розии могли разрушиться. Было решено не останавливать производство, а высокоактивные радиационные отходы слить прямо в Течу. Такое стало повторяться, опубликованы свидетельства. "Сарвар Шагиахметова работала наблюдателем на реке Теча замеряла уровень и температуру воды. В начале 50-х по реке плыла густая жидкость, сверкающая всеми цветами радуги. Жидкость покрывала воду толстым слоем толщиной с палец. Эту воду пили, на ней варили пищу. В 1953-м или в 1954 году точно не помню, говорит бабушка Сарвар, в нашем доме жили специалисты из Москвы. Они обследовали наши вещи и предложили от них избавиться все было заражено" ("Комсомольская правда". 1989. 15.07). О работе на заводе номер 817 под руководством академика Курчатова: "Искали технологию вслепую. И было не до страховок. Отходы сбрасывали в Течу и год, и два, и три. Пока жители Метлино не обратили внимание на то, что дикие утки стали плохо летать. Когда измерили Течу, стало ясно, что невидимая грязь ушла далеко. Реку перегородили. Грязную воду копили в прудах. Накопили 200 миллионов кубов. Хранить ее придется полтора века" ("Челябинский рабочий". 1989. 23.08). До 1956 года в реку было слито семьдесят шесть миллионов кубометров радиоактивных отходов. Люди, живущие вблизи реки, о том, что делают с их жизнью, не ведали: секретность блюлась строго. Позднее было установлено, что под воздействием радиации оказалось сто двадцать четыре тысячи человек. "Вначале радиоактивные отходы просто сливали в речку, и через уральские и сибирские реки радионуклиды добрались аж до Северного Ледовитого океана". ("Советская Россия". 1989. 26.11). После взрыва 29 сентября 1957 года радиоактивную грязь, которая образовалась на территории завода, невозможно было сгрести в Течу, река вышла бы из берегов, и грязь сгребали в контейнеры, на самосвалах везли к озеру Карачай, к другим озерам, сваливали в них. Остальное же, что было способно течь, смывали водой в Течу. Реку решили перегородить плотинами и создать пруды-отстойники, на чье дно будут оседать низкоактивные нерастворимые отходы. Однако продолжались сбросы и высокоактивных отходов: со временем отстойники оказались переполнены остатками урана, стронция, цезия, плутония и других радиоактивных элементов, ими были насыщены и расположенные ниже плотин Асановские болота. Из болот губительный раствор вновь потек в Течу, которая, отравляя все вокруг, несет заразу на протяжении всей своей длины двести сорок три километра до впадения в реку Исеть, насыщая и насыщая ее страшными дарами. 108 Маркел Николаевич возвращался домой с колотящейся в мозгу мыслью: "От говна да в саки или наоборот?" Войдя к себе во двор, увидел Анюту, которая около сарая согнулась над курицей, ногами придавливая ее раскинутые крылья к земле, ножом перерезая ей горло. При виде мужа Анюта распрямилась в испуге, сойдя с крыльев птицы, та подбросилась, забилась, брызжа кровью. Муж, вдруг озлясь, крикнул с гримасой: - Да дорежь ты ее! Жена указала ножом на курицу в агонии: - Уже резнула, сколь надо. Она была обучена резать кур, не отделяя головы. Маркел Николаевич спросил, видя на Анюте черный платок: - Мать померла? Анюта кивнула. Затем сказала жалобно: - Тебя не было, я без спросу курицу взяла. Чего не поем рвет. Хотела бульвону. - Бульвону! передразнил Неделяев, и тут ему стало нехорошо от подозрения: От всего рвет? Она тронула рукой себя под грудиной: - Как поем, здесь болит. Потом сорвет, и легче. "Твою-то мать! мысленно воскликнул Маркел Николаевич. Рысью на тот свет бегут!" В больницу решил жену не везти, жалея себя, предпочтя жить в надежде, что у нее не то, чего он так боится. Как настало воскресенье, покатил на своем BMW к лесничему, полагая: у этого одаряемого новостями человека окажется что сказать о случившемся в Сороковке. Борисов, встретив гостя на крыльце, спросил: - Как отдохнул? Неделяев ответил понуро: - Я говорил тебе, куда еду. На Иртяш. Надо мной облако прошло. Про него знаешь? Дмитрий Сергеевич молча провел друга в комнату, Авдотья принесла банку сайры с Дальнего Востока, бутылку красного вина "Цимлянское" из Ростова-на-Дону, вернулась в кухню, где с Евдокией готовила обед. Друзья залпом выпили по стакану, после чего хозяин проговорил: - Секретный завод производил заряды для атомных бомб. И там произошел атомный взрыв. Ужаснее, чем у нас от бомбы. Он воткнул вилку в ломтик сайры в банке, вынул его, дал маслу стечь на кусочек хлеба, стал жевать. - Работник обкома охотился тут, рассказал мне, продолжил лесничий. Река там протекает, в нее давно отходы с радиацией льют и после взрыва заразу смывали в нее. По берегам колючую проволоку тянут, чтобы жители к воде не подходили. Но будут подходить. Как при реке жить и не подходить к ней? Маркел Николаевич напомнил, что над ним прошло облако от взрыва. Друг спросил, как бы без внимания: - Долго под ним был? - Когда оно приблизилось, я уже был в палате дома отдыха. - Тогда не страшно, успокаивающе теплым тоном заверил Борисов и, наливая стаканы до краев, спросил: Холода в ногах нет? - Вроде не замечал. - Не облучился, с нарочитой легкостью заключил Дмитрий Сергеевич. "Твоими бы устами да мед пить, подумал Неделяев, они осушили стаканы, он закусил со всегдашней мыслью: Обманываем себя. Консервы, вино из мест, где, положим, нет заражения. А все остальное, начиная с хлеба?" Спросил: - Игумнов жив, нет? Лесничий ел, не спеша с ответом. - Из больницы его выписали, а больше я не слыхал о нем, сказал нехотя. "Выписали как безнадежного", заметил про себя Маркел Николаевич. Стал рассказывать, что делается с Анютой. - Бульон только и может есть. Показать врачам, чтоб их приговор узнать? Если не рак, оклемается как-нибудь. Дмитрий Сергеевич участливо согласился и заговорил о народных целительных средствах. За обедом обратился к Авдотье, научившейся в родной лесной деревушке пользовать недужных: как, мол, помочь заболевшей? Авдотья снабдила Неделяева фляжками с травяными настоями и настойками, сказала, что Анюте также надо ставить глиняный горшок на живот. В Саврухе должны быть женщины, которые это умеют. Маркел Николаевич, вернувшись домой, подбодрил жену теперь, мол, хворь изгоним. И, хоть час был поздний, отправился к Варваре. В доме горела не электрическая лампочка, а свеча, озаряя на столе раскрытую книгу ветхого вида с бурыми пятнами на желтоватых страницах. - Минеи четии читаю, произнесла Варвара, суровая лицом. По какой нужде пришел? Неделяев мысленно повторил ее вопрос, отметил: "Как выразилась-то! и важно до чего". Сказал, что делается с Анютой и что нужен кто-то ставить ей горшок на живот. Варвара знала такую лекаршу: придет-де к тебе завтра же утром. Пригласила гостя за стол, ничем не покрытый, с солонкой на нем, помимо свечи и церковной книги. Принесла черный хлеб на тарелке, чашку с водой, произнесла чинно: - Прошу не побрезговать моим хлебом, солью. Маркел Николаевич, отламывая по кусочку, кладя в рот, рассказал о взрыве в Сороковке. Варвара, сидя напротив, в свете свечи блестя черными глазами, не сводила их с гостя. Когда он умолк, заговорила с болезненным огнем: - Одно за одним идет! Указуется нам, всему людскому миру, что неверно живем. Будет еще происходить страшное, будет! Неделяев вздохнул, проговорил с досадливым сожалением: - Я это понимаю, а другие? Смерть пятнает дом за домом, а остальные, пока их не посетило, живут себе, как жили. Что тут можно сделать? - Можно! воскликнула Варвара. Я в исправление пошла и тебе помогу! Маркел Николаевич попрощался, шел домой в мыслях о том, как изменилась его стародавняя подруга. 