполнилось восемнадцать, и он славный парень, несмотря на это. - Несмотря на что? - растерянно спросил я. - Несмотря на совершеннолетие, - последовал нетерпеливый и не очень вразумительный ответ. Я решил не трогать очередную загадку. - Продолжай, - сказал я, надеясь, что дальше все прояснится. - Так вот, Перри учился в колледже Сент-Джонс... ну, ты знаешь, это жутко шикарная школа, про нее еще говорят, что она лучше Итона Харроу. - Десять тысяч фунтов за триместр, не считая питание? Как же, слышал. - Дорогой, туда принимают детей только самых видных родителей, - продолжала Урсула. - Это такое же изысканное заведение, как... как... как... - Как универмаг "Харродз"? - Что-то в этом роде, - неуверенно согласилась Урсула. - Итак, Перри учился в колледже Сент-Джонс, - напомнил я. - Ну да, и директор не мог на него нахвалиться. И тут вдруг гром среди ясного неба. - Она перешла на выразительный шепот. - Гром? Что за гром? - Среди ясного неба, милый, - нетерпеливо пояснила Урсула. - Ты отлично знаешь, и вообще, не прерывай меня, дорогой, дай досказать. - Я только этого и жду. Пока что я услышал только про какого-то герцогского сынка, про гром и даже не понял толком, при чем тут небо. - Так помолчи и послушай, я все объясню. Ты совсем не даешь мне говорить. Я вздохнул. - Хорошо. Молчу. - Спасибо, милый. - Она сжала мою руку. - Так вот, значит. До этого грома Перри отлично успевал. Тут в его школу явились Реджи и Марджери. Реджи взяли на должность учителя рисования, он ведь здорово пишет маслом, и гравирует, и все такое прочее, хотя, на мой вкус, он несколько эксцентричен, я даже удивилась, честное слово, что его взяли в такое изысканное заведение, где не очень-то жалуют эксцентриков, сам понимаешь. - Почему он эксцентрик? - Ну, скажи сам, милый, разве это не эксцентрично - повесить над камином в гостиной портрет собственной жены в обнаженном виде? Я говорила ему - если уж непременно захотелось вешать ее на стену, лучше повесил бы в ванной, на что он ответил, что сперва подумывал украсить этой картиной комнату для гостей. Как иначе назвать его после этого, милый, если не эксцентриком? Я не стал говорить ей, что заочно проникся симпатией к Реджи. - Значит, роль грома исполнил Реджи? - Да нет же, милый, громом была Марджери. Перри, как только увидел ее, сразу безумно влюбился, она ведь и впрямь хороша собой. Если тебе по вкусу женщины из Полинезии, которых рисовал Шопен. - Может быть, Гоген? - Возможно, - неуверенно отозвалась Урсула. - Во всяком случае, она очень мила, разве что малость глуповата. С Перри она повела себя очень глупо, стала его поощрять. И тут ударил еще один гром. - Еще один гром? - Мужайся, велел я себе. - Ну да. Эта дурочка, в свою очередь, влюбилась в Перри, а ты ведь знаешь, она ему почти в матери годится, и у нее есть ребенок. Ну, может, в матери и не годится, но ему-то всего восемнадцать, а ей уж точно тридцать, хоть она все время твердит, что двадцать шесть, но все равно, совсем неприличная история вышла. Естественно, Реджи совсем захандрил. - У него был простой способ решить проблему - подарил бы Перри портрет Марджери, - предложил я. Урсула укоризненно посмотрела на меня. - В этом нет ничего смешного, милый, - строго заметила она. - Поверь мне, мы все были в полном смятении. Я представил себе, какое это должно быть увлекательное зрелище - некий герцог в полном смятении, однако не стал развивать эту тему, а только спросил: - Ну и что было дальше? - Так вот, Реджи прижал к стене Марджери, и она призналась, что влюблена в Перри и у них был роман за гимнастическим залом - лучшего места не выбрали! Естественно, Реджи жутко возмутился и наставил ей синяк под глазом, чего, сказала я ему, вовсе не следовало делать. Потом он стал разыскивать Перри, чтобы, полагаю, и ему наставить синяк, но, к счастью, Перри уехал домой на уик-энд, так что Реджи его не нашел, и слава Богу, потому что Перри, бедняга, довольно щуплый, тогда как Реджи здоров как бык и жутко вспыльчив. Теперь, когда сюжет стал проясняться, я поймал себя на том, что меня интересует продолжение. - Говори же, что случилось потом? - сказал я. - Потом случилось самое худшее, - выразительно прошептала Урсула. Пригубив бокал, она воровато оглянулась, проверяя, не подслушивает ли вся Венеция, выбравшаяся из домов, чтобы опрокинуть стаканчик перед ланчем. Затем наклонилась вперед и потянула меня за руку. Я тоже наклонился. - Они сбежали, - прошипела она мне на ухо и откинулась на стуле, чтобы лучше видеть, какое впечатление произвели на меня ее слова. - Ты хочешь сказать - Реджи и Перри сбежали? - спросил я, изображая удивление. - Балда, - рассердилась она. - Ты отлично понимаешь, что я подразумеваю. Перри и Марджери сбежали. Прошу тебя, перестань надсмеиваться, это очень серьезное дело. - Прости, - ответил я. - Продолжай. - Ну вот, - сказала Урсула, сменив гнев на милость. - Сам понимаешь, переполох был ужасный. Реджи пришел в ярость, потому что Марджери не просто сбежала, но и взяла с собой ребенка и няню. - Прямо какое-то массовое бегство... - Конечно, - продолжала Урсула, - отец Перри тоже страшно переживал. Каково-то было герцогу простить адюльтерацию своему единственному сыну. - Но ведь в адюльтере обычно бывает повинен супруг, - возразил я. - Мне все равно, кто повинен, - настаивала она. - Была адюльтерация, и все тут. Я вздохнул. Проблема сама по себе выглядела достаточно сложной без того, чтобы Урсула осложнила ее своими интерпретациями. - Так или иначе, - сообщила она, - я сказала Марджери, что это вроде как кровосмешение. - Кровосмешение? - Ну да, парень-то был совсем еще юный, а ей должно быть известно, что адюльтерация дозволяется только взрослым. Я подкрепился хорошим глотком бренди. Было очевидно, что с годами Урсула отнюдь не исправилась. - Знаешь что, - сказал я, - лучше доскажи мне все остальное за ланчем. Я тебя приглашаю. - О, милый, в самом деле? Чудесно. Только мне нельзя долго задерживаться, я еще должна повидать Марджери, потому что не знаю, где Реджи и когда появится герцог. - Ты хочешь сказать, - произнес я с расстановкой, - что все эти люди, о которых ты говоришь, находятся здесь, в Венеции? - Ну, конечно, милый. - Ее глаза округлились. - Я потому и нуждаюсь в твоей помощи. Разве ты не понял? - Нет, - признался я, - не понял. Но заруби себе на носу - я не намерен впутываться в эти дела. А пока пойдем, позавтракаем... куда бы ты хотела? - Я предпочла бы "Смеющийся кот", - ответила Урсула. - Это где же? - Не знаю, но мне очень хвалили этот ресторан, - сказала она, пудря нос. - Ладно, я выясню. Подозвав официанта, я рассчитался и спросил, как добраться до "Смеющегося кота". Оказалось, что он расположен недалеко от площади Святого Марка, и мы быстро дошли до этого маленького, уютно обставленного ресторанчика; судя по тому, что большинство посетителей составляли венецианцы, следовало ожидать, что нас будут потчевать достаточно сытными блюдами. Мы присмотрели себе столик на свежем воздухе, под тентом, и я заказал мидии в сметане и с петрушкой, а также приготовленную на корсиканский лад баранью лопатку с каштановым пюре. Мы уже принялись за тающую во рту молодую баранину и подумывали о том, чтобы заказать сыр и какие-нибудь фрукты, когда Урсула, глядя куда-то мне за спину, испуганно вскрикнула. Я повернул голову и увидел, как к нашему столику галсами, точно яхта, приближается могучего сложения пьяный джентльмен. - О Господи, это Реджи, - вымолвила Урсула. - Как он узнал, что они в Венеции? - Ничего, - подчеркнул я, - главное, что их нет здесь. - Но они могут появиться с минуты на минуту, - простонала она. - Я договорилась встретиться здесь с ними и с герцогом. Что будем делать? Быстро, милый, придумай что-нибудь. Как я ни противился, похоже было, что мне не избежать участия в этой нелепой истории. А потому, глотнув для бодрости бренди, я встал, встречая Реджи, который в эту минуту чудом добрался-таки до нашего столика. - Реджи, милый! - воскликнула Урсула. - Какой приятный сюрприз! Что ты делаешь в Венеции? - Привет, Урсула, - отозвался Реджи, покачиваясь, с трудом фокусируя взгляд и выговаривая слова. - Я в-в Вен... Венешии, штоб убить одну гряжную крысу... маленькую вшивую гряжную крысу, вот заччем я в Венешии... яшно тебе? Реджи обладал не только богатырским сложением борца, владеющего всеми мыслимыми приемами, но и широким лицом питекантропа с клочковатой бородой и усами. Лысую макушку обрамляли длинные, до плеч волосы. Далеко не привлекательную внешность дополняли мешковатый грубошерстный костюм оранжевого цвета, красный свитер и сандалии. Тем не менее он явно был способен убить юного Перри, попадись тот ему под руку, и я начал подумывать над тем, как бы выманить его из этого ресторана, пока не появились другие действующие лица. - Реджи, дорогой, познакомься, это мой друг Джерри Даррелл, - пролепетала Урсула. - Раджнакомитша, - сказал Реджи, сжимая мою руку в пятерне величиной с добрый окорок. - Выпьешь с нами? - спросил я и подмигнул Урсуле в ответ на ее предостерегающий взгляд. - Выпить, - прохрипел Реджи, грузно опираясь руками на стол. - То што надо... выпить... как шледует... большой штакан... сотни штаканов... двойной вишки с содовой. Я принес стул, он тяжело опустился на сиденье. Подозвав официанта, я заказал виски. - Ты уверен, что тебе еще нужно пить? - неосмотрительно спросила Урсула. - Мне кажется, с тебя уже хватит, дорогой. - По-твоему, я пьян? - зловеще осведомился Реджи. - Нет-нет, - поспешила Урсула исправить