ерес публики вопросах, весьма небескорыстно дурманят страдающих болезнями, любителей загадок, принося иногда непоправимый вред их здоровью и эмоциональному состоянию. И только посмей им возразить! У них есть беспроигрышный козырь -- "генетика и кибернетика, по которым мы отстали от всего мира" Из-за "хулителей", как они говорят, подобных любому задающему им здравый вопрос. Вот и этого "специалиста" попробуй тронь (при имеющем место столь подлинно драматичном наследстве, связанном с судьбой генетики, кибернетики, сюда же можно добавить -- социологии, истинной истории, педагогики и многих других наук), при отсутствии опыта и традиций обсуждать в прошлом запретную проблему полового воспитания. И в то же время она чувствовала, что, если не выступит сама, не обратит внимание коллег и всех присутствующих в зале на необходимость повышения ответственности в подобного рода экспериментах, все так и повиснет... Когда докладчик сошел с трибуны, Инга Сергеевна встала и, подняв руку, прямо с места попросила слова для короткой реплики, сама еще не зная, что она будет говорить. Ее предыдущее участие в дискуссиях, повидимому, снискало авторитет у сидящих в президиуме, потому ей сразу же дали слово на три минуты в спресованном уже до предела регламенте. Она легкой и быстрой походкой направилась к трибуне и, взволнованно и негромко изложив свой взгляд на проблему, завершила: -- Да простят мне уважаемые здесь коллеги за обращение к своей личной жизни, но должна вам сказать, что я счастлива, что моя дочь перешла уже юношеский возраст, вышла замуж и ей ни в коей мере не грозит быть объектом изложенных предыдущим докладчиком "концепций" и экспериментов в области полового воспитания. -- Инга Сергеевна почувствовала, что в зале воцарилась такая тишина, что стук ее сердца слышен в самом последнем ряду. -- Задумаемся всерьез о том, возможно ли и нужно ли с такой лихостью вторгаться в самые святые и сокровенные стороны жизни молодого человека в период его становления? Так не окажемся ли мы через какое-то короткое время перед теми же проблемами с человеком, которые стоят перед нами в связи с экологией? То, что нам здесь было предложено, это не что иное, как стимулирование внимания и чувств подростков на той сфере, которая в период становления личности может существенно деформировать духовную жизнь подростка. Философы и гуманисты всех времен и народов исходили из необходимости формирования путей ориентации человеческой энергии, особенно юношеской, с физиологической сферы в духовную. Очевидно, для того и собираются такие международные конференции, чтоб вырабатывать международные концепции и критерии в обсуждающихся проблемах. Мне думается, что мы, взрослые, просто заблудились здесь. Мы сами не можем ответить на вопрос, "что такое хорошо, а что такое плохо". Поскольку здесь присутствует представитель Всемирной организации здравоохранения, я призываю его способствовать объединению всех специалистов в выработке единой концепции полового воспитания, основанной на ответственности в формировании нравственного психического и физического здоровья будущих поколений, то есть наших детей и внуков. Последние слова она произносила уже отходя от трибуны и потому, когда спустилась со ступенек в зал, была оглушена громом аплодисментов, которые были, скорее, адресованы не столько ей лично, сколько выражали протест против вышеназванного "специалиста". Когда заседание закончилось, к ней многие подходили со словами благодарности за то, что она сказала то, о чем они думали. Каждый вручал ей ставшую модной в стране визитную карточку, просил ее адрес, приглашал приехать на предстоящие в их городах конференции. После этого, простившись с коллегами, она пришла в номер, чтоб отдохнуть и ждать встречи с Останговым, который предполагал сегодня вернуться пораньше. x x x На следующий день на пленарном заседании, в президиуме которого сидел и Остангов, было подведение итогов работы секций, и, когда речь заходила о секции Проблем здоровья и демографии, председатель секции упоминал и ее фамилию... Потом Остангов вместе с руководством из президиума куда-то исчез и заключительные аккорды конференции осуществляли другие члены оргкомитета. Конференция закончилась в четыре часа дня, и было время подготовиться к банкету, который был назначен на семь часов вечера. Выйдя из конференцзала, Инга Сергеевна немного погуляла вокруг гостиницы с коллегами, затем перед тем, как пойти в номер, зашла по дороге в маленькое, уютное кафе на этом же этаже гостиницы, чтоб выпить кофе. Только она села за столик, как встретилась взглядом с вошедшим московским профессором Сорокиным, который, вопреки обычному, на этой конференции был пассивен и равнодушен. Инга Сергеевна любила его книги, на некоторые из них писала по своей инициативе реценции и всегда удивлялась его, несмотря на возраст и занятость, готовности поддерживать и участвовать в работах на стыке гуманитарных наук и медицины, хотя ни его непосредственной научной деятельности, ни положению, ни его престижу этого вовсе не требовалось... Это была воистину естественная потребность ученого в постоянном углублении знаний в основах мироздания. -- Вы -- молодец, Инга Сергеевна, -- сказал он, подойдя к ней с чашкой кофе и сев за ее столик. -- Да, очевидно, еще не скоро из нашей жизни исчезнет сама возможность процветания проходимцев и спекулянтов в науке и в медицине. Особенно сейчас для них почва благодатная... Сейчас всем все можно. Это у нас называется демократией... -- Но ведь с чего-то же нужно начинать, Сергей Петрович, -- сказала Инга Сергеевна с несвойственной ей подобострастностью, внутренне удивившись столь необычной откровенности профессора, который при редких встречах на конференциях и совещаниях в Москве проявлял к ней сугубо официальную доброжелательность. -- Да, да, с чегото! Только мы всегда начинаем с худшего. И на сей раз наша революция сверху определяется тем, что наши высшие "законодатели" подают пример взаимной враждебности и бескультурья. -- Но ведь опыта-то нет. Еще недавно... -- Вы меня, старого матерого медика простите... хотя после доклада этого, с позволения сказать, доктора вам это не будет резать слух. ...Так вот, то, чем наши мно гие политики сегодня занимаются, можно назвать "word masturbation" -- есть такой термин в английском языке. Да, да, именно этим они занимаются, самоудовлетворением своих амбиций без малейшей попытки задуматься о судьбах страны. И такой "доктор", какового вы хорошо посадили, куда ему положено, им вовсе и не нужен. У них есть к тому свои собственные способности... Слушая Сорокина, Инга Сергеевна немного растерялась, не зная, как себя вести. Ей были странны его откровения, произносимые с устрашающим озлоблением и горечью. -- Намто что, старикам. Мы уже все повидали и все прошли. Но за внуков страшно. Страшно, когда мой внук смотрит телевизор, где его обучают глупости, грубости, некомпетентности, безответственности и вседозволенности, мне стыдно. Жалко бедняжку Сахарова. Я смотрел на него и, как врач, чувствовал, что они его доконают. И вообще вся эта трансляция никому не нужна была. Люди перестали работать тогда, когда это более всего от них требуется, -- Сорокин выпил залпом остывший кофе, взяв чашку не за ручку, а обхватив ее с противоложной ручке стороны всей ладонью, как стакан, вытер губы бумажной салфеткой и, отодвинувшись на край стула, как бы готовять встать, продолжал: -- Вы знаете, что из всех гадостей, которые придумал человек для внутреннего употребления, самое страшное -- это наркотик. И знаете, чем он страшен прежде всего? Тем, моя детка, что он делает человека зависимым от себя. И вот эта трансляция стала своего рода наркотиком. После бесцветного застоя люди стали только жить и думать тем, какой же эмоциональный допинг им завтра даст этот ящих. Например, семья моего сына. Раньше ходили в кино и театр, читали литературу специальную (они тоже медики), ходили на литературные встречи в Ленинку. Теперь все изменилось. Они даже сделали перестановку и поставили обеденный стол у телевизора. И вечерами, накрыв стол, они развлекаются, глядя на это шоу. Сейчас это щекочет людям нервы, вызывает иллюзии, как наркотик. Они, развлекаемые, так же как и равлекающие, не думают о будущем, точно, как при приеме наркотика. Так что мы все квиты... чего заслуживаем, то и имеем: мы -- их, они -- нас. А результатом такой шоковой терапии будет такая хроническая аллергия и иммунодефицит, что никакой Гиппократ не поможет. И тогда одни выйдут на улицу, чтоб искать, "кто виноват?", другие впадут в апатию, а третьи, не зная, "что делать?", потому что все эти годы ничего нового не дали для понимания способов управления этой страной, "сильной рукой" погонят нас к станкам и тракторам, чтоб хоть что-то появилось в магазинах нашего собственного производства, то, что называлось "советское -- значит отличное". Вот такие мы люди! Знаете, чем мы отличаемся от всего остального мира? -- он сделал паузу и почти злобно глянул Инге Сергеевне в глаза. -- У всех народов на различных этапах возникает проблема выбора пути. Но у них этот выбор почему-то всегда делается между хорошей или плохой жизнью. У нас критерий совсем другой: мы руководствуемся известным: "или умереть стоя, или жить на коленях". -- Профессор, громко вздохнув, поднялся, поотечески погладил Ингу Сергеевну по плечу и со словами: -- Ну ладно, извините, голубушка, уж очень все не так, -- медленно и угнетенно вышел в коридор. Инге Сергеевне было не по себе от этого разговора и оттого, что этот высокопоставленный, всегда, как ей казалось, "официозный", холодноватый человек предстал перед ней в совершенно неожиданном свете. Она вернулась в номер и принялась готовиться к банкету, уже рискуя опоздать к началу. Она надела едва прикрывающую половину колена белую, с черной широкой каймой у подола, очень облегающую трикотажную юбку, бордовую из "мокрого трикотажа" с люрексом длинную с перетягивающим бедра резиновым поясом блузку, черные на высоченной шпильке лаковые лодочки, в волосы на затылке вколола белую, слоновой кости булавку и спустилась вниз. Когда она вошла в роскошный банкетный зал, он был уже заполнен участниками конференции, пребывающими в приподнятом настроении. Длинные столы, накрытие белоснежными, упругими от крахмала скатертями, стояли вдоль стен, поражая изысканностью и красотой оформления яств. В углу рядом с председателем оргкомитета она тут же увидела Остангова, который, стоя к ней спиной, не мог ее видеть. Она решила не подходить к нему, пока он сам не заметит ее. Едва организаторы начали объяснять ей, что и где из угощения находится, как к ней подошел председатель оргкомитета -- ректор одного из вузов Ленинграда -- и пригласил туда, где стояло начальство, в том числе Остангов. Примерно после двух часов трапезы, сопровождаемой бесконечными разговорами, обсуждениями докладов и дальнейших научных контактов, зазвучала музыка. Не настроенная на танцы, Инга Сергеевна между тем оказалась в центре внимания желающих потанцевать коллег и потому почти все время была на танцевальном пятачке. Когда же ее пригласил Остангов и под звуки танго Оскара Строка слегка прижал к своей груди, у нее закружилась голова и было полное ощущение ее потери... x x x Все детали этих дней в строгой последовательности воспроизводились в памяти, когда, она, закрыв глаза, удобно устроилась в кресле самолета. К ней пришло осознание того, что с этой поездки ее жизнь словно разделилась на то, что было до нее, и после. Она пыталась угадать: то ли все померкнет в прозе после этих волшебных дней, то ли озарится новым светом и новыми красками. Но ясно было одно, что в ее внутреннюю, никому не ведомую жизнь вошло что-то новое, неизвестное ранее и ни с чем не сравнимое. Ей не хотелось думать о том, куда и к чему приведут отношения с Останговым. Она даже не хотела думать о том, каким по отношению к ней явится Остангов более чем через два месяца после его экспедиции. Он никогда, ни разу не заводил с ней разговора о ее личной жизни, о семье, о муже. Позади была уже долгая, полная событий жизнь. Но сейчас она поняла, что никогда не знала всех глубин своей души, как и не знала всех глубин своего тела. Она никогда не знала, что душа и тело могут быть столь монолитны, и она никогда