Игорь Гергенредер. Солнце больше солнца --------------------------------------------------------------- © Copyright Игорь Гергенредер, 2017 Email: igor.hergenroether@gmx.net Date: 25 Apr 2018 Напечатан в журнале "Литературный европеец", 2016 2016 Nn 220, 221, 222, 223, 224, 225, 226, 2017 Nn 227, 228, 229, 230 Франкфурт-на-Майне, ISSN 1437-045-X. --------------------------------------------------------------- Роман Гробы, что не канули в Лету, зовут человечество к свету. 1 Отряд конников, рассыпавшийся по полю, преследовал двоих верховых; они вынеслись на гребень холма и скрылись за ним. Преследователи сберегали силы приморенных лошадей, трусили нешибкой рысью. Было за полдень; сентябрьское солнце улыбалось жалостно, в густо синеющей выси белые облачка гляделись дремотной лаской. Маркел Неделяев выехал на холм одним из первых. Впереди по пологому склону далеко стлался в осеннем смирении бурый с желтизной луг, слева вздымал крону молодой дуб в медно-рыжей листве, окруженный десятком младших братцев. С правой стороны луга полоса кустарника и сплошняк леса за ней являли все оттенки желтого, розового, рудого цветов. По лугу шла лошадь без всадника, подальше рысью уходил вправо к кустарнику верховой. Все, кроме Неделяева, пустились за ним в погоню. Маркел направил коня вперед лугом; посадка в седле выказывала привычку к езде верхом. Он проворный парень, но не сказать, что ладно скроен, шея толстовата для его туловища, слишком большие кисти рук и ступни; лицо с мясистым носом малоподвижно. Привстав на стременах, слегка клонясь вперед, он приближался к потерявшей всадника лошади, не поворачивая голову влево, к семейству дубов, куда влекло его внутреннее сторожкое чутье. Поравнявшись с молодым красавцем-дубом, до которого было около ста шагов, соскользнул с коня и спрятался за ним на случай выстрела со стороны деревьев. Немолодой умный мерин, слушаясь хозяина, державшего его за уздечку, пошел к дубам. Неделяев продолжал укрываться за ним, прочесывая острым взглядом пространство впереди. Он заметил на жухлом лопухе и на земле рядом кровь, достал из-за спины казачью, без штыка, винтовку. - Выходи-и! никуда не денешься! прокричал в радостно-свирепом азарте. Подождав, шлепнул мерина ладонью по крупу, подгоняя к деревьям, пригибаясь, все так же прячась за ним, крался некоторое время, потом прилег в увядшую траву, затвором дослал патрон в ствол, выставил винтовку. И тогда из-за дуба выполз, упираясь руками в землю, человек в потрепанном кителе, отросшие черные спутанные волосы свешивались на глаза. Он приподнялся, встал на левое колено: поддерживая рукой правую ногу, переместил ее, не сгибая, вперед и сел, тяжело прижался спиной к дубу. Неделяев видел штанина почернела от крови. - Где твоя винтовка? крикнул, вставая. - Когда ранили, обронил! громко сказал человек, рукой откинул волосы со лба. - А револьвер? Маркел привычно сделал ударение на "о". - Там за дубом лежит, раненый слабо взмахнул рукой, указывая назад большим пальцем, я все патроны расстрелял. Неделяев, дернув затвор, выбросив патрон, закинул винтовку за спину и, придерживая рукой ножны шашки, подошел к раненому: - А чо для себя последний не оставил? Ты Кережков? Человек сидел под дубом, прислонясь к нему спиной, левая нога согнута в колене, правая, простреленная, вытянута вперед, земля под ней мокрая от крови. - Я Андрей Кережков, командующий армией восставших! проговорил он громко, упрямо, смотря темными глазами в лицо Неделяеву. Тот, расставив ноги в разношенных сапогах, сказал возбужденно: - Наши говорят, что вся твоя агитация хитрая брехаловка. А я тебе верю! Верю, что ты правда хочешь, чтобы каждый человек жил для своего дома и его не отвлекали бы от обеда и сна, чтоб он был в безопасности и в своей воле. Вот это и есть самый вредный вред! Кережков, чуть морщась от боли раны, всматривался в Маркела: - Ты не хочешь, чтобы твоему дому никто не мог угрожать? - А он у меня есть дом?.. Ну ладно, положим, он у меня будет. Но ты ж хочешь, чтоб и те, кто ходили по городу в чесучовых пинжаках, в шляпах и с часами, тоже были в безопасности, пили чай за разговорами, умничали, как им охота заговорил, напрягаясь в переживании, Неделяев. - Чем они тебе мешают? - Тем, какую хотят жизнь! Им бы хорошо, чтоб каждый человечек старался для себя, довольный, что ест яйца, сальце, а в воскресенье будет кушать курятинку. Мечта у него накопить на новый костюм, на комод, на прибавку имущества. Неуж для этого должен жить мир? крикнул Маркел угрюмо, словно выругал Кережкова матом. Мир должен жить для идеи великих сил! Против нее человечек с его жизнью свинячий бздех! Конечно, он не хочет жить для идеи его надо заставить Неделяев сглотнул слюну, выдохнул с рвущейся злобой: А ты захотел помешать От наших тебя ждет расстрел, но я хочу, чтобы ты принял от меня кару! он потянул из ножен шашку. Кережков усмехнулся просто и спокойно, отчего Неделяев потрясенно замер. Раненый извлек из-за отворота кителя пачку листков, протянул: - Возьми. Будет у тебя, что оспаривать. Маркел схватил листки левой рукой, скомкал, сунул в карман, правой сжимая рукоять шашки: в эти секунды Кережков вынул из-за голенища сапога маленький плоский пистолет. Неделяев утробно ахнул, отшатнулся, а раненый левой рукой быстро оттянул затвор, приставил дуло к голове не к самому виску, а чуть ближе к затылку, стегнул резкий звонкий хлопок, прижавшаяся к дубу спина Кережкова чуть сползла, голова в отросших спутанных волосах легла на плечо, державшая пистолет рука выпустила его, упала наземь. Неделяев не двигался, уставившись на тело, потом быстро нагнулся, заглянул в застывшие глаза. Его взбесило, что от его кары враг ускользнул. Он распрямился, занося шашку, она вошла в голову мертвеца по стоки, тело подалось вбок, но осталось в прежнем сидячем положении. Неделяев схватил мертвого левой рукой за грудки, оттащил от дуба, несколькими ударами шашки, кривя рот и роняя слюну, отделил окровавленную голову от туловища. Подняв ее за волосы, другой рукой держа шашку на отлете, сосредоточенно смотрел в остекленевшие глаза, потом пошел в одну сторону, в другую словно искал, где спрятать. За дубом увидел на земле кобуру с австрийским восьмизарядным пистолетом "штейр"; опустил наземь ношу, поднял кобуру, вынул пистолет, убедился патронов нет. 2 Сев на мерина, Неделяев пустил его шагом через луг к выезжавшим из леса верховым, своим товарищам: курсантам оренбургских кавалерийских курсов. Командир отряда на серой в яблоках тонконогой, с широкой грудью кобыле, что-то бранчливо говоривший другому коннику, заметил Маркела, крикнул: - А ну живо ко мне! Тот подъехал крупной рысью, и командир, молодой, с задиристо-спесивым лицом, сказал недобро: - Почему не был с отрядом? - Я Кережкова настиг! доложил Маркел, повернулся в седле, показал на дуб. Там он. От меня не ушел! - Что там он? что-о? не веря, крикнул командир, глядя на парня как на придурка, и тут заметил на его рукаве кровь. Все поскакали к семейству дубов, чтобы убедиться, как закончилось дело, вписавшееся в историю Южного Урала. Шел 1920 год, край усыхал под насевшей силой красных, в Оренбурге, в соседней Самаре, по уездам и волостям заглавную роль играла вгоняемая в затылки пуля, укореняя страх в населении. Продовольственные отряды навещали каждую станицу, деревню, хутор забирали зерно, картошку, яйца, угоняли скот. Ограбляемый люд с голодухи варил похлебку с выползками и лягушками, а на стенах изб, занятых под ревкомы, сельсоветы и комитеты бедноты, наклеивались плакаты: "Вперед к заре новой жизни", "Нам светит маяк светлого будущего", "Ура мировой власти коммуны!" И при этом торжестве революции 14 июля 1920 года 9-я кавалерийская дивизия, которая расположилась близ уездного города Самарской губернии Бузулука в селах Медведке, Каменной Сорме, Липовке, Ново-Александровке, восстала. Сюда дивизию отвели с низовьев Урала, когда там задохнулось сопротивление уральских казаков; ее должны были пополнить людьми, лошадьми и оружием, чтобы забросить в дымную даль советско-польской войны. Но люди замитинговали. Около десяти утра ревком Бузулука получил требования, доставленные делегатами дивизии, которых сопровождала неслабая охрана. В комнату с длинным голым столом набились главные лица власти. Секретарь уездного комитета партии, предполагая естественный вопрос уведомлено ли губернское начальство и какие поступили указания? сказал, что телеграфные провода перерезаны, город окружают восставшие. Затем он перечитал теперь уже вслух, раздельно, для всех напечатанное на ундервуде: "Упразднить продовольственные отряды. Разрешить земледельцам продажу хлеба, масла, яиц и всех остальных продуктов их труда. Выдать особо виновных в насилии и кровопролитии " Следовали пятнадцать фамилий, большинство названных командовали продотрядами. Под требованиями стояла колонка подписей, первая "Начальник 9-й кавдивизии Кережков". Услышавшие это впали в мучительное беспокойство, перебирая свои тайные догадки. Кережков, большевик с дореволюционным стажем, в ноябре семнадцатого года командовал первым в Оренбуржье отрядом красной гвардии, который одержал первую, опять же, победу над сторонниками Дутова юнкерами, отбив у них станцию Ново-Сергиевка. - Куда Саламатин глядел? был задан вопрос председателю уездной ЧК. Саламатин возглавлял в 9-й кавдивизии Особый отдел, чье прямое назначение: слежкой, вынюхиванием обнаруживать гнильцо и плесень, не говоря уже о червоточине измены. - От него ничего не поступало. Наверно, он устранен, ответил руководитель людей с чистыми руками и горячим сердцем. - Если бы так Его подпись вот! Вторым поставил, проговорил, с тяжкой мрачной задумчивостью уставясь в бумагу, секретарь уездного комитета партии. Его спросили, кто еще подписался, и он стал зачитывать: - Военком дивизии Трифонов, военком штаба дивизии Зайцев Подписались начальник штаба, комбриги, командиры полков, комиссары бригад и полков. Острая озабоченность так уплотнилась в комнате с закрытыми из предосторожности окнами, что резко запахло потом, обильно выделяемым заседающими. На каждого давило: а не узнано ли коммунистами кавдивизии что-то, пока неизвестное в бузулукском ревкоме? Тут в аккурат прибежал посыльный из гарнизона, доложил: среди солдат ходят слухи, что в Самаре восстали стоящие там части и что в самой Москве "власть разделилась". - Подкинули агитаторы от Кережкова, сказал странно мирно партийный секретарь. Председатель ревкома предложил отобрать у солдат винтовки и раздать тем коммунистам, на кого можно надеяться. С ним согласились, стали вставать со стульев, и секретарь громко произнес: - Надо записать, чтобы осталось на случай отчета, что мы создали военно-революционный комитет для борьбы с мятежом! Запись заняла несколько минут, все повалили из комнаты. Уездный военком Сучков сел в большой открытый автомобиль, куда поместилось еще пятеро из тех, чьей выдачи требовали восставшие, взревел мотор машина, поднимая по улице пыль, унеслась в сторону, противоположную селу Ново-Александровка, где стоял штаб 9-й кавдивизии. По полевым дорогам на Бузулук в обдающий зноем день надвигалась конница, катили на высоких колесах двуколки с пулеметами, шестерки рослых лошадей тянули трехдюймовые пушки. По сторонам вызревшие хлеба поднимались лишь отдельными участками, остальная земля заросла сорняками, оставшись незасеянной, мало кто сумел уберечь семенное зерно от продотрядников, да и не тянуло сеять ради того, чтобы людям с винтовками и маузерами было что выгребать. 