ркел Николаевич, выбросив тряпку, раз пять доставал листки, читал, злился, посмеивался и возвращал на место. Сев за стол, включив лампу, надев очки, он полез за листками, перебрал их, начал вновь читать. Листки имели формат записной книжки, с обеих сторон их покрывал набранный мелким типографским шрифтом текст, внизу каждой страницы стоял номер. Вверху первой страницы шрифтом немного крупнее строчного было набрано: Андрей Кережков. Пониже жирная черная краска выделяла заголовок: "Созидатели домашних солнц". Неделяева, из года в год вдохновенно писавшего книгу, скребла зависть: ему не дали увидеть его фамилию напечатанной, а Кережков свою увидел! Сумел попользоваться властишкой, которая на короткое время досталась ему в Бузулуке. Теперь Маркела Николаевича отвлекло от зависти мучение иного рода. Он читал уже известное ему с мыслями и чувствами, которые выворачивали наизнанку его нутро. Кережков писал, что он сын сельского священника, в юности вступил в партию социалистов-революционеров, перед империалистической войной прожил год эмигрантом в Германии и повидал там жизнь крестьян. Не только дома, но и хлева, конюшни у них из таких мощных тесаных камней, что стену только динамит возьмет, стоят эти строения сотни лет. Берега прудов, речек укреплены вбитыми в дно кольями, которые переплетены прутьями, и потому берега не осыпаются, вода чистая. Улицы деревень и дороги из деревни в деревню вымощены. Это все, писал Кережков, овеществленный труд многих поколений, которые старались себя и своих потомков. Скот в германской деревне только породистый. Садится семья за дубовый стол и ест сало розоватое, которое во рту тает. Ливерные, кровяные, копченые колбасы на столе горками. "Что это доказывает нам? задавал вопрос Кережков. А то, что и мы будем жить так же, если добьемся цели. Наша цель неприкосновенность дома, труда и его плодов". Кережков объяснял, что Оренбургский край имеет все для благословенной жизни. Судите, мол, сами: "В Оренбургском уезде в среднем на каждый двор приходится 56,8 десятины удобной земли. Не отнимай плоды труда у хозяев, и они будут жить не беднее помещиков". Затем шла выписка из "сочинений уроженца Оренбургской губернии" о ее земле: "Как живописны и разнообразны, каждая в своем роде, лесная, степная и гористая твоя полоса. Какое пространство от границ Вятской и Пермской губерний, где по зимам не редкость замерзание ртути, до Гурьева городка на границе Астраханской губернии, где растет мелкий виноград на открытом воздухе, чихирем которого прохлаждаются в летние жары, греются зимою и торгуют уральские казаки! Многоводны и многообильны разнообразными породами рыб твои реки. Чудесной растительностью блистают твои тучные, черноземные, роскошные луга и поля, то белеющие весной молочным цветом вишенника, клубничника и дикого персика, то покрытые летом ягодами ароматной полевой клубники и мелкою вишнею. Обильною жатвой награждается ленивый и невежественный труд пахаря, кое-как всковырявшего жалкою сохою или неуклюжим сабаном твою плодоносную почву!" Кережков, взяв последнюю фразу, заявлял, что крестьянин должен всего себя отдать на то, чтобы обрабатывать землю наилучшим культурным способом. И рассказывал о хозяйстве немца-колониста невдали от села Грачевка на реке Ток. Немец имел сорок пять десятин земли, держал четырнадцать коров германской породы. Каждая корова давала в год в три раза больше молока, чем наша. Лошадей было четыре, тяжеловозы датской породы. Таскали такой плуг, который вспахивал поле на пятнадцать дюймов в глубину, а наши плуги с нашими лошадьми вспашут, самое большее, на семь с половиной дюймов. И еще немец имел сырный заводик, который давал пятьдесят три пуда сыра в год. Так почему, спрашивал автор, и нам не научиться делать сыр? Но вместо того, чтобы взять все хозяйство как пример и учиться, назначенный из Центра комиссар приказал его разорить. Коров, лошадей зарезали и съели красноармейцы, порезали всех кур породы минорка, а каждая давала в год двести яиц. Хозяину-немцу, рассказал Кережков, он помог сбежать с семьей, а то его бы расстреляли. Кережков объявлял задачей жизни заводить такие хозяйства, как у немца-колониста, но, прежде всего, надо добиться права неприкосновенности хозяйств. Оно, это право, должно стать главным законом государства. Так было бы, если бы большевики 5 января 1918 года не разогнали Учредительное Собрание, не расстреляли в Петрограде и в Москве мирные демонстрации в его поддержку. Кережков перепечатал то, что Неделяев когда-то узнал от командира эсеровского отряда, слова Горького: "Лучшие русские люди почти сто лет жили идеей Учредительного Собрания, политического органа, который дал бы всей демократии русской возможность выразить свою волю. В борьбе за эту идею погибли в тюрьмах, и в ссылке и каторге, на виселицах и под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. На жертвенник этой идеи пролиты реки крови и вот "народные комиссары" приказали расстрелять демократию, которая манифестировала в честь этой идеи". Неделяев прочитал всю приведенную Кережковым статью Горького "Несвоевременные мысли" из номера газеты "Новая жизнь", который вышел в тринадцатую годовщину Кровавого воскресенья 9 января 1918 года, прочитал перепечатки из других газет и принялся далее изучать "прокламации". Кережков начинал с примера, взятого из рассказа, который прочитал в журнале "Всемирная панорама" в 1910 году. Голодный русский скиталец заглядывает в щель забора, окружающего малинник справного нерусского хозяина, за щелью в малиннике горит вечерняя заря, будто там светится маленькое домашнее солнце. Если сломать, писал Кережков, самодержавие Центра, обрекающее тружеников на голод, то они быстро справятся с ним. Волю жителей деревень, сел и городов, будут выражать посланцы в высший орган власти, выбранные собраниями на местах. Будут приняты законы, по которым деревня, село, уезд получат как можно больше власти. Центру останутся лишь те права, которые ему делегируют жители с мест. У жителей будет полная свобода распоряжаться своей собственностью, продуктами своего труда, свобода трудиться для своего блага. Смысл и цель жизни людей добиваться, чтобы никакая власть не могла посягать на благополучие человека, сознательного независимого созидателя своего собственного домашнего солнца. Оно, маленькое, по своему значению должно стать больше самого солнца. Неделяев потер нос пальцем в замешательстве: усмехнуться или восхититься? 90 Он перечитывал последнюю строчку в изводящем до тошноты ощущении внутренней пустоты. За что он ненавидел Кережкова до того остервенело, что успевшему застрелиться отсек голову? За эти мысли! Хотя тогда еще он не читал этих листков, провозглашенное было ему известно из разговоров об Армии Правды. Никто вокруг Неделяева не понимал, насколько опасна идея Кережкова, ибо никто не слышал того, что сказал Маркелу комиссар Лев Павлович Москанин: "Самое опасное, если бы у сусликов появились идеи и вожаки. Однажды стало бы идеей, что мелочное счастье и есть лучшее, что только может быть. Что иметь норку, вдоволь вкусно есть, наслаждаться уютом и стараться делать норку глубже, надежнее это высшее благо, и за него надо бороться". Кережков сделал то, что считал страшным Москанин: провозгласил мелочное счастье сусликов высшим благом, домашним солнцем. Суслики, оказывается, не грызуны, думающие только о том, чтобы сидеть при выбеленных топящихся печках за столами, на которых румянятся горки пирогов, а созидатели своих собственных домашних солнц. Вот оно как! Но это не пошло вширь в среде сусликов, поднимая на борьбу толпы. Армия Правды погибла. Кережкову не осталось ничего, как пустить пулю себе в висок. Былью сделалась идея Москанина о великом невероятном оружии. Дуб, под которым ушел из жизни Кережков, вырвало из земли, изуродовало, отнесло прочь и всадило вершиной в оплавленный грунт. Маркел Николаевич налег грудью на письменный стол, мысленно видя странное мертвое чудище с несколькими раскинутыми обугленными лапами, с обугленной головой, усаженной полудюжиной обгоревших рогов разной длины. Затем во все поле зрения слева направо горизонтально лег белопламенный диск первых секунд атомного взрыва. И вдруг он пропал Неделяев увидел маленькое, с тыкву, радостно сияющее солнце у себя во дворе над стоящим на железной печурке тазом, в котором варилось варенье из ранеток. Рядом стояли стол, табуретки. Жена вырезанной из липы ложкой с длинным черенком снимала с булькавшего в тазу сиропа пенку, бережно стряхивала ее на плоскую тарелку. У Маркела Николаевича потекли слюнки от предвкушения, как он будет сгребать пенку с тарелки чайной ложкой, а затем собирать остатки мякишем белого хлеба. Тут же маленькое ласковое солнце увиделось дома над обеденным столом. Маркел Николаевич, придя со службы, сняв сапоги, галифе, китель, вымыв с мылом руки, лицо, сидит за столом в мягких домашних тапочках на войлоке, в легких сатиновых шароварах, в ситцевой рубашке. Поля подала те самые блины трубочкой с жареным молотым мясом внутри, которые когда-то так полюбились мальчишке Маркелу в доме Даниловых. А ведь услышав от Москанина о сусликах, юнец Маркел почувствовал враждебность и презрение ко всем тем, кто живет в подобных домах, озлобление перешло на остальное множество, которое было беднее, но стремилось к сытости, жило ради нее. Он поносил этих бессчетных, желал им разорения и гибели. Но кем стал он сам, поедающий даниловские блины здоровый отрастивший брюшко мужчина, чья шея раздалась шире головы. Его погреб, подполье, кладовые полны запасов. Он стал истинным сусликом, нагуливающим все больше жира. Раздражаясь из-за этого, он говорил себе, что у него необыкновенно иное сознание, что ему, Маркелу Неделяеву, как, может быть, более никому в стране, открыто значение сил всемирного господства. "Я! я! я пишу о видах невероятного оружия!" исходил криком в его душе голос, отвечая зловредному: "Толстеющий суслик". Он вкусно жил год за годом и увидел воочию действие этого оружия самое ужасное, что оно, действие, изменив форму, став невидимым, не прекратилось. Он потерял Полю, к которой был привязан, как, пожалуй, к самому ценному из того, что имел, ибо почти все, что ему нравилось дома, давала ему она. Ее нет рядом, и он страдает едва ли не физической болью от жалости, что его жизнь, какую ее сторону ни возьми, столь оскудела. Жизнь, которая не сегодня-завтра может и вовсе оборваться. Без всякого вкуса съев то, что оставила для него в кухне соседка, он лег в постель, бесконечно долго ворочался, вслушиваясь в свое тело, содрогаясь от страха, что в нем поселилась смертельная болезнь. К исходу ночи мозг стала заволакивать сонная муть, представилось, что атомную бомбу взорвали в дальних-предальних краях и как это хорошо. И вдруг, когда Маркел Николаевич почти заснул, его сознание озарилось тем, что ему были ниспосланы две идеи! Идея Кережкова и идея Москанина. Он, Неделяев, созидал свое домашнее солнце, сотворил его и он же многие годы описывал разные виды неслыханного оружия, чтобы в конце концов убедиться в правоте своего прогноза. 