сказал он. - Я знаю, надо спешить, да только так мы загоним собак. И Питъюк сдался: - Ладно, лагерь разбивать будем. Холм хороший, песчаный. Может, дерево найдем, костер будем зажигать. Все принялись разгружать сани, раскладывать вещи на склоне песчаного пригорка, а Питъюк тем временем сбегал вверх по течению и скоро вернулся с большущей охапкой добела высохшего хвороста. - Раньше тут лес всюду был, - сказал он, когда его спросили, где он раздобыл такую драгоценность. - Давно-давно деревья умер. Почему - не знаю. Лес стоит, не гниет. Для костра очень хороший. Сухое дерево это, сохранившееся здесь с незапамятных времен, когда климат был теплее и леса еще не отступили к югу, горело жарким белым пламенем. Над мокасинами, меховыми одеялами, носками, развешанными на камнях и палках вокруг костра, заклубился пар. Ребята сытно пообедали олениной, жаренной на нутряном сале. Так как небо было ясное, палатку решили не ставить. Хорошая еда, сухая одежда, отдых восстановили силы путешественников. Джейми, Эуэсин и Анджелина взобрались на вершину песчаного холма - поглядеть на новые для них просторы. Анджелина впервые видела настоящую тундру. Перед лицом этих неоглядных далей, бесконечной холмистой равнины, каменистых кряжей, широких долин, которые тянутся чуть не до края света, она не сразу обрела дар речи. - Нет, не нравится мне тундра, - тихо сказала она и поежилась. - Большая очень... и пустая. - Она не пустая, - возразил Эуэсин. - Вон сколько там точек, будто камни. Видишь? Немножко движутся, да? Это олени. Вот она где, оленья страна. Зимой они приходят к нам, в леса, но это ненадолго, а дом их здесь. В прошлом году, когда мы с Джейми ездили с Деникази на Север, мы столько оленей встречали - иногда прямо проехать не могли. Нет, здесь не пусто. Скоро, накормив собак, к ребятам подошел Питъюк. За последние день-два он как будто даже изменился внешне: словно раздался в плечах, стал выше ростом, сильней, уверенней в себе. Он стоял сейчас рядом с ними, рыжие волосы его трепал ветер; он вытянул шею и смотрел вперед, на север, будто вожак, вынюхивающий добычу. Веселый, беспечный мальчишка, которого зимой знали Джейми и Эуэсин, уступил место юноше с уверенным взглядом голубых глаз, юноше, который знает, что делает и чего хочет. - Мой край! - с гордостью сказал Питъюк. - Здесь тукту живет и иннуит. Олень и люди. Хорошо! Джейми усмехнулся, легонько ткнул друга в бок: - Ты как туристский гид говоришь, Пит. А я тебе вот что скажу. Не очень-то мне нравятся дороги в твоем драгоценном краю. Питъюк ответил без улыбки. - Дороги плохой, - согласился он. - Поздно едем. Сани сейчас нехорошо. Каноэ рано. В та-кой время эскимос на месте сидит. А нам идти надо... быстро идти. Может, лучше спрятать немного тюки здесь? - Дельно, - согласился Эуэсин. - Лед сейчас тает быстро. А с нашим грузом нам и десяти миль в день не сделать. Вернувшись в лагерь, они принялись разбирать припасы и снаряжение, раскладывать их на две кучи, чтобы одну оставить здесь, а другую взять с собой. Мальчики везли два ящика патронов, несколько мешков муки и три ящика чая в подарок эскимосам, которые выручили Джейми и Эуэсина прошлой зимой, когда они заблудились в тундре. Большую часть этих припасов вместе с чаем, салом, мукой, патронами, запасной одеждой и многим другим ребята уложили высоко на песчаном холме, надежно укрыли шкурами карибу, а сверху завалили камнями. Питъюк сказал, что, как только река освободится ото льда, эскимосы приплывут сюда на каяках и переправят весь этот груз в свое стойбище. Ночью сильно похолодало, от мороза наст опять затвердел. Облегченные сани быстро скользили по узкой извилистой Маленькой речке. Еще засветло путники добрались до истоков речки, до водораздела, за которым реки текут уже на север. Под защитой этого водораздела, с гребня которого дружелюбно глядели на мир несколько инукоков, разбили лагерь. - Холод продержится - за один день стойбище иннуитов приедем, - радостно объявил Питъюк. Но в тундре погоду не угадаешь. Ночью ветер переменился и принес с юго-запада теплынь. Перед рассветом начался ливень. Когда путники стали спускаться по Гусиной реке, из близлежащих долин хлынули талые воды. Река бежала, не только подо льдом, но и поверх него. Скоро все и вся окончательно промокли. Ребята попытались было подняться из русла реки и пойти берегом, но не могли пробраться через мокрые снега, лежащие в долине. Волей-неволей пришлось вернуться к реке, но двигаться по ней можно было лишь очень осторожно: лед стал совсем тонкий, едва выдерживал тяжесть саней или человека. Об остановке же Питъюк и слышать не хотел. - Ехать надо, - твердил он. - Лед ломаться будет. Тогда сани не поедешь. Через каждые несколько миль река расширялась, образуя озерцо. Тут ехать было легче, но скоро и крохотные эти озерца стало опасно переезжать: собаки уже не раз проваливались в полынью, и тогда приходилось далеко, осторожно обходить опасное место. В сумерки они все еще шлепали по Гусиной реке; ночлег опять был холодный и неуютный. Наутро все чувствовали себя так худо, что Питъюку никак не удавалось их поднять. Вялые и понурые от усталости и холода, они наконец двинулись в путь. Около полудня небо посветлело, а немного погодя берега расступились и путникам открылись просторы большого озера. - Круглое озеро! - закричал Питъюк. - Теперь хорошо. Скорей вперед! На душе у всех полегчало; перекинув длинные сани Питъюка, точно мостки, через полоску воды у берега, ребята вышли на озерный лед. Отрезанный от берега, где разгулялись и все пропитали талые воды, он был сухой, двигаться по нему было легко и удобно. Даже собаки приободрились. Караван помчался на север. К концу дня через горловину вышли в другую часть озера. И вдруг Питъюк, сильно всех опередивший, громко закричал. Услыхав в этом крике радость, все стали жадно вглядываться вперед. - Смотрите! - воскликнула Анджелина. - Там люди! На длинном низком мысу, протянувшемся от западного берега, стояли пять приземистых, островерхих чумов. До них было не меньше мили, но все равно ребята разглядели, какая там поднялась суета. Собаки носились взад-вперед, люди выскакивали из чумов и бежали к берегу. - Верно! - с трудом переводя дух, крикнул Эуэсин, видя, что его собаки почуяли запах стойбища и припустили вскачь. - Вот теперь познакомимся с эскимосами - едоками сырого мяса. Держись, сестричка, как бы тебя не съели. 9. СТОЙБИЩА ИХАЛМИУТОВ Первой на берег въехала упряжка Питъюка, и сразу же ее окружило такое множество мужчин, женщин, детей и собак, что и сани и Питъюк скрылись из глаз, будто их захлестнул коричневый вал. Джейми и Эуэсин тем временем вновь обрели власть над своими взбудораженными собаками и остановили упряжки в сотне ярдов от стойбища. Втроем - Анджелина посередине, мальчики справа и слева от нее - смотрели они на шумную встречу, которую устроили соплеменники Питъюку, но ближе не подходили. Их удерживала не застенчивость, а что-то более серьезное. То был и не страх - они знали, что эскимосов им бояться нечего. Скорее чувство у них было такое, словно они перенеслись из одной эпохи в другую, откатились на бессчетное множество веков назад и очутились в невообразимой древности, среди невообразимо древнего народа. Еще прежде чем отправиться на Север, они знали, что эскимосы удаленных от побережья областей тундры живут очень замкнуто и совсем не связаны с миром белых людей. Питъюк рассказывал, что лишь очень немногие чужаки побывали у ихалмиутов, народа малых холмов, как они себя называют. Правда, иной раз кто-нибудь из самых отважных эскимосов отправлялся в дальний путь, в факторию, оттого-то к ним и попадали ружья и иные товары. Вообще же ихалмиуты жили совсем как их предки во времена, когда даже Европа была еще лесной чащобой и населяли ее одни лишь кочующие охотники. Ощущение это - будто они вдруг перенеслись в древний и чуждый мир - было так сильно, что и Анджелина и оба мальчика просто не понимали, как быть и что делать. Они еще долго стояли бы на льду точно истуканы, но Питъюк наконец вырвался из смеющейся толпы и повернулся к друзьям. - Зачем стоите? - крикнул он. - Иннуита боитесь? Вот еще! Идите скорей, знакомить буду с мое племя! Порядком смущенные, Эуэсин и Джейми повели упряжки к берегу. Анджелина шла за братом, чуть не наступая ему на пятки. Как нарочно, словно для того, чтобы еще сильней смутить юных путешественников, эскимосы вдруг будто онемели, выстроились в ряд и в мертвой тишине пристально, пытливо смотрели на подходящих к ним незнакомцев. Кликнув двух эскимосских парнишек, Питъюк кинулся навстречу друзьям, каждому пареньку передал по упряжке (чтобы между непривязанными эскимосскими псами и ездовыми не началась драка), а сам схватил Анджелину и Джейми за руки и потащил к эскимосам. Он подвел их прямо к огромному, как медведь, длинноволосому старику, чье широкое, иссеченное морщинами лицо расплылось в улыбке, открывшей обломки темных зубов. - Это Кейкут, - сказал Питъюк. - Когда мой отец умер, вместо отец мне стал. Джейми застенчиво улыбнулся, протянул старику руку. Но тот посмотрел озадаченно - он явно не знал, что с ней делать. Джейми густо покраснел и отдернул руку. - Я его с прошлой зимы запомнил, - грубовато сказал он. - Как поживаете, мистер Кейкут? Питъюк захохотал, согнулся в три погибели; не сразу ему удалось взять себя в руки. Наконец он выпрямился и закричал: - Кейкут не белый начальник! Эскимос! Рука не пожимает, "как поживаете" не знает. Нос тереться! Вот смотри! Он круто повернул Анджелину к себе лицом, вытянул шею и потерся носом об ее нос; глядя на них, эскимосы громко, весело расхохотались. Напряженного молчания как не бывало, эскимосы толпой окружили приезжих. Мужчины и женщины брали их за руки, хлопали по плечам, смеялись, что-то быстро, непонятно говорили - шум поднялся оглушающий. - Вот это да... - шепнул Джейми Эуэсину. - Как расходились-то! - Они напугают Анджелину до смерти, - сказал Эуэсин. - Погляди, как она уцепилась за Питъюка! Путешественников увлекли к самому большому чуму. Он был сделан из скобленных шкур карибу, сшитых и натянутых на каркас из тонких шестов. Конусообразный, он был около двадцати футов в поперечнике и футов двенадцать высотой. Анджелину и мальчиков провели, вернее, протолкнули внутрь; здесь было просторно, светло. В глубине чума пол застлан был толстым слоем одеял из оленьих шкур мехом наружу. Меховая одежда, инструменты из оленьего рога, лук, стрелы, множество каких-то непонятных предметов свешивались с шестов каркаса и валялись на полу. - Садитесь, - пригласил Питъюк своих друзей. - Сейчас большой еда будет. Для гость всегда большой еда, потом много разговор. - А где твоя мама, Питъюк? - спросил Эуэсин. - В стойбище на Кейкут-озеро, - ответил Питъюк и объяснил, что его племя живет в трех стойбищах, меж Круглым озером и рекой Кейзон, которую эскимосы называют Иннуит Ку - Река Людей. Так разделились они для того, чтобы широким фронтом стать на пути оленьих стад, идущих на север, и тем самым добывать как можно больше оленей. - Пуля нет для ружья, - закончил он. - Охотятся с лук и стрелы. Много не убьешь. Эта зима все был сильно голодный. Появилась немолодая женщина о круглым улыбчивым лицом, черные волосы, зачесанные назад, открывали широкий лоб, их придерживал блестящий медный обруч. Женщина внесла глубокую деревянную миску с супом, в котором плавали какие-то коричневые куски. Поставила миску перед гостями и ушла. В дверной проем вдруг просунулись головы по меньшей мере десятка ребятишек; большими круглыми глазами серьезно и зачарованно глядели они на приезжих и на еду. - Вареные оленьи языки, - объяснил Питъюк. - Мы надо все съесть. Самый лучший еда на стойбище. Весь нам отдали. Не съедим - горевать будут. Языки оказались необыкновенно вкусными, да к тому же все четверо проголодались, так что слова Питъюка никого не испугали. Но не успели еще ребята разделаться с языками, как появились две женщины. Одна несла старое ведро, а другая - миску. Ведро было до краев полно рыбьими головами - они плавали в воде и глядели на мир бессмысленным взглядом. В миске грудой высились жареные оленьи ребра. - Ух ты! - воскликнул Джейми. - Они что, думают, мы это все съедим? - Надо есть, - сказал Питъюк. - Эскимосы весь еда отдал. Нельзя обижать эскимосы, Джейми. - Да ведь я тогда сам себя обижу или