свою ошибку. - Просто мне показалось, что не стоит больше пить. - Я, - Реджи ткнул себя в грудь пальцем толщиной в банан, чтобы мы не сомневались, кого он подразумевает, - я шрезв как тудья. Официант поставил на стол перед Реджи стакан с виски. - Выпить, вот што мне надо, - сказал Реджи, поднимая стакан не очень твердой рукой. - Шмерть всем пар... парвшивывым дохлым ариш... ариштократичешким шутенерам. Осушив стакан одним глотком, он удовлетворенно откинулся на спинку стула. - Ешшо один, - весело объявил он. - Как насчет того, чтобы прогуляться до площади Святого Марка и продолжить там? - небрежно предложил я. - О! Да-да, отличная идея, - подхватила Урсула. - У меня нет предрашшудков, - важно отозвался Реджи. - Мне вше равно, где пить. - Отлично, значит - Святой Марк. - И я попросил официанта принести счет. Однако не успел он выполнить мою просьбу, как нас (выражаясь словами Урсулы) поразил гром среди ясного неба. Она испуганно вскрикнула, я повернул голову и узрел рядом с собой аристократического вида длинного худого джентльмена, смахивающего на серого богомола в элегантном костюме и ботинках, явно шитых на заказ. Его облачение дополнял старый итонский галстук, а из грудного кармана пиджака торчал ирландский льняной платок величиной с кроличий хвостик. Серебристо-серая шляпа венчала голову с серебристо-серым лицом и серебристо-серым моноклем, вставленным в серебристо-серый глаз. Из чего я заключил, что перед нами герцог Толпаддльский. - Урсула, дитя мое, ради Бога, извини за опоздание, но этот злосчастный катер сломался, - заговорил он, улыбаясь Реджи и мне и излучая отработанное обаяние в полной уверенности, что голубая кровь в венах всегда делает его желанным гостем, как бы он ни опаздывал. - О, о... э... о, ничего страшного, - пролепетала Урсула. - А кто эти твои друзья? - милостиво осведомился герцог, готовый обращаться со мной и Реджи как с представителями человеческого рода. Не без удовольствия я заключил, что герцог и Реджи не знакомы друг с другом. Откинувшись на спинку стула, я улыбнулся Урсуле, которая смотрела на меня отчаянными глазами. - Представь же нас, дорогая, - сказал я. Отчаяние в ее глазах сменилось бешенством. - Ну, - молвила она наконец, - это мой старый друг Джерри Даррелл, а это... это... э... это Реджи Монтроз. Герцог оцепенел, и милостивое выражение на миг покинуло его лицо. Тут же он приосанился и вставил монокль покрепче в глаз, готовясь блюсти приличия. - Хто этто? - вопросил Реджи, с трудом фокусируя взгляд на герцоге. Урсула с мольбой поглядела на меня. Я пожал плечами. Предотвратить было не в моих силах. - Хто эттот парень? - повторил Реджи, указывая на герцога банановым пальцем. - Это... э... это... э... герцог Толпаддльский, - пропищала Урсула. Затуманенное алкоголем серое вещество Реджи не сразу усвоило эту новость, но все же усвоило. - Толпаззл? Толпаззл? Ты хошь шказать, это отец того маленького убблюдка? - Вот что, - сказал герцог, неприметно озираясь, как озирается английский джентльмен, питающий ненависть к публичным перепалкам, - вот что, старина, нельзя ли поспокойнее? Не пристало так выражаться перед дамами. Реджи тяжело поднялся со стула и покачал толстенным пальцем перед орлиным носом герцога. - Только не учи меня, как выражаться, - воинственно произнес он. - И не давай мне шшоветов! Иди лучше со швоими шоветами к тому вонючему щенку, которого проижвел на швет, если только ты шам его проижвел, потому что, глядя на тебя, не шкажал бы, что, шпошобен проижвешти даже умштвенно отшталого чихуахуа. С этими словами он, к моему облегчению, так же тяжело опустился обратно на стул, причем едва его не опрокинул. Пока Реджи с трудом восстанавливал равновесие, лицо герцога медленно наливалось кровью. Не очень-то приятно было знать, что Реджи, как ни дурно он себя вел, являлся истцом, а сын герцога - обвиняемым. - Думаю, - сказал герцог, призвав на помощь отработанную в веках аристократическую выдержку, - думаю, нам следует сесть и потолковать в цивилизованном духе, не опускаясь до вульгарной брани. В ответ Реджи громко и внятно послал его. - Реджи, дорогой, веди себя прилично, - взмолилась Урсула. - Кто? - проникновенно вопросил Реджи, словно обратился за ответом к мудрецу. - Кто он такой, этот старпер, а? - Садитесь, сэр, присоединяйтесь к нам, - радушно произнес я. Урсула наградила меня взглядом, который испепелил бы мою особу, если бы я не веселился так в душе. - Благодарю, - холодно отозвался герцог, - но я не вижу свободного стула, и ваш приятель ясно дает понять, что я тут, мягко выражаясь, лишний. - Сейчас будет стул, - любезно ответил я, подзывая официанта. Тотчас явился стул, и герцог осторожно сел, точно боясь, что он сломается под ним. - Что-нибудь выпьете, сэр? - спросил я, изображая заботливого хозяина. - Выпить, - довольно вымолвил Реджи. - Чертовски большие стаканы... дешятки литроф, бочки мальвазии... беж вина голова не работает. - Благодарю, - ответил мне герцог, - если можно... рюмочку хереса. - Этот ваш щенок совсем не пьет, - вмешался Реджи. - Потребляет только кока-колу и материнское молоко... наштоящий шла... шла... шлабак... бесхрехребетный тип. - Послушайте, мистер Монтроз, - нетерпеливо произнес герцог, барабаня холеными пальцами по столу. - Я не желаю препираться с вами. Мой приезд в Венецию вызван отнюдь не желанием причинить вам какие-либо неприятности. Если позволите, я постараюсь прояснить ситуацию и в какой-то мере успокоить вас. - Единштвенный шпошоб ушпокоить меня - вытащить вашего паршивого щенка из постели моей жены, - громко возвестил Реджи. Герцог в замешательстве окинул взглядом ресторан. Окружающие нас итальянцы, не привыкшие к таким откровенным разборкам среди англосаксов (особенно британцев), смотрели на нас с живейшим интересом. - Именно для этого я и приехал в Венецию, - сообщил герцог. - И што же ты хочешь шделать? Наушкать его ешшо на чью-нибудь жену? - Я намерен серьезно поговорить с ним, - ответил герцог. - Мне эта связь противна так же, как вам, если не больше. И ей будет положен конец. - Не шмей называть мою жену шва... шва... швязью. - Реджи побагровел до такой степени, что казалось - его вот-вот хватит удар. - Кто ты такой, черт дери, штобы называть мою жену швязью, а? - Не вижу ничего пренебрежительного в этом слове, - холодно ответствовал герцог, - однако вы должны согласиться, что такое положение терпеть невозможно. Не говорю уже о разнице в возрасте. Это само по себе ужасает. Но если отставить это в сторону, вам должно быть ясно, что мальчик, как-никак, наследует титул герцога, а это обязывает его быть разборчивым в своих связях. Реджи не сразу подобрал нужные слова для ответа. - Клянусь, - сказал он наконец, - ты шамый большой кушок хо... ходячего коншкого навоза, какой я когда-либо видел. - Реджи, дорогой, разве можно говорить такие вещи герцогу? - воскликнула шокированная Урсула. - А почему нельзя? - рассудительно вопросил Реджи. - Ешли он щщитает, что моя жена неровня его паршивому щенку, тогда он без шон... без шон... шомнения самый большой и самый вонючий ходячий кушок коншкого навоза за пределами ипподрома Ашкот. Спорщики сверлили друг друга свирепыми взглядами. И в эту самую минуту Урсула снова взвизгнула, потому что нас второй раз поразил гром среди ясного неба. В ресторан, держась за руки, вошли Перри и Марджери. Она - миловидная женщина, отдаленно похожая на девиц с полотен Гогена, он - стройный, гибкий, пригожий молодой человек в байроновском стиле. Не успел я сделать эти наблюдения, как Реджи, взревев, точно поранивший лапу лев с несварением желудка, поднялся со стула и дрожащим пальцем указал на влюбленную парочку, которая в ужасе замерла на месте, потрясенная внезапной встречей. - Вот они - твой паршивый щенок и его швязь, - прокричал Реджи. - Сейчас я... Черт дернул меня встать и положить руку на плечо Реджи, чтобы удержать его от опрометчивых действий. - Постой, Реджи, - сказал я, - ты же в три раза здоровее его... Я не успел договорить. Схватив отвороты моего пиджака огромной ручищей, Реджи поднял меня, как пушинку, и аккуратно опустил прямо на тележку со сладостями, которую весьма кстати катил мимо нас один из официантов. Мое приземление на тележке причинило непоправимый ущерб персикам с мороженым и ликером, роскошному клубничному торту, изысканному бисквиту со всякой липкой начинкой и великому числу сортов мороженого. Вид столь буйного проявления силы вывел Перри из оцепенения, он отпустил руку Марджери и обратился в стремительное бегство. Издав еще одно львиное рыканье, Реджи с поразительным для его сложения проворством помчался вдогонку, сопровождаемый по пятам Марджери, которая кричала: "Убийца, не смей его трогать!" Следом за ней бежал герцог, крича: "Если с его головы упадет хоть один волос, я подам на вас в суд!" Облепленный мороженым, бисквитом и клубникой, я сделал единственное, что мне оставалось, - швырнул на стол пачку банкнотов, схватил за руку Урсулу и побежал за нашими соотечественниками. Оказалось, что Перри несколько опрометчиво выбрал для бегства переулок, ведущий к площади Святого Марка. Держись он и дальше одних переулков, пожалуй, смог бы уйти от погони, но Перри выскочил, распугивая полчища голубей, на просторы огромной площади, где превосходство Реджи в скорости погубило беглеца. У Большого канала Реджи настиг его и схватил за шиворот. Когда мы, тяжело дыша, прибежали туда же, Реджи тряс Перри, будто куклу, осыпая бессвязной бранью. Конечно, мне следовало бы вмешаться, однако я