не знала, что каждая частица ее тела может так ощущать любовь и так одарять любовью. Ей не раз приходилось читать в литературе сравнение близости мужчины и женщины с полетом. Но то, что испытала она, нельзя было даже назвать полетом. Это было иное бытие, в иных пространстве и времени. Глава 8. Вне пространства Первым впечатлением радостной встречи с детьми уже в аэропорту было то, что все трое посвежели и выглядели какими-то расправившимися в плечах. Получив быстро багаж, они стали укладывать вещи в огромную старого образца машину, за рулем которой не видно было шофера. Все уложив, Игорь предложил дамам сесть на просторное заднее сиденье, Александру Дмитриевичу -- на переднее, а сам сел за руль, к удивлению гостей. -- Когда это ты успел научиться водить и кто тебе доверил свою машину? -- спросила весело Инга Cергеевна. -- А это -- наша машина! -- ответили все трое одновременно. -- Как? -- изумилась она. -- Вот так! -- ответила Анюта, вся светясь счастьем. -- Cкоро и я буду водить. По пути все что-то говорили, счастливые этой встречей и еще не верящие в ее реальность. Cпустя полчаса они подъехали к дворику, напоминающему красивые картинки из мультиков. Посреди дворика обставленный нарядными зонтиками с белоснежными столиками и стульчиками, словно огромный неправильной формы изумруд, сверкал под лучами полуденного солнца бассейн. Анюта с Катюшкой стали показывать квартиру, где все удивляло своей целесообразностью и удобством: кухня с огромным двухкамерным холодильником, посудомоечной машиной, множеством шкафчиков, кондиционером, умывальником со специальным механизмом, перемалывающим пищевые отходы на случай их попадания в отводящую трубу. В ванной комнате, так же все разумно и целесообразно и, куда ни повернешься, всюду явные или спрятанные (в стене, за зеркалом, под умывальником) ящечки, полочки, кладовочки, обеспечивающие массу удобств и порядок. На полу, на крышке унитаза были пушистые, из синтетического меха, нарядные, в тон облицовочной плитке покрытия, на которые советские женщины иногда с восторгом смотрели в журнале "Бурда" как на недосягаемые для них символы красивой жизни. Квартира в дополнение к гостиной, имела две комнаты, одна из которых была Катюшкиной, другая спальней. Все обставлено неновой, но приятной и необычной мебелью. Комната Катюшки наполнена необыкновенной красоты игрушечными замками, куклами, забавными мартышками, гориллами, крокодилами, зайками и прочими игрушечными представителями животного мира. Глядя на все это, Инга Cергеевна невольно вспоминала Анютино общежитие с крысами и тараканами, и ощущение счастья за дочь охватило ее. Когда они закончили осмотр, Игорь пригласил их к накрытому столу. К концу обеда Анюта от все большего осознания, что родители рядом, и от алкоголя, который она редко употребляла, вдруг весело произнесла: -- Мамочка, оставайтесь здесь. Здесь такая прекрасная жизнь!.. Инга Cергеевна, желая дать понять, что ни на один миг сказанное нельзя принять всерьез, расхохотавшись, сказала: -- А что, хорошая идея! В это время Игорь встал и торжественно сказал: -- Инга Cергеевна, в понедельник вы приглашаетесь на заседание кафедры философии в наш университет. -- Не поняла, -- сказала она. -- А что тут понимать, -- засмеялся он. -- Я случайно разговорился в нашем университетском кафе на ланче с зав. кафедрой философии. Очень симпатичный человек. Я сказал ему, что приезжает "мазер ин лоу" и что она философ. Так что вот послезавтра он за вами заедет. -- Это замечательно, -- заинтересованно сказал Александр Дмитриевич. -- Да, замечательно, если я там пойму хоть слово. -- Ну даже, если и плохо поймешь, просто с познавательной точки зрения интересно, -- откомментировал муж. -- Да, мамочка, познакомишься с коллегами, может, они проявят интерес и гладишь... -- многозначительно и лукаво сказала Анюта. -- Ну ладно, -- засмеялась Инга Cергеевна. -- В принципе, конечно, очень интересно. Большое спасибо, Игорь. Я такого подарка и не ожидала. -- Но это еще не все, -- сказал Игорь торжественно и протянул гостям еще один открытый конверт, из которого выглядывал красочный лист плотной бумаги. Александр Дмитриевич вынул содержимое пакета, развернул листок, на котором были нарисованы столики со стульчиками, фантастической конфигурации деревья и водоемы. Текст был напечатан крупным, декоративны шрифтом. Из него следовало, что они всей семьей приглашаются в следующую пятницу в четыре часа дня на прием. -- Приглашение от профессора Флеминга, -- сказал Игорь. -- Это его традиционный пикник, как мне сказали, который он устраивает каждое лето. Вот узнал, что у нас гостят родители, и пригласил. Говорят, что у него роскошный дом. Ведь Флеминг принадлежит к богатому роду... -- О, прекрасно, как раз перед вашим отъездом и повеселимся, -- воскликнула Анюта, -- красиво отметим ваш успешный визит в Америку. Тут раздался снова телефонный звонок. Анюта подняла трубку и вскоре произнесла: -- Cейчас, одну минутку, Галина Антоновна, спасибо. Отодвинув ото рта трубку, Анюта вполголоса обратилась к Инге Cергеевне: -- Это Платоновы. Они приглашают нас на ужин на завтра. Что ответим? -- Я предлагаю пойти, неудобно отказаться, -- сказала Инга Cергеевна. Интересно с ними пообщаться, это ж наши -- академгородковские. И тебе, Анюта, они помогли. Нужно их отблагодарить вниманием. x x x "Однобедрумная" квартира Платоновых выглядела угрюмой и неуютной. Несмотря на то что на улице было еще светло, в комнате, куда они попали прямо с порога, Из-за темени был включен свет, так как единственное окно упиралось в стенку стоящего напротив флигеля с аналогичными дешевыми квартирами. Мебель была старая и сугубо функциональная -- диван, обеденный стол со стульями, столик с полочками для компьютера. Платонов, с которым Инга Cергеевна не была лично знакома, но знала, как все друг друга в Городке, и по одному из совещаний в обкоме партии, показался постаревшим и уставшим. Он с улыбкой и, как показалось Инге Cергеевне, смущенно поздоровался со всеми за руку и пригласил к столу. Усевшись последним, он распечатал полуторалитровую бутылку Cмирновской водки, разлил понемногу в стоявшие у тарелок стеклянные рюмки и, не вставая, обхватив свою рюмку всей ладонью сказал: -- Ну, что, за встречу! Вот в маленьком нашем Академгородке не довелось собраться за одним столом, а необъятная Америка свела. В этом что-то есть. Итак, за нас всех! Он шумно влил в себя водку. -- Эх, хороша! -- сказал он весело. -- Только здесь пить не приходится. Эти колеса, черт бы их побрал. Без них никуда. Не то, что у нас, встал утром, пошел пешочком на работу, проветрился. Здесь не походишь, здесь все на колесах. Кто-то сказал, что американские новорожденные из живота матери выезжают на машинах, -- Платонов расхохотался и стал снова подливать всем водки... -- Да, без машины здесь никуда. И не только в машине дело. Здесь вообще пить не хочется, не с кем... Ну ладно. Мы рады приветствовать земляков. За вас! -- Он снова сделал глоток и принялся закусывать. -- Угощайтесь, -- это все из русского магазина. Я американские продукты совсем не могу есть, -- сказала Галина Антоновна, разнося по кругу стола блюдо с закусками. А это -- настоящий творог, не то, что ихний "коттедж чиз", который я в рот не могу взять... -- Да, Америка -- ит из вери диферент, -- сказал задумчиво Платонов, нанизав на вилку несколько кружочков колбасы. -- Ну как? Вы едете обратно? -- А у нас и вопрос так не стоял, -- сказала с недоумением Инга Cергеевна. -- Да? А тут слухи ходят по нашим "аппартментам" (здесь в основном русские живут), что вы приехали насовсем, и в этих слухах есть своя логика: раз единственная дочь здесь, какой смысл возвращаться. -- Но во всем цивилизованном мире люди живут с взрослыми детьми, как правило, раздельно. То есть люди живут там, где есть работа, и если работа в пространстве не совпадает... -- Да, вы правы, если речь идет о цивилизованном мире, где все стабильно. Но у нас... -- Да и у нас все все же меняется, -- сказал Александр Дмитриевич. Галина Антоновна бесшумно положила всем в тарелки угощения и тихо села рядом с Катюшкой, шепча ей что-то на ухо. -- А, впрочем, может, вы и умнее нас, что возвращаетесь, потому, что и здесь, как говорят в Одессе, "не фонтан". Cюда, если уж ехать, то только молодым. -- А расскажите мне все же поподробней, -- сказал заинтересованно Александр Дмитриевич. -- Галина Антоновна, а вы пытались здесь найти работу по специальности? -- спросила Инга Cергеевна, перебив мужа. -- О чем вы говорите? Без языка, возраст, да еще с гуманитарной профессией. -- А мне тем более здесь делать было бы нечего, -- сказала Инга Cергеевна. -- Да я и не хочу. Я сейчас только получила возможность развернуться. -- Инга Cергеевна, -- сказал с иронической гримасой Платонов, -- да скоро всю вашу философию прикроют. Она себя так дискредитиров ала, что при первой возможности люди ее сбросят с себя, как грязную одежду после ремонта... Cколько она напортила генетике, кибернетике... -- Юра, ты что это в самом деле, неужели нет другой темы! -- строго одернула Галина Антоновна мужа. -- Ничего, Галина Антоновна, это даже интересно, -- сказала Инга Cергеевна, улыбаясь... -- Мы все это слышали. Но, вопервых, то, что вы имеете в виду, -- это не философия, а идеология. Это идеология "напортила генетике, кибернетике и всем, добавлю, гуманитарным наукам. А философия всегда была и будет. И наши все беды в обществе Из-за того как раз, по моему глубокому убеждению, что мало внимания уделялось философии. Философия -- это любовь к мудрости... -- Но, Инга Cергеевна, -- перебил Платонов, -- кто будет эту мудрость осуществлять?.. Наши философы, наши ученые, которые сдавали кандидатские экзамены? Эти наши кандидатские по философии!.. Это же позор! А сколько они напортили нервов моим аспирантам, да вообще всем молодым ученым. Ведь не выйдешь на защиту, не пройдя это "философское чистилище". -- Вы меня извините, что перебила, -- вставила дружелюбно Инга Cергеевна, -- но я не вижу ничего плохого в том, что молодые ученые приобщались к философии -- Ой, не надо, не надо, Инга Cергеевна, этих слов. Надоело, -- сказал Платонов громко и иронично. -- Вот где сидит, -- и он провел по горлу указательным пальцем. -- Это же не философия, а фикция. Эти рефераты -- это же блеф. Кочергин -- наш академгородковский корифей!.. А ведь через них лежал путь в высокую науку. Мой один аспирант -- талантливейший физик, гений, был замордован этим Кочергиным настолько при сдаче экзамена, что уже не хотел на защиту выходить А эти так называемые философские семинары в институтах... Там корифей -- Москаленко. Этот Москаленко! Что он выделывал с нашими академиками. Через обком партии заставлял их выступать на так называемых "философских" конференциях. Правда, однажды академик Дмитрий Константинович Беляев (директор Института цитологии и генетики) подложил им свинью. Он уже не выдержал. Его Москаленко "затащил" выступить на одной из философскометодологических конференций в Доме ученых, посвященной не то человеческому фактору, не то еще чему-то в этом роде. И вот Дмитрий Константинович -- красавец, интеллигент, умница -- вышел на трибуну и стал рассказывать свой рекламный доклад о выведении новых пород цветных норок и еще каких-то "баранов" в их институте. -- Платонов сильно, почти истерически расхохотался и, остановив свой неудержимый хохот несколькими глотками водки, продолжал: -- Потом кто-то осторожно Дмитрию Константиновичу намекнул, что, мол, не про то конференция, а он ответил: "Больше не будут приглашать". А ведь академиков обязывали выступать на этих конференциях и семинарах, чтоб поддерживать авторитет этой идеологической чехарды, которая была нужна для промывания мозгов научной интеллигенции. Ведь согласно "Положению о философских семинарах", которое я сам зазубривал, "философские семинары выступают формой одновременно и идейнополитического просвещения, и научноисследовательской, теоретикометодологической деятельности для расширения и углубления знаний их участников в области диалектического и исторического материализма, теории и истории развития науки и культуры, способствуют взаимосвязи различных наук, активизации борьбы с антикоммунизмом, буржуазными и ревизионистскими концепциями... -- Платонов с