ых  жителей пришла проводить нас и
попрощаться; я видел, что  они огорчены  предстоящим  расставанием не меньше
моего. Очень  многие  из  них  получили  здесь медицинскую и иную  помощь, а
африканцы  не забывают  таких  вещей. Конечно,  бывало всякое, иной  раз  не
обходилось без ссор и недоразумений, но никто не таил на  нас зла, поскольку
мы всегда старались  быть справедливыми. И если,  например, поступала жалоба
на  кого-то из наших людей, стащившего кувшин с пивом или несколько початков
кукурузы,  то мы не только возмещали ущерб,  но  и наказывали виновного. Так
что  в целом  отношения не оставляли  желать лучшего, и грусть из-за  нашего
отъезда была непритворной.
     Джумбо,  по-видимому, понял,  что  и ему предстоит дальний путь, и тоже
решил проститься с родной страной. Неожиданно, без каких-либо зримых причин,
он  лег  и  принялся  кататься  и  кувыркаться  в  песке.  Пораженная  толпа
разразилась возгласами удивления и восторга. Я тоже никогда не  видел ничего
подобного.
     Итак,  мы  отправились.  Мне  предстояло  впервые  (со  времен  римлян)
доставить  в  Европу  восточноафриканского слона, и  я отчетливо представлял
себе те бесчисленные трудности, что ждут нас в дороге.
     Начало   путешествия   было  многообещающим.   На   первой  же  стоянке
выяснилось, что оба моих боя -  Калулу и Мунони - сбежали. Теперь предстояло
срочно искать  повара. Кстати  сказать, на примере Мунони хорошо  проявились
свойственные  чернокожим -  во всяком  случае,  людям  из  племени  авемба -
понятия о честности.  Мунони  был  казначеем -  в  его  обязанности  входило
хранение ключа от денежного  ящика,  где постоянно  находилось  около тысячи
рупий.  За  день  до того, как покинуть нас, он попросил задаток  из  своего
жалованья,  кажется,  12  рупий,  и  я, конечно,  не отказал. Сбежав, Мунони
прикарманил  аванс, но  все  деньги  в ящике,  вплоть до последнего геллера,
остались   в  целости,  а  ключ  он  вручил  одному  из  слуг  для  передачи
"господину". В общем,  такие  представления  о  денежных делах и собственных
обязательствах  можно  назвать  детскими;  о  подобных  случаях  мне не  раз
доводилось слышать и раньше.
     На  должность  повара  вызвался  один  парень из  каравана;  звали  его
Эндерама.  Оказалось, что  сей  кулинар  способен готовить одно-единственное
блюдо  - кашу. Но  выбирать не приходилось,  так как у меня не оставалось ни
времени, ни сил на стряпню.
     Джумбо  шел  бодро, сохранял  хорошее  настроение  и  отличный аппетит.
Неудобство  заключалось в  том,  что  он неважно  переносил жару,  и  в часы
полуденного зноя еле плелся, замедляя таким образом движение всего каравана.
Пришлось так планировать  наш  маршрут,  чтобы длинные  переходы по открытой
местности  происходили  вечером  или  даже  ночью. Когда мы  проходили  мимо
селений, слоненок неизменно привлекал всеобщее  внимание и быстро завоевывал
сердца. В результате ему со всех сторон несли разные лакомства. Как-то раз я
недоглядел,  и  он так объелся молодой  фасолью, что этого не  выдержал даже
слоновий  желудок.  Поначалу, не зная  причины, я  перепугался,  решив,  что
слоненок опасно заболел, но вскоре все пришло в норму, и Джумбо опять весело
косился по сторонам, высматривая, не собирается ли кто-нибудь его угостить.
     Нам предстояла переправа через Руаху, и я беспокоился, не зная, захочет
ли он переходить  реку  вброд, и как  побудить его  это сделать. Трудности и
впрямь возникли, но прямо  противоположного свойства.  Слоненок с  восторгом
бросился  в  воду и шел рядом с людьми, бесстрашно  погружаясь  все глубже и
глубже; на середине реки из воды  торчал только кончик  хобота, но  это  его
нисколько не  обескуражило.  А  вот  выходить  на  берег  маленький  негодяй
категорически  отказался.  Он  самозабвенно возился и играл  в воде, плавал,
пускал  фонтаны, а когда его  попробовали  силой вытащить  на  берег, поднял
истошный визг - совершенно как избалованный ребенок,  который не хочет  идти
домой. От воплей  он наглотался воды и чуть не захлебнулся, так что пришлось
оставить его в покое. Я отправил караван вперед, а сам с Лонгомой остался на
берегу  и  с  ружьем в  руках  нес  вахту,  охраняя  толстокожего пловца  от
крокодилов - для них слоненок - лакомый кусочек. Наконец Лонгома выманил его
на берег кукурузным початком, и мы пустились догонять караван.
     На следующий день выяснилось, что наш малыш стер себе ноги. Требовалось
срочно  принимать какие-то  меры,  и решено  было  обуть  слоненка. Подобрав
четыре прочных  мешка подходящего размера, я  проложил  каждый из них шестью
слоями коленкора. Мешки  надели  на  все  четыре  ноги Джумбо  и  закрепили,
обвязав веревками. В  этой обнове он щеголял несколько дней, пока  не зажили
раны.
     Местность, по которой мы теперь двигались, не радовала взгляд. Здесь не
было   ни   зверей,  ни  птиц.   Кругом   расстилалась  высохшая,   плоская,
серовато-желтая равнина,  лишь кое-где торчали кусты колючего кустарника. Но
все  же мы шли к морю, а далеко за ним лежит моя родина.  Я все чаще думал о
Германии, и вот однажды мне показалось, что  разыгравшаяся фантазия начинает
выкидывать со мной скверные шутки: впереди, за высокими  акациями, я  увидел
колокольню  и  маленькую часовню. Но это был не мираж: мы подошли  к  миссии
Мадибира.  Рискуя  здоровьем и жизнью,  ценой непрерывных лишений и  тяжкого
труда,  миссионеры хранили заветы христианства в этой  бесплодной стране. Ни
зной, ни  лихорадка не  лишили их энергии и доброжелательности. Они  приняли
нас очень  хорошо  и  особое внимание уделили Джумбо;  а  на  следующий день
взглянуть на него пришли сестры из расположенной неподалеку женской миссии.
     Передохнув  у гостеприимных  отцов, мы  двинулись дальше. Теперь дорога
шла круто в  гору,  и очень скоро снова  стала заметной  перемена климата  -
тропическая жара сменилась прохладой, а по  вечерам, когда усиливался ветер,
все мы зябли. Джумбо очень страдал от холода, но выражалось это своеобразно:
у него опять расстроился желудок.
     На  первой же стоянке Лонгома сообщил мне неприятную  новость:  один из
носильщиков, отставший  от  каравана,  был  захвачен  и  ограблен людьми  из
племени вассангу. Груз его  состоял  из  нескольких антилопьих рогов и  двух
маленьких слоновьих бивней; именно  последние привлекли внимание грабителей.
Носильщик был  изранен и избит до полусмерти; оказав  ему необходимую первую
помощь,  мы двинулись  дальше. Пострадавшего  я оставил  в  селении  Лутего,
поручив  заботам  местных жителей;  они обещали переправить его  к Хеммингу,
когда  он  поправится.  Обо  всем  происшедшем  я сообщил  в  форте Иринга и
впоследствии  узнал,  что нападавший -  он  был  один -  уличен  и  задержан
полицейскими-аскари. Он подвергся строгому наказанию.
     Теперь наш путь лежал по стране вахехе - одного из самых грозных племен
Центральной Африки, наводившего такой же страх на соседей, как в тысяче миль
южнее,  в  Родезии  - матабеле. Усмирение  воинственных наклонностей  вахехе
доставило немало трудностей германской администрации в Восточной Африке и не
раз приводило в прошлом к вооруженным столкновениям.
     История племени насчитывает, по-видимому,  много веков.  Вахехе создали
любопытную и очень своеобразную культуру; впрочем, расцвет ее давно миновал.
Тем читателям, которые захотят подробнее ознакомиться с  описанием  племени,
его  традиций, нравов  и обычаев, я могу порекомендовать  превосходную книгу
капитана Нигманна "Вахехе",  сам  же ограничусь  изложением непосредственных
впечатлений.
     Вахехе -  высокие, очень  стройные, хорошо сложенные люди.  Их лица  не
обезображены татуировкой  и нередко отличаются, даже  на  взгляд  европейца,
тонкостью и благородством  черт. Их поселки  построены  по схеме  "тембе", и
жизнь  в  них течет - теперь, с прекращением межплеменных войн -  спокойно и
размеренно.  Как  и  зулусы, вахехе  - скотоводческое племя, и земледелие им
незнакомо (лишь вокруг форта  я увидел поля и огороды - как первый и главный
признак цивилизации). Основной продукт питания с древнейших времен - молоко.
Коровы - главное богатство племени, режут их лишь в исключительных  случаях,
и  поэтому говядина  - редкое лакомство  для вахехе. Обычно источником  мяса
служат собаки, специально откормленные на убой.
     У  меня  нет  оснований  утверждать,   что  вахехе  свойственно  особое
дружелюбие  к чужеземцам,  странствующим  по их  земле.  Вместе с тем должен
сказать, что люди  этого племени отличаются большой мстительностью, причем в
качестве  оружия  нередко  используют яд. Один мой знакомый, проживший среди
вахехе  много лет,  уверял  меня, что  был  бы давно  отравлен,  если бы  не
придерживался  спасительного  правила:  когда  в  каком-нибудь  селении  ему
предлагали,  скажем,  горшок молока,  он принимал  дар лишь  после того, как
человек, принесший  молоко, сделает первый глоток.  Кстати, у зулусов обычай
"первого  глотка" при  подношении гостю  молока  или  помбе всегда  считался
выражением вежливости и доброжелательства.
     Страна вахехе - плато на высоте около 1500 м над уровнем моря; с севера
и с юга его окаймляют горные цепи, достигающие 2500 м высоты.  Здешние места
словно самой природой предназначены для фермерства.  Остается лишь пожелать,
чтобы  на  эти  пастбища  поскорее  завезли  европейские  породы  мясного  и
молочного скота.  Но  еще  важнее, чтобы сюда приехали умелые и трудолюбивые
люди.  Климат этих мест, в  отличие от большинства районов Восточной Африки,
очень здоровый и  напоминает  южноевропейский; уроженцы  северных  стран без
труда привыкают  к  нему.  Думаю, что даже красота белых женщин не поблекнет
под лучами здешнего  солнца. Основная  задача, которую следовало  бы  решить
администрации, чтобы привлечь новых поселенцев - создание сети дорог.
     В  селении  Лукали  мы  встретились с  полицейским  из Иринги;  капитан
Нигманн отправил его нам навстречу в качестве проводника и помощника.
     Вечером мы раскинули лагерь возле руин прежней, старой Иринги - столицы
государства вахехе.  Здесь стоит обелиск - памятник европейцам,  павшим  при
штурме  древних  укреплений  30 октября  1894 г.  Этим  штурмом  закончилась
история одной из крупнейших восточноафриканских империй.
     На  следующее  утро  мы  подошли  к  нынешней  Иринге.  Прибытие нашего
каравана  превратилось  в  триумфальное  шествие,  т.к.  множество людей  из
ближних  и  дальних  селений  сбежалось  посмотреть  на  слона,  идущего  за
европейцем.  Я  чувствовал  себя  довольно  неловко, а Джумбо, напротив, был
очень  доволен  всеобщим  вниманием: он поводил ушами,  размахивал хоботом и
даже попытался трубить, чем вызвал бурю ликования.
     Форт  Иринга  -  самый  красивый  и  внушительный  из  виденных мною  в
Германской Африке;  его  стены отразили  в  90-е годы немало  яростных  атак
чернокожих воинов. Теперь  вокруг  него  вырос  целый  городок  со смешанным
населением - помимо коренных жителей, здесь много индийцев и арабов.
     Джумбо опять стер  ноги  во  время двух  последних переходов, поэтому я
решил  задержаться  в Иринге  на  несколько дней, чтобы слоненок отдохнул  и
поправился; да  и  люди  мои  вполне заслужили  передышку. А сам  я  получил
возможность  побродить  по городу  и, предаваясь dolce far niente, наблюдать
жизнь.
     На узких немощеных  улицах -  множество дукханов,  то есть лавок; перед
каждой  разложены  предметы   немудреной   роскоши,  столь   дорогие  сердцу
африканца.
     Надо  заметить,  что  чернокожие женщины  очень быстро и прочно усвоили
понятие  моды и,  подобно своим белым сестрам, свято блюдут  все  требования
этой переменчивой богини. И если  сегодня  законы моды предписывают, скажем,
крупный горошек по одноцветному полю, то уважающая себя негритянка ни за что
не купит  ткань  иного  рисунка или  с  мелким горошком,  какой  бы  яркой и
заманчивой  она  ни была.  То  же  относится  к бусам,  браслетам  и  прочей
галантерее.  С  модой  не  поспоришь,  и  вот чернокожие красавицы  покупают
пестрые зонтики, хотя солнечные лучи были безвредны для  их курчавых голов в
течение тысячелетий.
