ости снимали шинели. Маркел спросил недобро: - Что хочешь подать? Кашу? Казачка кивнула, смиренно потупившись, добавила: - И щи с кислой капустой. - Небось, постные? - Все, что сами едим, сказала хозяйка с терпеливой покорностью. Маркел уселся за стол, произнес с угрюмым ехидством: - Что это вы племя сусликов и без запаса? как так, а? Она не ответила, поставила на стол миски. Пунадин произнес задорно и многозначительно: - А я дочку спрошу и нарочито вразвалочку прошел в другую комнату. Хозяйка замерла, глядя ему вслед, тут из сеней вошел седобородый хозяин: видя неладное, поспешно сообщил Маркелу: - Лошадям я дал сена. - А теперь дров принеси, а то в печи одни угли, неторопливо проговорил Неделяев. Вон я вижу сковороду в аккурат для яичницы с салом! Казак взмолился: - Где взять яйца, сало? он с выражением жалостного страдания, которое не шло к его окладистой бороде, развел руками: Ищите в погребе! ищите в подполье! Маркел, сидя за столом, протянул, не глядя, руку в сторону, коснулся ствола винтовки, прислоненной к лавке. - Это когда суслики жили без запаса? Старик снял картуз в неподдельной растерянности и страхе: - Я не знаю, как понять, что вы говорите - А ты пойми! сказал Пунадин, входя из соседней комнаты и ведя за собой за руку девушку: почти еще подростка. Встав рядом со смазливым молодчиком, она взирала на него с испугом и взволнованным почтением. Костя наклонился к ней и, по-особенному ласково улыбаясь, проговорил: - Пойдем с тобой в кладовую за хорошим Она глупо хихикнула, заслонила рукой пухлогубый сочный рот. У хозяйки вырвалось безоглядно-отчаянное: - О-ой! Она кинулась к старику: - Тебе что дороже?! У него изменилось выражение, он обратился к Пунадину с подобострастно-юлящим смешком: - А ведь и найдем, хи-хи, и сальце и яйца! с ухваткой скомороха хлопнул себя ладонью по лбу: Ай вернись, память! и засеменил в сени. Костя сел на лавку, усадил подле девушку. - Как звать тебя, приятную? - Глаша, произнесла она тихо, медленно, взглянула ему в глаза и отвернулась, улыбаясь. Хмуро наблюдавший Маркел переглянулся с Пунадиным, заметил: - Какая умная Глаша! Девушка сидела, скромно опустив голову, но явно довольная. Костя спросил ее медовым голосом: - Ты видела ловушку для вшей? Ее в волосы вставляют. Она прикоснулась пальцами к волосам надо лбом и мотнула головой, отчего колыхнулась ее толстая коса. - Не видела, сказала в удивлении и издала смешок. - А я вот видел! насмешливо-торжественно объявил Костя, затем, как бы любуясь девушкой, выдохнул с жаром ласки: Какие у тебя волосы густые! Вот бы в них вставить. Глаша глупо прыснула, закрыв руками зарумянившееся лицо. Хозяйка, стоявшая у печки, старалась казаться спокойной, было, однако, видно, чего ей стоит не кинуться к дочери, не попытаться увести ее. Услышав шаги в сенях, торопливо подалась навстречу возвращавшемуся старику, в одной руке он нес лукошко с яйцами, в другой завернутое в холстинку сало. - Наше-о-л! воскликнул с визгливой ноткой, жалко изображая угодливую радость, поставил лукошко на стол, развернул кус желтоватого сала. Маркел взглянул, сказал: - С прошлого года сбережено! и, словно размышляя вслух, сделал вывод: Этот люд что спит и видит? Запас, пищу! - Чего ж для добрых гостей не припасти, произнес старик со столь показным радушием, что Пунадин от души расхохотался. Хозяйка принялась нарезать сало пластинками, хозяин подложил в печку дров; гости наблюдали, как для них готовят кушанье, и когда сало зашипело на сковороде и в нее были разбиты яйца, ноздри у парней чувственно дрогнули от непобедимо дразнящего духа. - Глаша, иди к себе, сказала мать дочери, когда Маркел и Костя налегли на еду. Глаша нехотя удалилась. Гости меж тем опустошили сковороду, вышли во двор, не забыв винтовки прихватить с собой. Маркел, сытый и удовлетворенный, пуская под забор струю, произнес: - Подход к сусликам у нас подходящий. С них надо брать и брать, только в этом от них и прок. Пунадин, с тех пор как стал наставником Неделяева, успел не один раз услышать от него о Льве Павловиче Москанине, о том, что наука, ради всемирной победы коммунистов, откроет великие силы. Костю вовсе не рассмешил своей невероятностью рассказ, как в небо будет подниматься огромный плот из стали, с которого на города врага полетят бомбы и баллоны со смертоносным газом. Красный кавалерист с серьезностью слушал, как громадный летающий плот, когда станет нужно, опустится на город, раздробит здания, а затем опять взлетит: внизу останутся мелкие обломки, пыль, раздавленные трупы. Особенно же понравилось Пунадину, что можно будет на вражеской земле устраивать чудовищные смерчи, а также вызывать жар, от которого вспыхнут леса и все деревянные постройки. Пунадин, окончивший земскую школу, был неглуп, сметлив, он быстро приметил непохожесть Неделяева на его сверстников-крестьян. "На любом обеде не по чину сядет", определил своего подопечного Костя. И когда тот повел разговор о великих силах, о том, что они это маяк, который надо мысленно видеть, чтобы жить уверенно и умереть в гордости, Пунадин усек, отчего Маркел так гордится собой. "Не врет про этого самого Москанина от него узнал то, чего другие, даже и наши, не знают", заключил Костя, и ему показалось, что он догадывался о несусветном оружии, о котором думают вожаки коммунистов. "Всех, кто наверху был, скинули, богатых лишаем их добра, всю жизнь переворачиваем так можно ли это довести до конца без всемирно страшного оружия?" подумал он, а затем суровым тоном преподнес резонную мысль Маркелу, добавив: - Тебе о том сказали, а я сам понял! У стран буржуазии сколько всякого оружия и еще будет. Значит, мы должны его перекрыть нашим оружием титанического разрушения. Пунадин подхватил и рассуждения о массе людей, которые живут сусликами: стараются, чтобы их норки были потеплее и чтоб в них было побольше корма. - Именно! уж я нагляделся. Об этом все их заботы и помыслы и ни о чем другом! категорично заявил Костя. Он и Маркел, бередя в себе злость, частенько смаковали мысль, что счастье мелких грызунов сидеть в норках, жрать досыта, спать в тепле. Какой вред коммунизму, который требует великими делами торить путь к великим силам! Говаривали со строгим и важным видом о предостережении Москанина: самое опасное если бы у сусликов появились идеи и вожаки, если бы стало идеей, что мелочное счастье и есть то самое лучшее, что только может быть. Теперь, справляя малую нужду во дворе хозяина, который, конечно, не беден, но усердно прибедняется, два красных кавалериста от души высказывались о жалком, подлом поведении сусликов. - Белых мы расколотим, а суслики останутся, они по всей стране гнездятся, как настоящие суслики в поле, сожалеюще произнес Пунадин, застегивая ширинку, поднял взгляд к небу, высказал: Вот бы где-нибудь на них сделать пробу всемирного оружия "И правда!" так и окатило Маркела, ему показалось эта мысль уже была у него, но сказать об этом значило бы поступить так, как поступил Костя, когда услышал от него о великих силах. Маркел помолчал для солидности, проговорил: - Нас не спросят. Костя нашел, что продолжать о пробе оружия не стоит, толкнул товарища плечом: - Не хочешь Глашу всчесать? - Чтобы я на дурочек глядел? надменно ответил Неделяев. "Если б можно было, чтоб никто не знал, ты бы не поглядел, что она дурочка", мысленно усмехнулся Пунадин, а вслух произнес: - Как коммунист скажу: правильно! Я себе ничего не позволю с той, кто не в полном уме. 34 Расцветающим майским дн?м ветерок шептался с юной листвой кленов и тополей: в роще притих красный кавалерийский полк, нацелив внимание на восток, в той стороне пролегал наискось овраг, за ним была степь с далеким перелеском. Слева от рощи за полем начиналась станица Нежинская, за нею на севере горизонт приподнимала пологая Алебастровая гора. По гребню горы с севера на юг тянулась, огибая с востока станицу, пересекая поле и достигая рощи, линия обороны красных: цепь окопчиков с брустверами. Роща, раскинувшись вправо, обрывалась у реки Урал, текущей с востока. Западнее линии фронта, менее чем в пятнадцати верстах, ждал своей участи Оренбург, до которого добирались белые. Кавполк с середины апреля участвовал в его обороне. Казакам, наступавшим на этом участке с востока, не мешало бы призанять боевого куража один вахмистр заявил сотнику в присутствии рядовых казаков и офицеров: "Мы воюем от сих и до сих, и все!" И не был наказан. Кавалеристы из-за деревьев смотрели на равнину за оврагом: по ней, накрывая ее, будто ползущая тень от тучи, приближалась масса конников. Оставляя овраг в стороне, они шли рысью на Нежинскую. - Хотят пощупать оборону, сказал Пунадин; он и Маркел сидели, подвернув под себя ноги, под кленом. Скопление казаков стало растягиваться в шеренгу, примерно половина ее накатывала на череду окопчиков, прикрывающую станицу, другая половина устремлялась на окопчики между станицей и рощей. Вся шеренга понеслась карьером. - Смотри лавой пошли! отрывисто бросил Пунадин, пристально следя за атакой, как и другие кавалеристы, чьи кони были отведены вглубь рощи. Маркел беспокойно привстал, опять сел; неотвязно виделось он сам, по неумолимому приказу, скачет на залегшего противника, на целящиеся винтовки. Дрожь страха пробежала по лопаткам, тронула кисти рук они невольно сунулись в прошлогоднюю листву, покрывающую сырую почву. Как хотелось держаться за жадно вдыхаемое: "Не все пули попадают в цель". Вон как нахально несутся казаки, каждый держит на отлете руку с шашкой! Под бестревожно-голубым майским небом перед казаками летело, ведя их за собой, неистовство и вдруг натолкнулось на зачастивший стук ружейных выстрелов, на страшную своей ровной негромкостью скороговорку пулеметов. Наблюдавшие со стороны, из рощи, красные услышали ржанье смертной боли: одна, вторая, третья лошадь, подламывая передние ноги, валилась наземь, роняя всадника или придавливая его, там и там всадники падали со скакавших лошадей. Неистовство оказалось мимолетным, оно покинуло казаков, которые поворачивали назад, поредевшая шеренга конников обратилась в удалявшуюся россыпь. Маркел, не выдержав волнения, спросил Пунадина: - Теперь нас в атаку пошлют? он пока еще ни разу не дышал ветром атаки. Пунадину довелось не однажды скакать на пули, от страха это его не исцелило, но он умел показаться отчаянным молодцом а уж тем более перед подопечным. Вполне его понимая, он снисходительно ему улыбнулся, поучающе произнес: - Ты думай и представляй, как рубишь беляка, дай себя всего злости взять! тогда места страху не будет. "Злости у меня много, но места хватает и ей и страху", подумал тоскливо Маркел, он смотрел на поле с рассыпанными по нему телами людей и лошадей, не все были недвижны, долетали крики раненых, умирающих. Подошел ординарец командира полка, передал узнанное от перебежчиков: пойдет, мол, в атаку пехота, это насильно мобилизованные мужики Кустанайского уезда. Драться они не станут сбегутся в овраг перед рощей, чтобы сдаться в плен. Тогда кавполк обогнет справа овраг широким полукружьем и зайдет белякам в тыл. Ординарец разносил известие, заключая его фразой: - Велено, чтобы все знали задачу. Вскоре вдали на равнине показалось множество фигурок, и они словно еще множились, оказываясь ближе, ближе. Не выстраиваясь в цепи, они походили на гонимое стадо, которое, заполняя ширь степи, как будто бы должно было обтечь овраг с обеих сторон и накатить на рощу. Но вдруг стадо стало, сбиваясь плотнее и плотнее, тесниться к оврагу и пропадать в нем. К югу от него зовуще открывался путь на восток. Кавалеристы в роще побежали к коням, полк все удлиняющейся колонной потянулся в степь. Колонна шла крупной рысью, Пунадин и Неделяев были ближе к ее голове, чем к середине. Овраг остался позади слева, справа в отдалении блеснуло небольшое озеро, впереди на возвышенности росли редкие березы. Вытянувшаяся колонна лентой стала охватывать возвышенность с юга, потом передние конники повернули к северу, колонна за ними потекла на изволок, за пригорком открылся маленький хутор в одну куцую улицу. Маркел увидел: всю улицу и полевую дорогу