91 Приехав к Борисову, он дал ему конверт, в который аккуратно положил листки Кережкова. Хозяин, выслушав, что это такое, сел за стол, надел очки, стал читать, а гость, на этот раз не опустившись на диван, затеял прохаживаться по комнате. - Угу, обронил Дмитрий Сергеевич, окончив чтение, медленно снял очки, вперил в гостя тревожно-пытливый взгляд. Откуда это у тебя? Неделяев стоял перед ним у торца стола, погрузив кисти рук в карманы галифе, голова чуть склонилась набок на толстой шее, которой был тесен ворот кителя. - Было-то как пробормотав это, он с решимостью сжал губы и вдруг заторопился с рассказом. Объяснил, каким образом оказался один на один с Кережковым и что произошло. Говоря о том, как у мертвеца отделил голову от туловища, обратил взгляд внутрь, впившись в стоявшую в памяти картину, глаза оцепенело замерли. Не выносил я, что он старается за сусликов, проговорил, прерывисто вздохнув, вынул из кармана сжатый кулак и взмахнул им. Борисов кивнул с неопределенным выражением, сказал, опустив глаза на листки на столе: - Все равно наши его расстреляли бы. Он наморщил лоб, отвлекшись на свое сокровенное. - Я уже не боюсь критиковать. У меня, наверно, будет, если уже не есть, рак или белокровие. Маркел Николаевич ощутил, как у него натянулась кожа на лице: он услышал о своем собственном ужасе. Лесничий ладонью прижал листки к столу, проговорил сиплым полушепотом: - Голова его работала отменно Неделяев сел за стол, отмечая, как постарел, как осунулся хозяин, и нестерпимо затосковал, что то же самое сделалось с ним самим. Борисов похлопал по листкам, в мрачной задумчивости произнес: - Если бы его дело победило - Я тоже об этом думаю, подавленно признался Маркел Николаевич. Лесничий спросил его, что ему известно о Кережкове, и он ответил: когда, мол, с ним дрались, то говорили учился в гимназии, стал эсером, побывал за границей, в германскую войну окончил школу прапорщиков, воевал, дослужился до поручика. На фронте, еще до революции, перешел к большевикам. - Правильно. Все это я тоже слышал, подтвердил Борисов, уставился на листки, затем добавил: Перед войной эсеры дали ему задание быть при чиновниках, которые сопровождали переселенцев в Сибирь. Он повидал, как устроились те, кто переселился, как хорошо живут, пока власть не успела их обротать. - Эсеры все бы делали для таких, а не гнались бы за невероятным оружием, с прорвавшимся возбуждением выговорил Неделяев. Друзья с минуты три молчали. Потом лесничий сказал как потеплело, его лесник поймал невиданного ужа длиной в рост человека, гадюку убил двухголовую. - Все от радиации! Стал объяснять: радиоактивные вещества проникли в почву, в воду, в растения, в организмы животных, птиц, рыб, во все то, что нас окружает, во все то, чем мы питаемся. Конец пути наши тела. Вещества в нас накапливаются, вызывают заболевания. - Но не все же заболеют, с вымученной надеждой сказал Неделяев. - Я тоже на это уповаю, грустно протянул лесничий. Оба подразумевали: "Не все то есть не я". Страдающе искажая лицо, поведя головой, Борисов сказал: - Какой край переполнили отравой. - Уезжать? Но все тут твое, как грибу грибница, с саднящей болью произнес Маркел Николаевич. Опять помолчали. Лесничий сообщил: - Я узнал эту гадость выводит из организма красное виноградное вино. Он говорил о вине, какое бочками привозили с юга в сельмаги, продавали на розлив. Я себе бочку купил, каждый день принимаю. Неделяев ободрился: - У нас в сельмаге есть. Борисов позвал Авдотью, чтобы принесла кувшин с вином, стаканы. Вскоре она вдвоем с Евдокией подала обед. Тоскливые мысли не донимали женщин, они, как обычно, были радушно хлопотливы с мужчинами, и те расслабились, продолжая прикладываться к стаканам. Хозяин бросил на гостя потеплевший взгляд. - Еще не собрался хозяйку в дом принять? Маркел Николаевич навострил уши. Соседка, которая взялась смотреть за его домом и хозяйством, была неказистой, лишь чуть моложе его вдовой, спать с ней не тянуло, и он, несмотря на угнетенность, подумывал о резвушке с девичьим румянцем. На вопрос Борисова ответил: - Да пока нет на примете и спохватился: "А искал ли я?" Лесничий проговорил масленым голосом: - В деревушке, откуда моя Авдотья, о-о-х-х, хорошая девушка есть! Двадцать девять лет ей, а честная. Неделяев со смесью интереса и недоверия спросил: - А отчего же так? Изъян какой? - Телом она вполне подходяща. Ну, глаз косенький, на лице рябь. Дураки нос и воротят. На то они и дураки! заявил Борисов с глубочайшим презрением к дуракам. А тело ты бы видел - Ну? не смолчал друг. Хозяин лукаво посмотрел на женщин. - Приезжала Авдотью навестить, тут первая майская гроза. Промочила ее до озноба, а у нас как раз баня не остыла. Авдотья ее туда я заглянул на секунду. Маркел Николаевич, покачивая головой, рассмеялся. - Тело так тело, я не против. Договорились, что Авдотья пригласит погостить девушку, которую зовут Анюта, и Неделяев, приехав, помоется с ней в бане. 92 Около месяца спустя Маркел Николаевич, встреченный лесничим у его дома, занял в комнате свое всегдашнее место на кожаном диване, и Авдотья из кухни ввела за руку невысокую женщину в темно-сером, без талии, платье до пят. Женщина была рябая, правый ее глаз косил, но в лице виделось милое простодушие, которое расположило к ней Неделяева. Стоя в стороне, Борисов остреньким взглядом перебегал с него на нее. На пороге кухни замерла отчужденно, будто она тут посторонняя, Евдокия. Маркела Николаевича вдруг разозлило, что его сделали предметом любопытства: он вызывающе молчал. Тогда Дмитрий Сергеевич щелкнул пальцами к нему моментально повернулась Авдотья. - Готово для гостей? спросил он озабоченно-тепло. Она торопливо закивала. Он подошел к Анюте, которая, опустив глаза на сапоги Неделяева, быстро украдкой позыркивала на его лицо. Хозяин взял ее за руку одной рукой, другую протянул сидящему на диване гостю тот, не прерывая рукопожатия, поднялся. - Баня истоплена сказал ему Борисов с вкрадчивостью намека, затем обратился к Анюте: Веди. Гость глядел на ее косящий глаз. Она пролепетала: - Идемте, дядя. Пошла в коридор, Маркел Николаевич направился за ней. Евдокия вдруг игриво пустила им вслед: - На здоровье попариться! Анюта вывела его в дверь на задний двор; по сработанной из сосновых досок гладкой, как столешница, дорожке прошли в баню. Неделяева взволновала память: он и исхудавшая от голода Поля в его бане. Сейчас было интересно увидеть разницу между Полей и этой женщиной, которую всю до пят, оставляя на виду лишь рябое толстогубое лицо, скрывало плотное темно-серое платье без талии. Он вспоминал Полю, которая когда-то стояла к нему спиной и не смела раздеться. Теперь спиной встала Анюта, но она расстегнула все пуговицы на платье спереди, передернула плечами, и оно спало на пол баба оказалась голой, как мать родила. "Митрий так подучил, трусов и тех нет", отметил Неделяев. Он ожидал хихиканья, но она не издала ни звука. Выставляя зад в наклоне, сдернула руками туфли, переступила через лежавшее кучкой платье. Кожа у нее, что показалось необычным для рябой, была чистой, белой, как сметана, сдобные ягодицы округлялись, образуя снизу складки, вовсю просили помять, пошлепать. Она повернула к нему голову: - Помогу вам? Он, прельщенный ее дышащим любовной готовностью телом, сел на лавку, сказал неуверенно: - Сапоги не снимешь? Она присела перед ним на корточки и в то время, как он ел глазами ее стоячие средних размеров груди, с силой сдернула один за другим сапоги. Он, торопясь, разнагишался: она его не ждала и, войдя из предбанника в жар бани, легла на лавку навзничь. "Получила от Митрия полный инструктаж! уверился Маркел Николаевич, на миг противно лизнуло сомнение: А если она это не впервой?" Однако трудно было допустить, что друг подло подшутил. Он нагой, с поднявшимся, стоял возле лавки, на которой лежала голая Анюта, и в мозг впивалось: какое сейчас его грело бы счастье, будь все вокруг так, как до взрыва бомбы. "Эх-х-х!.." неслышно рванулось изнутри, захватило его всего, болезненно тянулось. - Не желаете? дрожащим от жалобной тревоги голосом окликнула Анюта. Он растерялся оттого, что его приходится понукать, пожал большим и указательным пальцами залупу, произнес назидательно: - Не торопись, коза, в лес за всех один волк твоим будет! У нее поднялись уголки большого с толстыми губами рта, то была улыбка. Разведя полные ляжки, она прикрыла ладонью другие губы, со страхом спросила: - А вы женитесь? - Если целка, то да! сказал он, и она убрала руку с петуньи. Он без затей лег на девушку, начал совать, успокоенно закряхтел елдак не шел. Анюта тонко вскрикнула: - Ай! Выньте чуть писечку! Его озлило это слово. - Так не делается! отрезал, оскалившись, напрягая тело. Все более распалялся, как вдруг на мокрое от слез возбужденное лицо Анюты легла картинка с горизонтально расположенным огненно-белым диском, и нараставшее ощущение пригасло. Было так, как если бы он надувал воздушный шарик, а воздух уходил сквозь дырочку. Маркел Николаевич долго старался наконец-то шарик надулся и лопнул, облегчив сотрясением. "Не тот смак, как раньше", сдерживая вздох, поднялся с Анюты. Она поплескала из ковша на каменку, на стены, в терпком пару оба побили себя вениками, потом он велел ей еще побить его, потереть ему мочалкой спину. Вернулись в дом, Дмитрий Сергеевич пошел через комнату навстречу другу тот остановился, глядя в его глаза, со значением опустил веки. Борисов издал довольное: - Ну-ну! с интересом обратился к Анюте, замершей за спиной Неделяева: Как попарилась? - Они, произнесла она с почтением, знают, как делать. Спасибо им! - Хорош пар от кваса. Какой был? спросил гость хозяина. - Из ржаных сухарей с настоем лесной душицы! ответил тот с охотой. - Угу, изрек Маркел Николаевич, будто узнал необыкновенно для себя важное. Впятером чаевничали: Борисов, Неделяев и три женщины; степенно пили чашку за чашкой. Маркел Николаевич видел бросаемые на него взгляды, вопрос в них, и, наконец, проговорил: - Со свадьбой не буду тянуть. Хозяин со стуком поставил чашку на блюдце. - А теперь по стаканчику! взглядом передал приказание Авдотье и Евдокии, они принесли напитки. Мужчины стали пить водку, женщины помаленьку сладкие наливки. Потом Неделяев велел Анюте собраться, чтобы ехать с ним, в это время Авдотья позвала Борисова в другую комнату. Когда Маркел Николаевич вел избранницу к мотоциклу, их нагнал хозяин, повлек друга в сторонку, сказал тихо: - Авдотья просит если хочешь свадьбу в июле, устрой после Дня Петра и Павла, оно будет подходяще по-церковному. Добавил тоном извинения: Я стал ко всему такому прислушиваться. Неделяев, помедлив, произнес: - Я тоже буду. Он помог Анюте усесться в люльку мотоцикла, поправил на пассажирке плащ, позволил себе сказать: - Горло от ветра береги. 93 Накануне дня Святых Петра и Павла жених на мотоцикле съездил в Сорочинск, привез три ящика серебристоголовых бутылок "Советское шампанское". Свадьбу начали играть в первый день мясоеда. У лесничего оказался своим человек, знакомый со священником ближнего прихода, батюшке передали просьбу, и матушка одолжила лесничему для Анюты подвенечное платье, которое хранила со своей свадьбы. Прикативший к Борисову жених, принимая из рук заботливого друга узел с платьем, попросил: - А из леса ничего не вези. - Думаешь, домашняя скотина меньше заражена? обиделся Дмитрий Сергеевич. - Да не знаю я! болезненно морщась, ответил Неделяев. Но лесная дичь могла и на месте взрыва побывать. У себя во дворе он наблюдал, как режут купленных для свадьбы молодых овец: "Заражены? Насколько опасно?" Потом глядел на гостей, которые подходили кто с улыбкой, кто без, но все предвкушая гуляние, и жестоко завидовал им: "Ни у кого нет моих мыслей. Без помех сусликам радость!" Обе дочери Виктория и Любовь воздержались от приезда. Приехал сын Лев, привез в подарок полуботинки чехословацкого производства и кожаный, с двумя замками и ремнем с застежкой, портфель для рукописи "если надо куда ее повезти". Сын не сомневался, что отец живет и будет жить в страсти творить. Гуляло в доме Маркела Николаевича почти все сельское начальство. Председатель колхоза Александров, которому ныне в страду не полагалось духа перевести, уделил свадьбе час позднего вечера. Лесничий с Авдотьей и Евдокией прибыл на приобретенном не так давно первом советском "Москвиче". Приехала на подводах из лесной деревушки родня Анюты: мать, две тетки и старичок, которого они называли дядюшкой. Он зарос седой бородой до самых глаз, а череп обтягивала совершенно голая желтоватая кожа. Мать Анюты после первого тоста произнесла, словно наедине с собой: - Отдала дочь, отдала! Тетки и дядюшка как будто бы вовсе ничего не говорили. Дядюшка выпил не как все. Повернул руку ладонью вниз, выпрямил пальцы, поставил на них полный стакан другой рукой и, более ею не касаясь стакана, поднес его ко рту, вылил в себя содержимое, как воду, после чего в самозабвенном удовольствии помотал головой. Лесничий шепнул Неделяеву, что старичок отбывал за Полярным Кругом двадцать пять лет как троцкист, был выпущен при Хрущеве. - Нашли троцкиста! ядовито высказался Маркел Николаевич. Гармонист заиграл на аккордеоне танго "Брызги шампанского", под него угостились пенным напитком. Потом зазвучал вальс, и Маркел Николаевич изумил всех, кто давно его знал, умением вальсировать: пригласил жену Александрова, за нею директрису школы, потом учительницу. Анюта не танцевала, сидела за столом с явной боязнью сделать что-то не то, глядела на мужа взглядом, просящим помощи. А он, по мнению почти всей свадьбы, оплошал: неуж-де при его достатке и авторитете не мог найти покрасивше да даже и помоложе? Приметили, что нет в нем чистого положенного веселья смеется, когда нужно смеяться, и вдруг в глазах скользнет тоска. "Печаль у него по своим молодым годам. Каким петухом топтал девок и молодок!" загуляло объяснение. 