3 К ревкому подскакали конники, из-за двери выглядывал служащий. Один из верховых подозвал его взмахом руки и, наклонившись с седла, передал ему пакет. Служащий побежал к секретарю уездного комитета, который прочитал: "Сложить оружие в течение двадцати минут. Иначе город будет взят с боем и виновные в сопротивлении предстанут перед судом. Кережков". Секретарь обмакнул перо в чернильницу и на чистом листе торопливо написал: "Начдиву за 20 минут вернуть воинские части на место стоянки. Выслать представителя для переговоров. За кровопролитие ответственность ляжет на Вас". Показал лист председателю ревкома: - Будем подписываться? - Напиши просто: ревком. Секретарь написал, протянул бумагу служащему: - Они придут, и им передашь. Тебя не должны тронуть. Второй автомобиль унес из города партийного секретаря, председателя ревкома, председателя уездной ЧК и несколько персон помельче. Через полчаса по Бузулуку промчалась к вокзалу конная разведка восставших. Затем в улицу, на которой забрал себе здание ревком, стала втягиваться колонна всадников. Передний сухопарый, мужественно красивый был в гимнастерке, перехваченной крест-накрест кожаными ремнями, при шашке и кобуре с пистолетом "штейр"; из-под мягкой фуражки с алой звездочкой выбивались черные густые волосы. Это тридцатилетний начальник 9-й кавалерийской дивизии Андрей Кережков. Конник справа от него держал знамя, упирая его древко в стремя, по красному полотнищу было выведено густо зеленым: "Соц. Южноуральская Респ." Кережков, натянув поводья, развернул коня хвостом к ревкому и, оглядывая собиравшихся на улице солдат бузулукского гарнизона, зычно обратился к ним: - Нашему краю хватает пахотных земель и пастбищ, чтобы все население имело вдоволь хлеба, мяса, масла! Но Москва, центральная власть, вы знаете лучше меня забирает у нас наше продовольствие, чтобы кормить своих людей в городах. Какой простой и удобный найден выход! Человек разгорячась, нервно сняв и надев фуражку, произносил тяжкое в своей простоте: - Власть должна уметь налаживать городскую жизнь так, чтобы у горожан было, что отдавать за продукты. Так всегда жили город и деревня, и так они и живут во всех странах мира. Но в нашем Центре засели люди, не способные к управлению. С голодом в городах они борются средством, на которое хватит ума последнему дураку: силой отбирать продукты у земледельцев. Слушавшие Кережкова в основном, мобилизованные крестьяне откликнулись рокотом согласия. Он похлопал по шее лошадь, которая беспокойно переступала под ним, и заговорил снова: - Я сам коммунист, товарищи, и я не отрекаюсь от коммунизма. Он приманчив тем, что это общество сытых, счастливых людей. А коммунисты из Центра куда нас ведут? Мы окончили победой жестокую войну в нашем крае, но на этом нет конца и перехода к устройству жизни. Нас посылают воевать с Польшей, а затем будет снова война с немцами и с другими европейцами до победы, как нам говорят, мировой революции. Кережков окинул вопрошающим взглядом толпу, которая быстро росла. Ладный и видный, он продолжил речь в подмывающей искренности: - Царь и его окружение, ради своих интересов, гнали нас на войну с германцами, с австрийцами, с турками. Многие из вас хлебнули этой войны. А теперь московское руководство, Центр, снова гонят нас на войну не на такую же самую? Только вывески сменились. Вот почему мы восстали, товарищи! Он поднял сжатый кулак: - Долой войну за всемирную революцию! То будет война без конца, война, которая прикончит каждого из нас! Кто может представить эту самую победу всемирной революции? Что это за рай земной? Мы с детства слышали про рай на небе, а теперь нам сулят рай в будущем, и за него мы должны класть жизнь Из толпы отозвались: - Брехню враками заменили! Полная народа улица исторгала: "Заводы остановили, деревню грабят и обещают счастье всего мира!", "Это каким нас считают дурачьем!", "Ложку у тебя изо рта хвать и гонят умирать за новую жизнь!", "Какая была старая знаем. Какая настала после узнали. А что за чудо заря новой жизни?" Кережков, поворачиваясь в седле вправо и влево, ответил громко и отчетливо: - Ее обещают те, кто дал нам нынешнюю. Вот и понимайте, какую они хотят дать новую! Митинги забурлили по всему Бузулуку, восставшие выпустили из тюрьмы заключенных. Типографию загрузили до отказа печатались воззвания: "Центр! Руки прочь от продуктов труда!", "Пусть Центр питается идеями мировой революции". Кережков сам прочитал корректуру написанного им своеобразного трактата, который позже называли также манифестом: "Созидатели домашних солнц". Началась запись добровольцев в ряды Армии Правды название дружно одобрили на одном из митингов. Повстанцами уже были заняты железнодорожные станции Тоцк и Погромная, часть конницы устремилась к станции Колтубанка и там перехватила автомобиль с уездным военкомом Сучковым и его спутниками. Оренбург послал против повстанцев войска по железной дороге, 18 июля они выгрузились из поездов недалеко от деревни Курманаевки, куда эскадрон восставших привез на подводах оружие для жителей. Эскадрон при поддержке спешно созданной крестьянской пехоты врасплох ударил по частям противника, были взяты трофеи и десятки пленных. Оренбург подбросил своим подкрепления. Силы повстанцев под началом Кережкова сосредоточились у деревни Антоновки день, и без того жаркий, раскаляли стычки, переросшие в бой, когда шесть часов подряд пот смешивался с кровью. С обеих сторон била артиллерия, рвавшиеся над цепями атакующих снаряды разили их шрапнелью; конница восставших и их усевшаяся на телеги пехота стали обходить правый фланг врага красноармейцы отступили перед Армией Правды. 22 июля повстанцы отрезали от основных сил противника карательный батальон ВОХРа, погнали его к заранее устроенной засаде за кряжком, выступающим над ельником. Внезапно подувший ветер примчал огромную тучу, она зачастила слепяще белыми вспышками изломистых молний, гром рвал перепонки, стеной рушился ливень. Вохровцы скопились в ельнике, молния ударила в старую ель у той расщепилась, рухнула вершина, ель запылала, но огонь залило водой с неба. Повстанцы наседали на врага так неистово, будто буря была на их стороне. Красные попытались уйти, огибая кряжок, наткнулись на засаду, и кто не был убит, сдался. Восстание перебрасывалось из уезда в уезд, агитаторы развозили воззвания; состав ревкомов, сельсоветов, комитетов продовольствия разбегался. Армия Правды ринулась на Уральск, быстрое движение растянуло ее, те, кто был впереди, не подождав приотставшие части, атаковали противника, который, оказалось, втрое превосходил повстанцев числом и имел вдоволь снарядов. Взять Уральск повстанцы не сумели и обошли его. И тут стало замечаться, как не хочет население долгой войны; горевшие тут и там костры зачадили, потух один, второй, третий. Меж тем из Самары на силы Кережкова были брошены полки наемных китайцев и красных венгров, бывших военнопленных австро-венгерской армии, с ними шли полки рабочих, чьи семьи в городах кормились хлебом, отнимаемым у деревни. Города напрягали мускулы, снабжая красноармейцев винтовками, пулеметами, патронами и снарядами, а восставшие располагали только тем, что отбивали у врага. К середине августа части Армии Правды, вырываясь из окружения по разным дорогам, соединились у деревни Кинзягулово, здесь было все, что уцелело: две тысячи сабель, семьсот штыков, восемь пулеметов и четыре орудия, при них шестьдесят снарядов. Кережков настоял на контрнаступлении. 16 августа на рассвете восставшие устремились на Умет Иргизский, накануне занятый тремя полками красных. Те выступили навстречу тогда запряжки повстанцев понеслись к их флангам, доставили на удобные позиции пулеметы, и под их перекрестным огнем красноармейцы отхлынули. Однако с тыла на восставших двигались еще три красных полка с десятью пушками, противник был и справа и слева на расстоянии дневного перехода. Кережков решил провести своих в Закаспийский край, там сентябрьским днем у озера Губачье весьма сократившаяся Армия Правды застала рыбаков на их промысле. Часть повстанцев смешалась с ними, спрятав оружие в рыбачьих шалашах, в двух из них были укрыты пулеметы. Остальные армейцы, уводя лошадей, оттянулись на некоторое расстояние. Эскадроны оренбургских кавалерийских курсов первыми из красных частей приблизились к озеру, высланная вперед разведка, завидев рыбаков с сетями возле лодок, поскакала к ним узнать о кережковцах. Рыбаки сказали, что те ушли на юго-восток. Курсанты стали съезжаться на берегу, и тут из шалашей заколотили пулеметы, а принятые за рыбаков кережковцы бросились к винтовкам, стали в упор расстреливать кавалеристов. Масса их галопом пустилась прочь, и когда прискакали из отдаления конники Армии Правды, курсантов было уже не догнать. Но не имелось и сил воевать с красными полками. Повстанцы ушли в Туркестан, где против большевиков вели партизанскую войну басмачи. Вскоре, однако, Кережков с маленьким отрядом вновь появился в Оренбургском крае, раздавая трактат о неприкосновенности дома, труда, его плодов под изумляюще не похожим на ходовые лозунги названием "Созидатели домашних солнц". За упрямцем повели ярую охоту, он, теряя людей, ускользал от загонщиков сутки за сутками, час за часом, пока в свой последний земной миг под осенним медно-рыжим дубом не ушел совсем. 4 Неделяев, сидя в седле, смотрел на тело под дубом с затаенным торжеством. У командира отряда, по-молодому несдержанного, исказилось лицо, лошадь под ним подалась назад гладким крупом. - Ты зачем голову отрезал? парень вглядывался в Маркела с гадливо-злой подозрительностью. Тот молчал, презрительно думая: "Нет в тебе переживания за идею мировой силы и оттого нет моих чувств". Командир сошел с лошади, нагнулся над обезглавленным телом, осмотрел. - Он был раненный и ничего не мог. Куда ты голову дел? Неделяев объехал дуб, указал рукой на лежащую на земле голову. Командир, подойдя и поглядев, с враждебностью приказал Маркелу: - Возьми, отнеси к трупу, положи вверх лицом! Съехавшиеся курсанты наблюдали, как Неделяев, спешившись, поднимает одной рукой за волосы голову, огибает дуб и опускает ее у обезображенного тела в кровь, натекшую из перерубленных сосудов шеи. Командир отряда, приняв важный вид, произнес: - Это действительно Кережков! и обратился к курсантам: Кто еще видал его раньше? Это он? Двое после осмотра подтвердили; о том же говорили документы, найденные в карманах кителя. Неделяеву было приказано сдать оружие один из курсантов взял его винтовку, шашку и принадлежавший Кережкову пистолет. - Разберутся с тобой, откуда у тебя интерес вытворять объявил Маркелу командир. Он вынул из планшета бумагу, карандаш и записал: "28 сентября 1920 г. в 2 часа дня 10 минут в 5 верстах от деревни Маховки, где примечаема группа дубов, под самым большим обнаружен труп Кережкова, убитого самовольно и без свидетелей курсантом Неделяевым". Положив документ в планшет, командир вскочил на лошадь, приказал троим курсантам охранять тело и отправился с отрядом в деревню Елшанку. Там Маркела заперли в сарае около избы ревкома, поставили часового, а за останками Кережкова была послана подвода. Через два дня их осмотрели приехавшие в деревню следователи уездной и губернской ЧК и распорядились закопать не на кладбище, а в степи. Неделяева допрашивал следователь с двумя помощниками. Его интересовало, почему Маркел отделился от отряда. - Тут значение идейное медленно проговорил Неделяев и многозначительно умолк, выдерживая взгляд следователя. - Отвечайте яснее! приказал тот. - Я понимал, что от этого врага самый большой вред. Такое у меня понимание вредных идей, убежденно уведомил чекиста Маркел. И я знал, что достану его он ушел отвлекшимся взглядом в недоступную другим даль и счастливо улыбнулся. Затем проговорил рассудительным голосом: Они двое от нас уходили Кережков и его ординарец. И я как увидал лошадь без ездока, а недалеко дубы, ну, думаю, он под ними захотел скрыться. - Почему не мог быть ординарец? въедливо сказал следователь, не сводя глаз с допрашиваемого. - Ординарец это не то. Дубы подходят Кережкову! произнес Неделяев как о чем-то, понятном именно ему, лицо тронула самодовольно-хитрая улыбка. Следователь переглянулся с помощниками. На вопрос, стрелял ли в него Кережков, Маркел ответил: - Да нет, у него уже патронов не было. А дамский пистолетик он для себя приберегал. Малый вдруг привстал с табуретки, отводя в сторону правую руку, глаза побелели: О-о-ох, принял бы он от меня - Ты, не имея приказа, хотел его убить? Маркел шмыгнул носом, как-то враз ослабел, опустился на табуретку. - Ты коммунист и не сознаешь от него живого было бы больше пользы, чем от мертвого? А