     Под огромным  шатровым навесом - рынок. Сюда стекаются жители окрестных
деревень. В отличие от арабов и индийцев, предмет их торговли - продукты.
     Рынок оживает с первыми  лучами  солнца.  Вот стройные  девушки-вахехе,
напевая, несут  на головах большие  корзины с зерном (кукурузой или  дуррой,
т.е.  просом) и  мукой. Мужчины гонят коров и  коз или тащат  свою охотничью
добычу  -  мясо антилоп или  обезьян.  На  земле  появляются груды  сладкого
картофеля, риса и земляных орехов, огромные связки и грозди зеленых бананов.
     За  рынком  -  бойня.  Значительная  часть  покупателей   -  мусульмане
(солдаты-аскари  из  гарнизона  Иринги,  арабы,  многие индийцы),  и поэтому
предлагаемое на продажу мясо должно  быть "чистым". Убой животных и разделка
туши  производятся  согласно  нормам  Корана.  Мясо продается  сырым, а  жир
перетапливается в виде аккуратных брусков.
     На  рынке есть  даже бар,  где несколько  пожилых негритянок  далеко не
соблазнительного вида готовы утолить вашу жажду кружкой помбе.
     Здесь можно  встретить представителей всех  племен:  вахехе и  уссангу,
вассагара  и ваками, ваконде и вабена. Иногда среди пестрой толпы попадаются
даже высокомерные  воины-мораны  из  племени масаев, вооруженные  неизменным
копьем  с широким тяжелым  наконечником. Это - страшное  оружие, и  моран не
думает дважды, прежде чем пустить его в ход. Вот старый араб в длинных белых
одеждах приветствует своего коллегу - вернувшегося из Индии торговца-банию в
синей чалме. Молодой аскари сегодня в увольнении; он прохаживается по рынку,
напустив  на   себя   по  возможности   великосветский   вид.   Полицейский,
подпоясанный   красным  шарфом,   наблюдает  за   перебранкой   продавцов  и
покупателей - в его вмешательстве нет необходимости. Выражение "поддерживать
покой и порядок" в условиях Африки имеет какой-то смысл лишь во второй своей
части - покой здесь вряд ли возможен, и его не бывает нигде.
     Европейское население Иринги приняло нас с энтузиазмом, и все буквально
состязались  в стремлении  как-то помочь и  угодить  моему питомцу.  Капитан
Нигманн  и его  офицеры  были, разумеется,  охотниками  и  любителями  дикой
природы,  и  все  они проявили живой и страстный интерес к  затеянному  мной
предприятию. Один из них, Грайнерт, обязался бесплатно обеспечивать слоненка
молоком все время, пока мы будем в Иринге,  и сдержал  слово,  хотя я честно
предупреждал его о размерах слоновьего  аппетита.  Жена этого офицера, желая
внести  свою лепту  в  уход за  толстокожим сироткой, каждое  утро ставила -
специально для него  -  несколько бутылок молока у дверей  своего дома.  Дом
Грайнертов был неподалеку от рынка;  Джумбо, как всегда, быстро разобрался в
ситуации, и  когда во  время наших ежедневных прогулок мы оказывались в  тех
местах,  он  припускал   тяжеловесной  рысцой,  торопясь  скорее  заполучить
дополнительное угощение. Фрау Грайнерт,  услышав топот, выходила на крыльцо,
чтобы собственноручно напоить малыша.
     Я  очень  жалел, что в Иринге нет  подходящих весов - было бы любопытно
узнать, на сколько десятков фунтов Джумбо поправился за те одиннадцать дней,
что мы провели в этом славном городке.
     Жизнь в  Иринге приятно разнообразило наличие  военного оркестра  -  им
руководил один из младших офицеров, получивший музыкальное  образование. Для
меня, больше  года не слышавшего  никаких звуков, более  мелодичных, чем бой
негритянских  барабанов,  оркестр был  подлинным праздником. Однако слоненок
отнесся к европейской музыке с большим подозрением. Дело было так.
     Каждое  воскресенье, в одиннадцать часов, оркестр собирался на рыночной
площади и исполнял несколько маршей, и вот однажды Джумбо, гуляя, поспел как
раз к "третьему звонку". При  первых же тактах  он  затряс головой и, хлопая
ушами,  быстро спрятался  за  спины  двух  сопровождавших его  людей.  Когда
наступила пауза и музыканты уселись на стулья, слоненок набрался храбрости и
высунулся  вперед,  чтобы  разведать  и  оценить обстановку.  В  этот момент
трубач-аскари поднес к губам  свой  инструмент.  Услыхав одинокий зов трубы,
Джумбо  решил, что  настала  пора  действовать:  он  рванулся  с необычайной
резвостью, и через  минуту  стул был опрокинут, ошеломленный трубач оказался
на земле,  а слоненок, торжествуя победу, удалялся восвояси. С этого времени
он относился к  музыке  с полным  безразличием,  полагая, что раз и навсегда
посрамил всех своих многочисленных голосистых противников.
     3 сентября в Ирингу прибыл Хэмминг, а 5-го мы выступили  в  поход  -  я
дальше к побережью, а он к реке Руфиджи. По удачному стечению обстоятельств,
вместе  со мной отправлялся господин Шефер, так что оставшуюся часть долгого
пути я мог совершить в обществе соотечественника.
     Наш первый лагерь был возле миссии  Ругаро.  Здесь мы увидели  памятник
Зелевскому - вся его  экспедиция, состоявшая из десяти белых и более трехсот
чернокожих слуг и  носильщиков, пала в бою с воинами вождя Куавы, тогдашнего
предводителя вахехе.
     Возле  Ругаро  мне  посчастливилось  приобрести   редкостный  природный
сувенир; история этой покупки довольно забавна.
     В  лагерь  пришел  какой-то  парень,  ученик миссионерской  школы.  Ему
хотелось  посмотреть  на ручного  слоненка.  Не знаю, что  он не  поделил со
сторожами, но только они начали обмениваться разными нелестными замечаниями,
и  познавательная экскурсия переросла в шумную ссору. Когда я подошел, чтобы
выяснить, в чем дело, наш юный гость обругал  заодно и меня. В результате он
получил  пару увесистых  оплеух  и ушел,  страшно  рассерженный.  Однако,  к
удивлению,  через полчаса он  вернулся и преподнес  мне  в  знак  примирения
подарок - корзиночку  с мукой и  несколько яиц. Одновременно он спросил,  не
желаю ли я купить рога куду -  у него, мол, есть пара. Наши носильщики несли
двадцать  ящиков с моими собственными охотничьими трофеями, и покупать чужие
не  имело  никакого  смысла.  Все  же,  чтобы  не  слишком  огорчать  нового
знакомого,  я предложил ему сходить за  рогами и показать  их. Вскоре парень
снова появился в лагере  и с явным смущением  подал мне свою добычу, говоря:
"Бвана, кажется, здесь только один рог."
     У  меня  от  восторга  перехватило дыхание,  когда я  увидел,  что рога
срослись, действительно как бы слившись в один. Я поскорее уплатил требуемую
цену в  две рупии и  бережно упаковал покупку. Заполучить такую редкость, да
еще вблизи от города - большая удача.
     Дальнейший путь  до Килосы,  куда  мы пришли в  середине сентября,  был
довольно  однообразен; Джумбо освоился со скитальческой жизнью и  шел бодро,
хотя по-прежнему плохо переносил полуденную жару. Это учитывалось при выборе
маршрута,  а в тех  случаях, когда все  же приходилось  делать  значительный
переход по открытой местности, над ним несли  развернутое полотнище палатки;
надо  думать,  что  он  был первым слоном, шедшим по  африканской земле  под
зонтиком. Путешествие облегчалось и тем, что капитан Нигманн отправил с нами
полицейского, в чьи  обязанности входило обеспечивать нас надлежащим приемом
во всех селениях. Он относился к  своему  заданию очень ревностно, и никаких
проблем с кормом и отдыхом для слоненка больше не возникало.
     Килоса  показалась  мне похожей  на  индийскую деревню. Это впечатление
создают окружающие ее плантации  бананов, папайи и тенистые пальмовые  рощи.
Теперь,  когда я пишу эту  книгу, к  ней уже  проведена железная  дорога  и,
вероятно, окрестный пейзаж приобрел вполне цивилизованный облик.
     В Килосе  нас  радушно принял окружной начальник  г. Вестхаус со  своей
супругой.
     Теперь меня отделяла от железной  дороги лишь сравнительно узкая полоса
пустыни Маката. Я решил пересечь эту  безлюдную и засушливую область  за два
ночных перехода. По дороге  пришлось сделать десятикилометровый крюк,  чтобы
напоить  джумбо и  дать ему  всласть "умыться"  - дальше предстоял безводный
участок пути.
     Когда до Морогоро оставался час или два, я оставил караван на попечение
Шефера  и,  прибавив  ходу, поспешил вперед.  У  меня была  вполне  законная
причина - подготовить все для приема Джумбо и размещения каравана; но было и
тайное желание - я очень хотел уклониться от участия в триумфальном шествии,
в  которое  неизбежно  превращался  наш  приход  в  любой  город. Ничего  не
поделаешь - я  не римский император, быть центром всеобщего внимания - не по
мне.
     В четверг,  рано утром,  караван  вступил в Морогоро, и когда  волнение
утихло,  я  присоединился к нему.  Впервые за четыре  года я  шел  по улицам
настоящего города, и впервые чувствовал себя немного растерянным и смущенным
- особенно когда очутился в вестибюле отеля  "Кайзерхоф", где одетые в белое
европейцы  с  недоумением  косились  на  мою потрепанную форму  цвета хаки и
дочерна загоревшую кожу.  Но  я  был счастлив, что сумел,  несмотря  на  все
трудности,  достичь  поставленной  цели, и мое самолюбие не замечало  мелких
уколов  -  я  с  радостью  жал  каждую  протянутую руку.  К  тому  же  среди
постояльцев отеля оказался мой старый  знакомый, ныне покойный Кнохенхауер -
мы вместе охотились на  реке Бвемкуру. Нескольких  его слов  хватило,  чтобы
местное общество признало  меня своим  достойным сочленом.  Вечером,  сидя в
баре,  я не  раз  имел удовольствие,  отвечая  на вопрос, откуда  я  прибыл,
говорить: "С Западного побережья!"  -  а когда глаза собеседника округлялись
от удивления, небрежно добавлял - "И еще слона с собой прихватил."
     Можно сказать, что прибытие Джумбо открыло новую эпоху. Воспоминание об
огромном животном, бежавшим за европейцем, как собака, чуть ли не  через всю
Африку,  так  поразило  воображение  местных жителей,  что  они  еще  долго,
определяя  дату какого-нибудь события,  выражались так: "Это было примерно в
то время, когда в Морогоро пришел слон."
     Поезд  в  Дар-эс-Салам  отправлялся  через  сутки.  Джумбо  без  всяких
возражений прошествовал вместе со сторожем  в отведенный ему вагон, и вскоре
мы  выгрузились в крупнейшем и старейшем  порту  Восточной Африки. На первое
время слоненка удалось пристроить в  саду отеля, но  надо было срочно  найти
ему  какое-то более надежной  жилье.  Я  не  хотел  надолго задерживаться  в
Дар-эс-Саламе, так как собирался в новую экспедицию в область  Руфиджи. Меня
выручил  из   затруднения   г.   Пфайфер,  тогдашний   редактор  "Германской
Восточно-Африканской газеты"; он  любезно предложил  позаботиться о слоненке
до моего возвращения.
     Разумеется,  Джумбо  быстро   завоевал  популярность  и  стал  всеобщим
любимцем.  Слоны вообще  отличаются великолепной памятью,  и  он  с  выгодой
использовал  свой природный  дар,  запоминая каждый  дом, где  его  угостили
чем-нибудь вкусненьким. В дальнейшем во  время прогулок он неизменно навещал
по очереди всех своих  благодетелей и, конечно, ни  от кого  не  уходил  без
гостинца. Не  довольствуясь  этими доброхотными даяниями, Джумбо  не обходил
вниманием и незнакомых людей. Так, однажды он решил заглянуть  в продуктовый
магазин,  принадлежавший одному индийцу. Хозяин вместе со слугой стали гнать
прочь  нахального попрошайку; тогда он быстро зачерпнул хоботом  пару фунтов
муки  из  открытого  мешка  и  дунул  на  своих   обидчиков.  Оставив  людей
барахтаться  в плотном белом облаке, Джумбо покинул негостеприимную  лавку и
чинно проследовал дальше.
     Другая  история  связана с негритянкой весьма  юного возраста, решившей
подшутить  над прожорливым слоненком. Она стала манить его пустой  бутылкой.
