и силами  стараясь не  озираться. Ему так  и виделось:  вот-вот
впереди,  справа  ли,  слева  возникнет  фигура милиционера,  чей  взгляд  в
следующий миг почувствуется кожей и нутром. Я иду один - при том что приметы
сходятся!
     Он пристроился к группе:  две  женщины провинциального вида,  пожилая и
сравнительно молодая, и две  девочки - лет пяти и лет  четыр?х  - шли, как и
положено, с  грузом вещей. Руки женщин отягощали чемоданы, на  плече молодой
висела  ещ?  и  сумка,  девочки  несли  небольшие  торбы.  Пожилая   женщина
приостановилась перевести дух, Можов заш?л сбоку, предложил:
     - Я вам помогу.
     Он встретил насторож?нный взгляд не приученной к  любезностям советской
гражданки.
     - Вас не встретили... - выказал Виктор сочувствие.
     - Некому нас тут встречать, здесь пересадка.
     -  Вы  на  вокзале  будете? - обрадовался  он.  -  Я  тоже дальше  еду.
Присмотрите за моим чемоданом, пока за билетом буду стоять?
     Женщина кивнула, позволила  ему подхватить е? чемодан. Услуга за услугу
- это было понятно и приемлемо. Он, словно по инерции, невзначай спросил:
     - Вы куда едете?
     - До Петрова Вала.
     Виктор сообщил, что  и ему  туда же.  Он  с обрет?нными попутчицами, по
виду член семьи,  остановился в помещении вокзала перед скамь?й, где нашлись
два  свободных места.  Пожилая  села на  скамью, одна из девочек поместилась
рядом,  другую бабушка усадила на колени. Можов и вторая женщина  складывали
багаж  горкой -  мимо проходил милиционер. Парень обратился к  попутчицам со
словами:  поезда  запаздывают,  поэтому  так  много  народа  скопилось.  Ему
ответили:  народа  всегда  много.  Милиционер,  окинув  взглядом  беседующее
семейство, удалялся.
     Мать девочек и  Виктор, которого не отпускал внутренний холодок, встали
в  очередь  за  билетами.  Как обычно, люди  озабоченно теснились  у  кассы,
парень, прикрывая женщину,  отталкивал тех, кто пытался влезть  впереди них.
Со стороны вс?  выглядело  вполне  обыденно, нормально.  Для мужа Можов  был
несколько молод, но ведь бывает же. Мог он сойти и за младшего брата.  Когда
подошла очередь, он взял у  новой знакомой деньги и вместе со своими держа в
руке, наклонился к окошку кассы:
     - До Петрова Вала три взрослых билета и два детских.
     Кассирша  посмотрела на него  и,  не заинтересовавшись, выдала  билеты.
Ехать предстояло в общем вагоне, в купейных и плацкартных не оказалось мест.
     Когда возвратились к скамье, мать  девочек, сев рядом с пожилой - то ли
матерью, то ли свекровью,  - взяла  дочь на колени, а Виктор устроился перед
ними на положенном на пол чемодане. Пожилая спросила:
     - Вы в Камышин?
     Парень, растерявшись, скрыл это широкой улыбкой, сказал:
     - Я к  бабушкиной сестре  еду,  не  был у не? никогда  - мать попросила
съездить. Та заболела, жив?т одна, помочь надо.
     -  Плохо старой-то  болеть,  когда одна  жив?шь,  -  вздохнула  пожилая
женщина.
     Зав?лся разговор на эту тему. Можов вставлял реплики, наводил беседу на
нужное и, избежав прямых вопросов, вызнал, что большинство едущих до Петрова
Вала  направляются  в Камышин,  расположенный поодаль от железной  дороги на
берегу Волги. Малому царапнуло по сердцу: как легко мог попасться.
     Пока  ждали поезда,  он раз  пять заметил в зале милиционеров, один,  а
затем  второй  прошли  совсем рядом  -  каждый  раз  парень  цепенел.  Когда
двинулись  на посадку и он н?с  два чемодана, то на перроне боковым  зрением
ус?к фигуру в форме, тут же наклонился к младшей девочке:
     - Не отставай, за ручку чемодана держись.
     Народ, толпясь,  штурмовал вагоны, и  Виктор, защищая девочек от давки,
выдержав  борьбу за места, стал  совсем своим для попутчиц. Поезд, казалось,
упорно не набирал скорость. Пообвыкнув в  тесноте, спутницы Можова собрались
перекусить. Ему  предложили  два вар?ных  яйца и  бутерброд с "любительской"
колбасой,  он,  поблагодарив, взял  только  яйцо,  а  от  остального  упрямо
отказался:
     - У меня привычка -  не ем в поезде!  Чего только мне  мать с собой  не
совала!
     К его словам отнеслись с добродушным недоумением.  Позже он,  однако, у
проходившей разносчицы купил пирожки  с  капустой,  а  также  две шоколадки,
которыми угостил  девочек. Муторно-напряж?нный день вс? никак не мог истечь.
Наконец  при  свете фонарей  сошли  на  станции Петров Вал.  Можов  проводил
попутчиц до привокзальной площади и попрощался:
     - Пойду обратный билет возьму...
     Вернувшись в здание вокзала, направился  в туалет, где нашлась розетка;
достав  из  чемодана  электробритву, побрился.  Он не  стал  искать,  к кому
прибиться: второй раз вряд ли повезло бы, да и был он уже довольно далеко от
места происшествия. Но к окошечку кассы  не пош?л. Прибыл поезд, проходивший
из Адлера до Южного Урала, и он сел в общий вагон, сунув проводнику столько,
сколько стоил проезд в купейном, будь там места.
     В  длинной  дороге не  раз посетив  вагон-ресторан,  в подпитии сош?л в
Челябинске, откуда было  недалеко  до дома. Он чувствовал:  изнемогшая  воля
вот-вот опочит хоть на снегу, хоть на угольях - не миновать всерь?з припасть
к  стакану,  а  там  уж  и засыпаться  через  язык.  Что  оставалось, как не
запросить помощи, то ли сложив ладони, то ли прижав их к глазам?


        24


     Открывшей дверь матери он улыбнулся так вымученно, что та, в первый миг
обрадованно воскликнув:
     - О, Витя! - тревожно  спросила: - Тебя обокрали? - но тут же заметила:
чемодан при н?м.
     Сын проговорил удруч?нно:
     - Сорвалось с горнолыжным спортом.
     Разведя руками, устало снимая куртку, кратко  поведал матери:  в поезде
ребята подвыпили, и он от других не отстал, а руководитель взъелся именно на
него, хоть и сам был нетрезв... словом,  получилась свара, он сош?л с поезда
- и домой.
     В  прихожей  уже  стоял отец,  и  Виктор,  поцеловав  в  щ?ку  мать,  с
выражением: "Иду под розги!" - направился за родителем в его кабинет. Плотно
закрыв  дверь, сын присел на стул перед отцом, опустившимся в кресло, и стал
исповедоваться,  то и дело потерянно, беспомощно прикасаясь  пальцами правой
руки к нижней губе.
     Поведав о жизни у Риммы Сергеевны, рассказал о встрече с гаишниками и о
том  незабываемом,  с  чем познакомился  в  отделении милиции. Затем, заново
переживая  происходившее,  восстановил  его  с  момента,  когда  оказался  в
Тихорецкой,  до убытия  оттуда на  тормозной площадке цистерны, обрисовал  и
свой дальнейший путь до Петрова Вала.
     Можов-старший,  слушая, горбился,  ниже и ниже опускал голову. Попросил
дать ему таблетки из секретера. В кабинете  был графин,  Виктор налил стакан
воды,  но отец потребовал  графин, проглотил  таблетку и  пил,  пил из него,
выпил всю  воду  до  капли.  Уперев  локти  в  колени, сжимая обеими  руками
горлышко графина, сидел  недвижно, поднимая тяж?лый взгляд на  сына и  вновь
опуская. Заговорить смог лишь минут через десять.
     - Я на  тебя  не лаю - поздно. Вс? - поздно! Этих  кретинов  я  бы  сам
убивал  время  от  времени - после работы,  для  разрядки. И хорошо бы  себя
чувствовал. Как они обращаются  с пьяными, с бродягами - известно, но с этим
отребьем так  и надо, я их не жалею.  Сволочь -  и те, и  другие,  но ты  не
должен был с ними столкнуться. Я с ними никогда не сталкивался. А ты нарушил
правила. В нашей стране нельзя нарушать правила -  я имею в виду не закон, а
правила для  тех, кому  хорошо.  Мне было сравнительно  хорошо. Тебе  - нет?
Неужели нельзя было не  пойти к той директрисе? А к той торговке на станции?
Если  в самом деле настолько замучила уч?ба, почему и вправду было не выпить
в вагоне-ресторане?
     - А руководитель смолчал бы?
     - В крайнем случае, вернулся бы с дороги в Свердловск, и уж там...
     - Т?тя Лиза тут же бы позвонила маме...
     - Да,  конечно...  Но  какого рожна тебя  завело сойти  неизвестно где?
Зачем ты  связался с этой торговкой вином? Сейчас вс?  было бы по-другому...
Никакие мои связи не помогут  -  МВД умеет  постоять за свой престиж. Оно не
уступит давлению.  Да никто и  не возьм?тся давить  при таком диком  случае:
перестрелять двоих милиционеров! Ни о каком объективном расследовании нечего
и помышлять - тут  работает правило,  не  закон.  Милиционеры при исполнении
обязанностей заметили незнакомца,  который вош?л  в дачный домик, они должны
были поинтересоваться, кто он, что делает... а он напал! Именно так  вс? уже
зафиксировано  на бумаге. Ни о каком  вине, что  у  них с собой было, и речи
нет.  А девушка  скажет, что ей велят.  Тебя жд?т верный расстрел, а до того
они, конечно, поизмываются... Витька... а-аа, Витька... - отец  стал хватать
ртом воздух, уронил пустой графин на ков?р.
     Виктор помог ему встать с кресла и лечь на диван.
     - Я пока с тобой, меня ещ? не схватили... Может, на след не нападут?
     -  Если ты не  наследил... ты действительно там ничего не  оставил? Раз
ускользнул,  может  быть,  есть  надежда...  В  общем, они там  кретины. Все
способные люди у нас в армии. Да  - но ты сам можешь выдать себя. Загуляешь,
сболтн?шь... Те, кто  тебя знают, заметят, как ты изменился... прежде всего,
заметят самые близкие... - он оторвал голову  от подушки, указал глазами  на
закрытую дверь. - Мать  не сможет не поделиться  с подругами,  -  прошептал,
страдальчески  и  гадливо  морщась,  откинулся  на  подушку,  тут  же  опять
приподнялся: - Витя, нам до зарезу нужно нестандартное решение.
     Виктор  опустился у дивана на  колени, смотрел в лицо прикрывшего глаза
отца, осознав, что, нередко ругая, высмеивая его про себя, всегда любил его.
Вс?  существо  сейчас   пронизывала   точащая   сл?зы  любовь  к  отцу.  Тот
пробормотал:
     - Я посижу с тобой на кухне. Выпей стакан водки, плотно поешь и спать.
     Можов-младший  выпил два  стакана  водки,  съел  тарелку студня,  круто
перч?нного, политого лимонным соком, сдобренного хреном, повалился в постель
и проспал десять  часов. Когда поднялся, было  воскресное утро. Отец, во всю
ночь  не  забывшийся сном ни на минуту, выглядел: краше в гроб кладут. После
завтрака с крепким кофе оба опять уединились в кабинете.
     -  Будем исходить из  следующего, - начал Можов-старший.  -  Здесь тебе
оставаться нельзя.  Мать почувствует,  если уже не почувствовала:  произошло
нечто  большее,  чем  пьяный  скандал в поезде... Среди  е? подруг загуляет:
Виктор ехал  из  Свердловска  в Черкесию, из-за пьянки сош?л  с  поезда  - и
что-то случилось! Это будет наталкивать и наталкивать на вопрос, на догадки:
что? что случилось?.. То же  самое,  - прошептал  отец, - получится, если ты
будешь жить  у т?ти. Только там в тебя станут вглядываться и т?тя  и дядя. И
оба тоже с кем-нибудь да поделятся.
     Виктор восхитился  неоспоримостью соображений и ждал  от отца  решения.
Тот проговорил медленно, чуть слышно:
     -  Тебе  нужны  особые  условия.  Кругом  карлики,  и  твоя  жизнь  так
рискованна, потому что ты  - самородок. Самородок, в котором, при  вс?м  его
великолепии, остался неразвившимся признак, размноженный во многих миллионах
карликов...  Я о том, что ты  должен был молчать, когда гаишники потребовали
дань  с  той  женщины. А ты отчаянно, безрассудно...  как  и  потом  на этой
даче... да что там!
     Виктор растроганно прошептал:
     - Папа, ладно тебе...
     - Да! - сказал тот упрямо-подтверждающе. - Карлики чуют в тебе большого
реб?нка, и  их искушает соблазн встать  над тобой. Ты должен быть  там,  где
тебя не знают и где рядом будет не карлик. Где твоя жизнь войд?т в регламент
и притом ты сможешь многое почерпнуть.
     В выражении отца была тв?рдость, он говорил приглуш?нно, почти ш?потом:
     -    Есть    такой   человек.   Мы   встречались   несколько   раз   на
несанкционированных конференциях "Свердловск -  столица  России". Однажды  я
проговорил с ним  полночи. У него  огромный авторитет, он - родной брат... -
Можов-старший  произн?с  фамилию  министра  обороны  и,  словно  запнувшись,
помолчал.
     - О маршале ходит дурно пахнущее...
     - Что? - живо поинтересовался Виктор.
     - Питает слабость к невинным девочкам...
     Глядя на хмыкнувшего сына, отец проговорил:
     - Брат, я думаю, тоже не  ангел, но... - и Можов-старший сч?л возможным
заключить: -  Двое  из  одной  семьи  не  могут  быть  наделены  одинаковыми
пороками.
     Виктор впервые за  последнее время улыбнулся от души. Он  услышал: брат
министра так любит Урал, что, хотя мог бы жить в Москве, жив?т на Урале.
     - Глубокая волевая  натура,  ему претят  карлики.  По-моему,  он  очень
одинок. Он  признался мне, что не видит вблизи  достойных людей, а ему нужен
личный сотрудник - кто-то вроде ассистента, секретаря... Я испытываю  к нему
доверие, симпатию,  у  меня  чувство,  что,  если он тебя примет,  то  будет
опекать. Не исключено, что вы с ним схожи... я даже уверен в этом.
     Отец ждал, что скажет  сын,  а тот думал: если в его положении так ясно
видны пути к камере смертника, то почему не попробовать ход, пока остающийся
непроясн?нным?
     Можов-старший сел за телефон... И не минуло пары  суток, как в квартире
Лонгина Антоновича появился платиновый блондин.


