Ганс Шомбургк. Дикая Африка

---------------------------------------------------------------
     <b>Hans Schomburgk. Wild und Wilde im Herzen Afrikas</b> (Berlin, 1925)
     <i>Перевод с немецкого Алексея Случевского (Усановича)</i>
     М.: Армада-Пресс, 1999
---------------------------------------------------------------

     <i>Аннотация</i>

     Автор книги  Ганс Шобургк  (1880-1967)  совершил десять  путешествий по
Черному континенту  и видел его и в конце девятнадцатого  века и  во  второй
половине  двадцатого. Первое время  он был, по собственному  его  признанию,
одним из тех авантюристов, которые наполнили Южную  Африку в период алмазной
и золотой лихорадки.  Скачки,  карточная  игра,  мелкие авантюры в  "Золотом
городе"  - Йоханнесбурге - перемежались в  жизни молодого Шомбургка с охотой
на слонов и других крупных животных, которыми изобиловали дебри.
     Постепенно  бродягу  и  охотника  привлекло  интересное  и  рискованное
ремесло   ловца   зверей.   Позднее   Шомбургк   превратился  в  охотника  с
киноаппаратом,  создателя  фильмов  о  природе   и  людях  Африки.  Он  стал
исследователем, обогатившим науку  знаниями о природе и животном  мире этого
материка.


     <b>Предисловие Карла Гагенбека</b>

     Вряд  ли   покажется  странным  мое  признание,  что  книга  известного
путешественника и знатока  Африки  господина Ханса  Шомбургка вызвала у меня
особый интерес. Хотя в  значительной  мере эта книга  -  описание охотничьих
приключений, автор ее - далеко  не только охотник на крупную дичь,  но еще и
выдающийся знаток диких животных, более того - их друг.
     В этом нет никакого противоречия: каждый настоящий охотник - друг дикой
природы и ее обитателей.
     Сколько потребовалось труда и умения, чтобы доставить в Европу  живым и
невредимым  юного  восточно-африканского  слона!  (Теперь этот  слоник - его
зовут  Джумбо -  живет  в  моем зоопарке в  Штеллингене.) Казалось  поистине
чудом, что господин Шомбургк сумел сохранить его на протяжении всего  пути к
побережью  и благополучно погрузить  на корабль. На  основании  своего опыта
могу утверждать, что такие чудеса под силу лишь тем, кто действительно знает
и любит животных и способен идти ради них на всяческие жертвы.
     Я  с  огромным  удовольствием  вспоминаю наши многочисленные  беседы  с
Хансом Шомбургком; они всегда были незабываемо интересны, показывая присущий
ему   талант   наблюдателя,   тонкого   знатока  зверей  и   людей.   Лучшее
доказательство тому - эта книга.
     Хочу особо подчеркнуть ценность многочисленных  уникальных  фотографий;
многие из них свидетельствуют,  помимо прочего,  о  бесстрашии автора.  Надо
отметить  и высокое  качество  снимков  -  а  ведь  они  сделаны в  походных
условиях, обычной переносной камерой, и до проявления пластинки  нужно  было
сохранять недели, а то и месяцы.
     Очень многое из того, что увидел и описал  Шомбургк, является  новостью
даже для опытных  путешественников и  ученых-зоологов. Тем более  интересной
будет  эта книга, написанная столь живым и  непринужденным языком, для тысяч
читателей, никогда не бывавших в Африке.
     <i>Карл Гагенбек
     Штеллинген, 25 сентября 1910 г.</i>


     <b>Предисловие автора</b>

     Когда в 1910 году, после десятилетнего отсутствия, я вернулся из своего
второго африканского путешествия, у меня  ни  на миг не  возникало  мысли  о
публикации своих воспоминаний.
     Но друзья и знакомые, соединив усилия, не оставляли меня в покое до тех
пор, пока я не согласился выступить перед небольшой аудиторией с рассказом о
части  того,  что видел  и  пережил. Это  выступление  состоялось у  меня на
родине, в Бергедорфе.
     Мой  рассказ,  или  доклад  -  называйте,  как  хотите  -  имел  успех,
ошеломивший в первую очередь меня самого. Это придало мне смелости для новых
публичных  выступлений.  В прессе  появились первые отзывы -  надо  сказать,
неизменно благожелательные. Тем не менее я долго не мог решиться на печатное
издание  своих воспоминаний,  хотя у  меня  сохранились все дневники  времен
африканских путешествий. Но дружный натиск родни и знакомых оказался сильнее
моих страхов.
     Хочу  заранее извиниться перед читателями. Я  понимаю,  что мой стиль и
язык оставляют желать лучшего.  Для меня  и теперь было бы легче  и приятнее
пробираться  под  палящим солнцем  сквозь заросли, преследуя раненого слона,
чем  излагать это на  бумаге,  сидя за письменным столом. Я не ученый  и  не
писатель,  а всего лишь охотник и путешественник. Но, может быть, именно это
сделает мою книгу понятной и любопытной для широкого круга простых людей.
     Книга сопровождается фотографиями, за качество которых я получил в свое
время немало нареканий. В оправдание  могу лишь сказать, что делал их сам, в
полевых условиях,  обычной  камерой.  Сделанные  за  день  снимки надо  было
проявить  как можно  скорее.  И, поверьте,  это не так-то  легко и приятно -
после  утомительного   дневного  перехода   возиться   с  фотопластинками  в
затемненной, наглухо  закупоренной палатке (как правило, заточение разделяли
со мной несколько десятков москитов, и вели они  себя весьма  недружелюбно).
Большинство пластинок  к тому  времени оказывалось испорчено. И  тем  больше
была моя радость, когда хотя бы на одной проступал четкий снимок. Думаю, что
в  те годы это была единственная передвижная фотолаборатория  в  африканском
буше.
     Ружья,  служившие  мне  во  время  охоты,   поначалу  были  английского
производства  (до  тех  пор,  пока  в  Германской  Восточной  Африке   я  не
познакомился  с  винтовкой  Маузера).  При  охоте на  слонов  я  пользовался
двуствольным штуцером шестисотого калибра (около  14 мм). Это ружье стреляло
900-грановой  (75  г)  свинцовой  пулей  в  стальной  оболочке.  Вес  заряда
составлял  120  гран  (10  г)  нитроглицеринового пороха;  это  обеспечивало
достаточную  начальную скорость  пули,  чтобы  пробить даже  слоновий  череп
практически при любом угле стрельбы.
     Пользуясь случаем, хочу дать совет всем начинающим охотникам на слонов:
всегда  пользуйтесь  как  можно более  крупным  калибром. Конечно, неприятно
много  часов  нести по  жаре тяжелое ружье, но  погоня за  удобством и,  как
следствие, выбор более легкого,  но слишком малокалиберного  оружия рано или
поздно  подвергнут   вас  смертельной  опасности.  По-моему,  лучше  пролить
побольше пота,  чем  однажды оказаться практически безоружным  перед раненым
слоном. Правда, у крупнокалиберных ружей сильная отдача, но  после некоторой
тренировки  к  этому  привыкаешь;  а поначалу  можно  прикрепить к  прикладу
небольшую каучуковую  подушечку  (неопытный человек,  впервые стреляющий  из
тяжелого ружья, может получить перелом  ключицы). Сам я, смолоду привыкнув к
оружию,  очень  быстро  освоил  особенности  крупнокалиберных ружей,  и  при
собственном весе  в 130 фунтов  поднимал свой штуцер  600-го калибра  так же
легко, как обычную охотничью двустволку.
     Мне  доводилось стрелять  и  из  множества  других  ружей,  но все  они
получили отставку после  того,  как  я  впервые  взял  в руки 8-мм  винтовку
Маузера. Это великолепное универсальное оружие оказалось пригодным для охоты
на любую дичь, включая буйвола;  только при  охоте на  слона или носорога  я
по-прежнему пользовался своей английской двустволкой калибра 600.
     Я  не   буду  останавливаться   на   подробностях,  касающихся  прочего
экспедиционного  снаряжения, так  как  все это уже не  раз  описано в других
книгах об африканских путешествиях.
     Всюду, где возможно, я старался придерживаться  туземных  названий.  Но
надо иметь в виду, что  африканские  селения  нередко носят имена вождей - в
таких  случаях,  понятное  дело,  название  может  измениться  со  временем,
особенно если подвиги нового вождя затмевают память о прежнем.
     При  своих путешествиях я никогда не пользовался  чьей-либо  финансовой
поддержкой. Теперь  мне неприятно вспоминать об этом, но должен  признаться,
что основную часть моих средств в то  время составляли деньги, вырученные от
продажи слоновьих бивней.  И если меня  попрекнут количеством убитых слонов,
мне будет нечего  сказать  в свое оправдание  - разве  только, что я  всегда
строго  соблюдал  охотничьи  правила  и  никогда,   за  исключением  случаев
непосредственной смертельной опасности, не стрелял в слоних. "Исключением из
исключений" была мать слоненка, названного впоследствии Джумбо, которого мне
удалось доставить в Европу. Чувствуя себя в ответе за толстокожего сироту, я
прилагал все усилия, чтобы сохранить его здоровым и невредимым, и до сих пор
с  благодарностью  вспоминаю  многих  людей  -  военных  и  администраторов,
полицейских и моряков  -  которые помогли  мне  совершить  вместе  с  Джумбо
трудный путь к побережью и далее, морем, до Гамбурга.
     То, что  эта книга выходит  в свет - в  немалой  степени  заслуга моего
друга и  покровителя, писателя Филиппа Бергеса. Но мне,  похоже, не придется
насладиться  видом первого экземпляра, выпущенного типографией. Дело  в том,
что  уже сейчас, продолжая заниматься корректурой, я веду  подготовку  новой
экспедиции,  на  этот раз - в неисследованные области Французского Конго. На
меня по-прежнему сыплются предложения выступить с серией докладов и т.д., но
зов  Черного  континента  -  неодолим, и  я  повинуюсь  ему.  А  потому  это
предисловие  станет одновременно словом  дружеского  прощания  с читателями,
получившими хоть какое-то  удовольствие  от моих  безыскусных  воспоминаний.
Надеюсь, что новая экспедиция  принесет  новые интересные  впечатления  -  в
общем, опять будет, что рассказать.
     И  если  моя  книга  увеличит  число отважных  немецких юношей, готовых
работать в Африке, вести жизнь, полную трудов и лишений - не ради богатства,
а  из любви  к  этой непередаваемо прекрасной  необъятной  стране  -  я буду
счастлив.
     <i>Ганс Шомбургк
     Бергедорф, октябрь 1910 г.</i>


     <b>Предисловие к новому изданию</b>

     Долгие, страшные годы войны, годы, наполненные горем и кровью, пролегли
между первым изданием этой книжки и тем, которое Вы держите в руках.
     Сегодня лик Африки сильно изменился. Германия  потеряла свои колонии на
Черном  континенте,  а тяжелая рука цивилизации протянулась далеко вглубь, к
ранее  недоступным  внутренним  районам.  Но  я  решил  оставить  книгу  без
сокращений и изменений, потому что это  - повесть о прошлых  временах, когда
люди  добивались   успеха   трудом,  мужеством  и  терпением;   об  охоте  и
приключениях,  не  связанных с какой-либо определенной эпохой; наконец,  это
рассказ о  годах моей молодости, когда я был так  счастлив, несмотря  на все
трудности  и лишения. Поэтому мне остается лишь извиниться  перед читателями
за  стиль  книги -  нередко  он  покажется  старомодным и  примитивным  -  и
представить  мои  юношеские  воспоминания  суду  нового,  уже послевоенного,
поколения.
     <i>Шомбургк
     Берлин, 1925 г.</i>