Обрадованный  Джумбо, думая, что  его хотят угостить глотком молока, схватил
бутылку,  но,  обнаружив  обман,  обиделся; громко  сопя,  он  направился  к
девчонке. Та обратилась в бегство, но Джумбо успел поймать хоботом кончик ее
одежды, представлявшей собой просто кусок  ситца, пару раз  обернутый вокруг
талии  и  перекинутый  через плечо. От резкого  рывка  ткань развязалась,  и
дерзкая красавица была вынуждена улепетывать средь бела дня в костюме Евы, к
соблазну всех правоверных Дар-эс-Салама.
     Но  Джумбо не только ел  и проказничал.  Впоследствии он даже начал сам
зарабатывать себе на хлеб (хотя и не подозревал об этом).  Всеобщая любовь к
Джумбо  делала  его  идеальным рекламным  агентом;  поэтому, когда  в  отеле
устраивался музыкальный вечер или собиралась выступить какая-нибудь  заезжая
знаменитость,  Джумбо бродил по  городу,  обвешанный плакатами,  извещавшими
всех  о  предстоящем событии. Иногда  плакаты  сообщали  о  предметах  более
прозаических, хотя и не менее важных - например, о появлении свежих колбас в
одном из городских магазинов.
     В общем, Джумбо оставил по себе яркую и добрую память  в Дар-эс-Саламе,
и все  были огорчены,  когда ему  настала пора уезжать. Слоненка купил агент
знаменитого  Карла  Гагенбека, и  ему предстоял  путь  за  море  - в Триест.
Бывалый путешественник,  он  спокойно перенес плавание, а  5-го  апреля 1910
года  я  приветствовал  его в Штеллингенском зоопарке.  Так впервые  попал в
Европу восточноафриканский слон.


     <i>Глава XV</i>
     <b>Охота и приключения на Руфиджи</b>

     Итак,  я   достиг  поставленной   цели   -  идя   с   Запада,  вышел  к
восточноафриканскому  побережью.  Но  теперь  я  решил  опять  вернуться  во
внутренние районы страны, в  бассейн рек Руаха и Руфиджи, чтобы поохотится и
пополнить мою коллекцию фотографий. Мне  удалось совершить три  экспедиции в
эти  места; в двух  из  них меня сопровождал  г-н Энгель. Доехав  поездом до
Морогоро, мы перебрались через невысокую горную цепь Улугуру и пошли дальше,
от миссии Матамбо к форту Кисаки.
     В военном  отношении  форт  расположен  наихудшим  образом,  и  хотя во
времена восстания его  гарнизон  успешно  отразил несколько  нападений,  это
говорит лишь о храбрости защитников форта, но не об инженерном искусстве его
строителей.  Местность вокруг  очень  плодородна,  но  климат нездоровый.  В
окрестностях  обитает  племя  вамбунга  -  довольно  малосимпатичный  народ,
отличающийся склонностью к исключительно мясной пище. Говорят, что в прошлом
среди них наблюдались случаи людоедства.
     От форта мы пошли по направлению  к Кидату и далее по течению Руахи, до
того  места, где она сливается с  Руфиджи. Почти ежедневно  мы натыкались на
свежие  следы  слонов и носорогов. По  берегу  Руахи  шла тропа, оставленная
караваном Хэмминга, и мы придерживались ее, зная, что она приведет к лагерю.
Чтобы не  задерживаться, мы не пытались  охотиться, хотя  дичь вокруг была в
изобилии. Особенно  поразительно количество  бегемотов  на отмелях Руахи: во
многих местах они буквально сплошь устилали пляжи.
     25  октября  мы прибыли  в  новый лагерь Хэмминга.  Здесь  находился  и
Мак-Нейл; он сопровождал корреспондента "Спортивной газеты" Фридлендера.
     Место для лагеря было выбрано  живописное, но неудобное - посреди буша,
вдали  от  жилья  и  дорог. Поэтому  я  предложил перенести  его  к  селению
Мкалинзо, неподалеку от слияния Руахи и Руфиджи.
     Движение   каравана,  обремененного  множеством  разного  скарба,  было
медленным. Но меня это вполне устраивало т.к. появилась возможность заняться
фотоохотой.
     Однажды  утром я  услышал  громкий  рев, доносившийся  с реки.  Схватив
камеру,  под  прикрытием  кустов я  осторожно подобрался  к  берегу и увидел
зрелище  навсегда оставшееся  у  меня  в памяти:  сражение бегемотов. Бой на
мелководье вели два могучих самца Они  сцепились, словно чудовищные бульдоги
и  поднятые ими волны окрашивались потоками  крови. Вокруг,  на почтительном
расстоянии за битвой наблюдало стадо. Огромные звери свирепо кусали и трясли
друг  друга; то  один, то другой  скрывались  в воде. И бойцы, и наблюдатели
были так увлечены  схваткой, что мне удалось подобраться на двадцать шагов и
сделать несколько снимков, прежде чем закончилась битва.
     Друго  запоминающийся эпизод  связан с  моим боем. Как-то  раз он решил
развлечься швыряя камнями в спящих бегемотов. В это время на сцене появилась
старая бегемотиха  с  детенышем  она  выскочила  из  воды с резвостью, какую
трудно предположить  в столь огромном  животном,  и  напала на незадачливого
парня сзади. С  громким воплем он  бросился наутек,  но спасло  его лишь  то
обстоятельство, что старая дама  остановилась и оглянулась на свое бэби - не
грозит  ли  ему, оставленному  без присмотра,  какой-нибудь  враг.  Не  будь
бегемотиха столь заботливой матерью,  дело  кончилось  бы плачевно. Я в  тот
момент, хотя и  находился на берегу, был не в силах помочь своему слуге: нас
разделяла добрая сотня метров, а мои ружья остались в лагере.
     В засушливый период Руаха мелеет, становясь  в среднем по колено. В это
время бегемоты  собираются вокруг  подводных  ям, глубина которых  достигает
двух трех  метров,  и  набиваются  в них, иногда  даже  в  два слоя.  Снимок
бегемотов, лежащих как сардины в банке, также вошел в мою коллекцию.
     Наш лагерь был на  берегу, и по ночам мы подолгу не могли заснуть из-за
громкого  сопения  и  фырканья -  с  наступлением  темноты бегемоты  выходят
пастись на сушу. Нередко мы с  Мак-Нейлом,  встав, потихоньку  выбирались из
лагеря, чтобы полюбоваться на огромных зверей. Это была незабываемая картина
На  белом  речном песке четко выделялись  гладкие черные  туши, блестевшие в
свете луны. Их движения  были грузными, но отнюдь не неуклюжими. Все остатки
наших  трапез  мы относили в  одно и то же место, к большому  камню у кромки
воды.  Некое  бегемотье  семейство,  обнаружив  это, вечерами  располагалось
вокруг камня и дочиста подбирало все пищевые отходы. Мы установили правило -
не убивать  зверей  без  крайней нужды  в  свежем  мясе, и  потому  бегемоты
держались,  в  общем, доверчиво и дружелюбно;  кроме  того,  охотники  редко
посещают  этот район и животных обычно  никто не тревожит. В результате наши
люди  безбоязненно проходили в нескольких шагах от дремлющих колоссов и даже
купались в реке, не опасаясь нападения.
     Очень забавны детеныши бегемотов. Как  все  дети, они  любят играть - и
друг  с  другом,  и  с  родителями.  Но  природа  не  наделила  бегемота  ни
темпераментом,  ни возможностями,  требующимися для веселой  возни со  своим
потомством.  Поэтому  малыши  используют  взрослых  в  качестве  спортивного
инвентаря.  Однажды я  наблюдал стадо,  расположившееся  отдохнуть.  Из воды
выдавались лишь  ноздри, да  широкие спины,  неподвижные, как  валуны Только
детеныши никак не желали угомониться: они гонялись друг за  другом, поднимая
брызги, ныряли и кувыркались. Когда  все это им надоело,  бегемотики затеяли
новую  игру: выбрав подходящую спину, взбирались на нее и с шумом  и плеском
съезжали в воду - сперва по очереди, потом  все вместе. Владелец спины никак
не реагировал  на происходящее. Большие крокодилы - извечные враги бегемотов
- грелись  на  песчаных  отмелях. Откуда-то издалека  доносились крики диких
гусей.
     Вот к реке подходит группа водяных козлов. Им не  опасны зубастые ящеры
- до них далеко; едва удостоив крокодилов взглядом, вожак спускается к реке,
следом за ним и остальные антилопы.  Долгими глотками пьют  они  живительную
влагу и затем неспешно уходят, не заметив людей
     Из  глубины  леса  раздаются  лай и громкие вопли - это  стая  павианов
движется  к водопою. И в этом  случае также первым подходит к  реке  вожак и
лишь  после него -  остальные.  Но  часть  животных остается  на деревьях  в
качестве сторожей и  наблюдателей Основной предмет  их внимания - крокодилы.
Стоит какому-нибудь  из  них шевельнуться, как часовые на  деревьях  криками
предупредят сородичей об опасности.
     Обезьяны  жадно  пьют, и некоторые  заходят на несколько шагов  в реку.
Вдруг среди них,  на поверхности на миг  появляется огромная зубатая голова;
всплеск, и один  из павианов навсегда исчез под  водой.  Лишь кровавое пятно
указывает  место  драмы.  Остальные  с  криками  ужаса  бросаются  прочь,  к
спасительным  деревьям,  и   в  бессильной   ярости  трясут  ветки,   осыпая
проклятьями на своем обезьяньем языке ужасного мамбо.
     На бегемотов, отдыхающих неподалеку,  и на пасущихся на  берегу антилоп
это  происшествие не производит  никакого  впечатления. Каждый день подобные
трагедии  разыгрываются в тысячах форм, и обитатели буша с рождения привыкли
к ним.
     Слоны здесь  встречались  уже довольно  часто,  но  их преследование на
высохшей, открытой местности дело не только трудное, но и опасное, в чем мне
пришлось не раз убедиться на собственном опыте. И все  же, когда  3 ноября я
наткнулся на свежие следы одинокого самца,  соблазн  оказался слишком велик.
Предупредив своих людей, я отправился за слоном.
     След то исчезал на высохшей земле, то вновь появлялся; так прошел день.
Переночевав, я продолжил преследование и через несколько часов ходьбы увидел
не одинокого самца, а небольшое стадо, в котором, к моей неописуемой досаде,
были только слонихи.  Притаившись в  кустах, я  проклинал  неудачный день  и
прикидывал, куда мог  уйти тот  одинокий  слон,  которого  я ищу.  Между тем
поднялся  небольшой  ветерок, и дул  он  в самом невыгодном направлении - от
меня к стаду.  Почти сразу же  одна из слоних насторожилась, растопырив уши,
вытянула хобот и  двинулась в моем направлении.  Пройдя  кусты и не  заметив
меня, она вернулась к  стаду. Но ветер не  утихал, и  слониха повторила свой
маневр еще трижды, приходя во все большее возбуждение. На  четвертый раз она
засекла мое убежище, и у меня  не  осталось  выбора. Калибр 8мм - далеко  не
самое  подходящее оружие  для  охоты  на  слонов, и  потому  требует большой
точности при стрельбе.  Первый выстрел остановил слониху, а  два последующих
прекратили ее мучения.
     Вскоре подошли  носильщики,  и  тут выяснилась  чрезвычайно  неприятная
вещь: у нас кончилась вода. Люди уже заметно страдали от  жажды.  Между  тем
надвигалась  ночь,  и поиски воды  приходилось  отложить  до утра.  По  моим
соображениям, где-то неподалеку должен  был находиться какой-нибудь водоем -
иначе  вряд  ли  слоны  паслись  так  далеко от реки. Предстояло  дожидаться
рассвета. В моей фляге  тоже  не  осталось ни капли, так  что  все мы были в
одинаковом положении.
     Мы  провели  тяжелую ночь -  день был жарким, а мы прошли много миль. У
всех пересохло горло, и даже темнота  не приносила  облегчения. От  жажды не
удавалось заснуть.  Наутро  я разослал людей  в  поисках воды, и  к  полудню
услышал радостную весть. Как ни  удивительно  в  этой  вроде  бы  совершенно
открытой  местности имелась цепочка  небольших прудов, укрытых  в неглубокой
лощинке.  К одному  из них мы перенесли  наш лагерь. Пруд этот, как я  узнал
впоследствии, был  хорошо  известен окрестным племенам и  назывался Луманга.
Следы на берегу показывали,  что сюда приходят на водопой носороги, слоны  и
львы.
     Часть  слуг  и  носильщиков  еще   не  вернулись.   Опасаясь,  что  они
заблудились или обессилели, я отправил за ними спасательную партию - из тех,
кто уже утолил  жажду. Пропавшие вскоре были найдены и  доставлены в лагерь.