109 Он поглощал красное вино, наращивая ежедневную норму. Лекарка ставила горшок жене на живот, а Варвара давала ей снадобья. Когда-то в хозяйстве были три козы с козлом, после испытания бомбы хозяин их зарезал, дабы однажды не увидеть у них признаки болезни, что добавило бы ему страха за себя. Анюта после женитьбы упросила опять завести коз и больше птицы, но теперь больной становилось невмоготу управляться с хозяйством. Его приняла Варвара, своей живности не державшая. И воду в дом носила, стирала, гладила, мыла полы. Анюту не отпускала рвота, желудок мало чего удерживал, кроме куриного бульона. Больная с плачем отказывалась от него в ужасе, что они окажутся без кур, но Неделяев категорично приказывал: "Ешь!" Когда осталось пять кур, велел Варваре покупать в селе петушков и молоденьких курочек, на деньги не скупился. Себе требовал варить супы из поставляемых издалека рыбных консервов, питался также тушенкой, посылки с которой получал от дочерей из Куйбышева. И терзался памятью о годах до атомного взрыва, когда лесничий присылал дичь, а о радиации слыхом не слыхали. "Не дано было знать тогда, что за едой я не воздух я само счастье вдыхал". Горюя, он отметил: "Атом стали восхвалять". "Правда" поведала о замечательном достижении советской науки и техники: в День Конституции 5 декабря в Ленинграде спущен на воду первый в мире атомный ледоход "Ленин". Вечерами Маркел Николаевич склонялся над рукописью, прихлебывал из стакана вино, мысли путались, творить не получалось. Варвара читала Анюте в спальне Минеи четии, звала: - Маркел, иди послушай во спасение! Он жаловался: - Голова болит, вроде как распирает изнутри. Однажды, когда Анюта вышла по надобности, Варвара сказала ему: - Мы должны страстотерпцами быть, как бы ни тянуло на грех. Он посмотрел на нее в недоумении: она давно его не привлекала. Заглянув в себя, обнаружил, что его вообще не тянет к женщинам. Варвара уходила ночевать домой, он спал в комнате сына, как привык ее называть. Завелась привычка ночью вставать, уходить к печи, усаживаться на скамеечку и, открыв чугунную дверцу, вперять взгляд в пламя. Под потрескивание дров он ублажал себя грезой: этот свой домашний огонь, укрывая от наставших морозов, обороняет его, Неделяева, и от страшного, которое хочет пробиться снаружи, неся смертельную болезнь. Возвращаясь в постель, заглядывал к Анюте, зачастую не спавшей, говорил: - Спи, спи! Выздоравливай! Утром пробуждался с головокружением и давал себе слово поменьше пить. Начальство, зная о его развившемся пристрастии, вызвало виновного пред свои очи, и, надев бараний тулуп, он в мороз середины декабря поехал на мотоцикле в Сорочинск. Довелось услышать о себе "моральный разложенец". Его, как это называлось, "прорабатывали", напоминая, как превосходно он работал много лет, стыдили за "потерю лица", он оправдывался, что "водки и вообще ничего такого" не пьет, "кроме красного вина". Влепили ему "строгача" строгий выговор. Приехав домой багровым с мороза, он, едва освободившись от тулупа, устремился к шкафу, достал зеленого стекла бутылку с немудрящей зелено-белой этикеткой и, держа в правой руке, пальцами левой скребнул щеку, сказал про себя: "Ни к чему!" Возвратил водку на место, направился в кухню, там налил и выпил стакан вина, вслед за тем, указывая на трехлитровую банку, велел Варваре, которая, как обычно, была в доме: - Остальное подогрей. Она спросила его, зачем вызывали. Тут же за столом сидела изможденная Анюта, нарезала кружочками лук к селедке на ужин, силилась улыбаться. Он, не отвечая Варваре, обратился к жене бодрым голосом: - А ну-ка веселей гляди! - Ага, прошептала она, потупилась. Он вопросительно взглянул на Варвару. - Все, как и раньше, два раза рвало, ответила та тоже шепотом, хотя сидящая тут Анюта не могла этого не слышать. - Должно пройти! произнес он строго и уверенно и, помня заданный ему вопрос, объявил: - Дело, по какому вызывали, относится к контролю за нашей работой, разглашению не подлежит! Спать ложился пьяненьким. Приснилась дорога, по которой он не то шел, не то ехал, по обе стороны смутно виделась сутолока неясных людских фигур. Проснувшись, сев перед печным устьем, подумал: "Ездил в Сорочинск туда да обратно, вот и сон про дорогу". Под Новый год пришло письмо от сына. После поздравления и пожеланий "всего, что получше" Лев писал, что шлет в исполкомы разных городов запросы насчет обмена жилья. После аварии в Сороковке у него не лежала душа жить в Челябинске. Прочитав, Маркел Николаевич прямо-таки заболел. Ему и подавно бежать надо, и давно он об этом задумывался, но как вырваться грибу из родной грибницы, хоть на нее червь напал? 110 Растерянность довела его до того, что в канун Нового года он продал коз, на деньги от продажи купил ящик шампанского, водку, зарезал козла и позвал полдюжины самых известных в селе пьяниц на пиршество. В дом к нему они входили опасливо наверняка-де пес легавый уготовил подвох. Но в них победила надежда на выпивон. Хозяин не был уверен в правильности затеи, и оттого в приказаниях, какими он встречал каждого: - Раздевайсь без стеснения! Ты мой гость не чей-нибудь! сквозила нервность. Гости снимали истрепанные телогрейки, лишь на одном оказался полушубок, не менее, как дважды прослуживший свой век. В комнату, где под потолком лучезарилась люстра тремя лампами-сотками, вступали, задерживая дыхание: всю середину большого обеденного стола занимали бутылки, теснясь одна к одной. Трезвые покамест гости садились с осторожностью, все будто проглотили языки. Варвара вносила из кухни козлятину, Анюта не захотела отстать принесла вместительную миску с солеными помидорами. Маркел Николаевич, стоя, взял бутылку шампанского, пальцем другой руки ткнул в одного, второго гостя и так, как если бы называл достойных наивысшей награды, объявил: - Ты и ты! Оба встали и тоже взяли по бутылке. - Погнали! с той же нотой ликования крикнул хозяин, ударили хлопки, вино пенно наполнило бокал за бокалом. Выпили за подошедший 1958 год. Когда закусили и стали откупоривать новые бутылки, Виктор Персиянов по прозванию Фриц вдруг сказал: - Мне не доливать! И долил себе в шампанское водку. Тут же это проделали другие, включая хозяина, который едва успел провозгласить: "За новое счастье!" как бокалы были опорожнены. В свои права вступила гулянка без ограничения питья и снеди, о какой гости когда-то мечтали, но забыли когда. Персиянов, прозванный Фрицом за то, что всех, кто вызывал его недовольство, он именовал фрицами, обратился к Неделяеву: - Когда людей раскулачивали, ты их спасал, Николаич! Есть в тебе хорошее! Другие его в тебе не видят, а я вижу и люблю тебя за него! Петр Цедилин, которого звали Прорвой за свойство, в неменьшей степени присущее каждому из гостей, припечатал пустой бокал к столу, чуть не разбив, с хрипом бросил Персиянову: - Врешь без стыда! У оскорбленного лицо из розового стало пунцовым, он привстал со стула, вытянул руку в сторону обидчика, сидевшего довольно далеко по другую сторону стола, и, медленно сжимая кулак, яростно прокричал: - Удавлю тебя, фрица пр-р-роклятого! - Перестали! приказал Неделяев, а гость Коля Кур, о котором думали, что Кур его кличка, а то была его фамилия, крикнул: - Пьем за этот дом! Мигом бокалы наполнились, кто хряпнул с кряком, кто без кряка, закусывая, возбужденно заговорили: "Давно я шампанзе не пробовал!", "Как идет пополам с москвичом!", "А я москвича только на треть", "Давай по новой!", "Ну-кось я яблочка моченого огурцами только пьяницы заедают!" Варвара и Анюта собирали в стопки пустые тарелки, чтобы унести и подать полные, у Анюты дрожали руки. Взгляд на ней остановил Алексей Салмин, известный под зловещим прозванием Людоед. В свое время он отсидел три года за кражу, а утверждал, что "отдал стране двадцать лет лагерей", хотя вся его жизнь проходила на глазах у села. Упившись, он как-то сказал: "Мы на лесоповале охранника обухом тюкнули, разделали и на костре жарили и ели. Сперва печень, почки, селезенку, а после все остальное. Вкус, как у хряка не кастрированного". Сейчас, когда Анюта унесла в кухню тарелки, он лукаво-заговорщицки улыбнулся хозяину, невероятно морща заросшее седой щетиной лицо с беззубым ртом: - Для чего, Николаич, ты такое добро учинил нас, кого никто к порогу не подпустит, позвал на угощение: пей, ешь не хочу? Для того, чтобы за твое доброе было послано облегчение жене. Маркел Николаевич в оторопи спросил себя: "А, может, и правда?" Тут кто-то прибавил звук у радиоприемника: голос диктора вещал о достижениях уходящего года и о том, что предстоит сделать в наступающем году. Коля Кур, выпив одной, без шампанского, водки, запел: Что мы будем делать Зимою в холода? У нас ведь даже нету Ни одного пальта. Фриц прервал: - Неподходящая песня! Печальная, да и зима давно уже. Людоед поддержал: - Такой печальной не надо. Запел Прорва: Делай, делай, Голубенок белый! Возникший хор колебнул люстру: Делай крышу и чердак, Клетку лишь не делай! Спирт сгорал в легких, градус атмосферы поднимался, каждый уже сам наливал себе и притом водку, пренебрегая шампанским, ели, роняя на пол кости, пятная скатерть жиром, соусом, говорили вперебивку кто о чем, к хозяину тянулись чокнуться. Фриц и Прорва одновременно протянули свои бокалы к его, он чокнулся с Прорвой, и Фриц, перекосившись от злобы, крикнул ему в лицо: - Брезгаешь? Фриц паскудный, вот ты кто! Маркел Николаевич с неожиданно хитрой усмешкой ответил: - А, может, и фриц! Коля Кур и два гостя галдели о чем-то своем, Людоед, почему-то щурясь, ласковым голосом обратился к Варваре, которая принесла еще хлеба: - Будь милой, дай мне граненый стакан, а то как бы я хрусталь не разбил, пальцем двинул по столу пустой бокал Варвара неловко взяла его, выронила, он разбился. - А уж это не я! радостно воскликнул Людоед. Воздух в комнате тяжелел, открыли окно, Прорва высунул в него голову, запел в морозную темноту так громко, как только мог, напрягаясь до надрыва: Без вин, без курева Жизнь некультурная Фриц начал драку с Куром, их разняли. Людоед, уходивший в уборную, вернулся и с порога пустил зловеще-разбойничий сухой свист, гордясь тем, что умеет так свистеть, не имея зубов. Один гость лег у печки на пол, захрапел. Остальных стол еще долго не отпускал. Наконец рассвет всех застал спящими: кого на полу, кого на составленных в ряд стульях. Маркел Николаевич, ушедший на свою койку, встал первым и, убедившись, что ни вина, ни водки не осталось ни капли, выставил три припрятанных поллитровки "москвича". Грусть гостей, покидающих благословенный дом, была скрашена полным до краев стаканом, доставшимся каждому. 