        25


     Алик вошла в квартиру во власти впечатлений от блондина,  мама могла бы
прочесть на е? лице: "Кого я встретила!"
     - Было весело?
     - Да! И  интересно. - Дочь прошла  к себе в комнату, откуда  бросила: -
Расскажу за ужином. Только я так сыта!
     Мама, взалкав рассказа, была занята неотступно посещавшим е?: хорошо ли
то, что кажется хорошим дочери? А та в своей маленькой комнате осваивалась с
происшедшим сегодня как с волнующе-неясным приобретением.
     Когда  она, переодевшись  в  домашнее платьице, появилась в кухне, папа
сидел  за  столом  в  своей линялой желтоватой спортивной  майке,  щекастый,
склонный к полноте. Он с хитроватым выражением сообщил:
     - Футболист твои вещи прин?с. Сказал, что ты уехала с пикничка.
     Алик,  перенесясь  в первые  минуты  знакомства  с  Виктором, задумчиво
улыбнулась.  Мама,  положив  мужу и  себе  на  тарелки поджаристые  котлеты,
неохотно  подчинилась жесту  дочери и  не поставила перед ней прибор. Будучи
женщиной с выдержкой, она вместо расспросов прибегла к комплименту:
     - Ты сейчас свежее, чем утром.
     Дочка и сама это  находила: лишь  минут пять назад  она  оторвалась  от
зеркала.  Попросив повидло, она взяла  ломтик  булки  и, избалованное  дитя,
озорно спросила отца:
     - Что такое "ерофеич"?
     Папа,  некогда  усердно выслуживавшийся  сержант Советской  Армии, а  в
последние годы - начальник цеха крупного завода, - блеснул зоркими глазками.
Не спеша  отвечать, разрезал на  кусочки  котлету,  поддел  ножом горчицу  в
горчичнице, перен?с порцию на край тарелки.
     - И кто тебя угощал "ерофеичем"? - промолвил с ласковым лукавством.
     Алик, намазывая ломтик булки повидлом, перевела взгляд с папы на маму и
назвала фамилию Лонгина Антоновича.
     - Что-то знаете  о  н?м? Он уч?ный. И  не  однофамилец,  а  родной брат
маршала.
     - Есть такой... - папа воткнул вилку  в кусочек  котлеты, повозил его в
горчице и, отправив в рот, переглянулся с женой.
     Они жили  в привязанности друг к  другу. Она, сдобная дама,  в  сорок с
лишним  лет  преисполненная  вкуса к  жизни  не  менее, чем  в юности,  была
довольна мужем. Когда-то  стройненькая девушка,  отнюдь  не  сетуя  на  свою
внешность, подала согласие на брак как милостивый жест, избавляющий парня от
прыжка с  моста. Батанов  мог бы е? шокировать: он  не видел в  ней такую уж
недосягаемую красавицу. Но она его  волновала, чтобы вскорости  и успокоить:
не проиграл ли он по другим статьям.  Став врачом-косметологом, жена успешно
помогала в нуждах тем, кто был  способен, в свою очередь, спасать  от нужд -
касалось ли то бакалеи, галантереи или импортной мебели.
     Ценя  жену,  Батанов, как и она, гордился  дочерью  и был внимателен  к
опасениям, которые  Алик  вызывала  у матери.  Та  полагала:  дочка  слишком
впечатлительна  и,   не   дай   Бог,   "увлеч?тся   фантазией".   Под   этим
подразумевалось  увлечение каким-нибудь  непризнанным гением из  художников,
поэтов или изобретателей. "Такие всегда  на пороге достижения, -  говаривала
мама папе, - но жизнь ид?т, а они болтаются, как... кое-что в проруби". Будь
родители   вольны    выбирать,    кем   быть   дочке:    "идеалисткой"   или
сладострастницей, они предпочли бы второе.
     За ужином  поглощая  котлеты,  мама  и  папа хотели бы  почувствовать в
рассказе Алика плотский привкус.
     -  Боря-футболист  сказал, что ты вроде  ногу повредила,  -  произнесла
мама:  она  сразу  по походке  возвратившейся  дочери  увидела, что  ноги  в
порядке.
     - Я  оступилась и  испугалась,  что разболится.  Обошлось.  А то хотели
отвезти меня к травматологу.
     Родители отметили - "хотели". Мама спросила:
     - Налить тебе молока?
     - Не, кефира.
     Папа с добродушной усмешечкой проговорил:
     - И куда же они тебя повезли?
     -  Домой  к  уч?ному,  он  пригласил  меня  на  обед,  -  сказала  Алик
невозмутимо, как о ч?м-то, что в порядке вещей.
     Впрочем,  играть   на  нетерпении  родителей  ей  не  хотелось,  и  она
рассказала:  профессор  и  его  помощник поехали  в лес развеяться, помощник
намеревался ягоды пособирать, да не наш?л. Возвращался,  а тут у не? с ногой
приключись.
     - Помощника и  за  ягодами послал, -  вставил папа не  сказать чтобы  с
осуждением.
     Дочь строго взглянула на него:
     - Профессор слепой. Ты не знал?
     Отец посерь?знел:
     - Не слышал.
     - Совсем слепой? - с неудовольствием произнесла мама.
     Кивнув,  Алик закончила рассказ описанием квартиры Лонгина Антоновича и
обеда, кратко упомянув, что говорили о поэзии:
     - Профессор читал наизусть Гумил?ва, а Виктор - Бальмонта.


        26


     Два дня спустя  Лонгин  Антонович  позвонил девушке, светски-участливым
тоном  осведомился,  как  у  не?  дела,  и  попросил  позволения  "высказать
кое-какую идейку". Алик весело произнесла:
     - А почему бы и нет!
     Он сказал, что  менее чем через неделю "стукнет тридцать  лет",  как он
жив?т на Урале.
     -  И идея моя  в том,  чтобы это  отпраздновать с вами и со  всей вашей
компанией, которая была в лесу.
     Девушка от неожиданности не нашлась, что сказать, кроме:
     - Это оригинально!
     - Я  приглашаю  вас  и  ваших  друзей  в следующую  субботу  в ресторан
"Уралочка", - передала телефонная трубка проникновенную просьбу профессора.
     Алик   понимала,   что   надобно   удивиться,   поиграть  в   смущение,
поколебаться, но не захотела это делать. А Лонгин Антонович объяснял, почему
выбрал  "Уралочку".  Во-первых,  название  подходящее,  во-вторых,  ресторан
открылся  только  полмесяца назад,  а  на  первых  порах  снабжение щедрее и
обслуживание лучше.
     -  Я передам ваше  приглашение, - пообещала девушка, - но не знаю,  кто
как откликнется.
     - Очень  надеюсь, что придут все, - прозвучал в трубке тронутый грустью
голос жизнелюбия, которое не желало бы сдаваться.
     В продолжение разговора и  после  Алик переживала натиск вопроса: каким
предстанет  на банкете Виктор? Е? творящая воля  бросилась играть красками и
линиями и вс? острее  волновала  тем,  а как  должна выглядеть она сама? Она
вновь и  вновь  поворачивалась перед  трельяжем,  примеряя  наряды... К  ней
словно прикасалась  хрупкая  ласка того  дня, когда  она школьницей  впервые
пришла в Дом моделей.  Маме с  е? умением  никогда не  упускать нужное стало
известно,  что требуется  манекенщица-подросток.  Простенькое,  казалось бы,
платье  так преобразило школьницу, что, оглядев е?, директриса Дома моделей,
поджарая дама с сигаретой, встала рядом с нехуденькой маменькой:
     - Назвать е? сейчас Аллочкой? Не ид?т. А что ид?т? Алик!
     Теперь, в атакующих  е?  представлениях  о  банкете, девушка,  примерив
облегающее  платье  с вырезом, мысленно воскликнула: "Всего лишь Аллочка!" И
выбрала другое  - посвободнее, типа  греческой туники с защипами на  плечах,
перехваченное  пояском.  Оно  должно  бы  скрадывать  формы,  но  происходит
наоборот:  л?гкая ткань, при каждом  движении  приникая к телу, подч?ркивает
линии фигурки. Серо-голубой - жемчужный - цвет туники подходит к цвету глаз.
Отступить на пару шагов от трельяжа,  приблизиться... Проделать это ещ? раз,
ещ?...   поворотик,   ещ?...   Набросим   на  плечи  пелерину  из   того  же
полупрозрачного шифона, кусок ткани  сверн?м  жгутом и, перевязав им волосы,
небрежно кинем  концы  на  правое  плечо. На нас глядит из зазеркалья  истый
кураж в облике <i>играющей девочки</i> - Алик.


        27


     В квартале  от "Уралочки"  встретились, чтобы направиться туда  вместе,
Алик,  подъехавшая  на такси, Дэн, Галя и Люда,  которая вс? ещ?  гостила  у
родителей  Боба. Сам он со своей командой накануне  вылетел в другой  город.
Друзья Алика узнали из телефонного с нею разговора, кому принадлежит ув?зшая
е?   ч?рная   "волга".  Девушка  рассказывала  об   очень   занятном  слепом
чудаке-уч?ном,  но  они переключались  мыслью  на иную хорошо  запомнившуюся
фигуру.
     Виктор стоял на тротуаре у ресторана  и пош?л навстречу  компании. Алик
вся  внутренне подобралась. Он  был безупречно эффектен  в костюме стального
цвета  в  т?мную полоску, в  синей  рубахе с расст?гнутым  воротом.  В какое
блаженство окунул девушку  его взгляд, вобравший е?  всю  с е? нарядом. Двое
видели  лишь друг  друга, меж тем как три  пары глаз пристально наблюдали за
ними. "Самец, умеющий  себя подать! - была  мысль Гали. - Сейчас он  в чарах
Цирцеи,  но на  меня обязательно  положит  глаз". Пятунин  перебирал  в  уме
фамилии  портных, какие могли так одеть  этого претенциозного блондина. Если
бы  Дэна попросили охарактеризовать его  одним словом без перехл?ста эмоций,
он со  всей  сдержанностью  дал  бы определение: "Полусволочь -  по  меньшей
мере".
     Испытывая к  Виктору  иное и  гораздо  более  терзающее  чувство,  Люда
Енбаева предавалась сущей муке - смотреть на него и  модницу.  "Повернусь  и
уйду!" - объявляла она себе, понимая, что не уйд?т.
     - Мы снова встретились,  - промямлила она, впрочем, довольно громко,  и
молодой человек, наконец,  обернулся; начав  с не?, он уделил улыбку с  чуть
заметным поклонцем Гале и Денису, здороваясь и добавляя:
     - Лонгин Антонович будет рад...
     Можов  пов?л компанию  в зал ресторана, где осанисто стоял  профессор в
почти  ч?рных  очках - неожиданно внушительный.  Виктор представил его Дэну,
Гале  и Люде, а тот, любезно клоня голову, слушал,  как называли себя гости.
Затем сообщил, что зарезервировал три столика:
     - Чтобы вы могли рассаживаться в самых разных сочетаниях...
     Попросил выбирать в меню что захочется:
     -  Цены сегодня  не существуют!  Обязательно рекомендую  всем  жаркое в
горшочках.  Напитки  я  уже  заказал:  увы,  это лучшее,  что  тут  имеется.
Советское шампанское, вино "Лидия", коньяк "Плиска".
     Он пригласил за свой столик Галю и Пятунина и повернул голову совсем не
в ту сторону, где стоял его помощник:
     - Виктор, а ты, будь добр, займи пока Алика и Люду.
     Дэн  не  отказал себе в удовольствии  подумать,  что  слепой  не против
посводничать.  Однако  нельзя  было   не   отдать  должное   похвальной  для
несчастного галантной л?гкости обращения:
     - Галочка,  Денис, вы  оба родились  на Урале? Как славно! А  я приехал
сюда тридцать лет назад и - влюбл?н... Сегодня влюбл?н  как никогда. Климат,
обычаи,  самобытность  коллективного  бессознательного  -  да  простится мне
громоздкость  фразы.  Суть та, что  Урал, Гималаи,  Алтай - прародина единой
цивилизации, чего мы, е? наследники, пока не познали...
     Дэн вставил с томной ноткой устающего от таких разговоров человека:
     - Но вы-то познали, наверно?
     Лонгин Антонович с иронично утрированным апломбом произн?с:
     - Познать - значит увидеть рожд?нную здешними краями индивидуальность!
     Он замолчал, словно удовлетвор?нный тем,  что сказанное воспринято  как
заумь.
     - Кровь! -  сказал он.  - Кровь породившая  и  кровь пролитая.  Кровь -
пароль  и признак....  Но давайте  не о той,  о  которой  вы подумали,  а  о
маслянистой высококалорийной  удушливо  пахнущей  и  одновременно  ароматной
крови  Земли -  о нефти.  Моя  специальность, -  пояснил,  как  бы  заключая
изложенное в скобки.
     Галя,  нечасто питая  симпатию к  знакомым, редко  изменяла  себе  и  в
отношении к остальным. Она глядела  на  слепого  без притворства: "Говоришь,
как вурдалак, разве что причмока не хватает".
     Профессор вдруг обратился к ней, отдел?нной от него столиком:
     -  Вы  темноволосы? Да? О-о...  В  пору,  когда  я  видел, -  промолвил
печально,  -  я  запомнил  взметнувшуюся  нефтяную струю  при  ослепительном
солнце... исчерна-коричневый  цвет  в  сер?дке  переходил  в  цвет  м?да  по
сторонам. Мне  кажется, у вас карие с  блеском глаза. Если так, я сравнил бы
их цвет с игрой оттенков нефтяной струи...
     -  Замечательно! - произнесла девушка без восторга, а Пятунин изумл?нно
уведомил слепого:
     - Глаза  у  не? действительно  карие.  И бывают  с огоньком  -  правда,
холодным. - Он словно в испуге  отстранился от Гали, делая вид, что пытается
съ?житься, - она вскинула руку, чтобы дать ему по загривку, но удержалась.
     -  Не буду  вам  более  докучать, друзья мои, - преувеличенно заботливо
произн?с Лонгин Антонович. - Вас жд?т отдельный столик.
     Молодой   человек   и  девушка  пересели,  на  столике  стояла  бутылка
советского шампанского, и Дэн был  обрадован: довольно редкое полусладкое, а
не распростран?нное сухое.