уже испытал на себе реакцию Реджи на такие попытки и, учитывая непосредственную близость канала, посчитал, что мне больше подходит роль труса. - Отпустите его, вы, громила! - прокричал герцог, запинаясь от недостатка воздуха. - Отпусти его, отпусти, отпусти, он совсем слабенький! - визжала Марджери, колотя ладонями по широкой бесчувственной спине супруга. - Дорогой, это все ты виноват, - тигрицей обрушилась на меня Урсула. - Сделай же что-нибудь! Не успел я, однако, упрекнуть ее в вероломстве, как Реджи подтянул Перри к себе вплотную, сверля его взглядом. - Меня тошнит от этого твоего паршивого папаши, и меня тошнит от тебя, - заорал он. - Так, значит, по мнению твоего вонючего родителя, моя жена недоштаточно хороша для тебя, а? Ладно, я вам покажу - вот ражведушь с ней, и можешь брать ее в жены, будь ты проклят! Площадь Святого Марка - излюбленный аттракцион туристов, посещающих Венецию, а потому вполне естественно, что за нами с великим интересом следила многотысячная и многонациональная толпа. - Что ты с-с-с-сказал?.. - вымолвил побледневший Перри, по-прежнему сотрясаемый ручищами Реджи. - Разведусь с женой, и можешь сам жениться на ней, черт бы тебя побрал, - прорычал Реджи. - Браво! Вот это ход! - донесся из толпы голос какого-то француза. - Можете не сомневаться, мой сын поступит как положено, - возвестил герцог, переварив слова Реджи. - Как-никак, он учился в привилегированной школе и знает, как следует вести себя джентльмену. - Но я не хочу жениться на ней, - выдохнул Перри. - Как? - сказал Реджи. - Как? - воскликнул герцог. - Как? - чуть не хором подхватили Марджери и Урсула. - Странный народ эти англичане, верно? - обратился француз к окружающим его зевакам. - Я слишком молод, чтобы жениться, - жалобно произнес Перри. - Мне еще только восемнадцать лет. - Как, ты отказываешься вернуть моей жене звание достойной женщины? - осведомился Реджи, осмысливая услышанное. - Я не женюсь на ней, если вы это подразумеваете, - с раздражением ответил Перри. - И должен добавить, что я согласен с моим сыном. Совершенно неподходящая партия, - опрометчиво заявил герцог. Смерив взглядом лицо Перри, Реджи повернулся к его отцу. - Говнюки вы оба, - заключил он и, не давая нам опомниться, поднял Перри, словно младенца, и швырнул его в Большой канал. После чего схватил герцога и отправил его следом. Должен сознаться, мне доставило искреннее удовольствие созерцать редкостное зрелище, когда герцог и его наследник вынырнули на поверхность, отфыркиваясь. Два карабинера, которые до той поры спокойно, как и надлежит настоящим итальянцам, наблюдали происходящее, решили - с явной неохотой, - что как представители закона и порядка обязаны что-то предпринять. Элегантно, точно два павлина, они подошли к Реджи. - Пардон, синьор, - заговорил один из них на безупречном английском языке, - у вас какие-то неприятности? Для Реджи наступил ответственный момент, и я с восхищением смотрел, как он выходит из трудного положения. - Вы очень любезны, но я не нуждаюсь в помощи, - ответствовал он гордо, хоть и не совсем внятно. - Мою жену соблазнил сын герцога. Я приехал сюда отвезти ее домой, пошкольку мне шдается, что теперь она излечилась от своей безрассудной страсти. Герцог и его сын перед вами - это та странная парочка, что затеяла плескаться в канале. Я не собираюсь подавать на них в суд. Пошли, Марджери, следуй за мной. С этими словами он взял за руку покорную, растерянную Марджери и проложил себе путь через толпу, оставив меня в обществе мокрого и сердитого герцога с его отпрыском и двух учтивых, но любопытствующих представителей итальянской полиции. Два часа ушло у нас на то, чтобы объяснить, в чем было дело, кто такой герцог, кто такой Перри, кто такой я, кто такая Урсула, кто такие (на случай, если удастся их найти) Реджи и Марджери. Сверх того нам пришлось ответить на всевозможные дополнительные вопросы бюрократической машины, как то - год рождения каждого, не страдали ли наши бабушки куриной слепотой, и так далее. В конце концов, еле держась на ногах от усталости, мы с Урсулой простились с герцогом и его обиженным сыном и наследником, после чего нашли приют в уютном баре на краю площади Святого Марка. - Милый, ты был просто великолепен, - нежно произнесла Урсула, гладя на меня своими огромными синими глазами. - Отделался от этих ужасных полицейских с таким аплумбом. - Апломбом, - машинально поправил я. - Все равно. Я так гордилась тобой. - Спасибо. Что будешь пить? - Граффити, если можно. Со льдом. - Принесите мадам мартини со льдом, - перевел я официанту, - а мне двойной бренди с содовой. - Я так рада, - сказала Урсула, - что мне удалось решить проблемы Реджи. - Мне показалось, что он сам с этим справился. - Нет-нет, дорогой, - принялась объяснять Урсула. - Если бы не я, и не герцог, и не твоя помощь, конечно, Реджи не знал бы, что делать. - Почему бы тебе не перестать помогать своим друзьям? - спросил я. - Почему бы не оставить их в покое? - Их никак нельзя оставлять в покое, - возразила она. - Только оставь их в покое, они такого натворят... Послушай, согласись - если бы я не вмешалась, Реджи и Марджери ни за что не поладили бы. В этом случае я сыграла роль катапульты. - Катализатора? - Милый, когда только ты перестанешь поправлять меня? Ты просто очарователен, но эта твоя привычка без конца поправлять меня действует мне на нервы. - Ты в самом деле считаешь меня очаровательным? - удивился я. - Я всегда считала тебя очаровательным, только не понимаю, какое это имеет отношение к Реджи и Марджери, - торопливо произнесла Урсула. - Честно говоря, в данный момент мне совершенно безразлично, как сложится будущее Реджи и Марджери. По-моему, они достойны друг друга. По-моему, герцогу и его сыну не мешает найти себе жен, и, подводя итоги всей этой дурацкой истории, хочу сказать, что я приехал в Венецию поразвлечься, а ты прелестная женщина. Так почему бы нам не выбросить из головы этих скучнейших английских мелкопоместных дворянчиков и не поговорить о том, чем мы займемся сегодня ночью... причем предупреждаю, без секса не обойдется. Урсула порозовела - отчасти от смущения, отчасти от удовольствия. - Ну, я даже не знаю, - начала она, и я с радостью ждал продолжения. - Я собиралась сегодня лечь пораньше. - Дорогая, ты не могла сделать лучшего предложения! - воскликнул я. - Ты отлично знаешь, что я подразумевала, - дернула она уздечку. - Теперь, когда ты решила весь комплекс проблем Реджи, Марджери, Перри и герцога, - возразил я, - почему бы тебе не расслабиться. Приглашаю тебя на безнравственный сексуальный ужин, а потом решишь, где тебе провести оставшиеся два дня в Венеции - то ли в твоем убогом пансионате, то ли в спальне величиной с бальный зал, с видом на Большой канал. - О-о-о! У тебя спальня с видом на Большой канал... развратник! - Давай так - ты возвращаешься в свою гостиницу и переодеваешься, я отправляюсь в свою, прослежу, чтобы в моем люксе навели надлежащий порядок, и в половине восьмого захожу за тобой. К тому времени, надеюсь, ты успеешь решить, стоит ли поменять твою жалкую обитель на одну из роскошнейших спален Венеции. Ужин удался на славу, и Урсула была в ударе. Когда дошла очередь до кофе и бренди, я спросил, надумала ли она переменить жилье. - Милый, ты романтичен, - игриво сказала она. - Совсем как Пасадубль. - Кто? - удивился я. - Ну, ты знаешь, тот великий итальянский любовник. - Ты хочешь сказать - Казанова? - Милый, ты опять меня поправляешь, - холодно заметила Урсула. - Извини, - сказал я покаянно, - мне страшно лестно, что ты считаешь меня таким же романтичным, как Пасадубля. - Ты всегда был по-своему романтичен, - сообщила она. - Скажи, твоя спальня в самом деле такая большая и из окна действительно видно Большой канал? - Да - на оба вопроса, - горестно произнес я. - Должен, однако, сознаться, мне было бы куда приятнее, если бы для тебя мое личное обаяние было важнее, чем размеры и расположение моей спальни. - Я же говорю - ты романтичен, - пробормотала Урсула. - Почему бы нам не отправиться в твою гостиницу, выпить по рюмочке и посмотреть на твой люкс? - Блестящая идея, - горячо подхватил я. - Пошли? - Милый, это не романтично. Лучше поплывем. - Конечно, - сказал я. Урсула предпочла катеру гондолу. - Понимаешь, - она вздохнула с наслаждением, - я всего четыре дня как в Венеции, и каждый вечер выбирала гондольера. - Никому не говори, - ответил я, целуя ее. В пышном белом платье она была так хороша, что даже гондольер (деловой и циничный представитель млекопитающих) был восхищен. - Милый, - сказала Урсула, принимая театральную позу в свете фонарей на пристани, - я уже предвкушаю наш роман. С этими словами она шагнула внутрь гондолы, сломала каблук и плюхнулась в Большой канал. Зная, что она плавает, как выдра, я мог бы ограничиться минимумом джентльменских усилий, чтобы помочь ей выбраться из воды, однако пышное платье, намокнув, обмоталось вокруг ног Урсулы и потянуло ее на дно. Волей-неволей пришлось мне сбросить пиджак и ботинки и нырять следом за ней. В конце концов, не в меру наглотавшись воды, я сумел подтащить ее к берегу, где гондольер помог поднять ее на пристань. - Милый, ты так храбро меня спас... Надеюсь, ты не очень промок, - выдохнула Урсула. - Самую малость, - ответил я, подсаживая ее в гондолу. Когда мы доплыли до гостиницы, ее била дрожь, и я велел ей принять горячую ванну. Когда она вышла из ванной, у нее поднялась температура. Сколько она ни твердила, что все в порядке, я настоял на том, чтобы