тавал от нас; но позже, когда вывешивались штормовые сигналы, он уже не проявлял того энтузиазма к плаванию, как в первый день нашего выхода в озеро. Матта больше всего устраивало "плавание", когда мы стояли на якоре в той или другой из многочисленных бухточек у высоких берегов графства Принс-Эдвард. Тогда он мог наслаждаться лучшей из двух стихий. Мы обычно швартовали ялик вплотную к борту "Скотч-Боннет", и, когда бы Матту ни вздумалось растянуться на земле, ему надо было только прыгнуть в ялик, перевалиться через его борт и плыть к берегу. Мы, конечно, предпочитали стоять в уединенных и довольно диких бухточках, что позволяло Матту вдоволь наслаждаться одной из своих любимых забав -- ловлей раков. Ловля раков -- водный вид спорта. Для этого Матт заходил с берега в озеро, пока вода не доходила ему по плечи. Тогда он опускал голову в воду и, широко открыв глаза, выискивал плоские камни, под которыми любят прятаться раки. Он орудовал носом, чтобы переворачивать камни, а в прозрачной воде ему было отчетливо видно, как намеченная жертва поспешно удирает в поисках нового пристанища. Принадлежа к семейству омаров, рак имеет грозные клешни, но клешни были совершенно бесполезны против Матта, который откусывал их передними зубами и сразу же лишал рака его оружия. Когда раки оказывались беззащитными, он брал их в пасть, поднимал голову из воды и с явным наслаждением пережевывал. Во время ловли раков Матт представлял собой действительно забавное зрелище, от которого мне было не оторваться. Впрочем, я знал одного фермера с залива Куинт, который мог стоять и наблюдать добрый час за этой ловлей, в то время как за его спиной впряженные в плуг лошади беспокойно били копытами по нетронутой пашне. Если раков оказывалось маловато или бухточка была болотистая, то Матт охотился на лягушек. Он делал это только ради развлечения, так как никогда не ел пойманных лягушек. Лягушку на суше он не ловил, такая ему была не нужна. Фокус состоял в том, чтобы загнать ее в воду и под воду и там постараться обнаружить ее, когда она застынет на дне. Тогда голова Матта врезалась в воду со скоростью и точностью, которой обладает только главный его конкурент -- большая голубая цапля. Обычно он выныривал с лягушкой, бережно зажатой зубами. Он относил ее на сушу, отпускал на землю, а затем опять загонял в воду -- на второй раунд. Если ему надоедало пребывание на суше или если у него были неприятности с каким-нибудь фермером в результате давней склонности гонять коров, ему надо было только броситься в воду бухточки и доплыть до ялика. Такая жизнь была ему как раз по нутру. Устраивала она и меня, но я предпочитал "Скотч-Боннет" под парусами, идущее в отличную погоду между островами по протокам залива Куинт. В то время у меня уже было разрешение на кольцевание птиц, а мириады островков и песчаных отмелей, разбросанных вокруг графства Принс-Эдвард, изобиловали колониями чаек и крачек. "Скотч-Боннет" в конце концов доставило меня почти на все эти гнездовья, и в течение двух летних плаваний я окольцевал более тысячи оперившихся птенцов. Самым запомнившимся плаванием для кольцевания было то, которое мы совершили к тезке нашего "Скотч-Боннет". Скала Скотч-Боннет-Рок лежит в девяти милях от берега графства Принс-Эдвард, и автоматический маяк, который стоит на ней, не обслуживается смотрителем. Этот скалистый островок посещают только один-два раза за сезон, когда необходимо пополнить газовые баллоны. Освобожденные от вмешательства человека, огромные стаи чаек и больших бакланов избрали теперь эту скалу своим домом, местом для выведения птенцов. Мы прибыли на сей островок со стороны, обращенной к озеру, в бурный июньский день, когда ровный бриз наполнял наши паруса, а сверкающее солнце освещало вздымающиеся волны. Из-за большого волнения и усиливающегося бриза папа был вынужден ходить под парусами контркурсами и лавировать, в то время как я греб к скале на ялике. Матт попросился со мной, так как мы уже довольно долго не подходили к берегу и он страдал от отсутствия деревьев. Грести было тяжелым трудом. Крутые короткие волны швыряли маленький ялик, он взлетал и падал, и я часто не видел ни островка, ни