Выглядели эти люди очень плохо, и  я уже начал опасаться, что не всех из них
удастся  вернуть к жизни.  Но мои  страхи оказались напрасными: не прошло  и
двух  часов,  как  "умирающие", оживленные холодной  водой,  сидели у  огня,
обменивались шутками  и  с  аппетитом поглощали  огромные  куски  полусырого
слоновьего мяса.
     Теперь  можно было возвращаться в лагерь у Мкалинзо; наше имущество уже
перенесли  туда  под присмотром  г.  Энгеля.  Там же  находились  Хэмминг  и
Мак-Нейл. Вид у всех  был  унылый, т.к. провиант  оказался на  исходе. Ввиду
этого  я решил отправиться налегке в  Кисаки и договориться насчет  доставки
провизии с кем-нибудь из индийских торговцев.
     По пути я встретил  доктора Л., с которым познакомился в Дар-эс-Саламе;
он  отправлялся на  охоту за слонами.  В разговоре  Л. поинтересовался  моим
оружием,  и я не удержался, чтобы  не  похвалиться одной  из своих  винтовок
450-го  калибра, дело в том, что  чиновники  просмотрели  ее при  таможенном
осмотре на границе, и она не была опечатана По глупости  я не  скрывал этого
обстоятельства, тем более,  что винтовка входила в опись моих  ружей. Мы еще
поговорили  об  охоте  и  распили  пару  бутылок  пива  - я  был  счастливым
обладателем целого ящика  этого  напитка, столь редкого и высоко ценимого во
внутренних районах Африки. Д-р Л. оказался страстным любителем пива и просил
продать ему  несколько  бутылок. Тронутый его уговорами, я уступил пол-ящика
бесплатно. Как выяснилось впоследствии благодарность д-ра Л. оказалась очень
своеобразной. Дойдя на следующий день до поста Махенге, он сделал заявление,
где говорилось о  наличии в моем багаже контрабандного оружия. Это заявление
не возымело никаких последствий, но мотивы  его остаются для меня загадкой и
по сей день.
     На протяжении нескольких  дней я охотился в окрестностях Кисаки, но без
особого успеха:  хотя  мне довольно часто  удавалось  подобраться  близко  к
слонам, густые заросли мешали сделать точный выстрел.
     В  двух  часах  ходьбы  от   форта  есть  горячий  сернистый  источник,
окруженный настоящим лесом. Там я и решил временно обосноваться - достаточно
было  расчистить  небольшой  участок  от  лиан и  вьюнков,  чтобы  получился
"естественный шалаш",  очень  удобный и просторный (свою палатку я оставил в
Мкалинзо, т.к. в сухой период  и на небольшие расстояния всегда передвигался
налегке). Единственным  неудобством  были слоны,  бродившие по ночам  вокруг
нового лагеря. Иногда  поднятый  ими шум -  урчание, треск  веток, вздохи  и
фырканье - бывал так силен, что никому не удавалось сомкнуть глаз до  самого
рассвета.
     Однажды утром люди,  посланные за водой, вернулись с известием о слоне.
Кое-как  одевшись  я поспешил к ручью,  но  увидел там лишь самку носорога с
детенышем. Маленький носорог как раз достиг возраста и  размера, подходящего
для поимки, и я трижды поднимал ружье, собираясь застрелить мать, но в итоге
отказался от этого  намерения  и отпустил толстокожее семейство с  миром.  В
конце концов, Джумбо все еще находился в Дар-эс-Саламе, и покупателя на него
пока не нашлось,  а ведь его поимка и транспортировка обошлись мне в немалую
сумму. Так что обзаводиться новым питомцем было бы, пожалуй, неразумно.
     14 декабря Хэмминг  вернулся  в форт.  Физическое напряжение,  которого
требовала  охота,  стало  для него непосильным,  особенно  после  очередного
приступа черной лихорадки. К тому же остались нерешенными земельные споры на
границе  Ва'лундалэнда, где Хэмминг в подобных случаях  исполнял обязанности
главного арбитра. Мы дружески простились и он отбыл в Каронгу.
     В тот же день я предпринял новую охотничью вылазку, на сей раз недалеко
от Кисаки. Мы расположились в русле высохшей реки,  где в первый же  день  я
добыл двух бородавочников  и карликовую  антилопу, а  вскоре после  этого  -
превосходного бушбока.
     Лонгома  неожиданно заболел и мы задержались в новом лагере. Русло реки
заросло камышом, а по  берегам было покрыто бамбуком  и колючим кустарником,
что свидетельствовало  об обилии  диких животных. И  действительно, здесь во
множестве  попадались  следы  слонов и носорогов, не говоря уже  про антилоп
всех видов. Едва мы раскинули лагерь, как один из слуг принес два  найденных
им  небольших  бивня  -   неподалеку  обнаружился  целый  скелет   огромного
животного. Осмотр показал, что эта слониха  погибла примерно  полгода назад,
но установить причину смерти мне не удалось.
     Как-то  в полдень,  когда я  лежал  в  тени,  предаваясь послеобеденной
сиесте,  прибежали двое людей, ходивших за диким медом,  и сообщили,  что  в
бамбуковой роще пасется стадо  слонов. Я отправился  в  указанное место,  но
убедился,  что в стаде только слонихи и несколько юных слонов, едва вышедшие
из детского возраста. Взрослых самцов не было, и охота исключалась.
     Обратный  путь не  обошелся  без  приключений.  Я  шел впереди, рядом с
проводником,  а  оруженосец и бой  в  нескольких  шагах  следом.  Вдруг  все
вздрогнули  и  остановились;  послышалось короткое ворчание,  что-то  желтое
мелькнуло и скрылось в траве.
     -  "Чуи (леопард)"  - лаконично произнес  проводник. Вскоре  мы увидели
бушбока, только что убитого леопардом. Велев бою отделить голову с рогами, я
прислонился к  дереву.  В  ту же секунду  большое  золотистое  тело  с шумом
свалилось на землю в  двух шагах от меня и, издав злобное  шипение, исчезло.
Все произошло так  быстро, что  я  не успел не то что выстрелить, а хотя  бы
вскинуть ружье.  Видимо, второй леопард  спал на  ветвях дерева и проснулся,
когда  мы были уже  совсем  близко.  Едва  я оперся на  ствол, как  нервы  у
пятнистого убийцы сдали, и  он  решил, что пора удирать. К счастью, никто из
нас не оказался на пути у леопарда.
     Вскоре я увидел,  что оставленную нами тропу  пересекли слоны.  Идя  по
следам, мы быстро  догнали их; это были две слонихи с пятью слонятами. Т.о.,
представлялась  возможность  массового  отлова  -  я  мог  легко  застрелить
взрослых  животных. Старший  из  пяти  слонят был,  судя по виду, ровесником
Джумбо,  младший тоже  уже достаточно окреп,  чтобы можно  было рассчитывать
сохранить его.
     Пока  я наблюдал за стадом,  со стороны речного русла,  из тростниковых
зарослей, донесся треск  и шаги еще одного слона. Взгляд в бинокль  показал,
что это взрослый самец  с прекрасными бивнями. Сделав небольшой крюк,  чтобы
зайти с  подветренной стороны,  мы взобрались на крутой берег  -  высота его
здесь достигала примерно двадцати футов. После первого выстрела из  винтовки
450-го калибра слон не упал, а только повернулся; одновременно я увидел, как
пуля взрыла песок на другом берегу. Неужели промах? Второй выстрел,  и снова
взметнулся фонтан песка,  а серый  колосс  стоит неподвижно, но было слышно,
как он захрипел. Я  выпустил одну за другой  еще три пули, и  слон  медленно
опустился  на землю. Он попытался  встать, но шестой выстрел с дистанции  не
больше пяти метров прекратил его мучения. В последний момент отдача тяжелого
ружья сбила меня с ног, и я покатился по песчаному склону; слон в это  время
был уже мертв. Оказалось, что первые две пули прошли навылет - я стрелял под
слишком большим углом.
     Длина бивней  составила 7 футов 9 дюймов при общем весе 188 фунтов. Это
был лучший трофей из всех, добытых мной до тех пор.
     На следующий день мне удалось подстрелить еще одного слона, а вечером я
нашел в колючих зарослях слоновый скелет с прекрасно сохранившимися бивнями.
Мало того, наутро  мне попался еще один большой бивень, весивший  больше  70
фунтов; правда,  он  был не лучшего качества.  То., в течение  трех  дней  я
набрал 426 фунтов слоновой кости - неплохой результат, особенно если учесть,
что за это время я убил только двух слонов.
     В Кисаки  я  познакомился  с братьями  Ринглер, известными  охотниками,
рассказавшими  мне между прочим о некой долине, где постоянно держатся стада
слонов. Правда, оставалось неясным, не находится ли эта долина на территории
заповедника Могоро. У Ринглеров на сей счет не имелось определенного мнения.
Как  бы то  ни было, я отправился  в указанное место, и действительно  очень
скоро увидел  стадо. К счастью, в нем не было взрослых самцов - впоследствии
я выяснил, что уже  пересек  границу  заповедника, где  убийство слона могло
обернуться серьезными неприятностями.
     В  стороне  от  стада  стояла  старая  самка.  После  нескольких  минут
наблюдения стало ясно, что она исполняет роль доброй нянюшки, избавляя более
молодых дам от скучных обязанностей материнства. Под ее опекой находилось не
меньше  дюжины  малышей  разного  возраста.   Когда  кто-нибудь   из  слонят
чувствовал, что настало  время  подкрепиться,  он подбегал  и без  стеснения
припадал к необъятной груди кормилицы - видимо, ее запасов молока хватало на
всех.  Просто  невероятно!  Ринглеры  уже рассказывали об  этом удивительном
феномене,  но,  признаюсь,  я  не мог  поверить, пока  не увидел  все своими
глазами.
     Я вернулся в Кисаки, но охотничья удача "не отпускала" меня: 23 декабря
мне посчастливилось добыть еще одного слона чуть ли не у самых стен форта.
     Предстояло Рождество,  а затем Новый  год. Мы  - несколько европейцев -
решили провести эти  дни вместе.  Обстановка  и  природа не позволяли хоть в
какой-то   степени  воссоздать  столь   дорогую  нашим  сердцам  праздничную
атмосферу - здесь  не было ни родных, ни снега,  ни музыки, ни вкусной  еды.
Поразмыслив,  я  предложил устроить хотя бы подобие  праздничного салюта; не
без труда  мне удалось уговорить остальных  принять участие в этом деле. Наш
салют, конечно, не имел ничего общего с веселым европейским фейерверком,  но
зато   хорошо  гармонировал  со  здешней  жизнью:  в  полночь,  31  декабря,
африканское небо огласил троекратный залп из шести крупнокалиберных ружей.
     В  то  время в печати  оживленно обсуждался  новый  закон об  охоте. Не
утерпев,  я  принял  участие в  газетной полемике  и  опубликовал  небольшую
заметку. Я доказывал  в ней, что этот закон не приведет к охране и умножению
дичи,  а  даст прямо противоположный результат. Дело в  том,  что  по  новым
правилам охотничья лицензия стоила 750 рупий - для  белых и 3  рупии  -  для
местных уроженцев. По  всей видимости, авторы закона считали, что чернокожие
по-прежнему  применяют  лишь  копья  и   стрелы  и   не  имеют   понятия  об
огнестрельном  оружии.  В  действительности  все  обстояло  иначе: в  каждом
селении  имелось  хотя  бы одно  ружье, правда,  обычно старое. Хуже другое:
африканцам совершенно чужды европейские представления о необходимости охраны
животных. А с прекращением межплеменных войн стало быстро  сокращаться число
воинов,  достаточно смелых  и  ловких, чтобы  атаковать слона, носорога  или
льва,  располагая лишь  холодным оружием. В итоге чернокожие охотники во все
возрастающих  масштабах  истребляли   слоних  и   даже  слонят;   при   этом
дополнительным стимулом  было  мясо, которое достаточно высоко котируется во
многих районах Африки. И, как правило, по одной лицензии успевало поохотится
не меньше полдюжины местных жителей - контроль в данном случае очень труден.
Что  до  штрафов,  за  продажу  маломерных  бивней  (от  убитых слоних),  то
существовали сотни лазеек, позволявших сбыть бивень  любого  размера. Тут на
помощь всем желающим приходили услужливые арабские купцы.
     Большинство  знакомых  разделяло  это  мнение,  но,  конечно,   никаких
результатов моя заметка не принесла.
     Надо сказать, что особенно тревожное положение складывалось с жирафами.
Эти прекрасные  и  удивительные животные  - очень  легкая добыча: во-первых,
из-за  своего размера и  медлительности, во-вторых, потому, что  практически
неспособны оказать сопротивление, так что охота на них совершенно безопасна.
Вместе с тем они нисколько не мешают сельскохозяйственной деятельности, т.к.
питаются  листвой  деревьев. Этого  нельзя  сказать  о  слонах  и бегемотах,
которые  могут  причинить  - и  часто  причиняют  - ощутимый  вред  полям  и
плантациям, ввиду чего их присутствие вблизи возделанных земель недопустимо.