111 Не покидала дом Неделяевых, как ее ни гнали, некая сила черная, при белой зиме. Пухлый календарь отдавал листок за листком, а ни снадобья, ни горшок на живот не исцеляли Анюту. После очередного мучения рвоты она, еле отдышавшись, сказала Маркелу Николаевичу: - Рвет, и вроде все вырвало, да не все. Что-то еще есть, и, если б это выблевать, стала бы здоровая. Он не сомневался, какая у нее болезнь, и когда настало время, и больная, прижимая руки к верху живота, начала, сгибаясь, стонать от боли, подался к участковой врачихе. Та, осмотрев Анюту, пошла звонить по телефону в районную больницу. Как Неделяев и ожидал, жена в больнице не задержалась. Его предупредили, чтобы не говорил ей диагноз, назначили уколы от болей и отпустили домой, куда стала приходить девушка фельдшер с чемоданчиком, называемым балеткой, извлекать из него шприц, пузырек со спиртом, вату. Анюта, на чьих руках умерла от рака мать, все о себе знала и, доживая в тихой покорности, не переставала благодарить за уколы "не они бы, так как боль бы терпела?" Маркел Николаевич, писавший сыну ранее о состоянии жены, написал об "итоговом моменте" и заключил письмо фразой: "Судьба у меня роковая". Положив карандаш, ибо чернилами он наносил лишь адреса на конверты, задумался над словом "роковая". С какой это стати он сам себя приговаривает? Стер слово резинкой, решая, заменить ли его словом "печальная" или, скажем, "незавидная"? Выбрал последнее. Сын ответил, что, когда найдет подходящий вариант, то в городе, куда переедет, будет искать дом, который отец сможет купить, продав свой в Саврухе. У Маркела Николаевича встрепенулась душа, надо было поделиться тем, что перед ним открывалось, и, оставив Анюту на Варвару, он облачился в тулуп, сел на мотоцикл, пустился трудной зимней дорогой к лесничему. Дмитрий Сергеевич стал угощать вином, в каком развел мед. - Ну, как? Друг, медленно, со смаком, высосав стакан, облизнул губы, восторженно произнес: - Вот это питье так питье! После этого начал вздыхать, принял скорбный вид и, потирая рукой толстую шею, рассказал об Анюте. Борисов тоже стал скорбным, тоже вздохнул. - Так оно протекает, сделал философское заключение, вздохнул снова и налил из кувшина в стаканы вино с медом. - Протекает, в тон хозяину повторил Неделяев. А там и моя очередь, добавил упавшим голосом, глядя на друга в жажде опровержения. - У тебя этой болезнью вторая жена берется, а в одну и ту же воронку снаряд не попадает, преподал Дмитрий Сергеевич. Отметай не те мысли. Маркел Николаевич в облегчении приложился к стакану, сердцу стало теплее, он рассказал о письме сына. - Он у тебя с умом! непритворно похвалил лесничий. Я в этом году на пенсию выхожу, тоже думаю уехать. - К сыну в Чкалов? сказал друг и, вспомнив, что городу недавно вернули прежнее название, поправил себя: В Оренбург? Борисов помотал головой. - Не туда. В старости хорошо жить на юге, где-нибудь у моря. "Ишь ты, какой замах!" сказал про себя Неделяев. - Тебе легче ты дом продашь и другой купишь, а я этого не могу. Дом не мой, его другому лесничему передадут, посетовал Дмитрий Сергеевич. Ладно хоть подкопил кое-чего, на домишко должно хватить. Гость не скрыл усмешки: - Будем надеяться, что хватит. Хватит, а? и рассмеялся. Лицо хозяина построжало. - Трудное положение, не до смеха, проговорил он со значением, и Неделяев мгновенно помрачнел. За обедом говорили о том, что американцы запустили свой первый спутник, "а наш с октября летает", что американский бомбардировщик уронил водородную бомбу в океан у своего побережья, "и ведь не взорвалась, пакость", что над США разыгралась невероятная снежная буря с морозом под пятьдесят градусов, "полтыщи человек погибло". - Не наше ли тайное оружие действует? пошутил Маркел Николаевич и тут же подумал: "А вдруг и правда?" Но мысль о тайном оружии вытеснили мысли об оружии уже известном, о том, чем оно обернулось, и в то время как он несся на мотоцикле домой, над лесными верхушками грезился горизонтально расположенный белопламенный диск. 112 Когда белый земной покров начал ветшать под вышедшим из дремы мартовским солнцем, тепло одетая Анюта стала в полдни выходить на крыльцо. Стояла, запрокидывая лицо к небу, упорно отказываясь присесть на вынесенную Варварой табуретку. Если же Маркел Николаевич, приходя со службы обедать, заставал жену в комнате лежащей, она вставала с кровати так поспешно, как только могла, хотя он повторял: - Да лежи ты, лежи! Она смотрела ему в глаза: - Успею я належаться. В один день добавила: - Ты дал мне жизнь увидеть. Он растроганно подумал: "До чего же я хорош тебе был, бедняжке!" Вышел из комнаты, остановился: "Никак я слезы лью. И ведь лью!" Ночью она умерла, он в это время спал. Поутру появилась, как всегда, Варвара, он сидел в кухне над стаканом вина и, не поднимая глаз, сказал: - Ушла. Она поняла, выкрикнула стенящим голосом: - Ты хоть бы теперь не пил! и, крестясь, пошла к телу Анюты. А он и не пил, что-то мешало. Одеваясь, чтобы пойти сообщить о кончине жены, сказал Варваре: - И надо ведь! В такую же пору Поля умерла солнце грело, сугробы оседали. - Число не помнишь? - Да помню, ответил неохотно, Анюта на два дня позднее... Посмотрел на налитый стакан, вышел на улицу. И, сам удивляясь, не пил и потом, когда готовились хоронить. Лишь на поминках пропустил две рюмки портвейна, при том что раньше красное вино рюмками не пил. Гостей провожала Варвара, он пересел из-за обеденного за свой рабочий стол, усиливаясь прояснить нечто важное, что просилось на ум. Провел ладонью по волосам и не ощутил их, будто ладонь была не его, и лишь когда коснулся шеи, стало чуть щекотно. Он достал рукопись, подточил перочинным ножичком стержень карандаша и плотно сомкнул веки, чтобы это помогло ловить мысль. Помешало ненужное фамилия "Агафонов". Откуда она? Ага! Она на обелиске, поставленном там, где когда-то был старый тополь, к которому эсеры привязали красноармейца и расстреляли за убийство их товарищей. Вспомнилось то, что говорил ему, парнишке Маркелу, об Учредительном Собрании командир эсеровского отряда Тавлеев, какие газеты показывал. Закон о выборах был самым демократичным в мире. Большевики, хотя они уже верховодили, получили только 24 процента голосов, а эсеры больше сорока процентов. Они, победившие, должны были формировать правительство, но большевики разогнали Учредительное Собрание, насрали на выборы, а людей, которые не согласились и вышли под красными знаменами на улицы Петрограда, Москвы, стали убивать. Маркел Николаевич достал бумаги Кережкова, стал читать перепечатку из газеты "Дело Народа" от 7 января 1918 года: "Без предупреждения красногвардейцы открыли частый огонь. Процессия полегла. Стрельба продолжалась по лежащим. Первым был убит разрывной пулей, разнесшей ему весь череп, солдат, член Исполнительного Комитета Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов 1-го созыва и член главного земельного комитета тов. Логвинов. В это время началась перекрестная стрельба пачками с разных улиц. Литейный проспект от угла Фурштадтской до угла Пантелеймоновской наполнился дымом. Стреляли разрывными пулями в упор" И ведь никто ныне не знает про ту кровь, сказал себе Маркел Николаевич. Знают, что демонстрации рабочих