как его потом покарать есть кому принять решение! проговорил следователь хлестко, отрывисто и добавил с ледяной угрозой: С какой целью ты хотел устранить его от суда? Неделяев прижал к груди руки, сморщил лицо, обращаясь к троим: - Товарищи, я со злостью на него не совладал! не осознавал тогда, а теперь сознаю ошибку Чекисты помолчали, следя за ним. Следователь произнес: - Учитываем твою молодость, незрелость характера. А что ты ему голову отрубил это был у тебя припадок. Маркел надулся: - Я не припадочный. - Отрубил, понес за дерево для чего? зачем? - Ну, нашло на меня! - То-то и оно! кивнул следователь и опять переглянулся с двумя своими. Неделяева освободили. На собрании партийной ячейки секретарь, сжимая кулак и постукивая им по столу, говорил Маркелу: - Ты по молодости сделал глупо и должен понять свою глупость. Вот узнали бы в деревне, что ты сделал, и стали бы разносить: коммунисты мертвым отрезают головы Неделяев, потупившись, твердил, что признает ошибку, при этом думая о секретаре и других собравшихся, которые тому поддакивали: "Вы коммунисты сегодняшнего дня, и все ваши заботы и мысли в этом дне. А я человек завтрашних сил коммунизма, и то, что я такому врагу голову отсек, будет тогда правильно пониматься как боль за идею всемирного могущества!" Из партии его не исключили, но ошибочный поступок поставили ему на вид. И по окончании курсов, хотя он был одним из лучших на занятиях, ему не присвоили командирское звание. Секретарь партийной ячейки позвал его к себе, и Неделяев узнал, что должен завтра в три часа зайти в губчека. Глядя в бумажку, секретарь назвал номер кабинета и фамилию человека, к которому надо явиться. Человек, сидя за столом, читал бумаги; он был вроде бы нестар, но с морщинистым лбом и седыми висками. Бегло кивнув вошедшему Маркелу на стул, снова занялся чтением, затем убрал бумаги в стол. - Вы нам известны, произнес удовлетворенно, как если бы ему было очень нужно узнать что-то о Неделяеве и он это узнал. В кабинете повисло молчание. Маркел двинулся на стуле, потер ладонями колени. - Я вашим товарищам на все ответил полностью, сказав это, он душою перенесся в те минуты, когда объяснял следователю свое понимание особо вредных идей, а самого обуревала заветная великая идея. Сейчас то же чувство подзадорило его: Сколько еще вокруг врагов! Примите меня к вам служить, поручите уничтожать их! он глядел на чекиста широко раскрытыми глазами, стремясь выразить самую истовую преданность. Тот ведал кадрами и как раз и собирался дать Неделяеву должность: выворачивать у арестованных нутро, приговоренных оделять последним шлепком. Но Маркел своей резвостью подвел себя под поступающие сверху предостережения: о вреде излишеств в страстях (в садистских тоже). - Люди у нас имеются, сухо сказал нестарый человек с морщинистым лбом. Неделяев в обиде ждал, что тот скажет еще. Хотелось выказать гордость и ум, но не хватало духа: был неодолим страх от того, где он находится. - Никто не видел, как вели себя вы и Кережков перед его смертью. Все ли так, как вы рассказали? промолвил чекист с едкостью недоверия. Маркел все время помнил о прокламациях, которые взял из руки Кережкова и сунул в карман. Он не сказал о них командиру отряда, молчал и потом и произнес сейчас клятвенным тоном: - Как оно было, так я отвечал и могу повторить! - Что же, если вдруг что-то припомните такое бывает, придите и скажите нам. Для вас это будет лучше, неспешно и властно проговорил чекист. У Маркела взыграло ретивое от чувства, что он недооценен. - Вы вот говорите у вас имеются люди против всех опасных врагов. Но те идеи, которые сеял Кережков, живут! И чтобы их победить очень много надо устроить! Нужно установить всемирное могущество только тогда идеи Кережкова посрамятся! Чекист подумал: "Ишь, как тянешься к роли повыше!" Бросил жестко: - Не надо себя считать умнее других! Мелко плаваешь пока! и заключил с неприязнью: Свободен! Неделяев из губчека сразу же пошел к секретарю партийной ячейки. Тому было весьма любопытно, зачем Маркела вызывали. Передав краткий разговор с чекистом, парень нервно и оскорбленно пожаловался: - Я служить хочу, и что мне теперь землю пахать или на рабочего учиться? Я же оружием владею! Секретарь сделал значительное лицо: - Я поговорю с партийными товарищами в милиции. Я знаю им нужны непьющие. И вскоре Неделяев получил документ "уполномочен надзирать за порядком в волостном селе и во всей волости" Село, куда, по его просьбе, он был послан, была его родная Савруха. 5 За ним записали саврасую малорослую крепкую лошадь с длинной гривой. Он восседал на ней, облаченный в новую длиннополую шинель, обутый в новые яловые сапоги, которыми был несказанно доволен. Шашки ему теперь не полагалось, но из-за плеча высовывался ствол казачьей, без штыка, винтовки, к боку прилегала кобура с наганом. Неделяев ехал шагом по дороге, которая тянулась по возвышенности вдоль леска, что справа жался к обочине; с левой стороны лежало слегка посыпанное снегом поле, за ним извивалась замерзшая речка, видная лишь местами за полосой голого, но густого мелколесья и кустарника. Впереди в долине и далее на изволок виднелись постройки и дворы села Савруха под серо-серьезным зимним небом. День, тускнея, плыл в сумерки. Два года назад Маркел вместе с другими новобранцами Красной Армии ушел отсюда растерянный, жалеющий себя, придавленный страхом войны, а ныне возвращается человеком власти хоть и не из первых в последней десятке. Он обогнал нескольких баб: те шли в село с тощими мешками за спиной и, обернувшись и узрев верхового военного, торопливо подались в сторону от дороги. Маркел перевел лошадку на рысь, пустился безлюдной улицей, оставляя позади двор за двором; поравнявшись с приоткрытыми воротами, натянул повод, вглядываясь в крытый жестью дом, который был заметно больше соседних. Из пяти его окон три оказались забиты досками. В просторном дворе чернели обгоревшие стены постройки; конюшня, хлев, амбар, другие строения были целы. Неделяев крикнул во всю силу легких: - Эй! Есть кто? В одном из незаколоченных окон дома мелькнула тень, затем открылась дверь сеней, на крыльцо вышел, надевая шапку, мужик в куртке из невыделанной овчины. - Ага! ага! говоря с показным радушием, глядя под ноги, он осторожно сошел по ступенькам, направился к всаднику у ворот: Маркел Неделяев! в возгласе узнавшего проскользнул интерес. - Сельсовет где? спросил строго Маркел. - Здеся и есть, произнес человек, с достоинством поправил шапку. - Я так и знал, в каком еще доме-то ему и быть, Маркел спешился, ввел лошадь во двор, слыша: - Я тут председатель сельсовета. Неделяев сказал на сей раз доверительно: - Значит так! Ну вот, Авдей - Степанович, подсказал человек. Маркел кивнул, извлек из-под отворота шинели сложенный лист, вручил председателю: - Вот документ, Авдей Степаныч. Я назначен от милиции надзирать за порядком по всей волости. Председатель провел ладонями по полам куртки, взял бумагу, подержал перед глазами: - Темновато, в доме разберу. А вы привяжите лошадь к воротам, мой паренек сведет ее в конюшню, напоит, корму задаст. Идемте в дом, и добавил как бы тоном сожаления, оправдываясь: Его под сельсовет уездная власть отдала. Авдей Степанович Пастухов, говорливый многодетный крестьянин, стал председателем сельсовета по трем причинам: бедный, грамотный и, что весьма важно, его старший сын, мобилизованный красными, вышел в командиры взвода. Пастухов сказал шедшему с ним к крыльцу Маркелу: - Слыхали мы, как вы смело воевали Маркел мгновенно насторожился, ожидая намека на отсечение головы у мертвого, но Пастухов высказал бесхитростную похвалу: как вы с товарищами всю банду Кережкова и его самого порубили. Удовлетворенный, что правда осталась вне слухов, Неделяев, кивнув, не смог удержать слов: - Очень опасный враг. Из сеней вынырнул парнишка лет шестнадцати, поздоровался с Маркелом, выслушал распоряжение отца, побежал к лошади. Пастухов пропустил волостного милиционера в сени, поясняя: - В кухне печь протоплена, я там обретаюсь. А те комнаты нынче не нагреешь, там три голландки, вы-то знаете Маркел вырос под крышей этого дома. Его хозяин Федор Севастьянович Данилов когда-то взял в батрачки девочку Катю, которую мать заставляла просить милостыню. Работу Кате давали посильную, Данилов кормил вдоволь, маленькая батрачка стала ладной остроглазой девушкой. Семнадцати лет она пошла под венец с Николаем Неделяевым, который был чуть старше нее и тоже нанялся к Данилову батраком. Хозяин пустил молодых в теплый, под одной крышей с баней флигелек, там и явился на свет Маркел. Через год молодой отец подался в Бузулук "искать годное место" не до смерти же, мол, держаться за батрацкую долю. Позднее его видели в Оренбурге собой довольного, о семье не спросившего. Минуло еще года полтора: в село заехал предприниматель, который скупал телячьи желудки для отправки в засоленном виде в Самару, где из них получали особый питательный экстракт. Деловой человек остановился у Данилова, покупая у него товар. Перед отъездом купца, оба в подъеме духа от сделки, под аппетитную закуску попивали водку завода "Долгов и К", известную отменной очисткой от сивушных масел, и гость попросил отпустить с ним Екатерину. Она ждала за дверью, тут же вошла, поклонилась хозяину в пояс и, не вытирая слез, взмолилась, чтобы он взял на попечение мальчишечку дал ей "возможность новой жизни". Федор Севастьянович хмыкнул, подумал, вздохнул и произнес: - Ладно уж. Уже то хорошо, что не клянешься, что вскорости его заберешь. У него росли три дочери, старшая училась в частном пансионе, приезжала домой на каникулы. Младшая была на пять лет старше Маркела. Жена хозяина богобоязненная Софья Ивановна пожалела "кинутого сироту", его взяли в дом, поставили в просторной кухне детскую кровать. Мало того, что он раздет, разут не был, но вдоволь ел блины трубочкой с жареным молотым мясом внутри, которые нередко пекли в скоромные дни. По мере того как он рос, его приучали к работе: он помогал кухарке перебирать гречку и горох, протирал вымытые стаканы, носил курам пшено, рвал для кроликов траву. Когда кровать оказалась коротка, стал спать на лавке, на ночь постилая тюфяк. Пришел срок, хозяин отвел приемыша в сельскую трехгодичную школу, окончив которую, Маркел с утра брался за свою долю трудов по хозяйству, становился более и более полезным. Хозяйство все прибавлялось, нанятый батраком парень Илья Обреев тоже был поселен в кухне. Теперь Пастухов привел Маркела в эту кухню, тот увидел на знакомом столе из вековой сосны, ныне непокрытом, школьную тетрадку, огрызок карандаша, сальную свечу в граненом стакане. - Вот здесь заседаю и делаю, что велят, сказал Пастухов тоном жалобы на тяжелую обязанность, чиркнул спичкой, зажег свечу, добавил: Лампа есть, да нет керосина. Он взялся читать бумагу о назначении Неделяева, меж тем как тот прислонил к стене винтовку, положил на подоконник черную офицерскую кобуру с наганом, постелил на лавку шинель, поместил вещевой мешок. Проделав все это, он, в суконном кителе, перехваченном кожаным ремнем, пристегнул к нему кобуру и сел на табурет за стол. Председатель сельсовета глядел на него с возросшим почтением. - Это вас к нам направили из-за банды Шуряя? проговорил вкрадчиво. - Не только, с важностью обронил Маркел, впервые услышав о названной банде. Пастухов, учтя, что представляет хоть и не вооруженную, но власть, сказал снисходительно, будто отвечая на просьбу: - Конечно, тут переночуйте, а завтра найдется вам квартира. Раздумывая, добавил: Покормить бы вас надо при этом смотрел на вещевой мешок Маркела, вызывая на ответ: у меня, мол, есть чем поужинать. В мешке в самом деле была провизия, полученная Маркелом при отъезде в село, но ему хотелось ее приберечь, и он промолчал. Пастухов вышел из кухни, позвал сына, распорядился и, вернувшись, сел за стол, стал рассказывать, кого убили на войне, кто умер сам или был убит в селе, пока отсутствовал Неделяев. Тот услышал и о свадьбах, и о пожарах. Сидел и внимал рассказчику, не удостаивая того взглядом, с видом обстоятельности, как всего