     <i>Глава I</i>
     <b>Африканские воспоминания 1898-1901 гг.</b>

     Странные  чувства  волновали меня в марте  1898  г.  в тот день,  когда
семнадцатилетним  парнем  я  впервые ступил на землю  Африки.  Мои родители,
наконец,  смирились  с  горячим  и  неизменным  желанием  сына  -  сделаться
африканским фермером.  И  вот теперь, полный радостных надежд и напряженного
ожидания, я ощущал  под ногами землю своей мечты. Мой путь лежал в провинцию
Наталь;  там, на ферме, принадлежавшей  другу отца,  мне  предстояло  начать
практическое изучение выбранного дела.
     Первым  портом, в  который  мы заходили,  был Капштадт; но этот  город,
вполне цивилизованный  и похожий на любой  европейский,  не произвел на меня
никакого впечатления и не запомнился.
     Ист-Лондон, куда наш пароход зашел после Капштадта, являл собой зрелище
совсем иного рода. Город, уже получивший имя, еще только создавался; улицы в
подавляющем большинстве  были просто  песчаными  аллеями. На  другой стороне
реки раскинулось  большое  поселение  кафров,  сразу  же  вызвавшее  у  меня
огромный интерес - ведь тут я впервые видел лицом к лицу уроженцев  Африки в
естественной обстановке. Здесь же мне довелось посмотреть  на парад кафрских
горных стрелков;  впечатление,  произведенное  на меня этими воинами, только
что вернувшимися из очередной экспедиции, осталось неизгладимым.
     Следующий порт, Дурбан, был местом высадки, концом морского путешествия
и началом сухопутного. В банке меня ожидал перевод в  тысячу марок  (т.е. 50
фунтов)  -  эти  деньги  предназначались на фермерскую  экипировку:  покупку
одежды,  седел,  инструментов  и  т.д.   Но  к  этому   времени  перспектива
однообразной   работы   на   ферме   представлялась   мне   уже   не   такой
соблазнительной.  Меня  неудержимо  влекло  вглубь  страны,  в  неизведанные
области, навстречу открытиям, приключениям и охоте на крупную дичь.
     Ферма никуда не  уйдет, рассудил  я, а  пока что надо было решить,  как
распорядиться  своим  несметным богатством. Агент моего отца отсчитал мне 50
фунтов  -  по  тем временам солидная сумма. Быстро купив все  необходимое, я
отправился, как и  планировалось,  в  Питермарицбург,  но там, вместо  того,
чтобы сесть на поезд, идущий в Ньюкастл (на ферму отцовского друга), я купил
себе пони, вскочил в седло и, свободный  и беззаботный,  как птица небесная,
направился прямо к  Драконовым  горам.  К  счастью, по дороге я  остановился
передохнуть  в поместье  немецкого колониста.  Хозяин,  герр Прожевски,  уже
сколотил к  тому  времени  миллионное состояние; ко  мне  он  отнесся  очень
дружелюбно и терпеливо  объяснил всю  смехотворность выбранного мною способа
путешествия  вглубь Африки. Мне  пришлось внять голосу разума  и вернуться в
Питермарицбург;    таким    образом,   единственным    результатом    первой
самостоятельной вылазки стало угрожающее сокращение моей наличности.
     В Питермарицбурге  я совершенно неожиданно встретил школьного товарища.
Это  был  Эрнст  Кель, уроженец Люнебурга. Он поступил на  службу  в  Горную
полицию Наталя,  и по  его  совету  я тоже  решил  попробовать свои  силы  в
должности полицейского. На службу в  горную полицию брали парней,  начиная с
17 лет; хотя столько  мне  уже  исполнилось,  выглядел  я  пятнадцатилетним.
Поэтому  поначалу  меня отказались принять, но умение ездить верхом  и метко
стрелять все  же  решили  дело в мою  пользу  - адъютант (ныне майор) Диммик
распорядился занести меня в списки.
     В Горной полиции Наталя Диммик играл тогда очень своеобразную роль. Для
вооруженной молодежи, находившейся под его  командой, он  был  чем-то  вроде
отца  -  очень строгого и неизменно почитаемого. Особенно  глубокое уважение
испытывал к  нему я  (и  это  чувство  сохранилось до сих пор).  Ввиду  моей
крайней юности Диммик как бы принял меня под свое  покровительство - правда,
это   выражалось  лишь   в  повышенной   требовательности.  Все,  что   было
обязательным  для других,  было  обязательно и  для меня; но  мне  следовало
выполнять каждое дело хоть немного лучше всех прочих.
     Каждому полисмену присваивался номер;  мой полковой  номер был  2153. В
целом жизнь добровольца, поступившего  в ГПН,  очень  сильно  отличалась  от
жизни военнослужащего  немецкой  армии.  Горная полиция  представляет  собой
вооруженные силы, созданные для охраны мира  и порядка в пределах провинции;
посылка  ее  частей  за  границу  могла  быть  вызвана   лишь  чрезвычайными
обстоятельствами.  Штаб-квартира  находилась  в  Питермарицбурге,  и  там же
происходило обучение рекрутов. Плата  составляла 6 шиллингов в  день. На эти
деньги мы должны были обеспечивать  пропитание себе и своей лошади.  Покупка
лошади, седла и обмундирования также  шли за счет новобранца. Правда, на это
предоставлялся кредит,  который  затем  погашался удержанием двух  фунтов  в
месяц. Бесплатно  правительство выдавало  только оружие - каждому  полагался
карабин  и револьвер. Униформа состояла из  черной рубашки, черных  брюк для
верховой езды, кавалерийских сапог со шнуровкой и белого тропического шлема;
более  неудобный и непрактичный наряд нельзя было придумать даже специально.
Уже в  конце 1898 г. он  использовался только в качестве парадной формы  - в
повседневной службе мы перешли на хаки. Вскоре черную форму отменили.
     Моими  товарищами по службе  были  в основном очень молодые люди, всего
одним-двумя  годами  старше  меня.  Чаще  всего  это  были  младшие  сыновья
британских   аристократических   семейств,  проходившие  в  Горной   полиции
ученический  этап  предстоящей   им  колониальной   карьеры.  Поначалу   мне
приходилось  туговато,  ведь  время  обучения  -  всегда  самое  трудное,  а
поворачиваться требовалось быстро.
     Спустя  несколько месяцев я  уже  стоял часовым на  посту  в  одном  из
приграничных районов, Грикваленде. Отвесные струи воды низвергались с  неба;
только  в Африке,  в период  дождей,  бывают такие ливни. Дрожа от  холода и
сырости, я кутался  в  плащ  и поглядывал в сторону лагерных огней.  Хотя  в
мокрой палатке на мокрой земле тоже не сладко, я ни о чем так не мечтал, как
о смене.
     Все-таки  там, в лагере, несравненно лучше, чем на этом голом холме,  и
не так  одиноко. Я тоскливо вслушивался в непроглядный  мрак. И  тут издали,
заглушенные  шумом  дождя, до  меня донеслись звуки немецкой  рождественской
песни... А я и забыл, что сегодня праздник.
     Первая рождественская ночь вдали от родины! На посту, у  рубежей  диких
враждебных племен. Я  представил себе родителей,  друзей, всех, кого люблю -
сейчас они  собрались  у  елки,  в камине трещат  дрова, и  снег искрится за
окном...
     В   это  время  послышались  шаги.  Глубоко  вздохнув,  чтобы  прогнать
воспоминания, я крикнул в тишину:
     - Стой! Кто идет?
     - Друг, - донеслось снизу. Это была долгожданная смена.
     Вернувшись в  лагерь, я убедился, что там хорошо, где нас нет: лежа под
плащом, на попоне, я чувствовал  себя так же уютно, как если бы устроился на
ночлег прямо в русле грязного ручья.
     Так прошло мое первое  африканское Рождество.  Потом  я  узнал, что  за
ближайшей  горой находится миссия  траппистов  - это  оттуда  порывами ветра
донесло до меня звуки праздничного гимна.
     В  Грикваленде  начались  волнения,  и  наше  подразделение  ГПН   было
отправлено  на  патрулирование  границы  вместе  с  частями  капских  горных
стрелков.
     Вскоре  в нашей части начался тиф; эпидемия приняла такие масштабы, что
нам  пришлось вернуться в  Питермарицбург,  и  три четверти личного  состава
оказались  в лазарете,  в  том числе и я. Многие  умерли, и лишь  доброта  и
самоотверженность врачей и сестер спасли жизни остальным.
     После  выхода  из   лазарета  меня,  до  окончательного  выздоровления,
направили  на  станцию  Ван  Рюнен; это  была  самая высокогорная колония  в
Натале.  День за днем я лазил  по склонам, охотился на бушбоков (Tragelaphus
silvaticus) и  водяных  козлов -  тогда они  еще  водились в тех местах  - и
изучал  окрестности,  не  подозревая,  что  через   несколько  месяцев  этот
живописный край будет охвачен жесточайшим пожаром Бурской войны.
     Отсюда, сверху, были видны как на ладони сотни квадратных миль.  Сейчас
здесь резвились в зарослях антилопы, перекликались невидимые в густой листве
обезьяны, вдали слышался характерный "лай"  бушбоков. Но скоро совсем другие
звери разбудят  эхо в скалах: отсюда, со склонов Драконовых гор, будут вести
огонь крупнокалиберные орудия буров, испепеляя занятые англичанами городки в
долинах.
     Все  мы  крепки  задним  умом. Когда  война уже  началась,  я  вспомнил
некоторые  эпизоды, оставленные мной  без внимания,  но много  сказавшие  бы
более  опытному   человеку.   Например,   однажды   на  станцию  пришли  два
офицера-артиллериста  -  как  они объяснили,  их  привлекла хорошая охота  в
здешних местах. Я сопровождал их в качестве проводника. Что они мало смыслят
в  охоте,  да  и  вообще  не  очень интересуются,  было  очевидно.  Но я был
настолько наивен,  что  даже  не пытался задать себе вопрос  - зачем же  они
пришли в  горы, и  только удивлялся,  насколько  глубоко  в  них укоренились
служебные  привычки: время  от  времени оба охотника  останавливались и,  не
обращая внимания на антилоп, производили инструментальную съемку  местности,
исправляя свои карты.
     Почти ежедневно  кто-нибудь из нас отправлялся верхом вниз, в долину, в
город  Гаррисмит; это уже  была  территория Оранжевой республики. Среди  его
жителей, в основном буров, у нас было много друзей.
     Когда  отпуск  закончился, я вернулся в Питермарицбург,  и вскоре  меня
направили в Зулуленд.
     Здесь я познакомился  с зулусами. Это,  вероятно, самое благородное  из
диких  племен,  обитающих  к  югу от экватора  (или,  по  верному  выражению
полковника Шиля, "наименее  неблагородное"). Зулусы  прозвали меня "Изипака"
("к"  лишь приблизительно соответствует щелкающему  звуку в этом слове), что
означает свечку или  трубку,  поскольку я был худой и  гибкий.  Впоследствии
один чернокожий миссионер, желая потешить мое самолюбие, перевел это имя как
"струящийся свет", и мне пришлось потрудиться, скрывая неудержимый смех.
     То время среди зулусов было очень  приятным. Всевозможная дичь водилась
в  изобилии.  Почти  каждый день,  когда  в предвечерние  часы жара  немного
спадала, кто-нибудь  из нас отправлялся  на охоту. Обычную добычу составляли
дрофы, цесарки, карликовые антилопы (Cephalophus  Grimmii) или - при большой
удаче - водяной козел  (Cervicapra arundinum). Это приятно разнообразило наш
скудный стол. Но охота - лишь отдых и развлечение, кроме нее была и служба -
и  вот уже  вновь приходилось отправляться в многонедельное  патрулирование.
Все пожитки умещались  на одном  маленьком  вьючном пони.  Впоследствии,  во
время путешествий вглубь страны, когда за мной шел целый караван, мне  очень
пригодился приобретенный в юности опыт походной жизни.
     Вечером я останавливался вблизи какой-нибудь деревни. Ставил маленькую,
не больше метра высотой,  палатку,  разводил огонь  и  готовил  еду.  Обычно
вскоре  из деревни  приходили воины-зулусы,  познакомиться  с  пришельцем  и
покурить у костра.
     Вот юная грациозная девушка подходит  к огню; на голове  у нее горшок с
пивом.  Склонив колени,  она  протягивает  его старейшине деревни,  сидящему
рядом  со мной. Старейшина делает несколько глотков и, громко рыгнув в  знак
того,  что напиток  высшего качества, передает горшок мне. Предложить  гостю
отхлебнуть  первым  явилось  бы  вопиющим  нарушением  этикета  -  я  должен
убедиться,  что пиво не  отравлено. Как интересно было  беседовать  с  этими
старыми воинами!  Многие из них участвовали в знаменитой битве с англичанами
22.I.1879,  когда объединенные  силы  зулусских племен  безуспешно  пытались
преградить путь английской армии, вторгшейся на их землю.
     Они   рассказывали  о  великих   охотах,   которые  устраивал  Сетевайо
(Кетчвайо)  в  те времена,  когда  бесчисленные  стада  антилоп  бродили  по
Зулуленду.  Теперь  эпидемии чумы и ружья белых оставили лишь незначительную
часть прежнего обилия дичи. Они рассказывали, как однажды Кетчвайо  приказал
поймать  живьем взрослого льва; на  ловлю был снаряжен целый  "импи" (полк).
Приказ есть приказ, и ценою жизни десятка  воинов лев был пойман и доставлен
великому вождю.
     В один  из  таких вечеров  я  услышал о  медоведе  и его повадках.  Эта
неприметная  птичка отличается  удивительной особенностью: она сознательно и
регулярно прибегает к помощи  человека. Привлекая внимание своим характерным
чириканьем, она перелетает  с  куста на куст, пока не приведет идущих следом
за ней  людей  к дереву,  в дупле которого  скрыты соты  с медом диких пчел.
Когда пчел  выкуривают дымом и сладкая  добыча извлекается на свет, охотники
обязательно оставляют кусок медового сота своему крылатому помощнику. Зулусы
говорят,  что  чересчур жадного человека, не вознаградившего  хитрую птичку,
ждет неминуемая кара: в следующий раз  оскорбленный медовед  приведет  его к
логову леопарда или к притаившейся  в траве черной мамбе. Надо сказать,  что
эту историю  я слышал  только от  зулусов - в других районах  Африки она или
неизвестна, или считается вымыслом.
     Меж  двумя  рукавами реки Умфолози  - Белым и Черным  -  лежит обширный
район, объявленный заповедником. Но мне удалось получить разрешение на охоту
-  с  условием  добычи  не  больше  двух  голов каждого вида  антилоп.  Моим
проводником  стал  один  из  старых  воинов  Кетчвайо  - щуплый,  маленький,
сморщенный человек. Он резко отличался  от рослых, хорошо сложенных зулусов,
хотя и  говорил  на их  языке.  Я думаю, что он был  бушменом. Вдоль берегов
Умфолози  тянутся густейшие кустарниковые  заросли.  Проникнуть в эту чащу -
дело совершенно немыслимое, и приходилось  ограничиваться  скрадыванием дичи
по утрам, на водопое, или перед  заходом  солнца, когда  травоядные покидают
свои лесные укрытия и выходят пастись.
     Животный мир этой части Зулуленда довольно богат. Здесь бродили большие
стада водяных козлов и гну, нередко  с равнин прибегали к  реке табуны зебр.
Встречались  и буйволы.  Раньше их было значительно  больше,  но  именно эти