расстреливают в других странах капиталисты-монополисты. Ему известно о монополиях из учебника, по которому учился в школе сын Лев. Картели, синдикаты, тресты. Монополия на власть. "Вы те же самые монополисты!" осенила мысль о том сорте лиц, из которого образуется кучка правящих страной с 1917 года. Восхваляют Горького назвали его именем город, а вот что Горький написал в восемнадцатом году! Он взял перепечатку: "Правда" лжет, когда она пишет, что манифестация 5 января была сорганизована буржуями, банкирами и т. д., и что к Таврическому дворцу шли именно "буржуи". "Правда" знает, что в манифестации принимали участие рабочие Обуховского, Патронного и других заводов, что под красными знаменами Российской социал-демократической партии к Таврическому дворцу шли рабочие Василеостровского, Выборгского и других районов. Именно этих рабочих и расстреливали, и сколько бы ни лгала "Правда", она не скроет позорного факта". Тогда-то не могли скрыть, но затем скрыли. У вас для этого было и есть достаточно всего, помимо газеты "Правда", Маркел Николаевич вообразил кучку правящих. Был тарантул человеческих душ Москанин и сколько еще таких? Вы те же акулы империализма, только умеете притворяться, наводить тень на плетень так, как не умеют ваши подобия за границей. Когда, как пишет Горький, вы расстреляли демократию, у огромного населения не стало политического органа, чтобы выразить свою волю. С этой точки все и пошло, с населением поступали, как с мириадами сусликов. Продразверсткой обрекали деревню на голодную смерть, на поедание трупов, на людоедство. Потом обездолили лучших хозяев, отправили в тайгу, в тундру, остальной народ загнали в колхозы, совхозы и снова морили голодом. Ненасытные монополисты, вы захватили все заводы, фабрики, рудники, железные дороги, весь транспорт, магазины, все вплоть до парикмахерских, до каждой городской квартиры. Но вам нужно было и небо, и вы взорвали над густонаселенным краем атомную бомбу, а через недолгое время на территории по соседству произошел взрыв еще ужаснее. Неделяев понял, о чем теперь будет писать. Если Москанин внушал идею неслыханного оружия всемирного господства, то он напишет, что Кережков спасся, и через него станет указывать на кое-что иное всемирное. Об этом будет последняя глава его книги. Он написал название главы "Всемирный обман". И начал о том, что раз Учредительное Собрание выбиралось по самому демократичному в мире закону, то у России оказалось бы самое демократичное в мире правительство, оно приняло бы идею независимых созидателей домашних солнц. Сладко говорящие монополисты боялись этой идеи, как черт ладана, и в лютой ненависти порочили ее в ушах зазвучали слова Москанина. Акулы науськивали обманутых на саму возможность идеи подумалось о себе. Они прибегли к неслыханному обману, выдав свою монополию за страну социализма. Большинство членов партии поддались на обман или вынуждены делать вид. Многие из них, многие из беспартийных стараются созидать свои домашние солнца, но не смеют заикнуться об этом, живя под занесенным топором. Может быть, эта идея ходит в других странах? Да или нет, но она не может победить тамошние извечные дельцы не дают создать политический орган, который был бы выбран по самому демократичному закону. Это только в России лучшие люди почти сто лет жили идеей Учредительного Собрания, только в России за эту идею погибли в тюрьмах, на каторге, на виселицах, под пулями солдат тысячи интеллигентов, десятки тысяч рабочих и крестьян. Потому в России, где на жертвенник этой идеи пролиты реки крови, писал Неделяев, родилась и может победить идея домашних солнц. Надо, чтобы люди освободились от неслыханного обмана, к которому добавилось восхваление атома, нужного монополистам для усиления господства. Строка вытягивалась за строкой, и не сразу оторвала от работы головная боль, которая время от времени донимала с осени. Маркел Николаевич лег в постель, зная, что продолжением своей книги будет звать к борьбе с чудовищно убийственным атомом. 113 Надо было обсудить решение с Борисовым, но распутица оказалась такая, что мотоцикл на полдороге застрял в грязи, выбраться удалось еле-еле, разворачиваясь назад. По пути к дому Маркел Николаевич копил фразы для книги, а как сел писать, так и не вставал до полвторого ночи. Через пару дней пришло письмо от сына. Нашелся подходящий обмен: равноценная квартира в городе Кузнецке Пензенской области. "От наших мест далече и нигде там ничего ненужного", осторожно сообщал сын. Маркел Николаевич, довольный, улыбнулся. "Ненужное" это что-либо подобное взорвавшемуся заводу в Сороковке. Сын съездил в Кузнецк, обо всем договорился с хозяевами квартиры, теперь готовился к переезду и повторил обещание: "Сразу же буду искать дом на продажу для тебя". Благодаря сына в ответном письме, Маркел Николаевич уведомил его о кончине Анюты: "в свидетельстве о смерти написано, что смерть наступила от инфаркта вследствие рака поджелудочной железы". Тут вновь обострился страх за себя, не давал взяться за рукопись. Когда полегчало, озарила творческая находка. Спасшийся от ненавистников Кережков должен пуститься по миру на мотоцикле BMW R75, обличая акул империализма, и Неделяев издал смешок "наших добрых" акул. Те и другие, видя в простых тружениках Земли массу сусликов, хотят с помощью атома сделать своей монополией всю Землю. Но миллиард людей, если их просветить, не допустит такого. Однако позволят ли монополисты обличать себя? На это Маркел Николаевич нашел что сказать: "Я пишу в жанре научной фантастики". Потому он придумает нечто эдакое, что никому не даст пальцем тронуть человека на мотоцикле. Предполагаемый выход он оставил на потом, пока же принялся за обличения. Он снабдил Кережкова листовками под обращенным к людям заголовком "От вас скрывают!" В них сказано о подготовке к испытанию атомной бомбы на населении своей страны и о самом испытании. Затем было размножено, какие последствия лицезрел автор и о каких слышал. В листовках под тем же заглавием раскрывалось, как в засекреченном городе Челябинск-40 взорвался завод, делавший заряды для атомных бомб. Облако, состоявшее из веществ, несущих медленную смерть, проплыло над озером Иртяш, над домом отдыха. Над сколькими населенными пунктами, задавался вопросом автор, проплыло оно? Автор предположил, что взрывы ожидают своего часа и на других заводах, которые занимаются атомом, выпуская его не только для бомб, но и, например, для атомного ледокола "Ленин", а также для чего иного похожего. "Нельзя верить хитрым сказкам про волшебную пользу атома", написал Маркел Николаевич. Работа заняла не один вечер, и, когда, как бы в листовках, главное было сказано, земля подсохла, май переходил в лето, коварно внушая, будто все цветет и радуется жизни, в которой не будет появления на свет двухголовых телят, котят с зачатками крыльев вместо лап, не будет рождения детей с лучевой болезнью. Неделяев повез другу продолжение книги. Из дома под шатровой крышей вышел человек, по виду не из мелких сошек, спросил инспектора милиции деловым тоном: - Какой вопрос ко мне? - А где Борисов? ответил вопросом Маркел Николаевич. - Я принял его хозяйство, сообщил человек. Неделяев несколько растерялся. - Он мне говорил, что на пенсию выйдет и уедет на юг Новый лесничий кивнул. - Он так и сделал. Маркел Николаевич забормотал: - Так, так, так со всем семейством, значит? А куда, не скажете? Человек чуть прищурился, припоминая. - Кажется, в Анапу. Неделяев как будто бы слышал название. Спросил: - Что это? Новый лесничий улыбнулся. - Город на черноморском берегу, и добавил: Извините, я занят, обустраиваюсь. Чем-нибудь могу помочь? Маркел Николаевич развел руками, поблагодарил: - Ну, хоть буду знать, где он. Дружили мы. Развернул мотоцикл, дал ходу, ощущая голодное посасывание в желудке: впервые за столько лет возвращался этой дорогой, не пообедав. Думал о друге с обидой: "Прощальной записки не послал!" Тут кольнуло а не заболел ли он тем самым, чего боялся и чего я боюсь? В таком случае, если об отъезде писать, то надо сказать и о болезни, а это растравление души. Маркел Николаевич перестал серчать на друга. Мотоцикл съедал километры, сильный встречный ветер нагнетал упрямство решения: надо смазывать пятки салом! Вон Борисов-то как опередил. Нечего ждать, когда сын переберется в Кузнецк, дом для покупки можно и самому найти. 