она легла в постель в моей просторной спальне. К полуночи температура поднялась настолько, что я встревожился и вызвал врача - сердитого сонного итальянца, явно не знакомого с клятвой Гиппократа. Он дал Урсуле какие-то таблетки и заверил, что она поправится. На другой день я отыскал приличного врача и услышал от него, что у Урсулы воспаление легких. Две недели я преданно ухаживал за ней, пока медики не посчитали, что ей можно ехать домой. Я проводил ее в аэропорт. Когда объявили посадку, Урсула обратила на меня полные слез, огромные синие глаза. - Милый, это был такой чудесный роман, - сказала она. - Надеюсь, ты со мной согласен. - Я ни на что не променял бы эти дни, - ответил я, целуя ее теплые губы. Даже Пасадубль, сказал я себе, не мог бы проявить большего такта. СМЯТЕНИЕ ОТ ЧТЕНИЯ Выросший в семье, где книги почитались столь же необходимыми для жизни, как пища, воздух и вода, я всегда поражался, как мало читает средний человек. Недоверие, с каким известные диктаторы относились к книгам, казалось мне странным, ведь книга не только учитель, но и прекрасный друг. Велико влияние книг на людей, достаточно назвать "Происхождение видов", "Капитал", Библию, но какое смятение в умах может произвести книга, я по-настоящему узнал лишь после того, как принес в гостиницу "Ройял Пэлис Хайклифф" труды Хэвлока Элиса. По прибытии в Борнмут я первым делом помчался в мою любимую книжную лавку на Крайстчерч-роуд. В высоком узком здании здесь помещается огромное увлекательнейшее собрание новых и букинистических книг. На первом этаже и в подвале на вас устремлены несколько ядовитые взоры новых книг в разноцветных суперобложках, но поднимитесь наверх по скрипучим неровным ступенькам, и вам откроется диккенсовский ландшафт. В каждой комнате от пола до потолка выстроились на полках плотные ряды старых книг. Полки встречают вас на узких лестничных площадках, и дальше они окружают вас со всех сторон, образуя чудесное, теплое, ароматное чрево. Возьмите любую книгу - у каждой свой запах. Одна пахнет не только пылью, но и грибами, другая - осенним лесом или цветущим ракитником под ярким солнцем, третья - жареными каштанами. Есть книги, пахнущие едким дымком горящего угля, есть благоухающие медом. Но мало запахов - они дивные на ощупь в своих тяжелых кожаных переплетах, лоснящиеся, точно тюленья кожа, с жилками золотых букв на глянцевитых корешках. Книги толщиной с бревно, книги тонкие, как прутик, бумага толстая и мягкая, как листья наперстянки, хрустящая и белая, как лед, легкая и ломкая, как иней на паутине. А цвета переплетов... Цвета восхода и захода, багряной осенней листвы, покрытых вереском зимних холмов; форзацы - разноцветные, мраморные, точно некие марсианские облака. И всем этим упиваются и наслаждаются ваши органы чувств еще до того, как вы прочли названия ("Великий Красный остров - Мадагаскар", "От Пекина до Лхасы", "Через бразильские дебри", "Сьерра-Леоне - люди, продукты и тайные общества") и вот наступила дивная минута, когда вы открываете книгу, словно волшебную дверь. Тотчас книжная лавка куда-то исчезает, и вы вместе с Уоллесом впитываете густые запахи Амазонии, вместе с Мэри Кингсли торгуетесь с продавцом слоновой кости, вместе с Дю Шаллю оказываетесь лицом к лицу с разъяренной гориллой, в тысячах романах предаетесь любви с тысячами прекрасных женщин, вместе с Сидни Картоном идете на гильотину, смеетесь вместе с тремя джентльменами в одной лодке, отправляетесь вместе с Марко Поло в Китай. И все это вы делаете, стоя на жестком неровном полу, с магическим паспортом в руках, без малейших затрат. Вернее, мне следовало бы сказать, что вам это может не стоить ни гроша, ибо лично я не способен войти в книжную лавку без денег и выйти из нее с пустыми руками. Всякий раз моя чековая книжка худеет, и чаще всего приходится вызывать такси, чтобы отвезти мою добычу. В данном случае я уже истратил куда больше, чем предполагал (но какой сколько-нибудь решительный, волевой человек устоит против соблазна купить книгу о слонах или про анатомию гориллы?), когда, мирно сидя на корточках перед очередной полкой, прямо перед собой (так что пропустить было невозможно) увидел тома издания, о котором давно мечтал. В темно-бордовых матерчатых переплетах, они отличались друг от друга только толщиной. Крупные буквы названия почти стерлись, так что этот книжный ящик Пандоры вполне мог бы остаться незамеченным мной, не пробейся в эту самую минуту сквозь пыльное оконное стекло луч зимнего солнца, позволяя прочесть: Хэвлок Эллис, "Психология секса". Так вот, всякому, кто изучает, содержит, а главное - разводит редких животных, известно, какую огромную роль играет секс и изучение сексуальных импульсов животного, способного рассказать и написать о своих чувствах и переживаниях, то бишь человека, чрезвычайно важно для работы с менее речистыми представителями животного мира. Хотя я располагал достаточно внушительным собранием книг о человеческом сексе, ему недоставало шедевра, за которым я давно охотился, классического труда Хэвлока Эллиса. Конечно, современная наука продвинулась вперед после его написания, и все-таки он во многом сохранял актуальность, не говоря уже про обилие ценной информации. Молодая леди, которая помогла мне отнести книги вниз, явно полагала, что мужчине моего возраста не следовало бы покупать девять томов о сексе. Знающий меня не один год владелец лавки Джон Рэстон был настроен более благожелательно. - Ага, - сказал он, покачиваясь, точно дрессированный медведь, - ага, Эллис. Довольно редкое издание. - Сто лет за ним охочусь, - отозвался я. - Я просто в восторге. - Отличный, чистый экземпляр, - не сознавая юмор своих слов, заметил Джон, взяв в руки и рассматривая том, посвященный гомосексуальности. Итак, моего Хэвлока Эллиса упаковали вместе с еще несколькими, замеченными в последнюю минуту книгами (назовите мне любознательного человека, которого не привлекли бы такие названия, как "Речь обезьян", или "Дневник работорговца", или "Патагонцы"), и Джон Рэстон позаботился о том, чтобы меня отвезли в гостиницу, где всю последующую неделю я почти не расставался с Хэвлоком, всюду носил с собой какой-нибудь из девяти томов, отмечая карандашом сведения, полезные для работы с разведением животных. Мне было невдомек, что в пустующей среди зимы гостинице ее персонал изучал мои повадки почти так же внимательно, как я изучал своих животных. А видели они, что, перемещаясь из коктейль-бара в ресторан и из ресторана в гостиную, я постоянно читаю одну книгу (все тома выглядели одинаково), делая на ходу какие-то пометки. Когда в половине восьмого утра мне приносили в номер завтрак, я лежал в постели с Хэвлоком, и с ним же в два часа ночи меня видели ночные швейцары. Несомненно, в этой книге было что-то особенное, если я никак не мог от нее оторваться, подолгу не произнося ни слова. Я и не подозревал, как всех заинтриговало мое увлечение Хэвлоком, пока итальянский бармен Луиджи однажды не обратился ко мне: - Должно быть, мистер Даррелл, это очень интересная книга? - Ага, - промямлил я. - Хэвлок Эллис. Луиджи довольствовался этим, не желая сознаваться, что имя Хэвлока Эллиса ему ничего не говорит. После него заместитель управляющего гостиницей, австриец Стивен Грамп, тоже спросил меня: - Должно быть, мистер Даррелл, книга очень интересная? - Ага, - ответил я. - Хэвлок Эллис. Он тоже не захотел обнаруживать свое невежество и лишь глубокомысленно кивнул. Я же был до того пленен не только собственно исследованиями Хэвлока, но и стилем письма, в котором угадывался нрав автора - серьезный, педантичный, лишенный чувства юмора, типичный для американца, когда он основательно берется за дело, этакая смесь дотошности прусского офицера, вдумчивости шведского артиста и осмотрительности швейцарского банкира, - словом, я был до того пленен всем этим, что совершенно не замечал, как страстно окружающим хочется узнать, что же такое я читаю. Тусклый темно-бордовый переплет и выцветшие буквы на корешке ничего не могли им сказать. Но однажды, совершенно случайно, секрет раскрылся, и поднялось смятение, подобного которому мне редко доводилось наблюдать. Произошло это безо всякого моего умысла, когда я в ресторане читал Хэвлока, уписывая великолепно приготовленные макароны и авокадо (поварами в гостинице работали итальянцы, обслугу составляли англичане). Подцепляя вилкой макароны с пармезаном, я в то же время впитывал сведения о том, что составляет красоту женщины и что ценится или, напротив, отвращает в различных частях света. И остановился на употребляемой на Сицилии фразе, сулившей интересные умозаключения. Если бы только я понимал, что она означает. Увы, этот Хэвлок явно полагал, что все его читатели безупречно владеют итальянский языком, и не потрудился напечатать в сноске перевод. Поломав голову над загадочной фразой, я вспомнил, что метрдотель Инноченцо родом с острова Сицилия. И подозвал его, не подозревая, что поджигаю бикфордов шнур, соединенный с бочонком пороха. - Что-нибудь не так? - спросил он, озирая стол большими карими глазами. - Все чудесно, - ответил я. - И я не поэтому подозвал тебя. Ты ведь говорил, что родился на Сицилии, верно? - Так точно, - кивнул он, - на Сицилии. - Так, может быть, ты переведешь для меня вот это? - Я указал на заинтриговавшее меня выражение. Эффект был странный и совершенно неожиданный. Прочтя фразу необыкновенно расширившимися глазами, он посмотрел на меня, растерянно отступил на несколько шагов, вернулся, прочитал еще раз, снова