р! добил эсера Маркел, улыбаясь Борисову. Авдотья подала сыр, и хозяин с лаской в глазах обратился к гостю: - Интересно, как вам сыр придется? Она готовит его из творога. Неделяев посерьезнел лицом, отправил в рот немаленький кусок, произнес как бы с несомненным знанием дела: - Хороший сыр! Подошла очередь чая, пончиков с начинкой, до того лакомой, что у гостя вырвался вопрос: - Это из чего же такое варенье? - О, не варенье это черника в своем соку! Заготавливается без сахара так полезнее. Авдотья о пользе все знает! проговорил с горделивой ноткой лесничий. После трапезы, оконченной при керосиновой лампе, Неделяев посетил теплый, под одной крышей с домом, нужник, вышел на крыльцо, взглянул на близкий ясный кажущийся живым шар луны над темнеющей стеной леса. От дома к ней и в сторону вдаль расстилалось снежное пространство. Неделяев вернулся в комнату, сказал лесничему: - Ночь будет лунная хорошо бы мне домой косулю отвезти. Днем не годится село голоднющее. Борисов поглядел понимающе, надел шубу, пошел посмотреть, как дела у помощника. Вскоре резвая лошадка понесла Маркела по лесной дороге, следом рысил конь, запряженный в дровни, в них сидел, сутулясь, пожилой бородатый мужик; за его спиной скрывалась под рогожей освежеванная косуля. 45 Неделяев у себя во дворе и помощник лесничего, сутулый, сильный, с густой темной бородой, седой на щеках, перенесли тушу косули из саней в сарай. Проводив мужика в обратный путь, заложив ворота тяжелой перекладиной, милиционер в избе, которую Потаповна, по его наказу, протопила от души, лег на кровать и самозабвенно задул в обе свистелки. Утром пошел в сельсовет показать, что я-де при своем деле. Председатель Авдей Степанович Пастухов в куртке из невыделанной овчины сидел в родной Маркелу кухне за столом из вековой сосны, держал перед собой раскрытую тетрадку. Маркел степенно сказал ему "здрасти". Авдей Степанович ответил: - Здравствуй, товарищ! Как живы-здоровы? "Ишь, и на ты и на вы меня", уцепил милиционер, произнес: - Будет разговор об обстановке! Взял табурет, сел за стол напротив председателя. - Продразверстку мы сдали, а с нас снова требуют. Обстановка трудная. С воскресенья до вчерашнего дня это значит, за три дня померло от голода одиннадцать, из них семь детей, сказал Пастухов тоном спокойного рассудительного человека. - Так уж все и от голода? Маленькие дети без него мрут почем зря, заметил с авторитетным видом Маркел. - Мы меньше трех лет не считаем. Эти, что померли-то, были и много постарше, не смогли вареной корой прожить, Авдей Степанович взял лежавший рядом с тетрадкой огрызок карандаша, подержал, положил на место. - Другие-то могут, бросил вскользь Неделяев. Пастухов согласно кивнул. - Если о взрослых говорить, то что же. Сдирают кору и с берез, и с сосен, и с кленов, и с тополей, твердость сверху обскоблят, остальное варят, варят и эту кашу едят. - Подледный лов тоже подспорье, тоном благого пожелания высказался милиционер. - Ловят у кого снасть есть, ее теперь не достать. Кто рыбку домой принес, тому хорошо, но не всем везет. Другое делают Авдей Степанович опечаленно умолк. Маркел выждал, подтолкнул: - Ну? - Доходит слух скрывают умерших и в пищу их. Неделяев деловито сказал: - Вы мне напишите, кто на подозрении, я расследую. И еще я слыхал свежая могила разрыта. Найду виновных! Он положил на стол крупные кисти рук. - Вы должны мне выделить служебное помещение я там буду людей принимать. Шорная мастерская Измалкова, который расстрелян, из кирпича. Прохожу сейчас мимо пустует. - Так вам и туда дрова на истопку? встревожился председатель сельсовета. - Уж позаботьтесь, недобро проговорил Неделяев. На волостного надзирателя милиции дров нет для его служебного места? - Как оно следует, будет обсуждено, записано. Значит, что выйдет решение, безрадостно заговорил Пастухов. Я узнаю, что скажут партейный секретарь и председатель ревкома. - Не забудьте благодаря мне поймана банда Шуряя! важно-назидательно сказал Маркел, встал с табурета, вышел. Придя к себе во двор, запер на засов калитку и невольно посмотрел на ворота надежно ли сидит перекладина в скобах. В сарае, прикрыв дверь, топором рубил ободранную тушу косули, насквозь прохваченную морозом, а прилипчиво представлялась заболонь содранная с дерева кора, с которой снят верхний слой, ее разрезают ножом костлявые дрожащие руки Он рассекал мороженную в первозданной свежести темно-красную ляжку косули, а перед глазами маячили мертвенно-землистые лица с втянутыми щеками, булькала в горшке желтоватая гуща. От боязни, что представится кое-что похуже, поморщился. Но когда в избе на кухне снимал ложкой пену с варева в котле, дышал щекочущим самое нутро парком, не зналось, не виделось ничего, кроме поспевающего мясного супа. Маркел обернулся к Потаповне, которая, горбясь, сидела на лавке, сказал ей вдруг с чувством праздника: - Великая сила лес! сказал, впервые не думая о великой силе как о невиданном оружии. Он налил немощной старухе, у которой в груди хрипело и свистело от простуды, миску бульона, ножом мелко накрошил в него мяса, говоря в удивлении на самого себя: - Вы не спешите никто не отнимет. Отвыкли так ешьте помаленьку. "Найдется хоть один на всем свете, кто ей такого супа даст и скажет ей "вы"? А я делаю!" подумал в приступе гордой любви к себе. Свою миску унес в комнату, ел и из-за стола посматривал в окно: не принесло бы кого! И увидел над забором женскую голову, явно знакомую. Донесся стук в калитку. Неделяев со вкусом разжевал и проглотил очередной кусок мяса и только тогда пошел встретить гостью. 46 В калитку шагнула Варвара, уткнулась сбоку лицом в открытую толстую шею Маркела он вышел в одной рубахе. - Золотой мой! Я приходила, а тебя дома не было, два раза приходила! выдохнула порывисто-жалобно, стремясь его обнять, но он отстранил ее, сжал руками ее плечи, удерживая гостью перед собой. Она выдыхала с рвущимся волнением: Из дому не уйдешь, когда хочешь, то сделай и это! Муж дурак, а смотрит - Пойдем! приказал Маркел, повернулся, зашагал к избе. Варвара в сбившейся набок мужской шапчонке, в тулупе, в разношенных валенках поспешила за ним. В кухне поздоровалась с Потаповной, которая притулилась за столом над миской, и ахнула: - Дух, как на пиру! Взгляд вперился в котел на плите. - Да заходи ты! раздраженно бросил Маркел, обернувшись в проеме без двери, что соединял кухню с комнатой. Тут же остановил сделавшую шаг: В тулупе?! Она скинула тулуп на лавку, швырнула на него шапчонку, в комнате встала перед столом, на котором стояла миска, опустошенная хозяином. А его потянуло к этой женщине, лишь только он узрел ее в окно. - Раздевайся есть будешь голой, тут тепло проговорил дрогнувшим от напирающего чувства голосом. Взял миску и, когда принес ее из кухни, полную супа с кусками мяса, Варвара, жадно-страстно глядя ему в глаза, освободилась от кацавейки, подбитой вылезшим наполовину кроличьим мехом, от платья, от исподней рубашки. Стояла в одних валенках, долговязая, стройненькая тоньше тонкого, с чуть заметными грудками, но с выступающими пухлыми большими губами в промежности, отмеченной редкой растительностью. Маркел, поднатаскавшийся в оценивании женских телесных особенностей, убежденно отметил: "Да! па привлекательная". Следя за каждым движением Варвары, которая, гибко повернувшись, поставила к столу табуретку для себя, не тронув ту, на какую сядет хозяин, придвинула к себе миску, взяла ложку, думал: "Тощее некуда, зато упругость по-прежнему, как в ивовой лозине". Она заставляла себя есть медленно, а он, сев напротив, забавлялся ее старанием соблюсти чинную манеру при бесстыдной наготе. От Пастухова он знал она вышла замуж за Николая Ещеркина, с которым Неделяев военной порой свиделся в отбитом у белых селе. Сейчас Маркел представлял, с каким глупым видом воззрился бы Николай на свою голую жену за столом, окажись вдруг здесь. Варвара, на миг оставив ложку в миске, сказала взвинченно, со слезой: - Побей меня, что за другого пошла! уж, наверно, ты слыхал уже. Он беззлобно насмешливо выговорил: - Пришла, чтобы я тебя побил? - Отец помер, мне с матерью и с двумя братьями младшими не прожить! Тебя нет, а Николай пришел с войны, позвал я и пошла исторгла Варвара, напрягшись нагим телом, слова ломающей тоски. Маркел меж тем думал: "Ещеркин, кажись, недотепа, а разглядел в ней интересность". Она голосом, полным зова пожалеть ее, произнесла: - Ты все равно не взял бы меня женой и словно ждала, что он возразит. - Давай ешь! он кивнул на миску, где еще остались суп и мясо. Она съела все без остатка, сказала с приказывающей лаской: - Дай раздену! Он встал, прошел к проему, ведущему в кухню, задернул его занавеской и повернулся к Варваре. Она, уже вскочившая с табуретки, выдернула одну за другой длинные ноги из разношенных валенок, бросилась к нему, стала торопливо расстегивать на нем рубаху, присев, потянула с него вниз штаны с подштанниками. Он в мысли: "Горит лучше сухой щепки!" лишь чуть помогал ей, но вдруг обхватил ее голую, хрупкую, тоненькую, стал с безудержной силой щупать, мять, пощипывать, шлепать. Она выдерживала, будто бескостная, по-змеиному ловко обвила его руками, присосалась к его соску, ее цепкие пальцы щипали, потирали его поясницу, потом пятерни принялись сладострастно разминать его ягодицы. Его проняло до рыка оторвал ее от себя, ревнул: - Раком! Она скакнула к кровати, встала на ней на четвереньки, тут же согнула руки в локтях, разъехалась ими по постели, вздергивая задик. "Ай, угодлива!" отразило картину все существо Маркела, который уперся коленями в кровать позади Варвары, обжал руками ее верткие ягодицы, пресекая их поигрывание, нанес кабаний удар в ее подставленную пухлогубую сладкоежку. Оба слаженно рванулись в неистово желанное, пережив каковое, переведя дух, легли навзничь отдыхающей парой. Первой подала голос Варвара. - Хозяйка в кухне заслушалась, прошептала, прыснув. - Да ну! бормотнул Маркел. - Тут-то ладно, она хлопнула ладонью по постели, любовь это любовь! А за столом я про мою судьбу высказала в шепоте Варвары прорвалось беспокойное сожаление. Он равнодушно ответил: - Ей уж не до пересказов. Помолчали. Она прошептала: - Лизка и Ленка обижаются на тебя, что ты заарестовал Илью. Он будто не услышал. - Убили его? - Расстреляла Чека, проговорил Маркел в недовольстве вопросом. - Лизка живет с партейным секретарем, а он, чтоб это покрыть, поженил ее с пареньком Сенькой Ушачевым. А тому всего-то семнадцать лет, и слабина в нем. Лизка говорит негоден, поведала Варвара. О замужестве Лизки, о хилости ее юного мужа рассказал Маркелу Пастухов, однако о партийном секретаре словца не проронил. - А Ленка с Атьковым, председателем ревкома, еся, выразилась Варвара. У него жена, детей трое, и тоже, чтобы блядство с Ленкой покрыть, велел ей пойти за старика Фурсова, а он уж глухой. Маркел и об этой свадьбе был осведомлен Пастуховым, опять же, умолчавшим, кому она понадобилась. Не забыл Авдей Степанович сказать и про Санечку она уехала в Сорочинское к врачу, тот живет с ней как с женой, власть врача уважает, и баба, слыхать, сытая, холеная. Варвара и тут колупнула секретик: врач пьющий, и, благодаря Санечке, самогонки у него сколь душа запросит. - У тебя ко всем трем зависть? Маркел куснул за душу лежащую подле любовницу. - Теперь пусть они завидуют меня ты вытеплил! прошептала она неподдельно радостно, потерлась ногой о его ногу. Уж как Лизка с Ленкой хотели бы этого от тебя! не осмелятся и мужья следят и хозяева. - Ишь, страшно как он лениво усмехнулся. - А то нет?! вскинулась она. Сейчас их кормят под завязку! Лизка говорила ее главному партейному из Сорочинского две бочки солонины привезли, на санях под парусиной. Да и так еды вдоволь у него, то же и у Атькова. А разозлись они на девок пищи лишат: глодай ремень. Маркел не сомневался, что партийный секретарь и председатель ревкома не считают лишними и дары лесничего. - Ты-то со своим Колькой чем жива? спросил из любопытства. - На кислой капусте сидим, картошку почти доели, но кожуру сберегали хлеб с ней и с корой пеку. Спасает то, что Николай рыбак, леща принесет, красноперок. А мясо-то забыли, когда видели. Она повернула голову к Маркелу, поцеловала его в плечо: Спасибо тебе за обед! Он сказал шепотом: - Тут к Потаповне дочь приходила, говорит свежую могилу кто-то разрыл - И я слыхала. Не надо сейчас про это говорить когда раньше мы любились с тобой, о таком не слыхано было. Варвара, прижимаясь к нему, прошептала в самое его ухо: Скажи мне слово ласковое - Преступность во многих сидит, безумство развелось. Детей едят, но это я пресеку, сказал он тоном повелителя. Она, целуя его в шею, взяла рукой его руку, прижала к своему паху. Маркел скребнул ее лобок в редкой шерстке. - Не рожала? - Выкидыши у меня, чуть слышно сказала Варвара. - Что Колька на это? - Говорит: если б теперь да ребенок было бы хужее. - Ага "хужее"! Родное его слово, вспомнив, усмехнулся Маркел. Она прошептала жалобно: - Мне уж идти надо и вдруг сорвалась в страстную мольбу: Давай еще раз! Он приподнялся, она ловко подлезла под него, устраиваясь, подсунула руку под пах нетерпеливо налегавшего, сжала то, что надо, выдохнула: - Не тычь, я сама впихну Придя к нему спустя день, приходила украдкой от мужа и потом. 