могучие звери в максимальной степени пострадали от эпидемии чумы, выкосившей
80% стад. Во многих  местах  берега реки  густо устилали черепа  буйволов  -
сюда, к воде из  последних сил сходились несчастные  животные и умирали одно
за другим, на радость грифам.
     Хищники  представлены  несколькими  видами  мелких  кошек,  леопардами,
гиенами и дикими собаками. Львы на Умфолози почти не встречаются.
     Из крупных животных здесь можно было встретить бегемота - они обитали в
многочисленных  заболоченных  прудах вдоль берегов  - и оба  вида носорогов:
белого - великого  Мкубо  зулусского эпоса - и черного  - бедьяна; последний
отличается  более сварливым нравом  и, несмотря на меньшие размеры,  гораздо
опаснее своего собрата, который никогда  не нападает  на человека, не будучи
раненным.
     Охотничьи законы  в Родезии соблюдаются весьма строго, и,  невзирая  на
большой соблазн, я воздерживался от охоты на толстокожих, стараясь держаться
от  них  подальше,  а  это  не всегда  легко.  Довольно  типичен,  например,
следующий  случай.  Как-то раз на  Умфолози  прибыли два норвежских зоолога,
занимавшихся сбором коллекций - птиц, рептилий и бабочек - для музея в Осло.
Работа  была уже почти закончена, и ученые  собирались в обратный путь. Но в
одно прекрасное утро их палатка чем-то не понравилась носорогу, и никогда не
рассуждающий  бедьяна,  нагнув голову, помчался  на  врага.  К счастью,  оба
зоолога  находились  снаружи.  Теперь  им  оставалось  лишь  наблюдать,  как
рассвирепевший  зверь  крушит  и топчет  плоды их  многомесячного труда.  Не
выдержав,  один из норвежцев  выстрелил, и прицел оказался  настолько верен,
что носорог был убит наповал. В результате ученых оштрафовали на 100 фунтов,
несмотря  на  то,  что  выстрел  был  произведен  с  целью  самообороны   от
неспровоцированного нападения.
     Однажды меня  разбудил  громкий  хриплый  рев, раздавшийся  в  зарослях
неподалеку от лагеря. Я решил, что в наши края каким-то чудом затесался лев,
схватил винтовку  и поспешил в направлении  звуков. Прежде, чем мне  удалось
пробраться сквозь колючие кусты, все смолкло. Через несколько минут тропинка
вывела на  небольшую поляну,  и в этот момент проводник, находившийся в двух
шагах  впереди  меня,  внезапно отпрыгнул  в  сторону  с  отчаянным  криком:
"Ньяти!" Не зная, что обозначает слово "ньяти", я растерянно озирался, и тут
в пятидесяти  шагах,  ломая  ветки,  показался буйвол.  Опущенная  голова  и
покрытая пеной морда не оставляли сомнений в серьезности его намерений. В то
время  я  еще  не  представлял,  насколько  опасным  противником может  быть
африканский  буйвол,  и потому  спокойно  поднял  ружье.  Пуля  вошла  между
сверкающими  красными глазами, и бык, как подкошенный, рухнул наземь; теперь
я  увидел,  что его  шея  и бока в  крови и страшно изранены. Оказалось, что
звуки,  принятые  мной за рычание льва, были ревом сражавшихся буйволов. Мы,
вероятно, наткнулись на побежденного - кипя от ярости, он бродил в кустах и,
почуяв людей, решил взять реванш за недавнее поражение.
     Наутро я заметил стаю гиеновых  собак, пировавших вокруг туши  мертвого
буйвола. Надо сказать,  что  это был единственный случай  в моей  охотничьей
практике, когда собаки  пожирали  не  свою собственную добычу. Утверждение о
том, что эти животные питаются падалью, ошибочно.
     В  Зулуленде  сохранилась  традиция больших охот.  Самая внушительная и
красочная, в которой мне удалось принять участие, состоялась в честь приезда
мистера  Сандерса (в настоящее время  - сэр Чарльз  Сандерс),  бывшего тогда
резидентом Зулуленда и посетившего  наш пост с инспекционным визитом. Вскоре
после восхода  на  равнине выстроились  правильными  колоннами  более десяти
тысяч  воинов-зулусов; при появлении Сандерса  его  встретил  громовой клич:
"Байет!" - приветствие, с которым  обращаются  только к вождю.  Одновременно
воины ритмично ударили копьями о щиты.  Эти маленькие круглые щиты входят  в
обязательный комплект  охотничьего  снаряжения  зулуса; боевые щиты  гораздо
больше и богаче  украшены. Множество  собак  вторило  приветственным  крикам
громким лаем и завыванием, и все вместе слилось в трудноописуемую какофонию.
     Затем вперед выступил колдун. Обратившись к  духам  великих предков, он
просил  их  даровать сегодня  богатую добычу. Двигаясь  вдоль рядов,  колдун
осыпал  воинов  какой-то мелко  нарезанной  сухой  травой,  доставая  ее  из
подвешенного к поясу мешочка. Считается, что поймавший  хотя бы одну крупицу
будет особенно удачлив - и, конечно, не преминет уделить колдуну часть дичи.
     Когда  обряд закончился, главный индуна разъяснил командирам  отдельных
импи (подразделений), куда им следует  вести  своих людей.  Колонны отходили
одна  за  другой  в  противоположных направлениях, постепенно растягиваясь в
шеренги; в итоге был охвачен  участок площадью в несколько квадратных  миль.
Расстояние  между  загонщиками составляло 15-20 шагов.  После  того  как все
заняли свои  места,  по  цепям был  передан приказ,  и  дальше фланги начали
сближаться  друг  с  другом; шеренги  загонщиков постепенно  сокращались,  и
одновременно поднялся  невообразимый шум -  люди  кричали, визжали,  ударяли
копьями по  щитам и били  в  небольшие барабаны. Дикие животные, обезумев от
страха, метались  в разные стороны, пытаясь вырваться из окружения, но везде
натыкались на удары тяжелых копий. Основную часть добычи составляли бушбоки,
карликовые  антилопы и газели, но  иногда попадались и  более крупные - гну,
водяные  козлы  и даже  зебры.  Бывало,  что  некоторым  животным  удавалось
прорвать  цепь  загонщиков, но им  вслед  летели короткие  дротики зулусов -
ассегаи, остальное  довершали собаки. Надо  заметить, что  местные охотничьи
собаки  -  весьма  внушительные  звери,  отлично   справляющиеся  со  своими
обязанностями; они  выведены скрещиванием  европейских  борзых  с  кафрскими
сторожевыми породами. Хорошая  собака очень  ценится,  и  две-три коровы  не
считаются слишком высокой платой.
     В  прошлом такие большие охоты  играли немалую роль в  жизни племени, и
потому   неудивительно,   что   зулусы   выработали  для   них   специальную
терминологию. Так, место  сбора,  к  которому сходятся  охотники, называется
"черепом",   а   цепи   загонщиков   -  "рогами".   Также  очень   тщательно
сформулированы  правила,  определяющие, кому принадлежит та или  иная добыча
при коллективной охоте. Владельцем убитой  антилопы является тот, кто первым
ранил ее,  даже если  речь идет о незначительной  царапине; тому,  кто добыл
животное, достается задняя часть туши. Законы эти соблюдаются весьма строго,
в  чем  я  убедился  на  собственном опыте.  Однажды  я подстрелил  крупного
бушбока; в тот же вечер ко  мне пришел какой-то воин и заявил,  что антилопа
принадлежит ему, поскольку  именно он  ранил ее  накануне, и  указал на след
своего ассегая на задней ноге. Разумеется, я  отдал добычу, удовлетворившись
причитающейся мне долей.
     По   мере   того,  как  "рога"  сближались,  мы   -   несколько  белых,
участвовавших  в  охоте,  - были вынуждены прекратить стрельбу и перейти  на
роль  зрителей, чтобы пули  дальнобойных  ружей  не  ранили  кого-нибудь  из
загонщиков.  Но туземцы  прекрасно обходились и без нашей помощи.  Скоро все
было  закончено,  и  сотни  убитых  антилоп  понесли  к  "черепу",  где  под
наблюдением индун происходит  дележ  охотничьей  добычи.  Затем  последовали
благодарственные  ритуальные  танцы,  и  люди перешли в другое  место, чтобы
повторить загон.
     Зулуленд  был  настоящим рассадником  змей -  нигде  в  Африке  мне  не
встречалось больше ядовитых пресмыкающихся, чем здесь.  Чаще всего попадался
буфоттер: я дважды сталкивался с этой опасной змеей, но оба раза отделывался
испугом.
     Однажды я скрадывал каменного козла. На мне была обычная полевая форма,
включавшая шерстяные гетры.  Почувствовав легкий  удар чего-то  твердого  по
ноге,  я  подумал, что  задел ветку, и  сделал нетерпеливое движение,  чтобы
освободиться - все внимание было  направлено на антилопу.  В  тот  же миг  я
ощутил,  что  вторую  ногу  сжимает  упругое  кольцо, глянул  вниз  и увидел
здоровенного буфоттера -  он  вонзил  зубы в одну из гетр,  а  змеиный хвост
обвился вокруг другой. К счастью, ядовитые  зубы завязли в толстой шерстяной
материи. Обезумев от страха, я сбил  гадину на землю стволом ружья и колотил
ее,  пока  не  убил.  В  результате  пострадала  винтовка,  зато  козел  мог
благодарить судьбу.
     Через некоторое  время  я, так сказать, провел  ночь  в одной постели с
буфоттером. Наши постели  устраивались  тогда очень просто: несколько охапок
травы, а  сверху  покрывало; подушкой  служило седло. И  вот  однажды  утром
выяснилось, что змея устроилась на ночь в траве, на которой я спал - видимо,
ее  привлекло  тепло. После этого случая я еще долго с  повышенным вниманием
относился к устройству своего ложа.
     Вскоре  мне довелось познакомиться  с  самой  опасной  из ядовитых змей
Африки. В  тот  день,  охотясь верхом, я  застрелил дукера; антилопа упала в
густой траве в сотне шагов от меня. Я направил лошадь к тому месту, и  вдруг
она резко  остановилась,  испуганно  захрапев:  навстречу  нам  из  травы  с
шипением поднялась  черная мамба. Моя реакция была мгновенной: опустив ствол
дробовика,  я нажал на спуск.  Дробь на короткой дистанции действует подобно
пуле, и выстрел оторвал змее голову.
     Слухи о  приближающейся войне  носились  в воздухе, и все же  никто  не
хотел им верить.  В конце  сентября  меня перевели в  Эшове, а через  неделю
пришло известие: война объявлена, буры вторглись в Наталь.
     Мы ждали отправки на фронт, но были  жестоко разочарованы: в Эшове  все
шло по-старому, хотя в связи с переходом на военное положение нам  прибавили
жалованье. Европейцы по-прежнему  играли  в поло  и  в  теннис,  и в  клубах
давались  балы.  На  одном из них,  в перерыве между танцами,  я  узнал, что
назначаюсь  комендантом  маленького  пограничного  форта  Джалланд,  куда  и
отправился, едва успев переодеться и собрать вещи.
     Гарнизон форта состоял из  двенадцати человек, из них  двое  белых, оба
мои  знакомые.  Мы вели  весьма  привольную  жизнь.  Местность  вокруг  была
холмистая,  и время от  времени  на  одном  из дальних  холмов  показывались
бурские патрули. Обрадовавшись развлечению, мы принимались палить  по ним, и
буры  отвечали  тем   же.  Эти   перестрелки   были   совершенно  безобидным
препровождением  времени  -  нас  разделяло  не   меньше  километра,  и  все
обходилось без жертв.
     Но  сладкому  житью в Джалланде  скоро пришел конец  -  меня  назначили
офицером полевой связи, то есть попросту фельдъегерем, и в течение следующих
месяцев  я изрядно помотался с депешами и приказами  по всей границе, иногда
по двенадцать часов  на вылезая из седла. Непосредственного участия в боевых
действиях я не принимал, однако новая  должность  позволила мне  побывать во
многих  горячих  местах  и  многое повидать.  Тем  не  менее  я  думаю,  что
воспоминаниям этого периода не место  в книге о дикой  Африке; англо-бурская
война велась в  основном европейцами против европейцев, и  я упоминаю  о ней
лишь для того, чтобы точнее передать обстановку в стране в те годы.
     В июне 1901 г. закончился срок моей службы в Горной полиции Наталя, и я
решил перебраться в Германскую Юго-Западную Африку. Самым быстрым и надежным
считался путь по морю.
     Жизнь в портовых городах Южной  Африки была очень оживленной. Солдаты и
офицеры, прибывшие в короткий  отпуск с театра военных действий,  торопились
истратить  свое  золото,  пока  их  не  настигла  пуля  бородатого  бурского
снайпера; клубы,  пивные и  рестораны были открыты круглосуточно. И  повсюду
броские плакаты  приглашали всех  желающих на вербовочные пункты - шел набор
добровольцев.
     Вербовка происходила  следующим образом. Уполномоченный офицер сидит за
столом.  К  нему  приближается человек,  явно  страдающий  от  многодневного
похмелья.  Назвавшись,  он  кладет  на  стол  матросскую карту  -  документ,
удостоверяющий,  что он  уволен с  корабля  и  у судовладельцев  нет  к нему
никаких претензий. Внешний  вид  бумаги  явно  свидетельствует, что она была
куплена в каком-нибудь портовом кабаке; не менее очевидно и то, что корабль,
с которого  дезертировал  этот матрос, еще стоит в гавани.  Но  формальности
соблюдены,  офицер протягивает новобранцу  контракт,  и  тот  подписывается.
Теперь   возникает   вопрос   о   роде   войск,   наиболее   подходящем  для
новоиспеченного  вояки.  Все   попытки  выяснить  его  склонности  и  навыки
наталкиваются  на  подозрительно  уклончивые  ответы.  Наконец   отчаявшийся
вербовщик спрашивает:
     - А ездить верхом вы умеете? - и слышит твердое "нет".
     Офицер облегченно вздыхает:
     - Ладно, тогда записываем вас в команду снайперов.
     С  приходом  следующего кандидата  вся история повторяется, но  с одним
изменением:  поскольку  доброволец сообщает,  что  не умеет  стрелять -  это
единственное, что  он  утверждает  с  достаточной  уверенностью,  -  то  его
зачисляют в иррегулярную кавалерию.
     Наконец, взойдя на гостеприимный  борт уютной старой "Гертруды Верман",
я  отплыл в Свакопмунд. При  взгляде с  моря этот город производит  довольно
приятное  впечатление, которое быстро рассеивается, когда  сходишь на берег.
Песок под ногами, песок в пище,  песок  в постели  -  повсюду ничего,  кроме
песка.  Я  остановился в лучшем отеле города, он назывался "Князь Бисмарк" и
был построен из старых  ящиков из-под виски. Правда, как во всяком приличном
отеле, там  имелся  бильярд, но, увы -  один лишь стол.  Шаров  не  было,  и
постояльцы развлекались, закатывая в лузы пробки от пивных бутылок.
     Поначалу  я  собирался   поступить  на  военную  службу   в  Германской
Юго-Западной  Африке,   но   оказалось,  что  для   этого   требуется   дать
обязательство в течение  десяти лет  не покидать колоний. Такое условие меня
не  устраивало, к  тому же я  получил телеграмму, из которой явствовало, что
дома срочно необходимо мое присутствие.
     И вот я опять взошел  на корабль, чтобы после четырехлетнего отсутствия
вернуться на родину.