     Носороги всегда потенциально опасны - у них агрессивный  нрав, страшное
оружие и огромная сила. Кроме того они усвоили  скверную привычку бродить по
караванным  путям. Но  жирафы  -  подлинное  украшение африканской  саванны,
никому не причиняющее зла. Я полагаю, что следовало  бы ввести очень жесткие
ограничения  на  их отстрел  - не  более  двух животных, причем, разумеется,
только взрослых самцов, на одного охотника, независимо от цвета кожи. Сам я,
за все годы проведенные в буше, убил лишь одного жирафа.
     Предпочтение, оказываемое  новым законом  слонам, и полное равнодушие к
судьбе большинства  других четвероногих обитателей лесов и рек, казалось мне
совершенно необъяснимым.  В самом деле, ведь для охоты, скажем, на бегемотов
или тех же жирафов вообще не  требовалось  лицензии, и  число  убитых зверей
ограничивалось только количеством имевшихся  при себе патронов. Постепенно я
стал склоняться к мысли, что в основе подобных законодательных актов, помимо
невежества и близорукости, лежит зависть. Такое утверждение может показаться
странным, но думаю, что не ошибаюсь.
     Когда  профессиональный охотник  на слонов возвращается  из буша  после
многомесячной  экспедиции и  продает  несколько  пар  великолепных  огромных
бивней,  то  у   окружающих   возникает   естественное  желание  обзавестись
собственными охотничьими трофеями.  Но  охота на слона - нелегкое дело,  она
сплошь   и   рядом   требует   многодневного   преследования   животных   по
труднопроходимой местности и, кроме того, очень часто связана со смертельным
риском.  Свалить взрослого самца одним выстрелом  редко удается даже опытным
стрелкам,  и  примерно  в  четверти  случаев  раненный  слон   переходит   в
наступление.  А  правительственные  чиновники,   составляющие  законы,   или
газетчики, окрестившие профессиональных охотников убийцами,  обычно не имеют
ни времени, ни сил, ни достаточно мужества для подобной охоты. Другое дело -
подстрелить жирафа. Они часто встречаются, огромны, неопасны, у них красивая
пятнистая  шкура.  В  общем  самая  подходящая   дичь  для  честолюбивого  и
обеспеченного горожанина.
     То же относится к любой другой дичи, не защищенной законом. В 1908-1909
г.г.   в   районе  слияния   Руахи   и  Руфиджи  работала  правительственная
топографическая  экспедиция  под  начальством  господина Д.  Местные  жители
прозвали его  "бвана  вибоко"; в этом  прозвище  скрыт  невеселый  каламбур.
Буквальный  перевод  означает  "повелитель  палки",  т.е.  человек, явно  не
отличающийся мягкосердечием.  Но, кроме того,  "вибоко" -  множественное  от
"кибоко" (бегемот). Мы с  Мак-Нейлом могли убедиться в  справедливости этого
прозвища  -  по  реке   плыли   многие  десятки  вздувшихся,  обезглавленных
бегемотьих трупов. Видимо г. Д.  и сопровождавшие его аскари развлекались на
славу.  В самом деле,  чем  не  спорт: стой себе  на  берегу  и расстреливай
дремлющих в воде  огромных животных! Головы убитым бегемотам отрубали, чтобы
потом извлечь зубы - они идут по цене слоновой кости.
     Съездив  в  Дар-эс-Салам и сделав необходимые покупки,  мы  вернулись в
Морогоро.  Я был  особенно доволен  -  в Дар-эс-Саламе мне удалось, наконец,
починить велосипед. За  месяц  до  этого он  не  выдержал  неравной борьбы с
ухабами  африканских дорог  и рама  переломилась  пополам. Теперь  все  было
исправлено, и  я  чувствовал  себя быстрым и свободным,  как  птица в  небе.
Велосипед  верно служил мне  все время пребывания в  Восточной  Африке, и  я
очень  рекомендую  это нехитрое  транспортное  средство  для путешествий  по
караванным путям в буше.
     Мы  получили  много  приглашений от знакомых  -  плантаторов, фермеров,
предпринимателей -  и дальнейший путь в  форт стал  сплошной цепью дружеских
визитов. Во время одного из  них  мы встретили старого приятеля - никогда не
унывавшего корсиканца по фамилии Солона. Мак-Нейл знавал его еще  в Родезии,
где тот  был владельцем процветающего отеля, носившего его имя. Но страсть к
картам оказалась сильнее деловых соображений: как-то  ночью Солоне упорно не
везло в покер, и он проиграл отель со всем движимым и недвижимым имуществом.
     Впрочем, наш друг, как истинный джентльмен, не  утратил из-за проигрыша
бодрости  и природного  благодушия.  Он передал  новым  владельцам  ключи  и
двинулся на север - искать новые области приложения своих способностей.
     Передохнув  в католической миссии Мгета, мы начали подъем на  Чинзему -
одну из вершин цепи  Улугуру. Как  всегда, климат заметно менялся  с  каждой
новой тысячей футов высоты. Стало довольно  прохладно и большую часть  суток
моросил мелкий дождь.  Зато при спуске с горы мне довелось испытать огромное
удовольствие.  Дождь  прекратился  и  земля  подсохла;  я  вскочил  в  седло
велосипеда  и,  пожелав  Мак-Нейлу  приятного  пути   (на  что   он  ответил
довольно-таки  грубо),  покатил  вниз.  Дорога   здесь  представляет   собой
серпантин, а кое-где проходит над обрывами, так что приходится быть начеку и
все  время притормаживать в  опасных местах. Но на прямых  участках я мчался
так,  что  ветер  свистел в  ушах.  Встречавшиеся по  дороге местные  жители
застывали и смотрели мне вслед, разинув рот: до тех пор в этом районе еще не
было велосипедов.
     Так  я  доехал  до усадьбы Отто Шварца (через час  подошел и Мак-Нейл).
Этот замечательный человек попал  в Африку  совсем молодым, располагая очень
ограниченными   средствами.  В  настоящее   время   он  -  владелец   хорошо
оборудованного  предприятия  по  добыче слюды  и  образцовой  скотоводческой
фермы. И то, и другое появилось на обрывистых склонах Чинземы лишь благодаря
его настойчивости и трудолюбию. Не меньшего восхищения заслуживает и молодая
фрау  Шварц,  сумевшая организовать  уютный, вполне европейский  быт в самом
сердце диких африканских гор.
     Отдохнув  у  гостеприимных Шварцев,  мы тронулись  дальше  и  через три
перехода  достигли  Кисаки. Дичи в пути мы видели очень мало, за исключением
носорогов.
     29 января, охотясь  в  окрестностях  форта, мы добыли двух слонов;  это
были  старые  самцы. Предварительно мне удалось  сфотографировать  одного из
них,  подобравшись  к  животному  примерно  на пятьдесят шагов. Слон  снят в
момент,  когда  он,  опустившись  на  колени,  выкапывает  бивнями  какой-то
съедобный корень.
     Решив   продолжить    охоту,   совмещая   ее,    по    возможности,   с
фотографированием,  Мак-Нейл  и  я   перешли  в  окрестности  озера  Утунги,
известного   обилием   всех  видов  дичи.   Эти   места   очень   напоминали
Уссангу-Ньику. Правда, здесь не было  жирафов, зато  бродили  большие  стада
гну, которые отсутствуют в Уссанге.
     В районе Утунги я  обнаружил новый вид гну, отличающийся от двух других
(белобородого  и белохвостого)  очень  странной,  резко  выделенной  светлой
полосой поперек  носа; издали  кажется, что  морда животного  обвязана белым
ремешком. Мне показалось, что гну данного вида немного  меньше обычных. Судя
по  всему,  стада этих  необычных антилоп сосредоточены в одном ограниченном
районе, в северной части бассейна Руфиджи.
     Озеро   Утунги   оказалось   таким   привлекательным,   что  мы  решили
обосноваться  на  берегу хотя  бы  несколько дней; так  появился наш  третий
лагерь.
     11 февраля,  незадолго  до захода солнца, мы догнали еще  одно стадо, и
мне удалось сделать  хороший снимок  одного  из слонов, который вслед за тем
пал от пули Мак-Нейла.
     Вернувшись в Мкалинзо, мы сразу  же  узнали от местных жителей приятную
новость - слоны стоят на северном берегу Руахи.
     22 февраля - памятная дата в моей охотничьей  летописи. В тот день, идя
по свежим следам, мы увидели трех могучих самцов; они стояли в  густом лесу,
предаваясь в  тени послеобеденному  отдыху. Подобравшись с  камерой шагов на
двадцать,  я приготовился сделать чудесный  снимок, и в  этот момент мы были
замечены. Слоны развернулись  к  нам; медлить не следовало,  и наши винтовки
прогремели почти одновременно. После выстрелов два слона - они были ранены -
остались  на месте, а третий быстро  отступил и скрылся  в  зарослях. Однако
через минуту  он вернулся, чтобы помочь своим друзьям,  попавшим в беду! Мне
не раз приходилось видеть примеры взаимопомощи у различных животных, но  все
это  не  идет  ни  в  какое  сравнение  с той  благородной дружбой,  которая
связывала  умных и  смелых  толстокожих гигантов. Нельзя  было без  волнения
видеть,  как  слон, пренебрегая  собственным  спасением, старался  вызволить
раненных. Поддерживая плечом то одного, то другого и  осторожно  подталкивая
бивнями,  он  пытался увести  их в чащу леса,  и ему удалось бы это сделать,
если бы новые выстрелы не заставили его вспомнить о собственной жизни.  Слон
снова успел отступить под защиту деревьев.
     - "Присмотри за ним!" -  крикнул я вслед  Мак-Нейлу; у нас с Лонгомой в
тот момент хватало забот с двумя первыми слонами.
     Последовавшие   события  до   сих  пор  стоят  у   меня   в   памяти  с
фотографической  точностью. Оба  раненных  слона, как по  команде, рванулись
вперед, в атаку. Лонгома издал пронзительный боевой клич своего племени, и я
от возбуждения присоединился  к  нему. Позабыв  об опасности,  мы  двинулись
навстречу  нашим  противникам, крича, стреляя, передергивая затворы  и снова
стреляя. Пули  крупнокалиберных винтовок сделали свое дело - один  за другим
слоны рухнули на землю. Они лежали рядом, так же, как шли в бой.
     Вскоре вернулся Мак-Нейл,  добивший третьего слона. Мы вполне  отдавали
должное мужеству животного  - редкий человек способен поступить так, как он.
Но и нам было, чем гордиться.  Мы обменялись рукопожатием  и поздравили друг
друга с победой. Этот день навсегда запомнился нам обоим.
     Дела звали нас в Дар-эс-Салам, и мы решили, продолжая охоту, постепенно
двигаться на северо-восток, чтобы совместить приятное с полезным.
     Возле селения  Бехобехо мне  удалось с  камерой в руках подобраться  на
двенадцать шагов к  большому слону. Опасности я, в общем-то, не подвергался,
т.к.  находился  под  прикрытием винтовок  Мак-Нейла  и  Лонгомы. Но  снимок
получился  очень  впечатляющий: слон  стоит в настороженной  позе, расправив
уши, и заполняет почти весь объектив.
     Судя  по карте, мы находились сравнительно недалеко от железной дороги.
Решив выиграть несколько  дней, мы пошли  напрямик, по компасу,  рассчитывая
через двое суток быть на станции.
     Не знаю, кто составлял эту карту; во всяком случае, когда мы, усталые и
насквозь промокшие - сезон дождей был  в разгаре -  притащились в Кипенделу,
выяснилось,  что  сведения,  почерпнутые из карты, более  оптимистичны,  чем
верны:  до  железной  дороги  оставался еще  целый переход.  Чертыхаясь,  мы
тронулись дальше, пересекли реку Чиредире как раз в том месте, где по мнению
картографов,  находится железнодорожный  мост,  и  через несколько  часов  с
великим  трудом  достигли, наконец,  свое  цели. Доехав  в  Дар-эс-Салам, мы
быстро  уладили все дела,  передохнули  пару дней  и вернулись в  Кисаки,  а
оттуда -  в  наш  лагерь возле Мкалинзо. Мы отыскали  его  не сразу  - после
дождей вся  местность покрылась  такими плотными зарослями "слоновой травы",
успевшей  вымахать  до  полутора метров,  что  невозможно было  различить ни
старых троп, ни других примет.
     Свежая  зелень  вдоль берегов  привлекла  в  долину  великое  множество
разнообразной  дичи.  В  радиусе  трех-четырех  миль  от  лагеря  собрались,
кажется,   все  представители  восточноафриканской  фауны  -  от  карликовой
антилопы  до  слона. Правда, животные держались  настороже,  т.к. здесь  уже
немало поохотились асари из правительственной топографической экспедиции.