94 Маркел Николаевич раздумывал, куда с молодой женой поехать, подошло время отпуска. Незнакомые края его не тянули, всего-то раз уезжал он в отпуск в дом отдыха у озера Иртяш. А теперь хоть ненадолго бы вырваться туда, где не сыпался пепел "Снежка". Погостить у дочерей в Куйбышеве на Волге? На намекающие письма дочери отвечали, что живут с детьми в тесноте, одного отца еще могли бы принять на несколько дней, а куда вдвоем с женой? Он слышал можно отправиться "дикарями на море", заплатить за комнатку: мол, живущие у моря этим промышляют. Такое не подходило заплати-де, да не забывай, в чьем ты доме. Принять отца с Анютой согласился сын, хотя и жил в одной комнате коммунальной квартиры. Кровать у него оказалась двуспальная, себе поставил раскладушку. Ростом он был с отца, но худ в свои двадцать восемь, глаза глядели спокойно-внимательно, улыбались редко. Еще при встрече на вокзале Маркел Николаевич извинился: - Никакого продукта от нас не привез, лучше все буду здесь покупать. Из вагона-ресторана он захватил две бутылки красного портвейна "777", изготовленного в далеком Азербайджане. Сын подал на стол среди немудреной еды сало с базара, вскрытые банки бычков в томате, поставил поллитровку "Столичной". Маркел Николаевич стал рассказывать то, что не успел сообщить сыну в его приезд на свадьбу: в Саврухе те и те умерли от белокровия, от рака, у тех пала скотина. - Хоть беги! выдохнул он, выпив водки и забыв закусить. Но, сам знаешь, под каким предлогом просить перевода в другое место или увольняться? Я член партии копаться будут. - Надо пенсии подождать, сказал сын успокаивающим тоном. - Будет она меня обходить эти пять лет? спросил с черным смешком отец, выбрав слово "она". Лев проговорил убеждающе, с добротой в лице: - Многие в Саврухе и вокруг проживут пять лет и больше и умрут не от радиации. - Знаю я эту надежду мрачно отметил Маркел Николаевич, глядя поверх головы сына в некую даль. Снова заговорил, о чем не слыхано было до взрыва бомбы. Грибы появляются высотой почти до колена, с какими-то гребешками на шляпках. В огородах кроты вылезают из земли и дохнут. В поле тут и там попадаются мертвые зайцы. В лисьей норе найден выводок: лисята родились с ямками вместо глаз. Сказал, что в Милюткино поставили барак для умирающих раковых больных, держать их в больницах не считают нужным. Наконец, заметив грусть сына, который помочь не мог, замолчал, стал пить портвейн. Анюта ела мало, и Лев приветливо сказал ей: - Не стесняйся, сало-то бери, горчицей мажь. Указал и на консервы. Она поблагодарила. - Мне сказано их часто покупать, они издали привезены, где безвредно. Произнесла удрученно: Только все остальное не привозное. Маркел Николаевич, слушая, подцепил вилкой пластинку сала, другой рукой с ложкой умостил сверху половинку бычка, отправил в рот. Лев, имея в виду, что консервы не выход, добродушно спросил Анюту: - Думаешь, отец не понимает? - Уж они и не поймут! произнесла с удивлением, как можно предположить подобное. Затем объяснила в сострадании: А душе все ж таки легче. Отец и сын переглянулись с мыслью: ой, неглупа! Лев повел молодоженов по магазинам, благодаря чему Анюта, как он выразился, "стала одета и обута на оценку пятерочку". У выхода из универмага она посмотрела на Маркела Николаевича тревожно, словно не смея спросить о чем-то. - Не тяни, велел он, мысленно закончив "нищего за х!" Она осторожно проговорила: - Если рассердитесь на меня, не заберете все обратно? Он подумал: не скажи она давеча о душе, он, может быть, ей поверил бы, а теперь нет. "Знает, что не заберу. Играется". И, показывая, что притворяется грозным, пообещал: - Все с тебя заберу до нитки, чтоб всегда была голой! Она, отвернувшись, прыснула. Он сказал с тоскливым сожалением: - Когда уж на "ты" меня будешь звать? Утром, как только Лев уходил на работу, они на кровати вдарялись в пихаловку, не позволяя себе этого ночью, хоть бы он и спал. Потом гуляли под руку по городу, и Маркел Николаевич угощал жену тем, чего она отродясь не пробовала. В саду тракторного завода она вкушала эскимо. В парке имени Пушкина, некогда любимом купцами, лакомилась заварными пирожными и, жмурясь от наслаждения, пила крем-соду избыток газа в напитке, его вкус повергали ее в ликование. Когда в тихом покое пронизанного солнцем парка слышалось гудение пчел и Маркел Николаевич вел жену в летний ресторан, она спросила в неуемной радости: - И за что ты меня так любишь? Что-то помешало ему усмехнуться. Хотелось сказать нежное, он выразил это так: - Хорошо подкидываешь! Держал ее под руку она крепко прижала его руку к себе. Ходили в кинотеатры, и Маркел Николаевич упрямо скрывал, что у него не менее страстный интерес к фильмам, чем у Анюты. Смотрели китайскую картину про то, как в Китае тамошние красные и белые воевали не только на фронте. Белые, отступая, оставили в тылу красных опытного резидента, его поймали, но он не выдал своих людей, они продолжали шпионить, готовить диверсию. У Маркела Николаевича вдруг зачесалось за левым ухом, он стал чесать и, завороженный фильмом, забыл, что чешет, прекратил, лишь когда ощутил боль. Показывали, как девушка-шпионка перевоспиталась в рабочем коллективе, помогла разоблачить диверсантов, у него скривилось лицо. Вот если бы она спаровалась с молодым директором завода и из-за этого выдала своих! В такое можно бы поверить. Жена сосала монпасье из купленной им жестяной коробки и слизнула с верхней губы слезу слезы вызвала сцена, когда шпионы убивали мальчика, который мог их опознать. Смотрели картины про любовь, всегда кончавшиеся счастливо. В кино, на улице Маркел Николаевич вспоминал о следователе Нине со всем тем сногсшибательным, чему они предавались в доме отдыха. Нина жила в Челябинске могла встретиться. Развлечения расслабляли, и он как-то сказал себе: "А загляну-ка я к Быкову!" понимая, что не заглянет. Тот непременно обидит в презрительной уверенности: старый знакомый заявился еще кое-чего получить. Маркел Николаевич сознавал, как они стесняют сына, но уж больно желалось еще и еще прогулок с Анютой по большому городу, кинокартин, ее радости от мороженого, пирожных, шоколада, крем-соды, своей собственной радости от пива, от двухсот грамм с колбасой у водочного киоска. Когда уезжали, тоска была куда тяжелее громоздких чемоданов, которые он с Анютой и провожавшим сыном втаскивал в купе. 95 Не успел поезд остановиться на станции Сорочинск, Маркелу Николаевичу, смотревшему в окно, привиделся ослепительный горизонтально расположенный диск на ножке, черной у земли. Засосало под ложечкой. Ощущение мало-помалу прошло, когда ладился с шофером-леваком о плате за доставку в Савруху. А там встретившая соседка, на которую было оставлено хозяйство, порадовала, что сей момент будет готова уха из свежей рыбы. - Уноси к себе! приказал Неделяев. После тоцких учений он не ел рыбу местных водоемов, тем более выловленную в речке, куда рыба могла попасть из Боровки уж той не занимать атомной заразы. - Вы все из банок едите, а тут свеженькая! недоумевала соседка, глядя на Неделяева, как на пьяного. - Вот сама и ешь! отрезал он. Часок спустя вправду стал пьяным, на службу вышел с похмелья. Вскоре люди попривыкли: его молодая жена носит из сельмага сумку с чем-то тяжеловатым, одной и той же формы. Разнеслось, что со стеклянной трехлитровой банкой, налитой красным вином. Вечерами он, как в былую блаженную жизнь, сидел над рукописью, но теперь отхлебывал из стакана вино. Неудержимо затягивали воображаемые споры Льва Павловича Москанина и Андрея Глебовича Кережкова. Споры просились как заключения к действительно пережитым эпизодам, когда Неделяев курсантом оренбургских кавалерийских курсов подавлял восстание. 16 августа 1920 восставшие и красные дрались за село Умет Иргизский. Армия Правды отбросила наступавшего врага, но подтягивались другие его части, грозя окружить. Кережков повел своих на выход в Закаспийский край, и тут приключилась встреча с двумя эскадронами оренбургских курсантов. Их лошади шли шагом по степи, чью траву иссушило солнце, лишь ковыль посверкивал. Впереди раскинулась, подпирая небо, возвышенность. На ней завиднелись телеги с людьми, всадники тех было мало. Маркел Неделяев услышал крик командира, смотревшего в бинокль: - Они! Там стало заметно замешательство. Телеги, конники поворачивали назад, скрывались за грядой. Поздно! Эскадроны пустились вперед рысью, вот они на гряде. С нее взгляд охватил степную ширь, посреди усеянная верховыми россыпь подвод, которая, утекая, тянет за собой виснущие клубы пыли. Равнина под сосущим зноем стелется к полоске селения на горизонте. Курсанты погнались галопом, также и лошади противника пошли вскачь; сухая с редкими кустиками степь равнодушно принимала удары сотен подкованных копыт. С некоторых телег, битком набитых ездоками, стали постреливать. Маркел на скаку заслышал на фоне гуда земли пение пуль, прижимающее к конской шее. Как хотелось придержать лошадь, дать запряжкам отдалиться. Но они были все ближе курсанты мчались быстрее. В километре от деревни они настигли задние повозки, стали доставать ездоков шашками. Маркел уловчился взять немного в сторону, впуская между собой и подводой своих сослуживцев, увидел, как один, поддетый пулей, сорвался с седла. Кто-то из курсантов из нагана попал в коренника, тот повалился, валя пристяжных, повозка, затрещав, встала. Красные секли клинками усидевших в ней. Неделяев повернул лошадь к тому, кто, слетев с телеги, поднимался на ноги, и зарубил его, пожилого мужика в гимнастерке и в лаптях. И тут из деревни ринулись конники потоком, который стремительно разлился в лаву. Курсанты на заморенных гонкой лошадях не успели съехаться, их стали вырубать. На Маркела несся паренек моложе его, фуражку держал пропущенный под подбородком ремешок, над козырьком сидела красная звезда, руку выше локтя охватывала зеленая повязка, принятая в Армии Правды. Маркел сильно пришпорил взмыленного мерина, стремясь уклониться от нападавшего, но уже наскочил полный свежих сил конь, всадник ударил шашкой. Неделяев сумел принять ее на свою шашку, но паренек, подняв скакуна на дыбы, в развороте ударил сзади. Юношеская рука была нетвердой, клинок повернулся угостил Маркела по затылку плашмя. Курсант упал с седла, успев ловко выхватить ступни из стремян, застыл на земле. Паренек то ли решил, что убил его, то ли просто о нем забыл, помчавшись рубить других. На счастье Маркела, который притворился трупом, его не затоптали. Кавалерия Кережкова, повозки с пехотой, чье большинство уцелело, уходили открывшимся путем на юго-запад в Астраханскую губернию. Время им было нужнее, чем жизни курсантов, и почти половина тех, подавшихся в стороны, избегла злой участи. Маркел лежал в пыли, боясь шевельнуться, когда вблизи проезжал видный лицом осанистый всадник, которого отличали кожаные ремни, крест-накрест перехватившие гимнастерку; за ним, чуть приотстав, следовали несколько верховых. Неделяев, решив, что это Кережков, не ошибся. В покинутой им деревне подсобрались курсанты, и вечером в избе Маркел с забинтованной головой, поедая хозяйские харчи в обществе сослуживцев, слушал, навострившись, одного из них развитого грамотного парня. - Сделал с нами по военной науке, рассуждал тот о Кережкове, выслал навстречу приманку, и привели нас под шашки. Но вот задача! Он против войны, он на германском фронте из партии эсеров вышел, потому что они стояли за войну, в большевики пошел, чтобы покончить с войной. А сам человек военного таланта! - Воевать умеет, сказал другой курсант уважительно и тут же спохватился: Гад он! Первый продолжал: - Как красиво агитирует за мирную жизнь, за солнечное счастье в каждом доме! И при том любит воевать! Без любви так умно не повоюешь. - Все одно мы его давим и раздавим, сказал третий боец. - Я не о том, держался своего первый, как задачу решить: в чем он врет? что хочет мирное домашнее солнце? Или он хочет воевать? Никто ничего не сказал, и у Маркела вырвалось со злобным волнением: - Красиво агитирует? Это страшнее, чем как он воюет. Ты его за то и за другое хвалишь за него агитируешь. Об этом надо бы сообщить! Грамотный парень как язык проглотил. 