уссия откусила от Франции аппетитный кусок - Эльзас и Лотарингию. Но в душе его звучат два голоса. Один талдычит: "Не надо войны - государство слишком много выиграет от этого". Другой приободряет мозжечок и мускулатуру: "Я переживаю совершенно новое для меня увлечение патриотизмом". А отсюда уже рукой подать до далеко идущих установок: "Как только проснется во мне чувство эллинизма, тотчас же оно становится агрессивным и превращается в борьбу против существующей культурой". У Фридриха Вильгельма Ницше будут довольно часто отмечаться колебания настроения, самочувствия, творческих интересов, но словно для обуздания неугомонной эксплозивности он выведет для себя некий поведенческий алгоритм, состоящий из семи парадигм: "Ты не должен ни любить, ни ненавидеть народ. Ты не должен заниматься политикой. Ты не должен быть ни богачом, ни нищим. Ты должен избегать пути знаменитых и сильных. Ты должен взять себе жену из другого народа. Своим друзьям ты должен поручить воспитание твоих детей. Ты не должен исполнять никаких церковных обрядов." К 1880 году Ницше по состоянию здоровья решил оставить кафедру, получив небольшую пенсию. Когда по вызову друзей к нему приехала сестра Лизбет Ницше, то она с трудом узнала в сгорбленном, разбитом болезнью, постаревшем минимум на 10 лет человеке своего брата, которому к тому времени было только 36 лет. И мысли у него на уме были весьма траурные: "Обещай мне, Лизбет, что только одни друзья пойдут за моим гробом, не будет ни любопытных, ни посторонней публики. Я уже тогда не смогу защититься, и ты должна будешь защитить меня. Пусть ни один священник и никто другой не произносят над моей могилой неискренних слов. Поручаю тебе похоронить меня, как настоящего язычника, без всяких лживых церемоний". Эти слова можно считать пророческими, но предвиденье несколько обогнало течение реальных событий. Еще будут у Ницше короткие вспышки творческой активности, позволившие создать ряд замечательных произведений. В этот период и будет создано произведение, прославившее автора в веках, - "Так говорил Заратустра". Осенила его первая верная мысль относительно написания "Заратустры" в 1881 году, а для завершения полноценного труда потребовался период напряжения с перерывами для болезни вплоть до 1885 года. Высказывается мысль, что начальное вдохновение позаимствовано от логики Евгения Дюринга (1833-1921): "Вселенная может быть представлена в каждое мгновение как комбинация элементарных частиц и мировой процесс в таком случае есть некий калейдоскоп всех возможных подобных комбинаций". Фридрих Ницше умер в Веймаре 25 августа 1900 года, год до этого находясь в состоянии безумия. Но светлые мысли, вложенные в уста Заратустры продолжают жить по сей день, ибо мысль универсальна - она живет помимо того, кто ее трансформирует в пространство, так как она принадлежит Богу - хозяину всеобщего информационного поля. Совершенно неважно через какой человеческий "рупор" решает Всевышний еще раз озвучить тривиальное слово Вселенского Разума. Специалисты говорят, что в этом произведении задействован идеальный немецкий язык и безупречный авторский стиль. Нам русским, воспринимающим книгу лишь в переводе, трудно судить о справедливости таких выводов, но попробуем вслушаться в музыку первозданного языка, выбранного для известных только Богу целей. Начало на немецком звучит так: "Als Zarathustra dreisig Jahre alt war, verlie? er seine Heimat und den See seiner Heimat und ging in das Gebirge. Hier geno? er seines Geistes und seiner Einsamkeit und wurde dessen zehn Jahre nicht mude. Endlich aber verwandelte sich sein Herz, - und eines Morgens stand er mit der Morgenrote auf, trat vor die Sonne hin und sprach zu ihr also: "Du gro?es Gestirn! Was ware dein Gluck, wenn du nicht die hattest, welchen du leuchtest!" Теперь сравним немецкую фонетику с русской, для чего, естественно, прочтем перевод: "Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его - и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему: "Великое светило! К чему светилось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!" Если следовать Божьему слову - "имеющий ухо (слышать) да слышит, что Дух говорит...", - то не будет причин удивляться созданию вакуума читательского интереса: не все смогли уловить фонетическую музыку текстов Ницше в неразрывной связи со смыслом, зашифрованным, казалось бы, в простом слове. Вообще, непосвященным очень трудно по достоинству оценить "вещее слово". Даже не для всех немцев мысли философа с первого раза звучали ясно и четко - не помогал идеальный немецкий, блестящая литературная огранка. Скорее, идеальная филология маскировала философию. Первое издание произведения, которое в дальнейшем (после смерти автора) будет расходиться по всему миру тысячными тиражами, тогда намертво застряло на полке книжной лавки - удалось реализовать немногим более десятка экземпляров. В недалеком будущем мысль и логика философских воззрений Ницше будут адекватно переданы и в русском переводе, и на многих языках. Тогда зазвучит апостольское: "Отменяем первое, чтобы постановить второе" (К Евреям 10: 9). Надо помнить, что Фридрих Ницше все же был профессиональным филологом, а потому, бесспорно, он сам попадал под магию слова, умея ценить его чистоту, исподволь вовлекался в процесс фонетической ритмики. Наверняка многие и логическо-философские конструкции были подчинены внутренней музыке немецкого языка. Они вынуждены были включаться в подчинение законам "языкового" построения, дышать одной общей жизнью со словом. Ницше пытался раскрыть философское содержание, мысль через магию формы и слова. Потому, если размеренно и четко читать даже выхваченный из всего тела произведения короткий кусочек текста, а потом пробовать наслоить на него русский перевод, то ощущаются различия эффекта воздействия - потрясения, естественно, наступает через душу, а не мозг. Вот здесь и раскрывается апостольское замечание: "Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих" (Откровение 3: 15-16). Однако, чем богаты, тем и рады - Ницше-то был заядлый атеист и самый последовательный осквернитель Божьего слова! Страшный конец его жизни - кара за язвительную резвость острослова! Сакраментальный тезис бьет в глаза читателю почти на старте. Заратустра вещает: "Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому что хотят следовать сами за собой - и туда, куда я хочу. Свет низошел на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и собакой стада!" В жизни самого Ницше прослеживаются этапы центробежных и центростремительных установок: искус овладения мировой думой, мыслями масс менял свой вектор и, сужаясь, направлялся к узкому кругу единомышленников. К сожалению, в конце жизни загадочный философ остался практически в одиночестве - никто не предлагал должность ни пастуха, ни собаки, охраняющей человечье стадо. Скорее всего, потому и возникает отчаянный вопль Заратустры: "Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея моя! Но невозможного хочу я: попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом! И если когда-нибудь мой ум покинет меня - ах, он любит улетать! - пусть тогда моя гордость улетит вместе с моим безумием". Самоощущения поэта вели Ницше к однозначным откровениям. Конечно, он, как главный герой эпохального произведения, ощущал печальные метаморфозы, творимые с каждым земным существом в надлежащее время Всемогущим Богом: "Так начался закат Заратустры". Ницше пришел к атеизму несмотря на то, что вылупился из глубоко религиозной среды - в прямом смысле из пасторского яйца, ему не пришлось уж слишком много тратить сил на пробивание железобетонной скорлупы непонимания или отвержения и, тем более, мракобесия. Но атеистические заблуждения при ясном сознании автора замещаются вполне сносными взглядами, и их высказывание вверяется главному герою: "Все-таки в конце концов твои страсти обратились бы в добродетели и все твои демоны - в ангелов". Трагедия ошибок мертвой хваткой будет держать Ницше до самой смерти. За упорство и право заблуждения он будет наказан безумием - даже заклятому врагу не пожелаешь судьбы философа. Последний год он провел лежа на коврике рядом с госпитальной койкой, вперив безумный взгляд в одну точку, так и не поняв, что в мягкой и удобной постели отдыхать от трудов праведных намного лучше. Может быть, тогда он представлял себя древним аскетом, подобно Заратустре, лежащим на камнях рядом со своей пещерой. Предвиденье и намек сомнений можно вычитать в отчаянных откровениях: Но ветер, невидимый нами, терзает и гнет его, куда он хочет. Невидимые руки еще больше гнут и терзают нас... Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, - ко злу". Историческая слепота автора таких строк очевидна, как очевидна и повышенная агрессия, свойственная больному мозгу, как отголоску терзаемой неизлечимой болезнью плоти. Можно оглянуться вокруг, не устремляя взор к горизонту и, тем более, за горизонт - на близком историческом расстоянии видны бессмысленные ужасы войны во Вьетнаме, Афганистане, Чечне. Так стоит ли так заблуждаться и подбрасывать кровавое мясо в идеологический котел мракобесов, ультра, фундаменталистов, ястребов и прочей шизофренической нечисти, выбравшей прямой путь к болезни, подробно описанной английским врачом-трудягой Джоном Паркинсоном еще в 1817 году. Но Ницше не сбивается со "строевой песни" и продолжает подкармливать немотивированную ненависть: "Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы гордились своими врагами: тогда успехи вашего врага будут и вашими успехами". Временами автор, словно его предки в известном бою с Александром Невским, вклинивается "свиным рылом" в строй очевидных противоречий, переворачивая все, как говорят в народе, "сраным наверх". Вот один из примеров контрсиллогизмов, в которых заложено самоисключение: "Для хорошего воина "ты должен" звучит приятнее, чем "я хочу". И все, что вы любите, вы должны сперва приказать себе. Ваша любовь к жизни да будет любовью к вашей высшей надежде - а этой высшей надеждой пусть будет высшая мысль о жизни!" Только наблюдая войну издалека, из теплой комфортабельной квартирки, можно рекомендовать молодому, здоровому пушечному мясу казуистическое вранье: "Итак, живи своей жизнью повиновения и войны! Что пользы в долгой жизни! Какой воин хочет, чтобы щадили его! " Безусловно, складные словеса, мастерски заряженные экспрессией, но с извращенной логикой, великолепные формулы для зомбирования молодежи, для которой уже выставлены на железнодорожных путях воинские эшелоны, или распялено брюхо крупного воздушно-десантного корабля, амфибийных средств морской пехоты. Перед прыжком в объятия смерти будут вполне эффектно звучать (они и звучали в положенное время!) на немецком слова напутствия: "Ich schone euch nicht, ich liebe euch von Grund aus, meine Bruder im Kriege!" В официальный перевод превнесен некий российский лиризм (понятие "коренной" заменено намеком на "сердечность"), и тогда из-под русской транскрипции зомбирующей формулы оказывается выдернутой табуретка, направляющая висельника в небытие: "Я не щажу вас, я люблю вас всем сердцем, братья по войне!" Экспрессия приказа, толчка в спину, переходит в скромное извинение перед необходимостью жертвовать не собой, а своим ближним. Куда проще было бы мобилизовать полное откровение и обратиться к Святым текстам: "Образумьтесь, бессмысленные люди! когда вы будете умны, невежды?" (Псалом 93: 8). Восторгаясь воинством, Ницше, не заметив, вступает еще в одну коровью лепешку - он бьет наотмашь государство. Суть нового противоречия заключается в том, что именно государство и заинтересовано в полноценной регулярной армии, оно лелеет ее и питает из последних сил. Слов нет, сентенции Ницше и здесь заострены, как бритва в верной руке профессионального брадобрея, и возможности фонетики немецкого языка оказываются реализованными по максимуму. Вслушаемся в музыку немецкого слова, брошенного в азарте большим мастером: "Staat hei?t das kalteste aller kalten Ungeheuer. Kalt lugt es auch; und diese Luge kriecht aus seinem Munde: "Ich, der Staat, bin