     В  начале мая  пришло  радостное  известие  - из  Каронги  возвращается
Хэмминг, и мы с Мак-Нейлом отправились ему навстречу.
     По  дороге  мы остановились передохнуть и покурить  возле  ручья. Через
несколько   минут   беседу  прервало  появление  стаи  диких   собак  -  они
преследовали  водяного  козла.  Увидев  людей, собаки  сразу  же забыли  про
антилопу и окружили наш привал.  Они носились по кругу,  завывая и отрывисто
лая, некоторые от возбуждения становились на  задние лапы. Надо сказать, что
эти неутомимые черно пегие-звери, если их много - а они бегают только стаями
- могут представлять опасность и для человека, мне приходилось слышать об их
нападениях на туземцев. Но сегодня собаки просчитались. Пора было трогаться,
и  я прекратил осаду выстрелом из 8-мм "маузера". Стая разбежалась. Когда мы
отошли на несколько  сотен  метров,  я  оглянулся  и  увидел, что собаки уже
пируют над своим убитым собратом.
     Встретившись  с  Хэммингом,   мы  возвратились  в  Мкалинзо,  все  трое
радостные и  счастливые. Когда друзья  после долгой  разлуки  встречаются  в
буше,  у каждого  есть куча новостей, которыми хочется поскорее поделиться с
остальными. В жизни  Африки очень  важную роль  играют слухи, и  мы  всласть
позабавились   рассказывая   друг   другу  самые  причудливые  версии  наших
приключений. Так Хэмминг  поведал две душераздирающие  истории,  в одной  из
которых  Мак-Нейл  погиб, а  в другой мы оба, Мак-Нейл и я,  уже не помню за
какие грехи, были доставлены в  Дар-эс-Салам в цепях,  скованные  по рукам и
ногам.
     Вечером мы сидели за праздничным ужином у лагерного костра. Луна сияла,
так,  что  на нее больно было  смотреть. В  черном небе мерцали  африканские
звезды  - в тропиках  они кажутся более далекими, чем на  Севере.  А  здесь,
внизу,  потрескивали угли в костре, из трубы граммофона  звучали уже забытые
нами европейские мелодии. Бегемоты плескались  в реке, и  со стороны деревни
доносился вой одинокой гиены, искавшей поживы.
     Посреди лагеря - большой баобаб. Его  скрученные ветви, озаренные снизу
пламенем костра, четко вырисовываются на фоне ночного неба. У огня, на голой
земле,  лежат носильщики.  Они  ничем  не укрыты, лишь под  головами у  иных
подстелены небольшие тряпицы. Устав  за день, люди крепко спят после сытного
ужина. Временами кто-нибудь из них стонет и ворочается во сне - должно  быть
перебрал жаренной козлятины. Оба боя  тоже  устали. Один  тихо обращается ко
мне: - "Пластинки кончились, господин" - и слышит в ответ: - "Энла лала (иди
спать)".
     А три охотникка еще долго не  могут растаться. Снова и снова начинаются
рассказы про  общих знакомых,  попадавших  в  трудные переделки;  о  грязных
слонаах, чьи бивни уже не раз обагрялсь  человеческой кровью,  пока  пуля не
обрывала их жизнь; о хитроумных и смелых чернокожих вождях. Наконец, зевая и
потягиваясь, кто-то произносит:
     - "Ну ладно, детки, пора и на отдых, уже три часа".
     Мы расходимся  по палаткам. От реки  тянет свежестью. Такие  вот вечера
создают то,  что называется  "любовь к  Африке".  Это неточное  выражение  -
трудно передать словами чувство единения  с Великим Черным Континентом и  со
всеми его обитателями, двуногими и четвероногими.
     Хэмминг привез мне  новое ружье  600-го  калибра. Это  была безкурковая
нарезная  винтовка с экстрактором[4]. Ствол был  на 2  дюйма длиннее,  чем у
моей  старой  винтовки,  а  вес  на 2  фунта  меньше.  Мне конечно  хотелось
попробовать новое оружие в  деле,  и поскольку Хэмминг  должен был спешить в
Дар-эс-Салам, я предложил сопроводить  его. Мы решили идти напрямик от Руахи
к форту Кисаки через горы Муа,  ориентируясь  по компасу и не  придерживаясь
караванных троп.
     Перейдя  реку,  мы тронулись  в путь,  и не  прошло и  часа,  как  наше
внимание привлекло большое черное тело на поляне неподалеку. Животное такого
размера и облика могло быть  только носорогом. Однако,  подойдя ближе,  мы с
удивлением убедились, что перед нами одинокий  бегемот: трудно было  понять,
что  заставило его  уйти за  три километра от реки  и  обосноваться  посреди
горной поляны, в луже глубиной около  дюйма.  Наша ошибка  объяснилась еще и
тем,  что носорогов вокруг  бродило множество:  как  то  раз  в  поле зрения
находилось  одновременно 11 штук - а ведь  носороги, в отличие от слонов, не
собираются в стада.
     Там, в горах Муа мне удалось испытать новую винтовку. Мы как раз хотели
заняться  устройством лагеря,  когда  носорог  выскочил  из  густой травы  в
двадцати  шагах  от  каравана.  Ружье  было  у меня в руках,  и  нам как раз
требовалось мясо. После выстрела носорог метнулся в сторону и исчез из виду,
но  через несколько секунд появился еще один.  Я снова выстрелил и он рухнул
наземь,  перевернулся  на  спину и замер. Тут  же  из травы опять высунулась
голова носорога - как я думал, первого, который был  ранен. Снова выстрел, и
зверь  упал, издав  громкий  звук,  средний  между  визгом  и храпом.  Через
несколько  минут, когда  подошли носильщики,  выяснилось,  что все  три пули
достались разным животным: первый носорог,  убитый наповал, лежал в  десятке
метров.
     На следующий день я прибавил к своим  трофеям взрослого слона, добытого
почти  с  такой же  легкостью.  В общем, новым ружьем можно  было гордиться:
далеко не все винтовки 600-го калибра обладают такой силой и точностью боя.
     Переход через горы  Муа  мы  совершили  без проводника, пользуясь  лишь
компасом и следуя по слоновьим  тропам;  насколько я знаю,  мы стали первыми
европейцами, сумевшими самостоятельно перейти от Руахи до Дар-эс-Салама. Моя
следующая - и последняя - экспедиция в  Восточной Африке продолжалась  почти
полгода, с июня по  начало  ноября.  Я не буду  подробно описывать  весь ход
путешествия, а остановлюсь лишь на наиболее интересных и ярких моментах.
     Мне не хотелось полностью  отказываться от охоты на слонов, и  в то  же
время я чувствовал себя  в долгу перед  животным миром Африки. В  итоге было
решено  прекратить   целенаправленное  преследование  толстокожих;  если  же
встречи будут происходить по  инициативе слонов,  то можно  считать это моим
охотничьим счастьем и действовать соответственно.
     Первое  время  я провел на берегах Руахи. Однажды вечером  мне пришлось
подстрелить  бегемота - люди нуждались  в свежем мясе. Слуги вытащили его на
мелкководье и  начали разделывать, но наступившая темнота помешала закончить
работу,  и  они  вернулись в лагерь,  оставив тушу  в воде. Разумеется  этим
воспользовались  крокодилы, привлеченные запахом крови. Всю  ночь мы слышали
звуки пиршества и сопровождавшей его ожесточенной грызни.
     Около  полуночи  к реке  пришли львы  -  как  показали следы  -  четыре
взрослых  самца. Примерно  в сотне метров  от  лагеря  они  решили  заняться
хоровым пением, и моя палатка дрожала от громовых раскатов их рева, как лист
на  ветру. Наутро, осмотрев следы, я увидел, что львы, по крайней мере, двое
из них,  вошли в воду и основательно потрудились над тушей бегемота. Неужели
львы  и  крокодилы  мирно  участвовали  в общей  трапезе?  Мне  было  трудно
представить такую картину, и я бы дорого заплатил, чтобы все это  увидеть; о
том, чтобы  сделать снимок, я не смел и мечтать. Но, к сожалению,  безлунные
ночи исключали возможность наблюдения.
     Вскоре  ко мне присоединился г.  Фридлендер,  и мы перенесли  лагерь на
берег  Руфиджи; на  другой  стороне реки находилось  селение  вождя  Мкамбы.
Вскоре после нашего прибытия там разыгралась трагикомическая история в чисто
африканском духе.
     В  деревне  наварили  несколько  бочек  помбе,  и  к ночи  все  мужское
население  пришло в  весьма приподнятое  настроение; начались  танцы.  Мы  в
лагере  уже  засыпали под  однотонный шорох тростника, когда со стороны реки
донесся ужасный вопль,  затем еще  и еще! Мы  схватили  ружья и  поспешили к
реке,  думая,  что  среди танцоров появился  голодный  лев.  Оказалось,  что
несколько человек, и среди них  сам Мкамба, отправились  за водой. В  Африке
даже  малые дети хорошо знают, как проворны  крокодилы и какими дерзкими они
становятся по ночам, но в данном случае мысль об опасности утонула в пиве.
     Последствия не замедлили сказаться: первого, кто хотел зачерпнуть воды,
крокодил схватил за руку. Услышав отчаянный крик, второй человек бросился на
помощь; выпустив первого пострадавшего, ящер  вцепился в новую добычу. Вождь
Мкамба, как он ни был  пьян, проявил себя храбрым человеком: видя, что  двое
его  подданных  барахтаются в  реке, крича  и  истекая  кровью,  он  пытался
вытащить их  на  берег.  Но  увы! Проклятый крокодил,  видимо, никак  не мог
решить, кто из них троих ему больше  по  вкусу -  и цапнул вождя за то самое
место, которое не принято упоминать в обществе. Тем не менее израненные люди
все же сумели выбраться на берег. Каким образом ни один из них не был утащен
на дно, остается для меня загадкой  и по сей день; видно  Бог  действительно
бережет пьяниц.
     На   следующее  утро,  перейдя  реку,  мы  занялись  пострадавшими.  Их
состояние было ужасно: у одного начисто откушены  четыре  пальца на  руке, у
другого  изодрано в  клочья и буквально размочалено все  предплечье. К своим
ранам  они  отнеслись со  свойственным неграм апатичным  равнодушием,  в них
набилась  грязь, еще немного -  и началось бы нагноение. Я промыл, очистил и
перевязал  страшные следы крокодильих  зубов  и  затем занялся  вождем. Надо
сказать, что он переживал свою рану более эмоционально, чем остальные, и все
время возмущался, что им занимаются не в  первую  очередь.  Когда  перевязка
закончилась,  вождь,  видимо полагая, что я  изнемогаю  от благодарности  за
оказанную мне честь, попросил сделать ему какой-нибудь подарок.
     Похоже, что в селении Мкамбы вообще был сильно развит дух простодушного
стяжательства. Так, человек,  пришедший утром в лагерь звать нас на помощь и
затем проводивший обратно - мы еще не знали бродов в этом  месте  Руфиджи  -
потребовал  у  меня  плату за свои труды. Я  расплатился с ним,  но  не  тем
способом, каким  ему хотелось, и  наш провожатый удрал в деревню, держась за
щеку.
     К  моему удивлению, все участники  ночного побоища  поправились. Я  был
почти  уверен,  что  им не миновать  заражения крови,  но когда  через  пару
месяцев вернулся  в эти края,  застал Мкамбу и  его  собутыльников  в добром
здравии.
     Через несколько дней в лагерь прибыл  Мак-Нейл. Фридлендер отправился в
низовья Руфиджи, а мы решили  перебраться к  Лухембело - одному  из притоков
Руахи. Наш новый лагерь расположился у деревни вождя Мбатанги.
     Первые известия, которые мы здесь услышали, касались  леопарда-людоеда.
Страшный зверь навел ужас на всю округу, и многие  селения опустели - жители
бежали от  "пятнистой смерти". Уже  девять человек из деревни  Мбатанги были
убиты  леопардом.  Как  сейчас вижу старого вождя; сидя  на корточках  перед
хижиной он рассказывал:
     - "Бвана, леопард  очень, очень свиреп. Он лежит в засаде  у тропы,  по
которой женщины идут вечером  за водой,  и  когда видит, что их  не охраняет
вооруженный мужчина, прыгает сзади на  одну из них  и  хватает  ее. Если  же
кто-нибудь из  охотников сопровождает  женщин, зверь  не нападает.  Однажды,
леопард обознался: не заметив копья, он прыгнул на моего сына, вот на этого,
и уже вонзил в него зубы, но тут увидел, что  это мужчина, соскочил на землю
и убежал, хотя мой сын не  успел ударить его копьем". Парень,  о котором шла
речь,  стоял  рядом. Четыре страшных шрама  -  память  о  клыках  леопарда -
тянулись по его плечу и спине, подтверждая правдивость рассказа.
     - "Бвана, мы перепробовали все виды ловушек" - продолжал старик.
     - "Но зверь хитер, он не попадался ни разу".