        28


     Виктор остался один  за  столиком  - девушки теперь  составили компанию
профессору. Люда оказалась напротив него, Алик - по правую руку.
     - Ещ? раз  здравствуйте,  дорогой... Лонгин  Антонович, -  она чуть  не
назвала  его Велимиром-заде, будучи в  приподнятом настроении, но сдержалась
при Енбаевой.
     -  Я  блаженствую,  -  сказал он,  подтрунивая  над собой. После  паузы
произн?с тоном размышления: - Людмила видит меня впервые и, конечно, думает:
хорошо  ли, что  такой  человек,  как  я, наслаждается обществом  столь юных
девушек.
     Профессор замолчал, молчала и Люда, но не выдержала:
     - Вы лучше меня знаете, вот и скажите за меня.
     Он кивнул.
     -  Я скажу, что в  народе  говорят. Если  бы  и  самые старые  щуки  не
клевали, как и все, то не было бы ухищрений отбивать привкус тины.
     У Алика вырвался смешок и едва не вырвалось "Браво!"  Люда  смотрела на
слепого с мыслью: "Я хочу думать, что вы порядочный и не подкатываетесь ради
кое-чего..."
     Он продолжил:
     - Ещ? есть в народе  поверье. Когда заканчивается жатва, девушки должны
сжать последний сноп,  называемый  - сноп-молчанушка. Жать его  надо  молча.
Если девушка заговорит, жених будет слепой.
     И Алику и Людмиле одинаково не понравилось то, что сказал профессор. Им
стало тягостно.  Он предпоч?л не замечать этого, говоря:  народные поверья -
тот глубинный,  донный ключ, который освежает  веру,  помогает  ждать, струя
втекающая рождает вытекающую - и  чем не пример он и  его имя? Народ почитал
Святого Лонгина как врачевателя глазных болезней.
     "Он надеется, что будет видеть?" - жалостливо подумала Алик.
     Заиграл  оркестр, нахлынула властная  мелодия,  голос певицы был хорош,
пробирал бередящей меланхолией:

     <i>Ветер, листья</i>
     <i>Догони, догони-и-ии,</i>
     <i>Возврати назад,</i>
     <i>Верни, возврати-и-ии...</i>

     В продолжение песни девушки и Лонгин Антонович хранили безмолвие. Потом
он произн?с:
     - Эти дни в народе зовут Мироны-ветрогоны. Они гонят пыль по дороге, по
красному лету стонут... Вам, девушки, это ещ? долго не будет слышно...
     Алик  слышала  закоснело-отчаянного  неудачника,  который  изнывает  по
радости более мучительной, чем всякая скорбь:
     - Если бы мне не было отказано в пустячке... Для меня несравненно важны
наступающие  осень  и зима.  Должно решиться то, чего  я  много  лет  жду...
Поверье  рекомендует  в  дни-ветрогоны  смотреть  на  воду: коли  в  полдень
окажется тиха - осень будет приветливая и зима без бурь.
     Алик про себя взмолилась: не  говорите  более, чем  уже сказали! Почему
вам непременно должно быть мало того милого, что создалось?.. Она сострадала
ему, и е? пугало, что он вынудит сказать то, что ему больно будет услышать.
     - Завтра в полдень я погляжу на воду и позвоню  вам, - промолвила  она,
не договорив: "И тут будет вешка границы!"
     Енбаева  уставила на  не? возмущ?нно-насмешливый  взгляд, будто говоря:
"Ну что ты вр?шь? Ты встанешь завтра утром,  чтобы поехать за город смотреть
на воду?!"
     - Я действительно поеду погляжу, - обратилась Люда к профессору.
     Алик  замкнулась  в  надменном  равнодушии.  Енбаева  спросила  Лонгина
Антоновича:
     - Вы мне скажете номер телефона?
     - Разумеется, - тепло ответил он.
     К столикам  подошли официантки  с подносами, горшочки с говяжьим жарким
распространяли соблазнительный аромат.
     - Альхен...  -  произн?с профессор с грустной нежностью, - я прошу  вас
разделить  трапезу  с  Виктором, он там  заждался. А мы тут  вдво?м  с Людой
угостимся и побеседуем... Люда, вы не против? - переш?л он на бодро-шутливый
тон.
     Она была  не  против. Когда Алик садилась за  столик молодого человека,
Людмила  не стерпела, бросила взгляд на  них и едва не пропустила мимо ушей,
что  Лонгин Антонович сказал  о  соусе:  он  должен  быть  неплох. Профессор
попросил  поухаживать за  ним,  и она налила ему  рюмку коньяка.  Поддавшись
уговорам, выпила шампанского.
     -  По-моему,  вас   не  увлекают  сельские  истории,  -  проговорил  е?
сотрапезник.
     Она возразила. Дед рассказывал ей, маленькой, очень интересное.
     - Например?
     - Ну...  откуда взялась наша  фамилия. Она казачья -  дед был уральский
казак. Целую историю рассказал.
     Лонгин Антонович отвл?кся от жаркого:
     - Давайте е?!
     - Я помню, что она интересная, но саму е? забыла, - простодушно сказала
Люда.
     Профессор подкидывал вопросы о  другом, о  третьем. Он услышал,  что ей
нравятся сказы Бажова, а из "произведений для взрослых" -  рассказы Шукшина.
Нравятся и стихи - особенно Людмилы Татьяничевой, челябинской поэтессы.
     - У меня е? книга есть, - сообщила девушка.
     Выведал  любопытный  и  то,  что   е?  любимый  фильм  -  "Дожив?м   до
понедельника" и что она умеет жарить  в сметане карасей,  начин?нных пш?нной
кашей,  отменно  варит щи  с мозговой костью и  знает: на  другой день после
свадьбы положено есть уху.
     Лонгина Антоновича всецело заняло приготовление супа из топора, правда,
с одной  поправкой, и, найдя, что не хватает лишь соли, он сообщил Енбаевой:
у не? будут замечательные дети.


        29


     Блондин и блондинка сидели за столиком  друг против  друга,  прикасаясь
пальцами к стоящим перед ними бокалам.
     - Что он говорил тебе? - спросил Виктор, впившись взглядом в е? лицо.
     Она, подавая себя <i>играющей девочкой</i>, шельмецки повела глазами. У  не? с
Велимиром, прошептала, зарождается некая родственность,  только не  тычь мне
примитивным: "старик", "слепой"... я не  живу грубо физическим,  я  -  истая
женщина в самом изящном смысле этого  слова,  у меня тонкие вкусы,  причуды,
капризы,  я -  <i>раффинэ</i>!  Эмоционально  жить  означает  для  меня  пленять  и
награждать,  изощр?нно   распознавать  прелесть  в  том,   в  ч?м  остальные
разбираются не лучше, чем свинья в апельсинах, так что приготовься... У него
захолодели  глаза. Уверена,  что  ловко  дразнишь? Не  считай  меня тупицей,
ревнивым хряком, я легко поддержал бы твой тр?п - умею  и почище, - но не та
ситуация.
     - Он может  диктовать, - сказал  Виктор со злобой к  тому, кого имел  в
виду.
     Алику показалось, парень  не договорил: "Я боюсь его!" У тебя, подумала
она, несомненно есть акт?рские данные, и ты хочешь предстать в драматическом
ореоле.  Я,  мол,  противостою сильному,  опасному!  Ей вспоминался  обед  у
профессора,  поведение молодого человека приоткрыло,  что у него  на хозяина
зуб. Естественно,  парня раздражало, полагала Алик, что  слепой в ауре  юной
гостьи стал добиваться е? расположения. Но вражда могла зародиться и раньше:
возможно, Виктор помогает  уч?ному в перспективной работе и считает, что тот
занижает оценку его вклада. Ты мучаешься, что тебя используют, подумала она,
но, может быть, ты преувеличиваешь, тебя не так уж обижают? Она  решила, что
будет влиять на Лонгина Антоновича ко благу Виктора.
     - Я вс? понимаю, -  сказала она, -  он постоянно у тебя на глазах,  ему
нужно  то,   другое,  третье...  он  до  смерти   тебе   надоел.   Но   будь
снисходительным...
     Алик  продолжила мысленно: "Брось - я не вижу тебя его  прислужником! Я
вижу тебя гордым, сильным". Она могла бы заключить: "Просто  тебе не хватало
меня", - если бы только посмела претворить чувство в слова.
     За ней следила, сидя за столиком с Дэном, Галя, задавшая ему вполголоса
вопрос:
     - Интересно, а как скоро она в этом избраннике разочаруется?
     -  Пари о  сроке меня не привлекает, - ответил Пятунин и отправил в рот
очередной кусочек мяса.
     - Она не думает, что у старика и его подручного на уме? Старый со  мной
поболтал, деревенской свинопаске уделил внимания, а этот с Аликом занят. Мне
кажется, - Галя хихикнула, - нас, троих девушек, хотят попробовать.
     - Если для этого есть достаточные средства... - Дэн с улыбкой налил  ей
вина,  -  я имею  в  виду  не только  деньги, но  и связи,  которые помогают
исполнять желания... жизнь может удивительно измениться к лучшему.
     - Циник! - она од?рнула его.
     - Я всего лишь прямодушен. Почему и тебе не быть такой?
     Галя,  вспыхнув,  искала  что  сказать,  чтобы  вышло  натурально.  Тут
начались танцы.
     Алик танцевала  с Виктором, с Дэном,  с  незнакомыми мужчинами, которые
наперебой е? приглашали,  и снова с Виктором. Ждала, он  скажет,  что завтра
позвонит ей и они встретятся...
     Лонгин Антонович позаботился, чтобы девушки и Дэн возвратились домой на
такси.  Можов  вывел профессора  из  ресторана,  и  тот,  стоя  на тротуаре,
прощался с отъезжающими. Алик, когда  Виктор  открыл для  не? дверцу машины,
садясь, снизу глянула на него требовательно. Он молчал.
     "Держит  паузу, чтобы увидеть  меня  просящей, - думала  она  по дороге
домой и дома, - ставит меня вровень с теми, какие у него были".


        30


     Он  не  позвонил  на  другой  день.  Прош?л  ещ?  день,  ещ?.  Как  она
нервничала! е? выпуклые чувственные губы были искусаны до крови. Чтобы легче
переносить  ожидание,  обращалась  к  фантазии.  Ей  было  дано   претворять
переживания  в акварели, сугубо  по-своему запечатлевая тех, кто близок  или
просто оказался рядом. Первого возлюбленного, е? ровесника,  который лишился
невинности одновременно с ней, она оставила себе на память в виде солдатской
пилотки бутылочного цвета, украшенной, вместо зв?здочки, мордочкой кот?нка.
     Е?   вторым  стал  бесспорный   чемпион  института   по   девушкам,  их
длинноволосый баловень  и  мучитель,  сказавший ей:  "Наша постель ничего не
значит".  Помимо  обиды, е?  поразило обозначение "постель" в его устах. Она
изобразила  его в виде  согбенной фигуры, несущей на себе матрац. Позже  она
преподнесла незабываемую  фразу Дэну... Но акт?ру  Данкову так  и не  смогла
сказать, что их постель не значит ничего, хотя кончилось именно тем.
     Она  вс?  более   изощрялась  в  своеобразной  творческой  манере,  дар
создавать покровы помогал ей  снимать их с характеров, схватывая сущностное.
Дэн  был обращ?н ею в кокетливо завязанный  розовый бант: густо-розовый цвет
переходил в  бледно-розовый  и окаймлялся  слабым  морковным. Акт?р  Данков,
чувствительный лицемер, любитель  похвалами вызывать  боль и  прикарманивать
всякий трогательный трепет, был лиш?н ясных контуров и представал как  пятно
Роршаха - психологический тест для проверки фантазии -  раст?кшиеся по листу
и причудливо перемешанные кляксы, чередование фиолетового,  синего, голубого
цветов в богатой гамме их оттенков, с л?гкой примесью бордового.
     Думая, как изобразить зава отделом культуры  облисполкома Гаплова, Алик
мысленно  усмехалась:  <i>с тобой  - ни  за  что!</i>  Но не слишком ли  настойчиво
стремилась   она  отделаться  от   ощущения  прикасающихся  липких  пальцев?
Изрисовала  лист отпечатками и  пальцев, и ладоней:  лиловых,  грязно-серых,
цвета портящегося мяса.
     Проще  всех  было  с  Бобом:  <i>вот  уж  нет!</i>  Его  портретом  стал  шар:
т?мно-коричневая середина окружалась бурым, к которому  поодаль  добавлялось
чуть т?мной и чуть светлой зелени.
     Папки,  посвящ?нные  нескольким  мужчинам,  лежали  в  шкафчике  -  ими
пренебрегали. Извлекалась лишь верхняя. Зажмурившись, Алик представляла лицо
Виктора. Целовала-целовала...  Так  беспокойно,  так  невероятно трудно  его
ждать! сдерживать  нежность... "Виктор, - она звала ш?потом, с  ударением на
втором слоге, растягивая "о", - Викто-о-ор..."
     Она  перебирала  листы  -  рисунки всего  того,  во что хотела бы одеть
его... В  первый  же  вечер после  их знакомства, когда  она  ушла  от него,
чувствуя,  до  чего  он не  хочет,  чтобы  она уходила, Алик  схватилась  за
карандаши, но они дырявили бумагу, стержни ломались - она бросилась на софу.
Е? будоражило сознание, как он  не  хотел е?  отпускать!  Она знала,  что не
засн?т - всю ночь  представляя  его тело и придумывая наряды для него...  За
неделю Алик создала невообразимый гардероб,  где  были вязаные  комбинезоны,
шальвары из  ткани  лаке,  свободные  расшитые куртки  и узкие сюртуки,  она
облачала Виктора  то в червл?ную с заст?жкой на груди епанчу,  то в наряд, в
котором наряду с замшевым полукафтаном присутствовали  брабантские кружева и
ботфорты...
     Иногда, отложив  рисование одежды, она  бралась  за  портрет.  В центре
листа  была  ярко-красная  маска,  верхним  и  боковым  краями   из-под  не?
выдвигалась маска  ч?рная,  из-под  ч?рной  -  стальная,  из-под  стальной -
бронзовая... маски выглядывали из-под масок, убегая вглубь:  чем дальше, тем
более размытые  и бледные,  и  все они, наконец,  замыкались в геометрически
правильный  восьмигранник,   выложенный  свинцом.  Алик  мастерски  написала
металл:  казалось,  тряхни  как следует  листом,  и  маски начнут  с тяж?лым
звяканьем падать на пол. Что под ними откроется?
     Он  позвонил на  четв?ртый  день  после субботнего  банкета:  профессор
просит в пятницу после работы посетить его на даче. Алик сухо ответила:
     - Я занята, у меня свои планы.
     - Тогда я передаю ему трубку...
     -  Не  сейчас. Я  не  одна,  -  солгала  она голосом  девушки,  невинно
говорящей правду, когда е? не говорят.
     На  другой вечер позвонил  Лонгин  Антонович.  Алик, сыграв  колебания,
неохоту, приняла приглашение.


