, что
соседи, жившие этажом выше, провели десять лет в Финляндии и привезли оттуда
целых  два  вагона  вещей, и  что даже гвозди у  них в  квартире финские,  а
советского  нет  ничего. Маруся знала  этих соседей, она раньше играла  с их
дочкой Анеточкой, но потом Маруся  украла  у  нее  колечки,  и ее  перестали
приглашать в  гости.  Тогда  еще пришла  мама  Анеточки и  стала  жаловаться
Марусиной маме, что у них пропали колечки, а Маруся уже успела показать маме
те  колечки,  сказав,  что  нашла  их  на  дороге. Мама  сначала  поверила и
говорила:  "Какие  они хорошенькие!" - а  теперь, конечно,  догадалась,  что
Маруся их украла, и отдала их маме Анеточки.

     ***

     <i>Это  был дьявольский лабиринт из которого не было  выхода только полная
сосредоточенность  и  внимание и бодрствование  могут помочь тебе преодолеть
его И вдруг  какая-то  мысль  мелочь  внезапно отвлекает  тебя -  и  все  ты
пропал...  Дьявольский лабиринт снова завлекает  тебя  втягивает  овладевает
тобою...</i>
     <i>Каждый раз когда ты выходишь из этой путаницы  чувствуешь толчок  и все
становится   таким  ясным  четким  и  светлым...  Кажется  что  это  и  есть
пробуждение  что  все понял...  Это как  стихотворение  как будто происходит
прорыв в другую  реальность... Но сонный морок снова наваливается на тебя ты
вырубаешься ведь не спать несколько ночей подряд очень тяжело... Да ты и сам
знаешь что спать нельзя никак нельзя... Враг только этого и ждет Но клонится
голова глаза закрываются</i> - <i>взглянешь на часы - дьявол уже передвинул стрелки
ведь только что было десять  и уже одиннадцать... а прошло лишь мгновение...
И  опять светлый миг пробуждения ясности растворился в  мутном липком потоке
Ах только бы выйти только бы выйти на свет из этого дьявольского туннеля!</i>
     <i>Когда  Святой  Дух  пролетает над миром дуновение его крыльев так легко
так  нежно  невесомо  его  не  замечают  люди  И  только  Он  чувствует  это
Божественное присутствие... Он пришел чтобы возвестить это Миру...</i>

     ***

     "Я пошел к  Вене. Веня сидел  у себя за прилавком и скучал. Около  него
толклась какая-то старая колода. Она была вся накрашеная. с рыжими волосами,
в  бантиках, и  явно старалась  понравиться  Вене  Она купила  у  него билет
книжной лотереи и тупо тыкалась туда  своими  подслеповатыми глазками. Потом
кокетливо   захихикала  и  говорит   Вене:  "Молодой  человек,   посмотрите,
пожалуйста, что я  выиграла?"  А он,  даже  не  повернувшись в  ее  сторону,
отвечает:  "Ничего". А  она: "Ах, я уже как-то покупала билет художественной
лотереи. Там был такой симпатичный продавец, такой симпатичный! Я даже билет
сохранила. А с этим билетом что мне  делать?'" И она завороженно  уставилась
на  Веню. Веня лениво потянулся и сказал:  "А  этот билет можете выбросить в
урну",  - и вдруг громко заржал. Эта старуха  даже вздрогнула. Веня  немного
картавит при  разговоре, и когда смеется, весь сморщивается, широко разевает
рот  и  приседает.  К  этому  надо  привыкнуть.  Тут он  увидел  меня и явно
обрадовался. "Привет,  - сказал он, - пойдем покурим". Мы вышли  в подсобное
помещение, заваленное книгами. Эти книги, по-моему, были никому не нужны, не
понимаю, зачем  они столько напокупали. Мы  сели с Веней на стопку книг, и я
рассказал ему  о своих планах.  Он  мне  сказал:  "Правильно, поезжай. Может
повезет  и  устроишься.  Только  смотри,  станешь жидом,  а  немцы  -  народ
ненадежный, потом евреи их так достанут, что они опять за старое примутся. И
что ты тогда будешь делать?  Обратно в русского уже не получится, можешь  не
успеть."
     Вот  ведь сволочь  какая, и  тут  настроение захотел  мне испортить, из
зависти,  конечно, он-то уже никому не нужен, старый стал. Я  и говорю: "Ну,
скоро у нас будет свободный  выезд, и можно  будет ездить туда-сюда, сколько
захочешь." А он: "Свободный выезд - это  ты что думаешь - так взял и поехал,
да?  Все равно нужно будет приглашение показать,  чтобы  в консульстве  тебе
разрешили. Сам подумай, кто туда поедет?  Вся наша шелупонь  туда помчится и
поскачет  сразу. А им  там уличных бродяг не надо.  Их там и так хватает, из
стран  социализма набежали. А у нас нация воров,  рэкетиров  и  проституток.
Даже  страшно представить, что будет, если мы по  свету разбежимся. Туда вот
едут  такие, и что там делают? Воруют в универмагах и  грабят квартиры своих
бывших  соотечественников.  Там  у них  уже и так полиции  не хватает.  А он
приехал так  свободно, нигде не отметился и  бродит  где-то, рыщет. Как  его
найти?"
     Веня явно  не  хотел  со  мной нормально  говорить,  что-то  он  совсем
озлобился, тоже мне моралист нашелся, забыл,  наверное, как сам в универмаге
воровал, но я не стал ему ничего говорить, зачем человеку в глаза тыкать.''


        x x x

     Марусе было  жалко, что  она больше не сможет играть с Анеточкой. Они с
Анеточкой играли в мужа и  жену, и  целовались взасос, причем Анеточка учила
Марусю, как нужно всовывать язык и делать губами Маруся целовала Анеточку, а
Анеточка целовала ее.  Марусе это  быстро надоело, потому что Анеточка  была
очень слюнявая, и у нее были очень толстые губы, она закрывала Марусе  рот и
нос,  и Маруся задыхалась, но терпела, потому  что иначе Анеточка злилась  и
кричала на  нее.  Наверное, Анеточка  делает что-то не  так, как надо, иначе
почему  в  тех  индийских  фильмах,  которые  Маруся  смотрела  в  Жмеринке,
целовались  так  подолгу, и  им  это  нравилось.  Они  бы  просто  не смогли
выдержать так  долго,  -  думала  Маруся,  но сказать  об  этом  стеснялась.
Анеточка хотела быть  актрисой,  и однажды мама  Маруси пригласила  в  гости
своего  одного  знакомого  режиссера, с которым она  раньше училась в школе.
Маруся тоже  хотела стать  актрисой и  даже  пробовала  поступать  в  "Театр
Юношеского  Творчества"  во  Дворце  Пионеров.  На  экзамене  она  прочитала
стихотворение Маяковского и не  поступила, а  Анеточка читала  стихотворение
про собаку Эдуарда  Асадова. Она  читала  очень  проникновенно  про  то, как
бросили собаку, а она  была хромая и долго бежала за поездом, пока  не упала
на  рельсы. Маруся потом долго искала это  стихотворение, но так и не нашла,
потому что тогда ей показалось, что Анеточка сказала, что  это стихотворение
Есенина, и  Маруся просмотрела все его стихи, которые ей очень  понравились.
Особенно строчки: "Что ты смотришь так синими брызгами, или в морду хошь?"
     Анеточка читала стихи про собаку и даже прошла на второй  тур, а Марусю
сразу  не взяли. Да и Анеточку,  в результате,  не  взяли  тоже, потому  что
оказалось, что тогда набирали мальчиков, а девочек и так было слишком много.
С  ними поступало всего  три мальчика, они читали  стихи очень плохо, но  их
всех  все  равно  взяли.  Маруся,  когда  узнала, что не  поступила, шла  по
Невскому  и  рыдала.  Ей  было   стыдно  перед  Анеточкой,   что   она   так
расстраивается, и  принимает близко  к  сердцу всякую чушь, но она просто не
могла сдержаться, у  нее по щекам катились  слезы, и  она не могла говорить.
Анеточка это заметила, но не поняла и стала Марусю утешать, что она поступит
на  следующий  год, что это ничего не значит,  но сама  была очень рада. что
поступила.  Потом  только  на  собеседовании  ей  сказали, что берут  только
мальчиков, и  предложили пойти  в какой-то детский  театр при Музкомедии или
еще где-то,  Маруся так толком и не  поняла. Она очень боялась, что Анеточка
расскажет обо всем в школе или своей  маме, а та расскажет марусиной. Маруся
вообще ничего не хотела рассказывать маме, потому что та ничего не понимала.
     Когда  Анеточка   у  знала,  что  она  тоже  не  поступила,  она  очень
расстроилась, но,  конечно,  не  рыдала, а попросила Марусю,  чтобы ее  мама
познакомила Анеточку с  этим  режиссером, о котором мама  часто рассказывала
соседям, и все  знали, что  у нее есть  знакомый режисссер.  Мама пригласила
режиссера,  накрыла стол и пригласила еще  нескольких  своих  подруг. Марусю
одели   в  заграничное  платье,   и   она   выучила  стихотворение  Светлова
"Итальянец". Она долго тренировалась перед зеркалом читать его с выражением.
Марусе раньше, когда она была маленькая, казалось, что она очень красивая, к
тому же все ее знакомые мальчики в  Жмеринке дружили с  ней, и  она  думала,
что,  если бы она была уродина, с  ней бы вряд ли стали дружить. Теперь же в
зеркале  она видела  какую-то  толстую нескладную девочку. Да  и мама Маруси
тоже говорила ей. что она не красавица. Маруся очень этого стеснялась, но ей
все  равно  хотелось  стать актрисой. Анеточка выучила  стихотворение  Блока
"Незнакомка".  Она пришла  в  красивом  бархатном  платье  и с бархатной  же
ленточкой в волосах. Прическу ей сделали совсем, как взрослой, и даже завили
локоны.  Они  долго сидели  с  Марусей в комнате  и читали стихи  из  книжки
"Путешествие в страну поэзия". Потом в комнату вошла марусина мама,  взяла у
них   книжку,  открыта   ее,   полистала  и,   наткнувшись   на   подходящее
стихотворение, стала  читать  с выражением: "Работай, работай,  работай,  ты
будешь..." Тут она остановилась и как будто удивилась, но все же продолжала,
правда, уже немного вяло: "Ты будешь с уродским горбом..." Она задумалась, а
потом сказала: "Вообще-то  правильно..."  Потом она молча  прочитала дальше,
отложила книжку и сказала: "Какая-то чушь... "
     "Мама, - спросила Маруся, - а где же режиссер?" "Сейчас позову,  - мама
вышла из комнаты и закричала:  "Володя, Володя, иди  сюда!" В  комнату вошел
толстый человечек с большой лысиной и черными глазами навыкате. Он подошел к
Марусе и  Анеточке  и сел  рядом  с ними на диван. "Ну что девушки, мечтаете
стать  актрисами?"  Марусина мама сказала: "Они тут  тебе подготовили стихи.
Послушай,  пожалуйста" Володя тяжело  вздохнул и сказал:  "Ну что  ж,  я вас
слушаю."   Маруся  встала  посреди   комнаты   и   прочитала   стихотворение
"Итальянец".  В   комнате  верхний  свет  не  горел,  включена  была  только
настольная лампа. Маруся старалась читать с выражением, она воображала  себе
этого итальянца, какой он  бедный, лежит и  умирает на  снегу, и  сам  такой
красивый. Мама ей пыталась объяснить смысл этого стихотворения, но Маруся ее
не слушала, ей всегда было скучно, когда мама что-то говорила. Когда  Маруся
закончила, она заметила, что  Володя  внимательно рассматривает ее ноги. "Ну
что ж, а теперь вы", - сказал он после небольшой паузы. Встала Анеточка. Она
читала очень красивое  стихотворение, Маруся оно очень понравилось. Анеточка
читала томно и красиво, она вся изгибалась  и клонилась то вправо, то влево.
Когда она закончила, режиссер, казалось, спал. Он  опустил голову на грудь и
прикрыл глаза. Но как только она  замолчала, он встрепенулся и  зевнул. "Вот
что  я  вам  скажу, девушки,  -  заявил он, -  это  ваше  стихотворение - он
обернулся к Марусе, - вы читаете очень  недурно, из вас может выйти неплохая
характерная актриса. Но не  героиня, нет...  - он  с сожалением посмотрел на
свой рукав, где было пятно. - А вам, милая девушка, я скажу вот что: вы хотя
бы знаете, что такое  Аи?" Анеточка вся  покраснела и  кивнула. "Ну и что же
это?"  "Вино,  - прошептала Анеточка.  "А-а-а,  вино! А вы его пили? Вы  его
видели?  Так как же вы  можете читать про то, что  вы не знаете и никогда не
видели и не пробовали!  Да еще и вообще все это, - он сделал  рукой странный
жест, как будто что-то отряхнул, - все эти чувства ведь вам еще не известны?
Или  я ошибаюсь, и вы в  столь нежном возрасте  уже знаете все  эти нюансы?"
Анеточка  стояла  красная,  как  рак,   и  растерянно  молчала.   "Мне  мама
посоветовала",  -  пролепетала она. "А,  мама! Но вы же должны сами  выбрать
себе  что-то,  более подходящее  вам по возрасту,  и  вообще... -  он устало
махнул рукой и встал с дивана. - Вы хотите быть героиней. Это не так просто,
уверяю вас!" С этими словами он вышел. Анеточка  тогда  осталась ночевать  у
Маруси, потому что ее родители уехали на  дачу, и она боялась ночевать одна.
Когда все заснули, и в  квартире погас свет, Анеточка позвала Марусю к себе,
приподняв простыню. Маруся встала и легла к  ней в постель, там они довольно
долго обнимались и  целовались, и Марусе это очень надоело. Потом она ушла к
себе и заснула.  А рано утром  Анеточка разбудила  ее.  Она  рыдала.  Маруся
ничего  не  могла  понять, что такое  могло случиться  за ночь,  что так  ее
расстроило. Анеточка жестами  звала  ее к своей  кровати,  приглашая  Марусю
подойти  и посмотреть. У Маруси мелькнула  мысль,  что  Анеточка снова хочет
лечь с ней в постель, и она решила отказаться  под предлогом того, что скоро
встанут  родители.  Но  когда  она  подошла,  Анеточка  стыдливо  приподняла
простыню, и  Маруся  почувствовала  отвратительный запах  и  увидела  что-то
коричневое, размазанное по простыне. "Какой ужас, какой ужас, - сквозь слезы
повторяла  Анеточка. -  что  же  теперь  будет!  Какой позор!" Маруся  очень
удивилась, но не хотела обижать Анеточку. "Ничего, - сказала она. - родители
пока спят, давай я постираю." Ей было  очень странно, как это Анеточка могла
обкакатъся, ведь она уже совсем не маленькая. "Нет, нет. - сказала Анеточка,
-  я сама."  Маруся  проводила  ее  в ванную,  включила там  горячую воду, и
Анеточка долго  стирала  простыню. А  потом Маруся зажгла газ, и они  сушили
простыню   над  газом.  Анеточка  уже  повеселела,  она  хихикала  и  лукаво
посматривала на Марусю. Маруся потом никому не рассказывала об этой истории,
она осталась для нее загадкой. После этого Маруся довольно часто приходила к
Анеточке  в  гости.  Марусе очень  нравилось,  что у Анеточки так красиво  и
разные заграничные игрушки. На дверях в квартире Анеточки была решетка и еще
вторая дверь, железная. Маруся однажды спросила маму, почему у Анеточки есть
разные игрушки,  а у  Маруси нет.  Мама  стала  очень  ласково рассказывать,
почему. Что, может быть, если отец поедет за границу работать, он тоже будет
привозить ей такие же, и отца уже несколько раз собирались туда  послать, но
каждый  раз  все  срывалось. В  то  время он  уже  не плавал, а преподавал в
училище.
     Там в Москве была какая-то женщина,  через которую проходили документы,
и  она  нарочно задержала  документы  отца,  а  вместо него послали  кого-то
другого,  из  Одессы. Потом к ним  в  гости  приезжал сын  этой женщины,  он
собирался поступать в училище, и отец Маруси должен  был ему в  этом помочь.
Сын  был  очень  черный,  как будто  крашеный, брюнет,  в вышитой  рубашке с
цветочками, и очень  подробно  рассказывал  за столом,  что его  не берут  в
армию, потому  что у него  одно яичко куда-то там  не опустилось, и требуют,
чтобы он  лег на операцию, и все повторял: "Я добровольно под нож  не лягу!"
Потом он стал приводить к  ним в квартиру разных девок и еще отвратительного
типа, крашеного  блондина. Все это ужасно  раздражало  марусину маму, но она
терпела,  потому что думала, что,  может, все же  отец  наконец-то поедет за
границу. Но  сын  в училище  не  поступил, он  вообще  ничего  не знал, и на
экзамене не смог сказать ни слова. Он думал, что  его все  равно возьмут, но
не  взяли,  и его  мама была  очень  недовольна.  Она  звонила из  Москвы  и
разговаривала с марусиным отцом и тот, очень раздраженный сказал ей, что  ее
сын болван. "Ах так! Ну  хорошо же!" -  сказала та и бросила трубку. На этом
все и кончилось.


