к блузки освежал лицо. Довольная собой, поправив прическу, Инга Сергеевна устремилась в холл, где уже толпился народ у столов регистрации. У самого входа она увидела знакомое лицо женщины, окруженной небольшой группой мужчин. Даже среди весьма респектабельных участниц конференции что-то выделяло эту интересную, казалось, хорошо знакомую, в великолепном элегантном длинном сером пальто женщину. Инга Сергеевна еще не могла понять, что именно, но, обрадовавшись встрече, прежде чем подойти к ней, пыталась вспомнить, где она с ней встречалась ранее. Так и не вспомнив, она решила все же подойти, как обычно это бывает на конференциях (особенно таких элитарных), где все участники заведомо чувствуют себя "в родстве" уже в силу самого факта приобщенности к такому мероприятию, независимо от степени близости знакомства. Подойдя ближе, Инга Сергеевна оторопела, узнав в женщине Раису Горбачеву. "Да, телевизор делает свое дело. "Знакомая!"" -- подумала она, усмехнувшись, и быстро свернула в другую сторону. Оправившись от впечатления этой "встречи", в которой она могла оказаться в неловком положении, Инга Сергеевна прошла к центру холла, где сразу же оказалась в окружении коллег из разных городов страны. У всех было приподнятое настроение, нескрываемое чувство самоуважения от причастности к чему-то большому, необычному. Перед самым началом пленарного заседания Инга Сергеевна зашла в туалетную комнату и услышала разговоры толпившихся там у зеркал женщин, участниц конференции, о Раисе Горбачевой. И чего только не говорили: и что она пришла покрасоваться, и что доподлинно известно, что она вторая жена Горбачева и постоянно подвергается скандалам со стороны его первой жены, приезжающей из Ставрополя в Москву специально, чтоб мстить коварной сопернице, и что никакой она не кандидат (тем более философских!) наук, что в этом "Культурном фонде", где она фактически руководитель, она получает 800 рублей зарплату. Что бы о ней ни говорили, все демонстрировало ненависть. С самого начала работы конференции стало ясно, что все присутствуют на мероприятии, определяющем новый этап в оценке общества и его проблем. Иван Фролов -- председатель оргкомитета, как дирижер, направлял конференцию в сторону откровения и честного обнажения насущных проблем общества, человека, гуманитарных наук. Если прежде обычно залы заседаний московских конференций во второй половине дня пустовали, покинутые ринувшимися по магазинам иногородними участниками, то на этой конференции (заседания которой затягивались до позднего вечера), до самого закрытия нельзя было найти свободного места. На следующий день работали секции, каждая из которых манила своей программой и составом участников. Инга Сергеевна решила участвовать в секции "Здоровье человека: нравственное, психическое, физическое". Секцию вел Юрий Власов. Она увидела эту легендарную личность впервые и была потрясена его внешностью. Огромная его, во всем излучающая мощь фигура, огромные, трудно умещающиеся в костюм плечи, резко контрастировали с каким-то незащищенным, откровенно сентиментальным выражением лица. Инга Сергеевна сидела недалеко и не могла отвести глаз от него, очарованная контрастом его внешности, манерой общаться с аудиторией. Сам он произнес короткую, настолько вдохновенную речь (о необходимости нравственного очищения общества, избавления от лжи и насилия), что после завершения ее, зал мгновенье молчал. Одним из выступающих на секции был председатель Детского фонда, писатель А. А. Лиханов. В то самое время, когда Лиханов подошел к трибуне, дверь зала заседаний отворилась и вошла Раиса Горбачева с академиком Н. П. Бехтеревой. Раиса в меланжевой, черносерой прямой удлиненной юбке, в черном пушистом трикотажном свободном свитережакете, из которого выглыдывали манжеты и жабо бордовой блузки, в изящных черных замшевых сапожках на высоких шпильках казалась самим совершенством рядом с грузной, демонстрирующей полное пренебрежение к моде Бехтеревой. Они тихо прошли к первому ряду, делая вид, что не замечают реакции зала, выражавшейся в приглушенном гуле, и сели на свободные места. Лиханов, в свою очередь, тоже, делая вид, что ничего не произошло, устремив лицо к залу, начал свой доклад примерно с таких слов: "То, что, представляет сегодня у нас в стране проблема детства -- это наш национальный позор"! Сидевшие в зале, многие из которых уже и сами позволяли себе говорить то, о чем говорить было немыслимо еще несколько лет назад, все же от этих слов Лиханова словно пригнулись, искоса, с опаской поглядывая на реакцию жены генсека. Но Раиса, которую могли видеть лишь немногие и то в профиль, поскольку она сидела в переднем ряду, всем своим обликом олицетворяла искреннюю заинтересованность в том, что говорилось. Вскоре потрясающие цифры и факты о состоянии проблем детства овладели вниманием аудитории, уже не думающей о присутствии столь необычного гостя на их форуме. После доклада Лиханова объявили перерыв и Инга Сергеевна, сидевшая в среднем ряду, устремилась вместе со всеми к переднему выходу, чтоб (о женское любопытство!) разглядеть Раису Максимовну поближе. Но, сделав несколько шагов, она оказалась лицом к лицу с ней, остановившейся в зале, чтоб пообщаться с аудиторией. Пользуясь удобным случаем, чтоб спокойно разглядеть эту вызывающую столько толков о себе необычным поведением "первую леди", Инга Сергеевна отметила, что она не очень фотогенична, ибо в жизни выглядит значительно интересней, чем на экране. С экрана она смотрится чопорной, властной, неприветливой, а отрывки ее речей, звучащие с телеэкранов, представляют ее косноязычной и не очень умной. Здесь же стояла изящная, очень женственная, умная, естественная, с тонким юмором женщина. Нежная матовая кожа лица, которой рыжеватозолотистые волосы придают особо мягкие оттенки, умные, живые, лучистые глаза, привычка поднимать брови -- все это придавало ее облику озорство, кокетливость и сразу же располагало к симпатии и доверию. Это было видно по той откровенности, с которой к ней сразу же стали обращаться окружившие ее участники конференции по поводу их деятельности, связанной с организацией профилактики на предприятиях и в школах, "клубах здоровья" и др. Один молодой человек буквально с детской непосредственностью ей сказал: "Раиса Максимовна, поговорите с Михаилом Сергеевичем, чтоб...". Несмотря на то что Раиса Максимовна хотела расположить этих представителей интеллигенции к себе как к таковой, однако все в ней выдавало понимание того, что здесь интерес к ней обусловлен прежде всего тем, что она жена генсека. Но, когда стоявший рядом молодой человек начал свою просьбу о помощи в организации в их городе сети "клубов здоровья" со слов "Можно ли, чтоб Михаил Сергеевич...", она дружелюбно рассмеялась и сказала: "Давайте сначала попробуем сами" и тут же предложила одному из сопровождавших ее мужчин побеседовать отдельно с молодым человеком. Окружившая Раису Горбачеву публика, очевидно, чтоб "прощупать" пределы дозволенного, втягивала ее в обсуждение проблем, поднятых Лихановым. Обрывочные, перебивающие друг друга замечания Горбачевой и участвующих в разговоре с ней людей, однако, давали самим своим фактом информации больше, чем то, что содержалось в словах, поскольку они говорили о том, что Горбачев в лице его жены в данном случае открывает еще одну ступень гласности и анализа состояния проблем в обществе. Вместе с тем, и для самой Раисы Максимовны эту встречу можно было бы назвать успешной, о чем она сама, может, и не подозревала. Число ее недоброжелателей уменьшилось на количество пообщавшихся с ней участников конференции... А на экране снова ликование победы и снова с лицом Ростроповича. Сейчас он стоит недалеко от президента России на балконетрибуне среди тех, кто приветствует огромную ликующую толпу внизу. В синем костюме, он выглядит очень молодым и воистину счастливым. Он посылает толпе воздушные поцелуи и с подлинной искренностью, надрывая голосовые связки, произносит: -- Мои дорогие, мои любимые соотечественники! Я вам могу сказать только спасибо за два самых счастливых дня во всей моей жизни! Спасибо вам! И тут же голос за кадром комментирует: "Глядя на Мстислава Ростроповича, мы вспомнили, как мы прилетели в Берлин, когда там рушили Берлинскую стену. Как он играл там для воссоединившихся немцев. И мы поняли, что рухнула и наша невидимая стена, отделявшая нас от собственной нашей тысячелетней истории, от всего мира, от правительства, каждого от каждого. Стена лжи, злобы, недоверия". А камера затем направляет свой взор на толпу, в которой промелькнул Евтушенко, что-то неслышимое на записи произносит академик Шаталин, и голос комментатора: "Праздничные митинги шли по всему городу". И тут в кадр вклинивается фрагмент какого-то концерта, где прекрасная Людмила Сенчина в белом с серебром платье исполняет песню на слова Окуджавы "Ах только бы тройка не сбилась бы с круга, бубенчик не смолк под дугой"... Глава 11. Вне бытия Она подошла к телевизору, чтоб совсем его выклю чить из сети. И на смену Людмиле Сенчиной экран представил Николая Гнатюка, задушевно исполняющего одну из самых популярных своих песен: ...Ветер пропах... Тем теплым августом, я тебя ждал Робко и радостно, робко и радостно в ставни стучал. С белыми ставнями с белыми ставнями дом над рекой, Где мы оставли, где мы оставили что-то с тобой. Милое давнее где-то за далями в дымке сплошной, Ставенки скрипнули, словно окликнули: где ж ты родной. А над покосами, а над жнивьем где-то -- от осени, за журавлем, Как же так сталося: был мне родным С белыми ставнями, с белыми ставнями дом стал чужим... "Ветер пропах, тем черным августом", -- зазвучало в ушах. Инга Сергеевна с ожесточением выключила телевизор и подошла снова к окну. Уже был глубокий вечер. Снег продолжал валить и, освещенный светом окон и уличных фонарей, казался сказочнотеатральной декорацией. И эта картина вызвала воспоминания, которые она глушила в себе, чтоб не теребить кровоточащую душевную рану, которая словно вобрала ее всю в себя, не оставляя никакого пространства для избавления. Принятие решения о поездке в США было результатом шока, при котором все сместилось и перепуталось. Когда в первый день путча (ночью) муж дал согласие позвонившим ему американским коллегам поработать в США, она одобрила это, потому что главным чувством был страх нависшей угрозы никогда не увидеться с дочерью. Анюта звонила каждый день, несмотря даже на провал путча, проявляя нетерпеливое желание увидеть родителей рядом с собой. Примерно дней за десять до их отъезда, когда она была одна дома (поскольку муж был в кратковременной командировке в Москве), вернувшись в Городок, в первый же вечер позвонил Остангов, пригласив ее прийти к нему. По дороге к коттеджу она думала о том, как преподнесет ему случившееся. Посколько их встречи были очень редкими и она не очень хорошо представляла себе глубину его отношения к ней, то и не могла представить, какова будет его реакция. Как только дверь дома Остангова отворилась, она оказалась в его объятиях. Это были какие-то особые объятия. Не только пылкую страсть, но и радость исполненного желания встречи выражали его прикосновения. После этого продолжительного и молчаливого выражения своих чувств Кирилл Всеволодович, взяв ее за руку, так же молча повел ее наверх в комнатку, расположенную рядом с кабинетом, обустроенную, как маленькая гостиная. На красиво сервированном небольшом, круглом столике, покрытом белоснежной скатертью, горела свеча, стояли ваза с фруктами, коробка шоколадных конфет и несколько бутылок с напитками. По приглашению Остангова Инга Сергеевна села в одно из кресел, которое, казалось, объяло ее как желанную гостью своим уютом, комфортом и теплом. Она сидела затаив дыхание. Помолодевший, в светлосинем костюме и белоснежной рубашке, Кирилл Всеволодович разлил в хрустальные фужеры шампанское, сел в кресло напротив и, подняв бокал, тихо, скрывая волнение и проникновенно глядя ей в глаза, произнес: -- За встречу! За долгожданную встречу. Я очень скучал без вас. И в освещенной только свечой вечерней комнате хрустальный звон прозвучал подобно волшебным звукам единения в любви... При всех предыдущих встречах с Кириллом Всеволодовичем Инга Сергеевна чувствовала себя намного моложе его, чем была на самом деле. И ей нравилось это несвойственное ей ощущение быть под покровительством, которое приносило особое наслаждение принадлежности к слабому полу. Сейчас же, когда они оказались в спальне, картина их интимной встречи выглядела совершенно противоположным образом. Остангов, определившийся окончательно в своих чувствах, подогретых длительной разлукой, олицетворял почти юношескую пылкость и энергию. Инга Сергеевна же, задерганная стрессами, сомнениями и тревогами, чувствовала себя немолодым человеком с притупленной чувственностью и желаниями. И потому близость с мужчиной, который открыл в ней ей самой ранее неведомые ощущения любви, сейчас была более мукой, чем счастьем, о котором она мечтала. Она прижалась к нему вся, ища в нем не мужской ласки, а чисто человеческого участия, спасения, укрытия. Остангов же, ничего не подозревая о ее подлинных чувствах, расценил этот как новый сигнал любви, на который он откликнулся всей своей страстью. -- Я люблю вас, я люблю вас, я скучал без вас и постоянно думал о вас, -- шептал он, принося ей еще большие страдания... -- ...