        31


     Ч?рной  "волге" пришлось  поскучать у  подъезда,  прежде чем  появилось
бедствие нескучающих в  серебристо-серых брюках и  в  ярко-пунцовой блузке с
широкими рукавами: воротничок-стойка переходил в бант, роскошные волосы были
укрощ?нно  подобраны вверх и  заколоты. Перекинув  куртку  через руку,  Алик
приближалась к  Виктору, который стоял  у  машины,  держась  за  приоткрытую
дверцу, и смотрел изнур?нно: "Мучительно изысканная девочка!"
     - Что случилось?
     Он выдавил:
     - Нет, ничего...
     - Но я же вижу! Ты болен?
     Он насильственно улыбнулся и  жестом неудавшейся церемонности пригласил
е? в  машину. Душа Алика заныла: профессор решил предпринять  наступление  и
Виктора  давит предвидение победы  влиятельного  старика.  Лонгин  Антонович
возбуждал нарастающую  досаду. "Старый немощный человек  - какого  ч?рта ещ?
надо?!" Видит небо, как нелегко ей дастся жестокость.
     Парень, с побито-тоскливым видом управляя "волгой", молчал. Схватить бы
его за волосы и встряхнуть как следует.
     - Что вы там мне готовите? - спросила она нервно.
     Он прибавил скорость, проговорил бесцветно:
     - Хочешь, чтобы я высадил тебя и разбился?
     В  охватившем  е?  страхе  ей  захотелось  притворно  пошутить: "Кончай
театр!"  Справа  заходило солнце,  принуждая  жмуриться.  Не  собирается  ли
профессор сообщить ей, что  парень платит алименты?  У не?  зачесался висок.
Автострада  устремлялась к  горизонту под  тучкой, оставляя по бокам изрытую
под строительство  местность.  Потом дорога  стала  хуже,  они катили  вдоль
лесного массива, он поредел, и дорога повернула в него.
     Въехали  в  открытые,  очевидно,  заранее  ворота  и  оказались   среди
яблоневого сада. Множество яблок отягощало ветви, землю усеивала падалица, и
это  изобилие   напоминало   об  обилии   попрошаек,  которые   предпочитают
вымогательство собирательству, подстрекая к наслаждению ограбить ворующих.
     Виктор  остановил машину перед  просторным деревянным домом, обсаженным
кустами, и, когда направились к двери, попытался обнять Алика. Он сделал это
замедленно-трусовато - и она ошпаренно вскинулась:
     - Брось!
     - Пойми... -  в каком-то горестном исступлении сказал он,  - одно  тво?
слово - и ты ничего не потеряешь.
     -  Да  что это? -  выдохнула  она  в  яростно-испуганном  недоумении  и
отвернулась.


        32


     Он пропустил е?  в  комнату,  где весь пол покрывал  ворсистый ков?р. В
дальнем углу за  письменным столом,  на  котором горела лампа, сидел,  читая
бумаги, человек. В первый же  миг этот  мужчина  в джемпере показался  Алику
знакомым.  Он   оторвался   от  чтения:   на  не?   смотрело   продолговатое
интеллигентское,  с  узким  заметно  выступающим  носом  лицо.  Брат-близнец
профессора?! Пораж?нная, она не сдержала смешка деланно-вежливой радости.
     Мужчина был в очках - обычных, а ей так и виделись т?мные. Он снял очки
как-то  через   силу,  словно  удовлетворяя  сл?зную  просьбу  и   испытывая
неловкость за просителя:
     - Добрый вечер, Алла.
     Е?  врасплох стиснуло всю, будто она  проснулась  и увидела  в  спальне
чужих и раздетых.
     - Вы-ы?!
     Он встал из-за стола и направился к ней с видом степенного смирения.
     - То, что я предстал перед вами слепым, прошу  считать за причуду. Хотя
она  не беспочвенна. Меня, в самом  деле, едва не оставили без глаз... и тем
подсказали попробовать: подорожает ли солнце  для того, о ком думают, что он
не  видит... -  он напирал  на  не?  какими-то ширящимися огнисто-плескучими
голубыми глазами. - Оно подорожало! - произн?с тоном снявшего маску монарха.
     Алик замерла  от  злости на этот  бесстыжий  взгляд  любующегося  собой
надувательства, она  терялась,  какой бы  одарить  резкостью, но ей не  дали
раскрыть рта.
     - Ваш вывих - склонность к коварству. Гладко вы проделали - набились на
знакомство.
     Она, как не заметив, проглатывала шип, стоя горделиво и одураченно.
     Позади  Виктор  утесн?нно  выкрикнул  что-то:  она  не  слушала,  шатко
подавшись к двери - бежать  в забытье. Лонгин  Антонович словил е? и доказал
хваткой:  его поживе не хватит  живости  ни  ускользнуть, ни  выжить. Крепко
обнимая Алика сбоку, он подв?л е? к дивану у покрытой ковром стены:
     - Сядьте!
     Виктор  подступал к  профессору в перенапряжении гнева и как  бы усилия
выбрать: кинуться ли его душить или пнуть в пах?
     - А ты вон туда сядь! - Лонгин Антонович указал рукой на венский стул у
окна.
     Алику только сейчас бросилось в глаза, что оба  одного роста и в плечах
профессор даже шире. Сидя на самом краешке дивана,  она сцепила пальцы рук и
стиснула колени так, точно е?  должны тащить к позорному столбу,  и, не смея
драться, она готова пассивно, но предельно упрямо мешать.
     Лонгин Антонович,  будто передавая  ей  нечто  утешительное и стараясь,
чтобы звучало подоходчивее, проговорил:
     -  Этот  молодой  человек  - во  всесоюзном  розыске как  особо опасный
преступник.
     Она впилась взглядом в присевшего  на стул парня,  е?  руки вдавились в
край  дивана,  словно  она  хотела  помочь  себе  подняться  и  не было сил.
Профессор  стал  рассказывать  о похождениях  пассажира, покинувшего  поезд.
Описывая, как тот убил двоих милиционеров, Лонгин Антонович время от времени
оборачивался к Можову:
     - Я не искажаю?
     В первый раз тот бешено  крикнул: - Нет! -  а потом, словно еле держась
на воде и боясь захлебнуться, лишь не сводил глаз с девушки.
     Она,  застыв, уставилась под  ноги в  узор на ковре, слушая продолжение
рассказа:  как  парень  бросился  прочь  от  трупов  на даче. Вдруг вскинула
голову, невольно предоставив профессору полюбоваться маняще-прекрасной шеей:
     - Викто-о-р, было?
     Он с отталкивающе-фальшивой бодростью выкрикнул:
     - Так точно! - хохотнул  и,  внезапно обмякнув,  обратился к девушке: -
Прости.
     Лонгин Антонович высказал ей тоном соболезнования:
     - Вам бы у него прощенья попросить...
     Она   глянула  с  испепеляюще-гадливым  вопросом:   "Как  укусишь  ещ?,
тарантул?"
     Он словно бы сдержал вздох сожаления:
     - До вас  он  жил не только хлебом, но и яблоками. Видите ли,  его отец
однажды  спросил  меня,  не   найд?тся   ли  место?  Оно  нашлось...  как  и
разъясняющие ответы. Вс? вам изложенное я узнал от самого молодого человека.
- Он обернулся за подтверждением, и Можов с закрытыми глазами трижды кивнул:
     - Да! Да! Да!
     Алик, будто силясь не закричать ему через комнату, сжала губы.  Вы, два
проходимца, лж?те-лж?те - старалась отстран?нно твердить себе, а существо е?
противилось: ей сказали <i>правду</i>.
     Лонгин Антонович  был  поглощ?н наблюдением  за ней,  Виктор вскочил со
стула, горячо воззвал к девушке:
     - Докажи, что меня не жалеешь...
     Профессор  вытянул  к  нему  руку,  властно-успокаивающе двинул ладонью
сверху вниз, затем указал гостье на письменный стол с грудкой бумаг:
     - Там вс?  зафиксировано. Дело будет представлено  так:  оно мне только
сейчас стало известно, и я немедля довожу до сведения... Ну, а в случае моей
скоропостижной кончины сработает копия.
     - Да  я сам  на себя  заявлю! - утрированно  грубо  рыкнул Можов, вновь
поднимаясь со стула. Глядя на  Алика, он закричал, как кричат от нестерпимой
боли: - Плюнь, плюнь ты на меня и на него-оо!
     Она вздрогнула, глотая сл?зы, чувствуя себя так, как если бы е? уносила
бурная  река  к водопаду  и не  за  что было  ухватиться. Профессор меж  тем
говорил Виктору:
     -   Да  посиди   ты  спокойно!   А   Алла   пусть  посмотрит  на   тебя
повнимательнее... -  он встал боком к  девушке,  с  нею  вместе  разглядывая
молодого  человека.  - Здоровый  -  кровь  с молоком! Про  красоту  уж  и не
заикаюсь.  Так вот,  на  него наденут  наручники, - приступил  к  пояснениям
Лонгин  Антонович,  -  в  МВД  хватает  садистов,  а  тут -  какой  предлог!
расквитаться  за  своих  убитых!..  Его  будут  пытать,  сколько  протянется
следствие. Представьте  его тело с  красно-бурыми полосами на спине,  полосы
испещрены  бескровными трещинами глубиною до р?бер: не ранами, а  трещинами,
какие   бывают  на  сильно  изношенной  резине.  Тело   живого   человека  с
расползающимися  тканями...  Представьте  его  руки  с огол?нными  у  локтей
костями... Не машите руками - вс? это сделаете вы вашим отказом!
     У не? вырывалось сквозь рыданья:
     - Вы маньяк! Какой вы гнусный, гнусный...
     Он невозмутимо произносил:
     - Представьте его дни, ночи перед расстрелом, сколько он перечувствует,
пережив?т  в ожидании...  Я интересовался  процедурой,  при моих связях  мо?
любопытство оказалось удовлетворено. Приговор?нных к расстрелу держат отнюдь
не в одиночках  -  в стране коммуналок это было бы  слишком  экстравагантно.
Смертники скученно  сидят  в  узкой  камере без  окон  -  в бетонном пенале.
Непрерывно  горит скрытая  стальной  сеткой лампочка,  в  унитазе  вс? время
журчит вода:  в него справляют  нужду, но из него же и пьют.  Умывальник или
иное подключение воды не предусмотрены.
     Лонгин Антонович переступил с ноги на ногу перед сидящей на краю дивана
девушкой:
     - Стальная дверь после щелчка распахивается, и перед узниками возникает
группа мордоворотов  - они приняли  водки,  пожрали колбасы,  в  них  каждый
мускул лютует от предстоящего. Предвкушая кровь, они наслаждаются  прелюдией
-  бросаются с дубинками на узников, молотят их.  Тем  положено сгибаться до
полу. Пьяные хамы  с налитыми  кровью глазами рычат, хрипят, тратя  в ударах
злобу,  которой  в  них  через  край.  Наконец  сосредотачиваются  на  одном
смертнике, которому  нынче вышел срок.  Его  бьют до  того,  что на  ноги он
поднимается  лишь с их помощью. Ему  заламывают  за спину  руки,  волокут по
коридору в камеру со сливом в  цементном полу, ставят на колени  - и  палач,
прижав дуло пистолета к его затылку, стреляет.
     Профессор поч?л за нужное уточнить, демонстрируя скрупул?зность подхода
к вопросу:
     -  Пистолет  специально  приспособлен:  в  стенках  ствола  просверлены
отверстия, чтобы сбросом  газов ослабить удар пули. Она не  должна пробивать
голову  навылет, не  к  чему  разбрызгивать  кровь, частицы  мозга. От  пули
требуется войти в череп и застрять в мозгу.