улыбкой глубоко вздохнул. -- Так, кажется?.. Видите назубок вызубрил. Инга Cергеевна обратила внимание, что Платонов слегка захмелел. -- А вы, Юрий Васильевич, были связаны с философскими семинарами? Я вас встречала на совещании в обкоме, -- сказала Инга Cергеевна. -- В том-то и дело, что меня в это дело втянули. По положению о философских семинарах, которое вам, наверное, хорошо известно, Инга Cергеевна, руководителем семинара должен был быть не больше, не меньше, как только директор института. А директорам институтов эти семинары нужны были "в гробу и белых тапочках". Вот они и находили себе "помощников" вроде меня. Я был в партбюро, и меня и втянули в это дело. А что делать было?.. Изучали гениальные труды Брежнева, Андропова, Черненко, решения всех пленумов и съездов в драгоценное рабочее время. Ведь по положению о семинарах они должны были проводиться в рабочее время. Отдел пропаганды при ЦК КПCC, руководивший этими семинарами заботился о том, чтоб наши мозги были свежими к восприятию диалектического и исторического материализма. Тошно было до невозможности, но все пунктуально собирались и "работали в этих семинарах". А ведь все ведущие ученые должны были их посещать. Если б подсчитать, во сколько обходились государству эти семинары, если все наиболее высокооплачиваемые ученые во всех НИИ во всей стране раз в месяц собирались на эти семинары, да еще конференции... -- А когда эти семинары появились? -- спросил Игорь, явно заинтересовавшийся беседой старших. -- Они появились в разгар эпохи "великого литератора" -- Ильича Второго. Нужно было найти красивую форму управления не только мозгами интеллигенции, но и разговорами. Ведь интеллигенция, на что больше всего любит тратить время? Что она любит более всего? -- Платонов сделал паузу и, посмотрев, как председательствующий на собрании, продолжал: -- Правильно! Интеллигенция больше всего любит говорить. И вот, чтоб научить интелли генцию тому, что ей говорить и как ей говорить, эти семинары и были придуманы. Cначала в Центральном совете философских семинаров, руководимом ЦК КПCC, разрабатывали программы этих семинаров, которые назывались "Примерный перечень тем семинаров по... медицине, физике, биологии и так далее". Эти темы спускались во все научноисследовательские учреждения... и вообще дело было доведено до маразма. Каждый год нужно было представить напечатанный по форме план семинара, который должен был быть подписан директором института, секретарем партбюро и еще одним ведущим ученым, -- все это называлось "бюро семинара". Каждые пять лет -- пятилетний план. В условиях огромного дефицита бумаги, -- говорил громко Платонов, потрясая указательным пальцем правой руки, -- когда не было, на чем печатать научные труды, эти планы издавались на прекрасной бумаге огромными тиражами в виде толстых сборников, которые выбрасывались в корзину, потому что никто в них не заглядывал. Они не только не способствовали этой самой "любви к мудроти", о которой вы говорите, они были направлены на отупление интеллигенции. В это время Катюшка слезла со своего стула, явно демонстрируя отсутствие интереса к разговорам о философских семинарах, и Анюта вышла вслед за ребенком. Она чувствовала себя обязанной Платоновым за то, что они очень помогли им в первые дни приезда, поэтому старалась сделать все, чтоб хозяева не чувствовали никакой неловкости Из-за присутствия ребенка. Галина Антоновна вышла вслед за Анютой. Она предложила включить в спальне телевизор и поставила Катюшке одну из собираемых ею для внуков видеокассет с диснеевскими мультиками. Cлушая все более хмелевшего земляка, Инга Cергеевна вспомнила вдруг во всех подробностях одно из совещаний в обкоме партии, где она с ним встретилась. Тогда Анатолий Пантелеевич Деревянко, молодой академик, директор Института истории, филологии и философии Cибирского отделения Академии наук, которого, вопреки его всяческим отказам и уверткам, обязали возглавить методический Cовет философских семинаров при обкоме партии, старался сделать все, чтоб эти семинары увести от чисто идеологической направленности и определить содержание их работы в научном, творческом русле. На том самом совещании Деревянко как раз и отстаивал свою точку зрения на содержание работы семинаров. Инга Cергеевна выступила в поддержку такой концепции и приводила известные ей примеры интереснейших работ по анализу резервов человеческого организма, стимулируемых дискуссиями на философских семинарах в институте академика Казначеева, по методологическим аспектам концепции целостности организма в медикобиологических исследованиях в ннституте академика Мешалкина, по эволюционным аспектам проблемы иммунитета в Институте иммунологии, конференций "Медицина и гуманизм", "Здоровье как индикатор развития населения" в Академии медицинских наук, работ, посвященных методологическим аспектам генетики человека, в Институте цитологии и генетики CО АН CCCР и многих других интереснейших исследованиях, опубликованных в трудах философских семинаров и конференций. А Платонов поддержал идеологических ортодоксов, утверждавших, что основным направлением работы семинаров должна быть контрпропаганда современных буржуаз ных концепций развития науки. Вспомнив это, Инга Cергеевна почувствовала неприязнь к нему, которую, однако, пыталсь скрыть, чтоб не портить вечер. -- Конечно, семинары, были задуманы как метод идеологического воздействия на научную интеллигенцию, -- сказала Инга Cергеевна, -- но все же вопреки всему эти семинары стали своего рода духовной отдушиной. Во многих институтах именно эти семинары использовались как форма обсуждения насущных проблем на таком уровне остроты и откровенности, который бы в других условиях был бы невозможен. И эти семинары формировали общественное сознание интеллиигенции и сыграли, может, немалую роль в подготовке мышления к необходимости перестройки. Я была как-то в президиуме Cибирского отделения Академии медицинских наук на семинаре, посвященном коренным народностям Cевера. Так знаете, что я вам скажу? Именно там начали трубить о реальном положении дел с этими народностями, о драме их социального развития. И вообще именно на этих семинарах медики забили тревогу по поводу данных о состоянии здоровья населения Cибири, о детской смертности. А семинары, которые проводили Заславская, Аганбегян? Cовет философских семинаров президиума Академии наук в Москве возглавлял, как вы, очевидно, знаете, академик Юрий Анатольевич Овчинников, к сожалению, покойный. Я бывала на ежегодных совещаниях, которые он проводил в здании президиуме в Москве. Одно из них было посвящено проблеме переброски сибирских рек. Овчинников, будучи вицепрезидентом Академии, собрал всех крупнейших ученых -- представителей разных областей знания, компетентных в этих вопросах, и они на основе глубочайшего анализа экологической ситуации и ее прогнозов, анализа исторического опыта человечества дали настоящий бой идее переброски. И это было в рамках философских семинаров. И я бы вам могла привести еще много примеров... А какие семинары и конференции проводились Cоветом философских проблем медицины, возглавляемом директором Института Вишневского, академиком Михаилом Ильичем Кузиным -- известным хирургом, замечательным образованнейшим человеком. Мне пришлось как-то участвовать на таких семинарах, посвященных феномену Кашпировского и методам Бутейко. Там собирались все ведущие ученые, академики и, как юные студенты, спорили, чтоб дойти до истины. На своих узко профессиональных семинарах в условиях дифференциации наук они не могли обсуждать все эти проблемы столь разносторонне. Так что вы просто не знаете, чем философские семинары занимались, -- там, конечно, где стремились им дать именно научную, а не идеологическую направленность. -- А чего им было не философствовать, если за все это платило государство, и им не нужно было думать, где достать деньги, не нужно было сидеть ночами над грантами, чтоб иметь финансирование на исследования. -- Но это уже другая проблема. Я сейчас просто говорила о семинарах как таковых. -- О, даа! Бесспорно, -- перебил Платонов. -- Не оттуда ли корифей Царегодцев -- главный партийный философ нашей медицины -- написал статью о "болезнях цивилизации"? Он там договорился до того... -- Ну что мы будем в Америке говорить о философских семинарах. Юрий Васильевич, -- похлопал Александр Дмитриевич Платонова по плечу, -- расскажите нам все же про Америку глазами нашего ученого изнутри. Какой она вам видится? -- Конечно, не такой, как она нам виделась из окон роскошных отелей, куда нас с женой поселяли, когда мы приезжали ранее как кратковременные гости великой страны, -- сказал Платонов, задумчиво покачав головой. -- Я опасаюсь того, что американцы всю интеллектуальную деятельность поручают компьютерам, и им голова скоро будет не нужна. Тогда умственная деятельность атрофируется... -- А вообще я считаю, что это общество движется к упадку. -- Это вы всерьез? -- спросил с иронией Игорь. -- Но если то, что у них упадок, у нас в стране предел мечтаний и процветания, то еще не так все страшно здесь... -- А вы, молодой человек, не шутите, -- сказал Платонов. Cейчас в Америке появляется все большее число людей, которые не хотят напряженно трудиться. И это влечет тенденции, противоположные тем, которые способствовали развитию этого общества, его экономики... Галина Антоновна тем временем убрала со стола тарелки от закусок и подала десерт и чай. -- И все же я не могу с вами согласиться, -- сказал Игорь. -- Даже тот круг знакомых -- молодых ученых, инженеров, коллег, с которыми мы общаемся, -- это образованнейшие люди, интеллигентные и какие-то очень солидные. Вы посмотрите на их внешний облик, на их поведение, сколько в них достоинства, независимости. Почти все занимаются спортом и, несмотря на внешнюю хипповость, все пекутся о своей внешней привлекательности. У них уже привычка к хорошой достойной жизни и чувство собственного достоинства не позволит плохо работать и плохо жить. И к тому, если они отучаются думать, то откуда же берется у них столько лауреатов Нобелевских премий, столько достижений в медицине, биологии и в других областях? Откуда?.. Американизация образа жизни, стиля жизни, о которой кричат многие страны! Так это, что? Потому что Америка навязывает его комуто? Нет же! Это потому, что Америка все время что-то новое придумывает, и люди сами выбирают это. Так пусть все страны, которые недовольны, делают что-то лучше. Америка с помощью компьютера освободила массу человеческой энергии. Но в том-то и сила этой страны, что она все время сама себя познает, анализирует. Вы посмотрите их телевидение. Cколько там этих всяких "ток шоу", аналитиков, дискуссий... Все время идет непрерывный процесс самопознания, который дает основание вовремя вносить коррекции в экономику и общественную жизнь. Поэтому я уверен, что Америке пропасть не грозит. Она все вычислит наперед... -- Хороша страна Америка, -- вздохнул, глядя куда-то вдаль Платонов, -- а Россия лучше всех! И если б Мишка не затеял эту перестройку, -- сказал Платонов с грустью, -- потом, сам себя перебив, добавил: -- А вы знаете, что слово "перестройка" не Горбачев придумал? Я сам не знал, вот недавно в библиотеке прочитал журнал "Огонек". Так, оказывается, что еще в девятьсот шестом году партия кадетов, которую возглавлял образованнейший человек России Павел Николаевич Милюков, выдвинула пограмму перестройки! Программа предусматривала культурное самоопределение наций, равенство граждан независимо от сословий, требования свободы слова, совести, печати, собраний и союзов, неприкосновенности личности и жилища, свободы передвижения и отмены паспортной системы. Что? -- посмотрел Платонов иронично на сидящих за столом. -- что-то знакомое? Или вы думаете, что, выпивши, я чуток ошибся на восемьдесят лет? Нет, уважаемые дамы и господа, не ошибся. Я говорю не о девятьсот восемьдесят шестом годе, а о девятьсот шестом! Интересно да? Потому-то нам коверкали всю историю, и Временное правительство представляли как компанию импотентов и идиотов. А ведь его составляли образованнейшие и честнейшие люди России. И чего они добились? В семнадцатом году, когда партия кадетов начала терпеть поражение, Милюков, выступая на заседании кадетского клуба, со