нашего судна. Но зато я мог видеть больших бакланов, черных и тяжелых, наблюдать их медленный полет с районов промысла рыбы к своим гнездам, спрятанным на этом островке. Я пристал с подветренной стороны и втащил ялик выше линии волн. Повсюду вокруг меня чайки взлетали с сердитыми криками возмущения, а так как ветер дул поперек острова и прямо мне в лицо, я мог убедиться, что это место населено густо. Матт бросился искать дерево, но деревьев, увы, не было, и после некоторого замешательства он в конце концов воспользовался маяком, несомненно слишком грандиозным столбом, по мнению собаки, которой приспичило. Кольцевание молодых бакланов -- не занятие для людей со слабыми желудками. Птенцы бакланов остаются голыми, пока не достигнут половины роста взрослой птицы, и их длинные шеи и некрасивые животы не делают их обаятельными. Гнезда представляют собой примитивные сооружения, замусоренные рыбными отбросами и перепачканные пометом. Когда к молодым бакланам приближается кто-то подозрительный, они встречают незваного гостя укоризненными взглядами, а затем, подпустив на близкое расстояние, внезапно делают конвульсивное движение и отрыгивают на него свои обеды, частично уже переваренные. Зная об этой отвратительной привычке, я подходил к своим жертвам с осторожностью. Матт же не обладал предварительным опытом. Покончив с неотложными делами около маяка, он побежал ко мне напрямик через гнездовье. Сперва он огибал молодых бакланов, но любопытство взяло верх, и он приблизился к одному, в знак дружбы выставив свой нос-картошку. Баклан мигом сделал соответствующее моменту движение и угодил Матту прямо в морду. Вопль возмущения оторвал меня от работы, и я поднялся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Матт не разбирая дороги мчится через центр птичьей колонии, вдоль всего пути представляя собой соблазнительную мишень для каждого молодого баклана. Увидев меня, пес повернул в моем направлении, но даже дружба и братская любовь имеют свои пределы, и я поспешно вскарабкался на выступ скалы, куда он не мог добраться. Под этим выступом Матт на миг остановился, в отчаянии бросил на меня укоризненный взгляд и затем, повернувшись к берегу озера, не раздумывая бросился в воду. Я с большим трудом спустил ялик, но к тому времени, когда прибрежные буруны остались позади, Матт бесследно исчез. Когда маленькая лодка оказывалась на гребне волны, я обшаривал воды взглядом. Наконец мелькнула черная голова, и я сообразил, что пес плывет к берегу озера в девяти милях от островка. Матт тут же исчез из моего поля зрения, но некоторые из его прежних врагов с островка теперь пришли ему на помощь. Стая чаек с криками носилась над ним и ныряла вниз, создавая таким образом ориентир, которым я мог воспользоваться. Папа видел, как я покинул островок, и понял, что что-то неладно. Он круто повернул и устремился ко мне. Я помахал в сторону чаек, и папа сразу же сообразил, что Матту не встретиться с яликом. Матта пришлось втаскивать на борт судна, но он не проявил ни малейших признаков благодарности за свое спасение. Заплыв отмыл его тело, но воспоминание о перенесенном унижении осталось. Он заполз в уютное местечко под банкой в кокпите, оставался там весь остаток дня и вышел с опаской, только когда мы в тот вечер вошли в док на канале Марри. Даже тогда он не поспешил на берег, как ему хотелось, а долго стоял на палубе, подозрительно разглядывая зеленые луга и соблазнительные деревья. Матт считал длительные переходы мучительными. Мы никогда не могли убедить его, что с нашей стороны не будет никаких возражений, если он использует вместо телеграфных столбов мачты судна. Но во время плавания он наотрез отказывался удовлетворять требования природы, либо потому, что воспринимал "Скотч-Боннет" человеческим жилищем -- а он был хорошо воспитанным псом и знал, как следует вести себя, -- либо движение судна делало для него затруднительной, если не невозможной, стойку на трех лапах. В соответствии со сказанным, когда мы приближались после продолжительного плавания к нашему берегу, Матт начинал проявлять страстное желание достигнуть берега поскорее. Он чуял сушу задолго до того, как мы могли различать