        33


     Лонгин Антонович  прохаживался  по ковру перед девушкой, т?мный джемпер
облегал его нестариковский могучий торс. Можов,  встав со стула, обращался к
Алику тоном бессознательного упрямства:
     - Мне нужно одно: чтобы ты говорила "нет", чтобы ты не досталась ему! А
на расстрел мне плевать-плевать!
     Она видела парня сквозь красноватую пелену, застилающую зрачки.  Пелена
сменилась полуобморочной мутью  - она перевела взгляд на профессора, который
так и лучился теплом, произнося:
     - Конечно, вы  можете внушить себе,  что мы вам вр?м, и  уйти. Но когда
узнаете о суде, что вы будете чувствовать...
     Алик зло всхлипнула, набрала в грудь воздуха:
     - Вы хотите от меня... куда мне пройти? - на грани срыва голос зазвенел
вызовом безысходности: - <i>Или это должно происходить здесь?</i>
     Он отступил от не? на шаг, с насмешливой меланхолией произн?с:
     - Я понимаю -  вам  желательно видеть меня  самым  гнусным, грязным  из
подонков. Пожалуйста, не удивляйтесь, но я против.  Почему вы  не учитываете
мои плюсы? - он укоризненно  умолк, затем повысил голос:  - Я сочувствовал и
сочувствую ему! Разве я подв?л его? Его слабости, его  нужды я понимаю лучше
его самого. Когда ему очень хотелось выпить, он  выпивал, хотелось  женского
общества - что же, он это имел.
     Лонгин Антонович повернулся к сидящему на стуле Можову и уставил в него
указательный палец, говоря с усталым гневом:
     - Я, как приставленный к нему, следил, чтобы он не ударился в излияния.
Это у него, инфантильного типа, на уровне детского хвастовства.  И недетской
мании исключительности. -  Профессор вновь обратился к девушке:  - Ну как не
открыть в миг пол?та, что ты -  нечто особо роковое? Я видел, как его тянуло
похвастать передо мной, потрясти меня - кто поселился под моей крышей! И как
было  его не подзавести? Я подзав?л и  узнал  то, что эта несчастная душа не
смогла в себе похоронить.
     Алик прошептала беззвучно: вызовите мне такси.
     Ничего не услышавший профессор слегка кивнул и проговорил удруч?нно:
     - Проклинаете  нас  обоих?  Ну зачтите  мне плюс  -  узнав, я пош?л  на
сокрытие  тягчайших преступлений.  Ради молодого человека  я напрашиваюсь на
пакость суда, тюрьму...
     Она опустила веки, взмахнув ресницами.
     - Зачла!
     Какую  вес?ленькую  жизнюху  вели эти двое,  думала она, а  ты  отменно
постаралась  оказаться  третьей! И довольно! Ты сейчас действительно уйд?шь,
потому что они нагородили гору лжи.
     - Скажи "нет"! - раздался выкрик Можова, на сей раз надсадный.
     Таким,  каков  он  теперь,  немыслимо  притвориться:  дурновато-жалким,
словно  собравшимся надеть  петлю в ужасе  перед чем-то более страшным.  Она
порывисто  отвернулась,  с силой двинувшись  всем телом,  и теперь сидела на
краешке дивана боком. Профессор любовался ею, охватывая взглядом е? профиль,
выпуклость  грудки,  округлое  бедро,  обтянутое  материей  брюк.  Он словно
захотел развести руками, но лишь немного приподнял их:
     - Вы всунулись в нашу жизнь.  Вы сделали  так,  что ни он, ни я  уже не
можем  жить,  как  прежде.  Вам  оста?тся  или  благословить его  на  камеру
смертника, или выйти за меня замуж.
     Она, бросив на диванную подушку  руки, прижалась к ним лицом, е?  плечи
д?рнулись в плаче. Он склонился над ней:
     - Вы обязаны себе и только себе, что я не могу без вас.
     Судорожный плач не давал ей говорить:
     - За...чем вам жени...ться? Я могу и так...бу-у...дьте спокойны!
     - Вы невозможны,  Алла! - сказал он более растроганно, чем было надо, и
добавил тоном всего  навидавшегося человека: - Я не стою  вашего мизинца,  и
потому вы должны быть моей женой. Такой я циник!
     Она рыдала, уткнувшись лицом в свои руки, скрещ?нные на подушке дивана,
в то время как профессор  сообщил с видом благодетеля, который устал,  но ни
за что этого не признает:
     - А Можов женится на Енбаевой.
     Алик,  умолкнув, услышала, что  Люда  ради Виктора осталась  в  городе,
поступила учиться на водителя троллейбуса, ей дали  место  в  общежитии. Это
та, для кого мир станет совершенным - когда она выйдет за любимого.  Она его
не  подвед?т  - и  узнав,  что он  поубивал сотни. Такие простят  любое  зло
суженого уже лишь за то, что это не любовь к другой.
     Можов на стуле у окна, за спиной профессора, отстраняюще выбросил руку:
     - Со мной - не выйдет!
     Лонгин  Антонович   глубокомысленно  хмыкнул.   Девушка  оторвалась  от
подушки, села на диване и переводила взгляд с  одного  на другого. Профессор
продолжил: молодые  будут  жить  в пос?лке  на  юге  области,  с работой вс?
устроится. Родят реб?нка - купит им дом.
     У Алика блестели сл?зы, тонкое, жгуче-нервное лицо улыбалось, и  то был
е? проклинающий крик. Малый  глядел на  не?, как сжигаемый  еретик глядит на
ту, за кого он скоро будет ходатайствовать на небе.
     - Я сделаю - что ни хрена ему не обломится!
     - Помолчи-ии... - измученно  адресовала она ему и бросила профессору: -
Какую подлость вы делаете!
     - Ну что вы - я спасаю его, - сказал тот с любезным выражением, с каким
отвечают на  любезность. -  Около него должна быть женщина, которая посвятит
ему жизнь, не давая распуститься. Он будет знать, что за нею стою я, что она
немедля  просигналит  мне в  случае чего... Человек зажив?т  по  завед?нному
порядку,  окруж?нный  заботой, не допускаемый  к  краю пропасти...  - Лонгин
Антонович лучезарно  улыбнулся Алику: - Считаете  - он не испытает  с  Людой
радости? Ах, эта ревность...
     Е? так и подбросило. Стоя перед ним, разъяр?нно метнула ему в лицо:
     - Сволочь!!!  - с наслаждением представила, как вонзает в его подглазья
длинные ногти.
     Он  бесцеремонно  схватил  е? за  запястья. Подбежал  Можов  - у  Алика
вырвалось:
     - Вс?, вс?, вс?!!!
     Профессор выпустил е? руки, она спросила,  где ванная. Он проводил е? в
ванную, Алик потребовала, чтобы он прин?с е? сумочку.
     Заперевшись,  открыла кран  и под  шум  воды нарыдалась вдосталь. Потом
перед зеркалом применила косметические средства и вышла.
     Лонгин  Антонович, стоя в  коридоре, заканчивал  разговор по  телефону.
Алик ни на кого ещ? не была так зла, но ни за что себе не призналась бы, как
не  хочет увидеть по его глазам, что вид у не?  сейчас неважный. Он  положил
трубку и сказал в открытую дверь комнаты:
     - Завтра к одиннадцати утра подъедешь за Людой.
     Виктор  не  отозвался,  профессор  стал наставлять его,  какой  подарок
купить,  как поднести, а  Алику виделось:  она  помогает слепому всходить по
лестнице, и  он изображает одышку. Сейчас у  него беззаботно-прямая спина, а
выражение, когда он повернулся к девушке, такое,  словно он приглашает сесть
на эту  спину  и прокатиться. Алик  подумала:  не  будет ли  лучшим  ответом
застенчиво улыбнуться, идя в открытые двери угрозой для беззастенчивости?
     -  Может,  нам  не  стоит  в таком же  темпе?  - спросила  она  Лонгина
Антоновича - он жадно вобрал  в себя услышанное, пристальный к каждой нотке.
Прищ?лкнул пальцами, как если бы она выразила то, о ч?м он только и мечтал:
     - Именно! Предоставим нашему другу, -  он процитировал: - "готовиться к
тому, чтобы в слезах от жизни просить бессонницы у любви"! А мы  вдво?м едем
удить рыбу.
     "То  есть  мо?  незабываемое  блаженство  будет  зваться  рыбалкой",  -
мысленно  вывела  Алик,  в  то  время  как  профессор  спешил  известить  е?
родителей: этой  ночью  не  им  стеречь  е?  сон.  На  другом конце  провода
отозвался  папа.  Лонгин  Антонович назвал себя и заговорил светски-ветрено,
что воздействовало по-особенному серь?зно:
     - Георгий Иванович, ваша дочь у меня в плену!  У  меня  и у поэзии: всю
ночь будут кост?р, стихи...
     Девушка  невольно  отметила:  "Знает, как зовут!" Она прикрыла  ладонью
микрофон телефонной трубки в его руке, прошептала:
     - Он думает, вы слепой.
     Мужчина сориентировался, послал по проводу барски-шаловливый хохоток:
     - Вы  спросите, по какому случаю веселье. Чудо вернуло мне зрение... Но
если честно, ничего опасного не было. Спасибо вашей дочери.
     Батанову  кокетливо  приоткрывалась  слабость стоящего  над слабыми, но
нервировал вопрос: не к лицу ли слабо заартачиться?
     Лонгин Антонович, словно услышав ожидаемый ответ, произн?с:
     -  Под мою ответственность! Вот она рядом... - он вновь забалагурил:  -
Вы не удивляйтесь, что у не? плачущий голос, она же пленница.
     Алик взяла трубку и была вынуждена рассмеяться.
     - Я попалась!
     Е? шею щекотал взгляд профессора. Она  попросила  папу не беспокоиться,
представив его и маменьки всепоглощающую  щекотку.  Ей  стало до того нудно,
что подумалось: а впрямь ли мучает, а не веселит мучитель?


        34


     Помимо "волги", он имел "уазик" с  брезентовым верхом и, увозя девушку,
вырулив  за   ворота  дачи,  заговорил  о  том,  что  в  мифах  народа  коми
встречается: невеста, недовольная женихом, жалуется водяному.
     - Тот брызжет водой на жениха, и жених несказанно преображается душой и
телом, - продолжила Алик в презрении к пошлости сюжета.
     Профессор, крутя баранку крутого в подскоках вездехода, возразил:
     - Нет. Водяной посылает им улов на уху.
     - Они едят е?, и тогда жених преображается, - внесла Алик поправку.
     Лонгин Антонович, внимательный  к дороге в свете фар, притормозил перед
рытвиной и, когда она осталась позади, сказал:
     - Она отказалась есть уху. И о-очень обожглась!
     На место приехали уже ночью, когда река угадывалась по  едва приметному
лоску недвижности. Была пора перед новолунием, но  в темноте тлели зв?зды, и
девушка  различила очертания  деревьев  справа  и  слева  по  берегу. Лонгин
Антонович  в брезентовой куртке, называемой "штормовкой",  стал выгружать из
"уазика" рыболовные и спальные принадлежности, а она, облач?нная  им в такую
же куртку, немного прошлась в непривычных грубых ботинках туриста, обутых на
шерстяные  носки. У  самой  воды  росла  болотная  трава.  Комары  с  густым
писклявым гудом  стояли  тучей,  но  не  садились  на  лицо и руки, нат?ртые
специальной мазью.
     Лонгин Антонович  надувал резиновый матрац, и Алику  рисовалось, как е?
воля явит  себя  купающейся в  собственном вине  -  в презрении к тому,  кто
окажется не хозяином, а лишь тюремщиком насмехающегося тела.
     Он подош?л с термосом в руках:
     - Не глотн?те горячего бульона?
     - Куриный? - спросила она нарочито брезгливо.
     - Из отличной, с базара, курицы...
     - Я не люблю!
     Он взял другой термос:
     - А чаю с мятным лик?ром?.. Ну, а я  побалуюсь, - сев на матрац,  налил
из термоса в крышечку и стал дуть и прихл?бывать. - Я думаю, Алла, о том же,
о  ч?м  и вы: о солнечном дне, когда вы сделали шаг  и мы  встретились. Меня
поражает  ваша   безумная   лихость.  Вы  устремляетесь  в  неведомое  такая
изящно-беспечная и без опаски - что открыть-то, может, и нечего.
     - Откуда вам знать, что без опаски? - вырвалось у не?.
     Он сказал в бережном внимании:
     - Мне казалось, вы смелы от невольной готовности придумать что-то, если
будет нечего открыть...
     Она спросила себя: обряжается ли комедиант прорицателем или  перед  нею
трагик и реалист?
     -  Если хватит придуманного  -  зачем рисковать?  - сказала  с холодной
отчаянной ноткой.
     Он допил чай и закрутил крышку термоса.
     - Значит, понимали, терзались страхом... Я ошибся насч?т л?гкости. - Он
поднялся: - Вы стоический характер, Алла. Я прошу у вас прощения.
     Она глядела в т?мную траву и, чуть заикнувшись, потому что подступило к
горлу, спросила:
     - Ужи тут есть?
     - Наверно...
     - Я боюсь!
     Он властно усадил е? на надувной матрац, а ей почему-то вдруг стало  не
по себе,  что,  когда он приступит, она  не  сможет скрыть  отвращения... Но
Лонгин  Антонович  направился  к  машине за припас?нными  дровами,  разложил
огонь, занялся удочками. Потом надел болотные сапоги и, прежде чем удалиться
к реке, присел перед Аликом:
     - Вы только думаете, будто ищете  <i>для</i> себя. Вы безумно  хотите творить:
но  творить  не  себе  -  а <i>себя-себя-себя!</i>  Для  этого  же  потребно  нечто
исключительно вещное.
     Е? словно пробрало сквозняком, к которому так  тянутся в горячке, и ещ?
пронзительнее ощутился присмотр.  Она растерянно глядела  в спину уходящему:
невозможно представить, что когда-нибудь она не будет думать о н?м.
     Освещ?нная сбоку пламенем  костра, она лежала на  матраце,  опираясь на
локоть,  кругом было невозмутимо-темно, и время  от времени некто деятельный
выбирался с удочкой из камыша, возился с рыбой, с наживкой и снова  входил в
реку. Он был в своей стихии - мат?рый, искуш?нный... <i>хлопотун</i>.  В ней крепло
чувство, которое возникло, когда он разговаривал по телефону с е? отцом. Это
было  подобие  некоего  любопытства...  Она  почувствовала  себя  не  только
захваченной, но и защищ?нной: от всего!
     Е?  странно,  изысканно тревожило,  каким  глубоким  врагом она богата.
Начинали смыкаться веки, но глаз не хотел упускать силуэт <i>хлопотуна,</i> которым
притворяется чернокнижник.
     Вдруг  она   пережила  какой-то   торопливый  испуг,  и  это  оказалось
пробуждением. Миг в глазах вс? лучилось,  а потом она увидела вблизи дерево,
в чьей желтеющей листве так и кипел свет. По ту его сторону встало солнце.
     Профессор, нагнувшись, помешал  в костре  угли обломком ветви, поставил
на  треножник  сковороду  -  улыбчивый, в  светленькой рубашке  с  короткими
рукавами.
     - Вы так сладко спали, Альхен.
     Отч?тливо вспомнилось то, что  было, и всколыхнувшаяся жизнерадостность
угасла.  Девушка  сбросила штормовку,  профессорский  пуловер  и  осталась в
спортивной майке  - его же.  Ни слова не  сказав, она пошла к речке умыться,
привести себя в порядок. В ольховнике е? напугала водяная крыса, едва слышно
скользнувшая в воду.  Крыса выбралась на полузатонувшее дерево: рыжеватая, с
остренькой усатой мордочкой, она смотрела на  девушку в неподражаемо лукавом
интересе.  "Здравствуй,  Федора!  -   тихо   сказала  ей  Алик.  -  С  тобой
поздороваться  мне  очень  приятно".  Было грустно-грустно,  и  вдруг  стало
чуточку вольнее.
     Когда  возвратилась  к  костру,  профессор снимал с  треножника шипящую
сковороду. На предложение позавтракать  девушка помотала головой - проглотив
слюнки. От запаха  яичницы,  жареной ветчины  можно  было взбеситься. Лонгин
Антонович  положил часть яичницы с ветчиной на ломоть  хлеба,  подн?с ко рту
девушки - рот открылся...
     Они  пили ароматный чай.  Профессор влил ей в  кружку маленькую  порцию
лик?ра, раза в два поболе уделил себе.
     - А улов-то наш - два окуня, лещишка и тринадцать ершей!
     Алик подула на чай, отхлебнула и спросила:
     - Это много или мало?
     - Ну... для  такого рыболова, как я, довольно умелого... мало, конечно.
Но  на даче  щука замороженная  на  кило триста. Уха будет  превосходная  на
четверых.
     "На  четверых", -  повторилось в  уме Алика.  Она с прищуром смотрела в
чай, злясь: он прочитал то, что у не? на лице.