повидавший влиятельный старик. Подбросил вопрос: - Банда у Шуряя большая? глаза при этом стали хитрыми, будто он знал численность банды и проверял рассказчика. Тот проговорил осторожно: - Они открыто ведь не ездят. Днем кто-то для них высмотрит двор, они ночью приедут вшестером ли, всемером и уведут последнюю скотину. Сотрудник милиции, замкнуто-значительный, ничего на это не сказал, в то время как Пастухов втайне изумлялся: "Сколько же ему лет? Не более, как двадцать, а какой стал матерый ворон". Паренек принес в кошелке полгоршка постных щей, несколько вареных картофелин, ломоть хлеба. Маркел молча приступил к еде, и председатель окончательно утвердился: "Истый ворон! Сел и клюет как извеку свое, и никакой тебе любезности". В кухне было две двери: одна открывалась в сени, другая вела в прихожую обширное помещение с ходами в две комнаты и в столовую, которую чаще называли горницей. Пастухов перед тем, как уйти, сказал: - Я всегда ухожу через прихожую и там на двери из сеней замок повешу. А на вот эту дверь в сени замка нет, приколотили, видите, крючок, да плохо. Дверь потянуть, и в щель можно нож просунуть, крючок снять. Илья Обреев так сюда и проникает ночевать. Тут выдержка подвела человека из милиции, у него вырвалось: - Обреев? Пастухов, довольный, что на сей раз Маркел удивлен, охотно заговорил: - Он тут с вами жил, и куда ж ему деться? От военной службы в бегах, проживает то у нас в селе, то поблизости. У него в руках, вы-то знаете, любое дело спорится. Он за всякую работу берется за кусок хлеба. Мужик мирный. И как я дверь на крючок закрою и другим ходом выйду в сени, а их запереть нечем, он через них сюда. Неделяев вскочил из-за стола, резко повернулся к Пастухову: - Он и сегодня придет? Авдей Степанович произнес рассудительно: - Чай, зима на дворе, а тут печь всегда истоплена, и ему тут привычное жилье, другого не было. Сторожем против него нам некого ставить, оружия нет. Маркел стал опять невозмутимо-молчалив, председатель сельсовета попрощался с ним до утра и ушел. 6 В теплой кухне Неделяев снял китель и разулся, перед этим положив наган на табурет у лавки. В окно были видны мерцающие звезды. Он задул свечу, лег на постланную на лавку шинель, стал подремывать. Прошло не более получаса, как в сенях скрипнула дверь, затем кто-то снаружи потянул на себя дверь кухни, слегка звякнул поддетый снизу сброшенный крючок. Вошедшая фигура в темноте уверенно направилась к столу: пришелец не ожидал кого-то здесь застать. Маркел, схватив наган, сел на лавке, выкрикнул: - Стой! Стрелять буду! Фигура замерла, раздался растерянный, дрогнувший в сомнении голос: - Кажись, знаю тебя - Возьми на столе спички, зажги свечу! приказал Неделяев. Пришедший исполнил, что было велено, вытянул руку с горящей свечой свет упал на лицо Маркела, на револьвер: - Правда, ты - Поставь свечу на стол перед собой! с этими словами Неделяев встал, не опуская нагана, обошел стол, приблизился к пришельцу. Тот был в нагольном полушубке, в малахае, лицо заросло щетиной. Вот она финка твоя. Бандитом стал, Обреев, произнес Маркел мрачно, указывая взглядом на нож, который пришелец положил на стол, перед тем как зажечь свечу. Илья Обреев удивленно-тревожно всматривался в Неделяева: - Ты это к чему? - Я направленный сюда представитель рабоче-крестьянской милиции, проговорил тот неторопливо и веско, председатель сельсовета Пастухов отвел мне здесь ночлег. А ты открыл запор, проник сюда с ножом меня спящего зарезать. - Да откуда ж я знал, что ты здесь? вырвалось у ошеломленного Обреева. - А зачем сюда с ножом проник? Переночевать? Маркел коротко рассмеялся. Скажи в ЧК. Может, и поверят. - Да я тут - Часто ночуешь? перебил Неделяев с издевкой. И потому крючок прибили, чтобы ты его ножом поддевал. Он сменил тон на резкий и угрюмый: Я мог в тебя сразу стрельнуть как в тайно проникшего. Нож при тебе, и я был бы полностью прав перед товарищами. Илья Обреев в усилии доказать, что все не так, как представляет Маркел, пробормотал: - Я ни на кого не посягал Неделяев сказал сухо: - Посидишь ночь в погребе, а завтра отправлю тебя в уездную ЧК. Там разберут, как ты относишься к советской власти, чем промышляешь и для чего пробрался с ножом в сельсовет. Илью пробрало до печенок страхом от того, что его ждет. - Я понял хочешь показать себя: я бандита поймал! произнес он со смиренным укором. Но имей сердце, попросил жалобно, не гони в погреб! - И мне всю ночь тебя караулить? Была бы веревка, я бы тебя связал. - Есть веревка, за печкой Пастухов спрятал. Можно взять? Маркел разрешил, и, когда Обреев достал из-за печки и подал ему связку веревок, спросил, что с ними делал Пастухов. - Лошади ноги связывали. Он велел сельсоветскую лошадь зарезать без мясного не живется, пояснил мимоходом, в мыслях о своем, Илья, скидывая полушубок. Неделяев про себя усмехнулся. По его знаку Обреев расположился на полу на полушубке, который предусмотрительно расстелил поближе к печке. Маркел связал ему руки и ноги, произнес с задушевной злостью: - Замечу какую твою попытку, думать не буду стрельну! Погасив свечу, прилег на лавку, револьвер под носом на табурете. В рассеянной темноте хорошо различим скорчившийся на полу в трех шагах связанный человек. Он было заговорил о своей невиновности Неделяев сказал озлобляющимся голосом: - Давай, давай, чтобы я встал. Но если я встану, то лягу, когда тебя в погреб посажу. 7 Спозаранок придя в сельсовет, Авдей Степанович Пастухов направился в кухню через холодную прихожую, постучал в дверь и, открывая ее с пожеланием доброго утра, осекся. За столом сидели друг против друга Неделяев и Обреев, у которого за спиной были связаны в локтях руки. Перед ним стояла кружка, в которую Неделяев опустил сухарь, поднес ко рту связанного: тот откусил, стал жевать, меж тем как волостной милиционер повернул голову к вошедшему: - У меня к вам дело, товарищ председатель сельсовета. Нужны запряжка и тулуп. Я свою лошадь под хомут не дам. Кружка, по-видимому, с кипятком, стояла и перед Маркелом, рядом лежал второй сухарь. На Пастухова от печи наплывало тепло, за чугунной дверцей потрескивали горящие поленья. Дивясь на картину, он спросил милиционера, не сумев скрыть недовольства: - Далеко ехать хотите? и тут же нетерпеливо заговорил: Что тут случилось-то? Надо бы мне знать, расскажите! Тулуп куда ни шло, а лошадь и телега не стоят наготове Неделяев взял свой сухарь и, погружая его в кружку, принялся есть, не отвечая на вопросы Пастухова, сообщая лишь, что повезет арестованного на ближнюю железнодорожную станцию, где стоит красноармейское подразделение и имеется ЧК. Авдей Степанович потоптался и, не услышав более ни слова, ушел, решая, у кого из мужиков потребовать лошадь, у кого телегу. Зима была в самом начале, снега выпало мало: сани не годились. Спустя часа полтора из села выехала запряжка. Правил, сидя на передке, Илья Обреев, за его спиной полулежал в телеге Неделяев в тулупе поверх шинели, в казачьей с коротким серым мехом папахе, держал руку на положенной рядом винтовке. День был облачный, тихий, с морозцем, колеса звонко дробили ледок мелких лужиц на окаменевшей дороге, которая уходила к горизонту по равнине, бело-сероватой от тонкого слоя снега, местами чернеющей островами пашни. До железнодорожной станции было двадцать пять верст. Илья обернулся, выдохнул парок: - Маркел! С охотой меня на смерть везешь? - А ты правильно сказал: вроде ты меня везешь, а везу-то тебя я! ответил, ерничая, Неделяев. И не надо меня трогать пустыми вопросами. Я знаю дело. Ты вредный элемент! - Какие слова-то узнал, да-а этими словами тебя Москанин купил, бросил, вновь обернувшись, Обреев. Образованный человек жевал и тебе в рот клал, что пришел твой праздник. - Он и для тебя пришел, но в тебе души не хватило на перемену жизни, сказал с презрением Неделяев. - Злобы у меня не было на тех, кто не виноват, Илья предоставил лошади идти шагом и, глядя назад на полулежащего в телеге Маркела, выкрикивал: - Кто виноват, что отец умер и оставил на мать меня и трех девок? И что взял меня к себе дядя, который бить не уставал? Я от него убежал к чужим и учился и на плотника, и на шорника, и на кузнеца. Не все хозяева были злы, но только от Данилова я узнал справедливость. Скажи, что я вру и он не платил по договору? не кормил тем, что и сам ел? И этим он заслужил - А ну замолкни! крикнул Неделяев, с угрозой берясь обеими руками за лежавшую рядом с ним винтовку. Ему было против души слушать то, чего коснулся Обреев. Не то чтобы Маркел старался забыть март 1918 года. Претило, как может быть вывернуто происшедшее и подсунуто под нос. Сырой ветреной мартовской порой в Саврухе заговорили, что поблизости объявились красные дружины, которые поступают с жителями как враги, ищут, у кого что можно забрать, и забирают. Раньше в ходу была мысль, что красные воюют только с казаками. Кто из селян вникал, почему Оренбургское казачье войско во главе с атаманом Дутовым признавало Временное правительство законной властью, а коммунистам, совершившим Октябрьский переворот, не подчинилось? Коммунисты кричали, пели, трубили о революции, а против них был создан Комитет Спасения Родины и Революции. В Оренбуржье, помимо казаков, русских крестьян и горожан, жили переселенцы с Украины, башкиры, татары, казахи, другие народности, и от каждой, от каждого местного самоуправления вошли представители в Комитет. Как и представители всех партий от конституционных демократов (кадетов) до эсеров и меньшевиков. При этом, однако же, многим жителям изобильного края было невдомек, что спасение Родины и Революции означает спасение, по меньшей мере, уклада жизни, без которого твое жилье, твое имущество уже не будет твоим, как прежде. В то время дом Федора Севастьяновича Данилова глядел на обширный двор всеми пятью окнами, жестяная крыша была выкрашена зеленой краской. В хлеву мычал бык, из свинарника доносилось хрюканье. Около полудня Маркел повыгреб из овчарни помет, пошел было в дом, как вдруг во двор въехал всадник в городском пальто, в беличьей шапке, за ним еще несколько: те в шинелях, за спиной винтовки. Человек в пальто сошел с лошади на тающий снег, поглядел на амбар, конюшню, овин, на другие добротные хозяйственные строения, после чего окликнул Маркела, который следил за ним с любопытством: - Парень! Ты кто? - Работник. - Тогда дай пожать тебе руку, сказал незнакомец без улыбки, неспешно стягивая с правой руки перчатку, стоя на месте. Конники разъезжали по двору, один поторопил парня: - Позвали подойди! Тот с опаской приблизился к человеку в пальто, который взял его чуть приподнятую руку, крепко пожал. - Как зовут? Парень назвался. - Погляди, Маркел, человек указал взглядом на конников: Видишь красные повязки у них на рукавах? Уважай и люби этот цвет. Это знак борьбы за права рабочих и всех бедняков. Из дома вышел Данилов во всегдашней поношенной поддевке, направился к незнакомцу легким скорым, несмотря на годы, шагом. - Здравствуйте! он на миг чуть наклонил голову, не протягивая руки. По какому делу? - Покамест посторонитесь! приказал, мотнув головой вправо, человек в пальто, и Данилов уступил ему дорогу. Он неторопливо пошел к крыльцу. 