96 Из-под карандаша вдохновенного повествователя поздними вечерами в Саврухе бежали строки, несколько менявшие то, что было. Оказалось, он первым нагнал повозку, с какой в него стреляли, но промахнулись. Он зарубил одного и второго стрелка, остальные достались его товарищам. А когда наскочила конница Армии Правды, он упал с седла, отбиваясь в свалке от нескольких кавалеристов. Что до разговора курсантов в избе, то тут Маркел Николаевич ничего не изменил. В нестерпимом зуде подать спор Кережкова и Москанина, он сразу взялся за попытку описать их встречу, не отвлекаясь объяснением, как и почему она произошла. Перед ним необъятно расстилалась желто-коричневатая степь с редкой пересохшей травой, с гривками ковыля, блестящими, как жесть, степь, какой она была во второй половине августа 1920, там, где Оренбуржье переходило в Закаспийский край. По ровному твердому горячему от солнца грунту двигался без дороги открытый автомобиль "рено". Навстречу рысил всадник на статном длинноногом коне, темно-рыжем, с белыми гривой и хвостом, с белой полосой, идущей по лбу и носу. Автомобиль убавил ход, замер в трех метрах от передних копыт коня, которого осадил верховой. Тот, Андрей Кережков, мягко соскочил наземь: высокий, сухопарый, в зеленой гимнастерке, перетянутой ремнями, с пистолетом в кобуре, с шашкой в ножнах, фуражка была надета набекрень, лицо обрамляли черные отросшие волосы. Из автомобиля вышел человек с непокрытой головой, чьи гладкие русые волосы скрывали лоб до самых бровей и уши. Роста он был среднего, одет в зеленовато-коричневый френч. - Мне было интересно вас увидеть, сказал он Кережкову, который стоял перед ним, одну руку сжав в кулак и уперев его в бок, другую свободно опустив. Я, сказал Москанин, вижу мыслящую личность, хорошего командира и прошу мне честно и прямо ответить: вы вправду сочувствуете несчетным мелким людишкам, которые знают лишь еду и жилище и которых я называю сусликами? - Люди, которых вы так назвали, имеют право развиваться, набираться опыта и ума, превращать свои жилища в дома, где будет прибавляться все то, в чем они нуждаются, ясно ответил, написал Неделяев, командующий Армией Правды. - А вам-то что до их права? Вы-то не как они! резко сказал Москанин, заведя за спину руку и указательным пальцем другой руки тыча в Кережкова. Маркел Николаевич отпил из стакана и, взяв карандаш, ответил: он знал людей, которые были уверены, что они не суслики, что они презирают сусликов, а потом люди поняли свою ошибку. Поняли, узнавая, что быть сусликами очень даже хорошо. Глаза Москанина, погнал строку автор, загорелись огнем, суровый человек произнес: - Допустим, вы победили. Что вы, талантливый военный, будете делать без войны? Пахать и сеять? Неделяев долил вина в стакан, сделал большой глоток, приступил к ответу Кережкова: у него будет участок земли на юге Оренбургского края, у реки Урал, там он станет выращивать мелкий виноград, займется виноделием. Все будет делаться по науке, а это очень занимательно. Он примется торговать вином сначала в своей округе, потом в городах, добиваясь, чтобы оно становилось лучше и лучше. Холодной зимой люди, приходя со стужи домой, будут согреваться его вином. В летнюю жарищу будут доставать из погреба прохладное вино и наслаждаться им. Он заработает уважение, славу. "Разве ли не хорошо жить в радости, что тебя почитают?" словами Маркела Николаевича отвечал Кережков. Он будет расширять свой дом пристройками, покупать дорогую мебель, разные ценные вещи одну за одной, в комнатах будут прибавляться ковры, посуда из хрусталя и фарфора. А затем он купит легковой автомобиль. Москанин желал заговорить. - Будешь сидеть за столом и жрать! И, среди прочего, конечно, пышки с каймаком, как у Данилова! вышел из себя всегда спокойный человек. - А хоть бы и их! повысил голос Кережков. И еще я буду есть блины трубочкой с жареным молотым мясом внутри! Москанин рассвирепел, крикнул: - Ты суслик!!! И стал смеяться, написал автор, "ехидным хлестающим смехом". Суровый солдат будущего, смеясь до хрипа, тыкал в Кережкова пальцем и кричал: - Славный военный, вместо того чтобы идти к победам, думать о мировой славе, будет сидеть в уютной норе и радоваться жратве! Маркел Николаевич оторвал карандаш от бумаги, в душевной дрожи от сцены посидел несколько минут, приник к стакану, после чего Кережков стал отвечать: - А то вы жрать не любите?! Люди видели вас, жрущего в доме Данилова! Вам было приятно за жратвой рассуждать о мировом господстве. Вы суслик со страшными мечтами, но тот же самый суслик. Неделяев обогащал ответ Кережкова, развертывая его и Москанина образы во времени: - Видел кое-кто, как вам сладки местная дичь, грузинский коньяк "Энисели"! И вдруг вместо командующего Армией Правды возник юнец, который в марте 1918 неописуемо зачарованно слушал комиссара. Юнец сказал тому в лицо: - Бесстыжая ваша морда, Лев Павлович! Затем из-под карандаша вновь явился Кережков, на сей раз скрестивший на груди руки. Он говорил Москанину: - Если бы вам обещали создавать невиданное оружие, но за это вы должны были бы до гроба жить только на хлебе и воде, спать на досках в холодном бараке, вы б согласились? Маркел Николаевич положил карандаш на рукопись, допил стакан и, представляя Москанина, сказал уже от себя: - Да ни хя! 97 Служа, попивая вино, фантазируя, живя с ласковой Анютой, Неделяев влекся во времени, где был постоянный спертый воздух страх болезни. 1956 год с его хрущевским разоблачением Сталина, проходил, не потрясая Маркела Николаевича. Поукокошили народу без счета, и Хрущев назвал это "культом личности". "А сам-то ты из-за толщи железобетона любовался в перископ чем? мысленно обращался Неделяев к Хрущеву. Небом смерти, которое раскидывалось над населением края! Ты и такие, как ты, учинили, не задумались, а сил, которые помогли бы Кережкову защищать маленькие домашние солнца, так и не нашлось". Командующий Армией Правды и Москанин стали героями рукописи, чрезвычайно волнующими автора. Он вновь и вновь преследовал повстанцев, когда к курсантам, которых те не добили, присоединились не потрепанные эскадроны. Глаза щипало от соленой в здешних местах пыли, соль разъедала потрескавшиеся губы Маркела, въезжавшего в степной, из саманных домиков, поселок, откуда недавно ушли кережковцы. После них, жаловались жители, не осталось еды, однако командир усмехнулся, приказал своим: - Искать, брать все! Вскоре на печках накалились жаровни, из них, шипя, брызгал жир. По степи меж тем подтянулась кавалькада всадников, впереди пылил автомобиль "рено". Приехал бывший царский полковник, с 1918 года служивший красному Кремлю. Полковник и его свита расположились на постоялом дворе, чей хозяин был расстрелян пару лет назад, и теперь здесь распоряжался малый, называвший себя председателем партийной ячейки. Прежде всего, он вытянулся перед военным специалистом, который взмахом руки отпустил его позаботиться об обеде. Если Маркел и его сослуживцы насыщались лепешками с топленым бараньим салом, то для приехавших стали варить мясо. Военспец вызвал к себе командный состав эскадронов, и, как узнали все курсанты, дал заключение о проигранном бое. Непростительно то, что вперед не были высланы разъезды, почему и удалась внезапная атака вражеской конницы. Приставленный к полковнику комиссар матерно ругал виновных, грозил ревтрибуналом. После этого начальство отправилось в другие части, а оренбургские курсанты тронулись по следам Кережкова в авангарде преследователей, впереди рыскала по степи разведка. Маркел в силу своего характера склонялся к тому, что ежели людям указали на ошибку, это еще не значит, что она так или иначе не повторится. Он ехал в конце колонны, с головы которой передалось, что показалось озеро. Это было Губачье. Прискакала побывавшая на его берегу разведка, доложила рыбаки занимаются своим промыслом, от них узнано, что кережковцы, снабдившись рыбой, только что ушли на юго-восток. Маркел услышал: будет привал ненадолго, а там в погоню. Голубевшая вдали полоска озера обратилась в водный простор, тростник выше человеческого роста покрывал берег, к тростнику жались десятки рыбачьих шалашей, фигурки людей двигались без суеты. Навстречу колонне конников пролетели, держась невысоко, два степных орла. Ехавший рядом с Маркелом курсант сказал: - Они нас обзирают, стервятники. Неделяев невольно прищурился, следя за птицами, которые принялись парить, не удаляясь от колонны. Она стала терять строй, конники уже были среди рыбаков около шалашей. На Маркела словно пахнуло нехорошим, он придержал мерина и тут затараторили пулеметы из шалашей. Когда рыбаки, кидаясь в шалаши, стали выскакивать оттуда с винтовками, когда те торопливо захлопали, он, развернув коня, послав его с места в карьер, уматывал прочь. За ним поспешало все войско, усеивая путь бегства настигнутыми свинцом еще живыми или уже мертвыми людьми и лошадьми. Повествователь Маркел Николаевич подправил, как должно, происшедшее. Курсант Маркел, понятное дело, в числе первых подъехал к кережковцам, выдавшим себя за рыбаков, убил из нагана одного, а там уж ускакал вместе с другими курсантами. Однако не одна страстишка подать себя героем подзуживала автора. Причина вдохновения была затейливее. Дабы не узнал Оренбургский край испытания атомной бомбы, хотелось, чтобы победила Армия Правды. Если бы смогла она погнаться за курсантами, а заодно расколотить и другие части красных!.. Ну ладно, ну недостало тогда сил, но позднее возвратился бы Кережков из Туркестана не с маленьким отрядом, а во главе войска! А там народ встал бы за него. И Маркел переменил бы веру. Сам Кережков и его люди прежде были в Красной армии, а потом пошли против нее Армией Правды. Чем Неделяев хуже их? Маркела Николаевича подмывало воспеть рост армии Андрея Кережкова, приняться за живописание сражений, в которых она громит красных. Но прежде идея маленьких домашних солнц должна была посрамить идею невероятного оружия. 