ее, и, когда он начинал суетиться, скулить и с тоской смотреть на горизонт, мы знали, что берег близок. Однажды летом мы всей семьей поплыли по озеру от Ниагары с конечной целью доплыть до Кингстона и из-за маловетрия находились в плавании почти тридцать шесть часов. Когда Кингстон наконец появился на горизонте, Матт едва мог сдерживать себя. Кингстон был построен в раннюю пору Верхней Канады 48 и сохраняет многое от степенного викторианства 49 его лучшей поры. Стройные ряды домов из серого камня до некоторой степени отражают твердокаменную серость его жителей. Мы вошли в гавань и не успели пришвартоваться, как Матт, одним прыжком покрыв внушительное расстояние между "Скотч-Боннет" и пирсом, исчез. В непосредственной близи деревьев не было, поэтому он помчался по старой улице, мощенной булыжником, в самый город. Наши швартовы принял человек в потрепанной одежде, и после того как мы были ошвартованы, он по собственному почину явился на борт, заявив, что он "старый моряк", -- заветные слова, которые всегда производят впечатление на моего папу. Мы дали "старому моряку" выпить, и немного погодя он спросил: -- Кажется, у вас есть собака? Мы признались, что таковая имеется. -- Тогда лучше держите ее на прочной привязи на борту, -- посоветовал старик. -- Слышал я о разных страшных вещах, о молодых студентах -- медиках там, в университете. Они очень жестоко расправляются с собаками. -- Что они им делают? -- спросил я в своем неведении. Старик сплюнул и налил себе еще стаканчик. -- Они делают ужасные вещи. -- Это было все, что он мог сказать мне. Я спросил, где они достают собак, и он ответил, что большая часть их поступает из городского загона. -- Я должен был получить эту работу -- ловить собак, -- объяснил он удрученным голосом, -- но я либерал 50, а это занятие подходит только для консерваторов 51. Хотя было бы нелишним и для меня: десять долларов за собаку и пять за кошку -- вот сколько платят студенты. Папа бросил несколько обеспокоенный взгляд на пристань, но там не было никаких признаков Матта. -- А что, -- спросил папа старика как-то опасливо, -- разве в Кингстоне существует какой-нибудь закон против собак, бегающих без привязи? Старик фыркнул. -- Закон! Конечно, есть закон. Однако человеку, собаколову, не требуется никакого чертова закона. Он берет собак прямо с заднего двора, вместе с цепью, и все. Ворча себе под нос, старик покинул нас, но не успел он дойти до конца пирса, как мы обогнали его. Мы спешили. Я пошел по дороге, ведущей от пристани в город, папа решил идти на восток по кромке воды, а мама двинулась в западном направлении. Никто из людей, которых я расспрашивал, не видел ничего, соответствующего приметам Матта, а я не мог найти никаких следов его самого. Когда час спустя я возвратился на пристань, то оказалось, что папе и маме повезло не больше, чем мне. Папа начал паниковать. Одна мысль о Матте в сетях местного собачника, а возможно, уже на столе для анатомирования вызвала у него вздутие и боль в надпочечниках. -- Ты берешь напрокат велосипед в правлении лодочной гавани и едешь на поиски, -- приказал он мне. -- Я еду к загону. К тому времени, когда папа добрался до загона для бездомных собак, он взвинтил себя до неистовой ярости; но собаколова не оказалось на месте. Вместо него в старом кресле сидел развалясь худой, жующий резинку парень, занятый чтением программы скачек. Он совершенно равнодушно выслушал папино требование немедленно отпустить Матта. В конце концов парень лениво махнул в сторону проволочного загона позади дома. -- Если ваша собака там, можете за два доллара забрать ее, мистер, -- промямлил он и добавил: -- Как вы думаете. Красное Яблоко имеет шанс на скачках в Кингс-Плейт? Еле сдерживая себя и не отвечая, папа поспешил к загону только для того, чтобы обнаружить там зловещее отсутствие собак -- ни одной во всем загоне. Он возвратился к парню и голосом, который заставил этого лентяя подняться с кресла, потребовал самого собаколова. Парень повел себя нахально. -- Тогда попытайтесь вести себя, как собака, мистер, -- посоветовал он. -- Бегите к университету. Собачник обязательно сцапает вас где-нибудь по пути. Если бы