вали его, говоря языком социально близкой им среды, как фраера. Гуляя с женой по горам на следующий день после записи в дневнике, 10 апреля, он вдруг впервые задумался, а правду ли ему тогда в бюро ЦК говорил великий и почитаемый старший друг и учитель: "10 апреля 1935 г. Сегодня во время прогулки в горы с Н.(аташей) обдумывал разговор с Лениным по поводу суда над царем. Возможно, что у Ленина, помимо соображений о времени (не успеем довести большой процесс до конца, решающие события на фронте могут наступить раньше) было и другое соображение, касающееся царской семьи. В судебном порядке расправа с семьей была бы, конечно, невозможна." [167]. Слава Тебе, Господи, сообразил -- семнадцать лет спустя. Кто же были те люди, "мы" Свердлова, которые "решали"? В последнее время делаются попытки гальванизировать легенду о непричастности мудрого Ленина к этой компании убийц. Одну из новых версий изложил в интервью Гелий Рябов. Из подробного своего очерка он честно выкинул эту сказку, но поскольку сие все-таки было изложено им публично, придется ее повторить -- на случай, если какой-то новый мифоман захочет воспользоваться ею уже вопреки воле самого Рябова. Вопрос о казни якобы обсуждался в Москве на заседании президиума ЦИКа Советов, и Ленин, мол, возражал против убийства царских детей, но остался в меньшинстве. И демонстративно хлопнул дверью. Приговор выносили без него. Совершенно невероятно, однако, чтобы такой вопрос большевики вообще обсуждали в ЦИКе, тогда еще не чисто партийном форуме. Р. Пайпс довольно убедительно аргументирует, что приговор выносился второго июля. И во всяком случае, не позже четвертого, когда Белобородов постановил заменить внутреннюю охрану ДОНа "латышами" -- исполнителями казни... Но до 6 июля в высших выборных органах, включая президиум ЦИКа, еще сидели левые эсеры. Нельзя представить, что Ленин туда обратился с предложением обсудить вопрос о казни в Екатеринбурге. Еще меньше шансов на то, что никто из членов такого немалого сборища не оставил нам мемуаров, как они собрались решить и истребить династию. Нет, "мы" было малочисленной, доверенной, способной хранить тайну и одновременно имевшей неограниченные полномочия командой, возле самого Ленина. Такая команда у него имелась: ЦК РКП(б). Центральный комитет и был тем, кто -- "мы здесь решали" . Сей форум состоял из 15 членов и 8 кандидатов. Вот имена этих 23 действительных тайных советников первого и второго классов. Порядок -- исходя из числа голосов, полученных при избрании в ЦК на 7-м экстренном съезде РКП(б). Члены ЦК: В.Ленин (Ульянов), Л.Троцкий (Бронштейн), Я.Свердлов, Г. Зиновьев (Радомысльский), Н. Бухарин, Г.Сокольников (Бриллиант) И.Сталин (Джугашвили), Н.Крестинский, И.Смилга, Е.Стасова, М.Лашевич, В.Шмидт, Ф.Дзержинский. М.Владимирский, Артем (Ф.Сергеев); кандидаты в члены ЦК: А.Иоффе, А.Киселев, Я.Берзин (Винтер), М.Урицкий, П.Стучка, Г.Петровский, А.Ломов (Оппоков), А.Шляпников. [168] Если верить Троцкому, -- даже ему, второму номеру ЦК, не сообщили на фронт о принятом решении. Поэтому гипотетически можно полагать, что в свердловское "мы" входили лишь те члены ЦК, что в начале июля находились непосредственно в Кремле. В таком случае, из числа решавших можно сразу отбросить трех "левых коммунистов", избранных в ЦК ради демонстрации партийного единства, но до августа не принимавших участия в его работе: Бухарина, Урицкого, Ломова (вдобавок Бухарин находился в Берлине, а Урицкий с Ломовым в Петрограде). Из остающейся двадцатки -- шестеро выехали на фронты: Троцкий -- под Казань, Сталин в Царицын, Смилга в Пермь, Артем на Украину, Киселев на южный Урал, Шляпников на Каспийско-Кавказский фронт. Остаются четырнадцать. Семеро отсутствовали в Москве: Зиновьев, Лашевич, Стасова, Крестинский ( вместе с "левыми" чекистами), они управляли Петроградом и вообще севером страны. Иоффе был полпредом (послом) в Берлине, Берзин (Винтер) -- в Швейцарии. Сокольников вместе с Бухариным пребывал в Берлине, в составе экономической делегации, Итак, остаются семеро. (Хотя нет доказательств что кто-то из них не покидал в те дни столицу). Вот список самых возможных кандидатов, вотировавших убийство Романовых: В.Ленин, Я.Свердлов, Ф.Дзержинский, М.Владимирский, В.Шмидт -- члены ЦК. П.Стучка, Г.Петровский -- кандидаты. Три политические фигуры (Ленин, Свердлов, Дзержинский), два руководящих шефа НКВД (Петровский, Владимирский) и Стучка -- нарком юстиции. Общественность и класс-гегемон в одном лице, возможно, олицетворялись Шмидтом, тогдашним секретарем ВЦСПС. Их нетрудно было убедить не оставлять белым живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях. Карательному аппарату оставалось, как говорится на их фене, провести решение в жизнь. P.S. Последний аргумент и последний факт. Уже после окончания книги я прочитал в еженедельнике "Аргументы и факты" (декабрь 1990) интервью Эдуарда Радзинского, автора книги "Царские дневники: Николай II -- Жизнь. Смерть": "...теперь найден документ -- телеграмма. На самом верху ее, на кусочке телеграфной ленты, адрес; "Москва, Ленину". Ниже -- отметка карандашом: "Принята 16.7. 1918 в 21 час 22 минуты... Москва, Кремль, Свердлову, копия Ленину. Из Екатеринбурга по прямому проводу передают следующее: сообщите в Москву, что условленный Филипповым суд по военным обстоятельствам не терпит отлагательства, ждать не можем. Если ваше мнение противоположно, сейчас же вне всякой очереди сообщите. Голощекин, Сафаров. Снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом. Зиновьев". Радзинский обещает в своей книге рассказать о том, почему телеграмму в Москву отправили столь сложным путем, через Петроград и Зиновьева. Однако уже сейчас, из текста, ясно -- наши предварительные выводы подтверждаются: а) никакого суда в Екатеринбурге вообще не было; б) суд являлся привилегией Москвы: об этом условились с Голощекиным (Филиппом) в Кремле. Екатеринбуржцы соглашались принять даже противоположный расстрелу приговор начальства, но просили об одном: сообщить им об этом; в) Зиновьев, цекист No4 (смотри список), не принимал участия в решении ("снеситесь по этому поводу сами с Екатеринбургом"), поскольку в этот момент не находился в Кремле; д) для екатеринбуржцев непосредственным начальником, принимавшим решение и державшим с ними связь, был бывший уралец Свердлов, поэтому они обращались к нему, посылая Ленину лишь копию послания. Но Зиновьев-то знал, кто являлся подлинным вершителем дела, поэтому обращение Голощекина и Сафарова к Свердлову он переадресовал: "Москва, Ленину". Далее Радзинский цитирует документ из музея завода "Прогресс" (Куйбышев, тогдашняя Самара) -- запись рассказа А. Акимова, -- одного из охранников Ленина, отправлявшего ответное распоряжение в Екатеринбург: "Я. М. Свердлов послал меня отнести эту телеграмму на телеграф, который помещался тогда на Мясницкой улице. И сказал: "поосторожнее отправляй". Это значило, что обратно надо было принести не только копию телеграммы, но и саму ленту... Ленту мне телеграфист не отдавал, тогда я вынул револьвер и стал угрожать телеграфисту. Получив от него ленту, я ушел. Пока шел до Кремля, Ленин уже узнал о моем поступке. Когда пришел, секретарь Ленина мне говорит: "Тебя вызывает Ильич, иди, он тебе сейчас намоет холку". Этот документ показывает, насколько внимательно Ленин контролировал действия Свердлова, если даже мелкий конфликт на телеграфе стал известен премьеру еще до возвращения Акимова в Кремль. Почему же вождь решил вмешаться сам, "намыть холку"? Потому что текст об истреблении Романовых был, как вспоминал Юровский, на "условном языке", и Ленин не хотел привлекать к нему внимания служащих телеграфа. Можно предположить также, что было заранее условлено связываться не напрямую, а через промежуточные посты: поэтому телеграммы из Екатеринбурга в Kpeмль шли транзитом через Петроград, а из Кремля в Екатеринбург, возможно, через пост в Перми. Тогда телеграмма с приказом из Перми, которую вспоминает в своей "Записке" Юровский, была той, которую и отправил Акимов. Рассказ Акимова помогает понять, почему обнаружены лишь шифровки из Екатеринбурга, но не ответы из Кремля: в аппарате Ленина и Свердлова знали о копиях, которые оставались на телеграфе, и изымали их сразу; екатеринбургские же провинциалы, изъяв ленты, копии оставили в телеграфном архиве, где их и нашел прокурор Остроумов. Глава 28 РЕПЕТИЦИЯ И ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ УБИЙСТВА Полигоном для отработки техники убийств стал губернский город Пермь, где проживал в гостинице "Королевские номера" (названных так по имени хозяина, купца Королева) младший брат царя -- великий князь Михаил Александрович Романов. Нужно упомянуть еще упрек Бруцкуса в адрес Соколова -- что "убийству Михаила Романова, крайне таинственному, разъяснения которого мучительно требует совесть", следователь посвятил две страницы. Великий князь, по описаниям современников, кажется мне идеальным образцом конституционного монарха. Человек не властолюбивый, не склонный хватать рычаги реальной власти, но духовно независимый, порядочный и лично смелый -- он мог послужить своей стране символом национального бытия и государственной совести, каким должен быть монарх в XX веке. Вот эпизоды его короткой биографии: полюбив женщину, на которой не мог жениться по обычаям своего рода -- разведенную и не аристократку, Михаил Романов, за четверть века до своего английского племянника Эдуарда VIII, добровольно отказался от привилегий высочайшего сана ради брака по любви. Николай наказал его самым суровым для эпохи XX века наказанием для ослушника ритуала династического брака: Михаилу было запрещено возвращаться в Росиию из-за границы, где он обвенчался, а его имущество секвестировали в казну. Выручила война: Михаил разрешили отправиться на фронт во главе кавалерийской Туземной (Дикой) дивизии. В конном строю он ходил в атаку и, по ходатайству командования, вопреки воле брата, получил после сражений Георгиевский крест. Отречение старшего брата в его, а не Алексея пользу застигло Михаила врасплох: он психологически не был готов к принятию власти. В столице не нашлось ни одной роты, способной защитить его права на трон от мятежно-разгульных толп. Тогда он подписал -- но не отречение, как многие до сих пор думают, а согласие занять трон, но при условии: пусть призовет на царство Всероссийское Учредительное собрание. После октября 1917 года он продолжал жить во дворце в Гатчине. Подруга его жены, княгиня Воронцова-Дашкова, вспоминала, что Михаилу Романову друзья трижды предлагали бежать за границу. Великий князь отказался, посвятив мужа княгини в секрет: комиссар Гатчины, большевик Семен Рошаль, обещал организовать побег, если вдруг возникнет серьезная опасность. Но в январе Рошаля самого расстреляли монархисты, а великому князю в марте 1918 года Петроградский совет (Зиновьев и Урицкий) приказал выехать на жительство в Пермь. Эта формулировка означала, что его не ограничивают в Перми в правах: выдали так называемые "охранные грамоты" за подписью Вл. Бонч-Бруевича, первого шефа ленинской спецслужбы (брата Михаила Бонч-Бруевича), и Соломона Урицкого, главы ПетроЧК. В Пермь позволили взять с собой друга и секретаря, англичанина Николая (Брайана) Джонсона, "роллс-ройс" с шофером Боруновым и камердинера Василия Челышева. О дальнейших событиях Марк Касвинов пишет так: "Его вольготная жизнь в центре города, в роскошных номерах гостиницы "Королевская" на Сибирской улице, с секретарем, поваром, шофером, при личном "роллс-ройсе", возмущала рабочих. Многие открыто выражали негодование. На заводских собраниях и митингах слышались требования: "Отправить Михаила в тюрьму, казнить его". С митинга на Мотовилихинском заводе поступила в Пермский совет резолюция: если органы власти не посадят Романова под замок, "население само с ним разделается". Так оно и случилось. ("Здесь он и пропал", -- писал в