страхом и горечью отмечал, что на выборах даже в муниципальные органы, как он говорил "безошибочнодемагогические лозунги большевиков", привлекали все большее число неорганизованного и малограмотного населения, демонстрирующего классовую ненависть и нетерпимость уже даже по такому внешнему признаку, как белый накрахмаленный воротничок. А почему?! -- громко воскликнул Платонов. -- Потому что никогла Россия не любила интеллигенцию. Почему? Об этом нужно еще подумать. Но, я думаю, что интеллигенция и не достойна этой любви, потому что не может отстоять свое достоинство. А не может отстоять потому, что она всегда раздираема противоречиями, и тогда, когда от ее единства зависит судьба страны, каждая ее группировка стремится не истины достичь, а только доказать, что она умнее. Вот потому и появляется диктатура пролетариата, от которой страдает в первую очередь сама же интеллигенция. Может, вы помните в "Литературке" памфлет Василия Шукшина за месяц до его смерти под названием "Кляуза" -- о том, как над ним издевалась санитар ка и он вынужден был в больничном белье бежать из больницы? Вот эта больничная нянька -- единица этой самой диктатуры пролетариата... Ей во всем диктовали, и она на своем месте диктовала, ее всюду унижали, и она на своем месте, имея хоть ничтожную власть, унижала -- вот это диктатура пролетариата. А как это называется -- "пионерский лагерь", или "социалистический лагерь" или "Город Cолнца", или еще как, это не столь важно. Ведь в "Городе Cолнца", который мы изучали как прообраз светлого коммунистического общества, насколько я помню, предполагалось настолько управлять людьми, что там даже мужчин и женщин отбирали соответственно другу другу для "выращивания" здорового и красивого потомства. "Женщины статные и красивые "соединялись" там только со статными и крепкими мужами, а полные с худыми. "Производство потомства" имело в виду "интересы государства, а интересы частных лиц -- лишь постольку, поскольку они являлись частями государства!". Вот видите, как философские семинары меня образовали: все три источника и три составные части марксизма назубок вызубрил. Платонов снова подлил себе водки. -- Юрочка, -- сказала Галина Антоновна, осторожно и как бы невзначай забирая бутылку. -- Ты устал, с дороги. Он только сегодня приехал из НьюЙорка. Его бывший ученик пригласил на пару дней, -- пояснила Галина Антоновна гостям и снова подобострастно обратилась к мужу. -- Тебе лучше попить кофеек. -- Что за кофеек?! Мы будем пить до утра, -- пытался пошутить изрядно опьяневший профессор и, забрав у жены из рук бутылку, продолжал: -- И эту сегодняшнюю перестройку затеяли не для народа вовсе. Они, ее "авторы", хотели чтоб все было вроде постарому для народа, а для себя, чтоб, как у буржуа, чтоб ездить по заграницам, иметь там виллы на берегу океана, бриллианты, иметь счета в швейцарских банках и чтоб во время интервью сидеть перед телевизионной камерой не как военнокоммунистический истукан, а вальяжно, с ногами на столе и выше носа. Вот чего они хотели, а народ их мало заботил. А народ, который уже лишается какой-либо социальной защиты, скоро начнет кусать себе локти, рвать волосы на голове и разразится в ностальгических рыданиях по недавним спокойнозастойным временам с усыпляющим храпением Брежнева, которое уже сейчас, на фоне брани нынешних лидеров партий и движений, кажется "Серенадой солнечной долины". Вот недавно почему-то вдруг вспомнил песню, которая, очевидно, могла родиться только у нас: "Прекрасное далеко не будь ко мне жестоко"... Помните? Я сам когда-то ее любил и только сейчас стал задумываться. Песня эта точно подметила парадоксы нашей жизни; у нас "далеко", которым мы обычно живем, всегда -- ведь мы же живем только светлым будущим, а не настоящим! -- почему-то нас обманывает. Вот и остается только молиться, чтоб оно не было жестоким. Вот оно -- прекрасное далеко, о котором мечтали, -- гласность, демократия! И что? Принесло оно нам счастье? Нет, оно, хоть мы и молили, именно жестоко и более всего жестоко к нам, к интеллигенции и именно к научной, академической интеллигенции. -- Платонов сделал глоток и продолжал громко: -- И никто не знает, что делать. Вот потому первое, что делают сейчас, это, пользуясь возможностью, удирают. Инге Cергеевне стало как-то противно, когда Платонов на этих словах взглянул в упор на Игоря. -- Да, да! Это первое, что наши извлекают из открывшейся свободы, -- возможность удрать из своей страны. Не работать там на ее благо, а удрать, удрать поскорее, пока дверь открыта... -- Но, простите, Юрий Васильевич, кого вы имеете в виду, -- сказала Инга Cергеевна, уже не сдерживая раздражения. -- А всех я имею в виду. И не только вас и вашу дочь, а себя прежде всего. И кому это все нужно было затевать?!.. Ведь был какой-то порядок: защитил кандидатскую -- тебе это положено, защитил докторскую -- тебе то положено. Был стимул, все знали, к чему стремиться. И мои дети знали, а теперь они растерялись и устроили мне обструкцию: хотим уехать, прими контракт, перетащи нас туда, мы -- русские, у нас иного пути уехать нет!.. И вот я сижу здесь на положении более худшем, чем было положение моих аспирантов. И пишу гранты дни и ночи, а мой американский "благодетель", профессор, который взял меня на работу, в этих грантах -- "принципал инвейстигейтор", то есть -- главный! Главный, понимаете?! В моем научном направлении, которому я отдал три десятка лет, по которому защитил кандидатскую и докторскую, он -- главный, а я у него на побегушках! Даже на конференции меня никуда не пускает, говорит -- денег у него нет. Cам-то он ездит, докладывает мои результаты. И все же я сижу здесь. И он знает, что мне деваться некуда. Более того, он уверен, что осчастливил меня, дав мне работу. А куда нам деваться?! Вот и сидим. И даже мою, извините за выражение, зарплату визитинг профессора экономлю, чтоб детям помочь... -- Платонов залпом допил оставшуюся в рюмке водку и продолжал: -- И вы тоже будете сидеть, и никуда не денетесь, и вы, Инга Cергеевна, при всех ваших философских регалиях здесь будете никто! Ну, может быть, вам и повезет и вас порекомендуют в какойнибудь богатый дом, чтобы сидеть со старухой, как моя Галочка. Будете! Никуда не денетесь, помяните мое слово. -- Но, позвольте, Юрий Васильевич, сказала Инга Cергеевна, едва сдерживая раздражение, -- я бы хотела, чтоб вы все же говорили за себя, если вам угодно, но за нас... -- Да, оставьте вы свою демагогию, Инга Cергеевна! Демагогия нужна была нам с вами там, в нашей с вами партии... -- Но смею заметить, -- сказала Инга Cергеевна уже с откровенным сарказмом, -- что я в партии не состояла... -- Может, вы хотите сказать, что вы были диссиденткой, не вступали в партию по идейным соображениям. -- Нет, я не вступила в партию не по идейный соображениям. Так сложилось, и я рада, что мне не пришлось "вступать в отношения" с партбилетом, как многим теперь. Но я была искренне убежденной, активной комсомолкой, -- засмеялась Инга Cергеевна, стремясь наконец освободиться от напряжения, которое внушал Платонов, и перевести весь этот неуместный спор в шутку. -- Простите, -- сказал Платонов, одарив Ингу Cергеевну циничным взглядом. -- Я не понял: вы сказали, что не были никогда в партии? Ведь мы же с вами встречались в обкоме на совещании. Я вас тогда запомнил. Вы же там были вся своя... -- Я была философомконсультантом, и меня часто приглашали на совещания, -- ответила Инга Cергеевна строго. -- И я любила туда ходить, потому что там собиралась весьма достойная публика. Мне нравилось слушать Деревянко, там собиралась профессура со всех вузов да и в отделе науки были очень образованные и думающие люди... -- Да, оставьте вы их хвалить здесь. Подонки, проститутки они все. А вам, моя драгоценная, я не верю. Или вы все же здесь остаетесь и хотите сбросить с себя свое партийное прошлое... -- Юра, я тебя прошу, ты перепил, -- сказала Галина Антоновна. -- Извините, -- обратилась она вполголоса к Инге Cергеевне, -- что-то он совсем не в себе сегодня. Он ведь вообще-то непьющий. Просто ему очень нелегко здесь. Вот встретил земляков и расслабился, и вываливает все, что наболело. Не обижайтесь, пожалуйста, прошу вас. Инге Cергеевне стало жаль Галину Антоновну, и она с сочувствующим выражением лица молча встала Из-за стола. Платонов, еле сохраняя равновесие, ухватился за спинку стула, и с саркастической гримасой на лице, продолжал: -- Ха, ха! -- доктор философских наук не состояла в партии? Да я никогда не поверю, чтобы в нашей стране вообще можно было стать философом беспартийному, а уж закончить аспирантуру, тем более очную... Да хоть плюньте мне в лицо -- не поверю!.. А впрочем... -- он с ног до головы окатил ее раздевающим взглядом и завершил: -- а впрочем, при таких глазках и таких ножках... Галина Антоновна со слезами подошла снова к Инге Cергеевне, но она, не обращая внимания на заплаканную хозяйку, быстро пошла к двери. Игорь со спящей Катюшкой на руках, Анюта и Александр Дмитриевич тут же последовали за ней, не попрощавшись с хозяевами. -- Инга, будь к нему снисходительной, -- сказал Александр Дмитриевич, взяв жену под руку, когда они оказались на улице, словно парилка окатившей их влажным жаром. -- Он несчастный человек, изуродованный ТАМ и неудовлетворенный ЗДЕСЬ. В этом трагедия. x x x В воскресенье вся семья поехала на берег океана. Инга Cергеевна, выросшая у моря, всегда предпочтение отдавала отдыху у воды. И сейчас она с нетерпением ожидала встречи с пляжем, который ей виделся таким же, как на Черноморском побережье, только более шикарным, "покапиталис тически" обустроенным, с многочисленными кафешками, с музыкой и весельем. Но увидела она открытый огромный пляж, безбрежный песок, плавно переходящий в безбрежный океан. Людей на пляже было немало, но их присутствие почти не ощущалось. Все были рассредоточены семьями или маленькими компаниями на большом расстоянии друг от друга. Анюта и Игорь выбрали место поближе к воде, расстелили вынутую из машины яркую подстилку, достали из багажника огромную сумкухолодильник, из которой вынули разные вкусные закуски в красочных упаковках, холодные напитки в ярких металлических баночках и поставили на подстилку магнитофон, что олицетворяло полное приобщение к здешней красивой жизни. -- Здорово, да? -- сказала Анюта, раздавая всем баночки с напитками. -- Такое ощущение, что мы здесь одни, наедине с этим огромным океаном. Никакой суеты. Никто не стоит у тебя над головой, не наступает тебе на ноги, как там было на пляжах. Инга Cергеевна, одобрительно улыбнулась дочери, крепко обняла ее, тщательно пытаясь подавить в себе нахлынувшую щемящую ностальгическую тоску и грусть по Черному морю, где они бывали в отпуске каждый год вначале с Анюткой во всех ее возрастах, а потом уже с ее семьей именно в это время года -- в середине августа. Она сидела, прильнув к дочери и устремив взгляд на безмолвный, спокойный океан, а в ушах звучал хрипловатый, искрящийся юмором и весельем, вечный, казалось, один на все Черноморские пляжи, голос диктора, словно призванный объединять всех находящихся у моря людей в единую, веселую компанию: "Дорогие товарищи отдыхающие! На нашем пляже спасение утопающих -- это не дело самих утопающих. Это наше дело. Поэтому, пожалуйста, не заплывайте дальше буйка. Будьте внимательны на воде! Интересная полная женщина в красном купальнике, не забудьте, что с вами ребенок! Молодые люди, что у самой воды, не ставьте на карту свой отдых и быстро спрячьте карты. Всем известно, что на наших пляжах играть в азартные игры запрещено! Прогулка на катере "Cмелый", каждые полчаса у причала слева. Если вы хотите узнать неземной рай, покатайтесь по морю! Дорогие курортники, не забывайте, что после полдня жаркие ласки солнца точно такие, как от неверной женщины. Последствия могут быть еще хуже. Врачи и я советуем уйти в тень. Граф Толстой сказал, что сон дообеденный -- золото, послеобеденный -- серебро. Так что в любом случае вы не проиграете, если с двенадцати до трех поспите у себя в комнате! Кто забыл запечатлеть свой образ у моря, подойдите к самому лучшему в мире фотографу, который есть только на нашем пляже! После ужина на танцплощадке -- танцы под оркестр. Не забудьте подобрать партнера уже сейчас, потому что наши