114 Приехав к себе, поев, Маркел Николаевич прикинул, что он возьмет в новое место обитания. Тут опять заболела голова, он обмотал ее мокрым полотенцем и обратился к своей книге. Новые листовки, которые получил Кережков, били призывами: "Люди, мы не суслики, чтобы сидеть в норах! Все на улицы! Даешь запрет атома!" Маркел Николаевич нашел уместным эсеровский лозунг "В борьбе обретешь ты право свое!" и написал, что он напечатан всеми прописными буквами. "У акул любой масти отнимем монополию власти!" добавил от себя. Утром поехал в Сорочинск, подал рапорт об увольнении со службы, объяснив: потерял двух жен, в свои немолодые годы одинок, разбит и хочу поселиться рядом с сыном, который переезжает в Пензенскую область. Ему сказали: "Смотри, совсем не спейся!" И еще он услышал: "Родину, значит, кидаешь?" Тогда он, имея в виду не то, что он покидает здешние родные края, а то, что его герой вынесется за пределы СССР, произнес: "Да, приходится покинуть Родину планета больше нее!" На него посмотрели с выражением: "С твоей головой все ясно". Он сдал милицейскую форму, за исключением хромовых сапог, табельный пистолет Макарова, казачью винтовку, с которой в конце 1920 года прибыл в село на должность надзирателя милиции. Утаенный в свое время пистолет ТТ-33 с четырьмя патронами приберег. Когда передал должность назначенному в Савруху милиционеру, все уже знали "Неделяев продает дом со всей обстановкой". Председатель колхоза Александров позвал Маркела Николаевича к себе в правление, сказал, что его брат в деревне живет, а хочет жить в их селе. - Ты с ним сладься насчет дома. За торг взялась Варвара, заявив Неделяеву: - Ты уж больно ехать торопишься продешевишь. А я не дам! Она заметила, как покупателю понравился дом, и, торгуясь, весьма выгодно уговорилась о цене за него и за каждую продаваемую вещь. Маркел Николаевич с покупателем ударили по рукам, выпили "столичной". Деньги Неделяев положил в сберкассу, взял чек на предъявителя, чтобы получить их в Кузнецке. Отдал Варваре одежду Анюты. Еще когда мебель, вещи не были проданы, сказал: "Бери что нравится!" Варвара отказалась, у нее потекли слезы. Попросила: - Как только там дом купишь, позови меня. Ему не хотелось ее общества, пришлось соврать: - А что и позову. Во все эти хлопотные дни он урывками продолжал заниматься книгой. Написал, что герой на мотоцикле въехал в Москву. Поскольку автор в ней не бывал, видел ее лишь в киножурналах, которые показывали в сельском клубе перед кинокартинами, то обошелся фразой: "Кережков доехал до середины многолюдной Красной площади и остановился". Он разбрасывал листовки и кричал людям: "Знайте то, что засекречено!", "Докажите, что вы не суслики!", "Человек это звучит гордо!", "Долой акул из Кремля!" Кережкову, живи он сегодня, было бы не менее семидесяти пяти, но автор этого не признал, отметив, что его герой "силен и с громким голосом". Кто-то, написал Маркел Николаевич, завопил, что надо задержать его. "Однако, указал автор, вопля не слышали те, кто должен задерживать". Изучивший глобус и карту, которые остались от сына, Маркел Николаевич наметил путь Кережкова за западную границу СССР через Польшу, через Восточную Германию, занятую советскими войсками, в Германию Западную, во Францию, а какие еще будут страны, он напишет, мол, после. Маршрут требовалось хотя бы кое-где привязать к городам. Маркел Николаевич, зная их немного и не желая водить пальцем по карте, счел, что достаточно после Москвы указать Смоленск, потом уже пойдет Польша с ее известной столицей Варшавой, а там уж, так и быть, не миновать помощи карты. Итак, когда, согласно рукописи, Кережков приближался к Смоленску, улаженные дела, наконец, позволили автору и самому сорваться с места. На исходе последней ночи в не своем уже доме голову изнутри распирала тяжесть, будто в ней зрели гром и молнии подбиравшейся июньской грозы, но Маркел Николаевич как положил себе вечером подняться в половине пятого, так не промешкал и секунды. Толстая рукопись плотно заполнила портфель, который подарил сын, в чехле покоилось ружье "Баярд", отвечая задушевному намерению хозяина поохотиться в новом краю. С подстегивающе сильным сердцебиением Неделяев обул хромовые сапоги, надел плащ, вложил в карман пистолет ТТ, ибо дорога дело серьезное, а серьезность означала быть при оружии, и вышел из дома к мотоциклу. В калитку вбежала Варвара, воззвала, вытягивая к нему руки: - Куда?! В такую непогодь ехать без головы быть! Небо стояло над головой непроглядным будущим, сверкая зарницами, рокоча громом. Упали тяжелые капли. Неделяев закричал чужим хриплым жалующимся голосом: - Я б каждый день в такую грозу жил, чтоб другой не знать! Варвара, не понимая, думала лишь, как задержать его хоть на час, пыталась обнять он хотел отстранить ее, а на самом деле сильно толкнул, не заметив этого, сел на мотоцикл и выехал в распахнутые с вечера ворота. 115 Полоснувшая молния и треск грома безнадежно проиграли сравнение со вселенским взрывом "Татьянки". Мотоциклист несся в хлещущем ливне, которым словно стал страх болезни, ни за что не желающий тебя отпустить, стало отчаяние из-за многолетних мечтаний, чья цена проявилась с убийственной ясностью. Достигнув Сорочинска, Неделяев под навесом ларька поел рыбных консервов с хлебом, взмолился про себя, думая о радиации: "Хоть бы в последний раз мне тут есть!", и вновь пустился в дорогу. Ливень выдохся в моросящий дождик, назойливо провожавший до Бузулука. С мыслями о том, что здесь летом 1920 года Кережков выпустил трактат "Созидатели домашних солнц" и надо будет сегодня продолжить дело этого человека, Маркел Николаевич получил место в гостинице, в номере на двоих. Сосед, приехавший из какого-то села с какими-то отчетами, занял ими стол, готовясь назавтра представить их начальству, и потому Неделяев, сбросив мокрую верхнюю одежду, лег животом на кровать, поместил перед собой рукопись, принялся работать. Написал, что его герой на германском военного времени мотоцикле с люлькой проехал через советские города, деревни, села от Смоленска до Бреста, разбрасывая изобличения, выступая с речами, и пересек советско-польскую границу. Автор одарил его знанием польского языка, сообщил, что люлька мотоцикла нагружена листовками на этом языке. Кережков доехал до Варшавы, и на всем пути, было сказано в рукописи, сельские и городские жители Польши слушали его, брали листовки, читали их и уносили домой, чтобы прочитать семьям. В Варшаве на главной площади Кережков стал говорить народу, что проедет по разным другим странам, и, если тамошние люди и люди всех тех мест, через которые он уже проехал, выйдут на улицы, то это же будут сотни миллионов! Они выберут такой порядок, когда никто не сможет касаться их жилищ или устраивать что-либо опасное около них. "Только простые небогатые и совсем бедные люди могут собраться в целый миллиард, спаянный идеей, и тогда никому они не покажутся сусликами", писал Маркел Николаевич с тем воодушевлением, с каким некогда размышлял о неслыханном оружии мирового господства. Второй день пути он начал с того, что заехал на бензозаправку и перед тем, как погнать мотоцикл с полным баком на запад к Куйбышевской области, купил в магазине плавленый сырок, немного творога и булку. Когда пересек границу областей, остановил BMW на обочине, слез с него и, положив на сиденье еду, закусил, глядя назад в сторону покинутого родного Оренбуржья. Даль заслоняла горка, на которую плавно поднималось поле с молодыми зелеными хлебами. Ленивые разъевшиеся облака приоткрыли остро зыркнувшее солнце Маркел Николаевич смешался от чувства, что чего-то не хватает. И тогда над горкой возник горизонтально лежащий диск белого огня. "Ага! со взвившимся сердцебиением сказал себе Неделяев. Навсегда, что ли, ты у меня в мозгах засел!" Спросил себя: "И тут есть заражение? Или, может, уже нет?" Он завел мотоцикл, устремился, оставляя Куйбышев на севере, к селу Красноармейскому, проносясь через участки леса, какие попадались все реже, через деревни, в которых поначалу встречались рубленные из бревен дома, а потом стали попадаться лишь с дощатыми стенами. В Красноармейском он подкатил к столовой, с аппетитом съел обед из трех блюд, решив: "Тут уж точно никаких следов атома!" Тело ныло усталостью, но он побудил свой BMW R75 взреветь мотором и рвануться вперед, сотрясая седока на кочках и ямах. Июнь ликующе сиял и свеже зеленел, улыбаясь мотоциклисту, мчавшемуся все дальше на запад, где, согласно карте, протекала Волга. Дорога открывалась впереди то через хлебные поля, то через луга, ветерок, наклоняя