подобных случаях другой автор, Николай Соколов. -- М. X.) В ночь на 13 июня 1918 года в гостиницу "Королевская" пришла группа неизвестных. Они увели с собой Михаила, вывезли за город и в шести километрах от Мотовилихи, за нефтяными складами Нобеля, в зарослях кустарника, расстреляли." [169] Историк предлагает нам поверить, что рабочие Перми и Мотовилихи (там находился крупнейший в России пушечный завод), увидев, что брат царя живет в роскошной гостинице (в Перми -- в тех номерах, где жили и руководители местной ЧК), только за это решили его убить. Пришли и убили. Правда, он не упоминает, что, видимо, за ту же роскошную жизнь убили секретаря, шофера, а потом и камердинера великого князя. Сегодняшний историк (Борис Беленкин) называет по именам троих соучастников убийства: "Рядом постоянно вертелся Иван Беляев, по прозвищу Ванька-Замазай. Замазай обладал недюжинными актерскими способностями: переодевания (то моряком, то купцом, то еще кем-нибудь) с гримированием были его слабостью. Постоянно наблюдал за объектом Василий Иванченко". [170] Главой же "акта пролетарской мести" явился 29-летний председатель Мотовилихинского совета Гавриил Мясников. Как показал следователю свидетель, "группа предъявила комиссару номеров ордер от ЧК на арест великого князя, после чего один из них с обнаженным револьвером встал у телефона ... а двое остальных поднялись по лестнице и, войдя в номер, занимаемый великим князем, предложили ему в самой грубой форме немедленно одеться, несмотря на то, что великий князь был болен и не вставал с постели, и затем ... увезли его по направлению к вокзалу на Торговой улице". Другой свидетель рассказал, что великий князь потребовал, чтобы об аресте сообщил ему лично знакомый председатель ЧК, на что один из арестовавших выругался: "Вот еще один Романов вы......." Следствие Соколова по делу об убийстве Михаила было проведено небрежно: имена убийц вовсе не были установлены. В материалах намекается лишь на некоего Плешкова, начальника мотовилихинской милиции, по партийной принадлежности левого эсера, -- возможно, это была подброшенная Соколову чекистская легенда. Есть еще показания Веры Карнауховой, которую Соколов почему-то называет секретарем Пермского комитета большевиков (в исторических исследованиях по истории этой парторганизации я не встретил такой фамилии и думаю, что звание было присвоено ей посмертно, для оправдания перед читателями убийства подследственной в тюрьме. Виновна же она была в том, что родилась сестрой предгубЧК Федора Лукоянова.) Она вспомнила, как однажды гость ее брата, "некий Мясников, человек вряд ли нормальный, грубо выругался: "Дали бы мне Николая, я бы с ним расправился, как с Михаилом". В список разыскиваемых убийц Мясников занесен не был. Вот что о нем пишет историк Б. Беленкин: "Очень неуравновешенный, дерзкий, честолюбивый, Мясников втайне стремился к власти, но с рабочими держался запросто. Многие считали его своим человеком, рубахой-парнем. Но был он не так прост, как казалось... Рабочий-слесарь на несколько недель опередил "подвиг" известного чекиста-авантюриста Блюмкина. А именно: прежде чем совершить убийство... Мясников запасся подложными документами Губчека." Как Беленкину не пришло в голову вытекающее из его слов заключение: раз Блюмкин был "чекистом-авантюристом", значит, его удостоверение сотрудника ЧК не было подложным? И уж тем более оно не было подложным у Ганьки Мясникова, если он побывал в гостях у председателя губЧК после акта. Незаконное пользование их служебными удостоверениями каралось чекистами расстрелом. Беленкину, конечно, не были известны показания Веры Карнауховой об этом визите, но зато он пишет: "Дело вскоре раскрылось, с убийц сняли показания. Говорят, с Мясниковым беседовал на эту тему сам Феликс Эдмундович. А на VI съезде Советов ( ноябрь 1918 г.) среди делегатов мы вновь встречаем Гавриила Ивановича." Делегат съезда, незаконно орудовавший подложными мандатами ВЧК? Побывавший на приеме у Феликса Эдмундовича? Я подробно остановился на этом сюжете потому, что он заставляет меня лично задумываться: а не являлось ли убийство германского посла Мирбаха левым эсером Блюмкиным таким же "спонтанным актом революционной мести", как и убийство Мясниковым великого князя? Убийство Мирбаха дало легальный повод для уничтожения последней независимой от Ленина политической партии, вдобавок в июле Мирбах уже стал опасным оппонентом большевистской ориентации берлинского МИДа. Бывший начальник местного угрозыска Ярославцев показал: "Угнетенное состояние духа бывших на расследовании представителей Чрезвычайной комиссии, а также председателя Сорокина, дали мне повод думать, что действительно похищение великого князя было для них весьма неожиданно и не входило в их планы действий." [171] В книге Дитерихса есть описание гибели великого князя: якобы после первого выстрела (произошла осечка) великий князь понял, что происходит, и с криком "Мерзавцы" сбил одного из палачей, Жужгова, с ног. Кто-то другой выстрелил ему в спину, после чего смертельно раненного Михаила добили пулей в голову. [172] В "Огоньке", в No38 за 1990 год, Эдвард Радзинский цитирует мемуары некоего Алексея Маркова, утверждающего, что именно он собственной рукой убил великого князя. Другими палачами, по его словам, были начальник местной милиции Иванченко, вышеупомянутый Жужгов и приятель Маркова по фамилии Колпашников. Рассказ этот психологически необыкновенно типичен: убийца желает приписать себе все лавры преступления, умаляя деяния сообщников (точно такими будут потом рассказы екатеринбургских убийц: Юровского и Ермакова), вдобавок всеми силами акцентируя собственное хамство. Марков, например, уверяет, будто он вытащил великого князя за шиворот" (между тем, свидетель показал, что того уговорили пойти с палачами каким-то обманом -- убийца что-то шепнул Михаилу, и тот пошел за ним). Он подтверждает, что пистолет Жужгова дал осечку, но Михаил не бросился на вооруженного палача, а побежал к умиравшему другу Джонсону, проститься, по словам Маркова, и был сражен второй пулей... Трупы Михаила Романова и Брайана Джонсона сожгли в плавильной печи Мотовилихинского завода. "Ни одного еврея или даже лица, национальность которого Соколову неизвестна, ни в Перми, ни в Алапаевске пристегнуть нельзя было, и потому так кратки расследования Соколова" (Б.Бруцкус). [173] Запах беззащитной крови раззадорил хищников: на утро после убийства великого князя Ганька Мясников с компанией решили истребить архиепископа Андроника. На этот раз мандатов им не выдали, но и не препятствовали -- возможно, право на убийство Владыки считали наградой за выполнение предыдущего поручения. Андроника схватили через пять ночей, и "архиепископ попал в руки кровавого руководителя мотовилихинского застенка Мясникова. Этот зверь в образе человека... в конце концов закопал его живым в землю", -- писали "Епархиальные ведомости". Судьба рядовых убийц мне неизвестна. Что касается Мясникова, то его история по-своему завершилась типично. Он входил в оппозиционную "группу 22-х", был арестован, выслан после 3,5 лет тюрьмы в Эривань, бежал через пограничный Аракс в Персию, затем в Париж, Французская полиция по каким-то собственным соображениям дала ему "крышу" в городе, где Мясникову пришлось остерегаться не столько убийц, подосланных Ягодой, сколько мстителей-монархистов. Возможно, в полицейских архивах столицы Франции хранятся показания убийцы Михаила Романова. Накануне войны он явился в советское посольство и передал свои воспоминания ("для будущих историков"): их сожгут нечитанными при эвакуации посольства после объявления войны. Три его сына, некогда плевавшие в арестовывавших отца чекистов, погибли в боях с гитлеровцами. Жена, кричавшая тогда же: "Смотрите на них, это жандармы, они арестовали вашего отца!" -- лишилась рассудка. Когда в 1946 году она вышла из клиники, ее неожиданно известили, что ей "положено свидание" с мужем... в Бутырской тюрьме. Женщина долго колебалась, идти или нет, а когда пришла в приемную, мужа успели расстрелять. Рой Медведев пишет, что Мясникова после войны выманили из Парижа под личную гарантию Сталина: "Ваше прошлое забыто". Психологически этот человек напоминал шолоховского Макара Нагульнова. Мясников написал о себе Ленину: "Я три раза бегал из ссылки и не так, как т. Троцкий, который имел возможность отдавать оленей, нет, бегу "зайцем", бегу не за границу, а для партийной работы в Россию..." (Будто читаешь цитату из "Поднятой целины": "Я к партии не ученым хрящиком прирастал, как Троцкий.") А мечты Макара о всеобщем счастье для всех беленьких, желтеньких и черненьких перекликаются с рассказом Мясникова историку Борису Николаевскому, мол, вдохновлял его на убийство Михаила Романова... пушкинский "Кинжал": ...свободы тайный страж, карающий кинжал, Последний судия позора и обиды. Где Зевса гром молчит, где дремлет меч закона, Свершитель ты проклятий и надежд. Ты кроешься под сенью трона, Под блеском праздничных одежд... Эти строки поэт посвятил памяти Шарлотте Кордэ, поразившей кинжалом-мстителем теоретика революционного террора Марата. [174] x x x Следующими жертвами убийц с удостоверениями ЧК в карманах стали придворные, разделившие с монархом его судьбу до конца. Генерал-адъютант Илья Татищев был этапирован из Тобольска вторым эшелоном, с цесаревичем и его сестрами. В дороге комиссар, некто Родионов, опознанный придворными как бывший офицер жандармской погранстражи в Вержболово, обратился к нему с таким предложением: "Я знал вас в силе, и каким же вы были тогда хорошим человеком; потому, если смогу что-то для вас сделать -- просите сейчас, я постараюсь". Татищев ответил: "Единственная просьба -- не разлучайте с Государем1'. Замявшийся Родионов ответил: "Не уверен, что это в моих силах, я ведь всего-навсего один из комиссаров." (Как учил когда-то меня генерал-гебист, которому я обрабатывал мемуары: "Навредить у нас может и уборщица, а добро сделать не в силах и большой начальник". Или, как говорил Воланд Маргарите, "каждое ведомство должно заниматься своими делами".) В камере Ивановской тюрьмы Татищев сидел с камердинерами Чемодуровым и Волковым, и они рассказали на следствии, что 25-26 мая (7-8 июня н.ст.) Илью Леонидовича вызвали в контору тюрьмы. Вскоре оттуда передали в камеру его просьбу -- принести оставшиеся на нарах шубу и бумажник. Думаю, что, согласно задуманому сценарию, это умышленно доверили сделать не надзирателю, а сокамернику, Волкову. В конторе генерал успел показать ему врученный только что ордер, где говорилось, что Татищев высылается из пределов Уральской области. В тюрьме стало известно, что такой ордер вручили и другому придворному, князю Валентину Долгорукому. Позднее, в письмах, заговорщики царя уведомили, что им удалось освободить "Д и Т". Подвела, пока еще неопытных, убийц небрежность. После занятия города белые солдаты нашли недалеко от железной дороги два почти разложившихся трупа (июльская жара, а прошло больше полутора месяцев). Убийцы небрежно обшарили карманы жертв, а белые напротив старались, потому что искали останки Романовых... В костюме, одетом на одно из распавшихся тел, нашли расписку, выданную комиссаром Дидковским в том, что он изъял у гражданина В. Долгорукого при обыске 79 тысяч рублей. [175] У Долгорукого, ведшего хозяйство семьи, хранились ее средства. Расписка похитителя денег рассказала современникам и потомкам об участи "освобожденных" придворных. x x x Следующее убийство датируется первой декадой июля. Еще в июне помощник коменданта Авдеева, -- Мошкин, -- украл золотую цепочку от крестика цесаревича Алексея. Царь смолчал, но жалобу подали царевичевы слуги, бывшие матросы с царской яхты -- Иван Седнев и Клементий Нагорный. Эти "провокаторы и скандалисты, оклеветавшие мужественного помкоменданта", были, конечно, арестованы и препровождены в тюрьму. Но вдруг 4 июля произошло этакое "перестроечное чудо": делу о позабытой цепочке дали ход, Авдеева с Мошкиним вызвали в Уралсовет, откуда они не вернулись в Ипатьевский дом. В ДОН пришли зато "Белобородов, Сафаров, Юровский, Никулин и еще какие-то два человека... Белобородов объяснил нам, -- показал на следствии разводящий Якимов, -- что Юровский теперь новый комендант, а Никулин его помощник... Он тут же приказал авдеевской команде улетучиться из дому." [176] Эти показания подтверждаются записями в дневнике Николая II: "Сегодня произошла смена коменданта -- во время обеда пришел Белобородов и др. и объявил, что вместо Авдеева назначается тот, которого мы принимали за доктора, -- Юровский. Днем, до часу, они составляли опись золотым вещам -- нашим и детей: большую часть (кольца, браслеты и др.) они взяли с собой. Объяснили это тем, что случилась неприятная история в нашем доме, упомянули о пропаже наших предметов... Жаль Авдеева, но он виноват, что не удержал своих людей от воровства из сундуков в сарае." Запись следующего дня (23 июня, т.