к хутору заняли подводы и повозки с парусиновым верхом. Обоз белых! Конники по команде выхватили шашки, понеслись галопом к обозу; ездовые запряжек, подъезжавших к хутору, стали стегать кнутами лошадей, поворачивая их в поле. Маркел пустился за удалявшейся телегой ездовой, юный солдатик, ожег по крупу молодого горячего коня, погнав его вскачь, рассчитывая уйти. Маркел настиг телегу и, обходя ее слева, приподнялся над седлом, подался корпусом вправо и в миг, когда ездовой обернулся почему-то тоже вправо, секнул его шашкой по шее. Плечо солдата облило кровью удар пришелся по сонной артерии. Солдатик качнулся на передке, Маркел, скакавший вровень с телегой, достал шашкой его спину, рубнув позвоночник, паренек дернулся вперед, сорвался под колеса. Неделяев, круто осадив, повернул лошадь, подъехал к телу на траве, его била дрожь, оно лежало ничком, из шеи струилась кровь, лопатки пересекала вмятина от проехавшего колеса. Втолкнув шашку в ножны, Маркел навел винтовку, послал пулю в изуродованную спину. Вблизи кавалеристы, подскакивая к подводам, скача меж ними, рубили обозников. На возу, на мешках, стоял коленями казак-ездовой, держа в руках пику, наведя ее на конника с шашкой, осадившего коня, чтобы не наткнуться на острие. Казак сунул пику вперед, зацепил острием рукав кавалериста и, дернув древко назад, хотел повторить выпад, но подоспевший Неделяев сзади ударил его шашкой по голове. Пика выпала из рук ездового, тот скатился с воза. Маркел понесся по улице хутора вдоль телег, доводимый до судороги зудом рубнуть живое податливое тело, убить! На плетень налег, свесившись за него головой, раненный обозник, он двинул руку по плетню, пытаясь помочь себе перевалиться через него. Подскакавший Маркел в сладостной ярости ударил его клинком по шее, ударял снова и снова, пока голова не упала на землю за плетнем. - Эй, остынь! тронул сознание голос Пунадина. Неделяев, опустив острием вниз увлажненный кровью клинок, отъехал от изгороди под зорким взглядом товарища, чья шашка уже была в ножнах. - Нашло на тебя! с интересом отметил Пунадин. Дело сделано, отдохни! он сидел в седле истым красавчиком-военным с картинки: черные усики, полубачки, фуражка с красной звездой чуть набок. Мимо проезжали конники, другие выпрягали обозных лошадей, собирали трофеи. Кто-то тревожно бросил: - Уходить надо! Казаки наскочут! - Без приказа уходить? строго прикрикнул Костя. За постройками хутора в поле с севера и впрямь появились всадники над ними с несильным хлопком возникло маленькое облачко, за ним еще, еще, еще Батарея красных выдвинулась от станицы Нежинской и метко покидывала шрапнель. Подался в атаку пехотный полк. Казакам стало не до нападения на захвативших обоз. Командир кавполка приказал выставить в поле заслон, остальным поить и кормить лошадей. Пунадин и Неделяев въехали в один из дворов, соскочили с седел, подвели коней к колоде с водой. Рядом спешился конник, в которого давеча едва не всадил пику ездовой. Маркел услышал: - Ты не курящий? И я тоже. А то угостил бы тебя самосадом! Кавалерист, выглядевший постарше Пунадина, дружелюбно посмеивался, затем сказал уже деловито-серьезно: - Вовремя ты его рубанул! Он был секретарь партийной ячейки эскадрона и предложил Маркелу: - Давай вступай в партию! Вот и Пунадин тут, знает тебя досконально. - Само собой! Я поручаюсь! одобрил Костя. Маркела щекотнула радость. - Вступаю! ответил секретарю, выдохнул растроганно: Крепче моей клятвы нет! 35 Еще в первые дни совместной службы Пунадин рассказал Маркелу, как вступил в партию. Душевно он стал большевиком на германском фронте, поведал Костя, потому что сколько можно сжиматься на дне окопа, слушать, как летит фырчащий фугас и ждать от близкого разрыва тебя чуть не выкинет наружу, а после рядом упадут части человеческого тела Большевики требовали этот пир смерти прекратить. - Офицеров, которые мешали, мы стали решать! Костя многозначительно опустил веки. Солдаты начали "сниматься с фронта", снялся и Костя, вернулся домой в город Симбирск. - Война выпила все силы, выскоблила нутро, и я не смог записаться в Красную гвардию, объяснил он Маркелу с проникновенной печалью, и его лицо красавца-сердцееда исказила гримаса горечи. Родное гнездо его представляло собой полуподвал двухэтажного дома, в трех комнатах жили отец, мать, холостяк Костя и две его младших сестры. - Тесно не было, но окошки вровень с землей выходили на конюшню, и перед ними непременно конский навоз пахнет. Домом владел богатый купец, который имел лавки по всему городу и держал лошадей для развоза товаров, для поездок в деревни по торговым делам. Отец Кости, шорник, работал на купца, и сам Костя "мальчишкой стал трудиться при конюхах за какой-никакой грош". - А прибыл я с фронта конюшня стоит пустая. Купец мне кланяется, руку протягивает. Я думаю: та-а-ак Хожу на митинги и слышу про такие улучшения для бедноты, что не верю. Но тут купца выгнали из дома, и нам дали три богатых комнаты на втором этаже, и платить за них не надо. Вот тогда я проник в правду революции. Новый интерес, работа мыслям Вступил в партию и пошел в красные бойцы. Пунадин вспомнил об этом, уважительно беседуя с Неделяевым, новоиспеченным членом Российской коммунистической партии (большевиков), два дня спустя после налета на обоз белых. Наступавшая тогда красная пехота не выдержала встречного удара казаков они атаковали в пешем строю и вернулась на исходные позиции у Нежинской. Туда, в станицу, окольным путем подался и кавалерийский полк. Две ночи Пунадин и Неделяев спали в избах, а третью встретили в поле у костра: полк был направлен по правому берегу Урала на юг от Оренбурга. Костя, Маркел и несколько их сослуживцев, вскипятив в котелках чай, пили его с сахаром, захваченным в казачьем обозе. - Уже почти год я в партии, сказал Пунадин, дело важное, но трудное. Так и гляди, чтобы не осрамить имя коммуниста. Разгуляться с размахом не-ет, не думай. А раньше я в иные разы гулял. Сидевший по другую сторону костра кавалерист с язвочкой в уголке рта, которую он, отпивая чай из кружки, доставал языком, проговорил: - А я не могу, чтобы не гульнуть. И тогда уж пью, пью а надо еще. И никто меня не окоротит. Лицо его сменило виноватое выражение на самодовольное. Потому не вступаю в партию, произнес он тоном как бы жалобы на ранение. Маркел долил себе в кружку чая из котелка, сказал веско: - А моей голове не нужен хмель! - Потому что у тебя мечты и мысли! сказал Пунадин с видом несомненно знающего то, о чем говорит. У нас с тобой идея мирового господства. - Господство! подхватил кавалерист с болячкой в уголке рта, тронул ее языком. Я когда ехал с германской войны, в Самаре на станции помог шлепнуть офицеров. Отвели их за рельсы, за запасной путь: четверо их было. Раздеты уже до белья, а стояли никольские морозы. Солдат, заводила, шея толстая, как у тебя, рассказчик улыбнулся Маркелу, говорит офицерам, чтоб сняли подштанники. У самого в руке кольт. Офицер ему: "Это скотство!" А солдат: "Господство, ага, ваше было, а теперь оно будет без подштанников!" кавалерист рассмеялся воспоминанию. - Офицер снял? спросил Пунадин. - Не-е, руками вцепился! Солдат его из кольта в живот, чтоб для чувства. И каждого в живот. А потом по второму разу. - Эх, вы! Костя пренебрежительно усмехнулся. Убить ерунда, когда они у вас в руках. А заставить их, чтоб подштанники сняли, вы не смогли. Рассказчик, оправдываясь, бормотнул: - Да мне оно не я затеял. Маркел подумал о нем: услышал слова "идея мирового господства" и вспомнил подштанники убиваемого офицера, доволен, что к месту рассказал. Вот умишка! Насколько же он, Маркел Неделяев со всем тем, что он понимает и мысленно видит, отличается от этого парня и остальных таких же! а их ведь не полк, не дивизия, не армия. Их больше! Они всюду. Если им передать сказанное Москаниным "Верить в овладение великими силами, мысленно видеть их действие значит видеть маяк" что они смогут понять, сколько им ни толкуй? Пунадин поумнее. Наврал, будто давно сам сообразил о всемирно страшном оружии. А почему наврал? "Потому что скумекал, какие высшие идеи услышал от меня, почуял, к чему они приведут", сказал себе, упиваясь гордостью, Маркел. И было хорошо оттого, что Пунадин знает ему цену ну, хотя бы десятую долю цены, однако же обижало, что другие не ведают, кто он таков. В полку немало владеющих оружием лучше, чем он, и даже гораздо лучше, немало более сильных, ловких, сноровистых. И никому невдомек, что зато он, по своему сознанию, может быть, единственный солдат будущего. Таким неведомо-особым солдатом, таящим в себе свое заветное, он жил общей походной жизнью, в то время как полк вновь переправился на левый берег Урала, занял поселок Меновой Двор, а два дня спустя, под вечер, втягивался в большую деревню Карачи. Неделяев, глядя вперед на галопом уносящихся из деревни казаков, проезжал мимо сарая, крытого соломой, и вдруг краем глаза заметил за его углом всадника тот целился из винтовки. Пуля свистнула чуток раньше хлобыстнувшего выстрела едва не задела левое ухо Маркела. Он с опозданием пригнулся к шее коня. Стрельнувший казак повернул за сарай, умчался задворками. Из-под фуражки потек пот, от него защипало в глазах, грудь изнеможенно потянула в себя воздух. "Оберегло", беззвучно шепнул Маркел, в неком трепете прячась от мысли о том, что именно оберегло его: было страшно, что оно отвратится, если начать вникать. После коротких стычек с белыми полк занял станцию Донгузскую, где в изобилии достались трофеи: новенькая амуниция, множество подков и плоских гвоздей для них ухналей, походная кузница, а также запас пшеничной муки, копченого мяса. Душным, с тучами на горизонте, днем кавполк выступил из Донгузской далее на юг в настроении, которое навеяли трофеи: враг не в силах биться и бежит. Ехали шагом, оставляя слева в полутора верстах деревню, которую должны были занять батальон стрелков, кативших на подводах со станции, и другие подразделения с двумя пушками. Однако стрелки запоздали, они еще только приближались к деревне, мимо которой уже проехали далеко вперед кавалеристы, и вдруг из нее, где, по словам разведчиков, час назад никого не было, вынеслись казачьи сотни. Отрезав кавполк от Донгузской, казаки, забирая вправо, помчались по ходу полка, стремясь охватить его. От деревни на рысях стали приближаться две двуколки с пулеметами и шеренга конников. Конница белых показалась и перед полком, накатывая из-за всхолмка с ветряной мельницей. Командир приказал: крутой разворот назад и на прорыв в Донгузскую. Полк потерял построение, обращаясь во вспугнутый табун, всадник наталкивался на всадника, ржали, всхрапывали поднимаемые на дыбы лошади, удила раздирали углы их ртов, земля и воздух сотрясались от топота копыт, в который встревали людские крики, и властно, ничем не заглушаемые, постукивали выстрелы. Казачья лава, охватившая с одной стороны полк, сминающе нахлынула, пошла свирепая рубка, слышались лязг стали о сталь, хряск стали о кость и глухие удары клинков о человеческую плоть. Сраженные падали с седел под копыта, полк, будто табун в неистовом смятении, устремился во весь опор туда, откуда недавно выступил в сознании силы и удачи, на станцию Донгузскую. Пунадин и Маркел мчались за плотной кучкой самых отчаянных, те вломились в казачий заслон и, потеряв каждого третьего, прорвались. Пунадин, а за ним Неделяев влетели на вытянувших шеи конях в открывшийся просвет, справа на Маркела скакал казак, занося шашку, с поразительной резкостью выявилось его усатое худое, с втянутыми щеками, лицо, колющие глаза примеряли удар клинка к нему, Маркелу. Ужас исторгся из нутра сдавленно-тихим вскриком, рука с шашкой сама собой исполнила то, чему учили, парировала удар противника; казачий клинок со взвизгом соприкоснулся с клинком Маркела, которого стелящийся в галопе конь проносил мимо, через мгновение казак оказался позади. "Оберегло", радость ошеломляюще тронула сердце, но оно тут же сжалось в страхе, что оберегшее возьмет и покинет. Кавалеристы осатанело топочущим потоком уходили в прорыв еще недолгое время казаки с двух сторон ринулись в поток и отсекли не успевших вырваться. От полка уцелела половина. Станцию белые не атаковали, красные спешно набивались в теплушки, эшелонами отбывали в Оренбург. 