47 Мороз февраля 1921 года придавал звонкость превратившемуся в камень снегу дороги, которая уходила за горизонт. В рыхлом же снегу по обочинам темнели окоченевшие тела тех, в ком избылись остатки тепла без подкормки шел ли человек домой с куском где-то раздобытого съестного или, в надежде отыскать его, уходил от дома. Коммунисты, победители в Гражданской войне, гнали страну по дороге, забирая пищу у тех, кто кормил себя и других, и отдавали избранным. ЧК и милиция с крыш вагонов, с тормозных площадок снимали везших хоть какой-то харч, таких называли мешочниками, их стреляли. Люди власти упивались ею, им все было ее мало, и они отнимали у остальных всяческую власть над своим ли жильем, над вещами в жилье, над устройством своей жизни. Стук сапог людей власти определял жизненный ритм. Тьмы и тьмы босых ступали неслышно. Неделяев, на время сменив сапоги на валенки, шел с лесничим Борисовым и его помощником по февральскому насту вглубь леса, чтобы заполучить у природы очередной отрезок жизни, полной радостной сытости. Серое тихое студеное утро с замершими деревьями, чьи ветви приодел поверху снег, глядело на троих невозмутимо отчужденно. Промелькнула вверх по стволу белка, позванивали голоса птиц, поскрипывал плотный наст под идущими, которым виделась вокруг беззаботная незащищенность. Давеча лесничий сказал Маркелу: помощник отвез в лес одну из молодых осин, спиленных поздней осенью и сложенных в сарае. Осину поставил в наклон, прислонив верхушку к березе, рядом набросал веток от сосенок. Юные сосновые веточки, кора осины самое вкусное для лосей зимой. Помощник лесничего, сутулый, пожилой, но еще сильный мужик, на шаг обогнав спутников, показал рукой: - Вон подлесок начинается там угощение. Должно, место не пусто. - Подлеском нам подходить незаметнее, не преминул показать догадливость Неделяев. Борисов молча улыбнулся. Между деревьями поднимались из наста осыпанные снегом голые ольховник, кусты лещины, жимолости. - Там они, прошептал помощник и пригнулся. Пошли крадучись, разглядев за низкими деревцами и кустарником трех лосей около прислоненной к березе осины, уже порядком обглоданной. - Комолый, шепнул мужик о лосе, сбросившем рога, добавил: А лосенок нонешнего лета. Тот был подле лосихи. - Влас, обходи слева, почти неслышно велел Борисов помощнику, я возьму вправо, а вы, сказал шепотом Неделяеву, потихоньку двигайтесь прямо к ним. Маркел сторожко пошел вперед с отнятым у Вантеева ружьем: взял его на охоту вместо винтовки, чтобы испробовать, чего стоит трофей. По совету лесничего, зарядил двустволку патронами с круглыми свинцовыми пулями. Над лосями трепетал легкий парок от дыхания. Наст проламывался под их ногами, они изрыхлили его, подбирая набросанные ветки сосенок. Людей почуяли, когда Борисов справа, а его помощник слева уже приблизились на расстояние прицельного выстрела. Лосиха, не увидев лесничего, который спрятался за старую ель, побежала, увязая в снегу, едва не в его сторону, лосенок пустился за нею. Лось, заметно крупнее ее, внушительный, могучий, чуть помешкал, рванулся левее, удаляясь от Маркела. Наперерез зверю побежал по насту Влас, и лось вдруг повернул назад. Выдыхая пар, тяжело приближался к Неделяеву, проваливаясь в снег по колено. Поспешно кинувшись за дерево, Маркел во взыгравшем восторге выглядывал из-за него. Он частенько вспоминал, как убивал людей, но покамест ему не доводилось лишить жизни дикое животное. Властное желание убийства не отравлялось, как на войне, сжимавшим сердце страхом, что тебя вот-вот тюкнет пуля или накроет разрыв снаряда. Борисов, правда, предупреждал, как страшноват бывает лось, даже сбросивший рога: коснись передним копытом головы и та всмятку. Но Маркел сейчас знал, что успеет всадить две пули в зверя, и тому, коли останется жив, не достать его за деревом. Лось, если не свернет, пробежит слева. Подальше гулко ударили два выстрела, за ними третий Борисов и Влас били в лосиху и лосенка. Бегущий бык, огромный, полный мощи, и ухом не повел. Через несколько секунд он поравняется с деревом, за которым с поднятым ружьем поджидает Маркел, и до него будет шагов двадцать пять. Большая голова, спина, левый бок зверя, обращенный к охотнику, темно-бурые с рыжеватым оттенком, бык в холке, выступающей горбом, не менее сажени. Видно движение мускулов под шкурой, шумно дыхание, верхняя губа накрыла нижнюю, с горла свисает характерный для лосей кожный вырост. Неделяев целился в голову, но в последний миг лизнуло опасение промахнуться, и он выстрелил в бок, целя повыше передней ноги. Лось, чьи передние ноги резко подломились, ухнул грудью в снег, всей тяжестью промял его, мгновение спустя опрокинулся на правый бок. Передняя и задняя ноги, светло-серые ниже колен, приподнялись, подрагивая, судорога прокинулась по туловищу. Маркел бежал к нему по насту, обомлев от чувственного, почти плотского наслаждения видом умирающего по его воле великана, неотрывно-жадно глядел на кровь, которая изливалась из раны. Страстно желалось, чтобы агония огромного животного длилась и длилась, но лось стал недвижим, видный Маркелу большой глаз застыл. Подходили Борисов с помощником, и Неделяев не удержал возгласа торжества: - Прямо в сердце! - С добычей вас! сказал лесничий с подкупающе дружеской радостью, затем с нескрываемым сожалением добавил: У меня не вышло одной пулей уложить, два раза в лосиху стрельнул. А лосенка Влас только ранил. Ножом доканчивал. Помощник, придерживая на плече ремень ружья левой рукой, правой держал нож вниз лезвием, на котором застывал потек крови. Сказал: - Не к чему на него патрон тратить. Затем указал ножом на убитого Маркелом лося: Другое бы дело этот. - Пуда тридцать три? спросил Борисов мужика. - Должно, на пуд меньше, а то и на два, проговорил тот, оценивающе оглядывая тушу. Лесничий, глядя на нее сосредоточенно, чуть прищуриваясь, объявил: - Нет, тридцать три! Неделяев ликовал всем нутром: в этакую голоднющую пору сколько у него впереди дней с трехразовой объедаловкой мясом! "Великая сила природа! повторилось в уме подправленное. Вам, подумал он о несчетном множестве людей, кору, а мне да немногим пищу прежних господ!" Теребящее возбуждение подстегивало говорить, и у него вырвалось с живостью: - Семью укокошили! - Может, это не семья, сказал Борисов. Лоси-быки любят сами по себе ходить. Может, просто встретил лосиху с лосенком у приманки. Влас напомнил: - Теперь еще сани нужны и подмога. Лесничий, сказав ему, чтобы караулил убитых лосей, пошел с Неделяевым к оставленным неподалеку дровням. Конь, чья морда поседела от инея, фыркнул, потянул сани. Борисов поехал в лесную деревушку, где жили, пояснил он Маркелу, надежные люди родня Власа. Когда к нему снарядилась подмога, двое приятелей отправились домой к лесничему вкусить приготовленный Авдотьей обед. К ночи у дома встала пара дровней, нагруженных частями ободранной лосиной туши, накрытыми рогожей. Неделяев верхом на своей длинногривой лошадке вернулся в ночную Савруху впереди двух саней, которые скользили одни за другими. Привезенное перетаскивали в сарай втроем: хозяин, Влас и его брат, тот был ростом пониже Власа, но тоже дюжий, с такой же темной бородой, прибеленной на щеках, из-за чего не скажешь старше он брата или моложе. Попрощавшись с мужиками, Маркел пошел спать, решив завтра приступить к тому, что вызрело важной задачей. 48 Он шел под порхающими снежинками по тоскливой, с редкими встречными, улице села: сытый, здоровый, в длиннополой шинели, в яловых сапогах, в казачьей с коротким серым мехом папахе, к поясу сбоку пристегнута черная офицерская кобура с наганом. Поглядев на дымок над трубой избы, куда шел, он носком сапога несколько раз стукнул в запертую калитку. Забор доходил Маркелу до плеча, и он увидел вышедшую из сеней женщину в овчинной шубенке, в теплом платке, концы которого были обмотаны вокруг шеи. Взглянув на пришельца отрешенными глазами, женщина отодвинула засов Маркел толкнул калитку, шагнул во двор: - Киловы здесь живут? - Здесь, едва слышно раздалось в ответ. - Вы уже должны меня знать. Я волостной надзиратель милиции! раздельно проговорил Неделяев. Женщина, глядя себе под ноги, стояла молча. Придирчиво всматриваясь в ее исхудавшее лицо, Маркел спросил: - Пелагея Килова? - Бледные губы шевельнулись: - Я - Что в дом-то не ведешь? сказал он помягче, с тенью улыбки. - Идемте сказала она с послушным равнодушием, повернулась, пошла в избу. В сенях стояла женщина, по виду почти старуха, в телогрейке на вате, в платке, который, как и у первой, плотно охватывал шею. - Чего это? с ужасом спросила Маркела. Он не без удовольствия от того, как его боятся, сказал старательно ласково: - Я к вам с хорошим. Может, захочу вашу дочку в жены взять. У женщины приоткрылся рот: - А? она совсем обомлела. - Зачем меня в сенях держать? произнес с укором милиционер, тронул ее за плечо, побуждая повернуться к двери из сеней в избу, проследовал туда за хозяйкой. За ними вошла Пелагея, закрыла за собой дверь, обитую изнутри овчиной, успевшей порядком облезть. Маркел увидел на столе пустую деревянную миску, а у печи на полу кучку щепок. Спросил: - Дров нет? Хозяйка заговорила горестно: - На себе из лесу не принесешь. В хлеву доски отдираем, все равно пустой стоит. - Чем кормитесь? Она принялась объяснять: - Муки у нас не спрятано. Мы с Полей перед зимой собрали желудей, кожуру с них счищаем, ножом их режем, сушим, в воде мочим, после снова сушим, варим и мелем. Каша у нас с этого, лепешки. Маркел подумал: "Как усердно про желуди толкует. Хочет убедить, что только их и едят. Конечно, еще что-то да имеется кислая капуста хотя б, грибы сушеные". Сказал с непривычным дружелюбием: - Я к вам пришел не запасы искать. Сейчас пойдемте ко мне пообедаем, он, повернувшись к Пелагее, отметил, как у нее при этом слове ожили глаза на бледном, без кровинки, лице с обтянутыми кожей скулами. За обедом, медленно произнес, усиливая впечатление, я посмотрю и обсудим. Может, и женюсь. - Как же так-то пробормотала мать, явно страшась подвоха. - А чего тут не так? произнес он насколько мог добродушно. Вас Федосьей зовут? - Крещена Федосьей прошептала женщина и вдруг взмолилась: Уж вы не сделайте нам беды! - Я пришел по честному намерению! произнес Неделяев с выражением прямоты и важности. Теперь и вы честно скажите: дочка честная девушка? он с полминуты смотрел на мать, затем повернул голову к Пелагее. Та, ни жива, ни мертва, кивнула. Мать сказала гостю: - Честна как есть она! и стала утирать слезы рукой. - Ну, так идем, что ли! воскликнул нарочито весело Маркел и нетерпеливо притопнул сапогом. Федосья быстро перекрестилась, надела поверх стеганки овчинную шубу. Неделяев вышел вместе с женщинами и в то время, когда хозяйка запирала избу на замок, взял Пелагею под руку, повел на улицу. Еще с тех пор, как он погостил у лесничего, впечатление от уюта в его доме, от порядка, тепла и застолий стало искушать Маркела тем, что