8 Позвав с собой Маркела, он из прихожей зашел в комнату, чье окно глядело во двор, и в другую, с окном в огород, затем шагнул в горницу, пройдя которую, побывал в комнатах, расположенных в ряд с ней. Возвратившись в горницу, пришелец снял беличью шапку, надел на угол спинки стула, пальто бросил на сиденье. Он мог быть лет сорока: среднего роста, гладкие русые волосы скрывают уши и лоб до самых бровей, лицо выбрито. Он стоял в зеленовато-коричневой куртке с большими накладными карманами на груди и на полах: позднее Маркел узнает, что такие куртки зовутся френчами. - Большое у вас помещение, ровным голосом сказал пришелец глядевшему на него Данилову. Я только одну женщину видел. Ваша жена? Данилов чуть повыше его, тоже бритый, в густых темных волосах лишь вблизи разглядишь седые, а ему под шестьдесят. - Моя жена Софья Ивановна, сказал он, изучая незнакомца небольшими по-молодому живыми глазами. - Вдвоем занимаете весь дом, отметил тот как бы походя, без интереса. - У нас здесь три дочери выросли повыходили замуж, сухо уведомил хозяин. В комнату входили люди незнакомца с красными повязками на рукавах. Он сказал Данилову: - Одного работника я знаю, кивнул на Маркела, а еще кто работает на вас? - Еще один работник, он сейчас упряжь чинит. И кухарка. - Пригласите их сюда. Федор Севастьянович вышел, пришелец сел за стол. Его люди поставили винтовки к стене, сняли шинели и тоже уселись. Вместе с командиром за столом сидело шестеро. Вернулся Данилов, за ним вошли Илья Обреев и испуганная девушка: она нанялась недавно, когда старая кухарка умерла от воспаления легких. - Моя фамилия Москанин, сообщил Обрееву человек во френче, для тех, кто со мной служит, я Лев Павлович. Прошу вас назвать себя. Илья, весьма заинтересованный тем, что видит, а более тем, что будет дальше, бодренько назвался во множественном числе: - Мы Илья Фомич Обреев! Москанин перевел взгляд на кухарку, которая стояла замерев, потупившись. - Уважаемая, в этот дом пришли ваши друзья. Скажите, как вас зовут? - Мария произнесла девушка дрожащим голосом. Москанин обратился к хозяину: - Поставьте Марии стул к столу, она будет с нами. Затем он благосклонно пригласил Маркела и Илью: Садитесь за стол. Данилов, уже снявший поддевку, был в холщовой рубахе, перехваченной синим пояском. Стул для Марии, взяв его за спинку, он поставил к столу непринужденно, а она, прежде чем сесть, взглянула на хозяина расширенными от несусветной растерянности глазами. Пришелец объявил Данилову: - Желательно пообедать! добавил: Позовите вашу жену. Она будет обслуживать. Пятеро красногвардейцев смотрели на хозяина с ехидством и угрожающим ожиданием. Он помолчал, вышел в соседнюю комнату: - Соня с минуту что-то говорил жене, понизив голос. Он и она прошли через горницу в кухню, он на пороге обернулся: - Я буду ей помогать. - Ваше дело, сказал Москанин. Через минуту Данилов заглянул в комнату: - Щей не хватит на всех. Пришелец с видом терпения произнес, будто растолковывая непонятливому: - А вы налейте помаленьку в каждую тарелку. В каждую, повторив, продолжил невозмутимо: Хлеба-то, думаю, хватит. Сало, конечно, есть, домашняя колбаса. Несите. Маркел и Илья, переглянувшись, следили за движениями хозяина, который превратился в слугу. Он был худ и, когда поворачивался сутуловатой спиной, под рубахой выделялись выступающие лопатки. Выглядел он равнодушным, а у Софьи Ивановны, смиренно склонявшей голову в платке, дрожали руки. Когда стол был накрыт на девятерых, хозяева хотели уйти, но Москанин произнес все тем же бесстрастно-ровным голосом: - Постойте тут что-то может понадобиться. Он и его люди начали есть. Маркел покосился на стоявших у двери в прихожую хозяев, тоже взял ложку, хлеб. Илья приступил к еде с нарочито уверенным видом. Девушка-кухарка сидела на стуле недвижно, опустив руки. Москанин сказал ей: - Мария, ешьте! Она, не двинув головой, подняла правую руку, поднесла ломоть хлеба ко рту, откусила. Человек во френче, обводя обедающих взглядом, остановил его на сидящих рядом друг с другом двух работниках и кухарке: - Мы, коммунисты, сделаем так, чтобы ни один человек не унижал другого человека работой на себя, проговорил с выражением сурового спокойствия. Мы заставим каждого, кто пользовался чужой жизнью, обслуживать вчерашнюю жертву. Но это только начало, это слишком мелко, чтобы быть главной задачей. Она в науке, которая сделает невообразимое. Мы заставим природу, саму материю обслуживать человека. Мы создадим силы господства над всей планетой. Он ложкой черпнул со дна тарелки щи и, перед тем как отправить ложку в рот, положил в него кружок колбасы. Один из красногвардейцев повернул голову к Данилову: - К салу чесноку не дали! Есть у вас чеснок? Федор Севастьянович отправился за чесноком. Обед заканчивался, когда в сенях стукнула дверь, зачастили шаги в прихожей, в горницу шагнул красногвардеец: - Лев Павлович, вас ждут! Москанин неторопливо надел пальто, шапку. Выходя, сказал Данилову: - Щей должно хватать на всех, для начала зарежьте барана. 9 Двоим в красных нарукавных повязках было велено остаться, они выбрали в овчарне барана-двухлетка, приказали хозяину перерезать ему горло, присматривали, как его свежуют хозяин, Илья и Маркел. Мясо понесли в кухню, тут пришла подруга Софьи Ивановны: торопилась к ней в дом. Илья побежал узнать, что приключилось. Возвратясь, в кухне, при двоих красных, оторопело выговорил: - Командир убил Башкирцева и Аристархова. Башкирцев владел большим конским табуном, Аристархов имел лавку, продавал керосин, скобяной и всяческий прочий нужный в селе товар. - Лев Павлович свое назначение знает! сказал одобрительно, с улыбкой, красногвардеец. Федор Севастьянович, срезая с мяса пленку, напряженно молчал. Маркел встретил его взгляд, подумал, что прочитал мысли хозяина. Его младшая дочь Любовь вышла замуж за односельчанина, молодого офицера из небедной семьи. Офицер в последнее время обретается неизвестно где. Перед появлением красных в селе его отец с семьей, взяв также Любовь с ее ребенком, покинул Савруху на пяти тяжело груженных запряжках. Данилов сейчас благодарил Бога за это. Видимо, офицер был замешан в чем-то против новой власти, и его отец имел резон бежать. Угрозы же себе Федор Севастьянович не видел: он не помещик, да и в крестьянском сословии Саврухи насчитаешь дюжину хозяев побогаче его. Кого новая власть считает богатыми и как с ними поступает, в селе еще не ведали. Слухи, которые доходили, уважающие себя мужики называли бабьими сказками. - Ваш командир сам убивает? спросил Обреев красногвардейца. - Берет на себя. Проверит, что это надо сделать, и хлоп из револьвера! ответил тот и, нехорошо улыбаясь, добавил: Вы еще увидите. Час спустя возвратился Москанин, со двора прислал в дом своего человека вызвать хозяина. Сидя в седле, указал рукой в перчатке на двух лающих псов, которых Илья, после того как во двор пришли чужие, посадил на короткие цепи возле конур. - Отпустите животных, сказал Москанин хозяину. Псы рвались с цепей, захлебываясь яростным лаем на чужих, и Данилов, решив, что его провоцируют, молча стоял на месте. Один из красных переглянулся с командиром, подошел к собакам, несколько раз выстрелил из винтовки в снежную кашу под ними. Те смолкли, красногвардеец замахнулся на них прикладом, после чего расстегнул ошейники, и псы убежали. - Умные собачки! похвалил Москанин, спросил хозяина: Увидели, чего стоит право владения? - Душевно благодарю, что показали! произнес с напускным подобострастием Федор Севастьянович. Москанин заглянул во все дворовые постройки. Когда посмотрел внутрь бани и флигелька под одной крышей с ней, сказал Данилову, как о чем-то обыденном, само собой разумеющемся: - Вы с женой переселяйтесь сюда. Работа по хозяйству ложится на вас. Маркел и Илья будут помогать, но без ваших приказов. - Воля ваша! с ноткой отчаяния произнес Федор Севастьянович. Но во флигеле Мария живет. - Она будет жить в бане, а когда мы будем уходить, перейдет в одну из комнат в доме, указал командир. Вечерело, напористо дул ветер, несший мелкие капли дождя. Раскисший снег чавкал под ногами. Обреев и кухарка Мария помогали хозяевам переносить во флигель матрацы, одеяла, другое самое необходимое. Маркела, который тоже хотел помочь, вернул в дом Москанин, проходя в горницу: - Тебя опередили. Не стоит за кем-то поспешать. Думаешь, у них жалость к этой паре? Покорность глубоко засела. Парень стоял как зачарованный перед бесстрастным человеком, который говорил всегда ровным голосом, повелевая с медлительным спокойствием, и сегодня убил двоих людей недосягаемо высокого положения в селе. Маркел никогда даже не думал представить человека такой власти, а он вот! и по-доброму обращается к нему, к Маркелу. 10 Стали ужинать. За столом с красногвардейцами и командиром опять сидели Неделяев, Обреев и Мария. Москанин, глядя в их лица, говорил: - Надо думать об отношении к жизни и смерти. Его надо изменить в себе и изменять его и в других. Хорошо тем, кто умирает без мучений и неожиданно для себя. Богатый, хоть ему не хочется умирать, умирает удобнее, чем бедняк. Постель, покой, доктор облегчает страдания. Не то что бедняга, который всю жизнь трудился и под конец корчится в темном углу, а те, кто рядом, проклинают его за стоны и запах. Произнося это, он с видом основательности ел жареные бараньи мозги: человек лет сорока в зеленовато-коричневом френче, гладкие русые волосы скрывали его уши и лоб до самых бровей. - Но тот, кто владеет титанической силой разрушения, будет умирать в гордом сознании могущества, кладя себе на тарелку ломоть соленого арбуза, Лев Павлович обращался к Маркелу и Илье. Человек перед лицом смерти будет помнить, какую тьму жизней оборвала сила и сколько оборвет еще, когда его не станет. Он будет мысленно видеть ее действие. Когда наука даст нам эту силу, наши люди будут умирать в гордости за нее. И он заключил тоном дружественного снисхождения к тем, кому открывает окрыляющую их истину: Есть ли что-то иное, что настолько облегчило бы смерть? Красногвардейцы и Обреев прибирали баранину, с хрустом разгрызая хрящи, Мария как будто обвыкла и не отставала от них, и только Маркел, старавшийся проникнуть умом в то, что слышал, мешкал отправить в рот очередной кусок. Мысленно выговорил впервые услышанное слово "титанической", оно было страшным и завораживающим. Федор Севастьянович и Софья Ивановна прислуживали, Москанин приказал подать самовар, спросил придирчиво: - Чай наилучший? Данилов ответил, что они всегда пьют кяхтинский компании "ЧАЙ В.Высоцкий и К". - Как известно поставщики двора его императорского высочества, словно печально размышляя вслух, произнес Федор Севастьянович. - Были! сказал человек во френче. И батраки пили его? - Работники, поправил Данилов. Да, и они его самый пили. - Спитой, конечно. - Нет, та же самая заварка на всех, сказал Илья Обреев с виноватой улыбкой из-за того, что говорит неугодное. Федор Севастьянович на случай распоряжений стоял с согнутой у живота рукой, через которую было перекинуто белое полотенце. В глазах сквозила такая тоска, что его, обычно молодцеватого, было не узнать. Сейчас у него было страдальческое лицо больного старика, подглазья набрякли и потемнели, морщины глубоко врезались в лоб, в щеки. Илья шепнул Маркелу, о чем тот и сам думал: у хозяина сердце разрывается из-за старшей и средней дочерей в Бузулуке. Они вышли замуж за купеческих сыновей. Отец одного много лет покупал у Данилова муку, отец второго овечьи, козьи, свиные, коровьи шкуры. Вряд ли новая власть обошла стороной хорошие дома. Москанин, попивая горячий чай, рассказывал: - Наука в наших руках создаст плот-исполин из металлических частей. Он будет взлетать к небу. Подумайте, какая сила будет его поднимать. - Пар! решительно сказал один из красногвардейцев. - Нет, не пар и даже не электричество, мягко возразил Лев Павлович. Сброшенная с вершины глыба летит вниз из-за силы притяжения земли. Но у всего есть своя противоположность. И если есть сила, которая тянет глыбу вниз, то, значит, есть и другая сила, которая может потянуть глыбу к небу. Наука откроет эту силу. Он говорил таким незыблемо спокойным голосом, будто походя отмечал несомненное. - На плоту-исполине будут находиться сооружения для ученых, для политических, военных руководителей и их помощников. С него на города противника будут сбрасываться бомбы и баллоны со смертоносным газом. А если понадобится, плот-исполин опустится на город, сокрушит здания, а затем опять взлетит. Внизу останутся мелкие обломки, пыль, сплющенные трупы. Красногвардейцы, видимо, привыкли слышать от своего командира о невероятном и вопросов не задавали. Маркел же с радостным ожесточением представлял себя на плоту-исполине, под которым виден город, чьи улицы полны богато одетых господ. Плот опускается на них Нарисованное Москаниным вызвало у парня подобие сладостного опьянения. Хмельного он еще не пробовал, и, главное, откуда ему было знать о "Путешествиях Гулливера" великого Джонатана Свифта, о летающем острове Лапуту. Старательно прятал глаза от рассказчика Илья Обреев. Москанин с выражением безразличия проговорил: - От неверия только самому хуже. Плутаешь без дороги, когда можешь по ней ехать на коне. Верить в овладение великими силами, мысленно видеть их действие значит видеть маяк. Тогда живешь уверенно и умрешь в гордости. 