е. 5 июля н.ст.): "Вчера комендант Юровский принес ящичек со всеми взятыми драгоценностями, просил проверить содержимое и при нас запечатал его, оставив у нас на хранение... Юровский и его помощники начинают понимать, какого рода люди нас окружали и охраняли, обворовывая. Не говорю об имуществе -- они даже удерживали себе большую часть из приносимых припасов из женского монастыря. Только теперь, после новой перемены, мы узнали об этом, потому что все количество провизии стало попадать на кухню." Еще через день: "По слухам, некоторые авдеевцы уже сидят под арестом." ...Тем временем арестованные Седнев и Нагорный напросились на аудиенцию к большому рабоче-крестьянскому начальнику, гражданину Белобородову. Раз он недоволен их честной службой, может, вообще следует уволиться? Начальник ответствовал: "В любое время". Тогда они подали на его имя "покорнейшее прошение" -- отправить их в Ярославскую губернию, "так что мы крестьяне, желаем обрабатывать свое крестьянство". Седнев, напомнив про прежнее устное председателя совета обещание отпустить их, писал, что он человек семейный, в селе у него мать, жена с тремя детьми, сестра, так что "выявите наше положение" [177] (прошение нашли среди брошенных за ненадобностью бумаг совета и приобщили к следственному делу). Тюрьма узнала результат: обоих лакеев вызвали в контору и вручили ордера на выдворение с Урала за подписью Белобородова и Дидковского, такие же, как были выданы Долгорукому с Татищевым. В доме Ипатьева за судьбу слуг беспокоились, но заботливый Юровский успокаивал царя и царицу: сбежал, мол, Седнев из тюрьмы, потому не возвращается со следствия по делу о краже. Примерно через три недели камердинер Чемодуров, заболевший в доме Ипатьева и попросившийся в больницу, этапированный вместо этого в тюрьму, до смерти напуганный заключением и не смевший напомнить начальнику о себе, сидевший в камере, как мышь в норе, и забытый поэтому начальством за хлопотами главного убийства, опознал найденные там же, у железной дороги, трупы. Они пролежали не так долго, как тела бывших сановников, и потому Чемодуров легко узнал останки Ивана Седнева и Клементия Нагорного. * * * Последние июльские убийства произошли в окрестностях небольшого уральского городка Алапаевска через сутки после главного,-- екатеринбургского -- убийства. Но композиционно мне удобнее описать их в данной главе, потому что алапаевские преступления осуществляли по тому же самому плану, что убийства в Перми и возле екатеринбургского железнодорожного полотна, а не в виде казни, как в Ипатьевском доме. В Алапаевске убивали Романовых из боковых ветвей династии -- Константиновичей и Михайловичей. "Алапаевские убийства по жестокости были не менее ужасны, чем екатеринбургские", -- заметил Бруцкус и был неправ: екатеринбургское убийство выглядит гуманным актом по сравнению с алапаевскими зверствами. Романовых из младших ветвей династии выслали сначала в Вятку, потом в Екатеринбург. На Пасху 1918 года великий князь Игорь Константинович (внук генерал-адмирала Константина Николаевича, брата Александра II и одного из главных творцов великих реформ, и сын поэта "К.Р." -- Константина Романова) познакомился в Екатеринбурге с управляющим фабриканта Злоказова,-- Петром Алексеевичем Леоновым. Он попросил этого местного знакомца найти ему и другим сосланным великим князьям квартиры на съем, "потому что в гостинице дорого, у них нет средств". Леонов нашел жилье и вместе с великим князем пошел к областному жилкомиссару Жилинскому, чтобы оформить прописку. -- Игорь Константинович сам в комнату, где находился Жилинский, не входил, а стоял за дверью, -- рассказывал он следствию, -- я же говорил с Жилинским от имени князя. Комиссар проявил злобу и грубость... "Пусть живут по гостиницам! У них денег много! Они всю Россию обворовали!" Несколько раз после этого я бывал у князя в номере. Я предлагал ему скрыться и давал для этого свой паспорт. Игорь Константинович говорил, что он не сделал ничего худого перед родиной и поэтому не считает возможным прибегать к подобным мерам. Он сказал: "Я чувствую, что нам здесь жить не позволят. В Вятке к нам тоже хорошо относилось население, и нас оттуда сюда перевели. Отсюда тоже переведут". [178] Их и перевели (после прибытия в город главы династии) в маленький Алапаевск. Князья жили в местной школе, свободной от учеников в летние каникулы: трое братьев Константиновичей, Игорь, Иоанн и Константин, их дядя -- великий князь Сергей Михайлович (сын младшего брата Александра II), а также сын от морганатического брака младшего брата Александра III, великого князя Павла Александровича, названный князем Владимиром Палеем (юноша писал стихи, и взыскательный ценитель литературы Марк Алданов называл его надеждой русской поэзии). В том же школьном здании поселили старшую сестру императрицы, великую княгиню Елизавету Федоровну. Она была одной из самых трагических фигур в не слишком счастливой российской императорской семье. "Я так и вижу ее... высокой, строгой, со светлыми глубокими и наивными глазами, нежным ртом, мягкими чертами лица, прямым тонким носом, с гармоническими очертаниями фигуры, с чарующим ритмом походки и движений.,, естественной, серьезной и полной доброты", -- описал первую встречу со старшей из принцесс гессен-дармштадтских посол Франции Морис Палеолог. [179] Ее выдали замуж за дядю царя, генерал-губернатора Москвы великого князя Сергея. Многие деликатно намекали, что Сергей Александрович "увлекался мальчиками" и супруга будто бы была ему нужна для маскировки запретного влечения. Горе женщины усугублялось тем, что ее супруг всей России был известен как капризный жестокий упрямец. Можно представить, как подобный характер сказывался вдобазок на нелюбимой жене... В 1905 году великого князя убил террорист Иван Каляев. Елизавета Федоровна посещала террориста в тюрьме, читала ему Евангелие, упрашивала раскаяться: она увидела, что перед ней не кровожадный бандит, а заблудшая душа. "В прежние времена такие, как он, романтики, уходили в монастыри, постом и молитвою преодолевая злую силу. В наш полный соблазнов век он поддался дьявольскому искушению, поверил в жертвенность терроризма", -- писала знавшая его журналистка (А. Тыркова). [180] Великая княгиня не хотела, чтобы смерть мужа родила новую смерть, она просила помиловать убийцу, но Каляева казнили. На какое-то время у нее появился интимный друг, товарищ (заместитель) министра внутренних дел Джунковский. В историю России он вошел уникальным поступком: узнав, что глава думской фракции большевиков Вацлав Малиновский состоит секретным сотрудником Департамента полиции, генерал рассудил так: честь России не позволяет, господа, иметь провокаторов-осведомителей среди депутатов парламента. Заплатите ему аванс и пусть катится! Не будем преувеличивать благородство вице-министра, ибо Департамент терял не слишком много с уходом Малиновского: и петербургский, и московский, и прочие важнейшие комитеты, и Транспортное бюро большевиков -- все возглавлялись агентами полиции. Но самая характеристика личности генерала и женщины, его выбравшей, интересны для этой книги. Потом Елизавету Федоровну, подобно сестре, охватил религиозный экстаз. Она вела монашеский образ жизни, в Алапаевск приехала с келейницей, монахиней Варварой Яковлевой. "В комнатах великих князей была только самая простая, необходимая обстановка, -- рассказывала Сергееву их повариха. -- Простые железные кровати с жесткими матрацами, несколько простых же столов и стульев; мягкой мебели не было. К часу дня я готовила завтрак, в четыре подавался чай, в 7 часов обед... Князья занимались чтением, гуляли, работали в находящемся при школе огороде... ходили в церковь, гуляли в поле за школой. Ходили одни, без охраны. Великая княгиня Елизавета Федоровна занималась рисованием и подолгу молилась." [181] Спокойная жизнь длилась до 22 июня, когда ссыльных перевели на тюремный режим в качестве "предупредительной меры" (после "побега" великого князя Михаила) -- об этом телеграфно сообщил бывшему генерал-инспектору русской артиллерии великому князю Сергею Михайловичу все тот же справедливый товарищ Белобородов. Далее испытанная в Перми схема: в ночь с 17 на 18 июля (сразу после цареубийства) в Алапаевск прибыл конный отряд "неизвестных лиц" и захватил здание школы. Князей, княгиню, монахиню и управляющего Сергея Михайловича, поехавшего с хозяином в ссылку, звавшегося Федором Ремезом (на иврите , к слову, "ремез" означает намек), погрузили в крытые экипажи и увезли. После "побега" была объявлена тревога; воинские части поставлены под ружье, дороги перекрыты. Театральность ситуации, однако, ощущалась красноармейцами. Убийцам из Алапаевска не повезло: когда они вывели жертвы на расправу в лес, к заброшенной шахте, неподалеку проезжали крестьяне, Николай и Вера Кондратьевы. Документ из дела: "...лично видели гибель князей Константиновичей, Палея, а также великой княгини Елизаветы Федоровны у шахты Нижне-Синячихинской. Причем в шахту глубиной в 70 аршин (примерно 50 метров. -- М. X.) были сброшены вышеупомянутые лица живыми, головами вниз. Князь Игорь был убит как пытавшийся бежать и кинут мертвым. Великая княгиня Елизавета Федоровна, стоя на коленях у шахты, молила о пощаде князей, хватаясь за руки и за ноги, целуя их. На что ей сказали: "Последняя будешь кинута!", что и исполнили, кинув головой вниз, на лед. За ней были кинуты две бомбы. 9.