98 Сцену второй встречи Москанина с Кережковым автор, опять без перехода, поместил после эпизода у озера Губачье. Он не один вечер старался описать то, что ему виделось: пространство серовато-бурой каши, огромный обугленный дуб, который взрывом был вырван с корнями из земли, отнесен за километр и всажен вершиной в грунт. Около стоял Кережков, чья правая штанина почернела от крови, кровь продолжала стекать поверх напитавшегося ею сукна, но простреленная нога держала человека, словно невредимая. Он, как тогда, когда его увидел под дубом Маркел, был в потрепанном кителе, отросшие спутанные черные волосы свешивались на глаза. Только теперь лицо не выражало страдания: спокойное, дышащее силой. Подкатил виллис, сидевший рядом с шофером Москанин вышел из него. Он оглядел Кережкова с головы до ног и, написал автор, "показал рукой на изуродованный труп дерева, который торчал обрубками корней кверху". - Вот оно как! Твоя душа выбрала этот дуб, жила в нем. И вот что с ним стало! сказал Москанин "с победным видом": Он превратится в прах, как это стало с твоими телом и отрубленной головой, зарытыми в землю. Кережков легко переступил с ноги на ногу, рукой отбросил волосы с лица, улыбнулся: - Дуб еще долго не будет прахом. И голова моя на месте! - Что толку? Оружие всемирного могущества открыто по моему слову! Вон посмотри! суровый человек раскинул руки, обводя взглядом все вокруг. А о твоих домашних солнцах нет и помину. Маркел Николаевич произнес устами командующего Армией Правды: - Какое там всемирное могущество? Американцы открыли оружие гораздо раньше, и пусть у вас тоже такое, их не победить ни за что! Они испытали оружие на стране, с которой вели войну, а вы на своем народе. Вот за что вы воевали с белыми, воевали со мной, вымаривали народ голодом, стреляли в затылки, увозили людей в скотных вагонах в тайгу и в тундру, загнали миллионы в колхозы! К какому господству над планетой вы пришли? Только к этому в нашем крае! И Кережков, как давеча его противник, раскинул руки и обвел взглядом все кругом, то, для чего Неделяеву не удавалось найти достаточно выразительных слов: огромные участки иссера-желтой слюды, вспучившиеся ковры как бы взбитых грязных сливок, пространства, покрытые невиданными закорючками тем, чем стали кустарники, чернеющую вдали полосу сожженного леса и ширь перед ним с массой черных кочек тем, чем были до взрыва деревья. Маркел Николаевич написал, что Москанин в гордости выставил вперед ногу и сказал: - Страна шла за нами! Она была нашей и нашей осталась! Автор возжегся такой ненавистью к герою за его правоту, что едва не сломал пальцами карандаш, после чего постарался передать ответ командующего Армией Правды. Тот обещал, что его душа будет жить в этом крае, и здесь пустит корни идея маленьких домашних солнц. У пьяненького Маркела Николаевича скатилась на рукопись слеза оттого, что предсказание беспомощно. Пьяненьким он стал во время визита к лесничему, когда друзья приговорили не один графин красного. Борисов, сообщивший в начале застолья, что Тютерев лежит с белокровием в чкаловской больнице, понуро слушал окрашенные страхом за себя воспоминания гостя об охоте с Тютеревым и с Игумновым, о пирушках под пластинки Владимира Володина и Вадима Козина. Потом Дмитрий Сергеевич заговорил сам о других знакомых, заболевших страшной болезнью. Он по радио ловил Би-би-си, имел осведомленного сына и сказал, что американцы испытали воздействие атомного взрыва на организм человека но в пустыне. Там были солдаты-добровольцы в спецодежде, им дали большое денежное вознаграждение, гарантию наилучшей медицинской помощи, они находились и находятся под наблюдением врачей. - А с наших солдатиков взяли подписку о неразглашении, сфальсифицировали записи о службе. Станет тебе хреново от облучения или заражения, а у тебя в книжке, что служил ты на Карпатах или в Ленинградской области, едко проговорил лесничий. А там ничего такого не было. Маркел Николаевич скребнул скатерть на столе ногтями, едва не обломав их. - Почему в Америке так, а у нас совсем нет?! Борисов, упираясь локтями в стол, мягко бросил ладони на скатерть, будто сказав: "А вот так!" Неделяев посмотрел ему в глаза в упор, чуть повернул голову в сторону и, глядя искоса, медленно, словно с трудом вспоминая слова, произнес: - Почему не прижилась идея домашних солнц? Дмитрий Сергеевич сложил губы, как бы собираясь засвистеть, затем прошептал: - Вспомни, как тебя манила всемирная победа. Она и других манила. Его обычно приветливое лицо приняло почти грубое выражение: А огромному большинству никакие идеи не были и не будут интересны. Неделяев мысленно согласился: "Суслики!" И подумал: напрасно Москанин беспокоился, что они пойдут за вожаком, который провозгласит идею "мелочного счастья". Стремиться-то они к нему будут, но по-мелочному, каждый сам по себе, и никогда не смогут объединиться и защитить его. А если бы смогли, то это было бы уже не мелочное счастье. - Что с Москаниным-то стало? высказал Неделяев давно занимавший его вопрос. Такой человек должен бы выйти в руководство, но сколько я газету "Правду" ни читал все годы, не попалась его фамилия. Может, расстреляли его в тридцатые. - А, может, и гражданскую не пережил, предположил лесничий. В боях он навряд ли вперед лез, но от тифа мог загнуться. Дмитрий Сергеевич потер указательным пальцем скатерть, продолжил лениво-ласково: - Или не оказался никакой крупной фигурой, высоко не поднялся, все пережил и сейчас торт кушает, старичок восьмидесяти лет. Неделяеву представились суровый человек и перед ним на столе шоколадный с грецкими орехами торт, такой, какой ели с Анютой в летнем ресторане в Челябинске. Москанин чайной ложкой отделил от торта с краю порцию, стал аппетитно кушать. Он был таким, каким помнился: вообразить его старичком восьмидесяти лет на удавалось. В пытливом раздумье, полагая, что говорит про себя, Неделяев процедил: - В Москве где-то. - Скорее, в Подмосковье, в каком-нибудь Солнечногорске, поправил с видом основательного подхода к вопросу лесничий. Маркел Николаевич произнес с завистливой горечью: - Там-то все можно есть. И пенсия, конечно, хорошая. 99 Он жадно ждал отпуска, чтобы опять поехать с Анютой к сыну. Тот почти дождался отдельной квартиры и принял гостей радующимся хлебосолом, как будто был уже в ней. Лев любил отца. На его предположение, что теперь, наверное, он женится, ответил с шутливой беспечностью: собираюсь, мол. Его навещали две девушки, в разное время, конечно, и Маркел Николаевич силился угадать, которая же станет его снохой. Сыну любопытством не досаждал. Первым делом он сводил Анюту в ресторан в парке. Шоколадного с грецкими орехами торта на сей раз не оказалось, и был заказан другой на медовом бисквите. Маркел Николаевич наслаждался и им, и детским восторгом жены, и притом воображал Москанина, который, вкушая торт, кончиком языка слизывает крем и крошки с губ. Как и в прошлом году, были визиты в магазины, были эскимо, двести грамм у киоска, кино, другие развлечения. По возвращении же в Савруху узналось умерла подруга юности Неделяева Ленка, выписанная из сорочинской больницы как безнадежная. Когда-то председатель ревкома Атьков велел ей пойти за глухого старика Фурсова, перед войной он преставился. Атькова уже давно не было в Саврухе. Ленка сошлась со Смуловым, что заведовал лавкой по приему утильсырья, на войну он не попал из-за возраста; по мере того как старился, Ленка все чаще похаживала на сторону, жили же по-прежнему вместе в доме Смулова, в собственный дом она пускала квартирантов, плату делила с сожителем. В свои семьдесят с лишним он схоронил ее. Маркелу Николаевичу рассказали, что на похоронах подруги рыдала Лизка, "одетая хорошо, в жакете новом, но пьянехонькая". В давнее время выйдя за семнадцатилетнего Сеньку Ушачева, она жаловалась, что он негоден на перепих, однако у них выросли три дочери. На войне Ушачев выживал более года, по ранению был комиссован, сейчас страдал почками. Лизка нет-нет да выпивала и такою вторглась в служебное помещение Неделяева со словами: - Не укоришь, что я пьяная! Ты сам пьешь! Он сидел за своим светло-коричневым массивным с двумя тумбами столом, трезвый в сей час. Ожидая гадости, произнес с угрожающим бесстрастием: - По какому вы делу? Гостья, слегка струхнув, выговорила: - Есть дело Маркел Николаевич сказал тоном повелителя: - Если нет выйдите! Лизка попятилась и вдруг как с привязи сорвалась: - Я знаю, почему ты пьешь, тебя совесть заела! Смерть Ильи Обреева на тебе! "Вон оно что! Кого запомнила на всю жизнь", подумал Неделяев в отпустившем напряжении, произнес терпеливо-снисходительно: - С этим делом попрошу не ко мне. Я не решал. Лизка смотрела пьяным остановившимся взглядом и, когда Маркел Николаевич встал с угрозой, ушла. Пришлось ему услышать о прошлом и от Варвары. С ней, стареющей, он, заводя молодых подружек, любился реже и реже, а лет десять назад совсем перестал знаться. Февральским днем 1957 года, вскоре после того как через Савруху впервые проехала серая легковая автомашина "Волга" с бегущим оленем на радиаторе, умер от рака Николай Ещеркин, муж Варвары. Неделяев не думал идти на похороны, но всколыхнувшийся страх болезни, мысли о прошлом, свободном от этого страха и потому несказанно счастливом, растрогали так, что он взял под руку Анюту и пошел. У могилы усердно скорбно кивнул Варваре. Рядом с ней стоял снявший шапку лысеющий мужчина в пальто с каракулевым воротником. Маркел Николаевич узнал своего первого шпика-подростка Гаврюшу, ныне заведующего отделом бузулукского горкома партии. По дороге с кладбища на поминки брат Варвары полуобнял Неделяева, сказал язвительно-добродушно: - Слышу здесь, что на винцо развязываешь пупок. Маркел Николаевич принудил себя к покорности, сказал страдальческим голосом: - Завяжу. На поминках встречался взглядом с Варварой, чья черная кофта, застегнутая до горла, не скрывала худобы. Лицо Варвары, сероватое, с втянутыми щеками, казалось, выдавало искреннее горе, хотя она не проливала слез. Неделю спустя Маркел Николаевич, возвращаясь домой со службы, с неудовольствием увидел, что у калитки его поджидает Варвара. Мороза не было, она стояла без шапки, повязанная черным шерстяным платком. Прижимая ладони с боков к полам полушубка, пошла навстречу Неделяеву: - Я должна тебе слово сказать! Интереса к ней он не питал и, не ответив, в досаде остановился. Она заговорила с мрачным пылом: - Ты видишь, что сталось, как бомбу взорвали! Люди мрут, скотина сдыхает. Оно и нас с тобой ждет! Он ощутил на сердце лед, про себя вскричал: "Понимает!" Она продолжила измученно-воодушевленно: - Кара нам будет за наш с тобой блуд! Надо спасение вымаливать, Маркел! Он словно задохнулся бессилием, пробормотал жалким голосом: - Не умею я этого. - Я твою жизнь отмаливать буду! произнесла со страстью задушевной клятвы. Только ты больше не блуди! - Да, да! проронил он, обошел ее, толкнул калитку, пробежал в дом. С тех пор подумывал о Варваре благодарно, с искоркой надежды: "Кто знает, может, и поможет". Говорили, что она ест одно постное, ходит за двадцать пять километров в село, где уцелела церковь. В Саврухе меж тем строили раковый барак. Когда Неделяев слышал, что кого-то отметил рак, и встречал больного или больную на улице, замирало нутро, будто недуг примерялся к нему самому. Перед весенней распутицей навестив лесничего, узнал: Тютерев скончался в Чкалове. В той же больнице лежит Игумнов. Днем позже Маркел Николаевич у себя дома почувствовал, что ему трудно глотать. Сосредотачиваясь на ощущениях, установил: пища, пройдя через горло, где-то пониже вызывает боль. "Раковая опухоль!" ужаснулся он так, что шевельнулись волосы. Состояние ужаса стало столь невыносимым, что он сказал себе: "Застрелюсь!" Не зная почему, решил прибегнуть к помощи не табельного пистолета, а ТТ-33, который некогда взял себе после уничтожения бандитской шайки. Хранившийся в старом чемодане с барахлом пистолет регулярно извлекался на свет, смазывался. Маркел Николаевич достал его, вынул из магазина патроны, осмотрел каждый, их было четыре вместо восьми. "Чем мучиться без надежды, казнь выносить раз в висок!" повторял про себя, осторожно проглатывая слюну, полуоткрытым ртом выдыхая и вдыхая воздух. Рука не подняла пистолет к виску. А на следующий день никакой боли при глотании не ощутилось. Припомнил, почему она возникла, не прожевав кусок мяса, втолкнул его внутрь большим глотком вина. 100 Из месяца в месяц он сочинял победы Армии Правды, ведомой Кережковым на Оренбург, и, по-прежнему прочитывая едва не всю газету "Правду", которая жизнерадостно осветила Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве, обливался обидой из-за чужого праздника в безопасной дали от Тоцкого полигона. На сей раз отпуск летом ему не давали, он смог бы поехать с Анютой в Челябинск, где сын обживал новую квартиру, в лучшем случае, не раньше сентября. А тут в конце августа из деревни, где жила родня Анюты, прислали весть: занедужила ее мать, похоже, что напоследок. Маркел Николаевич отпустил жену к матери и, необоримо желая отрады душе, поехал в Сорочинск просить путевку в дом отдыха. Ему дали ту, которой не воспользовался кто-то другой, и Неделяев в соломенного цвета пуловере из челябинского универмага, в чехословацких полуботинках оказался на берегу озера Иртяш, потеряв два дня. Как двенадцать лет назад, солнце по-осеннему грустило, тяжело раскинувшееся озеро отзывалось посверкиванием