Я получил заманчивое предложение в Москве, -- сказал Кирилл Всеволодович, когда они вернулись в маленькую гостиную и расположились за столиком. -- Я бы желал туда вернуться с вами. Я прилетел только на один день и послезавтра снова улетаю на неделю. В этот момент Остангов, очевидно уловив что-то очень значимо неадекватное в ее реакции, в смятении спросил, заглядывая ей в глаза: -- Я что-то не так сделал? Инга Сергеевна, не выдержав его взгляда, опустила голову и в неловком смущении и волнении тихо начала говорить, протяжно и неуверенно. -- Кирилл Всеволодович... Я, право, не знаю... Это так неожиданно... Я понимаю, мне не двадцать лет, чтоб лукавить, и у меня кружится голова от ваших слов... Остангов, вероятно почувствовав сразу, что это все лишь прелюдия к чему-то главному, что ей трудно высказать, опустил глаза, не желая ее смущать. -- Понимаете, Кирилл Всеволодович, -- продолжала Инга Сергеевна говорить, подбирая, словно исчезнувшие навсегда нужные слова, -- я всегда считала, что человек сам хозяин своей судьбы. Но сейчас я поняла, что иногда так бывает, что судьба властна над нами, и мы не всегда себе принадлежим. Она подняла глаза на Остангова и обледенела от той напряженности, которая была в его взгляде. Ей трудно было продолжать ту, как она была уверена, глупость, которую, она "несет" этому мудрому, способному понять все с полуслова человеку. По удивительным, непостижимым законам человеческой памяти она почувствовала себя, как в раннем детстве. Это был один из тех выходных дней, когда вся семья собралась на пляж. Чтоб сократить утомительный на солнцепеке путь, решили спуститься по еще не благоустроен ным, но проложенным на холмах дорожкам к морю. Эти дорожки, соединяясь в единый путь, огибали подножья холмов, возвышавшихся над глубокими обрывами, дно которых было заброшено всеми видами отходов послевоенной жизни -- от всякого рода старой техники до разбитого стекла и пищевых отходов. В то время как все члены семьи, помогая друг другу осторожно спускались, маленькая Инга, в мгновенье вытащив свою ручку из руки мамы, решила сбежать. Лихо начав, она понеслась по инерции, в ужасе осознав, что не в силах остановиться. Родители и родственники, отчаянно крича из-за бессилия что-то сделать, продолжали медленно спускаться -- любое ускорение грозило гибелью всем. И тут каким-то чудом оказавшийся на пути Инги куст, затормозил ее бег, и она свалилась на землю, спасшись от неминуемого падения в пропасть. "Тогда высшие силы предупредили меня, что ничего нельзя делать без оглядки", -- подумала она, и то чувство обреченности, которое она испытала в детстве, охватило ее и сейчас. Почти без эмоций, обессиленно, отдавшись во власть ситуации, она продолжала: -- Дело в том, что так сложились обстоятельства, что я уезжаю с мужем за границу... Она, посмотрела в глаза Остангова и увидела, что он понял все и даже более того, что она сама могла бы ему рассказать... Пауза была невыносимой. Но Остангов, словно переодевшись в спортивный костюм, бодро встал с кресла, налил себе и ей немного коньяка и сказал с наигранной приподнятостью: -- За ваше прекрасное путешествие! Встретившись взглядом с Кириллом Всеволодовичем, она во всей глубине осознала постигшую ее драму. Сейчас ей стало, как никогда ясно, что всю свою сознательную жизнь она неосознанно, как бы руководимая "свыше", готовила себя к чему-то сверхзначительному, что поставит ее на высший пьедестал и как личность и как женщину. И в юности, и во время первого несчастного замужества, и когда вышла замуж за Сашу, отдавая все свои чувства семье, дочери, все свои творческие таланты и способности работе, она ощущала этот стимул "свыше". Он, этот стимул, заставлял ее постоянно самосовершенствоваться, постоянно держать под контролем свою внешность, чтоб ни на грамм не поправиться, чтоб ни на сантиметр не изменилась талия, чтоб на лице не появилось ни одной морщинки. И это предчувствие оправдалось. Судьба ей подарила встречу с Останговым! Вознаградила ее щедро! Вознаградила и... наказала, отобрав эту награду. За что? Кто виноват?! Кирилл Всеволодович, которому, очевидно, и самому нелегко было скрывать свое настроение, сказал, что приготовит кофе и спустился на первый этаж. Вскоре он появился с наполненным свежим кофе серебряным кофейником. "Подумать только! -- с отчаяньем размышляла она, восхищенно глядя на изысканные манеры академика, проявляющиеся во всем, что он делает. -- Этот человек еще мгновенье назад предложил мне стать спутницей его жизни. А может, этого и не было вовсе, этого предложения? Может, я ослышалась или мне все приснилось? -- Инга Сергеевна сделала глоток, но кофе, казалось, застрял в горле, и тут, как никогда, она ощутила всю силу любви, страсти к этому человеку.... Она вдавила всю себя в спинку кресла и захотела вообще раствориться в нем. Кирилл Всеволодович встал, подошел к ней, и она, мгновенно встав, прильнула к нему со словами: "Я люблю вас, как никогда никого не любила". Он обнял ее и стал поглаживать по спине, словно согревая от холода. Но теперь это были, скорее, отечески снисходительные ласки, нежели любовная ласка мужчины к женщине. В это время зазвонил телефон, стоявший на тумбочке в противоположном углу комнаты. Академик отошел от нее и быстро взял трубку. Инга Сергеевна опустилась в кресло, которое сейчас показалось слишком большим, подавляющим и сковывающим дыхание. Она сразу поняла, что это звонок из Москвы. Разговор, повидимому, был как-то связан с его переездом, так как, даже положив трубку, Кирилл Всеволодович продолжал находиться под впечатлением от него. Бросалось в глаза, что Остангов, который был образцом самообладания и внутренней подтянутости, сейчас испытывал тщательно скрываемую неловкость, растерянность и затруднение в заполнении паузы. И Инга Сергеевна показалась себе ненужной в этом доме. Она отрешенно встала с кресла и сказала: -- Вам завтра снова в дорогу и нужно отдохнуть. Я, пожалуй, пойду. -- Я вас отвезу, -- немедленно отреагировал академик. Они вместе спустились, и Инга Сергеевна осталась ждать Остангова, вошедшего в гараж. Когда он выехал, дверной фонарь высветил на его лице тоску и подавленность. Осенний, напоминающий о приближающихся холодах ветер, беспощадно сдирал с деревьев последнюю листву. Сквозь окно машины слабо освещенные фонарями листья казались уменьшенными и напоминали снежные хлопья. Эта картина вызвала воспоминания того снежного вечера, чуть более года назад, после семинара, когда Остангов, излучающий внимание и интерес к ней, подхватил ее у автобусной остановки, предложив подвезти домой на своей машине. Инга Сергеевна даже не успела пробежать мысленно события, происшедшие за это время, как машина остановилась у ее дома, и они подошли к тому самому крыльцу подъезда, где он тогда первый раз однозначно дал ей понять о своем неравнодушии к ней. Очевидно, эти же воспоминания охватили и Кирилла Всеволодовича. Неуловимая глубокая грусть промелькнула в его проникновенном взгляде, сопровождавшем прощальные слова. -- Я позвоню вам через неделю, когда вы вернетесь, -- сказала Инга Сергеевна, желая сохранить спасительную нить связи. -- Буду очень рад, -- ответил Остангов. Через неделю она позвонила в приемную, сама не зная зачем. Хотела услышать его голос или свершения какого-то чуда. Секретарь ответила, что Кирилл Всеволодович в связи с следующими одна за другой командировками не появится в Городке в ближайшие несколько недель.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  Глава 1. Республика "Утопия" Самолет набирал высоту. Привыкшая к многочислен ным перелетам, связанным с командировками, отпусками и т. п., Инга Сергеевна никогда не испытывала никаких неприятных физических ощущений в самолете. Лишь иногда при приземлении закладывало уши и немного кружилась голова. Сейчас все это случилось именно при взлете. "Может, в этом есть нечто символичное, -- подумала она, сидя в кресле с закрытыми глазами. -- Какой же это взлет? И вообще, что это и куда? Ведь мы с Александром обманываем сами себя. Во всем нашем решении поехать ненадолго , есть второе, подсознательное, "дно", которое негласно в нас присутствует и которое мы ясно видим, хотя отводим от него глаза. Тогда, кто я теперь? Куда я еду? Кому нужны там мои исследования? Что я открыла, поведала другим принципиально нового о сути бытия человеческого! Да что там -- человечества в целом?! Что я знаю о нашем, советском человеке, каковым и сама являюсь? Кто он, какой он -- этот измученный войнами, лишениями и правителями, нещадно растрачивающий свою физическую, эмоциональную, интеллектуальную энергию на стояние в очередях, на выживание в условиях вечного дефицита, на приспособление к постоянным социальнополитическим и экономическим потрясениям и на преодоление неуверенности в завтрашнем дне? А если меня, всю творческую жизнь занимающуюся гуманитарной наукой, спросят об этом там гуманитарии (философы, социологи), что я знаю, что я отвечу даже в студенческой аудитории, если придется? Да, скорее всего, меня никто даже и не позовет в эту студенческую аудиторию. "Здесь вы -- никто", -- вспомнила она саркастические слова Платонова. А я и есть никто. Тогда зачем все это было в моей жизни: бессонные ночи над экзаменами? Зачем нужно было сидеть в библиотеках, отказываясь от развлечений? Зачем университет? Зачем аспирантура? Зачем корпение ночами над диссертацией, книгами и статьями? Зачем? Зачем? Зачем? -- Тебе что-то нужно? -- спросил, не проронивший ни слова до этого момента Александр Дмитриевич. -- Нет, -- ответила Инга Сергеевна, словно пробудившись от глубокого сна. -- Самолет уже почти набрал высоту и скоро можно будет отстегнуться. Если хочешь, почитай. Вот я тут что-то набрал для чтения из тех стопок, что ты отложила. Может, это было на выброс, но времени выбирать не было. Да мы не так уж много и читали в последнее время, так что, я думаю, что почти все здесь из непрочитанного, -- произнес муж заботливым тоном, протягивая ей пластиковый мешок, набитый периодикой, которую он привык всегда брать помногу в дорогу. Инга Сергеевна обрадовалось возможности отвлечья от тяжких мыслей и вытащила первое, что попалось. Это оказались августовские номера (31й и 32й) за 1991 год еженедельника Сибирского отделения Академии наук СССР "Наука в Сибири". Она ощутила даже острое любопытство к их материалам, которые, по логике вещей, должны были содержать многие детали общественной жизни Академгородка в те тревожные дни. К ней вернулось то ощущение, которое охватило ее накануне, когда она просматривала прессу и видеозаписи, -- ощущение необходимости исповеди перед самой собой, исповеди, позволяющей разобраться в том, что же реально случилось, каковы истоки такого поворота в ее жизни. Первая страница 31го номера газеты показалась странной. В центре примерно четверть страницы занимало ничем не заполненное, пустое пространство. Она вспомнила, как неоднократно, готовя публикации для этой газеты, тратила массу времени буквально на каждое слово текста, дабы уложиться в строго лимитированный объем, который предоставляла газета авторам. А здесь целые четверть страницы абсолютно пусты. Она начала внимательно рассматривать всю страницу, ища объяснение