помру. Тут еды на целый полк. И лучше бы рыбы закрыли глаза. Терпеть не могу есть, когда на меня смотрят. Прошло полчаса. Эуэсин, Джейми и Анджелина наелись так, что, казалось, вот-вот лопнут, и, обессилев, с трудом переводя дух, откинулись на оленьи шкуры. Один Питъюк не сдавался. Он обгладывал ребра карибу одно за другим и правой рукой кидал их в дверь; ребятишки, не спускавшие глаз с пирующих, пригибались; кости вылетали наружу, собаки набрасывались на них и уносили в зубах. Мало-помалу, поодиночке и по двое, в чум стали сходиться взрослые. Скоро Питъюк так увлекся разговором, что забыл о еде. Ему было что порассказать эскимосам, а им - что порассказать ему, ведь с тех пор, как он отправился с Джейми и Эуэсином на юг, в лесные края, прошло почти полгода. Джейми, Эуэсина и Анджелину пока оставили в покое, и они были этим очень довольны. Передышка дала им время освоиться с незнакомым обиходом эскимосского стойбища. Меж тем другие женщины внесли железные котелки с чаем. Чай привез Питъюк, эскимосы его не пили уже больше года. Чай - главное лакомство эскимосов; в этот вечер они выпили, наверно, литров тридцать пять. Время от времени Питъюк оборачивался к своим товарищам, коротко пересказывал, о чем идет беседа. Много толковали о том, что с кем произошло за эту зиму, но немало говорили и об оленях: что их становится все меньше, что зима была голодная, - а еще о том, какая жизнь была в тундре в старину. - Давний-давний время, - рассказывал Питъюк друзьям, - ихалмиуты жили еще дальше на север, у большой озеро Энгикуни. Тогда много было эскимос, очень много. Стойбище большой был, наверно пятьдесят чум. Когда Кейкут совсем ребенка был, белый люди приплыл каноэ по реке, а в стойбище пошел большой болезнь. Почти все помер... Тут его прервали другие эскимосы. Наконец поток речей приостановился. - Теперь праздник будет, - сказал Питъюк. - Эскимосский праздник. Очень весело. Вот увидите! На дворе смеркалось; одна из женщин принялась зажигать плошки из мыльного камня, в которые налит был растопленный олений жир. Фитилями служили жгуты из шелковистой неприхотливой пушицы, что цветет повсюду за Полярным кругом. Коптилки горели чистым, ярким пламенем, освещая темные улыбающиеся лица эскимосов, тесно набившихся в чум. Старик Кейкут вытащил деревянный обод, футов трех в поперечнике; на обод была туго натянута оленья кожа. При виде этого огромного бубна эскимосы одобрительно зашумели и потеснились к стенам, оставив посредине свободное место. В чуме все гуще клубился табачный дым: Питъюк раздал пачки табаку всем мужчинам и всем женщинам, и теперь они раскуривали трубочки из мыльного камня. Кейкут, шаркая ногами, вышел на середину. В меховых штанах и парке, он сейчас еще больше походил на добродушного медведя. Держа бубен в левой руке, он завертел его и при этом палочкой, которую держал в правой руке, постукивал по ободу. Наконец он подобрал нужный ритм, склонился над бубном и запел, переступая ногами в такт музыке. Дикая, пронзительная песнь эта состояла из множества коротких строк; после каждой все собравшиеся хором подхватывали, причитая: "Ай-я-я-я-яй, ай-я-я-я..." Это было так странно, непривычно, что сначала у Джейми пошел мороз по коже. Но понемногу мерный рокот бубна захватил и его, и, сам того не заметив, он присоединился к хору. Он видел, что Эуэсин и Анджелина не сводят глаз с Кейкута и тоже подхватывают припев вместе со всеми. Но вот песня кончилась. Кейкут передал бубен другому эскимосу, и тот тоже запел. Так продолжалось до тех пор, пока каждый мужчина не спел свою песню. Между песнями пили чай - чай лился рекой. Табачный дым становился все гуще. Наконец одна из женщин приподняла боковую полу чума, чтобы впустить свежий воздух. Оказалось, вокруг чума лежат на животах мальчишки и девчонки и слушают, что происходит у старших. Пение кончилось. Питъюк повернулся к своим гостям. - Теперь вы, - строго сказал он. - Пойте для эскимосы. - Ой, нет! Только не я! - воскликнул Джейми, но Эуэсин не стал отказываться. Он поднялся, серьезный и важный, шагнул на середину чума и запел. Песню эту Джейми никогда прежде не слышал. Было в ней что-то древнее, первобытное, прорывался порою какой-то нечеловеческий вопль, словно отзвук иных времен, голос ушедших в небытие, забытых людских племен. Эуэсин пел, в чуме стояла мертвая тишина, а едва он кончил, все громко, восторженно закричали, хотя никто не понял ни слова. Да на что им были слова? Мелодия и сама внятно говорила о том, что было им так близко, - о бескрайних северных просторах, о загадочных существах, которые неведомы белому человеку, о горе и радости, о любви и смерти. - Что за песню ты пел? - требовательно спросил Джейми, когда Эуэсин вновь сел с ним рядом. - Я не слыхал таких песен ни от одного кри. Эуэсин смущенно улыбнулся: - Старая песня старого народа, Джейми. При белых мы таких песен не поем - они не поймут. Они просто затыкают уши да иногда смеются. А здешние люди, они понимают. Джейми немного обиделся: не такой уж он тупица, чтоб не понять песню. Когда Питъюк снова потребовал, чтобы и он выступил, он поднялся и несмело протиснулся на середину. Все взоры обратилась на него, а он глубоко вздохнул, двумя пальцами одной руки зажал нос, а другой рукой сжал горло. И вдруг тишину прорезал звук не менее странный и жуткий, чем те, что уже слышались здесь сегодня, - пронзительный, дрожащий и жалобный вой. Ошеломленные эскимосы замерли, а из тьмы, обступавшей чум, в лад этой дикой музыке взвыли и вновь постепенно затихли ездовые собаки. Наконец Джейми опустил руки и прошел на прежнее место. Было тихо-тихо. Никто даже не кашлянул. Потом Питъюк громко, одобрительно закричал, и все остальные эскимосы к нему присоединились. - Что это было такое? - крикнул Эуэсин в самое ухо Джейми. - Ты меня прямо напугал! Вот уж не думал, что белые так могут. Джейми расплылся в улыбке: он был очень доволен впечатлением, которое произвел на всех его номер. - Не одни кри да эскимосы умеют петь дикие песни, - гордо сказал он. - Это волынка. Ну, вернее сказать, подражание волынке. Меня отец научил, еще когда я был маленький. А раньше я вам не показывал, потому что... ну, потому что боялся, вы меня засмеете. Выступление Джейми было гвоздем вечера. Эскимосы хлопали его по спине и все разом что-то говорили. Питъюк предложил Джейми еще порадовать публику. Успех был неслыханный. Джейми изобразил "Шотландского волынщика", а потом "Нашего леса цветы". Замолчал он, лишь когда совсем охрип. Наконец он сел. Какая-то женщина поднесла ему большую кружку чая, а Питъюк потрепал его по плечу и сказал: - Ты инук, Джейми, эскимос. Все наши говорят: лучше тебя нет певец. Может, женишься на эскимосский девушка и останешься здесь, а? Знаменитый человек будешь! От сдержанности и напряженности, которые поначалу сковали гостей, не осталось и следа. Даже Анджелина, которая все время сидела тихо, как мышь, и только настороженно осматривалась, и та оживилась. Она подсела к молоденькой эскимоске - своей сверстнице, и каждая с любопытством изучала, рассматривала одежду другой, хоть они не могли обменяться ни единым словом. Изредка Анджелина робко, но вместе с тем гордо поглядывала на Питъюка: вот он какой стал среди своих, настоящий мужчина! Питъюк поймал один такой взгляд и ответил ей широкой, счастливой улыбкой. Анджелине стало совсем хорошо и радостно. Еще задолго до полуночи у гостей начали слипаться глаза. Но празднику не видно было конца. Теперь в бубен одна за другой били женщины, а там дошел черед и до детей: у каждого была своя песня. Ели вареную и жареную оленину. Поток чая не иссякал. Затеяли игру в "кроватку": мастерили разные узоры, перехватывая надетую на пальцы бечевку. Под конец Джейми уже не в силах был сопротивляться сну. Он стал клевать носом. Заметив это, Кейкут своим хриплым голосом о чем-то распорядился. Гомон затих. Эскимосы тихонько потянулись к выходу; скоро в чуме остались только четверо путников, Кейкут, его жена и их взрослый сын Белликари. - Теперь спать будем, - сказал Питъюк своим друзьям. - Все спать у задняя стена, под шкура тукту. Слишком сонные, чтобы смущаться тем, что спать придется вот так, в общей постели, Джейми и Эуэсин сбросили с себя верхнюю одежду и забрались под шкуры. За ними последовал Питъюк, потом Кейкут и Белликари. Анджелина и жена Кейкута свернулись в своем уголке общего ложа. Последняя лампа мигнула и погасла, в становище ихалмиутов воцарилась тишина. 10. ИННУИТ КУ - РЕКА ЛЮДЕЙ Измученные долгой дорогой и вчерашним сидением допоздна, мальчики и Анджелина спали как убитые, а проснулись, когда утро было уже в разгаре. Совсем еще сонные, они вылезли из-под шкур и увидели, что в большом чуме, кроме них, нет ни души. Они оделись, вышли. Их ошеломила невообразимая кутерьма. Эскимосы бегали взад-вперед, перетаскивали грузы, волокли к саням собак, кричали, смеялись и все друг другу мешали. Тут же носились дети, гонялись за убегающими собаками. Там, где вчера стояли пять чумов, теперь оставался один чум Кейкута. На месте остальных были только связки шестов да груды оленьих шкур. - Что это здесь творится? - спросил Джейми Питъюка. - Едем становище моей матери, - объяснил Питъюк. - Весь люди едут. Время ехать Иннуит Ку, всем собираться большой становище. Скоро лед сойдет, олень тогда не может бегать всюду. Будет переходить реки, где узкий места. Люди пойдут туда на каяках, большой охота будет. К ним подошел Кейкут и повел к своей жене - она разожгла костер из мха и прутьев. Над костром висел железный котел, в нем что-то кипело и шипело. Женщина приветливо улыбнулась, выудила из котла куски вареного мяса, подала им безо всяких тарелок. Мясо было горячее. Джейми стал перебрасывать свой кусок с ладони на ладонь. Начал есть и обжегся. - Вот это называется походный завтрак, - пробормотал он. - А все равно здорово, - поспешно прибавил он, перехватив колючий взгляд Питъюка. Эуэсин усмехнулся: - Прошлой зимой в Потаенной долине ты был не такой неженка. Помню, ел мясо руками, да бывало, что и сырое. - Может, я достану из саней наши жестяные тарелки? - предложила Анджелина. - Нет, сестричка. Здешний народ с тарелок не ест. Не годится показывать, что им чего-то не хватает. Позавтракали быстро, и Питъюк повел ребят по становищу. Мальчики не могли глаз отвести от собак: великолепные рослые псы были чуть не вдвое крупней лаек лесного края, притом удивительно нарядной масти - в черных и белых пятнах. Эуэсин спросил, почему эскимосы не привязывают их, когда они не в упряжке. Сразу видно, что у этих собак хороший нрав, заметил он еще. - Потому что непривязанные, - объяснил Питъюк. - Тебя на привязи долго держать, ты тоже злой станешь. Эскимосский собака свободен, как эскимос. Потому и веселый, как эскимос. Мальчикам очень понравились и эскимосские сани - такие же, как у Питъюка, только гораздо больше. Нарты Кейкута были двадцати футов длиной, массивные полозья соединялись поверху десятком коротких поперечин. Увидев, как велики эти нарты, какой на них громоздится груз, Джейми даже присвистнул. Он откровенно не верил, что собаки сдвинут такую махину с места, но, когда Кейкут и Белликари запрягли всех своих восемнадцать собак, недоверие его рассеялось. Собаки впряжены были не гуськом, как в лесных краях. У каждой была своя отдельная постромка, так что упряжка могла разойтись перед санями веером. Последним на сани Кейкута погрузили какой-то странный предмет футов пятнадцати длиной (чум сложили еще прежде). То была частая изогнутая решетка из ивовых прутьев, прикрепленная сыромятными ремнями к длинным тонким еловым жердям. Она походила на скелет гигантской рыбины. - Каяк, - объяснил Питъюк, заметив, как удивленно и пытливо смотрит Эуэсин. - Приедем к Иннуит Ку, Кейкут берет олений кожи, кроет каяк, тогда очень хорошо плавает. Над становищем разнесся крик Кейкута, и все как один обернулись к нему. Огромные его нарты готовы были двинуться в путь. Эскимосы один за другим стали подъезжать к нему поближе. Старухи и маленькие дети уже сидели поверх поклажи; женщины помоложе и дети постарше с тючками за спиной приготовились идти пешком. Кое-кто надел вьючные седла на еще не подросших собак, которым не приспело время ходить в упряжке. Несколько таких собак тащили за собой маленькие травой - подобие салазок: к двум длинным шестам ремнями привязан был небольшой