ри Харта (Henry Hurt). А там видно будет. Он говорит, что на этот счет документов нет, при его личных встречах с Мариной в США этот деликатный вопрос не поднимался, да и ответа на него нечего было ожидать. Положительного. Факт остается фактом: Марина на фоне красавца Павла, конечно, не могла любить лопоухого Ли. Этот красавец, между прочим, был информантом КГБ при своем дружке Ли. Отсутствие страсти ясно из того, что Марина довольно скоро в США оставила Освальда (потом "немножко вернулась"). Это при том, что у них уже была дочь Джейн (она родилась в самом начале 1962 года) и Марина ждала второго ребенка (родилась дочь Рашель). Но еще до рождения Марина говорила об Освальде как о маленьком тиране и жаловалась, что он третирует ее за "тонкую фигуру" и недостаток тела. Ли искренне был обижен, что ему всучили такой недовес. Он, понимаешь, от Америки отказался, а тут досадный маленький обман. Он рассказывает ей историю о том, как переспал с одной сельской девкой Неллей и "как ее было много", так что он "прочувствовал ее до костей". Будучи марксистом и потому прирожденным диалектиком, он о теластых девицах любил говорить именно так: "Вот она как раз отлично подошла бы мне. Я бы прочувствовал ее до костей" (She'd suit me fine. I could feel all her bones - см. Gerald Posner. Case closed. p.66). Но вернемся в Минск. Ли снова в Москве, просит присоединить к своей просьбе о возвращении в США новоявленную жену. Бюрократическая машина довольно бойко крутится, и весьма скоро вся семья Освальдов получает разрешение на выезд. Который и осуществляется 1 июня 1962 года. Я пропускаю дальнейшую историю жизни Освальда в США. Все это есть и в отчете Уоррена, и в других книгах. Наступает роковой день 22 ноября 1963 года. Выстрелы, окровавленная голова Джона Кеннеди на коленях Жаклин. Растекающееся красное пятно на ее белом платье. Крик раненного, сидящего рядом, губернатора Техаса Конноли. Обыватель Запрудер оторопело продолжает снимать своей любительской камерой становящиеся прямо на глазах историческими кадры. Срочно - госпиталь. Увы, одна из пуль прошла через голову. О возвращении к жизни нечего и думать. Страна в шоке. Даже в СССР произошло смятение. Это, после карибского кризиса, было время малой любви между двумя странами и между Хрущевым и Кеннеди. Оба, де, проявили государственную мудрость и остановили мир на пороге войны. Или остановили войну на пороге мира? В общем, пронесло. И советские идеологи отдыхали от недавнего ступорозного страха. Да и американские политики и генералы, пожалуй, тоже. И вдруг.... Редчайший случай: советское телевидение показывало всю заупокойную службу и похороны Кеннеди. Говорили о нем очень сочувственно. Тогда же хоронили и полицейского Типпита, которого Освальд застрелил при выходе из кинотеатра через 45 минут после убийства Кеннеди. Наш Лихаря решил проникнуть в кинотеатр без билета (как видно, в целях отыграть деньги от использованных патронов), и контролер вызвал полицию. Типпит уже был ориентирован на злодея (на снайперской винтовке Манлихер-Каркано Освальда остались отпечатки его пальцев) и попытался его остановить. Через два дня владелец сомнительного бара с услугами девочек Джек Руби застрелил Освальда прямо у выхода из камеры тюрьмы, откуда Освальда собирались перевезти в офис шерифа для допроса. Скандал страшенный... В этот же день к нам на кафедру пришел Павел Головачев. Он был потерян. "Вот, написал письмо Марине. Посмотрите, может быть нужно что-нибудь добавить? Или изменить?" Мы с присутствующим мудрым доцентом Кабельским прочитали. Содержание письма гласило (передаю по памяти самое главное): - Дорогая Марина ! Нашего друга Ли злодейски убили. Уверен, что он ни в чем не виноват. Это все капиталисты-толстосумы наделали и хотели свалить на Ли. Тем более что он был марксист и боролся за свободу Кубы. А потом спрятали концы в воду и убили его. Дорогая Марина, держись. Ты же знаешь о моем отношении к тебе. Мы много говорили о будущем. Возвращайся, и я женюсь на тебе. Мы будем вместе вспоминать нашего друга". Кабельский вытаращил глаза: - Да вы что?! Ведь ничего же не ясно, а вы пишете, что убил не ваш друг и что там какой-то заговор. Вы что, не понимаете, что сейчас возникло опасное напряжение между нашими странами? Освальд приехал из СССР. Что там могут подумать? А вы - марксист, Куба... Вы можете оказаться между молотом и наковальней. Две огромные страны, международный скандал. Вас раздавят, как орех, превратят в мокрое место. Ни в коем случае не посылайте это письмо. Пока все не выяснится. Павел набычился: - И вы, Валерий Петрович, тоже так думаете? Я посмотрел в мудрые и печальные глаза нашего кафедрального ребе. - Мне кажется, Иосиф Моисеевич прав. Не надо, Паша, посылать. Опасно. И бесполезно. Это письмо дальше Минска не уйдет. ...Паша выпрямился. Глаза его засверкали. Из ноздрей пыхнуло молодым яростным огнем. - Я вас так уважал. А вы просто боитесь. У нее горе. Она там одна, ее затравят. Мой долг ей помочь. Не ожидал встретить такую трусость. С этими словами он гордо повернулся и вышел. На следующий день пришел бледный и потухший. - Вы были правы. Вызвали меня... Ну, туда, на Дзержинского (на ул. Дзержинского находилось здание республиканского КГБ, да и сейчас там же). - И что сказали ? - Да что... Что если хочу учиться и вообще.... Сказали, что если бы не мой отец, генерал, то долго бы сейчас со мной не разговаривали. Таким все тоном... Дескать, ты что, сам ничего не понимаешь?! В общем, вышел я на полусогнутых. А потом Павел куда-то запропастился. Заведовать радиоузлом стал другой. А он вроде где- то мелькал, но как-то бесплотно. Вроде привидения. Впрочем, ничего плохого не случилось. Уже в перестроечное время выступал с какими-то воспоминаниями, спорил с Титовцом, кто из них был большим другом Ли Харви. И Марины. Марина здесь быстро издала книгу о своей жизни с Освальдом. Гонорар очень помог. Вышла замуж. Стала Мариной Портер. Но иногда зовется - Марина Освальд-Портер. И ее старшей дочери уже под 50 лет. Да и младшей - тоже. А друг Освальда Головачев умер в 2003 году. НАСЛЕДНИК СТАЛИНА И ЕГО СЫН Каждый раз, когда ищу кого-то из прошлых знакомых по земному пути, я впадаю в легкую прострацию. Ищу, естественно, в поисковых машинах. В великолепный ГУГЛ, например, сейчас попадает всякий, кто хоть как-то был обозначен в этой невероятно огромной летописи жизни. Тем не менее, почти никого не нахожу. А ведь были люди в высшей степени яркие! Вот, примеру, в 10-м классе был у нас Олег Юровицкий, большие подавал надежды. Никаких следов. Даже известнейшие люди хорошо если упомянуты одной строкой. Например, Людмила (Люся, как мы ее звали) Мещерякова, по мужу Булдакова (ее муж -- какой-то чемпион по академической гребле). А ведь была настоящей звездой, прирожденной волейболисткой. Мы учились с ней в одном классе, были дружны. Весь город (Каунас) сбегался смотреть на игру нашей школьной команды. Точнее, на игру Люси. После школы -- в Москву, в институт физкультуры, тут же -- сборная СССР и чуть позднее -- капитан сборной. Поездки по всему миру, громкие победы на любых международных соревнованиях, восторги публики и прессы. А сейчас что осталось? Вот (даю сводку по трем линкам, в которых хоть что-то есть): Булдакова (Мещерякова) Людмила Степановна, род. 25 мая 1938. Окончила Московский институт физической культуры. Российская спортсменка (волейбол), заслуженный мастер спорта (1960), тренер. Чемпионка Олимпийских игр (1968, 1972), мира (1956, 1960, 1970), Европы (1958, 1967, 1971), СССР (неоднократно в 1960-73). И больше ничего. Ни биографии, ни даже единого снимка. А ведь она была красивой девицей. Интервью, цветные фото в "Огоньке", в газетах. Хотя бы ради этого стоило воспроизвести. Но -- нет ничего. Неужели все, что останется, - пыльные папки с траурными тесемками, пожелтевший листок с двумя датами и прочерком между ними? С прочерком... Так что, правы материалисты? И поет орган, что всему итог Это вечный сон, это тлен и прах! Но не кощунствуй, Бах, - говорит Бог, - А ты дослушай, Бог, - говорит Бах. Ты дослушай! Бах -- не кощунствовал. Он только иногда мог пожаловаться. И доказывал своими мессами величие Творца. Мы тоже жалуемся. Больше Баха. Только без его Бранденбургских концертов. Вот жалоба Александра Яковлева о том, как его травили: "Пожалуй, наиболее нагло я был атакован через провокацию в отношении моего помощника Валерия Кузнецова. Он сын бывшего секретаря ЦК Алексея Кузнецова, расстрелянного в связи с "ленинградским делом". В свое время Микоян попросил меня взять Валерия на работу в отдел пропаганды, что я и сделал. Кстати, Кузнецова долго не утверждали. Только после вмешательства Суслова, к которому я, ссылаясь на мнение Микояна, лично обратился с этой просьбой, вопрос был решен". И снова я в тупике. Валерий Кузнецов -- фигура немного историческая. Хотя бы потому, что он сын Алексея Кузнецова, расстрелянного спасителя Ленинграда (тогда он был вторым секретарем обкома, заместителем Жданова), потом секретаря ЦК, завотделом кадров ЦК, любимца и чуть ли не наследника Сталина на посту генсека. Об этом любимце материалы есть. А вот о его сыне, работнике ЦК высокого уровня, в годы перестройки -- первого помощника члена политбюро Яковлева - нет НИ ОДНОГО СЛОВА. Более того, нет даже упоминания о том, что у Алексея Кузнецова был такой сын. В самых полных биографиях бывшего секретаря ЦК Кузнецова упомянуты члены его семьи, его жена, дети. Кроме Валерия. Когда повозился очень долго, нашел очень краткое упоминание о Валерии. Рассказывает Генрих Боровик, автор фильма об Алексее Кузнецове. "С началом войны на плечи Кузнецова легли важнейшие обязанности по руководству обороной города на Неве. Он выбивал продовольствие, налаживал "дорогу жизни", порой с маленьким сынишкой Валерой, одетым по всей форме, при каске, разъезжал по боевым частям, показывая: никто в осажденном городе и не помышляет о сдаче, даже дети. На войне как на войне - популярный у ленинградцев градоначальник, эффективный хозяйственник, Кузнецов надел генеральские погоны и стал "мозгом" обороны, войдя в военные советы двух фронтов - Ленинградского и Волховского". Вот этот мельком упомянутый Валера, "одетый по всей форме, в каске", и стал впоследствии помощником Яковлева Валерием Алексеевичем Кузнецовым. Он был не просто сыном Алексея Александровича Кузнецова, а -- младшим, любимым сыном. Настолько, что Сталин проявил непривычную слабость, разрешил Анастасу Микояну взять сироту (мать упякали в лагерь) в свой дом на воспитание. Я хорошо его знал -- как раз тогда, когда стал молодым ассистентом кафедры "Технология металлов". Мы провели в диспутах десятки часов. Часто бывал у них дома. То были по сравнению с нами небожители. Во всех смыслах, начиная с квартиры. Именно впервые войдя "на их жилплощадь" я пошутил: "Скажите, не в вашей ли квартире Илья Репин писал картину "Какой простор"? Нет, это был такой истеблишмент! Так как-то импозантно! ВеликолепноГде-то фешенебельно, а где-то и вовсе умопомрачительно. Что-то даже меня, скептика и шутника, подавляло. Вошла жена Валерия -- Марина Колпакчи. Дочь генерала армии Владимира Яковлевича Колпакчи, командующего войсками стран Варшавского договора, который погиб при инспекционном полете 17 мая 1961 года (у вертолета отвалилась лопасть, тогда это считалось военной тайной, как и теперь, впрочем). С чем сравнить? Да вот, с молодой Волочковой. Прекрасная русалка с ведьминским косящим глазом. Но и о Марине есть сейчас только одно упоминание в поисковых машинах: "Марина Владим. Колпакчи-Кузнецова (род 31 августа) -- ученица Галины Улановой, впоследствии балетмейстер-постановщик". И -- все. На сайте Галины Улановой. Закроют ее сайт, и тогда -- конец. С самим Валерием и его женой Мариной я познакомился благодаря семье Пастуховых -- Ольге Борисовне и Петру Яковлевичу. Она, по тем временам, женщина и необычайной, но и как бы типичной судьбы. Во время войны -- командир женского танкового экипажа, может быть, единственная женщина, закончившая академию бронетанковых войск, в послевоенное время -- директор крупного