Х.1918 Владимир Карлович Адамович-Маус" (один из чиновников следственной группы. -- М. X.). [182] Судье Сергееву, получившему это донесение, было несложно обнаружить шахту. Он извлек тела, провел патологоанатомическую экспертизу и выяснил, что крестьяне, наблюдавшие убийство, ошиблись: пулей был убит не Игорь Константинович, а Сергей Михайлович: "Умер от кровоизлияния в твердую мозговую оболочку вследствие огнестрельного ранения". Еще один смертник погиб счастливо, сразу: Федора Ремеза убило осколками гранат, которыми убийцы безуспешно попытались обвалить шахтный ствол. Остальные были покалечены, найдены со следами многочисленных кровоизлияний и умерли, вероятно, от жажды, голода, нехватки воздуха: в желудке великого князя Константина Константиновича патологоанатомы обнаружили комки земли. По местным преданиям, из-под земли несколько дней доносилось пение молитв -- умиравшие монахини Елизавета и Варвара прошли Бога за души несчастных. Найти убийц не составило большого труда: Алапаевск -- город невеликий, обитатели друг другу знакомы, "люди при власти" заметны. Вдобавок убийцы сфотографировались "на память". Вот их фамилии по данным судьи Сергеева: Е. Соловьев, Г. Абрамов, Н. Говырин, М. Останин, А. Смольников, С. Павлов, Д. Перминов, Е. Сычев, М. Насонов, В. Постников. Николай Соколов считал вожаком местного комиссара юстиции Ефима Соловьева. Касвинов называет в своей книге другого руководителя "группы захвата", члена коллегии местной ЧК Петра Старцева. Он был повешен белыми, а перед казнью показал, что для инструктажа преступников из Екатеринбурга к ним приезжал комиссар Сафаров. "Все следствие об алапаевских зверствах занимает у Соколова только 9 страниц, из которых свыше восьми списаны у Сергеева, а Соколову принадлежит несколько десятков строк... Судья Сергеев привел полные списки всех членов совдепа, чека и всех вообще большевиков в Алапаевске, всех, без исключения, это подтверждает и Соколов, -- все это имена русские и носители этих имен -- православные. Но у ритуалиста всегда найдется выход, и Соколов, поставив чекиста Старцева в виду у петли, добился того, что он признал: из Екатеринбурга был прислан для руководства убийством Сафаров. Но что делать с Сафаровым, если он все-таки не еврей? Дитерихс по обыкновению обходит эту неприятность просто, он пишет -- еврей Сафаров. А Соколов пишет: Сафаров приехал вместе с Лениным, национальности его я не знаю. Вот почему, -- завершает Борис Бруцкус анализ алапаевского дела, -- всему следствию о невероятных убийствах в Алапаевске отдано всего 9 страниц -- там евреев не было вовсе." Тела великих князей, князя Палея, Федора Ремеза вывезли за границу и похоронили в приделе русской православной церкви в Китае. Останки великой княгини Елизаветы (канонизированной великомученицы) и ее келейницы Варвары Яковлевой вначале были похоронены в Великобритании, а несколько лет назад их перевезли в Иерусалим и похоронили в Гефсиманском саду, в русской церкви св. Марии Магдалины, на месте, где по преданию были произнесены слова; "Господи, да минет меня чаша сия". Глава 29 ТРАНСМИССИЯ ВЧК : ПЕРМСКИЙ ПУНКТ Инсценируя побег из Алапаевска, организаторы убийства перестарались. В официальных сводках о похищении Романовых говорилось про бой за школу: "Имеются жертвы с обеих сторон". Это и послужило следом для раскрытия их тайного центра управления. Но сначала -- о жертве "боя за школу". Вот что сказано о нем у Соколова: "Мнимый бандит, труп которого был найден у школы после увоза заключенных, оказался крестьянином Салдинского завода. Он заранее был схвачен чекистами и несколько дней содержался в алапаевской Чека". [183] Безымянный труп вызвал тревогу в Кремле. Свердлов забеспокоился: а вдруг рыцарей незримого фронта кто-то опередил и еще до них похитил великих князей. 20 июля он вызвал к прямому проводу Уралсовет. По неизвестной причине некто, присутствовавший при разговоре глав советов, сделал протокол их беседы, набрасывая его на телеграфных бланках, валявшихся в комнате. Москва -- Екатеринбург: Свердлов: Прежде всего, сообщи: работа Алапасхи -- Комисл. К-та (пропуск) или нет? Ответ: Сейчас об этом ничего неизвестно. Производится расследование. Свердлов: Необходимо немедленно запросить Мотовилиху и Пермь, примите меры к скорейшему оповещению нас. Что у вас слышно? Ответ : ... противник оголил все фронты и бросил все силы ни Екатеринбург... Все лишнее из Екатеринбурга эвакуировано. Вчера выехал к вам курьер с интересующими вас документами. Сообщи решение ЦИК, можем ли мы оповестить население известным вам текстом? (Далее Свердлов передал текст будущей правительственной публикации о казни царя по решению Уральского областного совета."Жена и сын Ник. Ром. отправлены в надежное место".) Эту запись Соколов сопроводил таким комментарием: "В вопросе Свердлова относительно алапаевского убийства (видимо, именно об этом запрашивает Белобородов) не совсем ясно написано только одно слово: "Комисл". Но, тем не менее, его удалось разобрать. Вопрос Свердлова, очевидно, следует читать так, в более подробном изложении: "Прежде всего, сообщи, работа Алапаехи (есть ли) дело рук Следственной комиссии или же Исполнительного Комитета, или нет?" (вернее, конечно, читать -- Следственной комиссии Исполнительного комитета, -- так именовались в официальных документах низовые органы ЧК. -- М. X.) [184] В какую неистовую ярость впал бы Бруцкус, получи он возможность прочитать у Соколова эту фразу! Ибо главная улика, предъявлявшаяся следователем для подкрепления его обвинений в адрес Голощекина, -- вот эти самые записи: в своей книге следователь назвал человека, говорившего со Свердловым, не Белобородовым, а Голощекиным! Доказательства были таковы. Во-первых, как упоминалось, Голощекин, мол, был на "ты" со Свердловым, и представитель Екатеринбурга в этом разговоре -- тоже на "ты". Во-вторых, речь шла о военном положении (а кто в городе облвоенком?). В-третьих, Свердлов передал ему текст правительственного сообщения о цареубийстве, значит, Шай Ицкович и пойдет у нас вслед за паровозом Янкелем Свердловым главным вагоном по делу! Бруцкус, возражая, напомнил, что даже Дитерихс считал: собеседником председателя ЦИКа был не Голощекин, а Белобородов. И теперь выяснилось: в потаенных комментариях, написанных для себя, для собственного понимания ситуации, Соколов тоже назвал собеседником Свердлова Белобородова, а не Голощекина, Но для публичной версии, для книги, первая фамилия ему не подходила. ...Еще один специфический вывод сделал Соколов из текста найденных бланков: Белобородов ведь не знал, кто убил Романовых в Алапаевске. Следовательно, подчиненный ему Сафаров творил преступление втайне от русского рабочего, игравшего для заговорщиков-евреев и масонов роль национально-социальной декорации. (Может быть, Соколов потому и вписал в свой текст Белобородова: в этаком сценарии ему нужен был как раз не еврей, а русский рабочий.) Но ведь Свердлов тоже не знал, кто и как совершил алапаевское преступление. Он не знал даже, как ему связаться с убийцами! Зато посоветовал Белобородову, куда тому надо обратиться -- в Мотовилиху и Пермь, -- и был уверен, что все-уральский вожак знает, с кем и как надо вступить в контакт. (Попутное замечание: думаю, Соколов переоценил и само незнание Белобородовым происходящего во вверенной ему области. Неясно, правда, почему уралец неопределенно ответил Кремлю -- "сейчас об этом ничего неизвестно", -- может быть, не рисковал говорить открытым текстом в присутствии того, кто записывал беседу, а может быть, заопасался, как и Свердлов, а вдруг там, на месте, получился какой-то прокол... Но поверить, что он в самом деле был не в курсе дела, психологически трудно. Представьте уральского лидера, пришедшего на телеграф сообщить в Петроград (похищенные ссыльные числились за ПетроЧК): "Зиновьеву, Урицкому. Несмотря на сопротивление стражи, князья похищены. Точка. Есть жертвы с обеих сторон, поиски ведутся, точка". [185] Поскольку он все равно пришел на телеграф, все равно говорит с Петроградом, то череэ минуту отправил Зиновьеву еще депешу: сотрудницу последнего, Костину, Уралсовет решил оставить на специальной ответственной работе на Урале. "Передайте Молотову то же о Боголепове" (Молотов был одним из верных зиновьевских комиссаров). Мог ли предсовета, у которого белые похитили особо важных государственных узников, в эту же минуту забеспокоиться о трудоустройстве тт. Костиной и Боголепова?) Упоминание Мотовилихи и Перми заставило обратить внимание на такую телеграмму (19. VII в 12 часов): "Пермь, военком, Лукоянову. Прошу пригласить немедленно аппарату Сыромолотова для важных переговоров. Белобородов. Кто такой адресат, Лукоянов? Соколов назвал его одним из следователей уральской областной чека (стр. 266), что можно объяснить только поэтической необходимостью произвести именно еврея Юровского в предоблЧК ( вслнд за Соколовым сей титул присвоили Юровскому многие). Упомянутая выше свидетельница Вера Карнаухова показала: "Федор Николаевич Лукоянов -- мой родной брат. Он был большевик. На него было возложено организовать Уральскую областную чрезвычайную комиссию... что и было им сделано. Позже он был председателем этой комиссии." [186] Таким образом, в момент пребывания в его области экс-императора официальный руководитель местных чекистов переместился из Екатеринбурга в другой город, в Пермь., А кто же был вызываемый через него к аппарату Сыромолотов? Этот вопрос отсылает нас к другой важнейшей улике против Свердлова и Голощекина. 4 июля 1918 года Белобородов отправил Голощекину, находившемуся в тот момент в Кремле, телеграмму, которую следователь Соколов цитирует в книге так: "Москва председателю ЦИК Свердлову для Голощекина Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул весь сменен заменяется другим точка Белобородов". [187] Так же процитировал ее Бруцкус, не обратив внимания на спрятанное внизу примечание: "Первая часть текста телеграммы не имеет значения для дела. Точно установлено, что в ней речь идет о вывозе денег из Екатеринбурга в Пермь, куда для этой цели и ездил комиссар финансов Сыромолотов". Поначалу я думал так же, как Соколов и Бруцкус, хотя видел ошибку: речь шла не о деньгах, вывозимых из Екатеринбурга в Пермь, а о вагонах с золотом и платиной, уже стоявших на колесах в Перми и готовящихся к эвакуации в центральную Россию. (Н. Росс расшифровал еще одну телеграмму: иНаш комфин выехал в Пермь для организации отправки груза в Ярославль".) Лишь после того, как Свердлов упомянул Пермь как источник информации для Екатеринбурга, а Белобородов пригласил Сыромолотова -- из Перми -- на конфиденциальные переговоры, причем таинственно, не прямо, а через председателя ЧК, меня заинтересовало прошлое комиссара финансов Федора Сыромолотова. Вот что он сам о себе рассказал в энциклопедии Гранат: "Во время революции 1905 и части 1906 года я состоял в Екатеринбурге начальником сводной боевой дружины: нашей, эсеровской и анархистской... По март 1906 г. участвовал в некоторых революционных мероприятиях Екатеринбурга... Перебравшись в Москву, получил известия с Урала, что против меня и других товарищей создается дело в связи с эксами. Еще через несколько лет, живя в Томске, помогал бежать Я. М. Свердлову, но дело не выгорело". Перед нами не финансист, а начальник экспроприаторов, т.е. банковский или поездной вооруженный грабитель, старый большевик, издавна связанный со Свердловым. После убийства Романовых с сентября 1918 года отозван в Москву, введен в коллегию наркомата финансов, в апреле 1919 года был назначен членом Президиума Высшего совета народного хозяйства, заведующим финансами ВСНХ, членом Малого Совета народных комиссаров, членом президиума Госплана. Головокружительная карьера уральского комфина, начавшаяся сразу после цареубийства, не могла не привлечь внимания. Особенно после того, как в книге мемуаров лично знавшего его по работе на Урале инженера Моше Новомейского я прочел, что марксист Сыромолотов запомнился ему парадоксальной для человека таких убеждений жестокостью к рабочим, которая заставила Новомейского заключить: "Когда я потом услышал о его участии в убийстве царской семьи, то не был удивлен... Говорят, Романовых убили евреи. Чепуха, я лично знал Белобородова и Сыромолотова, оба русские". [188] Но откуда он знал об участии Сыромолотова в цареубийстве, если об этом до сих пор не упоминалось ни в одном источнике? Тогда-то новыми глазами я взглянул на полный текст телеграммы Белобородова Голощекину (не ее ли имел в виду Н.