     <i>Глава II</i>
     <b>Севернее Замбези</b>

     "Зов Востока", воспетый Киплингом,  знаком  всем,  кому посчастливилось
хоть раз в жизни странствовать под пальмами. Едва закончилась  моя служба, я
вернулся  в Африку. И моя  любовь  к ней  нисколько не  умерялась  сознанием
правоты того английского  писателя,  который сказал:  "Африка - это реки без
воды, птицы  без песен, цветы без запаха;  это мужчины,  не знающие чести, и
женщины, незнакомые с верностью".
     Все так. Но летом 1902 года я опять сошел на африканский берег.
     Это было тяжелое время.  Только что закончилась англо-бурская  война, и
страна лежала  в  развалинах.  Шансов  на  получение постоянной работы  было
немного. Правда,  я  получил несколько весьма заманчивых предложений, но все
они  касались  будущего,  "когда все  войдет в нормальную колею", а в данный
момент  никто из  знакомых  не мог предоставить  мне  никакого оплачиваемого
занятия.  Помыкавшись  неделю-другую, я  решил вернуться  на службу в Горную
полицию и  подождать на  государственном  довольствии  - не  подвернется  ли
впоследствии что-нибудь поинтереснее.
     Возвращение  в ряды  НГП прошло  без  всяких осложнений - все  были мне
рады,  и  наоборот.  Первое  время  моя  служба  проходила   в  Хардинге  (в
Грикваленде), затем  меня перевели в Каломо, в Северо-Западную  Родезию. Там
меня и настигла телеграмма от полковника  Мензела, ознаменовавшая поворотный
пункт в моей жизни. Телеграмма гласила:
     "Выгодное  поручение. Оплачена дорога до  водопада Виктория. Прекрасные
возможности для продвижения по службе." Подпись - Мензел.
     Я спешно вернулся  в  Питермарицбург.  Затем доехал до Дурбана,  оттуда
пароходом до Ист-Лондона  и, наконец, поездом через  Кимберли - до водопада.
Четырехдневное  "путешествие"  было  утомительным, но  не  настолько,  чтобы
сделать меня нечувствительным  к великолепному зрелищу, впервые открывшемуся
передо мной.  Замбези,  имеющая здесь ширину 30  м, с  гулом низвергается со
120-метровой  высоты.   Белые  клубы  пара,  поднимающиеся   над  водопадом,
прекрасно  соответствуют его  туземному названию  -  Мозиоатунга, "дымящаяся
вода".  Строительство  висячего моста через  водопад к  тому времени  только
начиналось. Работы велись  на  обоих берегах,  и казалось, что из прибрежных
скал сами собой вылезли куски  стального скелета; им  предстояло соединиться
над серединой реки.
     Замбези образует естественную границу между Северной  и Южной Родезией.
В   свою  очередь,   Северная   Родезия  подразделяется  на   две   области:
Северо-Западную    и    Северо-Восточную    Родезию,   управление   которыми
осуществляется независимо  друг  от  друга. Первая  из названных областей  -
страна, чье  население признает власть - или хотя бы  верховенство  - короля
баротсе  Леваники.  Однако на  практике  управление  страной  осуществляется
административным советом, подотчетным губернатору колонии Трансвааль. Страна
разделена на округа, во главе которых стоят окружные комиссары; им подчинены
заместители, коллекторы и клерки (писаря). Поддержание законности и  порядка
возложено  на "Туземную  полицию Баротсе" - военно-полицейские формирования,
подобные  отрядам аскари  в Германской  Восточной Африке.  Полицейские  были
одеты в  недавно  утвержденную новую  форму  цвета хаки: свободная рубашка с
короткими рукавами и шорты; обуви не было. Красный тарбуш на голове завершал
обмундирование,  сводя  на  нет  маскирующие  свойства  остального  костюма.
Вооружение  состояло из старых винтовок системы Мартини-Генри;  кроме  того,
имелся тесак, пригодный также для  использования  в качестве штыка.  Местные
уроженцы, т.е. чернокожие, имеют звания от ефрейтора до фельдфебеля. Кстати,
надо   заметить,  что  новобранцам  в  Родезии  оказывается  гораздо   легче
привыкнуть  к  английским  названиям  воинских  чинов,  чем  их  коллегам  в
Германской  Восточной Африке - к принятым там  арабским  терминам (аскари  и
т.д.).
     Большинство  местных жителей  -  баротсе;  это  племя  населяет  долину
Замбези от водопада Виктория до устья Кабомпо.  О происхождении баротсе пока
нет единого мнения; известно лишь, что они пришли с севера.  Есть  основания
считать  баротсе отделившейся ветвью племени  бафуто. Это  подтверждается  и
сходством языков, не раз отмеченном многими путешественниками. На протяжении
десятков поколений  (иначе говоря,  сотен  лет)  баротсе управляются  единой
королевской  династией.  Нынешний  ее  представитель,  Леваника, по-прежнему
называется  королем,  являясь  на  деле  лишь  куклой  в  руках  английского
правительства; он с самого  начала даже не  пытался оказывать  сопротивление
экспансии европейцев. Когда белые впервые появились в его  стране,  Леваника
отправил послов  к  Киаме, королю бечуанов, спрашивая,  как  ему  поступить.
Киама ответил: "Посмотри на участь Кетчвайо и Ловенгулы: они  начали войну с
белыми и  были  сметены.  Я не мешал продвижению  белых  - и сегодня остаюсь
повелителем  в своей  стране!"  Такой  совет пришелся по сердцу  осторожному
Леванике.  Он оказал европейцам дружелюбный прием и добровольно объявил себя
вассалом английской  короны.  В  результате  сговорчивый чернокожий  владыка
удостоился особой чести:  он был  официально приглашен в Лондон на торжества
по случаю коронации Эдуарда VII.
     Границы нынешней "империи Баротсе" (ее столица - Лиалуи) не вполне ясны
- мнения заинтересованных сторон резко расходятся. Примыкающие королевства -
Масхукулумбве и  Баловале - когда-то были государствами, частично зависимыми
от Леваники, и на этом основании английское правительство пытается расширить
границы  своего протектората.  Я совершенно некомпетентен в  территориальных
спорах,  но могу определенно  утверждать, что  имя Леваники не имеет особого
значения  уже  у  племени  вакагонде,   а  дальше  на  восток  вообще  почти
неизвестно.  Тем не  менее,  следует признать,  что  государство  баротсе  -
крупнейшее в  западной части  Центральной Африки. Но мне почти не доводилось
общаться с ними; что  же касается представителей  других  племен, то  я буду
рассказывать о них в том порядке, в каком встречал их во время путешествий.
     В  этнографическом  отношении народы Северо-Западной  Родезии почти  не
изучены. Со времен  Сейлуса[1]  лишь очень немногие европейцы дали себе труд
изучить языки разных племен,
     80-х  гг.  XIX  в.  без  чего  невозможно  составить  хоть какое-нибудь
представление   о  культурной  и   общественной  жизни   людей.   Исключение
составляют, пожалуй, миссионеры, но  они - не беспристрастные наблюдатели. И
я надеюсь, что смогу сообщить в этой книге некоторые неизвестные до сих  пор
черты жизни африканцев.  Разумеется, речь пойдет лишь  о том,  что  я  видел
своими глазами; случаи, переданные с чужих слов, будут специально оговорены.
     Первым  местом моей новой  службы  стал форт  Каломо. Здесь жило  около
двадцати  европейцев -  полицейских  офицеров  и  гражданских служащих.  Мне
приходилось  уделять  службе  много  времени и  внимания  -  ведь  "туземная
полиция" была, как-никак, пехотой, и мне, недавнему кавалеристу, нужно  было
срочно  привыкать  к  новому  образу  жизни.  Все  же  оставалось достаточно
свободного  времени,  которое  я  посвящал охоте и изучению  страны. Мы были
свободны  с субботы до понедельника; собравшись вдвоем или  втроем, мы брали
палатки и необходимое  снаряжение и  отправлялись на  воскресенье в саванну.
Дичь  была в изобилии. Судя по следам, здесь встречались и львы, и, конечно,
моей заветной мечтой стала  охота  на льва.  Слоны  в  то время нисколько не
интересовали меня,  знал я  о них мало и не подозревал, что через  несколько
лет буду  способен  в течение недели,  день  за днем,  идти  по  их огромным
круглым  следам.  А  "царь  зверей"  был  постоянным предметом  разговоров в
Каломо.
     За  несколько  дней   до   моего  прибытия   раненный   лев   растерзал
охотника-бура, а по воскресеньям, ночуя  в палатке, мы часто слышали их рык.
Можно было бы попытаться  пустить в дело капкан  или самострел, но англичане
категорически возражают против такой "неспортивной" охоты.
     Через  полтора месяца  я получил приказ отправиться вместе  с капитаном
Стеннетом в Каземпу -  отныне  моя служба  будет проходить там. Это было мое
первое путешествие во  внутренние районы страны. Для  переноски снаряжения и
грузов  было  нанято 120  носильщиков;  кроме того,  с  нашим  караваном шли
тридцать аскари - им, как и мне, предстояло остаться в Каземпе.
     Снаряжение  каравана - всегда хлопотное и трудоемкое дело: надо заранее
предусмотреть  и  рассчитать все, что  понадобится на  многодневном  пути, и
упаковать  груз в ящики; каждый должен весить пятьдесят фунтов, не больше  и
не  меньше.  Только в  особых случаях допускаются и стофунтовые  ящики  - их
несут на перекладине два человека.
     Интересно, что почти  у каждого  племени есть  свой  излюбленный способ
переноски тяжестей. Например,  ваньямвези привязывают груз  к серединам двух
длинных параллельных  бамбуковых  шестов;  концы  палок  при  этом  остаются
свободными. Такая конструкция позволяет носильщику отдыхать, не опуская груз
на землю  и не  тратя  потом сил на  его  подъем - достаточно опереть  концы
шестов о камень или о  древесный  ствол. Баротсе  также  используют шест, но
предпочитают распределять груз на две части, так чтобы одна была на груди, а
другая на спине. Наш караван состоял в основном из людей вакогонде и батока;
они не пускаются  на инженерные ухищрения и несут ящик таким, какой он есть.
Впрочем, одно усовершенствование  они  допускают: ящик  обматывается со всех
сторон множеством  ремней, затянутых хитроумными узлами. Смысл этой операции
мне  неизвестен,   но  результат   нередко  раздражал:  чтобы  добраться  до
содержимого того  или иного  ящика, приходилось по четверть часа распутывать
ремни.
     Когда груз подготовлен, на сцене появляются носильщики. Организовать их
и заставить действовать нужным образом - задача, какой я не пожелаю злейшему
врагу.  Представьте  себе  шумную  ватагу  школьников, удравших  с  урока  и
одержимых единственным  стремлением  - обратить в шутку  и развлечение любое
услышанное слово и любое дело - и вы поймете, каково нам пришлось. Зная, что
при распределении  грузов  неминуемо возникнут  яростные споры, мы  пошли на
хитрость. Приготовленные ящики со снаряжением поставили во  дворе казармы, и
носильщикам  было  предложено  выбрать,  кому  какой  нравится.  Последовала
короткая свалка - все рвались  к маленьким ящикам. Наконец победители  - те,
что были посильней и  пошустрей - завладели добычей.  Надо  было видеть, как
вытянулись  их  физиономии,  когда выяснился  вес грузов! В маленьких ящиках
лежали пачки патронов, и  весили они  по семьдесят фунтов каждый. Большие же
были  набиты  обмундированием  для  аскари.  Таким  образом,  справедливость
восторжествовала - сильные понесут больший груз.
     Опытные путешественники  всегда  отправляются во  второй  половине дня,
ближе к вечеру. Дело в  том,  что уже  в  первые часы пути обычно выявляются
разные  недочеты, забытые  вещи и  т.д.; но  все это  легко поправить, когда
первая ночевка оказывается недалеко от основной базы. Кроме того, не следует
сразу  же  изматывать еще не привыкших  к  дороге  людей  большим переходом.
Постепенно все окрепнут, приноровятся, и все пойдет гладко.
     На долю носильщиков в пути  выпадает много работы. Днем они несут груз,
а  вечером  заняты  устройством лагеря  -  надо расчистить  выбранное место,
поставить палатки, достать из ящиков  все необходимые вещи, развести костры;
надо снабдить повара  водой и дровами для стряпни  на полторы сотни человек.
Все это - дело носильщиков и слуг. Поначалу не обходится  без недоразумений,
а то и потасовок, но уже через несколько  дней люди сами распределяют  между
собой обязанности, и  караванная жизнь входит в нормальную колею: устройство
ночлега  занимает не более получаса, а  по  утрам, выходя в путь, носильщики
весело напевают.
     В  обязанности боя входит личное обслуживание.  Он выполняет  отдельные
поручения, вечером чистит одежду и приносит еду; на марше бой несет винтовку
хозяина.
     Когда   устройство  лагеря   заканчивалось,   перед   нашими  палатками
раскладывался   обеденный  стол.  Путешествуя  в   буше,  европейцу  следует
непременно обращать  внимание  на такие вещи,  как  форма  и  этикет; только
соблюдением последних он может, не прибегая к грубости и  насилию, сохранить
авторитет  в глазах туземцев даже  при многомесячном странствии. Поэтому наш
стол всегда был накрыт чистой  скатертью,  и на нем красовался букет  свежих
цветов, какая бы простая пища ни лежала у нас на тарелках.
     Был  конец  сухого  сезона,   и  обеспечение  каравана  продовольствием
представляло существенную проблему; хотя мы  и располагали двадцатью ящиками