        x x x

     "Паспорт  я  получил   довольно  быстро.  Теперь  я  стал  Шуман  Павел
Владимирович, еврей. И фамилия как раз пригодилась, а приглашение у меня уже
было, мне его прислал Эдвин, и я сразу полетел в ОВИР, там у меня  знакомая,
я столько  ей  подарков  передарил, и она за  это  меня всегда принимает без
очереди.
     Потом  все было  как  во сне,  когда я прилетел в Германию, господи,  я
прямо соскучился,  как  будто  на родину прилетел, я сразу пошел в контору -
меня Гюнтер  отвел - и я подал документы, что хочу остаться, что в Советском
Союзе меня  травят  за то,  что  я  еврей, и  не  дают  мне спокойно  жить и
работать. Я написал,  что  у меня  там не было даже квартиры, и я ютился  на
разных  чердаках  и в  подвалах.  Они мне, как еврею,  это  мне  тоже Гюнтер
сказал,  должны будут потом предоставить квартиру, причем недорогую, а  пока
меня  поселят  в  лагере  для  беженцев. Тут  меня бесплатно кормили,  учили
немецкому  языку  и даже  выдавали по  две марки  в день! Как  хорошо, что я
вовремя успел! Конечно, жил в этом лагере я не долго, честно говоря, там мне
не очень понравилось,  кругом  одни евреи, и  я переехал  к Понтеру,  только
каждый  день приходил туда, ел и получал свои две марки.  Там, конечно, были
настоящие евреи, хотя, если честно,  по-моему; они были такие же, как  и  я.
Настроение у всех было бодрое, и хоть и была плохая погода - дождь, ветер, -
но мы все равно радовались. Ведь нам дадут квартиры, а так-то, своим горбом,
ее  хрен заработаешь.  Сейчас у них  тут  и гудроны,  и советские рыла, кого
только  нет, и какие-то черножопые еще,  и всем нужно где-то  жить.  А чтобы
получить квартиру; я бы и негром  стал, не  то, что евреем. Здесь в Западном
Берлине,  кстати,  один еврей  из Одессы здорово поднялся,  он  открыл  свой
магазин, даже  двухэтажный, и продает там всякую аппаратуру на втором этаже,
а на первом стоит  его жена и говорит со всем  по-русски, потому что в  этот
магазин  ходят только русские, иногда  поляки. На  первом  этаже она продает
разное  тряпье  и  косметику,  которой,  по-моему,  тоже  кто-то  уже  успел
попользоваться. Но все равно  покупают,  потому что  у него гораздо дешевле,
чем  где-нибудь  еще.  Как  я ему завидую! Ну  вот;  у  меня, вроде бы,  все
складывается не так уж плохо. Я даже и не ожидал.  Ну конечно,  у меня здесь
много знакомых, но я думаю, что это просто мне так повезло.
     Я  тут решил  зайти еще к  Эдвину. А у  него  уже новый любовник живет,
какой-то отвратительный! Быстро же он меня  забыл! А Эдвин сам разжирел, как
кабан и все лежит, у него что-то с позвоночником еще в молодости было. И вот
теперь такие  последствия.  Я  еще в тот раз заметил, что он  совершенно  не
может  терпеть голод, ему надо сразу  что-нибудь съесть. Ну вот  он и  жрал,
жрал, а теперь такой стал - ужас! Недаром,  это его Бог наказывает. Боженька
не фраер, так Веня любит  говорить. Я вообще-то считаю, что не только во мне
тут дело. В конце концов, мы не муж и жена! Но то, как  он поступил с Веней,
просто  непорядочно.  Ведь  Веня тогда  ему  привез несколько  этюдников  на
продажу, конечно,  и  еще картину  какого-то там художника,  работы которого
очень ценятся на Западе. И все это Эдвин должен был продать за тысячу марок.
Но когда Веня уехал, он, очевидно, решил, что это  ему такой подарок. За то,
что он позволил Вене пару дней поспать на его простынях, на которых, кстати,
была  засохшая кровь, он  даже  их  постирать не  догадался, а скорее всего,
денег на прачечную пожалел. И он кинул Веню на тысячу марок! Это  же надо! И
Веня так от  него ничего и  не  смог добиться! Но я, конечно, в это  дело не
мешался, мое дело сторона! Хотя Веню мне было жалко!
     Меня Эдвин. конечно, пригласил к себе на квартиру и сказал тому педику,
чтобы он нам сварил кофе. Мы посидели, выпили кофе, причем  тот его друг так
все время вертелся и  хихикал, что даже чашку свою  опрокинул. Правда, он  у
него  хорошо выдрессирован и дисциплину понимает - сразу же на кухню побежал
за тряпкой и старательно вытер. А Эдвин  его  потрепал по заднице. Задница у
того, правда,  аппетитная  такая, круглая. Ну  и Эдвин мне  сказал,  что ему
звонил  Веня.  А я-то  про  Веню  ничего  не слышал  уже  давно,  мы  с  ним
поссорились еще  перед тем  как я  уехал из Ленинграда. И Веня, оказывается,
звонил-то ему из Америки, я думаю, все еще  надеялся получить свои марки, но
не на того нарвался, у Эдвина из глотки ничего не вырвешь, что туда попало.
     Веня в Америке  устроился работать посудомойкой в одном баре для наших,
ну там со столов стирает, подбирает всякие объедки, конечно, все же  это ему
как прибавка к жалованью. Я так понял, что он, вроде бы, с хозяином сошелся,
хозяин  тоже  какой-то  старый, замшелый, таким  обычно мальчики нравятся, а
Веня  уже  сам  не  первой  свежести. Наверное,  здесь  какое-то  вранье.  Я
подозреваю,  что этот его хозяин - негр. Негру  все  равно, он может и крысу
трахнуть, когда ему сильно захочется.
     Наверное, я Веню больше никогда не увижу, мне даже грустно стало. Эдвин
мне сказал, что у него есть один приятель, очень богатый старик, он живет на
Курфюстендаммштрассе, и Эдвин  мне  дал  его адрес.  Он сказал,  что  у него
большой дом и несколько машин, и  у него раньше  была жена и дети,  а теперь
жена умерла, а дети выросли, и он  может жить в свое удовольствие. Он всегда
любил мальчиков, но скрывал, только Эдвин был его любовником и знал все это.
Он-то Эдвину в свое время и помог здесь остаться. Теперь ему нужен друг, но,
конечно,  на содержание он не возьмет, это исключено, но он будет помогать и
на работу устроит. Он мне показал  фотографию этого старика. Он там сидит за
столиком  с  собачкой,  а на заднем плане его дом. Он  такой морщинистый, но
загорелый, крепкий старикан в железных очках. Мне даже он чем-то понравился.
Эдвин мне посоветовал сразу пойти, а то вдруг еще кто-нибудь опередит."


        x x x

     Маруся с Гришей часто мечтали, как у  них будет машина,  и они  будут в
ней сидеть,  и как там будет хорошо, тепло и приятный запах. Но машины у них
тоже не было,  хотя мама все повторяла, что  вот отец защитит  диссертацию и
купит  "Жигули". Она очень  этого  ждала  и даже завела дома  такую  стенную
газету; где записывала, сколько дней осталось  до защиты. И когда,  наконец,
отец диссертацию защитил, она большими красными буквами написала: "Ура! Ура!
Защита диссертации! Ни одного черного шара!" Как раз перед  этим выяснилось,
что  у  отца  есть  любовница, и мама  устроила  ужасный  скандал,  и  стала
требовать развода.  Отец  ушел  в  рейс и она  начала переносить из  дома  к
бабушке разные вещи. Маруся помнила, как они с  мамон  шли по  улице и несли
портфель из кожи крокодила, а какой-то незнакомый мужик  пощупал его, а мама
на него заорала. Потом  оказалось, что у отца дела по службе идут в гору,  и
что,  может быть, он даже  наконец-то  поедет за границу, и мама передумала.
Она решила подвергнуть  его  публичному  позору, но не разводиться с ним Она
звонила всем знакомым и рассказывала о  том, как он ее обманул. При этом она
рыдала и повторяла все с начала до конца. Маруся  все это слышала. Как раз в
то время  Маруся ходила к Анеточке и однажды, вернувшись домой, она каталась
по  кровати и кричала:  "Мне завидно,  завидно!" Маме было  не до  нее, хотя
Маруся и заметила, что ей неприятно. Потом Маруся украла у Анеточки колечки,
они  были  разноцветные,  зеленые, синие,  красные, фиолетовые,  и  сверкали
чудесными огнями. Маруся сперва долго любовалась ими в углу своей комнаты, а
потом сказала маме, что нашла их.