Росс, упрекая Соколова: "Опущены те следственные документы, что не подтверждают его точки зрения на дело!?): "Москва председателю ЦИК Свердлову для Голощекина Сыромолотов как раз поехал для организации дела согласно указаний центра опасения напрасны точка Авдеев сменен его помощник Мошкин арестован вместо Авдеева Юровский внутренний караул сменен заменяется другим точка Белобородов." Разница с процитированным Соколовым текстом всего в одном отсутствующем -- первом -- предложении. Но какие были основания у Соколова отделять его от остального текста? Если телеграмма должна осведомить находившегося в Кремле Голощекина, что какие-то опасения центра насчет подготовки екатеринбуржцев к исполнению убийства напрасны, что в ДОНе заменили непригодных лиц подходящими, то зачем нужно предполагать, что первое предложение, о Сыромолотове, относилось якобы к другому делу? Наоборот, с этого Белобородов начал отчет о подготовке на месте: Сыромолотов, лично известный Свердлову, выехал в Пермь, чтобы организовать все согласно указаниям центра. Косвенные эти соображения могли бы легко подвергнуться сомнению, но в 1989 году была опубликована "Записка" Юровского -- и в ней не оказалось упоминаний о "приговоре Уралсовета", в существовании которого нас пытались убедить, начав это при Свердлове и Дитерихсе и кончив Касвиновым и Иоффе. А сказано в "Записке" следующее: "16.VII была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Р-х (Романовых)." "Почему из Перми? -- спрашивает Г. Иоффе -- Не было прямой связи с Екатеринбургом? А может быть, он чем-то руководствовался спустя четыре года после расстрела? Была уже совершенно иная обстановка, иные политические намерения. Может быть, он уже не хотел возлагать ответственность за содеянное только на уральцев, только на себя? Впоследствии в своих неизданных воспоминаниях о расстреле Романовых Юровский никогда не упоминал пермской телеграммы. Так или иначе, одна записка Юровского, не подкрепленная более достоверными документами, вряд ли может рассматриваться как прямое свидетельство того, что судьба Романовых была решена не в Екатеринбурге. Между прочим, в воспоминаниях другого участника расстрела, помощника Юровского -- Г.Никулина, прямо утверждается, что постановление о расстреле было принято Уралоблсоветом самостоятельно, на свой страх и риск." [189] Рассуждение историка поражает не в меньшей степени, чем, скажем, сочинение юриста Соколова, хотя оно направлено на обеление или обвинение совсем других исторических субъектов. Почему из Перми? Не было прямой связи с Екатеринбургом? Какая, по мнению Иоффе, нужна особая прямая связь, если Ипатьевский дом стоял в центре города Екатеринбурга? Может быть, он уже не хотел возлагать ответственность за содеянное только на себя, только на уральцев? Почему? В следующем предложении он пишет: "16-го в 6 часов вечера Филипп Г-н (Голощекин. -- М. X.) предписал привести приказ в исполнение". То есть он вовсе не скрывает, что получил приказ от члена президиума местного совета Голощекина. Только вот сочиняли этот приказ, по его словам, не Голощекин с Белобородовым, Дидковским, Сафаровым, Толмачевым, как нас уверяли: ибо члены президиума были, как и он сам, лишь исполнителями полученного из Москвы через Пермь приказа. Еще страннее звучит, что, может быть, он избегал личной ответственности. В "Записке" палач уверяет, что из собственного кольта застрелил царя -- куда уж большая ответственность за содеянное? И зачем ему перелагать ответственность за приказ на какую-то несуществующую инстанцию "в Перми", если в принятии рокового решения его не обвинял даже Соколов. Григорий Никулин, естественно, не знал авторов приказа: он был палачом-исполнителем, для таких, как он, Юровский и объявлял, что "Уралоблисполком постановил вас расстрелять. "Записка" Юровского пока одна, не подкреплена более достоверными документами? Странно это звучит в устах автора, который оспаривал в той же статье -- и с той же степенью убедительности -- дневниковую запись Троцкого: "Решение было принято в Москве, а не на Урале". ...Переговоры с Белобородовым дают дополнительную возможность определить, кого Свердлов считал в это время "оком государевым" в регионе, кремлевским человеком в местном руководстве. Соколов выбрал Голощекина на эту роль лишь потому, что ему нужен был еврей, связанный с евреем в Кремле. Но и тогда, когда Голощекин вернулся из Москвы, т.е. после 12 июля, екатеринбуржцем, который должен был связать Свердлова с пермскими плановиками, являлся Александр Белобородов. Человек, которого в награду Свердлов заберет в Москву. Ближайшим своим помощником -- членом Оргбюро ЦК. * * * В завершение главы, целиком построенной на гипотезах, предлагаю вашему вниманию еще одну -- совершенно фантастическую, даже на мой собственный взгляд. Вначале процитирую документ из дела: проект обвинительного заключения, набросанный генералом Дитерихсом в момент передачи следствия Соколову, резюме политического руководства. "На основании детального ознакомления со следственными материалами и посещения места преступления, обстоятельства убийства царской семьи представляются следующими: около двух часов ночи с 16 на 17 июля 1918 года в Ипатьевский дом прибыло пять главных комиссаров Областного уральского совета. В два часа ночи члены царской семьи были разбужены, и им объявили, что их сейчас повезут. Члены царской семьи встали, умылись, оделись. В три часа ночи их всех вместе свели вниз и привели в указанную выше комнату... Против них выстроились в центре Юровский с двумя своими помощниками (из коих один был еврейского типа), по сторонам его главные, по сторонам их 10 латышей, составлявших за последнюю неделю внутреннюю охрану и нанятых для сего Юровским, из коих фамилия одного Пашка Берзин." [190] Н. Росс в комментарии написал: "Наряду с фактами, действительно установленными следствием, в этом документе немало и бездоказательных домыслов (например, об участии в расстреле Берзина)." [191] Мне трудно вычленить в этом тексте действительно установленные факты (указано не то время, не то количество комиссаров и палачей, не та национальность и расположение их в комнате, помощником еврейского типа назван Петр Ермаков.) Но откуда Дитерихс все-таки взял фамилию "Пашка Берзин"? Из показания некоего проживавшего в Перми студента-грузина Самсона Ильича Матико: "В этой же квартире проживал помощник начальника военных сообщений 3-й армии Георгий, кажется, Николаевич Бирон. Бирон в виде хвастовства рассказал, что он принимал участие в убийстве Николая II при следующих обстоятельствах: .. явились в дом, где был Николай с семьей, в количестве приблизительно восьми человек и, прежде, чем войти, кинули жребий -- кому кого убивать, кроме Николая II, которого взял на себя латыш матрос Пашка Берзин. Когда вошли в комнату, Николай сидел за столом и пил чай и, как видно, не подозревая о готовившемся, говорил: "Жарко, душно, выпить бы хорошо". А когда увидел у вошедших в руках обнаженные револьверы, то замолчал... задрожал и... пал на колени и стал молить о пощаде, просил, ползал, плакал, а Берзин издевался, отвечая пинками и смехом. И в заключение Берзин выстрелом из револьвера системы Кольта выстрелил в Николая II в лоб и убил его наповал. После этого убийства была приведена в эту же комнату императрица Александра Федоровна. По виду она, как видимо, была изнасилована... Что государыня была изнасилована, я заключаю по тому, что, по словам Бирона, "она была обнажена, и тело у нее очень красивое". В Государыню было произведено два выстрела, и она оказалась лежащей на теле мужа". [192] Такое показание либо бред душевнобольного, либо, -- что представляется более вероятным, пересказ мечтаний одного из пермских центровиков, как бы они, мол, уничтожали царскую семью, если бы им доверили исполнить, а не только подготовить акцию. Заслуживает оно внимания по одной-единственной причине: Пашка Берзин существовал в истории и, что важнее, -- вполне подходил на роль организатора политической провокации. БСЭ и Военно-исторический журнал сообщают: Ян Карлович Берзин (Петер Карлович Кюзис), партийные псевдонимы "Папус", "Павел Иванович", (1889-1938), член РСДРП с 1905 г., осужден к казни (заменена в виду несовершеннолетия), в 1917 -- в Петрограде, в начале 1918 г. партия направила Берзина на работу в органы ВЧК, в "аппарат рабоче-крестьянского Советского правительства" (!), с 1919-го начальник Особого отдела (контрразведки) 15 армии, с 1920 служба в Разведывательном управлении РККА (писатель Юлиан Семенов сообщает, что, по сведениям личной секретарши Дзержинского, именно ее шеф рекомендовал Павла Берзина в ГРУ). С 1924 по 1935 и с 1937 по день ареста -- начальник ГРУ, превративший его в одну из лучших разведывательных организаций своей эпохи. (Знаменитый Рихард Зорге, например, его воспитанник; "Красная капелла" -- его создание, Берзина.) А если не случайно это имя возникло на периферии следственных документов? Если его действительно видели в Перми и кто-то, зная специфические таланты Пашки Берзина, сочинил о нем эту легенду? Не там ли, в Перми, началась карьера профессионала тайных служб Советского Союза? Глава 30 ЗУБЧАТОЕ КОЛЕСО: ЕКАТЕРИНБУРГСКИЕ КОМИССАРЫ Первоначально этот фрагмент рукописи начинался с анализа текста писем на французском языке, полученных семьей в июне 1918 года. Доказывалось, что письма были чекистской провокацией: их отправители должны были похитить Романовых, после чего тех убили бы "при попытке к бегству", а рядом с жертвами нашли бы мертвые тела в офицерских мундирах с письмами от царя по-французски в карманах. Доказательства были психологическими (с какой стати было разрешено передавать узникам продукты из монастыря? Этакая гуманность к арестованным вовсе не в обычае ни у органах, ни лично у граждан Авдеева с Юровским. А вот подключить к монархическому заговору еще соучастников, "православный канал связи белого подполья", то есть монахинь, обманувших доверие благородных чекистов, -- это вполне в стиле конторы.) Имелись филологические улики: настоящий офицер-монархист подписывался бы не "преданный Вам", а "преданный Вашему Величеству" (это приметил еще Дитерихс). Наконец, доказательства, так сказать, по сути ситуации: план операции "Побег" составил несомненный идиот, если только кто-то отнесется к нему всерьез: " С Божией помощью и Вашим хладнокровием надеемся достичь цели, не рискуя ничем"; "Не беспокойтесь о 50 человеках, которые находятся в маленьком домике, напротив ваших окон"; "Никакая попытка не будет сделана без совершенной уверенности в результате". Все эти рассуждения потеряли смысл после того, как Гелий Рябов опубликовал письма офицера в журнале "Родина". "Внимание, читатель, -- воскликнул он. -- Эти документы... никогда и нигде не публиковались! Они плод блестяще (если это слово уместно здесь) спланированной и столь же блестяще выполненной оперативной комбинации". Думаю, что плод действительно блестяще сделанной комбинации был бы уже в 1918-м опубликован. (И не в жалких фрагментах, дарованных тогда историком М. Покровским американскому журналисту Исааку Дон Левину.) Но письма приходилось держать в сугубом архивном секрете Музея революции, иначе каждый интересующийся делом пришел бы к тому же выводу, что и Гелий Рябов: "Предположим: послано письмо и получен ответ, то и другое перехвачено, прочитано и передано по назначению. И тогда один офицер посылает следующее письмо... В этом случае в руках Совета могли остаться только копии переписки, сохранилась же вся переписка: четыре неразделенных листа, на которых написаны и письма офицера, и ответы Романовых, Это означает: письма офицера писал некто, знающий иностранный язык, и писал он их скорее всего под диктовку работников Уралсовета...