das Volk." Теперь смягчим сказанное родимой русской фонетикой: "Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: "Я, государство, есмь народ". Надо ли удивляться, что окончательный призыв оформится в гимн анархизму: "Туда, где кончается государство, - туда смотрите, братья мой!" Ницше, красивого слова ради, повернет еще левее и уже просто, как законченный большевик, воскликнет: "Разве вы не видите радугу и мосты, ведущие к сверхчеловеку?" Видимо, здесь уже подразумевается коммунизм, во всяком случае, что-то очень близкое по цвету к нему. Медленно, последовательно и настойчиво Ницше тянет читателя за волосы к откровениям аутиста, используя для этого весьма поэтические приемы: "Где кончается уединение, там начинается базар; и где начинается базар, начинается и шум великих комедиантов, и жужжанье ядовитых мух". Да, безусловно, отвешена отменная оплеуха суетливому социуму и, самое главное, поделом! Тот, кто долго жил в России ведает, что скоморохов, откровенных глупцов, даже не удосуживающихся стесняться этого, здесь очень много. Прав Ницше: "Даже когда ты снисходителен к ним, они все-таки чувствуют, что ты презираешь их; и они возвращают тебе твое благодеяние скрытыми злодеяниями". Отсюда и универсальный вывод : Беги, мой друг, в свое уединение, туда, где веет суровый, свежий воздух! Не твое назначение быть махалкой от мух". Известно, что на женском фронте у Фридриха были определенные сложности, а болезни и смерть его свидетельствовали о многом. Попадись такая информация в руки опытного инфекциониста, имеющего богатый опыт курации больных с отсроченными последствиями врожденного или рано приобретенного сифилиса, неведомого в те годы СПИДа, коварного хламидиоза, злокачественно протекающей герпес-вирусной инфекции, да мало ли еще чего, - у дьявола в запасе огромные возможности для наказания человека, решившего дерзить Богу! Потому откровения философа относительно "целомудрия" имеют немалый интерес. Ницше и здесь оправдывает надежды экзальтированных особ. Он поражает фонетическим выстрелом "дичь" с первого раза, как говорится, влет: Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем в мечты похотливой женщины?" Каждый читатель волен по своему отвечать на этот вопрос, Ницше же предлагает свой вариант эмоционального ответа: "И как ловко умеет сука-чувствительность молить о куске духа, когда ей отказывают в куске тела!" Посмаковав "клубничку" философ-поэт все же снизойдет до терпимости: Целомудрие не есть ли безумие? Но это безумие пришло к нам, а не мы к нему. Мы предложили этому гостю приют и сердце: теперь он живет у нас - пусть остается, сколько хочет!" От целомудрия, вполне естественно, властитель душ переходит к разговору о друзьях. Здесь тоже следуют серии ударов, приводящие к нокауту: "Наша тоска по другу является нашим предателем". А дальше предлагается верный рецепт-противоядие: В своем друге ты должен иметь своего лучшего врага. Ты должен быть к нему ближе всего сердцем, когда противишься ему". Наверняка в такой острозубой сентенции прячется боль, вынесенная из дружбы и размолвки с Рихардом Вагнером. Но это сугубо частная и весьма интимная сфера жизни, в нее вторгаться нет смысла. Лучше попробовать посеять семена и плевелы на других неухоженных грядках: "Еще не способна женщина к дружбе: женщины все еще кошки и птицы. Или, в лучшем случае, коровы". Современный читатель, нет сомнения, употребил бы в данном случае иной термин - "телки"! Так теплее, душевнее, ближе к откровенному, привычному российскому скотству. А сам Ницше помогает, отечески подталкивает в спину, нашептывая: "Все в женщине - загадка, и все в женщине имеет одну разгадку: она называется беременностью. Мужчина для женщины средство; целью бывает всегда ребенок". Вполне логичным окончательный вывод по разнополому вопросу: "Ты идешь к женщине? Не забудь плетку!" И тот, кто именно в таком ключе воспринимает близкие и далекие реальности, солидаризируется с Ницше еще в одном решении: "Братья мои, не любовь к ближнему советую я вам - советую вам любовь к дальнему". Ницше словно бы подметил основополагающее не столько в германской, сколько в российской действительности. Историческое клеймо наше - это тоталитарная зависть к успехам ближнего, на корню губившая многие светлые и перспективные начинания. Конечно, прав философ, заявляя: "Ты стал выше их; но чем выше ты поднимаешься, тем меньшим кажешься ты в глазах зависти. Но больше всего ненавидят того, кто летает". Как бы в унисон отповеди зависти звучат другие рекомендации, имеющие и большое прагматическое значение для отдельной личности и всего общества: "Человек познания должен не только любить своих врагов, но уметь ненавидеть даже своих друзей". Познание нетривиальных истин - сложная задача, она не каждому по плечу. Тот, кто не справляется с уроками жизни, обязательно впадает в зависть или остается вечным студентом. Для них написано увещевание: "Плохо оплачивает тот учителю, кто навсегда остается только учеником. И почему не хотите вы ощипать венок мой?" Для финального вопля Фридрих Ницше приберег сомнительное откровение, которое, однако, приобрело значение вселенского вопля, стоившего жизни миллионам потерявших скромность чудаков. Особо эффектно "ударное слово" звучит на немецком: "Tot sind alle Gotter: nun wollen wir, da? der Ubermensch lebe" - dies sei einst am gro?en Mittage unser letzter Wille! - Also sprach Zarathustra". А в русском переводе все, естественно, зазвучало привычнее, но приниженно, намыленно, слюняво: "Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил сверхчеловек" - такова должна быть в великий полдень наша последняя воля! - Так говорил Заратустра". Философские каламбуры, подаренные миру и прочно застрявшие в головах отдельных впечатлительных особ, долго еще будут кружиться в воздухе. Но умных, мудрых такие вихри настораживают, охлаждают и вооружают. Стоит заглянуть в первое Послание Коринфянам Святого Апостола Петра, как возникает первая яркая вспышка прозрения: "Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною" (6: 12). Следуем далее - и вот новая волна ясности: "Говорю безумствующим: "не безумствуйте", и нечестивым: "не поднимайте рога, не поднимайте высоко рога вашего, не говорите жестоковыйно" (Псалтырь 74: 5-6). Продвигаемся по лабиринту сомнений, ориентируясь на свет маленькой церковной свечечки, и в сознании загорается новая звезда одухотворенности: Порождения ехидны! как вы можете говорить доброе, будучи злы? Ибо от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе; а злой человек из злого сокровища выносит злое" (От Матфея 12: 34-35). Проясняется простая формула: Цель же увещания есть любовь от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной веры, от чего отступивши, некоторые уклонились в пустословие, желая быть законоучителями, но не разумея ни того, о чем говорят, ни того, что утверждают" (Первое Тимофею 1: 5-7). 9.1 Очнулся я от мучительного сна только потому, что затекли обе руки, связанные крепко накрепко веревками из какого-то особого растительного материала, и меня начала терзать невыносимая боль. Надо было просыпаться, хотя сон не отпускал, и потребовалось время для того, чтобы я, как говорится, спустился на землю, и восстановил ориентировку в пространстве и во времени. "Вязки" подсохли из-за жары и сдавили кровеносные сосуды, и нервы, пересекающие линии запястий обеих рук. Кроме того, накапливающийся застой крови и лимфы от обездвиженности и неудобной позы тоже усиливал натяжения беспощадных пут. Толи мои тюремщики были не профессионалы, толи такой способ связывания был и методом пытки одновременно. Откровенно говоря, такой метод, в силу его никчемности, глупости и мелкого садизма, раздражал, нервировал. В этом смысле мои экзекуторы успешно решали поставленные задачи. Только возникал вопрос: а зачем меня раздражать, мучить? Кому от этого польза? Какими могут быть отдаленные последствия для самих тюремщиков? Скорее всего, в неумении заранее ответить на такие вопросы и состояла примитивность той среды, в которую волей обстоятельств я попал. Однако я поймал себя на точном определении: я раздражен и выхожу из под контроля воли. Такие промахи не ведут к победе, они - маленькие ступеньки по лестнице, ведущей к деморализации, а последнее явление непростительное для профи разведки. В натренированное на быстрое просыпание сознание быстро возвратились все обстоятельства моей истории: двое суток тому назад я наконец-то повстречал тех людей, которые, по предварительным расчетам моих командиров, как раз мне и были нужны, и они пленили меня. "Пленили" - слишком громко сказано. Я сам искал этих головорезов, потратил много времени и сил, настиг их в густом лесу, сопровождал на приличном расстоянии, приглядываясь к ним, проецируя их будущие реакции. "Приличное расстояние" - это та дистанция, которая позволяла мне не выдавать себя, не быть схваченным раньше времени, до окончания скрытного наблюдения за деревенскими увальнями, заряженными фанатизмом, агрессией, влечением к наркотикам, и, самое главное, к тому бизнесу, который обеспечивает им "место под солнцем". Нет сомнений, что я мог бы спокойно - ну, может быть, с некоторыми хлопотами - вывести их из строя, последовательно уничтожая одного за другим. Но они мне были нужны живыми, причем, может быть, именно в роли моих победителей, моих пленителей. И вот теперь я, изображавший из себя до недавнего времени сверхчеловека, лежу связанный в ветхой хижине, не зная что мои "повелители" решают по поводу дальнейшей моей судьбы. Муссировать эту тему можно до бесконечности, но от этого время не продвинется вперед настолько, чтобы настал счастливый период - мое освобождение. По своему опыту знаю, что лучше в таких случаях отвлекать себя иными размышлениями - например, более-менее приятными воспоминаниями. Однако где взять эти приятные воспоминания, если я их и не пытался собирать в кошелку души. Мне были даны иные приказания, и я обязан их выполнять. Вспомнились слова из "Заратустры": "Для хорошего воина "ты должен" звучит приятнее, чем "я хочу". Да, именно для "хорошего воина", но, может быть, я совершил ошибку, за которую буду теперь наказан. Но в чем может тогда состоять эта ошибка? Я честно и разумно выполнял свой долг, повиновался приказу. Опять в голову - наверное, от бессонницы и усталости! - полезли скелеты давно изученных мыслей, высказанных именитым покойником, истлевшим настолько, что от него уже не осталось даже ветра. Фридрих Ницше учил: "Итак, живи своей жизнью повиновения и войны! Что пользы в долгой жизни! Какой воин хочет, чтобы щадили его! " Честно говоря, большого успокоения в этих словах для себя я не нашел. Как только Гитлер мог черпать философскую магию и силы для возбуждения своей взбесившейся нации, обращаясь к Фридриху Ницше. Загадка! Скорее всего такое безумие было предопределено немцам - именно Бог спокойно взирал, не мешая, на козни Дьявола, когда тот тормошил уже достаточно поколоченную предыдущими войнами нацию, ввергая ее еще в одно страшное испытание. Может быть, и мои шаги по тропам густых тропических лесов - тот же дьявольский искус, грозящий мне страшными и кровавыми испытаниями. Вот и мой арест - арест по-парагвайски - состоялся! Никто на меня не нападал - я сам искал способа предать себя аресту. Точнее выражаясь, я сговорился с Дьяволом провести этот эксперимент. Но все же, "ближе к телу!": какого черта, они путают мне руки ноги каждый вечер отправляясь на свои ночные оргии? Неужели они думают, что я, столько добираясь до этого скрытого в лесных зарослях лагеря-стойбища нарко-дилеров, брошусь бежать обратно в лес? Тупые головы! Нет, нет... Они конечно пытаются мучить меня сознательно, стараясь вывести меня из равновесия и тогда расколоть. Они понимают - вернее, они так полагают - что простой, да еще белый человек, не может выжить в их страшных джунглях. Но эти джунгли страшны для них самих, но не для тренированного, прошедшего тщательное обучение, бойца. Безусловно, мы еще повоюем, и я обязательно выйду победителем в этой схватке! Кормят меня отвратительно: дают какое-то