     Гриша достал из пачки еще  одну сигарету, и Маруся закурила с ним, хотя
она уже обкурилась, и во рту был неприятный  привкус "Ну  так вот,  -  Гриша
значительно посмотрел на нее, - а потом опять ко мне приходил Он! Он сказал,
что они за нами уже давно наблюдают,  даже когда был жив отец, они наблюдали
за  отцом.  Помнишь, отец  рассказывал, как он плавал первым помощником, и у
него  на  судне чуть  не  повесился боцман. Он тогда тоже спал. и вдруг  его
будто что-то  толкнуло, он  встал  и пошел на  палубу."  Гриша  задумался  и
обернулся к Марусе. "Видишь, и ко мне они тоже приходили по ночам. Очевидно,
они любят ночь, им не нравятся дневной  свет и суета. Ну так  вот, они тогда
шли в Атлантику.
     И  он  увидел  в углу на  скамейке  какую-то скорченную тень.  Это  был
боцман, он уже и до этого был какой-то странный, все ходил, закатив глаза, и
ни с кем не разговаривал. Так вот, он свой поясной ремень накинул на трубу и
так закрепил,  а  другой конец себе на шею, и так сидел и тянул. Он уже весь
скорчился и посинел, еще немного, и ему уже бы ничего не помогло. Откинул бы
концы и добился того. чего ему так хотелось. Отец тогда сразу же снял с него
этот пояс и стал делать ему искусственное  дыхание.  Тот задышал и застонал.
Отец сразу же  вызвал  докторишку, и тот его взял к себе.  И  до конца рейса
этот боцман  был заперт в каюте, там его связали, и он так и сидел. Конечно,
ему приносили поесть, ну  там  суп,  котлеты, компот, все  это  приносили. А
когда пришли в  Вентспилс, сразу же  его  сдали.  Отец мне рассказывал  этот
случай, но он тогда и подумать не  мог, что это  "они" ему помогают. А "они"
мне сказали, что им тогда стало жалко  отца, такой хороший  человек, и такая
неприятность может выйти.  Ведь если бы боцман  повесился,  представляю, что
было бы с отцом. Ведь ему точно бы визу  закрыли, и он до конца своей  жизни
плавал бы  в портофлоте. Он  сам так все время говорил. А они  ему помогали,
если он хорошо себя  вел, если  он не нарушал гармонию  - так мне тот  мужик
сказал, ну, инопланетянин. Им самое важное в  человеке -  гармония, и во мне
они ее тоже обнаружили. А отцу они не помогли, когда он болел, потому что он
был связан с КГБ, и  на меня все  время  стучал.  Это для них и есть - самое
страшное нарушение гармонии. Такого они не прощают.
     Вот тут  я недавно встретил своего школьного дружка -  Николяса, так он
мне  рассказал,  что Иванбрес -  этот тоже со мной учился в одном  классе  -
умер. Я очень удивился, как  это умер,  ведь  он же еще совсем молодой и был
здоров,  ничего у  него не  болело. Оказывается,  они  с  Николясом  и еще с
другими придурками ужасно перепились, взяли ящик портвейна,  что  ли, самого
дешевого. А это ужасная  гадость, от него голова становится  такая мутная, и
ничего не  соображаешь.  И там еще были бабы из нашего класса, самые  бляди,
они с ними постоянно  сношались,  еще  в  школе начали. И  Иванбрес решил им
показать, какой он крутой. Он решил прыгать из окна кухни на балкон комнаты.
И Николяс тоже захотел. И они  открыли окно. Ну бабы стали визжать, а это их
еще больше завело. Николяс  прыгнул,  он такой ловкий, и  как  раз  попал на
балкон,  бабы зааплодировали  и стали  его  целовать  взасос. Иванбрес  тоже
разбежался, но то ли он разбежался недостаточно, то ли  слишком  пьяный был,
но только он  не  допрыгнул,  всего на сантиметр, упал  вниз,  а  там, между
прочим,  пятый этаж,  и разбился.  Умер  сразу же.  "Скорая"  его  только на
носилки положила, закрыли простынкой с головой - и прощай  Иванбрес. В среду
похороны. Ну  как ты думаешь, как это им в голову  могло прийти - именно так
прыгать?  Ведь это  не  такое  простое развлечение, до  этого просто  так не
додумаешься.  Это  так  в голову не  придет.  Как  ты думаешь, а?"  И  Гриша
вопросительно посмотрел  на Марусю.  Маруся пожала плечами. Она помнила всех
товарищей  Гриши. У Гриши  на них были заведены  досье,  и  она  знала об их
телефонных разговорах и отношениях  с девочками. У Иванбреса было  землистое
лицо  и  вытаращенные   бесцветные  глаза.  Он  часто  рассказывал  Грише  о
Кирпичниковой  из  шестого класса, что  она  блядь, что у нее есть  взрослые
мужики. И что если ей заплатить, то она даст.  Она уже  сосала у Николяса, и
он  остался очень доволен. Гриша хихикал  и  поддакивал,  а  потом  подробно
записывал эти разговоры и вкладывал их в досье.  Память  у  него  была очень
хорошая.  Потом в  школе  разразился  ужасный  скандал. Иванбрес  и  Николяс
учились тогда в восьмом классе, и вот они купили две  бутылки портвейна и их
выпили. Гриша тогда любил повторять: "Кто пьет портвейн розовый, тот ляжет в
гроб березовый!" А потом Николяс и Иванбрес, совершенно пьяные, сделали себе
из веревок длинные хлысты и пошли  на Ленинский проспект. Тогда была  весна,
канун 22-го апреля, поэтому везде были выставлены портреты членов Политбюро.
И они шли прямо по лужам и по грязи. Эти хлысты волочились за  ними  и они с
размаху стегали ими по нарисованным лицам. На них оставались грязные полосы.
Но долго это развлечение не продолжалось. Подъехал милицейский газик, оттуда
выскочили  разозленные  менты  и,  заломив им  руки за спину,  затолкали  за
решетчатую дверь и увезли в отделение. В  отделении  их долго расспрашивали,
кто их  этому  научил, нет ли у  них знакомых за границей, как они вообще до
такого додумались,  если правда, что их  никто  не подучивал. Но они  только
размазывали  сопли по лицу и старались зареветь.  Потом  вызвали  родителей.
Дело стало  принимать  серьезный оборот, им шили "политику". Отец  Иванбреса
был в ужасе, он долго  разговаривал с начальником отделения, и ему  с трудом
удалось того уговорить, и делу не стали давать ход. Все, вроде бы, кончилось
благополучно, но Иванбрес на радостях очень  много трепался, и история дошла
до  Гриши. Гриша все записал в досье, а потом дал почитать отцу. Марусе было
неизвестно,  получили  ли  эти  сведения в  КГБ.  Но  только ни  Николяс, ни
Иванбрес  после  школы никуда не поступили, хотя Николяс учился хорошо, а  у
родителей Ивабреса были связи. Николяс устроился продавцом в мясной магазин,
а Иванбрес вообще нигде не работал, его содержали родители.

     Когда Гриша  был  маленький, отец его часто  бил.  Он  бил и Марусю, но
Марусю за  дело,  а Гришу  просто так.  Маруся  тогда  воровала  в  школьном
гардеробе из  карманов деньги, отрезала пуговицы с пальто, а один раз украла
в универмаге краски. Гриша же  был очень послушный, но отец  его  все  равно
бил. Он подозревал, что  Гриша занимается онанизмом, и подолгу сидел ночью с
фонариком  у гришиной кровати и следил, не прячет ли Гриша  руки под одеяло.
Руки у Гриши должны были быть вытянуты  поверх одеяла, а если он их случайно
прятал, то получал  удар резиновой дубинкой.  Утром  отец  поднимал  Гришу и
Марусю в  шесть  утра  и заставлял  делать  зарядку. Он  показывал, как надо
делать упражнение. Гриша все время держал руки криво, растопыривал пальцы, а
отца это ужасно злило, и он на него орал: "Прямо  держи, прямо,  к-р-ретин!"
Гриша  ужасно  пугался,  вообще переставал соображать и  делал что-то совсем
непонятное: махал руками совершенно  беспорядочно и втягивал голову в плечи.
Маруся  была  постарше и поэтому делала все гораздо  лучше, отец ее хвалил и
ставил Грише в пример. Потом начинали  работать ногами, как будто плывешь на
спине.  Отец заставлял  делать так пятьсот раз. Гриша  не  мог так много, он
перекашивался набок, высовывал язык, тяжело дышал, но все равно, пятьсот раз
никак не мог  выдержать.  Тогда отец  с  гантелей  подходил  к нему  и орал,
замахиваясь гантелей:  "Делай,  к-р-ретин, как следует! Как сле-ду-ет! А  то
прибью сейчас!" Но гантелей он его, конечно, не бил, а просто избивал ремнем
и резиновой дубинкой. Резиновых дубинок  у него  было две.  Он  привез  их в
качестве  сувенира  откуда-то  с  Востока, но они пригодились по назначению.
Одна была очень красивая, вся оплетена как бы лианами и змеями,  а сверху на
рукоятке  стоял голый  резиновый туземец  с  луком и стрелами Туземец  потом
сломался, когда отец колотил Гришу. Вторая дубинка была попроще, на рукоятке
были сделаны листики,  как у ореха, и вся она была расчерчена  на квадраты и
подзеленена.  Как  будто  это  ананас. Эту  дубинку отец тоже сломал,  когда
колотил Марусю за воровство в магазине. Потом  ее  пытались  склеить, но  не
получилось.
     После  зарядки  отец вел их в ванную и  обливал  холодной водой. Маруся
мужественно  терпела,  ей даже  нравилось, что она такая молодец, а на Гришу
отец орет и бьет его, а ее не трогает  и хвалит. Отец поливал Гришу  ледяной
водой, а если тот как-то проявлял неудовольствие, например, сжился, то опять
бил его, на  этот раз  шлангом,  потому что  в ванной шланги были под рукой.
Шлангом можно  было  бить даже больнее, чем  резиновой дубинкой. Маруся  это
испытала  на  себе, когда  мама  сама  избила  ее уже  в старшем  классе  за
пьянство.