металла, величаво таинственное на фоне темных лесистых гор. У причала напротив бревенчатого двухэтажного корпуса теперь покачивались не только весельные лодки, но и одна моторная. К крылу дома отдыха подступил сад, там и там под молоденькими кленами стояли скамьи. В палате, которая оказалась по коридору через одну от той, где Неделяев отдыхал в прошлый раз, он застал мужчину с папиросой во рту, сидевшего на кровати в футболке. Тот, переместив папиросу в уголок рта, не вставая, вскинул на вошедшего глаза: - Привет соседу. Располагайся! - Попробую, ответил не без сарказма Неделяев, шагнув к тумбочке у свободной кровати разложить вещи. Куривший затянулся, выдохнул струю дыма и, глядя на него, проговорил притворно-игриво: - Мама меня Севой назвала. Закончил уже со строгостью в голосе: Город Курган, следователь милиции. Неделяев сказал, как его зовут, кто он по должности, добавил: Чкаловская область. - Опоздал ты насчет баб, пригодных разобрали, остались бросовые, сказал человек из Кургана. Но можно предпринять. Которая мне тут дает, слила про одну Ларису. Ее пасет борец с хищениями соцсобственности. Сева сделал затяжку и, так как Маркел Николаевич безучастно молчал, сообщил: - Только ночью он к ней не приходит, хотя ее соседка у своего ебаря. Неделяев понял его хотят спровадить к Ларисе, чтобы не мешал здесь ночами. Между прочим, по дороге сюда он томился тем, что сейчас подтвердил сосед: бабы, которые кое-чего стоят, уже спаровались. - Лариса так Лариса, сказал он с видом в шутку сдающегося на уговоры. Время обеда уже подошло, обитатели дома отдыха стали заполнять столовую. Женщина, о которой уведомили Неделяева, направлялась туда в том настроении, когда обещана пасмурная погода. Мать троих детей, она, тридцатидевятилетняя, сохранила ладную фигуру, легкую походку. Муж, задерганный на работе инженер, перенесший инфаркт, изредка брался исполнить долг, что для нее завершалось безрадостно, это прискучило. Жили они в засекреченном городе под названием Челябинск40, где Лариса была начальницей паспортного стола. Общительная, дружелюбная, сдержанная, умевшая принять гостей, она тщательно следила за собой, имела непревзойденного кумира Ива Монтана, под настроение в одиночестве могла выпить стакан вина. И не собиралась отказываться от того, что берут от жизни другие. Мужчины в доме отдыха подобрались пожившие, числом они существенно уступали противоположному полу, почему она ответила благосклонно на мягкий подкатец сотрудника свердловского УБХСС. Это был пожилой мужчина с недоверчивым, по характеру профессии, взглядом, с несколько пористыми щеками, один из тех, чьи речь, манеры заявляют о благопристойности. Мужская способность у него, хотя он не пострадал от инфаркта, тоже была скромной, из-за чего жена частенько держалась с ним сварливой грубиянкой. Трезво оценивая себя, он надеялся, что Лариса подбодрит его, а до того не решался на ночное посещение. Ей, ступившей в столовую, весьма шли блузка с рукавами фонариками, имевшая цвет спелой клюквы, того же цвета, но побледнее и в белый горошек, юбка в складки, замшевые туфли балетки на низком каблуке. Миловидному лицу сообщали чувственность копна льняных волос шестимесячной завивки, челка. Женщина послала скучающий взор сотруднику УБХСС, который, сидя за столиком, как полагалось, с другим мужчиной, глядел на нее с искательным выражением. Тут в столовой появились припоздавшие Сева и Маркел Николаевич. Сева украдкой, бросая шепотом одно-два слова, помог спутнику найти глазами рекомендованную особу. Тот, в полной мере проявив зоркость, и она, тотчас заметив нового мужчину, задержали друг на друге взгляды, насколько позволяют приличия. За супом с фрикадельками Сева вложил то, что его занимало, в емко-значимое: - Ну? Неделяев хотел отозваться небрежным "ничего", но неожиданно для себя произнес совсем ему несвойственное: - Симпатичная. Когда пообедавшие стали покидать столовую, сотрудник УБХСС, от которого не ускользнул диалог взглядов, оказался возле Ларисы, тихо спросил: - Вы знаете этого новенького? - Где-то видела, уронила она мимоходом. 101 Маркел Николаевич освободил от вещей взятую им в дом отдыха вместе с чемоданом охотничью сумку, после тихого часа и полдника отправился в деревню, до которой по берегу Иртяша было около двух километров. В магазине продавалось "белое", как здесь называли водку, и "красное", которое оказалось двух сортов: плодово-ягодное вино и портвейн. Маркел Николаевич взял портвейн. Из конфет имелись подушечки с вареньем под оболочкой и изготовленные из молока, меда, сливочного масла "школьные", был также мармелад. Неделяев купил то, другое, третье. Возвращаясь, он высматривал среди рассеянных близ дома отдыха фигур Ларису, увидел ее в садике сидящей на скамье, возле сидел ухажер, который ей что-то обстоятельно вещал. Маркел Николаевич услышал: "Наживаются не только на пиве из цистерн. А виноторговые точки, Ларочка?" Неделяев подошел с видом человека, которого ждут, присел перед женщиной на корточки, раскрыл сумку, вынул один кулек, второй, поведал с гордостью: - Два сортика! Сотрудник УБХСС со снисходительным недовольством произнес: - Кого удивили! В городе сколько сортов и гораздо лучше. Маркел Николаевич помотал головой. - Такого нет. Он достал из кулька конфету "школьную", протянул Ларисе. - Да что вы говорите! Они в каждом буфете! возмутился ее ухажер. - Попробуйте и скажите, попросил Ларису Неделяев с удавшейся вкрадчивостью. Она издала смешок, взяла конфету, развернула обертку, откусила. - Я давно такие не ела. Ее глаза лучились, говорили Неделяеву, что он ей нравится, что она его поняла. Взмахом руки он отогнал комара, вившегося перед ней, сказал убежденно: - Заедят! Добавил с простодушной категоричностью: Сходим ко мне в палату, у меня жидкость от комаров есть. Она встала со скамьи, слегка улыбнулась сотруднику УБХСС, тоном капризного извинения произнесла: - Заедят в самом деле. И пошла с Неделяевым в корпус. - По вам видно, что вы не такие конфеты едите, сказал он польстившим ей тоном. Просто я и не договорил. - Захотели меня похитить, сказала она не без задора. Он, идя рядом с ней по коридору, молча улыбнулся, они переглянулись. В палате сейчас было пусто. Он сообщил, что сосед предупредил его: ночью к нему приходит женщина. - А моя соседка уходит к мужчине, и я одна, произнесла она, опустив глаза, положила недоеденную конфету в пепельницу на столе, принадлежавшую Севе. Маркел Николаевич завел левую руку ей за спину, чуть коснулся пальцами ее обнаженной руки ниже плеча, при этом говоря: - На ужин, наверно, будут творожники. Он бессознательно взял ту манеру подхода к женщине, когда руки ведут к цели, а слова относятся к чему-то совсем иному, как если бы происходило нечто невинное. Лариса, отвечая, что творожники будут со сметаной, но без повидла, повернулась к тумбочке Севы так, что задела боком бок Неделяева. - Где ваша жидкость от комаров? произнесла без всякой эмоциональной окраски. Он, обнимая женщину, повернул ее к своей тумбочке, тихо сказал: - Здесь, тут же продолжил: конечно будет компот из сухофруктов. - Кофе с молоком. Компот в обед был, произнесла она. Он достал из тумбочки и дал ей флакон, она села на его кровать, с видом необыкновенной важности того, что делает, отвинтила пробку и, наливая содержимое в горсть, натерла одну руку, другую, затем завернула подол юбки на колени. Сняв туфлю, поворачивая ногу в чулке так и этак, увлажнила жидкостью ногу сквозь чулок до колена и чуть выше, то же проделала с другой ногой. После этого занялась шеей. Он стоял перед нею, наблюдал за ее действиями в нарастающем подъеме, сказал: - Винегрет будет каждый день. - Не любите? произнесла она, не отрываясь от своего занятия, не взглянув на него. Он, говоря: - Винегрет штука полезная, сел рядом с ней на кровать, коснулся губами ее губ. Она, не отстраняясь, прикрыла глаза, тогда его правая ладонь ласкающе приникла к ее левой груди. Женщина издала чуть слышное грудное: "у-ууу", и он принялся пощупывать ее грудь, другой рукой поглаживая ее спину. - Войдут выдохнула она в истомном возбуждении. - Мы услышим шаги, прошептал он, в то время как его ладонь скользнула с ее груди на ее ляжку, а другая пятерня стала гулять по ее пояснице, ягодицам. - Хватит. Нельзя же тут это произнесла она напряженно, на пару секунд прервав дыхание перед последним словом. "Нельзя. Севу принесет или кто-то заглянет", мысленно согласился Маркел Николаевич. Он поднялся, сказал как о чем-то само собой разумеющемся: - Прогуляемся в лес. - Ты хочешь в лесу? спросила она обеспокоенно-недовольно. - Мы выпьем портвейна с мармеладом, а это он сделал паузу, в палате у тебя ночью. "Ну, он-то придет", подумала она удовлетворенно. 102 Было видно меж сумрачных деревьев красное, скрытое ими по краям, садящееся солнце. Густела заполнившая предвечерний лес синева, в ней тоненько струнило комариное полчище. Маркел Николаевич на упавшей ели накрыл местечко захваченным из дома отдыха вафельным полотенцем, на него присела Лариса, надевшая вязаную кофту. Он, держа бутылку, ввинтил штопор карманного ножичка в пробку, выдернул ее, достал из сумки походный пластмассовый стаканчик, налил портвейном, подал Ларисе. Она положила в рот дольку мармелада, медленно выпила, омывая ее, терпкое вино, произнесла: - А что приятно! - А теперь энергично разжуй мармелад и еще он опять налил ей стаканчик, и, пока она, послушавшись, работала челюстями, наполнил рот портвейном из горлышка бутылки, отправил внутрь в два глотка. Она выпила свою порцию. - О, я уже пьяная. - Теперь еще мармеладик, и сосать! сказал он тоном человека, съевшего на этом собаку, хотя вкушал мармелад пару раз в жизни в Челябинске. - Пройдемся, сказал он с тем, чтобы обнять ее за талию. Они двинулись по лесу, его рука, охватывая талию Ларисы, лежала на ее бедре, пальцы слегка поглаживали его. Маркел Николаевич отдыхал от кусающего змеей страха, что тебя насыщает радиоактивная зараза: здесь, вдали от Тоцкого полигона, можно было есть, пить, дышать свободным от мысли, что ты взращиваешь в себе страшную болезнь. Оттого по-особенному приятным был хвойный дух, остро радовал явственно уловимый запах грибов, а женщину, которую он обнимал в этом краю блаженства, хотелось лелеять. Комары мелькали у самых глаз, искали на коже местечко, не обработанное снадобьем. Неделяев заметил, что Лариса украдкой посматривает по сторонам, подумал: "Ищет, где поссать, меня стесняется". Тут же клюнула мысль: "Ей мешает то, что комары облепят голый зад". - Не хочешь по-маленькому? спросил непринужденно. Она смолчала. Он достал из сумки флакон с жидкостью, захваченный по привычке, что средство от комаров должно быть с тобой в лесу. - Натри, где надо, сказал без тени усмешки. Лариса, потрясенная его догадкой, его заботливостью, проглотила язык, но флакон взяла. Маркел Николаевич деловито задрал ей юбку: - Я подержу, а ты спусти трусы и натри. Она в совершенной растерянности исполнила то, что было предложено, после чего он отошел, дабы не мешать ей присесть справить нужду, а также и самому дать струю. От своего уязвимого он отгонял комаров рукой. Сказав себе: "Для полного счастья!", вернулся к Ларисе, которая стояла, все еще не опомнившись от невыразимо благодарного изумления, обнял ее, подвел к дереву с низко растущим в сторону суком. Запустив руки ей под юбку, стянул с нее трусы ниже колен, задрал сзади подол. Она в объявшей ее власти оперлась руками на сук, оттопырила оголенный зад Маркел Николаевич встал к станку, взялся работать, с висков потек пот. Разрядился под Ларисино сдавленно-судорожное: "А-а-а-а!" Она кончила в первый раз после того, как год назад ей выпал случай изменить мужу. Ее охватило чувство радостной безмятежности, они допили портвейн и пока, возвращаясь в дом отдыха, не вышли из леса, держались за руки. В столовой за ужином она болтала с соседкой со столь безумолчным весельем, что та сказала: - Ты пьяная. И, снедаемая любопытством, спросила: У тебя было с этим новеньким? - А вот и не скажу! бросила Лариса с озорным вызовом так, что ее услышали за другими столами. Она ни разу не взглянула в сторону сотрудника УБХСС, чувствуя, как он следит за ней. После ужина до сигнала ко сну просидела с Неделяевым в саду на скамье, позволяя "ощупку за все места". В палате Сева сказал ему уважительно-заинтригованно: - Чем ты ее взял в твои годы? не половым же гигантизмом. Маркел Николаевич, обнаженный до пояса, смочив полотенце одеколоном, вытирал подмышки и загадочно усмехался. - Или все-таки им? добивался ответа Сева. Неделяев, обув тапочки, сказал ему: "До завтра" и пустился в путь по темному коридору через темную библиотеку на женскую половину, где, следуя пояснению Ларисы, стал считать двери, легонько постучал в нужную, уловил "да". Горела настольная лампа, освещая со спины женщину, которая пошла ему навстречу. Она была в бордово-рыжем длинном платье на бретелях, красиво облегающем ее, на шее поблескивали вишневые, в тон накрашенным губам, бусы, с копны льняных завитых волос кокетливо свисали спиральки вдоль щек, челка добавляла облику пикантность. Маркел Николаевич стоял, уперев руки в бока, показывая, как завороженно любуется ею. "Хочет, чтоб было предисловие: не самой раздеться, а чтобы я ее раздел", решил он. Зайдя ей за спину, опустил ладони на ее плечи, совлек с них бретели, целуя ее лопатки, не спеша снял с нее все до капроновых чулок, подхватил на руки, уложил на кровать. Быстро раздевшись и, то нависая над ней, то ложась на нее, длил терпеливо-жадные ласки и отдраял. 