этот парень знал, что в тот миг он был на волосок от смерти, он предпочел бы программе скачек Библию. Его шкуру спасло только то, что папе было некогда отвлекаться. Папа поймал такси и поехал прямо в ратушу. Сначала он попытался попасть на прием к мэру, но этот джентльмен уехал из города на конференцию по вопросам канализации. Однако рядом находилась канцелярия начальника полиции, и папа ринулся туда, как на штурм вражеского редута. Но там не было никого, кроме рослого и тучного констебля, человека несимпатичного и склонного к вспыльчивости. Констебль величественно объяснил, что не ведает этим "выпускающим кишки" загоном для бездомных собак и что в любом случае папа совершает уголовное преступление, разрешая своей собаке "бегать непривязанной". Автоматически в папе заговорил библиотекарь. -- Бегать без привязи, -- резко поправил его папа. Констебль не был филологом. В ылучше бегите отсюда! -- - заорал он. -- Иначе, черт возьми, я вас арестую! Отказавшись от всякой надежды на помощь гражданских властей, папа отыскал телефонную будку и позвонил в медицинский корпус университета. Сигналы в трубке звучали с той механической настойчивостью, которая указывает, что либо никого нет на месте, либо если кто-нибудь и есть, то он слишком занят, чтобы ответить. Папа подозревал, чем они там заняты; на него нахлынуло ужасное видение: распластанный Матт, которого терзают коновалы в белом. Он даже не взял монету из автомата, а выскочил из будки, хлопнув дверью, так как вспомнил, что в Кингстоне есть одно место, где можно найти помощь и друзей: военные казармы. Когда он вбежал в офицерскую столовую, помещение пустовало, если не считать дежурного офицера, который (надо же так случиться!) служил вместе с напой в четвертом батальоне во время первой мировой войны. Офицер был рад встретить старого товарища, особенно потому, что нет ничего скучнее обязанностей дежурного в казармах мирного времени. После того как папа, выпив с ним по одной, стал излагать свою историю, он слушал с сочувствием, и в его глазах загорелся огонек. Когда повествование закончилось, офицер хлопнул папу дружески по плечу и воскликнул: -- Попробуй доверить хоть что-нибудь проклятым штатским -- не обрадуешься! Это чрезвычайное обстоятельство, старик. Вот что я тебе скажу: мы вызовем караул и развернем спасательную операцию как положено. Офицер был верен своему слову, и пять минут спустя усиленный караул из солдат быстро зашагал по улицам города к университету. Собаколову исключительно повезло, что он не попался по дороге этому караулу, так как канадские солдаты очень любят собак и очень не любят гражданские власти. Но было еще большей удачей то, что караул повстречал меня. Не случись этого, в тот день в Кингстоне могли бы произойти чрезвычайные события. Сомневаюсь, что студенты сидели бы сложа руки, в то время как здание медицинского факультета превращают в осажденную крепость, и нет сомнения, что начальник полиции бросил бы свои силы в драку на стороне студентов. Потребовались бы подкрепления из форта, а в их состав могли включить и те две легкие полевые пушки, которые стоят перед офицерской столовой (реликвии бурской войны, все еще способные издавать грозный шум). Я немножко сожалел, что вмешался, но я вмешался. На взятом напрокат велосипеде я перехватил папу и отряд на расстоянии в четверть мили от ворот университета и сообщил им, что Матт нашелся. Что же касается Матта, то после того как пес выполз из-под причала, где два часа пребывал наедине с дохлым сигом, он, хоть убей, не мог понять папиного дурного настроения. Матт очень не любил, когда на него кричат. Он дулся много дней. Апрельской порой Когда я проснулся, шел дождь, теплый и ласковый дождь, который не барабанит невежливо в стекла окна, а растворяется в податливом воздухе так, что запах утра становится приятным и аппетитным, будто дыхание жующих сено коров. К тому времени, как я спустился позавтракать, дождь кончился и коричневые тучи расходились, оставляя после себя голубые окна неба; на их фоне плыли последние легкие, курчавые облачки. Я открыл дверь во двор и постоял немного на пороге, прислушиваясь к заливистым песням рогатых жаворонков над