такому небывалому случаю. Справа от пустого пространства на всю длину страницы была узкая, очерченная рамкой колонка, где перечислялись названия рубрик и помещенных в номере материалов. Строго симметрично слева -- точно такая же колонка, в которой напечатанный крупным жирным шрифтом текст гласил: "19 августа вицепрезидент СССР Г. Янаев принял на себя исполнение обязанностей президента СССР. Объявлено о введении в ряде районов СССР чрезвычайного положения и образовании Государственного комитетета по ЧП. В Москву введены танки. Руководство России охарактеризовало свершившееся как правый переворот и признало действия группы лиц, взявших на себя властные функции, антиконституционными. Верховный совет СССР на внеочередной сессии 26 августа рассмотрит сложившуюся ситуацию и законность принятых 18--19 августа решений". Она развернула газету, ища ответа на свой вопрос на других страницах, но и там ни слова об этом. Ничего не поняв, она приняласаь искать что-нибудь интересное. Ее внимание привлекла статья на 3й странице под названием: "Рождается новая власть -- муниципальная. И учится зарабатывать деньги". "В начале лета, -- пишется в статье -- во многих институтах Новосибирского научного центра появились странные объявления. Некая организация предлагала заключить договоры на поставку овощей и фруктов в приличных объемах и по приемлемым даже для мэнээса (младшего научного сотрудника -- Л. М.) ценам. Далее, в течение лета отдельным счастливцам удавалось приобрести арбузы, помидоры и другую сравнительно недорогую витаминную продукцию. Конечно, это капля в море, но при нашей бескормице и дороговизне и эта капля весома. Далее приводятся ответы "виновника" этих достижений -- председателя Совета самоуправления одного из микрорайонов новосибирского Академгородка Юрия Нагорных на вопросы корреспондента гзеты: "Мы подошли к рубежу, за которым кризис, катастрофа, если хотите, -- говорит Юрий Нагорный. -- Через 2--3 года истекает срок эксплуа тации четырехэтажных домов, составляющих основной жилой фонд верхней зоны Академгородка. В немедленной замене нуждается до 70 процентов всех коммуникаций. У Академии наук таких денег (имеются в виду деньги на восстановление и развитие социальнобытовой инфраструктры) нет, у районного Совета народных депутатов -- тем более. Выход один -- делать бизнес самим. К сожалению, пассивную позицию занимают сейчас многие. Многие и уезжают. Представляют ли они, что их там ждет? Западное общество сегрегировано, эмигрантам практически нет доступа в привилегированные слои. Будь ты хоть семи пядей во лбу, ты не стопроцентный американец, в отличие от потомка первых переселенцев, у которого на машине двузначный номер. А проблема отчуждения детей, изо всех сил стремящихся стать "стопроцентными", забыв при этом свой язык и прошлое?.." Отложив эту газету, Инга Сергеевна принялась за другую, которая показалась пустой и неинтересной. Она уже хотела отложить ее, когда вдруг увидела на третьей странице заголовок: "Пятно на полосе". Под заголовком следующий текст. "Многих удивило белое пятно на первой полосе предыдущего номера нашей газеты. Что это -- вмешательство цензуры, типографский брак или снятие "сгоревшего" материала? Поясним. Первоначальная идея была заложена редакцией как поддержка всероссийской акции протеста против финансового произвола государственных и партийных монополистов, печатающих и распространяющих наши издания. Но 20 августа, в день верстки газеты, мысли журналистов были не о цене гласности, а о самой возможности ее существования. Место на первой полосе зарезервировали под обращение президиума Сибирского отделения Академии наук, который собирался обсудить на своем экстренном заседании грозный текущий момент. Это заседание состоялось вечером 21 августа, было достаточно бурным и заняло чуть меньше часа. В отстуствие председателя Отделения, находящегося в зарубежной командировке, вел заседание первый заместитель председателя СО АН академик Н. Добрецов. На месте оказалось не так уж и много членов президиума: академики Ю. Молин, Д. Кнорре, А Трофимук, В. Шумный, членыкорреспонденты С. Васьков, М. Жуков, К. Свиташев, Ю. Цветков. Присутствовали: заместитель председателя СО АН Г. Шурпаев, председатель Объединенного профкома ННЦ А. Мацокин, ряд руководителей аппарата президиума отделения. Зачитали поступившую по академическим каналами информацию из Москвы о том, как наши российские депутаты из новосибирского Академгородка Анатолий Манохин и академик Александр Григорьевич Гранберг (член президиума СО АН) в ночь на 21 августа вышли вместе с другими депутатами навстречу танкам, штурмующим российский парламент, и пытались остановить их, рискуя жизнью. В отличие от академика В. Шумного, доктора наук А. Мацокина -- безусловных противников путча, академический генералитет не дал однозначной оценки случившемуся: оглядывались на затихшее в Москве руководство АН СССР да и просто "на всякий случай" решили подождать до 26 августа. В результате родилось постановление президиума 4Т 5380 от 21. 08. 91 г. "О текущем моменте", в котором три пункта: сосредоточить усилия на выполнении задач, возложенных на научноисследовательские коллективы, подтвердить приверженность конституциям и законам СССР и РСФСР. Все в любом случае верно, все приемлемо. Но урок гражданского мужества дали своему научному штабу коллективы многих институтов. Свое несогласие с путчистами высказал письменно академик В. Накоряков. Можно ли было ожидать однозначной позиции от бескворумного меньшинства президиума сибирской академической науки, -- науки нищей, приученной с волнением ожидать подачек ВПК к своему скудному бюджету. Вряд ли. Ну, а что касается белого пятна в газете, президиум СО АН был проинформирован, что "Наука в Сибири" не будет публиковать принятое на заседании постановление, считая, что белое пятно наиболее адекватно отразит позицию большинства заседавших в тот день. Не публикуем мы это постановление и сегодня. Стыдно. А для истории оно сохранится в архивах институтов, куда оно поступило утром 22 августа". Инга Сергеевна, взволнованная прочитанным, отложила газету с щемящей ностальгией по утраченной романтике надежд, перспектив, с которыми был связан Городок. "Если б сейчас написать обо всем этом, то, используя название известной повести Паустовского, произведение об Академгородке можно было б назвать "Время больших разочарований, сменившее время больших ожиданий", -- подумала она, ощутив абсолютную апатию. Поставив ноги на стоящую под передним сиденьем дорожную сумку и откинув спинку кресла, она, чуть рястянувшись, устроилась поудобнее, чтоб постараться уснуть. x x x Перед глазами возник огромный кусок газетного листа с пустым, ничем не заполненным прямоугольным пятном. Пятно превратилось в огромное зеркалоэкран, в центре которого большие скользящие буквы сложились в надпись: Прошлое? Настоящее? Будущее?.. Республики "Утопия". Затем эта надпись исчезла, и на экране появилась другая: "Беседа, которую вели Леафар и Ром о попытках наилучшего устройства одной маленькой республики". Надпись исчезла и на экране появились двое степенных мужчин среднего возраста. У одного и лицо и верхняя часть туалета точь в точь такие, как на известном портрете Томаса Мора, а нижняя часть -- брюки и туфли современные. Второй же одет в современный светлый костюм, поверх которого что-то вроде накидкипелерины. У второго в руках большая белая пластиковая папка, типа скоросшивателя, на обложке которой большими печатными буквами написано "Утопия"? У первого большой современный дипломат в правой руке. Направляясь вперед, они о чем-то громко говорят. Разобрать суть беседы трудно, но слышно, что их речь перемешана старыми и современными терминами и языковыми формами. Затем под деревом появляется скамейка, на которую они неторопливо усаживаются. Первый ставит на траву возле скамейки дипломат, а второй, выдвинув вперед руку с папкой, говорит: -- Друг мой Ром, я рад, что мое столь долгое путешествие завершилось именно здесь, где мы с тобой встретились на этом симпозиуме, и то, что ты дал мне свою книгу на некоторое время, я считаю крупным благодеянием. Даже беглые мои сведения о предмете разговора в этой книге достаточны, чтобы понять, сколь много пользы она мне принесет, однако еще больше выгоды для себя, уверен, я получу от нашей беседы с тобой, до прочтения сего текста. Поэтому прошу и умоляю опиши мне эту республику. И не стремись быть кратким, расскажи по порядку про ее обитателей, нравы, установления, законы, и, наконец, про все, о чем сам желаешь, чтобы мне узнать и понять, насколько все то, что они ведали и творили, надобно знать другим, дабы распространять их опыт либо избегать его. -- Нет ничего, что бы я сделал охотнее, любезный друг Леафар, -- отвечает Ром, -- ибо я много думаю об этом даже после написания книги. Я наедине с самим собой обсуждаю мудрейшие и святейшие установления анауксов. Но чем больше я размышляю об этом наедине с собой, тем больше у меня возникает вопросов. Поэтому я написал эту книгу, чтоб посмотреть на свои рассуждения как бы со стороны. Но, как видишь, любезнейший, я не тороплюсь ее издавать, ибо не хочу объявлять миру о том, в чем сам еще сомневаюсь. Потому я премного благодарен тебе, мой друг, за то, что ты проявляешь интерес к ней, и наша беседа мне необходима еще более, чем тебе. Кроме тебя, у меня нет никого, кто помог бы добрыми советами, как рассудительными, так и честными в отношении сего труда, которому я отдал много лет. -- Тогда, -- говорит Леафар, -- пойдем пообедаем, и потом ничто не будет ограничивать наше время. -- Хорошо, мой друг, -- говорит Ром. На экране появляются слова: "Новости дня" 1957 год. Следом в кадре Никита Сергеевич Хрущев беседует с группой мужчин у стены со стендами и плакатами. Голос диктора кинохроники с пафосом рассказывает о начале строительства Городка науки в Сибири. "Генеральный план сибирского города науки, -- утверждает голос за кадром, -- предусматривает строительство университета, двенадцати институтов, жилого массива, бульваров и парков". Снова появляются Ром и Леафар. Они садятся на ту же скамью, и Ром говорит: -- Ну что ж, наиученейший из мужей, позволь мне пригласить тебя в приятное путешествие, в самые первые годы жизни прекраснейшего из мест на Земле -- в республику Анаукс. Эта маленькая страна образовалась на востоке огромной Державы, в одном из богатейших природными ресурсами мест Земли, располагающемся в средних и высоких широтах Северного полушария, в умеренном и холодном климатических поясах, где климат в большей части суровый, резко континентальный. -- Мой любезный, Ром, -- сказал Леафар, -- мне кажется странным, что для тех деяний, о которых ты мне бегло сообщал в наших предыдущих с тобой кратковременных беседах, эта республика обосновалась в холодном климате, чреватом неудобствами, связанными с преодолением трудностей суровой природы. -- Что касается твоих сомнений, -- говорит Леафар, -- ты рассуждал бы по другому, если б знал историю этой страны и побывал там со мной. Анаукс создавалась в те годы, когда Держава, в состав которой она входила, только начала оправляться после смерти страшного тирана, который сковал страну страхом. Новый Правитель, преодолевая массу проблем, начал попытку излечения Державы от этого страшного прошлого. Основатели Анаукс хотели ее успехами прирастить богатства всей Державы, которая к тому же еще не излечилась от тяжелых ран, полученных ею в самой страшной на Земле войне, с окончания которой к тому времени прошло всего чуть более десяти лет. Эта Держава одержала великую Победу, за которую не постояла ценой. Те, кто основали Анаукс, были убеждены, что науки создают основу фундамента, на котором можно обеспечить прорыв Державы в экономическом и общественном развитии. -- Кто же эти смельчакиромантики, которых осенила идея создания Анаукс? -- спрашивает Леафар. -- О мой умнейший из коллег! -- говорит Ром. -- Это действительно были смельчаки и романтики. Их было трое. Все они уже были прославлены достижениями в тех науках, которым себя посвятили, и, живя в стольном городе Державы, имели все привилегии, которые давало правительство высшему рангу научного сословия. В это время скамейка с собеседниками исчезла и на экране появились трое преклонного возраста