посмотрел на меня и отпрянул, как если бы у меня вдруг выросла вторая голова. - Что это за книга? - спросил Инноченцо. - Хэвлок Эллис. "Психология секса". - Вы уже целую неделю читаете ее, - укоризненно произнес он, точно поймал меня на чем-то недозволенном. - Так ведь он написал девять томов, - возразил я. - Девять?! Девять? И все о сексе? - Ну да. Это обширный предмет. Но меня сейчас интересует - верно ли, что вы на Сицилии так говорите о женщинах? - Я? Никогда, никогда! - поспешил заявить Инноченцо. - Я никогда так не говорю. - Никогда? - разочарованно осведомился я. - Может быть, мой дед иногда так выражался, - сказал он. - Но теперь так не говорят. О, нет, нет! Только не теперь. Он не отрывал глаз от моей книги. - Вы сказали, что этот человек написал девять книг? И все о сексе? - Ну да. О всех аспектах секса. - И вы всю неделю читаете про это? - Ну да. - Стало быть, вы теперь эксперт. - Он смущенно усмехнулся. - Нет, это он эксперт. Я только учусь. - Девять книг, - изумленно протянул он, потом вернулся мыслями к работе. - Вам принести еще сыра, мистер Даррелл? - Нет, спасибо. Только еще вина. Инноченцо принес вино, откупорил, налил мне две капли на пробу, пожирая глазами книгу. Я одобрил вино, он наполнил бокал. - Девять книг, - произнес он, осторожно свинчивая со штопора пробку. - Девять книг о сексе. Мама миа! - Да-да, - подтвердил я. - Хэвлок поработал добросовестно. Инноченцо удалился, и я снова обратил взгляд на тексты Хэвлока, основательно и дотошно изучавшего нравы пылких сицилийцев. Откуда мне было знать, что мой пылкий сицилиец рассказывает официантам, что у мистера Даррелла есть девять томов о сексе - рекордная цифра для постояльцев любой гостиницы в мире. Сия новость распространилась со скоростью степного пожара. Когда во второй половине дня я вернулся из очередного похода в магазины, сразу два швейцара поспешно открыли мне двери, а за стойкой, ослепительно улыбаясь, собрался целый цветник из прелестных регистраторш. Столь неожиданный энтузиазм слегка озадачил меня, однако мне не пришло в голову связать его с тем фактом, что в моем владении находились девять томов Хэвлока Эллиса. Поднявшись в свой номер, я заказал по телефону чай и лег на постель с книгой. Вскоре явился с моим заказом дежурный официант Гэвин, высокий, стройный молодой человек с изящным профилем, большими голубыми глазами и шапкой белокурых волос, напоминающих нечесаную гриву арабского скакуна. - Добрый день, - сказал он, уставясь на мою книгу. - Добрый день, Гэвин, - отозвался я. - Поставь чай на стол, если не трудно. Он выполнил мою просьбу и остался стоять, глядя на меня. - Да? - спросил я. - Тебе что-нибудь нужно? - Это у вас та грязная книга? - Грязная! - возмутился я. - Это Хэвлок Эллис, крупнейший специалист по психологии секса. Грязная книга - скажешь тоже! - Ну да, - настаивал Гэвин. - Я насчет секса. - Секс, что бы ни думали англичане, отнюдь не грязный предмет, - резковато ответил я. - Ну, понимаете... я знаю, что это не так, - уступил Гэвин. - Но, понимаете... я хотел сказать... все думают так, разве нет? - К счастью, существует небольшое меньшинство, придерживающееся других взглядов, - возразил я. - Надеюсь, ты принадлежишь к этому меньшинству. - О да. Я хотел сказать, что я всецело за секс, да. По-моему, так всякий волен делать, что хочет, в каком-то смысле. Конечно, кроме того, что не положено... сами понимаете, например, одурманивать девушек и отправлять их в такие места, как Буэнос-Айрес... - Верно, - серьезно согласился я. - В сексе тоже все должно быть честно. Он прерывисто вздохнул, перебирая пальцами салфетку. Его явно мучила какая-то проблема. - Ну и что там говорится? - спросил наконец Гэвин. - О чем? - О сексе, конечно. - Какой именно аспект тебя интересует? - Как это понимать - аспект? - озадаченно справился он. - Ну, ты хочешь что-то узнать про обычный секс или про лесбианство, гомосексуализм, садизм, мазохизм, онанизм? - Ух ты! - воскликнул Гэвин. - Он про все это пишет? Честно? - Честно, - ответил я. - Все это разные виды секса. - Силы небесные! Да-а-а... Что ж, наверно, вы правы. Сам живи и другим не мешай, как говорится. - Вот именно. Гэвин завязал узелок на салфетке и похлопал им по ладони. Ему не терпелось о чем-то спросить. - У тебя есть проблемы? - спросил я. Он вздрогнул. - У меня?! - Он попятился к двери. - Ничего подобного! У меня никаких проблем. У меня? Никаких. - Стало быть, доктор Хэвлок Эллис не может тебе помочь? - Нет-нет... То есть... У меня нет проблем. Какие бывают у некоторых людей. Я зайду за подносом попозже, ладно? Он поспешно удалился. И я представил себе, что вести о Хэвлоке Эллисе сейчас взбудоражат всю гостиницу, как будоражат джунгли сигнальные барабаны. Попивая чай, я ждал, что последует дальше. Не прошло и часа, как снова появился Гэвин. - Как вам чай? - справился он. Прежде Гэвин никогда не спрашивал меня об этом. - Спасибо, все в порядке, - ответил я выжидательно. Гэвин помолчал, ловко вертя поднос на одной ладони. - Прочитали еще? - спросил он наконец. - Несколько страниц. Он надул щеки, вздохнул. - Должно быть, это подходящая книга для человека, у которого... ну, есть проблемы? - Очень полезная. Он обо всем судит здраво, так что у человека не возникает комплекса вины. - Ну да... это хорошо. Комплексы - это плохо, верно? - Очень плохо. Даже вредно для человека. Опять наступило молчание. Гэвин перебросил поднос с левой ладони на правую. - Да-а-а... - протянул он задумчиво. - Есть у меня один друг, страдает от комплекса. - В самом деле? И что же это за комплекс? - Ну, я даже затрудняюсь объяснить. Он совсем недурен собой, как говорится... Словом, парень хоть куда. И девушкам нравится, да. По правде говоря, так две даже передрались из-за него, - не без гордости сообщил Гэвин. - Две португальские горничные... Здорово потрепали друг дружку. Вцепились в волосы, били кулаками. Больно они вспыльчивые, эти иностранки, верно? - Очень вспыльчивые, - подтвердил я. - Это и есть проблема, которая мучает твоего приятеля? Слишком много пылких португальских девушек просятся к нему в постель? - Нет-нет! Нет... нет... не в этом дело. Понимаете, они ему не нравятся. - Ты хочешь сказать, что у него уже есть подружка? - Нет-нет! Дело в том... ему не нравятся девушки, понимаете? - с отчаянием выпалил Гэвин. - То есть ему не нравится... ну, понимаете... возиться с ними. - Ты хочешь сказать, что ему нравятся парни? Он покраснел. - Ну, как бы это сказать... ну, он говорит... понимаете, что возился с некоторыми парнями... ну, и он говорит... Гэвин совсем растерялся. - Говорит, что предпочитает их девушкам? - спросил я. - Ну... да... что-то в этом роде. Так он говорит. - Что ж, в этом нет ничего дурного. Его это беспокоит? - Вы хотите сказать, что можно жить... со странностями, и ничего? - Если человек таким уродился, это вовсе не грех. С этим ничего не поделаешь, как нельзя изменить цвет глаз. - О! - произнес Гэвин, пораженный таким суждением. - Ну да... Пожалуй что и впрямь нельзя. - Твой приятель хотел бы одолжить Хэвлока Эллиса, посмотреть, что тот говорит о гомосексуальности? - Думаю, хотел бы, - нерешительно ответил Гэвин. - Скорее всего, да. Я... гм, спрошу его и скажу вам. - Не хочешь прямо сейчас взять книгу на всякий случай? - Ну... - он уставился на том, который я ему протянул, - ну, пожалуй, я мог бы ее взять... на случай, если он станет читать... н-да, я мог бы... и сразу верну. Хорошо? - Хорошо, - ответил я. - Только скажи ему, чтобы не залил книгу пивом. - Нет-нет, - заверил он, зажав книгу под мышкой и направляясь к двери. - Не залью. И мой первый пациент удалился. Утром пятого дня моего пребывания в гостинице Гэвин принес в номер завтрак с беспечным видом. - Ну? - спросил я. - Моя книга утешила твоего друга? - Моего друга? - недоуменно воскликнул он. - Ну да. Твоего друга с комплексом. - А, его... Ну да... он говорит, книга очень интересная. Я и сам ее полистал. Очень интересно. Дело в том... он пишет об этом очень разумно... не внушает человеку, будто он последняя дрянь, так сказать. - И правильно делает, - отозвался я, попивая чай. - Да. Только вот что должен сказать вам - девушки в регистратуре прямо вне себя от того, что у него там говорится о лесбиянках. - Ты давал книгу им? Ты понимаешь, что управляющий выставит меня из гостиницы, если поймает тебя, а сам ты будешь уволен за распространение порнографии. - Да не поймает он меня, - возразил Гэвин пренебрежительно. - Ну, и что говорят девушки из регистратуры? - поинтересовался я, представляя себе, какие опасности могут подстерегать меня на первом этаже. - Вы Сандру знаете? Блондинку? Довольно симпатичную такую? Так вот, она снимает квартиру вместе с Мэри... С толстушкой, которая носит очки. Так вот, прочитав эту книгу, Сандра заявила, что будет жить отдельно. Дескать, она все время спрашивала себя, с чего это Мэри всегда напрашивается потереть ей спину в ванной, а теперь поняла и больше не желает ничего подобного. Мэри жутко расстроилась... плачет без перерыва и все твердит, что никакая она не лесбиянка. Мол, человеку трудно самому мыть себе спину, и она только хотела помочь Сандре, а та говорит, что ей хватает проблем со своими дружками без того, чтобы Мэри лезла к ней в ванную. - В этом что-то есть, - рассудил я. - А что говорят остальные две? - Так вот, мисс Гемпс, что постарше, не возражает против того, чтобы делить квартиру с Мэри, потому что любит, чтобы ей терли спину, и не видит в этом ничего дурного. А Сандра