103 Из ночи в ночь они в полноте взаимоощущений ублажали друг друга. Днем прогуливались до сельского магазина, потом в лесу угощались портвейном с мармеладом. Однажды Маркел Николаевич купил у деревенских кило картошки, на берегу озера в стороне от дома отдыха они с Ларисой испекли картошку в углях костра. Лариса, тронув одну, ойкнула, стала дуть на пальцы. - Обожгла! Он взял ее пальцы, поцеловал, опомнился: "Дурею!" Иногда их с другими отдыхающими катали по озеру на моторной лодке, высаживали на остров, там рдела брусника, ее рвали, ели, забирали с собой. По вечерам озерную даль поглощал тусклый туман, он скрывал загоравшиеся звезды, наползал, полоса светлой воды у берега сужалась. Срок отдыха жестоко подсократился на две трети. Ночью лежа с Неделяевым в постели, Лариса всхлипнула. - Как мне будет плохо без тебя! И зашептала, глотая слезы: - Ты странно чудесный мужчина! Ласкаешь меня пылко, как мальчик, у которого это в первый раз! "Или в последний", сказал про себя Маркел Николаевич в мысли о том, куда ему предстоит возвратиться. Он думал, каким стал другим человеком. Стал из-за того, что ему мучительно жалко здешней жизни и страшно чем-либо негожим подтолкнуть к себе таящееся впереди. Лариса сказала, что любит своего мужа, он прекрасный человек, и Неделяев не проронил ядовитого словца, не выразил намека на усмешку, а прошептал с наивозможной искренностью: - За недостойного ты бы не вышла. - Ты благородный! выдохнула она, поворачиваясь к нему всем телом, обнимая его. Потерлась мокрой от слез щекой о его щеку, возлегла на него, прижавшись грудями к его груди, ввела в лоно член и, медленно вбирая и не до конца выпуская его, вознаградила благородного мужчину и себя. - Полежи на мне, попросил он, ублаженно-расслабленный, смирный, как ягненок. Наставшим днем они сели в моторную лодку с группой желающих прокатиться сторону города Челябинск40, каковой в обиходе звался Сороковкой, он подступал к озеру. Лодка вынеслась на середину Иртяша, помчалась вдоль на юг к далекому берегу, который виделся все яснее. Обозначились скальный обрыв, белая беседка на нем, сбоку от нее желтели листвой осенние березы, позади зеленели вершинами сосны с редкими ветвями. Лариса, прижимаясь к своему спутнику, сказала сквозь шум мотора: - Видишь ротонда. В ней любит отдыхать наш ученый Игорь Васильевич Курчатов. На Ларисе были коричневый берет, приталенное фланелевое пальто цвета зерен кукурузы, доходящее до колен. Маркел Николаевич надел заказанную в свое время скорняку куртку из отменно выделанной лосиной шкуры. Лариса, положив ладонь на его кисть руки, говорила: - Наш город построили пленные немцы, их потом уничтожили. Еще три года назад из Сороковки было не выехать без спецразрешения. Неделяев с тоской подумал, что его и тут достала тема невероятного оружия. Когда он гостил в Челябинске у сына, тот упомянул, что неподалеку есть город, где производят начинку для атомных бомб. Мотор лодки смолк, она немного проплыла по инерции и замерла. - Ближе к берегу нельзя подплывать, запретная зона! объявил моторист. Через пять минут лодка уже неслась назад по раскинувшемуся под солнцем спокойному озеру с далекими покрытыми лесом горами справа и слева. Маркел Николаевич, волнуемый страстью к Ларисе, размышлял: ему послана здесь, в это время его жизни, любимая женщина или она стала любимой потому, что оказалась здесь в это его время? 104 29 сентября в воскресенье оставались сутки до прощания с Иртяшом. После тихого часа в полдник дали омлет, порцию соленой кильки, хлеб с маслом, кисель. Маркел Николаевич и Лариса ели без аппетита и, покинув столовую, где мужчины и женщины сидели за разными столами, пошли, как обычно, вдвоем. Их снедала грусть близящегося расставания, он под руку повел подругу к причалу, чтобы, как в предыдущие дни, покатать ее на весельной лодке. Было после четырех пополудни, облака, заслонявшие солнце, уплыли на восток. Лариса села на скамью ближе к корме, Неделяев расположился напротив спутницы, взялся за весла, направил лодку прямо от берега. Вдруг на юге оглушающе хряпнуло, будто от чудовищной силы треснула невидимая громадная скала, по поверхности озера прокатился грохот, налетевший порыв ветра сорвал с Ларисы берет Маркел Николаевич успел подхватить его, бросив весло. Вдали, где водную гладь обрезал южный берег, а далее разместился город Сороковка, быстро возносился багрово светящийся столб, окутываемый дымом. Маркел Николаевич, вмиг взмокнув под бельем и курткой, прошептал задрожавшими губами: - Взъебка вспомнила о нас! - Что там было?! вскричала Лариса, обезумев глазами, вся поглощенная зрелищем. Он, отчаянно спеша развернуть лодку к причалу, ударил веслами по воде так, что окатил Ларису брызгами, она взвизгнула. Он принялся грести, напрягаясь до последней жилки, слыша возгласы: "Это диверсия!", "Американцы бросили бомбу!" Потом, не оглядываясь на спутницу, предельно взвинченный страхом, растерянностью, бежал по причалу, по берегу к дому отдыха, перед которым одни люди мельтешили, другие стояли, взирая в сторону светящегося столба. Маркел Николаевич замер у входа в корпус, взглянул туда же. Столб расплывался в мерцающее оранжевое облако, было заметно оно помаленьку приближается. Он отвернулся от подбежавшей Ларисы, которая стала нестерпимо раздражать, пустился бегом в свою палату, захлопнул приоткрытое окно. Вошел мрачно озабоченный Сева и, увидев, что окно закрыто, кивнул, выговорил, полуспрашивая, полуутверждая: - Радиоактивное облако? отходы атомного производства. Маркел Николаевич с видом загнанности спросил: - Причина? Сева, стараясь стать бестревожно-твердым, авторитетным тоном произнес: - Видать, весь завод полетел к хм! и сел на койку. Неделяев, не замечая, что беспомощно мигает, сказал: - Надо бы поскорее отсюда Сосед ответил с тоскливой досадой: - По графику отъезд завтра. Раньше нам никто автобусов не подаст. Маркел Николаевич наклонился перед закрытым окном, снизу заглядывая сквозь стекло в небо, сердце упало. - Облако над нами и все сплошь в искорках! Он помнил, что гриб над Тоцким полигоном светился недолго. Сева, подойдя, взявшись за подоконник и присев, тоже смотрел неотрывно. - Излучение пробормотал, сморщив лоб. Неделяеву стало невыносимо, что намокшее от пота белье, сделавшись холодным, облепляло тело. Он распрямился, снял куртку из лосиной шкуры, разделся до трусов, в палате густо и терпко запахло потом. Сосед, отходя от окна, сказал: - Теперь если снаружи побудешь, надо все отдавать в стирку. Маркел Николаевич, с усилием проглатывая слюну, проговорил: - Только бы меньше пыли просыпалось, пронесло бы скорее и лег на кровать. Простыня не накрыла ступни, и он не шевельнулся, чтобы накинуть ее на них. Мертвящий страх съел силы и все мысли, кроме одной: "Я под облучением!" Сева, закурив, вышел, а вернувшись, сказал: администрация по телефону узнала, что случилось, но получила приказ молчать, однако все говорят авария "на том самом заводе". Надо было идти ужинать, но Маркел Николаевич оцепенело лежал в прежней позе, спиной к стене. Сосед в какой раз вышел из палаты, вернулся, спросил: - Шамать не пойдешь? не дождавшись ответа, добавил: И я не пойду. Лег ничком на кровать, через несколько минут встал: - Пойду протолкну в себя! По коридору за дверью кто проходил, кто пробегал. Постучавшись, вошла Лариса, спросила удивленно, с боязнью в голосе: - Ты почему лежишь? - Потому что не могу убежать подальше! резко ответил Неделяев. - Кошмар, что случилось. Меня к телефону позвали, муж звонил послал за мной служебную машину. Вот-вот приедет. Я пришла с тобой попрощаться проговорила она жалобно, словно он обвинял ее. - Давай будь! бросил Маркел Николаевич, не повернув к ней головы. - Ну, как знаешь, произнесла она с сорвавшейся обидой, ушла. Он про себя обложил ее матом. "Не знаешь, что ждет тебя, семью, а туда же обижаться!" Мучительно хотелось повернуться на спину, потянуться, но далее мысли об этом дело не шло. Постепенно его затянуло тупое забытье, время от времени сознание вспыхивало бешеным желанием понестись по времени назад-назад-назад в бесценную жизнь до взрыва бомбы над Тоцким полигоном. В коридоре прокричали: - Неделяева к телефону! Его подбросило. Он натянул брюки, рубашку, побежал к комнатам администрации, где в приемной стоял на столе телефон, схватил трубку, лежавшую рядом с аппаратом. - Неделяев слушает! сказав, застыл не дыша и жадно вдохнул воздух от голоса сына: - Папа, понесло в твою сторону, в Челябинске чисто. Я еду за тобой! Будь в здании! - На чем едешь? спросил Маркел Николаевич, запнувшись от сердцебиения. - Я договорился на легковушке. Подъедем, дадим два коротких и длинный гудок, тогда выходи. Дождевик у тебя с собой? Надень! Кровь забурлила, залив радостью сердце. - Жду! почти выкрикнул он, подождал, когда сын положит трубку, пошел в палату, где Сева тут же спросил: - Что узнал? - Сын за мной выехал на машине, сообщил Неделяев со сдержанной гордостью. Сосед, подойдя, разминая в пальцах папиросу и просительно улыбаясь, сказал: - Возьми меня. Мне так и так нужно в Челябинск, чтобы оттуда в Курган. - Не знаю, машина не моя и не сына, уклончиво ответил Маркел Николаевич. Он до того воодушевился грядущим отъездом, что не желал и намека на малейшее бремя. Сева, однако, как и он, собрал вещи, словно получил согласие. Когда темной ночью снаружи донесся шум мотора, раздались короткие и длинный гудки автомобиля, мужчины, надев дождевики, подняв вороты, подхватили чемоданы, сумки, устремились к выходу из здания. Вахтер заслонил собой дверь: - В это время не открываем! Маркел Николаевич рявкнул на него: - Сам тут подыхай! оттолкнул старика в сторону, а Сева сорвал с гвоздя на стене ключ, повернул в замке. Они выбежали из корпуса, лампочка над крыльцом слабо освещала "победу" с работающим двигателем. Из нее выскочил сын Маркела Николаевича в непромокаемом плаще с капюшоном, накрывшим голову, взял у отца чемодан, чтобы поместить в багажник. Сева заговорил доверительным тоном, словно не прося, а сообщая нечто весьма важное для Неделяева-младшего: - Я с вашим папой в одной палате. Не можете подвезти меня в Челябинск? - Да, конечно, садитесь! сказал Лев. Через несколько секунд вещи пассажиров уже были в багажнике, сами они быстро сели на заднее сиденье, а Лев, вернувшись на свое место рядом с шофером, обернулся к отцу: - Если у тебя тут знакомая, можем забрать. - Уже уехала, буркнул Маркел Николаевич. Сын участливо спросил Севу: - А у вас есть? Тот ответил голосом замученного хлопотами человека: - Несколько часов ничего не решают, уедет автобусом. Он ни за что не хотел вновь выходить под открытое небо, хотя и был в дождевике. - Едем! бросил сыну Маркел Николаевич, проверяя, до предела ли поднято стекло дверцы. То же самое делал и Сева. Шофер включил фары, развернул "победу", минуты спустя она уже катила грунтовой дорогой через лес. В Челябинске, высадив попутчика возле вокзала, подъехали к новому дому, где Льву дали квартиру, попрощались с шофером, на лестничной площадке разулись, чтобы, войдя, вымыть обувь в ванной над умывальником. Плащи, верхнюю одежду сунули в угол, накрыли клеенкой с кухонного стола. - Отнесем в прачечную, сказал Лев, а пока он и отец на исходе ночи легли поспать. 