металлургического завода. Выйдя на пенсию, стала творить, создала нечто автобиографическое - роман о военных и трудовых буднях и праздниках. Была принята в Союз писателей. О ней писали, она писала, а вот поди ж ты: ни единого упоминания в поисковиках. Петр Яковлевич, фронтовик, подполковник-сапер, потом занимался чем-то по хозяйственной части. О нем есть одна строчка: в составе 1-й танковой армии 1-го Украинского фронта в ходе Житомирско-Бердичевской операции освобождал город Казатин. Пара была дружна с моими родителями, ну, а там уж и я подоспел. Эта пара курировала и опекала молодую семью Кузнецовых (у них самих детей не было). Прямо-таки дышали над ними и тряслись. Когда Марина куда-то потеряла свой партбилет, то была настоящая трагедия. По уставу -- строгий выговор с занесением. Ольга Борисовна хваталась за виски: ах, это так ужасно! После этого года на два -- невыездная! Балерина Большого -- невыездная. Ее роли отдадут этим бездарям, которые только и ждут погибели Мариночки. Карьера загублена. Перевернули весь дом. Я, в то время беспартийный, не мог в полной мере проникнуться судьбоностностью момента, но тоже, как Альхен, ходил, искал, заглядывал под стулья и переворачивал чашки. Нашли, нашли билет! Сам Валерий и нашел. Кажется, в одежде Марины, которую Ольга Борисовна собиралась стирать. Вышел праздник, сильно превосходящий все революционные и трудовые праздники, вместе взятые. Пир горой. Марина истерически смеялась от счастья. Вот на том празднике во время пира мы впервые и поговорили с Валерием подробно о режиме, в котором потеря партбилета может стоить карьеры не партийному функционеру, а балерине Большого театра. Да, говорил Валерий, у нас очень строгий политический режим. Хранение партийного документа -- святая обязанность. Не можешь сохранить -- пеняй на себя. Тебя же не удивляет, что за потерю секретного документа вообще можно пойти под трибунал и получить вышку? Вот мой отец... Он же всю жизнь отдал этому строю. Был пламенный большевик. Искренне верил во все партийные принципы, а уж в коммунизм .... Без всяких сомнений и колебаний. Никаких документов не терял. С врагами партии боролся беспощадно. Вот смотри, у меня сохранилась старая газета "Ленинградская правда" от 22 ноября 1937 г. Читай: "Выступая 19 ноября 1937 г. на собрании избирателей Волховского района, А.А. Кузнецов заявил: ""Считаю большим счастьем работать под руководством товарища Жданова. Под его руководством я буду и впредь громить подлых фашистских агентов, троцкистско-бухаринских вредителей, шпионов, диверсантов, бороться за чистоту рядов нашей великой коммунистической партии"". Я теперь проверил: действительно, папа-Кузнецов, хотя и был во время войны вторым секретарем Ленинградского обкома, на самом деле выполнял функции первого -- потерянного и дрожащего Жданова, который целыми днями сидел в личном бомбоубежище и почти беспробудно пил. Всю работу по организации обороны и снабжению осажденного города вел за него Кузнецов. Громил врагов еще пуще, чем в 1937 году. Ну, тут хоть какое-то оправдание: пачками расстреливали паникеров, мародеров, маловеров, не говоря уж о диверсантах и пособниках, подающих сигналы фонариками немецким самолетам с крыш и улиц. Носился генерал Кузнецов с маленьким Валерой, которому было 4-5 лет, по заводам и фронтам - Ленинградскому и Волховскому. Не очень это помнил да и понимал Валерий, какие там велись разговоры. Что-то вроде как: "Быстро сделать. Никаких отговорок. Никаких "не могу". Выполняйте. Я вас расстреляю! Так точно, будет сделано". Работала гигантская мегамашина из людей, преодолевая невозможное, в которой отдельный человек был быстро изнашиваемой и заменяемой деталью. Надо думать, и к себе и своей судьбе потом Алексей Кузнецов отнесся также с партийной философской мудростью: все, износился, больше машине не нужен. Она дальше помчится с другой, новой деталью (Алексей Кузнецов был расстрелян по "Лениградскому делу" в 1950 году). -- Как же ты, Валерий, - говорил я с подколкой, - можешь служить верой-правдой режиму, который убил твоего отца? Валерий в то уже время работал в ЦК чем то вроде инструктора. Должность, вроде как низовая, но -- в ЦК! Не шутка. Во всяком случае, секретари райкомов вытягивались в струнку. Кто знает, какие у этого инструктора связи ТАМ.
  • Отца убил не режим, - отвечал он, - а гад Берия. -- А Сталин что делал? - Сталин тоже руку приложил. Партия выправила эти ошибки. Но ведь тогда были такие правила игры (Валерий очень любил это выражение - "правила игры"). Видно же было, что по правилам игры не нужно говорить о создании республиканской партии Российской федерации. Ну и не надо было этого делать. А отец, наверное, разделял эту идею еще когда был первым секретарем Ленинградского обкома. Действительно, партиец мог быть членом политбюро, и при этом оставаться секретарем ленинградского обкома. Ниже любого секретаря республиканского ЦК. Ленинград -- всего лишь областной центр. Там никакого ЦК нет. Несправедливо. Так было, например, со Ждановым. Если бы он не умер, правда, не знаю, сам или ему помогли, точно также пошел бы по ленинградскому делу. Есть государственные соображения. Есть воля Сталина. Это все и определяло правила игры. Они их нарушали. Хотя не настолько, чтобы расстреливать. Ну, так партия осудила то дело. Вон Анастас Иванович, мой приемный отец, не нарушал правил, и жив до сих, сыт, пьян, нос в табаке. Хрущев рассказывал о нем анекдот: Микоян в сильный дождь отдает зонт Жданову. "А как же вы, Анастас Иванович"" "Ничего, - отвечает Микоян, - я между струйками, между струйками". На самом деле этот анекдот -- похвала Анастасу Ивановичу. Вот это был классный игрок! Партия полностью реабилитировала отца. Квартира, в которой мы сейчас сидим, выдана по решению ЦК. У меня престижная работа. Тоже благодаря партии. -- Ладно, - говорю, - забота партии о тебе неоспорима. Но поговорим о другом. Вот Берию прикончили. Абакумова, Меркулова. А до того -- Ежова, а до него -- Ягоду. Это если брать только глав карающих органов. То есть, сначала один совершает преступления, его за это карает другой. Потом выясняется, что этот другой тоже преступник и его карают. Потом третий. Четвертый. Это как, нормально? -- Ненормально. Партия осудила такую практику. -- Хорошо, что осудила. Однако не так давно в Новочеркасске расстреляли стихийную демонстрацию рабочих, которые пошли к обкому протестовать против повышения цен на масло и мясо, и в тот же день им снизили расценки. Подождем, кого осудят после этого. Теперь давай коснемся экономической стороны дела. Я довольно долго доказывал, что централизованное планирование не может справиться с миллионной номенклатурой, не сможет увязать все комплектующие между собой, соединить все невероятной огромности потребности в гармоничные комбинации , вот таким обобщенным языком и говорил. Тезка мне возражал, говорил, что пока еще не все получается, но потом сможет. Так зачем нам ждать потом, когда давно есть механизм, который дает это сейчас? -- Какой это? -- Да простой рынок. Вот у тебя стоит роскошная консоль "Филлипс" (я как раз в это время записывал с его проигрывателя Рэй Коннифа "Концерт в ритме" 1-й и 2-й альбомы, классика в исполнении хора и оркестра. Джаз не джаз, но крепкая эстрада). А рядом, - продолжал я, - магнитофон "Грюндик ТК-46". Как ты думаешь, почему у нас не выпускают ничего подобного? -- Руки не доходят. -- При такой организации экономики никогда не дойдут. Ладно, предположим, найдут способ централизованно увязывать все потребности в миллионных номенклатурах производимых вещей. Предположим, это уже нашли. Тогда плановое хозяйство никак не совместимо ни с перевыполнением планов, ни с социалистическим соревнованием, потому что оно как раз построено на перевыполнении. Представь себе, что есть четкий план, где, чего и сколько изготовить. И вдруг кто-то делает этого "чего-то" больше. Куда это пойдет? Этот избыток ведь нигде не запланирован. Только материал переведут. Да и сам материал ниоткуда взяться не может, он ведь был точно рассчитан по плану и никаких его излишков для перевыполнения быть не может. Затем, возьми основную формулу коммунизма: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Это же настоящая утопия! Потребности не имеют предела. Никогда никакой строй не сможет удовлетворить любые потребности. Вот у тебя сейчас "Волга". Ты не отказался бы от "Мерседеса"? -- Не отказался бы. -- Ну, так и другие не отказались бы. У них такие потребности. И от личного самолета. И от своего дворца на острове. Но никакой строй не пишет на своих знаменах, что он обещает каждому по потребности. Только наш. Значит, он есть полная утопия. И обман. Затем я пустился в совсем уж преступные рассуждения о несообразностях строя. Валерий остановил меня: -- Ладно, не продолжай. Я не знаю, что тебе возразить. Но я знаю одно -- это мой строй. Он мне дал все. И я буду всегда его защищать. Я расскажу тебе о случае, который произошел со мной на днях. Еду из гостей, выпил изрядно. Проехал где-то на красный. Вдруг за мной гаишник. Мигает, сигналит, требует остановиться. Шиш ему. Дунул через переулок, после на простор, давану на газ, только он меня и видел. А в переулке затеяли ремонт, все перекопали. Что делать, останавливаюсь. Подскакивает капитан, ревет: документы, я сейчас с тобой не знаю что сделаю. Ладно, придется доставать тяжелую артиллерию. Даю ему в руки удостоверение инструктора ЦК. Он как увидел красную книжку с буквами ЦК КПСС, так сразу сник. Извините, я хотел вас предупредить, что тут проезд закрыт. Разрешите сопроводить вас до дому. Я поехал впереди, он с мигалкой сзади. До самого дома, там только козырнул. Власть, которая дает мне такие права и преимущества -- это моя власть. Извини, Валерий, но я ее буду всегда защищать. Даже от тебя.
  • Так я с ней и не борюсь. Я только теоретически рассуждаю, говорю о неких основах, на которых она стоит. А так, конечно, у тебя есть непробиваемая, хотя и устаревшая защита Филидора. Так что ты, по-своему, прав. Такие разговоры тогда, в 60-х годах могут показаться почти неправдоподобными. Хотя... нам было в те времена от 24 до 30 лет и мы были весьма начитанными молодыми людьми. А Валерий многое знал из семейных источников, как никак жил в семье Микояна. Я у него дома встречался с Серго Микояном, помню, поеживался от их комментариев телепрограмм "для быдла". Сам бы не решился, но им -- можно. Советская правота жила с Валерием всегда. Но надо отдать должное -- никаких доносов от него не было. Может быть, он был выше этого. Потом он пошел дальше, служил в Главлите, стал цензором (такого слова в советском обиходе не было), назывался старшим редактором. Что уж он там пропускал, что нет -- не знаю. Уж мои бы рассуждения о социализме точно не пропустил. Еще позднее Яковлев взял его к себе в отдел пропаганды ЦК заведовать сектором. А самый взлет -- помощник члена Политбюро Яковлева. После требования Горбачева по какому-то навету (полученному через прослушивание телефонов Валерия и Яковлева) уволить Валерия, Яковлев долго не поддавался, наконец перебросили Валерия заместителем председателя Агентства печати "Новости". Тоже должностишка неплохая. Всегда АПН была крышей для сотрудников КГБ.. Вполне возможно, что в новое время стал бы Валерий банкиром. Или членом директората объединенных машиностроительных заводов. Или президентом нефтяной фирмы. То есть, мог бы играть "по правилам". Психология служить власти, которая дает по потребности, пусть не полной, превозмогает любые рассуждения и доказательства. На том стоит земля русская. Реально Валерий Кузнецов не стал играть по этим правилам "новых русских". С июня 1993 года стал помощником председателя Экспертного совета при Правительстве РФ Хижи Георгия Степановича. Сейчас является председателем клуба "Меркурий" как части международного центра торговли. Наши встречи помнит и по разговору как не был тогда, так и сейчас не стал бонзой. Остался порядочным человеком. Живущего в своей среде и играющего по ее правилам. В разговоре с Валерием 14 ноября 2005 г. я попросил пояснить, в чем была