щит с легкой поклажей. Пять-шесть совсем молодых собак - вчерашние щенята - вольно резвились между нарт, под ногами у людей. Картина была веселая, но от нее веяло чем-то древним, первобытным. Толпа людей в звериных шкурах, воющие псы, необозримый простор холмистой тундры под белесым весенним небом - все было такое, как сотни, а быть может, и многие тысячи лет назад. Мальчики и Анджелина вместе со своими упряжками присоединились к Кейкуту. Старик щелкнул над головами своих собак длиннейшим бичом - подал знак отправляться в путь. И тотчас караван тронулся. Продвигались медленно, потому что во многих местах снег уже стаял. Нарты двигались не быстрее идущих рядом женщин и детей, но никого это, видно, не заботило. Все перебрасывались шутками, смеялись, а когда один из юношей, желая похвалиться своим искусством править упряжкой, неосторожно выехал на некрепкий лед и по самую шею провалился в воду, все остановились и весело, необидно захохотали. Сам пострадавший, едва выбрался на прочный лед и переоделся во все сухое, тоже присоединился к общему веселью. До становища, куда они направлялись, было всего восемь миль, но к озеру Кейкут, откуда уже видны были чумы, добрались лишь в сумерки. Все жители становища вышли навстречу прибывшим. Джейми, Эуэсину и Анджелине снова пришлось претерпеть обряд знакомства и одолеть щедрое угощение, только на этот раз пировали в чуме Эпитны, матери Питъюка. Эпитна была еще молода и хороша собой, хотя, пожалуй, слишком полная. Жила она вместе со своим женатым братом Оухото, дядей Питъюка, - коренастым крепышом лет тридцати пяти. Когда Оухото увидел Питъюка, он обхватил его по-медвежьи, поднял над землей и, как тот ни вопил и ни брыкался, донес на руках до чума Эпитны, а она стала тереться носом об нос сына, радостно похлопывая его по спине. Эскимосы, приехавшие с Кейкутом, не ставили чумы, а разошлись по жилищам своих друзей. Всюду сразу стало тесно: ведь в четырех чумах теперь размещалось чуть не сорок мужчин, женщин и детей. Но никого это не смущало, а вечером все собрались в одном чуме, и празднество снова затянулось до поздней ночи. Эуэсину, Джейми и Анджелине это уже оказалось не под силу; они не хотели никого обижать, но все же выскользнули из чума, юркнули к своим саням, и только собрались было достать меховые одеяла, как вдруг, откуда ни возьмись, появились Питъюк с Оухото. - Вы что?! - возмутился Питъюк. - Мать думает, не нравится вам. Печальный стала. Все эскимосы печальный. Назад идите, слышите? Эуэсин и Джейми переглянулись. Джейми пожал плечами. - Ничего не поделаешь, дружище, - шепнул он. И сказал Питъюку: - Мы просто хотели взять одеяла, Пит. И сейчас же назад. - "Одеяла"! - фыркнул Питъюк. - На что они? Сколько людей рядом спать лягут, тепло будет! - Угу, вот этого я и боялся, - пробормотал Джейми, но Питъюк не услышал. Эту ночь Джейми запомнил надолго. На длинном широком ложе спали бок о бок девять человек. Со всех сторон слышались храп, бормотание, вздохи, посвистывание, точно в котельной. Мало того, кое в ком из эскимосов силушка играла и во сне. То вдруг кто-нибудь пнет Джейми в бок, то заедет локтем в ухо, а один раз чья-то ручища хлопнула его по губам - да, тут уж не соскучишься! Анджелине больше повезло: женщины спали спокойнее, но даже у нее наутро, когда можно было наконец встать с этой общей постели, лицо было усталое, а глаза совсем провалились. И вот опять ребята смотрят, как эскимосы снимаются с лагеря: все, кто жил у озера Кейкут, тоже решили отправиться к реке Кейзон. - Мы обрастаем людьми прямо как снежный ком, - сказал Джейми Эуэсину и Анджелине. Анджелина призадумалась. - Верно, Джейми, - сказала она. - Интересно, сколько народу будет спать сегодня на одной постели? - Даже подумать страшно! - проговорил Джейми. Но им повезло. Следующая стоянка была у северного конца озера Кейкут. Когда они дошли до места, оказалось, что здешние эскимосы накануне уже снялись с места и поехали дальше. Так что в эту ночь все выспались, и даже Питъюк, казалось, радовался свежему воздуху, простору, возможности завернуться в свое собственное одеяло. На другой день еще до полудня неровный ряд саней и людей пересек полосу суши по ту сторону озера Кейкут и вышел к высоким, обрывистым берегам Иннуит Ку. Для Джейми и Эуэсина то была торжественная минута - они снова оказались на большой реке, которая в прошлом году унесла их на Север, к необычайному приключению. Иннуит Ку была сейчас совсем не такая, какой они видели ее в прошлый раз, - ее сковало льдом. Но талые воды оторвали лед от берегов, вздулись под ним; он трескался, раскалывался, огромные глыбы наползали на берег. И под неспокойным этим покровом грозно рычали рвущиеся на волю воды. - Лед, того гляди, тронется, - почтительно и со страхом сказал Эуэсин. - Не хотел бы я в этот час оказаться на реке. Но двигаться по реке нечего было и думать. Кейкут повел всех на Север по восточному берегу. Около полудня он объявил привал, и все разошлись собирать топливо для костра. Джейми и Эуэсин ушли подальше от реки за ивовыми прутьями, оставив Анджелину и Питъюка у саней. И вдруг промерзшая земля у них под ногами задрожала. Послышался глухой, раскатистый рев; ребята испуганно поглядели друг на друга, а рев уже перерос в оглушительный грохот. - Река! - крикнул Эуэсин, и они помчались к стоянке. Когда они добежали, глазам их представилось устрашающее зрелище. Талые воды, что скопились в реках и озерах на протяжении сотен миль, наконец вырвались из оков. Река вся вздыбилась. Громадные льдины выпирали из воды, громоздились, рушились, содрогаясь, отрывались друг от друга, и течение уносило их прочь. А потом с верховий, грохоча, надвинулась стена льда и воды футов в двадцать высотой и ринулась, кажется, прямо на зрителей. Прижав к себе Анджелину, Эуэсин во все глаза смотрел, как несется к ним могучий ледяной таран. Джейми что-то кричал, но голос его затерялся в чудовищном треске и громе воды, льда, камней. Ледяные глыбы толщиной футов по десять взлетали высоко в воздух и падали в воду, поднимая фонтаны брызг и ледяных осколков. Ледяная пыль искрилась, мерцала над сорвавшейся с цепи могучей рекой, точно алмазный туман. Все полчаса, пока яростный поток не унялся, эскимосы будто вросли в землю. И когда Кейкут наконец велел раскладывать костры и готовить еду, даже эскимосы и те принялись за дело молчаливые, подавленные. - Зиме конец, - сказал Питъюк, когда ребята пили чай. - Для эскимос хороший время пришел. Гляди! Летит! Он показал в небо - над рекой неровным клином летела на север стая диких гусей. Караван медленно продолжал путь. Снег сходил, обнажая камни и болота; собаки с трудом тащили нарты. Нередко эскимосам приходилось им помогать: люди с криками хватались за постромки, тянули наравне с псами. Лишь к концу дня на восточном берегу разлившейся широко, точно озеро, Иннуит Ку показались островерхие чумы. Это было место главного летнего становища. Здесь ихалмиуты собирались, чтобы перехватить оленей-самцов, которые уходили на север несколькими днями позже самок. Теперь, когда прибыл караван Кейкута, здесь собралось двенадцать семей, шестьдесят человек, - остатки некогда многочисленного народа, населявшего бескрайние северные равнины. Племя это жило когда-то повсюду по берегам извилистой Реки Людей, что несет свои воды долгих четыреста с лишним миль. Последними из своего народа были эти немногие, ибо Река Людей превратилась в Реку Теней, и могучий край обезлюдел. 11. ИЛАЙТУТНА Вот уже несколько недель мальчики и Анджелина жили в эскимосском становище. Хотя реки вскрылись, но ледоход еще не кончился, плыть в каноэ пока было опасно. На заполярных равнинах весеннее таяние идет слишком бурно; снежные топи, вздувшиеся озерца, набухшие водой болота обратили весь этот край в непроходимое месиво, так что и по земле пути тоже не было. Хоть молодым путешественникам и не терпелось добраться до заветного тайника - могилы викинга, но невольная задержка оказалась им не в тягость. Очень уж интересно было жить среди эскимосов. Джейми, Эуэсин и Анджелина скоро почувствовали себя среди ихалмиутов как дома, однако настояли на своем - поселились отдельно в своей палатке. Гостеприимство эскимосов оказалось немного утомительным. Но ребята опять и опять делили с ними трапезу: редкие гости были нарасхват, а радушие хозяев неисчерпаемо. Питались эскимосы почти одной олениной; стряпали из нее разнообразные блюда, а иногда ели сырую. В первые дни мяса не хватало, потому что у эскимосов кончились патроны, а без них трудно убить достаточно оленей. Но Питъюк недолго думая повел Джейми и Эуэсина на охоту, а когда они вернулись, убив шесть упитанных оленей, их встретили торжественно, как могучих охотников. Добыча эта пришлась тем более кстати, что эскимосам надо было обтянуть кожей каяки, чтобы подготовиться к встрече самцов, а хороших шкур не хватало. Джейми и Эуэсин с жадным любопытством смотрели, как Кейкут ладил свой каяк. Сперва он два дня вымачивал в реке только что снятые шкуры, потом дочиста отскоблил с обеих сторон, снял волос и жир. После этого кожи стали походить на пергамент. Тогда он снова их намочил, осторожно натянул на остов каяка, а три женщины накрепко их сшили. Сшивали они сухожилиями, костяными иглами, работали так искусно, что швы совсем не пропускали воду. Просохнув, кожи сели, натянулись туго, как на барабане. И вот однажды утром Кейкут решил испытать свой каяк. Он без труда его поднял - каяк, можно считать, ничего не весил, - отнес к озеру, осторожно спустил на воду, и легкое, как пушинка, суденышко поплыло. Кейкут вошел в воду, ловко вскочил в каяк, взялся за двухлопастное весло и стремительно заскользил по озеру. Казалось, ну что тут трудного? И когда Питъюк лукаво намекнул, что одни лишь эскимосы умеют управлять каяком, Эуэсин неосторожно принял вызов. Питъюк потихоньку шепнул об этом одному, другому, третьему. Когда Эуэсин спустился на берег, он с ужасом увидел, что тут собрались чуть не все эскимосы. Стараясь ни на кого не глядеть, он натянул кожаные сапоги - высокие, выше колен, да еще непромокаемые - и вошел в воду. Забраться в каяк оказалось труднее, чем он думал, глядя со стороны. При первой попытке Эуэсин опрокинул суденышко набок, и оно порядком черпнуло воды. Эуэсин, помрачнев, вытянул его на берег, вылил воду и приготовился начать все сначала. На этот раз он решил не шагнуть, а вскочить в скорлупку, и это было удалось. Но тут каяк накренился влево, и Эуэсин чуть не вывалился. Джейми, Питъюк и толпа эскимосов потешались вовсю. Пока бедняга Эуэсин силился обуздать капризное суденышко, они вперемежку со взрывами хохота засыпали его добродушными советами. Наконец он обрел равновесие и ударил веслом по воде. Каяк понесся с такой скоростью, что Эуэсин только рот раскрыл от удивления, а зрители на берегу так и покатились со смеху. Теперь Эуэсин не знал, как остановиться. Каяк прыгал по ледяным водам озера, а Эуэсин греб изо всех сил, стараясь повернуть его к берегу. Описав огромный неровный круг, он сумел наконец направить длинный острый нос каяка к берегу. И почти тотчас одним концом весла принялся тормозить, но чересчур сильно. Не успел он перехватить весло, как лодка перевернулась вверх дном, а сам он ушел под воду. В следующий миг голова его вынырнула из воды, и он по-собачьи поплыл было к берегу. Однако тотчас лицо его выразило полнейшее недоумение. Он перестал работать руками, медленно встал на ноги - вода едва доходила ему до колен! Питъюк больше не мог сдержаться. Давясь от смеха, он катался по берегу, но вот, спотыкаясь о подводные камни, Эуэсин выбрался на берег, ухватил его за ногу и поволок к воде. Питъюк не сопротивлялся - он совсем ослабел от смеха. Голова его скрылась под водой, а когда он вынырнул, отфыркиваясь водой точно кит, эскимосы совсем зашлись от восторга. Каяк выудили и высушили, а потом Джейми предложили показать, как им управлять. Джейми вежливо, но решительно отказался, а в душе дал себе слово, что по доброй воле нипочем не ступит в утлое это суденышко. Однажды, примерно через неделю после приезда в летнее становище, Оухото, который всякий день ходил пешком к югу, вернулся до крайности взволнованный: долгожданные стада оленей-самцов совсем близко! Эскимосы поспешно перенесли шесть уже готовых к этому времени каяков через водораздел за становищем, на