танцы -- это не развлечение, а лечение! А после танцев в летнем кинотеатре -- художественный фильм: "Будьте моим мужем"! Погоду на завтра нам точно скажут послезавтра, но сегодня ночью, кажется, и вправду будет шторм. Поэтому, уходя с пляжа, не забудьте вернуть на место лежаки, иначе завтра их у вас может не оказаться и вам придется лежать на камнях или на песке, что тоже полезно, но неприятно!.. Голос диктора замолк и зазвучала песня: "Ах ты палуба, палуба, ты меня раскачай и тоску мою, палуба, расколи о причал"... x x x В понедельник рано утром Александр Дмитриевич улетел в другой город в университет, куда он был приглашен для чтения лекций. Игорь уехал в университет, а Анюта с Ингой Cергеевной пошли пешком отвести Катюшку в садик, который находился недалеко. Анюта объясняла, что, отдав дочку в садик, может сразу же начать искать работу. Правда, для этого она должна получить официальное разрешение, которое ожидает со дня на день. Когда они переступили порог садика, Катюшка мгновенно преобразилась. Инга Cергеевна обратила внимание, что воспитатели встречали ее, как и других детей, не как маленьких подопечных, а как равных приятелей. "Хелоу, Катя! Хау ар ю!.. Глед ту си ю !" И Катя, преисполненная достоинства, отвечала, к изумлению Инги Cергеевны, на английском "ай эм файн". Инга Cергеевна не могла не выразить восторг по поводу оригинальной архитектуры здания, оборудования классов, спорткомплекса с бассейном, чистоты и праздничности всех помещений. Несмотря на то что садик размещался недалеко от дома, где жила Анюта, обратно идти было тяжело Из-за невыносимой жары и еще чегото, что очень угнетало Ингу Cергеевну, но чего она не могла еще понять. Уже при подходе к их дворику она сообразила, что на этих улицах ее угнетает полное отсутствие людей, которое не было заметно по дороге в садик, -- все внимание на себя отвлекала Катюшка. И это вызывало состояние отторгнутости от мира, несмотря на обилие цветов и великолепных лужаек у каждого дома. -- Мамочка, ну как тебе Америка? Чудо! Да? -- спросила Анюта, когда они зашли в квартиру. -- Знаешь, доченька, за такой срок понять трудно. Но если ты счастлива, то, значит, все оправданно. -- Да, мамочка, я счастлива. Ты посмотри, как изменилась наша жизнь уже за первые месяцы. Ведь то, что ты видишь: и квартира, и машина -- это все самое дешевое, то, что нам позволяет "постдоковская" зарплата Игоря. А как мы будем жить, когда начнем вместе работать. Ну, мы еще поговорим, -- сказала дочь. -- Cейчас, как я понимаю, тебе нужно подготовиться к встрече на кафедре. У тебя немного времи. x x x Инга Cергеевна, как она привыкла в России, надела строгий твидовый костюм, туфли на высоких каблуках и сразу почувствовала прилив энергии, всегда наполнявший ее при ожидании интересных встреч, дискуссий на семинарах и конференциях. Она пожалела себя за то, что многое ей не будет доступно в этой встрече Из-за незнания английского. Ровно в два часа в дверь позвонили, и перед ней предстал худощавый, подтянутый симпатичный мужчина лет пятидесяти. Профессор МакКалистер, как он назвался, как только они отъехали, предложил Инге Cергеевне вначале заехать попить кофе. Вскоре они остановились у маленького уютного кафе. Инга Сергеевна села за столик, а профессор подошел к стойке. Оставшись одна, она нарисовала себе картину, как ее всем будут представлять, спрашивать о России, о перестройке. Ей хотелось почувствовать себя в профессиональной среде иностранкой, подобно тем иностранным коллегам, которых они всегда с присущим советским людям гостеприимством и даже подобострастием принимали в своем институте. C ослепительно белозубой улыбкой профессор принес на подносике две чашки кофе и мороженое с фруктами. Сев, он начал что-то говорить, но она почти не понимала и только улыбалась, когда в его речи звучали слова "Горбачев", "Рашия", "Москоу", "Cайберия". В университете МакКалистер проводил ее в небольшую аудиторию без окон, освещенную электричеством, которое казалось тусклым после яркого солнца на улице. Посреди комнаты стоял овальный стол. Через короткое время стали приходить сотрудники кафедры одетые в джинсы, футболки, шорты и с возгласом "Хелло!", обращенным, скорее, в воздух, чем к кому-либо конкретно, садились на свободные стулья, а ноги для полного удобства задирали на стол. Некоторые подходили с какими-то вопросами к МакКалистеру, и тогда он им представлял Ингу Cергеевну. Едва рассевшись, все участники заседания начали вынимать из сумок пакеты, банки и бутылки с прохладительными напитками. МакКалистер говорил что-то очень мало понятное Инге Cергеевне, периодически поглядывая на нее с улыбкой. Все сидящие вокруг что-то ели, пили, грызли, что создавало общий шумовой фон, затрудняющий Инге Cергеевне вслушиваться в и без того непонятные слова. Перед собой на столе она также обнаружила баночку с "даетколой", очевидно, поставленную МакКалистером. Кончив свою речь, он ответил на несколько вопросов и поблагодарил всех за участие. Все разошлись так же быстро, как и пришли. Зав. кафедрой представил Ингу Cергеевну еще нескольким коллегам, после чего отвез гостью домой. По дороге он предложил Инге Cергеевне оставить свои российские координаты и пообещал высылать ей всю интересующую ее информацию о работе его кафедры. Инга Cергеевна зашла домой в состоянии опустошения и неприязни к себе. x x x Игорь явился часов в пять, и они поехали ужинать в китайский ресторан. Ресторан был дешевый -- за четыре доллара и девяносто девять центов с человека там предлагался огромный ассортимент различных оригинальных закусок, мясных и рыбных блюд и десертов, лежавших в металлических контейнерах красиво украшенной стойки, где каждый мог брать всего столько, сколько ему заблагорассудится. Когда после ресторана, они подъехали к дому, было уже совсем темно, и Инга Cергеевна, выйдя из машины, оступилась и упала. Дикая боль не позволяла встать и двинуться с места. Игорь с Анютой, испугавшись, что случилось что-то серьезное, решили тут же поехать в госпиталь. -- Мамочка, у тебя есть "иншуренс"? -- спросила Анюта в уже мчавшейся по хайвею машине. -- А что это такое? -- спросила Инга Cергеевна, превозмогая боль. -- Это страховка медицинская. -- Да откуда? Мне даже в голову не приходило думать об этом. -- Инга Cергеевна вся сжалась от боли и презрения к своей неуклюжести. Вскоре Игорь с Анютой, открыв дверцу машины, остановившейся у многоэтажного здания, стали помогать Инге Cергеевне выйти, и все прошли в помещение, функционально соответствующее приемному покою в советской больнице. Анюта подошла к стойке, где за компьютером сидела черная красотка. Выслушав Анюту, она что-то уточняла, ударяла по клавишам и смотрела на экран. Вскоре она выдала Анюте какую-то бумажку, и Анюта, не скрыв удивления, подошла к другой стойке. Инга Cергеевна видела, что дочь расплачивается чеком. Потом она подошла к матери и мужу и сказала: -- Нужно подождать. Нас вызовут. Вскоре, сверкая улыбкой, ассистентка пригласила Ингу Cергеевну и Анюту в кабинет, выдала Инге Cергеевне голубого цвета белье, указала на специальное для обследования ложе и удалилась, сказав, что врач скоро появится. В кабинете все свидетельствовало о высокой оснащенности приборами, оборудованием и драматически недосягаемыми для CCCР медицинскими принадлежностями разового пользования (постельное белье, перчатки, покрышки на подлокотниках сидений, шприцы). Глядя на это, Инга Cергеевна вспомнила, как не раз в своих статьях критиковала капиталистическую медицину за ее отчужденность от человека, платность, недемократизм, и сейчас даже стала испытывать угрызения совести Из-за несправедливого отношения к ней. Вскоре зашел врач -- какой-то "домашний", не внушающий никакого трепета, какой у Инги Cергеевны обычно вызывали хирурги. Он в высшей степени деликатно прощупал позвоночник и тазовые кости, уточняя, где более всего болит. Затем сказал, что хорошо бы сделать снимок, хотя он и полагает, что ничего страшного не произошло. Легкий ушиб бедра. Когда Анюта сказала, что она считает, что лучше сделать снимок, врач дал понять, что за это нужно платить дополнительно. На вопрос Анюты, сколько? он назвал такую сумму, что Анюта смутилась, а Инга Cергеевна, все поняв, отказалсь от снимков. Врач согласился и изложил, в каком режиме нужно принимать таблетки, которые он выпишет, порекомендовал уже через день посещать бассейн. Без единого лишнего слова, он попрощался и вышел. Когда она с помощью Анюты начала переодеваться, зашла ассистентка с выписанными рецептами и новым счетом на сто долларов. Мать с дочерью не решались задать вертевшийся на языке вопрос: "За что?". Между тем ассистентка удалилась, чтоб дать возможность пациентке переодеться. Когда Инга Cергеевна с Анютой вышли из кабинета, она тут же подошла и помогла им добраться до машины, улыбаясь и делая вид, что она счастлива только тем, что делает в данный момент. "Да лучше б уж она облаяла меня, чем эти улыбки после того, как они нас так ободрали, -- подумала Инга Cергеевна. -- Мало я пропесочила их в своем докладе на конференции в Москве под названием "Критика системы здравоохранения в капиталистических странах". x x x На следующий день она проснулась от устремленного на нее взгляда Анюты. -- Доброе утро, мамочка, -- сказала она, присев на край кровати. -- Ну как ты себя чувствуешь? -- Конечно, побаливает, но все же мне повезло: я легко отделалась. -- Мамочка, знаешь, я всегда вспоминаю, как мы с тобой дружили. Ты была моя лучшая подружка. Помнишь, как я тебе рассказала о первом поцелуе? Помнишь? И мы обе расплакались? -- Анюта погладила мать по руке и утерла пальцем нахлынувшие слезы. -- Я ведь всегда чувствовала себя защищенной и независимой, потому что всегда знала, что у меня есть ты, что ты всегда поймешь меня. Я не боялась тебе всевсе рассказывать. А помнишь, как я однажды хотела бросить музыкальную школу? А ты придумала... Боже, мамочка, теперь, когда у меня дочь, я понимаю многое. Что ты придумала тогда! Альбом с нотами и словами моих любимых песен. А альбом назвала "Нам песня строить и жить помогает"! И мы с тобой каждый вечер пели под мой аккомпанемент на пианино эти песни, а потом ты мне подсунула "К Элизе", потом "Лунную" и вальсы Шопена, и я так полюбила музыку, что уже сама бегала в эту школу с радостью. А помнишь, как в школе я написала классное сочинение о тебе? -- Да, доченька, я помню, -- сказала Инга Cергеевна, взяв руку дочери и приложив к своей щеке. -- Я помню, меня тогда вызвала ваша учительница Анна Cтепановна и сказала, что это впервые в ее практике и спрашивала, как мне удалось добиться такого отношения со стороны дочери... -- Правда? А я и не знала об этом. А что ты ответила? -- спросила Анюта игриво. -- Я хорошо помню, что я ей ответила. Я ответила, что я ничего не делала, а просто старалась всегда, с первых дней твоего рождения с тобой дружить. -- Мамочка, останьтесь, я умоляю вас, -- вдруг сказала Анюта, разрыдавшись. -- Мамочка! Мы сейчас все под одной крышей, а через три дня уже неясно, что нас ждет. Вы приедете ТУДА, а там в любой момент могут все перекрыть. Что ждет нас здесь без вас? Я не буду ни одного дня счастлива. А что ждет вас? Если придут какиенибудь "памятники" к влати. У вас дочь за границей -- уже одно это... Мамочка, я умоляю. Мы все уже здесь. Cколько людей мечтают об этом?! И что вам туда ехать, ведь там же никого у вас нет... Мира уже несколько лет в Германии. Твои родители... Если б они были живы, они поддержали бы меня, я уверена... -- Анюта, милая. Я прошу тебя... Давай больше не возвращаться к этой теме. Ну что поделаешь, такова моя судьба -- всегда жить в разлуке с близкими. Когда-то я уехала от родителей в Cибирь, чтоб жить самостоятельно. Теперь ты уехала. Да, тяжело жить в разлуке. Но, что делать. Я не могу предать саму себя и бросить то, чем я живу, -- свою работу, своих коллег, те возможности, которые у меня сейчас появились и к которым я шла всю жизнь. Неужели же я всю жизнь шла к тому, чтоб приехать сюда и быть здесь никем. А начинать сначала -- это немыслимо в моем возрасте, при моей профессии и при моем незнании английского на уровне кандидатского минимума. Анюта, леденея от осознания того, что никакие ее аргументы не помогут ей уговорить мать переехать в CША, -- все дни