мужчин, сидящих за прямоугольным столом. Их лица выражают какой-то внутренний дискомфорт и смущение, какое бывает у человека, если он чувствует себя без вины виноватым. Непосредственно за спиной каждого на стене большой плакат с его портретом и биографической справкой. Математик и механик Михаил Алексеевич Лаврентьев. Будучи чистым математиком, он никогда не гнушался инженерных задач. За выполненные исследования и решенные задачи ему были присвоены степени доктора технических наук и физикоматематических наук без защиты диссертаций. Стал академиком в сорок шесть лет. Около двадцати лет возглавлял Сибирское отделение Академии наук. Математик Сергей Львович Соболев. Стал академиком в тридцать один год: член Эдинбургского Королевского общества, почетный доктор натурфилософии университета Гумбольта (Германия), член итальянской и французской Академий наук, почетный доктор физикоматематических наук Карлова университета (Чехословакия). Директор Института математики СО АН СССР. Сергей Алексеевич Христианович, механик, стал академиком в тридцать пять лет. -- 1956 год, -- говорит с мечтательной улыбкой, вызванной воспоминаниями о прошлом, академик Соболев. -- Трое "молодых" людей, одному из которых пятьдесят шесть, другим по сорок восемь, в дачном поселке Мозжинка встречаются на дачах то у одного, то у другого и говорят о том, как надо бы поднимать научный и технический потенциал Родины. Путь к этому процветанию мы видели в том, чтобы по всей нашей необъятной Родине расположились мощные научные центры, чтобы научные институты приблизились к местной промышленности, к местным ресурсам. Нам казалось, что именно мы должны заняться этим делом. Чувствовали мы себя удивительно молодо, хотя считали себя людьми довольно зрелыми, и на самом деле какойто опыт у всех был. -- Да, да, -- перебил его академик Лаврентьев, словно вернувшийся из путешествия памяти в прошлое, -- чем больше я размышлял и рассуждал с коллегами о Сибири, тем заманчивей представлялась идея именно там создать высокую концентрацию научных сил. -- Он умело "посадил" свои очки на надбровье и приготовился читать какой-то текст с листка бумаги, который держал в руке. Но тут на экране появляется огромная надпись: "Сибирь на экране" (название популярного киножурнала), а за ней следует сюжет: по огромному пространству земли, без каких-либо признаков проживания людей стремительно куда-то направляется Михаил Алексеевич Лаврентьев с небольшой группой мужчин. На фоне его высоченной стройной фигуры все сопровождающие его кажутся маленькими и неуклюжими. А громкий голос за кадром сообщает: "Первым поселенцем рождающегося города стал вицепрезидент Академии наук СССР, академик Михаил Алексеевич Лаврентьев. Он возглавил работу по созданию нового научного центра. Подобный эксперимент не знал прецедента в истории мировой науки". Затем все окружение Лаврентьева исчезает, и он стоит один, крупным планом, на мысе, окруженном водой. Весь его огромный, суровый облик, кажется, находится в противоречии с мягкой, дружелюбной улыбкой на лице и всепонимающей деликатности взглядом истинного интеллигента. Он мечтательно смотрит куда-то вдаль. Затем его очки увеличиваются до огромных розмеров и в них, как миражи, возникают картины цветущего городасада со светлыми дворцами и снующими людьми. Дети весело шумят, играя в парках, украшенных вырезанными из дерева героями любимых сказок. Облик взрослых выражает удовлетворенность, благополучие, необремененность житейскобытовыми заботами, а блеск глаз -- озарение и творческое вдохновение. Затем все это исчезает и на экране снова появляются Ром и Леафар. -- Самый главный из них, -- продолжает рассказ Ром так, как будто и не было перерыва в их беседе, -- которого анауксы любовно называли "Старейший" (хотя он был вовсе не стар), отличался ясным умом, широкими замыслами и неутомимой энергией. И совместно с двумя такими же прославленными единомышленниками он заразил многих других энтузиастов идеей концентрации светлоголовых в этом регионе для познания и использования его богатых природных ресурсов и приумножения славы науки всей Державы. И вот, оставив привилегированные условия жизни и труда в стольном граде, собрав своих светлоголовых учеников, они отправились в холодный, неосвоенный край для создания этой уникальной республики. Анаукс была призвана стать одним из символов перемен в Державе. Но, позволю заметить, мой друг, что это лишь одна причина, почему Анаукс признана символом перемен. Суть же другой состоит в следующем. Известно, что тирания рождала свои мифы и своих "героев". Сбрасывание ее пут определяло потребность в новых героях, которые бы олицетворяли правдивость, истинность и веру в исполнение идеалов. Достижения науки, научнотехнического прогресса выдвигали в качестве героев тех, кто эти достижения рождал и олицетворял. Поэтому Анаукс должна была стать примером воплощения идеалов новой жизни, новых отношений. Пока Держава, пытаясь оправиться от последствий правления тирана, с трудом боролась с их инерционными проявлениями и сопротивлением новому, Анаукс, как Новый свет, с первых шагов начала жить по принципу свободы, демократии и справедливости. И эти принципы были заложены в основу всех сторон жизни анауксов: и в застройке самой Анаукс, и в отношениях анауксов друг с другом, и в создании условий для их основных занятий, и в принципах вознаграждения за заслуги, и в принципах распределения материальных благ, и в принципах организации их быта и досуга. -- А можешь ли ты, мой друг, рассказать подробнее об этом, -- говорит Леафар. -- Это вовсе несложно, -- ответил Ром, сделав паузу, чтоб сосредоточиться. Затем мечтательно глядя куда-то вдаль, вдохновенно произнес: -- Итак, начнем все по порядку. О создании самой Анаукс как среды обитания. Местоположение Анаукс было выбрано недалеко от строящейся плотины на одной из самых больших в этом регионе и даже в мире рек, а также недалеко от строящегося водохранилища и крупнейшего индустриального города. Анаукс застраивалась тремя основными зонами: зона для исследовательских лабораторий, жилая зона и зона для строителей Анаукс. Все три зоны в виде буквы "П" (которую с чьей-то легкой руки называли "параболой"), составленной из трех основных улиц каждой зоны, объединялись главной магистралью. В это время собеседники с экрана исчезают и вновь появляется академик Лаврентьев, стоящий за кафедрой, которую он обнял своми могучими руками. -- Я уже приводил пророческие слова Ломоносова о том, что "российское могущество прирастать будет Сибирью", -- говорит Михаил Алексеевич с пафосом. -- Он был первым русским академиком, который понял и пытался реализовать принцип "союза наук", ратовал за подготовку Академией научной смены, призывал к использованию всеми науками математики. Более двухсот лет назад в своей "Записке о необходимости преобразования Академии наук" он писал (Лаврентьев зачитывает цитату с листка бумаги, который у него в руке): "Часто требует астроном механикова и физикова совета, ботаник анатомик -- химикова, алгебраист пустого не может всегда выкладывать, но часто должен взять физическую материю, и так далее. Того ради, советуясь друг с другом, всегда должны иметь дружеское согласие. Вольность и союз наук необходимо требуют взаимного сообщения и беззаветного позволения в том, кто что знает упражняться. Слеп физик без математики, сухорук без химии". Отложив листок с цитатой, Лаврентьев снова вернул очки на место и, обнявши каферу, начал говорить, усилив громкость своего голоса: -- Одной из главных идей создания Сибирского отделения было территориальное и организационное объединений институтов разных специальностей, чтоб они взаимно усиливали друг друга. Это был, конечно, большой эксперимент в области организации науки, который -- теперь уже можно с уверенностью сказать -- полностью себя оправдал. На экране сменяется кадр, и появившиеся вновь Леафар и Ром продолжают прежний разговор. -- Здания лабораторий, -- говорит Ром, -- располагались недалеко друг о друга, что создавало самые благоприятные условия для общения, обмена результатами научных решений и задач, совместных семинаров и симпозиумов. Беседа прерывается появлением на экране нового сюжета. Крупным планом возникает известный монумент -- символ Мосфильма дата: 1960 год. Затем следуют кадры стройки на фоне зимней суровой сибирской природы. А голос диктора сообщает: "Создаваемое в соответствии с решениями съезда партии Сибирское отделение было призвано, с одной стороны, помочь освоению природных богатств Сибири и Дальнего Востока, способствовать быстрейшему развитию здесь производительных сил, а с другой стороны, активно включиться в разработку проблем мировой науки". Показ кадров киножурнала прерывается. Ром и Леафар продолжают беседу. -- Там все застраивалось прямо в лесу, -- говорит Ром Леафару. -- Потому в любое время года Анаукс выглядела живописно и романтично. Несмотря на то что в Анаукс работал общественный транспорт, все же основным способом перемещения анауксы предпочитали пешеходный. Дорожки и тропинки здесь заранее не закладывались. Они сформировались таким образом, как их проложили (оттоптали) сами анауксы, выбравшие себе удобные для них маршруты. Здесь всюду сновали привыкшие к людям белки, которые тщательно охранялись, как вся флора и фауна Анаукс. Кроме естественных красот здешней природы, анауксы украшали свою республику и "ручными" насаждениями деревьев и цветов. Уже после нескольких лет с начала строительства Анаукс стала похожа на райский уголок с элегантным, современно оборудованным научным комплексом, современными зданиями университета и школ, с великолепным дворцом под названием "Дом анауксиев", Дворцом культуры, прекрасным торговым центром, насыщенной бытовыми услугами жилой зоной, главный бульвар которой спускался к живописному, прекрасно оборудованному пляжу на берегу водохранилища. Рассказ Рома прерывает занимающая весь экран надпись: "1970. Большой визит". Затем предстает солнечная, нарядная, многолюдная улица Академгородка и сменяющие один другого кадры торжества встречи важного гостя. А голос диктора сообщает: "Сибиряки принимали высокого гостя со свойственным им гостеприимством. Президент Франции заметил: "Но еще более необыкновенным кажется решение сделать из Академгородка один из самых известных центров мировой науки". -- А как же проявлялись названные выше тобой принципы свободы и демократии в отношениях анауксов друг с другом -- спросил Леафар Рома при появлении их вновь на экране. -- О, это одна из самых интересных сторон жизни Анаукс, -- ответил Ром оживленно. -- Об этом стоит говорить особо. Итак, об отношениях анауксиев друг с другом. Они определились с самых первых дней поселения в том месте, где начала строиться Анаукс. "Старейший", отказавшись переждать в стольном граде даже самый начальный период строительства Анаукс, поселился вместе с достопоч тенной супругой и дочерью в бывшем домике лесника. Тут же закупили гаражи и построили сборные домики (бараки). В гаражах разместили лаборатории, а поселенцы, среди которых и сын "Старейшего" с семьей, поселились в бараках. На экране снова скамейка с собеседниками исчезла и вместо нее появляется миловидная женщина среднего возраста. В черном строгом пиджаке и белоснежной блузке, скрестив пальцы рук, положенных на стол, она ожидает сигнала, позволяющего начать говорить. На стене за ее спиной большой плакат со справочной надписью: супруга Гурия Ивановича Марчука (второго, после Лаврентьева, председателя Сибирского отделения Академии наук СССР), Ольга Николаевна. -- Когда аборигены расселились в долине, было лето, -- говорит она степенным голосом, произнося отчетливо каждое слово, как учительница классе. -- В лесу тишина. Ребята жили, как на курорте. Ходили босиком в майках и спортивных штанах, собирали грибы. Осенью березы стали яркожелтыми, и все кругом стало золотым. Обитатели Волчьего Лога (как называлось это место) переименовали свое место жительства в Золотую долину. Всей жизнью поселка заправляла мудрая Вера Евгеньевна (супруга Михаила Алексеевича). Молодежь звала ее "бабой Верой", хотя она была еще не старой. Она давала советы, лечила больных, ругала кого следует. Два раза в неделю Вера Евгеньевна занималась с группой английским языком, которым владела