и. Обреев взбежал на крыльцо, распахнул перед ним дверь в сени, шагнул следом, позади шел Неделяев. Квартирьер оглядел комнаты, кухню, где сказал возившейся с утварью Марии "здравствуйте!" Затем достал из кармана кителя свернутую тетрадку, сделал в ней запись карандашом, четко сказал Обрееву: - У вас поселятся штабс-капитан с ординарцем, писарь и фельдшер. Быстро вышел, сел на лошадь и ускакал человек, ценящий возложенные на него хлопоты. Илья и Маркел перенесли свои постели в кухню, рассудив, что Мария может остаться в комнате с окном в огород: четверым постояльцам места в доме хватит. Из кухни увидели во дворе военного, который только что сошел с гнедого коня, две двуколки и въезжающую подводу. На первой двуколке лежали баул, вещевой мешок и две винтовки, вторая двуколка имела парусиновый верх. Правивший первой двуколкой солдат соскочил наземь. Обреев заспешил из дома к приехавшим, Неделяев шел за ним. Военный возле коня передал повод солдату, поглядел на подходивших. На нем был мундир без погон, но не вызывало сомнений, что это офицер. В его лице была если не властность, то уверенность в себе, как у молодого учителя, который старается ее показать ученикам. - Отец где? спросил он Илью, приняв его за хозяйского сына. Илья, поняв, ответил с улыбкой: - Нет отца, мы тут заместо хозяев. Офицер не стал расспрашивать, сказал: - Нужен овес лошадям, мы заплатим. Обреев и Маркел пошли в сарай отмерять овес. Солдат, приехавший на двуколке с парусиновым верхом, и еще один, который сидел на подводе, стали распрягать лошадей. 18 Около колодца солдат лил из ведра воду на руки офицеру, который разделся до пояса и держал кусок мыла. Офицер намылил торс, шею, лицо, омылся с помощью солдата, тот в заключение окатил его водой и, подав полотенце, доложил: - Еда готовится. - Хорошо, офицер направился в дом. Маркел, который собрался набрать из колодца воды для кухни и стоял поодаль с ведрами, приблизился к солдату: - Мне надо его спросить как его назвать: "ваше благородие" или "высокоблагородие"? - У нас любому начальству говорят одинаково "господин". Хоть ты генерал будь, тебе скажут "господин генерал"! услышал Неделяев. Солдату было лет двадцать пять, он смотрел на парня умными с хитринкой глазами. - Обратись "господин штабс-капитан". Что спросить хочешь? Неделяев помялся, объяснил: - Если заплатят, мы можем овцу зарезать. Или вы ее так заберете? - Это пусть он тебе скажет. Маркел отнес ведра с водой в кухню, постучал в дверь горницы, услышал "да!" У стола сидели тот, кто прикатил на двуколке с парусиновым верхом, это был фельдшер, и второй, который приехал на подводе: писарь. Фельдшер, мужчина лет тридцати пяти, перебирал одной рукой лежавшие перед ним на столе порошки, видимо, считая их, другая рука с карандашом прижимала к столу листок бумаги. Писарь был не старше двадцати, он держал перед собой развернутую газету; это он сказал "да!" Маркел прочитал название газеты "Слово народа". - У тебя дело? спросил писарь. Глядел на вошедшего и фельдшер, у него было выражение человека невеселого, вынужденного постоянно утешать. - Мне надо спросить господина штабс-капитана! подтянувшись, произнес Неделяев твердо и независимо, как мог. Говорить об овце он не собирался. После того внимания, каким его оделял Москанин, он желал любому обладателю власти задавать вопросы о человечестве. - Он занят, писарь бросил взгляд на закрытую дверь в комнату. Говори нам! Неделяев едва не повторил, что ему надо увидеть штабс-капитана, не решился и степенно проговорил: - Узнать бы вашу идею - Книги читаешь? живо спросил молодой человек, складывая газету и кладя ее на стол. - Раньше читал, пока скучно не стало, сказал Маркел с ноткой пренебрежения к прочитанному. Фельдшер повернулся к нему на стуле: - И что же ты читал? - Басни графа Льва Толстого про волка и журавля, волка и козу, волка и кобылу ответил Маркел с пресным видом и требовательно обратился к молодому: Вы зачем войну ведете? Тот принял строгое выражение и охотно заговорил: - Народ избрал своих представителей в Учредительное Собрание. Оно должно было учредить законы нашей жизни в государстве. Но большевики разогнали Учредительное Собрание. Мы воюем за то, чтобы оно опять собралось. Молодой человек не без гордости произнес: Наша часть вся из добровольцев и зовется "Отряд защиты Учредительного Собрания"! - А как вам старый режим, царь? спросил Неделяев. - По старому режиму плачет лишь кучка монархистов! наставительно произнес доброволец. А я социалист-революционер: эсер! отчеканил он последнее слово. Иван Валерьянович, он указал взглядом на фельдшера, тоже эсер. И штабс-капитан Тавлеев тоже. У нас в отряде немало эсеров. Мы за демократическую республику! Это значит за такую, в которой народ свободно избирает власть. А большевики топчут демократию! он пальцем коснулся газеты. Вот здесь описано, сколько невиновных они убили без всякого суда. Фельдшер сказал писарю, искоса глянув на Маркела: - Они тут были, он должен бы про них понять Парень стоял молча; в горницу вошел из комнаты штабс-капитан со словами: - Я услышал разговор о политике! Несмотря на военную форму неновую, как сейчас приметил Маркел, офицер выглядел опрятным домоседом. - Ты хочешь разобраться, за что идет война. Сядь и будь внимателен, сказал он Маркелу. Тот сел на стул, который был подальше от стола, спросил: - Вам ведь помогло, что чехи взбунтовались. Чего им надо? Офицер встал перед ним: - Они хотят воевать с Германией, и был сформирован их корпус. Они в поездах двигались через Сибирь к Тихому океану, чтобы уплыть в Европу и там воевать. Большевики захотели их разоружить, и тогда чехословаки объявили войну большевикам. - Среди чехов много демократов, вставил писарь. Офицер, наблюдая за нелюдимым лицом Неделяева, спросил: - Ты в школе учился? знаешь, что такое проценты? На выборах в Учредительное Собрание за эсеров было подано сорок процентов голосов, а за большевиков только двадцать четыре процента. На шестнадцать процентов меньше! Это полное поражение. Тогда большевики разогнали Собрание, а мирные демонстрации в его поддержку стали расстреливать. Из прихожей постучали в дверь: солдат, который у колодца окатил водой офицера, внес чугун с гречневой кашей, Мария на блюде внесла вчерашний пирог с кислой, из нескончаемых хозяйских запасов, капустой. Штабс-капитан сказал солдату: - Спасибо, Михаил! - Еще каймак и простоквашу принесу, ответил тот. Офицер пригласил Маркела: - Садись с нами. Маркел, которого за стол с собой сажал Москанин, не зашелся благодарностью. Нутро противилось тому, что говорят плохое о большевиках, а, значит, о Москанине. Он пробормотал: - Я в кухне поем, и ушел. 19 Маркел сидел в кухне на лавке, Илья стоял, наклонившись над припасами, принесенными из погреба, покуривал цигарку с самосадом. Мария пристроилась у края стола, ела кисель с хлебом. - Топленого сала у нас еще хватает, сказал Илья. Соленого сала, копченых окороков красные не оставили, как и домашней колбасы. - Чего мне наговорили про Учредительное Собрание сказал Неделяев, думавший о своем. - Ругали, что ль? спросил Илья. - Ругали большевиков, что они убивали тех, кто за это самое собрание, сказал Маркел насмешливо. - А что? Убивать они умеют, заметил Илья. Маркел так и вскинулся: - Они убивали за идею! И не всех! - Может, у них идея убивать не всех сразу, произнес Илья с невинным видом. "Над кем, гад, насмехаешься!" подумал Маркел, говоря с напором: - Что у тебя было и кто тебе дал землю и все?! он крутнул головой, обведя кухню взглядом и уставив его в окно во двор. Чего еще хочешь? - Чтобы Мария на завтра сварила гороховый суп с топленым нутряным салом, ответил Обреев, подмигнул девушке. Из горницы вернулся солдат, которого офицер назвал Михаилом, сказал, не обращаясь прямо к Марии, тоном рассуждения: - Надо бы воды нагреть, постирать штабс-капитану белье. Девушка допила кисель и, дожевывая хлеб, взяла ведро воды налить в котел на печке. - Нравится денщиком быть? спросил Михаила Маркел. - У нас не денщики, а ординарцы! произнес Михаил со значением. - Слово другое, а тот же слуга, подковырнул Маркел. Ты по своей воле пошел? - По своей. Обреев, с любопытством глядевший на солдата, спросил: - Ты ведь сельский? Тот ответил с наигранным простодушием: - Я? Я из деревни. - Наверно, не бедняк, заметил как бы вскользь Маркел. Михаил, чувствуя за расспросами серьезный интерес, сел за стол. - Мы жили: отец, мать, я с женой и мальчонкой и мой младший брат холостой, девятнадцатый год ему, начал он обстоятельно. У нас в хозяйстве конь и кобыла с сосунком, две коровы были, поросенок, овцы. Красные корову увели, поросенка, овец съели, зерна оставили лишь на посев. И что мы поняли? произнес он многозначительно. Что разбойник, что волк: унес поживу, да не всю снова придет. - Тебя послушать, так и натерпелись же вы от разбойников и волков! сказал Маркел. Михаил внимательно поглядел на него, чуть усмехнулся: - Вот и отбиваемся. Он раздумывал и, как бы кивнув своим мыслям, продолжил: В апреле, когда о чехах и не слыхали, были партизанские отряды. Встали на защиту Учредительного Собрания. Вот этот, где я теперь, ударил по красным в нашей деревне, и те убежали. Штабс-капитан велел созвать на площадь всех жителей и говорил! Дал полное понимание. Михаил произнес с задушевной ноткой: - Он, Тавлеев, сам из деревни, сын мельника. С юности жил в городе, учился много, давно состоит в партии эсеров. Представишь, говорит, крестьянина, сразу представишь и землю. Как кто относится к крестьянину, так же относится и к земле. А на ней не только деревня, и город живет не на облаке. - Кто ж этого не знает, сказал Илья, севший за стол рядом с Михаилом, интересно, что из того следует? - Обижаешь крестьянина всю землю обижаешь! произнес Михаил тоном старика, и его лежащая на столе рука сжалась в кулак. - Меж кем война идет одни за то, чтобы землю не обижать, обиходить, другие чтоб под облака взлетать и все на земле рушить-давить, покосившись на Маркела, проговорил Илья. - Аэропланы, цеппелины решив, что парень их имеет в виду, сказал Михаил. Они на фронте от врага, и против них есть оружие и укрытия. А от людей своей страны в окопах не спрячешься. Думаете, я воевать люблю? Я за три года на германском фронте вот так нахлебался! он провел рукой по горлу. Но тут надо идти. Если красных не разбить, то так и жить в голодухе, и в любой час к тебе придут отнимать. - И много из вашей деревни добровольцев? спросил Маркел. - Мало! ответил с досадой солдат. Остальные струсили, забитость у них от темноты. Он повел головой, будто шею ему теснил ворот, пояснил: - Я и брат не записались при всех. Мы уйдем, красные придут наши же деревенские им донесут, и будет нашим родителям месть. Он кивнул, как бы в подтверждение несомненного, договорил: Как отряд ушел, мы с братом обождали два дня, ночью запрягли коня в телегу и вдогонку. Отнеслись к нам вежливо, брата определили в разведку. Повоевали, а тут по стране пошел подъем против красных и мы уж не партизаны, а регулярная часть. - Я думаю про вашего офицера, который эсер. Если он так хорошо говорил, почему у вас в деревне так мало с ним пошло? злобновато посмеиваясь глазами, сказал Маркел. Михаилу страстно захотелось посадить подковыристого паренька в лужу, он встал с табуретки: - Я сейчас штабс-капитану молоко понесу, он после еды его пьет, и попрошу тебе высказать. Увидишь, какой он свой крестьянский человек! 