        x x x

     Отец всегда выходил из себя, тогда  Маруся поздно приходила домой и все
время орал  матери: "Вот  погоди, она еще тебе в подоле принесет!" Эти слова
вызывали  у  Маруси ужасное отвращение,  причем  слышала  она  их  с  самого
детства. Сначала они вызывали у нее неосознанное раздражение,  хотя она их и
не понимала, а потом, когда стала понимать, раздражение еще возросло. Ей все
время хотелось специально сделать  родителям какую-нибудь гадость, чтобы они
раздражались, вопили, и, в то  же время, всякая мысль о том. что такое можно
принести  в  подоле,   внушала  ей  отвращение  почти  до  обморока,  и  эта
бесконечная  бешеная злоба никак не могла найти себе  выхода. Однажды, когда
отец  стал орать на нее за то, что к ней пришла подруга, с Марусей случилась
истерика, она стала  кричать в ванной, рыдать. разбила  какую-то  чашечку  и
осколками  сильно изрезала себе  руки.  Ей  не  то чтобы хотелось перерезать
вены, но  просто хотелось сделать себе больно.  и  это  истерическое желание
никак не могло реализоваться. В то же время, боли она ужасно боялась, и отец
не раз  говорил,  поигрывая  дубинкой  и  с  наслаждением  глядя  на Марусю:
"Единственное, чего  ты боишься, - это физической боли!" Он имел в виду, что
так и  будет на нее воздействовать,  если она  будет вести себя не так,  как
надо  будет ему. Но  Маруся,  хотя и действительно  боялась боли,  все равно
продолжала пить и стала приходить домой все позже  и позже и даже находила в
этом  какое-то странное  удовольствие.  Отец  решил  воздействовать  на  нее
по-другому.  Он пригрозил, что  не  будет  помогать  ей  при  поступлении  в
Университет,  куда  Маруся собиралась  после  школы. Это  на  какое-то время
подействовало на нее, потому что  она была не уверена в своих  силах, а мама
все  время долбила ей, что  отец может все, что у него  связи  с КГБ,  а это
самая  могущественная организация.  Маруся знала, что это правда, потому что
сама  все время с этим сталкивалась. И еще  марусины знакомства,  ее  пьянки
могли отрицательно сказаться на  положении отца,  в КГБ обращали внимание на
моральный облик  всех  родственников сотрудников. Отец уже однажды в  порыве
злобы сказал  Марусе, что разорвет  с  ней родственные отношения официально,
через суд, и тогда он сможет писать в графе "дети", что у него только сын, а
дочери будто бы никогда и не было. Ведь здесь была замешана не только судьба
отца, но и судьба Гриши, которого из-за Маруси не брали в КГБ.
     У Маруси была знакомая девочка, она с ней познакомилась в театре, когда
они  с классом  ходили на  спектакль "И это  все о  нем",  а Маруся не могла
усидеть на месте и все время хохотала и  разговаривала.  У этой девочки папа
был известный диссидент, и даже  печатался на Западе. Но Марусе  она об этом
прямо не говорила, а все какими-то полунамеками. Маруся с  ней  подружилась,
они часто ходили  гулять по  Литейному и заходили в магазин "Букинист". Один
раз  в субботу она пригласила Марусю к себе в гости, жила она  на Московском
проспекте.  Они   вдвоем  после  школы  купили  в  магазине  четыре  бутылки
"Ркацители" и пошли  домой к  Лиде. Лида была небольшого роста, черненькая и
очень толстая, но  у  нее  были красивые голубые  глаза  с  длинными черными
ресницами.  Мальчикам  в классе она не  нравилась, отчего ужасно переживала.
Они с Марусей сели  на пол и выпили по бутылке "Ркацители". Потом Лида легла
на  пол на спину, ее грудь свесилась по обе  стороны туловища и проглядывала
сквозь  проймы  платья. Лида  стала  мечтательно говорить о  мальчике  из их
класса, каком-то Диме. Она говорила, что он ей так нравится, так нравится, а
она ему совершенно не нравится, и она не знает,  что же ей делать. Потом  ее
рассуждения  стали   более  пространными,  она  стала  говорить  о   будущем
замужестве  и  сетовать на то, что вряд ли выйдет замуж.  Маруся пыталась ее
утешить  и  говорила, что  нет, она  выйдет  замуж. Вообще  ей  было  скучно
разговаривать на  эту тему, но  неудобно обрывать подругу. Потом  они выпили
еще по бутылке,  и Маруся почувствовала, что совсем остекленела. У Лиды  был
старый магнитофон,  и  они поставили на него  песни  Галича, там  были такие
длинные  лирические  песни,  он  выкаркивал   слова  чеканным  голосом  Лида
восхищалась,  но Марусе это почему-то не нравилось.  Марусе больше нравились
песни Высоцкого, правда. Лиде они  тоже  нравились,  и они их часто слушали.
Вдруг Маруся услышала, как открылась входная дверь, и вошли  родители  Лиды.
Она  испугалась,  но  Лида  не  проявила никаких  признаков беспокойства.  В
комнату зашли мужчина с густой окладистой  бородой и круглая толстая женщина
с   румяными   щеками  и  черными  глазами,  которая  заплетающимся   языком
произнесла:  "Лидочка,  это  ты?"  Хотя  Маруся  сама  была  пьяная,  но  ей
показалось, что  мама  Лиды  была пьяна еще сильнее,  просто в стельку Лидин
отец  вообще ничего не  говорил. Он  молча прошел  в другую комнату и оттуда
больше не доносилось  ни  звука. Лидина мама стала что-то делать  на кухне и
напевать хриплым голосом. А  Марусе ведь еще  надо было возвращаться  домой,
где  предстояло объяснение с отцом.  Она чувствовала себя так,  будто  у нее
расплавились мозги. Она  пошла в  туалет и наклонилась над унитазом. Блевать
не  хотелось,  но  она  сунула  два  пальца  в  рот  и стала щекотать  небо.
Выблевалось  очень  мало,  потому что  они  почти  ничего не  ели,  а  вино,
наверное, уже успело всосаться, с трудом подумала Маруся. Она встала с колен
от  унитаза и направилась к  двери. "Я  тебя провожу,"  - крикнула  ей Лида.
Маруся взяла свою синюю  сумку,  которую носила  через плечо. Они  пошли  на
троллейбусную  остановку, и  тут  как  раз подошел  марусин  троллейбус. Они
побежали за ним, и  Марусе показалось,  что  она  летит, так легки, невесомы
были ее ноги. Она успела вскочить в троллейбус и помахала Лиде рукой.
     Дома  отец встретил  ее молчанием  и стал к ней присматриваться. Маруся
хотела пройти к себе и  лечь, но  он пошел за ней и встал в  дверях. "Ты где
была?"  - спросил он.  "У Лиды," - ответила  Маруся. Она уже рассказала маме
про  Лиду.  Иногда она  рассказывала  маме про своих знакомых  девочек,  про
мальчиков же не рассказывала  никогда. Про девочек  она  рассказывала затем,
чтобы, когда ее будут спрашивать, где она  была, иметь возможность ответить,
что  была  у этих  девочек. Правда,  родители требовали  номера телефонов  и
всегда могли  проверить,  правду  ли  говорит Маруся. Маруся  иногда  давала
настоящие телефоны,  иногда  неправильные, но телефон  Лиды она  дала  отцу,
потому  что  он был  сильно  раздражен. Таким она еще  его не видела.  "А ты
знаешь, что  это  за люди?  -  стал кричать он.  -  Ты давно  знакома с этой
девицей?  А  ведь это самые настоящие подонки! Расскажи-ка  мне,  о  чем  вы
говорили? Может,  они  предлагали тебе почитать какие-нибудь  книги? Да  это
самые настоящие  отщепенцы,  ведь я  уже проверял!"  Маруся ничего  не могла
понять,  ей  ужасно  хотелось  спать, в  голове был сплошной  туман, да  еще
внезапно  захотелось опять  поблевать, хотя, кажется, она уже все выблевала.
Отец продолжал: "А вот  я сейчас  позвоню Геннадию Аристарховичу, мы возьмем
машину и поедем в этот твой притон и посмотрим, чем они там занимаются!"
     "Ты  же  не  знаешь  адреса",  -  пролепетала Маруся.  Теперь ей  стало
по-настоящему страшно, ведь получалось, что она  заложила Лиду, и  что из-за
нее к ней могли прийти из КГБ.
     "Ха-ха-ха, - злобно рассмеялся отец, - все я знаю! Родители  этой твоей
Лиды уже давно на учете, и их  адрес занесен в  картотеку. А вот их я  отучу
совращать  детей. И с  тобой, может  быть. уже  тогда не захочет дружить эта
сволочь. Ишь, как она в тебя вцепилась. Наверное, получить что-нибудь хочет!
У них ведь просто так ничего не делается!"
     "Папа, не надо туда ездить, -  стала  просить Маруся со слезами  - Я не
буду с ней дружить! Я больше никогда туда не пойду!"
     Отец, вроде бы, смягчился, да  ему и  неохота  было тащиться куда-то из
дому  так поздно. "Ну  ладно,  прощу  их  на  первый  раз. Но  смотри,  хоть
что-нибудь замечу,  и  им  несдобровать!  Это я  гарантирую!"  Маруся  сразу
протрезвела. Она  не  могла заснуть всю ночь. Она лежала и думала о том, как
бы ей все же уйти из дому да так, чтобы ее не могли найти. Но у отца же были
связи  с КГБ, он всегда любил повторять, что они знают  все и  могут достать
любого человека хоть из-под земли. Маруся думала о том, чтобы отравиться или
повеситься. Но  повеситься  ей казалось невозможно  - надеть грубую  веревку
себе  на  шею, как она тебя  будет душить,  это  ужасно! Отравиться казалось
легче, тем более что одна девочка из параллельного класса чуть не отравилась
насмерть  из-за несчастной  любви.  Ее  звали Ира. Как раз незадолго до того
Маруся  спрашивала,  нет  ли  у  нее  места, где  она  может  спрятаться  от
родителей,  чтобы  ее не нашли.  Ира ей сказала, что есть, крыша над головой
будет,  и даже  кормить будут, и никто не найдет, только трахаться придется.
Марусе  это  показалось  отвратительным, и больше на эту тему  она с  ней не
говорила.  А  вскоре  узнали, что  Ира отравилась.  Она  съела целый пузырек
снотворного, которое  принимала ее  мать,  и ее  увезла "скорая помощь",  ее
младшая  сестра вовремя  заметила,  что Ира  как-то  странно  хрипит во сне.
Маруся с Машей Степановой  тогда приезжали к ней домой и разговаривали  с ее
младшей сестрой. Сестра с грязным  лицом и спутанными  волосами рассказывала
им:  "Ирка сказала  мне: "Или  я прыгать  буду,  или я буду на том свете!" А
потом  так  легла и  стала хрипеть! А  я маме сказала!" Маруся с Машей долго
обсуждали, что же хотела сказать Ира  этими странными  словами, что значило:
"Я  буду прыгать"? Иру  потом засадили в психушку,  потому  что туда  сажали
всех,  кто  пытался  совершить  самоубийство, считалось,  что,  если человек
пытается  наложить на себя руки, значит,  он психически болен. Маруся и Маша
навещали Иру, ее положили в "Скворешник", когда они приходили  на отделение,
им  стало жутко, потому что кругом ходили  всякие  бабы,  одна быстро-быстро
что-то  говорила,  другая,  очень мрачная, подошла  к Марусе и погрозила  ей
пальцем.  Потом пришла  и  Ира.  Она  была  в  синем халате  с  болтающимися
завязками  и  с опухшим лицом. Они передали ей яблоки и  конфеты, она  очень
обрадовалась,  но почти ни о чем  их не спрашивала. Рядом  все  время стояла
рыжая  санитарка  и  следила за  ними. Конфеты  она все вытрясла из пакета и
просмотрела, и яблоки тоже,  и все  сложила  в алюминиевый  тазик с номером,
грубо намалеванным красной краской. Через пятнадцать минут она объявила, что
свидание окончено, и девочкам пора уходить.
     Маруся  рассказала дома про этот случай, и  мама все ужасалась:  "Какой
кошмар! Какой ужас! Но ведь у них неблагополучная семья! По-моему, даже отца
нет!  И  мать пьет, а у нее трое детей!" Маруся  каждое мамино слово внушало
отвращение  и вызывало  тошноту, почти  физическую. С Лидой они  встретились
через два дня, и Маруся  рассказала ей, что  могло произойти в тот день.  На
лице  Лиды  отразился  ужас.  "Ой,  это  было  бы очень  плохо.  Это было бы
очень-очень плохо, -  проговорила она  дрожащим голосом, -  ведь  мои мама и
папа  тогда пришли из гостей  и сами были в таком состоянии, а  у них и  так
неприятности..."  Маруся  почувствовала  себя   словно  зачумленной,  причем
способа  излечиться  не  существовало. Маруся  стала всячески скрывать  свою
дружбу с Лидой, а теперь Лида познакомила ее еще с двумя девочками. Их звали
Ляля и Лена. Ляля с Лидой очень любили театр, особенно  ТЮЗ. Им там нравился
один актер,  и они всячески выражали  ему  свое восхищение. Они даже узнали,
где он живет,  и  караулили его  у дома. А когда он выходил из дому,  шли за
ним. Они бежали за троллейбусом, в который  он садился, если им не удавалось
сесть в  тот же троллейбус или хотя бы в следующий. Таким образом, они знали
обо всех  связях этого артиста с разными  девушками и знали, что он изменяет
жене, которая работала в том  же  театре. Это был их большой  секрет, и  они
однажды рассказали об  этом Марусе и взяли  с нее клятву,  что она никому не
расскажет. Маруся  и  не  собиралась  никому рассказывать. Она была скрытная
девочка, так говорила про нее мама. Хотя Маруся иногда начинала рассказывать
маме про  разные  случаи в классе,  но это она делала нарочно, чтобы создать
впечатление, что она все ей рассказывает.
     Ходить  за  этим  актером  Маруся  не  хотела,  ей  казалось,  что  это
неинтересно, а бегать за троллейбусами она и тем более не собиралась. Лида и
то  жаловалась, что это  для нее  хуже всего, эта беготня,  она готова  была
часами караулить у его дома,  только бы не бегать. Марусе  очень понравилась
Лена. Лена не ходила за  актером, она  была  тихая  девочка,  задумчивая. Ей
нравились  стихи Блока,  она  любила  ходить  по  магазинам старой  книги  и
рассказала  Марусе то, чего Маруся никогда не знала и о чем  не подозревала.
Например,  она открыла для нее радость  просто  заходить  в  магазин  старой
книги. смотреть  на разные книги в старых переплетах с  ветхими страницами и
вдыхать  их запах. Мама Маруси любила только все новое, ну а если старое, то
оно должно быть "старинным", таким, за чем все гоняются и стараются достать.
Вообще, конечно,  марусина мама  старалась привить детям любовь к  книгам  и
даже сама  им покупала разные книги. Маруся все их добросовестно читала, она
уже с детства любила  читать, это было для  нее как наркотик. С  книгой  она
забывала обо всем на свете, она сама себе качалась красивой и замечательной,
как  герои этих  книг. Еще  она любила  читать  и есть,  особенно конфеты. К
сладости  конфет  добавлялось  легкое опьянение, и Маруся  могла  читать без
конца, без остановки. При  этом она  сменяла одну книжку другой, не  обращая
внимания на названия. Когда она была в седьмом классе, она любила книжки про
детство  Ленина,  про то, как  он  жил на  Волге  и помогал бедным во  время
голода, а его  мама давала бедным голодным  детям  пирожки. При этом  Марусе
самой  нравилось есть пирожки, поэтому она всегда, когда мама пекла пирожки,
старалась найти в  книге это место. Она прочитала очень  много  книг, но  не
могла  вспомнить ни их авторов, ни самих  книг,  эти книги слились во что-то
одно  расплывчатое,  вызывающее  в  памяти  то  вкус  шоколадных конфет,  то
разноцветного фруктового сахара, то пирожков с мясом.
     Только  когда  Маруся  познакомилась  с  Леной, она  впервые  прочитала
Достоевского. И тут есть ей совершенно расхотелось. Она читала, и  при одной
мысли о еде ей становилось противно, она  читала  даже по ночам  с карманным
фонариком под одеялом, с тем самым, с которым отец отучал Гришу от онанизма.
Потом она решила худеть  и вообще перестала есть.  Только когда они  с Леной
гуляли по  Таврическому саду,  Маруся иногда съедала пару листиков с тополя.
Так продолжалось неделю,  а потом  Маруся утром  вышла на кухню  и  упала  в
обморок. Она сама стала зеленого цвета, как листик. Мама дала ей меду, и она
оклемалась.
     Достоевский  навсегда остался  для  Маруси  замечательным,  прекрасным,
недосягаемым идеалом.  Она  хотела стать  сама, как  его  герои. Хотела быть
бедной,  нищей, побираться на помойках, ходить в обносках, в рваной обуви. А
марусина мама  все  время покупала  ей новые  платья, уродливые, квадратные,
каждый раз, когда мама заставляла Марусю надеть обновку, разражался скандал,
потому что Маруся отказывалась наотрез. Но, в  конце концов, мама одерживала
верх.  Для  Маруси дружба с  Леной  была причастием,  приобщением  к чему-то
высшему, тому, что было недоступно  Марусе,  и  никогда  не  будет доступно,
потому что  она не прошла через то, что позволяет приобщиться. Однажды они с
Леной  гуляли по Литейному  и наткнулись  на отца Маруси. Он куда-то спешил,
был очень раздражен и устроил Марусе скандал, что она тут делает и почему не
идет домой. Маруся пыталась отвечать нейтрально, чтобы Лена не подумала, что
у нее плохой отец.  Лена отошла в сторону и рассматривала витрину  магазина.
Маруся покраснела, ей  показалось, что Лена  все  слышала,  хотя, может и не
слышала, она что-то лепетала, и чувствовала, что ненавидит отца.
     Вечером дома отец спросил Марусю: "А что это  за жидовский высерок  был
там с тобой?"
     Маруся не любила возвращаться домой. Дома она  в основном стояла у окна
и смотрела в серое  небо, ей  хотелось уйти  куда-нибудь подальше  и гулять,
гулять, только бы не возвращаться домой к этой пошлости и  обыденности. Даже
телевизор она не могла смотреть вместе с родителями. Они постоянно отпускали
самодовольные замечания и комментарии, особенно мама. Когда показывали фильм
"Преступление и наказание", мама со вздохом сказала: "Все же Достоевский был
ненормальный! И  этот актер какой-то сумасшедший!  Да, сколько все же психов
вокруг!"  Маруся  готова  была заплакать от бессильной злобы, она постепенно
научилась скрывать свои чувства и сидела с непроницаемым видом. Ей казалось,
что родители специально издеваются над ней и с  холодным интересом следят за
ее реакцией. Она думала,  что нарочно ничем не покажет, что это ее задевает,
она ненавидела их все сильнее и сильнее, она даже не хотела говорить с ними,
но ей все равно приходилось.
     Мама обычно Марусю  не била, наоборот,  когда отец ее избивал, она  его
ругала, даже если  и сама  перед этим на нее  капала.  Этим мама  напоминала
Марусе  бабушку, которая тоже всегда лицемерно за нее заступалась. Бабушка и
мама  Маруси  чем-то  походили   друг  на  друга,  хотя  всегда  друг  друга
ненавидели. Эта ненависть родилась тогда, когда отец, вопреки воле  бабушки,
решил жениться  на  маме,  а  бабушка уже нашла  ему невесту, дочь какого-то
генерала в Риге. А отец познакомился с мамой, она тогда была очень красивая,
с тонкой талией, Маруся видела ее фотографии. И отец в нее влюбился. Бабушка
жутко  разозлилась и даже не  приехала  на  свадьбу. Маруся потом у  бабушки
читала письма отца, он униженно просил  свою дорогую мамочку не  сердиться и
приезжать,  что  его жена  очень  хорошая  и  добрая, и  что они подружатся.
Бабушка же отвечала  злобным молчанием, но потом все же, наконец, приехала к
ним.  Отец с матерью жили  тогда в  коммунальной  квартире, и у них родилась
Маруся. Из этого  периода  их  жизни Маруся помнила, что  у нее была баночка
из-под  черной икры, и  мама посоветовала ей  копить в этой баночке денежки.
Маруся получила  тогда от  мамы несколько копеечек, и  мама ей сказала, что,
если она будет  хорошей  девочкой,  она будет каждый  раз получать по  такой
денежке. Марусе показалось обидно, что в баночке  так  мало денежек,  и  она
тихонько ходила в прихожую, а там висели на вешалках пальто, и Маруся шарила
в  карманах и доставала оттуда денежки, относила их в комнату и складывала в
баночку. Наконец  в баночке их  стало так много, что  они выпирали сверху, и
Марусе даже  пришлось попросить у мамы резиночку, чтобы закрепить  крышечку.
Мама  захотела  узнать,  зачем,  и  Маруся  с  гордостью  показала  ей  свою
заполненную баночку.  Мама  пришла в ужас, забрала все  денежки  и отшлепала
Марусю.  Маруся громко ревела.  Еще  Маруся помнила, что ей  на ночь  всегда
давали  молоко, у них была большая  кружка с синим и золотым ободком, и мама
говорила, что она "папина", а папа обычно был в рейсе, то есть в море Маруся
знала, что  папа моряк,  и  она гордилась тем, что  пьет  из папиной  чашки.
Обычно  мама молоко кипятила и  ставила его за  окно на жестяной подоконник,
чтобы  оно остыло.  Маруся все  время боялась, что чашка упадет, потому  что
подоконник  был  наклонный.  Еще  ее  пугало,  что прилетит голубь  и выпьет
молоко.  Мама  успокаивала ее,  но  однажды,  действительно,  чашка упала  и
разбилась, и Маруся  плакала. А  потом к ним приехала  бабушка. Маруся очень
радовалась:  бабушка пекла вкусные  пироги и делала пирожные "безе", которых
Маруся до этого никогда не ела. Но потом оказалось, что в этой квартире жила
какая-то отвратительная  соседка  по  фамилии Лиля, фамилия  была  почему-то
французская,  все произнесли ее  с ударением  на последнем  слоге,  но  мама
говорила  Марусе, что  она  украинка, и что она  ненавидит их  и ругается  с
мамой. А бабушка с ней сразу подружилась и даже потом,  когда уехала, писала
ей  письма и жаловалась на отца, что он ее  совсем  забыл из-за этой толстой
проститутки, -  так  бабушка  называла  марусину  маму. А соседка взяла  это
письмо, пошла в пароходство и показала его в  парткоме, она сказала, что сын
совсем  забыл  свою мать,  она  пишет  чужим  людям  и  жалуется. Отца стали
разбирать на партсобрании, а он как раз тогда только что вступил  в партию и
оказалось, что  его мать ему подложила большую  свинью. Мама рассказывала об
этом  Марусе,  и в  ее  голосе звучало злорадство. К счастью,  все кончилось
хорошо,  потому  что  отец  написал  об  этом  бабушке,  и  она  прислала  в
пароходство опровержение.