непонятное бобово-крупчатое месиво и плохо прожаренное мясо диких животных - видимо, продукты товарообмена с местными охотниками. Запиваю все это барахло я водой из ручейка, который журчит рядом с моим временным пристанищем - моей хижиной, моей тюрьмой. Я не мылся уже больше недели, нужду свою отправляю тут недалече, за разлапистым кустиком, а подтираюся лопухом. Лицо и руки умываю в лужице, образуемой струйкой воды, бьющей из-под земли, которая и формирует тот самый ручеек. Вот и все мои удобства, вся зона комфорта для арестованного по собственной инициативе. Кстати, пищу мне приносит черномазый олух, который делает вид, что он не говорит по-испански, а лопочет на каком-то не знакомом мне местном наречье. Все это, конечно, игра - ведь с бандитами-то он как-то объясняется. Этот парень, видимо, у них шестерка, обеспечивающая выполнение тяжелой и грязной хозяйственной работы. Мои встречи с тем, кто представился "главным", каждый раз ни к чему не приводят: во-первых, он, как оказалось, лишь временно замещает "патрона"; находящегося в отъезде, во-вторых, он больше пьет виски и джин, слушает музыку, валяется в гамаке, чем занимается делами. Да мне кажется, что уровень его интеллекта не столь высок, чтобы правильно оценить ситуацию со мной и принять разумное решение. Но у них, скорее всего, действуют универсально-примитивные правила на все случаи жизни, вот он и томит меня, измывается. Они, бесспорно, и пленников-то никогда не видели в своем лагере - кто же сюда пойдет по собственной воле - в это зачумленное логово. Мои тюремщики-палачи, сомнения нет, страшно обкурены наркотой - больше всего их удивляет то, что я не прошу у них этого зелья. Такое удивление мешается у них с подозрительностью и ненавистью: может быть я презираю их за слабость, за страшный порок, а себя в собственных глазах ставлю выше. Вот он главный мотив постоянного, мелкого мучительства! Вот теперь я попал в самую точку. Только ведь меня не сломишь такими дешевыми приемами. Я еще поборюсь за свои права, за свое освобождение. А если Бог за меня - почему бы ему, кстати сказать, не быть за меня - то возмездие на головы моих мучителей еще свалится, как гром и молнии, как гибель Помпеи. Тут в голову опять полезли "важные мысли". 9.2 "Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея моя! Но невозможного хочу я: попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом! И если когда-нибудь мой ум покинет меня - ах, он любит улетать! - пусть тогда моя гордость улетит вместе с моим безумием". В спокойной обстановке я мог бы поспорить с философом: он-то, наверняка, выдавал броские формулировки, изнывая от сытости, комфорта, да безделья. Скорее, в такое время и болезнь отступала, забиралась поглубже в клетки мозга, верша уже творческие дела - выталкивала на свет Божий красивые словечки, насыщенные высокомерной логикой. Я полагаю, что каждый воин желает продлить, а не сократить свою жизнь. Говорить высокомерно о смерти может только тот, кто не испытал ее объятия, не ощутил на себе ужас откровенного риска, в котором полностью теряется даже малейшая надежда на благополучный исход. Стоп! Я что-то здесь не понял: причем здесь смерть и воин? Правильно, все справедливо. Я ухватился за хвост предыдущего тезиса великого философа и притянул его к последнему утверждению: "Какой воин хочет, чтобы щадили его!" Но мудрость-то, нет сомнений, нужна воину, особенно тому, которому поручили выполнить секретное и очень непростое задание! А, если это так, то надо гнать от себя подальше расслабление, вроде этого: "мой ум покинет меня", "ах, он любит улетать", "гордость улетит вместе с моим безумием". Еще одна фраза, похожая, скорее всего, на репризу - театральную, цирковую - но только не на реальность: "И все, что вы любите, вы должны сперва приказать себе". Легко сказать "приказать"! В реальной жизни судьба, как правило, не слушается приказов того, кого она решила использовать в качестве мишени для стрельбы из волшебного лука стрелами разных несчастий. Ну, со следующим тезисом философа я, может быть, и сочту возможным согласиться: "Ваша любовь к жизни да будет любовью к вашей высшей надежде - а этой высшей надеждой пусть будет высшая мысль о жизни!" Но я, простой человек, хоть и натасканный на борьбу с риском, конечно, имею право надеяться. Однако не за мной последнее слово, не мне принадлежит "высшая мысль о жизни". Все сходилось к тому, что мысли мои путались и четко выстроенной последовательности размышлений не получалось. А это означает только одно: необходимо "плясать от печки". Иначе говоря, поскольку спешить мне некуда, то необходимо медленно, спокойно и последовательно восстановить события моей жизни, не пытаясь подстегивать время и не лукавить при этом. Помнится, моя тетушка Муза говорила, что такой метод приводит к тому, что логика постепенно утверждается настолько прочно, создавая своеобразное поле вокруг думающего человека, что приобретает психологическую инерционность, от которой уже не может избавиться и будущее - моя судьба. Все события, которые еще не произошли, но должны осуществиться как бы запираются в одном бесконечном коридоре. Из него нет выхода, как только двигаться вперед, подчиняясь ритму и свойствам, заданным моей логикой. Муза знала, что говорила: она неоднократно напоминала о правилах самопсихотерапии. Мне необходимо медленно, скрупулезно, последовательно, не боясь "вязкости в зубах" продвигаться по тропинкам воспоминаний - только так и восстанавливается равновесие души и мозга. Я должен войти в тот локус вселенской памяти, где все уже отлажено - тщательно кодифицировано, разложено по полочкам, объединено точной логической и предметной концепцией. Если бы люди могли самостоятельно наводить в своей голове и теле такой же порядок, то они жили бы счастливо. Но все их беды как раз и состоят в нарушении Богом заданного порядка - отсюда и несчастья, болезни, простые бытовые неурядицы. Люди даже не способны самостоятельно выполнять десять Божьих заповедей, что же говорить о многом! Вот теперь, когда я уговорил себя быть последовательным, то начну свой долгий и неспешный путь с расставания с Музой - так, пожалуй, будет вернее выглядеть моя "пляска от печки". Помнится, когда мы всей честной компанией - с моим братом, племянником и их девушками - гуляли по набережным Невы в Санкт-Петербурге, я уже все знал. Знал о предстоящем задании и дал подписку на "неразглашение тайны" ни при каких обстоятельствах. Пожалуй, в том первом акте условности действий моего командования и состоит отсутствие логики. Конечно: тот, кому положено из служб зарубежных контрразведок, отслеживает каждого профи - кстати, мои командиры всегда говорили о том, что я неудобная фигура для разведки, уж очень примечательная по внешним характеристикам. Оказывается меня трудно использовать на агентурной работе, но можно включать в разовые полудиверсионные и полулегальные акции. Так мои командиры и действовали. Но, если задание нелегальное и у меня не будет реальных контактов с правоохранными органами, то стоило ли так зарываться в секретность - хотя бы самых близких людей можно было не ставить на уши из-за обычной перестраховки. Что изменится в определении мне меры наказания в случае поимки, может быть увеличится стоимость выкупа? Помню, что я не хотел втягиваться в это дело уже потому, что мне не нравилась эта нарочитая секретность во вводной части к подготовке выполнения моего задания. Ясное дело, что "секретными маневрами" будут доставлены страшные хлопоты, прежде всего Музе, - а у меня дороже ее и человека-то на Земле нет! Но так решило начальство, исходя из каких-то высоких государственных целей. Куда проще было раньше, когда я топтал офицерскую тропу в морском спецназе: тренировки, тренировки, тренировки - маневры, игры, маневры. За это время я успел закончить университет и консерваторию - надеялся на то, что протаптываю себе тропинку к ласковой жизни на гражданке. Но кто-то наверху меня заметил и, как куру во щи, потянул в специальное подразделение для работы за кордоном. Но то серьезное ведомство, в которое меня приземлили, решало задачи иного уровня, чем спецназ морской пехоты. Для меня началась служба намного более ответственная. Для начала пришлось пройти двухгодичные курсы в центре на озере Балхаш в Казахстане, потом еще в некоторых специальных тайных местах нашей необъятной родины. Все, видимо, решило знание языков - кому-то необходим был разведчик с отличным испанским - с таким, в котором и комар носом не подточит. Тут я поймал себя на мысли о том, что существуют заметные различия в психологических ориентирах профессиональных военных и "любителей-короткосрочников": меня, например, всегда поражал тот азарт, с которым, судя по воспоминаниям Музы, и ее друг Михаил, и Сергеев-старший, и Магазанник "играли в войну". Ведь профи всегда несколько тяготится своей участью - ему в конце концов надоедает служба, и никакая романтика здесь не поможет поддерживать игровой тонус. А, кроме того, известно, что всегда больше соблазняет и притягивает как раз то, что тебе не ведомо: профессиональный военный видит жизнь гражданского человека чаще всего в розовом свете и мечтает ею насладиться, хотя бы выйдя на пенсию. Муза объяснила, да я и сам потом догадался, что представители того поколения были явными "подранками" - их основательно задела своей тяжелой лапой война и тот режим милитаристских устремлений, воспитательного воздействия, который был всегда присущ России. Особенно это проявилось в период большевизма, когда огромной стране, практически, в полном одиночестве пришлось защищать вздорные идеи от "лютой критики" всего здравомыслящего мира. Многие боялись нашей бездарной агрессивности, но кое-кто и от чистого сердца пытался помочь многомиллионному оглупленному фантазиями народу выбраться из объятий марсксистско-ленинской ереси. Теперь, когда я вижу бородавчатые рожи окончательно свихнувшихся коммунистических вождей, я диву даюсь тому, как их носит земля и терпит телевиденье, все еще слушают люди. Скорее всего, это делается ради воспитательного контраста - разумно показать сумасшедшего, чтобы потом призывать не пьянствовать, не употреблять наркотики, короче говоря, не подталкивать себя к сумасшествию! Так вот: мои предки были мальчишками-чудаками, несколько подпорченными военным воспитанием, все они с удовольствием и мастерски могли носить военную амуницию, но суть военной жизни, безусловно, отвергали, переводя ее в разряд временной и увлекательной игры. Наверное, только Магазанника можно было признать профи с точки зрения военных знаний. Но он впадал в другую крайность - с увлечением "играл" в гражданского человека, сильно путаясь в мотивации поведения "фантома в форме" и того, который свободен от "почетной обязанности" перед родиной. Какого черта, например, мой отец поперся на пароход? Я подозреваю, что ему виделось невероятное - он "юный нахимовец" бороздит океаны на крейсере "Киров" - на той самой допотопной посудине, на которой он во время учебы в Нахимовском военно-морском училище проходил военно-морскую практику. Он ведь не знал, что профессиональный военный моряк с откровенным удовольствием будет "купается" в прелестях мирной жизни: "тешиться" в постели с женой, развлекаться с детишками или, на худой конец, "глушить спиртягу" (как у флотских мужчин говорится - употреблять "шило"), объединившись в скромном порыве с сослуживцами у себя на малогабаритной кухоньке. Одно дело, эффектно носить форму, но совсем другое - выполнять долг, нести службу. Мой отец, да и Магазанник тоже, по существу, поставили на карту жизнь не ради даже самого звука военного марша, а ради его далекого эха! Но это их проблемы - им так нравилось, и они, конечно, имели право на свой выбор. Только вот несчастной осталась моя мать - Сабрина! Я не позволил себе развивать эту мысль дальше, ибо понимал, что если я скажу, что и мне хотелось бы видеть отца живым, ощущать его постоянное присутствие, то это был бы уже заурядный эгоизм! Однако стоит продолжить исследование собственной жизни, а не подглядывать через щелку в душу "старших