20 Штабс-капитан Тавлеев сидел боком к столу, опираясь на него локтем, держа в руке кружку с молоком. Маркел и Илья, которого офицер тоже позвал, сидели перед ним на поставленных рядом стульях. Позади офицера у торца стола расположился писарь, положивший перед собой стопку газет. Михаил только что убрал со стола посуду, фельдшер ушел из дома навестить больных солдат. - Вы знаете, обращался штабс-капитан к парням, почему Временное правительство называлось временным? Потому что оно взяло власть только на время до того, как станет действовать Учредительное Собрание. Оно, Учредительное Собрание, должно было образовать формы государства, законное постоянное правительство. "Законное, потому что за ваше собрание большинство народа? Так большинство суслики!" подумал Маркел. Штабс-капитан рассказал, что Временное правительство назначило выборы в Учредительное Собрание на 12 ноября, а его созыв на 28 ноября 1917 года. Положение о выборах было самым демократичным, революционным в мире. Голосовать могли лица, начиная с двадцатилетнего возраста, в то время как в Великобритании, Франции, Италии, США это право тогда получали в двадцать один год, а в Германии, Нидерландах, Бельгии, Испании в двадцать пять лет. Избирательные права в России были предоставлены женщинам и впервые в мире военнослужащим. Причем, им с возраста восемнадцать лет. Все избиратели были равны независимо от того, каким имуществом они обладали, как долго жили в месте голосования, какой веры держались или были неверующими, к какой народности принадлежали, знали грамоту или нет. - Выборы в Учредительное Собрание были всеобщими, равными, прямыми при тайном голосовании, произнес штабс-капитан, кружка с молоком ему мешала, он поставил ее на стол. Он рассказал о том, как 25 октября большевики в Петрограде совершили переворот и поначалу объявили, что берут власть лишь до созыва Учредительного Собрания. Они подтвердили дату выборов 12 ноября и дату созыва 28 ноября. Выборы проходили при власти большевиков, которые, разумеется, влияли, как могли, на их проведение. И все равно результаты для большевиков, повторил штабс-капитан Тавлеев, оказались неутешительными. Писарь протянул ему хранимую с зимы газету, и он назвал точные цифры: за большевиков отдали голоса 24 процента избирателей, за эсеров 40,4 процента, 4,7 процента проголосовали за кадетов, 2,6 процента за меньшевиков, голоса остальных избирателей оказались отданными, как было напечатано в газете, "за националистические мелко-буржуазные и буржуазные партии и различные мелкие группы". Чтобы выиграть время для закрепления своей власти, большевики перенесли созыв Учредительного Собрания на 5 января 1918 года. Оно открылось в этот день в Таврическом дворце в Петрограде, председателем был избран видный социалист-революционер Виктор Михайлович Чернов. Собрание провозгласило Россию демократической республикой, отменило помещичье землевладение, призвало к заключению мира со странами противниками в мировой войне. Формировать правительство должна была партия, которая победила, и тогда по приказу Ленина начальник охраны дворца матрос Железняков заявил председателю Чернову: "Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседаний, потому что караул устал". До этого к дворцу двинулись колоннами десятки тысяч мирных демонстрантов с плакатами "ВСЯ ВЛАСТЬ УЧРЕДИТЕЛЬНОМУ СОБРАНИЮ". Тавлеев прочитал вслух напечатанное в газете "Дело Народа" от 7 января 1918 года: "Без предупреждения красногвардейцы открыли частый огонь. Процессия полегла. Стрельба продолжалась по лежащим. Первым был убит разрывной пулей, разнесшей ему весь череп, солдат, член Исполнительного Комитета Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов 1-го созыва и член главного земельного комитета тов. Логвинов. В это время началась перекрестная стрельба пачками с разных улиц. Литейный проспект от угла Фурштадтской до угла Пантелеймоновской наполнился дымом. Стреляли разрывными пулями в упор" Писарь дал штабс-капитану другую газету, это был номер "Новой жизни", вышедший 9 января 1918 года, в тринадцатую годовщину Кровавого воскресенья. Тавлеев пояснил Маркелу и Илье, что газету издавал пролетарский писатель Алексей Максимович Горький, и вот что он написал о расстреле в статье "Несвоевременные мысли". Штабс-капитан стал читать: "5 января 1918 года безоружная петроградская демократия рабочие, служащие мирно манифестировала в честь Учредительного Cобрания. Лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного Собрания, политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, и в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой идеи пролиты реки крови и вот "народные комиссары" приказали расстрелять демократию, которая манифестировала в честь этой идеи". Тавлеев сказал, что главная газета большевиков зов?тся "Правда" и прочитал, что о ней написал Горький: "Правда" лжет, когда она пишет, что манифестация 5 января была сорганизована буржуями, банкирами и т. д., и что к Таврическому дворцу шли именно "буржуи". "Правда" знает, что в манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов, что под красными знаменами Российской социал-демократической партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов. Именно этих рабочих и расстреливали, и сколько бы ни лгала "Правда", она не скроет позорного факта". Штабс-капитан зачитал ещ? несколько строк из статьи Горького: "Итак, 5 января расстреливали рабочих Петрограда, безоружных. Расстреливали без предупреждения о том, что будут стрелять, расстреливали из засад, сквозь щели заборов, трусливо, как настоящие убийцы". Тавлеев, зачитывая строки из другой газеты, рассказал еще Маркелу и Илье, как в ночь с 6 на 7 января в Мариинской больнице в Петрограде были убиты депутаты Учредительного Собрания Андрей Иванович Шингарев и Федор Федорович Кокошкин. Ранее большевики заточили их в Петропавловскую крепость, два немолодых человека просидели в холодных камерах больше месяца, и их, больных, перевели в больницу. Начальник охраны потом говорил, что его руководство советовало ему не возиться с заключенными, а "просто сбросить их в Неву". Когда он все же доставил их в больницу, руководство было возмущено тем, что он "не мог расправиться с ними". Ему было велено отправиться в ближайший флотский экипаж и позвать готовых на убийство. Охотно откликнулись около тридцати матросов флотских экипажей "Ярославец" и "Чайка". Ночью они явились к больнице, одни из них заняли посты на соседних улицах, чтобы никто не помешал расправе, остальные вошли в здание. Караул указал им палаты, и расправа произошла. В Шингарева выстрелили из револьвера и всадили штык. Кокошкина убили выстрелами в рот и в сердце. - Большевицкая власть покрыла убийц, осталось якобы неизвестным, кто они, подытожил штабс-капитан, затем сказал, что 9 января демонстрацию в защиту Учредительного Собрания расстреляли в Москве. Газета "Известия ВЦИК" от 11 января 1918 года сообщила, что были убиты более пятидесяти человек и более двухсот ранены. Он смотрел в лица Неделяеву и Обрееву: как они отнеслись ко всему, что услышали? Обреев произнес искренне: - Сколько жестокостей! однако продолжать не стал. Неделяев молчал, и офицер проговорил: - Ты как будто такой любознательный узнал, что хотел? - Узнал, почему вы, ваши все возмутились. - А как можно было не возмутиться? спросил напористо писарь. Маркел хотел сказать, думая о большевиках: "Так и у тех, конечно, было чем возмутиться", но поостерегся и произнес: - Понятное дело - Что тебе понятно? наседал молодой человек. - Что вы считаете вашу войну справедливой, безразлично ответил Маркел. 21 Пришел фельдшер, поглядел на сидевших в горнице, сказал штабс-капитану: - Малярия затрепала Неласова. Хорошо, что хинин еще есть, я ему дал. А у Гринцова кровохарканье. Из-за того, что он, как жердь, длинный, поверили, будто ему семнадцать, а я узнал: ему пятнадцать только. Фельдшер обвел всех взглядом невеселого человека, вынужденного утешать: - В другое время его бы в Уфу послать кумысом полечиться. А так домой списать он будет к другим частям прибиваться. Такие ребятки дома не сидят. - Оставляем у нас, сказал штабс-капитан. Писарь поглядел на Маркела и Илью: - Наш брат из гимназий и реальных училищ идет воевать за демократию, а крестьяне не торопятся. - Мы только от вас поняли, что да как, а то одно услышишь, другое, брехни много, оправдывался Илья. Тавлеев заговорил о том, что в Самаре организовался КОМУЧ: Комитет членов Учредительного Собрания. Его второе название "Комитет защиты Учредительного Собрания. Самарское правительство". Растет Народная Армия КОМУЧа, сказал штабс-капитан, его отряд вошел в ее состав. Фельдшер, у которого не изменилось грустное выражение лица, обратился к Маркелу и Илье, словно утешая их: - Большевики украли у революции красный цвет, поэтому КОМУЧ, им наперекор, поднял Красное знамя. - Красное? вырвалось у Маркела, помнившего, что ему разъяснил про красный цвет Москанин. Большевики хотят, чтобы красный цвет уважали и любили! Это знак борьбы за права рабочих и всех бедняков! - КОМУЧ узаконил для рабочих восьмичасовой рабочий день, сказал штабс-капитан Тавлеев. А бедняков большевики натравливают на зажиточных односельчан, раскалывают крестьянство. Они стремятся вообще раздробить весь народ. Поступают по правилу, которое отличает всех поработителей: разделяй и властвуй! "Был бы тут Лев Павлович, он дал бы тебе такой умный ответ, что тебе крыть было бы нечем", подумал убежденно Маркел, спросил: - А какие у вас идеи для будущего, если взять науку? - Взять науку повторил фельдшер, не без некоторого удивления. - Я стал эсером, когда окончил юнкерское училище и служил в полку, поэтому полагают, что я, прежде всего, думаю о военных нуждах, сказал штабс-капитан. Но это не так. О науке я заявляю, что она как можно скорее должна дать народу передовую медицину! и он взглянул на фельдшера, который не преминул кивнуть. Наука, продолжил Тавлеев, обращаясь к Маркелу, должна служить прогрессу созидания. Я тебе объясню, что это такое. У нас в стране нет дорог, мало элеваторов, паровых мельниц, неразвита культура хозяйства, мы не производим автомобили. И еще многого нам не хватает. Прогресс должен дать нам все это. - И великие силы мирового могущества? с суровым видом спросил Маркел. Офицер, фельдшер и писарь улыбнулись. - Об этом не беспокойся, сказал Тавлеев. Прогресс сделает Россию, при ее населении и природных богатствах, одной из самых могучих держав мира. Прежде всего, она будет кладовой продовольствия. Маркел понял, что эти люди, которые, конечно, считают себя очень умными, которые столько наговорили ему о справедливости их дела, не знают об идеях, ради каких борется Москанин. "Не знают и не хотят знать, и поэтому они ему смертельные враги", объяснил себе Маркел. Он обратился к штабс-капитану: - Мы можем овцу зарезать, хорошо бы, если б вы за нее заплатили. Тавлеев велел писарю, исполнявшему и обязанности казначея, выдать деньги. Маркел и Илья вернулись в кухню, где Мария стирала белье, а Михаил сидел на лавке. Он спросил парней: - Ну, поняли, что нельзя не воевать? - А то нет? Чтобы за народ и не встать! произнес Илья с тем видом истовой готовности, с каким ответил Москанину: "Получил надо и послужить!" Маркел прошел к полке, взял нож. Илья сказал Михаилу: - Овечку будем решать. Поджаришь офицеру почки? Наш хозяин любил. - Наш не увлекается. Что он любит, так пирожки с морковью, и солдат спросил Марию: Морковь с прошлого года осталась? Мария, прежде чем ответить, поймала взгляд Обреева и кивнула: - Осталась. 22 По небу вытянулись полосами серые тучи, утреннего солнца они не заслоняли, оно жгло все острее. В воздухе над двором гудели слепни, липли к лошадям в конюшне, те взмахивали хвостами, ударяли копытами в доски пола. Накануне Илья прив?