        35


     Всю дорогу  до дачи она переживала: Виктор, может  быть, запил и никуда
не поехал... Будет  скандал  с  профессором. Какую снова прид?тся переносить
нервотр?пку... Только бы стычка не довела до милиции! до последующего...
     Вездеход  лихо проскочил в  ворота дачи. На прежнем  месте перед  домом
стояла старая знакомая - ч?рная "волга" с несущимся оленем  на радиаторе.  В
мысли,  что Енбаева напрасно  прождала  жениха, Алик выпрыгнула из "уазика".
Профессор подош?л к ней, взглянул на часы:
     - Третий час. Мы опоздали.
     Она смотрела не понимая. Он потянул носом воздух:
     - Бер?зовые  дрова! - и  взял  е? под руку. Она  подчинилась  в  страхе
неизвестности... чего бы она не дала, чтобы неизвестность не была условной.
     Они  обогнули дом, е?  взгляд скользнул  по  участку:  кочаны  капусты,
грядки  зел?ного  лука.  Дорожка  убегала  к  кустам  крыжовника,   за  ними
возвышалось обшитое досками строение с бел?ной трубой, из которой выпархивал
беловато-смуглый дымок.
     -  Баньку топят.  - Лонгин  Антонович взял девушку под руку, повл?к  по
дорожке, в пяти шагах от бани она  стала упираться, остановилась. Он оставил
е?,  тихо  ступил  в сенцы  и, не закрыв дверь,  возвратился.  Алик  уловила
женский голос, ей казалось, она слышит сладострастное постанывание.
     Профессор стоял перед нею - торжественный, ироничный.
     -  Помните,  в   день  нашего  знакомства  я  сказал,  что  осмысленная
повседневность - война! -  вскинув руку,  он большим пальцем указал за спину
на баню. - Извольте осмыслить факт повседневности.
     Она наотмашь  влепила ему пощ?чину, несколько секунд смотрела  на него,
склонив набок  голову, словно  бы изучая, потом повернулась, побежала в дом.
Над  Виктором повисло остри? меча: то,  что  малый  так поторопился привезти
Енбаеву -  спозаранок  помчался  за ней!  - обливало  кровью  сердце  Алика,
которая  счастливо  захохотала бы,  загорись  сейчас баня. Она  готова  была
крикнуть профессору: ей плевать на вс?!  пусть он выда?т убийцу. Она собрала
свои вещи, закрыв дверь комнаты, переоделась. В распахнутую фортку  проникал
запах  дымка. Выскочив  на крыльцо, увидев Лонгина Антоновича около "волги",
сказала со звенящей злостью:
     - Я домой!
     Представился Виктор  ночью на этой даче. Профессор ув?з е?, и парень не
сомкнул  глаз...  "Ему  так и  виделось,  как старый негодяй  еб?т меня, - с
болезненным удовольствием мысленно  произнесла она  матерное  слово. - Он не
мог не рисовать  себе, как мы еб?мся! До  чего, должно быть, разыгралось его
воображение". Она думала: парню  досталось - мало не покажется, - и как было
ему  не  помчаться  чуть свет  за  Енбаевой?  Вывод  был неприятен,  и  Алик
старалась больше думать  о том, как малый помучился и помучается  ещ?... Она
открыла заднюю дверцу "волги", со вздохом села. Профессор, усевшись за руль,
сказал:
     - Мы едем к нам.
     Девушка не отвечала. "К нам". Он включил зажигание.


        36


     Раздавался ровный шум  мотора, спидометр отсчитывал километры, молчание
в машине не нарушалось. Лонгин Антонович за рул?м поднимал глаза к зеркалу -
девушка на заднем сиденье  демонстративно  смотрела в окно вправо или влево.
День  разгулялся  солнечный, т?плый.  Голуби, галки садились  на поле,  стаи
воробь?в, случалось, летели вровень с машиной, похожие на брошенную меняющую
очертания сеть.  Притормозив  на  перекр?стке,  профессор  повернул голову к
Алику, пристально взглянул ей в глаза - она вдруг сильно смутилась, опустила
их. Его настроение явно поднялось.
     Она стала поглядывать в зеркало на его лицо, ожидая, что он заговорит -
такой словоохотливый обычно. Но он  молчал, похожий на творческого человека,
который собрался  осмотреть  свою  новую  работу и  не  хочет преждевременно
распространяться о ней.
     Алик мысленно  приговорила его к беспощадному унижению.  "Будет повод -
о,  как  я  уколю тебя, старый потаскун!"  -  смаковала она  мысль, подбирая
слова, которые ещ? никогда вслух не произносила.
     Вот  и  знакомый переулок;  листва  деревьев,  у  которых  остановилась
машина,  была густа,  как  и в первый  приезд  девушки,  но  теперь  тронута
желтизной.  Алик  в  злой  грусти   от  сравнения  того  часа  с  теперешним
засмотрелась на внушительное  здание с барельефом над парадным и  не успела,
как собиралась, выйти и избежать галантности Лонгина Антоновича, который  не
замедлил  открыть  ей  дверцу.  "Спокойно  прив?з  меня  ебать", -  мысленно
произнеслось  в   упрямой  тяге  к  цинизму.   И  подумалось:  "Даже   самая
высоконравственная  особа сейчас была бы  за то, чтобы дать, а  поскольку я,
как ни крути, таила испорченность, мне  и подавно оста?тся лишь пуститься  в
разврат".
     Она шла  за  профессором к дому, чуть приотстав,  зная:  в парадном  он
захочет  пропустить  е?  впер?д,  чтобы,  когда  она  будет  подниматься  по
лестнице,  любоваться е? попкой в  тесных  брюках. Он  обернулся,  шагнул  в
сторону,  освобождая  ей  путь, она  искоса с презрением взглянула на него и
остановилась. Он беззаботно улыбнулся, словно сказав: "Да ещ? насмотрюсь!" -
и стал не спеша подниматься по ступеням.
     Она следовала за ним - "вед?т ебать" - и видела себя  и его со стороны,
словно  бы чувствуя,  как от них веет бесстыдством; представляла грязненькое
любопытство,  с каким  сейчас  впивались бы в  них глазами  Дэн, Данков  или
Гаплов. В каких романтических предположениях всходила она по этой лестнице в
прошлый раз, как было волнующе интересно!..  Алик ни за что не призналась бы
себе,  что интерес, хотя и  иного рода, тлеет в ней и теперь. Она  молила на
голову старика наказания позором, но вместе с тем само е? существо чуждалось
отвращения и пустоты.
     Отпирая  дверь квартиры, он хотел  встретиться  с  ней взглядом -  Алик
встала к нему боком, словно вовсе не замечая его. Вошли в коридор, он открыл
дверь в комнату, в которую она не заглядывала в  е? прошлый приезд, это была
спальня,  судя  по просторной  кровати со  спинками карельской  бер?зы.  Над
изголовьем висела написанная маслом картина: вышедшую на берег из воды нагую
купальщицу,  изображ?нную  вполоборота к  публике, уводил в  лес  козлоногий
сатир.  У купальщицы был  сдобный зад, она через плечо глядела  на публику с
напускным наивно-растерянным выражением.
     Лонгин Антонович пояснил:
     - Не  копия - подлинник. Автор не  из знаменитых, скорее,  из  гонимых,
каким и положено  быть у  нас художнику, берущему такие темы...  И талантлив
же, каналья! - профессор прош?л вдоль  кровати к изголовью,  протянул руку к
картине: - Посмотрите, как передал на е? лице игру в невинное изумление.
     - Мне хватит того, кто там с  ней.  Я терпеть не могу старых сатиров. -
Алик  с  удовольствием  отметила,  что   задела  его.  Как   бы  раздраж?нно
распорядилась: - Приготовьте мне ванну.
     Выкупавшись,  она облачилась в халат,  заботливо оставленный хозяином в
ванной, всунула стопы в хозяйские  же домашние  тапочки, прошла в  спальню и
окинула  взглядом  приготовленную постель  с двумя взбитыми  подушками. Окно
было занавешено тюлем, профессор сидел на  стуле  в двух  шагах  от кровати,
положив  ногу на  ногу. Он переоделся  в  домашние брюки ж?лтого полотна и в
белую безрукавку. Алик задержала на н?м взгляд на  долю секунды, а затем уже
боковым зрением увидела, как он сложил на груди руки.
     Она  сняла  халат, небрежно уронила его на ков?р и, встряхнув головой с
распущенными волосами,  шагнула к кровати. Встав  на  не? коленом,  оперлась
рукой, грациозно занесла другую ногу  и оказалась на кровати на четвереньках
попкой к Лонгину Антоновичу,  у которого перехватило дух от дерзкой прелести
ещ?  чуть  влажного  после  купания  тела.  Она  помешкала,  слыша,  как  он
сбрасывает одежду, улеглась навзничь, развела ноги  и,  невольно напрягшись,
прижала  ладони к простыне. Хотелось нарочито повернуть  голову вбок, закрыв
глаза, - не смогла. Взглянула на него в миг, когда обнаж?нный, он наклонился
над ней,  е?  глаза  мгновенно полоснули его торчащий  член.  Ранее  природа
говорила  в ней:  его  орудие непременно  впечатлит  -  заматеревший  фаллос
многоопытного из сатиров. Так и было.
     Профессор  на постели прил?г так,  что его голова  оказалась  над пахом
девушки. Он запустил  ладони под  е? ягодицы, приник ртом к е? паху, который
она регулярно брила, в последний раз сделав это в позапрошлый вечер. Мужчина
нежно  облизывал  лобок,  покрывал его  поцелуями,  чмокал гребешок,  упруго
вставший  заветной  кнопкой меж пухлых лепестков,  касался его привередливым
носом интеллигента.  Раскрыв рот, пров?л нижней  влажной губой,  выворачивая
е?,  снизу  вверх  по  гребешку,  затем  прош?лся  по  нему  языком,  смачно
присосался  и стал  лизать,  усиливая  нажим, - при  этом страстно пощупывая
ягодицы Алика. Они непроизвольно  напрягались, ляжки раздвинулись  шире - е?
тело не  могло не  пить наслаждение,  как  бы ни  желала  она  обратного. Он
погрузил нос в  полнящийся соком зев, принялся  распаляюще играть  языком  с
лепестками; носом и полуоткрытым ртом проводил по зеву  сверху  вниз и снизу
вверх, запуская язык как можно глубже; энергично двигая головой, он убыстрял
лижущие движения.
     Алика  ещ? никто  не ласкал так  самозабвенно. Она не думала, что может
быть так,  собираясь показать  ему,  что всего-навсего  вытерпела близость с
ним.  Но он-то  знал, за что взяться, чтобы  е? плоть запросила ещ? и ещ?, в
его  власти  была кнопка исступления, и он заставлял время работать на себя,
приберегая стоячий наготове. Принялся правой рукой щекотать копчик  девушки,
поясничку,  рука легла  на  е?  грудь,  стала ласкать  е?,  левая  его  рука
продолжала  пощипывать разгоряч?нные окорочки, тем временем  его язык "драил
кнопку". Тело Алика вздрагивало, она едва  подавляла стон, низ  е?  туловища
невольно  начал   подскакивать.  Профессор   нагнетал   и  нагнетал   в  ней
наслаждение, и неумолимо пришла минута, когда  он  почувствовал, что е? тело
сделало переполнивший его глоток ликования.
     Он л?г на бок слева от  не?, взял губами набухший сосок е? левой груди,
левой рукой накрыл правую  грудь. Подсунув другую  руку под лопатку девушки,
он впился в е? сосок  так,  что она сладострастно запрокинула голову. Алик -
тут ничего не поделать - потеплела  к нему, телу была угодна безраздельность
его  желания. Заласкав левой рукой е?  грудку, он погладил пальцами е?  пах,
стал пощупывать и массировать залитую влагой промежность. Опять время  - его
союзник, а жертве  в  удел - лишь стоическое терпение. Ей оста?тся призывать
на помощь всю злость,  чтобы в изводящем голоде  по  фаллосу вымаливать  ему
посрамление осечки. Только кого это обманет?
     Профессор поднялся, расположился меж ног Алика,  руками задрал круто е?
ноги, стал задоряще раз за разом сильно сжимать е? задние булки,  потом вв?л
в  зев "луковицу", вогнал черен целиком, с силой кинув низ туловища, - нан?с
"кабаний  удар".  Тело девушки  затрепетало  в  остром  чувстве  распирающей
наполненности, на второй толчок она дала подскок попки. Сотрясаемая толчками
мужчины, она  безоглядно подмахивала, пока не испытала неописуемое торжество
плоти. Затем ощутила, как мужчина излил, - е? пятый.