     Когда Маруся еще не ходила в школу,  они с дедушкой и бабушкой ездили в
Евпаторию  в  санаторий.  Путевку  доставал  дедушка,  потому  что  он   был
железнодорожник. Там  Марусе  очень  нравилось,  дедушка на нее  никогда  не
кричал. или кричал очень редко и без злобы. С бабушкой Маруся старалась быть
поменьше.
     Однажды  к  ним  приехал  отец.  Маруся была очень  рада,  этот  приезд
привносил  особую бодрость, и от отца так хорошо пахло табаком и одеколоном.
Он привез  шоколадки Марусе и  Грише.  Маруся съела свою шоколадку, а  потом
тихонько достала Гришину и тоже съела. Кода отец хотел дать шоколадку Грише,
оказалось,  что там  осталась одна  бумажка.  Он  сразу  догадался, что  это
Маруся, и набросился на нее. Маруся гуляла  тогда перед санаторским корпусом
на волейбольной площадке. Когда она  увидела, что  к ней направляются отец и
бабушка,  она  сразу поняла,  в  чем дело. Она встала  рядом  с волейбольной
стойкой,  на  которой была  прикреплена  корзина.  Она  держалась  руками за
железные палки и  изображала независимость. Она и сейчас, через столько лет,
помнила свои тонкие загорелые  руки и  белые волоски  на  них,  и солнце, от
которого песок тоже казался белым. Отец был в светлом капитанском кителе и в
темных  очках. "Маруся, -  спросил он ее, -  это кто взял шоколадку? Гришину
шоколадку?" "Не  знаю,  - ответила Маруся. -  понятия не  имею." Этот  ответ
прозвучал нагло и вызывающе, и лицо отца исказилось. Он снял  очки и положил
их в нагрудный карманчик кителя. "Еще раз спрашиваю, кто взял шоколадку?" "Я
же сказала, что не знаю", - Маруся прищурилась и смотрела на него с вызовом.
Тут ее оглушил сильный удар,  ее голова ударилась о железную стойку. Из глаз
полетели искры. А  отец  утке поднял руку для нового удара. Маруся заревела,
она  стала  обдирать  у  себя с  плеча кожу,  которая  облезала и  была  уже
ободрана,  под  ней была молодая  розовая  кожа, но Маруся все равно яростно
обдирала и ее. Новый  удар обрушился на  Марусю, но она  крепко держалась за
железную стойку. Тут между ними встала бабушка. Она сказала  отцу:  "Я  тебя
прошу,  успокойся,  не трогай ее!" "Мама, отойди", -  злобно прохрипел отец.
Маруся поняла, что на  этот раз он изобьет ее  жестоко. "Нет, бей меня! Меня
бей!" - бабушка говорила лицемерным  голосом, и ее лицо было  как-то слащаво
перекошено. Марусе стало  ужасно противно. Бабушка  обняла  ее  и прижала  к
мягкому животу.  У бабушки изо  рта неприятно пахло. Марусе даже захотелось,
чтобы  отец  ее  избил, бабушка же  вызывала только  раздражение.  Но она не
оттолкнула  бабушку,  а покорно стояла,  прижатая к бабушкиному живот". Отец
выругался и ушел.
     Тогда  же,  когда они  жили  в  коммунальной  квартире. Маруся  подолгу
оставалась дома одна, в детский сад она не  ходила и сидела  на окне и ждала
маму. Мама  уходила то ли в магазин, то ли на работу -  Маруся не знала. Она
рассматривала  два  больших  темно-фиолетовых тома  "Энциклопедии  домашнего
хозяйства", там ее  привлекали разные карнавальные костюмы для Нового  Года.
Особенно Марусе  нравился  там  один,  для  царевны-лягушки.  В  книге  была
нарисована очень хорошенькая белокурая девочка, на ручках у нее были зеленые
перчаточки,  сзади  надета  такая вуалька,  а  на головке  желтая  картонная
корона,  и  лягушечья маска.  Марусе хотелось быть такой  же, ей  не столько
нравилась  маска, сколько эта  девочка.  По  утрам, когда  мама уходила, она
смотрела вниз,  как мама  уходит.  Она шла в розовом пальто и сером берете и
махала  Марусе снизу рукой на прощание. Потом внизу всегда шел мужик. Он был
в пиджаке и  клетчатой  кепке, и Маруся про  себя называла  его  Олег Попов.
Олега Попова  она  знала,  она  один раз смотрела у соседей  телевизор и там
видела Олега Попова, мама объяснила ей, что это клоун. Он показался ей очень
красивым,  и  Маруся  в  него  влюбилась.  И  этот  мужик  ей  нравился.  Он
останавливался внизу и подолгу смотрел на Марусю,  улыбаясь ей. Она смотрела
на него и  тоже улыбалась. Она чувствовала что-то непонятное, и ей почему-то
нравился   этот   мужик.   Она   хотела,  чтобы   мама  сделала  ей   костюм
царевны-лягушки, и она бы села на окно в этом костюме,  а он бы ее увидел, и
она бы понравилась  ему еще больше. Она ему и так нравилась, иначе  зачем он
так долго  смотрел  на  нее  снизу? Их окно  было на  третьем этаже.  Маруся
продолжала  просить  маму,  и  мама  наконец сделала ей картонную  корону  и
раскрасила ее в желтый цвет,  но Марусе показалось,  что  это совсем  не то,
чего  ей  хотелось.  Она  все  равно  надела  эту  корону  и  утром  села на
подоконник. Но мама в этот день  не уходила. Они осталась дома. Она спросила
Марусю, зачем  она сидит на подоконнике,  ведь провожать некого,  мама дома.
Маруся сказала, что ждет Олега Попова "Какого Олега Попова?" - насторожилась
мама. Она встала рядом  с  Марусей и  стала смотреть  вниз. Почему-то Марусе
было  неприятно, что мама стоит рядом с ней, и ей не хотелось, чтобы сегодня
пришел Олег Попов. Но он вышел  из парадной и, как  всегда, посмотрел вверх.
Когда  он  увидел  марусину  маму, то  сразу опустил  голову  и пошел  прочь
быстрыми шагами.  Мама Маруси  рассказала про  этот случай  бабушке,  и хотя
ничего  определенного она сказать не могла, но все же повторяла, что у этого
ребенка странные задатки.