з из леса две березки, обрубив с них ветви, и сейчас вышедший во двор штабс-капитан позвал писаря: - Сосновин! Размяться не хотите? Они положили ствол березы на козлы. Тавлеев, любитель физических упражнений, разделся до пояса, молодой человек последовал его примеру. Взялись пилить бревно на чурбаны. Маркел только что вычистил хлев и стоял в дверном проеме, уперев руку в бок, Илья обстругивал новый черен для навозных вил на днях надо будет вывозить навоз на поля. Вдали над улицей поднялась пыль, донеслись шум, голоса, и вскоре двор оказался полон конников, въехала телега. Штабс-капитан, который оставил пилу и надел рубаху защитного цвета, подошел к телеге, в ней лежал кто-то. Штабс-капитану доложили: - Подозрение, что он убил наших товарищей в Бузулуке! Несколько солдат запустили руки в телегу, выволокли из нее мужчину со связанными за спиной руками, одетого в потрепанный грязный пиджак. Пока его выволакивали, он издавал стоны. - Цел и невредим, доложил о нем солдат, взволнованно глядящий, лопоухий, едва ли не подросток. Не захотел сидя ехать, лежал всю дорогу. У мужчины было бритое не далее, как вчера, сытое лицо, он глядел на офицера горестными глазами. - Никого нигде я не убивал! Я в команде, которая фураж заготовляет, произнес звучным голосом. С Тавлеевым переглянулся статный, постарше других, военный, двинул головой в сторону: они отошли шагов на десять. Военный, который был не носившим погоны подпоручиком и командовал конной разведкой, отчитался, где побывали он и его ребята. Выведав, в каких местах стоят части красных, они повернули назад и вчера вечером невдалеке от деревни Липатовки узнали от идущего оттуда старика: красные там есть, но их немного. Верстах в полутора от деревни зеленый от ряски пруд тесно обступали старые тополя, тут был одичало-заросший барский парк, усадьбу сожгли зимой. Двадцать два разведчика, включая командира, ведя коней в поводу, укрылись в парке. Когда стало темно, разведчики на конях двинулись шагом за стариком, которого они уговорили помочь им. Собаки в деревне, где хозяйничали чужие люди, лаяли и днем и ночью, к их лаю привыкли. Давеча старик сказал: красные устроились человека по четыре в нескольких стоящих рядом избах, теперь он указал крайнюю. К ее двору вдоль плетня с росшим возле бурьяном прокрались подпоручик, с ним трое. В неплотной тьме была различима фигура часового, он сидел на ступени крыльца и, очевидно, дремал. Подпоручик осторожно поднялся над плетнем с карабином в руках, приложился от удара пули часовой чуть дернулся, обмякло сунулся головой вперед. Разведчики перемахнули через плетень, кинулись к избе. Невысокий быстрый паренек очутился первым у двери, рывком открыл ее и прижался к стене сбоку бросив внутрь осколочную гранату Ф-1, прозванную лимонкой. После взрыва ворвались в избу, вскидывая винтовки. Три другие группы уже были в соседних дворах красные выскакивали из изб под выстрелы, некоторым удавалось пробежать к лошадям, вскочить на неоседланную. Двое с винтовками, один с двумя револьверами залегли за колодезным срубом разведчик из-за овина забросил туда лимонку, которая разорвалась с ее характерным на открытом воздухе негромким хлопком. Дико заполошные, утробные, очумелые голоса красных, выкрикивающие матерную ругань, перекрыл призыв: - К пулемету! Но у двуколки, где был пулемет, уже прилег разведчик подсек одного, второго, третьего из маузера, упирая в плечо приклад, которым служила кобура орехового дерева, называемая колодкой. Красные, полуодетые, почти все босиком, убегали задворками, через огороды, пропадали в ночи. - О! Вон туда заскочил! один разведчик тронул за плечо другого, показал рукой на сарай. Они вошли в сарай с винтовками на изготовку, сказали в один голос: - Сдавайся! В темноте разглядели поставленные сюда до зимы сани, из них поднялся, живо воздев руки, человек: - Не стреляйте! Я безоружный! Его вывели во двор, подошли другие разведчики с подпоручиком. - Меня подневольно в команду взяли! Поглядите пиджак на мне! сказал пленный тоном простосердечия, старательно держа руки поднятыми. - Обыскать его! И хозяина вызвать! велел подпоручик. Появился хозяин избы с керосиновой лампой. Лишь только она осветила лицо пленного, взметнулся крик: - Во-от кто! Я тебя узнал! - Что такое, Утевский? Кого вы узнали? недоверчиво спросил офицер взволновавшегося паренька-солдата. Тот принялся объяснять: - В Бузулуке зимой стали хватать эсеров! Посадили в тюрьму Переслегина, Захарьева. Я с товарищами требовал их освобождения, и меня тоже схватили, посадили в ту же камеру. И пришел он, потребовал, чтобы Захарьев встал на колени, тот не встал, и ты юный солдатик повернулся к мужчине в пиджаке, ты стал стрелять ему в живот Потом ты закричал Переслегину, чтобы он встал на колени, а он дал тебе пощечину. И ты стал избивать его, пожилого, больного! У тебя были засучены рукава, я видел татуировки на твоих руках, на пальце видел медный или золотой перстень с печаткой. Ты бил Переслегина кулаком и ладонью, рукояткой нагана, ногами и выстрелил ему в лицо. - Покажите руки, сказал пленному подпоручик, тот показал пятерни, растопырил пальцы, говоря со скорбным как бы смиряемым негодованием: - Никакого перстня, ошибка, спутал с кем-то меня! Солдаты задрали ему рукава округлые мускулистые руки оказались выше кистей покрыты рисунками. - Наколки у многих на руках! Неуж у ваших ни у кого нет? сказал мужчина офицеру. Тот спросил Утевского: - Не помните, какие татуировки? Солдат мотнул головой: - Нет! У пленного вывернули карманы, велели снять сапоги; лампу передавали друг другу, освещая его со всех сторон, опускали ее к земле перстня не увидели. Подпоручик послал ребят с лампой в сарай не брошено ли там оружие. Не нашли ни револьвера, ни пистолета. Один из разведчиков, подняв лампу над пленным, сказал: - А его ли пиджак? Взгляды обратились на хозяина избы: - Не ваш пиджак он взял? Селянин подумал и ответил, что нет. Было понятно: он мог солгать, боясь мести. Подпоручик спросил Утевского: - А как вы спаслись из тюрьмы? - Меня спас надзиратель, он при царе служил и никогда не видел, чтобы в тюрьме убивали. Тряс головой, шептал: "Революция" Он вывел меня и сам ушел, чтобы скрыться. Сказал семьи у него нет, и красным некого покарать. Солдат в ярости указал рукой на мужчину в пиджаке: Это тот убийца! Утевский, учившийся в реальном училище в Бузулуке, одним из первых вступил в отряд, глаза его редко улыбались, это был словно постоянно мучимый переживаниями мальчик-старик. Его ли не уважали? Пленный раскрыл рот и не закрывал: - Малый, может, не в себе! ночь, бой, нервность, ему и прибредилось, гляньте нервный он. Может, и видел убийство, а теперь показалось, что я был. Так любого можно оговорить Подпоручик сказал ему: - Решение о вас вынесет суд! И распорядился взять для него подводу. Выехав на заре, команда разведчиков поздним утром прибыла в Савруху. 23 Во дворе поставили вынесенные из горницы стол, стулья. Около них оставив свободное пространство, полукругом тесно встали солдаты, ряд за рядом. Послеполуденная жара выгоняла пот. Несмотря на множество людей, которым не хватило места во дворе и они толпились и за забором, было тихо. У стола спиной к дому стоял штабс-капитан Тавлеев, похожий на надевшего военную форму безукоризненно опрятного учителя. Слева от него встал статный красавец-подпоручик Белокозов, командир разведчиков. Справа от Тавлеева стоял начальник штаба отряда поручик Кулясов поджарый, невеликий ростом, он неожиданно заговорил густым басом, обращаясь к солдатам: - Желающие, приготовьтесь! Кулясов положил на стол перед собой коробку папирос "Товарищъ" ныне из-за войны закрытой в Ростове-на-Дону табачной фабрики "Работникъ", коробку украшало изображение расчесанного на пробор бородатого господина в сюртуке, расстегнутом на солидном животе, который, выпирая, натянул белую рубаху с рядом красных пуговиц. Поручик вынул из коробки папиросу и, разминая ее, с удовольствием понюхал. Писарь Сосновин, подошедший к торцу стола, положил на него листы бумаги, карандаш и пучок соломинок, три среди них были короче остальных. Молодой человек завернул пучок в бумагу так, что соломинки высовывались наружу концами одинаковой длины. Солдаты стали подходить по одному и тянуть жребий. Трое, которые его вытянули, встали у стола в ряд с офицерами. - Прошу сесть! произнес штабс-капитан. Он, пятеро других судей и писарь сели на стулья. Тавлеев приказал подвести обвиняемого и вызвать свидетеля. Утевский, на этот раз собранно-спокойный, остановился там, где ему указали: поодаль от стола. Мужчина, которого развязали после того, как привезли, стоял в потрепанном пиджаке перед столом. С крыльца позади судей на него смотрели Маркел, Илья, Мария, ординарец штабс-капитана Михаил и его младший брат Петр невысокий ловкий разведчик, бросивший гранату в избу, где ночевали красные. Михаил знал от брата подробности боя и то, как был взят обвиняемый. Мужчина, не отличаясь ростом, выглядел неслабым и был не из худощавых. В сарае его захватили без фуражки, и он уже несколько раз попросил, чтобы ему дали что-нибудь прикрыть голову от солнца. Его темные волосы были коротко пострижены, меж ними просвечивала кожа. - Господа, примите в ваше внимание, что я давеча дал господину офицеру все сведения о красных, какие поблизости, поглядев на Тавлеева, проговорил он смиренно, обвел взглядом сидящих за столом. - Сведения еще надо проверить, сказал штабс-капитан, но если они и правдивы, это не освобождает вас от наказания, если обвинение будет доказано! Писарь занес в протокол фамилию, которой назвал себя пленный. Записав, что, по его словам, он, мобилизованный, служил в фуражной команде, Сосновин добавил установленное разведчиками: команда забирала у селян не только сено и овес для лошадей, на возах оказались мешки с зерном и мукой, корзины с яйцами, полушубки, овчины, сапоги, теплая одежда, включая женскую, топоры, молотки и прочее. Отступая, красные с помощью подобных команд вывозили все, что можно было вывезти, из мест, куда еще не вошли белые. Штабс-капитан сказал об этом пленному, спросил: - И вы утверждаете, что заготовляли только фураж? Тот прижал к груди крупные кисти рук, воскликнул голосом клянущегося: - Я себе ничего не взял! ни деревянной ложки, ни портянки! он подтянул к локтям рукава пиджака, простер руки к Тавлееву: Не только у меня такие рисунки! Ваш солдат не сказал, что вот их, вот эти самые видел на руках того убийцы! Было понятно, что, когда в свете керосиновой лампы обнаружились татуировки у пленного, Утевский мог заявить, что именно их он запомнил. Однако он и теперь повторил суду, что не помнит, какие татуировки были на руках убийцы. - А самого тебя я запомнил и никогда не забуду! отчаянно крикнул солдат, так и подавшись к пленному. Тот, словно сожалея и сочувствуя парнишке, сказал скорбно: - Молодой вы и ошибаетесь, на невиновного навлекаете Вы и про перстень на пальце говорили, а где он? Штабс-капитан обратился к Утевскому: - Пожалуйста, для протокола что вы говорили о перстне? Солдат проговорил понурившись, но твердым голосом: - На правой руке убийцы, на среднем пальце, был перстень с печаткой по виду медный или золотой. - Так. Перстень не найден! произнес Тавлеев, поглядел на сидевших справа от него и на тех, кто сидел слева: Решайте, господа! Я считаю доказательств для приговора к расстрелу недостаточно. Я не сомневаюсь в искренности Утевского, но убийца, которого он видел, и обвиняемый могут быть необыкновенно похожи внешне. Это случается. Ординарец Михаил сбежал с крыльца, наклонился над плечом штабс-капитана, зашептал. - Господа! тот опять обратился к товарищам. Никишов просит позволения еще раз обыскать обвиняемого. Позволение было дано, и Михаил Никишов с сосредоточенным видом подошел к мужчине в пиджаке, который тут же развел руки, с готовностью открывая доступ к карманам. Солдат вывернул один и другой, повернулся к сидящим за столом и сообщил как о новости: - Пустые! Судьи молчали, по-видимому, недовольные тратой времени. Михаил сказал: - А вот тут дырочка. В вывернутом дне кармана разошелся шов. - Что-то могло провалиться под подкладку, говоря это, Михаил хотел было пощупать полу пиджака, но пленный внезапно оттолкнул его обеими руками: - Не касайся моего тела! и закричал: Господа, что за срам надо мной?! Не допускайте! - Ну что ты, что ты, не осрамим, говорил Михаил добродушно-ласково, словно успокаивая кого-то слабого и перепуганного, при этом из своего кармана извлек складной нож и раскрыл его. - Пиджак снимите с него аккуратно, не тряхните, не порвите, обратился Никишов к солдатам. - Пытать начнете? Ваша сила пленный, оставшись в нательной рубахе, издал стон нестерпимой муки. Михаил взял снятый с него пиджак, присел на корточки, ножом отпорол подкладку понизу. Выпрямляясь, обеими руками поднял пиджак за плечи что-то упало на землю. Несколько солдат рванулись к