суть того, что Горбачев потребовал его уволить (в воспоминаниях ныне покойного Александра Яковлева это место темное). Оказывается, во времена 28 съезда в 1990 г. ряд демократически настроенных депутатов вроде Юрия Афанасьева и Николая Травкина попросили Валерия организовать им встречу с Яковлевым. У них была идея: создать в КПСС самостоятельную демократическую платформу с возможным дальнейшим отпочкованием в виде отдельной партии социалистического типа. Яковлев был согласен, но Горбачев ему эту встречу запретил, так как усмотрел в ней начало оппозиции, в то время как нужно всемерно крепить ряды и единство. После этого телефоны Валерия поставили на усиленное прослушивание, рассматривая его как технический центр организации "заговора". Вот тут то и прослушали его разговор с генерал-майором внутренних войск из Азербайджана, который просто в бытовом смысле говорил о возможном приезде в Москву с барашком для шашлыка. Ага, вот куда уже потянулись нити заговора, решил проинформированный Горбачев и приказал Яковлеву уволить Валерия Кузнецова. Тогда же прослушанные разговоры были переданы Коротичу и опубликованы в двух номерах "Огонька". Политбюро не раз принимало закрытые решения о запрещении прослушивать телефоны работников ЦК, но эти запреты всегда нарушались. ФИЛОСОФ СТЕПИН В 1964 году я познакомился с молодым доцентом кафедры философии Славой Степиным (ныне академик и директор института философии РАН, а с 2006 года в связи с возрастом, научный руководитель института философии) и он меня сманил на кафедру философии Белорусского Политехнического института. Слава - обладатель мышления невероятной мощи. Мог находить и выстраивать логику самой запутанной ситуации. Не только в науке, но и в быту. Бывало, придем к нему обсуждать проблему, он садится, мы - вокруг. Говорит: "Ладно, вводите в меня информацию". Вводим. Через минуту он выдает результат - что происходит, как это понимать и что делать. Он и сейчас нисколько не утратил своих качеств, в институте философии - давно патриарх и отец родной. Сдал я экзамены и попал в аспирантуру по философии. Вот так и стал философом. После защиты в 1970 г. в Москве диссертации на тему "Второе начало термодинамики и принцип развития" настала новая жизнь. Было очень много конгрессов, конференций, симпозиумов, каких-то совещаний. Контакты, переписка, звонки. Новые встречи на конференциях. Ехали мы со Славой Степиным как-то на 13-й международный конгресс по истории науки, чей высокий статус для нас немного омрачался только тем, что он проходил в Москве. В купе оказались с двумя девицами. Они был под впечатлением модного парапсихолога Тофика Дадашева - и только и говорили о нем, да о Розе Кулешовой. Стрекотали как цикады. Слава с ученым видом говорит: "Парапсихология ненаучна". - Ну, вам бы только все отрицать. Известное дело, философы. Они ни во что не верят. А вы докажите, докажите, что ненаучна! - Очень просто, - Слава поправляет очки. - Смотрите сюда: наша психология -- это психология на троих. (С этими словами он достал бутылку вина). - А вовсе не пара-психология. Надо сказать, довод был неотразимый. И девушки охотно с нами выпили. На том международном конгрессе какая-то дама-докторесса философских наук ужасно долго вещала . Регламент был сильно превышен, а ее все неудержимо рвало цитатами. Остановить ее обычными способами было нельзя -- она являлась супругой какой-то "очень значительной персоны" из ЦК. Председательствовал никто иной, как президент АН СССР Мстислав Келдыш. Он периодически вставал и всем своим видом являл призыв к порядку. Дама вроде бы переворачивала последнюю страницу. Келдыш облегченно садился. Дама продолжала, нависая над трибуной, причем ее бюст значительно превосходил таковой Ленина, который высился на заднем плане. Келдыш снова поднимался как живой укор. Зал зачаровано смотрел на даму с бюстом и на исполняющего роль ваньки-встаньки маститого академика. Наконец, Слава Степин довольно отчетливо произнес: "От такой дамы у президиума постоянно встает Келдыш". Уж не знаю, услышала ли она, или смех зала тому причиной, но докладчица быстро свернулась. Потом что-то докладывал физик Д.Д. Иваненко. В основном про то, что эффект Рамана он открыл раньше. И этот Раман не причем. Но вот такая несправедливость -- эффект назвали его именем! И еще о том, что протонно-нейтронная теория атомного ядра -- его и больше ничья. И что японец Юкава украл у него идею пи-мезонов. Повторил он это раз десять. Да, так вот, ничего не зная о будущих воспоминаниях про этого Иваненко, нам как-то он не понравился. Слава уже не так громко сказал: "с паршивой овцы хоть файв-о-клок. Пойдем в буфет". Об этом Дмитрии Дмитриевиче Иваненко стоит немного сказать. Он был на всю жизнь напуган арестом в 1935 в Ленинграде (последействие убийства Кирова). На следствии беспрерывно повторял, что "считает себя целиком стоящим на платформе сов. власти и честно работающим над развитием советской физики". Тем не менее ему на всякий случай, чтобы прочнее стоял, по постановлению ОСО при НКВД как "социально опасному элементу" дали три года ИТЛ (отсидел один -- его вытащил Сергей Вавилов). С тех пор Иваненко все время доказывал не только свой приоритет, но и то, что он -- самый верноподданный марксист среди ученых. Для чего стал писать на коллег и друзей доносы. Особенно -- на Ландау, Тамма, Фока, Ландсберга . Трудно сказать, в какой степени эта его активность послужила причиной посадки Ландау. После сессии ВАСХНИЛ 1948 года, которая расправилась с советской генетикой, он стал одним из инициаторов проведения подобной же расправы с физиками "академической школы" (сам он был профессором МГУ). Сессия против физиков-идеалистов уже начала готовиться. Но тут выяснилось, что среди них -- все работающие над атомной бомбой. Сталин дал приказ живо свернуть начинающуюся вакханалию, от которой только и осталась так называемая "зеленая книга" (по цвету обложки) "Философские вопросы современной физики" (М.1952) про борьбу с "физическим идеализмом". В книге громилась теория относительности, квантовая механика Гайзенберга и Бора, а также идеологические заблуждения "разных других" физиков. Сам Иваненко в книгу не влез, но запустил туда соратника -- Д.И.Блохинцева, который "пися" на страницах разные формулы, разоблачал "реакционного и примитивного" Бора. В своем "Автореферате работ" Д. И. Блохинцев писал: "В детстве я любил фантазировать". Да и не только в детстве. За что и получил пост первого директора Дубненского ОИЯИ. В последние 20 лет своей активной деятельности Иваненко готовил на физфаке МГУ специалистов по шарлатанским "торсионным полям", которые позволяют летать только за счет внутренних сил и получать энергию с КПД более 100 процентов. Правда, в этот же период он добился действительного успеха -- сошелся с 18 летней стенографисткой Риммой, а в 1969 году даже женился на ней (с разницей в 40 лет). Как сказал бы тов. Сталин: "Что будэм дэлат? Завидовать будэм!" В общем, от Иваненко, несмотря на его бесспорные способности ученого, осталась слава неудавшегося Лысенко от физики. Прожил он долго -- 90 лет, умер в 1994 году. Любопытно, что во всех акафистах и даже нынешних биографиях этих физиков -- Иваненко и Блохинцева, - об их идеологических подвигах не говорится ни слова. Три цитаты: "Иваненко на протяжении всей своей научной жизни болезненно воспринимал вопросы приоритета. По-видимому, причина этого чисто субъективная: многие отечественные физики подвергали сомнению его приоритет в протонно-нейтронной модели атомного ядра. -- писал А.С.Сонин. "В борьбе за свой приоритет Дмитрий Дмитриевич неблаговидно повел себя в идеологических кампаниях конца 40-х годов, направленных против "философского идеализма" и "космополитизма" (подробнее об этих драматических событиях Журнал Природа N 8, 2004 ). А вот из рассказа замечательного физика и человека Виталия Гинзбурга: "Я просто не признавал всякую сволочь. Был такой физик Иваненко. Я его в свое время уличал в каких-то темных делах... Он на Тамма написал донос, на меня. "Литературная газета" от 4 октября 1947 года -- в мой день рождения! -- опубликовала статью против низкопоклонства, в которой и я упоминался как низкопоклонник. В тот же день меня должны были утверждать профессором на ВАКе, там выступил Иваненко и сказал: как можно такого человека делать профессором!(Гинзбург к тому же был женат на бывшей ссыльной, так что его никогда не выпускали за границу, а ее не прописывали к мужу - ред.) И меня не утвердили. А потом долго в приказах по министерству, в газетах склоняли. А философ-академик Митин потом в "Литературке" еще две статьи опубликовал, где обвинял меня в идеализме. Чудом остался цел, ей-богу! Это я вам рассказываю, чтобы просто проиллюстрировать их нравы". В буфете мы со Славой немного засиделись и чуть не опоздали к очередному представлению на том Конгрессе по истории науки. На текущем заседании председательствовал академик, геометр А.Д. Александров. Наверное, он был в буфете больше нашего. Его заметно вело. Веселил он сам себя, и это очень оживляло обстановку. Вообще-то выпивоны-закусоны на конференциях -- дело обычное, нормальное и ритуальное. Даже и среди выступающих, и председательствующих не раз бывало броуновское всесоюзное движение. Но тут -- здание МГУ, академик, международный конгресс, иностранцы. Икнув, Александр Данилович провозгласил: - Выступает Энгельс! Зал затих. - Выступает Энгельс!- еще раз выкликнул Александров. - Приготовиться Марксу, - подал реплику Слава Степин из зала. Никто не выходил. Председатель засомневался. Тряхнул головой, приблизил лист к очкам. - Хмм... Выступает Энгельс Матвеевич Чудинов! Чудинов быстро подошел к трибуне. Председатель победно его оглядел, вскинул в его сторону руку: - Итак, выступает Энгельс! Москва, институт философии, Волхонка 14, 4-й этаж, сектор физики. Телефон..... Геометр-академик прочитал все выходные данные с листа. Вот так мы и познакомились с отличным философом и человеком, Энгельсом (Геной, как его все звали) Чудиновым. Затем мы не раз встречались на конференциях, и в 1977 году Чудинов пригласил меня на кафедру философии Физтеха. Так я оказался в Москве. Однако, до переезда в Москву должны были пройти еще годы. А в Минске происходили бурные события. Носили они не просто частный характер. Вернее, может быть, и частный, но такой, который высвечивал некие общие принципы устройства нашего общества. В 1968 году я был аспирантом кафедры философии Белорусского политехнического института. Потом его пару раз переименовывали, попал он под манию и мистику новых названий. Школы становились лицеями, ПТУ -- колледжами, техникумы -- институтами, институты -- университетами, а те - академиями. В 2002 году бывший политехнический институт был преобразован в Белорусский национальный технический университет. Почти никого из первого состава кафедры философии там уже нет. Кафедра ныне именуется: "Кафедра философских учений". Так ведь раньше мы тоже занимались этими учениями... Март 1968 года -- "Пражская весна". А у нас еще зима. Кончилась эта весна летом, когда 20 августа 1968 года советские танки вошли в Прагу. Меня это коснулось стороной: Сразу после введения войск в Прагу пригласили зайти в КГБ. Такой-то адрес. Кабинет. Пропуск на ваше имя выписан. Да, как сейчас помню полковника Александра Александровича Шпикалова. Он с коллегой проводил в этом кабинете со мной воспитательную и профилактическую беседу. А я как раз только познакомился с Галичем, с которым потом был очень дружен. Полковник Шпикалов поинтересовался: почему меня привлекают барды? Для почина он сказал, что и ему многие песни Высоцкого, Окуджавы и Галича нравятся. Но не все. "Есть у творческой интеллигенции странные заскоки. Они часто ошибаются" - сказал он нравоучительно. И добавил, что и у меня замечаются, как бы это сказать, бунтовщические наклонности. Но они не возражают против моих контактов с советскими деятелями культуры. Пока те не заходят далеко. Затем "не возражал" против моих любительских киносъемок игровых короткометражных комедий. Сказал, что в одной критикуется