неплохо бы заиметь свою Авдотью, которая подавала бы ему невиданные им кушанья, обметала веником снег с его сапог, когда он придет домой, говорила бы кому-либо о нем с благоговением "они" и "Маркел Николаич". Однажды у себя в кухне он присел на табурет перед тяжело дышащей Потаповной, полулежавшей на лавке, заговорил доверительно: - Не знаю, кого в жены взять. Надо мне, чтоб девушка была скромней скромного, вставала до света и за работу. Чтобы варила, жарила, парила, пекла лучше других. И чтоб не только каждое мое слово исполняла, но и без слов знала, чего мне желательно. Потаповна поморгала слезящимися глазами, прокашлялась, проговорила: - У Федосьи Киловой младшая дочка тихая. Федосья сказывает: уж как смирна-а! старуха для выразительности тянула "а", пока не закашлялась. Переведя дух, набрав простуженной грудью воздуха, продолжила: Ей уж никак семнадцать, а то и осьмнадцать. Стряпать она должна уметь от матери. Федосья это превзошла. - Это вам точно известно? требовательно, с недоверием спросил Маркел. - Муж мой покойник дружил с мужем Федосьи, с Афанасием Киловым, и в прежнее-то время сытое, когда не слыхали ни про красных, ни про белых, были мы с мужем у Киловых в гостях. И очень вкусным Федосья нас угощала, высказала Потаповна, вздохнула, прищурилась, вспоминая. Маркел спросил с живым интересом: - Что ели? - Всего не помню. Уток, помню, ели с грибной подливой на белой муке, со сливками. Дикие утки Афанасий их из ружья набил. "Так!" с удовлетворением произнес мысленно Неделяев. Ему, уроженцу Саврухи, фамилия Киловых была знакома; теперь же он стал досконально расспрашивать Потаповну об этой семье. Позже завел разговор о ней с председателем сельсовета Пастуховым, который любил порассказать о каждом (за исключением некоторых персон). В итоге Неделяев получил, как он сказал себе, полную картину. 49 Афанасий Килов при царе упорно поднимался из бедности, не только пахал да сеял, но был рыболовом, охотником, а также портняжничал. Шил селянам нехитрую одежду, чаще же чинил старую. Постепенно, хоть в зажиточные и не вышел, с нищетой простился. У него с Федосьей подрастали две дочери, Пелагея младшая. Он надеялся сделать из них портних и сам мечтал серьезнее заняться пошивом, копил на швейную машинку "Зингер". Когда набрались нужные деньги, запряг коня, покатил в Сорочинское, где была торговавшая швейными машинками лавка. К тому времени царский режим сменился новой властью, она тоже только что опрокинулась, о чем Килов особо-то не задумывался. Полагал, что при любой власти ценят одежду, продают, покупают, меняют, как и женятся, рожают и хоронят. Боялся он не властей, а охотников до чужого добра, которые пошаливали во все времена, но уповал на людной дороге средь бела дня не нападут. Он купил швейную машинку, переночевал в Сорочинском у знакомых, направился домой, но на выезде из села его остановил пост военных с красными повязками на рукавах. С Афанасия потребовали документ, на какие деньги и зачем куплена им машинка "Зингер", если он, по его словам, крестьянин. Он говорил, что прирабатывает пошивом, и о нем решили: "В ревком!" Там, куда с ним поехали на его подводе, ему заявили, что он сельский богатей и проходимец, если не состоит в артели портных. Он отвечал: нет у них в селе такой артели, а ему: "Но ты-то есть с машинкой! И деньги имеешь!" Посадили его в холодную тюремную камеру, полным полную арестованных, из которых ни один не походил на жулика. Ночью пришли красногвардейцы, взялись всех избивать, крича: "Буржуи! Кровососы!" Утром дали по куску хлеба, по кружке воды. Афанасия несколько раз водили в ревком, где на него наставляли револьвер, крича: "Будем отпираться или признаваться?!" Он не знал, в чем признаваться, и его били. Так длилось неделю, пока человек в ревкоме, куда в какой раз привели Килова, не сказал о нем красногвардейцу: "Отпустить!" Афанасий спросил солдата, который вывел его за ворота: а как же, мол, конь, подвода, швейная машинка? Солдат ответил: "От них будет польза народу". Килов не стерпел сказать: за что же он сидел, страдал и лишен имущества? В ответ услышал: "Лес рубят щепки летят. Радуйся, что живой уходишь". Но жизнь в нем держалась плохо, ему отбили почки. Добрался до дома, лег под образами, стонал и сквозь стоны рассказывал, какая его постигла напасть. Вскоре помер. Федосья и дочери (одной девятнадцать, другой шестнадцать неполных) стали сами управляться с хозяйством, осталась у них еще одна лошадь, были корова с годовалой телкой, свинья, овцы, домашняя птица. В село вступил Москанин со своими людьми, почти весь хлеб у Киловых вывезли и не лишили только лошади, телки и курицы с петухом. Пришли белые, при их власти Федосья и дочери собрали урожай, развели птицу, и тут к старшей посватался вдовец из дальней деревни. Брал без приданого, и Федосья сказала дочери: "Раз так иди. Лучшего не ждать". Вновь настало время коммунистов, стали они прижимать злее прежнего, дошло до того, что у Федосьи и Пелагеи реквизировали лошадь. Подросшую телку пришлось зарезать: всю прошлую зиму кормились мороженым мясом, варя по кусочку в день, кости вываривали по несколько раз. Нынешняя же зима обрекала мать и дочь на смерть. 50 Федосья обессилела, идя следом за Маркелом и Пелагеей, позвала: - Погодите! Маркел, держа под руку девушку, обождал, когда подойдет мать, взял под руку и ее и так и привел двоих к себе в избу. Потаповна тяжело поднялась с лавки, произнесла надтреснутым, с хрипом, голосом: - Милости просим, дорогие. Неделяев усадил гостий, когда они сняли верхнюю одежду, за стол на кухне, сам освободился от шинели, побеспокоился: - Мясо сразу пойдет вам с отвычки? Потаповна посоветовала: - Бульонцу им попервах Маркел налил в две миски супа без мяса, положил на стол хлеб, который гостьи стали разламывать трясущимися руками, опускать кусочки в горячий бульон. Понаблюдав, как они едят, судорожно втягивая с супом воздух, звучно глотая, хозяин наелся сам, вновь наполнил две опустевшие миски: - Обедайте в пользу! и пошел топить баню. Возвращаясь, прокрался в сени, приник к двери в кухню, услыхал глухой кашель Потаповны. Потом послышались ее перемежаемые вдохами слова: - Из-за него у горячей печи греюсь Едой спасает Хлеб дает, мясо: "На, говорит, ешь!" Он тебе, Поля, спасение ты к нему будь приятнее Заговорила Федосья: - Я вот и то тоже думаю Маркел тихонько выскользнул во двор, затем возвратился обычным, слышным в избе шагом, встал перед столом, расставив ноги в галифе, в сапогах, пристально-красноречиво смотрел в лицо Поли. Та, склонясь над миской, доела суп и хлеб и не смела поднять на хозяина глаза. Потаповна и Федосья сидели недвижно и также немо. Неделяев опустил тяжелую руку на плечо Поли, та встала, и он открыл перед нею дверь. Когда девушка вышла из избы, он остановился за ее спиной, сказал вставшей на месте: - А ну живее! Она послушно поспешила в баню, над которой вовсю дымила труба. В предбаннике девушка встала спиной к Маркелу и не двигалась он, раздеваясь, следил, как ее под одеждой пробирает дрожь. Голый, переступил большими ступнями по гладко струганному полу, взял Полю за плечи, повернул к себе лицом: - Гляди и полюби произнес шепотом удовольствия от происходящего, возбужденно отметил, как расширились зрачки у девушки, смотревшей на его член. Тот набряк под ее взглядом. Сев на лавку, Маркел приподнял член ладонью, проговорил властно: - Раздевать я тебя не буду. Ты не хочешь меня уважить? Она прошептала, уставившись в пол: - Я не смею Он подумал: "Никаких ужимок, глупая без притворства. Оно и хорошо!" Произнес с насмешливым благодушием: - Ты бойся одного мне ждать надоест, и я рассержусь! Она стала быстро и растерянно, будто ополоумев, сбрасывать с себя все. Оставшись совсем нагой, казалось, ударится в рыданья, и Маркел успокаивающе ласково сказал: - Вот и хорошо, моя Полюшка. Встав, аккуратно обнимая ее, бережно прижимал ее тело к своему, поглаживал спину, поясницу, зад девушки, шепча: - Ты меня слушайся, я тебя буду любить любить мою Полюшку Она перестала дрожать, он ввел ее в баню и велел поворачиваться перед ним, всю оглядывая. У нее, невысокой, были покатые плечи, широковатый таз, недлинные ноги она ставила носками немного внутрь. О ее худобе он подумал: "Откормится титьки, ляжки, зад нальются". Велел ей поднять руки, глянул на густую растительность под мышками, затем указал прилечь навзничь на лавку, разведя ноги. Посмотрев в промежность, произнес одобрительно: - Петунья у тебя в меху. Поля, взиравшая на него с самозабвенной покорностью, при слове "петунья", отнесенном к тому, что звалось иначе, моргнула и вытаращила глаза: слово вызвало у девушки верх трепетного почтения к Маркелу. Он окатился водой и, с силой потирая себя намыленной мочалкой, велел Поле мыться. Она старательно вымыла голову, тоже взялась тереться мочалкой, потом водой из таза смыла с себя мыло, села на лавку и с выражением тяжелой вины прошептала: - Нету больше моей силы Он в меру похлестал ее веником по плечам, по бокам, ляжкам и икрам, жестом приказал опрокинуться на спину поперек лавки, бросил жарко: - Растопырь! Обеими руками помог ей развести ноги так, чтобы пятки умостились на лавке, и стал всаживать. Поля, с зажмуренными глазами ойкнув, страдающе охнула грудной глубью, подбросились ступни. Маркел, согнув ноги в коленях и упираясь расставленными ступнями в пол перед лавкой, а руками в лавку вплоть к бокам Поли, разъярился, торя путь, и так и частил задом вверх-вниз, вверх-вниз. Оттрудясь, сказал, глядя на ее слезы: - Про петунью знаем, а душа приняла ли? - Приняла, прошептала она не сразу, еще не придя в себя. В избу он шел позади нее, наблюдая, как она неуклюже переставляет ноги из-за не уходящего чувства помехи меж них. В кухне Федосья и ожившая Потаповна жадно-тревожно воззрились на вошедших. Маркел сказал Федосье, как говорят что-либо обыкновенное: - Теперь вы моя теща. Она перекрестилась, встала с табуретки в порыве припасть к груди парня, но остереглась и обняла дочь. Вчетвером пили в комнате чай, долго ели. Маркел расспрашивал Федосью об известных ей кушаньях и о том, научила ли она дочь все их готовить. Потом Потаповна и новоиспеченная теща удалились на кухню, и зять на кровати принялся Полю, как он сказал, "прожаривать, чтобы петунья маслилась, горячая, что скородумка". На другой день он привел Полю в сельсовет, и Авдей Степанович Пастухов записал их мужем и женой. 