с рисом, но старались поберечь его на крайний случай и расходовали экономно.
Таким образом, у  меня появился законный  повод  заняться охотой.  Дичи было
мало,  и  я очень радовался,  сумев  добыть двух  зебр  - их мясо пользуется
заслуженной  популярностью   у  большинства  туземцев.   К   удивлению,  все
носильщики-вакагонде,  как  один,   отказались  его   есть.  Причина   скоро
разъяснилась: зебра - тотемное  животное вакагонде. У каждого  племени  есть
зверь-покровитель;  иногда их несколько. Животных этого вида нельзя убивать,
и  запрещается  употреблять  в пищу их мясо  -  иначе племя постигнет  месть
оскорбленного духа. Я  решил в  дальнейшем по возможности учитывать все табу
наших людей, чтобы ненароком не склонить их к святотатству.
     Мы вступили  в страну масхукулумбве. Это  воинственное  племя,  издавна
враждовавшее с  баротсе. Их земли  лежат на обоих берегах Кафуэ. До  сих пор
масхукулумбве усмирены не полностью, а  двадцать лет назад даже такой смелый
и опытный человек, как  Сейлус, еле спасся от их  воинов поспешным бегством,
бросив  все  имущество.  Масхукулумбве  -  скотоводческое  племя;  поскольку
область  их  расселения не  поражена  мухой цеце,  обширные  стада жиреют  и
множатся на зеленых пастбищах саванны.
     Здесь настоящий  охотничий  рай  -  в долинах  и  прибрежных  зарослях,
соседствуя с домашним скотом, пасутся дикие копытные всех видов: зебры, гну,
импалы, лошадиные антилопы, личи и бубалы.
     Селения масхукулумбве не  имеют  оград,  что должно свидетельствовать о
воинственной доблести их  обитателей;  лишь в  центральной  части,  в кольце
хижин, обнесенный изгородью крааль - на ночь туда загоняют скот. Возле хижин
развешены звериные шкуры в разных  стадиях обработки.  На крышах  - глиняные
горшки разного размера и  калебасы (фляги из высушенных тыкв). Но мирный вид
этих предметов обманчив: каждый означает убитого врага  из другого  племени.
Большой черный горшок соответствует мужчине, маленький - юноше или мальчику,
калебас - женщине.
     Масхукулумбве - рослые, великолепно сложенные люди, внешне напоминающие
зулусов   и   матабеле;  мужчины   обычно   ходят  совершенно   обнаженными.
Миниатюрные, изящные женщины племени носят небольшие передники из выделанных
шкур.
     Наиболее   удивительная  черта  воинов-масхукулумбве  -  их   прически,
достигающие  полутораметровой  высоты;  они  имеют  форму  узких,  вытянутых
конусов. Это сооружение  создается из  собственных и женских волос  (женщины
масхукулумбве наголо  бреют головы), искусно переплетенных друг  с  другом и
смазанных жиром и  глиной.  Смесь,  затвердевая, причиняет своему  владельцу
сильнейшую  боль  -  кожа  на голове стягивается  все туже и туже, и готовая
прическа оказывается окружена искусственной кольцеобразной складкой. Готовую
конструкцию  украшают  ракушками.  Когда-то они  были редкостью  и  ценились
необычайно высоко:  за одну  ракушку  давалась  корова.  Но  с  тех пор, как
предприимчивые торговцы -  португальцы и  арабы  - наладили регулярный  ввоз
ракушек, а также их целлулоидных имитаций,  цена сильно упала, и теперь даже
беднейшие  воины  разукрашены не  хуже вождей прошлых  веков.  Кроме того, в
прическу воткнуты многочисленные костяные булавки; время от времени владелец
энергично  скребет ими голову, невыносимо  свербящую под  сургучно-волосяным
панцирем. Поскольку  считается,  что  искусно  сделанная  прическа  приносит
удачу,  ее берегут, как зеницу ока  - ложась спать, человек кладет голову не
на подушку, а в специальную ременную петлю, прикрепленную к особой балке под
крышей хижины. Мне  кажется, что свойственная масхукулумбве  вспыльчивость и
презрение к  чужой жизни в значительной мере объясняются муками, которые они
ежедневно испытывают из-за своих головных украшений.
     В  отличие от  воинов, охотники  носят на  голове  не  столь выдающиеся
сооружения: их высота не превышает  одного фута,  и они украшены  небольшими
ярко-желтыми ягодами; каждая обозначает удачную охоту.
     Дети, достигшие совершеннолетия, то есть половой зрелости - эти понятия
здесь совпадают -  подвергаются обряду инициации; он состоит в удалении двух
верхних передних зубов. Такой же обычай существует в племени батока.
     Религиозные представления  масхукулумбве очень примитивны и  сводятся к
почитанию духов зверей и предков. Половая мораль отсутствует, и это ведет  к
постоянным трудностям при установлении отцовства.
     Оружие воина  составляют  несколько длинных  копий  и лук со  стрелами,
причем  наконечники  стрел  отравлены.   Используется   два   сорта   яда  -
растительный и животный; последний представляет  собой  смесь змеиного яда с
выделениями  больших  пауков и  особенно  опасен.  На древке  копья, ближе к
концу, делается глубокая зарубка - благодаря этому при попадании  в цель или
промахе  наконечник копья отламывается, и враг  не  сможет ни извлечь его из
раны, ни метнуть обратно.
     Как и во  всех прочих скотоводческих племенах Африки, здесь  существует
обычай   "лобола"  -  выкуп   за  невесту,  уплачиваемый   скотом.   Правда,
масхукулумбве  несколько  расширили ассортимент  платежных  средств, включив
туда разные металлические вещицы.
     В  нижнем течении  Кафуэ  обитает небольшое, родственное  масхукулумбве
племя - бантуа, или  бватва. Их селения построены  на  сваях, прямо  в воде.
Бватва относятся к европейцам с большой  опаской и всячески избегают встреч,
и мне, несмотря на все старания, так и не удалось  увидеть это интереснейшее
в этнографическом отношении племя.
     Мы   устроили   очередной  привал  возле  заброшенного  и,  как  вскоре
выяснилось, почти высохшего колодца. С большим трудом нам удалось  добыть из
него  несколько ковшей мутной, грязной  воды. Но в  буше нельзя быть слишком
разборчивым.  Чтобы  хоть как-то обезопасить  себя от  возможной заразы,  мы
добавили туда  немного  коньяка и  утолили жажду  этим  истинно  африканским
напитком.
     На следующую ночь я услышал  шаги вокруг палатки. Думая, что это  ходит
часовой-аскари, я повернулся на другой бок и заснул. А утром бой показал мне
следы взрослого  льва -  они шли вдоль брезентового  полога, в трех футах от
моего изголовья. Вот уж действительно - в многом знании много печали!
     Вскоре  мне  довелось  увидеть льва; произошло это  так. Отделившись от
каравана,  я  углубился в  буш  в  надежде  добыть свежего  мяса,  и  вскоре
повстречался с несколькими чернокожими охотниками. Они сообщили,  что  ночью
львы задрали зебру неподалеку отсюда. Утром звери ушли, и теперь люди решили
попытаться  забрать то, что осталось. Я пошел вместе с  ними в сопровождении
М'Лонго  -  аскари из племени баротсе, бывшего в тот  день моим оруженосцем.
Через сотню шагов мы увидели высокий термитник, а на нем - еще двух человек;
они отчаянно размахивали руками, призывая  остальных. Держа палец на спуске,
я бросился вперед и успел увидеть, как роскошный лев юркнул в густую траву и
был  таков.   Преследование   оказалось  невозможно,   так  как  сам  я  еще
недостаточно разбирался в следах, а никто из охотников не  пожелал составить
мне компанию.
     Мы перебрались через Кафуэ. Лесов стало больше, и,  возможно, связанное
с этим изменение  климата вызвало у  меня рецидив лихорадки. Первый  приступ
всегда самый тяжелый. Ночью я лежал, дрожа от озноба и обливаясь потом, ждал
скорой смерти,  проклинал  Африку и давал себе слово  уехать в  Европу, если
останусь  жив.  Однако  наутро стало  легче,  и я  двинулся вместе  со  всем
караваном, хотя и чувствовал себя еще очень слабым.
     В  этом  районе, не столь  выжженном солнцем,  как  саванна,  собралось
множество травоядных. Как-то раз в пятидесяти метрах от нас пересекло дорогу
стадо канн  - их было, думаю, не меньше двухсот голов. Я  стоял со вскинутым
ружьем, но в  клубах  пыли было невозможно  разглядеть самцов,  да  и вообще
отдельных животных - только сплошной  поток  длинных  острых рогов, мчащийся
через  дорогу  над  пылевым   занавесом.  Приблизившись  к  лесу,   антилопы
маневрировали  меж  деревьями  и   перепрыгивали  упавшие  стволы  с   таким
изяществом и  грацией, двигались  так легко,  что это казалось  невероятным,
учитывая их размеры и вес. Попробуйте  представить себе корову, несущуюся по
лугу легкими скачками, метров по пять длиной!
     Возле  реки  Лунга  мы  с капитаном Стеннетом  разделились. Взяв  часть
аскари, он направился в Каземпу форсированным  маршем, поручив  мне  довести
остальной караван.
     Здесь  я  впервые  добыл  пуку  -  огненно-рыжую  антилопу,  похожую на
болотного козла,  но немного больше. Они живут небольшими стадами  по  обоим
берегам  Лунги. Пуку  - местное название  животного  (Cobus  Vardoni), и его
также придерживаются англичане. В  германских  областях Африки  эта антилопа
мне не встречалась.
     Мне  хотелось  поохотиться  на  бегемотов,  но   единственный  из  них,
обитавший вблизи брода через  Лунгу, уже приобрел, по-видимому, опыт общения
с  людьми: он  лежал в воде, выставив на  поверхность одни лишь ноздри. Я не
стал стрелять, так как вытащить добычу на берег было бы невозможно.
     Сделав  еще  один переход, мы пришли  к  селению вождя Калассы, который
нанес мне визит. Дело было в  том, что недавно он получил послание от короля
Леваники  с приказанием явиться  на совет вождей в Лиалуи. По каким-то своим
соображениям   Каласса  страстно   желал  уклониться  от   участия   в  этом
торжественном  мероприятии.  Я  предложил  свою   помощь  и  обещал  вручить
королевским гонцам письмо, где говорилось, что  лишь жестокая боль в ногах и
многочисленные  раны мешают  Калассе  прибыть на совет. Старый  вождь  был в
восторге, клялся мне в вечной дружбе и не мог найти слов для выражения своей
признательности; как он выразил ее впоследствии, я расскажу в другой главе.
     Засушливый сезон подходил к концу, и по саванне то и дело прокатывались
волны  огня. Это  - искусственные пожары. Каждый  год  в  это время  местные
жители поджигают  сухую траву, освобождая место для  свежей, которая взойдет
после дождей. Удобренная  золой земля очень  плодородна, и когда вода оживит
ее,  саванна  зазеленеет  в   течение  двух-трех  дней.  Кроме  того,  огонь
уничтожает  массу  вредных насекомых,  скрывающихся  в  высохшей траве.  Мне
кажется, что европейские переселенцы преувеличивают опасность этих  пожаров.
Фронт огня тонок, не больше  полуметра, и движется очень быстро, так  что не
успевает принести  вреда постройкам - даже таким, как  негритянские хижины -
если они попадаются на пути.
     Второго  декабря мы раскинули лагерь у  реки Канонга.  Уже  два  дня по
дороге встречались старые слоновьи следы. Собственно говоря, я и  не заметил
бы их, если бы не аскари, разъяснившие мне, что это такое.  Удивительно, что
нога  столь  огромного  животного,  как  слон,  оставляет  такие  незаметные
отпечатки.
     Небо стало заволакивать тучами, и едва я вернулся с вечерней охоты, как
хлынул первый  дождь. Я сидел в палатке и чистил ружье, когда вдруг  снаружи
послышался голос,  несомненно  принадлежавший европейцу. Через минуту  полог
откинулся,  и я  вытаращил глаза: в  палатку  вошел Маколей, мой  приятель и
сослуживец по  "туземной  полиции  баротсе". Оказалось,  что он  перешел  на
гражданскую службу и  теперь направлялся в Каземпу уже в должности окружного
комиссара. Поразительно было  то, что путешествие из  Каломо  в  Каземпу  он
предпринял в одиночку, на  велосипеде. Перемена погоды застала его врасплох,
и  думаю,  что никто  и никогда не  испытывал большей радости, увидев костры
моего  лагеря,  чем  промокший  и  продрогший  Маколей  -  он уже  собирался
заночевать  в лесу  под  открытым небом, когда заметил вдали  отблеск  огня.
Подкрепив гостя горячим ужином и  доброй  порцией виски, я уложил его спать;
наутро он  покатил дальше и  достиг Каземпы  в тот же день.  Пятого  декабря
добрались  туда  и мы.  Мне было  немного  грустно расставаться с привольной
охотничьей жизнью,  но  вместе  с  тем  хотелось войти  в  круг  моих  новых
обязанностей.
     Возле Каземпы находится большое селение, которым правит носящий это  же
имя  вождь.  Раньше он жил в хорошо  укрепленном поселке,  расположенном  на
неприступной скале. Сидя  в своей крепости, вождь Каземпа  без труда отражал
набеги баротсе, пытавшихся покорить  вакагонде. Правда, впоследствии он  все
же счел более  удобным  признать  власть Леваники  и даже платил ему  дань -
чисто  символическую  и  очень  нерегулярно.  Каземпа  оставался  абсолютным
владыкой в своем "орлином  гнезде", и пока полицейский отряд не заставил его
переселиться в долину,  ближе  к  форту,  он  карал и  миловал,  кого хотел.
Осужденных, вызвавших  гнев вождя, сбрасывали со скалы,  с  высоты  полутора
сотен  метров;  как мне говорили, среди  прочих  жертв так  были казнены два
португальских миссионера.