36 Кавполк в Оренбурге принимал пополнения, кормили сытно. Маркела от копящейся силы затомил зуд, взгляд прилипал к санитарке обычно равнодушно-замкнутого вида, которая, шепнул товарищу Пунадин, "вдруг враз вспыхнет да как станет просеивать!" То же о ней могли сказать другие кавалеристы. Отдала она должное и претензии Неделяева на любовь, каковой предавались на чердаке казармы, в кустах около нее, в сарае для фуража. Знойное стояло лето, приятней приятного лежалось на сене. Но явился приказ, и кавполк вместе с другими частями по временно наведенному мосту перешел Урал, ворвался в накануне оставленную станицу Нежинскую. Была ночь с 13 на 14 августа 1919 года начало решающего наступления красных. Полк, в несколько переходов без боя дойдя до деревни Крючевки, день за днем двигался вдоль речки Бурты по неубранным полям. Высокие густые колосья полны перезревающего зерна. Солнце, облака, за которые оно не прячется, и хоть бы где одна дождевая тучка. В устоявшуюся жару приближались к завидневшемуся вдали селу. Кавалеристы нагоняли идущий цепью левее их стрелковый полк, им было приказано спешиться, отдать лошадей коноводам и, растянувшись в цепь, сомкнуться с правым флангом полка. От села надвигался широко раскинувшийся ряд фигурок. Маркел, стоя с винтовкой в колосьях выше пояса, всматривался в наступающих. Позади него завели пальбу свои трехдюймовки: снаряды проносились с легким сипением высоко над головой, шрапнель рвалась над далекими фигурками, сея белые клубочки. С той стороны прилетел ответ: шрапнель рванула в воздухе слева, перед цепью стрелков, потом почти над нею. Маркел лежал на подмятых колосьях, ежась вспотевшим от жары телом, которое сейчас пронизывал противный холодок. Разрывы поспешали друг за другом, доставаясь стрелкам. По команде пришлось подняться, идти вперед, пшеницу сменил просо, чьи стебли вымахали выше нее, Маркел до середины груди утопал в их море, тугие, они сопротивлялись шагу, требуя усилий. Пушки смолкли, но стали посвистывать пули: до вражеской цепи было уже меньше версты, белые, приостанавливаясь, стреляли "давили на нервы". Неделяев держался за убеждение, что "войну надо пройти как положено", раз уж нет никого, кто уберег бы его от риска, найдя ему место в тылу. И теперь в знобкой дрожи он стискивал зубы как еще мог он бороться со страхом? Справа от него шел парень из пополнения, крепыш; неотрывно глядя в сторону противника, он упер приклад в плечо, пальнул. - Может, задел кого! сказал притворно непринужденно. Маркел с удовлетворением отметил в его голосе страх. - Рукопашная будет? спросил парень. - Будет, если надо! сказал Неделяев грубо. Прошли шагов тридцать, Маркел выстрелил два раза, говорливый солдат три. У него вдруг вырвалось: - Кажись, стали отходить! Пули все так же посвистывали, Неделяев, пригибаясь, скользил взглядом по цепи белых и уловил справа тихий звук глуховатого удара, правая сторона лица ощутила брызнувшие на него капельки Маркел невольно зажмурился. А когда открыл глаза, в первый миг не заметил солдата, лишь затем увидел тот лежит, почти скрытый колосьями. Шедший правее него Пунадин выдохнул: - В голову! Белые в самом деле отходили, цепи стрелков двинулись за ними, а кавалеристам было приказано сесть на лошадей и встать в поле прикрытием, чтобы стрелков не обошла с фланга вражеская конница. Она не появилась, белые оставили село; кавполк вошел в него, когда там уже хозяйничала пехота. Проезжавшего по улице Маркела окликнул со двора солдат, выбежал в распахнутые ворота: - Оба мы живые, а могло быть хужее! отметил он факт, растягивая обожженное солнцем лицо в улыбке, протянул руку. Маркел, нехотя склоняясь с седла, пожал ее. Солдат был житель Саврухи, звали его Николай Ещеркин, его мобилизовали вместе с Неделяевым. Николай рассказал, что с конца зимы служит в стрелковом полку, не так давно заболел тифом, отпускали на поправку в Савруху, пошла вторая неделя, как вернулся в полк. Маркел выслушал без дружелюбия, молча, и солдат спросил: - Тебе вести из дома были? Или сам там был? - Не был, и вестей не было. - Так ты про Марию не знаешь? удивленно и обрадованно воскликнул Ещеркин. Довольный тем, какую сообщает новость, он рассказал, что Мария "ушла женой" к вдовцу, и тому в приданое достались лошадь, подводы, весь инвентарь, все пригодное для хозяйства. - Вернешься домой, и пусто! Чего уж хужее, заключил Николай, с интересом следя за лицом Маркела. - Радуешься? мрачно сказал тот. Ну, радуйся. Тронул лошадь, поехал прочь. Ещеркин, глядя ему вслед, прошептал: - Был ты говно, а стал еще хужее. Маркел думал дожить бы до конца войны целым, а там уж он свою жизнь устроит. Самоуверенный, всегда серьезный, на постоях в казацких избах он требовал у хозяев к поданной еде топленые сливки; когда говорили, что нет их, не верил, грозил "проверить". Некоторые хозяйки с ним заигрывали, к иной он снисходил, а той, к которой не тянуло, выговаривал: - Замечай разницу между коммунистом и распутником! Да и не с твоим видом предлагаться. Все чаще попадались хозяйки, ругавшие войну, мобилизацию, они осторожно спрашивали, что будет казакам, которые сдадутся в плен. Маркел, в чью память репьем влипло словцо Николая Ещеркина, отвечал: - Если не сдадутся, им будет хужее. Казаки избегали боя, кавполк, идя на восток, все более поворачивал к югу, местность стала холмистой, ехали то в гору, то под гору. Предполагалось, что здесь дутовцы могут поднести угощение, и разведка все время нащупывала их части. На подходе к хутору Родниковскому полк скатывался с холма в низину, впереди округло поднимался другой холм с него навстречу поскакали разведчики: идет конница Дутова. Командир приказал отойти назад, спешиться, коноводы увели лошадей за бугор, а солдаты залегли на нем, скрывшись в буйно разросшихся пырее и полыни. Противоположный холм покрылся казаками, которые разом встали, лишь всадников двадцать направились в низину: высланный на разведку разъезд. Проехав по низине резвой рысью, всадники перевели лошадей на тихую рысь, пустили их вверх по покатому склону. Залегшие на бугре красные прицеливались; когда передние верховые оказались шагах в сорока, кто-то, не дождавшись команды, стрельнул, тогда тут же выстрелил и Маркел, выбравший казака, которому целил в грудь. Тот склонился на шею лошади и цепляясь рукой за гриву, опрокинулся в траву. Разъезд под огнем винтовок понесся в обратную сторону, оставив трех бившихся на земле лошадей и нескольких лежащих казаков. Все те, что стояли на холме, соскочили с коней, легли и принялись расходовать обойму за обоймой, наводя мушки на вершину холма, откуда стреляли, прячась в зарослях, красные. Вскоре к ним подтянулась пехота, белые отступили. Маркел подошел к казаку, которого "снял с седла". Тот лежал на примятой траве навзничь, одна рука была согнута в локте и откинута к голове, другая вытянулась в сторону, открытые глаза остекленели, на груди подсохла пропитавшая мундир кровь, темное пятно уходило под левую подмышку. Маркел взял его винтовку и шашку сапоги, остальное оставил товарищам. Приходилось поторапливаться: было приказано преследовать белых. Они решили защищать хутор Родниковский, выставили на околице пулеметы, дали нескольким трехдюймовкам раскалить стволы. Однако у красных было больше и пушек и войск, оборонявшимся грозил обход с двух сторон, и на другой день они ушли из хутора. По-прежнему жаркой сухой погодой начался сентябрь, наступление брало все больший размах, красные вступили в Актюбинск, войска Дутова уходили в степную даль. Неподалеку от Актюбинска в деревне, где сдалось в плен около полуста казаков, Пунадину и Неделяеву выпало попрощаться друг с другом. Пунадина назначили командиром эскадрона в другой полк, а Неделяева направили в Оренбург на кавалерийские курсы. После прощально-неспешного плотного обеда два друга вышли из избы, оседлали коней, Костя скрутил козью ножку. Маркел, помнивший, что Лев Павлович Москанин был некурящим, следовал его примеру. Он подождал, когда Пунадин выкурит самокрутку, улыбчиво и многословно желая товарищу всяческих удач, поблагодарил, подтянулся и сосредоточился на мысли, каковую и высказал: - Гляди на маяк! Улыбка соскользнула с лица красавчика Кости, он глубокомысленно кивнул, произнес со значением: - И ты гляди и увидь! 37 Около года спустя, в июльское пекло, Неделяеву в рядах курсантов довелось свести знакомство с Армией Правды, а позднее встретиться с Андреем Кережковым под молодым осенним дубом, после чего все так закрутилось, что пришлось вернуться в родную Савруху. И первое, что Неделяев сделал здесь, арестовал того, с кем мальчишкой и позднее хлебал щи, проливал пот, поначалу помогая парню в работе, а потом трудясь наравне с ним. Считал ли Маркел в то время другом Илью Обреева, от которого узнал немало и полезного и занятного?.. Так или иначе, облачным, с легким морозцем, днем начала зимы 1920 года, когда снег белел еще лишь местами, из Саврухи к железнодорожной станции, где располагалась ЧК, катила подвода, в которой полулежал в тулупе, надетом поверх шинели, Неделяев, держа руку на положенной рядом винтовке. На передке сидел, правил лошадью Илья Обреев, сказавший: - Маркел! С охотой меня на смерть везешь? На что услышал ответ: - А ты правильно сказал: вроде ты меня везешь, а везу-то тебя я! Показалась насыпь железной дороги, по ней шел товарный состав, паровоз выбрасывал дым к серому небу. Запряжка повернула влево вдоль насыпи, въехала в поселок при станции, миновала водонапорную башню и встала у приземистого кирпичного здания вокзала, в котором ЧК занимала буфетный зал и несколько комнат. Курившие у входа в вокзал красноармейцы смотрели на подъехавших. Неделяев в тулупе неуклюже вылез из подводы, взял свою казачью, без штыка, винтовку, приказал Обрееву: - Иди вперед! Солдаты посторонились, один спросил Неделяева: - В чеку? - Проводи, товарищ, сказал солдату Маркел. Прошли через зал ожидания, где плавали клубы дыма от козьих ножек, на скамьях сидели и лежали красноармейцы, а на полу на узлах располагался штатский люд; красноармеец постучал в дверь буфетного зала, вошел туда, через минуту позвал: - Заходите! Здесь было тепло от топящейся печи, из кухни доносило запах мясного варева. За несколькими столами сидели люди кто в военном, кто в штатском, другие столы были свободны. Выделялся человек, что сидел один за столом посреди зала: одет он был простым солдатом, но лицом, обрамленным небрежно подстриженной бородкой, был непрост: на нем застыла жесткая требовательность. Посмотрев на Обреева и Неделяева, он, казалось, не собирался тратить слова. Маркел, левой рукой держа винтовку за шейку приклада, правой достал из-под тулупа документ, что он назначенный в Саврухинскую волость милиционер, подошел к сидящему, положил бумагу на стол. Чекист прочитал ее, по-прежнему молча поднял на Неделяева холодно-спокойные глаза. Тот кивнул на Обреева: - Скрывается от мобилизации в армию, этой ночью пробрался в сельсовет Саврухи, с ножом. Я там ночевал и обезоружил его. Маркел запустил руку под тулуп, извлек нож Обреева, положил на стол. Илья с жаром воззвал к чекисту: - Я не знал, что он там ночует! Я не собирался его зарезать! Человек с подстриженной бородкой впервые прервал молчание: - А я думал, ты скажешь, что собирался. За ближним столом чуток хохотнули. Илья сорвал малахай, выговорил: - Не верите но откуда я знал, что он там будет? Неделяев обратился к чекисту: - В Саврухе и в окрестностях промышляет банда Шуряя. Они скрываются, он скрывается конечно, друг друга знают. - Не знаю я их! сминая в руках малахай, измученно вскричал Илья. Чекист стал говорить ему: - Ты дезертир, это раз. Чем живешь? Конечно, воровством или грабиловкой, не птицы же тебя кормят. Это два. Но полагается тебе всего одна пулька. По лицу Обреева покатились крупные капли пота, вмиг стали мокрыми волосы. Чекист позвал: - Семин! От одного из столов подошел малый в