берег узкой, но быстрой речки, что впадала с северо-востока в Иннуит Ку. Здесь их спрятали в ивняке. Рядом с каждым каяком лег и притаился охотник. Еще двое эскимосов побежали к востоку, туда, где косо протянулся на юго-восток длинный, почти в милю, ряд инукоков, каменных людей: их поставили здесь давным-давно на расстоянии примерно в полсотни футов друг от друга. Перебегая от одного инукока к другому, эти двое на каждого нахлобучивали кусок дерна, из которого торчала и качалась на ветру сухая прошлогодняя трава. Эти "головы" придавали инукокам сходство с присевшими на корточки людьми. То была "оленья ограда": она должна была отклонить приближающиеся стада к той самой переправе через реку, у которой затаились охотники со своими каяками. А в становище хлопотали женщины и дети: сгоняли собак, накрепко привязывали, чтобы не кинулись, не спугнули карибу. Костры загасили, золу залили водой, чтобы олень не учуял запах дыма. Наконец все было готово, и все, кто не принимал участия в охоте, взобрались на гребень холма неподалеку от становища - отсюда лучше всего видно будет охоту. Питъюк, Эуэсин, Джейми и Анджелина устроились в северном конце гребня, над местом предполагаемой переправы. Кейкут стоял в южном конце и через старинную подзорную трубу пытливо оглядывал горизонт. Но вот он отложил трубу, замахал руками - вверх-вниз, вверх-вниз. Эскимос, стоявший неподалеку от Джейми, повторил сигнал, чтобы его увидели охотники, притаившиеся подле каяков. - Идут, - шепнул друзьям Питъюк. Напряженно вглядываясь, они наконец заметили в той стороне какое-то движение на склонах холма, в двух милях к югу. Скоро там стало вырисовываться нечто знакомое. Длинные вереницы карибу медленно струились по склону холма и вились по дну долины. Тут были одни самцы. Они шли неспешно. Казалось, они бредут куда глаза глядят, подгоняемые слабым южным ветерком; то и дело они останавливались пощипать ягель, который уже выступил из-под растаявшего снега. Они двигались непереносимо медленно, а может, так казалось со стороны. Наконец вожаки подошли к "оленьей ограде". Они как будто не слишком ее испугались, но все же свернули на северо-запад. Спустя два часа после того, как эскимосы заметили оленей, вожаки наконец вышли на берег. Здесь они топтались минут двадцать, видимо не уверенные, стоит ли переходить быструю речку. Но сзади подходили все новые олени, стадо напирало, и передним волей-неволей пришлось рискнуть: с полсотни самцов вошли в воду. Высоко задрав головы, они поплыли к противоположному берегу. Взгляд Джейми был прикован к едва различимым силуэтам охотников, но те по-прежнему не шевелились. - Чего это они? - шепнул Джейми Питъюку. - Почему не спускают каяки? Олени ведь сейчас выйдут на тот берег. - Погоди, - успокоил Питъюк. - Смотри, все увидишь. Олени благополучно перебрались через речку, отряхнулись, точно собаки, и направились к северу. На южном берегу тем временем собралось уже около сотни оленей: они следили за вожаками и, видно убедившись, что переправа безопасна, тоже ступили в быстрый поток. Они достигли середины, и тут шестеро охотников вскочили, схватили каяки, кинули на воду и прыгнули в них. Быстро работая веслами, они налетели на перепуганных оленей и мигом отрезали их от обоих берегов. Олени в ужасе закружились, кинулись вверх по течению, но было их так много, что они мешали друг другу и оттого пугались еще больше. Меж тем каждый охотник одной рукой управлял своим суденышком, а другой выхватил короткое, фута в три, копье с треугольным широким стальным наконечником, закрепленное на носу лодки точно гарпун. Охотники подплыли вплотную к теснившимся на одном месте оленям. Быстрый удар сзади, под ребра, - и оленю конец. Охотник тут же направляет каяк к новой жертве. Скоро холодные зеленые воды реки потемнели, помутнели от крови. Стремительное течение уносило десятка два убитых оленей вниз по реке. Уцелевшие, кто где мог, выбирались на берег и неуклюжим галопом мчались прочь. С того мгновения, как появились охотники, и до того, как олени рассыпались по равнине, прошло не больше пяти минут. Когда Джейми, Эуэсин и Анджелина встали на затекшие от неподвижности ноги и вместе с эскимосами начали спускаться с холма к переправе, ниже по течению реки появились те двое, что приделывали инукокам травяные головы. В руках у них были длинные шесты с крюками, они сноровисто подтягивали к берегу плывущие по воде туши. - Твоим и ружья ни к чему! - сказал Питъюку Джейми. - В жизни не видал таких ловких охотников. Питъюк широко улыбнулся: - Хорошо охотятся, только олень не часто в река идет. Тогда эскимос голодный, если для ружья пули нет. Пошли. Теперь большой еда будет, мозговой кости. В тот вечер в становище устроили пир горой. Все всласть полакомились костным мозгом из длинных оленьих костей и прочими деликатесами - жареными почками, сердцем, истекающей жиром зажаренной грудинкой. Когда все изрядно подзаправились и могли уже оторваться от еды, появились бубны, начались песни и пляски. Один из танцоров был старый-престарый, лицо все в морщинах и складках. Однако двигался он так легко и проворно, что, когда он запел и пустился в пляс, все остановились и стали смотреть и слушать. - Кто этот старик? - спросил Джейми Питъюка. - Илайтутна. Старей всех ихалмиутов. Шаман знаменитый. Со многим духи говорит, много историй знает, Может, завтра вам рассказывать будет. На другой день Питъюк повел друзей в гости к Илайтутне. Когда они вошли в его чум, старик не встал с груды шкур, только кивнул и пронзительно поглядел на них маленькими черными, как уголь, глазками, упрятанными в складки морщинистой кожи. Немного погодя он что-то сказал Питъюку, тот долго ему отвечал, потом объяснил друзьям, о чем речь. - Он спросил, зачем вы пришли наша земля. Я сказал про викинг, сказал, мы будем все забирать. Ему не нравится. Может, захочет останавливать нас. Говорит, могила викинг заколдован. Теперь погодите, буду узнавать. Питъюк опять заговорил по-эскимосски, старик кивнул, но ничего не ответил. Казалось, они зашли в тупик, но тут Джейми осенило. В кармане у него было несколько плиток прессованного табака, он хотел их подарить охотникам. И вот теперь он достал три плитки, степенно подал старику. Похожая на клешню рука молниеносно, точно нападающая змея, метнулась к табаку, схватила и сунула под широкую парку. Илайтутна пробуравил Джейми зоркими глазками и, кажется, на что-то решился. Встал на колени, принялся шарить под нарами и наконец вытащил оттуда какую-то диковину, сработанную из дерева и кости. Поднял ее повыше, чтобы гости лучше разглядели, но только Джейми понял, что это такое. - Арбалет! - изумился он. - Но ведь эскимосы не стреляют из арбалетов! Это - оружие европейца, оно было в ходу сотни лет назад. Откуда он у старика, Питъюк? Питъюк перевел старику вопрос, потом ответил: - Говорит, сам сделал. Говорит, иннуиты научился у инохауик - железный люди, они давно-давно сюда приходил. Говорит, может рассказать, если хотим. - А вдруг это связано с викингами? - вскинулся Джейми. - Пусть он расскажет, Питъюк. Попроси его, пожалуйста! Питъюк повернулся к старику, перевел. Илайтутна поднял глаза, уставился куда-то поверх ребячьих голов. Казалось, он смотрит сквозь стену чума в непостижимую даль, куда им не дано проникнуть. Долго-долго он молчал. Но вот в исполненной ожидания тишине раздался его голос. 12. ЛУК ВИКИНГА - Этот лук был оружием! Он прибавил силы моему народу, многим поколениям - не счесть. А потом белые люди привезли к нам ружья, и мы забыли про него. Напрасно мы это сделали: не должен человек забывать про дары, что принесли ему величие. Дар этот мы получили в незапамятные времена, но я их помню, ибо я шаман, мне ведомо волшебство, и память о тех временах пережила бессчетные зимы и пришла ко мне. То был дар инохауиков. Они были могущественнее, сильнее людей, и все же не боги, ибо всех их под конец одолела смерть. Были они бледнолицые и бородатые. А глаза голубые, точно глубинный лед. А из каких краев они родом, никто не ведал. Знали мы только, что земля их далеко на востоке, за соленой водой, которой нет ни конца, ни края. И по воде этой они приплыли в лодках в пятьдесят раз больше каяка - так говорили наши предки. В те времена мы жили ближе к соленой воде, но было нас в этом краю немного, а индейцев-иткилитов - не счесть. Они ненавидели нас и охотились на нас, как на кроликов. Выйдут летом на равнины, нападут на становища иннуитов и всех подряд вырежут. И мы всегда жили в страхе. Однажды в месяц охоты племя наше пришло на берег реки Айкарлуку. И вот утром мальчонка пошел к реке - хотел рыбу забить - и вдруг бежит назад, кричит: "Иткилиты идут!" Мужчины схватили копья, стоят перед чумами и дрожат - боятся иткилитов. Но совсем не иткилиты приплыли по реке - пришло диковинное каноэ из тяжелого дерева, и в нем сидели восемь диковинных гребцов. То были инохауики. Они гребли по двое, а девятый стоял на корме лицом к ним. На голове его сверкала железная шапка, грудь закрывали железные пластины, и на них играло встающее солнце. Испугались иннуиты, подумали, что это приплыли дьяволы. В страхе глядели, как инохауики высаживались на берег. Первым сошел тот, высокий, кто стоял на корме. Он держал перед собой огромный круглый щит, белый как снег. Потом он бросил щит на землю и на него положил большой железный нож длиною с ногу мужчины. Так он и стоял безоружный, и все увидели, что пришел он не с черными помыслами и в сердце у него нет злобы. Так пришли инохауики. Они не говорили на нашем языке, а мы не знали их языка. Но они знаками объяснили нам, что они в пути уже много лун и теперь хотят вернуться в далекий край, за солеными водами. После народ наш понял, что инохауики приплыли к нашим берегам в другом, совсем большом каноэ, а потом пошли на юг, в леса, и там на них ночью напали иткилиты и перебили всех, кроме этих девяти. Девять бежали на Север, но не скоро добрались до соленой воды - большое каноэ ушло, не дождалось их, и они остались одни. Когда они приплыли к становищу иннуитов, они были голодные, и наше племя их накормило - таков наш обычай. То был великий день, когда они к нам пришли. Он положил начало нашему могуществу. А что случилось после, о том много есть рассказов. Рассказы те - о силе чужеземцев и об орудиях их и оружии. Почти все у них было сделано из железа. До них мы никогда не видели железа и стали называть его по имени одного из чужеземцев - хауик. А вождя их звали Кунар. Они пожили немного среди нашего племени, а потом стали спрашивать, нет ли пути на Север вокруг соленой воды. И когда услыхали, что такого пути нет, сильно опечалились. Потом выпал снег, и они стали жить в чумах вместе с нашим народом. Больше года жили они среди нашего племени. Научились охотиться, как иннуиты. Почти все забросили диковинную свою одежду и стали одеваться в меха, как иннуиты. Но Кунар не пожелал расстаться со своей железной одеждой. Даже в самый жестокий мороз он ходил в рогатой железной шапке и похож в ней был на мускусного быка. Кунар был великан. Один мог унести на плечах целого карибу. Своим большим железным ножом разрубал оленя на куски так же легко, как женщина - рыбу. Кунар жил в одном чуме с человеком, по имени Киликтук, а этот Киликтук был шаман. У него была дочь Айрут, и в скором времени она понесла от Кунара. Иннуиты обрадовались, думали, теперь Кунар и его люди останутся с нами навсегда. Инохауикам было чему научить наш народ. Они научили нас высекать огонь железом из камня, строить запруды, чтобы ловить лосося, находить дорогу по звездам и еще многим удивительным вещам. Мудрые они были, а в нашем краю были все равно что дети, и мы учили их, как жить на великих равнинах. Пришла еще одна зима, и они собрались в иглу и долго о чем-то говорили. Кунара с ними не было, он был в иглу Киликтука и Айрут: там он жил со своим сыном, которого родила ему Айрут. Те восемь пришли к нему и сказали, что будут уходить. Пойдут к берегам соленой воды, а оттуда - на юг, в леса, будут искать такое дерево, из которого можно строить большое каноэ, и тогда поплывут на восток, к своему далекому дому. Они просили Кунара пойти с ними - ведь он был их вождь. И Кунар согласился, хотя, видно, без радости. Тогда эскимосы рассердились. Все инохауики взяли себе в жены наших дочерей, и племя рассердилось: ведь они