     <i>Глава III</i>
     <b>К истокам Кабомпо</b>

     Мистер Маколей привез приказ, в котором мне предписывалось сопровождать
экспедицию,  отправлявшуюся  к  истокам  Кабомпо.   Целью  экспедиции   было
установление  водораздела между  бассейнами рек  Конго  и Замбези  -  в  той
области, где он явился бы  естественной границей между между Северо-Западной
Родезией и государством Конго; где-то в тех краях находились истоки Кабомпо.
Кроме  того,  нам   поручалось   проверить   полученные   ранее  сведения  о
проникновении  работорговцев  на  английскую  территорию  из   португальских
областей  и  Конго. Предстояло  провести картографическую съемку пройденного
пути и выбрать наиболее удобное место для пограничной станции.
     Все мои повседневные  служебные обязанности сразу  же отошли  на второй
план,  и  я  всецело  погрузился  в  хлопоты,   связанные  с  подготовкой  и
снаряжением  экспедиции. В  этом мне  помогали и африканцы: Леваника отрядил
нам  в помощь  двух своих  индун  -  они  должны  были служить  советниками,
переводчиками и парламентерами при контактах с пограничными племенами.
     В  качестве  носильщиков  были  наняты  около  ста  человек  из племени
вакагонде. Два десятка охотников-аскари под  моим командованием обеспечивали
безопасность;  на нас  также лежала  обязанность снабжения  всех  участников
экспедиции свежим мясом.
     Области,  которые  нам  предстояло пройти,  частично уже  были  знакомы
мистеру Маколею, что облегчало  предстоящую  задачу. Кроме  того,  он  бегло
говорил на языке баротсе и немного понимал язык вакагонде.
     Мы выступили  из Каземпы на север 14  декабря 1904 года  и через неделю
раскинули лагерь  на  берегу  Кабомпо, возле селения,  покинутого  жителями.
Сезон  дождей уже  начался,  и  почти  непрерывные  ливни  очень  затрудняли
путешествие. Мы оба прихватили с собой велосипеды, но в долинах, затопленных
жидкой  грязью, они были  мертвым грузом.  Оставалось  лишь  ждать, пока  не
придем  в более возвышенные районы. Об охоте не  приходилось и  думать - все
звери скрывались от наводнений в глубине лесов.
     Вскоре  мы пришли  к селению Казанзы, где и остановились лагерем. Здесь
начиналась "ничейная земля"  -  спорная территория,  на которую претендовали
Британия и Португалия; спор  был улажен лишь в следующем году при содействии
итальянского короля.  Этот район,  находившийся  вне  юрисдикции европейских
стран, пользовался плохой репутацией - сюда стекались  все люди, как  белые,
так и черные, вступившие в открытый конфликт  с законом.  Здесь же проходили
маршруты работорговцев. Их караваны шли с западного побережья; остановившись
в   каком-нибудь  селении,   они  рассылали  во   разные  стороны  небольшие
экспедиции, подвижные и  хорошо вооруженные, скупавшие  у  окрестных  вождей
рабов  - пленников  или  просто людей, чем-то не  угодивших  своему вождю. В
случае  приближения  английских  патрулей эти  отряды  переправлялись  через
Кабомпо и оказывались на "ничейной земле", вне досягаемости.
     Нам следовало по возможности установить контакт с Казанзой, и несколько
лодок с гонцами отправились по реке, чтобы известить вождя о нашем прибытии.
Тем временем я занялся  охотой - вокруг деревни бродили многочисленные стада
антилоп. В первое же утро мне без труда удалось добыть в прибрежных зарослях
четырех  водяных козлов. Правда, за эту удачную вылазку пришлось поплатиться
-  листья тростника, длиной в метр и  с  острыми,  как бритва,  краями,  так
изрезали  мне ноги  (я был в  шортах), что потом  в течение  нескольких дней
пришлось сидеть в лагере.
     Казанза  так  и  не появился  в  деревне  -  вместо  него  нас посетила
специальная  депутация,  и  нам  преподнесли  дары  -  несколько  прекрасных
леопардовых шкур. Маколей не согласился принять подарки, так как это было бы
равнозначно официальному установлению  дружеских  отношений;  до переговоров
подобный  шаг  был  неуместен.  Вместе  с тем он отверг и  мое предложение -
совершить вылазку в буш и попытаться изловить  скрывающегося там вождя.  Это
противоречило   имевшемуся  приказу   -  ни  при  каких  обстоятельствах  не
пересекать  Кабомпо с враждебными целями. Однако  теперь, когда стало  ясно,
что  Казанза  не  появится  в  нашем  лагере,  уже  не  было  оснований  для
дальнейшего ожидания. Мы решили двигаться дальше, занявшись в первую очередь
выяснением границ  водораздела  Конго и Замбези;  на выполнение  этой задачи
должно было хватить двух недель.
     Узнав  о  наших  планах, носильщики заволновались, и хотя  до открытого
неповиновения дело не дошло,  мы оказались в затруднительном положении.  Они
боялись идти по незнакомой местности, населенной враждебными племенами, и  я
не  знал, как убедить их, что  опасность, в общем, невелика. Конечно,  можно
было просто приказать им замолчать и идти вперед,  но тогда  половина из них
разбежится  при  первом  же  привале, а  другая  половина  -  на  следующем.
Положение спас Маколей: обратившись к носильщикам с речью, он сумел высмеять
их страхи, не выходя за пределы дружелюбного тона. Африканцы  любят  и ценят
юмор;  шутки Маколея  разрядили обстановку,  и  когда наутро люди выходили в
путь, весело напевая, трудно было поверить, что  всего несколько часов назад
они требовали немедленного возвращения.
     Дорога  шла  вдоль  берега  Кабомпо;  на  второй день  местность  стала
холмистой.  Немногочисленные деревни,  попадавшиеся по пути,  были  обнесены
основательными изгородями и хорошо укреплены. Людей мы не видели.
     Рождество (25 декабря) мы встретили у горы Мумбва. Весь день шел дождь,
но   настроение  оставалось  приподнятым.  Мы   решили  устроить   роскошный
праздничный  ужин, для  чего  были  извлечены на  свет  заранее  припасенные
бутылки  -  две с  шампанским (их  мы поставили охлаждаться в  ледяной  воде
горного ручья) и одна с портвейном.
     Поскольку   мои   кулинарные   способности  не   пользовались  всеобщим
признанием, я занялся открыванием банок с консервами, в то время как Маколей
священнодействовал - он готовил плумпудинг, без  которого ни один англичанин
не  мыслит  праздничного  стола.  До  сих  пор   мне  еще   не   приходилось
присутствовать  при  изготовлении  этого  блюда,  но  все-таки  трудно  было
поверить, что столь мирный,  в общем-то,  процесс  требует такой неимоверной
затраты энергии и  таких  сильных  выражений.  В целом наш праздничный  ужин
удался на славу. Правда, пудинг не совсем оправдал ожидания - или, наоборот,
превзошел их; это  как посмотреть. Во всяком  случае, уже будучи съеден,  он
целую ночь  не  давал нам  уснуть, косвенно  напоминая о  празднике. Маколей
утверждал,  что  все дело в  недостаточно  вымешенном  тесте;  если  так, то
страшно   подумать,   какого   труда  требует  приготовление   удобоваримого
плумпудинга - ведь  тесто для  нашего больше двух часов от всей души месил и
дубасил один из лучших боксеров среднего веса!
     Наутро выяснилось, что дезертирство  носильщиков  все же  началось. Это
было  для нас  тяжелым  ударом - ведь  в таких случаях, стоит  только подать
пример, и за одним беглецом быстро последуют остальные. В общем, мы покидали
наш рождественский  лагерь  в  невеселом  настроении, а  меня  не  оставляло
ощущение, что сегодняшние неурядицы - это новые козни плумпудинга.
     Дорога теперь отклонилась в сторону, но нам следовало постоянно держать
реку в поле зрения. В  результате пришлось  идти целиной, по высокой  траве.
Изредка встречались  деревни, но жители  при нашем появлении разбегались или
прятались.
     27 декабря мы  подошли к большому  селению, где  нам  был оказан весьма
недружелюбный прием;  вероятно там собралось большинство людей  из покинутых
деревень. Когда я в сопровождении нескольких аскари  приблизился к изгороди,
в  нас полетели стрелы. Не применяя оружие, мы продолжали движение, и  этого
оказалось достаточно -  нападавшие обратились в беспорядочное  бегство.  Они
привыкли  иметь  дело с  шайками  мамбари  (португальских метисов), но  были
совершенно неспособны сопротивляться дисциплинированному отряду, даже самому
малочисленному, ведомому европейцем.
     Войдя  в  деревню, мы захватили в  плен несколько незадачливых вояк; им
сделали внушение  и  отпустили, снабдив каждого небольшим  подарком.  Вскоре
после этого появился вождь - он прятался где-то поблизости. Маколей спросил,
почему  они убегают при  нашем появлении (поскольку жертв и пострадавших  не
было, минувший инцидент мы решили обойти молчанием). "Морена  (господин),  -
отвечал вождь, - до сих пор такие большие караваны, как ваш, приходили к нам
лишь затем, чтобы  захватывать наших юношей и продавать их в рабство; мы еще
не видели  караванов белых людей, хотя слышали, что они никогда не продают и
не покупают рабов и воюют с мамбари." Постепенно речь вождя  становилась все
более  изысканной  и  цветистой; мы уже были его  отцом и матерью,  дядей  и
теткой в  одном лице.  Все, что у него есть принадлежит нам,  и он кладет  к
нашим ногам свою голову.
     Поблагодарив,  мы  ответили,  что  нуждаемся  не  в  его  голове,  а  в
продовольствии  для наших  людей.  Тут  начались горькие  сетования.  Солнце
сожгло все зерно (уже два месяца лили непрерывные дожди), а то немногое, что
уцелело, вытоптали  и потравили  дикие звери (на много  миль кругом не  было
никакой  дичи,  так  как  у  местных жителей имелись  ружья,  а  с Западного
побережья шел  регулярный подвоз  боеприпасов). Мы  спросили, нет ли  у него
хотя  бы  маниоки  -  вождь  отвечал, что здесь  ее  вообще  не сажают  и не
выращивают. Старый хитрец не знал,  что, обходя с отрядом вокруг деревни, мы
не меньше получаса  шли мимо сплошных полей. Тогда Маколей спросил, не будет
ли вождь возражать, если мы наберем себе дикой, несеянной маниоки - мы, мол,
видели ее неподалеку  во вполне достаточном количестве. Произошел  небольшой
конфуз, разрешившийся  ко всеобщему удовольствию -  за умеренную  плату нам,
конечно, будет предоставлено все необходимое.
     Этот эпизод -  довольно типичный пример взаимоотношений местных жителей
и европейцев.
     Население  деревни  было смешанным  - в основном  потомки  вакагонде  и
ва'лунда. В физическом и нравственном отношении люди  стояли на очень низкой
ступени развития; особенно заметно это проявлялось  у  женщин.  Нигде больше
мне не доводилось видеть столь юных матерей -  девочки 12-13 лет уже нянчили
собственных младенцев.  Одежду  женщин  составляли стеклянные бусы  на  шее,
медные браслеты на запястьях и короткие, грубо сплетенные передники из коры.
     Обычное  вооружение мужчин - лук  и стрелы. На  наконечниках стрел я не
заметил  признаков  яда, но думаю,  что мне показали  не  все.  Кроме  того,
имелось много шомпольных ружей, попавших сюда с Западного побережья.
     Истоки  Кабомпо  находятся в двух часах ходьбы  от деревни,  на плоском
голом  холме.  В  непосредственной  близости  от  источника  выросла  группа
деревьев, сплошь переплетенных лианами.
     Итак, главная из  поставленных перед экспедицией  задач была выполнена.
Мы нацарапали на жестянке свои имена и дату открытия и прибили  ее  к дереву
рядом с источником.
     Пора было трогаться  в обратный  путь. Теперь можно было идти напрямик,
что  позволяло  сэкономить  время  и  силы.  По  дороге  удалось  установить
нахождение истоков еще одной реки  - Мозамбези; место  показалось  нам очень
удобным для пограничного поста.
     Когда мы вернулись  к селению Казанзы, выяснилось, что все жители ушли,
и Маколей решил, не откладывая,  нанести дружеский визит своему  знакомому -
вождю  Мтамбо. Мы перебрались через Кабомпо  и  двинулись  в глубь джунглей.
Совершенно неожиданно открылась деревня: симпатичные  четырехугольные хижины
с маленькими открытыми  верандами.  Ва'лунда  строят  свои  дома из  толстых
жердей, вкопанных  в  землю;  щели изнутри  замазаны глиной.  Если бы  стены
покрывались  глиной  с  обеих  сторон, то  деревянный каркас быстро  стал бы
добычей  термитов; благодаря тому, что внешняя часть бревен освещена солнцем
и  доступна  для  осмотра  и  ремонта, хижина  остается  в целости.  Высокие
конусообразные  крыши  сделаны  из   тонкого   тростника  и  выглядят  очень
живописно.  Внутри хижин, к  своему  немалому  удивлению, я  обнаружил  даже
низенькие  кровати;  в  отличие  от  вакагонде,  которые  спят   на  толстых
соломенных циновках, люди племени ва'лунда пользуются мебелью.
     Впоследствии я ближе познакомился с ва'лунда, о  чем  расскажу в  своем
месте.
     В центре деревни находилась "ратуша" - большая, открытая со всех сторон
хижина, где Мтамбо вершил суд или совещался со своими приближенными. Маколей
успел  рассказать  мне, что вождь - прокаженный: ужасная  болезнь лишила его
всех пальцев, и он передвигается с помощью двух человек.
     Когда мы  поставили  палатки  возле деревни,  к  нам прибежал  гонец  и
сообщил, что вождь собирается посетить белых людей. Вскоре появился Мтамбо в
сопровождении старейшин и советников.  Вождь сел  напротив нас на табурет, а
за его спиной полукругом расположилась свита. Последовавшая беседа шла через
переводчика, так как Маколей говорил на  языке баротсе.  Я в то время им еще
не владел и потому не  пытался понять, о чем они говорили; вместо этого я  с
выгодой использовал свою позицию - сбоку от Маколея и чуть позади - и сделал
довольно удачный набросок сцены переговоров.
     Впоследствии я еще раз  посетил Мтамбо; к  тому  времени я уже приобрел
достаточные  познания  в  языке  вакагонде  и  мог  без  посторонней  помощи
беседовать со  старым вождем. Он рассказал мне много  любопытного, а также с
жаром подтвердил, что никогда не признавал своим королем Леванику, оставаясь
верноподданным короля ва'лунда - "того, что на Севере".
     Поскольку задачи, стоявшие перед экспедицией были выполнены, мы  решили
идти  по течению  Кабомпо до  ее слияния с  Момбези и  оттуда  - прямиком  в
Каземпу. Наш путь шел по южному берегу - здесь вдоль реки проходила слоновая
тропа,  и она была  так широка и утоптана, что  мы бок-о-бок ехали по ней на
велосипедах.
     Как-то  утром  мы  увидели  свежий слоновий  помет.  Леваника  разрешил
Маколею охотиться на слонов, и мы не утерпели. Ни один их нас до тех пор еще
не  встречался  с  толстокожими  гигантами;  взяв ружья, мы  отправились  по
следам.
     Наше снаряжение,  хоть  мы об этом и не догадывались,  оставляло желать
лучшего:  Маколей  был вооружен малокалиберной винтовкой,  а я  - английским
"Экспрессом"   370-го   калибра  (что   соответствует  9,3   мм  в  немецкой
маркировке). К счастью для  нас, мы не  догнали  стадо и после четырех часов
ходьбы повернули  обратно. В то время  я не подозревал, что охота  на слонов
чаще всего оборачивается многодневным изнурительным маршем.
     Переправа  через Момбези не обошлась без  сложностей: мы долго не могли
найти брод, и мне с двумя аскари, чтобы облегчить поиски, пришлось переплыть
реку, но в конце  концов последняя водная преграда была  преодолена.  Отсюда
нам предстояло идти точно на  юг. Вокруг был настоящий охотничий рай. Лесные
заросли чередовались с травянистой  саванной, и всюду бродили стада копытных
всех видов.
     Идя   с   Маколеем   впереди   каравана,  я  внезапно  заметил   что-то
желто-коричневое, мелькнувшее в траве в сотне метров от нас. Лев! Выхватив у
оруженосца свою винтовку, я быстро прицелился и нажал на спуск. Было слышно,
что пуля попала в цель; трава больше не шевелилась. Осторожно, шаг за шагом,
со  вскинутыми ружьями  мы приблизились к  тому  месту  и  увидели... убитую
лошадиную антилопу!
     После этого Маколей еще долго именовал данный вид антилоп "здоровенными
львами", а  когда на  следующий день меня свалил приступ лихорадки и я, лежа
под одеялом,  стучал  зубами, он утешал  меня,  говоря, что это - нормальное
явление:  дескать, первая  встреча  со  львом -  всегда  сильнейшее  нервное
потрясение для любого охотника.
     Мы вернулись в Каземпу в начале января 1905 г. Сверив  обе составленные
нами карты,  мы убедились, что  расхождение в маршрутной съемке не превышало
восьми миль - отличный  результат для восьминедельного путешествия. Все цели
были достигнуты: экспедиция установила границу водораздела  Конго и Замбези,
провела  картографирование неисследованного  района и  установила  дружеские
отношения с туземным населением; было выбрано место для пограничной станции.
Теперь предстояло освоение этих областей - ведь в джунглях были представлены
несколько  видов  каучуконосных  деревьев,  а  горы  изобиловали  ценными  в
промышленном отношении минералами.
     Местное население, жившее под постоянной угрозой набега  работорговцев,
в  основном  разбежалось. Теперь предстояло обеспечить  всем людям  надежную
защиту, чтобы  в окрестных  деревнях  появился избыток  сельскохозяйственных
продуктов - ведь скоро здесь появятся рудники и шахты, и рынки  должны будут
обеспечить рабочих едой и всем необходимым.