перетянутой ремнем куртке шинельного сукна, к ремню пристегнута кобура. - Отведи его на отдых, сказал ему человек с бородкой, указывая взглядом на бледного, как сама смерть, Илью. - Есть, товарищ Рябов! произнес малый, вынул из кобуры пистолет. Полушубок снять с него? - Снимем перед исполнением приговора, отчетливо проговорил Рябов. Семин направил пистолет на Обреева: - Двигай ногами, пока ходят! Тот, опустив голову, медленно пошел к двери, Неделяев сказал ему в спину с ядом в голосе: - Молодец! Покажи верность банде отдай за нее жизнь! Илья повернулся, прижал малахай к груди, воззвал: - Я в жизни никого не ограбил! Семин, сжимая в одной руке пистолет, другой рукой с силой толкнул арестованного к двери, оба вышли. Рябов возвратил Неделяеву его документ, распорядился: - Раздевайся, товарищ. Одежу сложи вон туда, указал на пустой столик в углу зала, добавил: винтовку там оставь. Маркел, освободившись от тулупа и шинели, оправив на себе китель и пригладив ладонями волосы, вернулся к столу Рябова. Тот, кивнув на стул, сухо сказал: - Садись, зарядишься с дороги, повел взглядом по залу, окликнул: Валентина, надо накормить! Сидевшая за столом в некотором отдалении молодая женщина в гимнастерке, в шерстяной юбке, в хромовых сапогах, куря папиросу, вышла на кухню. Табачные фабрики простаивали, но из взятых под контроль складов папиросы распространялись по стране, весьма многих минуя и немногих балуя. Женщина вернулась из кухни, следом появился старичок в фартуке, видимо, служивший в буфете еще при царе, он нес на подносе полированного, с росписью, железа дымящийся котелок, тарелку, ложку, ломоть хлеба. В котелке оказался густой картофельный суп с солониной. Маркел без слов принялся есть. Рябов сказал: - Он не отрицал, что пробрался в сельсовет. Знал или нет, что ты там? - Нет. А нож с собой всегда носит. По ночам сельсовет пуст, он там ночует, объяснил Неделяев, неохотно оторвавшись от еды. - Порядки у вас, презрительно произнес Рябов. - Я только вчера прибыл в Савруху и уже делаю мое дело. Порядок я установлю! самоуверенно заявил Маркел. В глазах человека с небрежно подстриженной бородкой скользнул насмешливый интерес, слова он приберег, и Маркел вновь заработал ложкой. Тем временем Семин отвел Обреева в сарай, построенный из старых шпал, там был навален уголь, оставалось чуть-чуть свободного места. Чекист навесил на тяжелую дверь замок, вернулся в буфетный зал со словами: - Мороз припекает, он сразу давай приплясывать для сугрева через дверь слышно! - Он нужен живой и здоровый проследи! приказал Рябов, затем встал, подошел к столу Валентины: Свежий список на обыски готов? Взяв у нее листки бумаги, он обвел взглядом сидевших за столами чекистов, они встали, подошли к нему. Он, оглянувшись на доедавшего суп Маркела, велел Валентине: - Товарищ тебе скажет, и ты запиши фамилию арестованного, в чем обвиняется. Она с бумагой и карандашом подсела к милиционеру, меж тем как Рябов разделил чекистов на группки, назначил старших, которым вручил по листку: - На этот раз начинайте с окраины у свалки! Люди потопали из зала, за ними вышел надевший шинель и папаху Семин. Когда он вновь появился, Маркел, сидя за столом, с которого старичок в фартуке убрал посуду, говорил Валентине то, что уже рассказал ее начальнику об Илье Обрееве. Она занесла рассказ на бумагу, уступила место Рябову. Улыбающийся Семин доложил ему: - Орет из сарая, что все скажет! - Веди, послушаем. Вскоре Обреев, вновь снявший малахай, растрепанный, стоял перед Рябовым и клонясь к нему, сидящему, говорил, так и горя честностью: - Я с бандой не связан, я только грелся иной раз у бабенок, ну, с какими они балуются, бандиты. И от бабенок знаю, где они укрываются. Деревня Милюткино, усадьба старика Кошакова, с ним сын с женой живут Рябов, подкидывая вопросы, уточняя, выяснил в подробностях все нужное для захвата банды. Обреев, усердно исполнивший роль распевшейся птички, взмолился: - Теперь будет мне пощада? - Поедешь с нами, поработаешь для поимки, сухо-деловым тоном произнес чекист. - И тогда зачтете мне? - Ты, главное, старайся, с чуть уловимой усмешкой сказал Рябов. - Он будет стараться! воскликнул Семин с видом внезапно нахлынувшей симпатии к Обрееву, хлопнул его по плечу. Можно дать ему горячего? Рябов кивнул, и Семин повел Илью к одному из столов, дернул за рукав полушубка: - Скидавай! Не заберут у тебя! Чекист привел из кухни старичка с подносом, который, помимо котелка и глубокой тарелки, украшало плоское блюдо. Семин, щеголяя заботливостью, налил Илье тарелку супа до краев, вынул из котелка, подцепив вилкой и поддев ложкой, большой кус вареного сала, поместил на блюдо. Затем пальцем подтолкнул блюдо к Обрееву, студенистое сало дрогнуло, и Семин демонстративно облизнулся, сказал ласково: - Твое! Ешь в свое удовольствие! - А сами почему не едите? спросил, стесненно и благодарно улыбаясь, Обреев. - Мы уже отобедали, а ужинать еще не время. Для наших у нас свой порядок, пищу принимаем все вместе, ответил малый, по виду отъевшийся на славу. Обреев, вилкой и ложкой разделив сало на кусочки, принялся за суп, через каждые три ложки подхватывая и отправляя в рот кусочек сала, откусывая хлеб от ломтя. Семин подбоченился, взирая на жадно евшего парня, обернулся к столу, за которым сидели Рябов и Неделяев, подмигнул им. 38 Из станционного поселка на другой день выехали десять конных чекистов и двадцать красноармейцев на подводах. Среди них была та, на которой приехали на станцию Неделяев и Обреев. Сейчас, помимо них, в телеге расположился солдат, еще один правил лошадью. Деревня Милюткино, в четырех верстах от Саврухи, вытянулась улицей, обрывающейся у начала узкого оврага, который чем дальше, тем становится шире. За час до сумерек отряд был вблизи деревни. У дороги в зимней нагой рощице стояли три привязанные к деревьям лошади; оттуда навстречу отряду побежал человек в драном треухе, в заплатанном ватнике. Отделившийся от группы верховых Рябов на косматом приземистом жеребчике подскакал к человеку. Тот доложил: - Сполняют дело! Скоро должны прибечь на мельницу! К деревне были посланы с переодетым чекистом два подростка пятнадцати и четырнадцати лет. В то время как чекист остался с лошадьми, они, по виду бродяжки, пошли в Милюткино в интересе к жилищу старика Кошакова о том, где оно и как выглядит, о соседних дворах подробно рассказал Илья Обреев. ЧК нередко приручала беспризорников, весьма годившихся для слежки. Двое ныне отправленных на разведку уже нажили кое-какой опыт. К водяной мельнице, где они, придя из деревни, должны были застать отряд, подступал ельник, из-за которого не был виден со стороны двор мельника. Рябов въехал сюда первым, из дома показался встревоженный хозяин. Чекист сказал ему, указывая рукой на мельницу и надворные постройки: - Все, кто тут есть, должны собраться в доме и быть там до моего распоряжения! Если хоть кто, хоть ребенок, попытается отсюда ускользнуть, не плачьте! Приехавшие деловито, без шума, заняли двор, отправились в сарай и принесли лошадям сена, не распрягая и на расседлывая их. Тусклый день растворялся в потемках. Вскоре за елями тишину полоснул свист за ворота выскочил Семин, свистнул в ответ. Перед ним как из-под земли выросли два малолетка в лохмотьях, в опорках и были мигом проведены к Рябову, который прохаживался меж подводами. - В избе мужики. Двое выходили поссать, потом еще один, подросток постарше сказал с той значительностью в голосе, с какой говорят о необычайно важном, таинственном и опасном. Второй добавил: - В стойле лошадям тесно. Мне так и слышалось! - И что ты расслышал? с сомнением сказал Рябов. - Сами увидите, что там не одна и не две лошади, а больше. У меня ухо вострое! напористо заявил подросток. Мы зря, что ли, были у соседей во дворах и к старику заходили во двор! Подбоченившийся Семин спросил с горловым смешком: - Кто-нибудь вам что-нибудь дал? - Никто ничего! Старик сказал сами ремни варим и сосем! ответил лазутчик, а другой, что постарше, вставил: А у самого к бороде крошки прилипли. Давеча Илья Обреев сообщил: люди Шуряя не приводят всех своих лошадей к Кошакову, некоторых оставляют на попечение живущих в Милюткино подружек. Сказал Обреев и об отсутствии у Кошакова собаки. В нынешнюю голодуху собак в деревне поели, и заведи старик одну это всем мозолило бы глаза. Илья рассказал, как выгодно для бандитов расположен двор Кошакова. Заднее окно избы смотрит в огород, замкнутый забором, под забором прорыта канава, что ведет в горловину оврага. Грянь тревога шайке бы только промызнуть в овраг! а уж там поди поймай. Поэтому теперь по обдуманному плану пять чекистов верхом и двенадцать красноармейцев на подводах отправились кружной дорогой к дальнему концу оврага. Им предстояло пешим ходом спуститься в него и устроить засаду на бандитов, которые нырнут в горловину. Рябов с другой группой чекистов и красноармейцев, взяв с собой Неделяева и Обреева, въехал в Милюткино, как только легла темнота. С Рябовым были и оба подростка. Жители в избах, за неимением керосина и свечей, сидели при лучинах. Деревня замерла, голодная, нищая, запуганная. Над ней за негустым облаком светлела блеклым пятном луна. Земля, кое-где прибеленная снегом, окаменела от мороза. Рябов ехал на жеребчике шагом, подросток постарше, забежав вперед, обернулся: - А отсюда крадком! Лошади и телеги были оставлены, шагов двести до двора Кошакова группа шла молча, осторожно ступая. Когда стали перелезать через забор, с другого конца улицы долетели женские голоса, в темноте различились фигуры. Обреев прошептал: - Это девки идут в гости на ночевку. Те разглядели людей у забора, прянули назад, топоток быстро затих. - Ни одна не взвизгнула умные! насмешливо сказал Семин, тихо, со вкусом, матернулся. Чекисты и солдаты во дворе прилегли наземь, навели винтовки на дверь избы. Рябов, у которого был маузер, примкнул кобуру-приклад к рукояти пистолета. Безоружный Илья Обреев приник к земле подле Неделяева. Кругом опять затосковала стылая тишина. Один из чекистов подбежал к окну избы, закрытому ставнем, постучал в него рукояткой нагана и, когда окно за ставнем приоткрылось, позвал: - Дед Ипатыч, впусти гостя! В ответ послышалось настороженное: - Кто такой? - А то не признал? В избе, видимо, перешептывались; раздалось: - Не знаю таких, кто по ночам бродит. Чекист прижался к стене избы сбоку от окна, произнес громко и резко: - Чека! Откройте дверь и выходите! В избе ворохнулся шум, сплелись приглушенные голоса, пошла суета. Чекист крикнул: - Повторять не буду! Рябов сказал своим, лежащим справа и слева от него: - Залп по счету три! и стал считать. Воздух разорвали слившиеся выстрелы одиннадцати винтовок и маузера дверь избы тряхнуло, все пули пробили ее насквозь. - Беглым! приказал Рябов и вновь нажал на спуск пистолета. Неделяев, как и остальные, истратил обойму своей винтовки, одним из первых кинулся к избе: дверь, превращенную в решето, разбили прикладами, вломились в сени, принялись палить во внутреннюю дверь, вышибли ее и из сеней, полных пороховой гари, ворвались в кухню. В свете керосиновой лампы на полу лежал на спине человек в пиджаке, из пулевой раны над ухом струилась кровь, из носа выступила слизь, а глаза были обращены в разные стороны, что невозможно у живого. Маркел, пораженный, невольно склонился над трупом, услышал изумленный возглас Семина: - Как буркалы развело! Голос Ильи Обреева отразил чистосердечное усердие: - Это Шуряй. По обе стороны убитого лежали наганы, выпавшие из рук; человек собирался пострелять в чекистов, но встретил пулю, пробившую дверь. К стене жался высокий старик с длинной темной бородой, глядел яростно. На лавке, ежась, клоня голову, сидела женщина в черном платке, лица не было видно. Илья Обреев указал на старика: - Хозяин Спиридон Кошаков, кивнул на женщину: Жена его сына. От печи накатывал жар, на столе лоснилась жирком свежесваренная задняя половина бараньей туши. Рябов, Семин, Маркел и другие ринулись из кухни в комнату, ее освещала, свисая на цепи с потолка, керосиновая лампа, на столе стояли три бутылки