дальними полями. Зима выдалась суровая и неприветливая. Она до последней возможности растянула всплески своего дурного характера и уступила весне с угрюмой неохотой. Дни были холодные и пасмурные, влажные мартовские ветры попахивали кладбищенской плесенью. Теперь это все ушло в прошлое... Я стоял в дверях, впитывал солнечное тепло, прислушиваясь к звонкому журчанию ручейка талой воды, смотрел, как по краям сточных канав намываются маленькие плотинки из желтой грязи, и вдыхал щекочущий ноздри крепкий запах, поднимающийся от нагретой земли. Следом за мной к двери подошел Матт. Я повернул голову и посмотрел на него. Внезапно время сделало скачок, и я увидел, что он уже старик. Я опустил руку на его седую морду и ласково потрепал своего друга. -- Весна пришла, старина, -- сказал я ему. -- Кто знает, может быть, на пруд возвратились утки. Он разок вильнул хвостом и старческой трусцой пробежал мимо меня, причем ноздри его раздулись, он принюхивался к быстролетному бризу. Окончившаяся зима была самой долгой из всех зим, которые он пережил. Все короткие зимние дни он лежал и дремал у камина. Время от времени едва слышные повизгивания шевелили его приподнятые губы. Он двигался во времени в том единственном направлении, которое теперь оставалось для него открытым, проводил свои грустные дни в мечтах, довольный возможностью поспать. Когда я сел завтракать, то посмотрел в кухонное окно и увидел, как Матт медленно бредет по дороге к пруду. Я знал, что он отправился в разведку насчет уток, и, когда кончил завтракать, натянул резиновые сапоги, захватил полевой бинокль и пошел за ним следом. Проселочная дорога серебрилась ручейками талой воды; по ней протянулась бронзового цвета скользкая кромка оттаивающей колеи. Кроме меня, на дороге не было ни души, однако я не был один: со мной рядом шли следы Матта. Каждый отпечаток его лапы был знаком мне, как отпечаток моей собственной ладони. Я шел по этим следам и узнавал обо всем, что он сделал, о каждом его движении, о каждом его намерении -- так бывает, только когда двое проживут вместе целую жизнь. Следы извивались и петляли по дороге туда и сюда. Я увидел, где он подошел к старому щиту-указателю "Частное владение. Проход запрещен", который всю зиму опирался о сугроб, а теперь неуклюже накренился и грозно нацелился одним зазубренным концом в небо. Там вольно, не замечая этого предостережения, проносились стайки американских вьюрков. Следы задержались, и мне было ясно, что пес долго стоял, а его старый нос усиленно трудился, читая визитные карточки многочисленных лисиц, фермерских и охотничьих собак, которые прошли здесь в течение зимних месяцев. Затем мы -- следы и я -- двинулись дальше, по старой гати, через деревянный мост, задержавшись на миг там, где вялый ужонок медленно прополз по оттаивающей грязи. Здесь Матт сошел с дороги и свернул в еще не вспаханные поля, останавливаясь там и сям, чтобы обнюхать старую лепешку коровьего навоза или осыпающиеся норки, оставленные по левками под стаявшим снегом. Наконец мы пришли к буковой роще и ступили под красное переплетение ветвей с набухающими почками, где белка цоканьем выражала свое полное пренебрежение к равнодушной спине ушастой совы, мрачно высиживавшей птенцов. Пруд был уже совсем рядом. Я остановился, сел на опрокинутый пень и позволил солнцу ласкать мою кожу, в то время как я сам в бинокль обозревал поверхность воды. Мне не удалось обнаружить уток, но я знал, что они там. Скрытые желтой тимофеевкой, старый зеленоголовый селезень и его подруга терпеливо ждали моего ухода, чтобы продолжить свое церемонное любезничание. Я улыбнулся, зная, что даже в их укромном уголке им недолго будет так спокойно. Я ждал. Пролетела первая пчела, и со стороны сохранившихся в рощах снежных островков поплыли небольшие клочья тумана. Потом где-то среди зарослей сухой тимофеевки знакомый голос залился громким лаем. Панически захлопали крылья, и из камыша взлетели старый селезень и его подружка. Они кружились в воздухе, а под ними, отсюда невидимый, бегал по камышам Матт, упоенный частицей того экстаза, которым он наслаждался в другие годы, когда ружья гремели над другими водоемами. Я