51 В конце февраля, когда зима, как говорили старики-селяне, теряет рог, на последний морозец издавна выносили сбереженное на посев зерно. Караваи ржаного хлеба с заветным словом уделяли скоту, чтобы упасти его от падежа. Радовались, если ночь звездная, и по исстари хранимому обряду просили звезды, которые, как считалось, особо заботятся об овцах, ниспослать больше ягнят. Ныне же селяне, привыкшие видеть зерно, выгребаемое чужими руками из тайников, не поднимали глаза ни к звездам, ни к ночному, ни к дневному светилу. Все помыслы, чувства сплавлялись в нещадное искание что положить в рот? При заставляющем щуриться солнце Маркел Неделяев, чекист, два милиционера, похрустывая сапогами по снегу, вели через двор к сараю мужика-хозяина в перепоясанном армяке и его тепло одетую жену, натянувшую на голову поверх платка шапку. - Ишь, замочек! произнес ядовито Маркел, когда мужик всунул ключ в тяжелый замок на двери. Есть что под запором держать. Мужик, будто не поняв, повернул к Неделяеву голову, уставил в него недвижный взгляд. Маркела так и потянуло угостить его кулаком в нос, но чекисту, главному здесь, не понравилось бы своеволие, и милиционер только зло скривил губы. Хозяин, повозившись, отомкнул замок, приотворил дверь и отступил на шаг. - Откройте как следует! приказал чекист. Выбритый, в очках, он был в белой папахе, в новом желтом полушубке, на поясе на одном боку висела расстегнутая кобура с револьвером, на другом небольшая кожаная сумка. Мужик медленно открыл дверь нараспах, замер. Чекист бросил ему: - Входите! взглянул на бабу: И вы тоже! Он, Неделяев и милиционер вошли в сарай за хозяевами, еще один милиционер, оставшись у входа, посматривал во двор и на улицу, по ней осторожно приближались один, второй, третий житель. Внутри сарая вошедшие в первую секунду после солнечного света увидели лишь темноту, раньше других к чему-то покрытому рогожей шагнул Неделяев, потянул хозяина за рукав: - Рогожу сними! Тот стоял, будто не слыша. Маркел вопросительно взглянул на начальника в белой папахе. Чекист кивнул милиционеру с винтовкой, который, сбросив ремень с плеча, сунул прикладом в поясницу мужику. Охнув, тот обеими руками потащил рогожу, под ней лежали нижняя часть туловища мужчины с одной ногой, рука, обрубок другой руки. - Где остальное? спросил чекист хозяина. Тот, без всякого выражения на лице, молчал, уставив свой недвижный взгляд в лицо спросившего. Человек в очках вновь кивнул милиционеру, и приклад оковкой приложился к боку мужика. Утробно взвыв, хозяин рухнул на колени. - Отвечать! приказал начальник в папахе. Не дождавшись ответа, с силой пнул мужика носком сапога в лицо. Маркел тут же ударил того ногой в бок. Мужик отвалился навзничь, заслоняя руками голову, Неделяев и чекист вошли в раж, угощая его пинками. У избиваемого вырывалось изо рта: "А-аа! А-а-ааа!!!" Чекист наступил ему сапогом на раскрытый рот, раздалось хрипение. Когда нога была убрана, избитый двинул расквашенными губами, выдавил из себя что-то похожее на "скажу". - Ну! разъяренно бросил чекист. Мужик, сдавленно встанывая, тяжело поднялся, лицо заплыло кровавой опухолью. Он попытался говорить, можно было разобрать: - Съели какой день едим Жена, помогая ему, заговорила тонким голосом: - Первее всего печень, ну там другое, тоже и ногу, руку по локоть Милиционер, сжимавший винтовку, сплюнул. - Кости где? спросил чекист бабу. - Дома, ответила она. Ее и мужа подтолкнули к выходу из сарая, в избе они вдвоем подняли крышку неглубокого подполья, достали оттуда корзину с вываренными белесыми человеческими черепом и костями. Неделяев спросил: - Почему не зарыли? Хозяйка сказала, будто о самом обычном деле: - Мы будем их толочь, в муку класть, лепешки печь - Будете! произнес Маркел тоном ехидного подтверждения и взглянул на начальника в очках, ожидая, что тот поддержит издевку. Тот, не отвлекаясь, сказал: - Истолченное где? перевел взгляд с хозяина на хозяйку. Та подошла к ларю у стены, подняла крышку, извлекла из ларя завязанный холщовый мешочек. Чекист жестом приказал его развязать, посмотрел в него с гадливостью. Тут раздался голос хозяина с изуродованным ртом: - Он наш кум мы его хо-онили, мы и взяли Жена добавила: - У него только мы да кума. Она подышивает еще Маркел спросил с видом простодушия: - С ней не поделились? Баба склонила голову в шапке, натянутой поверх платка. Муж выговорил: - Э-э это неладно - Почему же неладно? как бы удивился Неделяев. Если самим можно есть кума-покойника. Хозяин с разбухшим синим страшным лицом, на котором местами лопнула кожа, выразил подобием слов: - Мы нашей вины не знаем Далее, не двигая губами, он издал звуки, по каким определился смысл: - Религия запрещает умерших брать в пищу, а вы, большевики, против религии. Вы не должны с ней заодно нас винить. Неделяев с живостью обратился к чекисту: - Вон как! Идею подвел! А это самое опасное! Начальник в очках молча достал из сумки на боку записную книжку, карандаш, сел к столу и, строгий и сосредоточенный, принялся писать. Маркела пронизала жестокая обида обираемого: "Мою мысль за свою выдает!" Он с выражением человека, знающего цену своим словам, произнес: - Надо бы куму допросить, как умер ее муж. Может так быть, что ему помогли. Чекист продолжал писать и, лишь окончив дело, убирая записную книжку в сумку, проговорил: - Помогли или нет уже не повлияет. Баба, чьи глаза вдруг застыли, словно невидящие, пронзительно закричала, не умолкая. Чекист махнул рукой милиционеру, тот занес приклад, вполсилы ударил кричавшую по голове. Шапка и платок под ней смягчили удар: баба, покачнувшись, устояла на ногах, стихла. Начальник приказал хозяевам найти пустой мешок, сложить в него череп, кости, сунуть мешочек с истолченными костями. Хозяину было велено взять ношу. Маркел толкнул его, а за ним хозяйку в спину, все вышли во двор к ожидавшему там милиционеру, к двум саням. За воротами собрались десятка три жителей; обессиленные голодом, они, стоя молча, смотрели не с зудом любопытства, а тоскующе, в безраздельно тягостном напряжении. Чекист сказал Неделяеву: - Остатки тела обратно в могилу! Хозяйство в распоряжении сельсовета. Первыми выехали сани с арестованными и милиционером, который правил лошадью. За ними отправились чекист и второй милиционер. 52 Неделяев, выйдя на улицу, оглядывая молчаливых селян, громко объявил: - Советская власть не допускает трупоедства! Молчание не прервалось, он пытался поймать взгляд одного, второго, но от него прятали глаза, в которых, казалось ему, он прочел бы: "Сама довела, а теперь, вишь, не допускает". Раздраженный, он послал одного из мужиков за председателем сельсовета, но тот уже и сам приспел. Маркел передал ему сказанное чекистом, и Авдей Степанович тут же взялся осматривать, перебирать имущество увезенных, в этих хлопотах, бойко-деловитый, также назначил тех, кто должен закопать в ранее разрытой могиле то, что осталось от покойника. Маркел Неделяев, пройдясь среди людей по двору с видом суровым и горделивым, как человек, который сыграл самую важную роль в деле и которого ждет еще много важного, направился в свое вытребованное у сельсовета служебное помещение в бывшей шорной мастерской расстрелянного мастера Измалкова. Здесь стояли простой стол, так как пока не вышло достать конторский, табуретки, небольшой сосновый шкаф с выдвижными ящиками. В затопленной утром печке еще тлели угли, одно из двух оттаявших окон одаряло солнечными лучами. В задней стене имелась дверь в другую часть строения, где раньше был склад, а ныне пустоту наполняла стужа, дверь была заколочена. Милиционер кочергой помешал в печке угли, подложил дров, после чего снял шинель, повесил на крючок в кирпичной стене и, положив папаху на табуретку, опустился на другую перед столом, в который упер локти. Вот так же он сидел тут неделю назад, когда появилась Варвара со словами: - Мне только тебя проведать. Может, можно было в дом зайти? Жена тихая? - В дом не надо, сказал Маркел лениво. Ее жгучий взгляд метнулся по комнате. - Где здесь любиться? На столе? Маркел произнес жестко: - С этим сюда не приходи! У нее жалко исказилось лицо, блеснула слеза, а милиционер вдруг проговорил утешающе: - Место у нас будет. Она вмиг приосанилась, выдохнула радостно-преданно: - Не бросай! Он не дал ей продолжить, сказал: - Будешь мне помогать в работе, никогда не брошу. Варвара, стоя перед его столом, глядела в нетерпеливой готовности на все. Он спросил: - Твоему младшему брату сколько лет? - Четырнадцатый пошел на Агафью-коровницу, сообщила Варвара, имея в виду 18 февраля, день святой Агафьи, отводившей болезни от коров. - Как звать его? - Гаврюша. - Ты его ко мне сюда приведи, медленно, со значением сказал Маркел, на улице, чтобы слышали, говори: мальчишки, мол, побили его, иду с жалобой к надзирателю милиции. Я с ним поговорю, а ты на это время выйдешь на улицу. Если кто спросит, скажешь: Неделяев, дескать, захотел с глазу на глаз узнать про обидчиков. Варвара согласно кивнула, однако была вся в ожидании объяснения и услышала: - Мальцы они ведь проныры. Может, он вызнает, кто могилу разрыл. А я его за это подкормлю. Спустя час на табуретке перед столом Неделяева сидел мальчишка в заплатанной шубейке; у него, исхудавшего, серовато-бледного, играли пытливостью хваткие глаза Варвары. Милиционер говорил ему вкрадчиво: - Ты парень умный, я в тебе вижу толк. Будешь помогать мне, но только по секрету, и какая будет у тебя важная жизнь! И вознаграждения Гаврюше было объяснено задание, и через день он пересказал Неделяеву то, что узнал от своего товарища. Отец товарища, как и вся семья, недужил животом из-за того, чем приходилось кормиться, и ночью выходил по нужде во двор. Однажды утром сказал, что видел, как соседи, муж с женой, на салазках ввезли в свой двор какой-то груз. Неделяев назвал Гаврюшу молодцом, а после полуночи подошел к указанному двору, перелез через забор и разглядел на снегу у запертого сарая комочки земли. Не дожидаясь рассвета, сел на лошадь, торопясь в Сорочинское к своему начальнику Рыбьянову. Было это вчера, а сегодня в Савруху явились чекист и два милиционера. Теперь Маркел, сидя в своем "кабинете", как он называл помещение в бывшей шорной мастерской, представлял Рыбьянова, которому доложили, что Неделяев-де привел прямо к месту, где оказался труп. Рыбьянов, наверное, напишет об этом своему начальству в Бузулук. "Показываю, как надо работать!" наслаждался Маркел, предвосхищая время, когда кухонный стол, за которым сидит, будет заменен тем столом, какой положен начальнику в учреждении. В дверь тихо стукнули Неделяев звучно отозвался: "Войдите!" Как он и ожидал, через порог переступил Гаврюша, снял шапку, старательно напуская на себя почтение. "Хитрый зверек", мысленно повторил волостной надзиратель милиции то, что сказал себе при знакомстве с братом Варвары. Встав, подойдя к шкафу, выдвинул ящик, извлек из него коробку из-под печенья, которая сохранилась у Потаповны от царского времени. Гаврюша, схватывая каждое движение Маркела, прилип к коробке страстным взглядом. Милиционер опустил ее на стол, открыл, сказал с видом радушия: - Заслужил получи! Гость через мгновение уже склонился над коробкой, с жадностью вдохнул запах трех приготовленных Полей отбивных из лосятины, к ним был прибавлен сухарь, не замедливший захрустеть на зубах голодного. Гаврюша ел стоя. Кусочек сухаря и одну отбивную упрятал под шубейку в карман штанов. Неделяев спросил: - Матери, брату понесешь? В глазах подростка мелькнуло замешательство, в следующую секунду он кивнул: - Им! Маркел удержал усмешку: "Ври! Хер собачий ты им отнесешь! Для себя впрок припас". Он был доволен тем, что открывал в Гаврюше: "Взрослых жуликов пережулит!" Указал ему рукой на печку, проговорил с удавшейся добротой в голосе: - Садись к теплу, грейся! добавил наставительно: Запомни больше узнаешь, больше получишь! И стал объяснять: надо вызнавать у друзей и подруг, что говорят их родители о нынешней жизни, о власти, не ждут ли ее конца. - Для затравки говори, что, мол, твоя мать жалуется на эту жизнь, вздыхает: "Эх, не было бы советской власти!" Смекнул? Так делают настоящие разведчики. 53 Март принес мороз, который ночью прогнала теплынь, слизала ледяную корку дороги, и спустя пару дней на ней уже ширились частые лужи. Гаврюша притопал в "кабинет" Неделяева в опорках, какие получились из старых сапог, после того как у них отрезали истертые дырявые голенища. Маркел, слушая гостя, не мог спокойно усидеть на табуретке и закидывал то правую ногу на левую, то левую на правую. Гаврюша, как его научили, затеивал среди друзей нужные разговоры и, когда сказал про жалобы своей матери на жизнь, друг Аверя Ременников отозвался: его отец и кто к нему приходят, хотят, чтобы эту власть скинули. Гаврюша нарочно удивился и будто не поверил, тогда подзадоренный Аверя рассказал: говорили, дескать, в каких местах по России восстания, но он не запомнил, в каких, и что скоро по Сибири пойдут войной японцы, а из Китая придут белые, которые туда ушли, тогда и весь народ поднимется. И отец, похвалился Аверя, став важным-преважным, сказал, что у него на чердаке спрятана винтовка. Крепкая саврасая лошадка понесла Неделяева знакомой дорогой в Сорочинское. Возвратился он с конной командой, которую возглавлял давешний чекист в белой папахе и в очках, фамилия его была Пономарев. Низкие пухлые облака сеяли липкие снежинки и изморось, копыта лошадей месили тающий грязный снег. На улице села Неделяев поехал впереди команды, ведя ее к избе Панкрата Ременникова. Милиционер волновался, волнение подстегивала память: в такой же сырой мартовский день три года назад он, работник, шел по двору хозяина Данилова и увидел въезжающих всадников. Главный, человек в городском пальто, в беличьей шапке, сошел с коня, пожал Маркелу руку. День встречи с Львом Павловичем Москаниным запомнился ветреным, нынешний же дышал спокойно-расслабленно. В пустом дворе Ременникова Маркел первым соскочил с седла, чуть не побежал к избе, но удержался, пропустил вперед чекиста Пономарева. На крыльце уже стоял, поддев пальцами пуговицу зипуна на груди, обуянный тревогой хозяин. Пономарев, вперив в него взгляд сквозь очки, раздельно произнес: - Оружие храните? Ременников отступил на шаг, мотнул головой: - Нету у меня оружия. - Будем делать обыск, сказал чекист. С ним и с Маркелом в избу вошли второй чекист, несколько милиционеров. На кровати лежала на спине хозяйка, укрытая до подбородка тулупом; не приподнявшись, чуть повернула голову, глядя на пришельцев. - Что с ней? Не тиф? спросил Пономар?