        37


     Он мягко прил?г  на  не?, поцеловал  в плечико,  тронул  носом прядь е?
волос  и ул?гся на  спину  рядом с ней. Она  смотрела в  потолок и не  могла
опомниться.  "Теперь  ты знаешь, что такое  - развращение", - сказала себе в
обиде: почему вс? сложилось так безвыходно для  не?. Мерзавцу - счастье! Как
он балдеет сейчас! Ещ? бы: заставил е? взахл?б принять от  него наслаждение,
дважды дов?л до финала. Она ждала - он произнес?т что-либо самодовольное.
     - Я сварю и принесу тебе кофе, - сказал с ласкающей улыбкой.
     -  Не хватало мне вашего кофе! -  произнесла она  грубо,  доставив себе
этим удовольствие.
     Ей  было приятно, что  он  распереживался, когда  она  заявила: я  хочу
домой! Но нынче только суббота, увещевал е? он, а я сказал твоим родителям -
пикник будет до воскресенья.
     - Угомонитесь вы! - бросила она с уничтожающим взглядом.
     Он в?з е? к ней,  она, сидя теперь с ним рядом, думала, сколько уже раз
он  мог бы ковырнуть е? самолюбие. Но он  лишь  виновато улыбается  время от
времени, привычно храня  мину замеченного в ч?м-то  нехорошем  опустившегося
интеллигента. "Смилуйся,  будь ко мне снисходительной!"  - казалось, говорил
он всем своим видом и поведением. Представить только: чтобы кто-то другой на
его месте не дал себе труда поизгаляться над ней?.. В глубине е? души крепло
что-то вроде уважения и симпатии к влюбл?нному негодяю.
     - Могу я спросить... - промолвил он осторожно, с просительной  улыбкой,
- что дальше?
     - Я  сейчас подготовлю родителей, а ты  завтра  позвонишь им и скажешь,
что на неделе зайд?шь, - впервые произнесла она мирным тоном.
     - Я сегодня вечером позвоню!
     - Как хочешь, - обронила она.
     "Кто бы сказал, что такая фигура вообще  встретится,  а я верчу им -  и
терпит!"  -  думала  в  некотором  запоздалом изумлении  Алик,  идя домой  и
вспоминая, как держала  себя с Лонгином Антоновичем. По физиономии ему дала!
Ей стало на миг почти весело, она едва не прыснула.
     Маменька, услышав, что он предложил дочери руку и сердце, воскликнула:
     - Это серь?зно?!
     Алик была уверена, что такую вероятность родители обсуждали вчера после
телефонного разговора с профессором.
     Мама, волнуясь, продолжила:
     - Он был выпимши?
     Дочь отрицательно помотала головой.
     - Что ты ему ответила?
     -  Что  мне надо подумать, услышать, что  скажут родители, - произнесла
Алик с видом благоразумной воспитанной девочки.
     Заговорил папа:
     - Староват, конечно...  -  вернувшись полчаса назад с предприятия, куда
его частенько вызывали и в выходные, Батанов допивал бутылку пива.
     - А у меня такие милые поклонники, Пятунин тот же! - язвительно сказала
дочь.
     Вмешалась мама:
     - О таких, у кого своей квартиры нет, никакого разговора.
     -  Я хотел бы знать, -  сказал папа, - сколько раз он был женат, платит
ли  алименты,  имеет ли взрослых  детей.  -  Георгий Иванович  требовательно
смотрел на дочь: - Об этом не говорили?
     Она выдохнула: "Не-е-ет!" - словно простонала от невыносимой скуки.
     - О ч?м ты? Он видный уч?ный моей великой страны! - воскликнула  с чуть
ироническим пафосом.
     Папа,  любитель анекдотов  и всевозможных подколок, усмехнулся,  весьма
довольный дочерью.
     Немного  позже  он выслушал  по  телефону  просьбу  Лонгина  Антоновича
принять его, а через несколько  дней тот явился с визитом  - истый  светский
лев,  по  согласному  мнению  супругов  Батановых.  В  заграничном  костюме,
пахнущий  тонкими духами, гость  подарил  маменьке  розы, папе  -  армянский
коньяк  и   в   пять   минут,  не   дожидаясь   вопросов,  удовлетворил   их
любознательность. Помимо  оклада в  НИИ, он зарабатывает  лекциями  в вузе и
получает, как он выразился, за участие в деятельности  Всесоюзного  научного
учреждения. Женится впервые - да-с, хотите  или нет вы в это поверить! Детей
не  имеет.  В известном  случае  за вдовой  сохранится  его квартира,  вдова
наследует вс? его имущество, включающее  две автомашины, дачу, накопления на
сберкнижке.
     Позвали Алика, которая уединилась  в своей комнате. Мама, поглядывая на
профессора и  боясь,  неизвестно почему,  скандала  или какого-либо подвоха,
обратилась к дочери с трепетом:
     - Ты знаешь,  мы  с отцом всегда желали тебе только самого лучшего... -
тут она заметила,  с каким  обожанием  Лонгин Антонович  глядит на  е? дочь,
сущую овечку, успокоилась, всплеснула руками и обняла е?.
     - Вс? ясно, - произнесла та.
     Уходя, профессор оставил  шкатулку,  в которой  обнаружилось  жемчужное
ожерелье с нефритом.


        38


     Свадебное застолье  в банкетном зале Дома  уч?ных  разнообразили  такие
изыски, как мясо зубра  из Беловежской пущи и  коллекционное  крымское  вино
"Ч?рный доктор".  Присутствовали два нерядовых работника обкома партии. Брат
новобрачного по своей занятости не прилетел - прислал телеграмму.
     Лонгин  Антонович  был  молчалив, даже  отчасти  замкнут,  как человек,
уверенный: быстро  освоиться  с  неслыханной удачей немыслимо. "Горько!"  не
кричали  -  таково было его пожелание,  ш?потом переданное каждому.  Звучали
избитые дежурные тосты,  такие, как "За  прочность  советской  семьи!",  "За
радость  в  труде и  испытаниях!", после них  стали попадаться и  цветистые,
вроде: "прожить сто лет, деля любовь, плывя по морю счастья..."
     Дородный  с  мешочками под  глазами коллега  Лонгина Антоновича, подняв
рюмку, начал:
     - За славу  советской  науки... - остановил на невесте смакующий взгляд
знатока, добавил с особенной сочной ноткой: - И за лебедь-молодость!
     Все  захлопали.  Алик большинству  гостей,  безусловно,  нравилась  как
деловая умница, которая не опускается до  пошлости  изображать влюбл?нность.
Достойно  выглядели  е?  родители.  Мама  была  немногословна,  демонстрируя
скромность  и спокойствие.  Под  стать ей держался папа. Он отдавал  должное
снеди, пил же весьма умеренно.
     Галя завидовала выигрышу подруги в отношении материальных благ, почему,
сидя за столом рядом с Дэном, не нашла  ничего иного, как прошептать ему  на
ухо, имея в виду зрелый возраст жениха:
     - Было ради чего наступать на сучок!
     - Зато незрячий так удачно прозрел! - шепнул в ответ молодой человек.
     Когда Алик, приглашая  Галю на  свадьбу,  сказала,  что профессор играл
слепого, та поразилась:
     - Не  представляла,  чтобы  в  его  возрасте и  положении  таким фарсом
заниматься.
     А Дэн, услышав о розыгрыше, заметил:
     -  Вполне  свободно  жив?т.  Значит,  действительно  влиятельный.  -  И
подумал: "А чем тогда балуются  те, кто повыше?"  Ему  представились пузатые
старички  в  ночном   субтропическом   душном  парке,  голышом  бегающие  за
шестиклассницами, забывшими, куда они дели свои платьица.
     Не радуясь замужеству Алика, он гораздо больше переживал бы,  выйди она
за блондина. И потому старался говорить о ней хорошее.
     - Поплакала Цирцея в подушку, меняя парня на престарелого, - прошептала
Галя.
     -  Перестань!  -  остановил  Пятунин  и потом,  танцуя  с ней, принялся
объяснять, до  чего нелегко творить  молодому таланту,  у кого предостаточно
завистников, и потому можно лишь восхищаться, когда замуж выходят по любви к
делу. Именно!
     У девушки на  лице  было выражение: ну и накрутил! Модельер растолковал
ей:
     - Влиятельного мужа выбрала не та, кто ищет благ, а художница, безмерно
преданная своей работе. Е? работам дорожка открыта.
     Галя  усмехнулась:  ах,  вот оно как!  Есть что с восхищением сказать о
подруге. Лебедь-молодость - наивность, чистота, романтика...  Карьеристка! А
и старик каков  - так подстраховаться! От Боба  было  известно,  что  Виктор
вдруг уехал с Енбаевой в пос?лок у ч?рта на рогах, и там они поженились.
     -  Я вся в  слезах, -  сказала Галя так, что Дэн решил:  сл?зы у  не? в
самом деле сейчас потекут.  - Сирая я сирая,  не  разделась  до трусиков, не
подвернула ножку...
     Она рассмеялась, и смех не отпустил, ей долго не удавалось успокоиться.


        39


     Женой  профессора  войдя в  их  общую  теперь квартиру, Алик позволила,
чтобы муж надел на  е? палец кольцо с крупным сапфиром, были преподнесены ей
и серьги - также с  сапфирами. В спальне  она увидела  появившееся на  стене
зеркало, где отражалась вся кровать.
     -  Будешь просить меня, чтобы  я раздевалась догола и натягивала ч?рные
чулки? - сказала она мужу с обворожительно капризной ноткой в голосе.
     - Если  бы ты об этом промолчала,  я бы попросил. А теперь  не буду,  -
промолвил Лонгин Антонович  с не  совсем шутливым сожалением. - Но  мольбу о
туфлях на каблуке я за собой оставляю.
     - И вкус-сы же у тебя! - Алик не пожалела высокомерия для реплики.
     Освежившись душем,  они  начали,  как в прошлый раз: она вытянулась  на
спине,  муж устроился  меж е? раскинутых ног, припал ртом к источнику жажды.
Осязая в упоении его губы, язык, она  видела в  зеркале  его внушительную, с
сединой  в волосах  голову из  тех,  которые  - при  иных обстоятельствах  -
вызывают  у  многих  почтение. То,  что  эта  состарившаяся  маститая голова
всецело  поглощена ублажением  е? сладкоежки, возбуждало  в Алике утонч?нное
волнение. Она запустила пальцы  в его волосы, потирала порывисто, сладко его
темя, затылок, виски. А когда он поддал "кабаньим ударом" е? тело и наяривал
вовсю, прижала руки к его подпрыгивающим  ягодицам, поощрительно нажимала на
них и пощипывала.
     Прочь  стеснение!  Если ты  не пошла  на то, чтобы  был  запытан и убит
парень, и потому тебе ничего - ничего! - не оставалось, как сделаться  женой
растленного циника, надо пить самое хмельное, находя сладость в бесстыдстве.
     На  работе  она  представляла,  чем  они  с  Велимиром-заде  займутся в
постели. Ощущая тяжесть его тела, мощь толчков,  обхватить его ногами. Сжать
зубами его нижнюю  губу, укусить его кончик носа. Если она кончит раньше, то
непременно пощекочет его подмышками и смажет ему завершение. Обескураженный,
он будет выглядеть осмеянным.
     Хохоча, она шл?пала его по заду с возгласом: "Зад-дэ-э!" Побуждала лечь
навзничь и садилась ему  на лицо промежностью.  Отвергала  позу, в  какой он
хотел  совокупиться,  и  предлагала свою. Насладившись, она поворачивалась к
нему спиной и  в то время  как он  устало  целовал  е? в  плечико,  мысленно
говорила: балдей, балдей -  пока  не  отомстится! я смирилась, не правда ли?
Ещ? бы!  Не зря  же  е?  осыпали подарками, предоставили ей жить сибариткой.
Спальня, из которой  она  удалила  картину  с  купальщицей, превращена  в е?
комнату.  Квартиру  убирает  приходящая  прислуга.  Еду  готовит  (опять  же
приходящий) бывший повар санатория партийной  элиты Николай Юрьевич  (Юрыч).
Благообразный, с  седым  бобриком,  он  отсидел  при  Сталине десять  лет по
сфабрикованному обвинению. Юрыч неизменно знакомит Алика с меню на завтра, и
она  может  вместо  одного блюда  заказать  другое. Много  ли ж?н  в  городе
похвастают подобным? Когда ей надо куда-то съездить, а мужу везти недосуг, к
е? услугам служебная машина.
     В Доме  моделей отношение к Алику после замужества попахивало пиететом.
Дружно отмечали достоинства е? работы -  женского брючного костюма из ш?лка,
-  забыв,  что  он  был назван  "сексуально  провокационным".  Теперь костюм
хвалили и за брюки-кл?ш, и за то, что блузон притален и  оригинально украшен
шнуровкой, и - за вырез "мысом".
     Приходя с работы, Алик замечала, что  мужа интересуют е? успехи, однако
не  спешила отвечать  на  его  вопросы, и он вс?  время нащупывал  темы,  на
которые  она  не  отказалась бы  поговорить.  Однажды заговорил  о Викторе и
Людмиле. Они  в  пос?лке  получили  однокомнатную  квартиру, Виктор работает
заведующим автоклубом ДОСААФ, жена - библиотекарем.
     Алик  ответила молчанием, а  могла кое-что  и  добавить. Покидая город,
Можов  оставил в  Доме моделей вахт?ру письмецо для не?, где указал почтовое
отделение, куда будет посылать письма до востребования.
     Болезненно взволнованная букетом  чувств  к  парню,  который был у  не?
отнят и  жил  с  другой,  она  зашла  на почту.  Ожидали два  письма. Первое
начиналось  проклятием в адрес "паскудника".  Виктор писал, что  профессор -
наверняка  извращенец и будет  склонять е?  к  групповому сексу,  рассказал,
откуда  у  того взялась  манера  изображать слепого.  Он  задуривает  головы
девчонкам. Девчонка слышит о большой любви, верит, что он страдает от своего
чувства,  и  отда?тся  ему. А тут  оказывается: у  него есть другая. Одна из
ревности  плеснула  ему  в лицо кислотой,  но кислота  попалась  не  та  или
плеснула  неловко - старый гад не  пострадал. Это не  помешало  его знакомым
повторять, как если бы он ослеп: "Человеку плеснули кислотой в глаза!"
     И ведь все  знают, писал  возмущ?нно Можов,  он нормально видит, у него
плюс два,  в очках  только  читает,  он без очков машину водит! И вс?  равно
сочувствуют ему наперебой.
     Гнев  парня  нарастал, из-под  его  пера  являлась совсем  уже зловещая
фигура. "Я пишу тебе, чтобы ты  поняла серь?зность и не была легкомысленной,
в деле задействованы самые высокие верхи, - читала  Алик. -  Представь..." И
она  силилась представить отрасли: нефтепереработку,  нефтехимию.  Профессор
обосновывает,  что нужно купить за  границей  проект  для  внедрения, проект
допотопно устаревший,  который никто  не купит. "А наши покупают! Отваливают
за него государственные  миллионы,  потому что те, кто проворачивает дельце,
получили  от   иностранцев  жирную  взятку",  -   и  Виктор   сообщал,   что
проходимцу-уч?ному всякий раз перепадает толстый бутербродик.
     Алик  поймала  себя  на  том,  так ли уж  она негодует, что  е?  муж  -
преступник,  обкрадывающий народ? Впрочем, рядом  с этой мыслью была другая:
молодой человек преувеличивает, что естественно в его положении.
     Он  писал: припугнуть профессора разоблачением невозможно, так как  тот
знает, его спасут те, кто действует вместе с ним, кто бер?т свою долю. Но я,
грозил Можов, найду, чем  его  можно прижать,  и  мы с ним будем на  равных.
"Лишь бы ты, - перечитала несколько раз Алик, - не разочаровалась во мне".
     Виктор, умоляя е?  ответить,  "подать знак  надежды",  в целях над?жной
конспирации  указывал  почтовое  отделение  не  пос?лка,  а  железнодорожной
станции рядом с ним.
     Во втором письме сообщал: квартиру им с Людмилой дали  в так называемом
коттедже,  одноэтажном,  четыр?хквартирном.  Вход   отдельный,  имеются  все
удобства.  "Но  как  глупы  надежды старика,  что  я  удовлетворюсь  этим  и
успокоюсь,  -  следовало  далее,  завершаясь  строками-стенанием:  -  нельзя
передать  невыносимость той тоски, когда я не вижу тебя, но представляю тебя
с ним".
     Алик мысленно принялась за ответ. Она напомнила о сатанинском вечере на
даче, о том, как старый циник, сыграв на е? сострадании к парню, заставил е?
принять условия, а парень сразу после этого пон?сся за Енбаевой, натопил для
не? и для  себя баню... Как  хотелось  найти самые обидные, самые уязвляющие
слова, в то  время  как она видела себя перед  баней с приоткрытой  дверью в
сенцы и слышала доносящиеся  звуки... Кончился  день,  минула ночь,  а слов,
какие удовлетворили бы е?,  не  нашлось. На работе наклонившись  над  листом
бумаги, она  написала: "Ты дрянь. То, что у тебя теперь  есть, даже  слишком
хорошо для тебя".
     Уже через пять  минут  после того, как  она бросила конверт  в ящик, ей
стало  худо:  пересолила, и он  не ответит...  Страсть побольнее обидеть его
уступала силе тяги  к нему.  И теперь  приходилось  страдать  сутки, вторые,
третьи...  И до  чего  натянулись  нервы, когда  она  взбежала по ступеням в
почтовое отделение, так и слыша: "Вам ничего нет".
     Письмо  было. "Любимая,  милая,  ты во вс?м права! Хочешь добить  меня,
добей,  если  не  веришь,  что  мы  можем встретиться и  сами  распорядиться
собой... -  далее Виктор  омывал ненаглядную  самой  трогательной нежностью,
которой отв?л более страницы,  а затем заявлял: - На паскудника можно надеть
намордник, и я  это  сделаю, только бы ты была вместе  со  мной против него.
Будешь?" Е? ответ занял на листке немного места: "Да. Пиши мне".
     И  Можов поделился  с  ней замыслом.  Известно,  что  Лонгин  Антонович
отличился,  воюя  в  партизанском  отряде. Однако  он  никогда  об  этом  не
рассказывает, разве что  когда его прижм?шь, отделается скупой фразой.  Алик
должна помнить:  в день  их знакомства, за обедом, он  не  захотел двух слов
сказать, как воевал. Он предложил:  "Выпьем за псковские леса!" И покончил с
темой. А ещ?  до встречи с Аликом был  случай. У Виктора с профессором заш?л
разговор,  возможна  ли верность мужчины  в любви,  и  у старика  вырвалось:
"Возможна!" Он был поддавши, вопросы на  него посыпались,  и прозвучало:  "Я
никого не мог представить  рядом с собой, кроме не?".  - "Когда? Где?"  - "В
войну в  Пскове". Виктор спросил: е?  убили немцы? Профессор  ответил  такой
усмешкой, что стало понятно: немцы ни при ч?м.
     "Может, его любовь и была немкой", - предполагал Можов в письме Алику и
просил е? "колупнуть тайну Пскова".
     Она не дала подгореть жаркому. За  вечерним чаем  с мужем  проговорила,
блеснув на него глазами:
     -  Наверно,  мне ты не совр?шь. С чего такой  закоснелый холостяк решил
жениться? Ты был женат и не раз, правда?
     Он сказал без улыбки:
     - Женат не был. Но невеста у меня была. Пожалуйста  - я не хочу об этом
говорить.
     - А я хочу, - произнесла она едко.
     - Если бы ты знала, что  с ней сделали, ты бы так не говорила, - сказал
он с тихой печалью. Печали было так много, что Алик мысленно попятилась.
     Она молчала, трогая ложечкой кружок лимона в тонком стакане чая и вдруг
сказала с искренней уверенностью:
     - Уж ты за не? отплатил.
     Он стал само внимание:
     - Если ты так думаешь, я вознес?н!
     Ей остро захотелось близости с ним, и она не имела ничего против, чтобы
он проч?л это  в  е?  глазах. Пара поспешила  в спальню, где незамедлительно
разделась.  Алик легла на кровать  ничком, Лонгин Антонович  взялся баловать
цепкими поцелуями и полизыванием е?  шею,  плечи, спину, поясницу,  добрался
снизу  рукой  до соска; она лелеяла  нетерпение.  Но вот задик  приподнялся,
призывая  мужскую руку в промежность  к  жадно  ждущему  гребешку, к губкам,
чтобы затем нектарная со жгучей благодарностью ощутила входящий.