     Я  попросил показать мне тропы, по которым  леопард  ходит  чаще всего.
Оказалось, что он почти всегда пользуется одной и  той же дорогой - высохшим
руслом маленькой речушки.  В  моем багаже имелся большой стальной  капкан, и
случай был самый  подходящий. Я установил капкан в русле, тщательно присыпал
его песком, положил сверху приманку и ушел,  заравнивая собственные следы. И
уже на второй день страшный  "чуи"  попал в ловушку. Это оказалась маленькая
старая  самка. Все  когти старой  дамы были стерты почти до  основания,  а в
пасти нехватало многих зубов.
     По случаю поимки леопарда в деревне устроили большой праздник.  Тропы в
джунглях вновь  стали безопасными, и Мбатанга разослал  по всем направлениям
гонцов  с радостной  вестью. Не  прошло и недели, как  в  покинутые  селения
вернулись жители.
     3 августа мы  с Мак-Нейлом  убили слона. Часть  мяса  взяли наши  люди,
часть  жители  деревни, но не меньше тонны оставалось на месте и должно было
стать  добычей хищных  зверей и птиц. По предложению Мак-Нейла  мы поставили
капкан  возле разлагающейся  туши,  ограничив подходы  колючим  кустарником.
Яростный визг и вопли, раздавшиеся около полуночи, известили нас, что капкан
сработал.  Мы напряженно  прислушивались,  пытаясь определить, кого поймали.
Мак-Нейл  считал,  что  это  лесная  свинья   -  они  при  случае  не  прочь
полакомиться  падалью; я  же думал,  что в капкан попалась  гиена.  Осталось
пойти и проверить, кто из нас прав. Тем временем звуки прекратились.
     Сделав  факелы  из  сухой  травы,  мы  отправились  к туше,  но даже  с
расстояния  в  несколько  метров не  могли разглядеть  свою добычу. Животное
вместе с капканом спряталось в  колючих  кустарниках,  которыми  мы завалили
останки слона,  и  прыгающий свет  факелов, хотя и придавал нам уверенность,
мало помогал  зрению. Мак-Нейл  продолжал  уверять,  что мы  поймали  лесную
свинью,  и даже  говорил, что  уже видит в кустах  ее белое брюхо.  Я сделал
несколько шагов вперед, услышал  легкий шорох, затем характерный  кашель - и
спас  свою жизнь  лишь прыжком в  сторону, побившим все прежние  рекорды: на
меня кинулся огромный леопард.
     Когда рассвело, мы вернулись с камерой и сделали несколько великолепных
снимков; особенно удался тот, где леопард рычит на стоящего неподалеку негра
(в  кадре  его не видно). Застрелив зверя, мы  увидели,  что капкан захватил
лишь два пальца левой передней лапы.
     На следующую ночь  в капкан  угодила большая  гиена,  но сумела удрать,
оставив в  железных  челюстях  переднюю лапу.  Мне  рассказывали, что бывали
случаи поимки трехногих гиен. Видно, даже потеря одной  конечности не делает
их более  осторожными.  Надо  заметить, что  гиены  вообще относятся к своим
лапам  со  спартанским  пренебрежением  и  почти  всегда, попав  в  ловушку,
предпочитают  отгрызть  одну,  чтобы  спасти остальные три. Львы и  леопарды
никогда не поступают подобным образом.
     Все  притоки Руахи и Руфиджи пересыхают в сухой сезон, так что в руслах
рек остаются лишь  отдельные ямы с водой, и  к этим ямам на водопой сходятся
все обитатели джунглей. Здесь можно встретить любую дичь, кроме слонов - они
сами роют  себе  колодцы. Для этого слон  опускается на колени  и разрыхляет
землю бивнями, а  затем вычерпывает ее хоботом.  Работа  ведется до тех пор,
пока  в  углубление  не  начнет  поступать грунтовая  вода. Готовые  колодцы
достигают  метровой   глубины.  Такое   удивительное  поведение  толстокожих
объясняется,  конечно, не  прихотью,  а здравым смыслом.  Дело в том, что  в
засушливый  период  естественные  водоемы  - ямы  и  пруды  -  кишат  всякой
живностью: мелкой  рыбешкой,  лягушками и,  что  особенно опасно для слонов,
пиявками. Набирая воду в одной  из ям, слон  неминуемо  прихватит  несколько
кровопийц;  присосавшись  к   хоботу  изнутри,   они   обрекут  животное  на
невыносимые  муки.  Обезумев от  боли,  слон  колотит  хоботом  по деревьям,
нередко  до тех пор, пока  не оторвет его напрочь. Лишившись  этого жизненно
необходимого  для  него органа, животное  почти всегда погибает. Аналогичные
причины заставляют слонов бежать перед армиями сиафу - странствующих красных
муравьев.
     Здесь  было  очень много  буйволов.  Во  время охотничьих  прогулок  по
окрестностям  я часто встречал их -  то  поодиночке, то небольшими группами.
Однако, к счастью для буйволов, наш  лагерь в то время не нуждался в мясе, и
мы мирно расходились в разные стороны.
     Раньше я видел такое скопление этих  могучих зверей только в Анголе и в
районе озера  Бангвеоло.  Там, в деревне  Ассани,  мы однажды утром заметили
целое  стадо  буйволов,  которые  преспокойно  паслись  в  саду.  При  нашем
приближении животные,  не  торопясь,  двинулись прочь  и скрылись  в  густом
кустарнике.  Я последовал за  ними. Неожиданно  на тропу в двадцати шагах от
меня вышел старый бык, повернулся и замер в угрожающей позе. Я поднял ружье.
Буйвол опустил голову, готовясь к  молниеносной атаке, но 8мм  пуля  ударила
его  в  основание шеи.  Пробежав  несколько шагов, бык  свалился  и,  хрипло
заревев, испустил дух.
     В середине августа Мак-Нейл возвратился в  Мкалинзо,  чтобы упаковать и
отправить к побережью собранную им зоологическую коллекцию. В это же время в
лагерь  прибыл г.Энгель,  и  мы  вместе  с  ним  отправились на  Улангу.  Во
избежание недоразумений следует пояснить, что  в данном  случае одна и та же
река носит  разные названия на разных  участках:  от верховьев  до слияния с
Лувегу - Уланга, а дальше, до впадения в океан - Руфиджи.
     Мы разбили лагерь у деревни Рупия, и уже на  следующий  день разведчики
из местных жителей принесли радостную весть: они собственными глазами видели
стада слонов на небольшом острове посреди реки. Энгель остался в лагере, а я
вскочил на велосипед и  помчался  к берегу, где  поджидала  большая  лодка с
гребцами. Через  час  мы  высадились  на  острове.  Он был  покрыт густейшей
растительностью,  и  все  -  от деревьев до  слоновой травы - плотно заплели
вьюнки.  Эти  тропические эпифиты  с  виду  напоминают европейские  бобы, но
далеко не  столь  безобидны.  Созревшие  плоды легко  отрываются  и  покрыты
тонкими жесткими волосками, которые  впиваются в  кожу и жгут  хуже крапивы.
При расчесывании зуд только усиливается;  единственное спасение  - вода.  Мы
шли сквозь  сплошные заросли по оставленному  слонами  туннелю, и все вокруг
было  густо усеяно жгучими плодами проклятых вьюнков, так что трудно описать
выпавшие нам  мучения. Мне приходилось особенно туго - я был, как  обычно, в
шортах и рубашке с короткими рукавами.
     Когда   мы  добрались  до  слонов,  ветер  уже  известил   их  о  нашем
присутствии, и животные заняли  круговую оборону.  С  какой бы стороны  я ни
подкрадывался  к  стаду, везде оказывалось одно и то же:  из  зелени  серыми
башнями поднимались могучие  головы с огромными настороженными ушами.  Здесь
было пять животных, все -  взрослые самцы. Стрелять слону в лоб рискованно -
даже  крупнокалиберная  пуля  нередко  рикошетирует.  Я  решил забраться  на
дерево, и  мне  удалось  беспрепятственно  осуществить этот  замысел.  Стадо
находилось не более чем в шестидесяти шагах, и  все слоны были видны как  на
ладони; лишь два из них обладали массивными полновесными бивнями.
     Раньше  я  всегда относился с  предубеждением  к  стрельбе  с деревьев.
Во-первых,  сверху  труднее поразить  убойные  места,  а  во-вторых,  отдача
тяжелого ружья может сбросить охотника на  землю - мне приходилось слышать о
таких случаях. Но сейчас  выбирать не приходилось.  Устроившись поудобнее, я
изо всех  сил обхватил  ногами  толстый сук и  поднял  винтовку. Грянуло два
выстрела,  и  оба старых слона один за другим рухнули на колени;  остальные,
труся, бросились  бежать в разные стороны.  Прицел оказался настолько точен,
что мне не пришлось больше тратить ни одной пули.
     Вернувшись в деревню, я велел людям дождаться, пока три уцелевших слона
уйдут с острова,  и  затем  отправляться за мясом. Скоро по  реке потянулись
флотилии лодок.
     Поголовье   бегемотов  на  берегах   Уланги  не  достигает  и  половины
количества, виденного  мной на Руахе; об  этом позаботилась  топографическая
экспедиция.  Места  ее  стоянок были легко определимы  по грудам  бегемотьих
черепов с выломанными клыками.
     Двигаясь  вдоль реки, мы  дошли до форта Маханге, сооруженного в 1899г.
Здесь  нас ожидал  очень  приятный  сюрприз. Дело в том, что в  окрестностях
форта - он расположен на гребне узкого горного  хребта - прекрасно вызревают
европейские  овощи, и  благодаря любезности  лейтенанта Зиделя  мы ежедневно
получали к столу несколько огромных кочанов чудесной капусты.
     С большим  сожалением расставшись с этим  гастрономическим  оазисом, мы
отправились  дальше, к большому селению Ифакара, раскинувшемуся на  берегу в
окружении полей и садов. Это необычайно плодородная область. Здесь прекрасно
растет  все  - овощи, фрукты,  рис,  не  говоря уже о  бананах  и  кокосовых
пальмах.
     В районе  Ифакары  было много слонов - их  всегда  привлекают банановые
рощи.  Взгляд  толстокожих  на  пищевую   ценность   бананов  противоположен
человеческому:  слонам  больше всего нравятся  сладковатые  корни  растения.
Поскольку в этой местности уже давно никто не охотился, животные стали очень
дерзкими, особенно по ночам. Нередко слоны приходили на  банановые плантации
даже во время  деревенских  праздников  и преспокойно  кормились, не обращая
внимания  на бой барабанов, огонь и  людские голоса в  сотне метров от  них.
Выдергивая молодые  деревца (хотя  банан -  это,  собственно,  не дерево,  а
трава),  гиганты лакомились  сочными корнями;  не обходили  они  вниманием и
сладкий картофель  -  обнаружив посадки, слоны  вспахивали  грядки  бивнями,
затем подбирали клубни и угощались, аккуратно стряхнув налипшую землю.
     Жители  Ифакары  обрадовались  нашему приходу и просили о помощи,  ведь
если не удастся отвадить слонов,  урожай обречен. Вечером, отослав в деревню
всех  людей, кроме оруженосцев, мы с Энгелем расположились в банановой роще.
После ужина прилегли  на походные кровати, поставив в изголовье ружья; мушки
ружей  были  заранее обернуты блестящим белым  коленкором.  Это должно  было
облегчить стрельбу при лунном свете.  Конечно,  в  темноте  невозможно точно
прицелиться, но  все  же такое ухищрение позволяло хоть  как-то пользоваться
прицелом.
     Днем мы организовали цепочку  наблюдательных постов  вокруг  деревни, и
первому,  кто  сообщит  о приближении  слонов, был  обещан  "бакшиш".  Такая
система  уже  не раз доказала  свою  эффективность,  и теперь нам оставалось
только курить и ждать.
     Около  9  часов послышались  быстрые шаги и  из темноты  возник один из
наших разведчиков.
     - Бвана, слоны близко, они еще  не вышли из  леса, но мы  слышим треск.
Вам  лучше побыть здесь еще  немного - когда мы увидим, куда  они  пошли,  я
прибегу и скажу вам.
     Я поблагодарил парнишку, спросил его имя, чтобы утром вручить обещанную
премию, и он помчался обратно.
     Снова  потянулись минуты  ожидания. Мы  напряженно  прислушивались; оба
волновались,  и  разговор не  клеился. Даже треск уголька в костре заставлял
вздрагивать  -  чудилось,  что  это  хрустнула  ветка  под  тяжестью  серого
исполина. Но вот  наконец  явственный топот босых ног по тропинке,  и до нас
донесся шепот:
     - Бвана, можно идти.
     Мы  схватили  винтовки  и,   соблюдая   полную  тишину,   двинулись  за
проводником. Все  вокруг -  рощи,  сжатые  поля,  пустые хижины  -  казалось
призрачным и нереальным в свете луны; расстояния  искажались, и это  внушало
дополнительные опасения.