заявила, что мисс Гемпс задумала соблазнить Мэри, тогда мисс Гемпс страшно разозлилась и сказала, что предпочитает, чтобы девушка терла ей спину, чем чтобы перед ей терли мужчины, как это явно по нраву Сандре. Тут Сандра пришла в ярость и крикнула, что она девица, как и мисс Гемпс, только с той разницей, что сама этого желает, тогда как мисс Гемпс девица поневоле. И теперь они вовсе не разговаривают друг с дружкой. - Неудивительно, - заметил я. - Тебе не кажется, что следует дать им почитать том, который рассказывает о непорочном зачатии? - Да нет, все будет в порядке, - сказал Гэвин. - Им только полезно поцапаться, разрядить атмосферу. - Но теперь Мэри лишена единственного своего удовольствия, - возразил я. - Ничего, - отозвался Гэвин. - Сегодня все они идут на вечеринку и поладят. - Ты тоже пойдешь на вечеринку? - спросил я, рассчитывая на репортаж с места происшествия. - Нет, - ответил Гэвин, глядя на меня с вызовом. - У меня встреча с моим другом Рупертом. - Желаю хорошо провести время. - Можете не сомневаться, - сказал он, выходя из номера с важным видом. Позже, в тот же день, когда я спустился в регистратуру обналичить чек, юные леди, с потухшими глазами и поджатыми губами, обслужили меня с холодной учтивостью, от которой стало бы не по себе даже белому медведю. Однако вызванное Хэвлоком смятение на этом не кончилось. Один за другим ко мне потянулись новые пациенты. Начну с молодого швейцара Дэниса, славного, но, к сожалению, далеко не красивого шотландского парня, чья непривлекательность усугублялась двумя физическими изъянами. Он заикался, и лицо его украшала рельефная карта из красных прыщей, отчего круглые карие глаза Дэниса смотрели на вас особенно робко. Он принес мне в номер телеграмму и остановился в дверях, переминаясь с ноги на ногу. - От-от-ответа не бу-будет, сэр? - спросил он. - Нет, Дэнис, спасибо. - Могу я че-чем-нибудь еще бы-быть вам полезен, сэр? - Пока нет. Разве что у тебя есть на редкость миловидная порочная сестра. - Н-н-н-нет, сэр. Моя се-сестра за-замужем, сэр. - И хорошо, - убежденно произнес я. - Приятно знать, что институт брака еще жив. Это так же отрадно, как если бы я встретил живого динозавра. - Эт-та к-к-книга, ко-которую вы дали Гэвину, сэр... В ней го-го-говорится о же-женитьбе, сэр? - Хэвлок много пишет о женитьбе. А что именно тебя интересует? - Он пи-пишет, к-к-как делать п-п-п-п-предложение, сэр? - Как предлагать руку и сердце? Не уверен. Вряд ли у него на этот счет есть конкретные указания. Скорее, его книги могут служить руководством, как вести себя после женитьбы. - Но в-ведь спе-сперва надо сделать п-п-п-предложение, сэр, - заметил Дэнис. - Разумеется. Но это как раз несложно. Кому ты собираешься сделать предложение? - С-с-с-с-сандре, - ответил он, и у меня замерло сердце. Меньше всего на свете мог Дэнис рассчитывать на расположение Сандры, даже будь он первым красавцем, чего никак нельзя было сказать об этом парнишке с его прыщами и желтым пушком, как у только что вылупившегося цыпленка. Добавьте к этому заикание, и шансы Дэниса завоевать сердце Сандры равнялись его шансам стать премьер-министром. - Ну, это очень просто, - решительно произнес я. - Ты приглашаешь ее куда-нибудь повеселиться и в конце вечера задаешь заветный вопрос. Элементарно. Все трудности начнутся после того, как она скажет "да". - У меня прыщи, - уныло молвил Дэнис. - У всех прыщи, - ответил я. - Не стану раздеваться перед тобой, но у меня вся спина в прыщах. Похоже на аэрофотоснимок главных вершин Андских гор. - Т-так то на с-с-спине, - возразил он. - М-м-мои на ли-лице. - Их почти не видно, - солгал я. - Не скажи ты об этом, я бы и не заметил. - Я за-за-заикаюсь, - сказал Дэнис. - К-как можно сде-сделать п-п-п-предложение, ко-когда за-заикаешься? - Совсем чуть-чуть, - заверил я его. - Когда наступит великая минута, ты от волнения забудешь заикаться. - Еще я к-к-краснею, - не унимался Дэнис, твердо решив выложить мне все свои изъяны. - Все краснеют, - ответил я. - Даже я, только под бородой и усами не видно. Способность краснеть - свойство людей положительных, деликатных. Тут вовсе нечего стыдиться. Кстати, у Хэвлока в восьмом томе говорится кое-что на этот счет. - А п-про п-п-прыщи и за-заикание он пишет? - спросил Дэнис с надеждой в голосе. - О прыщах ни слова. Это, собственно, не его область. Хочешь почитать, что он пишет в восьмом томе? - Хо-хо-хочу, - с жаром согласился Дэнис. И удалился, схватив восьмой том. Это собеседование совершенно измотало меня, я чувствовал себя примерно так, как себя чувствует какой-нибудь психиатр в конце тяжелого трудового дня. Я от души надеялся, что Хэвлок как-то поможет серьезному, славному парню, хотя шансы его явно были близки к нулю. Следующим за советом к Хэвлоку обратился Джованни, один из официантов, высокий, стройный, красивый брюнет, напоминающий ухоженную антилопу с лучистыми глазами. Глядя на этого самоуверенного малого, трудно было представить себе, что у него вообще могут быть какие-либо проблемы, не говоря уже о сексуальных. Тем не менее однажды, когда я засиделся за ланчем в ресторане и остальные посетители уже ушли, он занял позицию метрах в двух от моего столика и уставился на меня. - Да? - вздохнул я, отложив карандаш, которым делал пометки. - Какие у тебя проблемы, Джованни? - Понимаете, - он нетерпеливо подошел вплотную к столику. - Я вот о чем хотел спросить... в этой вашей книге, э... говорится что-нибудь о садизме? - Говорится, - ответил я. - А что? Тебя одолевает желание поколотить Инноченцо? - Нет-нет. Речь не обо мне, а о моей подружке. - Вот как, - осторожно молвил я. - И в чем же дело? Он осмотрелся украдкой, убеждаясь, что мы одни. - Она кусается, - прошептал он. - Кусается? - Ну да. - Кого же она кусает? - спросил я в замешательстве, настолько его слова поразили меня. - Она кусает меня, - объяснил Джованни. - О! - Я малость опешил, ибо даже Хэвлок не подготовил меня к случаю с девушками, кусающими плечистых итальянских официантов. - И почему же она кусает тебя? - Она говорит - ей нравится мой вкус, - важно сообщил он. - Так это только хорошо, разве нет? - Нет. Она кусается больно, - возразил Джованни. - Иногда я боюсь, что она перекусит какой-нибудь сосуд и я истеку кровью. - Не истечешь. Никто еще не умирал от ласковых укусов. - И вовсе это не ласковые укусы, - возмущенно ответил он. - Она садизм. - Садистка, - поправил я его. - И это тоже. - Но ласковые укусы - обычное дело, - заверил я. - Это признак обожания, любви. Джованни еще раз оглянулся - никто не видит? - затем расстегнул рубашку. - Вот это что - любовь или садизм? - спросил он, обнажая грудь, словно покрытую каракулем, сквозь который можно было рассмотреть аккуратные красные метки от укусов. Кое-где зубы возлюбленной прокусили кожу, а один укус был даже залеплен пластырем. - Что ж, - заметил я, - должно быть, это больно. Но я не стал бы называть это садизмом. - Нет? - гневно осведомился Джованни. - Вы что же хотите - чтобы она сожрала меня? - А почему тебе в ответ не укусить ее? - предложил я. - Не могу. Ей это не понравится. Я убедился, что у Джованни в самом деле есть проблемы и главная проблема заключалась в том, что ему неведомо, что такое настоящий садист или садистка. - Хочешь одолжить у меня книгу, где говорится о садизме? - спросил я. - Может, поможет? - Хочу, сэр. - Он просиял. - Я прочту ей, и она увидит, что она садизм. - На твоем месте я не стал бы читать ей всю книгу, - предостерег я Джованни. - Ты ведь не хочешь, чтобы она взялась за плетки и прочие предметы. - Я сперва прочту сам, - ответил он, поразмыслив. - Правильно, на твоем месте я взял бы на себя роль цензора. Я принесу эту книгу вечером, Джованни. - Спасибо, мистер Даррелл, - сказал он и проводил меня до двери, кланяясь и застегивая рубашку. Два дня спустя Джованни вернул мне книгу, но вид у него был слегка озабоченный. - Все в порядке, - прошептал он. - Отлично, - отозвался я. - И что же у вас произошло? - Когда я прочел ей то, о чем он пишет, она подумала, что я задумал проделать с ней это. И сразу стала возражать: "Нет-нет, ни за что". А я ей в ответ: "Откажись от садизма, тогда и я не буду". - Она согласилась? - Ага, согласилась. - Стало быть, подействовало? - Сегодня ночью, - он прищурил один глаз, - она была нежная, словно птичка, красивая птичка... совсем ласковая. - Прекрасно, - сказал я. - Нет. Теперь она сердится на меня. - Почему? - удивился я. - Она была такая красивая, такая нежная, такая ласковая, что я укусил ее, - признался Джованни. - И она говорит, что больше не будет спать со мной. - Она передумает, - утешил я его. Однако лицо Джованни выражало сомнение, и к тому времени, когда я уезжал из гостиницы, прекрасная кусака еще не поддалась на его уговоры. Теперь поведаю о случае с кладовщиком и рабочим, когда я невольно (не без помощи Хэвлока) оказался виновником серьезной стычки; впрочем, все кончилось относительно благополучно, пострадало только меню, когда подгорело главное блюдо дня - овощной суп с лапшой. Началось все с того, что я открыл кратчайший путь, ведущий к приморским скалам - через подвал нашей гостиницы; до того дня мне приходилось топать не один километр по дорогам. Названный путь пролегал мимо мусорных контейнеров, а потому я нередко встречал кладовщика и кухонного рабочего, славного ирландского парня с ленивой улыбкой, синими глазами, рыжеватой шевелюрой и россыпью веснушек по всему лицу. Прямую противоположность ему являл кладовщик - темноволосый бирюк с угрюмым