стебли, пробегал волнами по раздолью, словно, подумалось Неделяеву, нежно гладил его, напоминая, как надо защищать все растущее на земле. Он продолжил этой мыслью рукопись, когда в селе Приволжье за щедрую плату остановился ночевать у старика и старухи, наелся вареных яиц с молоком. Автор указал, впрочем, что ветерок нежно поглаживал поле в Восточной Германии, ибо герой катил теперь по германской земле, чувствовал ее запах, вдыхал аромат ее цветов. Утром Маркел Николаевич поехал к пристани, с которой, как ему сказали, ходит катер на ту сторону Волги, перевозя то несколько коров, то легковую машину, то мотоцикл. Катер стоял пришвартованный, вода колебалась, чуть приподнимая и опуская его. Солнце раскалялось, над рекой до высокого неба царило сияние. Неделяев поглядел на далекий другой берег, кинул взгляд в речную даль вправо, а потом влево, впечатляясь благодатным покоем реки, и словно сошедшее сверху благоволение отодвинуло то ужасное, то гибельное, что он повидал и что мучило его. Переговорив с мотористом катера, он на мотоцикле съехал на его палубу, слез с сиденья и, в очаровании переживаемым, ощутил необыкновенную легкость в ногах, ощущение слилось с осознанием, какое превеликое обилие маленьких и больших рыб, раков, ракушек и иных бесчисленных существ сокрыто в реке и как прекрасно, что их так много и они живут. Потянуло до предела вобрать в себя воздух и так бы и крикнуть что есть сил во все видимое пространство: у-уу-а-аа-ооо!!! Стоя на палубе катера, пересекающего Волгу, Неделяев прищурился от света, легкость ног дала ему взбежать на вдруг привидевшийся голубой мост, по которому он пошел над рекой, а затем над берегом выше и выше. Оттуда, с высоты, увиделось множество домиков, каждый из них был окружен огородом и садом; участки покрывали землю до горизонта, над ними горели невысоко, пониже верхушек плодовых деревьев, маленькие солнца. Это означало, что участки защищены от любого оружия, от постройки поблизости заводов, которые могли бы заражать их, означало, что процветание, в каком живут здесь люди, никто не сможет отнять. Вот ради такой их жизни создана планета Земля. Домашнее маленькое солнце больше самого солнца. Маркелу Николаевичу до острой жалости не хотелось разлучаться с восхитительным представлением, но катер подошел к берегу пришлось завести мотор мотоцикла и, выехав на берег, сосредоточить внимание на дороге, помчавшись теперь уже по Ульяновской области. Путь к Пензенской, к Кузнецку, лежал через село Ореховку впереди раскинулось до ее усадеб поле цветущего разнотравья, напитываясь солнечной силой. Мотоциклист остановился, послушал гудение пчел, ловя их взглядом над цветками травы, и до чего захотелось меда! В Ореховке на базарчике купил его полбанки, в магазине оказался белый хлеб, и, проехав за село, увидев поодаль от дороги лесок, Неделяев свернул к нему, меж редкими деревьями на припеке расстелил плащ. Предварительно вынул из его кармана пистолет, сунул в задний карман брюк. Расположившись на плаще, насладился хлебом с медом, улегся ничком над рукописью, стал писать. Герой на BMW приближался к Берлину и всюду по-немецки призывал жителей бороться за удаление с их земли советского атомного оружия, разъяснял идею домашних солнц, раздавал листовки на немецком языке. Автор замер с карандашом в руке, подумал: "Жанр фантастики дает мне возможность!" и написал, что там, где проехал Кережков от самой Москвы до германской деревни, по которой он катит сейчас, стали распространяться вправо и влево, до самого крайнего жилища, благополучие и его защищенность, над огородами, садами, в сельских домиках и в городских квартирах загорались домашние солнца. Маркел Николаевич перечитал написанное, разделся, растянулся под таким близким единственным солнцем и закимарил. Проснулся от головной боли, когда солнце собиралось закатиться. Он посидел, сжимая голову руками, пока боль не поутихла, уточнил по карте маршрут, доехал до первой деревни и у одного, второго, третьего дома зовя хозяев, попал на тех, которые пустили на ночлег. 116 Встав с хозяевами спозаранок, он получил за плату хлеб с маслом, молоко, поел и, испросив позволения положить на стол рукопись, взялся описывать въезд Кережкова в Восточный Берлин, выступления на его площадях перед толпами немцев, раздачу листовок. Потом герой проехал в Западный Берлин, обличая акул-монополистов любой масти, призывая понять: "Человек это звучит гордо!" и сплотиться в миллиард. Далее Маркел Николаевич описал, как герой едет по Западной Германии, убеждая народ изгнать американцев с их атомными бомбами и повторяя то, к чему призывал в Москве, в Смоленске, в Польше, в Восточной Германии: "У политиков их международная игра! Не верьте им, сопротивляйтесь им! Знайте об умерших и умирающих после взрыва Тоцкой бомбы и катастрофы в Сороковке. Как их много. Гробы, гробы, гробы! Ужасайтесь и желайте во что бы то ни стало только своего домашнего солнца, не стесняйтесь, что оно маленькое, лишь бы оно было целиком и полностью ваше!" Слова доходят до тысяч людей, до миллионов, и за мотоциклистом воцаряется, разливаясь вширь, благоденствие жителей в сквозном радостном свете их собственных маленьких солнц. Автор поглядел на карту в учебнике, выбрал Землю Рейнланд-Пфальц, указал, что Кережков направился туда. Пора было в дорогу и самому. Убрав рукопись в портфель, он сел на мотоцикл, помчался к Кузнецку, видя себя своим героем, едущим по Германии, которую, правда, не удавалось вообразить. После полудня впереди появилось довольно большое село, что напомнило Маркелу Николаевичу об обеде. Как путешественник и ожидал, столовая оказалась в центре. Перед ней дремала площадь, на которой должны были останавливаться рейсовые автобусы, о чем говорил прибитый к столбу щит с названиями населенных пунктов. Тут же стоял киоск, где, видимо, продавались билеты. На скамейке рядом сидели трое в кепках, обратившие взгляды на мотоциклиста, который затормозил близ двери столовой. Маркел Николаевич взял из люльки портфель с рукописью, ружье в чехле, подумал, не забрать ли сумку с запасной одеждой, но решил, что не стоит и ее тащить в столовую: авось не украдут. Меж тем трое покинули скамейку, подошли; из-за жары пиджаки распахнуты, расстегнуты вороты рубашек. Один из незнакомцев, повыше, поплотнее других, отнюдь не щуплых, улыбнулся Неделяеву приветливой улыбкой доброго малого, который скучает без дела и рад поговорить. - Хорошо, когда на своих колесах, не надо автобуса ждать. - Не надо, Неделяев кивнул, отозвавшись про себя о незнакомце: "Экий детина!" Тот, глядя на мотоцикл, одобрительно произнес: - Трофейный! - А какой же! дружески откликнулся Маркел Николаевич. Он пошел в столовую, и приветливый малый высказал своим спутникам: - Не пообедать и нам? Трое последовали за Неделяевым. В столовой было почти пусто, разговорчивый детина и второй незнакомец сели за столик с Маркелом Николаевичем, третий уселся за соседний, опустив на пол мешок, в котором, предположил Неделяев, были вещи всех троих. Он счел их шабашниками, что ищут по колхозам заработка. Обслуживала официантка, сказавшая, что на первое куриный суп с лапшой. Посетители кивнули: неси! Детина, сидевший напротив Неделяева, привстал, протянул ему руку: - Будем знакомы. Олег. Маркел Николаевич также привстал и, пожимая руку, бегло назвался, непривычный к откровенности: - Иван Иваныч. По тому, как это было сказано, и по самим имени-отчеству его поняли и ответили усмешкой: "Соврал, но твое дело". Детина указал движением головы на сидевшего с ними за столиком: - А он Паша. - Лучше Паша, поправил тот, перенеся ударение с первого на последнее "а". При этом, казалось бы, он должен был улыбнуться, однако его лицо тертого мужика осталось замкнуто невозмутимым. Руку он не протягивал. Неделяев, прежде увидев на руке детины часы, заметил часы и у Паши, выглянувшие из-под рукава. Третий, что сидел за соседним столиком, вопросительно посмотрел на Олега, и тот сообщил Маркелу Николаевичу: - А его зовут Мишаня. Маркел Николаевич издал "угу", густо намазывая кусок хлеба горчицей, посыпая солью. Официантка пришла с подносом, четверо принялись за суп. Олег проговорил с умильной ноткой: - Меня в детстве учили: четыре ложки супа и откусываешь хлеб, еще четыре ложки и снова откуси. Неделяев носил в рот ложку за ложкой, думал, сдерживая радость: "Неужели всегда теперь буду есть без страха, что радиации набираюсь?" После услышанного он, никогда не считавший