товарищей". А со мной все случилось, как и должно было случиться с профессионалом: в интересах задания начали "рубить хвосты" - спрямлять мою биографию, хоронить всю прежнюю жизнь. Самый простой способ - сперва похоронить разведчика для всего мира (родных, знакомых), чтобы потом воскресить с другим именем, для другой жизни, с измененными внешними данными, скажем, с иной формой носа, ушных раковин. Но изменять нос, а особенно ушки, необходимо так, чтобы не оставить следов пластической операции. Проще говоря, нос необходимо мастерски повредить (ну, скажем, в результате спортивной травмы), не оставив хирургических швов и других специальных визуальных зацепок. С ушными раковинами такой номер не пройдет: тонкий судмедэксперт вмиг разглядит подделку. Смерть мне придумали лихую - этот театр я запомню на всю жизнь: ночью я прыгал в воду, пилот специально затянул разворот вертолета, выведя его из заданного квадрата приводнения основной группы. Благополучно спикировав в воду, я имитировал разрыв лямок парашюта. Это означало, по легенде, что я получил сильнейший удар об воду и утонул потому, что на мне было более тридцати килограмм груза. При потере сознания, человек, естественно, не может воспользоваться дыхательным аппаратом. Спасательного жилета с автоматической накачкой в тот раз в силу специфики учений на мне не было, как и на всех остальных членах группы. Таким образом, упрочилась версия моей гибели: были свидетели (правда, не видевшие самого момента приводнения), никого и ни в чем нельзя было винить - коварный несчастный случай. Но в действительности я воспользовался моим дыхательным аппаратом ИДА-72. Вода была прохладной, но мой специальный костюм - УГК-3 сохранял тепло, а разумная работа ластами подбрасывала уголька в топку. Я быстро отплыл на приличное расстояние, еще раз сориентировался по КНМ и всплыл. Оглядевшись, проконтролировав себя по звездам (понта ради, конечно), я улегся на спину, включил маяк - отдыхая, поглядывал по сторонам, ожидая малую подводную лодку. Наша "Пиранья" показала рубку очень скоро и меня по тихому забрали на борт малютки. Я до известной степени был любопытным, а потому постарался осмотреть СМПЛ. Кое-что я знал про боевой корабль еще из училищных занятий: "корпусом из титанового сплава, двадцатиметровой длины (проект 865), экипаж восемь человек". Я вспомнил, что таких специальных малых подводных лодок было выпущено всего две: вступили они в строй в 1988 и 1990 годах. Я даже вспомнил фамилии главных конструкторов - Чернопятов, затем Минеев. Заказ ВМФ был выполнен Адмиралтейским объединением в Санкт-Петербурге. Я натянул на лицо шерстяную маску - к таким фокусам специальный экипаж привычен - и прогулялся по кораблю, идущему в подводном положении: было тесно, между оборудованием приходилось протискиваться. Отдельная каюта имелась только у командира. Именно в ней, вытеснив хозяина, я, насытив любопытство, и улегся на койку. Я знал, что для всего личного состава на лодке была только маленькая кают-компания. Спали все на откидных койках, нависающих над магистралями, приборами по разным уголкам корабля. Но самое удивительное устройство на лодке - это сортир! Хорошо, что я не чувствовал нужды им воспользоваться. Не заметил, как заснул и проспал, как убитый до самого прибытия, разбудил меня стук в дверь. Натянув маску, поднялся по скобтрапу на верхнюю палубу. На берегу меня ждали люди в камуфляже - и жизнь завертелась в режиме школьно-тюремного заключения. Шла обычная "ответственная рутина", называемая подготовкой к разведывательной операции. Этот этап проходил в специальном центре, с особыми инструкторами. Честно говоря, я всегда любил учиться, но работать на разрыв аорты - не очень рвался. Может быть, за такую антигероическую откровенность мне и доверяли больше, чем другим. Я никогда не верил в добропорядочность, так называемой, отеческой любви командиров. Для характеристики их отношения ко мне я с большей охотой подогнал бы логику Заратустры: "Я не щажу вас, я люблю вас всем сердцем, братья по войне!" Безусловно, все, что решили делать со мной подчинялось формуле - "я не щажу вас"! А любить меня всем сердцем будут только тогда, когда я соглашусь выполнять это задание, научусь его выполнять, а еще точнее - когда я его выполню. Ясно, что "meine Bruder im Kriege" останутся дома, а к болотам Аргентины и Парагвая поплыву я! Успокаивало только одно, что и я и они рано или поздно прогуляемся на тот свет! Да,.. тренировали меня долго. Надо отдать должное моим наставникам: они делали все для того, чтобы, если события будут развиваться "по программе", я остался бы жив. Но "программы" у моего командования и Дьявола могут быть различными. Жаль, что я все же не нарушил подписку и не посоветовался с Музой - она бы наверняка подсказала нужный психологический ход. Кто будет сомневаться в том, что в нашем деле одно из первых мест остается за психологической подготовкой. Но я почему-то чувствовал, что Муза все поймет и придет в нужный момент мне на помощь. Тут я поймал себя на мысли, что рассуждаю, как мужчина-сын, а Музе уготовил роль женщины-матери. Надо начинать стыдиться своей слабости, но вспомнил слова Заратустры, облегчающие душу: "Все-таки в конце концов твои страсти обратились бы в добродетели и все твои демоны - в ангелов". На этом витке воспоминаний возникло некоторое прояснение долгосрочной памяти, куда я давно заложил до лучших времен идею, высказанную Музой: она всерьез считала, что в меня вселилась душа моего отца Сергеева-старшего, так мы его в нашей семье называли. К отцу, честно говоря, я относился "критически", двойственно. Так Муза как раз и считала: это право дано мне самой душой Сергеева - я, по существу, критиковал самого себя, отдавая отчет в том, что у нас с отцом общие недостатки, мы с ним - единое целое. Вот мать я никогда не рассматривал с позиции "критического надзора". Она для меня была святой, впрочем, также, как и Муза. Мать я любил и с каждым годом все больше тосковал о ранней утрате дорогого мне человека. По мнению Музы, внутренний мир моих родителей, да и генетические отростки, были адаптивны у моих родителей. В сергеевском внутреннем комплексе, обозначаемым в китайской философии символом "Инь" жил образ, практически однородный реальным душевным и телесным качествам моей матери - отсюда и такое притяжение плоти. Именно такой феномен называется, когда говорят о том, что "браки совершаются на небесах. Конечно, на небесах - там же формировались души и Сергеева и Сабрины. Но это были тяжелые экзистенции, которых следует избегать, если собираешься не расшатывать, а укреплять душевное равновесие. Для того, чтобы не удариться в "черную сентиментальность", за которой начинается истерика, слезы, я не позволял себе долго задумываться над тем, что моя мама погибла. Мне кажется, что душа Сергеева, поселившаяся во мне, общалась с душой Сабрины на своем "зазеркальном" уровне. От того мне становилось легче. Явно, они как-то там договаривались, не забывая и меня немного холить, вести за руку по жизни, охранять от глупостей и невзгод. Сейчас я, почему-то, развернулся вспять - к самым первым этапам своей военной карьеры - вспомнился полковника Буданова, который дрессировал нас еще в спецназе в мои молодые годы. Чувствовалось, что этот человек когда-то пережил многое, и выковал внутри себя какой-то такой стержень, которой не согнешь и не сломаешь. Запомнилась мне его шутки, например, такого плана: "Стрелял вторым, зато умер первым". Так он "пугал" нас тогда, когда обучал общению с пистолетом. Мы обязаны были проникнуться уважением к стрельбе: существует стрельба на опережение, на вскидку, останавливающим выстрелом. В любом из этих видов задач быстрота и точность имеют первостепенное значение. Рекомендации были несложными, но их необходимо освоить, как Отче наш! Полковник Буданов не уставал твердить, что в нашей работе пустого рыцарства не должно быть, а потому необходимо: носить только исправное оружие, проверять его состояние прежде чем поместить в кобуру; лучше (может быть и несколько рискуя) патрон досылать в патронник даже при свободном ношении оружия (надежда на предохранитель). Для полной уверенности нужно подобрать хорошую кобуру, удобно ее разместить; не жалеть времени на тренировку. При стрельбе навскидку требуется не только исправность оружия, но и отработка "нацеливания" за счет мышечных ощущений, зрением лишь корректируется положение оружия. Помнится Буданов исповедовал в останавливающей стрельбе американские стандарты, суть которых заключалась в следующем: если у нападающего в руке нож или дубинка и до него не более 3-х метров, его лучше вывести из строя выстрелом в колено. В других случая быстро оценивается угроза действия, исходящая от соответствующей части тела противника. Мы хорошо запомнили, что выстрел в плечо выключает руку, выстрел в коленную чашечку обездвиживает противника, но не лишает его возможности стрелять. При выстреле в солнечное сплетение нападающий роняет все, что держал в руках и хватается за живот - это бессознательная реакция. Но лучше всего стрелять точно в голову. Попадание в мозжечок или спинной мозг - залог победы, пораженный больше не способен ни на какое действие. Как не странно, не очень эффективен выстрел в грудь - даже попадание в сердце не обеспечивает моментальной остановки нападающего, он может произвести еще несколько суматошных выстрелов, один из которых может оказаться роковым для противника. Буданов предлагал на всякий пожарный случай иметь при себе хотя бы ПСМ - пистолет самозарядный малогабаритный. Такой пистолет карманного типа стоит брать с собой даже в отпуск. У этой изящной игрушки патрон 5,45 мм., толщина пистолета равняется толщине спичечного коробка, сглажены выступающие части. Оружие легко спрятать на теле так, чтобы в нужный момент быстро или незаметно его извлечь. С близкого расстояние оно действует эффективно. Но сейчас у меня не было никакого оружия, даже для защиты от диких животных мне не разрешили иметь оружие. Я уверен, что в моей ситуации Буданов не стал бы деликатничать и рефлексировать. Он бы разделил со мной уверенность Заратустры: "Враги у вас должны быть только такие, которых бы вы ненавидели, а не такие, чтобы их презирать. Надо, чтобы вы гордились своими врагами: тогда успехи вашего врага будут и вашими успехами". Мне же Бог на данный момент подарил в качестве врагов - фанатичных кретинов. Однако, сказать по правде, сейчас я ненавидел себя, ибо был не защищен, не контролировал ситуацию. Я вынужден был ждать решение своей участи, как баран, которого приготовили на закланье. Но таковы были условия нашей операции, а значит и правила моей игры. Мне вспомнились и другие преподаватели - их простая и, вместе с тем, сложная наука, побеждать прочно укрепилась в моей голове, в рецепторах мышц, костей, суставов. Они много рассказывали нам об опыте спецназа других стран. Даже у немецких людей-лягушек в кризисный, финальный период войны исповедывался принцип: каждый одиночный боец должен быть уверен, что у него есть значительные шансы остаться в живых. Любое боевое средство и организация операции должны предусматривать возможность возвращения боевого пловца в расположение своих войск. А далее напоминалось и подчеркивалось, что европейцы лишены примитивного фанатического пренебрежения к смерти - предусматривалась сдача в плен в критической ситуации. Я тоже сдался в плен, но для меня это было как раз началом сложной игры, цена проигрыша в которой измеряется моей жизнью. Чтобы хоть как-то взбодрить в себе преданность "нашему общему делу" и "верность присяги", я стал последовательно продвигаться по этапам становления своего профессионализма в те годы, когда еще приходилось плутать по мягким коврам юности. Мы все с романтическим огоньком впитывали рассказы об английских командос, заявивших о себе еще до Второй мировой войны. "Commando" пришло в английский язык от противников английского насилия, которое особенно проявилось в ходе Бурской войны (1899-1902). Буры - сравнительно малочисленный народ оказали своим врагам англичанам отчаянное сопротивление, которое