зеленого стекла, видимо, с самогонкой, стаканы, тарелки, миски с солеными огурцами и капустой, лежал хлеб и, не случись нежданного, вот-вот оказалась бы тут половина барана. Одна из табуреток возле стола была опрокинута. С пола медленно поднялся бородатый мужчина лет пятидесяти. К нему шагнул Семин: - Руки подыми! и стволом винтовки ткнул под вздох. Лицо человека передернула гримаса боли, он нехотя поднял руки. Обреев сказал о нем: - Сын хозяина. Была распахнута дверь в другую комнату, маленькую, неосвещенную. Там зияло открытое настежь окно. Чекисты, Маркел подбежали к нему. Выглянувшая из-за облака луна озаряла черную с сединой изморози землю огорода, глухой забор. - Вон под забором канава, по ней пронырнули в овраг, тоном найденной разгадки сказал Обреев о том, что уже и так было понятно. Стояли у окна, прислушивались и грянула в некотором отдалении спешка выстрелов, они звучали глуховато: стреляли в овраге. Когда стихло, Семин победно хохотнул: - Ха-ха, готово! - Посмотрим, сухо заметил Рябов. Вернулись в кухню, где на полу застывал труп Шуряя. На плите бурлил огромный котел, дразня несравненно соблазнительным запахом варящейся убоинки. Под присмотром чекиста и солдат у стены в ряд стояли старик, его сын и жена сына в черном платке до бровей. Семин, уперев винтовку прикладом в пол, в наслаждении злорадства произнес: - Попировали? он посмотрел на половину бараньей туши на столе: это, значит, для начала. А потом всю ночь с гостями-сучонками нажираться до отвала! он повернул голову к котлу, втягивая дрожащими ноздрями испускаемый им аромат. Обводя взглядом кухню, глядя в комнату, добавил: И керосина не жалеют, в двух лампах пламя пустили во всю ширь! Рябов сплюнул, сказал с гадливостью: - У кого-то голодного последнюю овцу забрали. - У вас учимся, невозмутимо сказал старик Кошаков. Семин мгновенно подхватил обеими руками винтовку, с силой двинул стволом ему в печень. Старик охнул, подломился почти до пола, морщась от боли, прижимая руки к подреберью, но затем, прикусив губу, выпрямился. 39 В окно избы выскочили и, пронырнув под забором, бросились в горловину оврага шестеро людей убитого Шуряя. Задевая голые ветки торчащего из склонов кустарника, то съезжая на заду, то катясь, то вскакивая на ноги, они достигли дна. Овраг здесь был особенно узок. В него заглядывала луна, и в ее свете беглецы увидели невдалеке перед собой людей, которые целились в них с колена из винтовок. Веселящийся злой голос выхлестнул: - Стой!!! Деваться беглецам, зажатым меж крутых склонов, было некуда. Они не поторопились вскинуть руки, и перед ними остро блеснули огоньки. Бандит, который оказался впереди всех, был прошит четырьмя пулями и упал навзничь без звука, второй, дернувшись, вскрикнул, пораженный в пах, ударился оземь лицом. Другие распластались на земле, двое из них, прячась за лежащими впереди, несколько раз пальнули из револьверов одна из пуль угодила в плечо красноармейцу. Плотный огонь винтовок крыл приникших к ровному, без бугорка, дну оврага, надсадно вскрикивал раненный бандит, другие кричали: - Сдаюсь! Стрельба прекратилась, чекист, который командовал группой, приказал уцелевшим бандитам: - Встать с поднятыми руками! Поднялся один, не задетый пулями, второй вставший вскинул только на миг, мучительно замычав, простреленную руку, и она повисла плетью. Другие, раненные тяжелее, возились на земле, силясь подняться, охали, стонали. Их добили. Трупы выволокли из оврага, взвалили на телеги, на одну посадили двух бандитов, наскоро перевязав раненому руку, чтобы не истек кровью до времени, и отправились в деревню к избе Кошакова. А там уже были допрошены старик, его сын и сноха. Теперь Рябов и его помощники повели допрос двух захваченных беглецов. К уже записанным именам прибавились другие, и на рассвете в Милюткино взяли нескольких девушек, друживших с Шуряем и его людьми, из двух изб увели хозяев, которые, как Кошаков, давали шайке приют и были наводчиками. Еще за двумя такими же поехал в Савруху Неделяев с чекистом и с шестью солдатами, и к ночи арестованных привезли на железнодорожную станцию в ЧК, после допроса отвели в комнату вокзала, превращенную в камеру, где сидели взятые прежде. Всех, не исключая женщин, было решено расстрелять на другой день. Обреев, как и Неделяев, ночью спал в буфетном зале вокзала, где дежурили несколько чекистов. Утром Маркел подошел к появившемуся в зале Рябову и тихо спросил, покосившись на Обреева, который сидел шагах в десяти на полу на расстеленном полушубке: - С ним что хотите делать? - А ты хочешь за него поручиться? проговорил чекист. Маркелу послышалась в его голосе ирония, лицо же Рябова, обрамленное небрежно подстриженной бородкой, хранило всегдашнее жесткое выражение. Неделяев молчал, силясь понять непростого человека. Тот сказал: - Помог он нам хорошо, лучше некуда. В деле был с нами. И некрасиво было бы его в камеру со всеми сажать. - Помогал, потому что жить охота, пробормотал Маркел. - Никто на допросе не сказал, что он участвовал с бандой. Если бы что-то сделал, уж обязательно бы сказали. Только девки признались, что он с каждой блядовал и от них знает про банду, рассудительно произнес Рябов. - Он от мобилизации уклонялся, он не жил как положено, со злым упрямством выговорил Неделяев. - Хотел он тебя зарезать? глядя в сторону, обронил вопрос чекист. - Нет. Его ошарашило, что я оказался в сельсовете. Да и не за что ему меня резать, объяснял Маркел, понизив голос до шепота. Вы не думайте, что у меня к нему мщение. Мне самому он ничего плохого не делал. Но он замолк и затем тихо и значительно произнес слова Москанина: к нему нужна мера целесообразности. Рябов впился взглядом в парня, от которого не ожидал подобного выражения, и мгновенно отвернулся, чтобы скрыть удивление. - Ты его и спишешь. Я скажу Семину, кинул как бы мимоходом. Неделяев вернулся к Обрееву, который порывисто привстал с расстеленного на полу полушубка. - Что решено обо мне? выдохнул, сронив с лица каплю пота, часто моргая. - Скажут, буркнул Маркел. Подошел Семин, сияя приветливостью, извлек из большого накладного кармана куртки коробку папирос с красочной картинкой: под надписью "Табачная фабрика Я.М.Серебрякова" и словом "Омск" возлежит на ложе с красной подушкой восточная красавица, держа на отлете руку с папиросой, из которой вьется дымок. Семин открыл коробку, протянул Обрееву. - Угощаю от сердца, раздельно выговорил и подпустил смешок с хрипотцой. Обреев, кривясь болезненной улыбкой, взял папиросу, после чего чекист мельком глянул на Маркела, тот буркнул: - Не любитель. - Так ты тайный старовер, шутливо сказал С?мин, вынул из кармана спички, дал прикурить Обрееву и, сам закуривая, поведал: - Тут днями повели мы спекулянта кончать. Чего только у него в тайниках не нашли: сахар, мануфактуру, прочие ценности. Он нам: я последний тайник открою, только дайте мне в последний миг закурить там оно есть. Ну, указал место, а там ящики папирос московской фабрики Бостанжогло, на коробке воздушный шар взлетает, чекист развел руки, словно это помогало представить взлетающий шар. - Прислоняем его к стенке, продолжился рассказ, он говорит, я закурю и улечу воздушным шаром в ясное небо! Ну, а Рябов не дал ему папиросу: нечего из-за тебя новую пачку починать. И стало неизвестно, проговорил, оледенев глазами Семин, улетел он или остался лежать, где его положили. Маркел хмыкнул: - Рябов какой к куреву бережливый. - Да он, как ты, вовсе не курит! весело ответил Семин. Он папиросы бережет Валентине. "А-а, вон оно что!" выразил глазами Неделяев. Чекист отлучился, а, подойдя снова, обратился к двоим: - Идемте принимать пищу! И щеголеватой походкой подался к столу, за которым уже сидел коллега. Другие чекисты сидели за столами рядом. Давешний старичок в фартуке и еще несколько официантов подали всем перловую кашу, конскую колбасу, воблу и чай. Обреев ловил взгляд Семина и его товарища, мялся в тревоге, но Семин так ободряюще улыбнулся, что Илья принялся за еду в чувстве своего человека в компании. 40 Чекисты допили чай, стали выходить из зала, направляясь к комнате, которая служила камерой и имела отдельный выход из здания. За дверью нынче буйствовал буран, и приговоренных выводили на расстрел не всех разом, чтобы не бросились в мятущееся море снежных хлопьев авось кому выпадет счастье скрыться. Возиться, каждому связывая руки, не хотелось, потому решили расстреливать по двое. Происходило это за сараем из старых шпал, где запирали Обреева. Позади сарая простирался двор, который некогда был обнесен глухим забором. Его ломали на дрова, он сохранился частями только справа и слева, и теперь двор отделялся лишь малым расстоянием от начала уходящей в поле улицы с десятком бараков и домишек по одну и другую сторону. Первыми из камеры повели двух девушек, они сперва не шли, падали на пол, крича, и красноармейцы, сжимая в углах ртов дымящиеся цигарки, стали покалывать ослушниц штыками. Израненные девушки, обезумев, кинулись было бежать к месту расстрела, но их заставили идти шагом. Когда солдаты вернулись за двумя следующими, те, видевшие, как обращались с предшественницами, были уже словно не в себе, пошли покорно. Наступила очередь мужиков, которые по приказу разделись до исподнего; первый из них повалился красноармейцам в ноги, заклиная пощадить, его принялись тыкать штыками в лицо, целя в глаза, он зажимал их руками, и ему на дюйм-два впускали штыки под мышки. Человек вскочил, пошел куда приказывали. Второй, шедший с ним под пулю, обложил его матом. Отец и сын Кошаковы, другие пары прошли молча к стене сарая. В это время Неделяев, Обреев и разделивший с ними трапезу чекист, одетые, чтобы сразу же пойти, куда скажут, сидели за столом в буфетном зале вокзала, прислушивались к звукам выстрелов, которые ослабленно доносились сюда. Вбежал в шинели, в папахе, осыпанных снегом, раскрасневшийся Семин, будто лишь теперь вспомнивший о троих: - Какого х вы тут засели? Идемте! Он выкрикнул это так, словно само собой разумелось зачем идти. Чекист, Неделяев, а за ним Обреев поднялись, последовали за ним. Выйдя из вокзала, попали под порывы завывающего ветра, снег несло, казалось, со всех сторон. Догнали неспешно идущую группу, в которой выделялись две фигуры в белом: в нательных рубахах и подштанниках, босые. По бокам и позади шли красноармейцы с винтовками. Группа, а за нею Семин, его коллега, Неделяев и Обреев завернули за сарай. У стены виднелись трупы, их быстро заносило снегом, за его мятущейся завесой не было видно, где кончается стена. Двое приговоренных бандиты, один с простреленной перевязанной рукой, содрогались от холода, сквозь шум ветра слышался хрусткий стук их зубов. Конвоиры прикладами толкнули окоченевших к стене, другие солдаты уже держали винтовки на изготовку и тут же стрельнули двое вмиг упали, вдруг один, с перевязанной рукой, стал приподниматься. Конвоир, только что толкнувший его прикладом, в упор выстрелил ему в грудь; тело вмялось в снег, пошевелилось и замерло. Неделяев вынул из кобуры наган, шагнул к Обрееву, встал перед ним. - Сними полушубок! приказал, отдаваясь злому волнению. Илья, опешив, отшатнулся, крикнул: - Нет! Нет на то твоей власти! Подскочил Семин с криком: - О тебе постановлено! Раздевайся! и с нажимом на "о" повторил: Постановлено! - Ведите к Рябову! Он обещал мне! в отчаянии воззвал Илья. Чекист, который давеча сидел за столом с ним и Неделяевым, сказал: - Рябов знает. Семин добавил: - Ты приговорен! и стал расстегивать на Илье полушубок. Красноармейцы, не посвященные в то, что ожидало Обреева, топтались рядом, перебросив винтовки за плечо, подняв воротники шинелей, повернувшись спинами к ветру. Семин и его коллега содрали с Ильи полушубок, сорвали малахай, и Илья, воздевая руки, крикнул: - А помог я вам задаром?! Ветер налетал, осыпая снегом, завывая, и Семин закричал пронзительно: - А сала тебе не дали?! Нам на троих столько дают, а тебе одному! он толкнул Илью руками в грудь: У-уу, мало тебе?! Неделяеву не терпелось совершить заветное, ревнивая страсть довела его до бешенства, он поднял наган с