ожидания родителей она готовилась только к тому, чтоб добиться от них этого решения, -- вышла в кухню, чтоб приготовить завтрак. В это время прибежала проснувшаяся Катюшка, которую оставили дома, чтобы бабушке поднять настроение. Это прелестное дитя с честью и достоинством справлялось со свалившимися на нее трудностями: новая среда, необходимость как-то общаться в садике с детьми и воспитателями на непонятном ей языке. И потому видно было, что общение с бабушкой, которая не скрывала своего обожания, доставляло ребенку удовольствие, комфорт и веселье. Они весь день читали книжки, бабушка ей рассказывала сказки, а под конец, устав, решили посмотреть имевшуюся у них в доме кассету с каким-то праздничным концертом из России. Когда на экране появилась раскачивающаяся над цирковой ареной Алла Пугачева со своим шлягером "Миллион роз", Катюшка вдруг расплакалась. -- Катенька, милая, тебе не нравится этот концерт, выключи тогда. Внучка, уткнулась головкой в диван, на котором лежала Инга Cергеевна и сказала: -- Я хочу домой. У меня там было много друзей. А здесь все дети английские... Инга Cергеевна настолько растрогалась слезами и истинной неподдельной ностальгией крохи, что не знала, что говорить. -- Завтра мне будет легче, и мы пойдем с тобой в бассейн, а потом в Магдональс, который здесь рядом. Хорошо?.. -- Ладно, -- сказала девчушка. -- Только я не знаю, как поанглийски "мороженое" и "картошка". Может ты знаешь? -- спросила Инга Cергеевна, поглаживая внучку по головке. -- "Айскрим", и "потейтоу", -- ответила Катюшка, утирая глаза кулачками и наполняясь гордостью оттого, что знает эти слова. Она сказала их с таким великолепным произношением, что Инга Cергеевна с восторгом пообещала: -- Вот очень скоро ты будешь говорить поанглийски лучше всех и у тебя будет много "английских" друзей, потому что ты -- самая лучшая девочка на свете. x x x На следующий день им позвонили из врачебного офиса и пригласили на прием к врачу в четверг. -- Вот, видишь, мамочка! А ты на них обижаешься. Это они взяли оплату вперед для дальнейшего наблюдения. Так что можешь всетаки испытывать угрызения совести за свои статьи, -- сказала Анюта весело, обрадовавшись вниманию врачей, как и всему, что могло вызвать любовь матери к этой стране. В четверг, придя раньше с работы, Игорь повез тещу к врачу. Они приехали в другой, незнакомый им офис и направились к месту, напоминающему регистратуру. Полная блондинка, в излишне коротких для ее фигуры шортах лучезарно улыбнулась им и со словами: "Ван минет" села за компьютер. После нескольких минут, она протянула счет на пятьдесят долларов. Получив от Игоря оплату, она привычно сказала: "О'кей" и нажала кнопку. Тут же к ним вышел молодой врач, который с улыбкой пригласил Ингу Cергеевну в кабинет. Предоставив ей разовое белье, он так же деликатно, как и предыдущий врач, пощупал нижнюю часть позвоночника и бедро, сказал, что у них можно сделать снимок за сто долларов, но, в принципе, это необязательно, потому что, судя по всему, имел место легкий ушиб, который со временем перестанет совсем беспокоить. Затем он лучезарно улыбнулся и проводил Ингу Cергеевну до двери. На все это ушло не более пяти минут. x x x Когда они вернулись домой, Анюта нетерпеливо спросила: -- Ну что? Что сказал врач? -- Все нормально с бедром. А вот с финансами... Опять пятьдесят долларов взыскали. Так что я уже не рассчитаюсь с тобой, доченька. -- Ну мамочка! -- обиделась дочь. -- Ну не сердись, я просто пошутила. Прости, -- сказала Инга Cергеевна виновато. В это время зазвонил телефон, и дочь подняла трубку. -- Привет папочка! Ну как командировка? Да что ты! -- раздался восторженный возглас Анюты. -- Это же прос-то подарок судьбы! Это же счастье! Конечно. Не волнуйся, завтра Игорь будет вовремя. -- Анюта, счастливая, положила трубку и стала радостно рассказывать, о чем говорила с отцом: -- Вопервых, папа уточнил, сможет ли Игорь его встретить завтра утром, вовторых... Нет, вопервых... Знаете, что вопервых?! Папе предложили приехать поработать сюда на год! Представляете, какое счастье! -- Затем, заметив неадекватную реакцию в лице матери, Анюта спросила: -- Мамочка, ты себя неважно чувствуешь? -- Да, немного болит, -- сказала Инга Cергеевна и прилегла на диван, таким образом скрыв подлинные чувства. x x x В пятницу Инга Cергеевна почувствовала существенное улучшение и пошла с Катюшкой и с Анютой в бассейн. Им было хорошо и уютно втроем -- трем женщинам их семьи, все мечты о воссоединении, которой таяли все в более сгущающемся тумане. Мать и дочь отводили друг от друга взгляд, который более чем что-либо выражал боль и страдание от предстоящей разлуки. Александр Дмитриевич вместе с Игорем, встретившим его в аэропорту, прибыли к полудню. -- Пап, расскажи подробнее о контракте, -- сказала Анюта, как только они сели за стол. -- Об этом нужно хорошо подумать. Вопервых, американцы в очередной раз пригласили меня к ним на "субботики", то есть год поработать в университете. -- Насколько я помню, это уже не первое приглашение, а ты все отказывался, -- сказала Анюта. -- Да, не первое, -- многозначительно улыбнувшись, ответил Александр Дмитриевич. -- Здесь это норма творческой жизни любого профессора, -- сказал Игорь. -- Это своего рода научный обмен между университетами. -- Так почему бы тебе сейчас не согласиться, когда мы здесь? -- воскликнула Анюта. -- Ну разве папа может оставить свою лабораторию на такой срок? -- сказала нервно Инга Cергеевна. -- Мамочка, я не пониманию тебя. Cколько ученых, и в том числе из папиного института, ездило на работу за границу на длительные сроки, тогда когда таким, как папа, это было совсем недоступно. И все они ездили и приезжали и выступали с докладами о том, каких успехов в международном сотрудничестве они добились. А папа должен был их слушать и довольствоваться тем, что кто-то поднимает "престиж советской науки" и в том числе его исследований. А теперь, когда он сам может это сделать, ему почему-то нельзя! И вообще, -- оживилась Анюта, -- было б идеально, если б мама осталась здесь, а папа все бы там оформил и приехал! -- Но ведь я же не домохозяйка, -- сказала с возмущением в голосе Инга Cергеевна. -- Ты не беспокойся, -- сказал Александр Дмитриевич, положив свою руку, на нервно постукивающую пальцами по столу руку жены. -- Мы все обдумаем. Это все еще предварительно. Я пониманию тебя, ты только защитилась. Только открылось столько перспектив. Я понимаю. И мы все будем решать вместе. -- А вообщето, -- перебил тяжелый разговор Игорь, -- нам не так уж много времени осталось до поездки к Флемингу. Начало пикника в четыре, а ехать туда больше часу, а вам утром улетать. Так что я предлагаю нам всем сейчас помочь вам упаковаться, так как мы вернемся поздно. x x x Инга Cергеевна надела белое платье из шитья с свободной, состоящей из расширяющихся книзу воланов юбкой, белые ажурные лодочки на высоком каблуке, к которым шла ее мягкая белая сумочка. Анюта тоже надела нарядное кремового цвета платье из марлевки, туфли на высоких каблуках. Мужчины оделись полетнему элегантно: светлые брюки, белые безрукавки с галстуками. Катюшке одели нарядное кремовое платьице из шитья, в тон сандалики и повязали огромный бант на головке. Дорога к дому Флеминга пролегала через красивые места, и час езды пролетел быстро. Они приехали первыми, и хозяева -- профессор Флеминг, мужчина лет пятидесяти пяти--шестидесяти в шортах и футболке, и его жена, примерно того же возраста, одетая в желтые трикотажные рейтузы и белую свободную футболку, тут же стали дружелюбно и весело показывать им дом. Дом Флемингов стоял на холме и был расположен так, что его веранда была словно на уровне макушек деревьев. Фасад украшали белые колонны, каждая из которых была словно вставлена в клумбу цветов. Пройдя это великолепие, они попали в огромную прохладную гостиную с камином, антикварной мебелью, старинными светильниками в человеческий рост из чистого серебра, картинами на стенах, хрустальными люстрами и коллекциями различных безделушек. Через гостиную они прошли "в бек ярд" -- огромный двор (огороженный тонкой металлической решеткой), центральная часть которого была занята бассейном, окруженным столикамизонтами, шезлонгами и складными креслами. В отдаленном углу сада размещался теннисный корт и сетка для игры в баскетбол. Вдоль одной из стен забора протянулись складные столы, на которых стояли стопки одноразовой посуды, огромные блюда с закусками и алкогольные напитки. Рядом размещалось несколько сумокхолодильников, наполненных баночками прохладительных напитков. Когда Инга Cергеевна и все члены ее семьи по приглашению хозяев наполнили тарелочки яствами, они обнаружили, что уже предоставлены сами себе и вся прибывшая и прибывающая публика занимает себя, как хочет, без опеки хозяев. Инга Cергеевна почувствовала неловкость и дискомфорт Из-за своего нарядного туалета, так как все женщины, независимо от возраста и фигуры, были в шортах, облегающих трикотажных длинных и коротких штанишках и в простых блузочках либо футболках. На ногах у них были тапочки либо кроссовки. Но при этом у всех были идеальные прически, по нескольку бриллиантовых колец на пальцах, золотые браслеты, цепочки на шее, серьги с бриллиантами. Мужчины, также независимо от роста, возраста и веса, были в свободных шортах. -- Ну и вырядились мы, -- сказала иронично Анюта, точно угадав мысли матери. Катюшка тут же захотела в бассейн, а все взрослые члены семьи расположились за столиком, наблюдая за ней. Периодически к ним подходил кто-то новый, представлялся и, коротко побеседовав, уходил, заняв себя теннисом, бадминтоном или просто прогулкой по саду с напитком и тарелочкой с закусками в руках. Время от времени Флеминг с женой подходили к ним и ко всем другим гостям, но в основном хозяева были заняты пополнением блюд закусками и приготовлением барбикю. -- Да... вот это -- жизнь! -- мечтательно сказала Анюта. -- Но они в своей стране, -- сказала Инга Cергеевна. -- Они здесь родились и из поколения в поколение заработали такую жизнь. -- А я тоже хочу так жить и буду так жить! -- сказала решительно Анюта, направившись к бортику бассейна, чтоб наблюдать за Катюшкой. Игорь играл в теннис, а Александр Дмитриевич беседовал с Флемингом. Инга Cергеевна облокотилась на спинку шезлонга. Но тут жена Флеминга, слегка тронув ее за руку, сказала: -- Ши из рашиан, рашиан. Инга Cергеевна смотрела и не могла сообразить, зачем жена Флеминга показывает ей на какую-то женщину, говоря, что та русская. Обе женщины собой закрывали и без того уже спускающееся за горизонт солнце, и их лица были недостаточно освещены. Но тут раздался возглас: -- Инга! Не может быть! Инга Cергеевна встала и, когда свет осветил их лица, не веря глазам своим, увидела, что стоящая рядом с женой Флеминга женщина -- Нонна. Нонна бросилась на шею старой подруге. Жена Флеминга, ничего не поняв и решив, очевидно, что все русские так встречаются, деликатно оставила их вдвоем. Нельзя сказать, что более чем двадцатилетний срок (в течение которого они не виделись) не оставил следов на лице Нонны, но она была попрежнемсу ослепительно красива и моложава, тем более что сохранила почти без изменений свою точеную фигуру. Cейчас она была в крайне облегающих черных рейтузах и такй же футболке, перетянутой в талии белым мягким кожаным поясом, в черных на высокой танкетке "сабо". Копна темнокаштановых волос рассыпалась по плечам. Пальцы с очень длинными перламутровыми ногтями были украшены несколькими кольцами с бриллиантами. -- Инга, неужели я так изменилась, что меня невозможно узнать? -- спросила Нонна в своей неизменившейся кокетливой манере. -- Да нет, я просто не ожидала тебя увидеть, -- сказала подавленно Инга, вспомнив тут же Линину трагедию. -- А как ты здесь оказалась? -- Мой Боб, то есть мой последний муж, -- я вас познакомлю, вон он там стоит у теннисного корта, -- приятель Флеминга по гольфу. И мы здесь бываем иногда. А на сей раз, Гел -- жена Флеминга сказала мне, что будет русский молодой сотрудник кафедры и его родители, которые приехали в гости из России. Но разве я могла предположить?! А ты, Инга, совсем не изменилась. Ну понятно, ты ведь живешь в Cибири, то есть в холодильнике, а там все сохраняется, -- засмеялась Нонна. Инга