11 Рассвело в мартовской с мокрыми хлопьями сильной метели. Но Москанин сел в седло, уехал со своими людьми. Перед вечером группа вернулась, один из красных, подмываемый страстишкой тщеславного вестника, сказал во дворе Обрееву, что ездили в село Боровое и там Лев Павлович застрелил двоих: хозяина постоялого двора и отставного унтер-офицера. Про того и другого донесли, что они поругивали советскую власть. Москанин сел в горнице за стол, велел Данилову расстелить чистое полотенце и, положив на него револьвер, инструменты, поставив масленку, позвал Маркела. - Офицерский наган с самовзводным курком, стал объяснять человек во френче. На тебя, к примеру, летит всадник с пикой или с шашкой, ты выстрелишь из нагана с пятидесяти пяти шагов, пуля попадет в лошадь та упадет. Парень тут же увидел себя стреляющим во всадника. Москанин меж тем разбирал револьвер. - Его надо своевременно чистить. Если при выстреле из дула выскакивает пламя, наган не чищен. Он аккуратно действовал отверткой: Мне его осенью дали новеньким, еще в смазке, надо было отбить у юнкеров здание банка. Маркел жадно слушал, следил за движениями Москанина, как за чем-то небывалым. Тот, намотав паклю на стержень, называемый потиркой, бережно всовывал его в ствол. - Кроме моей руки, другой он не знал. Парень приглушенным от почтения голосом спросил: - Вы воевали? Человек во френче ответил не сразу, напитывал тряпочку оружейным маслом. - Я учился в университете, был на каторге, побывал в эмиграции, проговорил, протирая резьбу винтов, шарнир бойка. Я поездил по Европе, по Америке. Я жил в Нью-Йорке, в других городах жесточайшего капитализма, познал их дебри, залитые электрическим светом. Я видел чикагскую бойню: как непрерывным потоком движутся тысячи коров, на них льется вода, и их убивают электрическим током. Маркел сидел за столом в неуемном волнении от того, что ему по-товарищески рассказывал неслыханное поразительный человек. - На земле живут три сорта людей, произнес тот, продолжая заниматься револьвером. Это мы солдаты будущего. Наши враги извечные дельцы. И огромная масса сусликов. Они стараются сделать потеплее свои норки, все их помыслы корм, его запасы. Счастье мелких грызунов сидеть в норках, жрать досыта, спать в тепле. Твои бывшие хозяева наглядный пример. Есть многие победнее их, есть побогаче, но общая суть их всех мелочность счастья. Одни его уже имеют и над ним трясутся, другие о нем мечтают. Протирая промасленной тряпочкой части нагана, вырезы и пазы, Москанин просвещал парня: - Извечные дельцы-капиталисты рвутся к тому, чтобы великие силы, которые открывает наука, приносили наживу. Как можно больше-больше наживы! И если от открытых сил нападет мор на сусликов, у дельцов не убавится ненасытность. Начав собирать револьвер, командир произнес: - У бесчисленных сусликов только два пути. Учиться у нас коммунизму или, при капитализме, быть массой бессильных, на которых будет отражаться действие сил, приносящих дельцам колоссальную прибыль. Услышанное навсегда входило в Маркела, он старался его мысленно видеть, как сказал Лев Павлович. Виделись человечки с усатыми мордочками сусликов. И неясные фигуры с оскаленными клыкастыми пастями, как у убитого волка, однажды привезенного в село. А как на самом деле выглядят ненасытные извечные дельцы? Спросить он не смел. - Самое опасное если бы у сусликов появились идеи и вожаки, говоря это, Москанин встал, всунул револьвер в карман брошенного на стул пальто и снова сел за стол. Однажды стало бы идеей, что мелочное счастье и есть лучшее, что только может быть. Что иметь норку, вдоволь вкусно есть, наслаждаться уютом и стараться делать норку глубже, надежнее это высшее благо, и за него надо бороться. Вожаки объединяли бы сусликов вокруг этой идеи, и массы, которые пошли за нами учиться коммунизму, стали бы опять обращаться в мелких грызунов. Это было бы страшно. - Страшно в неосознанной тревоге повторил Маркел. - Идея мелочного счастья доступна и близка каждому, ее воплощение у всех перед глазами. А открытие великих сил еще только впереди, проговорил с сожалением человек во френче и продолжил тоном, исключающим возражения: Но мы не дадим массе сусликов начать их борьбу. И извечные дельцы тоже не дадут. Она помешала бы им хапать огромные прибыли от сил, открываемых наукой. Маркел почувствовал нечто вроде враждебности и презрения ко всем тем, кто живет в домах, подобных этому, в котором он вырос. Мысленно увиделись выбеленные топящиеся печки, накрытые столы, на которых особенно ясно выделялись румяные пироги, представились около стен вместительные сундуки, обитые кожей или жестью. И снова встали перед глазами человечки с усатыми мордочками сусликов. - Давай я тебя послушаю, дружески предложил Лев Павлович. Расскажи свою жизнь. Парень насупился, ему было неловко говорить, что отец бросил мать и его, что потом и мать оставила его двухлетнего. Но он рассказал об этом и о том, как рос у Даниловых. Москанин, безучастно слушая, что Маркела ни разу не обругали грубо, что он не ходил в рваной одежде и дырявой обуви, отозвался: - В сильный мороз поросенка берут в кухню, чтобы потом было кого съесть. Маркел подумал: вот и объяснение, почему он не чувствовал к хозяевам особой привязанности. Он был влюблен в их младшую дочь Любовь. Страсть к ней, восемнадцатилетней, обуяла его в тринадцать лет. Люба глядела на него с веселой снисходительностью, позволяла угождать ей: подавать полотенце, когда она умывалась, приносить раннюю редиску с огорода. Иногда она щипала его за нос, а потом трепала по темноволосой голове он заходился от волнения, жмурился, как кот, которого почесывают под подбородком. Домашние считали его влюбленность объяснимой и безобидной. Раз в субботу Люба, придя в горницу из бани, произнесла: - Кваску бы Маркел тотчас принес ей кружку кваса, и Федор Севастьянович, выбритый, здорового вида, в свежестиранной холщовой рубахе, перехваченной синим ремешком, сказал Софье Ивановне, благодушно посмеиваясь: - Паренек вырастает, и по ком ему сохнуть, как не по той, кто перед ним? Она ж не уродка. От известия, что Люба выходит замуж, Маркел убежал в сарай, вжался там в темный угол и зарыдал. К сараю осторожно подошел Федор Севастьянович, послушал доносившиеся всхлипы и не стал мешать, ушел. Маркел перестал есть, ходил такой горестный, что Софья Ивановна сказала: - Больно ты влюбчивый. Как ты с таким сердцем жить будешь? Его посылали в ночное в луга, и там, стреножив лошадей, он падал навзничь в густые одуряюще пахучие травы, смотрел неотрывно на узкий остро блестевший месяц, шептал: "Любочка! Любочка!" Потом обозлился, стал замкнутым. Люба ему еще долго виделась в объятиях мужа и ожесточала. Сейчас Москанин, сидя за столом напротив него, царапнул его взглядом, спросил: - Среди хозяйских дочек уродок не было? Не намечали тебя в мужья? Маркел растерялся вспомнил: "Она ж не уродка". Мрачный, помолчал и ответил: - В мужья не намечали. Он и командир были одни в горнице, тот произнес тоном просьбы: - Не скажешь мне прямо, что хозяин говорил о советской власти? Неделяев стал добросовестно вспоминать. - Да почти ничего не говорил, ответил, напрягая память. - Почти? зацепил Москанин. - Сказал только: новая власть устанавливается по стране, чего только о ней не говорят. Но какая она для нас, мы, дескать, увидим, когда она у нас установится. Маркел, ничего более не вспомнив, открыто смотрел в глаза человеку во френче. - Так. Значит, он увидел со значением произнес тот. 12 Заряжал снегопад, казалось, надолго, но вдруг открывалось солнце, и обильно выпавший снег таял, старые сугробы вдоль заборов словно усыхали. С утра Москанин ездил по Саврухе, где красные стояли почти в каждой избе, смотрел, как из амбаров забирают зерно, грузят мешки на сани, как из хлевов выводят скот. Обозы с коровами, привязанными к задкам возов, с гуртами овец в хвосте, под конной охраной отправлялись на железнодорожную станцию. Сани двигались тяжеловато по разбитой размокшей дороге, снег шипел под полозьями. Командир выезжал в ближние деревни, убил там троих владельцев крепких хозяйств. Продолжал интересоваться и жителями Саврухи: застрелил хозяина шорной мастерской розоволицего седоватого, но с черными усами Измалкова и еще двоих справных селян. Софье Ивановне было велено готовить больше каймака, и вечерами отдыхающий постоялец, сидя за самоваром, пил чай с горячими пышками и каймаком, говорил Маркелу и Илье об овладении средствами всемирного могущества. Наука откроет такое, что издали можно будет в глубине вражеской территории вызывать температуру, от которой воспламенятся леса и деревянные строения. Станет возможным вызывать чудовищные смерчи над землей противника. Маркел сидел за столом, стараясь сосредоточенно-важным видом скрывать восторг. Илья налегал на пышки, каймак, отправлял в рот кусочки колотого сахара. Москанин прожил в доме Даниловых больше недели. Было погожее, ясное утро, когда он остался дома. Федор Севастьянович и Маркел понесли из кухни в свинарник ведра с теплым кормом; хозяин, бодрясь, сказал, будто в той прежней, до прихода красных, жизни: - Солнышко взялось припекать! кинул взгляд на снеговые наносы у забора: Сугробы-то как уварились! Когда вывалили корм в корыта свиньям и вышли из хлева, увидели шедшего к ним из дома Москанина в пальто, в беличьей шапке, но без перчаток. За ним следовали три его человека с винтовками за плечом. Федор Севастьянович, видимо, неосознанно попятился, оцепенело встал, его сильные руки повисли вдоль туловища, правая, сжимавшая дужку пустого ведра, дрожала. Маркела тронула рвущаяся тревога, с какой хозяин севшим, словно сорванным голосом спросил Москанина, до которого было еще шагов семь: - Что-то надо исполнить? - Возьмите лопату, сказал тот с вежливостью. Хозяин как-то рассеянно, словно преодолевая нахлынувшую неохоту, вернулся в свинарник и вышел, сжимая опущенной рукой черенок лопаты, которая волочилась по слякоти. Командир обернулся к своим, сказал, как о чем-то неприятном: - Женщина во флигеле? Заприте ее там. Потом опять вежливо обратился к Данилову: - Идите вон туда, за хлев, и показал рукой. Из конюшни выглянул поивший лошадей Илья Обреев, один из красногвардейцев позвал его: - Эй! Федор Севастьянович, за ним Москанин, Маркел, трое красных и Илья зашли за угол хлева, и командир велел Данилову копать яму шагах в пяти от стены, рядом с кучей навоза. - За что же это меня? вперив взгляд в человека в пальто, выдохнул Данилов. - Копайте. Для вас лучше, чтобы скорее кончилось, равнодушно сказал тот. - Но я ничего не совершил! сдавленно выкрикнул Федор Севастьянович. - Хотите уверить, что вы нас не ненавидите? Ну что вы, в самом деле Вы бы нам мстили при каждом удобном случае, отчетливо и спокойно проговорил Москанин. Имейте мужество признать это. Данилов опустил голову, разгреб снег лопатой, с силой всадил ее в размокшую землю, потом снял шапку; один из красных сказал: - Дай! и взял ее. Под колким солнцем плавился слой снега на крыше хлева, с нее срывались капли взблескивающей завесой. Данилов копал в спешке и с видом упрямства и досады, будто ему мешали. Красногвардейцы свернули самокрутки, закурили. Маркел, пристально глядя на роющего себе могилу хозяина, думал: тот молчалив из страха, как бы из-за него не пострадала Софья Ивановна. Солнечные лучи прикасались к лицу, на резком свету табачный дым едва замечался. Илья Обреев переступал с ноги на ногу, сплевывал, по нему было видно, до чего не нравится ему то, что делается. Красногвардеец, который раньше не раз с ним разговаривал, предложил ему табаку, клочок газеты, и Илья стал сворачивать цигарку. Москанин ушел, обогнув хлев, стала слышна беготня во дворе, хлопали двери надворных построек, долетело: - Сдела-ам, Лев Палыч! Когда он возвратился, Данилов с потным лицом, тяжело дыша, лопатой выбрасывал землю из ямы, которая была ему по колено. Командир подошел к краю, поглядел. - Довольно. Федор Севастьянович закинул ногу в сапоге на край ямы, оперся на лопату, поднатужился, но недостало силы подняться наверх. Илья подскочил, протянул руку, помог и тут же проворно подался прочь. - Верхнюю одежду надо снять, сказал Данилову Москанин с какой-то профессиональной мягкостью, словно доктор больному. Федор Севастьянович расстегнул поддевку, которую тотчас взял красногвардеец, другой велел: - И пинжак снимай! Данилов остался в холщовой рубахе, опоясанной синим ремешком, под мышками проступал пот темными полукружьями. - Сапоги снимите, совсем тихо приказал Москанин. Федор Севастьянович, стоя на одной ноге, согнув в колене вторую, попытался стащить с нее сапог, но не смог и тогда сел прямо в грязь и разулся. - Бейте! выдохнул и свесил голову. - Нет, надо встать! приказал со спокойной строгостью человек в пальто, держа руку в кармане. Данилов уперся рукой в слякотную землю, другую руку вскинул, вытянул и с усилием поднялся на ноги в шерстяных носках. - Повернитесь спиной! Он, переступив по грязи, повернулся, руки повисли. Пола рубахи, штаны были в липкой грязи. Москанин вынул из кармана пальто руку с наганом, отработанным движением согнув ее в локте и подняв, выстрелил Данилову в затылок. Голова дрогнула, Данилов повалился назад командир принял его на вскинутое колено и согнутую в локте руку с револьвером, подхватил и другой рукой, с силой толкнул тело снизу, приподнимая, и опрокинул в яму. Пряча наган в глубокий карман, увидел, что пальто выпачкано грязью: лицо выразило недовольство. Он посмотрел на троих своих, на Илью и Маркела, сказал: - Возьмите еще лопаты, заройте поскорее! И пошел распоряжаться подготовкой к отъезду. Давеча его люди, как он велел, отрубили головы двум последним гусям, отдали Марии ощипывать. По двору туда-сюда ходили деловитые красногвардейцы, кто запрягал лошадей, кто насыпал зерно в мешки, укладывал на сани. Когда обоз отправился на станцию, на кухне в двух котлах доваривались гуси с лапшой, картошкой, морковью и луком. С Москаниным в горнице собрались десяток его людей, были тут Маркел и Илья. Мария помогла расставить посуду, ушла и где-то спряталась. Каждый до краев налил себе тарелку густым жирным супом, ели так, что за ушами трещало. Лев Павлович объел гусиную ножку и крыло. Едоки прибрали и три сковороды жареных гусиных яиц, напились молока. - Товарищи, время! произнес командир, и красногвардейцы, вытирая руками рты, повалили из дома. Он во дворе, стоя около своей лошади, прощался с Маркелом, Ильей и Марией, которую велел найти и привести. - Дом принадлежит вам троим! объявил он. Живите хорошо, вы работаете на себя. Затем обратился к Илье Обрееву: - После сева вам надо вступить в Красную гвардию. - А как же! Получил надо и послужить! тот бодрым голосом, всем видом выразил истовую готовность. Командир пожал ему руку, перевел взгляд на Маркела: - Сколько тебе лет? - Семнадцать. - Тебе тоже надо вступить. Маркел смущенно сказал: - Я хочу под вашу команду. - Это у тебя от незрелости служат не человеку, а идее всемирного могущества! Москанин сжал руку парня и вдруг вспомнил: А то, что было сделано с вашим бывшим хозяином, это мера целесообразности! он отчетливо повторил трудное слово: целесообразности! Вдевая ногу в стремя, на миг обернулся: - Гляди на маяк! И сев в седло, выехал на улицу, где собрался его отряд, дабы двинуться в еще не освоенные красными места Оренбуржья. Новым хозяевам были оставлены зерно на семена и на прокорм, две лошади, корова, пара овец с бараном. Погреб был полон картошки, другого овоща, вдоволь осталось всяких солений, варенья. 13 Солнце сползло низко, став будто больше, но утратив острую яркость. Маркел пошел было с Ильей к флигельку, где была заперта Софья Ивановна, но отстал. Обреев открыл дверь его бывшая хозяйка, услышавшая шаги и поворот ключа в замке, уже стояла у порога, всмотрелась в глаза парня, хотела спросить, но перехватило дух. Он сказал: - Они сделали - Где? где?.. она выбежала из флигелька и поворачивалась, озирая двор. Илья движением руки позвал ее за собой, направился за хлев. К забору снаружи подходили знакомые, несколько человек были уже во дворе. Софья Ивановна перед засыпанной ямой охнула, схватилась за голову: - Боже! Боже! Господи-и Прибежавшая Мария принесла шубу, вместе с Ильей надела ее на вдову. Та стенала, причитала, пришедшие знакомые селянки и Мария держали ее под руки. - Откопайте! закричала Софья Ивановна, рыдая: Надо на кладбище похоронить! Один из селян в такой же поддевке, в какой ходил Федор Севастьянович, но в новой, понуро сказал: - А отвечать? - Да они ж все ушли! упрекающе бросила нестарая коренастая селянка в пуховом платке. - Другие ихние придут наши же им и донесут, сказал селянин, и его поддержали второй и третий. - Отро-ойте! кричала вдова, с плачем закидывала голову. Ми-и-ленькие! хватала Илью за предплечья, нашла взглядом Маркела, подалась к нему: Он тебе вместо отца был! Она пыталась обнять Неделяева, ее слезы попадали ему на кисти рук. Рыдая, тряся головой и закидываясь, Софья Ивановна повалилась на колени в грязь. Несколько мужиков ушли, но трое остались, взяли лопаты. Илья, сунув лопату в руки Маркела, хлопнув его по плечу, налег на свою, откапывая убитого. Когда его извлекли из ямы, вдова стала припадать к нему, причитать, со стоном воззвала: - Несите в дом обмыть! Неделяев проговорил раздраженно: - А уж за это спросят с нас непременно. Дом теперь за нами! Покойника отнесли во флигелек, уместили на столе, бабы обмыли тело. У Федора Севастьяновича как у подлинного хозяина в сарае всегда имелся запас досок. Илья выбрал подходящие, он и двое мужиков сработали гроб, под утро отвезли покойника на кладбище, похоронили. Вернувшаяся во флигелек вдова плакала и молилась, молилась. Мария приносила ей поесть, но она не глядела на еду дня два. 14 Селяне под надзором приезжего коммуниста поделили землю Данилова, нескупо отмерили Илье, Маркелу, Марии. Парни, не надрываясь, вспахали не всю землю и, сами себе хозяева, управлялись без спешки с севом. Их наладились навещать разбитные селяночки. Старшую в ее тридцать лет называли Санечкой: черноволосая, тельная, она часто, подвыпив, поминала со слезой мужа, которого убили на войне, хотя все знали, что замужем она не была. Три других девушки гораздо моложе ее. Лизку и Ленку, приземистых, крепких, на толстоватых немного кривых ногах, Обреев называл репками. "Ха, репки!", "Ишь, репки!" говоря им, он причмокивал, подмигивал и встречал довольный забористый смешок. Лизка отличалась от Ленки тем, что была курносая и еще более грудастая. Совсем иная Варвара, ровесница Маркела: у нее, высокой, тощенькой, груди чуть заметны, тонкие ноги. Все парни на селе ею пренебрегали, хотя она глядела бесстыдно, заливалась чувственным хохотком. С первого же раза, когда с подругами пришла к двоим холостым парням, садилась за стол рядом с Маркелом, приставала к нему с разговорами, заглядывала в глаза, трепала по колену. А он после ранней страсти к Любе держал себя с девушками замкнуто-сердито, до сих пор ни одну не поцеловал и руку Варвары грубо отбрасывал, что, однако, ее нисколько не обескураживало. Илья Обреев за этим наблюдал и раз сказал сумрачному Неделяеву, когда девушке пришлось отойти прочь: - Ты с ней мог бы понять: сухая щепка жарче горит! Не желаешь я сам ее распробую. Ты посмотри, как она ходит вихлянисто! Илья, что было на редкость непривычно для села, понимал в женских походках. И Маркел невольно стал посматривать, как на тонких длинных ногах задорно ходит, повиливая попкой, Варвара. В один вечер по обыкновению парни, четыре гостьи и Мария сытно поели в горнице, Илья, Санечка, Лизка и Ленка, выпившие самогонки, ушли в другую комнату распутничать, а Мария, которая жила с Ильей, легла в своей комнате плакать. Маркел еще не почувствовал вкуса к спиртному, противную самогонку не пил. Наевшийся, трезвый, он сидел за столом, допивал из кувшина молоко. Варвара, как всегда сидевшая рядом, встала: - Ты не слышишь, что за дверью делают? И тебя не пронимает? она потянула его за рукав: Я загадала, что сегодня ты мне сломаешь плетень! Повела его к нему в комнату, постелила постель, потребовала, злясь: - Ну разденься ты, что ль! Или он у тебя позорный? Парня это задело, он позволил себя раздеть. Девушка порывисто скинула с себя все, хватко обняла его, прижалась, они легли, она действовала настырно, поощряя его, и мужественно перенесла грехопадение. Потом, отдыхая, сказала: - Я все думала взаправду ты ни одну не знал? Взаправду! И для меня хорошо у тебя вышло. Они стали завершать жарким занятием каждый ее приход с подругами, но жениться Неделяев не собирался, изменил ей сперва с Санечкой, потом с Лизкой и Ленкой и, наконец, с Марией. Он отворачивался, когда Варвара, кривя в едкой злобе лицо, бросала ему: - Тебе, гаду, я нетронутая далась и даюсь, а они под кем только не были! И сейчас даются тебе после Ильи! Однажды она вдруг встала из-за стола вместе с подругами, скользнула с ними в комнату к Илье. Рассвирепевший Маркел, один оставшись в горнице, скрипел зубами. Из комнаты выскочила курносая Лизка, прыснула, горя глазами: - Твоя Варька сама Илью на себя потянула! Слышь, как кровать скрипит? и кинулась назад. Он удалился к себе, упал на койку ничком и от злобы аж вспотел. Через четверть часа явилась как ни в чем не бывало Варвара, тонким звенящим голоском зачастила нахально: - Вот и я к тебе после Ильи! слаще буду! а то нет? тебе ж нравится Он поднялся с кровати, освещенный керосиновой лампой, Варвара увидела его тусклые застывшие глаза и осеклась. Не сказать, что он дюжий, но руки имел тяжелые, забить тоненькую девчонку до полусмерти мог вполне. Он наотмашь ударил ее ладонью по щеке Варвару так и шибнуло в сторону, ноги как отнялись, коленки стукнули об пол. Она остро-жалобно хныкнула, протянула к нему руки, плачуще прося: - Подними меня - Сама встанешь! выдавил он в закрутевшей лютости. Она, роняя слезы, поднялась, жадно припала к нему, вздрагивала всем худеньким телом, ластилась: - Скорей стань со мной Его подкупили ее отчаянно-жалкая покорность ему и желание. Он лег с ней, и они насладились. После этого он при ней, когда хотел, щупал ее подруг, вместе с Ильей выгонял из них стоны и пот страсти. Варвара в лицо грязно ругала его, в пылу ругани, мотая головой, гримасничала, визжала, топала ногами, но боялась повторить с Ильей, хотя парилась в бане со всеми. 15 Минула середина мая, иной зорькой проливался пролетный дождь, день распускался облачный, теплый или солнечный и жаркий, как нынешний. Перед закатом Неделяев, в телеге возвращаясь с поля, въехал во двор. Илья и Мария сегодня окончили сев раньше, топили баню. Баня, рубленная из сосновых бревен, крыта тесом; дым из трубы, оседая, лениво расплывался над двором. Едва Маркел обиходил коня и вышел из конюшни, его окружили Санечка, Лизка, Ленка и Варвара, кроме которой, все выпили самогонки, разгоряченно всхохатывали. Мария прошла мимо в баню: несла охапку заготовленных в прошлом году веников. Из бани выглянул, влажно краснея лицом, Обреев в исподнем: - Натопил в ушах звон! Девахи и Маркел стеснились в предбаннике, торопливо раздевались, парня поталкивали возбужденно, поглаживали, задиристо щипали. В бане уже голый Илья лежал ничком на лавке, нагая Мария намыливала ему спину. Белотелая гладкая Санечка, играя сдобным задом, отстранила Марию, со сдавленным страстным смехом вскрикнула: - У-ууу, жа-ар! и запустила пятерни Илье в густые волосы. Он и Санечка принялись отдавать дань греху, их нагоняли Маркел и Лизка. Мария, сидя на другой лавке, мыла в ушате голову. Ленка, стоя, закидывала за плечо руку с веником, похлестывала себя по крупным ягодицам, улыбалась, обнажая белые здоровые зубы. Тощенькая с чуть заметными грудками Варвара подавалась из стороны в сторону на длинных тонких ножках, с гримасой ревнивой боли смотрела на Маркела и Лизку, а затем намыленной рукой взялась бередить себе гнездо мучений. Обе пары, оттрудившись на совесть, разъединились, и Мария стала Илью тереть мочалкой, а Ленка и Варвара взялись за Маркела. Мочалки из лубяного слоя коры молодой липы были новые, скребучие. Санечка и Лизка, окатившись водой и смыв пот, терли мочалками себя, расслабленно-сладко вздыхали. Мария и Ленка принесли парням из предбанника ядреный квас, те напились, тут же с лавки встала курносая румяней румяного Лизка, оттеснила Марию от Ильи, прижалась к нему внушительными грудями. Он зажмурился, ухмыльнулся: - Ха-а, репка! Лизка призывно взвизгнула, издала утробное: - Н-на-аа! И они занялись. Ленка шагнула к вставшему с лавки Маркелу, победно, ехидно-торжествующе взглянула на Варвару, взяла парня за руку и, присунув ее к лазейке соблазна, произнесла грудным томящим голоском: - Я ли не твоя, мой хмуренький? Она плотно обхватила его, и их увлекла нераздельность дерзания. Варвара, с которой Маркел жил только наедине, опять, кусая губы, исходила страданием и ярилась до исступления. 