предмету. - Кольцо! - Кольцо золотое! - Как есть, перстень! От полоснувших слух возгласов скопище солдат шевельнулось, заколебалось; на тех, кто был ближе к пленному, к Михаилу и к солдатам, склонившимся над перстнем, наперли те, что стояли позади. Михаил, взяв с земли перстень и держа его двумя пальцами, поднял руку над головой, показывая всем, затем подошел к столу судей, положил находку перед штабс-капитаном. - Извольте видеть кольцо! - Ай да Никишов! пробасил поручик Кулясов, вернув в коробку папиросу, которую собрался закурить; он приподнялся со стула, разглядывая кольцо: По виду как будто золото, печатка простая гладкая. - Главное перстень выглядит золотым, что и говорил Утевский, заметил Тавлеев. Изумленный сообразительностью Михаила, он, стараясь этого не показать, сказал строго: - Наши разведчики неопытны, не умеют обыскивать. Подпоручик Белокозов, смешавшись, высказал: - Пленный мог спрятать кольцо только, когда еще был в сарае. Потом его обыскивали, не отпускали ни на шаг, а там и руки ему связали, он уже не мог сделать ни одного незаметного движения. Белокозов взглянул с немым вопросом на штабс-капитана, на Кулясова, на других судей и продолжил: Но когда он был в сарае, не предполагал же он, что его опознают! Зачем прятать кольцо? Михаил Никишов сказал, улыбаясь: - Господин подпоручик, вы думаете, они, красные, не считают нас такими же ворами, как они сами? Конечно, считают. Вот он и спрятал кольцо, чтобы не отобрали. - Резонное объяснение! произнес густым, с хрипотцой, басом поджарый невеликий ростом Кулясов. Весьма довольный Михаил попросил: - Господа, позвольте, я представлю об этом красном. Мне брат Петр рассказал, как он попался. А до того было так. Как началась стрельба, он не схватил оружие, чтобы отстреливаться, прорываться. Не из таких он. Ему бы как побезопаснее: спрячусь, мол, а там и смоюсь. Натянул пиджак хозяина избы и промызнул в сарай но его заметили. Он успел кольцо протолкнуть через дно кармана то ли там уже была дырка, то ли он пальцем шов прорвал: нитки-то гнилые. А уж что его опознают, он никак не полагал. - Я уверен так и было, сказал Утевский, которого попросили посмотреть перстень. Пусть он его на палец наденет! солдат обернулся к пленному. Тот, в измокревшей от пота нательной рубахе, лег ничком, начал содрогаться всем телом, загребать мягкую землю горстями. Штабс-капитан Тавлеев, поднявшись со стула, громко произнес: - Обвиняемый, встаньте и скажите, что считаете нужным! Пленный задергал головой из стороны в сторону, скребнул землю пятернями, остро, пронзительно взвизгнул. Тавлеев обратился к судьям: - Господа, выносим приговор! Все шестеро высказались за расстрел. 24 Приговоренный, всхлипывая, приник всем телом к земле, захватывал ее ртом, пускал слюну, из носа текло. Солдаты, теснившиеся вокруг, с гадливостью отступили; двор был по-прежнему полон, много солдат стояло за забором. Солнце пекло горячей огня, лица тех, кто смотрел на плачущего на земле мужчину, блестели от пота. Кто-то не сдержал чувства: - Вот дрянь! Другой сплюнул. Писарь Сосновин за судейским столом качнул головой: - Изображает припадок! Штабс-капитан велел внести в протокол, что перстень взят в казну отряда, затем, стоя у стола и глядя в скопище солдат, позвал: - Столяров! К столу подошел военный бывалого вида, из унтер-офицеров: насупленный, мрачноватый. - Отберите людей, Столяров, и подготовьте исполнение приговора. Исполнить надо на площади, сказал ему штабс-капитан. Когда Столяров и несколько солдат остановились возле лежащего ничком, тот оторвал от земли лицо в соплях с налипшей на него грязью, всхлипнул, и из горла вырвался поистине страшный крик крупного убиваемого животного. Мужчина перевел дух, уперся ладонями в землю, втянул в себя воздух и, исторгая из ноздрей сопли, изо рта слюну, прохрипел: - Не вста-а-ну! Столяров и солдаты завернули ему руки за спину, связали. Один из солдат предложил: - Еще веревку привязать и потащить волоком. - Нет, так нельзя. Везите на подводе, раздался голос стоящего за судейским столом Тавлеева. Подле него оказался ординарец Михаил, зашептал что-то. Штабс-капитан помолчал и кивнул. Унтер-офицер, солдаты топтались вокруг лежащего красного, на их лицах было отвращение. - Коснуться его штыком, и пошел бы как положено, рассудительно произнес Столяров. Подбежал брат Михаила быстрый невысокий Петр с возгласом: - Да отойдите вы! Имейте сострадание человек же, как-никак! он присел на корточки около лежащего, ослабил узел веревки, которой были связаны его руки, сказал что-то, чего другие не услышали. И когда Петр вскочил на ноги, поднялся и приговоренный. Он стоял в замызганной нательной рубахе, набычившись, держа за спиной руки, на которых веревка едва держалась, его лицо до самых глаз покрывала отвратительная грязная жижа. - Иди, не теряйся сказал ему с ноткой некоего скрытого значения Петр, другим тоном обратился к Столярову и солдатам-конвоирам: - Не напирайте на человека! Унтер-офицер и его люди переглянулись. Красный сделал шаг-другой, от него сторонились. Впереди шел рослый солдат с трехлинейкой за спиной, чуть позади и сбоку от мужчины в нательной рубахе легкой походкой следовал Петр, отдавший свою винтовку брату Михаилу, который держался за ним, немного приотстав. Справа и слева от осужденного, на некотором расстоянии, шагали Столяров и конвоир, придерживая на плече ремни винтовок. Процессия двинулась по пыльной улице. Следом на конях ехали штабс-капитан Тавлеев, поручик Кулясов, курящий папиросу, и подпоручик Белокозов. От конников не отставали Маркел и Илья. Вдоль улицы с обеих сторон плотными шеренгами пошли солдаты, меж них затесались местные мужики. Множество мужиков, баб, детей, ветхих стариков и старух смотрело из-за изгородей. Послышался женский голос: - Как избили стра-ах! Мужской голос отозвался из ближнего двора: - Лицо измолотили! Поручик Кулясов, ехавший рядом со штабс-капитаном, вынул изо рта папиросу, пробасил с гримасой досады: - И ведь не докажешь, что его пальцем не тронули! Людской поток вытек на площадь перед церковью, рядом с которой высились старые тополя, за ними начиналось кладбище. По площади понеслись мальчишки, ближе к церкви томились жадным любопытством группы селян, передавалось голосами, полными плотского трепета: "Ведут!", "Ведут!" Людей перед процессией будто смело; рослый солдат впереди мужчины с опутанными веревкой руками за спиной направлялся к тополям, вплотную за правым плечом осужденного шел Петр Никишов. Не доходя до среднего тополя, солдат посторонился, и тут приговоренный сбросил веревку с рук, рванулся вперед мгновенно Петр подсек ногой его ногу, поймал падающего за руку, заломил ее ему за спину. Подскочили Столяров и конвоир, красного подхватили трое, сламывая бешеное сопротивление, притиснули его спиной к тополю, Михаил Никишов бросил брату моток веревки. Приговоренного туго примотали к толстому дереву, он, искажая лицо, облепленное отвратительной грязью, оголтело орал Петру: - Га-а-д! га-а-ад!!! Петр, невысокий, ладный, смеясь смелыми глазами, объяснял солдатам: - Я ему во дворе руки почти развязал и сказал: помогу убежать! Ты только, мол, дойди до кладбища я устрою переполох, и убежишь! - И поверил! непонимающе сказал конвоир. - Ха! При его трусости он за любую соломинку схватится. Мы с братом рассчитали: куда ему деться, если не верить? подводу ждать и конца? А так при надежде пришел как миленький. Осужденный, который, как ни тужился, мог двигать лишь головой, издавал истошные крики без слов рев животного ужаса. Штабс-капитан Тавлеев, сидящий на гнедом жеребце, наклонился к Столярову: - Передайте солдатам, пусть пропустят крестьян ближе они должны слышать приговор. Когда вблизи тут и там оказались мужики, Тавлеев обратился к ним, как эсеры обращались к публике: - Товарищи! он выбросил вперед руку, показывая на примотанного к дереву: Это убийца! штабс-капитана завело яростью, над толпой разнеслось: Он в тюрьме Бузулука убил социалистов-революционеров Захарьева и Переслегина! И за это приговорен к расстрелу! С полминуты царила тишина, и снова "дуриком", как выражаются в народе, стал орать осужденный. Штабс-капитан встретил взгляд Столярова, произнес: - Исполняйте! Трое солдат, с которыми Столяров поговорил заранее, по его знаку встали в ряд шагах в десяти от осужденного: его тело от подмышек до паха покрывали тугие кольца веревки, прихватившей его намертво к тополю. - Готовьсь! властным рубящим голосом унтер-офицера скомандовал Столяров. Трое уперли в плечо приклады трехлинеек. - Цельсь! Спустя три секунды метнулось: - Пли! Три выстрела стукнули так, словно не уместились в одно мгновение и раздвинули его. Кольца веревки на груди осужденного лопнули, голова дернулась книзу, чуть-чуть приподнялась и застыла. Веревка расползалась в трех местах разрыва, там выступило темное, три пятна слились в одно, оно, становясь жирнее, поползло вниз. Казалось, все, кто был на площади, ждали: тело у тополя издаст рев. Штабс-капитан Тавлеев с седла наклонился к ближнему из мужиков: - Соберите товарищей и предайте труп земле. Офицеры на конях, за ними пешие солдаты дружно, массой, покидали площадь, заполняя улицу. Селяне скапливались перед тополем: из-за того что три кольца веревки на трупе были перебиты пулями, остальные кольца ослабляли охват, веревка распускалась и тело мелкими рывками съезжало наземь, ноги подгибались, из-под трупа пополз ручеек крови. Маркел и Илья, наглядевшись, направились домой. Илья протяжно проговорил: - Тогда было то, что мы видали, теперь это увидели он добавил: Да-а и спросил Маркела: Сравниваешь, небось? - А что ли нет? сказал тот задиристо. Вот этот убитый он не моих товарищей убил в тюрьме, мне до него дела нет. А если бы убил моих и я был бы должен судить, как его судили? Маркел, посмотрев на Илью сбоку, говорил на ходу: А не нашли бы кольцо? Ну, к примеру, он до всего этого пропил бы его? Или кольца и вовсе никогда у него не было бы? Так, значит, тронуть его нельзя хоть солдат клянись, что видел, как он убивал?! Илья кивнул, словно согласившись, а потом сказал: - А если солдат обознался и убивал не этот? - Но он все равно меня, если б я на их месте был, ненавидел! воскликнул в мрачном порыве Маркел. И я думал бы не про то, что он не убивал! я думал бы, что если он убил и не расстрелян, как он надо мной смеется! У парня сжались кулаки, он на миг остановился и мотнул головой, отгоняя видение: ему представился тот, кто смеется над ним, избегнув расстрела. - Это такой суд затеять, чтобы одного врага расстрелять! воскликнул он, и негодуя, и презрительно усмехаясь. Илья произнес: - У них по справедливости, они люди хорошие. - Хорошие! неожиданно и твердо согласился Маркел. И как они сладят с теми, кто к ним по-плохому? Столько мыкаться с одним врагом! А врагов у них не один, не два и не три он опять остановился, проговорил с задушевной убежденностью и восхищением: Куда им до Льва Палыча Москанина!.. 