Письма Романовым передавал солдат охраны... несомненный участник операции или комбинации. В данном случае это все равно. Если же быть абсолютно точным -- это провокация." [193] (Согласно сведениям, опубликованным писателем Э. Радзинским в журнале "Огонек", автором французского текста оказался комиссар снабжения Уралсовета, бывший французский студент Войков, а начисто переписывал их чекист Родзинский.) Другой эпизод "комбинации". Свидетельница Агафонова, сестра разводящего Анатолия Якимова, показала: "Брат мне передавал ... царский лакей нашел в занимаемых царской семьей комнатах две бомбы. Бомбы лежали где-то не то на шкафу, не то на буфете и были покрыты пылью. По приказанию Николая II эти бомбы были переданы коменданту". А вот бумага из семейного архива Юровских: "Около часу дня поступило заявление повара Харитонова о том, что что-то лежит в комнате, где раньше помещались граждане Седнев и Нагорный. По приходе моем туда оказалось, что на указанном Харитоновым шкафе лежат восемь заряженных бомб... о чем было сообщено коменданту Дома особого назначения т. Авдееву, а им, в свою очередь, председателю Областного совета т. Белобородову". -- Но ведь перед тем, как поселили в этом доме семейство, все осмотрели, проверили? -- спросил Рябов сына Юровского -- Несомненно. -- Каким же образом? -- Думайте, -- прерывает меня Александр Яковлевич Юровский. Что тут ломать голову, слишком все ясно и очевидно... Не вовремя нашел Харитонов бомбы. Не вовремя. Нашел и оттянул на какой-то срок неизбежное. Так ведь просто все: очередная проверка, обход, обнаружены бомбы -- и всем пулю в лоб в порядке самозащиты." [194]. Чем хорош Гелий Рябов: пониманием психологии и терминологии противника. И я, прочитав показания Агафоновой, понимал, что бомбы были подброшены чекистами. Если бы по невероятной небрежности кто-то пропустил их при обыске накануне вселения Романовых, то потом инженеру Ипатьеву свернули бы голову с беспечных плеч. Между тем, после цареубийства частный дом ему вполне корректно вернули... Но план замысла с бомбами выглядел для меня неопределенно, а Г. Рябову незачем ломать голову, "все ясно и отчетливо". Ясно-то и отчетливо выглядит лишь для тех, кто знал правила карательной службы изнутри, а вот написал о них снаружи. ...Как предупреждалось, сейчас начнутся гипотезы. Мне кажется, авторы первоначального плана убийства вдохновлялись историческим прецедентом (они были людьми, начитанными в европейской истории) -- казнью шотландской королевы Марии Стюарт. Елизавета Английская, заточив опасную соперницу в тюрьму, не решалась прямо расправиться с ней. Но с Марией вступил в контролируемую секретной службой переписку дворянин-заговорщик Бабингтон. В его письмо "промежуточной инстанцией" был вписан вопрос о судьбе Елизаветы, и шотландка попалась на провокацию: распорядилась покончить с хозяйкой королевства. Что было потом ей инкриминировано и сочтено достаточным основанием для казни пленницы. А если составители "писем офицера" тоже рассчитывали на кровожадные ответы и советы Романовых? Человеку ведь свойственно считать себя мерой вещей. Но царь и его дочь, писавшая ответы, безусловно настаивали на двух пунктах: "Это будет неблагородно с нашей стороны... оставить их (доктора и слуг. -- М. X.) одних после того, как они последовали за нами в ссылку... хотя доктор Б. умоляет не думать о нем и других людях, чтобы не делать вашу задачу еще более трудной" -- и второе: "У коменданта много помощников, они часто меняются и в последнее время стали весьма нервными... Мы не хотим, чтобы они из-за нас или вы ради нас страдали. Самое главное, ради Бога, не проливайте крови". Такие письма не годились -- ни екатеринбургским авторам, ни пермским плановикам. В программу стали вносить исправления. Другое обстоятельство, заставившее отказаться от инсценированного побега, -- это, думается, сопротивление задуманному в Москве плану убийства при попытке к бегству, сопротивление со стороны местных, екатеринбургских комиссаров. Что мы о них знаем? Как упоминалось, областью полусуверенно управляла пятерка президиума Исполкома: Белобородов, Голощекин, Дидковский, Сафаров и Толмачев. "Сейчас нам непросто понять психологию этих людей, -- пишет Г. Иоффе. -- В большинстве своем это были еще молодые люди, уже прошедшие через царские ссылки и тюрьмы", Действительно, Белобородову и Сафарову было 27 лет, Толмачеву -- 23. 35-летних Дидковского или, скажем, Авдеева даже наш современник, Н. Росс, называет "людьми уже немолодыми". Как многие их сверстники, они щеголяли беспощадной решительностью, не догадываясь, чем она обернется в их собственной жизни... Посчастливилось лишь Толмачеву, его убили на войне через год. Белобородова в награду за Ипатьевский полуподвал сделают в 1919 году членом нового ЦК, он помчится на Дон осуществлять директиву о расказачивании, одну из самых страшных ленинско-свердловских инструкций террора. Когда посланный в тот же край другой член ЦК Григорий Сокольников (Бриллиант), воспользовавшись смертью Свердлова, добьется ее отмены, то и тогда, уже получивши новые распоряжения ЦК, Белобородов будет настаивать на "линии В.И." -- на расказачивании: "Основное правило при расправе с контрреволюционерами: захваченных не судят, с ними производят массовую расправу". [195] Потом его полюбил Дзержинский и взял к себе замом. Когда "железный Феликс" оставил один из своих постов, наркома (министра) внутренних дел, то передал его Белобородову. Говорят, беспощадностью тот смущал даже привычных московских коллег. Во всяком случае, запомнилась мне его фамилия после чтения одной из речей тов.Сталина, где вождь партии издевался над жалобами на отсутствие внутрипартийной демократии со стороны "таких людей, как Белобородов, "демократизм" которого до сих пор в памяти у ростовских рабочих; Розенгольц, от "демократизма" которого непоздоровилось нашим водникам и железнодорожникам; Пятаков, от "демократизма" которого не кричал, а выл весь Донбасс." [196]. Не сумел я разузнать, что там вышло у Белобородова с ростовскими рабочими, но если даже на товарища Сталина произвело впечатление... Сафаров был фигурой едва ли не столь же страшной: заведующий Восточным отделом Коминтерна, потом ближайший помощник Зиновьева в Петрограде (официально он занимал пост главного редактора "Ленинградской правды"), пал вместе с шефом и впоследствии вел себя в заключении таким образом, что ему долго сохраняли жизнь (расстреляли только в 1942 году), зато по делу он, единственный, остался до сих пор не реабилитированным: у собиравшихся комиссий не поднималась рука реабилитировать и объявить просто жертвой столь старательного сотрудника собственных палачей. О том, что Дидковский был едва ли не активнее коллег, поведали нам Николай II в дневнике и Яковлев-Мячин в мемуарах. Эти молодые люди страдали комплексом Герострата. Не хотели тайных расправ -- жаждали открытых. Снисходили с улыбкой к лукавству своего вождя: "детской болезнью левизны" назовет он потом их поведение. Жаждали открытых убийств, понимая, что останутся в истории -- и ошибочно полагая, что героями. Зачем Ильич с побегом историю крутит? Кайзера старик опасается? Лишь 42-хлетний Голощекин, несомненный их единомышленник, отличался "обычным благоразумием" (В. В. Яковлев), возможно, потому, что лично знал нрав и гуманизм Ильича. Вот его-то они послали в Кремль с политическим заданием: добиться отмены плана инсценированного побега и заменить его официальной казнью по приговору Уралсовета. (Г. Иоффе, ссылаясь на неопубликованные воспоминания чекиста Медведева (Кудрина), пишет, что Голощекин выпрашивал в Кремле разрешение на расстрел. При этом историк цитирует: "Голошекин не получил в Москве официальную санкцию на расстрел Романовых", толкуя цитату так, что Москва якобы отказала ему в самом акте убийства. Все проще: Москва отказала в передаче екатеринбургским комиссарам своего права -- права ЦК -- вынести приговор. В Кремле екатеринбургский план, предложенный Голощекиным, приняли, но не предоставили Уралсовету автономии при его выполнении: решение оставили за собой.) Когда Голошекин распорядился привести приказ в исполнение, он действовал не от своего или Уралсовета имени, а в качестве связника Перми, т.е. фактически Кремля и Лубянки. Таким образом, он играл в екатеринбургской головке роль своеобразного министра иностранных дел Урала. Ильич не любил функционеров, лезших к нему с подозрительными инициативами, и Голощекин потом заплатил нужную цену за свою хлопотливость. Пока крутые исполнители вроде Белобородова, Сыромолотова, Юровского и других взмывали вверх, он после расстрела спускался в политическое ущелье: его отправили в Туркестан, оттуда -- председателем совета в... Кострому. Только после ухода с исторической сцены "друзей" -- Ленина, Свердлова и Зиновьева и окончательного утверждения нового хозяина -- Сталина -- заново взлетела дугой политическая карьера товарища Филиппа. Но как все-таки смог он выполнить задачу уральцев -- добиться отмены ленинского плана побега, отрепетированного на великом князе Михаиле, и заменить его приговором Уралсовета? Кремлевскими лидерами руководила не зоологическая жажда убийства во что бы то ни стало. Ленин, например, насколько можно судить по воспоминаниям, был не жестоким садистом, а человеком, поразительно равнодушным к людским страданиям. Убийство для него являлось вопросом политической целесообразности, как, например, для шахматиста жертва своей или снятие вражеской пешки. С этой точки зрения, убийство Романовых являлось для политики большевиков полезным делом. В условиях мирного развития страны партия, имевшая в конце 1917 года поддержку примерно четверти избирателей (в Учредительное собрание), через полгода стала стремительно терять опору в массах. Заключив мир ("Декрет о мире") и объявив о национализации земли с передачей ее крестьянам ("Декрет о земле"), эти левые экстремисты выполнили в глазах населения ту общественную задачу, для которой их призвали избиратели, а дальше... Кто будет следующий в очереди на власть в России? Но Ленин-то осознавал себя великой исторической фигурой, призванной пересоздать не одну Россию -- все человечество. Если условия мирного развития страны грозили ему потерей власти, у него оставался единственный выход в жизни: начать войну. А для этого требовался такой повод, чтобы противник встал на дыбы и полез на заготовленную против него рогатину чрезвычайного военного положения. Другая цель: отрезать своим путь для компромисса, к которому проявили неожиданную склонность даже такие признанные ветераны, как Зиновьев, Каменев, Рыков, Ногин. Вспомните признание Троцкого: "Казнь царской семьи нужна была не только для того, чтобы запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди полная победа или полная гибель". После цареубийства любой большевик в случае поражения в гражданской войне мог рассчитывать в лучшем случае на виселицу на центральной площади города, в худшем -- на сук березы. Инсценировка белого похищения снимала ответственность с хозяев Кремля и обеспечивала им, в отличие от местных товарищей, возможность при нужде уехать в Женеву или Лондон. Но зато оно же лишало казнь вышеуказанного смысла -- запугивания собственных кадров. Более того, в среде белых возрождалась надежда. Например, "в Перми было распространено мнение, что великий князь Михаил Александрович был увезен с целью его спасения. Помощник управляющего Пермской губернии Михаил Васильевич Кукаретин говорил мне, что в Перми существовала организация, имевшая целью спасти Михаила Александровича, и высказывал убеждение, что он действительно спасен" (показания прокурора И. Шамарина). Исчезновение Николая II во время побега как раз и могло дать монархистам то, что Ленин назвал "живым знаменем". Предложение уральцев записать всю ответственность на их, местный, счет давало вождю приемлемое политическое решение. С одной стороны, ответственность возлагалась на большевиков, то есть своих запугивали-таки невозможностью любого отступления. С другой, непосредственными виновниками объявлялись все же местные товарищи, что обеспечивало запасной выход вождям в случае поражения -- Ильичу и тем, кого он возьмет с собой. "Ленин был все-таки очень осторожный человек", -- охарактеризовала его личная секретарша Марина Володичева. [196] Но в процессе кремлевских переговоров Голощекина выявились специфические трудности для исполнения нового плана. "Чувство лодыря, соблазн легкого труда и небывалая по тем временам его оплата привели в дом Ипатьева пьяного слесаря от локомобиля и его пьяную ватагу. По своему круглому невежеству эти распропагандированные отбросы из среды русского народа, вероятно, сами себя считали крупными фигурами в доме Ипатьева, -- написал об авдеевцах следователь Соколов. -- Это было не так. Они не сами пришли сюда. Их сюда посадили, а затем в нужную минуту выгнали". [198] Беда Соколова как автора заключается в том, что даже когда он прав -- а прав он нередко, ненависть действительно позволяет ему прозревать скрытые ходы коварного противника -- то не умеет свои умозаключения толково объяснить. Например, он прав, говоря, что "авдеевцев" туда посадили, а потом в нужную минуту выгнали, но что это была за нужная минута? Момент принятия решения о казни? А что, до смены караула в ДОНе, до 4-го июля, большевики собирались оставлять Романовых в живых и потому держали при них авдеевцев? Или -- Авдеев с пьяницами и ворами, они что, вовсе не годились Уралсовету, чтобы нажимать на курки пистолетов под присмотром наблюдателей из ЧК? Теперь сопоставьте рассуждение Соколова с тем вариантом изменения планов цареубийства, который изложен выше. Когда планировалось нападение на ДОН и похищение узников "офицерами-монархистами", не могло быть более подходящих для такого плана охранников у семьи, чем известные всему городу пьяницы, распустехи, воры. Они-то и должны были прошляпить пленников и понести потом за это законное наказание от власти. (Например, вместе с левыми эсерами, казненными в Перми.) Это была бы красивая комбинация! А вот для исполнения "законного постановления" они были непригодны: как любые пьяницы, не могли долго держать язык за зубами и вообще склонны к подкупу. Потому сразу после вынесения нового решения возникло в ДОНе старое дело о краже. "Авдеев смещен, его помощник Мошкин арестован, весь внутренний караул сменен" -- следовательно, "опасения напрасны", успокойте руководство, товарищ Филипп, в тюрьме теперь будут исключительно надежные палачи. 