конструкция совмещенного санузла и это - правильная критика (у меня почти все фильмы сохранились - в упомянутом, он назывался "Гордиев санузел", речь шла о том, как один мужик, у которого схватило живот, никак не может попасть в туалет, ибо там моется соседка. Критики санузла там никакой не было, просто придумывали разные забавные ситуации "вокруг"). Отпустили с миром. Поразмыслив немного, я понял, что то была мягкая и незаметная форма предупреждения: будьте, мол, немного осторожнее. Не слишком открывайтесь перед любым встречным. Весной 1968 года Слава Степин проводит заседание кафедры. Надо же -- он тогда был назначен зав. кафедрой Петром Федровичем Протасеней своим заместителем! Не боялся Протасеня, не видел в Степине конкурента себе. Когда-то еще Степин станет доктором. А вот опасный конкурент профессор Карлюк -- рядом. Уже его-то Протасеня ни за что не назначил бы своим замом. Удар настиг Протасеню совсем не со стороны Карлюка. Удар пришелся как раз по Степину, а уж Протасене отскочило рикошетом. Дело происходило, напоминаю, весной 1968 года. Всю ту весну Дубчека и прочих чехословацких товарищей уламывали оставить их выверты с улучшением социализма. Возможно, "Старший брат" в принципе сам не верил в его улучшение. Кто знает, может, он уже и так совершенен. Ну, это -- вряд ли. Сами же все время говорили о совершенствовании социализма и даже призывали к этому. Но нечего ученикам лезть в коммунизм поперек старшего брата. Сначала мы свой улучшим, а уж потом вы - свой. По нашему примеру. Чехословацкая пресса писала о разных недостатках. О том, что как-то нужно все менять. Как -- не совсем ясно. Предполагали, что, наверное, элементами рынка. Большими свободами. Но -- ничего конкретного. Впрочем, все это высокие теории. А внизу таились вещи простенькие. Чешские товарищи для улучшения общей атмосферы и морального климата начали то там, то сям публиковать списки стукачей. Вот это уже был конец. Начинала разрушаться вся осведомительская сеть. Глаза и уши запорошило песком. Новые добровольцы не шли -- боялись огласки. Советские товарищи говорили, что это очень нехорошо. Ради такого дела даже приезжали к ним уламывать несколько раз -- в Прагу, Братиславу, Дрезден, под конец в какой-то городок Чиерна-над-Тиссой. Призывали сойти с начатого ими неправильного пути. Те отвечали, что никто такого приказа раскрывать осведомителей не давал. Просто в рамках социалистической чехословацкой демократии ослабили цензуру, и пресса получила некоторую свободу. Она теперь не согласует свои публикации с "директивными инстанциями". Вот пишет о недостатках. Вы ведь тоже о них пишете. Берем пример с вас, со Старшего брата. У вас даже фельетоны в "Правде" бывают. И если какие-то имена "стукачей" (извините за это слово) попадают в нашу печать, то это потому, что их сообщают журналистам работники органов госбезопасности. Мы не знаем, кто эти работники. Может быть, это как раз ваши люди, дорогие советские товарищи. С них и надо спрашивать. Стало быть, отвечали советские товарищи, рано еще давать прессе такую самостоятельность. Не созрела она еще. Нужно все вернуть назад. Возвращали. Тогда чешская пресса писала о том, что вот, пришлось по просьбе Старшего брата все вернуть назад. Писала о том, что именно в этом заду было раньше и есть теперь. Приводили всякие исторические сведения о лагерях да затравленных верных ленинцах. Со ссылками на закрытый доклад Хрущева о культе и на стенограммы 22-го съезда. За доклад делали втык: он-то закрытый! Откуда у вас текст? Из западных источников... То-то и оно. На Запад, стало быть, ориентируетесь?! А 22-й съезд -- это отрыжка хрущевского волюнтаризма. На нем к тому же Хрущев ввел в Устав КПСС сменяемость состава партийных органов на треть за каждый выборный срок. Только-только наладишь связи со всем советским и торговым аппаратом, с директором Елисеевского гастронома тов. Соколовым, а тебя раз! - и перебросили в другой райком. Или даже горком. Начинай все сначала. Вы вот с сочувствием пишете об этих субъективистских замашках кукурузника, а нам пришлось экстренный 23-й съезд собирать, чтобы гнусную добавку об обновляемости удалять из Устава. Неверной дорогой идете, товарищи! Товарищи обещали исправиться. Но ни черта не делали. А по разным весям и городам огромного СССР тоже шли какие-то шептания да блукания. Нарастала эмиграция. Правда, очень тонкой прослойки, но все равно неприятно. Многие имели хорошее образование, другие были носителями разных форм допуска к секретам. Их задерживали с выездом. Но с работы увольняли. Уезжать-то имели право лица только одной национальности. Вышло, что происходит ущемление по национальному признаку, что никак не вязалось с духом интернационализма. Этот дух можно было бы поддать, но это что ж тогда -- всех выпускать?! Кстати сказать, хороший был бы ход. Уезжайте все, кто хочет, -- зеленая улица и дорога скатертью. И вот тогда бы Запад сразу же заткнулся: принять нет возможности. Вот как, оказывается! Не мы не выпускаем, а вы не принимаете. Но до таких высот политики никто в ЦК подняться не мог. Убоялись ближайших последствий: как это так - разрешить подавать на эмиграцию? А если и правда начнут подавать? Это ж больше, чем нелояльность, это предательство! Что с такими делать? Увольнять? Сажать? Так ведь сами ж разрешили! Так что оставили все, как есть. Просто всех, имеющих возможность уехать, перестали брать на более-менее ответственные должности. И ради сохранения всяких тайн в будущем, да и вообще, чтобы чего не вышло. Отказники писали протесты, давали иностранным корреспондентам интервью, собирались на свои шабаши и распространяли вокруг себя дух идейного разложения. Союзный и республиканский КГБ провели у себя ряд совещаний: как противостоять угрозе идеологического повреждения здоровой нравственности народа. Ну, как? Известно как. Нужно обнаружить и удалить из народного тела ядовитые занозы. В первую очередь тех, которые соприкасаются с молодежью, тех, кто призван прививать, так сказать, и воспитывать, а на самом деле... У нас в Минске указание выявить подрывной элемент поступило от самого первого секретаря тов. Петра Мироновича Машерова. Слава Степин был в Минске человеком заметным. Ярким. На его лекции народ валил валом. Из других институтов тоже. Особенно по эстетике. Много обсуждали авангард, всяких абстракционистов-экспрес-сионистов. Ну, и прошлых модернистов тоже. Я пошел как-то на такую лекцию. С показом слайдов. Степин как бы положительно говорил о Фальке. И даже о Марке Шагале. В зале шумели и негодовали. Напирали все больше на идеологию. Мол, и Фальк, и Шагал, и прочие кандинские далеки от народа. Завихрения у них. Марк Шагал этот все время отставал от запросов времени. Я вставил: "Это точно. Чем дальше Шагал, тем больше отставал. Такой вот диалектический станковист". При этом я случайно дернул ногой и выключил проектор. Настала темень. Я сообщил, что это художественное оформление лекции -- иллюстрация "Черного квадрата" Малевича (я тогда часто говорил реминисценциями из Ильфа-Петрова). Слава засмеялся. Дали свет. Степин стал осторожно все сводить к праву художника на эксперимент и свое видение мира. Тут и конец представления. После лекции он подошел ко мне: "Это вы ловко пошутили про Шагала, который чем дальше, тем больше?" Да уж -- я. Было это в 1964 году. Так состоялось наше знакомство, превратившееся затем в дружбу. Все-то мы вместе да вместе. На кафедре (позже, когда я поступил в аспирантуру) нас даже стали называть Маркс-Энгельс. Знал Слава больше меня в философии и вообще в истории науки. И обладал более сильным мышлением. Зато я был активней. Он называл меня "переносчиком сильных взаимодействий". Или короче -- пи-мезоном. Но это прозвище не привилось, а привилось -- Гусик, которое пошло от Альберта Шкляра, нашего третьего мушкетера. Долгих 4 года все шло хорошо. Степин был даже назначен (я выше упоминал) Протасеней своим замом. Лекции, заседания кафедры, совместные поездки в отпуск (в Крым, во Фрунзенское, на Кавказ). Какие фильмы снимали! Названия помню (да и фильмы сохранились): "Пессимистическая комедия", "Гордиев санузел", "Ночной позор", "Танцующий вшивец", "Зыркающие буркалы". Хорошо было! Но -- к главному. Итак, весной, в мае 1968 года, работа по обезвреживанию опасных пражских весенних ростков была в самом разгаре. Нужны были фигуранты для мощного охранительного доклада по идеологии для первого секретаря Машерова. Чтобы не только общими словами клеймить, но и на конкретных примерах показывать результаты проведенной работы. Ну и для острастки другим. Чтобы неповадно было. Фигурантом был выбран Слава Степин. Молодой, подающий большие надежды философ. Но оказался неразборчив в идеологических средствах. Не имел закалки идейной борьбы. Ум да знания далеко не все. Если нет идейной убежденности, то они только во вред. До КГБ доходили какие-то смутные донесения о том, что ведутся "среди нас" разговоры о неверных способах построения социализма руками зэков. О безнадежности вести плановое управление экономикой, в которой производимая номенклатура идет на сотни тысяч и даже миллионы наименований. Да и вообще об этой революции, которой лучше бы не было. О том, что партия есть вариант средневековой церковной структуры. Чуть-чуть стал пробиваться самиздат, кажется, первым, что попалось, было "Открытое письмо Раскольникова Сталину". И тогда же работа А.Д.Сахарова "О конвергенции". Вот все это разложение и надо было показать на конкретном материале. В то самое время в Минске процветал Игорь Добролюбов, молодой кинорежиссер, уже ставший известным благодаря своему фильму " Иду искать". Как написано в аннотации, этот фильм "о судьбе ученого, который проходит сложный путь в науке" -- парафраз на "Девять дней одного года" Михаила Ромма. Только что (в 1968 году) вышел фильм Добролюбова " Шаги на земле", второй готовился к показу ("Иван Макарович"). В школе Добролюбов учился со Славой в одном классе, даже сидели одно время за одной партой. Но друзьями не стали и после школы отношений не поддерживали. Вот этот самый Добролюбов не имел никаких разбродов и шатаний и прочно стоял на гранитной базе материализма. Страсть как любил разные материальные ценности. Он и сейчас любит, жив курилка, с теми же качествами. Был этот Добролюбов стрекулистом, бабником, потаскуном и выпивохой. В общем-то, ничего особенного. В среде богемы очень даже широко принято. Приведу одну историю, которую рассказывал мне мой близкий друг, известный белорусский композитор Евгений Глебов. Поехала как-то делегация Белорусских деятелей культуры (в ней был и Глебов) в Питер. Вышли на Невский. Этот Добролюбов, некий шибздик и мозгляк, став фертом, говорит: "Хотите, поспорим, что любая, на кого вы укажете, пойдет со мной в номера?" Поспорили на коньяк. Ждут. Пока все не то. Наконец, появляется настоящая королева, модель, аристократка. Рост 180, одета от Кардена. Выступает так, что все сторонятся и только восхищенно смотрят вслед. Давай, Игорь - вот к этой. Тот подскакивает эдаким стрекозлом: - Мадам, не угодно ли пое....