теперь покинут своих женщин! Едва не дошло до драки, но вмешался Кунар. Сказал: если мы отпустим его людей на юг, он останется с нами навсегда и откроет нам еще много секретов. Так и порешили. Эскимосы все равно отговаривали инохауиков уходить - знали, что белым такой путь не под силу. Знали: если их не погубит пурга, так перебьют индейцы. Но те восемь и слышать ничего не хотели. Эскимосы дали им собак и нарты, и они ушли. Их поглотил снегопад, и больше никто никогда их не видел. Где-то в ночной тьме их настигла ярость нашей земли, и они погибли. И теперь рассказ мой уже не обо всех инохауиках, а о Кунаре, и еще об Айрут, и об их детях. Народ наш очень любил Кунара. Он часто рассказывал про то, что знал и видел в далеких краях. И многим его рассказам нельзя было поверить, оттого что говорил он про страшные сражения: грозным оружием бились люди на море и на суше и кровь человеческая лилась, будто весенние дожди. Иннуиты просили Кунара показать им, как сделать такое оружие, но он не согласился. Сказал - не хочет, чтобы они сами себя погубили. Он так говорил оттого, что не понимал эскимосов. Не понимал, что мы отнимаем жизнь только тогда, когда иначе нельзя. Кунар боялся, что, если он откроет нам секрет смертоносного оружия, мы станем как индейцы. Эскимосы любили Кунара, но годы шли, и Кунар затосковал. Он больше не ходил на охоту, а все сидел у своего чума и глядел на восток и говорил сам с собой на непонятном своем языке. Эскимосы жалели его, но ничем не могли ему помочь. Пришла еще одна весна, и племя решило двинуться в глубь страны, на земли, богатые оленями, неподалеку от Реки Людей; наш народ знал, что теперь мы сумеем отбиться от индейцев. И вот племя пустилось в путь. И говорят, когда шли на запад, Кунар шел последним, и все оборачивался, и глядел на восток, и плакал. Эскимосы пришли к берегам Реки Людей и разбили лагерь близ озера Ангикуни - место хорошее, там было много жирных оленей. Три года племя жило спокойно и сытно, и все думали, что это Кунар приносит им счастье, и полюбили его больше прежнего. Потом, на третий год, в месяц, когда забивают рыбу, охотники решили пойти на Север, вниз по течению Реки Людей, за мускусным быком. Попросили и Кунара пойти с ними, но он сказал, он совсем больной, пойти не может. Только заболел он душой, а не телом. Охотники взяли каяки и пошли на Север, а Кунар остался в становище с женщинами, детьми и стариками. И случилось так, что, когда мужчины ушли, сверху по реке нагрянула орда индейцев-иткилитов, и они напали на становище эскимосов. Была жестокая резня. Индейцы перебили половину женщин и детей. Если бы не Кунар, они убили бы всех. Кунар сидел неподалеку от становища, сидел один - такой у него был обычай. Услыхал он вопли женщин и детей и бросился к чумам. В руках у него был его большой нож, на голове рогатая шапка, и солнце играло на его железной рубашке. Он накинулся на индейцев и рычал, будто бурый медведь из тундры. И нож его мелькнул как молния и стал красный, и он мелькал и становился красный много раз. Иткилиты не могли устоять против Кунара. Он убил многих, а кто остался в живых, кинулись к своим каноэ и уплыли вверх по реке. Да только прежде чем им скрыться из виду, один из них обернулся и пустил стрелу из своего длинного лука, и стрела эта попала в Кунара, ниже края железной рубашки, и впилась в живот. Когда вернулись наши мужчины, у многих жены и дети были уже похоронены, а уцелевшие женщины их оплакивали. Айрут и обоих детей Кунара тоже убили. А сам он лежал в чуме и ни с кем не говорил. Он своей рукой вытащил стрелу, что впилась ему в живот, но рана была черная и зловонная. Он ни с кем не говорил, пока к нему не подошел шаман. Сперва Кунар произнес страшные заклятия. Потом попросил шамана Киликтука принести ему дерево и крепкие, упругие рога мускусного быка. Киликтук все принес, и Кунар сказал, какую форму придать дереву, а какую - рогу и как их соединить. Киликтук все так и сделал, и в руках у него оказался такой самый лук, как я вам показал. И тогда Кунар заговорил: - Это - дитя смерти. Прими его от меня в дар. Возьми его и пойди в леса, где живут иткилиты, и убивай их всюду, где они ходят и где спят. Пусть во всем этом краю не останется в живых ни одного иткилита. И, сказав так, умер. Тело его отнесли на высокое место, недалеко от Реки Людей и рядом с ним положили все его вещи, даже его большой нож, которому цены не было. А потом над ним построили дом, построили из камня - он говорил, что так строят дома на его родной земле. Там Кунар и лежит. Его дом вы и видели прошлым летом. И еще про тот лук. Мы не пошли с ним на юг, не стали мстить. Такого обычая у нас нет. Но мы сделали много таких луков, и, когда нам нужно было мясо, мы убивали оленей. А иткилиты больше не показывались в наших землях - дитя смерти очень их напугало. Так мы жили в довольстве и сытости, и скоро эскимосов стало многое множество. Дитя смерти служило нам ради жизни, и это было хорошо. Никогда никто не приносил нам такого бесценного дара, и как знать, может, если б мы его сохранили, мы все еще были бы большим племенем, а ведь сейчас нас осталось совсем мало. Пройдет еще немного зим - и никого из нас не останется. А теперь устал я. Старый стал, скоро спать буду. Теперь идите, старый я... 13. ПЛАНЫ МЕНЯЮТСЯ Задумчивые, сосредоточенные возвращались Анджелина и мальчики от Илайтутны. В глазах Анджелины блестели еле сдерживаемые слезы. Ей так живо представилась трагическая судьба Кунара, словно все это случилось только вчера. Рассказ старика растревожил их всех, но особенно глубоко задел Питъюка. Он молчал, и его всегда веселое лицо омрачала затаенная скорбь. Под вечер друзья забеспокоились и попробовали как-то его подбодрить. - Ведь Кунар умер давным-давно, - напомнил Эуэсин. Питъюк поднял голову, посмотрел хмуро, как никогда. - Я не про Кунар думал. Про ихалмиутов. Это мой племя. Я, когда рос тут, часто мясо не был, и дети умирал, и старый люди голодный сидел. Вот я думал, что шаман рассказывал. Раньше много люди был, много олень, никто голодный не сидел. Теперь мало люди, мало олень, и, может, скоро все голодный станем. Вот как будет, если никто не помогает. - Это дело властей - помогать людям, когда они голодают, - сказал Джейми. - Плохо, что никто про твое племя ничего не знает, Питъюк, только несколько торговцев. Спорим, власти даже не знают, что есть на свете такое племя. А вот мы, когда поедем на юг, мы все про него расскажем и про то, что с ним делается. Эуэсин безжалостно охладил пыл Джейми: - Думаешь, нас кто-нибудь станет слушать? А что случилось с чипеуэями, забыл? Сколько раз белых просили помочь, а часто они помогали? Народ Питъюка чужой твоему народу. Даже если белые нам поверят, им ничего не стоит забыть. - А я им не дам забыть! - с вызовом крикнул Джейми. - Уж я постараюсь, чтоб не забыли. Я такой шум подниму, на весь свет, и тогда придется им что-нибудь да сделать! Но Эуэсин стоял на своем: - А как ты это сделаешь? Ты ведь всего-навсего один человек, и за тобой охотится полиция. Кто станет тебя слушать? Я-то знаю, каково сейчас Питъюку, а ты не знаешь, Джейми. Ты мой лучший друг, и ты друг индейцев и эскимосов, но ты никогда не поймешь, каково нам. Горечь, которую Джейми впервые слышал в голосе Эуэсина, безмерно поразила его. Он не сразу нашелся что сказать, его опередил Питъюк: - Эуэсин правда говорил. Я рассказывать буду про ихалмиут. Ты хорошо слушай, Джейми. Раньше они сильный племя был, много оленина у них был, весь зима охотились на белый лисица. Раз в два зима самый сильный мужчина везли большой груз белый лисица на берег торговцу. Назад везли ружье, патрон, капкан. Очень далекий путь, трудный, два месяц ехали, три ехали. Такой путь только с полный желудок ехать можно. Только охотник с полный желудок может бежать много сотня миль по тундра за белый лисица. Потом давно-давно, я еще тогда не рождался, мужчина повезли большой груз белый лисица торговцу. Приехали на берег, а торговец говорит, белый лисица теперь не надо. Ничего не стоит. Мужчина поехал назад, ничего не привез - ни ружье, ни патрон. В тот зима десять люди, двадцать люди умер, потому что не было пуля, нечем было зимой убивать олень. И тогда нет сил зимой охотиться на лисица. И каждый год меньше олень стало. Больно много олень белый люди на юге убивал. Тогда эскимосы, хочешь не хочешь, сиди в становище, и все до весна голодный. Четыре, пять лет назад Оухото и три мужчина опять поехал на берег. Говорил торговцу - патроны надо, никак нельзя без патроны. Торговец смеялся, говорил, вези много мех. Эуэсин правда сказал. Белый люди помогает только белый люди. Мой отец белый, но, может, я про это забуду. Лучше пускай мой отец эскимос. Впервые с тех пор, как Джейми приехал на Север, он ощутил, что между ним и жителями этого края зияет пропасть. И ему стало страшно. - Послушайте, - в отчаянии сказал он. - Белые ведь не все такие. Разве мой дядя Энгус такой? И там, подальше к югу, еще много таких, как он. Говорю вам, если б только они знали, что здесь творится, они бы послали помощь. Нет, мы заставим власти что-то сделать... - докончил он упавшим голосом: он видел, что Эуэсин и Питъюк ему не поверили. Он почувствовал себя глубоко несчастным и очень одиноким. Он отчаянно ломал голову: как одолеть это отчуждение? И тут заговорила Анджелина. Заговорила тихо и мягко: - Я вот все думаю: Джейми сказал, оружие викинга будет на юге больших денег стоить. А ведь это вещи Кунара. Он женился на эскимоске, и у него были здесь дети. Разве он не захотел бы помочь эскимосам еще больше, чем помог? Ведь если его вещи стоят больших денег, часть их надо отдать племени Питъюка, правда? Тогда эскимосы купят ружья, и патроны, и другое, без чего им нельзя жить. У Джейми гора с плеч свалилась. - Верно! - воскликнул он. - Конечно! Говорю вам, какой-нибудь музей тысячи за это заплатит. Денег вполне хватит и для дяди Энгуса, и для всего племени Питъюка. И потом вот что: газеты захотят узнать, как мы все это нашли. И мы расскажем про беды эскимосов. Вся страна прочитает. И тогда властям поневоле надо будет вмешаться. Им уже не дадут забыть. Питъюк смотрел на Анджелину, и впервые за весь вечер на лице его промелькнула улыбка. Он протянул было руку, хотел, видно, коснуться ее плеча, но передумал и обернулся, только не к Джейми, а к Эуэсину: - Толк будет, Эуэсин? Как думаешь? - Пожалуй, будет, - осторожно ответил Эуэсин. - Если только мы сумеем сами все продать. А то, пожалуй, белые все у нас отнимут и ничего не дадут взамен. С нашим народом такое случалось... и с твоим тоже... - А теперь не случится! - яростно перебил Джейми. - Сокровище нашли мы, и никто не может его у нас отобрать. Когда поедем в Те-Пас, все спрячем, с собой возьмем только что-нибудь одно на образец. И никому не скажем, где спрятали: сперва надо твердо знать, что нам заплатят по-честному. - Все так, - согласился Эуэсин. - Только неохота мне ехать в Те-Пас. У нас там нет ни одного друга, а враги есть. Полиция там, верно, очень зла на нас. Достанется нам от них. Но тут Джейми осенило, и он разразился потоком слов: - Питъюк! Когда эскимосы прежде ездили на берег, они в какое место ездили? В Черчилл, да? А мы можем туда проехать? Если можем, тогда все в порядке. Черчилл настоящий город, и там никто не узнает, кто мы такие. Оттуда я пошлю телеграмму в Торонто, директору школы. Он по части истории дока. И в музеях он людей знает. Он для нас сделает что только сможет, уж это наверняка. Питъюк постарался не потонуть в потоке вопросов. - Давний время эскимос ездил Черчилл зимой на собаках. Прямо не ездил, боялся чипеуэй встретить. Кругом ездил, долгий путь: Ангикуни, потом Большой река - почти до самый берег. Черчилл мы называл Иглууджарик - там большой каменный крепость. Сам я не знаю, может, по Большой река каноэ плавать можно. Уныние, овладевшее ребятами после того, как они побывали у шамана, теперь рассеялось. И они еще долго взахлеб во всех подробностях обсуждали новые планы. Конец этим разговорам положил дядя Питъюка, Оухото: он заглянул в палатку и, сияя улыбкой, объявил, что у него в чуме их ждет ужин. Они пошли за ним и уселись на полу вокруг большого деревянного блюда, которое мать Питъюка с верхом наполнила вареной оленьей грудинкой. За едой Питъюк рассказал об их новых планах эскимосам, которые ужинали вместе с ними. Тут же был и Кейкут, он внимательно все это выслушал. - Да-а... - задумчиво протянул он. - В давние-давние времена эскимосы иногда ходили по Большой реке на каяках прямо до соленой воды и там встречали морских эскимосов и торговали у них тюленьи шкуры. Но мы-то этой дорогой летом никогда не ездили, только зимой, по льду. Надо спросить шамана - он один знает, как что было в давние времена. ...