     <i>Глава IV</i>
     <b>Жизнь в Северо-Западной Родезии</b>

     В Каземпе я чувствовал себя на вершине  счастья. Это был так называемый
аванпост цивилизации - вокруг простирались неисследованные земли,  обитатели
которых доставляли администрации немало трудностей. Много времени я проводил
в пути, выполняя  разные  задания - скажем, наказать какого-нибудь  местного
царька, чьи люди  убили правительственного служащего,  или передать  другому
чернокожему   владыке  настоятельное   приглашение   явиться  в   форт   для
переговоров.  Да  и  обычный  распорядок дня не позволял  скучать - под моим
командованием находилось около  полусотни аскари, и помимо  хозяйственной  и
канцелярской работы на мне лежала  обязанность  обучить  их основам военного
искусства и дисциплины. Одно  это  требовало не меньше трех часов  занятий в
день.  Кроме  того, во избежание  ссор  и  злоупотреблений, я должен был сам
производить еженедельную  раздачу продуктов, выдававшихся для  аскари  и  их
семей.
     Само собой требовалось и регулярное патрулирование территории округа.
     Обилие служебных обязанностей не утомляло меня, и я по прежнему находил
время для охоты, даже когда оба моих друга и сослуживца -  Маколей и Стеннет
- получили  отпуска  и  уехали в  Европу, вследствие  чего  увеличился объем
ежедневной работы. Но в конце мая из Коломо неожиданно прибыл майор Гарден с
приказом -  покинуть Каземпу и соорудить новый  форт поближе к реке Кабомпо.
На постройку была отпущена баснословная сумма в 50 фунтов стерлингов.
     Мы  выступили  во главе каравана  из  трехсот  человек и после недолгих
поисков обнаружили подходящее место на берегу  Момбези, недалеко  от селения
вождя  Челенды.  Однако  начатые  работы  вскоре  пришлось   прервать  из-за
чрезвычайного обстоятельства. Дело было так.
     Уже несколько  дней я слышал  обрывки разговоров  наших носильщиков,  в
которых  обсуждался волновавший  их  слух.  Поначалу я  не  обращал  на  это
внимания, но шли дни, и слух становился все определеннее: к Кабомпо движется
большой караван португальских работорговцев. Дело было серьезным и я сообщил
о  нем майору  Гардену. Несколько человек из деревни Челенды подтвердили мои
слова. Расспросив  их о подробностях  и немного  поразмыслив, майор приказал
мне  половину  имеющихся  у нас  аскари -  около  25 человек - и  попытаться
захватить торговцев живым товаром.
     Здесь я позволю себе небольшое отступление касающееся туземных взглядов
на работорговлю.
     Нет никакого сомнения, что вызов невольников  с Черного континента  был
бы давно прекращен - или не начинался вовсе, - если бы не поддержка  местных
жителей.  Дело в том, что рабство практиковалось в  Африке испокон  веков, и
негры  никогда не видели в нем ничего  противоестественного. Конечно, никому
не хочется самому  стать рабом,  и когда к той или иной деревне приближается
отряд охотников  за  живым  товаром жители  прибегают  под защиту ближайшего
британского  порта.  Но  если  тот  же  самый  отряд  является  в деревню  с
предложением купить рабов  за деньги или в обмен на оружие - его встречают с
радостью. Местный вождь посылает воинов для захвата людей соседнего племени,
и дело кончается  ко всеобщему удовлетворению. Разумеется, соседи при первом
удобном случае отплатят взаимностью, но это никого не волнует.
     Метисы-мамбари уводят к Западному побережью  очередную партию связанных
невольников, а оборотистые  собратья несчастных  выходят на  охоту с  новыми
ружьями.
     Очень  характерный эпизод произошел  с  моим  знакомым,  лейтенантом С.
Преследуя  по пятам караван  мамбари, он  пришел в деревню  вождя  Каталалы.
Обстановка там была самая мирная, дети  играли  с собаками, у  дверей  хижин
сидели женщины.  Вождь  и его приближенные дружелюбно приветствовали С. и  в
ответ на заданные вопросы сообщили, что  работорговцы, миновав деревню, ушли
в  такую-то сторону.  Запыхавшийся С.  со своим людьми поспешил  в указанном
направлении, но  вскоре  дошел до Кабомпо и прекратил преследование,  решив,
что португальцы перешли реку  и теперь находяся на ничейной  земле. Однако в
действительности  все  мамбари  скрылись  во  мраке  хижин   -  их  спрятали
услужливые  жители, рассчитывая на щедрый  бакшиш. История  вскрылась  после
того, как Каталала поссорился с кем-то из своих родичей, тот явился в форт и
все рассказал. Разумеется, вождь  был сурово наказан, но это мало утешило С.
и его сослуживцев.
     Таким образом надеяться на поддержку местного населения не приходилось,
но в ней и не  возникло необходимости. В качестве разведчиков и детективов я
использовал  двух  своих боев  -  мальчиков пятнадцати-шестнадцати  лет.  Не
привлекая ничьего внимания,  они прекрасно  справились с порученным  делом и
уже  через  пару  дней  вернулись с подробными  сведениями о местонахождении
противника.
     Покрыв  расстояние  за  один  переход, поздно  ночью  мой отряд окружил
лагерь португальцев. Я расставил в лесу сторожевые  посты, а когда расцвело,
вошел в лагерь в сопровождении трех аскари и предложил всем находившимся там
сдаться.
     Португальцы повели себя разумно и не пытались оказать сопротивление. Их
носильщики  бросились  врассыпную,  но  все  до  одного были схвачены  моими
людьми.
     Осмотрев  лагерь,  я  убедился, что на данный момент португальцы еще не
приобрели в английских областях ни одного  раба; по правде говоря, у меня не
было  даже  оснований  утверждать,  будто это  входило  в  их намерения. Мне
удалось  обнаружить лишь значительное количество  сырого каучука  и слоновой
кости, и можно было не сомневаться, что платой за них служили ружья и порох.
Я доставил  арестованных  в  Челенду  и  затем дальше, в Каземпу, где и сдал
гражданским  властям.  В   дороге   мне  приходилось  исполнять  обязанности
переводчика  -  один из  португальцев  говорил  по-французски,  так  что нам
удавалось кое-как объясниться.
     В то время  в Сев.-Зап.  Родезии не существовало никакого определенного
уголовного кодекса, и резидент в Каземпе не мог устроить суд или подвергнуть
предполагаемых работорговцев  законному  наказанию.  Поэтому он распорядился
конфисковать  их грузы,  оружие  и  въючных животных,  а самих  арестованных
препроводить  до  Кабомпо  под полицейским  конвоем - пусть перейдут  реку и
убираются на все четыре  стороны. Естественно, что конвоирование снова  было
поручено мне, в соответствии с правилом: кто поймал рыбу, тот ее и чистит.
     Это   путешествие   доставило  много  хлопот,  главным   образом  из-за
трудностей   с  продовольствием.  Караван  португальцев  включал  около  ста
человек,  не считая  моих аскари.  Обеспечить едой такое количество людей  -
всегда  нелегкая  задача.  К  тому же  стояла только  середина июня.  Урожай
поспевал, но еще не  был собран, и жители соседних деревень сами еле сводили
концы с концами, питаясь дикими плодами и кореньями.  В таком положении  вся
надежда была  на дичь, и  мне приходилось убивать  по пять крупных антилоп в
день. Подобная бойня не  имеет с охотой ничего  общего, и я очень радовался,
когда наконец спровадил за Кабомпо всех своих подопечных.
     Мы вернулись в  Челенду, и последующие месяцы были посвящены  постройке
нового  форта.  Вскоре  майор  Гарден  отправился  в  длительное   служебное
путешествие, и я остался один среди наших аскари и туземцев.
     Здоровье мое в последнее  время сильно пошатнулось,  и теперь лихорадка
взялась  за  меня всерьез.  Почта приходила  один раз в месяц, все имевшиеся
книги я давно уже прочитал. Дни, хотя и заполненные работой, тянулись долго,
но куда дольше казались ночи! К лихорадке присоединился другой  бич тропиков
- бессонница. Трясясь в ознобе или обливаясь потом, бродил я в темноте среди
хижин и недостроенных зданий форта. С восходом солнца становилось полегче, и
я брался  за работу, но около десяти  часов снова валился без сил. В придачу
ко  всему вокруг - ни одного белого  человека, никого,  с кем можно  было бы
перемолвиться дружеским  словом,  одни лишь  черные  лица,  безучастные  или
настороженные. Негры  старались держаться  от  меня  на расстоянии. Да это и
неудивительно  -  лихорадка   не   способствует  приветливости  и   хорошему
настроению.
     С горя я начал беседовать сам с собой  и  некоторое время  находился на
грани нервного расстройства.
     В  эти  тяжелые дни  моей единственной  отрадой  был  Жако -  маленький
павиан, купленный в деревне.  В  момент нашей первой  встречи  он  сидел  на
привязи и без разбору кидался на всех приближавшихся к нему, но, поселившись
у  меня,  довольно  быстро   смягчился.  Теперь  Жако  смотрел  на  людей  с
дружелюбным интересом, а ко мне питал самую нежную  привязанность,  на какую
только способна обезьяна. Обычно он свободно бегал по всему форту, то и дело
становясь  причиной  неимоверного  переполоха  среди   жен   аскари.  Стоило
какой-нибудь женщине зазеваться и оставить без присмотра горшок с едой,  как
Жако  уже тут как  тут. Он был таким  забавным  и добродушным  зверьком, что
никто не сердился на него подолгу. Если  же разгневанная  чернокожая матрона
преследовала  его  особенно  упорно,  он  стремглав  вбегал  в  мою  хижину,
забирался   на  кровать  и  на  обезьяньем  языке  заводил  со  мной  тихий,
проникновенный разговор о людской несправедливости.
     Между тем  постройка  подходила  к  концу.  Мы  расположили  здания  по
сторонам правильного многоугольника. В середине была просторная площадка для
строевых  упражнений, полого  спускавшаяся  к ручью с чистой водой. Рядом  с
геодезической вышкой стояла хижина майора Гардена, перед ней - флагшток.  По
бокам располагались  два больших склада,  караульные помещения и канцелярия.
Три ряда  хижин, по  восемь штук в каждом, отводились для аскари и их семей.
Все строения мы выкрасили  белой глиной, так что форт в целом выглядел очень
привлекательно.  Полутораметровая  бамбуковая   решетка   окружала   его  по
периметру.
     От форта к деревне и  дальше, к находившейся в  пяти  переходах Каземпе
вела широкая  дорога.  Между ней  и  ручьем  мы устроили огород,  хотя  и не
особенно надеялись уберечь урожай от антилоп и павианов.
     Двери и окна мы сделали сами, когда вернулся майор Гарден. Этот человек
умел  все,  и  какое  бы  затруднение  у меня не  возникало,  он  всегда мог
посоветовать, как его  преодолеть. Правда, майор не  любил давать советы. Он
предпочитал взять работу у меня из рук и сделать ее сам, быстро и тщательно.
Это  был  настоящий  колониальный офицер,  требовательный  командир и верный
друг.
     Охота вокруг Челенды оказалась великолепной, и я никогда не возвращался