ся? Та приостановилась. - Охотно. Но не с таким говном, как ты. И той же походкой прошествовала дальше. Весной 1968 года Белорусский КГБ задумал весьма хитроумную двухходовку. Нужно, чтобы Добролюбов пригласил к себе Степина и вызвал его на "политический разговор". Который следует записать. Но как это сделать, если 15 лет между бывшими одноклассниками нет общения? В "Белорусьфильме" находят еще одного деятеля -- кинооператора Юрия Цветкова. Его жена учится на заочном факультете. Даже и не в нашем институте, а еще где-то. И ей якобы нужен зачет по эстетике. Все равно где. Цветков тоже знаком со Степиным. Он подходит к нему и просит о маленькой услуге. "Да ладно, - отвечает Слава, - давай зачетку, поставлю зачет - и всех-то делов". На следующий день Цветков звонит, благодарит, и говорит, что это дело надо бы отметить. Как раз Добролюбов приглашает. Давно не виделись, вот и повод есть. Слава легко попадает в сети. Я не раз шутил, что когда ты на коне, будешь Степин. А нет -- Песин. А если так на так, то с двойной дворянской фамилией Степин-Песин. Обыграли его тогда. Дома у Добролюбова сидят, коньяк, икра, приятная беседа. - Скоро, - говорит Добролюбов, - настанет новый 1937 год. Начнут всех сажать (К слову скажу, что очень похоже на нынешние причитания правых про "37-й год Путина"). - Не настанет, - отвечает Слава, закусывая балыком. - Да это все ваша философская трепотня. Лишь бы языком молоть. Я тебе говорю, начнут сажать. Вон в Чехословакии что делается Славу нетрудно было завести на умничания. А тут еще такая подначка -- "философская трепотня", мол. - Ладно. Для того чтобы доказать, что сейчас массовые посадки невозможны, я расскажу, почему они были не только возможны, но и необходимы в 30-х годах. И начал рассказывать. С самой революции: почему да отчего. Это и сейчас звучало бы неплохо, а уж тогда.... Два кинодеятеля сидели, раскрыв хлебала. Но не настолько развесив уши, чтобы забывать о главном. Добролюбов подходил к соседнему столу, что-то там за картонкой с тортом шебуршил. Это уж потом мы легко вычислили, что переворачивал кассету, менял ее, да проверял уровень записи. А тогда Славу было не остановить. Да этого никто и не делал. Наоборот, требовали еще и еще подробностей. Через пару недель объявляют, что в Политехническом институте будет проведен республиканский партийный актив и выступит на нем сам первый секретарь Петр Миронович Машеров. Что-то смутно Слава ощущал. Была какая-то неопределенная утечка информации из ЦК. Она дошла до отца Славы, Семена Николаевича (он был в нашем институте доцентом), в прошлом - секретаря Саратовского обкома и председателя комитета и радиовещанию Белоруссии, должность уровня министра. Что-то настораживающее выдали. Что Машеров не просто так произнесет дежурную речь, а на острых примерах покажет. Кого-то из института распнут. У меня все сжалось -- я-то знал о недавней встрече Славы с Добролюбовым. Но как мог успокаивал, - может быть, пронесет. Сидел полный актовый зал. Мы, как беспартийные, дежурили под дверью. Речь Машерова в месте, посвященном Славе, напоминала о лучшем творении Вышинского. "В то время как весь советский народ, полный трудового энтузиазма и веры в правоту нашего дела, отдает все силы для скорейшего построения коммунизма, этого светлого будущего всего человечества, находятся некоторые....".Конец речи был ужасным и страшным: паршивая овца, урод в нашей славной семье, сорную траву с поля вон. Председатель собрания, дрожащий секретарь парткома (А.Ф.Богданов) прошелестел: - Пусть Степин выйдет, пусть покажется людям и объяснит, как дошел до такой жизни. Слава выходит к трибуне. Говорит, что никогда не позволял себе никаких антиобщественных или антипартийных высказываний. Что он как раз доказывал, что после критики культа личности в стране восстановлены социалистические нормы и что поэтому никаких массовых репрессий теперь быть не может. Вероятно, из его слов о нарушениях социалистической законности в прошлом, тем более, сказанных под пьяную лавочку где-то в компании (Слава знал, что публичное раскрытие провокатора, доносчика и осведомителя только усугубит его положение), были вырваны отдельные места и вне контекста доложены Петру Мироновичу. - Вы это бросьте, - резко оборвал Машеров. - Я вот так держал в руках вашу речь (он показал рукой, как именно держал кассету, хотя само слово "кассета", равно как и всякие упоминания о магнитофонной записи, напрочь в его речи и всех речах прочих отсутствовали, но всем это было и так понятно). Я два раза прослушал вашу, с позволения сказать, лекцию. И могу сказать, что у вас выношенные, можно сказать, зрелые антисоветские убеждения. Вы настроены явно антисоциалистически. Вы отрицали необходимость социалистической революции, вы чернили методы построения социализма в СССР. Вы выразили полное неверие в то, что вообще социализм и, тем более, коммунизм может быть построен. Слава, как он поведал нам сразу же после актива, понял, что всякие попытки оправдаться бесполезны. Поэтому он просто сказал, что если он что-то не так понимает в истории страны и в политике партии, то просит дать ему возможность углубленно изучить этот вопрос и работой исправить все свои ошибки. Ох, что тут началосьВыскочил декан энергетического факультета Руцкий и заверещал: - Как очень верно сейчас сказал здесь Петр Машерович Миронов, таким, как Степин... Председатель: - Петр Миронович Машеров. - Я и говорю, Петр Машерович Миронов сказал.... - Я вас поправляю еще раз: Петр Миронович Машеров. - Да. Петр Машерович Миронов очень верно.... - Я лишаю вас слова. Ничего, нашлись другие, которые не путали имени. Они доказывали свою верноподданность на один лад. Чуть ли не призывали расстрелять врага народа Степина прямо тут же, в зале. Вот тут-то старший товарищ Петр Миронович и поправил раззудившуюся молодежь. А еще больше -- пожилую. - Вячеслав Степин еще молодой человек. Талантливый философ и ученый. Он серьезно оступился. Но он, хочется верить, может быть, сумеет извлечь суровый урок из случившегося. И, может быть, сумеет загладить свою вину и принести пользу партии и народу. Это было спасение. Вернее -- надежда на спасение. Машеров был человеком, искренне верующим в коммунизм. Он своей судьбой заслужил это право. Учитель математики сельской школы в Витебской области. Ушел в партизаны в самом начале войны - в сентябре 1941 года. Стал командиром отряда им. Щорса в соединении Константина Заслонова. Получил Героя Советского Союза в 1944 году за личную храбрость при подрывах немецких эшелонов. Человек лично очень порядочный. Его шофер -- друг Машерова еще по партизанской молодости. Давно потерял реакцию, да и со зрением того-с. Но Петр Миронович до последнего его не заменял, нехорошо, дескать, это ж мой сябр. Вот этот лепший сябр и погубил и себя, и шефа: при возвращении Машерова из проверочной поездки по колхозам воткнулся (в 1980 г.) во внезапно выехавший на Московское шоссе грузовик с картошкой. Что на том этапе дало соломинку спасения? Трудно сказать. Может быть, заслуги отца Славы, которого Машеров знал. Может быть, то, что Слава не стал утверждать, что ничего подобного он не говорил. Ему и нам было ясно, что Машеров слушал записанный разговор. Но то была именно соломинка, не более. Важно было, что скажет кафедра. И что -- партком и ректорат института. Кафедра в целом вступилась за Славу. Осуждали, конечно, но мягко. Дескать, нужно следить за своими словами. Мы -- идеологические работники. Особо слово дали мне -- все знали о нашей дружбе. Я сказал, что у Славы есть особенность разыгрывать возможные, виртуальные миры. Предположить, какая была бы история при таких-то и таких то исходных условиях. Совсем не обязательно, чтобы это была реальная история (сейчас это называется альтернативной историей). Ну, и еще, посоветовал я старшему другу, нужно тщательнее относится к выбору собеседников. С этим неожиданно все дружно согласились. Даже гнусным коммунякам (кои и у нас на кафедре были) сильно не понравилось, что вот так сидишь, выпиваешь, анекдоты травишь, а приятель на тебя телегу пишет да еще и разговор записал. Общий вывод: Степин нужен кафедре и он должен оставаться здесь работать. Протасеня же никак не унимался. - Степин повинен пойти на завод и там повариться в рабочем котле. О чем бы ни говорили, он все свое: на завод, к станку и там повариться в рабочем котле. И проголосовал за этот так и не названный завод. Отводил от себя потенциальную угрозу. Тем более, что вот сидит профессор Карлюк и зарится на его место. Партком и ректорат тоже были за Степина. Конечно, наказать нужно знатно. Куда денешься, ведь сам Машеров о нем ТАКОЕ говорил. Но и запасной ход оставил. Народ тогда был очень тертый по части нюансов и намеков. Сразу чуял, что еще можно, а что -- ни за какие коврижки. Здесь уловили, что можно дать строгий выговор с занесением (последняя мера перед исключением). Просили оставить Степина на кафедре как талантливого ученого. Знали, что за это парткому и ректорату ничего не будет -- иначе как же, по словам Машерова, Степин "сумеет загладить свою вину и принести пользу партии и народу"? Когда прямо на горкоме исключали меня, то вообще обошлись без института (московского Физтеха) и без первичной парторганизации (что было грубейшим нарушением устава). А заведующему кафедрой Юрию Ивановичу Семенову в горкоме прямо сказали, что всякая попытка защищать Лебедева (вроде ходатайств от имени кафедры) приведет к ее расформированию. Райком партии Степина из партии исключил. А это -- конец не только карьеры, но вообще профессии. Тогда только на завод, как и требовал Протасеня. Так ведь и на завод без разрешения партии не взяли бы (когда я после своего исключения, казалось, совсем в другие времена, пошел на завод "Динамо", то меня взяли только после разрешения из райкома). А в случае со Славой в райкоме-то ведь всех этих тонкостей с выступлением Машерова не знали. Знали только, что Степин -- злостный антисоветчик. И вкатили формулировку: "За высказывания, отрицающие необходимость социалистической революции и порочащие методы строительства социализма в СССР". Ну и еще там дополнительно о неверии в идеалы коммунизма. С такой формулировкой даже при Хрущеве впереди маячил лагерь. Но то, о чем я пишу, происходило в благостные времена добряка Леонида Ильича Брежнева. Его поцелуи взасос и наметившаяся слезоточивость сильно смягчали загадочную улыбку анаконды. Мы пришли со Славой к нему домой (он жил с родителями на улице Карла Маркса, а рядом была улица Энгельса, они и сейчас так же называются). Как дела? Да вот так вот. Отец сам не свой, кулем сел на стул, мать -- совершенно белая, схватилась за голову. Они пережили 37 год. Прошептала только: "Мы погибли". Я бодрячком таким (был у них за второго сына, точно так же, как и Слава у моих родителей) на правах своего, почти что весело говорю: "Да что вы, Антонина ПетровнаПустяки. Ну, подумаешь, исключили, не 37-й год, небось. Придумаем что-нибудь". И под конец еще ляпнул: "Вы еще будете гордиться тем, что Славу исключили из такой партии". Думал этим ее утешить. Что тут случилось! В это почти невозможно поверить, но -- поверьте. Антонина Петровна проковыляла ко входным дверям, настежь их открыла. Потом -- к окну, распахнула его. И закричала, неловко передвигаясь от двери к окну и обратно, как-то нелепо загребая ногой и размахивая руками, повторяя одно и тоже: - Мы любим советскую власть! Мы любим нашу родную партию! Мы любим советскую власть! Мы любим нашу родную партию! Мы с трудом ее оттащили от окна. Уложили в кровать. Дали валерьянки. Она была убеждена, что уже всюду стоят микрофоны, что теперь слушают, как мы будем реагировать на исключение Славы. И если не так, как надо, если не будем славить родную партию за ее бесконечную мудрость и заботу, то вот они, в форме НКВД, с наганами на портупее, за дверью стоят наготове. Входят, руки за спину -- и в черный воронок. И тут же - в подвал КГБ (а республиканский КГБ был как раз очень близко от их дома), всем пули в затылок. Слава подал апелляцию в горком. Он там, мы (я с Аликом Шкляром) снова у входа. Ждали часа два -- столько шло заседание горкома с персональным делом В.