25 Парни еще раз увидели, что значит суд для эсеров. Подруга Софьи Ивановны приводила ее из флигеля к штабс-капитану Тавлееву, и ему было досконально поведано, как красные выгнали Даниловых из дома, как потом убили Федора Севастьяновича, а дом и то, что сами не взяли, отдали двоим батракам и кухарке; достался тем и добрый кусище хозяйской земли. Тавлеев вызвал Обреева, Неделяева, Марию и вместе с писарем Сосновиным задавал вопросы им, Софье Ивановне и ее подруге. Дело было разобрано кропотливо. - От этих троих людей или кого-то из них были показания против вашего мужа, наветы? спросил вдову штабс-капитан, подводя итог. - Спаси Бог, зря говорить не буду, я не слыхала! и Софья Ивановна перекрестилась. - Просили красных они или кто-то из них дать им что-то из вашего хозяйства, выделить землю? - И этого не слыхала, сказала вдова. - Значит, нельзя сказать, что они причастны к убийству и сами присвоили что-то ваше! объявил Тавлеев. Он объяснил вдове: - Как только мы освободим ваш дом от постоя, вы сможете перейти в него, занять одну из комнат. Но этих троих людей нельзя выгонять на кухню. Они здесь не один год трудились, один из них вырос тут. И землю нельзя у них отбирать. Во всем мире принято: тот, кто вспахал и засеял землю, имеет право собрать с нее урожай! Штабс-капитан продолжил тоном учителя, который повторяет прописные истины несообразительным ученикам: - Когда в стране установится всенародно избранная власть, когда будет установлен правопорядок и начнут действовать суды разных инстанций, ваше дело будет рассмотрено в судебном порядке, решится вопрос о собственности. А пока так! и он хлопнул ладонью по столу. Приходил возвратившийся в Савруху свекор Любы: ее с ребенком муж-офицер увез в Уфу, где получил должность в штабе белых. Свекор встал возле конюшни, вызвал из дома Илью и Маркела и, трогая себя за бороду, начал с неотступным напором: - Дочь покойного Данилова Любовь в своем праве, и на мне лежит исполнить! Забираю коней, тоже и корову! Вышедший на крыльцо Михаил услышал, доложил штабс-капитану. Тот распорядился привести человека в горницу. Сидя в своей неновой форме за столом, похожий на опрятного домоседа, Тавлеев отчитал стоявшего у порога селянина: - Во-первых, у вас нет никакого подтверждения, что вы говорите от имени наследницы. Во-вторых, она не единственная наследница, у Данилова остались еще две дочери, осталась вдова. Но самое главное, и голос штабс-капитана построжал, дело о наследстве, о собственности может решить только суд! Селянин услышал о всенародно избранной власти, об установлении правопорядка. Уходил он с видом жестокой обиды, и было заметно, как тянет его завернуть к конюшне посмотреть на двух коней. Но Михаил проводил его до ворот, проговорил, хитро поглядывая: - Ты как будто всего своего лишился и пришел к этим парням наниматься батраком Тот, быстро пойдя прочь, прошипел какое-то неразборчиво-доброе пожелание сказавшему. Между тем Тавлеев не удовлетворился разъяснениями, которые дал взыскующим. В Бузулук прибыл из Самары комиссар КОМУЧа с большими полномочиями, и штабс-капитан отправил ему с конным нарочным послание, в котором обстоятельно описал дело о собственности убитого Данилова. Ответом явилась бумага с печатями самарского правительства и атамана Дутова, выметавшего красных из Оренбуржья. В бумаге объявлялось, что до постановления суда, который будет создан законной всероссийской властью, дом Данилова остается в совместном пользовании Обреева, Неделяева, Марии Зипаловой и вдовы. Лошади, корова, надворные постройки, инвентарь, земля, засеянная Обреевым, Неделяевым, Марией Зипаловой, также до суда, сохраняются за ними. На них налагается обязанность содержать вдову. Тавлеев собрал в горнице всех названных в документе, вслух зачитал его, затем дал прочесть Софье Ивановне и вручил Илье Обрееву как старшему из работоспособных. Из Бузулука приехала с мужем-купцом старшая дочь Даниловых. Ей и средней дочери с их семьями выпало уцелеть при красных. Мужей вместе с другими купцами взяли под арест и пообещали держать без хлеба и воды, пока не подпишут обязательство "внести контрибуцию". Деньги были отданы, и купцов отпустили до следующего раза на их счастье в Бузулук вошли белые. Мужья обеих сестер порешили, во избежание неожиданностей войны, забрать семьи и все, что можно, и отправиться в Харбин. Старшая дочь приехала в Савруху за матерью. Софья Ивановна спросила Тавлеева, нельзя ли "хоть свою одежду и то, что тут было как дорогая память, с собой взять?" Штабс-капитан сказал, что это, конечно, можно. И из дома, помимо одежды, вынесли остававшееся на смену постельное белье, швейную машинку "зингер", самовар, посуду, кроме самой простой, настенные часы, скатерти, занавески, большое зеркало, которое, хотя и было обернуто несколькими одеялами, треснуло, когда его клали на воз. Илья ухитрился припрятать пару хозяйских рубах, пол-ящика мыла "Нестор", названного так компанией-производителем "Невское стеариновое товарищество", десятка три шпулек с нитками, дюжину иголок. В селе ныне несказанно ценились нитки и иголки. 26 С зорьки Илья и Маркел косили траву, вдыхая пряный от луговых ароматов воздух, напитывая рубахи терпким потом. Почувствовав, что усталь становится нещадной, положили косы наземь, сбросили с себя мокрые насквозь рубахи и спрятались от солнца в шалаш на краю луга у чернолесья. - Ага, Мария идет. Хоть бы принесла яйца сказал тоскующим голосом Илья, выглядывая из шалаша. Белые избавили селян от продразверсток, и по дворам, где хозяева сумели сберечь от красных петуха и кур, забегали цыплята. Парни давеча поручили Марии выбрать что-то из оставшихся от Данилова вещей, сменять на яйца, но нашлось мало чего шло к тому, что после меда лизнешь дегтя от смены власти. Мария, подходя к шалашу косцов, упарившихся от работы и солнца, окатила их сердца радостью: - Несу пяток яиц! И курицу несу, сварила. За полшпульки ниток взяла трех кур с петухом! Парням, в чьем хозяйстве, если не считать коней и дойную корову, живность перевелась, снилось мясо, и странно было, что на курицу они накинулись без урчания. Ее молча разодрали на две половины, и в то время как они исчезали меж рядами крепких зубов, Мария говорила: - Люди к нам без дружбы. Какой раз мне сказали в глаза: вы забогатели на добре убитого! При красных никто не сказал так, а теперь вона чего. Илья провел тыльной стороной ладони по лоснящимся от жира губам, сказал: - Завидуют, и пускай! А я заране знаю, что все у нас отберется. Разве ж какое-то время повладеем. Но на зиму запастись надо! Маркел, разгрызавший куриную шейку, выплюнул обсосанные позвонки, проговорил с яростной ноткой: - Хорошо б, чтобы у всех отобралось! Мария сказала, что к ней заходили Лизка и Ленка. Белые из села отправились к Актюбинску, где красные собирали силы в кулак, и освободившийся от постоя дом звал к мирным радостям. - Лизка передо мной глаза закатила и Ленке: "Ба-а-ньки надо бы!" А Ленка ей поговорку: "Не говори, кума, самой охота!" передала Мария. Илья съел гузку, облизал пальцы: - Косьбу докончим и гульнем! он улыбнулся девушке и подмигнул Маркелу. Лишь только парни показались дома, подруги уже тут как тут. Компания вдосталь попарилась и натешилась в бане, затем весь вечер пировала в горнице. Мария, давеча выменяв на шпульку ниток цыплят, изжарила их у всех оказалось по цыпленку, куски хлеба намазывали толстым слоем масла. У Санечки был с собой самогон. Как прежде, три девушки с Ильей в его комнате завели всепоглощающую игру, Мария пошла было к себе, но не загрустила, а оголилась и ступила в комнату к другу и подругам: те с хохотком ее нагнули к полу и, поглаживая ее зад, великодушно предложили Илье: - С нее начни! В своей комнате Маркел лежал на кровати навзничь, на нем извивалась худенькая ретивая Варвара, целуя его взасос. Они неутомимо усердствовали, поклоняясь удовольствию, употчевались вдоволь, их взял заслуженный сон. Спали спинами друг к другу. Варвара, лежа на правом боку, вольготно вытянула правую руку; напротив через комнату различалось окно, которое ленились закрывать ставнями. В него плеснул свет девушка проснулась, лягнула парня и, отбросив одеяло, метнулась к окну. - Пожа-а-ар!!! Взбудораженно закричали в других комнатах. - О-ой, пожа-ар!!! - Баня гори-и-ит!!! Вскочивший с кровати Маркел натягивал штаны. Первым вынесся из дома полуголый Илья, впопыхах бросился с ведром к корыту с дождевой водой, зачерпнул. Пылала тесовая крыша одна над баней и флигелем. Маркел тоже схватил ведро, побежал к корыту. Парни выплеснули воду на стену бани, ближнюю к сараю, спохватились и выкатили из сарая ручной насос. Санечка, Лизка, Ленка, Мария и Варвара кто с ведром, кто с тазом, кто с ушатом крича, носились к колодцу, несли, расплескивая, воду к бочке насоса. Темной ночью от пламени, пожиравшего крышу, было светло по-особенному резко и жутко, как бывает только при пожаре. Всполошились соседи, сбегался с гомоном народ, но, хотя Мария открыла ворота, никто не спешил с помощью. Мужской низкий сиповатый голос оповестил злорадно: - Заигрались в бане до пожара! - Гляди, сарай загорится! крикнул подбежавший с улицы к забору растрепанный старик. - Ка-а-ак амбар заполыхает! позлорадствовал тонкий тенорок. - Ветра нет уже и сарай и хлев бы горели! кричал старик, и с суматошно-шумной, галдящей улицы летело: - Через них полсела сгорит! - Развели срамоту! Как не загореться?! Одна баба исступленно-визгливо зашлась: - Девки без стыда-а-ааа!!! Бочка насоса была, наконец, налита водой Маркел, Лизка, Мария взялись качать. Илья, размотав рукав, направил струю на крышу бани в огне фыркнуло, зашипело, вверх рванулся пар. Санечка и Ленка принесли лестницу, приставили к стене флигеля Ленка полезла наверх, наклонилась, приняла у Санечки неполное ведро воды, постаралась вылить на горящий край крыши. Илья поднимал рукав насоса: струя изгибалась дугой, сверху вонзалась в пламя и его прорежали клубы пара. - Правей дай! качая насос, Маркел кричал Илье, тот яростно от усердия крикнул: - Да вижу я! И струя загнулась над местом, где огонь взвивался всего выше. Тес полыхал с треском, водяная дуга гуляла над ним треск пригнетался фырчаньем, шипением. Илья сменил у насоса Маркела, тот, схватив рукав, подбросил струю воды над горящей крышей. Пламя опадало в дыму и в пару и, наконец, было залито. В воротах стоял мужик-здоровяк, в какой раз говоря: - Испохабили двор Данилова! До пожара довели! Илья, по пояс голый, пошел к мужику, который был на полголовы выше и шире в плечах. - Не ври-и! крикнул Илья. Это был снаружи поджог! Из-за городьбы закинули головни на крышу, крыша сверху загорелась! он показал рукой на забор шагах в пяти от бани и флигеля, которые теперь стояли без кровли. Кто-то сказал в толпе на улице: - И видать, что сверху горело. Послышалось рассуждение старика: - Долго ли палки тряпками обмотать, в масло сунуть, зажечь и закинуть? Мужик, стоявший в воротах, шагнул навстречу Илье, прорычал, дыша ему в лицо: - А похабство тоже снар-ружи? А не в бане, не в доме, которые ты не строил? он оглянулся на толпившихся на улице, заорал в лицо парню: За что тебе красные дали? За то, что ты у них был прислужник! - А не ты красному руку пожимал у своего двора? Может, ты наговорил на тех, кого расстреляли! крикнул Илья. - Я?.. Докажи, сволочь! и здоровяк размахнулся. Обреев, умевший ловко уворачиваться от кулаков, умел и бить, не замахиваясь, что тогда было новым для села. Уклонившись от удара, он стукнул противника в скулу тот шатнулся, сделал два шага назад, чтобы удержаться на ногах, встряхнул головой и, вновь занося кулак, ринулся на парня. Илья легко увернулся и, опять не замахиваясь, тюкнул мужика в ту же скулу. Тот повалился мешком. С улицы взгально закричали: - Убьют друг дружку! - Железкой он его! Упавший, матерясь, встал, вышел со двора. Илья и Маркел закрыли ворота, вдвинули в скобы брус. Светил блесткий месяц, до того скрытый облаком; люди, продолжая гомонить, стали расходиться. Илья с Маркелом смотрели, что натворил пожар; полуодетые девушки поспешили в дом, Лизка стеняще-горько пожаловалась: - Уж больше не попариться! Убитые тем, что их баню подожгли, подруги уныло ходили по темному дому, не зная, что делать: не начинать же наново игру? и не было охоты ложиться спать. Лизка произнесла жалобно, со вздохом: - От всего этого я оголодала. В кухне, где Мария зажгла лампу, взяла банку варенья, стала его есть с хлебом. Санечка принесла из горницы выпитую на треть бутылку самогона, предложила подругам. Лизка, Ленка и она сама выпили по полстопки, Мария и Варвара, отказавшись, сели на лавку у стены. Пришли перепачканные сажей Илья и Маркел. - Балки не сгорели, держатся, но надо менять, сообщил Илья. Варвара вдруг с опаской, словно остерегаясь кого-то постороннего, произнесла: - А помните в день Мокея было, она имела в виду день Святого Мокия, я сказала: солнце заходило о-ой багровое! Значит, будет лето с пожарами. Ну и вот вам! Илья вздохнул и усмехнулся: - Как будто война идет кругом без пожаров а Мокей указал именно, что нашу баню зажгут. - И как будто пожары кончатся с этим летом, добавил, тоже усмехаясь, но зловеще, Маркел. 