На несколько дней вернулось ненастье и остановило оттепель. Ночи были морозные, дни серые, ветреные: то и дело налетал мокрый снег, и река никак не могла освободиться ото льда. Мальчики и Анджелина держались поближе к становищу. После того, что они услыхали от шамана, им еще сильней не терпелось добраться до могилы Кунара и ждать становилось тягостно. Но что поделаешь... Эуэсин тщательно осматривал и чинил упряжь. Джейми много времени проводил с Оухото - тому белый юноша особенно пришелся по душе - и старался хоть немного научиться языку эскимосов. Анджелина и Питъюк постоянно бывали вместе, это не укрылось от глаз Джейми. Скверная погода продержалась недолго. Через неделю после того, как ребята побывали у шамана, Питъюк объявил, что река почти уже очистилась ото льда и теперь можно плыть в каноэ. Решили на другое же утро отправиться к могиле Кунара. Поплывут они в тех двух каноэ, что дали им чипеуэи, и с ними пойдут проводниками Оухото и Кейкут в каяках. Собаки останутся на становище под присмотром Белликари. Каменный дом - так они по-прежнему называли могилу викинга - находился милях в тридцати от стойбища, вниз по течению Иннуит Ку. Течение было такое стремительное, что они всего за полдня доплыли до порогов: здесь прошлым летом Джейми и Эуэсин потопили свое каноэ. Водопада еще не было видно, слышался только его рев, но Кейкут уже повел флотилию к берегу. Каяки и каноэ вытащили на сушу и пошли пешком. Потом все остановились на берегу, посмотрели на пенистые буруны, и тут Джейми и Эуэсин переглянулись. Питъюк заметил это и закричал, перекрикивая шум воды: - Вы, может, недовольный, что мы пороги не переплываем? Думаете, эскимосы трусы? Только белый да индеец храбрый, может плыть такой большой пороги? - Брось, Питъюк, - ответил Джейми. - Мы были не храбрые, а просто дураки, сам знаешь! - Скромный стали! Вот пойдем дальше по Большой река, может, вы бедный эскимосский мальчишка тоже покажете, как плавать большой пороги? Я быстро научусь, честный слово. Они, наверно, еще долго бы препирались, но их прервал Оухото. Он первый поднялся на невысокую гряду и теперь показывал рукой куда-то на север. Остальные взобрались к нему, остановились и молча глядели на каменистый холм, что поднимался по ту сторону затопленной талыми водами долины: на вершине холма виднелось массивное сооружение из камня. То был Каменный дом, на поиски которого они пустились в такой далекий путь. То была могила Кунара, Железного человека. 14. МОГИЛА КУНАРА В этот весенний день неоглядные холмистые дали наводили такую тоску, что ее не могло развеять даже ослепительно яркое солнце. Равнина казалась пустынной, давным-давно вымершей. Не слышно было птичьего пения. Среди одноцветных каменистых холмов и тающих сугробов в тундре, пропитанной водою, точно губка, не видно было ни единого оленя. Мхи и лишайники еще не ожили. Они все еще оставались мертвенно, по-зимнему тусклыми, серо-бурыми. Наступил самый унылый час в жизни тундры: она пробудилась от зимней спячки, но еще не встрепенулась, лихорадочный восторг короткого лета еще не завладел ею. Она лежала серолицая и недвижная, как мертвец. Гнетущая безжизненность равнины подавляла, и Анджелина, Эуэсин и Джейми невольно старались держаться поближе друг к другу. Эскимосам и Питъюку тоже стало не по себе. Оухото что-то тихонько сказал, и Кейкут медленно кивнул. - Он говорит, здесь останутся. Ждать нас будут, - объяснил друзьям Питъюк. - Могила Кунар не ходят. Я тоже не хочу туда ходить. Но вы ходите, значит, я с вами. Джейми встряхнулся, заговорил как мог бодро и деловито: - Что мы, маленькие, что ли? Привидений испугались? Тут пугаться нечего. Мы с Эуэсином пробыли у Каменного дома целую ночь, и я туда лазил. С виду он и правда жутковатый, только никакие призраки там не водятся; да их и вообще не бывает. Так что пошли. Эуэсин переглянулся с Питъюком и ответил за обоих: - Может, в твоей стране и нет духов, Джейми. Может, глаза белого человека не видят того, что видим мы. Белые знают много, но они знают не все. - Он пожал плечами, повернулся и поднял дорожный мешок. Закинул его на плечо и снова повернулся к Джейми. - Заяц даже и слепой чует белую сову, - закончил он и зашагал к маячившему вдали Каменному дому. Остальные трое пошли за ним, и Джейми так и не нашелся что сказать. Не впервые поведение друзей сбивало его с толку. - Все-таки когда-нибудь я научусь помалкивать, - огорченно пробормотал он, нагоняя Эуэсина. Они пересекли широкую болотистую долину, причем кое-где пришлось идти по колено в ледяной талой воде, и стали взбираться по усыпанному камнями склону холма, на котором похоронен был Кунар. Чем ближе они подходили, тем величественней становился Каменный дом, и под конец стало казаться, что он возвышается надо всем окрест. Но это только казалось, на самом деле он был не выше десяти футов, а основание его занимало не больше пятнадцати квадратных футов. Но такой обман зрения вполне понятен: ведь в здешних краях не видно никаких следов человека и оттого единственное творение рук человеческих стало главной вехой в море пустоты. Они перелезли через расколотые морозом острые валуны, которые преграждали путь к дому, и им снова стало не по себе; будто снова они перенеслись из знакомого обжитого мира в чуждый мир бесконечно далекого прошлого. В десятке шагов от могилы Эуэсин остановился. Ни на кого не глядя, он порылся в своем мешке, выудил оттуда плитку табака. И положил ее на плоский камень. Потом подошел Питъюк, Он достал из своего мешка небольшой сверток с вяленой олениной и положил рядом с табаком. Джейми смотрел на все это озадаченно, но смолчал. И сдержанность его была вознаграждена. Видя, что Джейми не подшучивает над ними и не проявляет никаких признаков нетерпения, Эуэсин объяснил, правда немного робко и смущенно: - У нас так считается, Джейми: кто умер, тому надо делать подарки. У нас много всего есть, потому что мы живые. А у них нет ничего, потому что они мертвые. В прошлом году, когда мы с тобой тут были, я забыл поделиться с мертвым. А потом дал себе слово: если приду еще раз, ни за что не забуду. - Тут он заговорил чуть ли не умоляющим голосом: - Ты, может, думаешь, это все глупости, но только все равно не смейся. Пожалуйста, не смейся. - Да мне и неохота смеяться, - серьезно сказал Джейми. Порылся в кармане и вытащил истинную драгоценность - перочинный нож, приз, который он завоевал в школе в Торонто несколько лет назад. И не без смущения взглянул на Эуэсина: - А мне можно? Ничего, если я тоже что-нибудь подарю? Питъюк схватил левую руку Джейми, крепко ее сжал. - Это очень, очень хорошо, Джейми. С тех пор как они подрались на Кэсмирском озере, не часто голос его звучал так дружески. Джейми выступил вперед и положил нож на камень. За ним подошла Анджелина и рядом с их дарами положила пачку чая. Эуэсин первый нарушил молчание и заговорил так весело, словно с души его свалилась немалая тяжесть: - Ты прости, что я нехорошо сказал тогда в становище про твой народ. Мы с тобой отдалились друг от друга, тут и я тоже виноват. Понимаешь, у нас в сердце столько гнева накопилось против белых, оттого мы иногда сердимся и на своих друзей. А ты нам друг: и Анджелине, и мне, и Питъюку. Зря мы на тебя обиделись. - Я не обижалась, - колко заметила Анджелина. - Говори за себя Эуэсин. Ты забыл, я ведь люблю дикобразов. - Выходит, я дикобраз? - спросил Джейми. - Ну ладно, Анджелина, твоя правда. Дикобраз и есть. И раз все тут вроде виноватые, так и я скажу: я тоже виноват, нехорошо говорил. Ну, а теперь займемся делом. Массивную и неприступную гробницу Кунара строили, видно, с большим тщанием - камни сложены были в плотный куб, зазоры между ними наглухо зашпаклеваны болотным дерном. Дерн пустил корни, разросся, окутал гробницу мшистым покровом. Однако каменный куб был сплошным только с виду - Джейми обнаружил это еще в прошлом году. Он тогда отыскал узкий, наполовину осыпавшийся ход, что вел под северную стену, и пробрался во внутренний склеп. Теперь он повел друзей к этому ходу. И вдруг остановился как вкопанный: чуть в стороне среди мха что-то белело. В тот же миг это увидел и Питъюк и негромко ахнул. - Ничего-ничего, Питъюк, - заторопился Джейми. - Это просто череп. Он лежал внутри, а прошлым летом я вытащил его, не разобрал, что это такое. Мы положим его на место. Но слова эти не успокоили Питъюка. Он быстро попятился от гробницы, и Эуэсин тоже отступил - он-то видел череп еще в прошлом году и тогда отчаянно перепугался. - Я туда не иду! - нетвердым голосом выговорил Питъюк. - Ты не обижайся, Джейми. Только я не иду. - И не нужно, Питъюк, - ответил Джейми. - Я сам все сделаю. Эуэсин, помоги отвалить камни. Эуэсин нехотя подошел, и вдвоем они сдвинули камни, которыми в прошлом году завалили узкий вход. Это была всего лишь расщелина, дно ее густо поросло мхом, через трещины меж валунами сочился слабый свет. Джейми наклонился, заглянул в отверстие. Сердце его часто стучало, и ему вдруг отчаянно не захотелось лезть в эту сырую, темную дыру. Он набрал в грудь побольше воздуха и сунул голову и плечи в проход. Руки его коснулись знобяще-холодного металла, и он тотчас выполз, таща за собой то, что успел нащупать. Питъюк и Анджелина изумленно уставились на длинный, чуть не в четыре фута нож, покрытый корою грязи и ржавчины. - Нож Кунара! - прошептал потрясенный Питъюк. - Это меч, - объяснил Джейми. - Двуручный меч. С таким мог управиться только настоящий великан. Мне его даже поднять трудно. Эуэсин, положи-ка его осторожно на мох. Он весь изъеден ржавчиной. В нем, может, железа-то почти совсем не осталось. Во второй раз Джейми нырнул в дыру уже с меньшей неохотой. Теперь он вытащил ржавый шлем, а потом и кинжал - от его лезвия осталась лишь узкая полоска металла, изузоренная ржавчиной. - Вот и все, что я достал в прошлом году, - объяснил Джейми Питъюку и Анджелине. - Теперь полезу внутрь и погляжу, что там еще есть. Буду зажигать спички, а то ничего не увижу. - Там одни кости, Джейми, - боязливо сказала Анджелина. - Может, не надо туда лазить? Может, и этого хватит? Джейми упрямо замотал головой. - Нет, - сказал он. - Надо посмотреть, что там еще есть. И череп надо положить на место. Эуэсин подошел к дыре и, опасливо глядя, как Джейми лезет в тесный проход, опустился на корточки. Питъюк и Анджелина стояли поодаль. Питъюк то и дело переводил взгляд с входа в гробницу на белый череп, который, казалось, пустыми глазницами слепо уставился в небо. Но вот Джейми скрылся из виду. Слышно было, как он чиркнул спичкой, потом раздался его приглушенный голос: - Я внутри, Эуэсин. Здесь вроде пещеры. Фута три в высоту. Давай мне сюда череп. Эуэсин с трудом заставил себя поднять череп, осторожно поднес его к дыре и сунул во тьму, где его перехватил Джейми. Долго, нестерпимо долго из гробницы не слышалось ни звука. Но вот снова раздался приглушенный голос Джейми. Казалось, ему трудно говорить. - Передаю еще кое-что. Придется тебе сунуть голову в дыру, Эуэсин. Ты поосторожней. Это вроде ящичка, только он тяжеленный. Набравшись храбрости, Эуэсин стал на колени и сунул голову и руки до самых плеч в дыру, из которой несло затхлостью. Пальцы его коснулись чего-то холодного, скользкого, и он невольно отпрянул. Но вот чиркнула спичка, и он увидел лицо Джейми, совсем белое, в поту - прямо глядеть страшно. И Эуэсин невольно попятился. - Держи, - нетерпеливо сказал Джейми. - Это же просто ящик. Он не кусается. Прежде чем спичка погасла, Эуэсин увидел зеленоватую квадратную коробку. Стиснув зубы, он взял ее и полез из хода. Джейми - за ним следом. Выбравшись наружу, Джейми поднялся на ноги и минуту-другую молчал: казалось, ему не хватает воздуха. - Ну ладно! - сказал он, отдышавшись. - Давайте поглядим, что это за ящик. Оказалось, что это - подобие шкатулки, вырезанной из мыльного камня, десяти дюймов в основании и восьми дюймов глубиной. Когда-то у нее, видно, была