        x x x

     Когда бабушка сломала ногу, и Маруся поехала к ней  с отцом, бабушка ее
ужасно  доводила. Она все  не  могла простить марусиной маме того,  что  она
вышла замуж за  ее  сына. А к этому уже успели прибавиться  и тысячи  других
поводов,  например то, что, когда Гриша был маленький, марусина мама отвезла
его  к бабушке, потому что ей  надо  было заканчивать институт  Гришу  тогда
положили спать  в кроватку.  До  этого его  никак не могли  укачать,  и вот,
наконец, он заснул. Мама тоже легла спать и бабушка тоже. И вот мама слышит,
что  Гриша опять заплакал. Она встала и ходила, укачивая его,  пока он опять
не заснул.  Мама  легла и думала, что теперь,  наконец-то,  поспит. Но Гриша
опять стал  плакать,  и маме так  и не  удалось поспать. Только под утро она
обнаружила, что форточка  открыта,  и  что это комары не дают Грише спать, и
что это  бабушка нарочно открыла форточку, чтобы  не дать спать ни Грише, ни
маме.  "Вот  ведь  какая  она  сволочь!"  Эту  историю Маруся  тоже  выучила
наизусть,  потому  что  мама  рассказывала  ее   всем  знакомым.  А  бабушка
жаловалась Марусе, что мама  не помогала  ей полоть огород, что  она  целыми
днями валялась на диване с книжкой. Бабушка вообще ненавидела всякие книжки,
она считала, что, раз  человек их читает, значит он лентяй. В первую очередь
это относилось к женщинам, потому что женщине всегда найдется работа в доме.
Стоило Марусе  взять  в руки книжку, как бабушка начинала гонять ее по всему
дому, и не давала спокойно посидеть. Маруся уходила  в парк или в лес. Ночью
бабушка не давала Марусе  спать, она все время стонала. У нее  болела  нога.
Под конец  Маруся пришла  в  ужасное  раздражение.  Бабушка стала звать  ее:
"Марусенька, Марусенька, переверни меня на другой бочок!" Маруся же  сделала
вид.  что спит и  ничего не слышит. "Марусенька, а Марусенька! - бабушка  не
унималась. - Переверни меня на другой  бочок!" Маруся вскочила и крикнув: "А
черт,  блядь,  надоела!"  схватила  бабушку и одним махом перевернула  ее на
другой бок. Бабушка  в ужасе охнула и  замолчала. После этого Маруся  смогла
спокойно проспать два часа, и бабушка не издала ни звука.


        x x x

     Маруся  знала,  что  ее  ожидает  наказание  за знакомство с грузинами,
"Разбирайся  с  ней  сама", - отец устало отвернулся и ушел на кухню курить.
Мама взяла резиновый шланг из  ванной  и,  взвешивая  его на руке,  встала в
дверях. Внезапно  она  резко  размахнулась  и ударила Марусю по лицу. Маруся
согнулась, закрыла лицо и повернулась к маме спиной. Мама стала хлестать ее,
причем  норовила  попасть по  лицу и животу.  Мама приговаривала: "Вот  тебе
сволочь,  вот  тебе  сука!"  Наконец  она  устала  и  уже не  так  энергично
размахивала  шлангом.  Удары стали слабее.  Тогда  отец  встал с  табуретки,
подошел к ней и, ласково обняв, сказал: "Ну  хватит,  ты уже устала, пожалей
себя!" Мама разрыдалась  и  без  сил рухнула  на диван. Маруся ушла к себе в
комнату, а потом опять отправилась бродить по улицам.