в хозяина. Тот пробормотал: - От голода доходит Один из милиционеров заглянул под кровать, второй под лавку. Маркел с притворной заботливостью в лице и голосе спросил Ременникова: - Дети где? - Один у меня Аверьян. Бегает где-то. Оно и лучше, чем дома мне глаза мозолить, дать ему нечего проговорил мужчина в острой тоске и нервно сглотнул, понимая, что гостей интересуют не дети. Неделяев вышел в сени, влез по лестнице на чердак и вскоре вернулся с завернутой в мешковину винтовкой. Ременников сказал разбитым голосом: - К ней патронов нет. Пономарев взял у Маркела винтовку, с которой тот удалил мешковину и намотанную поверх веревку, сказал, поворачивая оружие так и эдак: - Трехлинейный карабин для артиллеристов. - Прятать удобно, потому как без штыка и короче и пехотной и драгунской, прибавил Неделяев тоном благожелательного человека, который оценивает вещь. Хозяин, растерянно-подавленный, видимо, не находил, что сказать. Пономарев передал карабин другому чекисту, обратился к Ременникову: - Вы знаете, что мы наказываем за хранение оружия, но вы его хранили и солгали, что не храните! - Я был красноармейцем вырвалось у хозяина, он запнулся, в отчаянии продолжил: Беляка подстрелил, его винтовку взял как трофей, на память Маркел произнес как бы с участливой укоризной: - Так и надо было сказать, а то, и он передразнил Ременникова: "Нету у меня оружия". Тот силился улыбнуться: - Ведь хотел же сказать и надо бы! заключил с видом раскаяния. - Вилять бесполезно, правду вытянем, пообещал Пономарев, не повышая голоса, поворачиваясь к выходу. Два милиционера взяли хозяина за руки выше локтей, повели из дома. В "кабинете" Неделяева впервые производился допрос. Чекист в очках сидел за столом, допрашиваемый стоял. Чекисту были известны от Маркела, а тому от Гаврюши фамилии двоих, кто толковал с Ременниковым о советской власти. К нему в избу, сообщил Гаврюша, приходили еще двое, но тех Аверя не знает. Пономарев заявил арестованному: - Вы и ваши сообщники у вас дома говорили, что в стране происходят восстания, что должны напасть японцы и вторгнуться белогвардейцы, которые скрываются в Китае. Ременников, не поднимая глаз, проговорил чуть слышно: - Не было такого - Ваши сообщники показали, что было! чекист назвал двоих. Разговоры заводили вы, а они только поддакивали. Вы им про винтовку сказали. Арестованный с минуту стоял окаменело, потом выговорил: - И они власть хаяли - Расскажите как! Тот принялся передавать, какими словами его товарищи награждали советскую власть. Был убежден, что они на него донесли. Пономарев, поощрительно кивая, непринужденно ввернул: - Кто еще участвовал? И Ременников назвал двоих, один в Саврухе не жил, приезжал из деревни Нойкино. За ним отправился Маркел с группой милиционеров, и ночью в его "кабинете" сидели на корточках, поскольку табуреток им не дали, все пятеро обвиняемых. Каждый повторял, что не думал восставать против советской власти, четверо держались за то, что не видели винтовку, о какой упомянул Ременников. Арестованные напомнили, что в войну служили в Красной армии. - Известный Кережков и вовсе был начальник красной дивизии, угрюмо высказал Неделяев. Вскинулся Ременников: - Так он какое восстание поднял! и тут же со вздохом свесил голову. А мы что?.. чего не сболтнешь с голоду - У тебя дома для того собирались, чтобы сболтнуть, ковырнул Маркел. 54 Милиционеры выдернули гвозди, которыми была заколочена дверь из "кабинета" в складское помещение, и пятеро ждали там, при двоих сменявшихся караульных, когда чекисты на квартире, а Маркел у себя дома поспят и закусят. Арестованным не дали ни есть, ни пить, присесть или прилечь им было не на что; когда становилось невмоготу сидеть на корточках, топтаться на месте, ложились на пол. Дн?м Пономарев вошел из "кабинета" в "холодную" с приказом "встать!", что было исполнено с натугой. Он вернулся в "кабинет", бросив "сюда!" и, расположившись за столом, добавил "в ряд!" Окоченевшие изможденные, с позеленевшими лицами люди, медленно переступая непослушными ногами, не сразу встали, как им велели. Пономарев спросил: кто еще участвовал в разговорах о власти? кто их хотя бы слушал? Объявил, блеснув очками: - Кто назовет таких, не будет расстрелян! Ему вряд ли поверили или просто не захотели никого губить. Хотя наверняка можно было указать на кого-нибудь, никто не взял греха на душу. Чекист велел пятерым возвратиться в "холодную" и изъявил желание попить чаю со своими коллегами, с Маркелом и с несколькими милиционерами. Маркел сбегал домой за чайником. В Сорочинское между тем послали двух верховых с бумагой, где говорилось, что были "выявлены и обезврежены" враги (следовали фамилии, имена, отчества) и "пресечена подготовка к восстанию". После чая Пономарев вновь занялся работой: написал приказ о реквизиции у Ременникова лошади, а у другого арестованного коровы, оказавшейся в его хозяйстве. Ее молоко поддерживало жизнь троих детей, чей плач проводил буренку в недолгий путь до двора сельсовета, не столь давно бывшего двором Федора Севастьяновича Данилова. В доме в эти дни квартировали чекисты и милиционеры, топились все три голландки, пустовавшие до сих пор комнаты не уступали теснотой вагону, который толпа взяла штурмом. С заколоченных окон были сорваны доски, открытые фортки густо выдыхали табачный дым. Милиционеры во дворе зарезали, сноровисто разделали корову, разложили костры, поскольку кухни было мало для варки говядины на всю команду. Авдей Степанович Пастухов позаботился, чтобы селяне одолжили котлы. Сам он, по большей части, суетился в доме; расстегнув в духоте свою куртку из невыделанной овчины и суконную рубаху, розоволицый, потный, ходил по комнатам хозяином на празднике, командовал дочерью, снохой и младшим сыном-пареньком, которые помогали постояльцам в хлопотах. Снимая на кухне пробу, сосредоточенно разжевал кусочек недоваренного мяса, зашел в горницу, где сидели за столом чекисты и Маркел, уведомить: - Еще чуток, и будет готовое прямо с жару! Маркел был погружен во властно волнующее воспоминание о том, как здесь за этим столом ему выпало обедать с Львом Павловичем Москаниным, который повелел, чтобы Данилов и его жена обслуживали своих работников, и который произнес, что будут созданы силы господства над всей планетой. Маркелу явственно, будто вот он тут, представлялся Москанин в его несказанном могуществе, и те, кто сейчас сидел рядом, тот же Пономарев, казались серыми рядовыми фигурами, они до сих пор не сказали ничего, над чем можно было бы подумать. "Мелкота!" мысленно назвал их Неделяев, возбуждаясь гордостью оттого, какие идеи дано было понять ему, стоящему на неведомой для окружающих высоте. Глядя на расторопного угождающего чекистам Пастухова, он думал: "Самый что ни на есть суслик, какой сумел при советской власти не только спасти свою норку, но и углубить ее и утеплить. Сколько таких же сусликов плодятся, кормятся в новой жизни даром что другие мрут тут и там". Авдей Степанович, весь само радушие, задал вопрос Пономареву: - Вы не из наших краев будете? Тот с замкнутым лицом бросил: - А что? Пастухов в улыбке прищурился: - Хорошо, когда наш земляк избавляет нас от вредных людей. Чекист, сменив выражение, вдруг заговорил внушительно: - Избавляет вас вот он! и движением головы указал на Неделяева. Пока он на своем месте, мы за вашу волость спокойны! Маркел, никак не ожидавший таких слов от Пономарева, опешил, уставился на свои кисти рук, прижимая их к столу, в то время как сладостное чувство распространялось от груди до кончиков пальцев. Становилось приятней приятного, он млел и безмолвствовал. На Пастухова услышанное подействовало так, что он секунды две с пристальным вниманием следил за лицом чекиста, прежде чем расплылся в улыбке, глядя уже на Маркела и кивая. Вряд ли прошел час, а произнесенное Пономаревым знали секретарь партийной организации Овсухов и председатель ревкома Атьков, а там уж узнала, с вольными добавлениями в пользу Неделяева, вся Савруха. Слава волостного надзирателя милиции перекинулась и за пределы села. 55 Верховые по раскиселившейся под мартовским солнцем дороге доставили в Савруху постановление, которое было передано телеграфом из Бузулука в Сорочинское. Пятерых арестованных следовало расстрелять принародно, "чтобы, предписывал документ, кара стала известна на возможно большем расстоянии как вразумляющий урок кулакам и подкулачникам". Читали постановление в "кабинете" Неделяева, и один из чекистов спросил Пономарева, расстреливать ли посреди площади или у стены церкви. Тут вдруг заговорил Неделяев: - Сделать на площади это вроде как они представляют все село. Много им чести, да и село наше советское, не виноватое. Надо сделать во дворе Ременникова, главного виновного. Люди соберутся и в соседних дворах и на улице, там место открытое, отовсюду будет видно. Пономарев поправил очки, всем видом показал, что размышляет. Затем сказал так, будто Маркел не говорил этого: - Произведем в усадьбе Ременникова! У Маркела между тем имелась иная, чем он привел, причина для предложения. На площади расстреляли приговоренного эсеры. Маркелу же страстно желалось взять как пример казнь Данилова потрясающим Львом Павловичем Москаниным. Начищенная медная пряжка на поясе Маркела звеняще сверкала на солнце, вскипала слякоть под чавкающими сапогами команды, которая вела пятерых к дому Ременникова. У заборов ежились тощие подушки ноздреватого снега, и Маркелу вспоминалось: он и Ф?дор Севастьянович Данилов в его последний день несут из кухни в свинарник ведра с теплым кормом, хозяин произносит: "Солнышко взялось припекать! Сугробы-то как уварились!" Неделяев заглядывал в потухше-пепельные лица ведомых на казнь, пытался уловить в них какое-то движение жизни, представить, как кто-то из них говорит что-то что? просит пощады, проклинает? или (он внутренне усмехался) замечает, что весна-де нынче дружная?.. Председатель сельсовета, который с кучкой мужичков, готовых прислужиться, оказался уже во дворе Ременникова и заглядывал в пустой хлев, пошел навстречу команде. Неделяев требовательно обратился к нему: - Весь народ надо собрать! - Собираем, как положено! ответил Авдей Степанович тоном распорядителя, привыкшего вершить немалые дела, широко повел рукой вправо и влево: из-за заборов смотрели сотни глаз. Входили люди и во двор вслед за командой, подгоняемые помощниками Пастухова; кто-то останавливался на улице, следя оттуда. Неделяев повернулся к Пономареву и, указывая на хлев, сказал: - Вот тут у стены их и поставить Чекист в белой папахе, уперев руки в бока, не возразил. Маркелу зудяще хотелось заставить обреченных копать себе могилу, как копал Данилов, но во что превратит двор захоронение пятерых? Все же он не удержался, тихо, чтобы другие не слышали, спросил Пономарева: - Наверно, не надо, чтобы они тут себе могилу рыли? Тот отрицательно мотнул головой. - Не место здесь для трупов. Их отвезут на кладбище. Маркел кивнул, сказал как набивший руку на подобном: - Надо десять стрелков. Пять стрельнут с колена, пять стоя за ними. Чтоб коленом не на мокрое солому принесут. - Исполняйте! произнес человек в сверкнувших на солнце очках. Оставаясь главным, он предоставил Неделяеву роль устроителя казни. Неделяев принялся распоряжаться милиционерами, проследил, чтобы пятеро казнимых были подведены к стене хлева, встали