в совершенстве. Надо сказать, -- после небольшой паузы продолжила Ольга Николаевна, -- что Вера Евгеньевна -- дочь нашего известного медикобиолога Данчаковой Веры Михайловны, которая в России не могла получить профессорской должности, так как в большую науку женщин не допускали, и вынуждена была с семьей уехать в 1915 году в Америку. Там она читала лекции в Колумбийском университете. В 1927 году они вернулись на родину. Так Вера Евгеньевна в США закончила колледж и университет -- биологический факультет. Ребята жили беззаботно и весело. С наступлением зимы забот прибавилось, а веселья поубавилось. Появилась главная забота: топить каждый день печи. Сначала ходили в лес и валили сухие деревья. Затем их распиливали, притаскивали к домикам и кололи. Поленья служили для растопки, а для топки -- каменный уголь. Печи топили до красна. Вечером, когда закрывали трубы, в комнатах было невозможно жарко, а утром холодно, в углах комнат появлялся иней. Тонкие стенки домиков плохо держали тепло. Кроме топки печей, постоянной и тяжелой работой была чистка дорожек. Снегу наносило так много, что иногда поутру невозможно было открыть входные двери. Столовых и магазинов не было. Поэтому для облегчения быта золотодолинцы объединились в коммуну. Сообща закупали продукты и организовали столовую. Развлечений у молодежи особых не было, и у холостяков, часто стала появляться бутылочка на столе. Михаил Алексеевич, которого молодежь с большой теплотой называла "дедом", сразу понял опасность. Он созвал общее собрание золотодолинцев, на котором единогласно приняли сухой закон. Больше не развлекались таким образом. Но зато Вера Евгеньевна каждое воскресенье приглашала всех холостяков к себе на обед. А на чай в деревянном домике собирались все обитатели Золотой Долины. Гости должны были появляться бритыми и в чистых рубашках. Как хорошо проходили эти вечера! Главным развлечением были песни. На экране снова появились прежние собеседники. Ром, продолжает: -- Общее, окрыленное мечтой стремление к преодолению трудностей объединяло всех и устанавливало демократические принципы общения друг с другом. И вот, когда было возведено первое строение для лаборатории "Старейшего", которого он ждал с нетерпением, он не обосновался там сам, а разделил его ровно на шесть частей, взяв себе одну, пять остальных отдал другим. Его примеру последовали многие. Уже через полтора года в Анаукс зажили своей научной жизнью двенадцать лабораторий. -- Ром сделал небольшую паузу, затем, приняв серьезное, почти официальное выражение лица, сказал громче обычного: -- Я бы хотел особо подчеркнуть, что главной концепцией организации жизни в Анаукс было: не следовать традициям, а формировать их. Здесь, на новом месте анауксы могли отбирать лучшее из чужого и своего прежнего опыта и развивать на этой основе новый, современный и прогрессивный. Именно это с самого начала привлекало в республику все большее число анаукиев, съезжающихся со всех концов Державы. Они подразделялись в соответствии с титулами, определяющими их статус. Этими титулами были: младший анауксий, старший анауксий, кандидат в высшие анауксии, действительный член высших анауксиев. Наряду с ними здесь, естественно, трудились строители, служители медицины, системы образования, представители разных ремесел, для обеспечения бытовых нужд анауксиев. Но главное ядро населения, конечно, составляли анауксии, для обеспечения жизни и труда которых и была создана эта республика. Духовные удовольствия анауксии ценили больше всего, а самым любимым их занятием, воссоединяющим труд и досуг, был поиск истины . Поэтому споры, дискуссии, симпозиумы, где и старейшие и юные по самым разным вопросам науки и жизни на равных состязались в аргументации, определяли многие стороны их труда и досуга. Любимыми развлечениями их были празднества по случаю присуждения им научных степеней. Это называлось у них товарищескими ужинами. Обычно в таких случаях в жилище виновника собирались причастные к торжеству анауксии всех рангов. И каким бы видам увеселений они ни придавались -- танцам, песням, играм, -- все же и здесь основное время занимали их бесконечные споры, дискуссии по всем проблемам, и прежде всего, конечно, по проблемам их любимых наук. Такой же атмосферой отличались и любимые ими посиделки с песнями под гитару у костра в лесу либо на берегу водохранилища. Когда же был построен "Дом анауксиев" он стал главным из излюбленных мест для проведения там товарищеских ужинов, семинаров, симпозиумов и других видов занятий, связанных с их трудом и досугом. Среди развлечений у анауксиев высоко ценились также уличные гулянья, которые устраивались в дни державных и традиционных праздников, например по случаю проводов зимы, встречи Нового года и других. Несмотря на суровые морозы, в зимнее время на улицах устраивались различные игры, танцы, продавались различные яства. Анауксии любили и телесные удовольствия. Поэтому всевозможные спортивные игры и занятия были очень почитаемы ими. Но все же самыми высокочтимыми удовольствиями у них были удовольствия духовные, которыми одаряла их основная деятельность, -- это занятия науками. И это можно было увидеть, даже не вникая в суть их жизни. Достаточно было приехать в Анаукс в любое время суток и в любой лаборатории увидеть освещенные окна, свидетельствующие, что там идет работа. Анаукс была призвана способствовать развитию теоретических и экспериментальных исследований в физикотехнических, естественных и социально экономических науках. Но королевой всех наук здесь была математика! Ей отводилось особое место, и к ее методам устремлялись представители всех наук. На этих словах Рома собеседники с экрана исчезли, и вновь, но уже сидящий в кресле появился академик Лаврентьев. Тесно сплетя пальцы обеих рук, сложенных на груди, он говорит с репортером со свойственной ему доброжелательной улыбкой. -- А у нас возможность соединения усилий, снятие ряда организационных преград предопределило быстрый переток идей и методов, а иногда и владеющих ими специалистов из одной науки в другую. Чаще других таким активным партнером становилась математиа. О ней и ее роли мне хотелось бы рассказать подробно. Математика росла в веках вместе с культурой человечества... Здесь сюжет меняется, и на экране появляется известная журналистка, страстная патриотка Академгородка Замира Ибрагимова. Устремляясь с экрана огромными жгучими глазами к тем, кто ее слушает, она своим специфическим, низким голосом серьезно, словно с кем-то споря, говорит: -- Да, не жаловал советскую литературу. Но когда-то покорил будущую свою жену Веру Евгеньевну чтением наизусть Гумилева. Да, не почитал обществоведов, полагая сии науки неестественными, в отличие от естественных, коим и сам служил и всячески покровительствовал. На экране снова, как бы участвуя в беседе с Замирой, появляются Ром и Леафар. -- Следует отметить, -- лукаво улыбнувшись, говорит Ром, -- что в Анаукс "воздух носил в себе" частицы упрека в том, что "Старейший" не жаловал гуманитарные науки, поэтому в здешнем университете (о котором я скажу позже отдельно) не было ни философского лицея, ни даже лицея права и мнгогих других лицеев гуманитарного профиля, имеющих место почти во всех университетах Земли. Но нужно помнить то время (на что я уже ранее обращал твое внимание), в котором Анаукс создавалась. Это было время больших разочарований в идеологических догмах и постулатах, во внедрении которых, к сожалению, немалая роль принадлежала и гуманитарным наукам. В это время на смену культа словесных постулатов и догм приходил культ точных математических формул, которые только якобы и могли быть носителями истины. Однако и в этих условиях, благодаря тому, что умы анауксиев, изощренные в науках, удивительно способны ко всякого рода умственным изобретениям, они находили способы постановки самых смелых задач, и рожденные ими идеи в гуманитарных областях будоражили головы и сердца не толко анауксиев, но и их единомышленников во всей Державе. Поэтому здесь, несмотря ни на что, был очень высокий уровень гуманитарной активности. Тут кадр сменяется и на экране появляется заведующая выставочным залом Дома ученых Академгородка, искусствовед Галина Лаевская. Ее лицо истинной красавицы, с необыкновенно большими зеленоголубыми лучистыми глазами всегда выглядит веселым и улыбающимся. Звучит ее степенный, проникновенно грудной голос. -- Везде, где бы я ни появлялась, -- в музее ли, в частной коллекции или в мастерской художника, -- мой рассказ о том, что я представляю картинную галерею Дома ученых Академгородка, имел воздействие почти магическое. Академгородок в те времена ассоциировался в памяти моих собеседников с выставками работ Павла Филонова, Роберта Фалька, Михаила Шемякина. Эти имена были запретными в советском официальном искусстве, поэтому человека, приехавшего из места, где были организованы их персональные выставки, принимали особенно приветливо. Несколько раз выставляли мы молодых "художников с Малой Грузинской", где с середины семидесятых годов концентрировалось неофициальное искусство. Академгородок всегда жил несколько обособленной жизнью. Здесь было немного посвободнее, легче обходить номенклатурные запреты. Художники стремились выставиться в новосибирском Академгородке, это было почетно. -- В Анаукс, -- говорит вновь появившийся Ром громче обычного, -- проводились социологические исследования, всевозможные диспуты, семинары и конференции на такие темы, о которых в других местах Державы рассуждать еще было невозможно. -- Друг мой Ром, -- сказал, глянув на часы, Леафар. -- Если я правильно тебя понимаю, то, поскольку из всех удовольствий анауксии более всего ценили удовольствия духовные и телесные, следовательно, их не волновали материальные блага? -- Наиученейший из мужей, -- посмею заметить, что этой своей репликой ты прав и не прав. И вот почему. Прав ты в том, что, приехав в Анаукс, анауксии на начальных этапах жизни, например, приобретали здесь порой значительно меньше материальных благ, чем они могли бы иметь, посвятив себя более прагматичным занятиям. Но они были одержимы идеей Анаукс и возможностью посвящать себя любимым занятиям в условиях свободы творчества, предоставляемых ею. Поэтому для них материальные блага отодвигались на одно из последних мест в шкале ценностей. И в этом ты прав. Но с другой стороны, многие из них имели семьи, о благополучии которых им нужно было заботиться. Потому они не могли не думать и о материальном вознаграждении своего труда. И вот тут мы переходим к самому интересному эксперименту -- удивительной системе взаимодействия духовных и материальных стимулов жизни в Анаукс. Эти стимулы определяли удивительную атмосферу взаимной любви светлоголовых друг к другу и отсутствия зависти среди них. -- Нууу, друг любезный, -- сказал, весьма оживившись Леафар, -- вот тут ты меня заинтриговал! Я не встречал ни одного места на нашей грешной Земле, где бы не было хоть когото, кто бы ни страдал этим разъедающим душу пороком -- завистью. Так что я уже никуда не потороплюсь, пока не дослушаю тебя до конца. -- Поверь, -- говорит Ром, -- своими этими словами ты лишь достоин самой высокой моей признательности, ибо никакую другую сторону жизни Анаукс мне бы не хотелось так обсудить с тобой, как эту. Так что я рад, что не должен просить прощения (что намеревался сейчас сделать) за то, что отнимаю у тебя драгоценное твое время. -- Я весь внимание, мой друг, -- ответил Леафар, сосредоточенно обратив свой взгляд к собеседнику. -- Итак, о распределении материальных благ в Анаукс, -- начал Ром. -- Материальные блага среди анауксиев распределялись в соответствии с четко установленной иерархией их статуса. В принципе, структура этой иерархии в Анаукс не отличалась от других мест в Державе, где занимались науками. Но в Анаукс она имела принципиально иное значение, чем где-либо, ибо нигде не определяла в такой степени все основные стороны их жизни, как здесь. -- О мой друг, это мне крайне интересно знать, -- осторожно перебил рассказчика Леафар. -- Я давно хотел у тебя выведать, что означает реплика, которую мне как-то пришлось слышать на одном из симпозиумов по поводу проектов образования в другом регионе Державы подобной Анаукс республики. -- Скажи мне, любезный, что же это за реплика, -- спросил