с  пустыми  руками.  Здесь  водились водяные козлы,  пуку,  импалы  и черные
антилопы. Удалившись на несколько  миль от деревни можно  было  рассчитывать
встретить бубала,  лошадиную  антилопу  или  зебру.  Попадались и  куду,  но
довольно редко.
     В конце октября к  нам прибыл  лейтенант Фаулер, чтобы  сменить меня. Я
переводился  в форт Мумбва, на должность командующего гарнизоном.  Мне  было
жаль расставаться с обжитым местом, где все сделано собственными руками или,
во всяком случае, при моем участии, но я знал, что  в Мумбве живет несколько
европейцев и одиночество уже  не грозит. К тому  же это  район, свободный от
мухи цеце, и  я опять могу сесть в седло. И,  наконец, повышение в должности
означает прибавку жалования.
     Я  получил разрешение двигаться к новоу  месту службы не спеша, то-есть
превратилась  возможность  превратить  путешествие в  отдых.  И  вот караван
тронулся в путь. Кроме полусотни носильщиков, в него входили четверо аскари,
оба моих боя, Жако, три собаки и маленький шакаленок  - очень милый зверек с
большими ушами и острой мордочкой. Это был еще щенок и в поисках материнской
любви он безуспешно ластился ко всем трем собакам поочередно.
     На первой же вечерней охоте мне не повезло - удалось подранить крупного
бородавочника, но не  смертельно, и я отправился по  следу. Едва я  вошел  в
высокую  траву, справа послышалось громкое ворчание, и на тропу, прижав уши,
выскочила львица. Нас разделяло не более двух  метров. Какую-то долю секунды
мы смотрели друг на  друга, затем она  плавно повернулась и исчезла из вида.
Пуля,  посланная  ей в  след,  наверняка не  достигла цели.  Кляня  себя  за
неповоротливость, я догнал бородавочника и затем вернулся в лагерь.
     Через пару дней  мы миновали  "мертвую деревню".  По обычаю  вакагонде,
если в деревне умирает индуна, все переходят  жить на новое место.  Умершего
погребают  в собственной хижине, вокруг которой  воздвигают высокий забор. К
кольям привязывают белые  флажки,  и  по ним еще издали можно  узнать  в чем
дело.
     Естественно,  похороны   рядового   члена  общины  происходят   гораздо
скромнее.  Покойного  просто  зарывают в землю,  а в ногах  могилы  делается
маленькая  "хижина", всего около  фута высотой. Туда приносят кусочки еды  -
это жертвы духу усопшего. Антилопьи рога, прибитые к деревьям вокруг могилы,
означают,  что здесь погребен  охотник.  Мотыга служит надгробным памятником
женщине.
     На  реке Лунга  со мной произошла  неприятная  история. Жители одной из
деревень  просили снабдить их  мясом,  и я решил подстрелить пару бегемотов.
Собственно  говоря,  назвать  такое   занятие   охотой  было   бы,  пожалуй,
преувеличением: выйдя на берег, я выбрал  самого крупного  самца  в стаде  и
нажал  на спуск.  После выстрел все бегемоты разом ушли под  воду, но  через
несколько минут  появились  снова.  К моему удивлению, зверь,  в которого  я
стрелял,  вынырнул  на  прежнем  месте  без  видимых  повреждений.  Поточнее
прицелившись, я выстрелил снова, и - на всякий случай - успел взять на мушку
еще  одно  животное,  прежде   чем  стадо  опять  скрылось  под  водой.  Так
повторилось еще пару раз. Я не мог понять, в чем  дело - патроны  в порядке,
гулкое эхо выстрелов  раскатывается  меж узких  берегов реки, а пули явно не
оказывают никакого действия. Решив, что каким-то образом  повредил ствол или
сдвинул мушку,  я отправился  в лагерь, но и при самом тщательном осмотре не
нашел  на  ружье  следов  поломки.  Примерно   через  час  мои   недоуменные
размышления прервал бой - он пришел,  сияя, и  сообщил, что  на реке плавают
восемь  убитых мною бегемотов. Не веря  своим глазам,  я обругал изумленного
парня и помчался на берег.
     Действительно, на поверхности воды чуть покачивались восемь неподвижных
туш. Эта  бессмысленная  бойня  ужасно  расстроила  меня, хотя  и  произошла
совершенно непреднамеренно - я не подозревал, что убитый бегемот идет на дно
и всплывает лишь  через  час-полтора.  Впоследствии я  узнал,  что  подобные
казусы  не раз случались и с другими охотниками. А вот жители деревни пришли
в неописуемый восторг от моей щедрости.
     Слонов мы  не встречали. В этой местности они бывают лишь изредка, да и
то лишь в определенные месяцы, когда  поспевают сладкие стручки белой акации
-  их  обычное  лакомство.  Но у окрестных  племен есть  ружья  и  порох,  и
толстокожие научились обходить опасный район.
     Жако, предоставленный самому себе,  следовал за караваном - то впереди,
то позади, то сбоку, как ему больше  нравилось. Время от  времени, устав, он
старался проехаться верхом  -  вскакивал на ящик, который нес кто-нибудь  из
людей. Носильщиков, как правило, не устраивала такая прибавка к грузу, и они
всеми  способами  гнали  маленького  бабуина  прочь.  Тогда  Жако,  наградив
обидчика тумаком, а то  и куснув, бежал ко мне и устраивался  на моем плече,
зная, что не встретит возражений.
     Вскоре он стал героем дня. Как-то раз бой сообщил  мне, что недалеко от
лагеря  показались  черные  антилопы.  Это  было  очень кстати и  я  тут  же
отправился в буш.  Жако следовал за мной, как охотничья собака.  Взобравшись
на термитник, я  увидел  антилоп  - они паслись метрах  в  двухстах.  Теперь
оставалось решить, попытаться ли  подойти к ним поближе  или  стрелять прямо
отсюда -  черные  антилопы очень  чутки и осторожны, и хрустнувшая под ногой
ветка свела бы мои шансы к нулю.
     Тем временем  Жако залез на самую верхушку термитника. Увидев  антилоп,
он неожиданно издал громкий, пронзительный крик - видимо, какое-то обезьянье
приветствие,  потому, что антилопы подняли головы,  насторожились  и сделали
несколько шагов  в  нашу  сторону.  Бабуин закричал снова,  и  антилопы,  не
торопясь, двинулись к термитнику. Чем ближе подходили животные - меня они не
видели - тем  призывнее и ласковее звучали вопли маленького обманщика; уж не
знаю,  какие  блага  он им сулил.  Наконец, когда  антилопы  остановились  в
двадцати шагах от нас, я выбрал крупного самца и спустил курок. Впоследствии
я  очень  жалел, что в  то время еще не взял за правило  постоянно  носить с
собой камеру. Увидеть  разом десяток  этих прекрасных, горделивых животных -
большая редкость.
     Мне пришлось расстаться с  одной из моих собак - Мзорокото.  Он получил
это  имя в честь воинственного индуны, в чью деревню я был послан когда-то с
карательной  экспедицией, а на обратном  пути  прихватил  с  собой  местного
щенка,  в  качестве  живой  памяти  о  трудном  деле. Я  думал, что  собака,
рожденная  в  тех  краях,  заведомо иммунизирована  к  укусам  цеце,  но,  к
сожалению, ошибся. Проклятые  мухи  жалили Мзорокото уже  не раз, и  болезнь
стала  быстро  развиваться. Бедный  пес  выглядел  все хуже,  он  двигался с
трудом, начал задыхаться. Единственное, что  я мог  сделать -  это сократить
срок  его мучений.  Гибель  Мзорокото лишний раз  доказала мне,  что ни одно
домашнее животное не имеет защиты от сонной болезни.
     Мы находились уже недалеко от Мумбы, когда встретили колоссальное стадо
кани -  думаю,  не  меньше тысячи голов. Они сгрудились на  песчаной отмели,
образовав волнующееся серое море,  и еще издали  был слышен негромкий  сухой
стук сталкивающихся рогов. Видимо, затянувшийся сухой сезон собрал здесь, на
водопое, несколько десятков обычных стад.
     Скоро мы прибыли  в  форт и  я  с головой окунулся в новые обязанности.
Работы было много, но патрулирование окрестностей занимало меньше  времени и
превратилось  в удовольствие, так как происходило уже  верхом, а не пешком -
Мумбва  находилась вне района обитания цеце. Дичи было не меньше, чем  возле
Челенды, и  два дня в неделю я мог уделить  охоте. Но мне никак не удавалось
подстрелить льва, хотя в округе их водилось множество.
     В  трех  часах ходьбы от  форта я  устроил охотничий  лагерь, и однажды
возвращался  туда  после вечерней  охоты,  в  сопровождении  двух  аскари  и
оставшихся у меня собак - Панча и Весси.
     Мы услышали  громовой  рык, оглянулись и  увидели  льва -  он  вышел на
песчаный берег реки  в  полукилометре от  нас. Быстро оценив  обстановку,  я
помчался наперерез льву, а следом за мной - оба аскари с собаками. Лев стоял
неподвижно, опустив  к земле массивную черногривую  голову.  Увидев  бегущих
людей,  он, кажется, разгадал  мой план и побежал тяжеловесной  рысцой. Весь
вопрос заключался в том, кто из нас раньше  достигнет высохшего ручья. Между
ним  и берегом реки пролегала широкая песчано-галечная коса,  не дававшая ни
малейшей  возможности  спрятаться  даже  карликовой  антилопе, но за  ручьем
начинались  заросли  высокого  кустарника.  Если  "царь зверей" добежит туда
первым, то останется с целой шкурой, и царь, похоже, отлично это понимал. Он
прибавил ходу и мы достигли  ручья  одновременно, но в  разных  точках - нас
разделяло около  150 метров.  Берег был  крут, и  если в  беге  на  короткую
дистанцию наши возможности оказались равны или близки, то здесь все обстояло
иначе:  элегантным  прыжком  лев взмыл  в воздух, описал пятиметровую дугу и
приземлился в  зарослях, а я, пытаясь с разбега форсировать  высокий  берег,
свалился,  в  песчаное  русло,  причем так  неудачно,  что  подвернул  ногу.
Впрочем, в первый момент  я вообще не обратил  внимания  на  боль. Со второй
попытки мне удалось  взобраться наверх,  а  следом вскарабкались аскари. Тем
временем собаки,  сохраняя безопасную дистанцию, с громким лаем преследовали
льва,  и  он  забрался  в самую  гущу  разросшихся  кустов  колючки;  оттуда
доносилось яростное ворчание, но самого зверя мы не видели. Выкурить льва из
его  укрытия  не представлялось возможным  и вся надежда  была на то, что он
выдаст себя неосторожным  движением. Мы заняли позиции  с  двух сторон перед
кустарником, а собаки носились вокруг, заливаясь истерическим лаем.
     Один  из  моих   аскари  принадлежал  к   племени   ваньяо,   другой  -
масхукулумбве,  и различие племенных традиций не замедлило  проявиться в  их
поведении  перед  лицом опасности. Льву  надоело  сидеть  в кустах,  и  он с
оглушительным  ревом высунулся  с той стороны,  где  стояли  аскари.  Увидев
огромную голову  разъяренного льва,  сверкающие  желтые  глаза и  оскаленные
клыки,   ваньяо  моментально   исчез,   словно   провалился  сквозь   землю.
Масхукулумбве остался на  месте, но, к сожалению, не выстрелил. Прежде чем я
успел обогнуть куст,  лев спрятался обратно  - его демарш был рассчитан лишь
на то, чтобы испугать.
     Между тем быстро темнело, и нам пришлось снять осаду. На  возвращение в
лагерь уже  не оставалось  времени и мы  вернулись к тушам двух канн, убитых
перед появлением льва. Разлож