С. Степина. Наконец, показался: - Слава, ну? .... - Слава -- в КПСС! Мы обняли нашего командора. Выплыл! Конечно, со строгачом с занесением, но с этим можно жить. Почему случилось это чудо? Наверное, потому (самое главное), что на прием к Машерову пробился отец Славы Семен Николаевич. Он униженно молил "не губить сына". И был дан отбой в горком, и было даровано высочайшее помилование. Конечно, со ссылкой на решение кафедры и парткома с ректоратом с просьбой оставить Степина на кафедре с суровым наказанием. Ну, как же, партийная демократия. Учет мнения низовой партийной организации. Все-таки -- спасибо Петру Мироновичу. Ему как истово верующему в коммунизм помилование антикоммуниста далось нелегко. Как Машеров всегда выступал! Любо-дорого посмотреть! Он, говоря о скором пришествии всеобщего счастья, аж приподнимался на носки, чуть ли не подпрыгивал, как будто видя это коммунистическое светлое завтра и рассказывая народу о его приближении "по словам прямого очевидца". Таких, как он, идеалистов тов. Сталин давно перестрелял. Машеров уцелел только потому, что был герой, партизан, да и партийную карьеру всерьез начал только после смерти Сталина. Был у Добролюбова родственник (они были женаты на сестрах) - Женя Веранчик - человек выдающийся, слесарь-виртуоз 7-го разряда, которому задания на изготовление тончайших штампов лично давал министр радиопромышленности Васильев. Просто звонил ему домой. К тому же Женя писал пьесы -- очень похоже на стиль Дюрренматта. Но, в отличие от нас, Женя был ближе к пролетарской среде. Узнав о подвиге родственника, Веранчик сказал: "Ладно, поговорю с ним на понятном ему языке. Поучу малость". Поехал к Добролюбову и смачно избил. Больше с Добролюбовым не общался и о последствиях учения не знал. Однако Добролюбов утешился наградами. Какие-то премии ему дали за два фильма в том самом 1968 году ("Шаги на земле" и " Иван Макарович"). И Цветков получил премию Ленинского комсомола Белоруссии за участие в фильме "Анютина дорога". Как-никак, а партийное задание они выполнили успешно. Хотя я сомневаюсь, чтобы Машеров за это подал бы им руку. А встреть таких в его партизанское время -- застрелил бы их собственноручно. Сейчас "Белорусская деловая газета", которая давно привечает всякую шваль, хнычет: "В последние годы Игорь Михайлович (Добролюбов) оказался не у дел (последний фильм -- в 1994 году - В.Л.). "Беларусьфильм" в помощи мастера не нуждается, БТ его картины практически игнорирует, а во властных структурах убеждены, что кинорежиссер тяжело болен..." Да и то не столько болен, сколько беспробудно пьет. Но -- не умер. Слава года через три (после снятия строгача в 1970) ушел в докторантуру. А уж как Протасеня противился. Как только ни топорщился! Антисоветчика -- в докторантуру?! А потом за него отвечать перед партией? Ну уж нет, не на такого напали. Не подписывает направление - и все тут. Я пошел к проректору по научной работе профессору Дмитрию Николаевичу Худокормову. Он ко мне по каким-то не совсем для меня ясным причинам хорошо относился. Какие-то мои шутки или музыка ему понравились на институтских концертах. Так и так, мол. Вы же знаете, кто такой Протасеня. Помогите Степину уйти в докторантуру. - Да уж, знаю я вашего Протасеню. И Степина знаю. Не подписывает, говорите? - Ни в какую. - Так. А мы его подпись побьем старшим козырем. И - ставит свою подпись. Не знаю, насколько это нарушало внутреннюю субординацию. Но в любом случае Протасеня смирился. Ему было в то время не до больших битв с Худокормовым. Мы уж его самого начали снимать. Здесь же уместна небольшая зарисовка из защиты Степиным докторской. Вернее, из несущественной, зато колоритной предыстории. Жил такой человек - Нарский Игорь Сергеевич (1920-1994) - доктор философских наук, профессор Московского университета, заслуженный деятель науки РСФСР. Во время защиты докторской Степина Нарский приехал в Минск как его оппонент. Приходит к Степину на званный обед (это еще до защиты), видит у стены штангу. А тогда у нас троих немножко мушкетеров (третьим был Альберт Шкляр) были штанги и мы соревновались, кто больше толкнет. Нарский увидел, подскочил и попытался взять на грудь. Куда там, на штанге стояло 130 кг., он от пола еле поднял. - Ну, а вы сами-то сможете? - с вызовом рявкнул оппонент. Слава подошел, толкнул. Потом я. - Ну ладно, я вам тоже сейчас. Тоже ... Я вам сейчас покажу. Нарский как был в костюме так вдруг и лег спиной на пол. - Встаньте мне на живот, встаньте. - Ну, как это, Игорь Сергеевич... Неудобно. Да вы поднимитесь, пол все-таки, а вы в костюме. - Нет. Вставайте на живот. А то уйду. Мы еще поотнекивались. Неудобно - это да. Но если перед защитой уйдет обиженный оппонент... Сняли туфли, встали, ему на живот. Он весь напрягся. Через секунд 10 соскочили. - Ну, видели, а? Можете так? - Не-е-е-т, что вы... Так - точно не можем. - То-то же! Еще до этого подвига он совершил другой, гораздо поразительней. Завалили его где-то в 1967 или 68 году при прохождении в член-корры. Он задумался. Почему? Другие, хуже его, проходили, а ему, накидали, гады, черных шаров. И тут его осенило! Эврика! Это потому, что члены ученого совета АН думают, будто он еврей! Сел Игорь Сергеевич и написал заявление на имя Президента АН СССР акад. Келдыша. Оно в свое время имело успех почище, чем, ну... скажем, "Москва-Петушки". Ходило по рукам. У меня долго лежала копия. По памяти воспроизведу близко к тексту. "Глубокоуважаемый Мстислав Всеволодович! Обращаюсь к вам с необычной просьбой. На прошлом заседании Ученого Совета меня забаллотировали в член-корреспонденты, хотя я представил все необходимые документы, рекомендации и аттестации и имею более чем достаточный список научных работ. Я также веду большую общественную работу. Все дело в том, что уважаемые члены Ученого совета думают, будто я еврей. Я же не еврей и никогда им не был. Причиной этого досадного заблуждения членов Ученого Совета является тот факт, что у меня якобы еврейская фамилия Нарский. На самом деле я вовсе не Нарский. Фамилия наша происходит из сибирских крестьян Нарских и я на самом деле не Нарский, а Нарских. Но когда мне выдавали паспорт, то в милиции ошиблись и написали Нарский. Я не сразу заметил, так потом и осталось. Вторая причина прискорбной ошибки уважаемых членов Ученого Совета состоит в том, что я знаю польский язык и был переводчиком в штабе дивизии во время войны. Но это вовсе не потому, что я еврей. Я его выучил сам, так же как и немецкий. Я больше переводил с немецкого, а не с польского. Прошу вас размножить мое объяснение и раздать членам Ученого Совета при моем повторном баллотировании в Члены-корреспонденты АН СССР по отделению философии". Келдыш выпучил глаза и нанес резолюцию: "Размножить в количестве 200 экз. и раздать всем членам Ученого совета, всем академикам и членкорам". На следующем заседании Нарского прокатили с треском. Почти все шары были ч?рными. В СССР были свои правила игры. Говорить о том, что кого-то куда-то не допустили по национальному признаку, считалось дикостью, дурным тоном. Само собой - антипартийной выходкой, несовместимой с духом и буквой Устава и программы. Противным партийной этике. Это было столь же неприличным, как, скажем, прилюдно заниматься эксгибиционизмом. Или даже онанизмом. Да, могли не взять в ящик. В ВУЗ. Но - никогда, ни намеком нельзя было сообщить об истиной причине, если таковая была связана с национальностью.. Защита у Славы прошла на ура. Вообще надо было видеть и слышать его первые выступления в институте философии в Москве. Я там был раньше, еще когда готовил к защите свою диссертацию (проходил у них стажировку) и всячески "рекламировал" Степина. Наконец, руководство сектора и института пригласило белорусское диво на прослушивание. Слава широкими мазками набрасывал панораму конструкции науки и ее саморазвития. Как бы вырастало огромное здание, да и не здание даже, а некое небывалое живое существо. Слава свободно оперировал понятиями из любого раздела науки -- будь то классическая механика, электродинамика или квантовая хромодинамика. Народ в зале сидел зубастый, но все спрятали клыки и зачарованно смотрели на доску с пересекающимися плоскостями, формулами, со стрелками, квадратами, которые графически поясняли положения доклада, каким образом, почему и как возникает наука. Как сейчас Степин? Ну, все нормально. Такой же мощный ум. Превосходная речь. Такой же, как и раньше, -- НЕ БОНЗА. А уж со старыми друзьями, так особенно. В Минске специально организовали "Х РЕСПУБЛИКАНСКИЕ ЧТЕНИЯ "ФИЛОСОФЫ ХХ ВЕКА: ВЯЧЕСЛАВ СТ?ПИН". Анонс гласил: "Чтения проводятся 18 ноября 2004г., в День философии ЮНЕСКО, и посвящаются выдающемуся мыслителю современности, академику РАН Вячеславу Семеновичу Степину". Во как! Поздновато, но... Как говорят официанты: все приносят вовремя для того, кто умеет ждать. НАРЫВ Жили мы в Минске при Брежневе и Протасене весело. Я думаю, что вообще брежневские 18 лет были для жизни простого человека (особенно молодого) самыми счастливыми за все время советской власти. Не сравнить с ленинско-сталинскими и даже хрущевскими. Более того -- с последующими новациями (слава Богу, короткими) Андропова и перестройкой Горбачева. Каждый имел "об выпить-закусить", и в отпуск съездить в Крым или Прибалтику. Сейчас приятно вспомнить: койко-место- рубль в сутки, билет на самолет Москва-Симферополь -- 22 рубля. Доступно для любого. Даже для инженера. Да что там - для учителя. Но скажу больше -- и для интеллигенции то время было тоже самым радостным. Сейчас память часто увлекает интеллигента в глубины прошлого. В проклятые и благословенные застойные времена. Ведь тогда и чтение крамолы было свободным. Кто хотел, тот читал и "Архипелаг", и все прочее. И слушал "голоса". Более того, это чтение, кроме эффекта запретного плода, давало рядовому интеллигенту ощущение избранности. И не только по отношению к толпе, но по отношению к власти. Она, власть, не знает, как было "на самом деле", а мы знаем. Власть не знает даже, как устроено советское общество, а нам и то ведомо. Пусть власть высоко и пусть у них коньяк не просыхает, а рыло в икре, но еще выше возносит нас знание. Да, знание - это великая психологически возносящая сила. Опасно? Что ж, это только придавало больше привлекательности. За знание нужно платить, в этом тоже усматривалась некая справедливость. Пусть хотя бы опасением, ибо обычно только оно и отдавалось в виде платы. Нет, если слишком увлечься, распространять и на этом засыпаться, то припечатали бы сильно. Особенно -- в провинции. Или если открыто выступать. Встречаться с иностранными корреспондентами, давать интервью, писать протесты. Тогда не поздоровилось бы. Ведь при Брежневе почти все время председателем КГБ был Андропов, а он всегда стоял на посту и был начеку. Зато это опасение, это ощущение, что тебя отслеживают, подслушивают и прослушивают, удивительным образом украшало жизнь. И возносило "интеллигента знающего" на вершины самоутверждения. Самое мощное в военном смысле государство, мировая ядерная сверхдержава следит за ним! Стало быть, на одной чаше весов монстр-Левиафан, а на другом - маленький человечек, кандидат наук Петров. И они весят одинаково! От мнения кандидата наук зависит благополучие огромного государства! А иначе, зачем бы оно тратило столько средств на телефонные прослушивания? То, что телефоны прослушиваются, поголовно была уверена вся интеллигенция. Были способы это проверить, и были - как этого избежать. Повернуть диск и заклинить его спичкой. Радикальный - отключить телефон из сети. А если надо говорить? Мы знали, что прослушивающий магнитофон включается только на "ключевые слова", скажем, "книга, генсек, анекдот, Солженицын" и записывает после этого минут пять. И опять до ключевого слова. И к тому быстро приспособились. Книгу называли текстом, Солженицына - отщепенцем, "Архипелаг ГУЛАГ" - островом сокровищ, "Ленин в Цюрихе" - "Нинель в Берне". А генсека вообще не называли. Или по имени - Леня. Самое забавное, что опубликованные недавно сведения подтверждают наше тогдашнее знания о ключевых словах и выборочном прослушивании. И выжили ведь! У меня была большая тяга к самиздату. И откуда только все бралось! Образовывались летучие связи, передавали книги от одного другому. Один инженер дал мне много пленки "Микрат" для копирования текстов (с высокой разрешающей способностью). Я снимал книги, потом печатал на фотобумаге (до сих пор кое-что храню -- как реликвию, вот передо мной Н. Валентинов. Встречи с Лениным М., изд. Им. Чехова, 1953). То же делали еще десятки взыскующих исторической и политической истины. Шел интенсивный обмен. И ни разу ни одного прокола! Ни одного доноса! Чтение книги -- запретного плода с совершенно новой для нас информацией всегда было связано с мощной эмоцией. А из психологии восприятия известно, что запоминается только то, что прошло через эмоции. Именно поэтому я и по сей день отлично помню все, прочитанное в книге, данной на одну ночь. Теперь, когда на нас хлынул поток информации и продукции, читай - не хочу, этого эффекта напряженного и сладостного опасения и восторга приобщения -- нет. А тогда.... Это было чем-то похоже на общины первохристиан, с вожделением ожидавших второго пришествия Мессии. Вспоминаю два поразительных случая. Один раз я звонил из автомата, портфель, набитый криминалом, повесил на крючок. Вышел, забыл, уехал на машине (у меня тогда был "Запорожец"). Вспомнил минут через десять. Как бешеный вернулся -- портфель на месте! А ведь, наверняка, кто-то заходил в будку, кто-то видел. Второй случай еще более опасный. Я пришел на кафедру со своим портфелем, в котором лежали 3-4 взрывоопасных книг. Ну, вроде "Архипелаг ГУЛАГ". Я часто носил то одно, то другое -- многие ждали меня, как почтальона на фронте. Был книгоношей. Что-то узнал по работе, взял портфель, приехал домой. Хорошо, сразу открыл, очень хотелось прочитать новинку. Ах! Там лежали какие-то блокноты, тетради, журналы... Не мой портфель! А чей?! Несусь в институт. Спрашиваю у лаборанта Ильи Столкарца (отставник, славный человек): кто-то взял мой портфель, кто? Он смотрит: да, Докторов. Он недавно уехал. Вроде бы, у него такой же. Его адрес! Да что вы так волнуетесь, Валерий Петрович? Да..., там у меня лекарство, нужно срочно принимать. Человек Илья хороший, но не нужно его вводить в искушение. Вот адрес, Докторов, наверное, уже вернулся домой. Я и не думаю ему звонить -- это был совершенно гнусный тип. У нас на кафедре его называли иезуитом. Заложит -- с большим удовольствием. Притом не тайно, а потом будет на всех углах заявлять, какую он проявил бдительность и принципиальность. Поэтому лучше без предупреждений. Приезжаю к нему с грубым нарушением скоростного режима. Лишь бы он не открыл за это время портфель. Тогда -- конец. И книгу ту уже не прочитаю (это был "Только один год" Аллилуевой). Звоню. Добрый день. Вы знаете, тут вышла путаница -- я взял ваш портфель, а вы - мой. Вы знаете об этом? Нет, я еще не открывал. Только недавно пришел. Слава Бо... То есть, ну и хорошо (гад Докторов вел "научный атеизм", посему говорить "слава Богу" было несподручно). Мне срочно он нужен, там лекарства, время приема уходит. Обмениваемся совершенно одинаковыми коричневыми портфелями. Снова пронесло. Вообще, в быту подстерегает больше опасностей. Например, я как-то на втором курсе ехал с другом детства Женей Хатюшиным на мотоцикле в деревню -- на сельхозработы. Темень. Вдруг прямо впереди -- задний борт грузовой машины. Там был левый поворот, фара била влево и совершенно не освещала темный кузов, оставленный без всяких огней на правой стороне дороги. Последняя мысль -- все, конец. Но инстинктивно (у меня была всегда очень быстрая реакция) я бросил всем телом свой ИЖ-49 влево и только ударился ступней о баллон грузовика. Так, что подножка сломалась. Мотоцикл тряхнуло, но я его удержал. Остановился, поковылял, нашел отломанную подножку. Сели, доехали. Нога распухла, но даже переломов плюсны не было. И сколько было аналогичных историй... Последний запомнившийся опасный случай с тамиздатом -- в Москве. Я посетил известного философа Льва Борисовича Баженова у него дома. Он - один из моих как бы крестных философских отцов -- именно после прочтения его "Философии естествознания" (М., 1966) я решил пойти в аспирантуру по философии. Я погостевал, взял у него ранее данные ему для просвещения самиздаты, вышел из дома (это недалеко от Телебашни, на проспекте Космонавтов). У выхода из подъезда двое в штатском. Можно вас на минуточку? Н-да, знаем мы эту минуточку. Как бы не обернулась годиком. Пожалуйста. Как пройти туда-то и туда-то? Да вот идите-ка вы сначала сюда, а потом -- туда. Почти как в шутке: как пройти направо? Сначала идите прямо, а потом -- налево. Ну что ты будешь делать? Совпадение. Во всяком случае, пошли и не оглядывались. Кафедрой философии Политехнического института заведовал заслуженный коммунист, профессор Протасеня Петр Федорович. Между прочим, считался специалистом по проблеме происхождения сознания и самосознания! Издал на основе своей докторской книгу "Происхождение сознания", при чтении которой вполне можно было это приобретение многомиллионолетней эволюции потерять. Так что никто не читал. После войны его дело разбиралось КГБ, так как поступили сообщения, что он служил у немцев и выдал свою жену-еврейку и своих детей (их расстреляли), чтобы самому уцелеть. Протасеня отвечал, что служил по приказу командира партизанского отряда с разведывательными целями, жену же с детьми не выдавал, а немцы сами их схватили. Проверить это было невозможно, ибо и командир отряда и сам отряд были уничтожены немцами. Каким был этот Протасеня философом... вот в этой истории. Наш со Славой Степиным старый товарищ Георгий Щедровицкий приобрел однокомнатную кооперативную квартиру на ул. Обухова (Юго-Запад Москвы), Мы со Степиным приехали из Минска, а он клеит обои. Один. Вы представляете, что такое клеить обои одному? Длиннющее полотнище, все намазано клеем. Верх тянешь к потолку, низ горбится на полу. Ну, то есть так неудобно, что хуже только, когда из-под фигового листка идеалист подает руку агностику. Хорошо, Юра находился в самом начале процедуры. Мы быстро подключились - я намазывал, они наклеивали на стены. За час управились. Как водится, сели пить чай. Мы находились в это время в последнем и решительном бою с нашим заведующим кафедрой, Петром Федоровичем Протасеней. Он увольнял нас (с помощью своего клеврета Виктора Новикова по кличке "арап Петра Федоровича") и не пускал Степина в докторантуру, а мы снимали (с должности) его. Уже успели завалить при прохождении в кафедральное партбюро. Может, хватит с него? Рассказ об интригах на кафедре был очень эмоциональным. Юра сказал, что в аналогичном случае древнегреческий философ Филопон говаривал: "Каждое начатое дело следует доводить до логического конца". Я вскинулся (никогда не слышал этого имени). - Не было такого философа. - Был. Но теперь нету. Давно умер. - Да не было. Был Ферапонт Головатый. Колхозник. Он сдал все свои сбережения во время войны на танковую колонну. Что поразительно, как это смог столько утаить и не попасть в раскулаченные. - Тот был Головатый, а ты - нет. Вот как раз таких сбережений не было. Равно как и самого Ферапонта. А философ Филопон - был. - Ладно, - говорю, - сейчас проверим. Где философская энциклопедия? - Да вот. Еще ничего в квартиру не привез, мебели нет, а 5-ти томная философская энциклопедия - вот она, на полу. Берем 5-й том (самый лучший, между прочим, и сейчас хорошо смотрится). Листаем. Филодем. Филолай. Филон. Все. Никакого Филопона. - Ну что ??! - А вот что. Юра берет другой том (4-й) и быстро находит имя Протасени: р. 12 авг. 1910 - сов. философ, д-р филос. наук (с 1961). проф. (1962). - К чему это ты? - Как к чему?! Ты ведь сам рассказывал, что Протасеня никакой не философ, так? - Так. - Ну вот. А он есть в философской энциклопедии и обозначен там как философ. - Ну, формально. - Да. А Филопон - философ. Неформально. Поэтому его и нет в философской энциклопедии. Я встал и пожал Юре руку. Такого изощренного доказательства существования ранее не встречал. Впрочем, был ли такой философ - Филопон долго не знал. Думал, этот Филопон унес свою тайну в могилу. Потом узнал - был, существовал этот Филопон. В 6-м веке нашей эры, в Александрии. На кафедре был еще один профессор - Карлюк Анатолий Семенович. И Протасеня ужасно боялся, что его в роли заведующего могут заменить на Карлюка. Не упускал ни одного момента, даже самого неподходящего, чтобы не указать Карлюку на его место. Скажем, приезжает Протасюк из Италии (тогда считанные бывали заграницей - то было особым знаком приобщенности). Делает сообщение на кафедре. - Я повинен рассказать вам (он иногда вставлял в свою речь белорусские слова, как вот это "повинен" -- должен) об том, как развлекались патриции в эпоху разложения рабовладельческого Рима. Были мы в термах этого Каракулы. Ну, что сказать. Там такие фрески... Нельзя рассказывать. Срамотища. Так римские патриции возбуждали свой эрос. Но среди этих патрициев были такие жеребцы! Орлы! Орел -- он и есть орел. А муха, -- Протасеня делает кивок в сторону Карлюка, - она и есть муха. Карлюк вскидывается: - Петр Федорович, право же, что это за намеки, я ничего не понимаю. - А вы всехда ничого не панимаете (это у Протасени были такие белоруссизмы в произношении). Это ж тапер такие прохфесора, которые ничаго не панимают и не стесняются в том признаваться. - Петр Федорович, я право же, возмущен до глубины души. - А эт-та вы можете сколько угодно себе на здоровье возмущаться. Не мешайте вести беседу. Привезли, значица, нас потом в ресторан. Пицеря по ихнему. Дали пицу и лапшу, спагети по ихнему. Такую же, какую наш прохфесор, который ничого не понимает, вешает всем на уши. - Позвольте, Петр Федорович, это уж, право же, ни в какие ворота не лезет. - Да помолчите вы, вам никто слова не давал. С чого вы взяли, что это я о вас про лапшу на ушах?! На воре шапка горит. Карлюк скукоживается. - Мне плохо, я должен выйти. - Идите. Вот ведь какие бывают у нас прохфесора, а? Плохо ему, видите ли. Это от него всем плохо. Но я продолжу. После обеда повезли нас в их научный центр. Рассказывают что-то об их успехах. О каких-то шифровках, да каком-то петручи. Ну, думаю, надо слово о нашей советской науке сказать. Говорю (у нас был переводчик, так что буржуйские прихвостни все поняли), что наши ученые сделали то, что вашим и не снилось. Они придумали луноход. Но это не все. На этом луноходе сила тяжести в шесть раз меньше, чем на земле. Он ездит по Луне, а у него сила тяжести в шесть раз меньше! То есть, он получается легкий и можно взять больше приборов. Входит Карлюк (он слыл за знатока теории относительности). - А тут некоторые прохфесора толкуют о загадке тяготения и что его нельзя никак изменить! Для наших советских ученых нет ничего невозможного. Не выдерживает молодой аспирант Сацута, которого Протасеня, с кем-то путая, часто именовал Сирота: - Но, Петр Федорович, на Луне без всяких ученых сила тяготения меньше в шесть раз, чем на земле. У нее масса меньше. - НичОго вы не понимаете, аспирант. Сирота казанская. Вам еще много учиться надо, чтобы это понять. Только не у таких прохфесоров как некоторые. И опять кивок в сторону Карлюка. Однажды на экзаменационной весенней сессии в 1973 году Протасеня приглашает Карлюка в расположенное рядом с учебным корпусом кафе, которое из-за огромных окон называли "телевизор", и предлагает ему выпить в честь недалекого отпуска. Мы же, мол, с вами оба прохфесора, нам надо забыть наши размолвки. Отметить это дело. Так, немного, один бокал шампанского. Тот с некоторым сомнением (ссылался на экзамен) соглашается. Начинается экзамен. Карлюк был известен как очень строгий экзаменатор, обычно 7-8 двоек на группу было обеспечено. Протасеня засел в коридоре в ожидании жертвы Карлюка. Ждать долго не пришлось. "Какая оценка" - спрашивает ласково заведующий. - Неуд. - Может быть, несправедливо? - Конечно, несправедливо. - А вы не заметили чего-нибудь подозрительного? Может быть, экзаменатор просто необъективен? Может, экзаменатор придирался? Вы запаха какого-нибудь не почувствовали? - Да, конечно, придирался. Запах? Да, вроде бы есть немного. - Идем в ректорат. Быстро пишите заявление, если не хотите лишиться из-за неуда стипендии: так, мол, и так, профессор Карлюк принимает экзамен в нетрезвом виде и не может объективно оценить знания студентов. Тот, ошеломленный, пишет под диктовку. Протасеня с заявлением студента и с приглашенным проректором врывается в аудиторию: "Профессор Карлюк! Вы нетрезвы! Я отстраняю Вас от экзаменов! Если хотите, сейчас же пройдем медицинское освидетельствование". Профессор Карлюк не хочет... Партийный выговор, попытка объяснить, как было дело. Круглые глаза Протасени: большей лжи, чем от этого пьяницы, я никогда в жизни не слышал. Второй выговор (строгий) за клевету на заведующегo... Протасеня ликует. А остальные.... Большинство восхитились остроумием и красотой, с которой заведующий "съел" возможного претендента. История эта имела