лицами к ней левее распахнутой двери, чтобы Ременников встал от нее третьим, в середине. После этого Маркел приказал мужикам, помогавшим Пастухову, набросать солому на место, откуда милиционеры будут стрелять с колена. Спросил Авдея Степановича: - Жена Ременникова все лежит? - Встала, вон она, председатель сельсовета показал рукой на открытое окно избы, за которым стояла женщина в тулупе. - Пусть избу запрут, чтоб не выбежала, не внесла сумятицу, велел Неделяев, помнивший, как Москанин, перед тем как убить Данилова, приказал его жену запереть во флигеле. На крыше хлева дотаивал снег, с ее края срывались капли взблескивающей завесой. Милиционеры с винтовками переминались с ноги на ногу, окуриваясь дымком самокруток. Держась от них и от приговоренных не ближе, чем в пятнадцати шагах, росла толпа; народ, все прибывая, почти запрудил улицу. Маркел поинтересовался у Пастухова: - Где сынок Ременникова? Авдей Степанович указал взглядом на столпившихся во дворе: две женщины в первом ряду придерживали плачущего мальчика. - Пусть уведут его? спросил Пастухов. - А вот и нет! с задорным торжеством воскликнул Неделяев. Всем смотреть, так всем! Надо, чтоб запомнил, как отец получил заслуженное! Маркел заметил среди теснящихся фигур Гаврюшу, глядящего со всецело поглотившим его интересом. Пришли секретарь партийной организации Овсухов и председатель ревкома Атьков, оба крепкие, сытые, в красноармейских суконных остроконечных шлемах, в шинелях, перетянутых ремнями с черными кобурами. Овсухов, бритый, тугощекий, с полными чувственными губами, встал справа от Пономарева, Атьков встал слева: у него редкие едва заметные брови и густые рыжеватые усики под носом, по которым он, как говорили, проводит щеточкой, сбрив щетину над уголками рта. Овсухов негромко сказал Пономареву: - Я выступлю. Он повел взглядом по сторонам и начал, то обращаясь к толпе во дворе, то к толпе на улице: Граждане и товарищи! Постановлено расстрелять вот этих, согнув руку в локте, подняв кисть над плечом, указал ею назад на спины пятерых, стоящих перед стеной хлева, этих врагов, которые замышляли и готовили восстание против советской власти. Пусть будет никому не повадно замышлять происки. У нас, коммунистов, суд справедливый! Он замолчал, и Атьков, повернув голову вправо и влево и глядя на людей на улице, прокричал: - Завоевания революции священны, и если кто посягает на них, умрет! В грянувшую, будто гром, тишину врезался выразительно жесткий голос Неделяева: - Кара без пощады ждет каждого, кто помешает нам идти на свет маяка всемирной победы! Глядя на смерть врагов, глядите на маяк! Маркел сейчас чувствовал себя Москаниным, упоение этим чувством рождало в нем столько щекочущей легкости и силы, что ему казалось он может (лишь вздох поглубже!) взлететь. С видом дикой решимости он, быстро тыча пальцем, выбрал из многочисленной команды пятерых милиционеров, которые с винтовками в руках встали коленом на солому, указал еще четверым встать в ряд позади; до осужденных, стоящих к ним спиной в недвижном страшном ожидании, было шагов восемь. Маркел, сбрасывая с плеча ремень винтовки, повернулся к Пономареву со словом "скомандуйте!" и занял середину между готовыми стрелять стоя двое справа от него, двое слева. Пономарев, в новом желтом полушубке, в белой папахе, в очках, выкрикнул, перемежая слова паузами: - Готовсь! Цельсь! Пли! Воздух дрогнул, пробитый десятью хлестко слившимися ударами, миг спустя пятеро лежали у стены хлева. Неделяев, стрелявший в Ременникова, закинул винтовку за спину, извлек из кобуры наган, устремился к упавшим и, переходя от одного к другому, каждому пальнул в голову. От толпы во дворе, от скопившихся в соседних дворах, от народа на улице нахлынуло неясно-смутное, глухое всеохватывающее "А-аа-ааах" 56 Вышло так, что волостной милиционер Маркел Неделяев, потеснив остальных лиц, впечатляюще выделился в деле Ременникова и расстрелянных с ним, благодаря чему молва задним числом подняла роль милиционера в захвате банды Шуряя, расцветила разоблачение семейной пары, поедавшей покойника-кума. Все три дела, в особенности, оконченное принародным расстрелом, превратили Неделяева в мрачнейшую местную знаменитость самого опасного толка. Когда он шел по селу из дома в свое служебное помещение в бывшей шорной мастерской, в него впивались взгляды из окон, из-за заборов и плетней и не отрывались, пока фигура в длиннополой шинели, в серой короткого меха папахе не скрывалась из виду. На своей выносливой саврасой лошадке он отправлялся по деревням замордованной волости, выискивал мальчишек, подобных Гаврюше, и куском вареного мяса обеспечивал, как он выражался, ведение разведки. Но ни от Гаврюши, ни от новоявленных разведчиков больше не перепадало вожделенной зацепки, никому не удавалось услышать ни слова о власти. А вскоре Неделяеву стали передавать слова, отнюдь его не радующие: люди говорили власти "спасибо". Вожаки большевиков убедились, что крестьянские восстания, которые все чаще, все размашистее встряхивали страну, предвещают всеобщий голодный мужицкий бунт, когда неминуемо полыхнет пламя в армейских частях, как оно недавно полыхнуло в Кронштадте. И 14 марта 1921 года X съезд РКП (б) ослабил вожжи, от крутого спуска своротив вправо на дорогу новой экономической политики. Продразверстку, которая, как объявлялось, изымала у крестьян семьдесят процентов зерна, а на самом деле часто вывозила почти весь хлеб, отменяли. Теперь деревня должна будет отдавать только тридцать процентов своего хлеба, что назвали натуральным продовольственным налогом. В народе стало слышаться слово "облегчение", до которого, однако, живи не доживешь. Не у всех найдется что посеять, а кто и посеет, дотянет ли до урожая? Да каким еще он окажется? И покамест от слабости медленные в движениях люди, говорившие еле слышно, чтобы не тратить силу на голос, пили воду, которую жадно всасывал пустой желудок, и кто раньше, кто позже пил ее в последний раз. Солнце глядело все задорнее, но многие мерзли, и когда лето стало теснить их в объятиях, оставались в полушубках, не потея. А Маркел Неделяев ходил по своему двору в ситцевой рубашке, и лицо его легко влажнело от солнца и внутреннего жара. Лесничий Борисов, которому не откажешь в чуткости к славе Неделяева, заботился, чтобы дружба с нужным человеком крепчала, и Маркел, посещая дом под шатровой крышей у стоящих стеной сосен, наедался под завязку снеди, приготовленной Авдотьей, увозил домой в притороченных к седлу торбах тушки зайцев. На исходе июня он стал принимать от Авдотьи вдобавок берестяные коробы с зелеными сыроежками, с золотисто-янтарными маслятами, с подгруздками. Помощник лесничего бородач Влас нередко ночью, "чтобы, кто не надо не взыривался", на телеге привозил Неделяеву ободранного барсука под рогожей. Июльским днем в газетах напечатали о позволении открывать частные торговые заведения, известие мигом облетело и тех, кто не читал газет, и тех, кто был вовсе неграмотный, воображение принялось рисовать белые пышные калачи, разную сдобу на прилавках булочных, представлялись горы мешков с зерном, с мукой, которые на подводах везут в город хозяева своего хлеба. В избах, откуда не потягивало трупным душком, селяне шептали, вздыхая: "Дожить бы" и ели купырь, хлебали похлебку из лебеды, из крапивы, ложками подгоняли время. В этот день Маркел Неделяев обедал у себя дома, распахнутое окно вдыхало пропаренный нещадным солнцем воздух. Ходившая чуть слышно Поля в косынке поставила на стол глубокую миску, полную барсучьего мяса, нарезанного мелкими кусочками и тушенного с грибами. Маркел втянул ноздрями аромат горячей пищи и весь само блаженство спросил жену: - Сама сготовила или Федосья? - Мама только доглядывала, а я уж теперь сама сумела, тихо, со сдержанной гордостью, проговорила Поля. Федосья и Потаповна на кухне уже наелись барсучатины и теперь пили там чай. Федосья с зимы до летней теплыни прожила у Неделяева, а когда собралась вернуться в свою избу, услышала от зятя то, от чего так и потянуло припасть к его ногам: "Питаться приходи ко мне". Он в мысли о ней и о Потаповне "кормлю старых!" со сладкой гордостью любил себя за доброту. Сейчас, склонясь над миской, ложкой отправив в рот кусочек мяса с ломтиком гриба и соусом, сказал жене: - Садись ешь Она молча принесла из кухни миску, ложку, осторожно села за стол с мужем, стала есть, робея от усилия делать это степенно. Она всегда ела с ним, но лишь после того, как он распорядится. Истощенной она уже не была, но Маркел, придирчиво ее оглядывая, думал: "До лучшего вида еще не отъелась". В нем въедисто сидело желание, чтобы она смогла выносить здорового младенца, из которого вырастет москанинский солдат будущего, обязанный отцу своим высшим сознанием. Пообедавший Маркел, в то время как Федосья взялась мыть посуду, а Поля пошла в огород позади избы полоть, надел гимнастерку, застегнул пояс с кобурой и, прежде чем направиться на место службы, посмотрел зреющие ягоды: в свое время Изот Иванович Горохов посадил перед окнами избы и вдоль изгородей красную и черную смородину, крыжовник. Росли во дворе и яблони, Маркелу особенно нравился сорт ранет. Он думал попросить у лесничего, который чего только не достанет, сахару, и представлял, как Поля варит в тазу варенье из ранеток. Борисов дал сахар, сказав сокрушенно: "Вот сколько могу. Очень трудно сейчас с ним, и за мясо его, сколько надо, не получишь". Варенья сварилось на всю зиму при том, однако, что вкушали его не более, чем по блюдечку в воскресенье. Маркел, уважавший себя за справедливость, громко требовал от Поли, чтобы в его блюдце варенья было ровно столько, сколько у других, и потом прислушивался, как Поля, ее мать и Потаповна шепчутся об этом со слезой, в молитвенном поклонении ему. Весну перебились без лакомства, зато лето накатило такое: бери сахар, почти как при царизме. В Сорочинском, где Неделяев в очередной раз посетил начальство, хлеб, черный и белый, продавался без очереди, глаз невольно считал вывески "Блинная", "Закусочная", "Чайная". Милиционер сошел с лошади у заведения "Пиво Вобла", ступил в небольшой зал не без волнения и растерянности: в подобных местах ему не доводилось бывать. Воблы он накушался за войну и после, получая ее пайком, и решил от нее отказаться с пренебрежением. Углядев незанятый столик, он не успел усесться, как подскочил паренек в белом фартуке, с поклонцем проговорил: - Имеются пиво "Венское", "Мюнхенское", "Пильзенское", вобла, лещ копченый, судак соленый, раки. Неделяев смерил паренька взыскательным взглядом и мрачно, будто заранее недовольный, произнес: - Каждого пива мне по полстакана на пробу! - Сей момент! официант опять поклонился, убежал, принес на подносе требуемое. Маркел пробовал пиво впервые в жизни. Темно-янтарное оказалось "Венским", "Мюнхенское" было еще темнее. "Пильзенское", совсем светлое, лучезарно золотилось под белой пеной. Все три порции Маркел выпил, нарочито морщась, хотя пиво, по сравнению с самогонкой, счел вполне приятным напитком. Он заказал одну, вторую, третью кружку "Пильзенского", расправляясь с вареными багрово-красными раками. В первый раз познав не круто-жаркий, а легкий, игриво ласкающий душу хмель, приступил к четвертой кружке, наблюдая восторг посетителей, потягивающих пенную влагу, думая: "Неуж снова выпало сусликам жировать?" И вдруг спохватился, что не чувствует злобы. 