королевская армия так и не смогла сломить окончательно. В дальнейшем одно "м" редуцировалось и "командос" в современной военной литературе стали писать с одним "м". Но кроме этого термина на вооружение англичанами была взята у отличных охотников и стрелков - у буров и тактика боя, подчиняющаяся простому принципу "hit and run" - "ударь и беги". Однако за такой видимой простотой стояла мудрость, собранная в многовековой военной истории, показанная различными народами мира, многое пришло и от удачливого в смелых наступательных сражениях Александра Македонского. Подполковник английской армии Чарльз Ньюмен сформулировал "Катехизис" диверсанта - 18 принципов тактики действий и боевой подготовки командос. Прежде всего, заявлялось, что задача специальной службы - подготовить первоклассных солдат, готовых бороться с противником в любой точке земного шара. А это была уже заявка на внедрение универсальных методов подготовки таких солдат. Объяснение тому можно найти во втором принципе, гласящем, что ведение диверсионной деятельности требует наличия инициативы, отличной физической подготовки и прекрасного владения оружием. Ясно, что добиться успеха возможно лишь в том случае, если каждый командос будет самостоятельно продумывать свои действия, причем, совершать это быстро и затем немедленно действовать. Действовать необходимо самостоятельно, учитывая, что реальная тактическая ситуация может оказаться весьма далекой от предполагаемой. Я усиленно и настойчиво прокручивал всю эту совершенно не нужную сейчас информацию в голове только потому, что дрессировал свою волю, собирал ее в жесткий кулак. Это был обычный психологический прием на концентрацию воли и восстановление душевного равновесия. Я помнил, что еще один важный универсальный рецепт - командос должны постоянно поддерживать в себе высокий наступательный боевой дух. Вполне естественно следовало замечание о том, что командос обязаны постоянно совершенствовать уровень своей физической подготовки. Все командос должны уметь быстро передвигаться на местности, делая от пяти до семи миль в час с полной выкладкой. Командос должны уметь взбираться на склоны гор любого уровня сложности. Альпинистская подготовка является неотъемлемой частью общих навыков командос. Не стоит удивляться столь частому использованию термина командос в "Катехизисе" Чарльза Ньюмена - он боготворил новый род сил Британской Армии и был готов твердить многократно, о том что эти ребята принесут славу Короне Ее Величества. Неоспоримое требование выдерживалось всегда: командос должны отлично владеть приемами боя без оружия. Командос должны уметь управлять шлюпками и другими десантно-высадочными средствами независимо от времени суток. Морская подготовка важна не менее, чем сухопутная. Командос обязаны уметь уверенно действовать в ночное время. Все командос должны свободно ориентироваться на местности с помощью компаса. Командос обязаны уметь читать карту и запоминать на память заданный маршрут. Командос должны уметь поддерживать связь при помощи флажкового семафора, азбуки Морзе и владеть радиопередатчиком. Командос должны разбираться в механизмах и способах применения взрывчатых устройств и владеть приемами диверсионной войны. Командос должны уверенно обращаться со взрывчатыми устройствами всех известных типов и уметь закладывать мины-ловушки. Естественно, что поскольку речь идет о бойцах, то и требования общевойскового плана присутствуют в "Кацехизисе": особое внимание должно уделяться подготовке командос приемам ведения как наступательных, так и оборонительных уличных боев. Командос должны уметь преодолевать любые типы естественных и искусственных заграждений. Командос должны уметь управлять мотоциклами, автомашинами (легковыми и грузовыми), танками, поездами и моторными лодками. Принцип универсальности применим и к самому простому, но жизненному, без чего воин не сможет выполнять боевую операцию - командос должны владеть приемами выживания на необитаемой местности, а также уметь прокормить себя в течение всей операции. Командос обязаны уметь оказывать первую медицинскую помощь как себе, так и своим товарищам. Командос должны уметь накладывать на огнестрельные ранения перевязки и доставлять раненых в медпункт. Но подытоживался Катехизис, почти смертельным для нерадивого, но для верного присяге и долгу англичанина, перспективным, безграничным требованием: "Все это - лишь немногое из того, чем каждый командос должен владеть в совершенстве. Однако прежде всего от командос требуется железная дисциплина и постоянное стремление к совершенствованию своих навыков". Медовым пряником, приманивающим сластолюбцев являлся 17 пункт Катехизиса: командос живут на квартирах и питаются самостоятельно. С этой целью им выплачивается суточное жалованье в размере 6 шиллингов 8 пенсов. Офицерам - 13 шиллингов 4 пенса. Я поймал себя на чувстве удовлетворения - именно так, абсолютно дотошно, необходимо воспроизводить информацию, если хочешь, чтобы она вошла в тебя как положительный психологический заряд. Но после сладкого опять шла горчица: любой командос, хотя бы на краткое время не удовлетворивший перечисленным выше требованиям, отчисляется обратно в свою войсковую часть. Сейчас, сидя здесь в ветхой тюрьме, из которой я мог бы вырваться в два счета, передушив и перерезав всех этих "братьев по долгу", а затем на их же вертолете слинять поближе к очагам цивилизации, я с некоторой долей юмора и сарказма вспоминал по пунктов Британский Катехизис спецназа, наслаждаясь фонетической деликатностью текста. Я мысленно аплодировал подполковнику британских войск Чарльзу Ньюмену. Я аплодировал также и Черчиллю, настойчиво опекавшему экзотические рода войск, ломая сопротивление и прямые козни высшего армейского командования. Я с удовольствие продолжил воспоминания. Их классицизм был настолько очевиден, что мне становилось легче на душе. Я стал подробнее вспоминать дела минувших дней английского спецназа. Этот процесс у меня в душе выстраивался в четкую философскую линию - в философию войны, боя и вещей реальности. Я знал, что мир не может жить без войны, а потому моя профессия никогда не исчезнет с лица Земли. Припомнились занятия, проводимые моими преподавателями - мастерами своего дела, отдавшими не один год сложной работе подготовки спецназовца. Нам хорошо вложили в головы некоторые исторические справки, выполняющие роль хлеба - основы любого самого простого или сложного "военного бутерброда". Вспоминаю, что английские парашютисты вооружались получаемыми по лендлизу американскими 11,4-мм пистолет-пулеметами Томпсона ("Tommy gun") и Colt M 1911A1, обоюдоострыми кинжалами "Fairbairn & Sykes" No 2. Их обеспечивали рюкзаками норвежского образца "Bergen". Свои предпочтения английские командос имели возможность реализовывать полностью. К зиме 1944-45 годов они получили камуфлированную десантную куртку Денисона. Конечно, лихие ребята несколько кокетничали, а потому во время "тихих" рейдов не надевали стальные шлемы, а носили лофонтенские вязаные шапочки рыбацкого фасона или береты. "Отцом" британских парашютистов-диверсантов считается Дэвид Арчибальд Стерлинг (1915 года рождения, скончался в 1990 году в Великобритании). В одной из нашумевших операций Дэвид Арчибальд был ранен и взят немцами в плен. Он совершал множество побегов, но все они заканчивались неудачей. После войны полковник за мужество был возведен в рыцарское достоинство. САС (Special Air Service - SAS) - это тот род войск, в который окончательно оформились искания англичан на трудном поприще разведывательно-диверсионной деятельности. САС стало одним их элитных воздушно-десантных подразделений сухопутных войск и ВВС. Но в критические периоды большой войны англичане не стеснялись отступления от рыцарских принципов. Так появились "Черные армии" - например, легендарный отряд Владимира Пенякова (уроженец Брюсселя происходивший из семьи богатых русских торговцев), его труднопроизносимую фамилию англичане фонетически усовершенствовали доведя ее до благозвучного - Попски (Popski). В 1914 году этот энергичный молодой человек бросил учебу в Кембридже и в семнадцать лет вступил добровольцем во французскую армию. Всю войну он прошел в качестве артиллериста. Совершая рейды в Северной Африке, Попски полюбил пустыню, освоил систему выживания, заимствуя ее у бедуинов. Все это способствовало рождению ряда интересных военно-организационных идей, осуществление которых он решил выполнить в английской армии. Очень скоро замелькали в многочисленных бумагах военного департамента сообщения об удачных действиях "Popski's private Army" (РРА) - "частной армии". Этот термин, быстро прижившийся, был брошен случайно одним из штабных офицеров, решивших таким образом отдать дань должного, дань уважения отчаянным командос. Эти сорви голова совершили за время Второй мировой войны много удачных рейдов, заканчивающихся расстрелами самолетов на аэродромах, куда командос врывались на своих потрепанных Виллисах (проще говоря, на джипах). Британия шла дальше на Восток, а с нею попадали туда новые экстраординарные идеи: основной ударной силой британцев на Дальнем Востоке стали шиндиты - бойцы групп дальнего поиска ("Long Range Penetration Groups" - LRPG). Из еврейских и английских волонтеров создавались "специальные ночные отряды" - Special Nights Squads. Участвовал в них, кстати, сержант Моше Даян - будущий военный министр молодого израильского государства, возрожденного усилиями Великих держав, как Феникс из пепла. Но ветер, невидимый нами, терзает и гнет его, куда он хочет. Невидимые руки еще больше гнут и терзают нас... Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, вниз, в мрак и глубину, - ко злу". Сравнительно скоро Великобритания потеряет все свои колонии за рубежом, но от этого не утратится значение командос. И хотя после войны многие боевые структуры были быстро свернуты, однако накопленный опыт не пропал даром - у командос открылось "второе дыхание", и оно было более мощное и ритмичное. А это означает, что не настало еще время для командос любых стран, чтобы восклицать с отчаяньем: "Так начался закат Заратустры". Но отчаянные ребята по всему миру искали применение своему неукротимому и рисковому темпераменту, своей страсти к бою: "Беги, мой друг, в свое уединение, туда, где веет суровый, свежий воздух! Не твое назначение быть махалкой от мух". С таким тезисом великого философа я не мог не согласиться, потому, наверное, в конечном итоге я и оказался на этой несчастной парагвайской земле, в этих с трудом проходимых дебрях, среди идиотов, решивших меня, аса диверсионной работы, кормить объедками и заставлять валяться на пучке гниющей соломы в вонючей хижине со связанными руками и ногами. Знайте, дармоеды, если мое терпение лопнет, то я раскрошу ваши черепа за одну ночь. И будет то для вас Ночь смерти, а для меня - Вальпургиева ночь! Я вдруг поймал себя на простой мысли: я занимаюсь самоуспокоением, но через возбуждение агрессии. Вместе с тем, в истории с командос все ясно и понятно: в кризисные периоды жизни нации - в период войны - возникает необходимость экстраординарных решений, тогда и возникает необходимость расширения деятельности специальных войск. В спокойное время, а оно никогда не бывает абсолютно спокойным, достаточно иметь малочисленные, но элитные силы спецназа, состоящие из безупречных профи. Такая логика доказывается, например, опытом ведения боевых действий немецкой армией. Опять я приложил ухо к грудной клетке моей памяти и попытался прослушать сердцебиение известной мне военной школы, которая напихивала в мою голову массу отжатой и тщательно просеянной информации. Вспомнилось, как создавались специальные подразделения на немецком флоте: соединение "К" - Соединение малого боя. "Kleinkampfverband" - диверсионно-штурмовое соединение германских ВМФ было организовано перед самым окончанием войны, когда уже все дышало на ладан, но руководство Вермахта не желало сдаваться. Первая крупная в этот период диверсионная операция - "Нелли-2" (имя девушки одного из участников создания нового подразделения, превращенное