27 По Саврухе проехали верхом гонцы атамана Дутова объявляли мобилизацию. Начать ее, по нуждам войны, должны были гораздо раньше, но Дутов дал военнообязанным отсрочку, чтобы убрали хлеб. Илья Обреев не так давно хлебал из солдатского котелка. С началом мировой войны был призван, оказался как умелец в шорной мастерской тыловой части, а когда летом 1917 года стало ясно, что власть Временного правительства не такая уж и власть, умотал в Савруху к Данилову. Теперь сказал Маркелу, что от дутовской мобилизации надо укрыться, против чего тот, само собой, не возразил. Ему еще не исполнилось восемнадцать, оставался почти месяц, но на это могли не посмотреть. Они с Обреевым до ночи готовились к отъезду, недолго поспали и, лишь стало светать, укатили на подводе со двора, взяв с собой Марию. Сытый сильный конь нес их дробной рысью не к ближнему чернолесью у речки, а к дальнему лесу, в котором было где укрыться. Маркел наслышался, что такое бой, взрывы снарядов, а как пули ударяют в тело человека, и сам уже видел. У парней сосало под ложечкой от мыслей о вероятном будущем, оба знали, что об их бегстве поспешат донести. Илья, сжимая в руках вожжи, сказал с грызущей тревогой: - Конечно, узрели, как мы уезжали, но, может, не догадаются, куда Маркел в телеге, пристроившись боком на свернутом тулупе, молчал. Позади него умостилась меж мешков с припасами Мария, она вдруг произнесла звонко-певуче и страдающе: - До чего до войны было хорошо!.. - Только тогда мы этого не знали, отозвался Илья, поглядывая кругом на скошенные поля. С любой стороны могли показаться вооруженные всадники заметят, подъедут, спросят: кто такие? куда? зачем? Навалившиеся на горизонт облака тушевали свет зари, над просторами, однообразно сереющими стерней, стыла упорная неопределенность. Слева издали наперерез двигался воз сена. Обреев, чтобы избежать встречи, погнал коня галопом, запряжка миновала перекресток, оставив воз сбоку саженях в ста. Впереди справа, оттуда, куда уходил отлогий спуск, появился конник, за ним второй, третий - Теперь как судьба, сказал Илья обреченно, придержал коня, пустил его шагом. Всадники гуськом приближались рысью к проселку, которым катила подвода, сейчас первый выедет на него, повернет навстречу. Но верховой пересек проселок, через него проскакивали один за другим остальные конники; можно было разглядеть, что они в военной форме, над плечом у каждого виднелся ствол винтовки. Вся вереница всадников полста протянулась влево. Илья на миг повернул веселое лицо к Маркелу, к Марии, зачем-то, перекладывая вожжи из одной руки в другую, поплевал на ладони и бросил коню: - Н-но-о! - Это кто же были белые? спросила Мария. - Скорее всего! Но, может, и красные добегают сюда! воскликнул Илья в радости оттого, что конные, кто бы они ни были, удаляются. Справа и немного позади всходило солнце, из-за облаков скользнули лучи, и сероватая стерня пожелтела. Впереди был уже виден лес на косогоре, чуть тронутый желтым. Над полем и над лесом сыто дышала осень, сгущался ее дух изобилия, когда так и видится свежеиспеченный пышный каравай. Под спокойным облачным небом жило умиротворение, рождалось чувство несравненно дорогой надежности крова: и домашнего, и небесного. Оно, неосознанное, мешало Маркелу, он из тряской телеги беспокойно глядел в поле и думал сейчас не о военных, которые могли вновь появиться. Его проняло волнение непонятное, пока вдруг не представилось несметное множество сусликов в их уютных норах, полных вкусного питательного зерна. Как сладка им их обеспеченная домашняя жизнь! "Ну ничего, подумал он, наука откроет, как вас потравить в ваших норах, повыжигать в них!" Тут же он мысленно усмехнулся на себя: "Нашел о ком думать о зверьках, когда везде и всюду нет числа гораздо более вредным сусликам!" Въехали в лес ложбиной, рассекавшей возвышенность и уходившей в гору, конь потянул на изволок по колее, полузаросшей цепкой травой. Через некоторое время Обреев, знавший здешние места, остановил лошадь: - Тпру-у! Из подводы повытаскивали привезенное. Илья, подвесив к морде коня торбу с овсом, повел спутников вправо вверх по склону холма между тесно стоявшими деревьями; трое переступали через гнилые колоды и недавно упавшие стволы. Вышли к избушке из почерневших бревен, которую обступали заросли матерой крапивы и лопухов, над кровлей, покрытой дерном, простирали ветви старые липы. Тут и там зеленели сосны, белели березы с пожелтевшей листвой. - Глухо! сказал Илья с удовольствием. Осмотрев изнутри избушку, он с ведром сходил к недалекому роднику за водой, сообщил: - А грибов-то здесь! И, выложив из корзины хлеб, пошел за грибами. Мария в избушке расстелила дерюгу, поверх разостлала тулупы, старую чуйку, Маркел прин?с сухого валежника, и в камельке из камней, скрепленных глиной, принялось приветливо потрескивать пламя. Маркелу думалось, как много еще, должно быть, изб, где варят, жарят, пекут пищу домовитые хозяева, которых не достала продразверстка, не тронула война. И на сердце скребли кошки оттого, что он прячется в лесной глуши, тогда как надо бы надламывать, пускать в трату жизнь думающих только о еде сусликов, над чьим миром должна полыхнуть невиданным огнем великая сила солдат будущего. Из-за деревьев появился Илья. - Их собирать и собирать! Сколько я ходил? А вот уже на жареху! Он показал грибы в корзине: больше всего было осенних опят с медово-бурыми шляпками и рядовок, чьи серые шляпки отливали зеленью. Грибы жарили на сливочном масле, их внушительная горка на сковороде оседала под деловитое шипение. Илья, разувшись, сидел на тулупе, подогнув под себя ноги, говорил вдохновенно: - Можно на всю зиму запастись! А если еще ходить на речку за рыбой знай хлебай уху! От холодов подкидывай валежник в огонь мороз не возьмет. - А в селе дом сожгут, произнес Маркел злорадно, будто имелся в виду чужой ему дом. Илья посмотрел ему в глаза, сказал неохотно: - А то мы с тобой о том не говорили! и, заволновавшись, показывая рукой в дверной проем избушки, продолжил: Здесь сами эти места прокормят, дадут прожить. Наверно, оно лучше, чем пошлют туда, где тебе оторвет руку или ногу. Сменив тон, он добавил мечтательно: Уж если брать ружье, то чтобы тут завалить лося. До нового лета объедайся мясом! Маркел, подумав, что, если бы дело было лишь в пропитании, Илья, пожалуй, и прожил бы, как мечтает. Сказал: - А найдут? Обреев только вздохнул. Принялись за еду, потом Маркел вышел из избушки, где Илья привычно приласкал Марию, налег на нее. Не бывавший в здешних местах Маркел нашел родник, откуда давеча брал воду Обреев, прилег наземь и попил в удовольствии, какая вода вкусная. Возвращаясь к избушке кружным путем, увидел кустики брусники с множеством спелых круглых ярко-красных ягод. "Объеденье! невольно сказал мысленно, стал рвать и есть ягоды. И благодать же тут!" Илья проводил Марию к запряжке ехать стеречь дом, хозяйство, насколько это удастся. Затем взял корзину, длинную бечевку, обломок ветки и немного пшена и позвал Маркела: - Хочешь посмотреть? Привел товарища к поляне, на обступавших ее деревьях сидели лесные голуби. Илья посреди поляны повыдергал на небольшом участке траву, расположил тут перевернутую кверху дном корзину, приподнял ее край, подпер палочкой, к которой привязал конец бечевки. Посыпав на землю около корзины и под ней пшена, отошел, разматывая бечевку, к деревьям, где ждал Маркел. Парни спрятались за стволами, затаились. На поляну слетел голубь, стал клевать пшено. Захлопали крылья, рядом с первым опустились три голубя, подлетела ещ? пара. Голуби торопливо склевывали зерна с земли вокруг корзины, а вот один, второй, третий, работая клювами, оказались под ней. Илья дернул бечевку, палочка выскочила из-под края корзины, и та накрыла голубей. В обед Обреев потчевал товарища щами со свежей капустой, молодой картошкой, морковкой и с голубями, говоря в радушной уверенности щедрого знатока: - Чего кто ни толкуй, какие щи хороши, а самые лучшие щи с голубями! 28 Поймав еще голубей, Обреев на другой день угощал щами приятных гостий: Санечку, Лизку, Ленку и Варвару; они и сами навезли снеди, прихватили также несколько полушубков, теплые одеяла. За вершинами старых сосен стояло солнце, но, как и положено в эту пору, крепла прохлада. В камельке, однако, развели такой огонь, что в избушке и при открытой двери стало тепло. Все же, затеяв баловство, парни и девушки оголились лишь ниже пояса, так что на устилавших пол тулупах, полушубках, одеялах теснились и белели в движении лишь ноги и зады. В то время как Илья вытеплял Санечку, Лизка, то ложась рядом, то вставая на коленки, щипками и шлепками поощряла любовников. Ленка натянувшимся от нетерпения голоском бросила Варваре: - Гляди, какая я нахалка! И насела на лениво раскинувшегося Маркела. До чего же Варваре хотелось ущипнуть ее с вывертом за ягодицу! Но это грозило неминуемой дракой, и девушка лишь в меру пощипывала подругу, которая упоенно двигала задом. Сделавший дело Илья опрокинулся с насытившейся Санечки навзничь, она так и осталась лежать с раскинутыми ляжками, выставляя взмыленную растительность. Лизка пристроилась около парня с другого бока, потирая голой ногой его голую ногу. Когда Ленка с Маркелом достарались до вздрагивания, она прилегла на него, и Варвара толкнула ее кулаком в нагое бедро: - Чего еще тебе от него?! выговорила ненавидяще. Ленка неохотно сползла с парня. После того как парни приотдохнули, с Ильей стала напористо бесстыдничать Лизка, Варвара легла под Маркела, со сноровкой действовала в лад с ним, а Ленка сидела рядом. Подкараулив миг, поймала вскинутую стопу Варвары, щекотнула подошву подпортила девушке завершение. Та, когда парень выпустил ее из-под себя, так и провела бы ногтями по подглазью подруги, но любовное действо забрало пыл, и Варвара только прошипела: - Подлюка! - Я ж говорю, какая я нахалка! хохотнула ей в глаза Ленка, обнажая белые здоровые зубы. После услаждающих трудов все притихли, не сразу отойдя от только что пережитого. Девушки вскипятили чайник, компания пила из кружек чай с колотым сахаром вприкуску; ели бруснику. Илья просил девушек помогать Марии по хозяйству, и все четверо отвечали согласием: подруги они были преданные. Работы же в покинутом парнями дворе было много, взять хоть ту же молотьбу. Каждой и у себя дома хватало дел вдосталь, и приходилось думать: как долго предстоит прятаться в лесу Илье и Маркелу? До Саврухи доходили вести, что красные на Волге бьют белых: отобрали Казань и, кажется, и Симбирск, подступают к Самаре. Вставал вопрос: что станется, если красные победят? и что будет, коли все же одолеют белые? Обреев сказал, что если дом и землю отберут, то не зря же он учился, пускай и недолго, ремеслу шорника, кузнечному и плотницкому делу. - Проживу, лишь бы жить давали! заявил он деловито и тревожно и отправил в рот горсть ягод. Маркел произнес задумчиво: - А по мне без земли лучше. Не хочу пахать, мужиком жить. Все заинтересовались, куда он хочет отправиться. - Никуда, мне здесь в нашем краю хорошо, нравится он мне! с чувством проговорил Маркел. Офицер, который у нас стоял, сказал, что дороги плохие, не хватает элеваторов, паровых мельниц и еще много чего. Значит, победи белые, они будут все это восполнять. И, конечно, займутся и пожарным делом. Я думаю, в селах будут свои пожарные, и в Саврухе тоже. Вот мне и дело. Постараюсь в старшие выйти. - Неплохо надумал чай, гореть не перестанет! Лишь бы жалование платили хорошее! поддержала Варвара восхищенно, как, несомненно, поддержала бы и желание Маркела стать коновалом. Обреев с усмешкой в глазах сказал ему: - При красных, может, и побольше будет гореть тоже станешь пожарным? или, думаешь, они не заведут пожарных в каждом селе? Маркел языком погонял во рту кусочек сахара, отхлебнул из кружки чая, заговорил, глядя на багровые угли в камельке: - Если победят красные, важное будет другое. Что-то будет делаться для великой мировой силы. И я возьмусь ловить тех, кто против идеи всемирного могущества. - Это в нашем краю-то? обронил Илья так, словно услышал несуразность. Да здесь как было, так и будет: избы, плетни, коровьи да овечьи стада. Он презрительно хмыкнул, заключил с издевкой: Великая сила! Маркел, не потеряв спокойствия и все так же глядя на раскаленные угли, сказал: - В нашем краю, в нашем доме о ней открыл нам человек! вспоминая Москанина, произнес размеренно: - Хочу, чтобы и в наших местах было сотворено нужное для титанической мировой силы. - Чтобы железный плот пролетел? продолжал трунить Илья. - А хоть бы и он от нас и на вражеские страны! ответил Маркел гордо: Я верю! 29 Парням изо дня в день попадались желто-коричневые лисички, беловатые маслята, сине-желтые сыроежки, красноватые рыжики и разные другие грибы, а потом пошли все больше золотисто-медовые зимние опята. Холодеющие ночи упреждали о близящейся зиме, в камельке до утра горел валежник. Какая-нибудь из подруг, в то время как остальные трудились по хозяйству, привозила хлеб, сливочное масло, яйца. И новости. 