ложек, поймал себя на том, что рука невольно поднесла хлеб ко рту после третьей. Олег, заметивший это, благодушно рассмеялся: - А у вас не так. И вскользь спросил: Куда едете? Маркел Николаевич, не любивший без нужды рассказывать о себе и о своих делах, ответил нехотя и не сразу: - В Кузнецк. Детина переглянулся с Пашей, с Мишаней, сообщил: - Нам в ту же сторону, в Славкино. - Да куда же я вас посажу? вырвалось у Неделяева, подумавшего было, что трое попросят подвезти их. Олег опять рассмеялся. - Мы на попутке поедем, раз автобуса нет. А сказал я просто потому, что познакомились с вами симпатично, и вдруг и дорога у нас в одну сторону. Он подался к Неделяеву, проговорил с выражением заговорщика: За это надо выпить. Здесь разливное вино дают. "Вон для чего он ко мне прилип на выпивку с меня вытянуть, подумал Маркел Николаевич, и тут ему невтерпеж захотелось вина. Ладно, угощу не разорюсь, разливное дорого не стоит". Все же он возразил с видом сдающегося: - Я же на мотоцикле - Стакан этого винишки ерунда. И никто тут на дороге вас проверять не будет! убежденно заявил Олег, позвал официантку: Красненького два графина нам! Выпили под второе блюдо гуляш. Маркел Николаевич, поглощая его с аппетитом, сказал: - Мясо, само собой, подтибрили, но в меру. Кусочки без жил есть. - И то хорошо, поддержал Олег, воруй, но честь знай. Он откусил хлеба, обмакнув его в соус, продолжил: Мне один завстоловой рассказывал: слежу за всеми, чтобы не уносили домой. Такой порядок! Сам в столовой ем одно мясо. Ни хлеб, ни гарниры только мясо! "А если оно от облученной коровы? Высказать им? подумал Маркел Николаевич. Наверно, слышали о Тоцком испытании". Внутренний голосок шепнул: "Скажи, и дойдет до тех, у кого на это уши востры, какие разговоры ведешь живо приберут тебя". Он представил Кережкова, улыбнулся про себя: "Вот кто пусть ведет агитацию, коли я ему полную безопасность дал". Приняли еще по стакану, доедая гуляш. Паша проговорил: - А я одного знал красной икры хоть сколько сожрет. Для интереса разбудили его средь ночи, показали литровую банку икры будешь есть? И он ел. Неделяев усомнился: - Когда же у кого было столько икры, чтобы для интереса ее скармливать? Паша молчал, видимо, соображая, как объяснить. Олег улыбнулся, подмигнул Неделяеву: - Что сметану жрал в это я поверю. Посмотрел на часы, сказал Паше: Время попутку ловить. Давай! Тот встал, быстро вышел. Олег налил вина Неделяеву и себе: - Нас еще десерт ждет! повернул голову к подходившей с подносом официантке, хохотнул: Гляньте оладьи со сметаной! Маркелу Николаевичу весело не стало, ему уже все не нравилось. "Уголовники! будто хлопнул его кто-то по лбу. Этот Паша проговорился вывезли склад и обжирались икрой. А ко мне они прилипли из-за мотоцикла, из-за ружья и портфеля думают, в нем деньги". Он больше не пил, молча ел оладьи, посматривал на евшего за соседним столом Мишаню. Тот, почувствовав, поднял от тарелки глаза в них мелькнуло холодно-расчетливое выражение, с каким забивают животное. Маркел Николаевич думал о пистолете в заднем кармане брюк, который, несомненно, выручит, и о том, что здесь они не нападут. Слушал детину, говорившего, что в тундре, где он работал, в столовых всех поселков оленина. "Ты там после лагерного срока бывал", сказал мысленно Неделяев. Он решил ждать, когда его новые знакомые уйдут. Если захотят мотоцикл угнать, при звуке мотора успею, мол, выбежать, поднять тревогу. Стали рассчитываться с официанткой. Маркел Николаевич, заплатив за еду, спросил, сколько с него за два стакана вина, и аккуратно отсчитал монетки желание угощать пропало. Олег и Мишаня оставили мелочь официантке. Видя, что Неделяев не торопится встать, они сидели развалясь, допивали вино. Летали мухи, и Олег сказал: один его знакомый в столовой, где много мух, поймает рукой одну-две и в рот. - Я, говорит, их хоть сто проглочу, рассказчик сгримасничал. Тьфу, гадость! Неделяев помалкивал, размышляя, что они предпримут. Окна были открыты, снаружи замер распаривающе-жаркий, без ветерка, ленивый день, в помещении, где становилось душновато, зависла нудная тревожность. Резко распахнулась дверь вернулся Паша: - Попутка ждет! До Славкино нас подбросит. Олег вскочил из-за стола, бросил Неделяеву: - Хорошего вам! догнал вышедшего наружу Пашу. Мишаня, подхватив с пола мешок, выбежал следом. Маркел Николаевич, боясь за мотоцикл, подозревая, что о попутке наврано, взял портфель, ружье в чехле и тоже покинул столовую. Площадь перед ней прилегала к дороге, на которой стоял ГАЗ-51. Детина сел в кабину к шоферу, двое других влезли в кузов, грузовик сорвался с места через полминуты он еще виднелся на идущей на изволок дороге. 117 Тянущее каждый мускул напряжение медленно отпускало Неделяева. Он уселся на мотоцикл, все еще возбужденный опасностью, и тут будто почувствовал чужие пальцы на горле: "Они сойдут с машины и будут меня поджидать на дороге. Потому детина и спросил, куда я еду, чтобы на попутке опередить". Он достал из сумки свернутый плащ, надел и, выехав из села, притормозив, переложил пистолет, сняв его с предохранителя, из заднего кармана брюк в карман плаща. Навстречу прошел тяжело груженный студебекер, пыль улеглась, стало опять тихо. Маркел Николаевич послал BMW вперед в гору, дорога повела по плоской вершине увала, местность по сторонам была изрезана узкими оврагами, на краю одного паслись овцы. Жара пощипывала лицо мотоциклиста, одежда под плащом набралась пота и досаждала. Дорога пошла под уклон, едущий оказался в седловине, склоны по сторонам были каменистыми, поросли редкими кустами. Неделяев, остерегаясь засады, замечал там не спрятаться. Его обогнала "победа", он приближался к повороту за холм и, когда обогнул его, то чуть не нажал педаль тормоза. Впереди метрах в двухстах, на мосту через озерко или болото, стояли они и смотрели не таясь. Он еще ранее полагал, что у них в мешке есть оружие если пистолет, то он сейчас у кого-то за поясом. Безоглядная ненависть стянула нервы жгутом. Мыслителя, мученика, который перенес столько страшного, который открыл невероятно важное для всего мира и спасся из зараженных радиацией мест, три уголовника хотят лишить жизни. Он помчался к ним в безраздельном желании убить их. Детина, сорвав с головы кепку, махая ею, кричал: - Канитель вышла! Пришлось нам сойти! Неделяев остановил мотоцикл в пяти метрах и весь само внимание отнял правую руку от руля. Детина надел кепку, шагнул к мотоциклисту, сунув руку под полу пиджака, оборотился, видимо, узнать, не едет ли кто по дороге, а когда опять повернулся к Неделяеву, выхватывая из-за пояса наган, ударил выстрел. Маркел Николаевич, торопясь упредить врага, нажал на спуск, успев поднять ТТ лишь на уровень его паха. Детина вскрикнул неожиданно тонким голосом, свел колени, кренясь вперед, не выпуская револьвер. "Я ему в хй попал!" мелькнуло в мозгу Неделяева. Целясь бандиту в грудь, он выстрелил дважды тот со всего размаху откинулся на доски моста, ноги стали чуть сгибаться и разгибаться в агонии, скребя доски каблуками ботинок. Двое других стремглав бросились прочь от Неделяева по мосту, с дороги кинулись в сторону к недалекому овражку, клонясь до земли. Маркел Николаевич целился в того, кто назвал себя Пашой. "Один патрон остался, не попаду". подумал и не выстрелил. Бандиты скрылись в овражке. Лежащий на мосту был недвижим, в метре от него валялся наган. Неделяев поднял трофей, убрал во второй карман плаща. Затем, наподдавая ногами труп, подкатил его к краю моста, столкнул в озерко. Мутная вода скрыла убитого. Из-за поворота позади выехал грузовик, еще один показался впереди, приближаясь. Маркел Николаевич хотел было забрать мешок, брошенный бандитами, но раздумал, сел на мотоцикл и покинул место вынужденной остановки. "Чем со следствием дело иметь, лучше не заявлять, размышлял он, свидетелей нет, эти двое не поспешат с показаниями, труп не сразу всплывет. Может, обойдется все без хлопот. А то ж ведь допросы будут, сколько нервотрепки. Притянут за незаконное хранение пистолета". Брали, однако, сомнения: "Если не заявишь и следствие докопается, будет гораздо хуже". Время от времени спрашивая дорогу, он продолжал путь к Кузнецку, говоря себе, что если заявлять, то в городе. Саднило сердце, ощутимыми толчками гнавшее кровь в голову, в ней словно бил молоток, и каждый удар причинял боль. Шум встречных автомашин доходил до слуха как сквозь вату. Свет солнца казался густо-желтым, очертания