        x x x

     Гриша сложил все свои рубашки в большую черную сумку  и надел форменный
китель. Сегодня ночью он должен был уходить в рейс. Судно шло на Кубу. Гриша
включил  магнитофон, и поставил кассету с записями  Вилли  Токарева. Еще там
пели  разные эмигранты,  которых  Гриша называл  подонками. "Ах, они  там  в
ресторане  распевают. И  эта Люба Успенская,  и  вся остальная мразь. А  они
вокруг сидят и жрут! А они перед ними выябываются, блядь! Ненавижу..." Когда
кассета кончалась, он ставил ее снова. Он пил  чай с печеньем, и еще он взял
с собой  в  сумку два  килограмма  печенья, чтобы  есть на вахте.  У  них  в
кают-компании иногда тоже давали печенье на полдник, как в детском саду.
     Гриша ходил в детский сад в городе Жмеринке всего один  год. В Жмеринку
его отвезла мама, когда  ему было только  шесть месяцев. Бабушка Гришу очень
любила и, когда дедушка  ловил рыбку, она  тщательно выбирала для  него все,
даже самые мелкие  косточки и клала самые вкусные кусочки Грише в ротик. Она
покупала ему телятинку, и каждый день давали еще  яичко.  Бабушка специально
для этого держала курочек, и дедушка для них доставал пшено.
     Потом правда,  от такого количества яичек Гриша  весь  покрылся красной
сыпью,  у него оказался диатез,  а потом даже  астма.  Поэтому они и ездит в
Евпаторию, чтобы его подлечить. А мама говорила, что  Гриша заболеет  астмой
оттого,  что бабушка целыми  днями держала его в огромной желе зной холодной
миске, которая по-украински называлась "балия", где Гриша простудился, и что
бабушка засаживала его туда, чтобы он  ей не мешал, потому что Гриша  не мог
оттуда вылезти. Почему Гриша попал в детский сад. Маруся  не знала. Она тоже
туда   ходила  некоторое  время   и  помнила,   как  во  время  тихого  часа
воспитательницы  ходили и проверяли,  все ли спят. Если ты  не  спал, то они
наказывали  - отводили  в  темную  кладовку,  поэтому  Маруся  закрывалась с
головой  простыней  и  там  тихонько  играла. Она  нашла  маленький  кусочек
пластилина, сделала из  него  диванчик и представляла, как на этом диванчике
будут  спать маленькие  человечки,  она воображала, какие  они  из себя.  и,
только она устроилась поудобнее, как услышала шаги воспитательницы, ее звали
Петровна,  но  все называли ее  Перловкой, она была очень  злая  и  дети  ее
боялись. Маруся замерла под простыней  и закрыла  глаза, а диванчик выпал  у
нее из  рук и потерялся. Перловка прошла мимо и вышла из  комнаты,  а Маруся
стала искать диванчик. Но она никак не могла его найти, он словно испарился,
она просмотрела  все. и на полу.  и  в кровати,  но его  нигде не  было. Это
осталось  для Маруси одной  из  самых больших потерь в жизни и  даже  потом,
когда она об этом вспоминала, она чувствовала тоску.
     Потом в  этом  детском  саду  был  праздник,  и  всем девочкам  раздали
костюмы.  Марусе  очень  хотелось  украинский костюм,  он  был  красивый,  с
коротенькой  юбочкой и разноцветными лентами, но такие костюмы давали только
худеньким девочкам, а  Маруся была  толстая и  получила русский сарафан.  Ей
дали  веточку березки, и она уныло ходила вокруг картонной  березы вместе  с
другими девочками и махала этой веточкой. Ей этот костюм очень  не нравился.
Правда, на следующем празднике ее нарядили бабочкой и приделали ей на спинку
крылышки из папиросной бумаги, но Маруся села на стульчик и облокотилась  на
спинку, хрупкие  крылышки помялись, и  она стала плакать, а ее еще к тому же
ругали  воспитательницы. Ей  было  жалко крылышек,  они ей нравились. В этом
детском саду в клетке во дворе сидела белка, и она все время  бежала куда-то
в огромном колесе. Маруся подолгу ее рассматривала. Ей было удивительно, как
это белке  не надоедает, но, в то  же  время,  она знала,  что,  если убрать
колесо, то ей будет еще хуже, и почему-то от этого ужасная тоска нападала на
нее, и некуда было деваться.
     Гриша ходил  в младшую группу. Маруся не знала, почему  бабушка  отдала
его в  детский сад, может,  чтобы  он стал более общительным  и подружился с
ребятами.
     Иногда  по дороге  из  садика Маруся  с  бабушкой  заходила  к "дедушке
доктору", так бабушка  называла одного своего знакомого  старичка,  он жил в
небольшом трехэтажном  особнячке  на первом этаже, у него была однокомнатная
квартира,  очень  чистая,  и  на  мебели были  надеты белые  чехлы.  Он  был
совершенно  лысый  и  глухой,  у  него  была  костяная  трубка,  которую  он
прикладывал к уху, когда  с ним  разговаривали, и при помощи этой  трубки он
слушал. Он почти ничего не говорил,  говорила, в  основном, бабушка, да и то
шепотом.  Маруся запомнила,  что  у  него  на  стене висел  большой  портрет
какого-то человека  с  усами  и в военной  форме.  Бабушка  потом говорила с
дедушкой  про "дедушку доктора", что он совершенно больной, и  что  он был в
лагерях,  а  раньше весь  этот дом  принадлежал  ему, и  у  него  была  даже
прислуга.  "Дедушка  доктор" всегда давал Марусе  конфетку, но у  него  было
скучно, и она не любила, когда они заходили к нему.
     На праздник бабушка решила  сшить Марусе брюки, она  где-то  прочитала,
что брюки входят в моду и захотела нарядить Марусю по-городскому. У  нее был
толстый  зеленый материал, она  хотела,  чтобы  брючки  были  тепленькие.  У
бабушки был знакомый  портной, он шил дома, у  него  было  три сына.  Сперва
бабушка  пришла  с  Марусей, и  он  снял с нее  мерку. Потом  они  пришли на
примерку. На  Марусю  напялили брюки, которые ей везде жали, а портной сунул
руку ей  между  ног  и сказал: "Писюнчик не  жмет?"  Сыновья стояли вокруг и
пялились на Марусю. Маруся промолчала,  а бабушка стала с ним ругаться,  что
он испортил материал: брюки узкие, а девочка полненькая, и они ей тесны. Но,
в конце концов, бабушка все же заставила его перешить, они ходили к портному
еще раз, и брюки Марусе уже не жали, но она все равно их не любила, они были
очень толстые и неудобные.
     Потом бабушку  что-то стало  беспокоить  в  Марусе,  и она повела  ее к
врачу. Там был огромный белый дом и большие клумбы розовых и красных цветов.
Было очень  тепло,  и  бабушка  о  чем-то долго говорила с женщиной в  белом
халате. Марусе же хотелось сорвать хоть один цветочек,  и она ждала удобного
момента. Но бабушка взяла ее за  руку и они вошли в кабинет. Дверь туда была
широко открыта, и весь коридор был заполнен женщинами, они стояли в очереди.
Очередь  заканчивалась  у  огромного  кресла,  напоминавшего  вертолет,  оно
блестело. Женщины, подойдя к нему, клали рядом свой узелок, снимали  штаны и
влезали на него.  Они отвратительно распяливали ноги, а мужик в белом халате
подходил  к  ним,  смотрел  туда  и  пихал им между ног  какую-то  блестящую
палочку.  В кабинете мерзко пахло. Марусю чуть не стошнило. Рядом с  креслом
стоял маленький  бритый  наголо мальчик и  с интересом смотрел, открыв рот и
ковыряя в носу. Бабушка подвела Марусю к этому креслу и велела  снять штаны.
Маруся  стала плакать,  но  бабушка сказала,  что купит ей куколку и конфет.
Маруся сняла штаны, ей было очень стыдно, потому что вся толпа женщин стояла
и  рассматривала ее и  ее трусы,  а  на них  было желтое пятно,  и она стала
комкать их, пытаясь спрятать. Мальчик же довольно захихикал. Бабушка взяла у
нее трусы и постелила на кресло, на которое Маруся влезла, и бабушка помогла
ей расставить ноги на  подставки. Марусе казалось, что она попала в какой-то
кошмар. В окно была видна улица, яркое солнце  и розовые цветы, а здесь было
ужасно, какой-то потусторонний мир. Мужик в белом халате подошел к Марусе, и
ее что-то  кольнуло  между  ног  "Здоровенький  писюнчик! - сказал мужик.  -
Одевайся!"  - и похлопал Марусю по голому заду. Женщины все стояли и  мрачно
смотрели. Бабушка стала благодарить мужика и пихать  ему деньги. Он спокойно
взял  их рукой  в резиновой перчатке и  положил в карман, откуда уже торчало
много разноцветных бумажек.


        x x x

     Грише было очень плохо  в  детском саду, потому что  его там заставляли
есть, а Гриша не хотел, там  все ему казалось  невкусным  и  гадким, а  если
ребенок что-то  оставлял на  тарелке,  две  воспитательницы брали его с двух
сторон за руки, а третья заталкивала в рот все, что он не доел. Гриша не мог
заставить себя проглотить мясо, оно было с жилами и с жиром, но выплюнуть он
боялся, поэтому весь  день держал  это мясо за щеками, и  вытаскивал  только
когда воспитательниц  не было рядом, ему удавалось тогда переложить это мясо
из-за щеки в карман штанишек, а дома он выбрасывал засохшие кусочки во двор.
Но печенье он любил всегда и съедал все.
     Бабушка верила в Бога и  часто ходила  в церковь, и даже  брала с собой
Марусю  и Гришу. Марусе там нравилось, там было красиво, и священник добрый,
но почему-то  бабушка запрещала об этом говорить, как о  чем-то постыдном, и
особенно  не  велела  говорить   маме  и  отцу.  Маруся  все  равно  однажды
проговорилась,  и мама долго  смеялась над бабушкой, она  говорила,  что это
"мракобесие"  и  бабушка  "серая  баба", и что  зачем она  тащит туда детей.
Маруся не  знала, на чьей  она стороне: бабушки  или мамы.  Но ей нравилось,
когда на Пасху бабушка пекла пышные высокие куличи и красила яички,  а потом
уходила рано-рано утром в  церковь, и Маруся просыпалась, и ее не было дома,
а потом она приходила, всегда праздничная, в нарядном платке и давала Марусе
просфорку. Все садились за стол, приходили гости, все ели и пили, и говорили
друг  другу "Христос Воскресе!"  Летом  бабушка приносила  из церкви зеленые
веточки и  втыкала  их  за икону,  а весной  у  них  за  иконой  были первые
вербочки. Марусе они очень нравились, они напоминали ей  цыпляток. У бабушки
было  две иконы: одна Спасителя, а другая Божьей Матери, и перед ними всегда
горела лампадка.
     Мама всячески настраивала Марусю против бабушки, ее раздражало все, что
от нее исходило.  И они вместе с мамой смеялись над бабушкой и над ее Богом.
Маруся  написала письмо  от Бога  бабушкиной подруге и натерла его колбасой,
потому что они с Гришей решили, что тогда та должна поверить, что оно именно
от Бога, из рая, потому что в раю все едят такую вкусную колбасу. Но подруга
не  поверила и  пришла жаловаться  бабушке, и бабушка их ругала. Эта подруга
была очень бедная и жила в каком-то сарае вместе  со своими козами, и ее все
дразнили "Козья матерь", она часто приносила бабушке козье молоко.
     Потом Маруся приехала в Ленинград,  ей нужно  было поступать  в  школу.
Перед школой мама  ненадолго опять сдала ее в детский сад  недалеко от дома.
Там Марусе очень понравились  два мальчика, они были близнецы, и поэтому она
не знала, который из них ей нравится больше, она их даже различала с трудом.
Она  называла  их "братья Григорьевы". Дома у  нее  на  столике  с игрушками
лежала вышитая  дорожка, на ней были котятки, которые сидели  в ботинке. Эти
котятки очень нравились Марусе, она их часто целовала. И вечером,  когда она
приходила из садика домой,  она воображала,  что  эти  котятки и есть братья
Григорьевы, она целовала их и все говорила маме: "Правда, они  хорошенькие?"
"Да, - соглашалась мама, - очень  милые." "Это братья Григорьевы," - сказала
Маруся.  "Какие  еще  Григорьевы?"  -удивилась  мама "Ну у нас в садике есть
братья Григорьевы, - Маруся поцеловала  котеночка, - и  я  их  люблю..." "То
есть как это - люблю?  - возмутилась мама и  как-то по-особенному посмотрела
на Марусю. - Ведь ты же  любишь маму? И папу, да?" "Да, - прошептала Маруся.
Ей почему-то стало стыдно. "И бабушку, и  Гришу? - не отставала  мама. - Как
же ты можешь говорить такое слово по отношению к каким-то Григорьевым? Разве
ты  можешь  их  любить?  Что  они  тебе  такого хорошего  сделали?  Подумай,
Марусенька!"  Маруся  молчала и смотрела в пол. Она никак не могла объяснить
маме  точно,  почему она любит  этих братьев,  а если и не любит, то вообще,
какие чувства к ним испытывает, но она все  же знала достаточно определенно,
что  любит  их. Мама  еще долго смотрела на  Марусю  с подозрением  и качала
головой.