31 октября 1918 года наступавшая со стороны Самары 24-я Симбирская дивизия красных, которую они именовали Железной, вошла в Бузулук. Парни узнали: красные показались в Саврухинской волости, а, значит, белым вряд ли до того, чтобы ловить нежелающих идти в их армию. Придут комиссары объявят свою мобилизацию, но все же нельзя не навестить дом. И ждут дела, для каких надобны мужские руки, и не отмахнуться от ясного, как день: красные, застав в доме одну девку, непременно уведут коней, зарежут корову, а односельчане довершат опустошение. Само собой понятно, что и при хозяевах-мужиках коммунисты не постесняются с реквизицией, но им можно будет сказать про Москанина, имущество парням и Марии выделила советская власть. И парни, через неохоту, возвратились из леса домой, стали чистить хлев и конюшню, домолачивать хлеб. Прошло с неделю; в холодный, с порхающими снежинками ноябрьский полдень Илья и Маркел на гумне оправляли омет, а когда вышли из-за него, увидели троих военных около конюшни. Приблизившись к ним, парни заметили у них на папахах красные звездочки. Два красноармейца придерживали рукой ремни висевших за плечом винтовок, третий был в офицерской, со срезанными погонами, шинели на меху, винтовки не имел, кобура черной кожи на поясе сбоку окончательно подтверждала, что он не рядовой. Этот человек уже успел заглянуть в конюшню и стоял, поджидая Илью и Маркела. Шинель была для него чересчур длинна, на большом лице печатью лежала строгость. - У белых в какой части служили? спросил он парней придирчиво-грозным тоном, переводя с одного на другого требовательный взгляд. - Не-е, мы у них не служили, мы скрывались, товарищ, сказал с теплом в голосе Илья и улыбнулся. - А не врешь? отрывисто бросил военный, явно любящий устраивать выволочку. Обреев, став собранно-сосредоточенным, произнес: - На такие вопросы я не вру! и убежденно-сурово добавил: Нельзя! Он напустил на себя почтительный трепет перед красным начальником, что тот принял как должное и привычно повысил голос: - Я провер-рю! Упер тяжелый взгляд в Маркела: - Сам не богатырь, а шея толстая, что молчишь? Робкий? - Я не по робости к белым не пошел, твердо заявил Маркел и заключил пренебрежительно: Нужны они мне! - А им ты так о нас говорил! произнес красный, напирающе крикнул: А-аа?! Не-ет?! - Никогда! крикнул вдруг и парень в душевном подъеме. У них на уме элеваторы, дороги, ну, может, больницы тоже. А идея мировой силы?! Красный начальник, не вникая, обрезал: - Ладно! Проверю! Пошел по двору, кивнул на баню и флигелек, которые стояли без крыши, чернея обугленными поверху стенами. - Почему горело? Илья заговорил доверительно-сердечно: - Мы тут были батраками, а когда весной пришли красные товарищи, они дали нам пользоваться, он указал взглядом на конюшню, на хлев, пояснил: нам двоим и кухарке двух, значит, лошадей и корову. Ну, прочих лошадей, скот и хлеб взяли. А при белых, продолжил парень уже мрачно, с нотой осуждения, здешние богачи по своей зависти сделали поджог. - А хозяин-то где? Сбежал? произнес начальник резко, со злобой на хозяина. Илья потупился вмешался Маркел. - Расстрелян! сказал он с важностью. Красный командир товарищ Москанин исполнил. Начальник уставился на парня. - Ну что, обронил в затруднении, не находя, видимо, повода прикрикнуть на него, но тут же нашел, на кого излить гнев: Кто поджигал покар-раем! Он обернулся к двоим красноармейцам: - Поглядите, сколько зерна в амбаре! И кинул Илье и Маркелу: - Пошли в дом! В горнице, расстегнув шинель, достал из внутреннего кармана свернутую пополам пачку листков, карандаш, положил на стол, рядом поместил пояс с кобурой. Илья принял у строгого пришельца шинель, под ней на том оказалась тужурка серой замши. Усевшись за стол, начальник записал фамилию парня, имя и "как по отцу", вывел дату рождения. Стоявший по другую сторону стола Маркел проговорил тоном некой особенной серьезности: - Вот тут, где вы, сидел товарищ Москанин Лев Павлович. Вы его знаете? Пришелец поднял от бумаг испытующий взгляд: - Когда он тут был? - В самую весну, с ним было много товарищей, он у нас проводил революцию начал Маркел воодушевленно, в порыве говорить, говорить о Москанине, но сидящий за столом перебил: - Весной мы далеко отсюда воевали! держа карандаш короткими пальцами, приказал: Отвечай по вопросам! Он записывал ответы Маркела и, услышав, что тому недавно исполнилось восемнадцать, выкрикнул грубо и едко: - Сколько?! Тебе по лицу полных двадцать два! Парень молча вышел, принес из своей комнаты метрическое свидетельство. Начальник прочитал его, сказал: - Ты, умный, и ты! глянул на Илью. Завтра в семь утра вам быть на площади! Там все годные соберутся. Пойдете за мной в село Боровое, там дадут назначения. Надев шинель, сказал как выбранил парней за проступок: - Сейчас прибудут наши с подводами сдадите продразверстку! И одну лошадь мы заберем! 30 Ночью в комнату к Маркелу вошел Илья, полнозвучно жалобно застонал, сгибаясь до полу: - Кишки будто кошки когтями дерут! прижал руки к животу, проговорил прерывисто: Пойду кого-нибудь найму чтобы отвез меня в Бузулук в больницу и ушел. Маркел спокойно отметил причину недуга, перевернулся на другой бок. До этого он томился без сна: поедом ел страх войны, на которую надо идти. Но сбежать, скрываться, как от мобилизации в Белую армию, не давало засевшее внутри. Воевать за красных, стать красным его призвал Лев Павлович Москанин, благодаря кому он, Маркел, сделался тем Маркелом Неделяевым, который незыблемо чувствует себя выше всех прочих всех тех, в ком нет идеи всемирного могущества. Он мысленно смаковал произнесенное Москаниным слово "средства". Наука, которая откроет для красных средства всемирного могущества великие силы, представлялась как некое тайное умение, особенное волшебство, сами же силы воображались неясными то темноватыми, то светловатыми полосами высоко-высоко в небе, где они плывут и завиваются. Иногда он воображал средства всемирного могущества облаком, которое должно же было отличаться от обычных облаков и потому состояло, к примеру, из массы сухих песчинок; густое, оно пучилось, медленно вращалось. Маркелу верилось в его судьбу: в то, что перед ним простирается его определенная жизнь, где ему уготовано в некие моменты увидеть невероятное, о котором рассказывал Москанин. Идти к этим моментам невозможно иначе, как в рядах Красной армии. Ему дадут винтовку, и уж он не выпустит из рук оружие, показывая кто он есть, несчетным сусликам, которые запасают, прячут пищу, мечтая о счастье: без помех варить, жарить, печь ее в своих жилищах. Его наполняла злоба и начинало тянуть в армию, несмотря на страх перед пулями, снарядами, шашками. "Не всех же на войне убивают", говорил он себе, а, значит, почему должны убить его, особенного человека, который в этом случае не увидит открытия великих сил? тогда зачем дана ему его особенность: то, что он часа не живет без мысли о средствах всемирного могущества? Душа ежилась оттого, что на войне его могут искалечить. Но и на это он находил возражения: калека скорее всего порадуется, если великие силы будут губить не далекие страны, а тех, кто живет вокруг. Разве же для этой радости он такой особенный? По всему по тому, вновь и вновь убеждал он себя, не должен он быть ни убит, ни искалечен. Однако вдруг издевательски пронимало противное сомнение: пули засвистят, снаряды начнут рваться и как так сделается, что его не заденет? не в сказку ли он верит? Ну, если так, то сказка и те же великие силы, а такого, мысленно негодовал он, не может быть! Не верить в них значит не верить, что он, Маркел Неделяев, ходит по земле, ест, пьет, видит сны. Сон в эту ночь так и не приблизился. Маркел ворочался на койке, вставал и выходил взглянуть на ходики, пока, наконец, не встал, чтобы взять у Марии мешок с вещами и едой, попрощаться с ней и пойти к месту сбора, на площадь. Под гонимыми ветром низкими мрачными тучами выросла толпа тех, кто уходил воевать, и тех, кто провожал. Многие обнимались, тягостно разносился женский плач. Давила пасмурь, было сосуще-промозгло. Прибежавшая Варвара обхватила Маркела, ненасытно-отчаянно целовала, содрогаясь в рыдании, залила его лицо слезами, у нее вырывалось исступленное: - Р-родненький!.. р-р-ро-одненький! на миг замерев, запаленно прошептала ему в ухо: Упустила я ночь не знала, что тебя угонят! Вот только узнала! Лихо подкатила таратайка, в которой сидел красный начальник в офицерской, со срезанными погонами, шинели на меху, подъехали конники. Начальник ожесточенно прокричал в нагло дующий ветер: - Кто не явился, тех не ждем! Они будут наказаны! Таратайка развернулась, покатила из села с такой скоростью, чтобы толпа пеших, которая последовала за ней, вытягиваясь по дороге в колонну, не отставала. Позади шагом двигались верховые. Варвара с полчаса шла рядом с Маркелом, потом, встав на обочине, смотрела ему вслед, махала рукой, хотя он не оглядывался. Под мятежным небом стелящееся жнивье, дальние перелески, потом потянувшийся справа лес отвечали своим видом смутному волнению Маркела: будущее то ли влекло его страша, то ли влекуще страшило. Но с каждой пройденной верстой в нем устаивалось сознание, что становится он не просто красноармейцем, а солдатом того будущего, в котором откроются средства всемирного господства. И когда впереди за выгоном показалась околица села Борового, ему вообразилось над ней вместо уныло-скучных ноябрьских туч ярчайшее сияние, высоко-высоко повисший таинственный плот, увиделось не похожее ни на пар, ни на дым, ни на все прочие облака и тучи странное плотное облако: будто некое небывалое живое существо. 