     Вскоре мы  вышли в высокую траву;  длинные  узкие  листья смыкались над
головой, закрывая звезды. Видимость не превышала метра, и у всех была одна и
та же мысль: что будет, если стебли внезапно раздвинутся  и прямо перед нами
встанет огромный противник, готовый к бою? Не один я вздохнул с облегчением,
выйдя на открытое пространство.
     Мы остановились возле маленькой брошенной деревушки на краю поля. Через
несколько минут со стороны травяных зарослей донесся мерный, негромкий шорох
- это шли  слоны, но  мы их не видели. Животные так и не  показались - то ли
почуяли людей,  то  ли отправились пастись в другое место.  Тихо ругаясь, мы
вернулись в свою рощу и одетые улеглись на кроватях.
     - Ну, сегодня они уже не  придут, - со вздохом заметил Энгель, на что я
ответил:
     - Иншаллах! - и вскоре заснул.
     Около  полуночи меня  разбудили  взволнованные приглушенные  голоса;  я
уловил  неоднократно  повторявшееся  слово  "тембо".  Так  и  есть  -  слоны
появились вновь, теперь с другой стороны, и уже занялись бананами. Сообщение
принес  гонец со  сторожевого  поста  в соседней  роще.  Протирая глаза,  мы
поспешили за  ним. К счастью,  в  этот  раз путь шел  по открытой местности.
Приблизившись к плантациям, мы остановились. Вокруг было тихо. Подозвав двух
местных жителей, знавших  тут каждую кочку,  я  велел им  обойти рощу  чтобы
проверить, не ушли ли слоны. Крадучись, люди  пошли вперед и скоро исчезли в
тени деревьев.
     Поднимался свежий ночной ветерок, и мы начали мерзнуть, да и  усталость
брала свое. Было уже ясно, что животные успели уйти дальше. Когда  на другом
конце поля на  миг  послышался  шорох  сухих  кукурузных  стеблей, я  шепнул
Энгелю, что наши разведчики возвращаются несолоно хлебавши.
     И в тот же миг -  я с  трудом верил своим  глазам, таким  невероятным и
захватывающим оказалось это зрелище  -  на  серебристом  фоне жнивья  возник
огромный черный силуэт.  Лунный свет струился  по длинным изогнутым  бивням.
Один  за другим, бесшумно, как призраки, шли за вожаком по полю  еще  четыре
слона. Они направлялись к нам.
     Мы  кинулись  в  сторону и укрылись за покосившейся плетеной изгородью,
где и притаились, стараясь не издавать ни звука. Одним движением хобота слон
мог бы смести наше хлипкое прикрытие и нас вместе с ним.
     Дойдя  до  места,  где  мы  только  что   были,   слоны   остановились,
почувствовав  запах людей. Мы  сидели в десяти метрах со вскинутыми ружьями,
но я не хотел стрелять, поскольку животные  стояли слишком тесной группой, и
большой слон  был закрыт от меня другим, поменьше. Но вот вожак  сделал  шаг
вперед, и  в ночной  тишине  прогремели два  выстрела. Слоны  повернулись  и
отступили в тень, скрывшись  между бананами. Прошла  томительно  напряженная
минута.  Я  думал, что  раненный  вожак собирает силы  для  атаки  и  сейчас
старается поточнее определить наше местонахождение. Однако я  ошибся. Старый
самец  пересек  рощу  и вновь  вышел  на поле; вновь на фоне неправдоподобно
огромного черного  тела сверкнули в лунном свете белые бивни. Мы  опять дали
залп, и слон, по-прежнему безмолвно(беззвучно), опустился  на землю и больше
не шевелился.
     Так  я убил своего последнего  слона в Восточной  Африке. Это произошло
ночью 1 октября 1909г., в 12 часов 40 минут.
     Мы провели в  Ифакаре еще  несколько дней - не хотелось расставаться  с
этим краем, "текущим молоком и медом"  без всякого  преувеличения.  Давно мы
так не роскошествовали. Здесь было  все: бананы и ананасы, папайи и гуайявы,
гранаты, апельсины  и  кокосовые  орехи.  Стоило лишь протянуть  руку, чтобы
сорвать  приглянувшийся  плод. А воды Уланги изобиловали рыбой, и для многих
жителей рыболовство издавна было основным  источником  существования. Каждый
день нам приносили  "мбереге" -  большущую  серебристую  рыбину, похожую  на
карпа, с удивительно тонким и нежным вкусом.
     Все же надо было возвращаться на побережье, и мы пошли, не торопясь, по
течению реки. Стада антилоп по-прежнему бродили по берегам, а за травоядными
следовали хищники.
     На  Уланге я убил  своего первого и единственного льва.  Это был весьма
крупный экземпляр, правда, к сожалению, с не очень большой гривой.
     Лев  только что  загрыз  бородавочника, и довольное ворчание выдало мне
его  присутствие. Первым выстрелом  я ранил  его в плечо. Он упал, но тут же
вскочил и бросился  ко мне; когда нас разделяло около двадцати метров, зверь
прыгнул.  Я отчетливо видел огромные когти на вытянутых вперед могучих лапах
с  растопыренными  пальцами. Но  лев поспешил с первым  прыжком - расстояние
было слишком  велико. Прежде  чем  он  успел  сделать  второй,  тяжелая пуля
ударила его в нижнюю челюсть и навылет прошла через голову.
     Мы  миновали  заброшенный  пост Уланга.  Он уже почти  развалился, и  в
целости было только кладбище. Здесь в течение года умерло пять европейцев из
шести,  составлявших первоначальный персонал;  всех  их  скосила  лихорадка.
Только  после  этого  администрация  пришла  к  выводу,  что  климат  данной
местности нездоров, и распорядилась закрыть пост.
     Вскоре я  опять встретился со  львами.  Наш  лагерь был у реки.  Кругом
расстилалась  ровная  высохшая  саванна,  и лишь неподалеку стояла небольшая
рощица - несколько мимоз и акаций среди высокой травы. Там находился пруд, и
к нему приходили на водопой антилопы, привлеченные тенью.
     Как-то в полдень я увидел двух животных, направлявшихся к этому оазису.
До  них было около  километра. В ярком  солнечном  свете они выглядели очень
большими и почти белыми, и я решил, что это канны. Однако взгляд  в  бинокль
убедил меня в  позорной ошибке  -  к группе деревьев  приближались два льва,
точнее говоря лев и львица, великолепные взрослые звери. Схватив винтовку, я
поспешил к пруду.
     Оазис  был  невелик,  и  в  течение  получаса  я, соблюдая  необходимую
осторожность,  несколько раз прошел  его из  конца в конец. Убедившись,  что
звери ушли, и досадуя на невезение, я вышел  из травы, собираясь вернуться в
лагерь. Взглянув в сторону палаток,  я увидел своего боя - он махал руками и
делал  какие-то  знаки,  явно  стараясь привлечь  мое  внимание  к  чему-то,
находящемуся позади  меня. Держа  палец на спусковом  крючке, я повернулся и
успел заметить обоих львов, уходивших в  противоположном направлении; вскоре
они  исчезли  в сухой  траве.  Оказывается,  мне  следовало  не  роптать,  а
благодарить судьбу - ведь я не раз проходил на расстоянии нескольких  метров
от зверей, не подозревая об их присутствии!
     В тот день мне вспомнились слова моего друга Веста: "Лев, если захочет,
может спрятаться за кием, брошенным на бильярдном  столе". Вест  знал, о чем
говорит - он был знаменитейшим охотником на львов во всей Родезии.
     Полон  противоречивых  переживаний, я  спустился к реке  и  еще  издали
услышал фырканье  и громкий плеск. К удивлению, это оказался  не бегемот,  а
слон - большой самец с прекрасными бивнями. У меня в руках был 8-мм "Маузер"
- ружье и патроны  600-го калибра остались в лагере. Теперь пришел мой черед
прибегнуть к языку  жестов. До лагеря было  не более  двухсот  метров, и как
только бой посмотрел на меня, я постарался показать  ему,  что здесь, рядом,
стоит  большой  слон.  Выглядело это,  надо  думать,  довольно  забавно,  но
сметливый парнишка  все понял и  через минуту бежал ко мне с  двустволкой  и
патронами. Тем  временем  слон  двинулся  к  противоположному  берегу,  а  я
приплясывал  от нетерпения  -  бежать навстречу бою не имело смысла, так как
при этом река исчезла бы из поля  зрения.  За несколько секунд до  того, как
ружье оказалось  у  меня  в руках,  слон  выпустил себе  на спину  последний
фонтан,  раз-другой  встряхнул  ушами  и вышел  из  воды.  Теперь  он  был в
безопасности  - на  той стороне  Уланги  начиналась  территория заповедника.
Прежде чем уйти в джунгли, слон глянул  на нас, и я мог бы поклясться, что в
его глазах  появилось  насмешливое выражение. Будь у меня  при себе хотя  бы
камера! Давно я так не ругался.
     На другой день я подстрелил носорога. В этот раз и камера, и ружье были
наготове,  и мне удалось  сделать  несколько  очень эффектных  снимков,  где
запечатлено разъяренное животное,  несущееся прямо  на объектив. К сожалению
последний, самый  крупный снимок вышел нечетким: у меня от волнения тряслись
руки.  Как потом выяснилось, носорог  находился в четырех  шагах от меня.  В
следующий  миг, бросив камеру, я отпрыгнул в сторону, и он  промчался  мимо.
Прежде чем толстокожий развернулся для новой атаки, я успел выстрелить.
     Теперь  мы  форсированным  маршем  двинулись  на восток,  к  побережью.
Единственный охотничий эпизод,  не связанный  с  обычной  доставкой мяса для
каравана, произошел возле  деревни Магони. На вечерней охоте я добыл коровью
антилопу и уже хотел возвращаться в лагерь, когда проводник  схватил меня за
руку  с взволнованными словами: "Куба  твига, бвана!" (Очень  большой жираф,
господин!).  Действительно, огромный жираф  возвышался недалеко  от  нас над
ровной поверхностью саванны; до него было около семи сотен метров.
     Раньше я нестрелял жирафов, но сейчас не смог справиться  с искушением,
и  мы, пригнувшись  побежали к животному. Нам удалось  приблизиться лишь  на
двести  метров  -  жираф  заметил нас и высоты своего роста  и стал  уходить
своеобразным, только  ему свойственным "замедленным  галопом". Я поднял свою
8-мм  винтовку,  и   первая  же  пуля   уложила  быка  наповал  -  еще  одно
доказательство того,  как  легко убить это прекрасное животное. Череп его  я
сохранил для коллекции, и впоследствии опытный музейный препаратор определил
по нему, что  такой гигантский  экземпляр  еще  никогда не попадал в Европу.
Попытки фотографировать жирафов не удались - животные были слишком чуткими и
обращались в бегство задолго до того, как я приближался на нужную дистанцию.
     Путешествие  подходило  к  концу. Мой велосипед развалился, и последние
двадцать километров до  станции  Куву  я проделал  пешком. Погрузка  в поезд
снаряжения и коллекций прошла без  осложнений, и на следующий день мы были в
Дар-Эс-Саламе.
     При виде океана во  мне с новой силой вспыхнула  тоска по родине - я не
был  в Германии уже  восемь  лет. Твердо  решив  вернуться в Европу, я купил
билет и взошел на палубу. Но  когда узкая полоска африканского берега  таяла
за кормой, у меня опять  тоскливо  сжалось сердце. Эта великая страна  стала
моей  второй родиной, и я понял, что  обязательно  снова  приеду сюда, снова
пойду  по караванным дорогам  в  буше, по  извилистым тропам в  джунглях, по
бескрайней саванне.
     Среди  людей и зверей  Черной Африки  прошла  моя молодость, двенадцать
чудесных лет, и они уже  никогда не станут мне чужими. Разрезая синюю  гладь
Индийского океана, пароход уносил меня на север, к Джибути  и Порт-Саиду, но
с каждым ударом винта крепла уверенность: я вернусь в Африку!

     ------------

     [1]  Знаменитый  английский охотник  и путешественник.  (<i>Здесь и  далее
прим. перев.</i>)

     [2] Букв.: "паровик", т.е. паровоз или пароход (<i>англ</i>.).

     [3] Маниок (маниока) - растение семейства эуфорбиевых, достигает высоты
2 м. В пищу  идут корни - плотные, мясистые, желтого цвета, длиной 30-70 см.
Они  содержат  много мучнистого  вещества, но  в свежем  виде ядовиты. Чтобы
удалить  ядовитый  млечный  сок,  их  вымачивают   несколько  суток  в  воде
(предварительно  размочалив), затем высушивают на  солнце.  Освобожденные от
яда корни растирают в муку между двумя большими камнями.

     [4] Экстрактор - устройство для автоматического выброса стреяных гильз.

     [5] Как будет угодно Всевышнему! (<i>араб</i>.).