57 У Поли, варившей варенье в это лето, замечался живот. Таз стоял на вынесенной во двор железной печурке, в которой багровели угли. Рядом были поставлены стол, табуретки. Поля вырезанной из липы ложкой с длинным черенком снимала с булькавшего в тазу сиропа пенку, бережно стряхивала ее на плоскую тарелку. Женщины уговорили Маркела согласиться на привилегию "полакомиться", и он сначала сгребал пенку с тарелки чайной ложкой, а затем собирал остатки мякишем белого хлеба. "Девку родит ну и что? В другой раз будет парень", думал за этим занятием довольный жизнью хозяин добротной избы, сада, огорода. И так же, год спустя, посматривая на Полю, которая, уже без живота, с большими налитыми молоком грудями, помешивала варенье ложкой, он лакомился пенкой отцом недавно появившейся девочки. Он назвал ее Виктория Победа, после того как в Сорочинском в библиотеке поинтересовался значениями имен. Девочку, когда Поля хлопотала по хозяйству, нянчила Потаповна, ее отпустила грудная, казавшаяся смертельной хворь, окрепли руки, ноги, и по виду не такая уж и старуха гладила стираное белье, подлатывала изношенную одежду, начищала Маркелу сапоги. Его место службы теперь впрямь смотрелось кабинетом: председатель сельсовета исполнял требования, как мог. Кирпичные стены внутри были заново оштукатурены, покрыты масляной коричневой краской на полтора метра от пола. Неотразимое значение обстановке сообщал светло-коричневый массивный с двумя тумбами стол, все выдвижные ящики которого запирались ключом. Стул у стола стоял тоже тяжелый, с высокой спинкой, с кожаным сиденьем. Позади свежая краска покрывала дверь в помещение, где два с лишком года назад помучились приговоренные к расстрелу; сейчас тут стояла скамья. Как сказал Неделяев, здесь будут сидеть хулиганы, а также арестованные, которым предстоит отправка в Сорочинское. Покамест помещение пустовало. Стена отделяла его от другой половины здания, в которой разместилась лавка по приему утильсырья. Часть стены заслонял щит из серой жести, и только посвященные знали, зачем он тут. Щит двигался в желобах, и, если его отодвинуть, за ним окажется дверь, тайно соединяющая владения милиции с лавкой. В ней, где, помимо тряпья, ломаных изделий из железа, прочего разнообразного хлама, лежали кипами собачьи шкуры и кошачьи шкурки, хозяйничал хитроглазый мужичок Смулов, от холодов до холодов не снимавший с лысой головы соломенную шляпу. В лавку заходил будто что-то принесший Гаврюша или кто-то из других подростков-разведчиков, целый штат каковых завел Неделяев, и тогда Смулов, умевший держать рот прихваченным суровой ниткой, по проходу меж столами с грудами утиля проныривал за этажерку, заваленную им же и скрывавшую заднюю дверь. Отперев ее ключом, который был ему доверен под расписку, отодвинув жестяной щит, он крадком пересекал "холодную" и через замочную скважину смотрел в кабинет Неделяева нет ли посетителей. Если их не оказывалось, Неделяев слышал тихий условный стук, после чего в "холодной" происходила беседа с разведчиком. Маркела сейчас интересовало то, что пахло характерным многообещающим дымком. С обилием зерна у селян росла на сытый желудок забота о веселье души, из хлебной браги выгонялось все больше сладостной кружащей голову слезы. Власть требовала от милиции искоренять недуг слезоточивости, и Маркел узнавал от своих разведчиков, в какую избу стоит нагрянуть. Вареное мясо нынче не манило, как прежде, и за работу он выдавал мальчишкам поштучно папиросы, привозя их коробками из Сорочинского, а также доверял подержать в руках свой наган, что имело несравненную цену. Он не уведомлял начальство о методе, но зато щепетильно указывал число и размеры сосудов, в каких обнаруживал самогонку. Начальство отмечало, что Неделяев застукал больше самогонщиков, чем остальные милиционеры района, вместе взятые. Между тем он видел: некоторые селяне строят новые амбары, обзаводятся второй, третьей лошадью, с пастбища к родным воротам возвращаются, отгоняя хвостами мух, по три, четыре, а то и по пять коров, при них телки и бычки; овцы во всех хозяйствах плодятся так, будто звезды вправду услышали заветное слово. Проходя по селу, Маркел улавливал доносящийся из открытых окон запах румянившихся пирогов, которые будут есть с каймаком, и переживал: "Сусликам все лучше, а мне?" Однажды, поймав мужика на выгонке запретного питья на продажу, Маркел произнес: "Пожалеть тебя, что ль?" Мужик, ждавший, что сейчас его прибыль уйдет в землю, а самого его притянут к суду, смотрел с дрожью на страшного человека, уверенный тот издевается. А человек спокойно сказал: "Хочешь и вперед жить, как жил, постарайся я укажу, как!" Разговор повторился со вторым самогонщиком, с третьим, и во двор к Неделяеву зачастили мужики с плотницким и иным инструментом, сюда стали подъезжать телеги с бревнами, с досками, с кирпичом. За пару лет изба раздалась на две комнаты с обогревающей их печкой, со стороны кухни приросли отделенные от нее коридорчиком кладовая и удобная уборная, в которой не пристраивались на корточки, а садились на сиденье: широкую гладкую крашеную доску с отверстием. Неделяев велел Поле завести трех коз с козлом, корм для них заготавливали те же помощники, которые превратили избу в дом под железной крышей. Их жены скромно переступали порог с подношениями: с топлеными сливками, с почками только что зарезанного барана. Поросший травкой двор был полон кур. Маркел завтракал парой яиц всмятку с ломтем свежего пшеничного калача под толстым слоем масла, выпивал кружку козьего молока. Родилась вторая дочка, а его душа в последнее время стала все теплеть и теплеть от воспоминаний о жизни у Данилова, и он, размякнув в приятной грусти, назвал девочку Любовью именем своей первой любви. Он умилялся, каким был трогательно наивным мальчиком, и надменным требовательным барином отвечал на любовь Варвары в притулившейся на околице избе, чья хозяйка, одинокая старушка, стелила им чистую постель, радуясь небольшому вознаграждению. Поспешали сюда на свидание с Маркелом и другие гостьи, частенько замужние, и, бывало, посылаемые мужем, но не прежде, чем человек, от которого могла зависеть судьба, давал понять, что молодка ему приглянулась. Маркел вжился в неизменный вкус ко всему, что относилось к пище, к удобствам быта и к занятиям в постели. Начальство отдыхало от его сообщений о поимке самогонщиков; он докладывал, что доказал селу, всей волости утаить от него преступный промысел невозможно, и желающих рисковать не стало. Тем временем, как доподлинно знал Маркел, аппараты не простаивали и у родни Авдея Степановича Пастухова, не обедавшего без стаканчика напитка, который, лишь поднеси спичку, загорится. Впрочем, кое-кого из тех, с кем Неделяев не водил знакомство, он разоблачал для показа, что его око остается недреманным. 58 Весной 1927 года Поля разродилась долгожданным сыном, который, разумеется, был назван Львом. Отец озабоченно следил, как младенец подрастает, боялся не заболел бы. Но тот, как и дочери, удался здоровым, горластым, бойким. Неделяев не чаял дождаться поры, когда можно будет начать разъяснять ему, кто такие люди-суслики и кто извечные дельцы, что такое великие силы господства над всей планетой, которые окажутся у солдат будущего, идущих к маяку мирового коммунизма. Не исключая, что он может узнать что-то нужное, Маркел время от времени читал книги, которые брал у лесничего Борисова: у того ими были полны три полки. Началось с того, что гость прочитал на одном из корешков фамилию Горького память моментально воскресила эсера штабс-капитана Тавлеева, сказавшего, что даже пролетарский писатель Горький возмутился расстрелом людей, которые устроили демонстрацию за Учредительное Собрание. После разговора с эсером за годы бурливой жизни Маркел не раз слышал имя Горького. Ткнув пальцем в корешок книги, он спросил лесничего: - Умное пишет? - Певец революции! произнес с пафосной ноткой Борисов. Хочешь почитать? Гость, к тому времени ставший с Борисовым на "ты", кивнул, и ему была вручена книга "Мать". Неделяев не нашел в ней ничего о средствах всемирного могущества. Герой книги Павел Власов на царском суде над ним провозглашает: "Россия будет самой яркой демократией земли!" А нет чтобы сказать: "У нас будет великое страшное оружие!" Маркел хмыкал: да и кто такие "мы"? Павел Власов говорит: "Мы социалисты". Потом говорит: "Мы революционеры". Выходит социалисты-революционеры? эсеры? То-то он уперся в слово "демократия" и думает, что лучше ничего быть не может, чем она, самая яркая на земле. А до идеи великих сил господства над землей не дорос. И, однако ж, Горького, который его описал, хвалят наверху Борисов зря не скажет "певец революции!" Выходит, размышлял Маркел, в верхах у нас не хватает людей, которые понимали бы то, что понимал Лев Павлович Москанин. Где он сам-то? Жив ли? Возвращая книгу лесничему, Маркел удержал свои соображения при себе и на вопрос "понравилась?" ответил многозначительно, с апломбом: - Революционная борьба великое дело! Увидел на полке еще книги Горького, взял почитать "Детство", "В людях", "Мои университеты" и навестил Борисова вскоре после рождения сына. У лесничего к этому времени тоже были, от Авдотьи, две дочки и сын, но только сын родился первым. Когда Авдотья понесла, Дмитрий Сергеевич зарегистрировал с ней брак, как того требовал партийный устав. Помимо нее, в доме жила ее весьма недурненькая родственница лет двадцати по имени Капитолина. Она села за стол с хозяином и гостем, Авдотья подала вальдшнепов, обжаренных на сковороде со свиным салом в брюшках, а затем тушенных в соусе из грибов и сметаны. День с утра лучисто улыбался, но перед обедом посуровел, на стекла окон напирал с завыванием ветер, от черных туч в комнате стало полутемно, вблизи нарастал с ощутимо исполинской тяжестью гул леса. Борисов обратился к гостю: - Авдотья еще вчера по приметам предсказала будет ненастье! он выразил улыбкой похвалу Авдотье. - Понимает природу! подхватил Маркел, не сладив с желанием перейти к тому, чем он томился: Бурю в природе предсказала без ошибки. А если наука будет готовить бурю, кто это предскажет? Лесничий, давно знавший задушевные струны друга, проговорил с ласковой мягкостью: - На то должны быть свои предсказатели. - Должны сказал гость с усмешкой, продолжил сумрачно: О революции пишут, а о том, какие у нее будут великие силы для всемирной победы, не знают, видимо. Борисов опечаленно вздохнул, понимая, что речь о Горьком, сказал осторожно: - К революции имеет отношение и другое, оно описано Маркел не сдержал язвительности к писателю: - Как же, про свое детство нарассказал, как в людях был, какие-такие университеты прошел! И какая польза про это читать? он помолчал, затем произнес: Я не меньше мог бы о себе написать того же самого. В наплыве волнения, сжав кулак, заключил: Но не о том надо! не о том! Борисов тепло сказал: - О великих силах ты можешь написать. Маркел пытливо вгляделся в него: не ехидничает ли? хотя, кажется, никогда не замечал у лесничего и тени насмешки над собой. Тот, с прямодушием в глазах, пояснил: - Это называется научная фантастика. Расскажи о силах, о средствах, о которых ты знаешь, изобрази людей, которые ими овладели, дай события, что и как происходит Борисов угодил в самое существо Неделяева. Тот, думая о том, что прочитал у Горького, укреплялся в мысли: если человек славу заимел, не зная о великих средствах господства, то какая у меня слава будет, когда скажу о них, о невиданном оружии? В невольном позыве поломаться он криво улыбнулся: - А я осилю? И тут Борисов произнес фразу, которая навсегда залегла у сердца сладко полизывающей змейкой: - Твое убеждение в том, что одному тебе открыто, даст тебе все! Маркел не менее минуты молча глядел в тарелку с едой, не видя ее, в голове позванивало: "Москанин превзошел научное в разговорах, а я дам на бумаге топором не вырубишь!" После обеда ветер утратил напор, лес уже не гудел. Неделяев поторопился домой, чтобы завтра же поехать в Сорочинское. Там он прямиком направил лошадь к лавке канцелярских товаров, занятый вопросом на чем писать? От ученических тетрадок он заранее презрительно отмахнулся, записные книжки посчитал скорее подходящими для коротких заметок, а не для основательного произведения. Походив по лавке, купил пачку бумаги для пишущей машинки, хотя ее у него не было и он никогда к ней не прикасался. "Листы имеют вид!" заключил он, после чего купил чернильный порошок, чтобы разводить чернила, купил перья. Выйдя из лавки, задумался. Когда он начнет писать, наверняка какие-то неудачные слова придется зачеркивать, вписывать другие, а видеть им написанное исчерканным не хотелось. И он вернулся в лавку за набором карандашей и за стирательными резинками, решив стирать слова, которые надо будет заменить. В воскресенье после завтрака, когда Поля в одной из новых комнат стала кормить грудью сынка, а Потаповна пошла с девочками во двор кормить кур, Маркел в большой комнате сел за чистый стол, придвинув его к окну, положил слева пачку белых листов, заточенные простой и синий карандаши, резинку. Взяв из пачки несколько листов, поместил тонкую стопку перед собой, подровнял ее. Помедлил, примерился и написал вверху синим карандашом свои имя, фамилию, а ниже тем же карандашом запечатлел крупными буквами "Гляди на маяк". Для самого же произведения предназначался простой карандаш. Взяв его, усмиряя волнение, Маркел написал, имея в виду себя, о человеке со строгим лицом и зоркими глазами, который за обедом с подчиненными сейчас начнет важный разговор. 