лицом, которое, впрочем, совершенно преображалось, когда он улыбался. Мне чрезвычайно нравился его голос - низкий, хриплый; в речи кладовщика отчетливо слышался дорсетский акцент. Весть о том, что я представляю собой неисчерпаемый источник познаний о сексе (благодаря Хэвлоку Эллису), просочилась в подвальные помещения, и оба названных симпатичных молодых человека поделились со мной своими затруднениями; первым - кладовщик Дэвид. - Понимаете, сэр, - начал он, краснея, - она чертовски хороша. И знает, как она мне нравится, знает, что хочу жениться на ней. Однако ничего не позволяет. Ни за что. Но и с другими чтобы я не делал этого, понимаете? Не то чтобы меня так уж сильно тянуло, понимаете? Но я так рассуждаю - либо она станет делать это со мной, либо я найду для этого другую. Все должно быть по справедливости, сэр, вы согласны? - Она считает, что воздержание усиливает привязанность, - предположил я и тут же пожалел о своих словах, видя, с какой укоризной он смотрит на меня. - Мне не до шуток, сэр. У меня от этого плохое настроение, честно. Вот я и подумал, может, в вашей книге есть что-нибудь такое, что я мог бы дать ей прочитать? Такое, ну... чтобы настроило ее, что ли. - Я дам тебе почитать книгу о сексуальном просвещении и воздержании, - пообещал я. - Однако за успех не ручаюсь. - Конечно, сэр, конечно, я понимаю. Мне бы только сдвинуть ее с точки, так сказать. И я одолжил ему шестой том. А затем ко мне обратился рыжий Майкл. У него были точно те же проблемы. Я-то полагал, что мы живем в снисходительном, терпимом обществе, а тут вдруг обнаружил, что персонал гостиницы руководствуется суровыми принципами эпохи королевы Виктории. Юные особы женского пола ревностно охраняли свою девственность. - Боюсь, Майкл, - сказал я, - тебе придется подождать. Я как раз отдал Дэвиду том, который тебе нужен. - А, ему... этому недотепе! Я даже не знал, что у него есть девушка. Да у него, небось, и помочиться сил не хватит, не то чтобы... - Во всяком случае, у него есть девушка, и он страдает так же, как и ты. Так что отнесись к нему с сочувствием. - Сочувствие - то, чего мне не хватает, - ответил Майкл. - Эта девушка сведет меня с ума. Она погубит мое здоровье. Даже вера моя страдает из-за нее, а это ужасно для ирландца. - Это как же она влияет на твою веру? - поразился я. - Влияет, и мне не в чем исповедоваться, - возмущенно произнес Майкл. - А патер О'Мэли считает меня лжецом. На днях он спросил, не хочу ли я исповедаться, и, когда я ответил: "Я не согрешил, патер", он сказал, что я лгу, и велел пятьдесят раз прочесть молитву Богородице. Стыд-то какой! - Я дам тебе ту книгу, как только получу обратно, - пообещал я. - Повезет, так она поможет и тебе, и Дэвиду. Откуда мне было знать, что оба ухаживают за одной и той же девицей, если они сами об этом не знали? Возвращаясь после очередной экскурсии на скалы и посещения чудовищного памятника дурного вкуса - Музея Коутс, я избрал, как обычно, кратчайший путь и узрел захватывающую картину. Майкл и Дэвид стояли друг перед другом, багровые от гнева, первый - с разбитым носом, второй - с рассеченным лбом; их крепко держали за руки шеф-повар и его помощник. На земле рядом с ними лицом вниз лежал мой драгоценный Хэвлок, чуть дальше валялся помятый окровавленный колпак шефа в компании с острейшим ножом мясника. Я поспешил спасти свою книгу, пока драчуны сыпали бранью и рвались снова померяться силами. Ловя обрывки несвязной речи, я понял, что подружка Майкла показала ему Хэвлока, после чего Майкл, зная, что она могла получить книгу только от Дэвида, подстерег кладовщика и набросился на него с ножом. Дэвид ловко увернулся, ударил Майкла по носу и обратился в бегство. Майкл метнул вдогонку бутылку и разбил Дэвиду лоб. Но тут вмешались повара и не дали им продолжить потасовку. - Вам не кажется, что вы повели себя глупо? - спросил я. - Глупо? - заорал Майкл. - Эта ползучая протестантская жаба дает моей Анджеле грязные книжки! - Твоей Анджеле? - прорычал Дэвид. - Она вовсе не твоя Анджела, мы, считай, уже договорились, что она выходит замуж за меня. И эта книга совсем не грязная, она принадлежит мистеру Дарреллу. - Чтобы она вышла замуж за какую-то протестантскую падаль? И провалиться мне сквозь землю, если это не грязная книга, - не унимался Майкл. - Вы уж извините меня, мистер Даррелл, вам следовало бы стыдиться, право слово, за то, что помогали этому растленному ублюдку в его попытках развратить одну из самых чудесных и восхитительных девушек, каких я не встречал с тех пор, как покинул Ирландию. И пусть поразит меня Бог, если это неправда. - Но ведь ты сам собирался дать почитать эту книгу Анджеле, - заметил я. - Верно. Но это совсем другое дело - я ее жених, - ответил Майкл. Я знал, что ирландская логика не подлежит обсуждению. - Послушай, - сказал я. - Деритесь, убивайте друг друга на здоровье, это ваше дело. Вы оба одинаково виновны, ведь обоим книга потребовалась для того, чтобы заманить Анджелу в постель. Вам самим должно быть стыдно, как вы обращаетесь с моим имуществом. Если я сообщу директору, вас обоих уволят, и тогда не видать вам Анджелы. Кстати, по-моему, у вас и так нет никаких шансов. Вчера вечером я видел ее в одном заведении, она обедала там с Найджелом Мерриведером. Найджелом звали молодого пригожего администратора нашей гостиницы. - Найджел Мерриведер? - воскликнул Майкл. - Эта свинья! Что она нашла в нем? - Мерриведер? - подхватил Дэвид. - Она говорила, что он ей не нравится. - Ну да, - согласился Майкл. - Говорила, что ее тошнит от него. - Вот так, - заключил я. - Похоже, вам обоим не повезло. - Ну и ладно, - сказал Майкл. - Больше я с женщинами не имею дела. Стану жить, словно какой-нибудь чертов монах. - И это после всего, что я для нее сделал! - пожаловался Дэвид. - Изменить мне с Мерриведером, про которого говорила, что ее тошнит от него. В эту минуту с кухни до нас донесся запах горелого. - Пресвятая Мария, Матерь Божья! - воскликнул Майкл. - Мой суп! Мой суп! Ты, чертов ирландский драчун! - вскричал шеф-повар и помчался на кухню, увлекая за собой Майкла. Младший повар Чарли, румяный лондонец, выпустил из своей хватки второго незадачливого влюбленного. - Честное слово, я теперь даже не знаю, что о ней думать, - сказал Дэвид. - А ты не думай, - посоветовал я. - Пойди, опрокинь стаканчик и скажи Луиджи, чтобы записал на мой счет. - Вы очень добры, сэр. - И Дэвид, заметно повеселев, направился вверх по лестнице в бар. - Вовремя вы появились, - сказал Чарли, когда удалился Дэвид. - Эти болваны готовы были убить друг друга, посмотрите только на этот чертов нож. - Скажи мне, - спросил я, - кто такая эта Анджела? Чарли уставился на меня. - Вы хотите сказать?.. - Он вдруг расхохотался. - Что-то я должен говорить, - объяснил я. - Иначе мы можем весь день простоять здесь молча. - И вы, очевидно, никогда не встречались с Найджелом Мерриведером? - вымолвил он, продолжая смеяться. - Нет, не встречался. Но мне говорили, что он весьма пригожий молодой администратор, большой любитель девиц и обладатель тугого кошелька. - Совершенно верно, - ответил Чарли. - Настоящий охотничий пес. - Охотничий пес? - Ну да, всегда гоняется за птичками. - Понятно. Охотничий пес. Меткое сравнение. Что ж, все хорошо, что хорошо кончается. - А скажите, - поинтересовался Чарли, - что это за книга, из-за которой они так сцепились? - Речь идет о великолепном труде, - объяснил я. - Очень полезные книги, если правильно ими пользоваться, однако здесь у вас стоит человеку начать их читать, как на него находит какое-то безумие. - А там есть какие-нибудь советы... об интимной стороне брака? - задумчиво справился Чарли. У меня упало сердце. - Ну... вообще-то да, - ответил я. - Но ты должен помнить, что эти книги, они вроде как бы учебные пособия. - Ага, - продолжал Чарли. - Похоже, это как раз то, что мне нужно. Учебное пособие - что-то вроде школьных учебников, так? - Боже мой. Но ты уверен?.. - Понимаете, - доверительно начал Чарли, - у нас со старухой последнее время что-то не очень получается. Она стала какая-то кислая, сварливая, так сказать. Все ей не так. И вот недели две назад она сходила, посмотрела один фонографический фильм и теперь все твердит, что я не так делаю. Дескать, каждый раз все тот же старый способ, который ей уже осточертел. Дескать, я лишен воображения. Я ей сказал, что и она никакая не Кама-чертова-Сутра, но она винит во всем меня. - Что ж, всякое может быть. - Так вот, в этой вашей книге... что-нибудь говорится на этот счет? Ну, про разные там способы и так далее? - Говорится, - осторожно ответил я. - Так, может, вы могли бы одолжить ее мне на время? - попросил Чарли. - Чтобы я, так сказать, усовершенствовал свою технику? Разве мог я отказать пожилому толстячку, которому понадобилось учебное пособие, чтобы поладить в постели с супругой? Это было бы просто жестоко с моей стороны. - Хорошо, - уступил я. - Я одолжу вам том второй. - Спасибо, сэр. - Он расплылся в улыбке. - Точно! Бьюсь об заклад, старуха сразу оживет. Она будет счастлива, не сойти мне с этого места. Он ошибался. Через два дня, когда я пришел в ресторан на второй завтрак, Чарли медленно вышел из кухни и направился к моему столику, неся том второй. Правый глаз его почти не открывался, и вся верхняя скула была расписана разными оттенками красного цвета - от пурпурного до розового. - Привет, - поздоровался я. - Что это ты сделал с глазом? Он осторожно опустил на стол Хэвлока. - Это не я сделал, - ответил Чарли. - Это