        40


     Зима  застала Алика и  Можова в  поиске,  как  встретиться.  Людмила не
скрыла от Виктора, что профессор сказал о н?м: у него детская душа, и ловкие
дружки могут втянуть его  в маложелательные приключения, его нужно беречь от
них. Без сомнения,  телефон служил  свою  службу,  Лонгин  Антонович был  бы
быстро извещ?н, отлучись молодой муж из дома; требовалось прикрытие.
     В снеговых  пухлых  тучах  Можову сверкнула "Зарница". Так  прозывалась
военная  игра,  в  которую вовлекались школьники  всей страны, чтобы сделать
один из  выходных февраля воскресеньем деревянного автомата. Зава автоклубом
ДОСААФ обязывали руководить перевозкой  детей в  поле,  к месту ман?вров,  и
Можов, загодя поставив начальнику пару бутылок водки, попросил заменить  его
кем-нибудь.  К  Алику  полетела  весточка,  что  в е?  судьбе  сыграет  роль
пельменная в тр?х кварталах от привокзальной площади.
     Люда, поднявшаяся  под  утро,  чтобы  накормить  мужа  горячим, вдоволь
посетовала, почему "Зарницу" не проведут в мае: "В такую стужу детей в  поле
тащить!" Виктор покончил с калорийным завтраком, бодро пробежал по хрусткому
снегу к  автоклубу,  потолкался  там,  а через  полчаса  на  станции  сел  в
электричку, уходящую в город.
     Как и  следовало  в выходные, Алик встала в  девять,  не  спеша  пила с
Лонгином Антоновичем  кофе,  неторопливо  занималась  внешностью  и едва  не
захл?бывалась  страхом,  что от  усилий,  которых ей  стоит спокойствие,  е?
вот-вот  затряс?т, предметы  станут падать из рук.  Сказав, что  заглянет  к
одной-двум подругам, она, наконец, вышла и припустила бегом ловить такси.
     Таксист  прив?з е?  к  обшарпанному желтоватому зданию,  перед  которым
накатанный снег заледенел от извержений носоглоток. Она стояла, нерешительно
глядя на дверь: входили и выходили люди, вдруг выскочил  увидевший е? в окно
Виктор, проскользил на каблуках  к ней, обнял, приподнял, чтобы закружиться,
но толкающийся народ не дал, и они ушли за пельменную.
     Объятие  возобновилось, на  н?м  был полушубок, на  ней шубка,  но  оба
сквозь  одежду обоюдно ощущали  тепло  упругих  сильных  тел.  Их неу?мность
слилась в  поцелуе, который вс? же должен был прерваться, чтобы они вдохнули
воздуха, и  тогда  оказалось,  что у  них под ногами мутно-ж?лтый л?д. Здесь
возникло отхожее  место взамен уборной, закрытой на ремонт. Подошедший мужик
расст?гивал ширинку. Виктор сжал ладонями лицо Алика, повернул к себе:
     - Дать ему по мусалам? Милиция будет тут как тут.
     Она в испуге повлекла его прочь, он выдохнул с отчаянием:
     - Ядр?ный пейзажик любви!
     В пельменной они взяли по порции и,  стоя  с подносами, караулили  миг,
когда  освободится один из столиков. Усевшись, повели  по  сторонам глазами,
посещ?нные одной и той же мыслью.
     - Его  знакомые  не бывают в таких заведениях, - тихо сказал Виктор,  -
хотя назло вс? может быть.
     Алик  подумала  о   своих   знакомых.  Мысленно  оглядывая  прожитое  с
профессором, произнесла:
     - Если он узнает, неужели донес?т на тебя? Чем он тогда меня удержит? Я
прокляну его и уйду.
     -  При  его связях он сделает так,  что на меня выйдут как бы совсем  с
другой стороны, и он останется чист.
     - Но я вс? равно... лишь тебя тронут... - она ощутила сл?зы в горле.
     - Придвинь к себе тарелку, - прошептал он, - нам вс? удастся.
     Они обсудили, чем располагают. Итак  у профессора во время войны была в
Пскове любовь, не забытая до сих пор. О любимой он сказал Алику: "Если бы ты
знала, что с ней сделали..." Вероятно, е? помучили и убили. Фраза: "Уж ты за
не? отплатил!" - необыкновенно ему польстила.
     Можов попросил Алика детальнее передать это.
     -  Он  старался понять по мне, насколько я серь?зна, и сказал: "Если ты
так думаешь, я вознес?н!"
     Виктор кивнул удовлетвор?нно.
     "Знал бы ты, что было потом..." - со сжавшимся сердцем подумала Алик.
     - Его любимая либо была немкой - военнослужащей, к примеру, - предлагал
версию молодой человек, - и партизаны убили е?.  Либо была  своей,  ребята с
ней побаловались. Только не говори, что партизаны такого не могли.
     Она не сказала, не очень веря в доброе вечное. Обронила:
     - Может, полицаи?
     -  Да нет,  он бы не  молчал.  Своим  он  отплатил! Этим и объясняется,
почему  не хочет  рассказывать,  -  заключил Можов. - Случай непростой,  его
должны помнить.
     Он считал: Алику  надо попасть в Псков и действовать обаянием. Память о
Великой  Отечественной  в  цене,  пионеры  разыскивают могилы героев, радио,
телевизор взывают: "Никто не забыт,  и ничто не забыто!" Вот и она,  скажем,
хочет отыскать следы е?  дедушки,  который  партизанил в  псковских  лесах и
погиб.
     - Я к Людке  в библиотеку  заходил - там отдельно  собраны  все книги о
гражданской войне в нашей области. Маленькая книжечка, а в ней о том, о ч?м,
может,  больше нигде не написано. Как дети помогли красным  раскрыть  белого
шпиона - указано, что факт реальный. Ну  так ты  зайди в главную библиотеку,
полистай все книги о партизанах... - наставлял парень.
     Приходилось  прощаться: занятые  не едой, а разговором,  они раздражали
людей, кому недоставало столика. Ей  хотелось  проводить его до перрона,  но
они решили не дразнить случай. Виктор усадил е? в такси, вернувшее е? мужу.


        41


     Не  покидал страх: вот-вот  откроется нечто  и  покажет  беспочвенность
версии Виктора.  Неужели не может быть другого  объяснения нескольких  фраз,
оброненных Велимиром-заде? А лишь на этих фразах и строятся надежды. Об этом
было  в  каждом письме, которые слали друг  другу  разлуч?нные. Алик хотела,
чтобы  Виктор  убеждал  е?  в  верности их плана,  а иногда твердила  себе о
смехотворности  надежд, чтобы  тем самым "сглазить" смехотворность. Ведь то,
что часто представляешь в страхе, не случается.
     Весна, казалось, никак не хотела настать, но вот уже подступает и лето.
Лонгин Антонович имел обыкновение отдыхать  в бархатный сезон не  только  на
черноморском, но и на каспийском побережье,  где ему готовили осетровую икру
способом, который позволял есть е? наисвежайшей.
     Когда  Алик  сообщила, что  ей  надо съездить  в  Эстонию  - посмотреть
национальные костюмы крестьян, - он насупился:
     - Со мной на Каспий не хочешь?
     - Почему? Мне отмерено - или Эстония, или Каспий?
     Он увидел себя увальнем  и любовно занервничал, исправляясь. Выяснив  у
Людмилы, что  Виктор никаких отлучек не планирует, проводил жену в аэропорт.
Алик  улетала  в Пярну на  курорт  министерства  обороны  и  перед  посадкой
вздохнула:
     - Млеть мне от любезности офицеров.
     Лонгин  Антонович, который  охотно отправил бы е?  погостить в  женский
монастырь, беспомощно разв?л руками.
     Она не забыла телеграфировать ему  из дома отдыха, что вс? нормально, а
на  другой  день  поставила  администрацию  в известность  о  познавательной
поездке  на остров  Сааремаа  -  меж  тем  как  отправилась в  Тарту  с  его
идиллическими  ивами  над  рекой. Заскользивший по  ней "метеор" вымахнул  в
серую ширь озера, взял направление к  устью реки Великой,  чтобы доставить к
псковскому причалу очаровательную путешественницу с двумя дорожными сумками.
В гостинице, как и следовало ожидать, места не оказалось, особенно  для не?,
не имевшей даже командировочного удостоверения, и она, расспрашивая о дороге
к церкви, направилась туда.
     В  Божьем храме  Алик была раза три  с бабушкой в  детстве. Запомнились
благолепие,  ласковые  старушки, отчего  ещ?  до поездки  в  Псков  возникла
надежда,  что  церковь  поможет   уладить  два  дела:  найти   пристанище  и
познакомиться с кем-то, кто расскажет о партизанах. Входя в церковный  двор,
она  заметила - на не? смотрят. По народным  представлениям, она была "очень
хорошо одета":  от  превосходного портного  жакет, юбка  из дорогой материи,
дань благопристойности - т?мная косынка.
     Алик  с  поклоном  перекрестилась на колокольню,  смутилась, растерянно
взглянула на зрителей и обратилась к старушке, которая оказалась поближе:
     - Ради Бога  извините,  я приезжая. Не скажете, кто мог бы пустить меня
на квартиру?
     Кругом засуетились: казалось, все, кто тут был, хотят пригласить к себе
непростую  обходительную незнакомку,  да куда? У одной теснота, у другой муж
вечером пьяный, у третьей - то и другое.
     - А вон к Нюре  бы! -  и Алику указали на сидящую в стороне на скамейке
пожилую сутулящуюся женщину. - Одна в сво?м доме жив?т.
     Та пригласила приезжую присесть рядом.
     - Какая нужда вас привела?
     -  Мой  дед  здесь был  партизаном,  -  начала  Алик  и,  не  решившись
"похоронить" одного из своих  живых дедов, продолжила:  - справка ему нужна,
попросил похлопотать.
     Нюра подождала, не  скажет ли  незнакомка ещ? что-нибудь, и  со вздохом
произнесла:
     - Отдельной комнаты для вас у меня нет.
     Повела к себе, по дороге  зашли в  магазин: Алик хотела купить съестное
на ужин. Выбор был неширокий, она  взяла  кило свежемороженой ставриды и, по
просьбе Нюры, бутылку красненького. Пришли  к домику, вросшему  в  землю меж
двух  двухэтажек, в сенях пахло гниющим деревом; дверь открылась в кухню, за
нею  была  комната:  кровать,  диван,  посреди  стол и у  стены на  тумбочке
телевизор. Угол занимали иконы.
     Хозяйка указала взглядом на диван:
     - Будете давать рубль за ночь, скажу вам спасибо.
     - Очень хорошо, мне подходит, - приветливо сказала Алик.
     Рубль в сутки за койку брали на черноморском побережье в сезон.
     День  истекал,  хозяйка  в