пригорков, деревьев, столбов, построек по сторонам дороги переливались. В небе между тем зацветал вечер. Проезжая через очередной поселок, Неделяев подрулил к магазину, проглотил стакан разливного вина, будто вылил его на струнившие нервы. И тогда только взглянул на человека, который стоял рядом, облокотясь локтем на прилавок, где тосковал опорожненный стакан с винным потеком. Человек был в мятом пиджаке с масляным пятном возле средней пуговицы. - Пополам? спросил он и указал рукой на полку позади прилавка, уставленную четвертьлитровыми бутылками водки. - Осуществим! произнес с мрачным подъемом Неделяев, достал портмоне, вынул деньги. Продавщица дала им четушку. Неделяев попросил также полбуханки черного хлеба, двести грамм колбасы, сказав собутыльнику: - Мой счет! Они, взяв стаканы из-под вина, четушку, хлеб, колбасу, отнесли все это на подоконник. - Как звать? спросил Неделяев. Человек в мятом замасленном пиджаке, некрупный, тощий, поглядел с выражением: "Тебе это надо?" и ответил: - Венедикт. - Нечастое имя, отметил Неделяев и назвал свое. - Твое тоже не больно-то встретишь, сказал Венедикт. Маркел Николаевич откупорил четушку, разлил водку в стаканы аккуратно поровну, спросил: - Кем трудишься? Венедикт ответил, что он "шоферит", сейчас везет рубероид для крыш в свой совхоз. Когда выпили, стали закусывать, спросил: - А ты кто? Неделяев не собирался говорить правду, сказал, что он бухгалтер. - В Кузнецк еду к сыну. И добавил, указав глазами на пустую четушку: Надеешься, не проверят на дороге? Венедикт произнес грустно и в то же время строго: - Без надежды жить нельзя. Маркелу Николаевичу понравились не слова, которые извеку известны, а тон. "Душа его хотела вдохнуть свободы, вопреки риску, подумал о собутыльнике и пожалел себя: А моя душа только лишь вдохнула, да уголовники тут как тут". Они доели закуску, вышли из магазина. Венедикт кивнул на стоящий вблизи грузовик ЗИС-5: - Мой Захар! Над бортами кузова выступали помещенные стоймя рулоны рубероида. Неделяев показал рукой на свой мотоцикл: - А это мой бээмвэ! и спросил, как ему не сбиться с дороги на Кузнецк. - Так и я на Кузнецк. Минут через двадцать сверну влево, а до того за мной держись, сказал Венедикт. Он лихо повел своего "захара", мотоциклист помчался следом, начался подъем, а потом спуск. "Как свободно дышала б душа сейчас, если бы не бандиты", тосковал Маркел Николаевич, и в накатившей бесшабашной жажде риска возжелал обогнать ЗИС-5. Газанул, на предельной скорости обходя его, круто взял вправо переднее колесо угодило в колдобину, отчего BMW развернуло люлькой к "захару", приподняв ее. Венедикт вовремя не тормознул: грузовик с ходу наподдал мотоцикл, едва не опрокинув. Неделяева бросило с сиденья, ударило плечом и головой оземь переломился второй шейный позвонок, душа покинула тело. Венедикт, никого поблизости не увидев, объехал покореженный мотоцикл и труп и понесся своей дорогой в надежде, что обойдется. 118 Его выдали пострадавшие буфер и капот грузовика. Венедикт погибнет в лагере на третьем году срока, угодив под спиленное падающее дерево. Что до Маркела Николаевича, то следствие установило решающие обстоятельства его последнего дня. Было выявлено, что детина, чей труп через несколько дней извлекли из озерка, отсидел срок за вооруженное ограбление, потом убил заводского охранника ради его нагана. На то, что сам преступник был, скорее всего, застрелен Неделяевым, указывали пистолет ТТ-33 в кармане его плаща и проведенная экспертиза. Содержимое мешка, найденного на мосту через озерко, помогло взять след сообщников бандита. Когда они попались, удалось воспроизвести картину их знакомства с Неделяевым и столкновения с ним. Вскрытие обнаружило у него раковую опухоль головного мозга. Не погибни Неделяев на дороге, его ждала бы смерть после мучений, при раке мозга от боли не избавляют наркотики. Его сын Лев, извещенный телеграммой о несчастье, приехал в Кузнецк сюда в морг было привезено тело отца и похоронил его на местном кладбище. Льву Маркеловичу отдали с другими вещами рукопись незаконченной книги под названием "Гляди на маяк". Следователь, бегло прочитавший ее, сказал брюзгливо: - Любопытные потуги пораженного раком мозга. Неделяев-младший мог сказать на это: отец трудился над рукописью многие годы не может быть, чтобы он страдал опухолью мозга столь долго. Лев Маркелович, переехав в Кузнецк, женился, родившуюся дочь в память матери назвал Пелагеей. Рукописью отца он дорожил, понимая при этом всю ее литературную беспомощность, а когда в 1965 году от оставшихся в Челябинске знакомых узнал, что завод номер 817 назван химическим комбинатом "Маяк", разволновался. Он стал верующим, хотя в церковь не ходил, не знал молитв. Он размышлял о том, что отец, необразованный, малограмотный, начиная свой труд и назвав его "Гляди на маяк", не подозревал, в какую цель попадет. Название рукописи раскрывает, что за маяк маячил перед автором всю его жизнь. Летом 1967 года засуха вызвала выветривание и сильное испарение радиоактивных веществ, заполнивших озеро Карачай: образовался новый радиационный след. Стало известно и кое-что из последующего. С 2001 по 2004 год "Маяк" сбросил в озеро Карачай шестьдесят миллионов кубометров радиоактивных отходов. В последние годы "Маяк" производит не только начинку для ядерных боеголовок, но и принимает на переработку радиоактивные отбросы, привозимые из-за границы. Излучающая радиацию свалка уплотняется. Отходы, которые скапливаются в отстойниках за плотинами Течи, и ниже плотин в Асановских болотах, стекают в реку. На людей, проживавших по берегам Течи, завели специальные карты, где указана причина смерти. Большинство летальных исходов от онкологических заболеваний. Обследование жителей села Муслюмово показало, что генетические нарушения у этих людей в двадцать пять раз превышают норму. За цифрой неизлечимые болезни, физические и умственные пороки, бездетность. Региональные газеты в 2016 году писали: "Берега реки заражены на протяжении 243 километров. Загрязнение реки Теча у нас на сегодняшний день превышает допустимые нормы по радиации в несколько десятков раз. Жители районов, расположенных в пойме Течи, активно используют водоем в хозяйственных целях. Берут из реки воду, ловят рыбу, купаются в реке, воды которой содержат изотопы цезия и стронция. На прибрежных территориях пасут скот, собирают грибы, ягоды". Экологи признают Течу самой опасной рекой на планете, однако до сих пор не было независимого расследования катастрофы 1957 года. После нее минули шестьдесят лет, но технический и химический отчеты о происшедшем так и не опубликованы. Многие ученые считают, что на заводе номер 817 был ядерный взрыв в "банке" с отходами произошла самопроизвольная ядерная реакция. Если грянула эта катастрофа, может случиться и другая. Плотины отстойников не выдержат, и в Течу хлынет все их достояние, та понесет его в Исеть, из нее заражающие воды будут вливаться в Тобол, далее в Иртыш, из него в Обь, которая уходит в Карское море. Окажется заражена огромнейшая территория, которая прилегает к этому водному пути. Предполагать такое не те же "любопытные потуги пораженного раком мозга", который порождает клевету на реальность? В самом деле, разве мог бы здоровый мозг породить мысли не о каком-нибудь фантастическом, но о реальном правительстве, которое в целях эксперимента сбросило атомную бомбу на густонаселенный край собственной страны? Бред! Такой же, как катастрофа в Челябинске-40, оставившая роковой ВУРС на территории трех областей. А Чернобыль? А то, что после Тоцка, Сороковки, Чернобыля Россия, единственная в мире страна, принимает ядерные фекалии других государств? В Германии люди не хотят, чтобы по их земле провозили фекалии их же АЭС, активисты собираются тысячами, ложатся на рельсы, людей растаскивает полиция, а в России народ молчит. Возможно ли? А трагедия Фукушимы? Допустят ли власти страны, познавшей Хиросиму и Нагасаки, возведение атомной электростанции в зоне землетрясений? Итак, ежели все вышеприведенные примеры бред, тогда им не должно быть домашнее маленькое солнце маленького человека. Или или. Не так ли? Пусть хоть оно, извините за дерзость, будет правдой. Пусть Кережков на мотоцикле BMW едет по странам. --------------------------------------------------------------- Роман напечатан в журнале "Литературный европеец", 220, 221, 222, 223, 224, 225, 226 в 2016 году, в 227, 228, 229, 230 в 20017 году, Франкфурт-на-Майне, ISSN 1437-045-X.