моя старуха постаралась. Столько ныла, приставала ко мне с этим чертовым сексом, а тут врезала, будто дубиной. И знаете почему, сэр? - Почему? - заинтересовался я. Он тяжело вздохнул, как вздыхает мужчина, столкнувшийся с женской логикой. - Потому, сэр, что я-де принес в дом грязную книгу. Вот почему. Я решил, что Хэвлок натворил достаточно бед и следует забрать обратно все тома, что я раздал. К тому же через сутки я должен был уезжать, а Хэвлок пользовался таким успехом, что какие-то книги могли и пропасть. Итак, я прошелся по этажам, оставляя записки Дэнису, Гэвину и Стелле (так звали горничную, которая была озабочена поведением своего дружка: "Он только о сексе и думает. Представляете, даже футболом не интересуется"). В это время мне встретился директор гостиницы, мистер Ведерстоун-Томпсон. - О, добрый день, мистер Даррелл, - приветствовал он меня. - Я слышал, вы собираетесь покинуть нас послезавтра? - Увы, - отозвался я, - необходимо возвращаться на Джерси. - Конечно, конечно, у вас должно быть столько хлопот с вашими гориллами и прочей живностью. - Он подобострастно хихикнул. - Но мы были очень рады вам. - Мне тоже было здесь приятно, - ответил я, отступая к лифту. - Нам всем будет вас не хватать. - Мистер Ведерстоун-Томпсон проворно встал между мной и лифтом. - Вас и, не сомневаюсь... вашей - ха-ха! - маленькой библиотеки. Я мысленно застонал. Мистер Ведерстоун-Томпсон был вечно потный, сопящий, пятидесятилетний тяжеловес, благоухающий смесью виски, одеколона "Пармские фиалки" и дешевых сигар. Он был женат на ослепительной (химической) блондинке вдвое моложе его, которая не просто заглядывалась на мужчин, а прилежно охотилась за ними. У мистера Ведерстоун-Томпсона, несомненно, были проблемы, однако я не собирался одалживать ему Хэвлока для их разрешения. Ловко обогнув его, я первым оказался у дверей лифта. - Да-да, конечно, Хэвлок Эллис, - сказал я. - Чрезвычайно интересные тома. - Не сомневаюсь, не сомневаюсь, - подхватил мистер Ведерстоун-Томпсон. - И я подумал, может быть, когда остальной персонал кончит... э... черпать познания из этого источника, тогда мне... - О, какая досада! - воскликнул я покаянно. - Что бы вам сказать об этом раньше. Я уже запаковал все тома и отправил на Джерси. На него жалко было смотреть, так он расстроился, но я оставался тверд. - О, - сказал директор. - Ну что ж. Ладно. Ничего не поделаешь. Я ведь как считаю - книги такого рода по-своему интересны, но, по правде говоря, когда речь идет об опытных мужчинах, вроде нас с вами... н-да, вряд ли они могут научить нас чему-то новому. - Совершенно верно, - согласился я. - Уверен, нет той книги, которая могла бы добавить что-либо к вашим познаниям. Мистер Ведерстоун-Томпсон засмеялся, и по глазам его было видно, что он мысленно обозревает свою (воображаемую) высокую квалификацию. - Что ж, не стану отрицать, - хихикнул он. - Бывало у меня такое, что грех жаловаться. - Не сомневаюсь, - отозвался я, заходя в лифт. - По правде говоря, вам самому следовало бы писать книги на эту тему. Новый взрыв смеха этого Казановы, Марка Антония и Рамона Наварро в одном лице призван был выразить его протест: дескать, я перехватил, изображая его неотразимым соблазнителем. К утру следующего дня мне уже возвратили тома кроме того, который я одолжил Гэвину. При этом я обнаружил, что чары Хэвлока продолжают действовать. Дэнис сообщил мне, что совершенно сбит с толку. До знакомства с Хэвлоком ему был известен только один, чистый и непорочный вид секса. Стелла рассказала, что ее дружок отнюдь не заинтересовался футболом, напротив - ведет себя хуже прежнего, и накануне вечером она еле-еле смогла отстоять свою девственность. Итак, оставалось заполучить обратно том, одолженный Гэвину. А именно тот, который был посвящен нормальному сексу, поскольку Гэвин один за другим проштудировал все девять томов. Мне сказали, что он уехал в Шеффилд на уик-энд, но в понедельник утром должен вернуться. Наступил день моего отъезда, и рано утром меня разбудил скрип двери в передней моего номера и какой-то глухой стук. Тут же дверь закрылась, и я решил, что мне принесли завтрак. - Входите! - крикнул я сонно, однако ответа не последовало. Не иначе какая-нибудь не в меру прилежная горничная задумала с утра пораньше проверить, не пора ли приступать к уборке, сказал я себе. Повернулся на другой бок и снова заснул. И лишь после того, как я встал и принял душ, я увидел на полу в передней восьмой том Хэвлока Эллиса. Стало быть, это Гэвин приходил вернуть прочитанную книгу. Я поднял ее, из книги выпала записка. "Спасибо за книгу, - сообщал мне Гэвин. - Лучше бы я вовсе не брал в руки этот проклятый том. Дал почитать Руперту, а когда после работы пришел к себе, застал его в моей постели с девушкой. Все, с сексом покончено. Искренне ваш Гэвин". Хэвлок, стойкий боец, нанес последний удар. ЧЕЛОВЕК ОТ "МИШЛЕНА" Много лет назад, когда я только начинал путешествовать по Франции, один добрый приятель вручил мне экземпляр "Путеводителя Мишлена", руководимый, видимо, теми же чувствами, какие побуждают членов религиозных обществ снабжать экземплярами Библии гостиничные номера. Для путешественника и гурмана "Путеводитель Мишлена" (ласково именуемый "Миш") то же, что Библия для христианина, Коран для мусульманина, изречения Будды для немалой части человечества. Во Франции он ваш гид, наставник и друг. Он - маленький, толстый и красный, подобно многим упитанным добродушным французским крестьянам, цветущим от многолетнего потребления хорошей пищи и вина. Под ярким переплетом собраны данные и раскрыты сокровенные секреты примерно двух тысяч гостиниц, пансионатов и ресторанов. Откройте "Миш", и вы найдете сведения о всех достойных упоминания пристанищах в радиусе до ста километров от вашего местонахождения. Путеводитель скажет вам, дозволено ли приводить в номер собак, можете ли вы рассчитывать на полный комфорт или всего лишь на сносные условия, есть ли при гостинице гараж, а в номерах - телефон, ванная и прочие современные удобства, обеспечен ли вам полный покой (о чем говорит знак, изображающий красное кресло-качалку), окружена ли гостиница садом. Однако "Миш" предложит вам не только перечень примет, сравнимых с досье Скотленд-Ярда, он расскажет, как кормят в каждом отдельном заведении. Франция - чрезвычайно здравомыслящая страна, люди ее относятся к пище, как к произведению искусства, и ведь хорошо приготовить и оформить блюдо - в самом деле искусство, которое, увы, почти совершенно забыто в Англии. Во Франции к выбору блюда подходят так же осмотрительно, как вы отнеслись бы к выбору супруги, а то и еще придирчивее. Вот почему в "Мише" вы увидите на полях рядом с названиями ресторанов знаки, помогающие верно сориентироваться человеку, серьезно относящемуся к пище и ее приготовлению. Первый знак такого рода изображает скрещенные ложку и вилку. Если напечатан один знак, можете рассчитывать на простую и сытную трапезу, два или три знака сулят отличный или превосходный стол, четыре скрещенных ложки и вилки означают нечто особенное. Дальше следует такое, что у вас захватывает дух. Четыре знака плюс звездочка обещают божественную трапезу в идеальной обстановке; эта комбинация - первая ступенька гастрономической лестницы, ведущей в рай, обозначенный четырьмя скрещенными ложками и вилками и тремя звездочками. Правда, таких заведений во всей Франции только четыре. Получить в "Мише" три звездочки неизмеримо труднее, чем заслужить английский крест Виктории, французский Военный Крест или американский орден "Пурпурное Сердце"; даже одна звездочка делает на всю жизнь счастливым уважающего себя шеф-повара. Оценив кулинарный рейтинг заведения по числу скрещенных ложек и вилок, плюс звездочек на полях, вы можете приступить к изучению дальнейших сведений, коими вас заботливо снабжает "Мишлен". Для каждого ресторана названы фирменные блюда и вина, которыми особенно гордится заведение. Так что, остановив свой выбор на том или ином пристанище, вы можете затем пять или шесть минут дразнить свои вкусовые сосочки, мысленно смакуя запеченных раков, или поджаренного в сметане палтуса, или суп из омаров, или бифштекс "шароле" с маслятами, этими чудесными грибами, черными, как смертный грех, и вызывающими представление о ведьминых зонтах. Таким образом, "Путеводитель Мишлена" - не просто справочник, это еще и гастрономическая поэма. Лишь однажды подверг я сомнению достоинства сего несравненного издания. Лишь однажды - и то ненадолго - меня посетила мысль, что в своем стремлении не проходить мимо ни одного гастрономического достижения "Миш" нарушил каноны приличия. Случилось это несколько лет назад, когда я совершал ежегодное паломничество в маленький домик, приобретенный мной в Южной Франции, где я пытаюсь делать вид, будто Александр Белл вовсе не изобрел телефон, и кое-что написать. В том году Европа выбралась из объятий теплой влажной зимы и встретила пышную, благоухающую многоцветную весну. Соответственно Франция, и без того одна из самых красивых стран мира, смотрелась как великолепный узорчатый гобелен, деревенские сады с их ярким многоцветьем напрашивались на сравнение с пасхальными яйцами Фаберже. Цвела полевая горчица, когда я взял курс на юг, и моя машина катила по меандрам проселочных дорог среди ослепительного, канареечно-желтого ландшафта. Восхищенный картинами усыпанных цветами изгородей и склонов, безбрежных желтых полей горчицы, озаренных весенним солнцем крыш с пряничной черепицей, я ехал, будто в полусне. В