деревянная крышка, но давно сгнила; дерево сохранилось лишь кое-где по толстому краю. Коробку наполнял какой-то черный прах, но, осторожно покопавшись палочкой, Джейми наткнулся на что-то твердое. Мальчики и Анджелина, позабыв все свои страхи, склонились над коробкой. Джейми бережно вынул какой-то твердый предмет, пальцами счистил истлевший мох и плесень. И в руках у него оказалось широкое незамкнутое кольцо, похожее на браслет, в котором не хватает куска. Оно было металлическое, и металл какой-то очень тяжелый, тускло-зеленый. Джейми поскреб его ногтем. - По-моему, это золото, - прошептал он. Питъюк с жадным любопытством схватил палку и стал ворошить ею в коробке. Но Джейми удержал его за руку: - Погоди, Пит. Лучше не будем больше ничего трогать. Вдруг сломаем что-нибудь, что прогнило. Лучше оставим коробку как есть, пускай в ней роется, кто в этих делах понимает. - Это не коробка, - сказал Питъюк, - это эскимосский горшок, старый-старый кастрюлька из камня. - Горшок ли, коробка ли, а в ней вещи Кунара, - вмешалась Анджелина. - Джейми верно сказал: надо обернуть ее мхом и положить в чей-нибудь заплечный мешок. Джейми показал рукой в сторону меча и кинжала, лежащих неподалеку на земле: - С ними тоже хлопот не оберешься. Они до того ржавые: стукни посильней - рассыплются. - Я сделаю, - сказал Питъюк; после того как Джейми его одернул, он хотел искупить свою вину. - Берем палка, кладем по бокам. Потом заворачиваем крепко мокрый олений шкура. Шкура высыхает, садится. Будет жесткий покрышка, очень крепкий, не гнется. Эуэсин кивнул: - Так и сделаем. Но сперва надо все это доставить в становище эскимосов. Каждый понесет по одной вещи, и, если осторожно, все донесем в целости. Они не стали задерживаться у гробницы. Но перед тем как уйти, Эуэсин собрал скромные дары, что лежали на плоском камне, и сунул в отверстие лаза. Потом вместе с Джейми завалил вход большими валунами. Через полчаса они присоединились к двум эскимосам, поджидавшим их на дальнем холме. Кейкут и Оухото взглянули на все, что они принесли, но ничего не сказали. Легко вскочили и повели ребят обратно к каякам и каноэ. Поздним вечером, когда все в становище улеглись и четверо друзей остались одни в своей палатке, Питъюк сказал: - Я раньше не хотел говорить, только прошлый неделя разговоры был, говорили, вы будете забирать вещи Кунар. Некоторый люди ходил шаман, и он бил бубен, пляска был, вызывал духи. Эскимосы слышал чудной голос, больно густой, говорил непонятный слова - никто не понимал. Только три раза слышал имя "Кунар". Шаман слушал с закрытый глаза. Дрожал весь. Потом упал на пол, будто помер. Скоро проснулся, говорил, очень плохо взять вещи с могила Кунар. Говорил, Кунар рассердится сильно, нашлет на нас несчастье. Джейми слушал и еле сдерживался - очень хотелось сказать: ерунда все это, пустая болтовня. Однако он молчал до тех пор, пока Питъюк не вышел на минуту из палатки. Джейми сразу обернулся к Эуэсину и даже поразился - такая тревога была в лице друга. - Ты что? - резко спросил он. - Может, ты тоже веришь во всю эту чепуху? У Эуэсина лицо стало совсем растерянное. - Не знаю, что и думать. У нас тоже есть колдуны, Джейми; они всякое могут, ты даже не поверишь. Не знаю, правда ли это дух Кунара с людьми говорил, только не нравится мне разговор про то, что он нашлет несчастье. Эскимосы теперь, наверно, не захотят нам помогать, а тогда нам нипочем не найти путь, как плыть на восток, к побережью. Вот уж это и правда будет для нас настоящее несчастье. Джейми уже готов был отчитать друга, но тут вернулся Питъюк и пришлось прикусить язык. Он позволил себе лишь несколько слов: - Дядя Энгус говорит, счастье каждого человека зависит от него самого, и я ему верю. Мы прекрасно со всем справимся, только не надо пугаться сказок да заклинаний. А теперь давайте забудем про это и ляжем спать. Завтра у нас дел по горло. 15. НЕЖДАННАЯ ПОМЕХА На другое утро мальчики и Анджелина принялись готовить сокровища викинга к далекому путешествию в Черчилл. Питъюк достал у одного из своих друзей эскимосов остов старого каяка, и ребята взяли из него несколько длинных и тонких палок, чтобы положить меч в лубки. Они как раз прилаживали лубки, и вдруг полу палатки резко откинули, и к ним, шаркая, вошел шаман. Он впервые появился у них, и они не очень понимали, как его принимать. Но он не обратил внимания на их неловкие попытки оказать ему радушный прием, а прошел прямиком к мечу и опустился подле него на корточки. Бережно потрогал он тяжелый черенок - на нем еще виднелись остатки костяной или, может быть, роговой рукояти, с которой свисали зеленоватые металлические кольца. Потом отрывисто что-то приказал Питъюку, и тот поспешно подал ему кинжал, шлем и каменный "горшок". Старик мельком взглянул на кинжал и на шлем, но так уставился на каменную шкатулку, что ребятам даже стало жутковато. Джейми выступил вперед, хотел показать ему металлический браслет, но старик яростно отмахнулся. Потом шаман порылся в кожаной сумке, которая висела на ремне у него через плечо, и выудил кожаный мешочек. Был он до того черный и грязный, что ребята не могли толком его разглядеть. Старик ткнул им в сторону каменной шкатулки, что-то пробормотал и засунул обратно в сумку. Потом встал, изрыгнул какие-то сердитые слова, откинул полу палатки и исчез, не оглянувшись. - Это еще что за дурацкое представление? - спросил Джейми. Питъюк помялся, ответил не сразу, упавшим голосом: - Он сердитый очень. Из сумка доставал очень сильный амулет. Когда поднимал его, он сказал горшок: "Не сделай мне зло. Не я виноват, другой выкопал твой кости. Виноват белый люди и индейцы". А когда пошел из палатка, сказал, мы большой дураки, а все эскимос, кто нам помогает, совсем большой дураки. Незваный гость очень расстроил Питъюка, и Эуэсин тоже сильно встревожился. Джейми пробовал их успокоить: - Послушайте, ребята. Ну неужто мы позволим этому старикашке нас запугать? Может, он и правда разговаривает с привидениями, а может, и нет. Но мы-то ведь не делаем ничего плохого. Археологи во всем мире каждый день раскапывают могилы, и ничего с ними не случается. И с нами тоже ничего не случится. - Я не знаю, кто что в другой место делает, - упрямо возразил Питъюк. - А только в мои страна это худо - будить мертвец. Шаман говорит, очень худо. Джейми обозлили слова Питъюка, но он уже научился держать себя в руках. Он старался придумать, как бы развеять страхи друга и при этом не рассердить его, и вдруг на помощь ему неожиданно пришла Анджелина: - Джейми верно говорит, Питъюк. Мы Кунару ничего плохого не делаем. Мы ведь хотим помочь эскимосам; по-моему, Кунар был бы тоже рад помочь. Я думаю, не все согласны с шаманом, что мы плохо делаем. Джейми с благодарностью ухватился за помощь, хоть она и пришла не из самого приятного для него источника. - Шаман - это только один человек. Давайте поговорим с Оухото. Он лучший охотник в становище, и его все уважают. Мы расскажем ему, зачем нам сокровища Кунара, и может, он встанет на нашу сторону. К великому облегчению ребят, Оухото с ними согласился: в том, что они взяли оружие Кунара из гробницы, ничего плохого нет, тем более если продать его белым людям на юге и на эти деньги купить эскимосам ружья и патроны. А вот насчет каменной шкатулки Оухото сомневался. Ведь, по словам шамана, в шкатулке хранится стрела, которая убила Кунара, и - страшно подумать - кровь Кунара, что пролилась из смертельной его раны. Переводя друзьям эти слова, Питъюк весь дрожал, и даже у Джейми екнуло сердце. Но он тут же себя одолел. - Не верю я, - сказал он. - Откуда старику знать, что в шкатулке? Наконечник, может, и вправду там, а на счет крови - это он, скорей всего, выдумал, чтоб нас напугать. Наверно, самому захотелось шкатулку. Только что бы он там ни надумал, а мы заберем ее с собой. Я сам ее понесу и уж постараюсь ее уберечь. А вы все можете к ней даже не притрагиваться. Скажи это Оухото, Пит. Спроси, поможет он нам? Питъюк перевел, и Оухото ответил не вдруг. Долго и сурово глядел он на Джейми, потом раздельно что-то сказал. - Он говорит, - перевел Питъюк, - ты, может, глупый, но и храбрый тоже. Говорит, будет помогать. Будет показывать дорога к Большой река, когда нам пора идти. - Ну, а ты, Пит? Ты теперь согласен? - Может, я тоже глупый, Джейми. Но храбрый, как ты. Мы берем каменный горшок. Следующие десять дней погода становилась все лучше. В тундре, где, как известно, настоящей весны не бывает, уже наступило лето. Зима уходит в грохоте тающих рек, и едва они освободятся ото льда, как весь край наводняет всевозможная живность: чтобы до возвращения холодов произвести на свет и выучить потомство, зверям и птицам надо спешить. Чайки, кулики, болотные птицы, утки, гуси и мелкие сухопутные пичуги появляются мгновенно, и их такое множество, что хор, в который вливаются мириады голосов, не смолкает даже ночью. Но настоящей ночи в ту пору и нет, солнце почти не скрывается за горизонтом и светит круглые сутки. Стада тельных оленух к этому времени уже давно откочевали на север, и большинство оленей-самцов не спеша отправились вслед за ними, но многие самцы еще медлят, бродят кое-где по равнинам. На песчаных холмах, с которых уже стаял снег, лают и пронзительно тявкают подле своих нор полярные лисы - они уже сбросили белые зимние шубы и стали тускло-рыжими. На холмах повыше волчьих логовищ барахтаются драчливые коричневые волчата, лазают прямо по растянувшимся здесь же терпеливым родителям. Повсюду на озерных болотах кишмя кишат похожие на мышей пеструшки. Там, где посуше, столбиками стоят золотистые бурундуки, пересвистываются друг с дружкой и освистывают мохноногих ястребов, что парят над ними. Мертвые земли ожили. В тундре повсюду закипела мимолетная летняя жизнь. Все это время мальчики и Анджелина усиленно хлопотали, готовясь к путешествию на побережье. День ото дня шаман становился враждебней, однако почти все остальные эскимосы по-прежнему относились к ним хорошо, никогда не отказывались помочь в приготовлениях к отъезду. Старые охотники сообща припоминали места у Гудзонова залива, помогая Оухото выбрать самый лучший путь. Кейкут и Белликари согласились съездить на Малую речку за вещами, которые ребята спрятали там по пути сюда, и оставить у себя на лето их собак. Кейкут, Оухото и еще двое эскимосов обещали, что, едва только наступит зима и по льду и снегу можно будет проехать на нартах, они поедут на юг, к Танаутскому озеру. Они приведут собак и доставят припасы, которые ребята не смогут захватить с собой к Гудзонову заливу. И как будет хорошо, если с Танаутского озера они увезут в тундру ружья, патроны, чай и муку: всего этого вдоволь купят для них ребята на деньги, которые выручат за сокровища викинга. Анджелина взялась починить одежду и мягкую упряжь. Но эскимосские женщины и девушки так усердно принялись помогать, что почти ничего не оставляли на ее долю. Зато они учили ее шить непромокаемые кожаные сапоги. Внимательней всех к Анджелине относилась мать Питъюка, и всякий раз, завидев сына, что-то говорила ему, отчего он краснел и тут же старался улизнуть. Ни Анджелина, ни мальчики не понимали, что она говорит, а Питъюк наотрез отказывался переводить, но догадаться о смысле ее речей было не так уж трудно. И однажды утром Джейми простодушно сказал Эуэсину: - Похоже, мать Питъюка выбрала себе невестку. Питъюк сидел тут же и смазывал ружье и сделал вид, будто не слышит, но вот пропустить мимо ушей ответ Эуэсина оказалось не так легко. - Верно, Джейми, - сказал Эуэсин. - А ты видал, как Анджелина шьет одежду на эскимосский лад? Я думаю, Питъюк будет хорошим мужем. Ведь если она у него будет голодать, мне придется его поколотить: брат должен присмотреть, чтоб сестра жила в достатке. Этого Питъюк уж никак не мог стерпеть. Он вскочил и с криком кинулся на друзей, но они были начеку. Схватили его за руки, повалили наземь. Джейми уселся на него верхом, а Эуэсин озабоченно пощупал его лоб. - Горячий. По-моему, любовная лихорадка. Анджелина! - громко крикнул он. - Иди скорей. Питъюк заболел. Тебя зовет! Анджелина сидела в одном из чумов и шила. Она мигом примчалась на зов. Но с первого же взгляда поняла, что над ней подшутили. Не говоря ни слова, она схватила ведро, и ребята ахнуть не успели, как Анджелина окатила всех троих ледяной водой. Повернулась и, не