криком: - Не заслоняй!!! Семин прянул вбок от Обреева, и Маркел крикнул тому: - Лицом к стене! Обреев, обходя Маркела и удаляясь от стены, заговорил упрямо-просяще: - Дай напоследок тебе сказать Как Москанин убил Данилова, так и ты меня в точности! ты хочешь Москаниным побыть! - Спиной ко мне! выкрикнул пьяный от яростного восторга Маркел, подался, выставляя наган, к Илье. Тот стоял поникший, опустив руки, склонив голову, и, словно в покорном изнеможении, сказал: - Желаю тебе порадоваться на великие силы, дойти до маяка И вдруг бросил кулак, не замахиваясь, как он умел, в подглазье Маркелу. Того оглушил звон, ничего не видя, Маркел опрокинулся спиной на снег, но револьвера не выпустил. Илья кинулся в кипение снежных хлопьев. Неделяев, придя в себя, приподнялся и, целя в неясную исчезающую в буране фигуру, стал стрелять. После четвертого выстрела никого уже не было видно за несущимся снегом. Маркел, вскочив, бросился в том направлении, в каком скрылся Илья. Вокруг мельтешили снежные хлопья, вскоре справа и слева смутно проглянули строения Маркел бежал по улице. Потом строения исчезли, и он ощутил, что оказался в поле среди мятущейся белой мглы. Пришлось возвращаться, съедала лютая досада, что Илья убежал. На прежнем месте у сарая поджидали Семин, его товарищ и красноармейцы. Неделяев, до сих пор не выпустивший наган из руки, крикнул: - А вы почему не стреляли? - Не ори! обрезал, выступая навстречу, Семин. Тебе было поручение расстрелять. И мы оружие не вынали. А как он тебя сшиб одним ударом, поздно было вынать он как в молоко нырнул. Семин глядел на револьвер в руке Маркела так, будто собирался вырвать его, и Маркел всунул наган в кобуру, которую тотчас застегнул. Семин бросил в лицо: - Просрал поручение! Неделяев постарался показать, что не обескуражен: - Словлю я его, никуда не денется! и добавил, не веря в то, что говорит: Да и попал я в него! Где-то в снегу лежит. Он нагнулся, захватил пригоршню снега, приложил к вспухшему подглазью. Вернулись в буфетный зал вокзала, Маркел, опередив Семина, подбежал к сидевшему за столом Рябову: - Моя ошибка, товарищ. Буран непроглядный, он ударил меня и удрал, благодаря бурану. Как только стихнет, я его поймаю. Взгляд Рябова был невыносимо тяжелым, наконец начальник перевел его на Семина. Тот заговорил с видом человека, который должен был только наблюдать, что он и выполнил с аккуратностью: - Этот велел тому встать к стене, а он не встает, я тебе, говорит, последнее слово скажу, говорит, говорит и как даст в морду! Сшиб с ног и за бураном пропал. Этот стрелял ему вслед, потом побежал вроде за ним. Пришел ни с чем. Маркел, мучаясь виной и желая почувствовать себя обиженным, сказал Рябову с вызовом: - Думаете, я нарочно дал ему сбежать? Тогда арестуйте меня! Рябов, успевший присмотреться к Неделяеву, понимал: тот всем своим пламенным сердцем желал убить Обреева и упустил его случайно. Однако начальнику было в удовольствие показать милиционеру, что он под подозрением. Маркел услышал грубый угрожающий ответ: - Не дергайся, жди решения! Человеку с небрежно подстриженной бородкой подумалось, что, пожалуй, так и следует представить дело начальству в Бузулуке: милиционер-де по каким-то своим расчетам помог приговоренному сбежать. Да, но почему милиционеру было велено исполнить приговор? Не объяснишь же начальству, что расстреливать Обреева, после того как он обеспечил захват банды Шуряя, было ему, Рябову, не совсем по душе и хотелось, чтобы это сделал, показав себя подлецом, неприятно самоуверенный милиционеришка. - Сдай оружие и отсюда не выходи! Если по нужде с тобой пойдут, объявил начальник Маркелу. Рябов решил завтра отправить Неделяева в Бузулук и размышлял над сопроводительной бумагой. Маркел, расставшись с винтовкой и наганом, сел на стул, уперев локти в колени, прижав подбородок к ладоням, он со сладострастным ожесточением вновь и вновь представлял, как стреляет в исчезающую в снежном кипении фигуру. Часа два спустя вошедший в зал красноармеец доложил начальнику: местный старик хочет что-то сказать. - Приведите! велел Рябов. Старик мелкими шажками, с опаской, подошел к нему, сказал: - Ко мне во двор человек забежал, раненый. Хотел в хлев зайти спрятаться, видать, да не смог открыть дверь, упал. Кажись, умер. Рябов приказал Семину пойти с тремя красноармейцами во двор к старику и, бросив взгляд на Неделяева, добавил: - И ты с ними! Старик жил на уходящей в поле улице, по которой Неделяев пробегал, преследуя Обреева. Посланные увидели у хлева лежащего ничком, с него стряхнули снег, удостоверились, что перед ними мертвый Обреев, обнаружили под застывшей поверх пиджака кровью пулевую рану ниже правой лопатки. Он, теряя кровь, замерз. 41 Неделяев уехал в Савруху, остро уязвленный тем, что Рябов, осмотрев принесенный к сараю, к месту расстрела, труп Обреева, велел вернуть ему, Маркелу, оружие, но ни слова не сказал, не попрощался. "Бумаги не пожалеет, опишет начальству так, будто это он со своими выследил и накрыл банду Шуряя, а не я поднес ему подарок на ладони", негодовал Маркел, обмозговывая, как защитить правду в послании своему начальству. В Саврухе его ждала определенная ему сельсоветом "квартира" в избе вдовы Гороховой. Изба, рубленная из толстых кондовых бревен, представляла собой одну большую, с четырьмя окнами, комнату, которую широкий проем без двери соединял с кухней, куда входили из сеней. В комнате со стенами, обшитыми гладкими сосновыми досками, стояли стол с табуретками вокруг, широкая деревянная кровать, комод с зеркалом над ним. Хозяйка Анна Потаповна спала в кухне, где теплее; топила она скупо, берегла дрова: дочь с зятем подвезли их однажды, а подвезут ли в другой раз поди знай. Живут они в дальнем конце села, зять не из здоровых, трое голодных детей, во всем нехватка. Маркел затребовал у сельсовета дрова и истопил печь так, что в комнате, вспотев, разделся до рубахи. Простуженная Потаповна отогревалась в кухне и оттуда, надсадно кашляя, благодарила Неделяева; ступить к нему в комнату она не смела. Кажется, давно ли жила Потаповна с мужем и сыном небогато, но сытно. Весной 1918 года, когда Савруха знакомилась с красными, муж Изот Иванович высказался: "Коль скоро у тебя над всей страной кнут, можно вусмерть загонять коней, сколько тебе надо. Но кабы кнутом себе глаз не выхлестнуть". Эти слова передали Москанину, он навестил Горохова, вывел во двор и вогнал пулю ему в затылок. Когда после восстания чехословаков Дутов вступил в Оренбург, Горохов-младший, обстоятельный парень, повоевавший на Кавказском фронте, ушел в армию атамана и не вернулся. Опять пришли красные, забрали у Потаповны все до последней курицы. Вдова кое-как перебивалась тем, что могла принести дочь. Маркел, тщательно поискав, не обнаружил у хозяйки никаких припасов, кроме нескольких заплесневелых, с червячками, сухарей. Она от истощения еле ходила, он поглядел, поглядел и уделил ей долю хлеба от своего пайка. Потаповна налила в миску кипятка, трясущимися руками накрошила в него хлеб, ложкой долго растирала крошки, размешивала, потом, подув на жижу, торопливо съела ее, вылила в рот остатки до капли и выскоблила дно миски. Недолго ему делить кров с недавней хозяйкой, подумал Маркел. В комнате уселся с карандашом и бумагой за стол, поставив на него керосиновую лампу-десятилинейку: писал, морща лоб, допоздна. С рассветом встав, побрился, сел на свою саврасую крепенькую лошадку с длинной гривой и повез начальству, которое располагалось в селе Сорочинском, многословное донесение о достижениях милиционера в первые же дни работы. Сорочинское, впритык к которому пролегла железная дорога от Самары до Ташкента, богатело, пока не воцарились коммунисты, торговлей хлебом, скотом, рыбой, хлопковой, шелковой материей, изделиями из серебра, золота, фарфоровой посудой и не перечислить еще чем. Здесь бурлили, пестрея нарядами торговцев и покупателей, по три ярмарки в год, на которые привозили товары купцы из Ташкента, Бухары, Коканда, даже из Афганистана. В Сорочинском разместилось отделение Среднеазиатского коммерческого банка, иностранная фирма устроила свое представительство, продавая косилки и иные потребные для сельского хозяйства машины, купец Коршунов построил в селе кожевенный завод и мясоконсервную фабрику. Уважающая себя публика, даром что сельская, посещала кинематографы "Модерн" и "Триумф", усаживалась за столики ресторанов "Астория", "Русь", "Ялта", проводила время в построенном купцами братьями Афанасьевыми Доме быта, где были библиотека, залы для танцев, игр в карты и в бильярд. Советская власть свела ту жизнь к воспоминаниям. Когда серым декабрьским днем 1920 года Маркел Неделяев въезжал в Сорочинское, кирпичные здания лавок, обступившие Базарную площадь, чернели дверными проемами двери сгорели в печках спасавшихся от стужи жителей. На торговле лежал запрет. В бывшем Доме быта квартировала красноармейская рота. Кинематографы были обращены в общежития для бессемейных коммунистов, семейные проживали в купеческих домах. На занесенных снегом площади и улицах там и сям бросались в глаза нечистоты, будто напрочь было забыто о нужниках. По протоптанным в снегу тропам проходили фигуры в шинелях и озабоченно частил шаги оборванный люд, с завистью глядя на ворон, которые ухитрялись находить себе пропитание и даже голосисто каркать. Неделяев привязал лошадь к столбу перед бывшей гостиницей (так называемыми "номерами") Михалева, где обосновалась Рабоче-Крестьянская милиция. Часовой в валенках притопывал на крыльце, уперев в него приклад пехотной трехлинейки, которую держал одной рукой, кончик штыка приходился вровень с виском часового. Маркел показал ему свой документ, и часовой молча подался на шаг в сторону от входа. Полагая, что начальство должно сидеть наверху, Неделяев направился к лестнице, которая вела на второй этаж, по ней спускалась девушка в гимнастерке, обтянувшей груди, губы девушки были накрашены. Маркел обратился к ней в своей обычной сумрачно-важной манере: - Товарищ, мне надо к Рыбьянову, назвал он фамилию начальника. Девушка, проскальзывая мимо, бросила: - По коридору направо до конца! Он шел коридором по паркету, в который въелась грязь, мимо закрытых и приоткрытых дверей за теми перекатывался говор, настукивала пишущая машинка, наружу истекало тепло от топившихся печек. Из двери в конце коридора вышел некто в расстегнутой шинели, во рту не зажженная папироса, рука поигрывает коробком спичек. Заступив Неделяеву дорогу, человек чиркнул спичкой, закурил, выдохнул дым и вопрос: - Куда? - К Рыбьянову, мрачно и небрежно сронил Маркел. Человек произнес надменно: - Подождите. Он занят. Прошел мимо, отпер ключом одну из боковых дверей, скрылся за нею. Маркел тут же громко постучал в дверь начальника, донеслось что-то невнятное, и он вошел. Начальник сидел за письменным столом в новом темно-синем кителе, в лице его, исполненном достоинства, была вдумчивость, к чему мало подходил зачесанный набок светлый чубчик кудельком. Неделяев с военной отрывистой четкостью доложил, назвав свои имя, фамилию: - Прибыл с донесением по фактам! Перед Рыбьяновым он предстал впервые. Советская власть, насаждая новое, в 1919 году, не упразднив пока уезды и волости, отметилась нововведением "район". В Сорочинский район включили несколько волостей, в их числе Саврухинскую. Волостные милиционеры числились за Сорочинским районным отделом милиции, Рыбьянов был его начальником. Над ним стояло Бузулукское уездное Управление милиции, откуда он уже получил сведения о том, как ЧК покончила с бандой Шуряя. Читая донесение Маркела, начатое на листках, которые он выдирал где можно и запасал, и законченное на куске оберточной бумаги, человек в новехоньком кителе поднял на милиционера светлые невозмутимо-ясные глаза: - Что стоишь? Вот стул, садись. Маркел сел, напряженно следя за лицом, за руками начальника, меж тем как тот отложил в сторону пару листков и стал вчитываться в остальные. - Правильно написал, сказал, кладя пятерню на отложенные листки, на секунду задумался, и милиционер увидел, что начальник смотрит на него