105 Накануне в 16 часов двадцать две минуты в Сороковке взрыв встряхнул кирпичные корпуса завода номер 817. Одно из зданий обратилось в обломки. Взорвалась емкость из нержавеющей стали или банка, как ее называли, помещенная в бетонированный каньон глубиной более восьми метров, полная отходов, которые накапливались при изготовлении начинки для атомных бомб. На территории завода сидело в земле много таких банок. Бетонную плиту перекрытия над емкостью отбросило на двадцать пять метров. Плита весила сто шестьдесят тонн. Считается, что мощность взрыва была такой, как если бы взорвалось сто тонн тринитротолуола. Электрик Владимир Щенников копался в трансформаторной будке, когда рванула банка, до ее каньона было метров двести. Будка отчасти заслонила от взрывной волны Щенникова ударило оземь, оглушило на минуту. Встав на ноги, он оказался в туче как бы густой измороси, зловонной, искрящейся, стал соображать, что делать, куда идти. Далее полутора метров ничего не видел. Побежав наугад, едва не споткнулся о недвижное тело человека узнал дизелиста Сельдякова. Завыла сирена, потом вторая, третья в разных концах территории. В светящейся влажной мути мелькали силуэты людей. Щенников приметил, куда они бегут, побежал туда же. Кто-то кричал: - Аварийная где?! И раздавалось страшное, на одной ноте: - А-аааааааа!!! А-аааааааааа!!! Сверху падало что-то похожее на порубленные куски хозяйственного мыла, летели какие-то клочья, ошметки чего-то подобного резине, сыпалась какая-то отвратительная кашица, порхали хлопья как бы сажи. Странный испускающий свечение туман поредел, Щенников различил проходную, здесь скапливался народ, появилась жена Щенникова, работавшая на этом же заводе. Владимир пожаловался ей, что "сердце встает", опустился на асфальт. Когда подъехала первая машина "скорой помощи", жена схватила кого-то в белом халате за рукав, потянула к мужу. Его и еще несколько человек увезли в больницу, ночью он умер. Жена не знала, что и она не жилец, у них было двое детей. Подъезжали и подъезжали пожарные машины, струи брандспойтов ударяли в стены корпусов, гуляли по промплощадкам, где в радиоактивной грязи, а ее было извергнуто восемьдесят тонн, лежали мертвецы. С территории завода в первые часы после аварии их вывезли более двухсот. Двадцать миллионов кюри радиоактивных жидких и твердых аэрозолей вынеслось на высоту два километра. Ветер, в тот день дувший с юго-запада со скоростью десять метров в секунду, понес огромное облако на северо-восток в сторону Тюмени. В немногие минуты оно засеяло стронцием, цезием, плутонием озера Бердениш, Урускуль, Иртяш, Большое и Малое Касли, а затем многие другие водоемы. Аварию не просто засекретили, ее постарались выдать за безобидное явление природы, с успехом изучаемое наукой, позволившее сделать интересный прогноз. В областной газете "Челябинский рабочий" 6 октября 1957 года было напечатано: "В прошлое воскресенье вечером многие челябинцы наблюдали особое свечение звездного неба. Это довольно редкое в наших широтах свечение имело все признаки полярного сияния. Интенсивное красное, временами переходящее в слабо-розовое и светло-голубое свечение вначале охватывало значительную часть юго-западной и северо-восточной поверхности небосклона. Около 11 часов его можно было наблюдать в северо-западном направлении. На фоне неба появлялись сравнительно большие окрашенные области и временами спокойные полосы, имевшие на последней стадии сияния меридиональное направление. Изучение природы полярных сияний, начатое еще Ломоносовым, продолжается и в наши дни. В современной науке нашла подтверждение основная мысль Ломоносова, что полярное сияние возникает в верхних слоях атмосферы в результате электрических разрядов. Полярные сияния можно будет наблюдать и в дальнейшем на широтах Южного Урала". 106 Воскресным вечером, о котором сообщено в газете, ехавший на телеге из города Касли в свою деревню колхозник Жора Тепов хмыкнул от удивления: в телегу упала синица. Он продал на рынке в Касли двух разделанных овец, был доволен выручкой и, съев последнее из полдюжины взятых из дома вареных яиц, ел хлеб. Дорога вела через убранное поле к хвойному лесу, состарившийся жеребец по кличке Скворчик шел размеренным шагом и вдруг эта синица. Жора Тепов поднял ее за хвостик, она была мертва. Отбросил ее в сторону за дорогу; через несколько минут увидел на обочине мертвую сороку. Взгляд вскинулся к предвечернему небу показалось, будто его застилает рыжеватый с желтизной пар. Воздух повлажнел, на кистях рук появились крошечные капельки. Жора Тепов снял кепку, вытер ощутившее сырость лицо. Стало пощипывать глаза, и, когда он въехал в лес, хвоя увиделась ядовито зеленой, какой никогда не бывала. Сорокапятилетний дюжий человек, который не помнил себя больным, в войну дважды возвращался на передовую после ранений, задрожал от слабости. Деревья поплыли перед глазами, телега стала резко крениться вправо, влево, он испугался, что вывалится из нее. И тут подбородок стал мокрым, с него закапало шла носом кровь. Человек лег в телеге на спину. Много времени прошло или мало, кровь перестала течь, но голова кружилась, мутило. Скворчик всхрапывал, пускал по задней ноге слабую струю мочи и шел далее трудно, но без понуканий. Он привез хозяина в его деревню Залесовку, где было неладно: сумерек еще нет, но люди уже в домах, пригнавший стадо пастух сел на улице на землю. Жора Тепов вылез из телеги перед воротами, которые не открыли ни жена, ни два сына-подростка. Он пнул что было сил калитку, пошел через двор к дому. Жена сидела на крыльце, поддерживая руками голову: - Худо мне чего-то "Что творится", подумал Жора, сказал: - Газ какой-то идет кругом. А пацаны где? - Зашли в дом и легли, ответила жена, поднимаясь с крыльца. Пойду соберу на стол. - Ага, отвлеченно согласился муж, вернулся к запряжке, чтобы ввести во двор, выпрячь Скворчика. Он, будто едва не загнанный, был взмылен, на удилах вскипела пена, белки глаз краснели налитыми кровью жилками. Жора Тепов дома объявил: - По местности травят нас и скотину! Ему оставалось менее полугода жизни, жене чуть больше. Сыновья, пережив родителей, жертв лучевой болезни, умрут от рака. Через три года после того, как челябинцы, по сообщению газеты, увидели северное сияние, не станет последних жителей Залесовки. Всепроникающее поветрие из Сороковки, рукотворной отдушины ада, несло как скорую, так и медленную смерть. "За первые четыре часа после взрыва, отмечено в отчетах, облако, постепенно оседая, покрыло расстояние в сто километров. Спустя одиннадцать часов радиоактивное заражение пролегло вытянутой к северо-востоку полосой на триста пятьдесят километров от завода номер 817. Ширина полосы с плотностью загрязнения от 0,1 Ки/кв.км и выше составила где тридцать, где пятьдесят километров и достигла общей площади в двадцать три тысячи квадратных километров". Сутки за сутками после аварии не утихало невиданное в этих местах движение по дорогам, густо насыщая воздух радиоактивной пылью. Из Челябинска и Свердловска в те и другие точки зоны заражения шли автоколонны с солдатами. Трехтонные грузовики ЗИС-5, прозванные "захарами", их собратья ЗИС-150, грузовики полегче ГАЗ-51, всенепременные полуторки, желто-малиновые и желто-синие автобусы ЗИС-154 и ЗИС-155 везли гражданский люд, включая школьников, из Кыштыма, Верхнего и Нижнего Уфалея, Вишневогорска, Багаряка и Усть-Багаряка, из других городов и поселков в колхозы и совхозы, на чьих полях еще не выкопанные картошка, свекла, прочий корнеплод заполучили незавидную присыпку. Их выкапывали и зарывали в глубокие ямы. Людям говорили, что в корнеплодах обнаружены насекомые-вредители, и надо пресечь их распространение. Школьников поселка Багаряк от третьего до шестого классов вывели на ближние поля, а тех, кто старше, повезли в кузовах грузовиков за двенадцать километров к западу на земли совхоза "Знамя труда", через который вытянутым языком пролегла самая гуща радиоактивной заразы. День задался тусклый, для этого времени года теплый, похожий на лик терпеливого равнодушия. Десятиклассников высадили около стогов сена, по сторонам от которых переминались с ноги на ногу десятка полтора милиционеров в синей форме. Их начальник лейтенант, с брюшком, несмотря на сравнительную молодость, подошел к классному руководителю Азату Рустемовичу Зиганшину, стройному симпатичному брюнету двадцати шести лет, сказал: - Вы, это, отвечаете, если кто из ваших убежит. Учитель дружелюбно улыбнулся. - У нас таких нет. Лейтенант смотрел с недоверием. - Ну, так, махнул рукой в сторону своих подчиненных. Мы тут, чтобы все были на месте. Подъехал на полуторке бригадир, из кузова выгрузили грабли. Ученикам было велено снимать со стогов верхний слой сена, чтобы затем сжечь. Классный руководитель спросил, какой должна быть толщина слоя. Бригадир обронил: - Загребайте глубже! Зиганшин не удержался от другого вопроса: - А насекомых мы увидим? И услышал исчерпывающий ответ: - Не глядел еще. Ребята, девчата, кто как умел, взялись сгребать сено со стога. Азат Рустемович, работая граблями, посматривал, у кого как идет дело. Теплый взгляд его красивых карих глаз волновал и одну, и другую, и третью девушку. А у той, которую зовут Амина, был роман с одноклассником Талгатом. Учитель знал, что сейчас они в ссоре. Настало время обеда, школьники расстилали на земле газеты, выкладывали на них еду, какой их снабдили дома. Зиганшин, страстный фотограф, взял в руки свой "Зоркий-4", стал запечатлевать учеников. Амина и Талгат были несколько в стороне, они, забыв об обеде, пылко выясняли отношения. Вдруг Талгат, виновато склонив голову, взял Амину за руку и Зиганшину удался его самый лучший снимок. Через три года в земле будут и Амина и Талгат, вскоре за ними уйдет Азат Рустемович, а фотография взволнованной девушки с упавшей на лицо прядью и паренька окажется у родственников Зиганшина, живущих в Оренбурге. Им, знавшим об испытании атомной бомбы над Тоцким полигоном, довелось узнать и о катастрофе в Сороковке, откуда, на их счастье, облако поплыло вдаль от них. Полоса заражения была обозначена как "Восточно-Уральский радиоактивный след" (ВУРС), он распространился по территории трех областей Челябинской, Свердловской и Тюменской, в его зоне оказались двести семьдесят две тысячи человек жители двухсот семнадцати населенных пунктов. Из двадцати трех вывезли всех обитателей, запретив брать с собой что-либо, превратив их в скитальцев, имеющих лишь то, что на них надето. Их дома, все строения обратили в мусор, который бульдозерами сгребали в водоемы, в вырытые ямы. Домашних животных убивали и, если верить отчетам, сжигали, но, учитывая жульничество, воровство, дороговизну мяса, нетрудно представить, сколько его, зараженного, было пущено на колбасу и вообще на продажу. Зараженная территория не осталась в своих границах. Ветер, транспорт, подземные воды, речки, которые связывают водоем с водоемом, разносили радионуклиды. Люди гибли и гибнут от радиоактивных даров, они выявляют себя болезнями и аномалиями в новых поколениях. 107 Около завода номер 817 протекает небольшая река Теча, берущая начало в озере Иртяш. В самых широких местах Течи от берега до берега не более двадцати метров, наибольшая глубина реки пять метров. По ее берегам расположены, по мере удаления от завода, село Муслюмово, поселок Бродокалмак, село Русская Теча, село Нижнепетропавловское. В 1949 году на заводе занялись выработкой плутония, дело не заладилось в марте перестали действовать выпариватели и от кор