31 Новобранцев в Боровом развели по трое-четверо по избам, предупредив, что у селянок едой не разживешься: тут до вчерашнего дня стоял полк красноармейцев и после себя мало чего оставил. В доме священника была устроена столовая, но прежде чем отправиться туда, следовало предстать перед доктором, который принимал в здании школы. Маркел, подойдя, увидел на крыльце человека в шинели с откинутым башлыком, в барашковой шапке, у него была темная подстриженная борода, он потирал руки в перчатках. - Кто на что жалуется, заходи по очереди! объявил он и ушел в здание. Первым за ним шагнул, припадая на ногу, парень, с которым Маркел в свое время учился в Саврухе в школе. Потоптавшись, переступили порог еще несколько новобранцев. Маркелу жаловаться было не на что, пришел он из любопытства и теперь поджидал, что расскажут побывавшие на приеме. Один за другим выходили недовольные: они говорили доктору, что "грудь от хрипа разрывается", а он, по их словам, послушал через трубочку и пригрозил наказанием за выдумку. Одному новобранцу, однако же, велел скорее возвращаться в Савруху, но не из-за хрипа. - Гляжу, чего-то он мне в глаз взырился, потом в другой, велел пальцем веко задрать на том и на другом. Говорит: "Белок желтый в обоих! Высунь язык!" Я высунул, а он: "И язык снизу желтый. У тебя желтуха!" передавал парень слова доктора. Велел: "Чтобы на других не переходила, удались откуда пришел!" отпущенный радостно добавил: А ведь правда тошно мне! и пошел в избу за пожитками, чтобы поспеть до темноты вернуться в Савруху. Вышедший от доктора мужик с изумлением и восторгом объявил о хромавшем парне: - У него вынул из ноги вот таких два корня! Мужик выставлял указательный палец, другим пальцем отмечая половину его длины. Маркел и другие пошли смотреть хромого. В освобожденном от парт классе стояли заправленные кровати, здесь было до духоты натоплено. Парень в нательной рубахе, в подштанниках лежал на койке, согнув в колене одну ногу и задрав на нее другую, с забинтованной ступней. Он, самодовольно улыбаясь, рассказал так, как говорят о каком-то вдруг открывшемся достоинстве: - У меня в подошве две корневых мозоли сидели, ступишь на ногу хоть ори! Доктор струментом их выколупал, дырки остались по спичке уйдет! - Вот бы поглядеть! с острым интересом сказал один из слушавших. - Не, такое не для показа, глубокомысленно произнес лишенный мозолей, с важностью глядя на свою забинтованную ступню и шевеля ею. Его спросили: чай, теперь домой отпустят? Он скис. - Ага! На подводу солому постелят и отвезут, произнес насмешливо-угрюмо, сухо добавил: Доктор сказал, послезавтра, мол, будешь бегать семью собаками не догнать! Санитар принес ему котелок каши из столовой, и новобранцы тотчас пошли туда. В доме священника три комнаты были заставлены столами, в кухне повар накладывал каждому в котелок пшенную кашу, выдавал кусок черного хлеба и пять сваренных в кожуре картошек, посыпав их крупной солью. Никто досыта не наелся, одни принялись за взятую из дома шамовку, другие решили ее приберечь. Мария дала Маркелу с собой десяток вареных яиц, сливочного масла, творогу. Он рассудил, что масло испортится, и съел его с хлебом, немного погодя съел и творог. У бабы, в чьей избе поселили его и еще троих, выпросили по кружке кипятка. Маркела угнетало, что он покамест не вооружен: если нет внушающего страх вида, то не может быть и тона, нужного для обращения с презренными сусликами. Вскоре недалеко от села Борового встала артиллерийская батарея. Маркела под началом красноармейца отрядили туда сопровождать реквизированных лошадей. С детства приученный к уходу за лошадьми, он быстро показал себя толковым в этом деле. Его, переодетого в шинель и в солдатские шаровары, определили ездовым в обоз пехотного полка, которому была придана батарея, дали оружие: устаревшую однозарядную французскую винтовку "гра", ее штык имел деревянную рукоятку и крепился к стволу справа. Маркел расспросил знающих солдат, как винтовку разбирать, чистить. Красные двигались к Оренбургу, в котором держал ставку атаман Дутов. Налегла зима с затяжными ранними вьюгами, с кусачими, при матовом солнце, морозами, когда оброненные конские яблоки курились парком; изо дня в день Неделяев правил лошадьми, сидя на облучке тяжело груженных саней, и выстрелить в противника ему не доводилось. Временами где-то впереди распалялась ружейная перестрелка, пулеметы размеренно частили отчетливым густо-негромким: та-та-та Маркелу из обоза были видны пушки своей батареи как они, тяжко и крепко рявкнув, одергивались назад, затем вдалеке, в занятой белыми деревне, подскакивали темные фонтанчики. Было перед сумерками, длинная вереница саней словно пристыла к белому полю возле заснеженных стогов, впереди батарея выезжала на позицию на взгорок, и вдруг из-за него понесся ноющий с шуршаньем звук, и шагах в двухстах справа от Маркела рвануло не то чтобы очень громко, но небывало страшно. Парень кинулся с саней влево, вдавился в снег за ними, а в воздухе опять заныло, стремительно приближаясь и шурша, и ударило в поле теперь по эту сторону, но неблизко. Лошади рванулись ездовой, не помня себя, вскочил, ухватил вожжи и каким-то чудом осадил запряжку. Другие ездовые тоже яростно-отчаянно дергали вожжи, орали на лошадей, осаживая их, мотали головами с перекошенными лицами, полоумными глазами. Третий снаряд разорвался ближе к батарее, ее пушки стали отвечать, потом смолкли, и стало тихо. Ездовой из давно служивших крикнул другим: - А вы думали конец света будет?! Один из пареньков захохотал, как дурак, и тут же во всю грудную силу извергли взрывной хохот другие с ними и Маркел. На другой день, после ночевки в селе, он улучил миг воткнул в снег палку, привязав к ней пучок соломы, и с тридцати шагов, стоя, прицелился из своей "гра". Попал второй пулей. 32 Наступление с задержками, но продолжалось. Как-то на марше в метель, когда Маркелу были видны только сани, за которыми он держался, впереди и по сторонам застучали выстрелы. Обоз встал, вдоль вереницы саней бежал красноармеец с винтовкой, остервенело кричал: - Завор-рачивай! Маркел повернул лошадей вправо, они, сойдя с дороги, стали вязнуть в снегу. Сквозь ветер и густо летящие снежные хлопья прорывались крики других ездовых: - Куда ехать?! - Где кто не видно! - Войска наши где?! - Беляки с тыла зашли! У Маркела от ужаса стянулась кожа головы под папахой и на лице, он осадил запряжку, схватил винтовку и, проваливаясь в снег, обошел вокруг воза. Мимо потащились развернувшиеся розвальни и тоже встали, выстрелы теперь доносились непонятно откуда, сыпало и мело так, что далее двадцати шагов все тонуло в невиди. И вдруг у самой головы садняще пропела пуля Маркел бессознательно пригнулся, мгновение спустя дошло: понять, с какой стороны стреляют, чтобы укрыться за санями! Несколько пуль звучно пронзили круговерть метели над возом, дергающий за сердце посвист повторился, дважды хряско щелкнуло по дереву по другую сторону розвальней, и ездовой прилег там, где был. Выстрелы стали реже, лошади стояли смирно, осыпаемые белыми пухлыми хлопьями. Маркел лежал в снегу, мучительно напрягаясь каждым мускулом и нервом, ни о чем не думая, живя одной бессильно-надрывной тягой к спасению. Ветер стих, открылось небо, в воздухе мелькали лишь редкие белые мухи. Парень поднял голову: вблизи стояли два воза, ездовые развернули их, собравшись было пуститься в обратный путь, но гнать коней, не видя куда, не рискнули и, как и Маркел, спрятались за санями. Весь обоз, в середине которого были розвальни Маркела, замер на занесенной дороге. К нему по полю, растянувшись в цепь, приближались солдаты, фланг цепи загибался к обозу, и ездовые закричали: - На-аши! Неделяев встал на ноги, глянул в противоположную сторону шагах в двадцати осаживали коней всадники, их было немного, в глаза бросились погоны. Лошади, утопавшие в снегу выше колена, вставали на дыбы, поворачивались крупами к обозу. Всадники, по виду дутовские казаки, увидели цепь красноармейцев и спешили уйти. Один оказался ближе других, прямо напротив Маркела, тот заметил лычки на погонах, но не разобрал: две или три, это мог быть урядник или старший урядник. Весь осыпанный снегом, он натягивал поводья, запаренный конь всхрапнул через миг Маркел, подхватив винтовку и стоя за возом, увидел конский хвост. Парень оперся локтями на поклажу на санях, вдавил приклад в плечо, прицелился в широкую спину казака и мягко нажал на собачку. Почти одновременно с гулким выстрелом шинель посреди спины дрогнула, слетела щепоть прилипшего снега, а всадника будто потянули вбок и вниз, он сверзился с седла; лошадь удалялась без седока. Маркел зарядил свою "гра", обежал воз, торопясь к упавшему, но вдруг настигло повелительное: - Куда от саней?! Обернулся: откуда ни возьмись, подъехавший верхом командир, привстав на стременах, выбросил руку в сторону запряжки: - Поверни вперед, не задер-рживай обоз! Маркел забылся от обиды, что на совершенное им не обратили никакого внимания. - Я старшего урядника сбил! крикнул гордо и зло. - Ишь ты! рявкнул командир. Его из цепи сбили! Ездовой ближних розвальней вступился за своего: - Нет, товарищ! Это он приложился и срезал, я видел! Командир, сидя в седле важно, истуканом, уставил взгляд в Маркела: - Фамилия? Парень назвал. - Благодарность тебе, Неделяев! снисходительно объявил верховой. Маркел поглядел на недвижно лежащего в снегу, другие казаки были далеко. - Обойти они обошли, но мало их для боя! самоуверенно дал оценку Неделяев. Командир не стал объяснять, что полусотня казаков, скорее всего, просто заплутала в метели и заехала в тыл к противнику. Цепь красноармейцев подошла к возам, двое солдат направились к казаку, сраженному Маркелом. Он, терзаясь, что ему не дали подойти, крикнул им: - Дышит? - Труп! ответил красноармеец, начав вместе с товарищем раздевать убитого. Ездовые понукали лошадей, обоз под присмотром командира двинулся, и Маркелу ничего не осталось, как влезть на облучок и взяться за вожжи. 33 Под солнцем по равнине неслись ручьи и ручейки, кое-где еще виднелся сизоватый снег, остальное же пространство, где его не залило, жирно чернело. Пролетавшие вороны каркали по-весеннему возбужденно. Колеи извилистой дороги были полны талой воды, кавалеристы первого эскадрона ехали по двое, приближаясь к пустой поскотине перед станицей. Сидевшие на изгороди мальчишки, как только увидели войско, попрыгали в грязь, побежали оповещать. В станице, настороженно существующей на территории красных, в последнее время не было войск. Кавалерийский полк входил в нее, отступая: ныне, весной 1919, фронт красных откатывался под напором армий Колчака. Неделяева взяли из обоза в полк, когда тот стоял в тылу на переформировании, несколько недель парня учили, пустив лошадь карьером, срубать шашкой укрепленные торчком гибкие лозины. Его наставником был назначен солдат пятью годами старше: знающий себе цену и привыкший выглядеть удальцом Костя Пунадин. Он, со значением улыбаясь, объявил Маркелу: - Я из пехоты в кавалерию пошел по призыву товарища Троцкого! Его верные слова: у нас заместо дворян должна стать своя пролетарская кавалерия! неужель, мол, не осилим? Я, городской, осилил! Ты из крестьян, но тоже должен осилить. Пунадин числился кавалеристом с конца прошлого лета; по его рассказам, "верхами на лошадках катался еще пацаном купец, хозяин нашей фатеры, имел конюшню". Костя был красавчик с отменной статью, закручивал черные усики и ухитрялся, при походной жизни, своевременно подбривать густые полубачки. Маркел ехал рядом с ним мимо изб станицы, Костя, поглядывая направо и налево, кивнул на избу, которая выходила на улицу тремя окнами: одно из них запоздало задернула занавеской женская рука. - Давай сюда! весело бросил наставник Маркелу. Бревенчатая стена избы продолжалась глухим забором с закрытыми воротами, Костя подъехал к крайнему окну, гаркнул: - Принимай гостей! За стеклом возникло лицо в седой бороде, через миг отпрянуло, и немного погодя открылись ворота. Всадников молча пропустил во двор седобородый старик, который только что показался в окне, теперь он был в казачьем картузе и в чекмене без пояса. Пунадин с довольным видом, будто извещая казака о чем-то приятном и для него и для себя, произнес: - Коней напоить, поставить в стойло, задать корму! Маркел любовался манерами Кости, стараясь это скрывать, и все же сейчас невольно улыбнулся. Оба прошли через сени в большую комнату, где у печки стояла плотного сложения казачка в платке, выглядевшая лет на двадцать моложе старика. - Здрасти вам, добрая женчина! насмешливо и жизнерадостно воскликнул Пунадин: Кем вы тут жена или дочь? Казачка остро глянула на вошедших, которые были при шашках, с винтовками за спиной, опустила глаза: - Жена. - А кто еще в доме? Хозяйка нехотя проговорила: - Дочка младшая. Гости положили на лавку шашки в ножнах, прислонили к ней винтовки: у Маркела теперь была, как и у Пунадина, драгунская пятизарядная трехлинейка, пристрелянная со штыком, который после стрельбы обычно снимали, но друзья предпочитали этого не делать. - Ты вот что, мрачно обратился к хозяйке Маркел, чтобы не уступить Косте и показать свою собственную манеру, обед на стол! Самое время, и мы с дороги. Манеру он показывал не в первый раз: она была для Пунадина подкупающе-бесспорным доказательством, что его подопечный "человек нашего духа", и в его поддержку Костя прикрикнул на хозяйку: - Слыхала?! Она стала сухой тряпкой обтирать стол, в то время как г