Ром. -- Я бы не хотел обижать твои святые чувства к Анаукс, -- сказал Леафар, -- но все же, я думаю, что тебя более всего интересует истина. Так вот: на симпозиуме выступил представитель психологической службы какого-то известного центра и категорически не советовал распространять опыт Анаукс именно по социальнопсихологическим мотивам. И обосновал он это следующими аргументами. Он сказал, что в Анаукс все стороны жизни анауксиев настолько определены их статусом, что, например, младший анауксий где бы он ни находился -- и в лаборатории и вне ее, то есть и в трудовой и в бытовой сфере, всегда остается "младшим анауксием" -- от условий его труда до приобретения сапог. В то время как в других республиках и городах, любой анаукий за пределами своей трудовой деятельности -- обычный человек, как любая другая среднестатистическая персона, в возможностях решения проблем жилища, удовлетворения разного рода материальных и духовных потребностей и прочее. -- Я хорошо понимаю, что ты имеешь в виду, и попытаюсь тебе на это ответить, -- сказал Ром, похлопав коллегу по плечу, показывая, что нет для него вопроса проще, чем этот. -- Понимаешь, мой друг, внешне это, возможно, выглядело именно так. Но это только внешне. А суть совсем иная. Особенность трудовой жизни анауксиев состояла в том, что здесь в основном начинали трудиться два уровня анауксиев. Условно: "генералы" и "солдаты", поэтому у "солдат" было никем промежуточным не занятое поле для развития и продвижения в "генералы". Основополагающим принципом организации всей жизни Анаукс, как я говорил, был принцип равенства возможностей, который и способствовал привлечению сюда светлоголовых со всех уголков Державы. Здесь не существовало проблем: кто какого рода и кто откуда. В это время над скамейкой собеседников возник экран, на котором крупным планом появился сидящий за письменным столом бывший ректор Новосибирского университета, академик Спартак Тимофеевич Беляев. Как всегда, подтянут и серьезен, словно все время участвуя в беседе, он с укором в голосе произносит: -- Независимо ни от каких организационных трудностей оставался неизменно высшим критерий в подборе людей. Специалиста мерили одним абсолютным метром по квалификации, способностям, возможностям, без скидок на нехватку и ажиотаж ускоренного становления. Экран исчез. Ром, как ни в чем не бывало, продолжает свой рассказ: -- Здесь для всех была обеспечена равная стартовая позиция и равные стимулы к достижению успеха. И этот принцип, по идее, отвергает иронический смысл той реплики, которую ты мне только что процитировал, мой друг. -- Ром дружелюбно, но назидательно улыбнулся собеседнику. -- Да, здесь действительно почти все стороны жизни определялись статусом. И младший анауксий действительно имел определенный набор благ, за который он не мог перешагнуть, не перешагнув свой статус. Но ведь в этом и была идея. Пожалуйста: хочешь больше благ -- больше трудись, добивайся больших успехов, обретай высший статус! -- Но позволь, любезнейший, -- возбужденно перебил друга Леафар, -- ты мне как-то говорил, что все анауксии отбирались из светлоголовых. А что коль он оказался неспособным к успехам в науках? Ведь в Анаукс съезжалось много зеленой поросли, едва закончившей университет. Не тебе мне доказывать, ученейший из мужей, что отличная учеба в университете не всегда означает способность к научному труду. Ну и пусть он светлоголовый, но ведь не все же светлоголовые способны к наукам! Его светлоголовость, может быть, весьма полезна на других поприщах! Как же тогда ему быть в таком месте, как любимая тобой республика Анаукс? А если он вообще оказался не светлоголовым, а сероголовым?! Ведь бывает и такое. Ведь тебе, любезный, хорошо известно, что отличные оценки не всегда означают светлоголовость, а лишь результат непомерного усердия! В любом другом месте он может успешно проявить себя и не испытывать комплекса неполноценности. А как же ему быть в таком месте, как Анаукс, где он, по определению, "назначен" в светлоголовые? Ром, несколько растерянно посмотрел собеседнику в глаза, мгновенье помолчал и сказал незаметно вздохнув: -- Давай вернемся к этому вопросу несколько позже. А сейчас позволь мне завершить то, что я предпочел тебе рассказывать. Начнем со статуса. Здесь имеют место следующие уровни: младший анауксий без ученой степени, младший анауксий с ученой степенью второго ранга, старший анауксий с ученой степенью второго ранга, анауксий с ученой степенью первого ранга. За успехи в науке и в подготовке молодой научной поросли он мог стать руководителем подразделения Лаборатории, а также руководителем самой Лаборатории. Высшими титулами являются: кандидат в высшие анауксии и действительный член высших анауксиев. Каждый титул определял статус анауксия и, следовательно, многие стороны его трудовой и бытовой жизни: пределы самостоятельности в основной работе и объем материальных благ. В Анаукс существовала очень четкая система оплаты труда. Например, если начинающий младший анауксий без ученой степени получал сто пять денежных единиц, то старший анауксий с ученой степенью первого ранга получал четыреста денежных единиц, а, став зав. подразделения Лаборатории, получал пятьсот денежных единиц. Таким образом, при усердии и таланте каждый анауксий мог достичь вполне достойного материального уровня жизни. Но это лишь только часть материальных благ для анауксиев, мало отличающаяся, как я сказал, от таковых в других республиках Державы. Главная же специфика распреде ления благ в Анаукс состояла в тех льготах и привилегиях, которые анауксии получали в дополнение к оплате. В жилой зоне Анаукс было три категории жилья: малогабаритные и полногабаритные жилища в многоэтажных (от четырех до девяти этажей) строениях и индивидуальные коттеджи. Жилье распределялось в соответствии со статусом анауксия. Коттеджи обычно предоставлялись кандидатам в высшие анауксии, действительным членам высших анауксиев, а также представителям высшего уровня администрации Анаукс. Например, младший анауксий, семейный, но без ученой степени получал жилище в малогабаритных строениях. Получив ученую степень второго ранга и став старшим анауксием, он мог рассчитывать на небольшое, но уже намного улучшенное жилище в полногабаритном строении. В зависимости от продвижения в статусе он мог в дальнейшем получать полногабаритное жилище больших размеров и так далее. В Анаукс существовал жесткий закон, согласно которому, каждый анауксий, выезжающий из своего жилища для переезда в новое, обязан был осуществить полный ремонт, с тем чтобы тот анауксий, который поселится там, попадал в благоприятные условия сразу и не беспокоился о приведении в порядок нового жилища. Подытожив, хочу подчеркнуть, что тогда нигде во всей Державе не было таких благоприятных жилищных условий для молодых семей, как в Анаукс. В то время как за пределами республики население, как правило, жило в неблаго устроенных, часто общих, на много семей жилищах, здесь каждая семья (в том числе молодая) получала отдельное жилище со всеми удобствами и имела ясную перспективу и четкие критерии для дальнейшего их улучшения. -- Прости, друг любезный, -- перебил Рома Леафар, -- я понимаю, что это к основной теме не относится, но раз уж мы заговорили о жилищах, расскажи, как анауксии их обустраивали. -- О, это тоже очень интересная тема. О ней мы еще поговорим. Но вкратце замечу: в то время, о котором я веду рассказ, в Анаукс мало заботились об особой эстетике жилья. Светлоголовых не волновали красивые и богатые интерьеры и предметы обихода. Поскольку, как я говорил, из всех удовольствий они более всего предпочитали духовные и телесные, то в их жилищах в основном стены были заняты стеллажами (которые они чаще всего сами сооружали) с книгами, а подсобные помещения были отведены под спортивный инвентарь (велосипеды, лыжи, палатки и тому подобное). -- Да, действительно, образ жизни анауксиев в Анаукс, как я погляжу, был удивительно цельным и адекватным идее Анаукс. Это, с моей точки зрения, трубует еще особого изучения, -- сказал, задумчиво посмотрев куда-то вдаль Леафар, и добавил: -- Что ж, продолжай, любезный друг. -- Сейчас продолжу, -- говорит Ром, словно что-то вспоминая. -- Так вот, кроме жилья к числу материальных льгот следует отнести систему обеспечения продуктами питания. Здесь следует отметить, что установленная в Анаукс система обеспечения питанием тоже была уникальной и являлась одним из стимулов продвижения в статусе. В то время как население Державы страдало от дефицита продуктов питания и траты огромных сил и энергии на стояние в очередях, обитатели Анаукс практически не знали никаких забот в этом. Однако, поскольку система обеспечения питанием относилась к числу элементов материальных поощрений, она тоже была строго дифференцирована статусом анауксия. Существовало несколько уровней распределения продуктов питания через "столы запросов". В самом начальном периоде создания Анаукс продукты питания всем доставлялись прямо к жилищам. -- Неужели каждой семье индивидульно приносили продукты питания прямо к столу? -- удивился Леафар. -- Ну не совсем так. Индивидуально продукты питания доставлялись высшим титулам, начиная с анауксия с ученой степенью первого ранга. Кроме того, в Анаукс существовала дифференцированная система обеспечения медицинскими услугами в зависимости от статуса анауксиев. Дифференциация распределения благ как стимул для достижения успехов и продвижения в статусе распространялась не только на распределение материальных благ, но и некоторые условия для реализации духовных потребностей. Например, Дом анауксиев. Этот Дом был доступен в основном только анауксиям, ибо им можнобыло пользоваться только по особым билетам членов Дома анауксиев. Но и тут существует иерархия. Простые члены Дома анаукиев и членыоснователи Дома анауксиев -- все платили членские взносы. Однако взнос членовучредителей был намного выше, чем у простых членов. Зато членыучредители имели ряд существенных привилегий пользования этим Домом. В огромном, почти на тысячу мест конференцзале, где проводились симпозиумы, была также оборудована сцена, куда приезжали театры и артисты всех жанров. Здесь же была очень уютная столовая, к основному залу которой примыкал небольшой каминный зал, где проводились товарищеские ужины, приемы анаукиев из других мест Державы и из других держав. Кроме того, в Доме анауксиев работали прекрасные спортивные залы, клубы по интересам, библиотека, художественная галерея. -- А где же проводили время жители Анаукс не члены Дома анауксиев? -- спросил Леафар. -- Это я и хотел сейчас сказать, -- улыбнулся Ром. -- В Анаукс был еще замечательный Дворец культуры для всех жителей Анаукс, в котором показывались представления, кинофильмы, проводились интересные встречи, организовывались массовые гулянья и праздники. Так что, видишь, мой дорогой друг, -- сказал Ром, повернувшись лицом к собеседнику, -- если снова вернуться к той реплике, которую ты мне ранее процитировал, -- то я тебе проиллюстрировал, что ее ирония не имеет под собой никаких оснований. -- Да, все это выглядит действительно красиво. Но все же что-то меня смущает в твоей системе доказательств о преимуществах жизни в Анаукс. Я подумаю... -- не скрывая своих сомнений вставил Леафар, воспользовавшись паузой в рассказе Рома. -- Ты сможешь судить лишь после того, как узнаешь все стороны жизни Анаукс. А ведь я тебе не рассказал еще об одной из важнейших особенностей жизни нашей республики -- о системе подготовки молодой смены. В это время, сменив собеседников, на экране появилась группа академиков, стоящих у центрального входа в Дом ученых: М. Лаврентьев, первый ректор Новосибирского университета И. Векуа, второй (после Векуа) ректор Новосибирского университета Д. Беляев, академик А. Мальцев. В центре Гурий Иванович Марчук, который, обращясь к ним, говорит: -- Даже самые умудренные опытом и увенчанные победами генералы ничего не смогут сделать, если у них не будет армии. Так и научные победы не могут одерживать только "генералы науки" -- крупные, ведущие ученые. Истинный движитель науки, ее сильные мускулы, ее энергетические ресурсы -- молодежь, которая, следуя своему призванию, пришла в науку и беззаветно ей служит. -- Новосибирский университет, -- перебив