поднялся и неторопливо зашагал дальше, пока среди камышей снова не напал на его следы. Они привели меня к болоту, поросшему лиственницей, и я обнаружил место, где Матт постоял, чтобы обнюхать еще закрытую дверь в нору бурундука. По соседству была кедровая заросль, и следы сделали несколько кругов под ее ветвями, обозначив место, где ночевал ворот-ничковый рябчик. Мы пересекли поляну -- следы и я, -- и здесь мягкая черная почва оказалась разрыта и раскидана, как после стада дерущихся самцов оленей; однако все эти следы оставил он. Один миг я был озадачен, но, когда, махая неокрепшими крылышками, через поляну пролетела бабочка, я вспомнил и понял, что там произошло. Так много раз я наблюдал, как он бросался, подпрыгивал и носился кругами за такой вот прелестью, очарованный первыми весенними бабочками, а те весело смеялись над ним. Мне вспомнился почтенный старый джентльмен, который не далее как вчера неодобрительно смотрел на играющих щенков. Теперь следы огибали болото в сторону края широкого поля и задерживались у норы лесного сурка. Норой хозяева не пользовались уже два года. Но она еще сохраняла слабый намек на запах, и этого было достаточно для того, чтобы нос-картошка Матта зашевелился от любопытства, вполне достаточного для того, чтобы его тупые старые когти начали скрести жухлую траву. Он не задержался надолго. Пробежал кролик, и утренний бриз донес его запах. След Матта резко изменил направление и заспешил не разбирая дороги по мягким и податливым бороздам октябрьской пахоты, падая и скользя в скованных морозцем углублениях. Я спокойно шел по следу, пока отпечатки лап внезапно не оборвались у зарослей куманики 52. Матт не смог быстро остановиться: на шипах кустов все еще висели клочки его красивой шерсти. А потом, очевидно, ветер принес новый запах. Следы собаки протянулись прямой линией к проселочной дороге и к фермам позади нее. У Матта проснулось новое настроение, такое весеннее-весеннее. Я знал это. Я знал даже кличку маленькой колли, которая жила на ближайшей ферме, и пожелал ему удачи. Я вернулся на дорогу, и мои сапоги чавкали по грязи, когда ко мне с ревом приблизился грузовик и, подняв фонтаны грязной воды, промчался мимо. Я сердито посмотрел вслед грузовику, так как его водитель почти задел меня в своей неразумной удали. Я видел, как машина резко свернула на повороте дороги и исчезла из виду. Донесся внезапный визг тормозов, затем рев мотора, резко увеличившего обороты, и грузовик умчался прочь. Я еще не знал, что мимоходом этот грузовик покончил с лучшими годами моей жизни. Вечером того же дня я ехал по этой дороге с одним молчаливым фермером, который взялся подвезти меня... Мы остановились у того поворота, где нашли Матта в придорожной канаве. Следы, по которым я шел, здесь кончились и кончились навсегда. Никогда больше не будет следовать за ними мое сердце. В ту ночь моросил дождь, и к рассвету следующего дня исчезли все следы, если не считать тех, что сохранились около лиственничного болота и в глинистых лужицах, быстро подсыхающих в лучах восходящего солнца. Да еще... Ранний бриз ласково трепал пучки мягкой белой шерсти, снимая их с шипов шелестящей куманики и рассеивая по прошлогодней листве. Договор о вечной дружбе между нами двумя был расторгнут, и я ступил в темнеющую даль грядущих лет. Примечания
    Легковой автомобиль фирмы "Форд" модели "Т" выпускался с 1908 по 1927 год; имел колеса с массивными спицами. (Здесь и далее прим. перев.) Легковой автомобиль фирмы "Форд" модели "А" сменил па конвейере модель "Т". Моуэты путешествовали на спортивном варианте модели "А" с открывающимся верхом и задним откидным сиденьем. Двигатель в 40 л. с. развивал скорость до 80 км/час. Автомобиль передвигался на колесах с проволочными спицами. Имеется в виду слабый ветер, дующий со скоростью 1 -- 2 м/сек. Английский истребитель -- биплан "Кэмел" Ф-1 ("Верблюд") фирмы "Сопвит" времен первой мировой войны. Американская мешетчатая крыса, крупный грызун бурой окраски. Очень дорогая марка американского легкового автомобиля. В дюйме 2.5 сантиметра. Воинственная дева -- богиня из древнескандинавской мифологии, которая голосом помогала героям в битвах. "Woman's