с подозрением. - Что правильно? резковатым голосом, с тревогой, спросил Неделяев. Начальник, вглядываясь в него изучающе, проговорил: - Сходится с тем, что имеем. Ты захватил преступника, который проник с ножом в сельсовет. Преступник дал сведения, и была обезврежена опасная банда. Рыбьянов замолчал. - Ну? вырвалось у Маркела в нетерпении, и он услышал в ответ: - А другого, что тут у тебя, ничего нет, начальник перебрал листки, которые оставил перед собой, помахал клочком оберточной бумаги. Маркел, уверенный, что Рябов доложил о его позоре, в удивлении понял, как мало тот потратил бумаги на его персону. Не думает ли начальник, что про побег приговоренного к расстрелу сочинено? "Пусть спросит, зачем я на себя наговариваю!" с этой колющей мыслью Неделяев нервно заявил: - Я коммунист и отвечаю за мою подпись! Но начальник милиции не захотел углубляться в то, что относилось к работе чекистов, и, отвлекаясь, спросил: - Ты получил, что положено? Неделяев ответил не сразу, самодовольно думая, что Рябов поостерегся с ним связываться. - Первым делом я к вам пришел! Получить успею, произнес со строгим выражением. Ему должны были выдать патроны, керосин, селедку, соль, спички. Помолчав, он мрачно пожаловался: - С питанием плохо, через сельсовет выдается мне только хлеб, ну там пшено, кислая капуста. Недолго ноги протянуть. Начальник снисходительно усмехнулся. - Ты надзиратель милиции! слово "надзиратель" произнес торжественно, оно подошло эпохе комиссародержавия и фигурировало в тогдашних документах. Надзирать должен и за охотой, проговорил многозначительно, у самого у тебя винтовка. И добавил ободряюще: Ты в каких местах живешь? Где мясо по лесу бегает! Лось у дороги покажется, его солдаты, конечно, убьют, но по лесам некогда им рыскать. На этом попрощались. Маркел, никогда не бывавший на охоте, озарился услышанным намеком, думал о нем и по пути домой и дома и решил, что надо бы познакомиться с лесничим. 42 Отправился к лесничему безветренным морозным, с бледно-лиловым солнцем, утром. Низкорослая лошадка бодро шла узкой дорогой, которая вилась вдоль речки, а потом потянулась по самой речке по пухлому снегу, укрывшему лед. Через час Маркел миновал деревушку с белыми пышными шапками на избах, ехал полем, затем лесом, пока опять не открылось поле, где на дальнем краю, у стоявших стеной сосен, виднелись дом под шатровой крышей и хозяйственные постройки. Вышедший из дома человек в лисьей шапке и в накинутой лисьей же шубе зашагал навстречу подъезжавшему Неделяеву и представился, выдыхая изо рта парок: - Борисов Дмитрий Сергеевич. Сошедший с лошади Маркел назвал себя, пояснил: - Я приехал узнать, есть жалобы? не шалят вредные элементы? - Очень хорошо, что приехали, приветливо сказал Борисов, по виду он был лишь немного старше Маркела. Пожалуйста, пройдите в дом, я вашу лошадь в конюшню отведу и приду. Гость поинтересовался: - В Красной армии воевали? - Оборонял Оренбург, служил в штабе Первой бригады, четко ответил Борисов. Год назад направлен сюда приводить в порядок лесное хозяйство. Он улыбнулся: Дело мне с детства знакомо, мой отец управлял лесничеством на севере губернии, пострадал от царского правительства за честность. - Вы в партии? - С лета девятнадцатого года, со скромным видом сказал Борисов. "Как и я", отметил Маркел. Дверь ему открыла женщина в глухом темном платье, повязанная платком, у нее были маленькие диковато смотревшие глазки, лицо из таких, по какому не скажешь восемнадцать ей или под тридцать. Маркел счел ее дурнушкой. Она шагнула к вешалке и повернулась к гостю, протянув руки, сказав смиренным голосом: - Пожалуйте. Ждала, что он отдаст ей шинель. Но он молча прислонил винтовку к стене под вешалкой, не спеша снял шинель и сам повесил ее, папаху положил на полку. Женщина опять сказала "пожалуйте", и он вслед за ней вошел в комнату, где стояли стол, стулья и диван коричневой кожи у стены. Неделяев уселся на него, спросил: - Кто еще в доме живет? Женщина, в которой было что-то от настороженного зверька, ответила монотонно: - Живем я и они. - Кто они? - Митрий Сергеич, произнесла она почтительно. Неделяев сдержал усмешку, мысленно повторив "они". Дом лучше некуда, думал он, дров рядом сколько хочешь, еды, конечно, хватает, а что за душой у этого Митрия? Появившийся в комнате хозяин без шубы оказался стройным, худощавым, на нем был темно-зеленый сюртучок. Умное лицо излучало внимание. Он чуть повел головой в сторону стоявшей с покорным видом женщины. - Авдотья нам куропаток изжарит, произнес с подкупающе любезным выражением и в то время, как женщина выходила, деловито объяснил: Они у меня в холодной кладовке висят. Она насыплет в жаровню углей из печи и над ними изжарит на вертелах. Пока управится, мы с вами попьем чаю со сливками, чайник на плите. Гость кивнул, сказал с расстановкой: - Я гляжу по вашему разговору, вы городской. И как вам тут в лесу? - Имеете в виду не скучно? Тут не заскучаешь. Лес великая сила! Маркел мгновенно подобрался, выдохнул, заводясь, побуждая продолжить: - Великая сила? - Ну, возьмите хотя бы, сколько он дал людям жилья! А сколько всего другого? Устанешь перечислять! произнес с пафосом молодой человек. Неделяев прервал его со зловещей усмешкой: - А какая великая сила лесной пожар У хозяина напряглось лицо: к чему клонит гость? - Вызвать на землях врага, на его радость, проговорил тот со злорадством. "Вон оно что!" сообразил Борисов и в тон Маркелу заметил: - Это будет сокрушительно! А когда там установится советская власть, лес можно снова насадить. - Верней верного! воскликнул в подъеме Неделяев. Главное сокрушать страшным огнем и смерчами! и выговорил раздельно: Как велит идея всемирного могущества. - Идея победы коммунизма! воскликнул и Борисов, изображая воодушевление. Сердце Маркела тронуло расположение к нему. - Наука, конечно, уже открывает для нас великие силы, сказал он мечтательно. - Коммунизм это наука. Значит, она и откроет все, что нужно для его победы! с твердостью заверил Борисов, мысленно потирая руки: понял я, на чем ты свихнут. Он попросил гостя чуток подождать и принес на подносе из кухни чайник с кипятком, маленький фаянсовый чайник для заварки, кувшинчик со сливками, сахарницу с кусочками колотого сахара, чашки. Маркел пересел с дивана на стул у стола, хозяин, налив ему и себе чаю, сливок, сел напротив. Приступили к чаепитию, и Неделяев спросил хозяина, представляет ли он огромный летающий плот из стали. - Представлю, если расскажете, с простотой и доверчивостью произнес Борисов, и Маркел, смакуя и чай со сливками, с сахаром в прикуску, и свой рассказ, принялся описывать, как плывущий в небе невероятной тяжести плот будет опускаться на вражьи города, превращая дома в пыль, а врагов в лепешки. Хозяин слушал с радостным интересом и все больше нравился Неделяеву, чья чашка быстро опустела. Наливая ее заново, хозяин спросил, улыбаясь: - Заметили, наверно, что чай для вас непривычный? Маркел не заметил, и Борисов объяснил: - Он из трав и кореньев, которые знает Авдотья. Я ее взял из глухомани в Бузулукском бору, она никогда не видела города, зато в лесу и сама прокормится, и другого прокормит, а надо вылечит. Как она умеет готовить дичь! с какими приправами! А как сушит, солит, маринует грибы! Она мне не перестает открывать, какие таятся в лесу прелести. - Интересно проговорил Маркел, выжидательно глядя на лесничего, полагая, что он, умный человек, сейчас скажет что-то ему нужное. - Время трудное, для многих голодное, рассуждал тот, но если у леса живешь и есть ружье, стреляй зайцев. Однако кое-кто хочет получать без труда и не только сам кушать, но и продавать. - Ну-ка, ну-ка, кто это? вырвалось у Маркела, который посуровел лицом. - Самсон Вантеев, назвал имя лесничий, он из бывших лакеев, в Красной армии был ординарцем командира полка, тот его прогнал в конце войны видать, за кражи у населения, а, может, и не за одно это. Лесничий умолк, всем видом выказывая сожаление, что приходится рассказывать о нечистом на руку человеке, затем дружески поведал: - Я по долгу службы слежу, чтобы хищнически не истребляли животных, но старых отстреливаю. И отправляю мясо руководящим товарищам в Сорочинское, в Бузулук. Они работают, не смыкая глаз, и, конечно, им и их семьям не хватает пайка. - Я по своему пайку сужу не разъешься! вставил Неделяев. - Вы понимаете, я делаю без всякой корысти, доверительно, с теплотой произнес Борисов, после чего нахмурился: А Вантеев так и следит за моим домом. Живет недалеко в деревне, к нему изба брата перешла, тот от тифа умер. И нет у человека другого дела, как ко мне заглядывать. Привезу из леса убитое животное, а он уж тут как тут. Голос лесничего задрожал: Грозит поеду в Самару и докажу, что вы вовсю дичь бьете и продаете мясо. Лицо Борисова порозовело, весь его вид говорил о незаслуженной обиде. - А что же товарищи, которым вы помогаете? полюбопытствовал Маркел. Борисов опечалился. - Если будет проверка, как я на них укажу? Выйдет, что я со своей помощью втянул их в историю, сказал он расстроенно, их имена будут поминать в связи с некрасивым делом. Им будет неприятно. "Ага, ты только за них беспокоишься, а за тобой греха не найдут!" мысленно рассмеялся Маркел, уважая лесничего за умение изображать невинность. Спросил: - Чего от вас хочет этот Вантеев? - Дичи! Он сам-то и продает мясо. У него хорошее ружье, но ему мало того, что он добывает. Таким всегда мало! сказал с прорвавшейся злостью Борисов. Требует, чтобы я ему уделял. - Ну, так я его пресеку! властно бросил Маркел. И не таких пресекал, продолжил с мрачным самодовольством. Прибыл я в Савруху по служебному направлению и первую ночь ночевал в сельсовете. Так один контрик прокрался туда с ножом меня заколоть спящего. Но пришлось ему встретить дуло нагана, а потом разговориться. Вытянул я из него про банду Шуряя. Слыхали вы про нее? Лесничий, который был весь внимание и уважение к гостю, кивнул. Знал он уже и о поимке банды. - Чекисты получили от меня человечка и все сведения. Рябов, начальник, и я придумали план, как взять бандитов, наслаждался Маркел, преображая происшедшее, создавая живописные подробности: он, оказывается, ворвавшись в избу Кошаковых, выбил у Шуряя пистолет, но бандит выхватил из-за пояса второй, и все решила секунда, на которую Маркел опередил противника, вогнав ему пулю между глаз. Глаза так и разъехались в разные стороны! воскликнул Неделяев и, прижав кисти рук к вискам, двинул указательные пальцы вправо и влево. Выразительно помолчав, продолжил: в кухне у Кошаковых он сообразил, что на столе перевернутой миской накрыт револьвер, и сшиб и револьвер и миску на пол в миг, когда к столу кинулся сын хозяина, получивший затем кулаком под дых. Добавляя одно, другое, третье, Маркел упивался восхищением слушателя, растягивал и растягивал повествование, однако в нем не нашлось места случаю с расстрелом. Авдотья, неслышно ступая, стала накрывать на стол, поставила, прежде всего, солонку. А вот появились и изжаренные на вертелах куропатки, исходя несказанно вкусным ароматом. Облизнувший губы Маркел услышал мяуканье и увидел трех кошек, которые озабоченно засновали по комнате. Лесничий отвлекся на них: - Ну как же без вас! и, показывая гостю на бело-рыжего кота, сообщил: Это Батыр! А это, наклонился и погладил белую с темным кончиком хвоста кошечку, это Лапка, я мечтаю ее научить лапку подавать. О ногу хозяина потерся иссера-черный кот. - Это Пельван, услышал Маркел и подумал о трех четвероногих, которых хозяин стал оделять кусочками мяса: "Вот у кого паек и начальникам будет на зависть!" Невольно покачав головой, сказал: - Мышей, конечно, не ловят. - Еще как ловят! горячо вступился за любимцев лесничий. Недоверчиво хмыкнув, Маркел спросил: - А крыс? - И крыс в сарае! заверил хозяин. Гость оставил сомнения при себе: его неудержимо тянула еда, которой он и занялся с самозабвением. 