12 июля Голощекин прибыл из Москвы и стал ждать сигнала. Соколов, а вслед за ним Игорь Шафаревич и другие приписывают ему главную роль в организации цареубийства. (Сибирский журналист В. Болховитинов пишет, например: "Непосредственно подчиненные Свердлову комиссары еврейской национальности Шая Голощекин и Юровский зверски уничтожили царскую семью".) Но Голощекин чисто физически не мог "всем распоряжаться" в Екатеринбурге: как установил именно Соколов, он с конца июня до 12 июля находился в Москве, "разрабатывал со Свердловым планы на его квартире". Именно на этот период и приходятся главные оргмероприятия: убийства Долгорукого, Татищева, Седнева, Нагорного, смена караула и присылка в ДОН "латышей" -- все производилось тогда, когда Голощекин еще сидел в Москве. "Голошекина защищать никому в голову не придет", -- написал Бруцкус, а я добавлю, что это, по-видимому, был один из самых страшных палачей в истории России XX века, аналог какого-нибудь Ганса Франка, повешенного в Нюрнберге, и если бы ему поручили организовать цареубийство, он ни в чем бы не уступил Белобородову. Просто слишком много нашлось в Екатеринбурге комиссаров, претендовавших на место главного городского цареубийцы... Как раз важнейшая улика Соколова, телеграмма на его имя в Кремль, это доказывает. А на роль некоего тайного шефа он не годился, хотя бы потому, что вовсе не хотел быть тайным: сразу полез на трибуну, чтобы лично объявить городу и миру о гибели Николая Романова. "Покажите труп", -- потребовалал недоверчивая уральская публика. Когда истребление Романовых завершили, деловых организаторов взяли в центральный аппарат партии и государства. А местного "дипломата" отправили в Туркестан: Ильич все-таки не любил тех, кто заговаривал ему зубы. Глава 31 АПОЛОГИЯ НИКОЛАЯ СОКОЛОВА Эта глава содержит похвальное слово Николаю Соколову. Его пороки как юриста оказались продолжением его профессиональных достоинств, в частности поэтому версия еврейского преступления в Екатеринбурге так надолго законсервировалась в литературе. Система большевистского управления страной основывалась на разделении политической и административно-судебной властей. Тайная власть принимала в России все важные решения. Ни ее деятельность, ни истинная структура никому не раскрывались, историкам достались ничтожные крохи ее архивов. Политические решения принимались, следовательно, одними лицами, исполнялись другими (правительственной властью). Эту параллельную систему властей сознательно сконструировал Ленин, причем одной из целей такой амбивалентности администрации считался "обман буржуазных обывателей", или "слепоглухонемых". (Лидер объяснил коллегам, что официальная власть сможет принимать помощь "буржуазного окружения", тогда как партийный кабинет тайной власти будет наносить врагу революционные кинжальные удары из государственного подполья.) К чести Соколова, он к "слепоглухонемым" не принадлежал и за карнавалом официально-декоративных правительственных масок пытался выявить действующие в преступлении лики. За маской официального премьера Ленина он выявил тайного вершителя политики -- Янкеля Свердлова. За личиной официального председателя Уралсовета Белобородова -- правителя де-факто, секретаря обкома Шая Голощекина. За тенью официально объявленного цареубийцы Ермакова высвечивался подлинный палач -- Янкель Юровский, "Русские" их имена деформировались в тексте его книги в подчеркнуто еврейскую форму вполне сознательно: в екатеринбургском сюжете вышло так, что подлинные имена и фамилии всех участников-евреев звучали по-славянски (Яков Свердлов, Исай Голощекин, Яков Юровский). Ошибка Соколова заключалась в неправильно выбранных коэфициентах вычисления истины. Во-первых, сам принцип доводился им до абсурда. Не всегда обладатель официальной власти исключался в России из системы власти тайной: часто обе функции совмещались в одном лице. Ленин, например, был главой и партийной, и правительственной головки. Троцкий считался вторым человеком в партии, но и немалой фигурой в правительстве (наркомвоенмор). Если формальный глава государства Калинин сразу обнаруживал оперно-декоративную роль должности советского "конституционного царя", это вовсе не значило, что каждый президент окажется куклой в руках партийного руководства: например, Яков Свердлов на том же посту в силу личных особенностей обладал громадным реальным влиянием на дела. Другой просчет Соколова заключался в том, что источник и орган тайной власти, которые им интуитивно ощущались, следователь мыслил лишь в виде еврейской группы в большевистской головке: кажется, он предполагал, что евреи не большевики вовсе, а орудия национальных руководителей еврейства, "сионских мудрецов". В этом пункте я вынужден отвлечься и вновь сделать виток в сторону от екатеринбургского сюжета. В искажении видения следователя не следует искать только личную ограниченность Соколова или комплекс национальной его неполноценности (когда собственный молодой народ представляется марионеткой в чужих, зрелых и опытно-хитрых пальцах), или, наконец, рецидив омертвело-религиозного воспитания. Словом, это был не порок консервативно настроенного обывателя. Мировоззрение Соколова в ту эпоху считалось мировоззрением современным, более того, модно современным. По методологии своего мышления Соколов выглядел как раз новатором в противовес быстро устаревавшему либералу Бруцкусу, благодаря чему он и вошел в идеологическую моду эпохи на десятилетия, а профессора даже его земляки забыли. Беды мира объяснялись единомышленниками Соколова 06щественым Злом, проистекавшим из небольшого по объему и раздробленного по всей Европе и Америке источника, отравлявшего трудовое человечество. Левые тогдашние группы называли это Всемирное Зло "крупной буржуазией". А ведь они были не дураками, слепцами, многие вовсе не злодеями по натуре -- но, если использовать литературные образы, это были Раскольниковы, решившие убить богатую старушку --Мировую Буржуазию, чтобы принести счастье близким, да и себе самим -- талантливым, погибавшим в старом мире людям. Правые же группы избрали на аналогичную роль другую старушку -- Мировое Еврейство: среди них оказался искуснейший политик тогдашней Германии Адольф Гитлер, и один из ее лучших летчиков Герман Геринг, и великий промышленник Генри Форд в США, и талантливейший офицер русского флота Александр Колчак. В этом же ряду мне видится Николай Соколов. Подобно им, он потерпел поражение в деле, которому посвятил жизнь: не заметил не только Ленина с Дзержинским, но и пермский центр и, не в силах обойти Белобородова, всячески приуменьшил в книге его роль. Это ведь был не индивидуальный феномен Соколова, а явление распространенное, того же порядка, как у Сталина, несомненно лучшего политика России, который, приступая к жизненно важному контакту с гитлеровской Германией, рекомендовал своему посланцу встретиться с... Яльмаром Шахтом, полагая, что германский министр из банкиров должен представлять в рейхсканцелярии некое нацистское политбюро, тайное правительство из капиталистов, отдающее Гитлеру приказы. Полная аналогия с Дитерихсом, полагавшим, что раз Троцкий еврей, он-то и должен приказывать русскому Ленину. Задача не только Соколова, но любых исследователей екатеринбургского дела осложнялась необыкновенным, почти сказочным легкомыслием многих его современников и всех иных свидетелей и исследователей при обращении их с фактами, именами и датами в нашем сюжете цареубийства. Вот два примера. При жизни Соколова, в 1921 году, в Мюнхене вышла книга Ф.Винберга "Корни зла" (она же "Крестный путь", часть 1-я). Вряд ли нужно в рамках нашей темы уточнять, что книга была посвящена "описанию страданий погибшей Царской семьи", корни же зла, давшие ей название, состояли в "Великом и малом заговоре еврейства", гениально осуществленном сионскими мудрецами в поверженной в прах России. На службе у еврейства, согласно Винбергу, состояли Корнилов, Алексеев, Деникин и Янушкевич, распорядившийся о переброске избытка кавалерии в пехоту в условиях позиционной войны: это было им сделано по еврейской интриге. Ссылку на "Корни зла" я нашел в книге Соколова (почему и прочел ее), но какие, спрашивается, претензии можем мы предъявлять юристу 20-х годов,если и в 1981 году наш современник профессор П.Пагануцци тоже сослался как на источник на те же "Корни" в книге, посвященной истории цареубийства: "Убийство австрийской наследственной четы было делом рук масонов... Установлено с документальной точностью, что убийцы являлись масонскими агентами." Корнилов и Деникин с той же документальной точностью являлись агентами еврейскими... Уверен, исследуя любой другой сюжет, современный профессор проверил бы источниками основательность исследований своих предшественников -- но это правило не распространяется на екатеринбургское цареубийство. Или, Пагануцци приходит к выводу: "Нет сомнения, что описанные в этой главе чудовищные преступления большевиков (Пермь и Алапаевск. -- М. X.) были совершены по приказанию из центра, Москвы." Далее: "Главная ответственность за них лежит на Свердлове на первом месте, а затем на Ленине, Крестинском и Зиновьеве." [200] Почему Свердлов у него опередил Ленина? Почему Зиновьев и Крестинский приказывали нечто из "центра -- Москвы", когда оба находились в другом центре -- Петрограде? А ни почему. Потому что обвинение в цареубийстве разрешается сложившейся традицией предъявлять кому данному автору хочется, кто более неприятен историку среди действовавших в сюжете лиц. Так стало принято, и Соколов, кстати, был здесь не первым. Но и не последним, как видите. Разрешено, например, тому же Пагануцци сопроводить фамилию "Зиновьев" справкой: "Он же Апфельбаум, Овсей Гершон Аронов", хотя Апфельбаум -- фамилия матери Зиновьева, а настоящая фамилия обозначена во всех энциклопедиях -- "Радомысльский". Но, согласитесь, Апфельбаум прозвучит ярче по-еврейски, почти так же соблазнительно, как Цедербаум (настоящая фамилия Юлия Мартова). [201] Или возьмите Марка Касвинова, который в идейном отношении выглядит как бы антиподом Соколова и Пагануцци, но методика его обращения с фактами и фамилиями совершено аналогична. В журнальном варианте "23 ступеней вниз" так описано убийство: "Кому поручить исполнение приговора? Председательствующий говорит: возвратился с фронта Петр Захарович Ермаков, верх-исетский кузнец. Оправился от ран. Достойный, всеми почитаемый ветеран. Отец троих детей (sic!