продолжение, но о нем позже. Пока скажу, чтобы не страдало чувство справедливости, что в 1975 году мы сняли Протасеню с заведования. Это было неимоверно трудно, заведующий самой большой в республике кафедрой философии был номенклатурой республиканского ЦК. Но -- сняли. То был целый роман. И в нем одним из главных бомбардиров был Карлюк. Но и этот роман меркнет на фоне того, как мы снимали следующего зава -- Тамару Панкратовну Богданову, которая оказалась еще пакостнее Протасени. Верно говорилось китайскими мудрецами: молите богов о долгожительстве всякого своего начальника, потому что следующий будет хуже. В числе прочих была у меня в Политехническом институте группа архитектурного факультета, элита всего института. В ней в основном учились дети руководства республики и всякого иного начальства. В феврале 1974 года из страны был выслан Солженицын. Никаких изменений в программе занятий это не повлекло и нам не поручали провести семинары по морально-политическому укреплению духа студентов, но небольшое волнение высылка (а до того краткий арест) среди студентов вызвала. На семинаре один активный студент по фамилии Пилатoвич (он был сыном секретаря Белоруссии по идеологии, человека идеологически свирепого, которого у нас звали не иначе как Понтий Пилатович) задает вопрос: - Почему это все должны осуждать Солженицына, в то время как его книг не издают и никто их не читал? - Вот вы, Пилатович, весьма умны для того, чтобы задать мне такой вопрос. Но недостаточно - для того, чтобы вообще его мне не задавать. - Извините. Вы правы. Нормальный парень, хоть и сын персоны. И - действительно умный. Или вот эпизод, аж из 1971 года. Пришел запрос из Могилева прислать им комиссию по приему кандидатских экзаменов по философии. Сейчас это правило отменено, а тогда многие десятилетия без сдачи кандидатского минимума нельзя было защищать диссертацию. Председателем комиссии должен быть доктор наук. Зав. кафедрой проф. Протасеня был ленив беспредельно. При том же -- бонвиван. Как-то он, будучи в благостном расположении духа, когда еще благоволил Славе Степину (до его исключения из партии) и мне, зазвал в свой кабинет и начал делиться жизненной мудростью. - Вы молодые еще, - говорил он, развалясь в кресле, - не понимаете, в чем вся радость и смысл жизни. Слухайте мене, хлопцы. Первое дело -- это власть. Второе -- деньги. Третье -- бабы. Ну, само собой, вкусно выпить и пожрать. Но главное -- власть. Тогда будут и деньги, и бабы, и выпить. Поняли? - Как не понять, Петр Федорович. Только ведь власть едина и неделима. А желающих пить и есть вон сколько. Протасеня похохатывал. - Вот именно! Тут и есть самое большое искусство -- как власть получить и удержать. - Ну, Петр Федорович, это точно по заветам Ленина. Он как раз и учил, как завоевать власть. - Верно гAвОрЫте, хлопцы. Так вот. Протасеня издает приказ о командировании сформированной им комиссии по приему кандидатского экзамена. Председатель -- доктор наук Карлюк. Члены -- Алла Пашкевич, Зинаида Бражникова и я. Едем. Там на экзамене происходит небольшое происшествие: пропадает билет. Мы это вычисляем и прихватываем с ним некоего Голубовича -- начальника НИСа (научно-исследовательский сектор) Могилевского машиностроительного института, который читает ответы, списанные с учебника, не понимая в прочитанном ничего. Ставим неуд. После экзамена он учиняет скандал, обещая, что мы еще узнаем его с плохой стороны. Грозит. Решаем написать докладную. Пишем. Позже выяснилось, что этот Голубович оказался связан родственными и приятельскими узами с кем-то из секретарей Могилевского горкома. Они прикрыли (в обоих смыслах) Голубовича и нашу докладную. Оттуда пришла уже телега на нас с обвинением в предвзятости и придирках к их выдающемуся работнику. В день, когда мы вернулись и писали докладную (2 июля ) состоялись похороны погибших космонавтов Добровольского, Волкова и Пацаева на Красной площади. Зрелище было ужасным и величественным. Надрывная музыка, лафеты, траурного эскорт, вышагивающий с выбросом прямых ног выше головы. Было неуютно. Не по себе. Конечно, мы понимали, что все это произошло из-за политических амбиций вождей. Как всегда, сообщили, что задание было полностью выполнено, но при спуске произошла внезапная разгерметизация. Верили ли мы этой причине? Не совсем. Кто знает, что там произошло, говорили мы. Но было очень печально и жаль. Сейчас это хорошо известно -- как не странно, официальные сведения того времени в общих чертах были верны. Приведу описание этого эпизода из "Катастрофы в отечественной космонавтике". "Космонавты Георгий Добровольский, Владислав Волков и Виктор Пацаев погибли 30 июня 1971 года при возвращении с первой орбитальной станции "Салют-1", тоже при спуске (как и Комаров 23 апреля 1967 года) , из-за разгерметизации спускаемого аппарата космического корабля "Союз-11". Трагедии могло не быть, если бы не политические амбиции. Поскольку американцы уже летали на Луну на трехместных кораблях Apollo, требовалось, чтобы и у нас летело не менее трех космонавтов. Если бы экипаж состоял из двух человек, они могли быть в скафандрах. Но три скафандра не проходили ни по весу, ни по габаритам. И тогда было решено лететь в одних спортивных костюмах. Спуск "Союза-11" проходил нормально до высоты 150 км и момента обязательного перед входом в атмосферу разделения корабля на три части (при этом от спускаемого аппарата кабины отходят бытовой и приборный отсеки). В момент разделения, когда корабль находился в космосе, неожиданно открылся клапан дыхательной вентиляции, соединяющий кабину с наружной средой, который должен был сработать гораздо позже, у самой земли. Почему открылся? По признанию специалистов, это точно не установлено до сих пор. Скорее всего - из-за ударных нагрузок во время разрыва пироболтов при разделении отсеков корабля (два пироболта находились недалеко от клапана дыхательной вентиляции, микровзрыв мог привести в движение запирающий шток, из-за чего и открылась "форточка"). Давление в спускаемом аппарате падало столь стремительно, что космонавты потеряли сознание, прежде чем смогли отстегнуть ремни и вручную закрыть дырку размером с пятикопеечную монету (впрочем, есть свидетельства, что Добровольский успел-таки освободиться из "сбруи", но не более того). У погибших были обнаружены следы кровоизлияния в мозг, кровь в легких, повреждение барабанных перепонок, выделение азота из крови. Трагедия поставила под сомнение надежность советской космической техники и на два года прервала программу пилотируемых полетов. После гибели Добровольского, Волкова и Пацаева космонавты стали летать только в специальных костюмах. Были срочно предприняты кардинальные меры, гарантирующие безопасность людей в случае разгерметизации спускаемого аппарата". О гибели Комарова мы тогда слышали, что он, падая в капсуле с большой высоты, страшно материл родное политбюро. Выясняется, что так и было. Вот что пишут теперь: "По одной из версий причиной катастрофы явилась технологическая небрежность некоего монтажника. Чтобы добраться до одного из агрегатов, рабочий просверлил отверстие в теплозащитном экране, а затем забил в него стальную болванку. При входе спускаемого аппарата в плотные слои атмосферы болванка расплавилась, струя воздуха проникла в парашютный отсек и сдавила контейнер с парашютом, который не смог выйти полностью. Комаров выпустил запасной парашют. Тот вышел нормально, но капсула начала кувыркаться, первый парашют захлестнул стропы второго и погасил его. Комаров потерял какие-либо шансы на спасение. Он понял, что обречен, и на всю Вселенную материл наших правителей. Американцы записали его душераздирающие разговоры с женой и друзьями, жалобы на нарастание температуры, предсмертные стоны и крики. Владимир Комаров погиб при ударе спускаемого аппарата о землю". Катастрофой с Союзом 11 СССР вышел на первое место по числу жертв космоса. Но потом американцы догнали и перегнали всех, вместе взятых. Возвращаюсь к нашей, гораздо менее трагической истории. По поводу обвинений нас в потере бдительности и создании условий для хищения билета можно было бы посмеяться, но Протасеня тут же решил (как всегда) нанести удар по своему коллеге проф. Карлюку, объявляет ему выговор за потерю бдительности, проявившуюся в том, что у комиссии сумели похитить билет. Нам -- тоже по выговору, за то же самое. Ради такого дела Протасеня сам возглавляет другую комиссию из своих клевретов, едет в Могилев и ставит там Голубовичу "отлично". Проф. Карлюк получает второй втык за необъективную оценку будущего ученого. Еще чуть-чуть, и пришили бы нам вредительство и травлю честных партийных кадров. Вот тогда я получил первый урок того, что лобовыми методами в этой системе ничего не сделаешь. Вообще с оценками было хитро. Известно, что в школах царила процентомания. Процент неудов должен был находиться на очень низком уровне. Лучше -- без них. Оценки считались показателем качества работы учителей. Так же было и в высшей школе. Именно поэтому проф. Карлюк, который всегда ставил много двоек, имел в ректорате неважную репутацию. Я как-то поставил в одной группе "торфяников" около половины неудов -- уж очень тупая группа попалась. Даже для торфяного факультета, который у нас славился как чукчи в анекдотах. Меня вызвали на партком. Было сказано, что еще один такой результат, и я более не пройду по конкурсу. Ибо большое число неудов доказывает, что я плохо учил студентов. То есть, низкая успеваемость есть неуд преподавателю. Как было спорить с такой логикой? Больше я таких промахов не делал. И то сказать: если студенты тупые, так тут ведь ничем не проймешь. А себе только хуже, одни неприятности, да и повторные экзамены ведь не идут в счет рабочего времени. В промежутках между уроками жизни случалось много забавного. Принимаю я экзамен, в соседней аудитории -- Слава Степин. У нас сложилась традиция -- если кто-то заканчивал быстрее (например, было меньше студентов в группе), то шли к товарищу и принимали в четыре руки. Для ускорения. На этот раз Слава зашел ко мне. Сидит студентка, вопрос в билете: направления современной буржуазной философии и их критика. Бормочет, что вся их философия реакционная и антинаучная. - А вы что, читали их философию? - Не читала, но знаю. - Ладно. Но вот тут у вас в билете: направления. Назовите их хотя бы. Сидит, напрягалась, как при схватках. Ох, не к добру. Требовать от нее произнесения слова "неопозитивизм" как-то негуманно. А "экзистенциализм" -- просто садизм. Там было еще третье течение. В марксизме все как-то на тройки шло. Гегелевская триада. Три закона диалектики. Три источника, три составные части марксизма, три великих открытия в естествознании. Три классика (4-го, Сталина, за перебор давно выбросили). Ну, ячейка из троих членов, русская тройка, революционная "тройка", на троих... Это третье буржуазное течение было как-то проще в произнесении -- неотомизм (от имени Фомы-Томаса Аквинского). Я подсказываю: - Неото... - Аномизм ! - Похоже. Но еще не то. - Анатомизм! - Совсем тепло. А точнее? - Неонанизм! Слава одобряет: - Правильно. Если все явления в мире разделить на онанизм и не онанизм, то буржуазную философию, безусловно, следует отнести к не онанизму. Я думаю, можно поставить положительную оценку. Я ставлю "удовлетворительно" и студентка радостно выпархивает. Ко мне подходит следующая, у нее вопрос об искусственном разуме. Как раз недавно шел фильм - "Я- робот". Или - "Меня зовут Роберт", не помню точно. Тут у студентки все смешалось. Она затараторила: - Которые роберты думают, что они могут думать, это не так. Это неверно. Роберты думать не могут, а может только человек. А которые роберты, их делает человек, сами они ничего не могут и у робертов никаких мыслей не бывает. Ну что ж, - мы со Славой переглядываемся, - по существу верно. - А откуда вы знаете про "робертов"? - Да, - отвечает, - у нас в школе был Роберт, такой дурак. И потом двоюродный брат моей подруги тоже Роберт и тоже жуткий дурак. Ну, если так, то ваш вывод бесспорен. Не могут роберты мыслить -- и баста. Это, конечно случаи анекдотичны