в маленькую дразнилку) - организовывалась против советских войск на рубеже 1943-44 гг. Первый состав подразделения включал всего лишь 30 добровольцев. Были сформированы первые три морских штурмовых отряда (МЕК) - Marine - Einsatz - Kommando. Долго судили и рядили, как называть новый аппарат, предназначенный для доставки торпед к избираемой мишени-кораблю противника. "Афл" (угорь) - обозначение торпеды на немецком морском жаргоне, а аппарат, доставляющий взрывающую торпеду, собственно представлял собой аналогичную торпеду, только без взрывной начинки - в ней была оборудована упрощенная кабина "водителя". Фамилия изобретателя простого аппарата была Мор, что в переводе означает Мавр. Сошлись на "Негер" (Neger) на немецком - "негр" ("мавр"). Одноместная торпеда была впервые опробованы в Италии, где размещалась база пионеров нового военного направления - боевых пловцов. Скорость "Негера" составляла 3,2 морских мили после подвески боевой торпеды. Требовалась масса усилий для того, чтобы на несовершенном аппарате скрытно подойти к стоящему на рейде боевому кораблю. Остроту своих зубов водители "Негеров" смогли попробовать на англичанах. Английский крейсер "Дрэгон" был торпедирован и потоплен "Негером" 8 июля 1944 г. в 4 часа 30 мин. Для англичан, да и для всего мира, это было сенсацией. В скором времени немцы испробовали новое оружие: малый катер "Линзе" при крайне высокой по тем временам скорости - до 30 миль в час - начал таранить своими торпедами суда, стоящие на рейде. Набег проводился звеньями - 3 атакующих катера, 1 наводящий, он же и спасающий с 2-мя членами экипажа. Из атакующих катеров в последний момент перед взрывом водители должны были выброситься в воду, их подбирал наводящий катер. Затем на большой скорости катер отрывался от противника и скрывался в своих водах. Скоро дошла очередь до более усовершенствованных боевых средств штурмового оружия. Вошли в строй "Биберы" - одноместные погружающиеся лодки, они были отнесены к разряду малых-штурмовых средств. Только "Зеехунд" можно было уже считать настоящей подводной лодкой-малюткой, ее экипаж состоял из 2-х человек, а вооружение - из 2-х торпед. В специальные подразделения скорыми темпами собирали спортсменов-пловцов и их обучали новому мастерству. С мая 1943 года фон Вурциан и Ритхи Рейман учились у итальянских "людей-лягушек". Уже 22 июня 1944 года две группы боевых пловцов, доставив 2 торпеды-мины (по 800 кг.), подорвали мостовые быки, нарушив переправу англичан через реку Орн и Орнский канал. Затем были удачные операции по взрывам антверпенских шлюзов, неймегенских мостов и моста через Холландс-Дип у Мурдейка (рукав в дельте Рейна). Я вспоминал всю эту информацию, уже давно похороненную в военных архивах, только для того чтобы скоротать время и потешить гордыню уверенностью в безотказности памяти. Но было еще что-то другое в таком тихом занятии: корпоративная гордость медленно переходила в уверенность за успех и моего дела, за благополучный исход именно моей операции. Ясно, это была развернутая самопсихотерапия. Одна из первых заповедей, родившаяся благодаря опыту проведения сложных диверсионных операций, выполняемых человеком-лягушкой, гласила: "плыви по течению". Удары по "невралгическим" пунктам в тылу противника оказывали серьезное воздействие. Но умный противник совершенствует и средства противодействия диверсиям. Немцы даже попробовали использовать подводное взрывчатое вещество "ниполит", гибкое, как гуттаперча, пропеллерные взрыватели, срабатывающие, когда на них начинают действовать потоки воды от винтов кораблей, идущих со скоростью более 6 морских миль в час. Такие атаки с помощью специальных подразделений они пытались развернуть против союзников, готовивших вторжение через Ла-Манш. Но смелым бошам довольно успешно противодействовали мудрые англичане. Мне казалось, что мои нынешние тюремщики не могут по интеллекту стоять близко к англичанам или немцам. А значит вероятность моего выигрыша повышается! "O, sancta simplicitas!" - О, святая простота! Страстные воспоминания по истории диверсионного дела начинали бурлить в голове - я стал сильно опасаться, что мой паровой котел не выдержит. Стоило принажать на тормоза и успокоить себя. Но успокоить себя я имел возможность только элегантной мыслью. И, как добрый друг, ко мне на помощь пришел опять-таки долгожданный философ Фридрих Ницше: "Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому что хотят следовать сами за собой - и туда, куда я хочу. Свет низошел на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и собакой стада!" Я перекинул свое внимание на историю специальных подразделений своей революционной родины. Шарить в копилке памяти пришлось недолго: первое удачное применение посадочного воздушного десанта в советских войсках проведено в 1929 году в Таджикистане - разгром басмачей под городом Гарм. Доставка войск была осуществлена самолетами. На организации парашютно-десантных подразделений настаивал еще маршал М.Н.Тухачевский в 1928 году в период командования Ленинградским военным округом. В 1930 году был им же сформирован внештатный опытный авиамотодесантный отряд, прошедшей парашютную подготовку. Мои мысли стали открываться урывками - они прыгали, как блохи по грязному брюху беспризорника или отчаянного бомжа. Такая система меня настораживала - пожалуй, это уже свидетельство, верные симптомы эксплозивности, свойственной шизофренику. Надо быть осторожнее на поворотах. Но остановить скачку пока еще не удавалось. Опять скачек в прошлое: изобретатель парашюта - Глеб Евгеньевич Котельников (1872-1944) в 1894 году закончил Киевское военное училище, затем увлекся проблемами воздухоплаванья. Эта страсть и привела его к изобретению первого в мире авиационного парашюта свободного действия РК-1, который был им запатентован. Во время Великой отечественной войны использовался парашют ПД-6, с 1942 года стали использовать ПД-41-1. Все это старье по сравнению с современными парашютами, которыми оснащен спецназ. Но первые советские парашюты открыли дорогу в будущее десантным войскам, и Котельникова стоит вспоминать только добрым словом! Время показало, что наши головотяпы из рабоче-крестьянской среды неправильно поняли стратегические и тактические возможности ВДВ: они стали перемалывать элитные части, бросая их в штыки на окопы врага огромными эшелонами, как в Финскую компанию, так и в Отечественную войну. Много позже, очухавшись от потрясений первых лет войны, руководство Армией СССР стало собирать специальные подразделения под крышами нескольких родов войск. Нынешнее положение вещей тем более стало отличаться разумностью. Однако память о прошлом жгла мою душу: "Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: "Я, государство, есмь народ". Сейчас я завял здесь в этих болотистых лесах и у меня невольно возник вопрос: "А нужен ли государству, народу мой отчаянный вояж в эту проклятую моим Богом страну"? Все, казалось бы, понимали, что здесь меня ждали, как говорили латиняне: "Litora castis inimica puellis" - Берега, враждебные чистым девам. Будем называть "чистыми девами" помыслы, ведущие меня и моих командиров по тайным тропам международного шпионажа. Но вся загвоздка состояла в том, что суду любой страны будет трудно доказать, что, кроме меня, имеется и еще более ответственный соучастник преступления - "Particeps criminis". Однако я сильно сомневался, что иностранная держава, в которую я самым хамским образом сейчас вторгся, будет сильно изощряться в поисках тех статей Римского права, которые шли бы на пользу только мне! 9.3 Через щель в камышовой стене хижины-тюрьмы я заметил, что в мою сторону движется с миской, наполненной бурдой, которую здесь называют пищей, счастливый холуй - кривоногий, косматый, в обшарпанной одежде, но очень сносно, по его представлениям, устроенный в этой жизни. "O rus! quando ego te aspiciam!" - О деревня! Когда я увижу тебя! Я было задумал и дальше цитировать тренировочные тексты из Горация, которыми в университете мне истрепали все мозги, но пришла пора уходить от лирики и приближаться к тягомотной реальной житухе. "Верный слуга" нес бурду, качество которой было столь высоко, что даже взбесившиеся тропические мухи не желали липнуть к миске. И тут я поймал себя на мысли: "А кто, собственно, дал мне право столь принижать этого несчастного парня"? Может быть, мне только кажется, что такое право у меня, славного военного аристократа, имеется? У этого парня свое представление об объективных оценках. Может быть, по его представлениям, он живет в раю! А вот я как раз нахожусь в крайне сложной ситуации - я сижу даже не у американского негра в жопе, а у коренного парагвайца. Кто знает, у кого в прямой кишке сосредоточено больше инфекций, глистов, лямблий и прочей грязи и заразы! "O tempora! O mores!" - О время! О нравы! Не хватало еще разрыдаться от осознания своего прегрешения! Отвращение к физической пище швырнуло меня к пище духовной. Пришли на ум рассуждения моего отца, которые я откопал в его архиве, - об экзистенциализме писал мой ученый папан (ore rotundo - складно, стройно, живым языком). "Термин экзистенциализм произошел от латинского слова existentia, переводимого на русский, как "существование". Само философское учение, использующее этот термин, ставит существование человека во главу угла, рассматривает человека, как некое духовное начало всего того, что творится на земле и что способен воспринимать исследующий жизненные процессы ученый или литератор. Гуссерль и Сартр обосновали и развили специфическую феноменологию, заметив, что человек имеет дело с интенциональными объектами (intentio - от латинского "стремление"). Направленность сознания, мышления на какой-либо предмет, как не крутись, разрешается двумя способами - либо через чувственное восприятие, либо с помощью воображения - это только два вида интуиций. Post mortem, то есть после смерти, такие посвящения моего отца воспринимались мною более ответственно, чем, может быть, я воспринял бы при его жизни. Они несли особое содержательное наполнение, которое я ощутил особо остро именно сейчас, ночуя в парагвайской заднице - все было как после праздника, post festum. А если такие философские позиции верны, то человек приближающийся ко мне, которого я высокомерно окрестил словом "холуй", лишь в моем рассерженном, взвинченном воображении выглядит таковым. На самом деле он может оказаться заботливым главой большого семейства, любимым мужем. И экзистенция этой обезьянки должна считаться сугубо положительной. А еще смешнее - когда окажется, что он является как раз "крестным отцом" всей этой банды. Может быть, он, лихо маскируется, наблюдая изнутри за поведением, сущностью каждого из членов банды. Значит и меня он может воспринимать не с помощью воображения зазнавшегося цивилизованного человека - "сверхчеловека" - а только опираясь на объективно действующие органы чувств. Естественно, эта объективность относительна его индивидуальной субъективности. И получится все, как в Священном Писании: первый будет последним, а последний - первым. Тут же я понял, что явное тяготение к Заратустре, открывшееся у меня вдруг с утра, - это дань Фридриху Ницше, который, по большому счету, является истинным экзистенциалистом. В его понятии "сверхчеловека" запрятано уважительное отношений к личности, способной в своем развитии достигнуть запредельных высот. Отсюда растут ноги у начального, вводного замечания Ницше, которым он открывает книгу "Так говорил Заратустра". "Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его - и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему: "Великое светило! К чему светилось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!" В моей голове как бы все встало на свое место: для выполнения моего задания я обязан научиться "наслаждаться своим духом и своим одиночеством". Иначе, к чему светилось бы мое личное счастье, если бы у меня не было тех, кому я освещаю дорогу к определенной победе. Когда мой "кормилец" вошел в хижину, буркнув, как обычно, хмурое приветствие, я ответил ему обаятельной улыбкой