43 Неделяеву постелили на диване. От сытости и тепла гость так и провалился в здоровый блаженный сон и пробудился лишь в девять утра. Вставшая чуть свет Авдотья успела испечь хлеб, сварить суп из сушеных белых грибов, нажарить картошки на нутряном кабаньем сале. Гость и хозяин в полном расположении друг к другу съели завтрак, похожий на обед. - Будьте спокойны, я заставлю этого, как его, Самсона, нос о порог чесать, пообещал лесничему Маркел и отправился в деревню, где жил вредный Вантеев. До деревни было чуть больше четырех верст, она притулилась к лесу, избы сидели в снегу. Въехав на бойкой кобылке в улицу, дремавшую при матово-холодном солнце, Маркел крикнул мальчишке, который откуда-то вывернулся и уставился на всадника с винтовкой за спиной: - Покажь, где Вантеев живет! Мальчик побежал по улице и указал рукой на ворота, откуда в эту минуту выходил мужик, держа в руке полупустой мешок, который оттягивало что-то небольшое, но увесистое. Неделяев жестко обратился к человеку: - Вантеев? Испуганный мужик мотнул головой, заговорил торопливо: - Не Вантеев я! он, Вантеев-то, дома у себя. Повернулся к избе за воротами, кивая на нее. "Ага. А в мешке у тебя кус мяса", решил Неделяев и въехал во двор. Дверь избы открылась на требовательный стук, перед Маркелом оказалась девушка, пригожая лицом, с распущенными волосами. Он отстранил ее, грубо сказав: - Мне Вантеева! Вошел, миновал сени и в комнате увидел вторую девушку, чьи волосы, как и у первой, рассыпались по плечам. Она замерла, стоя к нему вполоборота, потом, повернувшись, выбежала в противоположную дверь. Оттуда вошел в комнату мужчина в расстегнутой куртке серого сукна поверх нательной рубахи, в шерстяных носках без обуви. С подбородка его свисали завитки волос, видимо, считаясь бородой. Человек, спокойно глядя в глаза милиционеру, произнес: - Я Вантеев Самсон, а вы, позвольте, кто? Неделяев дал ему прочесть, держа перед его лицом, документ о своем назначении в Савруху, после чего, переместив ремень винтовки на плечо, проговорил: - Кто эти женские фигуры здесь? - Я живу одиноко, сказал Вантеев со вздохом как бы сожаления о своей доле, они мне помогают по дому, я за это учу их грамоте и политграмоте. - Сейчас пусть уйдут отсюда! сказал Маркел тихо, но повелительно и заключил с ехидной усмешечкой: Тебе ж будет хуже, если будут слышать наш разговор. Хозяин, помявшись, вышел в сени, позвал туда девушек, потом хлопнула дверь. Неделяев, придерживая ремень винтовки на плече, зашел во вторую комнату, где увидел широкую кровать с периной; обе комнаты обогревались встроенной меж ними печью-голландкой. Маркел возвратился в первую, куда шагнул из сеней хозяин, и резко спросил: - Знаешь, где теперь твои дружки из банды Шуряя? Зрачки Вантеева дернулись вниз Маркела щекотнула злобная радость: "Знался с бандой!" Хозяин уже смотрел прямо в глаза милиционеру. - Никаких таких дружков не имею! Неделяев проговорил нарочито равнодушно: - Подружки Шуряя и его ребят нами взяты... и как бы невзначай обронил вопрос: Думаешь, ни одна не скажет про твои делишки с бандой? Вантеев передернул плечами, бормотнул: - Какие делишки-то - Они грабили, ты кое-чего продавал, сказал Маркел, подмигнул и вдруг яростно-пронзительно крикнул: Ай нет?! Хозяин стоял замерев, не глядя на незваного гостя. Тот вдруг изумленно спросил: - Что это у тебя? Вытянул руку к лицу Самсона, как бы указывая на что-то, и в миг его замешательства ударил по глазу выпрямленными пальцами плашмя. Вантеев болезненно сморщился, отшатнулся. Прижав руку к пострадавшему глазу, сказал с кроткой укоризной: - Зря вы так, на мне пятна нет. - Ишь какая чистая сволочь нашлась без пятна! крикнул Неделяев со злобным смехом. Встав к Самсону вплотную, выдохнул ему в лицо: Вижу твои мысли. Думаешь почему я не пришел с показанием девок на тебя и тебя не забираю? Вантеев быстро глянул в глаза Маркелу. Тот выговорил разъяренно: - А вот и заберу! Или передать показания в Чека? С Чека тебе лучше будет? Самсон, переступая с ноги на ногу, с гримасой страдания будто затянул заунывную песню: - И чем мешаю я народу? Я в Красной армии служил - Где ружье? рявкнул Маркел. - Ружье? повторил Вантеев, блеснув глазами, ухватывая, к чему клонится беседа. Милиционер стоял, храня зловещее молчание. Самсон ушел в другую комнату, и в открытую дверь Неделяев увидел, как он прилег на коврик перед кроватью, вытащил из-под нее ружье. Вскочив, вернулся, поднося его гостю. - Бельгийская двустволочка "Баярд", изготовлена на фабрике Генри Пипера, шестнадцатый калибр, сказал с угодливой улыбкой торговца, предлагающего товар. - И патроны давай! приказал Маркел. Не беря ружье в руки, добавил: Моя лошадь во дворе. Возьми бечевку, привяжи к луке седла! Выйдя из избы, смотрел, нет ли кого поблизости, ждал хозяина. Тот выбежал, не надев ничего поверх ватника, только валенки обул; на одной руке, сжимавшей моток бечевки, висела на ремне сумка с патронами, другая рука держала за шейку приклада двустволку. Неделяев проследил, как он, подскочив к саврасой кобылке, исполнил приказание, затем, когда Вантеев встал перед ним с выражением искательства и затаенной злобы на лице с завитками бороденки, произнес: - Лесничего забудь за ним наблюдение! Будешь около тебе же хуже. Вантеев, осваивая услышанное, делая свои выводы, на миг прищурился. Милиционер велел: - Подержи стремя! Самсон с показной готовностью услужил ему, и Неделяев, усевшись в седло, бросил на прощание: - Ты его не знаешь, он тебя не знает! 44 Возвратившийся к лесничему Маркел на этот раз позволил Авдотье, которая встретила его на пороге, принять у него шинель, повесить на вешалку. Потупившись, женщина в темном сказала: - Митрий Сергеич вот-вот будут. И добавила в покорном ожидании приказаний: Обеденный час минул, желаете покушать? - Без хозяина не стану, благодушно ответил Маркел, с принесенной в дом двустволкой прошел в комнату, сел на кожаный диван. Авдотья, встав поодаль, сцепив пальцы рук, проговорила монотонно: - Попейте чаю для пользы здоровья. - Неси! обронил Неделяев тоном дозволения, пересел за стол, положив двустволку на диван. Чай пил без сахара сахар перебивает аппетит, а в этом доме его захотелось разжечь до невозможности, чего не бывало с Маркелом: в нем проклюнулся вкус к наслаждению трапезой. - У тебя чай какой-то такой растравляет на жратву! сказал, ухмыльнувшись, допивая очередную чашку. Невыразительное лицо Авдотьи вдруг потеплело, по-прежнему не поднимая глаз, она сказала с прорвавшейся живостью: - Греет нутро на самоприятное от еды. "Самоприятное! повторилось в уме Маркела, удивляя его. Какое слово-то, небось, верное". Вскоре увидел в окно подъезжавшие по снежному полю запряженные утробистым конем дровни с чем-то на них, накрытым рогожей. По лисьим шапке и шубе возницы Неделяев угадал лесничего. Дровни, проехав мимо окна, пропали из поля зрения. Авдотья, надевшая меховую душегрейку, выбежала наружу. Спустя время возвратилась с хозяином, и гость из комнаты видел в открытую дверь, как она в прихожей совлекает с Борисова шубу, сметает веником снег с его валенок. Лесничий из прихожей обратился к Маркелу: - Я вашу и мою лошадь обиходил в конюшне! "Вида не подаешь, как не терпится тебе узнать, сделал я, что сулил? подумал Маркел. О ружье баба тебе уже сказала". Он встал из-за стола, взял с дивана двустволку и, как давеча Вантеев, согнув в локтях руки, держал на ладонях, когда Борисов шагнул в комнату. - То самое ружье, о каком вы мне говорили? с важностью спросил Неделяев, уверенный, что ружье то самое. - Оно! воскликнул в удовольствии лесничий. Позвольте он бережно принял двустволку из рук гостя и, указывая на клеймо, пояснил: Курковки, на которых этот всадник с копьем, славятся. - Я его реквизировал! веско произнес Маркел. За то, что Вантеев имеет огнестрельное оружие, я мог его отправить в Чека. Но милиционер выдержал паузу и заключил со значением: вам надо, чтобы он там всякого наболтал? Борисов помолчал и, возвратив двустволку гостю, которую тот прислонил к стене, вздохнул: - Я вам рассказал о его поведении - Все! Теперь к вам не сунется! За три версты от вашего дома будет держаться. В голосе Неделяева клокотала ярость торжества над тем, о ком он говорил. Лесничий улыбнулся с пылкой симпатией к милиционеру и, слегка кланяясь, округлым движением распрямляющейся руки пригласил его к столу. Маркела пробрало волнение первый раз в жизни такой жест был обращен к нему. Только когда он сел, хозяин занял место напротив. - Оружия у населения не стало, и в лесу изобилие дичи, произнес в приподнятом настроении, добавил с медком в улыбке и голосе: Я для вас косулю убил. "Вот это дело! едва не вырвалось у Маркела, отметившего тут же: Уж и для меня не вернись я с успехом?" Он молчал с равнодушной солидностью, меж тем как хозяин сообщил: - Придет мой помощник убрать за скотиной и освежует косулю. "Работником не назовет помощник за скотиной убирает! внутренне усмехнулся Маркел, признавая политграмотность Борисова. Отполированный человек!" Ноздри гостя дрогнули, он невольно втянул воздух Авдотья подала суп из шеек куропаток и духовитый пшенично-ржаной хлеб. Вкусив его, Маркел решил, что такого он не едал даже в доме Федора Севастьяновича Данилова. Подумалось, что этот хлеб в избытке мечта тех самых сусликов, о которых с незабываемой ненавистью рассуждал Москанин. Ворохнулась мысль: не похож ли на них я, откусывающий хлеб после каждой третьей ложки супа? В тяге оправдаться перед собой, едва не взялся обличать мелких грызунов, чье счастье в теплой норе наедаться вкуснятиной, да спохватился, не примет ли хозяин за намек на него? А тот, вскочив, открыл дверь смежной комнаты, впустил мяукавших за нею двух котов и кошечку. Вернувшийся за стол, слегка объедал шейки куропаток, наклонялся со стула Батыр, Пельван и Лапка выхватывали угощение из его руки. Маркел, искоса посматривая, нося ложку от тарелки ко рту, спросил: - А могли бы ваши кошки ловить сусликов? - Еще как! Если бы им пришлось ходить в поле на охоту, с веселой уверенностью заявил хозяин. Гостя в наслаждении едой тянуло поговорить о великих силах, но не приходило на ум, чего он еще не сказал о них в прошлую беседу. Вспомнилось, как они с Костей Пунадиным размышляли о массе людей-сусликов, и Костя мечтательно высказал вот бы сделать на них пробу всемирного оружия Маркел, как ему ни хотелось сейчас произнести это, переведя разговор с одних сусликов на других, обуздал себя. Суп был съеден, и Авдотья поставила на стол глиняный горшок, отделила приклеенную тестом крышку из-под нее взлетел парок. В горшке оказалась тушка зайца кусками, тушенная в сметане с поджаренным луком, перцем, кореньями. Хозяин привстал и сам наполнил глубокую тарелку гостя лучшими кусками. Тот, в первую очередь, обмакнул ломтик хлеба в соус, положил в рот и чуть не зажмурился в усладе. Принялся за мясо, его челюсти сосредоточенно трудились, когда, взглянув на воспитанного по-городскому Борисова, он вспомнил эсеров и начал: - Когда меня в Красную армию еще не взяли по малолетству, в доме, где я жил, эсеры встали на постой. Тоже образованные люди, хоть и враги. Я их спросил, какие у них идеи для будущего России, если взять науку. А они мне про медицину, элеваторы, паровые мельницы. Неделяев покачал головой и, держа пальцами у рта косточку с аппетитным кусочком мяса, произнес осуждающе-презрительно: А об оружии могущества ничего не сказали. - Ничего? вежливо вставил Борисов. - Россия, дескать, и так будет могучая, Маркел усмехнулся над теми, чьи слова передал. Будет мировой кладовой продовольствия. Он обглодал косточку, произнес сурово: А чем достигнуть всемирной победы? Хозяин выразил кивком согласие с чувствами гостя, проговорил: - Буквы "эс" и "эр" эсеры. Рассмеялся и вывел: Сраные революционеры! Неделяев одарил его восхищенным взглядом человек, столь непростой по разговору и обхождению, отпустил словцо "сраные", и какое ловкое вышло обличение! Куда как ближе стал он Маркелу. Доедая зайчатину, Маркел рассказал: - Ихнему капитану хотели пожарить почки от овечки, только что зарезанной. А денщик говорит: капитан, мол, этим не увлекается, он любит пирожки с морковью. - Пирожки с морковью это капитан-то! воскликнул лесничий с язвительным хохотком в тон гостю. - Сраный революционе