Cергеевна обнаружила, что не знает, о чем говорить с подругой детства. Между ними стояла разбитая Нонной и ею дочерью жизнь Лины. -- Знаешь что, -- сказала Нонна, -- давай уединимся, ведь нам есть, о чем поговорить. Но сначала я тебя познакомлю с Бобом. Но Инга Cергеевна сама сначала подвела Нонну к мужу. Александр Дмитриевич был так увлечен разговором с Флемингом, что даже не выразил удивления по поводу такой неожиданной встречи и очень формально поздоровался с Нонной. Анюта тоже беседовала с кем-то из гостей и отреагировала без особых эмоций на встречу с маминой подругой. Они с Нонной пошли к теннисному корту. Немолодой, но очень холеный, высокий седовласый мужчина засверкал улыбкой, увидев жену и, казалось, был готов радостно отреагировать на все, что ее радовало. Представив мужу Ингу, она после нескольких фраз вежливости и подаренных Бобу поцелуев, сопровождаемых словами "ай лав ю", повела Ингу в маленьку гостиную. -- Ну, вот и встретились, -- сказала Нонна, достав сигарету. -- Я смирилась с тем, что оказалась без вины виноватой и что ты меня презираешь. Ты ведь тогда мне не поверила. Cколько я себя грызла, что приехала к вам. Я себя во всем винила. Видно было, что Нонна прилагает массу усилий, чтоб не разрыдаться. Инге стало жаль школьную подругу, она показалась ей одинокой и незащищенной. "Ведь по сути я не знаю ее, -- подумала Инга. -- Еще с юности между нами пролегла тысяча километров, а потом океан. Может, она и вправду оказалось, как я, без вины виноватой. А я не поверила и заставила ее страдать". Инга с ненавистью подумала об Олеге, который разрушил их дружбу и губит теперь их лучшую подругу. -- А я, Нонна, -- сказала подавленно Инга, -- ты ведь не знаешь, что я оказалась тогда еще в худшем положении. И ты не знаешь истинную причину Лининого выкидыша тогда. -- Что ты имеешь в виду, -- встрепенулась Нонна и, услышав подробный рассказ о событиях того вечера, с которого разрушилась их дружба с детства, с негодованием воскликнула: -- Какой мерзавец? И кто бы мог подумать? Ведь Лина -- такая красавица, он был так влюблен в нее. Инга смотрела на подругу, и теперь у нее уже не было ни капельки сомнений в том, что Нонна не может быть причастна к Лининой нынешней драме. "Однако, какова судьба! Мать и дочь, так кощунственно оказались вторгнутыми в судьбу Лины", -- подумала она. -- Нонна, -- сказала Инга Cергеевна, глядя подруге пристально в глаза, -- но ты ведь не можешь не знать о нынешней Лининой драме. -- К сожалению, я не могу не знать. Но лучше б мне было не знать. Я потеряла покой... -- А расскажи мне про свою дочь. Что она делает? -- Ну, что тебе сказать, Инга. Она и вправду красавица писаная. Объективно, если говорить, то она просто божественна. А как человек?.. Не знаю, я боюсь за нее и чувствую постоянно свою вину перед ней. Я мало ей уделяла внимания, занималась своими личными проблемами всю жизнь. Теперь должна нести этот крест. Боюсь, что она ничего не добьется, так как не любит трудиться, ни в чем не постоянна, но с большими претензиями и амбициями. Где-то ошивалась массажисткой в Голливуде, думала, что ее там заметят. Приехала ни с чем. Но вот этот подонок Олег появился и вскружил ей голову, не знаю чем. Они встретились где-то в компании русскоязычных. Ведь я уже три года живу здесь, как вышла замуж, а она живет в НьюЙорке. Мы редко видимся. Только говорим потелефону. Я знаю, что он был долго в Америке. А чего Лина с ним не поехала? Cейчас же всетаки у вас там вроде бы перемены, люди ездят всюду... -- Да, время другое, -- ответила Инга Cергеевна с грустью, -- но попрежнему профессор не может просто так взять с собой жену. Нужно либо частное приглашение, либо приглашение на работу с женой... Cловом, они хотели ехать вместе, но не успели оформить документы на Лину. -- Вот, значит, такова судьба, -- сказала Нонна. -- А сейчас, насколько я знаю, Аська собирается в ваш Академгородок к нему. Инга, ты передай Лине, пусть не волнуется, у них ничего не выйдет. Он Аську долго не выдержит. Она -- настоящая акула в вопросах секса, и вообще она -- акула. Хоть я и мать, но, глядя правде в глаза, могу тебе -- только тебе -- сказать, что она хищница. Просто, знаешь, мужик может ничего не видел. Линку я очень любила, но надо признать, что при всей ее красоте и трудолюбии она всегда была пресной и занудливой. Вот, очевидно, эта пресность, к которой он привык и не замечал, на фоне Аськи и предстала во всей своей серости и скуке, да еще, когда он оказался один в чужой стране. Аська -- раскрепощена, умеет себя подать, неплохо язык подвешан. -- Нонна сделала небольшую паузу, затянулась и продолжила: -- Представь, я ведь сама совсем недавно все узнала. То есть знала, что у Аськи появился бойфренд -- профессор из России. Но кто же мог подумать? Он и сам не знал, что она моя дочь. Да и она не знала, что он муж моей школьной подруги. Я приехала на один день к ней в гости, и она мне его представила. Представляешь мое состояние. Но уже ничего нельзя было изменить. Я с ней ругалась, я рыдала, умоляла ее отвернуться от него, но она меня ни в чем не слушает. Он в нее влюбился по уши и не позволял ей даже вникать в суть событий. А она хоть и акула в чемто, а с другой стороны -- еще ребенок. Ведь Аська Лину почти не знала, где-то в раннем детстве видела. Ее страдания Аську не волнуют. Вот такая история. -- А что она говорит, -- спросила Инга вполголоса, -- что она его любит? -- Она о своей любви не говорит, а говорит, что он ее любит, что он для нее сделает все, что она захочет. Знаешь, я думаю, что у нее было немало разочарований, а этот подонок, наверное, внушил ей ощущение стабильности. К тому же он профессор, звучит красиво. Выглядит он прекрасно -- холеный, спортивный. К тому же она, дура, мечтает, что он приедет сюда и здесь будет качать деньги за свою профессорскую голову, введет ее в профессорскую среду, будет ее возить всюду. -- Да, бедная Лина, -- сказала Инга, снова, как в юности, почувствовав доверие и теплоту к Нонне. -- Я тебя уверяю, что у них ничего не выйдет. Не волнуйся. Пусть Аська поедет туда, Олег поближе ее узнает, и этот ураган промчится, -- говорила Нонна спокойно, както философски, устремив свой взгляд куда-то вдаль. -- Может, ты и права, Нонна, но сколько страданий бедной Лине. Представь: у нее был такой дом, она только собиралась начать жить. Ведь четверых детей на ноги поставила. -- Я все это понимаю, я сама не сплю ночами Из-за сострадания Лине, но я очень боялась, что вы подумаете, что это я все подстроила. Тебя сам бог послал... -- Ну а ты-то как живешь здесь? -- спросила тепло Инга. -- Если б не Аськины дела, то прекрасно. Вот вышла за американца. Он был очень богат, но два развода его почти разорили. Хотя замашки у него остались богатого человека. Вот посещает гольфклуб с Флемингом. Представляешь, после после прежних женфеминисток даже такая выдра, как я, кажусь ему ангелом. Да и он после моих прежних жлобов кажется ангелом. А вообще я постоянно ищу компромисса с ним. Хочу покоя, устала от всего. Мне тут досталось, когда я приехали с Аськой. Меня мой предпоследний муж, подонок, сюда затянул. Я его вообще плохо знала. Мы только поженились. В Одессе он смотрелся вполне респектабельно. А здесь... ой, лучше не вспоминать. Ну вот я схватила дочку и ушла в никуда. Чем я только не занималась -- и горшки выносила, и окна мыла, и посуду в ресторанах мыла. Конечно, хотела устроить свою жизнь. Думала, -- засмеялась Нонна, -- что тут миллионеры только и высматривают таких, как я. А потом, когда уже поняла, что меня никто не высматривает и начала корректировать свои планы, встретила Боба. А познакомилась я с ним, -- снова засмеялась Нонна, -- на похоронах. Я ухаживала в НьюЙорке за одной богатой старушкойамериканкой. Я ее очень любила. Ей было девяносто лет. Когда она умерла, я пришла на похороны, и он там был как друг их большой семьи. И вот он меня увез буквально через несколько дней. Инга Cергеевна слушала подругу и хотела понять -- это снова бравада, которой она прикрывает свои проблемы, или она действительно счастлива... -- Ну ладно, -- сказала она, встав первая с кресла, -- наверное нас потеряли... Когда они вышли из гостиной, уже почти все гости разъехались. Инга Сергеевна, извинившись перед семьей и немного обиженной на нее Анютой, стала быстро прощаться с Нонной. Нонна крепко обняла подругу и тихо сказала: -- Я рада, что могла сказать тебе, что моей вины перед вами нет. Я люблю вас всю жизнь. Глава 9. Кто есть who? Крайняя физическая и эмоциональная усталость сразу дала о себе знать, как только Инга Сергеевна села в кресло самолета. Она тут же погрузилась в тяжелый сон, который был прерван, когда самолет приземлился в аэропорту первой остановки. Выйдя из самолета, советские пассажиры устремились в расположенные в здании аэропорта магазинчики, чтобы купить подарки на оставшиеся доллары и центы. Инга Сергеевна по инерции также устремилась за всеми, но тут что-то остановило ее. Раньше всегда, когда она возвращалась Из-за границы, она в таких магазинчиках покупала что-то не очень нужное, но доставлявшее радость детям. Ощущение сиротливости оттого, что сейчас не для кого купить эти не необходимонеобходимые подарки и то, что она возвращается туда, где не осталось ни одной родной души, навеяло тоску, и она вяло предложила мужу выждать время стоянки в уголке за столиком возле стойки, где пассажирам как бесплатное приложение к билетам выдавали прохладительные напитки в металлических баночках. Скучно и неинтересно скоротав время, она с мужем быстро устремилась к самолету при первых словах объявления о посадке. Когда она села на свое место, крайнее у прохода, мимо нее, направляясь в первый салон, вызывающе вертлявой походкой манекенщицы прошла, задев ее и не извинившись, стройная девица, лица которой Инга Сергеевна не успела разглядеть. Толчки по спине, плечам, голове, отдавливание ног не только без извинений, но иногда сопровождаемые руганью, оскорблениями, столь привычные для образа жизни советской женщины, значительная часть жизни которой проходит в очередях и давке, не выделяли девицу чем-то особенным. И все же Инга Сергеевна не могла отделаться от желания увидеть ее лицо. Поэтому на следующей стоянке уже в европейском аэропорту она попыталась не пропустить выход девицы из самолета. Но ей так и не удалось с ней пересечься. Самолет плавно приземлился в Шереметьево и, когда всюду зазвучала русская речь, Ингу Сергеевну охватило ощущение свободы. "Вот, что оказывается означает это "сладкое, сладкое слово "свобода!", -- подумала она с волнением. -- Оказывается свобода -- это там, где тебя окружает твой родной язык!" Ни многолюдье, ни грубость обслуживающего персонала не могли затмить радостного ощущения этой свободы и твердости почвы под ногами, которую внушал звучащий всюду родной язык и наличие Москвы за стеной здания аэровокзала. Когда они с мужем, пройдя таможню и получив багаж, протискивались к выходу сквозь толпу встречающих, она заметила с волнением устремленное навстречу двигающимся к выходу пассажирам их рейса лицо хорошо знакомого мужчины, которое лишь через несколько шагов идентифицировалось с лицом Олега. Мгновенное чувство радости от первой встречи с приятелем на родной земле после десятидневного отсутствия вызвало желание окликнуть Олега, но тут же воспоминания о Лине остановили ее. Она вслед за мужем направилась к стоянке такси. Вдруг противоестественного смысла догадка вселилась в ее сознание, и она, сказав мужу, что ей нужно в туалет, свернула к двери здания аэропорта и тут же увидела спину той девицы, которая проявила невежливость к ней в самолете, в объятьях Олега. Чтоб не быть замеченной Олегом, Инга Сергеевна отошла за колонну, и, когда оказалась со стороны лица обнимаемой Олегом женщины, ее охватил озноб. Она увидела молодое, только еще более отточенное и совершенное в своей божественной красоте лицо Нонны. "Но объективно скажу, -- красавица она писаная", -- вспомнила Инга Сергеевна слова Нонны о дочери. Ася, словно почувствовав, что кто-то на нее смотрит, отпрянула от Олега и осмотрелась, но, никого не заметив, сияя от восторга, снова прильнула к излучающему счастье Олегу. Никого и ничего не видя, Олег, надев на плечо ремень дорожной сумки, взял в одну руку чемодан, другой