и добрым испанским - "Buenos dias! - Доброе утро!" Нельзя было не почувствовать, что моя ласка попала в самое сердце этому парню. Я успел рассмотреть его глаза - глаза неглупого человека, носящего в глубине души "тайну", - пока он с помощью рук и зубов развязывал мои путы. Я не просил его об этой услуге, он сам пришел мне на помощь. И теперь я имел возможность растереть занемевшие конечности, сходить к ручью - умыться и "отлить" по дороге за разлапистым кустиком. Самым странным было то, что мой надзиратель уходя не стал снова меня связывать. Он махнул мне рукой на прощанье и довольно приветливо улыбнулся, словно говоря - "Живи так." Однако возможны и варианты: говорят же латиняне - "Sit tibi terra levis" (Пусть земля тебе будет пухом). Уйдя от ошибок моего воображения и переместясь к реальностям чувственного восприятия, я перекочевал в зону благополучия, мне стало легче - все вокруг прояснилось и просветлело, наполнилось солнечным светом. Скорее всего, что-то произошло внутри меня - совершилось некое преобразование моего мироощущения. Без сомненья, что-то положительное и рационально правильное, сильное, доброе стало влиять на меня. Тупая агрессия растаяла, как тяжелый туман. Я почему-то вспомнил Музу - уж не ее ли это помощь достигла меня или Сабрина повернуло свое лицо в мою сторону из-за зеркалья! Какой-то греческий философ помог мне, напомнив: "Summum nec metuas diem, nec optes" - Не бойся последнего дня, но и не призывай его. Ложек, вилок и ножей мне не подавали - я ел щепочкой, приспособленной под эти цели с первого дня "тюремного заключения". Но ковыряя пищу, прожевывая и глотая, я продолжал размышления о том, что вдруг так неожиданно запрыгнуло в мою голову. "Est quaedam flere voluptas" - "Есть некое наслаждение в слезах". Латинский язык всегда меня несколько приободрял, и я задумался о Ницше и Сартре. Что их объединяет? Пусть экзистенциализм - но что это значит в переводе на простой, человечий язык? Опять я нырнул в архивы моего вездесущего отца, только теперь я думал о нем с большим уважением и без иронии увольня, которому лень дать объективную оценку достоинствам своим и другого человека. Там я нашел ответы на свои вопросы: в литературе все на сей счет просто - можно писать, как угодно плохо, но при этом необходимо создавать настроение у читателя, аналогичное тому, которое переживал герой произведения. Для того можно использывать писательскую технику, с первого взгляда весьма отдаленную от направления сюжета. Словно по заданию от писателей, мне почему-то вспомнился период борьбы НТВ с новыми хозяивами, а за одно и та забавная история, в которую вляпался лет пять тому назад журналист Даренко, решив, что ему позволено таранить мотоциклом прохожих. Тогда журналистов НТВ взяли за шкварник и хорошо встряхнули, а Даренко набили морду самым заурядным способом. Ребят подвели образы, разжиревшие на тучных черноземах воображения о своем мнимом величии. Они стали создавать не те образы у населения. Наполеоны от журналистики на каком-то этапе шикарной жизни (а как иначе - если тебе платят за заурядную работу несколько десятков тысяч доларов в месяц!) заразились от свои шефов нарциссоманией, непомерной амбициозностью, идущими, конечно, не от элитного генофонда. Журналисты всерьез решили, что представляют собой неконтролируемую "четвертую власть", которой все позволено. Вот тут на этом интеллектуальном пустыре и столкнулись лбами ошибки воображения, которые при чувственном восприятии моментально приобрели вид иудо-словяно-татарских мыльных пузырей, проще говоря, - босяцкой наглости и глупости. Иуда ведь, скорее всего, именно из-за впадения в гордыню предал Иисуса Христа. Не дай Бог и мне заразиться теми же заблуждениями о своем величии! Но,.. но,.. Полегче на поворотах! Похоже, что во мне заговорила - нет, заорала - прыть военного человека, почти жандарма. Так, во всяком случае, охарактеризовали бы меня представители "четвертой власти" или как там ее еще называют? Но кто будет спорить с тем, что существуют и весьма субъективные категории - например, "Summum jus? summa injuria" (Высшее право - высшая несправедливость). И тем более обязательно поскользнешься и шлепнешься, начав разбираться с тем, в чем заключается "Summum bonum"? - Высшее благо. Завтрак закончен, и я сходил к ручью - тщательно вымыл миску. Решил проверить "прочность границ": если разрешено передвижение до ручья, то может быть и не обязательно день проводить в хижине. На самом виду у членов банды я разлегся, нежась на солнышке. Никто меня не окликал и не тревожил. Время потекло в более приятных воспоминаниях. Самое трудное в нашем деле квалифицированно "рвать нитку", то есть переходить границу того государство которе ее тщательно охраняет. Но мне было необходимо переходить границу только в определенных месте, как раз в тех, где ее лучше всего охраняли. Тренировали мы "водный" способ проникновения в Аргентину и Парагвай тщательно и кропотливо - нам нельзя было ошибиться на первом этапе, ни в коем случае! Варианты пробовали в "Сатурне" - в учебном центре в Севастополе, подальше от "злого глаза" и "доброго языка". Здесь выпестывают морских пехотинцев уже многие десятилетия, но мы со своей задачей возились отдельтно, не впутывая в наши тайны никого из аборигенов. Мне приятно было вспомнить былое - здесь я проходил в "юные годы" стажировку для присвоения прапорщика пятого разряда: физическая подготовка проводилась тогда три раза в день, за четыре с половиной месяца я набегал 750 километров. Кстати, тогда мне рассказали интересную историю, имеющую самое прямое отношение к литературе, а значит и к экзистенциализму. Сын Сергея Есенина - нашего великого поэта, как-то "странно" ушедшего из жизни, - был морским пехотинцем, строителем, журналистом. Он служил младшим лейтенантом на Балтике, отчаянно воевал в Великую отечественную войну, в 1944 году был тяжело ранен. Его подобрали санитары другой наступающей роты, а свои ребята считали погибшим. Он долго провалялся без сознания в госпитале в далеком тылу. Командир его батальона отправил "похоронку" родным, но парень воскрес из мертвых. В 1946 году Константин Сергеевич Есенин демобилизовался и продолжил учебу, которая была прервана войной, в Московском инженерно-строительном институте. Студент не переставал писать стихи, выступать в роли спортивного журналиста. Такой заработок был очень кстати и после окончания института. Его отчимом был Всеволод Эмильевич Мейерхольд - крепко пострадавший, к огромному сожалению, в том числе, и за неуемный национальный гонор. Мать - Зинаида Николаевна Райх не могла особенно помогать сыну пробиваться в жизни, и он стоически, как верный долгу морской пехотинец, тянул лямку малой журналистики вплоть до 25 апреля 1986 года: умер Константин Сергеевич в возрасте 67 лет и похоронен на Ваганьковском кладбище рядом с матерью. Странно, а может быть как раз закономерно, что загадки судьбы оказываются сопряженными у родителей и детей. Но тогда, если события моего вояжа будут развиваться по этой логике, то успеха ждать нет смысла - мои родители оставили мне, однозначно, трагическое послание. Вся надежда только на Музу, да на свои мускулы и мозги - может быть, сочетание колдовства моей покровительницы и силы солдата спасет положение. К счастью, пока все происходит, вроде бы, относительно гладко, во всяком случае, так как задумано. Ночью на катере меня подвезли поближе к рейду перед входом в обширную гавань перед Буэнос-Айресом, широкой воронкой всасывающей суда приплывшие к Аргентине по атлантическим путям. Катер лишь несколько сбавил ход, но не останавливался. Примерно, в пятистах метрах от российского торгового судна я соскользнул за борт катера и под водой подплыл к брюху нашего сухогруза. Экипирован я был, как боевыми пловцами США - гидрокостюм, автономный дыхательный аппарат "Эммерсон". То судно, к которому я подплыл, было с маленькой загадкой. С палубы катера я не заметил и намека на "сундук Пандоры". Название судна я конечно не запоминал специально: тут уж у меня такое правило - "кто меньше знает, тот дольше живет". Теперь, находясь под брюхом мастодонта, я ласково ощупывал его подводную часть, точнее, стыки между сваренными листами обшивки. Делал я это, естественно, не создавая шума, без суеты, ибо хорошо знал еще по тренировкам в "Сатурне", что слева от киля между вторым и третьим трюмами в судне устроен тайник, приспособленный для длительного пребывания диверсанта. Люк, маскируемый под заплатку на корпусе, открылся легко: кто-то заботливо смазал механизм и неоднократно опробовал его накануне. Пройдя через небольшой гидрошлюз, я оказался в относительно просторном для одного человека помещении. Судя по числу откидных коек, здесь могут помещаться шесть боевых пловцов, транспортируемых для выполнения секретных операций в чужих водах. Очень скоро закрутились винты и из внешнего мира стали доходить до меня шумы, связанные с появлением лоцмана на борту российского сухогруза - портовый лоцманский катер пришвартовался как-то неаккуратно к борту сухогруза. Видимо, лоцман уже поднялся в ходовую рубку, и мы медленно двинулись в сторону материка. Буксиров сопровождения не было, тщательный досмотр судна не осуществлялся потому, что мы не заходили в порт столицы Аргентины, а поползли вверх по реке Парана. В моем отсеке был холодильник, напитки, пища, в уголке притаился биотуалет - можно считать, что я неплохо устроился. В Санта-Фе пришли ночью: по возне со швартовкой, по толчкам буксиров, я понял, что нас разворачивают и прижимают к пирсу правым бортом. Расчетами организаторов нашей акции подтверждалось, что я должен успеть покинуть свое убежище до осмотра судна таможней и до начала погрузки, когда в трюмы спускаются чужие докеры. Кто знает, может быть, среди них имеются и тайные агенты, скрытно осматривающие суда и выявляющие тайники. Бывает так, что полиции дают наводку ради заработка даже члены собственного экипажа. Я лично никогда не верил в то, что опытные моряки не ведают о тайных устройствах, имеющихся на судне. Ночь во все времена считалась самой удобной для проведения скрытных операций: я облачился в гидрокостюм, опробовал АДА и вошел в водный шлюз. Конечно, был риск встречи с аквалангистами, являющимися контрагентами наших секретных служб, особенно, если осведомитель постарался. Но в том и заключается смысл вкладываемый в понятие "боевая операция". Выйдя из люка я, прежде всего, осмотрелся, плотно прижавшись к корпусу корабля. В руках у меня был боевой нож, американского производства - вообще, я должен был во всем "косить" под американца. Но это могло сработать только до тех пор, пока меня не передадут соответствующим властям и службам. Дальше моя защитная легенда уже бы не работала. Специалисты всегда сумеют выжать из подследственного нужные показания. Так что был полный резон не попадаться на крючок. Страшно было получить неожиданный всплеск подсветки от подводных фонарей - тогда придется прорубать коридор среди окружающих тебя аквалангистов. Но совсем худо, если задержание будет осуществляться по варварской схеме - грохнут мощный взрыв-пакет и я всплыву, как оглушенная рыба кверху брюхом. Взрыв - самое страшное оружие для боевого пловца, находящегося на глубине. Сопротивляться таким пиротехническим эффектам, практически, невозможно. Я надеялся на то, что меня никто не будет глушить сегодня. Однако: "Omnis determinatio est negatio" - Всякое определение есть отрицание. Не было взрыва, не было аквалангистов. Под судном была успокаивающая тишина, нарушаемая только толчками буксира, но он трудился в кормовой части, а я был смещен больше к носу корабля. Сильно оттолкнувшись ногами от днища я поплыл прочь от корабля, меня сопровождали рыбы, даже не удосуживающиеся уступать мне, царю природы, дорогу. Течение быстро дало о себе знать: здесь вода бурлила и кобенилась основательно. Упругая тяга воды пыталась сносить меня в низовье реки. Сопротивление основного русла усиливалось еще и за счет течения впадающего в Парану бурного правого притока - Рио-Саладо. Но никто не ставил передо мной задачу бороться с