16 Горницу освещала висевшая над столом двадцатилинейная керосиновая лампа под плоским жестяным абажуром, выпущенный полностью фитиль горел ярко-желто. Илья Обреев, после бани надев светло-серую косоворотку, сидел в удовольствии хозяйского положения широкогрудый, недурной лицом, он лучился отменным здоровьем. Справа от него сидела тельная черноволосая истомно-улыбчивая Санечка, слева от Ильи устроились Лизка и Мария. Напротив Обреева занимал место Маркел с Ленкой слева и с Варварой справа. Парень не из красавцев, малоподвижное с мясистым носом лицо, жесткие волосы, слишком толстая в сравнении с торсом шея. Насупленным видом он старался скрыть, как ему нравится его теперешняя жизнь к примеру, то, что на нем новая ситцевая, из хозяйских, сиреневая рубаха. К этому времени баран и овца, которых оставил Москанин парням и Марии, были зарезаны, спроважены в дальний путь, одинокую овечку пока приберегали и потому сейчас ели вареную картошку со сливочным маслом, ржаной хлеб и разные соления. Санечка тронула пальцем стоявший перед Ильей стаканчик, налитый до половины самогонкой: - Не тяни выпей! Или не хороша самогоночка? Я когда плохое приносила? Илья, жуя картошку, откусил кусочек тугого соленого груздя, сказал: - Я не пью, как пьяница. - Конечно, нет, и я тоже не такая, она выпила свои полстаканчика, и под ее крепкими зубами захрустела квашеная капуста. Искоса глядя на Обреева затуманившимися глазами, Санечка произнесла: Почему ночь невозможно короткая? Он сказал с усмешкой: - Станешь пьяная я не буду с тобой. - А чего? - А то, что с отупелой неинтересно! Я уж тебе говорил! Санечка в обиде воскликнула: - А если меня горе ест? Не убили б моего любимого муженька, я бы оборвала она на высокой ноте, и Варвара со своего места ввернула: - Не убили бы, которого не было, то ты б сюда не ходила? - Ой ли! прыснула Ленка, блеснув белыми зубами. За Санечку вступилась Лизка: - Она плохого никому не сказала, зачем ее шпынять? при этом толкнула плечом Илью, словно призывая вмешаться. Он повернул к ней голову: - Репка! и причмокнул. Она, млея глазами, улыбнулась ему, на круглых, с румянцем, щеках заметнее обозначились ямочки. Маркел постарался напустить на себя высокомерие, проговорил: - Глупый какой-то разговор. Обреев с веселым одобрением кивнул ему, произнес, как тост: - Пусть кто скажет умное! Отозвалась неугомонная Варвара: - Нынче день Мокей начала она, имея в виду, что сегодня двадцать четвертого мая день Святого Мокия. - Если на Мокея утром туман, все лето будет мокрое дожди! подхватила Лизка. - Утром не было тумана! заявила Ленка и звучно откусила от соленого огурца. Варвара настырно, скандальным голосом, сказала то, что ей помешали сказать: - Давеча вы все побегли в баню на блядство и не видели, какое солнце заходило! О-ой, багровое! она, зло волнуясь, царапнула ногтями клеенку, произнесла торжествуя, словно желая всем несчастья: Если солнце такое на Мокея, лето будет пожар за пожаром! - Это на завалинке старухам говорить, с презрением произнес Маркел, усилился придать себе важный вид и продолжил: Пожары будут, каких еще не бывало, но только когда наука откроет великие силы. Эти пожары будем мы насылать! Ленка, жуя, спросила насмешливо: - Ты и Илья, что ль? Маркел доел картофелину, взял другую, нанес на нее кончиком ножа шматок масла. - Мы это солдаты будущего! хотел он произнести гордо, но вышло чересчур громко, беспокойно, будто он ждал, что его сейчас осмеют. Илья опять весело кивнул, скользнул взглядом по лицам девушек, выражавшим умственное затруднение, и сообщил, как бы восхищенно приподнимая темные брови: - Он о тех, с кем будет взлетать к небу на военном корабле и по низам все сжигать! - Не на корабле, а на плоту из брони! опроверг Неделяев, проговорил мечтательно: Пожары от одной силы, плот от другой. Мы будем на нем на вражьи дома опускаться и крошить их! - В пыль всех врагов! воскликнул Обреев, выказывая восторг. Маркел почувствовал насмешку, его некрасивое лицо налилось тяжелым озлоблением: - А плохо тебе не будет, что ты не веришь? Повезло попасть на хорошую дорогу да собьешься! - Говори, говори не свои слова, обронил уже без смеха Обреев. - А они неправильные эти слова? запальчиво вскинулся Маркел. Илья стал есть торопливее и, словно весьма занятый едой, бросил мимолетно: - Да нет, слова правильные. Девушки молчали, запутавшись. Они сначала решили, что парни затеяли поморочить им головы, но горячность, с какой Маркел обвинял неизвестно в чем Илью, была явно неподдельной. При этом Илья, не медливший в стычке дать по мусалам кому надо, сейчас словно оробел перед пареньком Неделяевым. Тот, обнаглев, будто в некоем непонятном праве на это, наседал: - Ага, соглашаешься! Хочешь видеть маяк? - Я не отказываюсь. - Веришь, что его увидишь? - Может, да, а, может, нет, сказал с набитым ртом Илья. Не все такие счастливые, как ты. Маркел засомневался, с насмешкой или нет произнесены последние слова? Он раздумывал, и тут Санечка, заскучав, повернула к Илье голову, отчего на белой жирной шее сделалась складочка, и произнесла: - Не хватает радостного! Налив себе в стаканчик самогонки на глоток, выпила, обсосала пупырчатый соленый огурчик, в томлении зажмурилась: - Идемте за делом! Обреев поднялся из-за стола, девахи вскочили, Лизка, поглаживая себя ладонями по ляжкам, позвала Маркела: - Давай иди с нами! Ему сегодня хотелось повысказывать мысли, что не годилось среди голых девушек, у которых свои забота и помыслы. Он ничего не ответил Лизке и, в то время как Илья и три девушки устремились в одну комнату, а Мария пошла в свою, подался за Варварой к себе. Едва переступил порог, подруга разнагишалась; его потянуло поспешить. Кровать принялась скрипеть, испытываемая на прочность жестокой гонкой к мигу сверхнакала. Когда тощенькая, в чем только душа держится, подруга издала последний понукающий вскрик и изнуренно слабеющий, но протяжный стон, парень в нахлынувшей лени придавил ее минуты на две, потом вытянулся на боку, толкнул ее коленом в бедро и лег навзничь. - В селе живут суслики и везде суслики, проговорил он, будто возвращаясь к раздумью, от которого его оторвали. Варвара навострилась. Считая, что он намеренно говорит непонятное, она, дабы не показаться дурой, высказала как о совершенно для нее ясном: - А то нет! Он понял ее уловку, издал смешок. - Вот твои родители всю жизнь стараются припасти побольше, а что у них есть, кроме тебя и твоих младших? сколько их трое, четверо? лениво и пренебрежительно проговорил Маркел. А я ни для чего не старался! продолжил он самовлюбленно. А уже имею полдома и какого! Хотя он на троих, но Мария какая владелица? Ну, кормится при нас, зато и помощь от нее. Во флигельке Софья Ивановна живет: тише воды, ниже травы. Хочет поститься, молиться и пусть. Нам не помеха. Варвара повернулась к нему, положила руку ему на грудь, занесла колено на его ляжку он спросил, уязвляя: - Ты хоть когда спала на льняной простыне? А у меня вот спишь! - Досталось тебе счастье ни за что, сказала с завистью Варвара. - Это почему ни за что? зацепил он и гордо произнес: Мне дано за то, что я не жил сусликом! Я живу, чтобы быть при открытии великих сил, от которых пыхнут пожары! какие пожа-а-ары протянул он мечтательно. Подруга прижалась к нему теснее, сказала с прорвавшейся страстностью: - Я люблю, как ты о себе и обо всем понимаешь! Я тоже на всех злая! 17 Три дня спустя Илья Обреев покатил на станцию за солью, которую раньше покупали в селе в лавке покойного ныне Аристархова. Вечером Маркел, приехав с поля с Марией, которая сегодня с ним сеяла пшеницу, поил у колодца коня, когда вернулся Обреев, соскочил с передка подводы, подошел. - На станции все про новость говорят, сказал, уперев руки в бока. Чехи и словаки, наши пленные из австрийской армии, взбунтовались в Челябинске! И в других местах. Неделяев, настороженный довольным видом Ильи, смотрел выжидательно. - Совет в Челябинске разгромили, красные из города убежали, добавил подробность Обреев. - Так прямо кто видел, что убежали! озлился Маркел. Сколько их чехов этих? - Говорят, что целая армия и при полном оружии! уверенно произнес Илья. Теперь все, кто красных не любит, подымутся. На станции люди так и говорят. Со следующего дня мужики в Саврухе стали на улице сбиваться в группки, куря самосад из самокруток, приглушенно обсуждая слухи о восстании чехословаков. Устоялась жара, за проезжающими телегами повисала пыль, в недвижном накаленном воздухе будто слышалось возбужденное ожидание. Лето начиналось теплыми ночами с обильной росой по утрам, в лесу на елях замечалось необычное множество шишек, что, по поверью, сулило богатый урожай огурцов, закуковала кукушка. В день, когда поналетели в изобилии слепни, а в огородах хозяйки сажали капусту, через соседнее село резво проследовало соединение красных. Приезжавшие из села мужики сказали: - Коммунисты бегут! На исходе ночи из Саврухи уехали присланный при Москанине коммунист и несколько местных бедняков, ставших его ретивыми подручными. Увозили на подводах и ломовых дрогах горы добра, которое понабрали в домах Башкирцева, Аристархова, Измалкова и двоих других убитых хозяев. Табун Башкирцева реквизировал еще Москанин, но родне застреленного удалось укрыть у знакомых с десяток коней. Уезжавшие про это вызнали, были они вооружены и коней угнали. Лето входило в силу, заколосилась рожь. С рассветом Илья, Маркел и Мария выезжали в поле выпалывать сорняки, особенно буйно росли осот, пырей и лебеда, чье засилье, как считалось, предвещало щедрый приплод гусей. Сегодня разошелся южный ветер, гнал частые облачка, от которых по полю бежали тени, обдавал лица тугими порывами. Парни и Мария вернулись домой часа в два пополудни, Илья взялся починять крышку погреба, Маркел присел возле телеги, смазывая дегтем шейки осей. И тут по улице тихого села понеслись галопом всадники, привставали на стременах, глядели во дворы. На дальней околице развернулись, промчались назад. - Кажись, разведка, сказал Обреев и посетовал: Надо было овцу вчера, а лучше позавчера зарезать. Теперь они зарежут. Позвал Маркела: - Перетащим мешка два картошки и еще чего-нибудь в кухню не надо, чтобы они сами в погреб лезли. Улицу заполнили всадники, ехавшие шагом. Парни спустились в погреб, а когда подняли мешки, мимо двора шестерки коней провозили пушки. Неделяев загляделся: в шестерках две передние лошади запряжены цугом, на них едут верховые; позади в каждой паре на одной из лошадей тоже сидит верховой. Пушек проехало три, грозными они не выглядели. Проходили солдаты Маркел удивился, увидев пареньков моложе себя, усталых, деловито-серьезных. Илья сказал ему: - Мордашки не деревенские, сразу отличишь! Обгоняя пеших, рысил верховой, повернул коня в ворота. Гость спешился, поправил фуражку и объявил парням: - Я квартирьер! Ему не больше восемнадцати. То, как непринужденно отчетливо он произнес "квартирьер", невольно восхитило Маркела. Он слышал трудное красивое слово впервые. - Прошу показать жилье! без запинки произнес солдат то, чему его, видимо, учил