Boon Companion" -- дословно "Добрый приятель женщин". Принятое в Англии чаепитие в пять часов вечера -- между вторым завтраком и обедом. Сэмюэл Шамплейн (1567-1635) -- французский гидрограф, исследователь Канады и Северо-Востока США. Ярд равен 91,4 сантиметра. Ретривер -- собака, только разыскивающая и подающая охотнику убитую дичь или подранков. Реакционная религиозно-благотворительная организация. Духоборы -- одна из религиозных сект, отвергающих обряды православной церкви. В поэме Кольриджа "Сказание о Старом Мореходе" матросу, убившему альбатроса (дурная примета!), в наказание повесили эту птицу на шею (но, несмотря на это, судно постигло множество несчастий). Распространенные в литературе образы парусных судов -- призраков. В галлоне 3,8 литра. Абориген -- коренной житель данной местности. Согласно древней легенде, в Риме жили одни мужчины. Однажды во время праздника они напали на безоружных гостей -- сабинов -- и похитили у них девушек. Шверцы (шверты) -- дощатые крылья, опускаемые с бортов небольших валких судов в воду для уменьшения крена. Фальшборт -- легкая обшивка борта открытой палубы. Conception -- концепция, идея (исп). Острова Коцсепсион в Филиппинском архипелаге нет. Там есть город с таким названием. Бар -- нанос песка, отмель, гряда; перекат. Гайавата -- герой поэмы "Песнь о Гайавате" (1855) американского поэта Генри Лонгфелло(1807-1882). Поэма написана на основании ряда легенд североамериканских индейцев. Фонд Карнеги -- большие денежные средства, завещанные американским миллионером Эндрю Карнеги (1835-1919) на благотворительные цели, в том числе на постройку и оборудование нескольких публичных библиотек в Канаде. На полуострове Новая Шотландия, в 40 милях на з-ю-з от Галифакса. Галифакс -- город и порт на Атлантическом океане, административный центр канадской провинции Новая Шотландия на полуострове того же названия. Расстояние от Саскатуна до Галифакса по водному пути, намеченному командой "Лысухи", составляло около 4000 английских морских миль (около 8000 км). Разработанный старшим Моуэтом и Пулом план показывает, что их познания в области географии оставляли желать лучшего. Нактоуз -- шкафик из твердого дерева, на котором устанавливается компас на судне. Джон Эрнст Стейнбек (1902-1968) крупный американский писатель. Щеврицы, или коньки -- род птиц семейства трясогузковых, отряда воробьиных. Торо Генри Дейвид (1817-1862) -- американский писатель и общественный деятель. Большой любитель природы, автор книги "Уолден, или Жизнь в лесу" (1854), в которой очень подробно и выразительно описаны растительный и животный мир американского леса в разные времена года и одновременно затронуты важные социальные вопросы. Пуританин -- человек строгой, главным образом показной, нравственности. Масаи -- африканская народность, живущая в Кении и Танзании. Кристофер Робин-- герой детских книжек английского писателя Алана Милна (1882-1956). Хэппи-Хоум (Нарру Ноmе) -- Счастливое Пристанище (англ.). Игнатий Лойола (1491-1556) -- основатель наиболее реакционной организации католической церкви -- ордена иезуитов. Перевела поэтесса Г. Усова. Кеч -- небольшое парусное судно с двумя мачтами -- гротом и бизанью. Тиккерная лента -- лента для телеграфного аппарата. Абердин-Ангус -- порода безрогих коров. Scotch bonnet, -- шотландский берет (англ.). Гэльский язык -- язык гэлов, шотландских кельтов, которые населяют горную часть Шотландии и Гебридские острова. Redningsskoite -- спасательное судно (норвежск.). Кокпит -- открытая часть корпуса в корме яхты. Грот -- прямой парус на второй мачте от носа (грот-мачте). С 1791 по 1840 год Канада делилась на две провинции: Верхнюю Канаду (с английским населением) и Нижнюю Канаду (с французским населением). Викторианством ("викторианским веком") в буржуазной литературе называют время пребывания на английском престоле королевы Виктории (1837-1901). Либерал -- человек, проявляющий излишнюю снисходительность; здесь: человек с мягким характером. Консерватор -- человек, враждебный всяким нововведениям; здесь: черствый человек. Куманика -- полукустарник семейства розовых, со съедобными плодами, похожими на ягоды ежевики.