Марчука вставил Илья Несторович Векуа, -- призван стать одним из главных очагов подготовки кадров. Он является университетом нового типа. Мы хотим пораньше будить у молодежи самостоятельное мышление, а главное -- увлечь молодежь творчеством, этой самой большой романтикой нашего времени. -- Наше богатство и наша индивидуальность, -- дополнил Спартак Тимофеевич Беляев, -- заключаются в том, что не существует университета без Академгородка, без научных институтов. Группу академиков на экране сменяет портрет академика Будкера, а вслед за ним появляется похожий на французского актера Пьера Ришара мужчина с копной кудрявых рыжеватых волос, в огромных очках и с нервной улыбкой, за которой он пытается спрятать переполняющие его эмоции. -- Я хочу рассказать, -- говорит он слегка запинаясь, -- про первую лекцию по физике, которую прочел нам академик Будкер. В ту пору мы уже немножко знали о нем, что он занимался бомбой, директор Института ядерной физики, почти что Бог, лауреат Ленинской премии, пятиженец и все прочее. Первое время, только первый курс. Все напряглись, пришли по такому случаю... На экране возникают зафиксированные любительской кинокамерой кадры лекции академика Будкера. Андрей Михайлович в черном костюме, в белоснежной рубашке с черным галстукомбабочкой выглядит торжественно и подтянуто. Держа мел в правой руке, он энергично двигается у доски, артистично жестикулируя. Периодически останавливаясь в устремлении к залу, он, чеканя каждое слово, говорит: -- Можно сказать, что физика переживает сейчас героическую эпоху. Такая героическая эпоха, например, была когда-то у географии в период Колумба, Магеллана и Кука. Каждое путешествие открывало целый материк или огромный остров, или огромное море. -- В это время камера высвечивает совершенно завороженные лица студентов, обращенные к лектору. Среди них девушка с челкой и в очках. Взгляд ее огромных глаз выражает ощущение ее причастности к чуду, к нереальности, к осуществлению несбыточного -- слушать самого (!) Будкера. -- Эта наука, -- между тем продолжает академик Будкер, -- развивалась бурно и дошла до своего предела. Сейчас героическая эпоха у физики. Каждый день -- величайшее открытие. В течение тридцати лет одно открытие следует за другим, каждое из которых больше, чем все предыдущие вместе взятые. Потому торопитесь жить в наше время. Потому что это время героической эпохи физики. Оно может кончиться. Сегодня областью познания основных, ведущих (не конкретных) законов есть ядерная физика -- вот наша наука, которой, я надеюсь, значительная часть присутствующих через, -- с улыбкой подсчитывает на пальцах -- раз, два три, четыре, пять, восемь лет будет всерьез заниматься. Я желаю вам всем, кто этим займется, большой удачи. Кадр сменяется и на экране вновь появляется та же, что и ранее группа беседующих академиков. -- Исторически сложилось так, -- говорит Михаил Алексеевич Лаврентьев, что Академия наук долгое время не имела никакого отношения к подготовке кадров, поскольку это было монополией высших учебных заведений. Между тем еще Ломоносов прозорливо утверждал, что, -- академик на мгновенье остановился, чтобы точно воспроизвести цитату, -- "регламент академический таким образом сочинен и положен быть должен, дабы Академия не токмо сама себя учеными людьми могла довольствовать, но и размножать оных и распространять по всему государству". Вот видите, -- засмеявшись, сказал Лаврентьев, -- столько раз повторял, что и наизусть выучил. У нас, -- продолжил он серьезно, -- была уникальная возможность создать высшее учебное заведение, идеально приспособленное для соединения образования с наукой. Наш университет необычен. Прежде всего, он размещается в здании гораздо меньшем, чем традиционные университеты. В чем дело? Прежде всего, здесь нет множества лабораторий -- студенты работают не на учебных приборах и макетах, а в реальных лабораториях академических институтов. Здесь не так уж много лабораторий -- большинство спецкурсов и факультативов читается прямо в институтах. Наконец, университету не нужны даже кабинеты для заведующих кафедрами -- они их имеют у себя на работе. Все это решается так просто потому, что университет расположен на территории Академгородка, в десяти -- пятнадцати минутах ходьбы от институтов. Таким образом, к окончанию курса университета мы получаем законченных исследователей, знающих о последних достижениях науки буквально из первых рук, имеющих опыт работы, а иногда и публикации по избранной специальности. -- Видите ли, -- вставил академик Мальцев, лекции которого были чрезвычайно популярны среди студентов, -- ученых часто спрашивают, в чем они видят главную цель своих исследований? Отвечают на вопросы они поразному. Создатель мирового почвоведения Докучаев считал главной своей задачей исцеление Земли. Пастер -- удлинение человеческой жизни. Но есть одна общая задача -- обеспечить подготовку научной смены. На экране опять Ром и Леафар. -- Система подготовки научной смены в Анаукс, -- сказал изрядно уставший Ром, -- была нацелена на то, чтобы еще в зародыше уловить творческий потенциал личности. Поэтому она простиралась и на школьные этапы обучения. На экране вновь сменяется сюжет. Вместо скамейки с двумя собеседниками появляется крупным планом Замира Ибрагимова. -- В 1962 году ученые молодого Новосибирского научного центра, -- говорит она, -- впервые проводят Всесибирскую физикоматематическую олимпиаду школьников. Председатель олимпийского комитета -- директор Института ядерной физики, академик Андрей Михайлович Будкер. Олимпиада проводится в три тура. В школы Сибири -- в самые окраинные, самые глубинные -- летят письма с задачами первого тура. Адрес для ответов прост: Новосибирск, 72. Олимпиада. Весной в краевые и областные центры выезжают ученые. Разыскивают авторов удачных решений, беседуют с ними, отбирают участников второго, очного, тура, а его победителей приглашают в Академгородок. Летняя школа. Лекции всемирно известных академиков, дискуссии "у фонтана", защита фантастических проектов. На экране Ибрагимову сменяет академик Лаврентьев. -- Иногда спрашивают: почему мы решили устроить именно физико математическую школу, а не какуюнибудь другую? -- говорит он. -- Это была вовсе не прихоть и не следствие чьего-то особого пристрастия к этим наукам, а дань той роли, которую играет математика в решении научных и практических задач. ФМШ дает школьнику общеобразовательную подготовку, но с углубленным изучением математики, физики, химии. Естественный вопрос: не способствует ли зазнайству создание для молодежи особо благоприятных условий? Смею утверждать, что такая опасность скорее грозит одаренным ребятам в обычной школе. Программу по любому предмету они осваивают с легкостью, учителя ставят сплошь пятерки, часто даже не спрашивая, в результате они перестают работать. Превосходство над другими нередко рождает ощущение собственной гениальности. А в ФМШ зазнайства быть не может, потому что читают лекции, ведут занятия настоящие математики и физики, часто кандидаты наук, иногда академики, крупнейшие ученые. Тут не зазнаешься. Кроме того, в ФМШ сложилась определенная система трудового воспитания: ребята сами убирают свои помещения, чинят мебель. Сюжет прерывается кадрами, снятыми любительской камерой, которая "заводит" в наполненную юношами и девушками с одухотворенными лицами аудиторию. У доски стоит черноволосый юноша. "Давайте возьмем, например, искусственный мозг", -- говорит он. Тут встает другой юноша, который произносит под всеобщую одобрительную реакцию однокашников: "Проблема вся в том, зачем нам нужен гениальный человек. Нам вообще человек-то не нужен, нам нужна голова его. (Смех в зале.) Она будет мыслить дальше". -- "Она будет бунтовать", -- говорит третий юноша под всеобщий смех солидарности аудитории. На экране вновь Ром и Леафар. -- Кроме того, -- добавляет Ром, -- в Анаукс существуют школы с преподаванием некоторого числа предметов на иностранных языках. В кадре снова академик Лаврентьев. -- Для ребят с "умными руками", со склонностью к изобретательству, -- горит он, -- в Академгородке создан Клуб юных техников (КЮТ), для которого удалось построить отдельное здание. Они выдумывают и строят вездеходы и болотоходы, ведут астрономические наблюдения, конструируют приборы, которые используются в наших институтах. Работы кютовцев получили около двухсот медалей ВДНХ, сто дипломов всесоюзных конкурсов. На базе КЮТа созданы специальные технические классы в физматшколе. Лаврентьева на экране сменил Карем Раш, прославившийся своей деятельностью в детском фехтовальном клубе "Виктория". -- Я создал тогда, -- говорит он возбужденно, -- целенаправленную программу воспитания гармонично развитого человека. Художник Владимир Петрович Сокол вырезал герб "Виктории". Клуб имел свой кодекс мушкетерской чести. Последняя заповедь кодекса клятвенно произносилась при приеме ополченца в мушкетеры: "Береги, защищай и уважай свое имя, престиж своего учителя, цвета своего общества и знамя своей страны". -- В Анаукс, -- говорит вновь появившийся Ром Леафару, -- большое внимани уделялось развитию эстетических вкусов и любви к музыке у детей. В Анаукс работает музыкальная школа, созданы детские музыкальные оркестры, которые прославились не только в Анаукс, но и за ее пределами. Вообще рассказать обо всех начинаниях Анаукс в одной беседе невозможно, дорогой друг. -- В этой моей книге я описываю все подробно и не сомневаюсь, что, прочитав ее, ты проникнешься такими же чувствами к этой маленькой замечательной стране. -- Но, мой любезный, -- сказал Леафар, -- я, право же, затрудняюсь тебя понять. Ты воспроизвел картину некоего идеального места, где нет никаких изъянов. Так почему же ты дал своей книге такое название и предисловие к ней начал со слов: "Сегодня мне плохо. Я проводил навсегда очередного из своих талантливейших коллег и любимейших из друзей, который покинул эту уникальную, так горячо любимую мной республику". Я бы хотел именно об этом с тобой поговорить, однако прежде позволь пригласить тебя на чашку восточного кофе. Как я пониманию, ранее ты только констатировал факты из жизни твоей любимой Анаукс. Сейчас же тебе придется произвести анализ того, что же побудило тебя прийти к такому заключению, суть которого обозначена на титульном листе твоей книги. -- Ты прав, любезный друг, -- сказал Ром. Он встает со скамейки, кладет руку на плечо Леафару, и они оба уходят, чтобы вновь вернуться отдохнувшими и повеселевшими. -- Ну что ж, друг мой, -- начал Ром, -- нам предстоит с тобой нелегкая работа: вместе ответить на вопрос, который я обозначил в названии своей книги. Конечно, сейчас это нелегко будет сделать, ведь тебе еще нужно прочитать всю книгу, в которой ты обнаружишь массу дополнительной информации и деталей, -- говорить о них не хватит имеющегося в нашем распоряжении времени. -- Да, мой друг, -- говорит Леафар, -- я понимаю, но искренне хочу помочь тебе разобраться и самому обрести опыт в этой области жизни, дабы использовать его в моих дальнейших трудах... Так что наша с тобой беседа и мне не менее необходима. Итак, я весь внимание. -- Благодарю тебя, любезный, -- начинает Ром. -- Анаукс, как я тебе говорил, была создана в ту пору, когда Держава пыталась сбросить путы тоталитаризма. Но потенциал социальнополитических сил, которые олицетворяли эти устремления, был слишком слаб. Держава жила во власти догм правящего Ордена, который не желал от них избавляться. И более всего он боялся потерять свою власть и контроль над обществом в условиях свободы и демократии, ростки которой начали слабо прорастать. Поэтому легкомысленного, по их понятиям, правителя, пришедшего на смену тирану, тихо сместили и стали восстанавливать прежние порядки. -- И что же они восстановили тиранию вновь в ее прежнем виде?! -- спрашивает эмоционально Леафар. -- Ну как тебе сказать, конечно, в том виде они уже не могли ее восстановить. Ведь предыдущий правитель успел открыть обществу глаза на многие преступления тирана и его окружения против своего народа. Поэтому они действовали более осторожно. Общество захлестнуло лицемерие, лживость, самообман, всеобщее восхваление Правителя и успехов в общественном развитии при отсутствии таковых. Все это не могло не сказаться на экономическом состоянии Державы, которую охватила стагнация. А в условиях динамично развивающегося вокруг мира Держава начала катастрофически отставать внаучнотехническом развитии. -- И конечно, это все не могло не сказаться на Анаукс, -- вставил Леафар. -- Естественно. Например, когда эта свободолюбивая республика впервые столкнулась с ограничением свобод, на знамени которой она создавалась, это было подобно шоку... -- А в чем же это проявлялось конкретно? -- спросил Леафар, прищурив глаза и пытаясь вникнуть в смысл сказанного. -- Например, я тебе, кажется, прежде рассказывал, -- говорит Ром задумчиво, очевидно пытаясь восстановить в памяти все в деталях, -- про известный клуб "Дробь", который был создан в Анаукс светлоголовыми. Это название содержало в себе как бы философскоматематический смысл. Числитель означал условно науку как таковую, ее развитие. Знаменатель означал все то, что наукой управляет, руводит. Следовательно, чем больше знаменатель, как известно, тем меньше числитель... "Этот клуб стал явлением совершенно особенным в духовной жизни, ибо представлял собой концентрированное выражение концепции Анаукс: свобода творчества, свобода слова, демократические отношения, справедливость, установление новых традиций, а не следование им и пр. Флюиды той ауры, которая существовала в клубе распространились далеко за пределы Анаукс, что не могло не раздражать правителей Державы. А кульминационной точкой стал Слет менестрелей, инициатором и организатором которого был клуб "Дробь". На экране надпись: "Запись 8 марта 1968 г. Дом ученых Новосибирского Академгородка. В кадре появляется Александр Галич, который стоит на сцене с гитарой и исполняет "Балладу на смерть Пастернака". ...