-- необходимым условием для палача было являться примерным семьянином. -- М. X.). Вызвали Ермакова. Спросили. Согласился. Попросил в помощь А. Д. Авдеева, бывшего коменданта Дома особого назначения, и Я. И. Юровского(sic!), коменданта нынешнего." Далее описывается, как в "комиссар юстиции Юровский выступил вперед... и объявил: "Внимание! Оглашается решение Уральского совета... Именем народа... И сразу после этого загремели выстрелы." Перед Касвиновым заказчики ставили противоположную задачу, чем Дитерихс перед Соколовым (положительный факт истребления Романовых, врагов трудового народа, должны были исполнять, конечно, только русские люди -- пролетарии). Но советский историк выполнил ее теми же приемами, что прото-нацистский публицист: "... некоторые западные авторы продолжают сочинять всякие небылицы по поводу казни Романовых. Утверждают, например, будто исполнители приговора Уральского совета были в подавляющем большинстве нерусские ("мадьяры", "австрийцы", "немцы", "латыши" и т. д.) ..." А евреев, заметьте, у Касвинова вообще нет. Евреи не должны участвовать в положительном "акте революционного возмездия". "...все участники операции были русские граждане (sic!), в основном рабочие и революционые активисты... Колчаковский следователь Соколов, ссылаясь на составленный им список участников охраны и исполнителей приговора (22 фамилии), признает: "Все это местные люди, русские жители." Внизу Касвинов сделал сноску на источник: "Н. Соколов "Убийство царской семьи", Берлин, 1925, стр. 87." Так было написано в журнале "Звезда" (1973, No10, стр. 170-171). А загляните-ка в ту же книгу, выпущеную отдельным изданием: "Кому поручить исполнение приговора? Общее мнение: Юровскому Якову Михайловичу (уже не "И."! -- М.Х.), коменданту Дома особого назначения, и его помощнику Григорию Петровичу Никулину".,. Далее Юровский в тексте читает приговор, но уже понижен до реального чина "товарища областного комиссара юстиции" и без -- "Именем народа", и нет более рассуждений о выдумках иностранных авторов о нерусских участников команды палачей, и нет ссылки на 87-ю страницу у Соколова (на которой, естественно, не было никогда и абсолютно ничего похожего на цитату, якобы найденную Касвиновым, и не могло ее быть, ибо она противоречила концепции следователя.) И ни слова не то что извинения перед читателем за прежний текст "23 ступеней", а хоть какого-то авторского объяснения. Так что при всех своих несомненных грехах Николай Соколов был а остается типичной и совершенно обычной для своего времени фигурой сочинителя следственных гипотез, юристом, который подгонял материалы следствия и обвинения людей в тягчайшем уголовном и нравственном преступлении к деяниям того круга лиц, что ему не нравился (а не нравились ему, в соответствии с духом нарождавшегося тогда нацизма, евреи). Это был вовсе не монстр, моральный урод, как казалось воспитанному в XIX веке Бруцкусу, а самый характерный по методике обработке дел, что для тогдашних правых, что для тогдашних левых типовой работник, в каком-то смысле, увы, все еще наш современник. На чем возможную для меня апологию Соколова заканчиваю. Глава 32 МАЛОЕ ЗУБЧАТОЕ КОЛЕСО: КОМЕНДАНТ ЯКОВ ЮРОВСКИЙ Итак, 4 июня 1918 года Белобородов, как мы знаем, произвел переворот и вместо Авдеева назначил комендантом ДОНа товарища (заместителя) областного комиссара юстиции Якова Юровского, а помощником коменданта, вместо вороватого Мошкина, сделался казначей местной ЧК Григорий Никулин. Еще через несколько дней шеф Уралсовета телеграфно приказал: "Пермь, военком, Лукоянову, уполномоченному обласовету Матвееву, Королевские, Сыромолотову. Если можно заменить безусловно надежными людьми команду охраны поезда, всю смените. Пошлите обратно в Екатеринбург, точка. Матвеев остается комендантом поезда, о замене сговоритесь Трифоновым. Белобородов, 8 июля". Может быть, люди из охраны золото-платинового поезда и явились через день-два на службу во внутренний караул ДОНа. "Их было 10 человек, -- рассказывал следователю свидетель Якимов. -- Из числа прибывших пятеро было нерусские, а пятеро русских. Я категорически утверждаю, что пятеро из них были русские люди, говорили по-русски. Остальные же пятеро по виду были нерусские. По-русски хотя и говорили, но плохо. Хорошо я знаю, что одному из русских фамилия была Кабанов. Положительно удостоверяю, что эти русские, кроме Кабанова, носили фамилии Ермаков, Партин и Костоусов... Пятому же фамилию забыл, не могу сказать, был ли среди них человек по фамилии Леватных.,, Эти фамилии я запомнил, потому что меня как разводящего иногда посылали Юровский или Никулин за кем-нибудь из них: "Позови Ермакова, позови Партина, позови Костоусова". Всех этих, прибывших из "Американской гостиницы" (резиденция Уральской ЧК. - М. Х.), мы безразлично называли почему-то "латышами." [202] Кем же был новый комендант, согласно генералу Дитерихсу, "нанявший этих латышей во внутреннюю охрану"? (Какая поэтическая картина, набросанная рукой мастера исторической белетристики: еврей, нанимающий латышей за свои презренные шекели убивать русского царя и его юное потомство.) Сведения, собранные Соколовым: "Яков Михайлович Юровский... Его дед Ицка проживал некогда в Полтавской губ. Сын последнего, Хаим, отец Юровского, был уголовный преступник: совершил кражу и сослан в Сибирь судебной властью. Яков Юровский получил весьма малое образование. Он учился в Томске в еврейской школе "Талматейро" при синагоге, но курса не кончил. Мальчиком поступил учеником к часовщику-еврею Перману, а в 1891-92 годах открыл в Томске свою мастерсиую. В 1904 году женился на еврейке Мане Янкелевой. В годы первой смуты почему-то уехал в Германию и год жил в Берлине. Там он изменил вере отцов и принял лютеранство. Из Берлина он сначала проехал на юг и проживал, видимо, в Екатеринодаре. Затем вернулся в Томск, открыв часовой магазин. Можно думать, что заграничная поездка дала ему некоторые средства. Его брат Лейба говорит: "Он уже был богат. Его товар в магазине стоил по тому времени тысяч десять." Это же время было и началом его революционной работы. Он был привлечен к дознанию в Томском губ. жанд. управлении и выслан в Екатеринбург в 1912 г. Здесь Юровский открыл фотографию и занимался этим делом до войны. Во время войны он был призван как солдат... ему удалось устроиться в фельдшерскую школу, он кончил ее в звании ротного фельдшера и работал в лазарете. По характеру вкрадчивый, скрытный и жестокий человек. Его братья говорят о нем: Эли Меир -- "Он у нас в семье считался самым умным, а я человек рабочий... Только могу сказать, что он человек с характером." Лейба: "Характер у Янкеля вспыльчивьй, настойчивый... Он любит угнетать людей." Жена Эли-Меира, -- Лея, показывает: "Янкеля, брата мужа, я, конечно, знала. Мы никогда с ним не были близки, мы разные люди. Он перешел из иудейства в лютеранство, а я еврейка-фанатичка (здесь видна некоторая литературная обработка показаний. -- М. X.). Он по характеру деспот, страшно настойчивый человек. Его выражение всегда было: "Кто не с нами, тот против нас". Эксплоататор: эксплоатировал моего мужа, собственного брата." [203] Касвинов уточняет потаенную историю жизни Юровского: "Член партии с 1905 года... в Екатеринбурге продолжал в подполье активную революционую деятельность по заданиям партии... Яков Михайлович был одним из ближайших соратников своего тезки -- Свердлова и других ветеранов -- Ф. Голощекина, А. Белобородова, Н. Толмачева. Юровского знал, принимал в Кремле и лично беседовал с ним (после окончания гражданской войны) В.И. Ленин. Комендантом Дома особого назначения он был назначен, будучи депутатом Уралсовета, товарищем комиссара юстиции Уральской области, членом коллегии ОблЧК." [204] Именной указатель к собранию сочинений В. Ленина уточняет название его должности: "Председатель следственной комиссии Уральского облтрибунала" (как спросил Свердлов Белобородова: "Алапаеха -- дело Комисла?"). Слово Борису Бруцкусу: "Судьба сжалилась над Соколовым и послала ему еврея, на котором можно отыграться за всех неевреев. Надо признать сразу -- этот еврей, Яков Юровский, личность дрянная. Мотивы его действий остаются под сомнением: выполнял ли он только волю пославших его? Сидел ли в нем дух Герострата? Правда, по-видимому, лежит в комбинации этих двух предположений. Из мелкого честолюбия он наскоком, бросаясь своим усердием в глаза начальству, добился назначения комендантом Ипатьевского дома. Не подыскать ни слова оправдания для этого фигуранта революции... но Юровский должен быть изображен таким, каким он был, а не густо подкрашен, как это сделал с ним Соколов, что всего хуже,-- сделал... ради лживого и опасного по кровавым последствиям вывода ". [206] Бруцкус верно понимал психологию современников: Юровского действительно заворожили лавры Герострата. Дело не только в пистолетах, которые он подарил Музею революции. Перечитайте его "Записку": он ни раз не назвал самого себя по имени или даже "я", а только в третьем лице и по названию должности: "Комендант". Не следует думать, будто сие сделано из соображений конспирации: названы в тексте имена Филиппа Г-на (Голощекина), передавшего приказ из Перми. Ермакова, подведшего с захоронением, Чуцкаева, подсказавшего место могилы, Белобородова - но только не непосредственных участников расстрела. Историческое деяние совершала одна фигура, даже не фельдшер Яков Юровский, а - КОМЕНДАНТ. Звучит как! -- почти "штандартенфюрер". Весьма любопытны рассуженя Бруцкуса о причинах перемены Юровским "веры отцов" (по терминологии Соколова): "Прежде всего, Юровский был не еврейской веры, лютеранин, не еврей, в крещеный еврей. Ритуалисты, когда им это нужно, уверяют, что это одно и тоже:: жид или выкрест. (Александр III называл жидами великих князей Михайловичей, потому что жена Михаила Николаевича, их мать Ольга Петровна, была еврейской крови.) Но это далеко не одно и то же. Само собой разумеется, что, за редкими исключениями, из еврейства уходят в христианство наименее устойчивые в нравственном отношении элементы или болезненно легкомысленные натуры. Процент переходящих по убеждению крайне ничтожен. Существует колоссальная разница между людьми, меняющими любую веру, и евреями, принимающими крещение. Для последних это переход из лагеря преследуемых в лагерь преследователей: самые злые антисемиты, самые преступные ритуалисты -- крещеные евреи. Огромное их большинство принадлежит... главным образом, к карьеристам, иногда маньякам-честолюбцам (намек на Юровского. ~ М.Х.)- Акт явного предательства своего народа скрашивается ... если приходилось по любви жениться на христианке в странах, где смешанный брак запрещен законом. О Юровском сам Соколов сообщает, что он... отрицал себя от еврейства, сделал это давно и в силу полнейшей отчужденности от еврейского народа и иудаизма. Не иэ-за любви он принял лютеранство, его жена была еврейкой, не из-за карьеры: еврейство успехам часовщика никак не мешало... Юровский был негодяй, но... этот негодяй -- по существу и формально -- отрекся от еврейства. На каком же основании преступление этого выродка допустимо отнести на счет еврейства? Не в большей степени, чем подвиги Манасевича-Мануйлова, который был таким же гнилым выкидышем еврейства справа, в охранку, как Юровский слева, к большевикам." [207] Разрешу напоследок лирическое отступление -- об иудейском отношении к соплеменникам, принявшим крещение, которое у Бруцкуса получило такое рельефное словесное оформление. Думается, многих читателей нашей книги поразит пылкое убеждение ученого, что перешедшие в христианство евреи есть (исключая склонившихся перед силой любви) подонки и отбросы еврейского общества. И хотя многие русские люди, если верить народным пословицам, разделяли мировоззренческую установку Бруцкуса ("Вору прощеному, коню леченому и жиду крещен