59 Вспоминая разговоры Москанина за обедом в горнице Данилова, Маркел, вместо Льва Павловича, подавал себя, такого, каким хотел бы быть, пребольшого начальника. Затрудняло, во что одеть его: то есть себя. Если во френч, какой был на Москанине, то не выйдет ли, что описывается более Москанин, а не он, Неделяев? И Маркел сообщил о своем герое, что тот был "в простой одежде". У Льва Павловича волосы были гладкие, скрывали лоб до бровей. Маркел заменил эту прическу своей: "голова с боков обстрижена машинкой, волосы наверху оставлены ежиком". Он то и дело подтачивал карандаш перочинным ножичком, досадовал, что строки ползут неровные, однако не хотел в помощь себе разлиновать лист даже морщился, представляя такое: школьник, что ли! Одна строка так съехала концом книзу, что он чуть не взялся переписывать страницу, но пожалел бумагу, да и время не ждало то, что складывалось в голове, спешно требовало новых строк. Надо было поведать читателям, что его герой поставлен руководить военными и учеными в то время, когда извечные дельцы капиталисты чужих стран, особенно Британии и Америки, захотели наслать на страну Советов тучи аэропланов, нагруженных бомбами. Добавляя красок, автор указал, что в каждой бомбе двадцать пудов динамита. Но взяло сомнение не переборщил ли? каких же размеров должны быть тогда аэропланы? Не стоило сразу же подталкивать читателей к мысли "эх и загнул!" И Маркел, стерев резинкой слово "двадцать", написал "десять". Его герой, писал он, начинает рассказывать своим военным, что ученые, сидящие за столом с ними, открыли силы пострашнее аэропланов, сколько их ни будь, и динамита На странице уместилась бы еще пара строк, но Маркел, как ни жаль было бумаги, оставил внизу белое поле, не стал писать и на обороте, взял новый лист, сказав себе: "Не хрен лепить серый сплошняк не писульки какие-нибудь пишу". Стал обдумывать, какой вид нового оружия описать первым. Но до того не изобразить ли людей, какими будет руководить герой? Они Костя Пунадин, Рябов, Семин, Рыбьянов, Пономарев и другие принялись проситься на бумагу так, что автор разволновался, запечатлевая портреты. Словом, он пустился на лодке по течению реки, сжимая острогу, дабы в азарте вонзать ее в подплывавших рыб и любоваться ими. Теперь он постоянно держал в уме книгу и, если не был в служебной поездке, вечером дома при керосиновой лампе брался за карандаш; само собой, писал по воскресеньям. И все время слушал в оба уха не уловится ли слушок о новом оружии? Просматривал заголовки в газете "Правда", которую выписывал уже несколько лет. Понятно, что если невероятное оружие готовят, то в строгом секрете, и, однако, сама идея великих сил для всемирной победы должна же выказывать себя. Но в "Правде" писали о разном другом. Шел к концу 1927 год, и собравшийся в Москве XV съезд ВКП (б) со 2-го по 19-е декабря судил-рядил, как жить стране, да ничего не надумал, кроме коллективизации сельского хозяйства. В колхозах и совхозах лошадей, мол, заменят трактора, для сельских работ будет все больше машин, прогресс изменит лицо деревни. Маркел вспоминал эсера штабс-капитана Тавлеева не говорил ли тот, что в стране мало элеваторов, паровых мельниц, нет своих автомобилей? что прогресс даст все, чего не хватает, и Россия станет кладовой продовольствия? Тавлеев и другие эсеры усмехнулись, когда Маркел сказал о великих силах мирового могущества об этом-де не беспокойся. Ни о каком невероятном оружии они не думали. "А у нас наверху думают? спрашивал Неделяев газету "Правда", размышлял: Может, как эсеры, не поднялись до этой идеи? Потому и зовут певцом революции писателя Горького, чей главный герой Павел Власов эсер". 7 ноября 1929 года в "Правде" вышла статья Сталина "Год великого перелома". Слово "великого" разверзло до предела зрачки Неделяева к чему-к-чему-к-чему оно относится? Нет, относилось оно не к тому заветному, поистине великому, а все к тем же колхозам и совхозам. Если, дескать, их развитие "пойдет усиленным темпом, страна через каких-нибудь три года станет одной из самых хлебных, если не самой хлебной страной в мире". Чем не слова эсера Тавлеева о кладовой продовольствия? Сталин в статье говорит, что крестьяне пошли в колхозы "целыми деревнями, волостями, районами". Маркел, знавший, что в его волости ни одна деревня не записалась в колхоз, зло усмехнулся: "Разбежались! Суслики собственными норами живут, а вы заставляете их жить муравейником. И хотите это устроить по всему миру без невиданно смертоносного оружия?" Он убеждался, что благодаря пониманию, какими средствами можно достигнуть всемирной победы, превзошел правящие верхи, где явно нет Льва Павловича Москанина. "Отсталые люди там!" решил Маркел. По своей отсталости эти люди, Сталин занялись тем, что только им и по силам: возней с сусликами. Еще летом стали сживать со света самых старательных, сообразительных кулаков. Им запретили нанимать работников, арендовать землю, придавили их налогами и закрыли единственно остававшийся ход из ловушки в колхоз. Кулакам в него нет приема! К Неделяеву потекли новости от разведчиков, среди которых были не только подростки, но и мужички главным образом, самогонщики из тех, кто сам проглатывал все свое зелье, держал семью на картошке и ненавидел сытых хозяйственных селян. Некоторые из них, как доносили Неделяеву, разживались удостоверениями личности на чужие имя-фамилию, чтобы скрыться в городе, распродав имущество. Милиционер завел список. Один самогонщик-разведчик, расплачиваясь, как остальные, за дозволение обеспечивать себя питьем и мучаясь, что зажиточные хозяева могут спастись, да еще и с деньгами, выведал через золовку, которая была замужем за таким хитрецом, откуда добываются фальшивые бумаги. Некий человек в милиции в Бузулуке за денежку выправляет необходимые документы. Маркел пораскинул умом. Человек, скорее всего, зарабатывает не в одиночку. И, наверное, его и подельников покрывает кто-то сидящий над ними, с кем они делятся, так что сунешься с донесением и на него в аккурат попадешь. Можно, конечно, минуя свое начальство, обратиться в ОГПУ и не в бузулукское, а выше, в самарское. Маркел потирал пальцем висок. Стараться для власти, верхушку которой он не уважает? Не лучше ли кое-что другое? 60 Ранним вечером, по-ноябрьски сырым и холодным, Неделяев постучал в выходившее на улицу окно справного селянина. Тот глянул из-за занавески, выскочил из избы, загнал в конуру собаку и, открыв калитку, с усиленным радушием пригласил милиционера в дом. Гость произнес тихо, раздельно, со значением: - Разговор не для дома. Веди в овин. В полутьме овина хозяин заговорил с подобострастием в голосе: - Я для вас, Маркел Николаич, послушней послушного Он купил у Неделяева возможность тайком продавать самогонку. - Надо еще послушнее быть, когда новое затеваешь, с едкой ноткой сказал тот. - Да чего же я затеваю? жалобно прошептал хозяин. - Я тебе скажу что, бесстрастно поведал гость. На твоих трех лошадей ты уже нашел покупщиков. Нашел на коров и на овец. Бычков и свиноматку ты еще две недели назад продал, чтобы заплатить за фальшивую бумагу. Завтра-послезавтра кабана заколешь мясо, сало с собой в дорогу взять. Мужик втянул в себя воздух и выдохнул. Минула минута, он молчал. Неделяев проговорил медленно: - Негоже то, что про меня забыл. Селянин в отчаянии мотнул головой. - Маркел Николаич, я расплачусь пожалейте, оставьте мне, сколь можно. Неделяев, уважавший себя за широту души, не был чрезмерно алчным. Спросил: - Сколько получишь за лошадей? Только не ври! Я узнаю тогда вой или плачь, твое дело. Мужик назвал предполагаемую выручку. Маркел услышал также ответы, спросив о коровах, об овцах, и после этого сообщил о сумме выкупа. Хозяин, явно ожидавший, что она будет больше, в облегчении прошептал: - Как велите. Милиционер, провожаемый до калитки, собранный и уверенный, не проронил ни слова. Он навестил других хозяев, попавших в его список, и, когда 18 января 1930 года "Правда" напечатала статью "Ликвидация кулачества как класса", почти никого из них уже не было в Саврухе, а последние сбежали через несколько дней. С одним, с Дементием Антиповичем Ялухиным, Маркел закончил разговор иначе, чем с другими. Ялухин, умный, серьезный, не устающий в работе малый двадцати четырех лет, унаследовал хозяйство от разбогатевшего после Гражданской войны отца, бывшего красноармейца. Отец в гололед поскользнулся, ударился с размаху спиной о козлы для распиливания бревен, стал чахнуть от сильного повреждения легких и умер. Сын хозяйствовал умело, одних овец у него стало более семидесяти, а при отце было полсотни. Жениться Дементий не спешил. Неделяев в поздний час беседовал с ним в доме, зная: кроме них, там никого нет. Он был на короткой ноге с молодым хозяином, который аккуратно платил за гонку веселящего питья на продажу. Пройдя в комнату первым и усевшись за стол, непринужденно, по-свойски сказал: - Покажь бумагу, какую ты за взятку заимел. Присевший напротив Ялухин ответил неломким злым взглядом. - А то ведь сейчас уйду, и жди горюшка, с видом сожаления проговорил гость. Дементий хоть и понял, что, коли этот страшный человек знает о документе, то уж не вывернуться, выговорил яростно: - Не сомневаетесь, что кто вам донес, не врет? Неделяев рассмеялся. - Парень ты неглупый, а спрашиваешь глупо. Или над твоим двором никогда ветер не дует? Что он мне доносит, то так и есть. Хозяин вскочил, едва не опрокинув стул, походил по комнате, вышел в другую и, вернувшись, протянул Неделяеву удостоверение личности. Тот, прочитав, сказал с улыбкой: - Значит, ты теперь Сидор Иванович Быков. Ялухин опять сел за стол перед гостем. - Сколько я должен дать? Или подождете, когда продам, что продастся, и отчитаюсь? "Ишь, как держится! отметил Маркел. Парень с крепкой жилой, верит, что выбьется на новом месте". Искоса посматривая, сказал: - Ошибся. Нисколько я с тебя не возьму, усмехнулся и добавил: сейчас не возьму. Хозяин молча ждал продолжения. Маркел без интереса, словно чтобы что-то сказать, обронил: - В какой город смываешься? - В Оренбург. По привычке предполагая, что это неправда, Неделяев сказал: - Врешь. Если не получу от тебя весточку с твоим верным обратным адресом, объявлю тебя в розыск. Он двумя пальцами поднял за краешек на уровень глаз фальшивое удостоверение личности: Эти твои фамилия, имя, отчество с датой рождения уже у меня в голове. Новоявленный Быков произнес с неохотой: - В Челябинск уеду. - Так! гость кивнул. По обратному адресу, какой будет на письме, я к тебе загляну. Увижу, как живешь, тогда и отдашь должок. - А если буду кое-как перебиваться и взять с меня будет нечего? Маркел проговорил невозмутимо: - Я подожду, когда будет что взять. Выйдя из дома, на крыльце неожиданно для хозяина пожал ему руку. 61 Вызванному в Сорочинское Неделяеву зачитали Секретную инструкцию Президиума ЦИК СССР от 4 февраля 1930 года о выселении кулаков и их семей. Милиционер должен был под началом сотрудников ОГПУ вместе с местными активистами конфисковывать у тех, кого записали в кулаки, "жилые и хозяйственные постройки, скот, все средства производства, кормовые и семенные запасы, личное имущество, наличные деньги". Затем следовало "выселять раскулаченных в отдаленные местности". Маркел получил под расписку одну из копий перечня фамилий. Две принадлежали платившим ему дань самогонщикам, которые не добыли фальшивы