течением, наоборот, я должен был несколько спуститься ниже по течению, там меня ждали страхующие силы. По расчетам, мне следовало дрейфовать в течение двадцати минут, затем выходить на левый берег реки - к болотам. Там нужно искать маленький, ветхий на первый взгляд катерок. Мало кто знал, что под выгоревшей и вымоченной брезентовой обшивкой скрывался дюралевый корпус, а в корме притаился мощный мотор. Это неприметное судно было способно уйти от погони даже пограничных или таможенных катеров. Отрыв, если наша затея лопнет или пойдет не по плану, необходим ровно настолько, насколько потребуется, чтобы я незаметно смылся, перевалившись на полной скорости через борт в воду. А там спешите, ловите владельца катера - он ответит, что случилось что-то с двигателем или испугался он переодетых грабителей. Сейчас мне надо было дрейфовать точно по времени, а затем осторожно искать моего сопровождающего - капитана, так я его заочно окрестил. Чтобы не ошибаться в контроле глубины и случайно не наткнуться на моторную или весельную лодку, медленно бредущую вдоль берега, я держался центра фарватера. Он петлял по дну в виде углубленного ручья, густо покрытого илом. Но даже, если я попаду под днище крупного морского судна, то мой извивающийся придонный окоп спасет меня от расплющивания массивным брюхом или ударов винта. Тьма, естественно, в это время суток под водой была кромешная, но мне нечего было особо рассматривать - я контролировал глубину руками, обтекая корпусом придонный ил. Коряги на моем пути не встречались, видимо, фарватер периодически чистили. Ровно через двадцать минут я всплыл, аккуратно высунул голову из воды: надводная гладь была чистая, небо подмигивало звездами. Даже специальными приборами ночного виденья меня было трудно засечь. Камуфляж обеспечивал скрытность, даже лицо у меня было подкрашено, а всю голову покрывала специальная сеточка, создающая видимость плывущей по воде коряги или дернины, пучка осоки. Я сместился к левому берегу и стал искать ориентиры: должно быть наклоненное дерево экзотической породы, но очень напоминавшее российскую иву, вокруг него кучковались три разлапистых куста. Именно за такой изгородью должен открыться вход в маленькую бухту. В ней собирался прятаться мой компаньон - хозяин лодки. Теоретический расчет был таков, что после всплытия у меня оставалось еще три-четыре минуты сноса течением вниз. Все оказалось точным, как в аптеке: вот оно дерево и три куста рядом с ним. Я прижался к берегу и внимательно огляделся - ничего подозрительного не заметил на моем берегу. Конечно, мой контроль не мог быть абсолютным, но в нашем деле всегда остается разумная степень риска - через такой рубеж приходится перешагивать, зажмурив глаза, как при броске в ледяную воду, и я сделал такой рывок. Открылась панорама бухточки: сперва я не заметил лодку и несколько озадачился - я мог ошибиться в координатах. Мог, но не должен опоздать помощник, иначе сорвалась бы вся операция? Но повернув голову влево я вдруг заметил лодку, притулившуюся у полоски кустов. Это внутреннее очертание бухты было вырезано природой почти параллельно внешней кромке речного берега: мой помощник сидел на корме лодки, лениво следя за поплавком старой, видавшей виды, удочки. Расстояние было настолько близкое, что, несмотря на темноту, я различал и поплавок и изъяны удилища, сделанного из простой древесины. Гора свалилась с плеч. Определяющий "своего" признак - американская ковбойская широкополая шляпа на голове и плащ на плечах с камуфляжной раскраской, форма и размеры удилища с обычной леской и поплавком из большой бутылочной пробки. Все подобные "секретные" атрибуты я видел в центре подготовки уже не раз. Я не должен был снимать маску, ибо самое важное знать меньше, чем хочется: мой помощник, на всякий случай, не должен видеть моего лица - так лучше для него, да и для меня, пожалуй, при провале. Меня он заметил первый - и это была не лучшая характеристика моей осмотрительности. В нашем деле действует простой, но порой очень эффективный принцип: "Бей первым, Фреди!" Но это был и прокол организаторов операции: необходимо было сообщить мне подробности географии бухты, к тому же нахождение помощника в определенном месте бухты могло служить дополнительным опознавательным знаком. Я подплывал медленно, на всякий случай страхуясь, изучая прибрежные кусты по всему периметру маленькой гавани. Прежде, чем вылезти из воды, я поднырнул под днище катера для того, чтобы убедиться все ли там правильно оборудовано: ближе к носу на брезентовой обтяжке было нашито несколько петель, за которые я мог держаться при скрытной транспортировке. Теперь можно было залезать в катер. Помощник был хорошо вышколен: он перешел на корму и стоял спиной ко мне, как бы проверяя что-то в моторе. Я снял АДА и гидрокостюм и, пригнувшись, нырнул в каюту. Теперь это маленькое помещение станет моим тайником на все время путешествия - сюда не имеет право даже заглядывать мой помощник. В уголочке каюты, на рундуке, я увидел чехол контейнера - расстегнул молнию и мне представился еще один признак близости США - индивидуальный автоматический дыхательный аппарат "Скуба" с замкнутым циклом, имеющий большой запас кислорода под давлением 150-200 атмосфер в прочных баллонах. Такие системы применяются в военно-морских силах США. Хорошо бы в добавок получить и одноместный носитель - транспортное средство, используемое теми же подразделениями для действий на удалении до 100 миль. Наши отечественные транспортники тоже неплохие: "Тритон -1М", Тритон-2", а чем плох буксировщик "Протон"? Да я согласился бы и на сверхмалую подводную лодку. Их к концу войны во всю изобретали немцы: например, "Вальросс" или "Большой дельфин", "Швертваль". На худой конец, подошла бы и старушка "Зеехунд". Я размечтался настолько, что мне пригрезилось, как я выруливаю по Паране с шиком и помпой на наших десантных катерах на воздушной подушке - "Скат", "Джейран", "Зубр". Губа раскаталась до того, что мерещился и десантный экраноплан - корабль-самолет. Романтика - это очень нужная подпитка для души диверсанта и шпиона! Но организаторы ограничили мои маневры упрощенной схемой - транспортировкой пловца под днищем катера в зонах повышенного внимания со стороны специальных служб противника, а на открытых водных пространствах мне разрешалось прятаться в каюте. Скорее всего, это более правильный ход хотя бы потому, что не придется мучиться с подзарядкой аккумуляторных батарей транспортного средства, да и вообще бедовать в одиночку. Кроме того, сон в каюте лучше, чем на берегу в кустах, в обнимку с транспортным средством. Я, видимо, расслабился и заснул под бдительной охраной моего помощника. Мне нравятся идеи фаталистов - можно не рефлексировать попусту: операция строится, в том числе, и на системе подстраховки, а, самое главное, на максимально точном расчете всех возможных вариантов развития событий. В них находится место и экзистенциализму чистейшей воды. Наверняка, сегодня не спит порядочное число "помощников", обеспечивая мое участие в операции, "прикрытие" по всем вероятным каналам опасности. А силы собственные мне еще пригодятся тогда, когда я останусь один на один со сложными обстоятельствами. То ли в осторожной дремоте, то ли вовремя моментальных и недолгих провалов в глубокий сон, я впадал в воспоминания. Почему-то абсолютно ясно всплыла картина сдачи экзамена по специальности "ликвидатор": дело было в Санкт-Петербурге и все проходило взаправду. Как на светлом экране, несущим передо мной сцены раскрутки действия, выписался угол проспекта Вознесенского и Казанской улицы, у светофора. Наша группа ликвидаторов должна была расстрелять машину с четырьмя пассажирами, нейтрализовав прежде работника ГБДД, дежурившего на перекрестке. Все происходило, как в крутом боевике, почти киношно, только без страшного шума и отчаянных воплей прохожих. "Мильтон" - видимо, отличный парень, живущий за счет скромных поборов автолюбителей, нарушающих правило уличного движения. Их лохов он тормошил нещадно - я отметил этот процесс с удовольствием, когда проводил предварительную рекогносцировку. Сейчас же он даже не успел схватиться за кобуру. Тогда я выдвигался по правой стороне Казанской к перекрестку, мой дублер уже стоял на другой стороне Вознесенского у дверей поликлиники No 81 (собственно, он как раз и вышел из этих дверей в нужный момент). Со стороны мостика по Вознесенскому подошли немного раньше еще два действующих лица - мужчина и женщина средних лет. Вся сложность состояла в том, чтобы скоординировать превентивные действия: например, "выключение" милиционера, остановку и надежную блокировку "отстрельного мерседеса" точно на перекрестке. Нам подфартило: милиционер-регулировщик почему-то, отключив автоматику, управлял светофором с выносного пульта, расположенного у стены около булочной. Руки у него были заняты, что-то бурчала рация - скорее всего, его извещал прилегавший пост о продвижении "важного гостя". В это время поступил и наш сигнал о приближении "объекта" диверсии. Конечно, наши ушки были оборудованы единой цепочкой связи и мы действовали, ориентируясь и на координирующие команды. Первыми включились "молодожены": мужчина о чем-то спросил милиционера и блокировал тем самым его обзор, "невеста", не вынимая руки из маленькой сумочки, через прорезь, выстрелила точно менту в шею из пистолета, заряженного пулей-шприцом. Здоровый мужик вырубился моментально, даже не пискнув. Но наш "жених" удержал его на ногах, прижав к стене. Потом, когда действие сильнейшего нейролептика начнет иссякать, он несколько оклемается и будет бестолково суетиться, пытаясь продемонстрировать запоздалую прыть сыщика. Однако регулировщик был совершенно дезориентирован и не контролировал ситуацию - он бросался на ни в чем не повинных прохожих. Я видел это, когда страховал отход группы в проходной двор дома 56 по Казанской улице. "Молодожены" включили "красный свет" по Вознесенскому проспекту, остановив поток машин на перекрестке. Из бокового аппендикса Казанской выскочил на Вознесенский проспект "Джип" и перекрыл путь всему потоку машин, а, самое главное, "отстрельному мерсу" - все вроде бы делалось по правилам уличного движения - виноватых не было. Я и мой напарник, подбежав вплотную с двух сторон к нужному автомобилю, лупили из автоматов с глушителями по людям, мечущимся в салоне. Наши АКМ выплюнули боезапас в мгновение ока, подствольный гранатомет использовать не было нужды. Серия попаданий была настолько массированная, что не потребовалось тратить время на контрольные выстрелы в голову. Пешеходы замерли с открытыми ртами: шум был минимальный, но психологический эффект поразительный - всех прижала неведомой силой цепенящего страха к стенам домов. Автомобили (основную их массу отсекли наши помощники у ближайших светофоров) затаились тишиной и недоумением. Я заметил незамороченные страхом, а, наоборот, заинтересованные взгляды только у трех молодых крутых парней, спокойно следивших за спектаклем из одного, стоявшего у перекрестка автомобиля. Было ясно, что это наша заключительная линия страховки, а заодно и исполнители роли "экзаменаторов". Вся группа перескочила Вознесенский проспект и нырнула в проходной двор дома No 56 - там нас ждала машина. С места преступления главное вовремя смыться: мы вскочили в ожидавшую машину, у которой даже работал двигатель. Я плюхнулся на шоферское кресло, и мы стартовали практически моментально. "Волга" с тонированными стеклами рванул мощно: мы выехали на берег Екатерининский канала, вильнули направо, а затем резко влево через мостик на Большую Подъяческую. Дальнейший маршрут и смена автомобилей "в рассыпную" развел нашу "волчью стаю" по разным адресам и ведомствам - мы сдали экзамен на "отлично"! Мы были уверены, что выполнили задание блестяще, ибо имели возможность изучать отснятый видеофильм вместе с экзаменаторами и теми, кстати, кого мы так хищнически уничтожили в мерседесе. Им за головотяпство поставили двойку и назначили переэкзаменовку "на осень". Вспомнились еще раз прекрасные слова Ницше: "Мне нужны живые спутники, которые сле