        x x x

     Прошло  уже  три  часа,  магнитофон  все  играл.  Гриша  врубил  полную
громкость.  Из динамиков несся хриплый  рев. Гриша расправил  плечи  и важно
ходил по комнате.  Через час  ему нужно  было быть на судне.  Он со  вздохом
выключил  магнитофон  и посмотрел на стенку  На  стене висела записка "Перед
уходом в рейс не забудь выключить свет, выключить везде воду, выключить газ,
телевизор, магнитофон, закрыть все форточки, и окна, включить сигнализацию,"
-  Это написала  ему  мама  ровным аккуратным  почерком.  Гриша  обошел  всю
квартиру,  он  закрыл везде  форточки. В  их бывшей детской  комнате в одной
форточке  стекло  так  и  было  разбито.  Гриша вспомнил, как Маруся однажды
сильно напилась. Она пила спирт  со  своей подругой Степановой. Они отмечали
первый день весны, первое марта.  Спирт они разбавляли водой, потом Маруська
зачем-то пошла в комнату и стала открывать окно.  Она поскользнулась и рукой
разбила  форточку. Она  сильно  порезалась, перерезала  на  пальце  какую-то
артерию, кровь  прямо  хлестала.  Все вокруг было  в  крови  -  и  диван,  и
подоконник, и  ковер.  Хорошо,  что Степанова была не такая пьяная, принесла
ведро с  водой и помогла замыть,  а Маруська  замотала руку каким-то грязным
тряпьем и надела  на себя старую рваную отцовскую  рубашку,  старые  брюки и
отправилась шляться вместе со Степановой. Недалеко от дома  им  повстречался
Гольдман,  который  стал   орать  в   неизвестно  откуда  взявшийся   рупор:
"Алкоголики, стойте! Алкоголики, стойте!"
     А  Гриша тогда заперся в большой комнате и не  выходил.  С тех пор, как
они вместе украли краски в  универмаге, ей со  Степановой вообще-то общаться
не  разрешили,  но  ее,  как  муху, так  и тянуло на говно. Отец  всегда это
говорил. Вечером  она  пришла домой, а там  уже были  мама и ее сестра  тетя
Кира.  И они стали Марусю допрашивать, а  папаня, к счастью для нее,  был  в
командировке,  а то  ее  вообще  бы убили на месте. Они почувствовали  запах
спирта, хотя Маруся и  жевала кофейные зерна, все равно,  она так нажралась,
что этот  спирт  все  забивал. Они  даже  заметили,  что  Маруська  была без
лифчика. Гриша не знал. зачем она его сняла, но  маманя  всегда  такие  вещи
замечала,  она очень внимательно следила за Маруськой и все боялась,  что та
"принесет в подоле". Тетя Кира  стала говорить: "Марусенька, деточка, почему
ты без лифчика? Ведь  это же  не  красиво! Я иногда  вижу - девчонки молодые
идут, и у них  грудки  трепыхаются туда-сюда,  туда-сюда!" Маруська молчала,
как  баран, это у нее был отходняк. А Гриша все  это слышал,  он-то  все уже
знал  заранее. Потом Маруську  повели к  гинекологу, потому  что из-за этого
пьянства и курения у  нее прекратились менструации,  и маманя  это заметила,
потому что все время за ней следила. К тому же тогда же  прочитали  какой-то
ее дневничок, где было написано  про какого-то там ублюдка  и его  умоляющие
глазки. Ну и они начали с ней разборку.  А она все молчала, и вот тогда ее и
направили. У  мамани знакомая работала врачом в поликлинике, и она, чтобы не
афишировать  позор семьи, решила  это сделать тихо. Маманя  взяла  с собой и
Гришу, потому  что  одной ей было слишком страшно и стыдно, и он ее морально
поддерживал.  Гинеколог была такая  очкастая баба, но довольно приятная. Так
Грише  показалось.  Она  тихим  голосом  сказала  Маруське,  что  надо  чаще
подмываться,  и  тогда  от  нее всегда будет  хорошо  пахнуть,  и она  будет
нравиться  мальчикам.  А Маруська сказала, что ей плевать, пусть воняет. Еще
она спросила, есть ли у нее знакомые мальчики, а Маруська сказала, что нет и
никогда  не  было. Грише было смешно, он  все это слышал из-за двери, но  он
сдержался, а то маманя разоралась бы на него.
     В их комнате  раньше были обои со слониками и жирафами. И однажды они с
Марусей  решили помочь  сделать  ремонт,  ремонт  как  раз  тогда собирались
делать.  И  они  стали обдирать все эти обои. Они так  приятно обдирались  и
хрустели. А обрывки они выбрасывали в форточку. Тогда была зима, куски обоев
летали, как огромные  птицы, и ложились  на серый снег... А  затем они стали
выбрасывать все игрушки. А потом пришел отец, он ничего не заметил, даже что
стены ободраны, он о  чем-то думал. И тогда Маруська спросила у него: "Папа,
ты ничего не замечаешь?" Он сказал, что нет, и недоверчиво посмотрел на нее.
Она  ему  тогда  показала,  она  думала, что  ее похвалят.  Ну  а  он  жутко
разозлился и избил ее, и отправил  их с  Гришей на  улицу за игрушками.  А у
Маруськи был такой пупс в красной рубашке, ей его на день рождения подарили,
но она легла  с ним спать и ночью  случайно пальцы  у него обломала,  они из
глины  были,  что ли.  Она тогда рыдала, а ее ругали. И этого пупса она тоже
выбросила. И Гриша с  Маруськой пошел, а там у помойки дети уже этого  пупса
подобрали, они  сделали  ему  из мокрого  снега  трон и посадили  на  него и
натыкали кругом разноцветных бумажек  и фантиков и сделали из бумаги корону,
а сверху еще  один из этих детишек свою  шапочку на него нафигачил, чтобы он
не замерз. И они очень торжественно ему поклонялись, это был их царь. Они не
хотели его отдавать Грише и Марусе, но потом пришел папаня и отобрал.
     Гриша  надел куртку, она была грязная, потому  что  в ней он работал на
швартовке,  но она ему нравилась. Потом  надел шапочку на самую макушку, так
ему  казалось очень красиво. Посмотрел  на себя в зеркало и выдвинул  вперед
нижнюю  челюсть. После  смерти отца  Гриша отрастил себе такие же усы, какие
были у него, но они выросли очень редкие и совсем светлые, и были незаметны.
Чтобы все  видели  эти  усы,  Гриша  их  все  время  пощипывал.  Он  включил
сигнализацию и вышел  на  улицу.  Было совсем  темно.  Перед  парадной горел
единственный  фонарь, его сильно качало ветром.  "Черт, штормяга  будет",  -
подумал Гриша и поежился. Ему надо было  поймать машину, потому что  трамваи
уже  давно не  ходили.  Он  долго стоял посредине  дороги с поднятой  рукой.
Наконец остановился  старый  запорожец.  За  рулем  сидел инвалид  без  ног.
Инвалид  заломил до  порта четвертак, но выбора не было, и Гриша  спорить не
стал. Он и так уже опаздывал.
     В  проходной у главных  ворот порта он  показал  свой пропуск  и  пошел
вперед широкими  шагами.  Судно было недалеко, у шестого  причала.  Он  стал
подниматься  по трапу.  Вахтенный  матрос  задремал на  табуретке,  и  Гриша
толкнул  его  в плечо. Тот  вздрогнул и проснулся "Привет, - сказал Гриша, -
дрыхнешь? А если враг проберется?" Матрос ответил матом. Гриша прошел в свою
каюту и бросил сумку на койку.  В  иллюминаторе  была видна бледная  широкая
луна. Сегодня судно снимется с якоря и выйдет в открытое море.  У Гриши была
первая  ходовая вахта.  Он совершенно не  выспался, ведь он всю ночь  слушал
магнитофон. И прошлую ночь он  тоже слушал музыку и думал Гриша улыбнулся  и
потрогал  в кармане  батарейку. Он долго сидел на койке без  движения. В его
голове проносились  обрывки мыслей. Сколько времени прошло,  он не  заметил.
Наконец он вспомнил, что  пора идти в  рубку. В  рубке ровным  светом  горел
экран локатора.  Он  был  зеленоватый,  это  успокоило Гришу.  Слышался шум.
Капитан обернулся.  "А. это ты!  А мы  думали, спишь!  Что  это у тебя глаза
такие  красные,  напился  вчера,  что ли? Иди  тогда отдохни,  а вместо тебя
второй постоит,  тут  опасное место.  Сейчас будем  проходить  пролив.  Иди,
отдохни,"  - и капитан  похлопал его по плечу.  Гриша передернулся  от такой
фамильярности,  но  ничего  не  сказал.  Он молча подошел  и  встал  к рулю.
Внимание Гриши было приковано к широкому диску  луны, видневшемуся  слева  в
окне  рубки.  Видимость  была  прекрасная, волны  блестели,  и яркая дорожка
бежала перед судном. Гриша стоял у штурвала. Иногда он отключался, иногда до
него  доносились обрывки фраз. Он не  мог понять,  кто это разговаривает, но
его это и не интересовало.  Вот  за  спиной послышались тяжелые  шаги.  "Это
Боров", - подумал Гриша, но оборачиваться ему не хотелось. Вдруг он заметил,
что луны  уже нет. и  перед ним сплошной  серый  туман. "Черт, как видимость
упала, -  пронеслось  в  голове  у  Гриши, -  надо внимательней  следить  за
локатором. Ломаная линия берега...  какие-то  точки..." "Следи за курсом,  -
услышал он тихий голос,  - не сбейся с курса. Ты же  знаешь, Боров уже давно
храпит. А для нас очень важно, чтобы именно теперь ты не сбился с  курса..."
"А сколько времени прошло? - спросил Гриша, пытаясь разглядеть сбоку часы, -
мы давно в море".
     "Не бойся, ничего не  бойся, мы давно утке вошли  с тобой в контакт. Мы
наблюдаем за тобой, помогаем  тебе. Не думай ни о  чем, отдохни. Ты  слишком
устал за последние дни."
     Гриша кивнул, достал из  кармана  печенье и начал есть. Но  он даже  не
заметил вкуса.  Просто хруст. Сбоку на  койке  лежала  темная масса  рядом с
подушкой.
     "А это что?" - Грише стало страшно.
     "Не бойся, это старпом. Он спит. Теперь  он не будет тебе мешать. Держи
курс зюйд-зюйд-вест."
     Гриша послушно повернул штурвал. На локаторе он заметил какую-то точку.
Он  автоматически навел  визир на  локатор и увидел, что пеленг изменился, а
дистанция осталась та же.
     "Что-то  здесь  не так,  -  пронеслось в  голове у Гриши. -  ведь мы же
учили..." Вдруг перед  ним справа  из серого тумана выросла  черная громада.
Гриша отшатнулся.
     "Не бойся,  ничего не  бойся, - сладко пел голос в ушах, - ты правильно
держишь курс..."


        x x x
       <i>Крест... Нет,  это больничная  койка, а  напротив грязная  ободранная
стена.  Ночь  Н  там,  в  просвете дверей,  рыжеволосая санитарка  с  кем-то
говорит. С кем? Он  не  видит. Надо отвязать руки. Почему он не видит, с кем
говорит санитарка? Это так они  специально  поставили зеркала,  чтобы  дверь
отражалась в них,  и  он  не  видел тех, кто  за зеркалом. А там за зеркалом
лабиринт, целый лабиринт из зеркал.  Он  встает,  он  подходит к нам  ближе,
смотрит в  зеркало Это  окно, и вдруг  его  заливает волна свежего  голубого
воздуха, он  почувствован, что  этот воздух как его жизнь, его дыхание, этот
воздух  сливается  с  его воспоминаниями, прозрачными и  голубыми,  как этот
воздух... Маленький городок,  где он родился  и когда-то жил с родителями...
Воспоминания наталкиваются друг на друга льются  откуда-то изнутри из самого
сердца... смешиваются  с  воздухом  И  он сам растворяется  в  этом воздухе,
исчезает в нем... какая легкость... Полет... И вдруг кто-то снова вцепился в
него  и потянул вниз Его руки привязаны Крест...  Нет  Это больничная  койка
напротив стена а там за зеркалом  рыжеволосая санитарка продолжает с  кем-то
говорить Вот она реальность... Кто расставил  эти зеркала? Кто загнал  его в
лабиринт? Вот сейчас он встанет На сей раз он не должен заблудиться...</i>


        x x x

     С тех  пор,  как Павлик стал евреем и уехал  навсегда,  он ей больше не
звонил и даже не писал. У нее остался только его дневник, который она любила
перечитывать.  Она  обнаружила  его случайно, когда зашла  к нему  домой уже
после его  отъезда за своим французско-русским словарем.  Тетрадь  в кожаном
тисненом переплете, заботливо перевязанная голубой ленточкой, лежала в ящике
стола,  и Маруся тихонько взяла  ее,  точнее,  украла, как  тогда  краски  в
магазине.  Но записи  в дневнике  обрывались, и  она  не знала,  что  с  ним
стало...
     Павлик рассказывал ей о Берлине, и Маруся представила себе, как Павлик,
прийдя  в магазин в Западном  Берлине,  увидел там  много  разных  конфеток,
которые все искрились  и  сверкали в  ярком свете лампочек,  они так красиво
переливались,  как  будто  наступил  Новый  Год  и  уже  больше  никогда  не
прекращался, там был вечный Новый Год, рай на земле, изобилие и счастье  для
всех,  верующих  и неверующих, евреев и  немцев, и  русских... Павлику  было
хорошо и, счастливый, он шел по улицам, освещенным солнцем, и солнце то ярко
освещало его, то пряталось за тучи, и он то снимал, то снова  надевал темные
очки. На  тротуаре сидел нищий с испитым лицом. Нищий был одет в лохмотья, а
рядом  с  ним  лежала собака, грустно положив морду  на лапы.  Подавали  ему
исключительно  из-за собаки, такая  у нее  была грустная морда. А нищий  был
просто придатком.

     <i>май 1991 года, Санкт-Петербург

     ╘ Текст Маруся Климова (Татьяна Кондратович) 1996.
     ╘ OCR Андрей Журман, 1999.</i>