оглянувшись, большими, сердитыми шагами ушла в чум. Отплевываясь, тяжело дыша, ребята поднялись на ноги. - Что ж, - отдышавшись, сказал Эуэсин, - теперь Питъюк остыл... ненадолго! К концу июня стали ощущаться кое-какие перемены. Большинство эскимосов по-прежнему относились к ребятам дружески, помогали им, но явно чувствовали себя при них не в своей тарелке. Эуэсин сразу же это заметил и как-то вечером приступил к Питъюку с расспросами. Поначалу Питъюк отвечал уклончиво, но в конце концов признался, что назревают неприятности. - Все старик. Говорит, нам беда будет, а если мы остаемся становище эскимосы, им беда будет тоже. Говорит всем, нам не добраться до Гудзонов залив. Говорит, Кунар не даст уносить свой вещи в чужой земля. Сказал Оухото - если идет с нами, не вернется живой. - Старый черт просто завидует! - сердито выпалил Джейми. - Он сколько времени всем здесь заправляет, и поглядите, как эскимосам сейчас худо приходится. Сам он ничем не может им помочь, а мы вроде можем: вот он и лезет из кожи вон, чтоб нам напортить. - По-моему, надо опять поговорить с Оухото, - спокойно, но твердо сказала Анджелина. - Ты злишься, Джейми, а от этого только всем хуже. Ребята зашли в чум Оухото и застали у него нескольких эскимосов, но те сразу же под разными предлогами ушли. Да и сам Оухото казался угнетенным и неспокойным. Но когда Питъюк объяснил ему, зачем они пришли, ему явно полегчало. - Я рад, что вы уже знаете, - сказал он через Питъюка. - Сам я не хотел вам говорить, и оттого было мне совсем не хорошо - ведь между друзьями не должно быть секретов. А теперь расскажу вам остальное. Шаман еще раз говорил с духами; при этом было почти все племя. Под конец он сказал, что Кунар вас проклял, и не велел больше с вами знаться. Теперь никто не понимает, как быть. Некоторые даже говорят, чтоб я с вами не ходил. Да разве я больной старик, чтоб духов бояться? Нет, я пойду с вами до Большой реки. И я так думаю: нам надо уходить поскорей, потому что племя все больше слушается шамана. Набрались страху, да чем дальше, тем больше, а от пуганого человека всего можно ждать. - А скоро ли пойдем? - тревожно спросил Джейми. Оухото задумался, сдвинул густые брови. - Нам нельзя трогаться, пока сильный ветер не сломал подтаявший лед на больших озерах. Надеюсь, ждать теперь не долго. Нет у меня доверия к старику, а если, пока ждем, что случится с вашими каноэ, никуда вам не уехать. - Не посмеет он ничего сделать! - крикнул Джейми, но в голосе его не было уверенности. В этот вечер у себя в палатке они долго не могли уснуть, хотя час был уже поздний. Положение свое они обсуждали далеко за полночь, но так ничего и не придумали. Наконец Анджелина решила, что хорошо бы выпить по кружке чая, и вышла разжечь костер и вскипятить воды. Но скоро она вернулась, глаза ее радостно блестели. - Слушайте, - сказала она. - Северный ветер задул, уже слышно, и по небу облака пошли. Может, он прямо сегодня взломает лед? Когда ребята напились чаю, ветер уже гулял по становищу, и шум его, суля надежду, в конце концов успокоил их и усыпил. Когда же они проснулись на рассвете, ветер дул вовсю. Они вылезли из палатки и увидели Оухото, который шел их будить. Он улыбался. - Ешьте скорей, - сказал он, - у нас много дел. Сегодня лед тронется, а завтра и мы тоже. 16. ОЗЕРО-В-ОЗЕРЕ Ветер весь день не утихал, а путешественники тем временем заканчивали приготовления к отъезду. Эуэсин тщательно осмотрел каноэ, проверил каждый шов, удостоверился, что смоляная прокладка надежна. Остальные ребята укладывали снаряжение и прочие припасы. Ехать решили налегке, захватить только самое необходимое. Все, без чего можно обойтись, оставляли в становище. Лишнюю провизию отдали эскимосам, кроме того, Эуэсин и Питъюк оставили им в пользование свои ружья и большую часть патронов. Они рассчитали, что на время путешествия к побережью вполне обойдутся одним ружьем и полусотней патронов. Поклажу составляли меховые одеяла, палатка, два дорожных мешка с запасной одеждой, из кухонной утвари только то, без чего никак нельзя в дороге: два топорика, веревка, чай, соль, мука, вяленая оленина, - и, конечно, сокровища викинга. Их тщательно уложили в два лубка, каждый обернули оленьей кожей, и каждый сверток привязали к одному из каноэ под банками: так они не потонут, даже если лодка перевернется. Решено было, что Джейми и Питъюк поплывут в одном каноэ, а Эуэсин с сестрой - в другом. На рассвете следующего дня путешественники готовы были к отплытию. Провожать их пришло совсем немного народу. На берегу собрались только друзья и родные Питъюка, не слышно было обычных для такого случая добродушных шуточек, поддразнивания. Серьезно и тихо все помогали ребятам нагружать каноэ. Мать Питъюка только что принесла им на дорогу вареное мясо, и тут с холма, что возвышался над берегом реки, донесся хриплый крик. Все обернулись: на фоне рассветного неба четко вырисовывался черный, зловещий силуэт шамана. Несколько мгновений он оставался недвижим. Но вот он занес правую руку, в которой сжимал короткое копье, и яростно потряс им, будто грозя путешественникам, и злобно прокаркал что-то своим старческим, надтреснутым голосом. Эскимосы испуганно забормотали и, казалось, готовы были разбежаться. Но тут выскочил Оухото, погрозил старому шаману кулаком, с вызовом прокричал что-то ему в ответ. Старик еще мгновение помедлил - и скрылся из виду. Оухото повернулся к ребятам, стоявшим в нерешительности у своих каноэ, лицо его было мрачно. Он отрывисто бросил Питъюку несколько слов, и тот нетвердым голосом перевел: - Шаман нас проклял, а я ему сказал: когда с вами случись беда, тогда буду брать нож, буду пропороть ему костлявый бок. Пошли, пора в дорога. Ребята только этого и ждали. Питъюк оторвался от матери, а она стояла неподвижно, и по щекам ее текли слезы. Кейкут и еще несколько мужчин осторожно спустили каноэ на воду, и путешественники тут же в них прыгнули. Еще миг - и они понеслись по реке вслед за Оухото, чей маленький каяк вырвался вперед. Анджелина обернулась, бросила прощальный взгляд на кучку молчаливых людей, на приземистые, крытые оленьими шкурами чумы, что виднелись позади них, на серую волнистую равнину, раскинувшуюся до самого горизонта. И ее пробрала невольная дрожь: она подумала о старике, чья злоба, казалось, последовала за ними в дальний путь, в неведомую страну, что лежала на востоке. Когда лодки отошли на милю к северо-востоку от становища, Оухото направил флотилию в устье небольшой речки - той, где шла охота на оленей. Речка была очень быстрая, и гребцам приходилось изрядно налегать на весла, чтобы двигаться против течения, но через несколько часов они оказались в маленьком озерке и направились к его южному концу. Отсюда вытекала уже и не речка, а просто ручей - узкий и такой мелкий, что ребятам пришлось вылезти из каноэ и вести их, шагая рядом вброд. Вот когда мальчики порадовались, что эскимосы научили Анджелину, как сшить им высокие сапоги! Для этих сапог брали выделанную, как пергамент, оленью кожу и тщательно сшивали ее нитками из оленьих сухожилий. Потом на несколько минут наливали в них воду. От воды нитки разбухали и швы становились водонепроницаемыми, а сама кожа - мягкой и гибкой. Оухото незачем было брать свой каяк на буксир. В мелководье он просто поднимал его и нес на голове, а сам живо шагал дальше да еще покрикивал на спутников, чтоб поторапливались. Ручей вливался в озерцо, которое они быстро переплыли, а за ним шел длинный волок - каменистый водораздел - до Волчьего озера. Когда все пожитки наконец перетащили через волок, близился вечер и Оухото предложил раскинуть лагерь. - Эскимос начинает путь - не спешит, - объяснил друзьям Питъюк. - Медленно начинает. Потом быстрей идет. Белый человек начинает быстро, потом идет медленно. Джейми на сей раз не попался на удочку. Двадцать миль он то изо всех сил выгребал против течения, то тянул каноэ на буксире и теперь рад был согласиться с Оухото. В ответ на слова Питъюка он только усмехнулся: - А я теперь сам эскимос. Сам иду медленно. От их стоянки до становища на Иннуит Ку по прямой было всего восемь миль. Они же должны были идти по рекам и речушкам, а потому описывали широкую дугу. На Севере в каноэ редко можно двигаться кратчайшим путем: чтобы отъехать от места на десять миль, обычно проходишь на веслах миль тридцать, а то и все сорок. Следующий день был удачнее. Перед ними на юго-восток до самого горизонта простиралось огромное, двадцать миль в длину, Волчье озеро. Еще только два дня назад воды его были скованы пятифутовым слоем льда. Весеннее солнце понемногу истончило его, и едва подул сильный ветер, лед превратился в кашу и растаял. Когда на другое утро оба каноэ и каяк плыли вдоль западного берега, лед уже исчез бесследно. Ветра в этот день почти не было, и воды озера оставались спокойными. Все утро путешественники плыли на юг, придерживаясь плоских голых берегов. Из озера вытекала, устремляясь на юго-восток, довольно широкая речка. Талые воды напитали ее, она вздулась и несла каноэ и каяк со скоростью добрых трех узлов. Маленькая флотилия стремительно понеслась вниз по течению. Река текла по равнине, порогов на ней не было, и плыли они безо всяких происшествий. - Вот здорово! - крикнул Джейми сидевшему на носу каноэ Питъюку. - При такой скорости мы за неделю будем на побережье! - Хо! За неделю?! За месяц, может. Вот погоди. Совсем скоро не такой легкий путь. - Ну, слишком-то трудно не будет, Пит. В лесном краю я по очень плохим речкам плавал. Не может быть, чтоб Большая река была хуже. - На юг нет плохой река! - пренебрежительно заметил Питъюк. - Посади маленький ребенка в мокасин - и то по южной река могут плавать. Не то что Большой река. Оухото говорит, по такой река только большой рыба может плавать, сильный рыба. Полчаса спустя Оухото, который сильно опередил их и пристал к острову посреди широко разлившейся в этом месте, точно озеро, реки, подал знак, чтобы они высаживались на берег. Он разжег костер, и в котелке уже кипел чай. Питъюк принес к костру запасы провизии, и Анджелина замесила пресные лепешки. Скоро все уже ели лепешки, пили обжигающе горячий чай, и ребята расспрашивали Оухото про края, по которым лежал их путь. Питъюк переводил слова Оухото: - Сейчас мы в Кунок, так место зовут - Без река. Имя такой дали, потому что озеро много, а пороги нету. Это половина речка, половина озеро. А потом будет Озеро-в-озеро. Такой большой озеро, лежит на остров, а вокруг остров совсем большой озеро. Это тайный место. Сюда дорога очень трудно находить. Давний-давний время индейцы-иткилиты пришел летом на равнина, искал эскимосы. Знал, что эскимос живет на Кунок, и шел четыре отряд, много люди, много каноэ. Один отряд с восток, другой с запад, еще другой с юг и еще другой с север. Один человек, по имени Яха, охотился на олень, увидел индейцы и скорей побежал становище сказать всем эскимосы. Почти сто эскимос был в тот становище, а индейцы пришел, наверно, три раза сто. Эскимосы не знал, что делать. Женщины все начал причитать, дети плачут. Тогда один эскимос, Кахутсуак, собрал всех и так сказал: "Берите все каяк. Пускай женщины садится перед гребец, а дети привязывайте позади гребец. Ночью уезжайте из становище, костры пускай все горят, чумы стоят, собаки привязан рядом с чумы. Я повезу все прятаться". Все послушались Кахутсуак, и он повел каяки тайный путь на Озеро-в-озеро и на остров посреди внутренний озеро. Индейцы-иткилиты ничего не видел. Потом Кахутсуак говорил: "Все надо спать в ямы в земля. Не ставить никакой чум. Никто не зажигать огонь. В светлый время никто не ходит, тогда со сторона незаметно. Индейцы, все четыре отряд, пришли в Кунок, нашли эскимосский становище. Напали на него, а там никого - один собаки и пустой чумы. Индейцы стал очень злой. Стал всюду искать след, куда ушел эскимос, и ничего не нашел. На остров эскимос очень плохо жил, тяжело жил. Нельзя еда готовить, вода греть, сам согреться. Каждый день дождь шел, люди все мокрый. Один женщина, Памео, - очень красивый женщина, умный очень. Она говорит себе: "Индейцы никогда не найти этот место, зачем буду замерзать до смерти?" Ночью тихонько ушел из становища, спрятался за песчаный холм на остров. Утром сделал совсем маленький костер, варил рыба. Совсем маленький костер, а дым все равно поднялся. То