До чего ж мы гордимся, сволочи, Что он умер в своей постели... -- несутся, разрывая воздух переполненного зала, слова песни под аккомпанемент гитары, каждый звук которой подобен набату. После исполнения Галичем еще двух песен кадр в документальном кинофильме сменяется (трудно различимой Из-за плохого качества старой записи) картинкой какой-то бухты либо пристани с корабликами. За кадром звучит голос диктора: "Камера остановилась. Эти три песни Александра Аркадьевича Галича -- единственные снятые на кинопленку в Советском Союзе, на его родине". Эти слова звучат на фоне появившегося крупным планом якоря... Очевидно, авторы фильма таким символом хотели воздать должное памяти поэта, дав понять, что творчеством Галича на его родине брошен якорь и оно там будет жить вечно... Кадр в киноленте фильма сменяется картиной посиделок в квартире (очевидно, Безносовых), где в центре восседает сам хозяин -- Гера. Гера Безносов... он умудрился сохранить удивительную моложавость, светлую, детскую чистоту души, которые не меняют ни годы, ни проблемы, ни растущая житейская мудрость, в силу чего отчество так и "не приклеилось" к нему. Уже имея внуков, он остался тем же Герой, который своей красивой, одухотворенной внешностью вполне подошел бы на роль добрых рыцарей в любом романтическом фильме. Здесь в кадре киноленты, охваченный вернувшимся в этот миг восторгом тех лет, он рассказывает: "Он подошел так широко, сценически и сказал: "Здравствуйте, я Галич". Я нескромно ответил: "Здравствуйте, я Безносов". После чего он спросил, есть чегонибудь выпить. Ну в то время что-то было..." Далее на киноленте зафиксировано мгновенье воспоминаний Григория Яблонского, одного из активистов тех событий, где он говорит о приезде Галича: "Есть такая легенда, что, дескать, его встретила группа людей с плакатом "Поэты, вас ждет Сибирь". Но я лично не знаю, помоему, это легенда". В кадре появляется любимец этого фестиваля москвич Сергей Чесноков. Хотя он, как и двадцать пять лет назад, худощав и спортивен, но прошедшие годы не упустили возможности оставить на его лице свой след. Все, что он говорит, звучит не как утверждение, а как попытка ответить на вопросы, которые, судя по всему, не покидают его с тех волнующих дней. И не только его! Эти вопросы, размышления, очевидно, сидят в каждом, кто был причастен к тем событиям, относящимся к такой категории моментов истины, которые могут быть подарены человеку лишь однажды в жизни, ибо не хватит ее кратковременности на еще что-то подобное по масштабу охвата душевных сил. Больше этого не дано. И не каждому дано это. А тем, кому дано, -- большего и не надо, ибо и этого достаточно, чтобы определить всю дальнейшую жизнь, ее шкалу ценностей, ту планку, ниже которой -- уже предательство самого себя. "То, что делал Галич -- говорит Сергей, -- это было все по другому департаменту, как говорится... В том бардовском движении, что делали ребята, -- это был действительно наивный уход от реальной жизни. Уход в какие-то чистые пространства, где никто не мешает, где можно спокойно пожить, спокойно чувствовать себя. Галич -- это был совсем другой ход. Это вот не то, что Высоцкий пел: "В суету городов и в потоки машин возвращаемся мы -- просто некуда деться". Галич ведь только там и жил, он ведь начал с "Баллады на смерть Пастернака"... Затем кинолента являет Анатолия Бурштейна. Ныне известный ученый, с первых шагов в науке заявивший о своих успехах, в те времена, однако, он приобрел статус звезды интеллектуалов необыкновенной популярностью как президент кафе "Под интегралом". Он спокойно сидит в кресле и без особых эмоций, деловито отвечает на вопросы невидимого в кадре собеседника (очевидно, репортера). В связи с выступлением Галича он вспоминает: "Когда кто-то сказал что Визбор не приехал потому, что он не желает петь на "десерт у академиков", -- правда это или нет, бог знает, но это было сказано, -- Галич отложил гитару и сказал, что это пижонство. Так серьезно в тишине вдруг прозвучали его слова. "Дали бы петь где угодно, -- он сказал, -- хоть под забором. Только бы дали". И далее экран, словно перетасовывая события прошлого и настоящего являет "помолодевшего" Анатолия Бурштейна, стоящего в фойе какого-то зала в окружении публики, которой он рассказывает: -- Восьмого марта 1968 года состоялось открытие фестиваля, посвященного десятилетию Академгородка и пятилетнему юбилею клуба, что не помешало, впрочем, объявить впоследствии с высоких трибун все эти совпадения не случайными, а закономерными -- одновременность студенческих волнений, вспыхнувших в Варшаве и списанных на происки сионистов. Но это случится через месяц другой. А сейчас мы прослушиваем на пробном концерте всех участников фестиваля подряд. Завершает программу выступление Галича. Перед выходом он нервничал, расхаживал за кулисами в обнимку с гитарой, глотал валидол. А вышел и спел "Памяти Пастернака", "Мы похоронены где-то под Нарвой" и "Балладу о прибавочной стоимости". Зал встал, аплодируя. Выбор жюри был предрешен. Галич занял первое место... Затем картина на экране снова меняется и возвращает сюжет из документальной кинолетны, где возмужавший Анатолий Израилевич продолжает воспоминания о выступлении Галича: -- На первой же прессконференции, которая только что пущена в Доме ученых, секретарь райкома комсомола немедленно сделал политическое заявление о том, что он считает это крупной ошибкой, политической. Кроме того, обком комсомола запретил городские концерты. Нужно было вмешательство обкома партии, который "распретил" их обратно. То есть, что ни день, то приносил вот такие новости. Мы вообще такого никогда не видели и не слышали, чтобы противоречия возникали на таком уровне... Тогда мне после этого сказал контролирующий фестиваль представитель райкома партии, что Галича нужно отстранить от концертов. Я сообщил ему об этом. Он принял это совершенно нормально. Он в общем был к этому готов. Я тоже был к этому готов и ясно совершенно отдавал себе отчет, что номер не пройдет. Потому что при том буме, который случился, -- имеется в виду первое выступление Галича на пробном концерте, -- публика наша академическая не потерпела бы, чтобы она не услышала того, что услышали другие. Поэтому было абсолютно ясно, что на концерт в Доме ученых (закрытый концерт для членов Дома ученых) его позовут. Так и случилось. Этот же самый человек подошел ко мне и сказал: "Ну знаешь, академики хотят всетаки послушать. Придется ему разрешить". Ну я тут сказал: "Как прикажете. Будет сделано". И мы ему тогда дали все отделение целиком". И далее в кинокадрах появляется снова Галич в окружении восхищенных молодых людей, которым он щедро раздает автографы, затем он снова на сцене с гитарой: Где теперь крикуны и печальники, Отшумели и сгинули смолоду, А молчальники вышли в начальники Потому, что молчание золото... Пение Галича прерывается нежным голосом дикторши: "Пресса не обошла молчанием фестиваль в Академгородке. Среди статей выделялась эта, из "Новосибирской вечерки". Кинолента являет крупным планом страницу газеты со статьей "Песня -- это оружие". Под объемным текстом подпись автора: Николай Мейсак, член союза журналистов СССР, участник обороны Москвы. Затем следует комментарий Бурштейна к статье и ее автору: "Он был истово верующий солдат партии, и он принимал директиву за вдохновение. То есть он где-то себя растравил, и вот это сознание, сознание сороковых годов, самого тяжелого нашего времени выплеснулось в виде мифов, комплексов в его статье. Понимаете? Вопервых, он не был на фестивале. Начнем с этого"... Затем в кадре этого же фильма появляется Александр Дольский -- один из лауреатов того фестиваля. Тогда совсем юный, стройный худощавый, с густой белобрысой шевелюрой, он буквально с первой же своей песни стал одним из любимцев фестиваля. Сейчас на кинопленке раздобревший, но вполне моложавый, он сидит за столом накрытым для чая и эмоционально комментирует статью Мейсака. "Это совершенно четко инсперированная партийными органами статья. Это статья фашистского толка. Я не говорю, что она реакционная. Она просто фашистская. Статья палаческая. Вот эта статья и ряд других статей, ведь они же сыграли свою роль. Ведь начался же просто разгром авторской песни. Начались гонения на Галича. Его выгнали. Меня пытались приспособить и сделать доносителем. Но это им не удалось... С обыском ко мне приходили, в шесть часов утра меня забирали. Понимаете. Такие интеллигентные якобы молодые люди. На самом деле им убить ничего не стоит -- по глазам видно. Запугивали... Я писал свои показания, что ничего это опасности не представляет... Но что я мог сказать, смешно даже. Я ведь знаю, что это представляет для них опасность. Конечно. Но не для народа это представляет опасность, а для власть имущих. Это ужасно, что началось по всей стране"... На экране снова появляется Гера Безносов со своей женой Светланой Павловной Рожновой. Известные интеллектуалы и носители самой светлой духовности, они соединили свои судьбы сравнительно позже многих их ровесников, создав великолепную семью. Светлана Павловна прошла путь от секретаря райкома и популярного общественного деятеля Академгородка до отвергнутого партией ее члена как одна из 46ти "подписантов". Позже она стала одним из самых неординарных и любимых преподавателей русского языка и литературы в известной во всей стране академгородковской "английской школе". Здесь перед кинокамерой Светлана Павловна, печально заглядывая куда-то в прошлое, говорит: -- "Интегралу" было вменено в вину то, что его активисты занимаются антисоветской деятельностью. Анатолия Израилевича (имеется в виду Бурштейн) лишили кафедры в университете, и каждый ходил под прицелом бдительного ока, так что люди вынуждены были сами собой отойти от всей этой деятельности "интегральной", которой Городок прославился не только в Советском Союзе, но и за рубежом. Теперь же это было оценено как гнездо и рассадник всяческой крамолы и свободомыслия, которое к тому времени уже по всей стране глушили и пресекали". На экране снова Ром и Леафар. -- И что же, в одночасье удалось задушить все свободолюбивые начинания в Анаукс? -- спрашивает Леафар. -- В принципе, они хотели это сделать в одночасье. Но осуществить это было не так просто, потому что еще дышали в Анаукс инерционные процессы жизни в условиях свободы. В кадре собеседники исчезают, и вместо них появляется снова прерванный сюжет с более молодым Бурштейном, который продолжает свой рассказ: -- Нельзя сказать, -- говорит Анатолий, -- что мы не предчувствовали перемен к худшему. "