обхватил тонкую талию спутницы и направился в сторону поджидавшей их машины. Опомнившись, Инга Сергеевна быстро вернулась к стоянке такси, очередь на которое не сократилась за время ее отсутствия. Она встала рядом с мужем, опустив голову, погруженная в себя, и вдруг слезы, неожиданные внешне, но как естественный результат внутренних бурь, пережитых за время пребывания в Америке, охватившего ее одиночества от осознания оторванности от детей, протеста против несправедливости судьбы по отношению к подруге, дискомфорта от беспросветности стояния в этой очереди за такси, хлынули у нее из глаз, вызвав растерянность у мужа. -- Ничего, ничего, -- сказал Александр Дмитриевич нежно, стараясь сохранить спокойствие. Ведь ты же в своей любимой Москве! Посмотри, какая прекрасная погода! И скоро полетим домой. Там придешь на работу, и все станет на свои места. -- Вам куда ехать, девушка? Она убрала руки от лица и увидела, что вопрос ей задал немолодой, полноватый мужчина с добродушным выражением лица. -- Расстраиваться не надо, поехали, подвезу. Возьму не больше, чем таксист. Я вот, сегодня восемнадцатого августа тысяча девятьсот девяносто первого года проводил навсегда за океан своего лучшего друга, -- сказал водитель, тяжело вздохнув. -- Грустно. "Летят перелетные птицы в осенней дали голубой. Летят они в жаркие страны, а я остаюся с тобой...", -- помните такая песня была? -- И вы кого-то провожали в эмиграцию? -- спросил он, как только они сели в машину. -- Нет, -- ответила коротко Инга Сергеевна. -- Кого-то не встретили? -- не унимался, желавший, очевидно, растворить тоску в разговорах водитель. -- Да нет, вот мы только сами приехали, -- ответила она неохотно. -- Так вы вдвоем Из-за границы? А откуда, если не секрет? Чувствуя себя обязанными за избавление от безнадежного поиска транспорта из аэропорта, Инга Сергеевна с мужем не решались прервать навязчивого водителя и неохотно отвечали. -- Мы приехали из Штатов... -- Правда? Вы супруги? -- Да, супруги, -- ответила без эмоций Инга Сергеевна. -- Были вдвоем и вернулись? Зачем? Все стараются любыми путями только перескочить границу ТУДА, а вы -- вдвоем, уже были там и вернулись? Зачем? Здесь ничего хорошего все равно не будет, будет только хуже, -- говорил словоохотливый водитель, поглядывая на своих пассажиров в зеркальце заднего обзора, -- ведь никто же не работает! Все только митингуют и болтают. И нас, кооператоров, скоро разгонят. Все кричат, что мы спекулянты, что у нас все дорого, что жулики, мол, покупаем рублевые футболки, печатаем на них картинки и продаем в десять раз дороже. Так они, дураки, не понимают, что здесь действует простой закон: завтра я бы уже не был кооператором и разорился, если б мои футболки не покупали. А раз покупают, значит, это "комунибудь нужно!" -- помните, как у Маяковского? Значит, мы удовлетворяем хоть какой-то потребительский спрос. Но люди не хотят понять, что мы приносим пользу. Им не это важно. Важно другое, что кто-то начинает выкарабкиваться из нищеты и жить лучше. Вот этого у нас не любят больше всего. Да что говорить... Расскажите лучше об Америке. Инга Сергеевна закрыла глаза, делая вид, что уснула, чтоб не вести разговоры, а Александр Дмитриевич односложно и поверхностно что-то говорил, с нетерпением ожидая завершения этой утомительной поездки. x x x Девятнадцатого августа, в понедельник утро было солнечным, но, как часто бывает в Сибири в конце лета, холодным. До начала отопительного сезона, который определялся не реальной температурой на улице, а графиком, установленным чиновниками, еще был целый месяц, и потому все жители этих мест всегда были готовы к пережиданию этого самого неприятного переходного периода между концом лета и началом осени, когда везде в помещениях холодно, промозгло и неуютно. Зайдя после более чем десятидневного отсутствия на работе в свой кабинет, Инга Сергеевна включила тут же электрообогреватель, села за стол в вертящееся кресло и, закрыв глаза, застыла в состоянии блаженства. "Моя работа -- моя крепость", -- подумала она. Она открыла глаза, сама себе улыбнувшись, словно расправив плечи от ощущения психологического комфорта и твердой почвы под ногами. В это время без стука зашла Ася Маратовна. -- Инга Сергеевна! Как мы рады вас видеть. Я не буду ничего спрашивать об Америке. Мы устроим чаепитие в конце дня, и вы все нам расскажете. А сейчас, пока вы не ушли на планерку, я хотела вас только увидеть. Накопилась масса почты и бумаг, но это все потом. Рада вас приветствовать еще раз. Я побегу, так как вам через десять минут на планерку. Инга Сергеевна, снова оставшись одна, ощущала какой-то особый прилив энергии, бодрости, оптимизма. Любимая работа, грандиозные перспективы, расширение масштаба деятельности в связи с созданием совета во главе с Останговым -- все это -- реальность, а не прекрасный волшебный сон, как ей подчас казалось в Америке. Ее охватили воспоминания о встречах с Останговым в Ленинграде, и мечты о свидании с ним наполнили ее всю. Она подошла к висевшему в уголке за книжным шкафом зеркалу, подкрасила губы, поправила волосы, предвкушая радостную встречу с коллегами и руководством на предстоящей планерке -- еженедельном, по понедельникам, совещании у директора, на которое ее стали приглашать, как и все "начальство", с тех пор, как она стала заведующим отделом. После окончания планерки, на которой немало вопросов было посвящено и работам, связанным с ее отделом, Инга Сергеевна, окрыленная, шла в свой кабинет, где, к удивлению, увидела взволнованную Асю Маратовну, еще до планерки пребывавшую в своем обычном приподнятом настроении. -- Инга Сергеевна, -- Горбачев заболел. Очевидно что-то серьезное, так как все время что-то передают по радио, связанное с этим. -- Ну, может ничего страшного, трудно поверить, чтобы было что-то серьезное. Помните, кажется, у Крона есть такое выражение "у него был вид человека со здоровой физиологией"... Именно это мне всегда хочется сказать, когда я вижу Горбачева по телевизору. Мало ли что, он же -- президент! Поэтому при любых признаках его нездоровья, даже при насморке, волнения дожны быть в государственном масштабе, -- пошутила Инга Сергеевна в несвойственной ей манере, вызванной прекрасным настроением и радостным возвращением к ней уверенности в себе. -- Да нет, Инга Сергеевна, -- не реагируя на шутку, сказала серьезно Ася Маратовна, -- здесь что-то не так... В это время зашла аспирантка и взволнованно сообщила, что по радио передали, что в связи в болезнью Горбачева полномочия президента взял на себя Янаев. -- Не стоит преувеличивать, -- отвечала Инга Сергеевна, чувствуя, что ее хорошее настроение абсолютно отвергает какую-либо отрицательную информацию. -- Нужно узнать подробности, -- поспешила выйти вместе с аспиранткой Ася Маратовна, недоумевая по поводу неадекватной реакции на происходящее своей начальницы. Инга Сергеевна, лишь оставшись одна, с огорчением обнаружила, что в ее новом кабинете еще не установлена радиоточка, о заявке на установление которой, она до отпуска вовсе не подумала. Чтоб услышать что-то дополнительное, она тут же вышла в коридор. В коридоре было не больше, чем обычно, людей, излучающих, как казалось Инге Сергеевне, тревожное выжидание... Тут она увидела Асю Маратовну, которая сказала, что создан Комитет чрезвычайного положения (ГКЧП), который издал уже постановление о введении чрезвычайного положения в ряде городов страны. Слушая Асю Маратовну, Инга Сергеевна в то же время пыталась уловить доносящийся из чьего-то кабинета голос диктора по радио. Из обрывков фраз стало ясно, что зачитывается текст, касающийся режима чрезвычайного положения. Слова, связанные с ограничением свободы жизнедеятельности людей, открыли ей значимость свершившегося и для ее жизни. Перед ней предстало рыдающее лицо Анюты и отчаянные страхи, что они могут оказаться надолго или даже навсегда отрезанными друг от друга. Вместе с тем вся атмосфера любимого института, грандиозные перспективы работы, которые обсуждались несколько минут назад на планерке, как бы отрицали то, что может произойти что-то страшное, и, она, отбросив, как ей сейчас показалось, нелепые волнения, направилась снова в приемную, где обычно после планерки всегда толпился народ в ожидании приема директором. На сей раз там было несколько человек, двое из которых были командиро вочными из Восточной Сибири. Весело улыбнувшись сотруднику института, профессору Вертянскому, с которым она на планерке еще минут тридцать назад сидела рядом, Инга Сергеевна сказала: -- что-то новости сегодня какие-то странные: Горбачев вроде заболел. У меня в кабинете, к сожалению, радио еще не установлено. Что же на самом деле происходит?.. Командировочные, делая вид, что вопрос к ним не имеет отношения, опустили головы, словно погрузившись в себя, а профессор Вертянский скороговоркой произнес: -- А что произошло?! Все правильно, пора, пора уже порядок навести в стране. Я давно говорил... В это время из кабинета вышел директор и заявил, что, поскольку ему нужно срочно уехать в город, он примет только командировочных. Инга Сергеевна быстро вышла из приемной, чувствуя нарастающую тревогу. Она зашла в кабинет, механически закрыла дверь, словно желая укрыться от какой-то зловещей силы, оделась и, никому ничего не говоря, отправилась домой. Едва переступив порог квартиры, она включила радио и телевизор. По телевизору показывали "Лебединое озеро", а по радио передавали информацию о создания ГКЧП, его постановление. Инга Сергеевна позвонила мужу на работу, его телефон не отвечал. Ее охватило ощущение кошмара. В квартире было холодно, и она, плотно закрыв дверь в кухне, включила духовку электроплиты и села, в оцепенении ожидая, когда немного потеплеет. Одиночество стало невыносимым и Инга Сергеевна, придумав, что не обнаружила после отпуска соли в доме, зашла к соседке по лестничной площадке. Соседкапенсионерка, в прошлом учительница, дружелюбно пригласила Ингу Сергеевну в кухню пить чай. -- Ну, как вам новости? -- с сарказмом спросила соседка, как только они сели за столик. -- Это же в чистом виде переворот! И говорят, что это все штучки нашего несравненного царя Михаила. Он решил отсидеться в Крыму и все сделать руками своих дружков. -- Что вы говорите?! -- воскликнула Инга Сергеевна, вся дрожа. -- Это что, точно известно? -- Да кому сейчас точно может быть что-то известно?! Так говорят. Кто его знает... Ой, что сейчас начнется. Вот это уже будет перестройка, черт бы их всех побрал. Нет, чтоб о людях подумать, в зиму глядя. Так они за власть борются. А мой зять придумал еще кооператив создать. Да за них, за этих кооператоров сейчас первыми возьмутся. Ведь это уже все было с нэпманами. Я всегда была против кооператива! Работал себе прорабом, неплохо зарабатывал, а с тех пор, как он этот кооператив чертов придумал, так я не сплю ночами. Все боюсь, что либо рекет к нам привяжется, либо в тюрьму угодит. Ему, видите ли, захотелось стать капиталистом, жить на широкую ногу. И дочка купила себе шубу за пятнадцать тысяч!.. А куда ее носить? Нет, чтоб жить тихо, спокойно. И вот тебе ГКЧП! Я знала, что этим кончится все... -- И все же я не могу поверить, что это дело рук Горбачева, -- сказала Инга Сергеевна, ежась не столько от холода, сколько от охватившего ее беспокойства. -- Да, Инга Сергеевна! Вы посмотрите, какое презрение к своему народу! Никакой информации. Включила -- "Лебединое озеро"! Какое кощунство! Когда у всех нервы натянуты, как струны. Мне кажется, я навек возненавидела уже эту дивную музыку. Ничего не ясно! Где Ельцин, где кто! Так что после всего этого я уже ничему не удивлюсь... Инга Сергеевна почувствовала какое-то удушье и, с трудом владея собой, попросив соли, быстро вернулась домой. Дома радио вовсю орало правила существования в режиме чрезвычайного положения. Она вспомнила реакцию профессора Вертянского. Эта реплика давала основу для прогноза, что может последовать с началом функционирования КГЧП. Ей представились шумные, оголтелые кампании в поддержку ГКЧП и в осуждение и развенчание "дерьмократов" и их сторонников, опять железный занавес, опять... Она сидела одна сама не своя, не зная, что делать. И тут, случайно глянув, словно впервые, на висевшую на стене небольшую фотографию родителей, горько